М.Н. Катков
М.Н. Катков
Русская политическая печать
Русская политическая печать
Русская политическая печать, Катков Михаил Никифорович, Год: 1866
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Явилось нечто такое, чего никогда не бывало на свете, явилось русское публичное мнение, русская политическая печать. Откуда взялось это явление, с которым на первых же порах приходится серьезно считаться? Русское общественное мнение, русская политическая печать есть создание нынешнего царствования. Нам только случилось быть на пути, когда совершались события, вызвавшие мало-помалу на свет эту новую силу, нас только настигла она и повлекла за собой. Нам только досталась первинка нового на Руси дела, — честь послужить на первых порах серьезным органом русского мнения. И мы высоко поставили эту честь. Мы положили все наши силы на то, чтобы по возможности соответствовать требованиям обстоятельств, среди которых приходилось нам действовать. Другие, более нас способные, могли бы действовать лучше нас, но нельзя было действовать усерднее и с более серьезным чувством долга. Политический характер нашей деятельности поняли мы в самом обязательном для себя смысле и ни на минуту не забывали, чего требует от всякого честного человека деятельность политического свойства. Мы немедленно отказались бы от нее, если бы почувствовали, что не можем вести ее в строгом соответствии с долгом русского подданного. Обстоятельства нашего развития, особенности нашего личного положения, к счастью, не затрудняли, а облегчали нашу задачу с ее нравственной стороны. Мы могли относиться ко всем возможным интересам с полным беспристрастием и полной независимостью, потому что ни в одном не имели и не имеем ни малейшей личной доли. Обо всем подвергавшемся публичному обсуждению могли мы судить исключительно с точки зрения русской государственной пользы. Наши мнения могли быть ошибочны, но мы не прежде решались высказать то или другое, как убедившись, что оно соответствует интересам России, и чем глубже убеждены были в этом, тем решительнее и настойчивее считали своим долгом высказываться. Нас укоряют в горячности, с которой мы высказываемся. В усилиях, которые употребляем мы для того, чтобы явственнее выставить вопрос, подлежавший обсуждению, в настойчивости, с которой мы обращаемся к одному и тому же, хотят видеть нашу притязательность или нетерпимость, но пусть пересмотрят те вопросы, по которым случалось нам высказывать наши мнения, ни с одним из них не связано ни наше честолюбие, ни какой-либо иной личный интерес: мы говорим это во всеуслышание, пусть кто может уличит нас в неправде. Во многих случаях, можно сказать, в большей части случаев, почти во всех, русскому публицисту было бы легче, безопаснее и привольнее действовать во всяком другом, только не в русском государственном интересе: так еще странно поставлено в России ее национальное дело. Мы никогда не добивались популярности через потворство господствующим мнениям. Большей частью нам приходилось высказываться наперекор тому, что было в моде, и за то подвергаться поруганиям, — точно так же, как приходилось высказываться наперекор тому, что могло нравиться влиятельным лицам, и тем навлекать на себя весьма серьезные неприятности. Ни с одним из тех лиц, с кем приходилось нам сталкиваться в суждениях, не были мы ни в каких личных счетах. Самым приязненным отношениям никогда мы не делали ни малейшей уступки ни в смысле, ни в тоне наших суждений. Нас упрекают в упрямстве и злопамятстве: предоставляем судить об этих наших свойствах людям, знающим нас из личных отношений, что же касается до нашей публичной деятельности, о которой только и стоит говорить, то мы нимало не думаем протестовать против этого укора. Мы полагаем, что черное назовем мы упорно черным завтра, как нынче, мы полагаем, что дурное не становится лучше от того, что оно длится долее, и обман не становится честнее от того, что продолжает действовать и прибегать к новым уловкам. В делах общего интереса никто не имеет права быть уступчивым. Говорят, что в борьбе с нашими противниками мы неразборчивы и прибегаем даже к доносам. Нет, никто не осмелится сказать, чтобы мы нарушили чье-нибудь доверие и выдали чью-нибудь тайну не только властям, но и кому бы то ни было. Ловкие люди называют нас доносчиками за то, что мы обличаем их публичные обманы: они хотят, чтобы никто не считал себя вправе раскрывать сущность мнений, которые ими самими высказываются во всеуслышание, они хотят, чтобы никто не смел оценивать по достоинству их общественные действия, которые у всех на виду, они хотят, чтобы все отступали перед зажигателем и вором, уважительно давали им дорогу и таким образом были их пособниками. Даже протест против злоупотреблений правительственной власти ловкие люди хотят причислить к категории доносов.
Новизна русского публичного мнения, русской политической печати придала, весьма естественно, необыкновенное значение нашей деятельности. Одним это явление должно казаться приятным, другим оно досадно и ненавистно. До нынешнего царствования не бывало политической печати, которая смотрела бы на все в свете русских интересов.
Итак, противники наши — не наши противники. Не к нам лично относится их вражда, она относится к самому свойству той деятельности, которую мы, издатели Московских ведомостей, поняли серьезно. Им мешает русская политическая печать и они ее не любят, им неудобно, что в России публика смотрит на вещи в свете русских национальных интересов.
Впервые опубликовано: Московские ведомости. 1866. No 65. 25 марта. С. 2-3.