В. О. Ключевский
Русская Правда
ПЕРЕВОД И ЗАМЕЧАНИЯ К СТАТЬЯМ ПРОСТРАННОЙ РУССКОЙ ПРАВДЫ
(по Троицкому списку)
КОММЕНТАРИИ
* * *
Русская Правда, Ключевский Василий Осипович, Год: 1887
Время на прочтение: 32 минут(ы)
Ключевский В. О. Сочинения. В 9 т. Т. VII. Специальные курсы (продолжение)
М., ‘Мысль’, 1989.
Русская Правда в нашей древней письменности встречается в различных редакциях с большими вариациями текста и даже с неодинаковым количеством и порядком статей. Но любопытно, что если не обращать внимания на мелкие различия, то все списки Русской Правды можно разделить на две редакции: в первой — немного статей, и они все краткие, во второй — статей гораздо больше, и некоторые из них изложены пространнее, более развиты. Можно сделать еще одно наблюдение, самое важное для изучения Русской Правды: если взять древнейшие списки Правды, то окажется, что они попадаются в древних летописных сводах, а пространные списки — только в древних кормчих. Эта разница прежде всего задает вопрос, почему Правда краткой редакции является в памятниках литературных, а Правду пространной редакции находим в памятниках, имевших практическое значение, каковы были древние кормчие, служившие основанием церковного судопроизводства, являвшиеся вообще источниками церковного права. Первый ответ, какой можно предложить на этот вопрос, разумеется, тот, что практическое значение в суде имела Правда пространной редакции, а Правда краткая не имела такого значения, по ней не судили. Я склонен более к тому предположению, что краткая редакция есть сокращение пространной, сделанное тем или другим составителем летописного свода. В летописях Правда помещается обыкновенно после борьбы Ярослава с братом Святополком, когда он отпустил домой помогавших ему новгородцев, причем дал им какой-то устав. Летописцы, думая, что этим уставом была Русская Правда, обыкновенно и помещают ее вслед за этим известием, не желая выписывать всю, они сами ее сокращали. Вот почему кормчие, как юридические своды, имевшие практическое значение, помещали пространную Правду, не сокращая ее.
Древнейший список пространной Правды находим в Новгородской кормчей XII столетия (так называемый Синодальный список). Эта кормчая писана в конце XIII столетия при новгородском архиепископе Клименте и во время княжения в Новгороде князя Дмитрия Александровича (сына Александра Невского). Климент посвящен был в епископы в 1276 г., умер в 1299 г., кн. Дмитрий умер в 1294 г., значит, кормчая могла быть написана в 1276—1294 гг. Список названной мною редакции, помещенный в Софийской кормчей, древнее и всех списков краткой редакции. Наши кормчие, как известно, перевод византийского Номоканона, который заключал в себе свод церковных правил и законов, касавшихся церкви. За этими правилами и законами следовали некоторые добавочные статьи или специальные своды, составленные в позднейшее время. К числу их, например, принадлежит Прохирон — свод, составленный при императоре Василии Македонянине в VIII в. Все эти статьи помещались как приложения и в наших переводных кормчих, но кроме этих статей наши кормчие помещали в приложении русские статьи или славянские переделки византийских статей. В числе русских статей, которые служили прибавлениями к кормчим, является и пространная редакция Русской Правды. На этом-то и основано мое предположение, что Русская Правда составлена была для потребностей церковного судьи, который в древнейшее время обязан был разбирать множество обыкновенных, не церковных дел. Близкое к кормчим значение в древнерусском церковном суде имели систематические сборники статей церковно-юридического содержания, называвшиеся Мерилами праведными. Это не кормчие, но в них помещались дополнительные к кормчим статьи греческого и русского права: они служат важнейшим руководством при изучении церковного права. В этих Мерилах праведных также помещалась Русская Правда пространной редакции, что также поддерживает мысль об особенном значении этой именно редакции Русской Правды. В библиотеке Троицкого Сергиева монастыря есть одно такое Мерило очень старинного письма, если не ошибаюсь, самое древнее из русских Мерил. Из этого Мерила праведного и взята Русская Правда по Троицкому списку, которую мы будем читать. Список этот той же самой редакции, какую представляет список Софийской кормчей, только отличается от последней расположением статей. Итак, мы станем читать Русскую Правду по древнейшей редакции, которая имела деловое, практическое значение, судя по тем памятникам, в которых мы ее встречаем, т. е. по кормчим и Мерилам праведным.
Обращаясь к чтению, я должен объяснить цель его. Для обогащения сведениями по истории русского права не может, конечно, иметь большого значения знакомство с одним из многочисленных памятников древнего права, притом с таким памятником, который с сомнительной верностью отражает это право. Цель нашего изучения — педагогическая, техническая: каков бы ни был взятый нами памятник, он труден, изучая его, мы сделаем попытку изучить один из труднейших исторических памятников.
1. Суд Ярославов об убийстве. Русский закон. Если свободный человек убьет свободного, то мстить за убитого [отцу или сыну] брату родному, или брату двоюродному, или племяннику от брата, если же некому будет мстить, то взыскать за убитого 80 гривен кун, когда это будет княжой боярин или один из княжеских дворцовых приказчиков (дворецкий или конюший). Если же убитый будет простой обыватель Русской земли, или княжой слуга дворовый, или купец, или боярский дворовый приказчик, или судебный пристав, или церковный человек, или обыватель Новгородской земли, то взыскать за убитого 40 гривен кун.
Заглавие ‘Суд Ярославль Володимеричъ’ относится лишь к первой статье, потому что вторая статья начинается словами: ‘По Ярославе же…’
‘Правда Русьская’ — сказано в отличие от предшествовавших памятников византийского права, помещавшихся в кормчих или в Мерилах праведных.
‘Брату надо’ — надо читать как одно слово — ‘братучадо’. Именительный падеж единственного числа — ‘братучадо’, именительный падеж множественного числа — ‘братучада’. В иных памятниках встречаем форму — ‘двою братучада’, т. е. дети двух братьев родных по отношению друг к другу, или двоюродные братья. По-видимому, это не русский книжный термин, а южнославянский. Я встретил это слово в сербской кормчей XIII в., оно соответствует греческому . Однако значит и племянник, — первоначально только ‘двоюродный брат’, но потом и оно получило значение ‘племянника’. И у нас придавали форме ‘братучадо’ значение племянника, точнее, племянницы в форме ‘братучадая’. В первоначальном смысле форма ‘братучадо’ является в некоторых переводных памятниках XV в., где оно соответствовало греческому — товарищ. В Русской Правде этот термин имеет свое настоящее значение — двоюродный брат. Для означения дальнейшего родства, т. е. братьев троюродных, четвероюродных и т. д., прибавлялись числа, говорили: второе братучадо, третье братучадо и т. д. То же встречаем и в народной терминологии: братья родные, братья в первых, т. е. двоюродные братья, братья во вторых, т. е. троюродные, и т. д.
2. Но после Ярослава собрались сыновья его — Изяслав, Святослав и Всеволод с советниками своими Коснячком, Перенегом и Никифором и отменили смертную месть за убийство, а установили выкуп деньгами, во всем же прочем, как судил Ярослав, так решили судить и сыновья его.
Съезд, о котором говорится в этой статье, был, вероятно, в 60-х или в начале 70-х годов, потому что один из трех упомянутых здесь князей — Святослав — умер в 1076 г., один из указанных здесь бояр — Коснячко — в 1068 г. был киевским тысяцким, вот почему мы при трех князьях встречаем трех бояр — все трое [были] тысяцкие.
‘Паки’ в Русской Правде имеет значение некоторого противоположения, ограничения, оговорки.
3. О убийстве. Ежели убьют княжого боярина, напав на него разбоем, а убийцы не сыщут, то вирную пеню — 80 гривен — платит то общество, в округе которого будет поднят убитый, если же то будет простолюдин, то платится пеня в 40 гривен.
4. Какое общество начнет платить дикую (повальную) виру, заплатит ее во сколько лет может, а платит ее, когда нет налицо убийцы. Если же убийца из того же общества и окажется налицо, то общество или помогает ему, так как и он приплачивал за других по общественной раскладке, или же платит повальную виру, т. е. плату по мирской раскладке, в 40 гривен, а головничество платит все сам убийца, внося в виру только свою долю по раскладке. Но и за убийцу, вкладывавшегося в вирные платежи общества за других, общество платит по раскладке только тогда, когда он совершил убийство в драке или на пиру явно.
5. О нападении разбоем без ссоры. Кто станет нападать разбоем без ссоры, за такого разбойника общество не платит виры, но выдает его князю со всем, с женой и с детьми и с имуществом, для продажи в рабство на чужую сторону.
6. Кто не вкладывался в платеж повальной виры за других, тому и общество не помогает в уплате виры за него самого, но он один ее платит.
Статьи с 3-й по 6-ю представляют много затруднений при кажущейся простоте изложения. Эти затруднения проистекают от приема кодификатора, с каким он приступил к изложению этих статей. Начав говорить об одном, он вспоминал про другое и тут же помещал, что вспоминал. Так, например, в 4-й статье кодификатор хочет определить порядок уплаты общественной виры. Едва зашла речь о вире с общества, а не с убийцы, как составитель Правды вспомнил, что общество платит не зараз, а в несколько лет. Рядом с этим возникло представление о вире с общества при участии убийцы. Пришлось объяснить, что значит дикая вира, когда она была возможна и т. д. Так в этой 4-й статье явился целый ряд придаточных предложений, затемняющих смысл всей статьи.
‘Виревную платити’. Другие списки читают ‘вирное’, т. е. разумеют виру, плату за убитого. Сравни нем. were, также сложное wergeld. Это — плата, взимавшаяся за убийство со всей верви.
‘Вервь’. Этот термин толкователи понимают в смысле сельской общины, ссылаясь на древний обычай измерять землю вервью— веревкой. Но ведь вервью называлась и городская община, не связанная общинным землевладением, и какая связь между орудием измерения земли и названием общины, какая жила на этой земле? Притом это слово в смысле земской общины встречалось бы в наших древних памятниках, кроме Русской Правды. Вервь в Русской Правде не веревка, а сербское ‘върва’ — толпа (‘вървление’ — отопление). Итак, върва, вервь — то же, что малороссийское ‘громада’, ‘сельский мир’, но и это значение не первоначальное. В сербских памятниках встречаем слово ‘вървник’ — родственник, у хорутан — сват. Итак, слово ‘вървник’ означало члена общины, в то время когда члены общины были связаны кровным родством, это была родовая община. Отсюда объясняется этимология слова ‘вервь’. Вервь, конечно, орудие связи, но первоначально означала родственный союз (сооуз — оужик — родственник). Итак, дело не в веревке для измерения земли, а в первоначальном значении, в каком употреблялось слово ‘вервь’. Вервь — союз, вървник — союзник именно по родству. В Русской Правде это слово ‘вервь’ употреблялось не в первоначальном, а в производном значении, в смысле мира, громады. Итак, кодификатор Русской Правды, может быть, знал, как назывался людской союз на Юге, но не хотел знать, как назывался он на Руси. Итак, вервь — округ, громада, мир, но какой — городской или сельский? В 21-й статье Академического списка Русской Правды читаем, что Изяслав взял с дорогобужцев 80 гривен за убийство его старого конюха. Дорогобуж — небольшой городок в Киевской земле. Значит, под вервью разумеется здесь город весь или не весь: это был городской мир или община. Если же совершалось убийство в селе, то виру платила волость. Чтобы судить о размерах верви, можно привести указание Новгородской летописи 1209 г. Новгородцы разгневались на своего посадника за его неправды, в числе которых было и то, что он виры всякие взимал с купцов. Значит, купцы в Новгороде представляли из себя отдельную общину—вервь. Мы знаем, что в Новгороде было ‘купецкое сто’, которым и была вервь. Название верви для городского или сельского общества взято не из русского языка, а перенесено с славянского Юга. Древняя Русь знала слово ‘вервь’ как веревку, но не как союз. Толкователи Русской Правды и сближают потому слово ‘вервь’ с южнославянским научным термином ‘задруга’. Южнославянские юристы, а с их слов и мы называем задругой союз нескольких родственных семей, живущих вместе одним хозяйством, с общим имуществом. Задруга состояла из нескольких родных или двоюродных братьев, вообще из нескольких боковых родственников, с их нисходящими. Таким образом, задруга отличалась от семьи в тесном смысле слова, ученые эту последнюю естественную семью — отца и жены с детьми — в отличие от задруги — родственного товарищества — назвали ‘инокоштиной’. Оба термина пошли из сербской литературы, но ни задруги, ни инокоштины не знает сербский народ. Задруга как союз родственников, живший общим хозяйством, встречается в древних южнославянских памятниках, но с иным названием. Этот союз в одном памятнике (в Дубровнике) XIII в. называется communitas fratrum simul habitantium. В законнике Душана задруге дано иное название. Этот законник определяет юридическую ответственность родственников, живущих вместе. В одной статье его читаем: за всякое преступление отвечает брат за брата, отец за сына, родственник за родственника, которые же отделены от преступника, живут в своих домах и не участвовали в преступлении, не платят ничего, исключая того, кто участвовал в преступлении: за того платит дом (кукя). Эта статья и заставляет исследователей поставить вопрос: не есть ли наша вервь сербская задруга?
Но дорогобужцы, о которых идет речь в 21-й статье Академического списка, разве представляют собой то же, что сербский дом — кукя? Отчего нет упоминаний об этой верви ни в современных Правде памятниках, ни в следовавших за ней? В грамоте смоленского князя Ростислава 1150 г. ‘оброк вирный’ взимался с погостов и городов, а погост, как и город,— не родственный союз. У сербов ответственность за преступление падала на всех, живших в доме, а у нас она могла падать на союз, совершенно иначе построенный. Наша вервь не была союзом принудительным, если бы член сербского дома отказался от общей виры, он бы должен был выделиться из родственного союза — куки, основать свой особый дом: он не может жить в куке, не платя за других, а у нас можно было жить в обществе, не участвуя в общественных платежах, как видно из дальнейших (за третьей) статей Русской Правды. Богишич не так давно доказал, что сербская семья и задруга в сущности одно и то же, они различаются лишь статистически, количеством родственников-работников: более обширный родственный союз назывался ‘кукя задружна’, более тесный — ‘кукя инокостна’. Сербская семья держалась не на юридическом принципе общего семейного имущества, которое не считалось личной собственностью отца, и, таким образом, не отличалась от задруги, в основе которой лежит уговор родственников жить сообща, одним хозяйством. До сих пор в наших памятниках древнего права не отыскано ни малейшего следа такого принципа. Начиная с Русской Правды, отец, безусловно, является собственником семейного имущества, и это ясно подтверждается статьями Русской Правды о наследстве. Значит, если не было основания, не могло быть и здания, на нем построенного, если не было взгляда на семейное имущество как на собственность всех членов семьи, то не могло быть и семьи в сербском смысле этого слова. Так объясняется значение слова ‘вервь’. Когда иноземный кодификатор стал описывать русский союз, связанный ответственностью за преступления своих членов, и не нашел подходящего термина, он вспомнил, что в южнославянских землях таким союзом является кукя. Но это ведь один дом, вмещающий в себе несколько семей, тогда как на Руси это союз территориальный, охватывающий несколько домов и даже поселений. Притом же кукя — союз родственный. Вероятно, это и заставило кодификатора Русской Правды назвать русский общественный союз сербским термином ‘вервь’, который, заключая в себе понятие о родстве, может быть, тогда уже смутное давал представление о массе: ‘вервь’ в сербском языке значит и ‘веревка’ и ‘громада’.
4—5-я статьи. ‘Дикая вира’ объясняется как вира за брошенный труп, причем самое слово ‘дикий’ производится от греческого недост. глагола ‘, неопр. — бросить. Затем этот термин сближается с ‘дивий’ — ». Но трудно объяснить сопоставление термина ‘дикий’ в таком значении со словом ‘вира’. Проще объясняется смысл этого выражения первоначальным значением слова ‘дикий’. Дикий зверь — значит животное неприрученное, не домашнее, принадлежащее всякому, кто его поймает. Дикий — ничей, общий, никому в частности не принадлежащий, дикая вира, таким образом,— общая, падавшая не на отдельное лицо, а на всех, вира повальная. Дикая вира платилась в двух случаях: 1) она вызывалась убийством, виновник которого не был отыскан, 2) она вызывалась убийством, виновник которого принадлежал к платившему виру обществу и был ему известен. Русская Правда дает косвенное указание, что и в этом последнем случае убийца не выдавался, потому что он раньше участвовал в платеже дикой виры (ср. 6-ю статью). Вместо того чтобы платить дикую виру, общество иногда откупалось от нее определенной суммой. Существование такого откупа во времена Русской Правды подтверждается одним замечанием грамоты смоленского князя Ростислава 1150 г. Перечисляя доходы, с которых шла десятина в пользу епископа, князь указывает в своем перечне округ с чрезвычайно странным доходом. Это — Дедичи, с которых князь получал дань и виру 15 гривен. Соседство виры с данью показывает, что это прямой и постоянный налог, который в совокупности с данью не равнялся даже и простой вире. Здесь, вероятно, является вира в смысле откупа, за который князь предоставил Дедичам самим ведать и судить дела уголовного порядка.
‘Выдадять и всего’ (5-я статья). Здесь под ‘всего’ разумеется не семья только, но также имущество разбойника. На это указывают слова ‘поток и разграбление’ — ссылка и конфискация. ‘Поточити’ — от ‘теку’ — выгнать, сослать, разграбление — расхищение чужой собственности, совершавшееся по закону, по приговору суда. В таком смысле употреблялось на языке Русской Правды слово ‘грабеж’, оно не употреблялось тогда в смысле отнятия чужой собственности с ведома хозяина и против его воли. Эти термины Русской Правды вполне соответствуют выражению одного норвежского закона: De jure Norwegiсо homicidium celans puniebatur et exilio et confiscatione bonorum.
7. Вот пошлины вирные, какие были при Ярославе. Сборщику виры дать 7 ведер солоду на неделю, сверх того, барана или полоть мяса либо деньгами 2 ногаты (5 кун), в середу — куну да в сырную неделю — сыр, то же в пятницу, в скоромные дни — по 2 курицы на день, сверх того, 7 печеных хлебов на всю неделю, 7 мер пшена, столько же гороху, 7 головок соли. Все это идет сборщику виры с помощником. Лошадей при них четыре, им давать овса, сколько съедят. Сверх того, с виры в 40 гривен сборщику виры — 8 гривен и 10 кун перекладного, а приставу — 12 векош да гривну ссадного.
8. Если вира будет в 80 гривен, то сборщику виры — 16 гривен и 10 кун перекладного да 12 векош — приставу, а при первом дознании ссадного — гривну, при самом взыскании — 3 гривны.
Перекладная гривна. Пошлина за перекладку лошадей, за прогоны чиновнику при разъездах для взыскания виры.
Ссадная гривна. Как известно, доводчик вызывал на суд свидетелей, на которых ссылались стороны во время суда, получая за это двойные прогоны против того, что получал он за вызов свидетелей до суда. Но если стороны, сославшись на свидетелей во время суда, мирились до их вызова, то доводчик, приготовившийся ехать за свидетелями, брал (по уставной соловецкой грамоте 1548 г.) ‘ссадное’, как бы пошлину за то, что его напрасно заставили сесть на лошадь и потом слезть с нее. Может быть, подобный смысл имела ссадная гривна и в Русской Правде. Это — пошлина метельнику-доводчику в том случае, когда он приезжал по делу об убийстве, которое оказывалось не подлежащим платежу виры (Ср. статью 15-ю).
9. Головничество. За убийство дворового княжого слуги, или конюха, или повара — 40 гривен.
10. За княжого дворецкого или конюшего — 80 гривен.
11. За княжого приказчика сельского и земледельческого — 12 гривен, за княжого наемного рабочего — 5 гривен, столько же и за боярского приказчика и наемного рабочего.
12. За ремесленника и ремесленницу — 12 гривен.
13. За простолюдина и холопа — 5 гривен, за холопку — 6 гривен.
14. За дядьку и кормилицу — 12 гривен, будут ли они холопы или свободные.
15. Об убийстве без улик. Кого будут обвинять в убийстве, не имея прямых улик, тот должен представить 7 свидетелей, которые под присягой отведут обвинение от ответчика, если же ответчик будет варяг или другой иноземец, то достаточно двух свидетелей. Не платится вира и тогда, когда найдут одни кости или труп человека, про которого никто не знает, кто он и как его звали.
16. О платеже за отвод обвинения в убийстве. Кто отведет от себя обвинение в убийстве, тот платит следователю гривну отводного, а обвинитель платит другую гривну да 9 кун помочного за обвинение в убийстве.
17. Если ответчик, которого истец обвиняет в убийстве, станет искать свидетелей и не найдет, тогда велеть ему оправдаться посредством испытания железом, точно так же и во всех подобных тяжбах о воровстве, когда нет прямых улик. Принуждать ответчика к испытанию железом против его воли, если иск не менее 1/2 гривны золота, если же он меньше, но не меньше 2 гривен кун, то испытывать водой, если же иск менее 2 гривен кун, то (ответчику или истцу) должно принести присягу за срои деньги.
Поклеп (статьи 15—17-я). Теперь это слово значит ‘напрасное обвинение’, ‘клевета’, на древнерусском языке поклепом называлось обвинение по подозрению без очевидных улик. За отсутствием ‘лица’, или поличного, обвинение это приходилось оправдывать косвенными доказательствами. Поклепом, однако, не следует еще считать всякий иск, хотя слово ‘иск’ значит ‘искание лица или поличного’ (отсюда — улика), поклеп — это иск по подозрению без прямых, очевидных доказательств. Этот термин происходит от глагола ‘клепать’, который сначала значил ‘обвинять’, а потом — ‘обвинять ложно’. Но раньше юридического значения глагол ‘клепать’ употреблялся в смысле ‘ковать’, и русский язык знает еще и теперь такое значение (заклепка). В старинном переводе XIII в. Слова Григория Богослова (XI в.) мы встречаем много древнерусских вставок. В одной из них мы находим такое выражение: ‘всуе съреброклепьчи сребро клеплеть’, т. е. напрасно ковач кует серебро. Это древнейшее значение слова дает нам и его юридическое объяснение. Обвинитель заковывал обвиняемого в железо, арестовывал его или просил судью произвести арест. Арест — вот первоначальное юридическое значение слова ‘поклеп’. Ту же смену значений находим и в латинском слове ‘clausa’: ‘claudere’ значит ‘ковать’, ‘арестовывать’, ‘clausula’ — просьба, которой оканчивалось исковое прошение, ‘clausa» значит также и ‘юридическая придирка’, ‘клевета’.
Истцами в Русской Правде называются обе стороны — истец и ответчик, отсюда выражение ‘оба истцы’ (‘обои истцы’). Вероятно, этот термин происходит от слова ‘исто’ — капитал и означает тяжущихся об известной сумме.
Правда — здесь разумеется в смысле суда божья как судебного доказательства. Древнерусский процесс испытания раскаленным железом нам мало известен, чаще и больше говорится об испытании водой (утопавший оправдывался). Самым легким видом суда божья была ‘рота’, т. е. клятва. Иски не менее 1/2 гривны золота доказывались посредством испытания огнем или раскаленным железом, иски от 1/4 гривны золота до 2 гривен кун доказывались испытанием водой, иски ниже 2 гривен кун — ротой.
Послухи — здесь свидетели, которые представляли собой один из видов суда божия. Они вызывались для того, чтобы ‘роту принести’ — клятвой очистить ответчика от взводимого на него поклепа.
Полочное. В Русской Правде есть статья (99-я статья по Троицкому списку), которая излагает помочные таксы — ‘оуроци судебнии’. Урок — такса, уреченная, определенная законом сумма. А ‘кому помогуть,— читаем в этой статье,— платит 4 куны’. Платеж этот идет отроку или метельнику, т. е. судебному приставу (помощнику верника). Итак, были тяжбы, где платил кто-то, получивший помощь от суда, это — тяжбы поклепные. Помощь же состояла, всего вероятнее, в вызове ответчика на суд и в собрании улик против него по просьбе истца. Этот термин уцелел до позднейшего времени. В актах Юго-Западной Руси XV—XVI вв. мы встречаем указание, что истец платил помочное судье, когда дело решалось в его пользу. Если ответчик очищался, отклонял от себя обвинение в убийстве, то платил приставу ‘сметную’, оправдательную гривну.
18. Кто ударит мечом, не обнажив его, или рукоятью меча, тот платит 12 гривен продажи за эту обиду.
19. Если же он обнажит меч, но не поранит, то платит гривну кун.
20. Кто кого ударит палкой, или чашей, или рогом, или тупой стороной меча, тот платит 12 гривен пени. Если же потерпевший, не стерпев, в отместку сам ударит мечом обидчика, этого в вину ему не ставить.
21. Если кто порежет руку, так что рука отпадет или засохнет, или отрубит ногу, или глаз выколет, или нос отрежет, за то платит полувирье — 20 гривен, а раненому за увечье — 10 гривен.
22. Кто отрубит у кого какой-нибудь палец, платит 3 гривны пени князю, а раненому — гривну кун.
23. Суд о побоях. Если явится в суд человек в крови или с синяками, то ему нет нужды ставить свидетелей, обвиняемый платит 3 гривны пени. Если же на лице не будет знаков, то он должен представить свидетелей, которые обязаны показать в одно слово с истцом, тогда зачинщик платит 60 кун истцу. Если же истец придет со знаками побоев, а явятся свидетели, которые докажут, что он сам начал драку, то побои засчитать ему за взыскание с него как с зачинщика.
24. Кто ударит кого мечом, но не убьет до смерти, платит 3 гривны пени, а раненому — гривну за рану, да еще что нужно на леченье. Если же до смерти убьет, платит виру.
25. Если кто толкнет другого от себя, или рванет его к себе, или по лицу ударит, или нанесет удар жердью и двое свидетелей покажут это, виновный платит 3 гривны пени, если же обвиняемый будет варяг или колбяг, то должно поставить против них полное число свидетелей, которые и должны принести присягу.
Полная видока (к статье 25-й): видоки — свидетели, здесь двойственное число, в коллективном, собирательном смысле, как в 6-й статье — тиуна княжа, т. е. тиунье княжее.
26. О холопе. Если скроется холоп и хозяин явит об этом на торгу и до третьего дня никто холопа не приведет, а хозяин на третий день встретит его, то он может прямо взять своего холопа, а кто укрывал его, заплатит три гривны пени.
27. Кто сядет на чужого коня. Кто сядет на чужого коня без спросу, платит 3 гривны пени.
28. У кого пропадет конь, оружие или одежда и он о том заявит на рынке и после опознает пропавшую вещь у кого-нибудь в округе своего же города, тот прямо берет свою вещь да взыскивает с укрывателя 3 гривны за неявку вещи.
Заклыч и заповедь. Заповедь — исковая явка, публикация о пропаже вещи. Эта явка делалась на рынке, где помещался и суд, она выражалась термином: ‘а закличют на торгу’.
29. Кто без явки отыщет, что у него пропало, т. е. украдено, коня, одежду или скотину, тот не говори: ‘Это мое’, а скажи ответчику: ‘Иди-ка на очную ставку, объяви, от кого получил, с тем и стань с очей на очи’. Кто не оправдается, на того перейдет вина воровства, тогда истец возьмет свое, а ответчик ему платит и за то, что тот потерпел с пропадавшей вещью.
30. Если это будет конокрад, его выдать князю для продажи в рабство на чужбину, если же он украл из амбара, заплатить ему 3 гривны пени князю.
31. Об очной ставке. Если по ссылке на очную ставку ответчиками будут являться обыватели одного с истцом города, истец ведет дело до последней ссылки. Если же будут ссылаться на обывателей городского округа, то истец ведет дело только до третьей ссылки, и третий ответчик, заплатив истцу деньги за его вещь, с этой вещью ведет дело до последней ссылки, а истец ждет конца дела, и, когда дойдет до последнего ответчика, он все платит: и дополнительное вознаграждение истцу, и убытки третьего ответчика, и пеню князю.
32. О татьбе. Кто купит на рынке что-нибудь краденое — коня, одежду или скотину, тот должен привести на суд двух свободных свидетелей или таможенного сборщика, если при этом окажется, что он не знает, у кого купил вещь, тем свидетелям идти за него к присяге, истцу взять свою вещь, а с пропавшим при вещи — проститься, ответчику же проститься с заплаченными за нее деньгами, потому что он не знает, у кого купил вещь. Ежели после он разузнает, у кого купил, взыщет свои деньги с этого продавца, который заплатит и хозяину вещи за пропавшее при ней, и пеню князю.
33. О холопе. Кто опознает своего украденного холопа и задержит его, тому идти с этим холопом до третьей очной ставки покупщика с продавцом, у третьего ответчика взять его холопа, а ему дать краденого — пусть идет с ним до последней ссылки: ведь холоп не скот, про него нельзя сказать — ‘не знаю, у кого купил’, но по его показаниям должно идти до последнего ответчика и, когда будет найден последний ответчик, краденого холопа возвратить его хозяину, третьему ответчику взять своего холопа, а убытки ему платит виноватый.
34. Князю платить пени 12 гривен за покражу холопа.
35. Об очной оке ставке. А из одного городского округа в другой ссылки на очную ставку быть не может, но ответчик должен представить свидетелей либо таможенного сборщика, при которых он купил краденую вещь. Тогда истец берет свою вещь, а со всем прочим, что потерял, он должен проститься, ответчик же должен проститься с заплаченными за вещь деньгами.
Свод (к статьям 29—35-й). Это слово объясняют как отвод от себя подозрения в краже. Но в статье 29-й встречаем выражение, обращенное к обеим тяжущимся сторонам,— ‘сведитеся’, т. е. сойдитесь на очную ставку. Значит, свод — очная ставка. Очная ставка совершалась посредством ссылки обвиняемого в краже на того, от кого он приобрел краденую вещь. Эта ссылка и вела за собой очную ставку первого с последним. Когда ссылка оправдывалась, второй ответчик в свою очередь должен был показать, от кого он приобрел краденую вещь, и, если он указывал продавца, происходила вторичная очная ставка. Так свод продолжался до того ответчика, который уже не мог показать, от кого приобрел он вещь. Этот последний ответчик признавался татем. Весь этот процесс назывался сводом, но сводом назывался и каждый его момент, каждая очная ставка, отсюда выражения — третий свод, конечный свод.
36. О татьбе. Кого убьют у амбара или на каком другом месте воровства, за это не наказывать, как за убийство собаки, если же продержат вора живым до рассвета, отвести его на княжеский двор — в суд, если же вор окажется убитым, а сторонние люди видели его вживе связанным, то убийца платит за это 12 гривен пени.
37. Если накроют вора, кравшего скот из хлева или что-либо из амбара, с того вора взыскать пени 3 гривны и 30 кун, если же крало вместе несколько воров, с каждого взыскать по 3 гривны и 30 кун.
38. О разысканной пропаже скота. Если скот, овцы ли, козы ли, или свиньи были украдены на поле, уличенный вор платит 60 кун пени, ежели воров было много, с каждого взять по 60 кун.
39. Если украдут снопы с гумна или молоченый хлеб из ямы, сколько бы ни было воров, взять с каждого по 3 гривны и 30 кун пени. Если при этом украденное окажется налицо, хозяин возьмет свое да взыщет еще с вора по 1/2 гривны за каждый год, если украденное (скот) пропадало у хозяина много времени.
‘У него же погибло’ (к статье 39-й). Эта вторая половина статьи вряд ли имеет в виду то, о чем говорится в первой половине. Ведь речь о вознаграждении хозяина за убыток, какой потерпел он от покражи вещи, и о возвращении этой последней как поличного. Но можно ли было разыскивать снопы через несколько лет? Тут имелся в виду, конечно, скот, как и в 38-й статье, как и дальше говорилось о нем же (статья 40-я).
40. Если же украденное в наличности не будет, вместо него истец получает урочную плату: за княжого коня — 3 гривны, за людского — 2 гривны.
41. Урочная плата за покражу скота. За кобылу — 60 кун, за вола — гривну (50 кун), за корову — 40 кун, за трехлетку (кобылу или корову) — 30 кун, за двухлетку — 1/2 гривны (25 кун), за теленка — 5 кун, за свинью — 5 кун, за поросенка — ногату, за овцу — 5 кун, за барана — ногату, за жеребца неезженого — 1 гривну кун, за жеребенка — 6 ногат, за коровье молоко — 6 ногат. По этим урочным ценам платят истцам за украденный скот вместо поличного, когда воры будут простые свободные люди, которые платят за воровство пеню князю.
42. Если же воры будут холопы княжеские, боярские или монастырские, которых не наказывают пеней князю, потому что они несвободные люди, за холопью кражу платить удвоенное вознаграждение.
По этим статьям (41—42-й) можно определить рыночное отношение гривны кун к нашим рублям, если сравнить прежние и нынешние цены на скот. Я беру средние цены южных губерний за 1882 г. Средняя цена рабочей лошади в этом году — 55 руб., цена вола [была] та же (55 руб.), корова дойная стоила 43 руб., за овцу платили 3 руб. 50 коп. По цене лошадей гривна кун равнялась 46 руб. [(55х50):60=45,82], по цене волов — 55 руб., по цене коров — 54 руб., по цене овец — 43 руб., средняя цифра — приблизительно 50 руб. Итак, простая вира = 40×50=2000 наших руб.
43. О долговом иске. Если заимодавец потребует уплаты долга, а должник станет запираться, заимодавец обязан представить свидетелей, которые пойдут к присяге, и тогда он взыщет свои деньги, и ежели должник уклонялся от уплаты много лет, он заплатит еще 3 гривны вознаграждения за убытки, причиненные этим заимодавцу.
44. Если купец поверит другому деньги для покупки товара или для оборота из барыша, то поручителю не взыскивать своих денег посредством свидетелей, присутствие свидетелей здесь не требуется, но ответчик пусть идет к присяге, если станет запираться,
Присягу при передаче денег для оборота другому приносил, очевидно, не поручитель денег, а принимавший их. Это было ‘товарищество на вере’ — один давал деньги в оборот другому, и закон стоял на стороне того, кто оказывал услугу. Иначе бы возникли странные злоупотребления, закон говорит: не верь тому, кто станет запираться в принятом на себя поручении, а так как это было товарищество на вере, то не нужны были и свидетели. Так, в 101-й статье Псковской Правды мы читаем: ‘А кто имет на ком торговли искать, или порукы, или именного чего, ино того судити на того волю, на ком сочат (ищут.— В. К.), хочет на поле лезеть, или оу креста положит’. Значит, получивший поручение решал дело, а не поручитель. Обвиняемый мог выйти на поединок с поручителем или предоставить ему поцеловать крест, что заменяло поединок. Русская Правда довольствуется присягой получившего поручение, речь идет не о преступлении против поручителя, а о неосторожной доверчивости последнего.
45. Об отдаче имущества на хранение. Кто передаст кому-нибудь свое имущество на хранение, свидетели при этом не нужны, если хозяин начнет искать больше, чем сколько отдал, то хранитель имущества должен идти к присяге, говоря: ‘Ты мне лишь столько отдал, не более’. Ведь ответчик добро делал истцу, что хоронил его имущество.
46. О росте. Кто отдает деньги в рост, или мед в настав, или хлеб в присып, тот обязан иметь при этом свидетелей, и как он уговаривался, так ему и брать рост.
Рез — проценты с денег, отданных в рост. ‘В треть’ — на два-третий, т. е. 50%. Доказательство этому находим в договорной грамоте великого князя Дмитрия Донского с Владимиром Серпуховским. По этой грамоте князья должны были платить ордынский выход, причем доля удельного князя равнялась одной трети. ‘А если мы перестанем платить дань хану, то мне,— говорит великий князь,— два жеребья дани, а тебе — треть’, т. е. третий жеребий. Если так, то ‘треть’ и в данном случае можно понимать как третий — отдавать деньги в рост на два-третий, значит, например, на каждые 2 гривны приходилось платить третью, т. е. 50%. Плата на 4—5-й=25%, на 5—6-й=20% и т. д. Значит, под выражением ‘в треть’ нельзя разуметь треть капитала, как думают некоторые. Росты в древней Руси достигали иногда очень больших размеров: так, в XVI столетии встречаем недельные росты выше 100% по годовому расчету.
47. О месячном росте. Месячный рост при краткосрочном займе брать заимодавцу по уговору: если же долг не будет уплачен в течение целого года, то рассчитать рост с него на два-третий (50%), а месячный рост отменить. Если не будет свидетелей, а долг не превышает трех гривен кун, то заимодавец должен идти к присяге в своих деньгах, если долг больше трех гривен кун, то сказать заимодавцу: ‘Сам виноват, что так раздобрился — отдал деньги без свидетелей’.
48. Устав Владимира о росте. По смерти Святополка Владимир Всеволодович созвал в селе Берестове свою дружину — тысяцких Ратибора Киевского, Прокопия Белогородского, Станислава Переяславского, Нажира, Мирослава, Ивана Чудиновича (боярина Олега Черниговского). На этом съезде постановили: кто занял деньги с условием платить рост на два-третий, с того брать такой рост только 2 года и после того искать лишь капитала, кто брал такой рост 3 года, тому не искать и самого капитала.
49. Кто берет по десяти кун роста с гривны в год (40%), такой рост допускать и при долгосрочном займе.
51. Если купцу, уже задолжавшему многим, по неведению поверит товар в долг купец иногородний или иноземный и тот потом станет отказываться платить ему, а при принудительном взыскании станут мешать уплате ‘первые заимодавцы’, такого несостоятельного должника продать на рынке и прежде всего заплатить долг сполна приезжему купцу, остаток же поделить между туземными заимодавцами, ежели (вместо того) проданный окажется в долгу у казны, то сперва полностью уплатить казенный долг, а остаток пустить в раздел, но к разделу не допускать кредитора, который брал с должника высокие проценты.
52. Заложившийся работник за побег от хозяина становится его полным холопом. Если же он уйдет искать денег, заявив о том хозяину, или убежит без спросу, чтобы принести князю либо в суд жалобу на хозяина за обиду, за то не отдавать его в неволю, но дать ему управу по закону.
53. Если пахотный наймит потеряет походного коня своего хозяина, он не обязан платить за это, если же наймит, получающий ссуду, возьмет у хозяина плуг и борону, то за пропажу {‘Лошадь с плугом и бороной по связи с следующей статьей’.} их он должен заплатить {‘Взыскание с закупа орудье свое — значит, [закуп], не дворовый работник, а [имеет] свое хозяйство’.}: но он не платит за хозяйскую вещь, им взятую, если она пропадет без него, когда хозяин пошлет его на свою работу.
54. Если украдут скот у хозяина из хлева, наймит за то не отвечает, если же скотина пропадет у наймита во время полевой хозяйской работы, или оттого, что он не загнал ее на двор и не затворил там, где велел ему хозяин, или во время работы наймита по своему хозяйству — во всех этих случаях он платит за пропажу.
55. Если в таком случае хозяин обидит наймита, подвергнет несправедливому взысканию и назначит слишком высокую цену за пропавшую вещь, а в уплату за нее отымет у наймита данную ему ссуду или его собственное имущество, то по суду все это он обязан возвратить наймиту, а за обиду заплатить пени 60 кун. Если хозяин отдаст своего наймита в заработок другому хозяину за взятую у последнего вперед плату, эту плату он должен отдать назад, а за обиду заплатить 3 гривны пени. Если же он совсем продаст его как своего полного холопа, то наймит свободен от всех долгов, а хозяин платит за обиду 12 гривен пени. Если хозяин бьет наймита за дело, он за то не отвечает, если же он побьет его пьяный, сам не зная за что, без вины, то должен платить за обиду (наймита), как платят за оскорбление свободного.
57. Если наймит украдет что-нибудь на стороне, то хозяин его может поступить с ним как хочет: может, когда отыщут вора, заплатить за лошадь или другое что, им украденное, и затем взять себе наймита в полное холопство, может и продать его, если не хочет за него платить, и тогда он должен заплатить наперед за то, что взял наймит чужого, будет ли то лошадь, вол или какая-нибудь вещь, а остаток от вырученных за наймита денег взять себе.
97. Дети разных отцов, но одной матери (бывшей за двумя мужьями) наследуют то, что каждому оставил его отец. Если второй муж растратит имущество первого, отца своих пасынков, то его сын после его смерти должен вознаградить своих единоутробных братьев за растрату, сделанную его отцом, сколько ее покажут свидетели, а что затем у него останется из отцовского наследства, тем он владеет.
105. А срочный работник (отданный в срочную работу за долг) не холоп, и [его] не должно обращать в холопство ни за прокорм, ни за приданое (ссуду под работу). Если работник не дослужит срока, он обязан вознаградить хозяина за то, чем тот одолжил его, если же он дослужит до срока, то ничего не платит.
112. Если кто купит чужого холопа, не зная того, настоящему господину взять своего холопа, а покупщику взыскать деньги с господина под присягой, что он купил холопа по незнанию. Если же откроется, что он купил заведомо чужого холопа, то [он] теряет свои деньги.
Семинарский курс В. О. Ключевского о Русской Правде был литографирован и помещался как приложение к литографиям лекций Ключевского по русской истории (1883 г.), по методологии и терминологии русской истории (1884/85 учебный год). Впервые был опубликован в кн.: Ключевский В. О. Сочинения. Т. VI. M., 1959. С. 88—104. В архиве Ключевского сохранились отдельные наброски и выписки из Русской Правды и других источников (ОРФ ИИ, ф. 4, оп. 1, д. 78 и 79. Автограф. Карандаш, Чернила).
К публикуемому тексту Русской Правды относится следующий доклад Ключевского о резах:
‘Цель моего сообщения — обратить внимание изучающих древности русского права и нумизматику на те статьи Пространной Русской Правды, в которых закон говорит о резе или процентах с отданного в рост капитала. Этих статей четыре (Русская Правда. С. 11, 12. Ст. 46— 49). Две из них содержат постановления, действовавшие до великого княжения Владимира Мономаха, две другие говорят о том, как эти постановления были дополнены и изменены при великом князе Владимире Мономахе.
Смысл первой из этих статей очень прост и ясен: отличая отдачу капитала в рост от других видов временной передачи имущества, от простого займа, [от] передачи на хранение и т. д., закон говорит, что заимодавец, отдавая свой капитал в рост, обязан иметь при этом свидетелей, которые в случае надобности могли бы подтвердить на суде не только действительность заключения займа, но и условия, на которых он заключен. ‘Кто дает куны в рез, мед в настав или жито в присоп, то ставить ему послухов, как он рядился, так ему и брать рост’. Вторая половина следующей статьи дополняет и поясняет это общее постановление, говоря, что, если сумма долга не превышает трех гривен, присутствие свидетелей при заключении займа необязательно для кредитора, которому в случае затруднения при взыскании достаточно принести роту (присягу), если же сумма долга выше трех гривен, то отсутствие свидетелей лишало заимодавца права искать свой капитал судебным порядком, судья встречал иск словами, смысл которых, применяясь к наивной драматической форме и вариантам этого места статьи, можно передать так: ‘простись со своим капиталом,— сам виноват, что так раздобрился, спроста поверил без свидетелей’. (‘Промиловался еси…’, в других списках — ‘провыновался еси, оже еси не ставил послухов’). Но первая половина этой второй статьи, как и две следующие за нею и содержащие в себе постановления Мономаха о резе, принадлежит к числу самых темных мест Русской Правды. Исследователи, стараясь разрешить по этим статьям вопрос о кредите и процентах в древней Руси времен Правды, обыкновенно сосредоточивают свое внимание на последней короткой статье, которая гласит, что если кто берет проценты по 10 кун с гривны на год, то такого роста брать не воспрещается, ‘того не отметати’, они надеются найти в числовых данных этой статьи прямое указание на размер роста, допускаемый если не первоначальным, то позднейшим законодательством Мономаховского времени. Но они почти отступаются от двух предшествующих статей или пытаются объяснить их с помощью последней краткой статьи о 10-кунном резе на гривну. Прочтем их:
‘А месячный рез, оже за мало (дней. — В. К,), то имати ему, заидуть ли ся куны до того же года, то дадять ему куны в треть, а месячный рез погренути’. После Святополка великий князь Владимир Мономах с дружиной, с тысяцкими и другими ‘мужами’ в Берестове обсудил и постановил новое определение о резе:
‘оуставили до третьяго реза, оже емлеть в треть куны, аже кто возметь два реза, то то ему взяты исто, паки ли возметь три резы, то иста ему не взят и’
(Русская Правда. С. 11, 12. Ст. 47 и 48).
Толкуя первую из прочитанных статей, Карамзин пишет: ‘Месячные росты берутся единственно за малое время, а кто останется должным целый год, платит уже третные, а не месячные’. Передав так содержание статьи, он замечает о месячных и третных ростах: ‘Мы не знаем, в чем состояли те и другие, основанные на всеобщем обыкновении тогдашнего времени, но ясно, что первые были гораздо тягостнее и что законодатель хотел облегчить судьбу должников’. Объясняя смысл постановления Мономаха, он говорит, что в силу этого закона ‘заимодавец, взяв три раза с одного должника так называемые третные росты, лишается уже истинных своих денег или капитала: ибо как ни велики были тогдашние годовые росты (40%, по мнению автора.— В. К.), но месячные и третные еще превышали их’ (Карамзин И. М. История государства Российского. Т. И. СПб., 1816. С. 57, 143).
Эверс в своей книге о древнейшем русском праве (1826 г.) перевел текст Правды по-немецки. Платонов в своем переводе этой книги на русский язык переложил и Правду, руководствуясь Эверсовым переводом. Здесь выражение памятника — дадят ему куны в треть — передано словами: ‘заимодавец берет третные росты’. [Эверс И. Ф. Г. Древнейшее русское право в историческом его раскрытии / Пер. И. Платонова. СПб., 1835. С. 390.]
С тех пор такое толкование статьи о месячном резе утвердилось в нашей исторической литературе. Если исследователь касался этой статьи, он ограничивался замечанием, что по Русской Правде различаются резы трех родов: месячный в краткосрочном займе, третной в ссуде не дальше года и годовой при долге многолетнем. Но что значил третной рост, это оставалось без объяснения. (Ланге Н. Исследование об уголовном праве Русской Правды. 1860, С. 184.)
Если не ошибаюсь, в позднейшей исторической литературе только г. Аристов пытался точнее определить значение этого третного роста. В своей очень дельной книге о промышленности древней Руси, где он трудолюбиво собрал обильный запас известий об экономическом быте Руси до XV в., он останавливается и на статьях Русской Правды о резе. (Аристов Я. Промышленность древней Руси. СПб., 1866. С. 214 и след.) Говоря о росте месячном и третном по статье, действовавшей до времени Мономаха, он сначала также отказывается объяснить, что такое третной рост, замечая: ‘…как велики были эти проценты, из древних постановлений не видно’. Но вслед за тем, выписав постановления Мономаха, он прибавляет, что ими объясняются и древние постановления о процентах. Исходной точкой объяснения у него становится именно та последняя статья, которая говорит о 10 кунах с гривны, как допускаемом законом годовом проценте. Один рез законный, по его мнению, равнялся 20 процентам, так как он полагает в гривне 50 кун, а не 25, как думал Карамзин. Два реза дозволено было брать в треть, т. е. за мало дний, поясняет он в скобках, хотя, по статье домономаховского времени, рост в треть прямо противополагается росту месячному за мало дний, т. е. процентам при краткосрочном займе. ‘Два реза,— продолжает толкователь,— конечно, были вдвое больше одного, что составит 20 кун на гривну, или 40 процентов в треть. Три реза или 60 процентов в год, если куны взяты были на треть (?—В. К.), считались уже незаконными, лихвою, поэтому законодательство предписывает не возвращать такому резоимцу самого капитала, данного в ссуду из процентов’. Таким образом, оказывается, что толкователь пытался объяснить собственно первую статью Мономаха второй его статьей, а не обеими статьями этого князя древние постановления о росте, если разуметь под этими последними статьи, действовавшие до Мономаховых узаконений. Третной рост остался необъясненным и у г. Аристова. В изданных сочинениях я не помню другой попытки объяснить этот третной рост. (‘Треть года’ по Калачову. С. 85.) Но сколько мне известно, специалисты по истории русского права иногда высказывают мнение, что в словах Правды дадят ему куны в треть, разумеется, годовой процент, равняющийся трети отданного в рост капитала, т. е. 33 1/3 процента. Прежде всего кажется странным способ выражения в тексте закона, законодатель, вероятно, избегнул бы в изложении закона деления на три, тем более что в подразделениях гривны на мелкие составные единицы не замечаем кратных этого числа: гривна кун, как известно, делилась на 20 ногат и 50 резан. Надобно думать, что, если бы законодатель разумел процент в треть капитала, он выразился бы более понятным, употребительным в древнерусском счете образом, например сказал бы: гривну на 3 гривны и т. п. Притом и самый процент невероятен: нигде в древнерусских актах о долговых обязательствах не находим такого роста.
Не вхожу в подробный разбор этого объяснения и того, какое предложено в книге г. Аристова, хотя против них можно высказать много возражений. Такой разбор будет излишним, если все, что есть неясного в объясняемых статьях, устранится тем толкованием, какое я буду иметь честь сейчас предложить.
Неясность этих статей происходит главным образом оттого, что мы не понимаем термина треть в выражении: дадят ему куны в треть. Я думаю, что это место статьи надобно перевести так: ‘Месячный рост по уговору брать, если заем сделан на мало дней, на непродолжительное время, если же капитал залежится до того же года, до той же годины или того же числа следующего года, то заимодавцу взять с своего капитала рост в третий, т. е. на два третий, или 50 процентов’. На это можно представить два доказательства: одно—филологическое, основанное на древнерусской терминологии долговых обязательств, другое — историческое, состоящее в прямом указании документа.
В дополнительном указе к Судебнику 1550 г., состоявшемся в 1558 г., говорится об обычном, законом признаваемом, росте [в] 20 процентов. Как этот процент выражен в акте? Как идет — на пять шестой. В заемных кабалах XVI в. должник точно так же выражает свое обязательство — платить 20 процентов словами: а рост мне давати по розчету, как идет в людех, или как в людех водится, на пять шестой. Применяясь к языку Русской Правды, можно сказать, что это значило дать куны в шест, как и выражение Правды можно передать языком XVI в. так: а рост мне давати, как идет в людех, на два третий, т. е. один рубль роста на каждые два рубля капитала.
В некоторых списках Правды рассматриваемое выражение так и читается: дадят ему куны в трети, т. е. в третий.
Второе доказательство. В некоторых списках Правды за домономаховской статьей о месячном резе следует длинный ряд ста гей, в которых высчитывается, сколько в 12 лет получится приплода от изностного количества скота и пчел, также прибыли от разного хлеба, ржи, полбы, ячменя, овса: на 2 плуга сеяной ржи — 16 кадей = 64 чети в поле, в трех 96 десятин, немолоченой ржи 40 копен, нсмолоченой полбы 15 копен, овса молоченого 21 половник=42 четвертям, ячменя молоченого 6 половников, сена 5 стогов, 2 работницы, скота — 22 овцы, 22 козы, 6 свиней, 2 лошади и т. д. Пшеницы нет. Легко заметить, что расчет прибыли от хлеба на один год делается на том же основании, какое указано в рассматриваемой статье о месячном резе, по одному на два, и даже выражается в форме, одинаковой с выражением, каким пользуется эта статья. ‘А ржи немолоченые 40 копен, а на ту рожь прибытка на одно лето 20 копен’, ‘а немолоченое жито метано на две копны третья, молоченое жито метано на два половника третий’ (Русская Правда, Ст. 59 и 63).
Такое объяснение слова треть устраняет, по моему мнению, все неясное в рассматриваемых статьях о третном резе. Закон не ставит нормы месячного процента, если капитал отдан в рост на срок менее года. Но если долг не будет уплачен в продолжение 12 месяцев, закон ограничивает рост, позволяет брать не более 50 процентов. Мономах не отменил этого постановления, действовавшего до его вступления на киевский стол, но он определил точнее в интересе должника, сколько раз можно взимать по 50 процентов с капитала, отданного в долг на короткий срок и не возвращенного раньше года. Сколько бы времени должник ни держал взятого капитала, заимодавец может взять с него по 50 процентов только два раза, если он забрал всего 150 процентов, он уже лишался права требовать самого капитала. Вот что значит выражение: уставили до третияго резу.
Если знатоки древнерусских юридических памятников найдут изложенное толкование заслуживающим доверия, можно будет объяснить и последнюю статью о годовом росте по 10 кун на гривну с большей уверенностью и основательностью, чем это делалось доселе. Но толкование этой статьи невозможно без предварительного и мелочного разбора высказанных в нашей литературе мнений о древнерусской монетной системе’ (ОРФ ИИ, ф. 4, оп. 1, д. 79, л. 2—6. Автограф. Чернила с карандашной правкой).
[Сообщение В. О. Ключевского ‘О резе Русской Правды’ было сделано 13 декабря 1878 г. на заседании Московского археологического общества. Краткое изложение сообщения В. О. Ключевского имеется в протоколе данного заседания. См. Древности // Труды Московского археологического общества. Т. 9. Вып. 1. М., 1881. IV. С. 10, 11].
‘Договоры с греками и Русская Правда (1887 г.).
Два ряда вопросов при изучении этих памятников русского права: 1) вопросы предварительные, возникающие при первом приступе к изучению этих памятников, открывающие путь к пониманию их, 2) вопросы, касающиеся прямо самого содержания памятников. Вопросы первого рода — критический разбор текста памятников и уцелевших в нем следов их происхождения и источников, вопросы второго рода сводятся к историческому изучению отразившихся в них юридических понятий и установлений, т. е. движения права в известный период.
Выбор и постановка тех и других вопросов указываются характером памятников, их отношением к русскому праву. Это не памятники русского законодательства. Договоры — международные трактаты, определявшие исключительные юридические отношения, какие вызывались враждебными столкновениями и торговыми связями русских с греками в X в. Русская Правда — памятник не русского законодательства, а русской кодификации. Законодательная власть древней Руси не издавала Русской Правды в том составе, точнее, ни в одном из тех разнообразных составов, в каких она дошла до нас. В нее, несомненно, занесены законодательные постановления русских князей XI и XII вв., еще больше в ней формулировано юридических обычаев, которые сложились еще раньше этих княжеских законов и которыми русское судопроизводство продолжало руководствоваться при этих князьях-законодателях. Но подбор и самая формулировка и княжеских постановлений, и юридических обычаев принадлежат русским правоведам, которые делали это не по поручению законодательной власти, а по собственным побуждениям и соображениям. Русская Правда — результат нескольких разновременных попыток свести и изложить общепринятые правила русского судопроизводства, насколько они были надобны и обязательны для церковных судей в суде по нецерковным делам. Князья позволяли в судах руководствоваться этим сводом, насколько он был согласен с действовавшим и признанным ими правом, позволяли руководствоваться им как судебным пособием, а не как обязательным законодательным кодексом. Происхождением памятников определилось их отношение к древнерусскому праву. Это не вполне чистые отражения последнего: во всех них оно отражалось под известным углом преломления, потому что проходило в каждом сквозь чуждую ему среду. В договорах это преломление даже двойное, потому что русское право проходило чрез две преломлявшие его среды — византийскую и скандинавскую. Присутствие такой же преломлявшей среды заметно и в Русской Правде. Ее составители имели свои специальные судебные цели и свои особые юридические понятия, не вполне сходившиеся с духом и основаниями действовавшего русского права. Они старались схватить с современной судебной практики и формулировать процессуальные приемы {Слово написано над: правила.} и юридические нормы, но 1) старались схватить их не во всей их полноте, а лишь насколько они были нужны им для их специальных судейских целей, 2) формулировать их лишь с такой степенью точности, какая допускалась их особыми юридическими понятиями.
Такое отношение памятников к древнерусскому праву, при всем несходстве их происхождения, сообщает им тесную взаимную историческую связь, а эта связь придает интерес {Над строкой: одинак[овый].} их изучению. Мы не знаем древнерусского права в его первобытном виде, не измененном ни древнейшими сторонними влияниями, ни позднейшими внутренними юридическими переворотами. В первый момент, когда оно становится доступно наблюдению, на нем уже заметны следы и этих влияний, и этих переворотов. Чуждые влияния шли с двух сторон — скандинавской и византийской. Сравнительное изучение древнейших памятников русского права доселе не вскрыло точно ни скандинавской, ни византийской примеси. Однако можно обозначить некоторые границы того и другого влияния. Во-первых, они действовали в разное время: скандинавское началось раньше византийского и едва ли не прекратилось, когда началось последнее, т. е. к концу X в. Во-вторых, то и другое влияние проникало различными путями. Скандинавское право приносилось на Русь людьми и проводилось примерами, византийское приносилось преимущественно книгами и проводилось учреждениями. Варяги издавна, с начала IX в., может быть, составляли значительный слой населения в русских городах. В тяжбах друг с другом они, вероятно, судились своим судом (личный принцип подсудности), в столкновениях с туземцами пользовались некоторыми льготами, уступками со стороны туземного права, следы которых вы еще застанете в Русской Правде. При тесном общении пришельцев с туземцами и при этих льготах скандинавские юридические обычаи тем легче прививались к русскому праву, что близко сходились с ним как по духу, так и в отдельных институтах. Потому скандинавские юридические обычаи незаметно входили в обычное русское право, сливаясь с ним при помощи химического сродства и одинакового удельного веса, не столько изменяя, сколько пополняя его. Оттого так трудно разделить эти родственные юридические элементы. Византийское юридическое влияние действовало иначе. Греки не селились на Руси значительными массами. Со времени принятия христианства Русью они приходили сюда преимущественно по церковным делам. Но они не входили в состав туземного общества, а становились поверх его как наставники душ и устроители религиозно-нравственного порядка. В качестве таких наставников и устроителей они приносили с собой писаные правила и кодексы, правила, которыми руководствовалась византийская церковь, кодексы, которые были изданы византийскими императорами. Как властные и авторитетные люди, они распространяли те и другие в русском обществе изустными наставлениями и переводами, прямыми личными распоряжениями и через посредство местной государственной власти. Русские церковные пастыри, действовавшие рядом с греческими или их замещавшие, руководились теми же правилами и кодексами. Подобно своим проводникам, церковным учреждениям, новое право, приходившее из общества с высшей культурой, пришло не в уровень с туземным, а поверх его, не сливалось с ним, а образовало особый высший юридический слой, который постепенно разлагал первобытное русское право и вытеснял его сначала из юридического сознания туземного общества, а потом и из туземной судебной практики. Вот почему византийскую примесь гораздо легче выделить в древних памятниках русского права, чем скандинавскую. Этой примесью окрашивалось не столько обычное, сколько законодательное право. Самые ранние следы влияния византийских церковных правил и императорских кодексов на русское уголовное и гражданское право сохранила Русская Правда. Договоры Руси с греками X в. показьюают, что это церковно-византийское юридическое влияние было подготовлено тесным торговым общением их, начавшимся задолго до крещения Руси при кн. Владимире. Правда, это подготовительное влияние действовало не при одинаковых условиях, не в одинаковой степени и не в одном направлении с сменившим его церковным. В договорах византийское право выступало лишь с теми своими нормами, какие были нужны для поддержания и упорядочения торговых отношений Руси к грекам. В Русской Правде византийское право призывалось для устроения юридического порядка в возможном согласии с нравственно-религиозными заботами церкви. В договорах византийское право действовало только на один слой русского населения, непосредственно участвовавший в торговле с греками. Русская Правда проводила новые юридические понятия и нормы во все классы туземного населения’ (ОРФ ИИ, ф. 4, оп. 1, д. 79, л. 39— 41 об. Автограф. Карандаш).