Руководство к изучению словесности и к практическому упражнению в сочинениях, Добролюбов Николай Александрович, Год: 1858 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 7 минут(ы)

H. А. Добролюбов

Руководство к изучению словесности и к практическому упражнению в сочинениях
Составил С.-Петербургской духовной семинарии профессор магистр Михаил Архангельский. СПб., 1857, IV и 318 стр.

H. А. Добролюбов. Собрание сочинений в девяти томах

М., ГИХЛ, 1962

Том второй. Статьи и рецензии. Август 1857-май 1858

Руководство г. Архангельского подверглось уже нескольким весьма строгим, но вполне справедливым осуждениям в наших журналах. Одни разбирали его как вещь крайне потешную, другие глубокомысленно рассматривали его значение на нескольких десятках страниц, но результат все выходил один и тот же, что книга г. Архангельского труд бесполезный.¹ Требования науки, которую излагать взялся г. Архангельский, постигаются им до того смутно и неопределенно, что он сам беспрестанно сбивается, путается и не знает, что принять, что отвергнуть, на чем остановиться. Словесность определяет он как ‘науку, излагающую в систематическом (связном) порядке учение о законах духа человеческого, по которым составляются художественно-словесные произведения’. Всякий видит, что определение это крайне односторонне и неверно, потому что предметное значение науки смешано здесь с субъективным ее началом. Если определять словесность как ‘науку о законах духа человеческого, по которым’ и пр., то можно подобное же определение приложить ко всем наукам. Историю можно назвать наукою о законах духа человеческого, по которым развивалась жизнь народов, математику — наукою о законах духа человеческого, по которым составляются разнообразные числовые и количественные отношения, даже курс скотоводства можно будет назвать наукой о законах духа человеческого, которыми определяются правила ухода за скотом. Но допустим даже определение г. Архангельского, чего тогда должны мы ожидать от него, применительно к его точке зрения? Кажется, определение науки, сделанное в начале руководства, дает нам право ожидать, что автор постарается представить, каким образом различные роды и виды словесных произведений развиваются из вечных требований духа человеческого сообразно законам психологического развития человека. Мы и думали, что главную задачу руководства составляют философские и эстетические положения, строго выведенные из психических законов. Но мы жестоко ошиблись. Г-н Архангельский поставил свое определение так только потому, что нужно же какое-нибудь определение. Во всем продолжении руководства он ни разу и не вспомнил об основной мысли, изложенной им в определении науки. Даже, например, разделение словесности на поэзию и прозу не выведено из начал духа человеческого, не объяснено психологически, а просто высказано следующим образом: ‘По содержанию своему и по степени красоты словесной или художественности, они (произведения словесности) разделяются главным образом на два существеннейшие и главнейшие рода — на сочинения прозаические и поэтические’ (стр. 155). Читателю могут показаться странными эти оговорки: главным образом, главнейшие роды, и он может спросить, какие же еще есть роды словесных произведений, кроме прозы и поэзии? Г-н Архангельский полагает, что есть еще средние: так, на стр. 56 он уверяет, что, кроме прозы и стихов, есть еще речь, занимающая средину между прозой и стихами… Жаль, что не знал этого Мольеров мещанин в дворянстве!

Отсутствие всякой основной идеи ясно обнаруживается в каждом отделе руководства г. Архангельского. Он решительно не знает, на чем ему остановиться: то ему кажется, что источники изобретения не нужно затверживать ученикам, то он признает их полезными, то полагает, что тропам и фигурам учиться не следует, то заставляет употреблять их, то он отрицается хрий и тому подобных искусственных упражнений, то излагает их, как весьма полезные. Тот, кто вздумал бы учиться по книжке г. Архангельского, приобрел бы из нее множество понятий, необыкновенно диковинных. Но этого мало: в голове ученика образовался бы такой сумбур, что он не в состоянии был бы произнести двух суждений о предметах словесности, не противореча самому себе. Изложение г-на Архангельского неопределенно, бесцветно и отличается непостижимой робостью во всех случаях, где нужно высказать какое-нибудь собственное мнение. Такая робость, очевидно, происходит отчасти и оттого, что г-ну Архангельскому недостает твердого, установившегося взгляда на свой предмет, что у него нет никакой основной идеи, которой бы подчинялись все частные выводы и суждения. Но есть этому и другая причина: автору ‘Руководства’ недостает знания литературы. Правила словесности, особенно в отношении к внешнему выражению, почерпаются не из одних только требований духа человеческого, а также из произведений лучших писателей. Эти-то писатели и неизвестны г-ну Архангельскому. Руководство его поразительно своим совершенным незнанием литературы. Не говорим уже о том, что в нем смешиваются произведения поэтические с прозаическими, так что, например, ‘Детство и отрочество’ гр. Толстого приводится в пример биографии, а ‘Записки охотника’ Тургенева считаются не более как рядом описаний, изложенных то в форме монологической, то в диалогической, то в смешанной. Не говорим и о том, какое полное незнание новой литературы обнаруживает руководство, утверждая, что, например, ученая критика основана у нас гг. Иваном Давыдовым и Шевыревым или что образцы биографии представляют творения гг. Греча и гр. Соллогуба. Все это еще простительно до некоторой степени. Но что сказать об авторе, который пренаивно утверждает, что лучшие критические истории написаны Нибуром и Погодиным,² — или что чтение духовных книг очень полезно для образования слога, потому что оно внушило много прекрасных стихов Байрону и Кострову!!! Не правда ли, что при таком состоянии литературных сведений автора трудно ему было бы составить руководство к изучению словесности, хоть мало-мальски сносное?

Нас всегда занимал вопрос: откуда берутся дурные учебники и почему именно дурных так много? Кажется, по здравому человеческому смыслу, при некоторой только скромности — трудно взяться за составление целой системы учения о таком предмете, которого сам не понимаешь. Если бы, например, вас, читатель, попросили составить ‘руководство к изучению географии луны’, — вы наверное отказались бы, а между тем всякому мало-мальски образованному человеку география луны все-таки гораздо известнее, нежели г. Архангельскому русская словесность. Как же могла прийти в голову мысль составить ‘руководство к словесности и к упражнению в сочинениях’ тому, кто сам не знает даже русского языка и правильно писать по-русски не умеет, как это ясно видно почти на каждой странице руководства? Объяснение этого грустного факта надобно искать в самом положении наших учителей и в степени их подготовленности к своему делу. У нас приготовляются преподаватели специальные только для университетских чтений. В средних учебных заведениях учителя попадают обыкновенно на тот или на другой предмет совершенно случайно. В тех учебных заведениях, в одном из которых был профессором г. Архангельский, это особенно распространено. Но почти то же, только в меньшей степени, бывает и в гимназиях. Студент в высшем учебном заведении занимается, положим, древними языками и, погруженный в Демосфена и Цицерона, не хочет знать ни Карамзина, ни Пушкина, ни Гоголя. Вдруг, при окончании им курса, открывается место учителя словесности в том самом городе, откуда он родом или где он имеет какие-нибудь интересы. Он думает тогда: ‘Конечно, я мало занимался русской словесностью, но все же я слушал несколько лекций, читал кое-что, могу взять несколько книжек и записки своего профессора. Неужели для гимназиста много нужно?’ И вот студент выхлопатывает себе место учителя русской словесности и отправляется учить. Ученики ждут от него мыслей, взглядов, сведений, но он сам бродит как в темном лесу и не знает, с чего ему начать. Но начать непременно надобно — и вот учитель начинает заглядывать в разные книжки и тетрадки. Целиком ему выписать не хочется: самолюбие запрещает. Переварить же хорошенько чужие мнения и составить свой взгляд — он и хотел бы, да не умеет. И начинается выдирание по клочкам — то одного мнения или мысли, то другого, тут фраза выдернется, тут определение заимствуется, там доказательство выпишется — все это без внутренней связи, без единства, без всякой заботы об основной идее. Подобных высших требований сам автор не понимает, ему только бы рубрики были: здесь хрии и силлогизмы, тут тропы и фигуры, там качества слога и т. д. Глядишь, к концу года и готов учебник по всей форме. А если готов, так отчего его и не напечатать? И таким образом выходит великое множество учебников, более или менее похожих на руководство г. Архангельского.

ПРИМЕЧАНИЯ

УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

Аничков — Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений под ред. Е. В. Аничкова, тт. I—IX, СПб., изд-во ‘Деятель’, 1911—1912.

Белинский — В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, тт. I—XV, М., изд-во Академии наук СССР, 1953—1959.

Герцен — А. И. Герцен. Собрание сочинений в тридцати томах, тт. I—XXV, М., изд-во Академии наук СССР, 1954—1961 (издание продолжается).

ГИХЛ — Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений в шести томах. Под ред. П. И. Лебедева-Полянского, М., ГИХЛ, 1934—1941.

Гоголь — Н. В. Гоголь. Полное собрание сочинений, тт. 1—XIV,

М., изд-во Академии наук СССР, 1937—1952.

ГПБ — Государственная публичная библиотека им. M. E. Салтыкова-Щедрина (Ленинград).

Изд. 1862 г. — Н. А. Добролюбов. Сочинения (под ред. Н. Г. Чернышевского), тт. I—IV, СПб., 1862.

ИРЛИ — Институт русской литературы (Пушкинский дом) Академии наук СССР.

Лемке — Н. А. Добролюбов. Первое полное собрание сочинений под ред. М. К. Лемке, тт. I—IV, СПб., изд-во А. С. Панафидиной, 1911 (на обл. — 1912).

Лермонтов — М. Ю. Лермонтов. Сочинения в шести томах, М.—Л., изд-во Академии наук СССР, 1954—1957.

Летопись — С. А. Рейсер. Летопись жизни и деятельности Н. А. Добролюбова, М., Госкультпросветиздат, 1953.

ЛИ — ‘Литературное наследство’.

Материалы — Материалы для биографии Н. А. Добролюбова, собранные в 1861—1862 годах (Н. Г. Чернышевским), т. 1, М., 1890 (т. 2 не вышел).

Салтыков — H. Щедрин (M. E. Салтыков). Полное собрание сочинений, т. 1 —XX, М.—Л., ГИХЛ, 1933—1941.

‘Совр.’ — ‘Современник’.

Указатель — В. Боград. Журнал ‘Современник’ 1847—1866. Указатель содержания. М.—Л., Гослитиздат, 1959.

ЦГИАЛ — Центральный гос. исторический архив (Ленинград).

Чернышевский — Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений, тт. I—XVI, М., ГИХЛ, 1939-1953.

В настоящий том вошли статьи и рецензии Добролюбова, написанные им с августа 1857 по май 1858 года включительно. В это время Добролюбов выступает уже как профессиональный литератор и журналист, вырабатывает свойственные ему жанры и приемы критического анализа. С июля 1857 года Добролюбов становится постоянным сотрудником библиографического отдела в ‘Современнике’, а с января 1858 года — руководителем и редактором отдела критики и библиография, своим участием определяя, наряду с Некрасовым и Чернышевским, идейные позиции журнала. С марта 1857 года Добролюбов сотрудничает также в ‘Журнале для воспитания’.

Все рецензии, помещенные в отделах библиографии обоих журналов, печатались без подписи. Те из них, которые включены Чернышевским в Сочинения Добролюбова, изданные в 1862 году, не нуждаются в атрибуции. Принадлежность остальных рецензий настоящего тома Добролюбову устанавливается на основании дополнительных данных. 7 июля 1858 года в письме к А. П. Златовратскому Добролюбов писал: ‘Прочти последовательно и внимательно всю критику и библиографию нынешнего года, всю написанную мною (исключая статьи Костомарова в первой книжке), да статью о Щедрине в прошлом годе, в декабре, да библиографию прошлого года с сентября, в ‘Современнике’, — там тоже почти все писано мною, исключая трех или четырех рецензий, которые нетрудно отличить’ (Материалы, стр. 433). Это утверждение корректируется данными гонорарных ведомостей ‘Современника’, которые свидетельствуют, что в отделе библиографии четырех последних номеров журнала за 1857 год помещено шесть рецензий, принадлежащих не Добролюбову, а Пекарскому, Пыпину и Колбасину. Значит, Добролюбову принадлежат в этих номерах остальные шестнадцать рецензий. В тех случаях, когда показания письма к Златовратскому в сопоставлении с данными гонорарных ведомостей не дают бесспорного решения вопроса об авторстве Добролюбова, дополнительные данные приводятся в примечаниях в соответствующем месте.

Что касается отдела критики и библиографии в первом — пятом номерах ‘Современника’ за 1858 год, то утверждение Добролюбова, что все статьи и рецензии принадлежат ему (исключая статьи Костомарова в первой книжке), полностью подтверждается гонорарными ведомостями и конторской книгой журнала. Поэтому в примечаниях к статьям и рецензиям первых пяти номеров за 1858 год авторство Добролюбова не мотивируется, за исключением тех случаев, когда оно почему-либо ставилось под сомнение советскими текстологами.

Принадлежность Добролюбову рецензий, напечатанных в ‘Журнале для воспитания’, устанавливается на основании перечня статей Добролюбова, составленного редактором этого журнала А. Чумиковым.

Сноски, принадлежащие Добролюбову, обозначаются в текстах тома звездочками, звездочками также отмечены переводы, сделанные редакцией, с указанием — Ред. Комментируемый в примечаниях текст обозначен цифрами.

‘РУКОВОДСТВО К ИЗУЧЕНИЮ СЛОВЕСНОСТИ’
М. Архангельского

Впервые — ‘Журнал для воспитания’, 1858, No 4, отд. VIII, стр. 209—213, без подписи.

Принадлежность Добролюбову устанавливается не только перечнем его статей в ‘Журнале для воспитания’, составленным А. Чумиковым, но и письмом Добролюбова к Чумикову от 3 марта 1858 года.

1. Добролюбов имеет в виду рецензию в ‘Отечественных записках’ (1857, No 11), свою собственную рецензию в ‘Современнике’ (1858, No 1) и большую статью в ‘Русском педагогическом вестнике’ (1858, No 1).

2. См. прим. 3 к рецензии ‘Руководство к изучению словесности’ на стр. 528 наст. тома.

Читайте также: