Руфь, Гаскелл Элизабет, Год: 1863 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 117 минут(ы)

Руфь
РОМАНЪ МИСТРИССЪ ГЕСКЕЛЬ
автора романа ‘Мери Бартонъ’
(съ англійскаго)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Drop, Drop slow tears!
And bathe those beauteous feet,
Which brought from heaven
The news and Prince of peace
Cease not, wet eyes,
For mercy to entreat:
To cry for vengeance
Sin doth never cease In your deep floods
Drown all my faults and fears,
Nor let His eye
See sin, but through my tears. (*)
Phineas Fletcher.

(*) Лейтесь, лейтесь тихія слезы, омывайте святыя ноги, принесшія къ намъ съ неба царя мира и слово любви. Не просыхайте влажныя очи въ молитв о милосердіи, въ оплакиваньи грха, заслужившаго кару вчную. Пусть въ волнахъ вашихъ слезъ потопятся вс мои проступки и тревоги, пусть глазъ Его видитъ мой грхъ, но видитъ его сквозь мои слезы.

ГЛАВА I

Въ одномъ изъ восточныхъ графствъ находится провинціальный городокъ, пользовавшійся большимъ расположеніемъ государей изъ дома Тюдоровъ, и благодаря ихъ милостямъ и покровительству, достигшій до степени значенія, удивляющей современнаго путешественника.

Сто лтъ тому назадъ этотъ городокъ имлъ живописно-величавый видъ. Старинные дома, временныя резиденціи тхъ фамилій графствъ, которыя довольствовались развлеченіями провинціальнаго города, загромазживали улицы, придавая имъ тотъ неправильный, но благородный видъ, который мы еще донын видимъ въ бельгійскихъ городахъ. Дома по обимъ сторонамъ улицы имли затйливый видъ отъ узорчатыхъ навсовъ и отъ рядовъ трубъ, выдлявшихся на голубомъ фон неба, пониже также бросались въ глаза разнообразные выступы въ вид балконовъ и навсовъ. Весело было глядть на безконечное разнообразіе оконъ задолго до налога Питовыхъ временъ. Вс эти выступы и балконы вредили нижней части улицъ, которыя были темны и плохо вымощены широкимъ, круглымъ и неровнымъ камнемъ, безъ тротуаровъ, он не освщались фонарями во время долгихъ зимнихъ ночей и не предоставляли никакихъ, удобствъ для людей средняго сословія, у которыхъ не было ни экипажей, ни слугъ, чтобы приносить ихъ въ носилкахъ къ самому крыльцу ихъ знакомыхъ. Ремесленники и торговцы со своими жонами и весь подобный людъ долженъ былъ ходить по городу пшкомъ, подвергаясь значительной опасности какъ ночью, такъ и днемъ. Широкіе, тяжелые экипажи принимали ихъ къ самымъ стнамъ домовъ въ узкихъ улицахъ. Непривтливые дома выдвигали свои подъзды почти до середины улицы, подвергая пшеходовъ на каждыхъ тридцати шагахъ новой опасности. Единственный свтъ давали по ночамъ масляные фонари, мерцавшіе надъ подъздами самыхъ аристократическихъ домовъ, давая ровно настолько свта, чтобы показать прохожихъ, прежде чмъ они снова исчезнутъ въ темнот, гд нердко случалось, ихъ караулили воры.

Преданія объ этихъ прошлыхъ временахъ, даже до малйшихъ общественныхъ особенностей, даютъ намъ возможность ясне уразумть обстоятельства, подъ которыми сложился національный характеръ. Вседневная жизнь, среди которой народъ родился, которою онъ былъ поглощонъ прежде нежели сталъ въ нее пристальне всматриваться, образуетъ цпи, которыя разв одинъ изъ тысячи иметъ довольно нравственной силы разорвать, когда наступаетъ пора, когда возникаетъ внутренняя потребность независимой, личной дятельности, осиливающая вс вншнія условія. Теперь всмъ намъ хорошо извстно каково рода цпи домашнихъ обычаевъ служили естественными помочами нашимъ предкамъ, прежде нежели они выучились ходить сами.

Нын живописность этихъ старинныхъ улицъ совсмъ исчезла. Знаменитйшія фамиліи того округа: Астлей, Дометены, Уавергемы, стали какъ водится здить на зиму въ Лондонъ и продали свои дома въ провинціальномъ город лтъ пятьдесятъ тому назадъ или боле. А если городъ этотъ утратилъ прелесть для Астлеевъ, для Донстеновъ и для Уавергемовъ, то какже стали бы здить туда Домвили, Бекстоны и Уильдсы, въ свои второстепенные дома, при возраставшей ктому же дороговизн? Такимъ образомъ старинные дома простояли нкоторое время пустые, потомъ спекуляторы рискнули купить ихъ и обратить пустынные покои въ нсколько мелкихъ квартиръ для ремесленниковъ и даже (наклоните ухо, чтобы насъ не услышала тнь Мармадюка, перваго барона Уавергемъ) даже въ лавки!

Но все было еще сносно въ сравненіи съ другимъ нововведеніемъ, унизившимъ эти гордые хоромы. Лавочники нашли, что когда-то аристократическая улица слишкомъ темна и не выказываетъ въ выгодномъ свт ихъ товаровъ, зубному врачу не видно было вырывать зубы, юристъ былъ вынужденъ требовать свчей цлымъ часомъ ране, нежели онъ привыкъ длать это живя въ плебейской улиц. Однимъ словомъ съ общаго согласія весь фасадъ по одну сторону улицы былъ сломанъ и перестроенъ въ плоскомъ, вульгарномъ и фидельномъ стил Георга III. Корпусъ домовъ былъ слишкомъ проченъ, чтобы подвергнуться передлкамъ и потому постителя неожиданно поражало, когда пройдя сквозь пошлаго вида лавку, онъ видлъ себя вдругъ у подножія большой дубовой лстницы съ рзьбою, освщонной окномъ съ цвтными стеклами, испещренными геральдическими узорами.

Надъ одною изъ такихъ лстницъ, за однимъ изъ такихъ оконъ, по которому лунный свтъ расписывалъ блестящіе узоры, Руфь Гильтонъ проводила безсонную ночь въ январ мсяц, нсколько лтъ тому назадъ. Я говорю ночь, но врне то было уже утро. На старинныхъ часахъ сен-Севіура уже пробило два часа утра, а между тмъ боле дюжины двушекъ сидли еще въ комнат, куда входила въ эту минуту Руфь, и торопливо шили будто на цлую жизнь, не смя ни звнуть, ни выказать иного какого либо признака усталости. Он только слегка вздохнули, когда Руфь, посланная узнать который часъ, исполнила свое порученіе, он очень хорошо знали, что какъ бы ни было поздно, а на слдующій день работа должна начаться въ восемь часовъ утра, хотя молодые члены ихъ были очень утомлены.

Мистриссъ Мезонъ трудилась не мене всякой изъ нихъ, но она была старше и сильне ихъ, а главное — барышь былъ весь въ пользу ея. Но наконецъ и она замтила, что пора дать отдыхъ.

— Двицы! сказала она: — теперь вы можете отдохнуть съ полчаса. Миссъ Соттонъ, позвоните, Марта принесетъ вамъ хлба, сыра и пива. Вы потрудитесь сть стоя, подале отъ работы и къ моему возвращенію чтобы были уже вымыты руки и готовы къ работ. Полчаса! повторила она выразительно и вышла изъ комнаты.

Любопытно было наблюдать какъ молодыя двушки немедленно воспользовались уходомъ мистриссъ Мезонъ. Одна изъ нихъ, полная, тяжеловатая двица положила голову на сложенныя руки и въ минуту заснула. Она отказалась отъ своей доли въ скромномъ ужин, но съ испугомъ вскочила, едва послышались шаги мистриссъ Мезонъ, хотя они раздавались еще далеко по лстниц. Дв или три другихъ тснились къ узкому камину, вдланному съ величайшею экономіею мста и безъ всякихъ претензій на изящество, въ тонкую, простую перегородку, которою настоящій владлецъ дома отдлилъ эту часть большой, старинной залы. Нкоторыя ужинали хлбомъ и сыромъ, жуя точно также медленно и ровно и почти съ тмъ же тупымъ выраженіемъ лица, какое вы видите у коровъ на первомъ попавшемся лугу.

Иныя приподнимали любуясь нарядное бальное платье, тогда какъ другія изучали Эфектъ его артистическимъ порядкомъ, отступивъ на нсколько шаговъ. Кто потягивался, расправляя усталые члены, кто звалъ, кашлялъ, сморкался, удовлетворяя потребностямъ, столь долго сдерживаемымъ присутствіемъ мистриссъ Мезонъ. Одна Руфь Гильтонъ, влзши на широкое, старинное окно, жалась къ стеклу, какъ птица жмется къ ршотк своей клтки. Она отодвинула ставень и всматривалась въ тихую, лунную ночь. Ночь была вдвойн свтла, почти какъ день, потомучто на всемъ лежалъ густой слой снга, падавшаго съ самаго вечера. Окно выходило на пустынный дворъ, мелкія стекла, стариннаго, страннаго вида, были замнены другими, дававшими боле свта. Разросшаяся неподалеку лиственица тихо покачивала пушистыми втвями подъ едва замтнымъ ночнымъ втеркомъ. Бдное, старое дерево! Было время, что оно стояло среди красиваго луга, среди мягкой травы, нжно обвивавшей его стволъ, но теперь лугъ былъ раздленъ на грязные, задніе дворы, а лиственица окружена и сжата каменными плитами. Снгъ густо ложился на ея втви и по временамъ беззвучно падалъ на землю. Старыя конюшни также были измнены и образовали грязную улицу некрасивыхъ домовъ, рядомъ со старинными дворцами. И надъ всмъ этимъ поруганнымъ величіемъ склонялся въ неизмнной красот пурпуровый горизонтъ неба!

Руфь прижала горячее лицо къ холодному стеклу и всматривалась утомленными глазами въ ночное, зимнее небо. Ей сильно хотлось набросить на голову платокъ и выбжать на дворъ полюбоваться луннымъ свтомъ. Было время, когда за желаніемъ тотчасъ же послдовало бы исполненіе, но теперь глаза Руфи наполнялись слезами и она неподвижно стояла, мечтая о минувшихъ дняхъ. Кто-то дотронулся до ея плеча въ то время, какъ мысли ея унеслась далеко, и она припоминала ночи прошлаго января, которыя хотя и походили на эти, но были далеко не т.

— Руфь, милая! шепнула ей двушка, невольно отличавшаяся передъ этимъ сильнйшимъ припадкомъ кашля: — приди, поужинай. Ты еще не знаешь какъ это подкрпляетъ на ночь.

— Меня подкрпило бы гораздо боле, еслибы я могла побгать, подышать свжимъ воздухомъ! отвтила Руфь.

— Только не въ такую погоду! возразила та, содрогаясь при одной мысли.

— А почему же не въ такую, Дженни? спросила Руфь: — о, я часто пробгала дома въ эту пору всю дорогу до мельницы для того, чтобы взглянуть на льдинки вокругъ большого мельничнаго колеса, а выбжишь изъ дома, и уже совсмъ не хочется возвращаться, даже къ матери, даже къ ней… прибавила она тихимъ, задумчивымъ голосомъ, звучавшимъ невыразимою грустью: — почему не въ такую, Дженни? повторила она, оживляясь, во со слезами на глазахъ: — сознайся, что ты никогда не видала эти мрачные, противные, развалившіеся дома вполовину, такими, какъ бы это сказать! такими красивыми какъ вотъ теперь, подъ этимъ чистымъ, нжнымъ покровомъ. А если даже они такъ скрасились, подумай, каковы же должны быть деревья, трава, плющь, въ такую ночь какъ вотъ эта!

Трудно было убдить Дженни любоваться зимнею ночью, въ которой она видла только холодное, печальное время, кашель начиналъ сильне безпокоить ее и боль въ боку становилась невыносиме. Но она обвила рукою шею Руфи и стояла подл нея, радуясь, что сиротка-ученица, еще не привыкшая къ трудной жизни швейной мастерской, находитъ себ удовольствіе хоть въ такомъ обыкновенномъ обстоятельств, какъ морозная ночь.

Он оставались такимъ образомъ, каждая погружонная въ свои собственныя мысли, пока не послышались шаги мистриссъ Мезонъ. Тогда он вернулись на свое мсто, хотя не вши, но освженныя.

Мсто Руфи было самымъ холоднымъ и темнымъ въ комнат, хотя она считала его лучшимъ, она инстинктивно выбрала его, потому-что на противоположной стн были остатки украшеній старинной залы, которая, судя по этимъ увядшимъ слдамъ, должна была быть великолпна. Стна была раздлена на свтло-зеленые панели, съ блыми и золотыми узорами, и по этимъ панелямъ были нарисованы, т. е. небрежно набросаны геніальною рукою мастера восхитительнйшія гирлянды цвтовъ, неописанно роскошныя и до-того натуральныя, что вы какъ-будто чувствовали запахъ и слышали дуновеніе южнаго втерка, колеблющаго эти алыя розы, эти втви пурпуровой и блой сирени, эти золотистыя, пушистыя гирлянды. Кром всего этого тутъ были стройныя, блыя лиліи, посвященныя богоматери, садовая мальва, акониты, анютины глазки, блая буквица, каждый цвтокъ, что пышно украшаетъ старинные загородные сады, былъ нарисованъ тутъ среди своей граціозной зелени, но не въ томъ безпорядк, въ какомъ я ихъ переименовываю. Внизу въ вид карниза тянулась гирлянда остролистника, а по его жосткимъ листьямъ были набросаны легкою драпировкою англійскій плющь, омела и зимній аконитъ. По обимъ сторонамъ спускались гирлянды весеннихъ и осеннихъ цвтовъ и все это увнчивалось великолпными лтними розами и яркими іюньскими и іюльскими цвтами.

Конечно Моннуайе или кто бы то ни былъ умершій творецъ всего этого, счелъ бы себя вполн награжденнымъ, узнавъ какое удовольствіе доставляетъ его произведеніе, даже въ его настоящемъ упадк, грустному сердцу молодой двушки, вызывая, въ немъ образы другихъ такихъ же цвтовъ, когда-то расцвтавшихъ и увядавшихъ у нея дома.

Мистриссъ Мезонъ особенно желала, чтобы мастерицы ея поработали эту ночь, потомучто на слдующій вечеръ былъ назначенъ ежегодный, охотничій балъ. Это было единственнымъ удовольствіемъ города съ тхъ поръ, какъ прекратились провинціальные създы. Многіе наряды она общала ‘непремнно’ доставить по домамъ на слдующее утро. Она не выпустила изъ рукъ ни одного заказа, боясь, чтобы онъ не достался ея соперниц, недавно поселившейся въ той же самой улиц.

Она ршилась подстрекнуть падающій духъ своихъ мастерицъ и слегка кашлянувъ, чтобы привлечь вниманіе, начала такимъ образомъ.

— Объявляю вамъ, двицы, что меня просили, чтобы нкоторыя изъ моихъ мастерицъ находились ныньче въ прихожей залы собранія съ запасомъ башмачныхъ лентъ, булавокъ и другихъ мелочей на случай какого-нибудь поврежденія въ дамскихъ нарядахъ. Я пошлю четверыхъ, самыхъ прилежныхъ.

Послднія слова были произнесены съ особеннымъ удареніемъ, но не произвели большого эфекта, двушки были слишкомъ утомлены, чтобы помышлять о сует и тщеславіи или о какихъ бы то ни было удовольствіяхъ въ мір, кром своихъ постелей.

Мистриссъ Мезонъ была весьма достойная женщина, но подобно другимъ достойнымъ женщинамъ имла свои слабости. Одною изъ нихъ (весьма естественною при ея ремесл) было слишкомъ большое пристрастіе къ вншности. Вслдствіе этого она уже давно избрала мысленно четырехъ двушекъ, наиболе способныхъ поддержать честь ея ‘заведенія’ и втайн приняла свое ршеніе, но общать награду самой прилежной было все же очень ловко. Впрочемъ мистриссъ Мезонъ вовсе не подозрвала несправедливости такого поступка: она, съ свойственнымъ людямъ софизмомъ, умла уврить себя, что все то справедливо, чего ей хочется.

Наконецъ признаки утомленія стали слишкомъ явны. Мастерицамъ было разршено лечь спать, но даже это желанное позволеніе было вяло приведено въ дло. Он медленно сложили работу, лниво двигались по комнат, пока наконецъ все было прибрано и он столпились на широкой, темной лстниц.

— О, какъ я протяну здсь пять лтъ! Эти страшныя ночи въ запертой комнат, въ этой душной тишин, гд только и слышно какъ нитка взадъ да впередъ продергивается! проговорила Руфь вздыхая, и не раздваясь бросилась на постель.

— Но вдь не всегда, Руфь, такъ бываетъ какъ сегодня. Иногда мы ложимся спать въ десять часовъ, а къ духот ты понемножку совсмъ привыкнешь. Это ты сегодня такъ истомилась, что слышала какъ иголка шуршитъ. Я такъ вотъ никогда этого не слышу. Дай я тебя раздну! прибавила Дженни.

— Стоитъ ли раздваться? Черезъ три часа мы должны быть уже и за работою.

— А въ эти три часа ты можешь отлично соснуть, если разднешься и хорошенько ляжешь въ постель. Дай я раздну, милая.

Совтъ Дженни былъ исполненъ, но прежде нежели лечь, Руфь сказала:

— О, какъ бы я желала быть кроткою и терпливою, я думаю, я никогда этому не выучусь.

— Выучишься, я уврена. Многія изъ новыхъ двушекъ бываютъ вначал нетерпливы, но потомъ это проходитъ и спустя немного он становятся ко всему равнодушны. Бдное дитя! она уже заснула! прибавила про себя Дженни.

Сама она не могла ни заснуть, ни успокоиться. Боль въ боку была сильне обыкновеннаго. Она уже подумывала написать объ этомъ домой, но вспомнивъ какой налогъ отецъ ея силился выплачивать и какая семья, моложе ея, была еще у него на рукахъ, она ршилась терпть, утшая себя, что вс ея боли и кашель пройдутъ, какъ только наступитъ потепле погода. Она положила беречь свое здоровье.

Но чтоже длалось съ Руфью? Та стонала во сн, точно будто у нея сердце надрывалось Такой тревожный сонъ не могъ быть успокоеніемъ, Дженни ршилась разбудить ее,

— Руфь, Руфь!

— О, Дженни! сказала Руфь, поднимаясь съ постели и откидывая массы волосъ отъ горвшаго лба: — мн казалось, будто у постели стоитъ маменька, что она по обыкновенію пришла посмотрть заснула ли я и хорошо ли мн, а когда я хотла ухватиться за нее, она пропала и оставила меня одну. И не знаю куда она скрылась, такъ странно!

— Вдь это былъ сонъ, ты говорила о ней со мною, а отъ поздняго сиднья у тебя сдлался жаръ. Сосни опять. Я спать не буду и разбужу тебя когда на тебя найдетъ тревожный сонъ.

— Но какъ ты-то утомлена! милая моя, милая!— Вздыхая при этомъ, Руфь уже снова засыпала.

Настало утро. Какъ ни коротокъ былъ покой, но двушки встали освжонныя.

— Миссъ Соттонъ, миссъ Дженнинсъ, миссъ Бусъ и миссъ Гильтонъ, будьте готовы сопровождать меня въ восемь часовъ въ собраніе.

Дв-три двушки съ удивленіемъ переглянулись, но большинство предчувствовало выборъ, и зная по опыту непреложную власть, которою онъ былъ сдланъ, выслушало его съ тупымъ равнодушіемъ, которое стало свойственно этимъ существамъ съ заглохшимъ сознаніемъ жизни, вслдствіе ихъ неестественнаго, сидячаго образа жизни и часто на половину безсонныхъ ночей.

Но для Руфи этотъ выборъ показался необъяснимымъ: она звала, лнилась, разсматривала красивую стну и переносилась мысленно домой, вполн готовая принять выговоръ, который непремнно и послдовалъ бы въ иное время, но теперь, къ удивленію ея, ее отличали какъ одну изъ самыхъ прилежныхъ!

Какъ ей ни хотлось посмотрть на пышную залу собранія — гордость графства — послушать музыки и подивиться на ловкость танцоровъ, какъ ни ощущалась у нея потребность нкотораго разнообразія въ ея вялой и монотонной жизни, но она не могла радоваться преимуществу, которое, какъ она полагала, выпадало на ея долю единственно по недоразумнію. Она перепугала подругъ, неожиданно вскочивъ съ мста и подойдя къ мистрисъ Мезонъ, оканчивавшей въ это время платье, которое уже два часа тому должно было быть отослано на домъ.

— Позвольте мистрисъ Мезонъ, вдь я вовсе не могу считаться одною изъ самыхъ прилежныхъ, боюсь даже: мн кажется что я вовсе не прилежна. Я была такая усталая, я задумывалась, а когда я думаю, то не могу быть внимательна къ работ.

Она остановилась, полагая, что довольно ясно высказала свое мнніе. Но мистриссъ Мезонъ не поняла и не желала дальнйшихъ объясненій.

— Хорошо, моя милая, постарайтесь выучиться думать и работать въ одно и тоже время, а если этого нельзя, то перестаньте думать. Вы знаете, что опекунъ вашъ ждетъ отъ васъ большихъ успховъ въ вашемъ занятіи, надюсь, что вы оправдаете его ожиданія.

Но дло было не въ этомъ. Руфь подождала еще съ минуту, хотя мистриссъ Мезонъ взялась за свою работу съ тмъ видомъ, который иной двушк, не ‘новенькой’ ясно сказалъ бы, что она не желаетъ продолжать на этотъ разъ разговора.

— Во если я не была прилежна, то не слдуетъ и брать меня. Миссъ Вудъ гораздо боле моего трудилась, да и многія другія также.

— Несносная двчонка! проворчала мистриссъ Мезонъ: я почти готова оставить ее дома за то, что она мн такъ надодаетъ.

Но взглянувъ на Руфь, она была какъ впервые поражена ея замчательною красотою. Какъ было не похвастать этими правильными линіями выразительнаго лица, этими черными бровями и глазами, каштановыми волосами и прекраснымъ станомъ? Нтъ, прилежна ли, лнива ли миссъ Гильтонъ, а она должна показаться на бал ныньче вечеромъ.

— Миссъ Гильтонъ, сказала мистриссъ Мезонъ съ холоднымъ достоинствомъ: — я не привыкла (какъ эти двицы могутъ заявить вамъ) давать отчета въ моихъ ршеніяхъ. Что я сказала, то дло ршоное и я имю на то свои причины. Сядьте же на ваше мсто и постарайтесь быть готовы въ восьми часамъ. Ни слова боле! добавила она, полагая, что Руфь намрена возражать.

— Дженни, теб слдовало бы идти, а не мн, сказала Руфь довольно громко, садясь подл миссъ Вудъ.

— Тсъ, Руфь. Я не пошла бы, еслибы и могла, я кашляю. Я охотне уступила бы теб чмъ другой, еслибы идти была моя очередь. Предположи, что это такъ и прими удовольствіе будто отъ меня въ подарокъ. Ты раскажешь мн все что увидишь.

— Ну хорошо, я такъ и принимаю это, а не то что какъ-будто я сама заслужила. Благодарю тебя. Ты не можешь представить какое удовольствіе это мн теперь доставитъ. Минутъ пять я даже очень прилежно работала прошлую ночь, посл того какъ намъ было общано. Вотъ какъ мн хотлось на балъ попасть! Но долго-то я не выдержала бы. О милая! и такъ я увижу танцы, увижу внутренность этой пышной залы!

ГЛАВА II

Вечеромъ, въ условный часъ, мистриссъ Мезонъ собрала своихъ ‘двицъ’ къ себ на смотръ, передъ тмъ чтобъ показать ихъ благородному собранію, она сзывала ихъ такъ торопливо, громко, сердито, что походила на курицу, кудахтающую по своимъ цыплятамъ. Судя по строгому осмотру, можно было предположить, что роль этихъ двицъ на предстоящемъ вечер должна быть гораздо важне роли временныхъ горничныхъ.

— Это ваше лучшее платье, миссъ Гильтонъ? спросила не совсмъ довольнымъ тономъ мистриссъ Мезонъ, осматривая Руфь, на которой было ея единственное, праздничное платье, черное толковое, уже довольно поношеное.

— Лучшее, мистриссъ Мезонъ, отвтила Руфь спокойно.

— Будто? ну нечего длать (Все несовсмъ-довольнымъ тономъ).— Вамъ извстно, двицы, что нарядъ есть вещь второстепенная. Главное,— поведеніе. А все же, миссъ Гильтонъ, вы конечно напишете вашему опекуну, чтобы онъ выслалъ вамъ денегъ на другое платье. Досадно, что я ране объ этомъ не подумала.

— Не думаю, чтобы онъ выслалъ, хотя бы я и написала, тихо отвтила Руфь.— Онъ сердился за то, что я шаль просила, когда наступили холода.

Мистриссъ Мезонъ слегка толкнула ее, отпуская отъ себя, и Руфь присоединясь къ другимъ двицамъ, встала подл друга своего, миссъ Вудъ.

— Ничего, Руфочка, ты все же лучше всхъ ихъ, сказала веселая, добродушная двушка, слишкомъ простодушная, чтобы быть способною къ зависти.

— Что въ томъ, что я хороша, грустно отвтила Руфь: — когда у меня нтъ платья понарядне, это уже такое истасканое. Мн самой стыдно, а мистриссъ Мезонъ, я вижу, вдвое стыдне. Ужь лучше бы мн не ходить. Я не знала, что намъ придется думать о нашихъ собственныхъ нарядахъ, а то и желать не стала бы идти.

— Ничего, Руфь, сказала Дженни.— Теперь тебя осмотрли, а потомъ мистриссъ Мезонъ будетъ слишкомъ занята, чтобы думать о теб и о твоемъ плать.

— Слышали? Руфь Гильтонъ говоритъ сама про себя, что она хороша! шепнула одна двушка другой такъ громко, что Руфь услыхала.

— Что же, когда я это знаю, отвтила та просто: — когда мн многіе, говорили.

Наконецъ приготовленія были кончены и общество весело отправилось морознымъ вечеромъ. Движеніе дйствовало такъ воодушевительно, что Руфь почти плясала дорогою и совершенно позабыла о поношеныхъ платьяхъ и о ворчливыхъ опекунахъ. Домъ собранія поразилъ ее боле чмъ она ожидала. По стнамъ лстницы были нарисованы человческія фигуры, казавшіяся привидніями въ полутемнот, гд съ почернвшей канвы глядли одн ихъ странно-неподвижныя лица.

Молодыя портнихи должны были разложить по столамъ прихожей свои матеріялы и все приготовить прежде нежели осмлиться заглянуть въ танцовальный залъ, гд музыканты уже настраивали инструменты и дв-три поденщицы (странный контрастъ! въ грязныхъ, разстегнутыхъ платьяхъ) съ неумолкаемою болтовнею, раздававшеюся подъ сводами вала, доканчивали сметать пыль со стульевъ и скамеекъ.

Он ушли при появленіи Руфи съ ея подругами. Послднія весело и свободно болтали въ передней, пока голоса ихъ не стихли въ почтительномъ шопот при вид пышнаго величія старинной залы. Она была такъ велика, что на противоположномъ конц ея предметы различались какъ сквозь туманъ. Вокругъ по стнамъ висли портреты важнйшихъ лицъ графства, въ разнообразнйшихъ костюмахъ, отъ временъ Гольбейна и до настоящаго времени. Высокаго потолка не было видно, потомучто не вс еще лампы были зажжены, а между тмъ въ богато-расписанныя, готическія окна падалъ съ одной стороны лунный свтъ и яркими красками разсыпался по полу, будто насмхаясь надъ усиліями искуственнаго свта освтить хотя небольшое разстояніе.

Высоко на верху побрянчивали музыканты, несмло пробуя наигрывать несовсмъ хорошо извстные имъ мотивы. Переставая играть, они разговаривали и голоса ихъ замогильно звучали изъ темнаго угла, гд мерцали то и дло переносимыя съ мста на мсто свчи, напоминая Руфи прихотливые зигзаги блудящихъ огней.

Но вдругъ въ комнат вспыхнулъ яркій свтъ. На Руфь это не произвело большого впечатлнія, и она гораздо охотне повиновалась теперь строгому приказанію мистриссъ Мезонъ всмъ имъ собраться въ переднюю, чмъ еслибы оно было дано когда въ комнат былъ таинственный полумракъ. Теперь мастерицамъ было довольно дла, прислуживая толпою нахлынувшимъ дамамъ, голоса ихъ совершенно заглушили слабые звуки оркестра, котораго Руфи такъ хотлось послушать. Но если одно удовольствіе было меньше чмъ она ожидала, за то другое превзошло ея ожиданія.

‘Съ уговоромъ’, въ который вошло такое множество мелкихъ замчаній, что Руфь думала имъ и конца не будетъ, мистриссъ Мезонъ позволила имъ стоять у боковой двери и смотрть. Что это было за прекрасное зрлище! Скользя подъ живую, игривую музыку, то удаляясь и походя на волшебныя гирлянды цвтовъ, то приближаясь и становясь прелестными женщинами, убранными всею роскошью моды, танцовало избранное общество графства, мало заботясь о томъ чьи глаза слдили за нимъ и были имъ ослплены. На двор было холодно, безцвтно, однообразно и все покрыто снгомъ, а тутъ въ залахъ такъ тепло, свтло, цвты напояли воздухъ ароматомъ, увнчивали головы, покоились на груди, какъ-будто среди лта. Яркія краски мелькали передъ глазами, красиво сочетаясь въ быстромъ движеніи танца. Улыбка сіяла на всхъ лицахъ и веселый говоръ наполнялъ гуломъ залъ, въ промежуткахъ музыки.

Руфь не старалась всматриваться въ личности, составлявшія это веселое и блестящее цлое, съ нея было довольно глядть и мечтать о сладостяхъ жизни, въ которой эта музыка, это обиліе цвтовъ, брильянтовъ, роскоши превыше всякаго описанія, красоты всхъ формъ и красокъ, было обыденною вещью. Она не нуждалась узнавать кто были эти люди, хотя многимъ изъ ея подругъ каталогъ именъ доставлялъ большое удовольствіе.

Это исчисленіе только непріятно развлекало Руфь и чтобы избжать слишкомъ быстраго толчка въ дйствительную жизнь съ миссами Смитъ и съ мистриссами Томсонъ, она вернулась на свое мсто въ переднюю. Тутъ она стояла, погрузясь въ думы и въ мечты. Ее рзко вернулъ къ дйствительности раздавшійся подл нея голосъ. Съ одною изъ танцующихъ дамъ случилось несчастье. Легкое платье ея было подколото букетами цвтовъ, одинъ изъ нихъ упалъ во время танцевъ и распустившіяся складки влачились по полу. Чтобы помочь бд, она попросила своего кавалера отвести ее въ комнату, гд должны были находиться прислужницы. Тамъ никого не было, кром Руфи.

— Я вамъ мшаю? спросилъ джентльменъ: — уйти мн?

— О нтъ, отвтила леди: — нсколько стяжковъ все исправятъ. Ктому же я и не ршусь идти одна въ эту комнату.

До сихъ поръ она говорила мягко и нжно, но тутъ она обратилась къ Руфи:

— Скоре. Не держите меня цлый часъ, сказала она холоднымъ и повелительнымъ тономъ.

Она была очень хороша, съ длинными, темными локонами и съ блестящими, черными глазами. Все это поразило Руфь при бгломъ взгляд, который она на нее бросила прежде чмъ нагнуться для своего дла. Она замтила также, что джентльменъ молодъ и изященъ.

— О какой восхитительный галопъ! какъ мн хочется танцевать! Да скоро ли конецъ? какъ вы медленно шьете! я до-смерти хочу еще прогалопировать.

Говоря это она начала съ прелестнымъ, дтскимъ нетерпніемъ постукивать ножкою въ тактъ веселой музык, разыгрываемой оркестромъ. Руфь не могла зашивать платья при этомъ постоянномъ движеніи, и подняла глаза, чтобы замтить ей это. Откинувъ голову, она встртила взглядъ джентльмена, стоявшаго подл нея. Взглядъ этотъ сіялъ такимъ удовольствіемъ, любуясь прелестями и выраженіемъ лица хорошенькой леди, что Руфь невольно заразилась тмъ же чувствомъ и должна была наклонить лицо, чтобы скрыть выступившую на немъ улыбку. Но джентльменъ уже усплъ замтить ее и вниманіе его устремилось на стоящую на колняхъ двушку, одтую въ черное подъ горло платье, съ изящною, склоненною головкой. Эта фигура составляла поразительный контрастъ съ блестящею, болтливою, искуственною леди, сидвшею какъ царица на трон, и высокомрно принимающею услуги.

— О, мистеръ Беллингемъ, какъ мн совстно, что я васъ такъ долго задержала! Я никакъ не думала чтобы можно было такъ долго исправлять маленькое поврежденіе. Не мудрено, что мистрисъ Мезонъ жалуется всегда, что у нея много работы, когда у нея такія кропотливыя мастерицы.

Это было сказано въ вид остроты, но мистеръ Беллингемъ остался серьозенъ. Онъ видлъ краску смущенія, покрывшую прелестную щеку, часть которой была ему видна. Онъ взялъ со стола свчу и сталъ свтить Руфи. Она не ршилась поднять глазъ, чтобы поблагодарить его, стыдясь, что онъ замтилъ передъ тмъ ея невольную улыбку.

— Очень жалю, что такъ долго задержала васъ, леди, кротко сказала она, кончивъ свое дло.— Я боялась, что снова разорвется, если я не довольно старательно исправлю.

Она встала.

— Я лучше согласилась бы имть платье изодраннымъ, чмъ пропустить этотъ чудный галопъ! сказала молодая двушка, встряхивая свой нарядъ, какъ птица встряхиваетъ перьями.— Идемте, мистеръ Беллингемъ, добавила она, взглянувъ на своего кавалера.

Онъ удивился, что она ни однимъ словомъ не поблагодарила прислужницу. Онъ взялъ оставленную кмъ-то на стол камелію.

— Позвольте мн, миссъ Донкомбъ, предложить этотъ цвтокъ отъ вашего имени молодой особ, въ благодарность за ея ловкую услугу вамъ.

— О, конечно! сказала та.

Руфь приняла цвтокъ молча, со скромнымъ и серьознымъ поклономъ. Они ушли, оставивъ ее одну. Тутъ къ ней присоединились ея подруги.

— Что случилось съ миссъ Донкомбъ? Она была здсь? спросили он.

— У нея платье разорвалось и я его зашивала! спокойно отвтила Руфь.

— И мистеръ Беллингемъ былъ съ нею! Говорятъ, онъ на ней женится. Былъ онъ здсь, Руфь?

— Былъ, сказала Руфь и замолчала.

Мистеръ Беллингемъ весело танцовалъ цлый вечеръ и вволю любезничалъ съ миссъ Донкомбъ. Но при этомъ онъ часто посматривалъ на боковую дверь, гд стояли швеи. Однажды онъ отличилъ между ними высокую, стройную фигуру и роскошные каштановые волосы двушки въ черномъ плать, глаза его устремились на камелію. Она блла на груди и мистеръ Беллингемъ сталъ танцовать веселе прежняго.

Холодное, срое утро брезжило на двор, когда мистриссъ Мезонъ со своею свитою возвращалась домой. фонари уже догорали, но ставни и лавки были еще заперты. Неслышное днемъ эхо вторило каждому звуку.

Два-три бездомныхъ нищихъ сидли у крылецъ домовъ и вздрагивая отъ холода, дремали, наклонивъ голову на колна, или прислонясь спиною къ холодной стн.

Руфи казалось какъ-будто она просыпалась отъ сна и снова возвращалась къ дйствительности. Сколько пройдетъ времени, прежде нежели ей снова удастся (если еще удастся) увидть собраніе, услышать оркестръ, или хотя взглянуть на это блестящее, счастливое общество, до такой степени огражденное отъ всякаго горя и заботы, что казалось оно состояло изъ особенной породы существъ. Случалось ли имъ отказывать себ хотя въ одной прихоти, нетолько въ потребности? Жизнь ихъ, и въ точномъ, и въ переносномъ смысл, проходила по цвтамъ. Вотъ тутъ холодъ, суровая зима для нея и для подобныхъ ей,— почти смертельное время года для этихъ бдныхъ нищихъ, а для миссъ Донкомбъ и для подобныхъ ей, веселое, счастливое время года, съ вчными цвтами, съ трескомъ непотухающаго камина, со всею роскошью и комфортомъ, скопленными вокругъ нихъ, какъ дары какой-нибудь феи. Какое имъ дло до значенія этого слова: ‘зима’, столь грознаго для бднаго? Какое имъ дло до зимы? Но Руфи казалось, что мистеръ Беллингемъ какъ-будто понимаетъ чувства тхъ, которые такъ рзко отдлены отъ него положеніемъ и обстоятельствами. Правда впрочемъ, что онъ поспшилъ поднять окна своей кареты, вздрагивая отъ холода.

Руфь глядла на него въ то время.

Она никакъ не могла понять, почему ей была дорога ея камелія. Ей казалось, что она бережетъ ее только потому, что она очень красива. Она подробно расказала Дженни какимъ образомъ она ее получила, и во время расказа прямо и открыто глядла ей въ глаза, не скрывая легкой краски.

— Не мало ли это съ его стороны? Ты не можешь себ представить какъ онъ деликатно это сдлалъ, и именно въ ту минуту, когда я чувствовала себя нсколько уколотою ея обращеніемъ.

— Это очень деликатно, сказала Дженни.— Какой чудный цвтокъ. Жаль что не пахнетъ.

— Мн онъ нравится именно такой, это совершенство. Что за близна! сказала Руфь, почти цлуя свое сокровище, поставленное ею въ воду.— Кто этотъ мистеръ Беллингемъ?

— Онъ сынъ той мистриссъ Беллингемъ изъ пріорства, которой мы шили срую атласную шубу, сонно отвтила Дженни.

— Это было до меня, сказала Руфь, но отвта уже не было: Дженни спала.

Много времени прошло еще прежде чмъ Руфь послдовала ея примру. Былъ уже день, зимній день, а она все еще спала, съ улыбкою на лиц. Дженни, которой не хотлось будить ее, любовалась ея личикомъ, восхитительнымъ съ этою улыбкою счастья.

— Ей снится прошлый вечеръ, подумала Дженни.

Оно и вправду было такъ, но въ особенности одно лицо мелькало въ видніяхъ Руфи. Оно давало ей цвтокъ за цвткомъ въ этомъ смутномъ, утреннемъ сн, который слишкомъ скоро прервался. Прошлую ночь ей грезилась ея покойная мать, и Руфь проснулась въ слезахъ. Теперь ей снился мистеръ Беллингемъ и она улыбалась.

А между тмъ чмъ же тотъ сонъ былъ хуже этого? Горькая дйствительность жизни сильне обыкновеннаго уязвляла въ это утро сердце Руфи. Конецъ прошлаго дня, а можетъ и раздраженіе предшествовавшаго ему вечера, лишили ее способности терпливо переносить щелчки и толчки, достававшіеся иногда всмъ мастерицамъ мистриссъ Мезонъ.

Но мистриссъ Мезонъ, хотя и первая портниха въ графств, была все же простая смертная и страдала отъ тхъ же причинъ, отъ которыхъ и каждая изъ ея ученицъ. Въ это утро она была расположена придираться ко всякому и ко всему. Она казалось встала, въ это утро съ намреніемъ вышколить весь свтъ (то-есть свой свтъ), злоупотребленія и небрежности, на которыя долгое время смотрлось сквозь пальцы, въ этотъ день были выведены на чистую воду и крпко за нихъ всмъ досталось. Въ такія минуты одно совершенство могло бы удовлетворить мистриссъ Мезонъ.

У нея были также свои понятія о справедливости, но нельзя сказать чтобы он были слишкомъ возвышенны и врны, он походили нсколько на понятія лавочника о равенств правъ. Маленькая снисходительность, оказанная наканун, должна была уравновситься на слдующій день избыткомъ строгости. Такой способъ предотвращенія злоупотребленій вполн, согласовался съ понятіями мистриссъ Мезонъ.

Руфь не была ни расположена, ни способна къ слишкомъ усильному труду, а чтобы угодить начальниц, ей пришлось бы надсадить вс свои силы. Въ мастерской то и дло раздавались грозные крики.

— Миссъ Гильтонъ, куда вы двали голубую, персидскую матерію? Ужь если все растеряно, то я узнаю, что убирать наканун была очередь миссъ Гильтонъ.

— Миссъ Гильтонъ выходила со двора вчера вечеромъ и комнату убирала за нее я. Я сейчасъ отыщу матерію! отозвалась одна изъ двушекъ.

— О я знаю, что миссъ Гильтонъ всегда рада избавиться отъ своихъ обязанностей, если есть возможность свалить ихъ на кого другого! замтила мистриссъ Мезонъ.

Руфь покраснла и на глазахъ ея выступили слезы, но она такъ твердо сознавала лживость обвиненія, что упрекнула себя въ томъ, что оно ее смутило, и гордо поднявъ голову, обвела вокругъ взоромъ, будто взывая къ справедливости своихъ подругъ.

— Гд юбка отъ платья леди Фарнгемъ? И оборки не нашиты! удивительно! Кому это было вчера поручено? спросила мистриссъ Мезонъ, вперивъ глаза на Руфь.

— Мн, но я ошиблась и должна была все перепарывать. Очень сожалю.

— Нечего было и спрашивать. Ужь если работа испорчена, или завалялась, нечего и спрашивать въ чьи руки она попала.

Такія-то рчи пришлось Руфи выслушивать съ этого дня, пока наконецъ она не сдлалась къ нимъ совершенно равнодушна.

Посл обда мистриссъ Мезонъ понадобилось отправиться за нсколько миль ея городъ. Узжая, она надавала внушеній, приказаній и распоряженій безъ конца, но наконецъ ухала. Облегченная ея уходомъ, Руфь положила руки на столъ и спрятавъ въ нихъ голову, принялась плакать, не сдерживая боле своихъ рыданій.

— Полноте плакать, миссъ Гильтонъ.

— Полно, Руфочка, ну ее, этого стараго дракона!

— Какъ же вы хотите вынести пять лтъ такой жизни, если у васъ нтъ настолько хладнокровія, чтобы не обращать вниманія на ея слова?

Такимъ образомъ старались ободрить и утшить Руфь нкоторыя изъ молодыхъ мастерицъ.

Но Дженни лучше понимала зло и нашла отъ него лекарство.

— Фанни Бартонъ, сказала она: — пусти Руфь пойти за тебя по комиссіямъ, ты вдь боишься холоднаго втра, а Руфь любитъ и морозъ, и снгъ, и всякую непогоду. Свжій воздухъ длаетъ ей пользу.

Фанни Бартонъ была высокая, сонная двушка, вчно жавшаяся къ огню. Никому мене ея не хотлось выходить въ этотъ холодный вечеръ, когда восточный втеръ рзко свисталъ по улиц, сметая снгъ. Въ такую пору ни для кого не могло быть заманчиво оставлять теплой комнаты, если этого не требовала крайняя необходимость, ктому же наступавшіе сумерки показывали, что уже была пора вечерняго чая для скромныхъ жителей того квартала, черезъ который Руфи предстояло проходить для исполненія своихъ комиссій. Дойдя до высокаго холма надъ берегомъ, гд улица круто спускалась къ мосту, Руфь увидла вокругъ себя плоскую поляну, покрытую снгомъ, отъ котораго темное, облачное небо казалось еще черне, какъ-будто зимняя ночь вовсе не сходила съ него, а только пережидала на краю небосклона когда потускнетъ короткій пасмурный день. Внизу у моста (гд находилась небольшая пристань для лодокъ, плававшихъ по этой мелкой рк) играло, не взирая на холодъ, нсколько ребятишекъ. Одинъ изъ нихъ влзъ въ широкій ушатъ, и съ помощью сломаннаго весла, направлялъ его то туда, то сюда въ маленькомъ залив, на великую потху товарищей, пристально слдившихъ глазами за подвигами этого героя, хотя лица ихъ были посинвшія отъ холода и руки глубоко засунуты въ карманы, со слабою надеждою найти тамъ сколько-нибудь тепла. Они можетъ быть боялись, что если они измнятъ свою съеженную позу и начнутъ двигаться, то злой втеръ проникнетъ во вс скважины ихъ худенькой одежды. Ребятишки смирно стояли вс въ кучк, устремивъ глаза на будущаго моряка. Наконецъ одинъ изъ мальчишекъ, завидуя товарищу, дивившему всхъ своею смлостью, крикнулъ ему:

— А небось вонъ туда, Томъ, ты не подешь, вонъ за ту черную полосу, въ настоящую-то рку.

Отъ такого рода вызова разумется нельзя было отказаться и Томъ принялся грестъ къ темной полос, за которою рка бжала мягкою, ровною волною. Руфь (сама почти ребенокъ по лтамъ) стояла на вершин берега, также слдя глазами за храбрецомъ и такъ же мало сознавая опасность, которой онъ подвергался, какъ и толпа ребятишекъ внизу. Т, видя успхъ товарища, прервали свое молчаливое вниманіе шумными одобреніями. Они хлопали въ ладоши и стучали ногами, крича ему: — Браво, Томъ! молодецъ!

Томъ остановился на минуту и глядлъ на нихъ съ чувствомъ дтской гордости, какъ вдругъ лахань круто повернуло: мальчикъ потерялъ равновсіе и упалъ въ воду. И его, и лодку его, медленно, но неудержимо повлекло къ быстрой, глубокой рк, вчно катящей свои волны къ морю.

Дти громко закричали отъ ужаса. Руфь сбжавъ къ маленькому заливу, вскочила въ мелкую воду, неуспвъ размыслить, что это ни къ чему не ведетъ и что благоразумне было бжать звать боле дйствительную помощь. Едва успла мелькнуть въ ней эта мысль, какъ въ вод, гд она стояла, раздался громкій всплескъ лошадиныхъ копытъ, покрывшій сердитое журчанье вчно-бгущихъ волнъ. Стрлою мелькнулъ мимо Руфи наклонившійся всадникъ, спустился въ рку, поплылъ съ теченіемъ,— и вотъ надъ водою простерлась рука, и маленькое существо спасено для тхъ, кто его любитъ! Пока все это происходило, Руфь стояла ошеломленная страхомъ и волненіемъ, но наконецъ всадникъ повернулъ лошадь, и разская волны, медленно поплылъ къ пристани. Руфь узнала тутъ въ немъ мистера Беллингема. Онъ везъ безчувственнаго ребенка, перекинутое черезъ лошадь тло повисло безъ всякихъ признаковъ жизни. Руфь заключила, что ребенокъ мертвъ и глаза ея наполнились слезами. Она вернулась на берегъ, на то мсто, куда мистеръ Беллингемъ направлялъ свою лошадь.

— Онъ умеръ? спросила она, протягивая руки чтобы снять ребенка съ лошади, потомучто положеніе, въ которомъ онъ лежалъ, не могло способствовать возвращенію чувства, если только оно могло еще возвратиться.

— Кажется живъ! отвтилъ мистеръ Беллингемъ, отдавая ей на руки мальчика, прежде чмъ сойти съ лошади.

— Это вашъ братъ? вы знаете чей онъ?

— Глядите! сказала Руфь, садясь на землю, гд было удобне положить ребенка: — глядите, онъ вытягиваетъ руки! онъ живъ! О сэръ, онъ живъ! Чей онъ? спросила она, обращаясь къ народу, толпой сбжавшемуся на берегъ, услыхавъ о приключеніи.

— Это внукъ старой Нелли Броунсонъ, отвчали ей.

— Надо отнести его домой. Далеко это отсюда? спросила Руфь.

— Нтъ, это вотъ тутъ, близехонько.

— Чтобы сейчасъ же кто-нибудь бжалъ за докторомъ! повелительно сказалъ мистеръ Беллингемъ: — и немедленно привелъ его къ этой женщин. Не держите его доле, прибавилъ онъ, обращаясь къ Руфи и впервые припоминая тутъ ея лицо: — ваше платье уже насквозь промокло. Эй, малый! подними его осторожнй.

Но ребенокъ судорожно уцпился руками за платье Руфи и она не позволила его тревожить. Она осторожно понесла свою тяжолую ношу къ бдному домишку, указанному ей сосдями. Изъ двери его выскочила убогая старуха и въ волненіи ковыляла, расталкивая народъ.

— Сердце мое! вскричала она: — одинъ мн оставался, да и того я пережила!

— Успокойтесь! сказалъ мистеръ Беллингемъ: — ребенокъ живъ и вроятно останется въ живыхъ.

Но старуха была неутшна и твердила, что внукъ ея умеръ. Онъ и точно умеръ бы, еслибы не Руфь и не двое или трое изъ наиболе добрыхъ сосдей, которые подъ руководствомъ мистера Беллингема суетились вокругъ него, употребляя вс средства къ приведенію его въ чувство.

— До сихъ поръ этотъ народъ не могъ привести доктора! замтилъ мистеръ Беллингемъ, обращаясь къ Руфи, съ которою у него установился родъ безмолвнаго пониманія другъ друга съ тхъ поръ какъ они вдвоемъ были единственными свидтелями (кром дтей) страшнаго происшествія. Этому способствовала также и извстная степень образованія, дававшая имъ возможность понимать мысли и языкъ другъ друга

— До какой степени трудно вбить какую-нибудь мысль въ эти безтолковыя головы! Они стоятъ и толкуютъ какого бы привести доктора, какъ будто тутъ непремнно надо Броуна или Смита, а ребенокъ между тмъ уже усплъ придти въ чувство. Мн нтъ времени дожидаться, я торопился хать, когда увидалъ утопающаго мальчика. Теперь онъ совсмъ отошолъ и открылъ глаза, значитъ мн незачмъ доле оставаться въ этой душнот. Moгу я просить васъ объ одной вещи? Потрудитесь наблюсти, чтобы ребенокъ имлъ все что ему понадобится. Я оставлю вамъ мой кошелекъ, если вы позволяете, прибавилъ онъ, подавая его Руфи, очень обрадованной этою возможностью доставить бдному мальчику нсколько необходимыхъ вещей, въ которыхъ, какъ она замтила, онъ нуждается. Но сквозь петли кошелька мелькнуло золото и Руфь не ршилась принять на себя распоряженіе такимъ богатствомъ.

— Это слишкомъ много, сэръ! сказала она.— Одного соверена за глаза довольно. Я возьму его и возвращу вамъ, при свиданіи, то что останется. Или я могу переслать вамъ?

— Я полагаю, что лучше взять вамъ теперь все это. О, какая здсь грязь! я не могу оставаться двухъ минутъ доле. Да и вамъ нельзя, вы заразитесь этимъ ужаснымъ воздухомъ. Пойдемте пожалуста къ двери. Итакъ если вы полагаете, что одного соверена достаточно, то я возьму назадъ мой кошелекъ, но не забудьте, что вы должны обратиться ко мн, если понадобится боле.

Они стояли у двери, передъ которою кто-то держалъ лошадь мистера Беллингема. Руфь серьозно глядла на него (мистриссъ Мезонъ и ея порученія почти совсмъ стерлись въ ея памяти приключеніями этого вечера) напрягая вс свои мысли къ тому, чтобы лучше пошлъ его распоряженія насчетъ бднаго мальчика. До сихъ поръ это боле всего занимало и его собственный умъ. Но въ эту минуту его снова поразила рдкая красота Руфи. Онъ почти забылъ о чемъ говорилъ, съ восхищеніемъ всматриваясь въ нее. Наканун онъ не видалъ ея глазъ, а теперь они прямо и смло глядли на него глубокимъ и серьознымъ взглядомъ. Руфь инстинктомъ прочла перемну въ выраженіи его лица и опустила свои широкія, блыя вки, опушонныя длинными рсницами. Онъ нашолъ, кто такъ она еще лучше.

Непреодолимое чувство подстрекнуло его устроить дла такимъ образомъ, чтобы поскоре снова увидться съ нею.

— Нтъ! сказалъ онъ: — лучше если вы оставите у себя кошелекъ. Мальчику можетъ многое понадобиться, чего мы не можемъ предвидть въ настоящую минуту. Въ кошельк, сколько я помню, три соверена и нсколько мелкой монеты, я можетъ увижу васъ на дняхъ и тогда, если у васъ что-нибудь останется, вы вручите мн это обратно.

— О да, сэръ! сказала Руфь, оживленная надеждою оказать щедрую помощь, но все же тревожимая отвтственностью за такую значительную сумму.

— Могу ли я надяться снова встртить васъ въ этомъ дом? спросилъ онъ.

— Надюсь, что мн можно будетъ иногда заходить, сэръ, но я хожу по комиссіямъ и потому не знаю когда наступитъ моя очередь.

— Но,— онъ несовсмъ понялъ этотъ отвтъ, — но я желалъ бы узнавать черезъ васъ какъ идетъ выздоровленіе мальчика, если только это не доставитъ вамъ много труда. Гуляете вы когда-нибудь?

— Мн некогда гулять, сэръ.

— Ну такъ врно вы ходите въ церковь. Конечно мистриссъ Мезонъ не заставляетъ васъ работать по воскресеньямъ,

— О нтъ! я каждое воскресенье хожу въ церковь.

— Въ такомъ случа вы будете такъ добры, скажете мн въ какую вы ходите церковь и я встрчусь тамъ съ вами въ слдующее воскресенье, посл вечерни.

— Я хожу въ церковь св. Николая, сэръ. Я постараюсь доставятъ вамъ въ воскресенье свднія о мальчик и скажу вамъ ка кого они взяли доктора, а тутъ же и отдамъ отчетъ въ деньгахъ.

— Хорошо, благодарю васъ. Помните же, я на васъ расчитываю.

Его какъ-то оживила эта надежда снова встртиться съ Руфью, но та отнесла все это къ желанію сдлать что-нибудь для бднаго мальчика. Беллингемъ ушолъ, но вдругъ новая мысль мелькнула въ его ум. Онъ вернулся въ избушку и обратился къ Руфи, слегка улыбаясь.

— Очень странно однако… но насъ некому представить другъ другу. Мое имя Беллингемъ, а ваше?

— Руфь Гильтонъ, сэръ, тихо произнесла она.

Какъ только разговоръ пересталъ касаться до мальчика, Руфь почувствовала смущеніе и неловкость.

Онъ протянулъ руку и въ ту минуту какъ она подала ему свою, къ нимъ подошла, ковыляя, старая бабушка съ какимъ-то вопросомъ. Онъ поморщился при этой помх и еще рзче почувствовалъ окружающую его духоту и грязь.

— Нельзя ли почтеннйшая, обратился онъ къ Нелли Броунсонъ: — держать немного поопрятне у васъ въ дом? Можно подумать, что тутъ живутъ свиньи, а не люди. Здсь воздухъ совершенная зараза, и грязно до неприличія.

Сказавъ это, онъ вышелъ, поклонясь Руфи. Старуха разразилась по его уход.

— Видишь каковы они! умютъ только придти обругать бдную женщину. Свиньи живутъ!.. Кто онъ самъ-то, этотъ молодецъ?

— Это мистеръ Беллингемъ! сказала Руфь, непріятно поражонная неблагодарностью старухи. Онъ бросился въ воду спасать вашего внука, онъ утонулъ бы, еслибы не мистеръ Беллингемъ. Я думала даже, что ихъ обоихъ унесетъ теченіемъ, такъ оно было сильно.

— Рка-то вовсе неглубока! замтила старуха, стараясь по возможности уменьшить одолженіе, которое оказалъ ей обидвшій ее человкъ. Кто-нибудь да спасъ бы, хоть бы этого модника вовсе тутъ не было. Мой мальчикъ сирота, а ужь извстно, что Богъ сиротъ бережотъ. Пусть бы лучше кто-нибудь другой его вытащилъ, а то приходитъ потомъ ругаться къ бдному человку.

— Онъ не ругаться приходилъ сюда! кротко замтила Руфь: — онъ принесъ вамъ маленькаго Тома и замтилъ только, что здсь не такъ опрятно какъ бы слдовало.

— Что? или не слыхали какъ онъ крикнулъ? а? не слыхали? Погодите, состаретесь какъ я, да пришибутъ васъ ревматизмы, да придется смотрть за мальчуганомъ, какъ мой Томъ, что вчно въ грязи барахтается, если ужь не въ вод. А при этомъ еще смотри, чтобы было чего пость и теб и ему (одному Богу вдомо какова иногда нужда-то, какъ тутъ ни бейся), да и воду выметай, что съ крыши каплетъ!

Она раскашлялась, а Руфь благоразумно перемнила разговоръ, начавъ совщаться съ нею насчетъ положенія ея внука, въ чемъ вскор помогъ имъ докторъ.

Сдлавъ необходимыя распоряженія, съ помощью одного изъ сосдей, котораго Руфь просила доставить вещи первой потребности, и выслушавъ отъ доктора, что дня черезъ два здоровье мальчика будетъ возстановлено, Руфь съ испугомъ вспомнила сколько времени она потеряла у Нелли Броунсонъ и какъ строго смотритъ мистриссъ Мезонъ, чтобы ученицы ея не выходили на долго со двора, въ рабочіе дни. Она побжала въ лавки, силясь собрать свои растерянныя мысли къ одной цли, къ отысканію красновато-голубого цвта, впадающаго въ лиловый, увидала, что потеряла обращики и вернулась домой съ дурно-выбраннымъ товаромъ и въ отчаяніи на свою глупость.

Во по правд сказать послобденное приключеніе наполняло весь ея умъ, только лицо маленькаго Тома (который былъ теперь вн всякой опасности) отодвинулось на задній планъ, а лицо мистера Беллингема выступало ярче прежняго. Его смлое и естественное движеніе броситься въ воду спасать ребенка было возведано Руфью до высочайшаго героизма, участіе, принятое имъ въ пальчик, казалось ей добротою сердца, а нерасчетливая щедрость — тонкимъ великодушіемъ. Она забывала, что великодушіе требуетъ нкотораго самопожертвованія. Сама она была съ избыткомъ награждена возможностью сдлать добро, которою была ему обязана и мучилась только заботою благоразумнаго употребленія денегъ, когда наконецъ, необходимость отворить дверь жилища мистриссъ Мезонъ заставила ее сознать дйствительность и почувствовать страхъ передъ близкимъ выговоромъ.

Однако на этотъ разъ ее помиловали, но помиловали по такой причин, что она съ благодарностью предпочла бы выговоръ. Во время ея отсутствія, съ Дженни сдлалось удушье и двушки ршались уложить ее въ постель. Он стояли перепуганныя вокругъ нея, когда вернулась мистриссъ Мезонъ (за нсколько минутъ до привода Руфи), и прогнала ихъ всхъ опять въ мастерскую.

Между-тмъ все пришло въ тревогу и смятеніе, пришлось посылать за докторомъ, пришлось обходиться въ работ безъ совтовъ главной мастерицы, которой было уже не до того. Брань щедро сыпалась на перепуганныхъ двушекъ, не минуя и бдной больной, такъ не кстати захворавшей. Среди всей этой суматохи, Руфь, глубоко огорченная болзнью доброй швеи, незамтно добралась до своего мста. Ей очень хотлось бы ходить за Дженни, но этого ей не было дозволено, хотя руки, неспособныя къ тонкой и изящной работ, очень хорошо могли бы быть употреблены на уходъ за больною, до призда ея матери. Между-тмъ работа кипла въ мастерской съ удвоеннымъ рвеніемъ и Руфь не находила случая навститъ маленькаго Тома и привести въ исполненіе свои планы доставленіемъ ему и его бабушк кое-какихъ необходимыхъ удобствъ. Она сожалла, что приняла на себя эту обязанность. Все что ей нужно было сдлать, сдлалось черезъ служанку мистриссъ Мезонъ, чрезъ которую Руфь получала извстія о Том и доставляла ему необходимые предметы.

Въ дом вс были заняты болзнью Дженни. Конечно Руфь не преминула расказать о своемъ приключеніи, но въ ту самую минуту какъ она дошла въ своемъ расказ до паденія мальчика въ рку, кто-то пришолъ въ комнату прямо отъ Дженни и Руфь замолчала, браня себя за то, что можетъ подумать о чемъ-нибудь кром вопроса о жизни и смерти, который ршался въ то время въ дом.

Около больной появилась женщина съ блднымъ, пріятнымъ лицомъ, и двушки шепнули другъ другу, что это мать ея, прихавшая ходить за нею вовремя болзни. Вскор вс полюбили ее, она такъ кротко глядла, такъ тихо проходила, боясь помшать кому-нибудь, она казалась такою покорною и благодарною за участіе къ ея дочери, болзнь которой, какъ говорили, хотя и облегчилась, но грозила быть долгою и упорною. Пока общее вниманіе было занято болзнью Дженни, наступило воскресенье. Мистриссъ Мезонъ, по обыкновенію, отправилась къ отцу, извинясь передъ мистриссъ Вудъ, что должна оставить ее и ея дочь, мастерицы разошлясь по друзьямъ своимъ, у которыхъ имли обычай проводить этотъ день, а Руфь отправилась въ церковь св. Николая. Ее сильно заботила болзнь Дженни и еще то, что она опрометчиво приняла на себя обязанность, которой не была въ состояніи выполнить.

При выход изъ церкви, она встртила мистера Беллингема. Она надялась, что онъ позабылъ объ условіи и теперь думала какъ бы избавиться отъ отвтственности. Она узнала его шаги позади себя и сдержанное чувство заставило въ ней сильно забиться сердце, ей хотлось убжать.

— Миссъ Гильтонъ, если не ошибаюсь! сказалъ онъ, догоняя ее и наклоняясь впередъ, чтобы заглянуть въ ея покраснвшее личико.— Какъ поживаетъ нашъ маленькій морякъ? Хорошо, я думаю, судя по тому какъ я его тогда оставилъ?

— Я думаю, онъ уже почти здоровъ, сэръ. Мн очень жаль, но я не могла навстить его. Очень жаль, но никакъ нельзя было. Впрочемъ я доставила ему дв-три вещи черезъ другую особу. Я записала ихъ вотъ на этой бумажк, а вотъ и кошелекъ вашъ, сэръ, боюсь, что мн уже ничего не удастся боле сдлать для мальчика. У насъ въ дом больная и отъ этого очень много хлопотъ.

Руфь такъ привыкла въ послднее время къ выговорамъ, что почти ожидала и теперь услышать ихъ за то, что не сумла лучше выполнить свое общаніе. Она и не подозрвала, что въ минуту молчанія, наступившую за ея рчью, мистера Беллингема гораздо боле заботило какъ бы придумать предлогъ, чтобы снова встртиться съ нею, чмъ неудовольствіе за недостатокъ доставленныхъ ему свдній о мальчик, который вовсе уже не занималъ его.

— Мн очень жаль, что я такъ мало сдлала, сэръ, повторила она посл минутнаго молчанія.

— Я убжденъ, что вы сдлали все что могли. Съ моей стороны было очень безразсудно прибавлять вамъ хлопотъ.

— Онъ недоволенъ мною, подумала Руфь: — онъ сердится, что я непозаботилась о мальчик, для котораго онъ рисковалъ жизнію. Еслибы я ему все сказала, то онъ понялъ бы, что я ничего не могла боле сдлать, но какъ я ему стану расказывать о всхъ непріятностяхъ и хлопотахъ, въ которыхъ у насъ все это время прошло?

— А мн хотлось бы дать вамъ еще одно порученіе, если только оно не отниметъ у васъ много времени, и если это не значитъ употребитъ во зло вашу доброту, сказалъ онъ, ухватясь за блеснувшую ему мысль. Мистриссъ Мезонъ живетъ въ Гиниджъ-Олесъ, не такъ ли? Тамъ жили предки моей матери и когда домъ былъ проданъ, она водила меня однажды посмотрть эти мста. Тамъ былъ старинный охотничій залъ, съ портретами, это портреты моихъ предковъ. Я часто подумывалъ снова приобрсть ихъ, если они еще цлы. Не можете ли вы разузнать объ этомъ и доставить мн отвтъ въ слдующее воскресенье?

— О, конечно, сэръ! сказала Руфь, радуясь, что легко можетъ исполнить это порученіе и желая какъ-нибудь загладить свою предполагаемую небрежность.— Я посмотрю какъ только вернусь домой, и попрошу мистриссъ Мезонъ написать и увдомить васъ.

— Благодарю васъ! сказалъ онъ, не вполн удовлетворенный: — но мн кажется совсмъ лишнимъ безпокоить этимъ мистриссъ Мезонъ. Видите ли, это поставитъ меня въ затрудненіе, такъ какъ я еще не совсмъ ршился купить эти портреты. Еслибы вы потрудились узнать прежде тамъ ли они и увдомить меня, я усплъ бы пока подумать и самъ уже обратился бы потомъ къ мистриссъ Мезонъ.

— Хорошо, сэръ, я узнаю.

Они разошлись.

На этой недл мистриссъ Вудъ увезла свою дочь домой, чтобы дать ей поправиться на поко. Руфь долго провожала ихъ глазами изъ окна, и глубоко вздохнувъ, вернулась въ мастерскую. Тамъ уже не было ея кроткой подруги и руководительницы.

ГЛАВА III

Въ слдующее воскресенье мистеръ Беллингемъ ожидалъ окончанія вечерни у церкви св. Николая. Руфь гораздо сильне занимала его мысли, нежели онъ ея, хотя его появленіе въ ея жизни скоре могло считаться событіемъ, нежели ея въ его. Его затрудняло то впечатлніе, которое она произвела на него, хотя вообще онъ не подвергалъ анализу свойства своихъ чувствъ и попросту наслаждался имя, какъ наслаждается молодость всякимъ новымъ и сильнымъ впечатлніемъ.

Онъ былъ старъ сравнительно съ Руфью, но молодъ для мужчины: ему едва минуло двадцать-три года. Будучи единственнымъ ребенкомъ, онъ, какъ и многіе въ подобномъ случа, имлъ нкоторыя неровности въ тхъ сторонахъ характера, которыя обыкновенно складываются съ годами.

Чрезмрно стснительный надзоръ, какому обыкновенію подвергается единственный ребенокъ, противорчія, проистекающія изъ чрезмрной заботливости, баловство, неизбжное слдствіе любви, сосредоточенной на одномъ предмет, все это доходило до преувеличенія въ его воспитаніи, можетъ-быть потому, что мать его (кром ней у него не было родныхъ) была также единственнымъ ребенкомъ.

Онъ вступилъ уже въ обладаніе сравнительно небольшимъ состояніемъ, оставшимся ему посл отца. Мать его имла свое собственное и богатство ея давало ей власть уже надъ совершеннолтнимъ сыномъ. Властолюбивой и упрямой женщин такая власть была совершенно по сердцу.

Однако, ловкость ли со стороны сына, или искренняя уступчивость ея характеру, только наконецъ страстная любовь ея къ нему заставила ее отказаться въ пользу сына отъ всего своего состоянія. Онъ хотя и умлъ чувствовать эту горячую привязанность, но пренебреженіе къ чувствамъ другого, которому она сама его выучала (скоре примромъ, чмъ наставленіемъ) безпрестанно внушало ему такіе поступки, которые она въ настоящее время принимала за смертельныя обиды. То онъ передразнивалъ одно духовное лицо, которое она особенно уважала, передразнивалъ даже въ глаза, то онъ отказывался навщать ежемсячно ея школы и вынужденный наконецъ къ этому, мстилъ за скуку, задавая дтямъ (очень серьезнымъ тономъ) самые странные вопросы, какіе только могъ выдумать.

Эти ребяческія шалости огорчали и сердили ее гораздо боле нежели длинные счеты долговъ, намекавшіе ей на боле серьозные проступки, совершаемые ея сыномъ во время пребыванія его въ город, въ университет. Объ этихъ проступкахъ она не заикалась, тогда какъ на мелкія шалости непрестанно ворчала.

Но все же по временамъ она имла на него большое вліяніе и ничто не могло быть для нея пріятне, какъ пользоваться имъ. Покоряясь ея вол, онъ могъ быть увренъ, что его ждетъ щедрая награда, ее очень счастливили уступки съ его стороны, которыми она была обязана его равнодушію въ дл или привязанности къ ней, она никогда не требовала ихъ во имя разсудка или нравственности. Часто онъ не уступалъ единственно изъ того, чтобы доказать ей свою независимость.

Ей очень захотлось женить сына на миссъ Донкомбъ, но онъ непомышлялъ объ этомъ, зная, что время для женитьбы не уйдетъ и черезъ десять лтъ, а пока онъ проводилъ досужное время, то ухаживая за пустенькою миссъ Донкомбъ, то зля или восхищая свою мать, но главное стараясь, чтобы оно проходило для него пріятно. Наконецъ онъ встртилъ Руфь Гильтонъ, и новое, искреннее и страстное чувство проникло все его существо. Онъ самъ не понималъ что его такъ сильно влекло къ ней. Правда, она была очень хороша, но онъ видалъ женщинъ не хуже ея, и при этомъ умвшихъ расчитаннымъ кокетствомъ удвоивать силу своей красоты.

Плняло ли Беллингема сочетаніе женственной прелести и граціи съ простодушіемъ и невинностью умнаго ребенка, или та прелестная робость, которая заставляла Руфь избгать и пугаться всякаго намека на ея красоту. А можетъ ему нравилось покорять себ и освоивать съ собою эту дикую натуру, какъ нравилось длать ручными робкихъ ланей въ парк его матери.

Онъ не хотлъ пугать ее несдержаннымъ восторгомъ или слишкомъ страстными, смлыми словами, а постепенно доводилъ до того, чтобы она видла въ немъ друга, или даже нчто ближе и дороже.

Слдуя этому плану, онъ устоялъ передъ сильнымъ искушеніемъ проводить ее отъ церкви до самаго дома. Онъ только поблагодарилъ ее за доставленныя ею свднія о портретахъ, сдлалъ нсколько замчаній о погод, поклонился и отошолъ. Руфи пришло на мысль, что она его никогда боле не увидитъ, и какъ она ни упрекала себя за это, но не могла не почувствовать, что жизнь ея на много дней подернулась темною мглою.

Мистриссъ Мезонъ была вдова и должна была заботиться о воспитаніи шестерыхъ или семерыхъ дтей, оставшихся у нея на рукахъ. Это могло извинять нкоторымъ образомъ строгую расчетливость въ ея хозяйств.

Она ршила, что по воскресеньямъ ученицы ея могутъ обдать у своихъ друзей, которые вроятію съ удовольствіемъ удержать ихъ у себя на весь этотъ день, а она съ дтьми, приходившими изъ школы, отправлялась къ своему отцу, за нсколько миль отъ города. Вслдствіе этого по воскресеньямъ въ дом вовсе не готовилось обда для мастерицъ и комнаты не отапливались. По утру двушки завтракали въ комнат мистриссъ Мезонъ, но потомъ и эта комната затворялась за ними на цлый день съ понятнымъ, хотя и не высказываемымъ запрещеніемъ возвращаться туда.

Что было длать тмъ у кого, какъ Руфи, не было ни дома, не друзей въ этомъ пустынномъ для нихъ, несмотря на всю его населенность, город? До сихъ поръ она обыкновенно поручала служанк, ходившей по субботамъ на рынокъ ея провизіею, покупать для нея булку или пирогъ, которые и составляли весь ея скудный обдъ къ опуствшей мастерской. Она сидла тамъ, кутаясь отъ холода, одолвавшаго ее несмотря на шаль и чепецъ. Цлый день глядла она на скучную улицу, пока наконецъ глава ея заплывали слезами.

Частію, чтобы отогнать грусть и мечты, къ которымъ она чувствовала, что не къ добру была такъ расположена, частію чтобы запастись на недлю какими-нибудь идеями, кром той что ей внушалъ видъ постоянно одной и той же комнаты, она приносила библію и садилась съ нею на подоконникъ, противъ открытаго горизонта передъ домомъ, по ту сторону улицы. Оттуда она могла видть все неправильное величіе этой части города. Передъ нею возставала въ полумрак бловатою массою срая башня церкви, на освщонной сторон улицы виднлись нарядныя фигуры, бродившія въ праздничномъ бездльи. Руфь придумывала кто бы они могли быть и старалась представить себ ихъ образъ жизни и занятія.

Потомъ съ колокольни раздавался протяжный звонъ колокола, музыкально разнося первый призывъ къ вечерн.

Посл вечерни Руфь обыкновенно возвращалась за тоже мсто у окна и оставалась тамъ до конца зимнихъ сумерекъ, пока звзды не зажгутся надъ черными массами домовъ. Тогда она сходила съ окна и спрашивала свчу, ея единственнаго товарища въ пустынной мастерской. Случалось, что служанка приносила ей немного чая, но впослдствіи Руфь стала отъ него отказываться, узнавъ, что она лишаетъ добрую женщину той малой доли, которую оставляла, ей мистриссъ Мезонъ. Такимъ образомъ Руфь сидла голодная и озябшая, силясь читать библію или припоминая набожныя мысли занимавшія когда-то дтскій умъ ея на колнахъ у матери. Между тмъ ученицы возвращались одна за другою, усталыя отъ удовольствій дня и отъ труда прошлой недли, слишкомъ усталыя чтобы длать Руфь участницею своихъ удовольствій, передавая ей подробности истекшаго дня.

Наконецъ возвращалась и сама мистриссъ Мезонъ и снова собравъ ‘свою молодежь’ къ себ въ комнату, читала молитву прежде нежели распуститъ двушекъ спать. Возвращаясь, она уже всхъ ихъ находила дома, но никогда не распрашивала какъ он провели день, можетъ она боялась узнать, что инымъ некуда было ходить и потому не мшало бы иногда по воскресеньямъ готовить обдъ и отапливать комнаты.

Таковъ былъ заведенный порядокъ по воскресеньямъ впродолженіи пяти мсяцевъ съ тхъ поръ какъ Руфь находилась въ ученьи у мистриссъ Мезонъ. Правда, что пока жила у нея старшая мастерица, она всегда была готова потшить Руфь расказами объ удовольствіяхъ, въ которыхъ та не участвовала, какъ бы ни уставала Дженни къ вечерку, Руфь всегда находила въ ней соболзнованіе къ скук, перенесенной ею впродолженіи дня. Посл отъзда Дженни однообразная скука по воскресеньямъ стала казаться Руфи тяжеле непрестаннаго будничнаго труда, до той поры пока въ умъ ея не закралась надежда встрчать посл вечерни мистера Беллингема и слышать отъ него нсколько дружескихъ словъ, выражавшихъ участіе къ тому что она думала и длала впродолженіи недли.

Мать Руфи была дочерью бднаго викарія въ Норфольк и рано оставшись сиротою, съ радостію вышла за одного почтеннаго фермера, гораздо старе ея лтами. Однако посл ихъ брака вс дла его пошли замтно хуже. Здоровье мистриссъ Гильтонъ разстроилось и она не была въ состояніи вести хозяйства съ тмъ вниманіемъ, какое необходимо для жены фермера. Мужа ея постигъ цлый рядъ несчастій, поважне смерти цлаго племени индекъ, высиженныхъ въ крапив, или дурного года на сыръ, испорченный нерадивою молочницею, все это вслдствіе того (говорили сосди) что мистеръ Гильтонъ сдлалъ большую ошибку женясь на изнженной леди. У него пропала жатва, пали лошади, сгорла рига, однимъ словомъ, еслибы это была какая-нибудь замчательная личность, можно бы подумать, что его преслдуетъ рокъ,— такъ непрерывно обрушивались на него несчастія. Но онъ былъ не боле какъ простой фермеръ, и потому я полагаю, что его бдствія слдуетъ скоре приписать недостатку нкотораго качества въ его характер, служащаго ключемъ ко всмъ удачамъ. Пока была жива его жена, вс земныя бдствія казались ему ничтожными: твердый умъ ея и живучая способность надяться удерживали его отъ отчаянія, въ ней все находило сочувствіе и всякій кто входилъ въ комнату больной, чувствовалъ себя среди какой-то атмосферы мира и надежды. Когда Руфи было уже около двнадцати лтъ, въ одно утро мистриссъ Гильтонъ была оставлена одна на нсколько часовъ по случаю занявшаго всхъ снокоса. Это и прежде нердко случалось и она вовсе не казалась слабе обыкновеннаго, когда вс отправлялись въ поле. Но по возвращеніи оттуда, когда веселые голоса требовали обда, приготовленнаго для косцовъ, имъ отвчало въ дом непривычное молчаніе: не слышно было тихаго, привтливаго голоса, не спрашивалъ онъ у работниковъ хорошо ли шло ихъ дло. Войдя въ маленькую пріемную, принадлежавшую мистриссъ Гильтонъ, домашнія нашли ее мертвою на ея обычномъ мст, на соф. Она лежала совершенно спокойная и ясная, безъ всякихъ признаковъ страданія. Страдали т кто пережилъ ее, они изнемогали подъ тяжестью горя. Вначал мужъ ея не очень горевалъ, или можетъ-быть не выказывалъ своего горя, подавляя всякое вншнее проявленіе его, но со времени смерти жены умственныя способности его стали видимо слабть. Онъ все еще казался сильнымъ, пожилымъ мущиною и здоровье его было попрежнему хорошо, но онъ цлыми часами неподвижно просиживалъ въ своемъ кресл, смотря въ огонь и не говоря ни слова, если не было необходимости отвчать на повторяемые вопросы. Если Руфь ласками и просьбами вынуждала его пойти съ нею погулять, онъ медленными шагами обходилъ свои поля, опустивъ голову на грудь, съ тмъ же разсяннымъ, ничего не видящимъ взглядомъ. Онъ никогда боле не улыбался, никогда не измнялъ выраженія лица, ни даже въ тхъ случаяхъ когда что-нибудь, живе напоминая ему о покойной жен, должно было раздражать его горе. При такомъ равнодушіи къ окружающему, дла его естественно должны были идти все хуже и хуже. Онъ выдавалъ и принималъ деньги какъ-будто это была вода, золотые пріиски Потози не могли бы расшевелить этой убитой горемъ души. Но Богъ умилосердился надъ нимъ и послалъ своего архангела за этою усталою душою.

Посл его смерти кредиторы забрали въ руки вс его дла. Странно казалось Руфи, что люди, которыхъ она едва знала, брали и разсматривали вс вещи, которыя она привыкла считать дорогими и священными. При ея рожденіи, отецъ ея составилъ завщаніе. Съ гордостью человка, поздно и впервые узнавшаго чувство родительской любви, онъ полагалъ, что званіе опекуна его сокровища должно было быть почетно для самого лорда — намстника графства. Но не имя удовольствія быть лично знакомымъ съ благороднымъ лордомъ, онъ выбралъ самое почетное лицо изъ тхъ, кого онъ зналъ, и такой выборъ нельзя было назвать черезъ мру дерзкимъ въ т времена его относительнаго благосостоянія. Но надо полагать, что богатый свельтонскій фабрикантъ солода былъ нсколько удивленъ, узнавъ лтъ пятнадцать спустя, что онъ назначенъ исполнителемъ завщанія въ нсколько жалкихъ сотенъ фунтовъ и опекуномъ двочки, которую онъ едва ли когда въ глаза видывалъ.

Это былъ человкъ съ умомъ и съ твердымъ характеромъ, онъ имлъ своего рода совсть, имлъ ея даже боле нежели многіе, потомучто сознавалъ на себ нкоторыя обязанности вн круга своей семьи. Онъ не отказывался отъ дла, какъ сдлалъ бы другой, а поспшно вытребовалъ кредиторовъ, поврилъ счетъ, внесъ деньги за аренду и уплатилъ вс долги. Потомъ внеся за недлю впередъ около восьмидесяти процентовъ въ скельтанскій банкъ, сталъ пріискивать куда бы помстить въ ученье бдную, убитую горемъ Руфь. Услыхавъ о мистриссъ Мезонъ, онъ переговорилъ съ нею и устроилъ дло. Потомъ онъ прихалъ въ кабріолет за Руфью и нетерпливо дожидался, пока она со старою служанкою укладывала свои платья и со слезами обходила садъ, срывая любимыя китайскія и дамаскія розы, только-что разцвтшія подъ окнами комнаты, гд жила ея мать. Свъ въ кабріолетъ, она была вовсе неспособна, даже если бы была расположена, выслушивать наставленія въ расчетливости и въ покорности судьб, читаемыя ей опекуномъ. Она была смирна и молчалива, поджидая ночи, когда лежа въ постел, ей можно будетъ отдаться всему своему горю, возбужденному въ ней разлукою съ роднымъ кровомъ, гд она жила съ родителями, жила тою вчно однообразною жизнію, которая составляетъ благословеніе или несчастіе дтства. Но на ночь въ ея комнат оказалось четверо другихъ двушекъ и она не могла при нихъ плакать. Она выждала пока вс он заснули и тогда, уткнувъ лицо въ подушку, судорожно разрыдалась. Она останавливалась только затмъ, чтобы живе вызывать воображеніемъ каждое воспоминаніе изъ своихъ счастливыхъ дней, столь мало цнимыхъ пока они длятся въ своей невозмутимой тишин, столь горько оплакиваемыхъ когда они минуютъ навсегда. Руфь припоминала каждый взглядъ, каждое слово своей матери и въ новымъ отчаяніемъ оплакивала перемну, произведенную ея смертію — этимъ первымъ облакомъ, затмившимъ жизнь Руфи. Участіе Дженни, пробужденной неудержными рыданіями бдной двочки, скрпило между ними, въ эту ночь, нжное сочувствіе. Любящія способности Руфи, безпрестанно искавшія пищи, не находили вокругъ иного достойнаго предмета, который могъ бы замнить имъ утрату родственныхъ узъ.

Но мало-помалу, мсто Дженни въ сердце Руфи было замнено другимъ лицомъ. Нашолся нкто, слушавшій съ нжнымъ участіемъ ея маленькія откровенности, распрашивавшій о ея раннихъ, счастливыхъ дняхъ, и въ свою очередь, говорившій ей о своемъ дтств, въ дйствительности не столь счастливомъ какъ дтство Руфи, но боле блестящемъ. Слушая расказы о молочно-бломъ, арабскомъ пони, о старинной картинной галере дома, объ алеяхъ, терасахъ и фонтанахъ сада, Руфь живо представляла себ все это какъ фонъ картины, на которой все ярче и ярче выдавался въ ея мысляхъ одинъ извстный образъ.

Не слдуетъ полагать однако, что все это случилось разомъ, хотя промежуточныя ступени были пройдены незамтно. Въ первое воскресенье мистеръ Беллингемъ говорилъ съ нею только о своемъ желаніи имть свднія насчетъ портретовъ. Въ слдовавшія за тмъ два воскресенья онъ не приходилъ въ церковь св. Николая. На третье, онъ явился и шолъ нкоторое время рядомъ съ Руфью, но замтивъ ея смущеніе, оставилъ ее. Тутъ ей захотлось вдругъ чтобы онъ вернулся, день этотъ показался ей очень скучнымъ и она удивлялась почему это ей могло показаться, что не хорошо идти рядомъ съ такимъ добрымъ и ласковымъ джентльменомъ, какъ мистеръ Беллингемъ. Какъ глупо съ ея стороны быть еще такою застнчивою. Если онъ опять заговоритъ съ нею, то она уже не станетъ размышлять что скажутъ объ этомъ люди, а будетъ только наслаждаться удовольствіемъ, которое доставляютъ ей его ласковыя рчи и видимое участіе къ ней. Но тутъ ей казалось, что онъ уже никогда о ней боле не вспомнитъ, врно ея лаконическіе отвты показались ему очень рзкими. Какъ это она могла такъ грубо съ нимъ обращаться? Въ будущемъ мсяц ей уже минетъ шестнадцать лтъ, а какой она еще глупый ребенокъ! Такія-то нравоученія читала она сама себ, разставшись съ мистеромъ Беллингемомъ, результатомъ ихъ было то, что на слдующее воскресенье она въ десять разъ боле смущалась и краснла и была въ десять разъ прелестне (какъ показалась Беллингему). Онъ предложилъ пойти домой не прямою дорогою, чрезъ Гай-Стритъ, а вокругъ, чрезъ Лисауесъ. Сначала она отказалась, но потомъ съ удивленіемъ спросивъ себя почему она отказывается отъ дла, по ея разумнію и понятію (по ея понятію) совершенно невиннаго, ктому же столь пріятнаго и заманчиваго, она согласилась обойти вокругъ. Дойдя до луговъ, окружавшихъ городъ, она забыла всякій страхъ и смущеніе,— она позабыла даже о присутствіи мистера Беллингема, восхищонная нжною прелестью февральскаго, весенняго дня. Изъ-подъ груды старыхъ листьевъ, скопленныхъ промежъ изгородей, выходили молодые, зеленые побги и мелькали блдныя звздочки блой буквицы. Тамъ и сямъ, золотистый цикорій оживлялъ берега маленькой рчки, журчавшей въ весеннемъ полноводья у края дороги. Солнце стояло низко на горизонт, и дойдя до высоты Лисауеса, Руфь вскрикнула отъ восторга при вид вечерняго зарева, пылавшаго на краю пурпуроваго неба, тогда какъ на заднемъ план, темные, обнажонные лса принимали почти металическій блескъ въ золотистомъ туман солнечнаго заката. Дорога полями простиралась не дале какъ на три четверти мили, но они шли ею почему-то цлый часъ. Руфь обратилась къ мистеру Беллингему, благодаря его, что онъ повелъ ее домой этою прекрасною дорогою, но встртивъ его страстный взглядъ и оживленное лицо, внезапно умолкла. Она тихо простилась съ нимъ и поспшно вошла въ домъ, взволнованная и счастливая, съ сильно бьющимся сердцемъ.

— Странно, думалось ей въ тотъ вечеръ: — отчего это мн сдается, что эта восхитительная вечерняя прогулка была не то что дурнымъ дломъ, но и не совсмъ хорошимъ. Почему же это? Вдь я не отняла у мистриссъ Мезонъ того времени, которымъ ей обязана, что конечно было бы дурно, но по воскресеньямъ я иду куда хочу, а я была въ церкви, значитъ ничего не сдлала дурного. Еслибы, положимъ, я гуляла съ Дженни, чувствовала ли бы я то что чувствую теперь? Врно во мн самой есть что-нибудь такое нехорошее, что я чувствую себя виноватою, не сдлавъ ровно ничего дурного. Я должна бы благодарить Бога за счастіе, доставленное мн этою пріятною, весеннею прогулкою. Маменька всегда говорила что когда какое-нибудь удовольствіе насъ счастливитъ, то это доказываетъ, что оно невинно и полезно для насъ.

Она все еще не сознавала, что присутствіе Беллингема придало много прелести прогулк, а потомъ, когда могла бы уже сознать это, когда недля за недлею, воскресенье за воскресеньемъ вели одну прогулку за другою, ее уже слишкомъ поглотило новое чувство, чтобы оставалась возможность анализировать себя.

— Говорите мн обо всемъ, Руфь, какъ говорили бы брату, позвольте мн помогать вамъ въ вашихъ затрудненіяхъ, сказалъ ей однажды посл вечерни мистеръ Беллиигемъ. И онъ въ самомъ дл силился понять и представить себ какъ такое ничтожное и гадкое существо, какъ портниха мистриссъ Мезонъ, можетъ быть предметомъ страха для Руфи и имть надъ нею власть. Онъ возгорался негодованіемъ, когда Руфь, въ доказательство силы и значенія мистриссъ Мезонъ, приводила ему примры дурныхъ послдствій ея гнва. Онъ объявилъ, что мать его не закажетъ боле ни одного платья такой злодйк, и что онъ предупредитъ всхъ своихъ знакомыхъ не имть боле съ нею дла. Руфь испугалась послдствій своего односторонняго описанія и принялась очень серьозно защищать мистриссъ Мезонъ, какъ-будто угрозы молодого человка дйствительно могли были быть приведены въ исполненіе.

— Право, сэръ, я совсмъ несправедлива, не сердитесь такъ, прошу васъ. Иногда она бываетъ очень добра къ намъ, она только немножко вспыльчива, да вдь мы часто выводимъ ее изъ терпнія и признаться, въ особенности я. Мн часто приходится пороть мою работу, а вы не можете представить себ какъ это портитъ матерію, особливо толковую. А вдь выговоры приходится выслушивать ей же, мистриссъ Мезонъ. О, какъ я сожалю, что говорила объ этомъ, прошу васъ сэръ не говорите ничего вашей маменьк. Мистриссъ Мезонъ такъ дорожитъ честью работать на мистриссъ Беллингемъ.

— Хорошо, на этотъ разъ я промолчу, сказалъ молодой человкъ, сообразивъ, что не совсмъ-то ловко будетъ объяснять матери какимъ образомъ онъ приобрлъ вс эти точныя свднія о томъ что происходитъ въ мастерской у мистриссъ Мезонъ: — но если она опять сдлаетъ что-нибудь подобное, тогда я уже не ручаюсь за себя.

— Я ужь небуду расказывать вамъ, сэръ, тихо выговорила Руфь.

— О, нтъ, Руфь, вы не станете ничего таить отъ меня. Не такъ ли? Помните, что вы общали видть во мн брата. Продолжайте расказывать мн обо всемъ что съ вами случается, прошу, васъ. Вы не можете вообразить какое участіе я принимаю въ васъ. Я такъ живо воображаю себ этотъ прелестный домъ въ Мильгем, который вы описывали мн въ прошлое воскресенье. Я какъ-будто уже былъ и въ мастерской у мистриссъ Мезонъ, это конечно доказываетъ или живость моего воображенія, или ваше умнье краснорчиво описывать.

Руфь улыбнулась.

— Должно быть, сэръ. Наша мастерская такъ мало походитъ на вce что вы когда-либо видли. А мимо Мильгема вы я думаю часто прозжали, по дорог въ Лауфордъ.

— Такъ вы не врите, что это одно мое воображеніе такъ живо рисуетъ мн Мильгемъ-Гренджъ. Не влво ли отъ дороги лежитъ онъ, Руфь?

— Влво, сэръ, какъ разъ надъ мостомъ, на холм, гд такая тнистая вязовая роща, а за нею и мой милый Гренджъ, котораго мн не видать ужь никогда.

— Никогда! вздоръ Руфь! Это всего въ шести миляхъ отсюда, вы можете побывать тамъ. Это мене часа зды.

— Можетъ быть и увижу, когда буду постарше. Я еще не знаю хорошенько что значитъ ‘никогда’. Я такъ давно не была тамъ и не предвижу никакой возможности побывать еще впродолженіи многихъ лтъ.

— Почему же Руфь? вы — мы можемъ отправиться туда если хотите въ будущее же воскресенье посл вечерни!

Она взглянула на него, просіявъ удовольствіемъ отъ этой мысли.

— Какъ сэръ? разв я успю сходить туда между вечернею и возвращеніемъ мистриссъ Мезонъ? Мн бы только взглянуть… Если бы можно было войти въ домъ — ахъ сэръ! и я опять увидала бы маменькину комнату!

Онъ сталъ придумывать какъ бы доставить ей это удовольствіе, имя въ виду и свое собственное. Если онъ повезетъ ее въ своемъ экипаж, то вся прелесть прогулки пропадетъ и ктому же они будутъ въ нкоторой степени связаны присутствіемъ слугъ и подвергнутся ихъ пересудамъ.

— Хорошій ли вы ходокъ, Руфь? можете ли вы пройти шесть миль? Если мы отправимся въ два часа, то не спша будемъ тамъ къ четыремъ или къ половин пятаго. Тамъ мы отдохнемъ часа два И вы покажете мн вс ваши бывшія любимыя мста и прогулки. Погулявъ, мы вернемся домой. Итакъ, это ршено.

— Но хорошо ли все это будетъ, сэръ? Это такое большое удовольствіе, что я боюсь нтъ ли въ немъ чего нибудь дурного.

— Полноте, трусиха, что же тутъ дурного?

— Вопервыхъ, мн придется пропустить вечерню, чтобы пойти въ два часа, замтила Руфь довольно серьозно.

— Одинъ-то разъ — бда не велика. Вы сходите къ обдн.

— Едва ли мистриссъ Мезонъ позволила бы это.

— Полагаю, что нтъ. Но разв мистриссъ Мезонъ указчица вамъ въ томъ что дурно и что хорошо? Вдь она находитъ, что хорошо поступать съ бдною Бальшеръ такъ какъ вы мн расказывали, а вы находите, что это дурно. Значитъ каждый думаетъ и чувствуетъ посвоему. Помните, Руфь, не глядите чужими глазами, судите посвоему. Вамъ предстоитъ совершенно невинное удовольствіе и притомъ же удовольствіе не эгоистическое, потомучто я буду наслаждаться имъ столько же сколько и вы. Мн будетъ пріятно взглянуть на т мста, гд вы провели свое дтство, я врно полюблю ихъ такъ же какъ и вы.

Онъ понизилъ голосъ и говорилъ тихо, убдительно. Руфь наклонила голову, пылая отъ избытка счастія, она не могла говорить и не настаивала боле на своихъ сомнніяхъ. Такимъ образомъ дло было условлено.

Сколько счастія доставилъ этотъ планъ Руфи на всю недлю! Она слишкомъ рано лишилась матери, чтобы получить какія нибудь совты и наставленія касательно положенія женщины, касательно того, о чемъ умные родители если и говорятъ прямо, то все же едва ли могутъ вполн объяснить словами, — что иметъ подразумваемый смыслъ, но не иметъ вида и формы, извстныхъ людямъ, хотя неопровержимо существуетъ и доказывается намъ, прежде нежели мы успемъ сознать и опредлить сущность этого. Руфь была невинна и чиста какъ первый снгъ. Она слыхала, что люди влюбляются, но не знала еще симптомовъ этого чувства, да и не задумывалась о немъ. Горе наполнило жизнь ея до исключенія изъ нея всякой свтлой мысли, кром сознанія своихъ настоящихъ обязанностей и воспоминанія о прошлыхъ, счастливыхъ дняхъ. Проблъ, наступившій въ ея жизни посл смерти матери и впродолженіе ипохондріи отца, какъ нельзя боле подготовилъ ее отозваться на сочувствіе, которое она нашла сначала въ Дженни, потомъ въ мистер Беллингем. Видть себя снова дома и видть себя тамъ съ нимъ, показывать ему (вря въ его участіе) вс ея любимыя мста, каждое отмченное какимъ нибудь воспоминаніемъ, какимъ нибудь давно-миновавшимъ случаемъ! Ни малйшая тнь не помрачила для нея счастія этой недли, счастія, слишкомъ свтлаго, чтобы быть высказаннымъ постороннимъ, равнодушнымъ ушамъ.

ГЛАВА IV

Наступило воскресенье, наступило оно такое свтлое, какъ будто бы въ мір не было ни горя, ни смерти, ни преступленія: одинъ или два дождливыхъ дня сдлали землю такою чистою, свжею и веселою, какъ голубое небо что было надъ нею. Руфи показалось, что желаніе ея исполняется уже слишкомъ точно и она ожидала, что къ полдню снова соберутся облака, однако солнце не переставало свтить, и въ два часа Руфь была въ Лисауес. Сердце ея шибко и весело билось и ей хотлось остановить часы, которые пронесутся слишкомъ быстро въ этотъ день.

Медленно пошли молодые люди душистыми алеями, какъ будто тихая ходьба могла продлить время и приудержать рьяныхъ коней его, быстро несшихся къ концу счастливаго дня. Былъ уже шестой часъ когда они пришли къ большому мельничному колесу, еще не обсохшему отъ дождя, лившаго наканун, и недвижимо въ праздничной лни стоявшему въ глубин прозрачной воды, среди густой массы тни. Они взобрались на пригорокъ не совсмъ еще покрытый тнью вязовъ, и тутъ Руфь остановила Беллингема легкимъ движеніемъ руки, лежавшей на его рук, и заглянула ему въ лицо, чтобы видть что оно выражало при вид Мильгемъ-Гренджа, мирно лежавшаго передъ ними въ эту минуту, покрываясь вечерними тнями. Это былъ въ полномъ смысл жилой домъ, въ сосдств находилось обиліе строительныхъ матеріаловъ, и каждый владлецъ находилъ необходимымъ длать какую-нибудь пристройку или улучшеніе, такъ что все это составило живописную, неправильную массу переломленнаго свта и тней и дало въ цломъ полнйшій образецъ того что называется ‘жильемъ’. Вс его выемки и углубленія были заплетены сплошною тканью вьющихся розъ и другихъ растеній. Въ дом, пока онъ еще не былъ нанятъ, жила какая-то престарлая чета, но она занимала заднюю часть его и наружная дверь никогда не отворялась, такъ что птички спокойно вили гнзда на портикахъ оконъ и крыльца и молодые птенцы безбоязненно сидли на нихъ и на старомъ каменномъ водоем, куда стекала съ крыши вода.

Молодые люди молча шли по запущенному саду, усянному блыми, весенними цвтами. Паукъ распустилъ паутину по наружной двери. Этотъ видъ внушилъ Руфи грустное чувство. Ей подумалось, что можетъ-быть никто еще не переступалъ порога этой двери съ тхъ поръ какъ чрезъ него вынесли тло ея отца, и быстро отвернувшись, она обошла вокругъ къ другой двери. Мистеръ Беллингемъ молча послдовалъ за нею, не совсмъ понимая ея движенія, но любуясь игрою выраженія на ея лиц.

Старуха еще не возвращалась отъ вечерни, или изъ гостей, куда она пошла. Мужъ ея сидлъ въ кухн, читая псалмы того дня въ своемъ молитвенник и произнося слова вслухъ,— привычка, приобртенная имъ въ двойномъ уединеніи его жизни: онъ былъ глухъ. Онъ не слышалъ тихаго входа молодыхъ людей, которыхъ поразило странное эхо, раздававшееся въ пустыхъ и необитаемыхъ покояхъ.

Старикъ произносилъ слдующій стихъ:

‘Вскую прискорбна еси душе моя, и вскую смущавши мя, уповай на Бога, яко исповмся Ему, спасеніе лица моего и Богъ мой.’

Выговоривъ эти слова, онъ закрылъ книгу и вздохнулъ съ довольствомъ исполненной обязанности. Слова святой истины, хотя можетъ-быть не вполн имъ понятыя, излили миръ вры въ глубину его души. Поднявъ глаза, онъ увидалъ стоящую среди комнаты молодую чету. Онъ поднялъ на лобъ очки и привсталъ съ мста, привтствуя дочь своего бывшаго господина, своей постоянно-уважаемой покойной госпожи.

— Благослови тебя Богъ, двочка, благослови тебя Богъ! Съ радостью видятъ тебя опять мои старые глаза.

Руфь бросилась и схватила мозолистую руку, протянутую къ ней для благословенія. Она сжимала ее въ своихъ, засыпая старика распросами. Мистеру Беллингему было не совсмъ ловко видть ту, которую онъ начиналъ уже считать своею, въ такихъ нжно-фамильярныхъ отношеніяхъ съ простымъ, грубымъ работникомъ. Онъ направился къ окну и сталъ глядть на поросшій травою дворъ фермы, но ему пришлось выслушать часть разговора, происходившаго, по его мннію, уже черезъ чуръ въ фамильярномъ тон.

— А это кто же такой? спросилъ наконецъ старикъ: — не другъ ли твой сердечный?— Врно сынъ твоей хозяйки? Вишь какой важный!

Кровь всхъ Гоуардовъ, бросилась въ голову Беллингема и произвела такой звонъ въ его ушахъ, что онъ не разслышалъ отвта Руфи.

Отвтъ этотъ начинался такимъ образомъ:

— Молчи, Томъ, молчи пожалуста!

Но дале Беллингемъ не разслышалъ.

Принять его за сына мистриссъ Мезонъ! Это уже черезъ чуръ смшно, но подобно многимъ смшнымъ обстоятельствамъ, это обстоятельство его очень взбсило. Онъ былъ уже не совсмъ прежнимъ Беллингемомъ, когда Руфь робко подошла къ окну, спрашивая его желаетъ ли онъ осмотрть залъ, куда вело парадное крыльцо. Многіе находили этотъ залъ очень красивымъ, робко сказала она, видя на его лиц суровое и надменное выраженіе, котораго онъ не могъ скрыть. Однако онъ послдовалъ за нею, но выходя изъ кухни, взглянулъ на стоявшаго старика, который также глядлъ на него съ страннымъ, серьознымъ выраженіемъ неудовольствія.

Они прошли каменнымъ коридоромъ, извилистымъ и пропитаннымъ сыростью, и вошли въ главный залъ или диванную, обыкновенную въ домахъ фермеровъ этой части Англіи. Въ эту комнату вело главное крыльцо и въ нее же выходили двери изъ другихъ покоевъ, какъ-то: изъ молочни, изъ спальни (бывшей отчасти и гостиною) и изъ маленькой комнатки, принадлежавшей послдней мистриссъ Гильтонъ, гд та постоянно сидла, или чаще лежала, распоряжаясь, сквозь отворенную дверь, всми длами хозяйства. Въ то время залъ былъ самою веселою комнатою, самою оживленною, по ней то и дло проходили то хозяинъ, то ребенокъ, то слуги, въ ней каждый вечеръ, до лтнихъ жаровъ, пылалъ и трещалъ въ камин веселый огонь, такъ какъ толстыя каменныя стны, глубокія окна и наружные обои хмля и плюща заставляли постоянно освщать и нагрвать эту комнату, устланную плитами.

Теперь зеленая тнь снаружи сдлалась какъ-будто черною въ этой необитаемой пустын. Дубовая мебель и тяжолые рзные буфеты стояли тусклые и мрачные, тогда какъ прежде они блестли какъ зеркала при постоянномъ свт огня въ камин, теперь они прибавляли только мрачности комнат, вмст съ густымъ слоемъ плсени на плитахъ пола. Руфь стояла среди зала, не видя ничего изъ того что было у нея передъ глазами. Передъ нею, какъ въ видніи, возстали прошлые дни — вечеръ изъ временъ ея дтства: отецъ ея сидитъ ‘въ хозяйскомъ углу’, возл огня и спокойно куритъ трубку, задумчиво глядя на жену и дочь, она сидитъ на маленькомъ стул у ногъ матери, которая ей читаетъ… И все прошло, все изчезло въ мір тней, но минута эта воскресла для нея такъ живо въ старой комнат, что Руфи показалось будто настоящая жизнь ея — не боле какъ сонъ. Молча направилась она въ бывшую комнату своей матери, но опустлый видъ этой комнаты когда-то полной мира и материнской любви, обдалъ холодомъ ея сердце. Она вскрикнула и бросившись на софу, закрыла лицо руками. Платье надрывалось на груди ея отъ сдерживаемыхъ рыданій.

— Милая Руфь, не предавайтесь такому горю, кчему это? вдь мертвыхъ не вернете, уговаривалъ ее Беллингемъ, огорченный ея отчаяніемъ.

— Знаю, что нтъ, оттого-то и плачу, прошептала Руфь: — оттого-то и плачу, что ничмъ уже не вернуть ихъ.

Она вновь зарыдала, но уже тише прежняго, ее утшили и успокоили его ласковыя слова, хотя и не могли совсмъ заглушить ея горя.

— Уйдемъ отсюда, я не могу оставить васъ здсь доле. Въ этихъ комнатахъ для васъ слишкомъ много тяжолыхъ воспоминаній. Пойдемте, прибавилъ онъ, осторожно приподнимая ее,— покажите мн вашъ маленькій садикъ, о которомъ вы мн такъ много расказывали. Не онъ ли это вотъ тутъ передъ окномъ? Видите ли какъ я хорошо помню все что вы мн говорили.

Онъ повелъ ее вокругъ задней части дома въ прекрасный, старинный садъ. Тамъ, подъ самыми окнами, былъ насаженъ рядъ подсолнечниковъ, а подале, на зеленомъ лугу, стояли подстриженныя буковыя и тисовыя деревья. Руфь снова принялась болтать о своихъ дтскихъ похожденіяхъ и уединенныхъ играхъ. Обернувшись, они увидли старика, вышедшаго изъ дома съ помощью палки и глядвшаго на нихъ тмъ же серьознымъ и грустнымъ взглядомъ.

— Чего этотъ старикъ насъ преслдуетъ? сказалъ Беллингемъ съ досадою: — онъ ужь черезчуръ дерзокъ, я нахожу.

— О, не считайте Тома дерзкимъ. Онъ такой добрый, ласковый, онъ какъ родной отецъ для меня. Я помню какъ часто, бывши ребенкомъ, я сиживала у него на колнахъ и онъ расказывалъ мн исторіи изъ ‘Странствія Пилигрима’. Онъ выучилъ меня сосать молоко чрезъ соломенку. Мама очень любила его. Онъ всегда сидлъ съ нами по вечерамъ, когда папа узжалъ на ярманку, потомучто мама боялась оставаться въ дом безъ мущины и просила стараго Тома быть съ нами, онъ бралъ меня къ себ на колни и слушалъ меня также внимательно, какъ я слушала мама, когда она вслухъ читала.

— Неужели вы сидли на колнахъ у этого старика?

— О, конечно, и много, много разъ.

Мистеръ Беллингемъ сдлался мрачне чмъ былъ въ ту минуту, когда Руфь расплакалась въ комнат своей матери. Но шевельнувшееся въ немъ непріятное чувство прошло, когда онъ увидлъ какъ она бродила между цвтовъ, разглядывая свои любимые кусты и растенія, съ каждымъ изъ нихъ было связано для нея какое-нибудь воспоминаніе. Она бродила граціозными, волнистыми линіями между пышныхъ, зеленющихъ кустовъ, распространявшихъ запахъ весеннихъ соковъ, она шла естественно и просто, не помышляя о слдившихъ за нею взорахъ, забывъ даже въ эту минуту объ ихъ близости.

Она остановилась надъ кустомъ жасмина, и сорвавъ втку, нжно поцловала ее: это былъ любимый цвтокъ ея матери.

Старый Томъ стоялъ на пригорк и слдилъ оттуда за всми движеніями Руфи. Беллингемъ глядлъ на нее съ страстнымъ восторгомъ, смшаннымъ съ чувствомъ эгоистической любви, тогда какъ во взор старика выражалось заботливое участіе и уста его шептали благословенія.

— Эдакая хорошенькая! вся въ мать, разсуждалъ онъ: — и ласковая попрежнему. Ни на волосокъ не выучилась она зазнаваться тамъ, въ своемъ модномъ магазин. Не довряю я однако этому молодцу, хотя она и говоритъ, что онъ настоящій джентльменъ, хотя и велла мн замолчать, когда я спросилъ не любезный ли онъ ея. Если это не взгляды влюбленнаго, то значитъ я позабылъ свою молодость. Вонъ! никакъ уходятъ. Вишь какой онъ, уводитъ ее не давъ проститься со старикомъ, но не думаю я чтобы она такъ измнилась.

И точно. Руфь вовсе не замтила на лиц мистера Беллингема недовольнаго выраженія, подмченнаго старикомъ. Она подбжала къ Тому, и пожимая ему руку, просила поклониться отъ нея его жен.

— Скажи Мери, что я сошью ей отличное платье, какъ только буду имть свой собственный магазинъ, самое модное сошью, съ пышными рукавами, такъ что она сама себя въ немъ не узнаетъ. Скажи же Томъ, не забудешь?

— Скажу дитя, скажу. Рада она будетъ слышать, что ты не позабыла о хорошемъ старомъ времени! Да благословитъ тебя Богъ, да сохранитъ онъ тебя своимъ промысломъ!

Руфь была уже на полдороги къ нетерпливому Беллингему, когда старый другъ ея позвалъ ее назадъ. Ему хотлось предостеречь ее отъ грозившей ей по его мннію опасности, но онъ не зналъ какъ бы это сдлать. Все что онъ придумалъ сказать ей, когда она вернулась, былъ текстъ изъ писанія,— впрочемъ онъ и думалъ на библейскомъ язык, когда мысль его была увлечена чувствомъ за предлъ дйствительной жизни.

— Дитя мое, сказалъ онъ, помни, что дьяволъ рыщетъ вокругъ васъ, яко левъ рыкающій, ища кого бы пожрать. Помни объ этомъ, Руфь.

Слова эти коснулись ея слуха, не внушивъ ей никакой сознательной мысли. Единственное что он пробудили въ ней было воспоминаніе о томъ страх, который она чувствовала ребенкомъ, когда впервые услыхала это изреченіе и представляла себ потомъ голову льва со сверкающими глазами, выглядывающую изъ темной кущи лса, которую она поэтому всегда обходила и даже теперь не могла думать о ней безъ трепета. Она никакъ не воображала, чтобы страшное предостереженіе относилось къ красивому юнош, который поджидалъ ее, съ блескомъ любви во взор, и нжно положилъ ея руку подъ свою.

Старикъ вздохнулъ, провожая ихъ глазами.

— Да направитъ Господь стопы ея! произнесъ онъ про себя,— боюсь я, что она идетъ опаснымъ путемъ. Надо сказать хозяйк чтобы она сходила въ городъ и поговорила съ нею, шепнула ей словечко на счетъ этой бды. Добрая старуха, какъ Мери, суметъ лучше сдлать это нежели старый дуракъ, какъ я.

Бдный работникъ долго и горячо молился въ эту ночь за Руфь. Онъ называлъ это ‘отстаивать ея душу’ и надо полагать, что молитвы его были услышаны, потомучто ‘судъ божій не то что судъ людской.’

А Руфь между тмъ шла своею дорогою, не замчая носившихся надъ нею мрачныхъ призраковъ будущаго, грусть ея, съ легкостью дтскаго возраста, еще не утраченною въ шестнадцать лтъ, перешла въ тихое веселье, имвшее необъяснимую прелесть. Мало-помалу она прояснилась до чувства полнаго счастія. Вечеръ стоялъ тихій и ясный, новорожденное лто разливало на все такую прелесть, что подобно всякому молодому созданію Руфь ощутила за себ его благодатное вліяніе.

Они остановились на вершин крутой горы ярдовъ во сто вышиною, наверху была неровная и открытая плоскость, ярдовъ на семьдесятъ устланная какъ богатымъ ковромъ золотистыми цвтами вереска, разливавшими восхитительный ароматъ въ свжемъ, раздражительномъ воздух. Одинъ край пустоши склонялся къ прозрачному пруду, въ которомъ отражались дикіе, песчаные обрывы, отвсно возстававшіе на противоположномъ берегу. Сотни комаровъ нашли себ тутъ пристанище и кружились въ эту минуту надъ прозрачною водою, рзвясь и погружая въ нее крылья. Около этого пустыннаго пруда казалось водились всевозможные роды птицъ: трясогузки собрались вокругъ его береговъ, коноплянки качались на самыхъ высокихъ вткахъ вереска и множество другихъ невидимыхъ пвцовъ, спрятанныхъ за пригорками, допвали свои вечерніе гимны. На дальнемъ краю зеленой пустыни, какъ разъ у дороги, стояла гостиница, скоре походившая на ферму и очень удобно расположенная для доставленія лошадей или отдыха усталымъ путешественникамъ, взбирающимся на гору. Это было длинное, низкое строеніе со множествомъ слуховыхъ оконъ на солнечную сторону, необходимыхъ при такомъ открытомъ расположеніи, и со странными и прихотливыми выступами по обимъ сторонамъ. Передъ главнымъ фасадомъ былъ широкій навсъ съ гостепріимными скамьями, гд дюжина человкъ могла сидть и наслаждаться чистымъ воздухомъ. Прямо передъ домомъ росъ развсистый кленъ, подъ тнью котораго были разставлены скамьи (‘кровъ патріархами любимый’). На втвяхъ его со стороны дороги красовалась невроятная вывска, благоразумно снабжонная объясненіемъ, гласившимъ, что дерево называется королемъ Карломъ.

Вблизи этой удобной, спокойной и уединенной гостиницы находился другой прудъ, служившій для домашняго обихода фермы, въ немъ поился рогатый скотъ, скотъ возвращавшійся въ поле посл доенья. Медленныя, лнивыя движенія животныхъ наввали на зрителя какое-то дремотное чувство. Руфь и Беллингемъ пошли поперегъ поля, чтобы выйти на дорогу у гостиницы. Рука въ руку, то накалываясь на длинныя сучья, то увязая въ песк, то ступая по мягкому ковру вереска, придающаго такую свжесть картинамъ осени, или попирая тминъ и другія душистыя травы, шли они оживляя свой путь веселыми взрывами смха. Выйдя на дорогу, Руфь остановилась на вершин холма въ нмомъ изумленіи отъ картины, разостлавшейся предъ ея глазами. Холмъ внезапно спускался въ долину, разстилавшуюся миль на двнадцать или боле. Трупа темныхъ шотландскихъ елей вырисовывалась на западномъ неб, рзче отдаляя другіе предметы на горизонт. Долина, раскинувшаяся подъ ногами, была покрыта лсомъ, одтымъ нжною зеленью весны, листья распустились уже на всхъ деревьяхъ, кром осторожнаго ясеня, придававшаго мстами пейзажу пріятный, сроватый отливъ. Вдали виднлись колокольни, башни и ряды трубъ далекихъ фермъ, надъ которыми поднимались въ золотистомъ воздух тонкія колоны голубого дыма. Горизонтъ заканчивался холмами, облитыми багряною тнью заката.

Молодые люди стояли безмолвно, наслаждаясь этою картиною. Воздухъ былъ полонъ какихъ-то мелодическихъ звуковъ, отдаленный благовстъ гармонически сливался съ нжнымъ пніемъ прятавшихся гд-то вблизи птичекъ, не слышно было ни мычанія скота, ни рзкихъ голосовъ работниковъ по фермамъ, какъ будто все стихло въ религіозномъ поко воскреснаго дня. Руфь и Беллингемъ стояли передъ домомъ, безпечно наслаждаясь окружающимъ видомъ. Часы въ гостиниц пробили восемь и бой ихъ громко и рзко раздался въ тишин.

— Неужели уже такъ поздно? спросила Руфь.

— Я тоже никакъ не думалъ, отвтилъ Беллингемъ. Но это не бда: вы поспете домой гораздо ране девяти. Постойте, вотъ тутъ, я знаю, есть дорога полями гораздо короче, подождите минутку, я схожу распросить о ней въ гостиниц.

Онъ выпустилъ ея руку и отправился въ гостиницу. На песчаный холмъ медленно възжалъ кабріолетъ, незамчаемый молодою четою, и взобравшись на платформу, остановился прямо передъ ними въ ту минуту какъ Беллингемъ отходилъ отъ своей спутницы. Руфь обернулась на стукъ лошадиныхъ копытъ и увидла мистриссъ Мезонъ!

Между ними не было десяти, не было пяти ярдовъ разстоянія. Он въ ту же минуту узнали другъ друга и хуже всего то, что мистриссъ Мезонъ ясно видла своими зоркими, рысьими глазами положеніе, въ которомъ Руфь стояла съ молодымъ человкомъ, передъ тмъ какъ онъ ее оставилъ. Рука двушки лежала на его рук, крпко сжатая его другою рукою.

Мистриссъ Мезонъ мало заботилась объ искушеніяхъ, которымъ подвергались ввренныя ей ученицы, но становилась неумолимо строга, если эти искушенія оказывали нкоторое вліяніе на ихъ поведеніе. Она называла это ‘блюсти честь своего заведенія.’ Понастоящему, похристіаиски, слдовало бы съ материнскою заботою оберегать довренныхъ ей двушекъ.

Къ довершенію, въ этотъ вечеръ она находилась въ раздражонномъ состояніи духа. Братъ ея вздумалъ провести ее чрезъ Генбери, чтобы доставить ей непріятныя свднія о поведеніи ея старшаго сына, служившаго прикащикомъ у торговца суконъ, въ сосднемъ город. Она кипла негодованіемъ, но это негодованіе было обращено не противъ настоящаго виновнаго, ея непогршимаго баловня. Находясь въ такомъ раздражонномъ состояніи духа (потомучто братъ ея справедливо защищалъ противъ ея нападокъ хозяина и товарищей ея сына), она увидла Руфь, стоящую съ молодымъ человкомъ, далеко отъ дома, поздно вечеромъ и ухватилась за случай дать излиться своей злоб.

— Миссъ Гильтонъ, подойдите! вскричала она строго, потомъ понизивъ голосъ до тихихъ, сосредоточенныхъ нотъ, начала, обращаясь къ трепещущей, виновной двушк:

— Не смйте боле показывать вашего лица въ моемъ дом посл такого поведенія. Я очень хорошо видла что вы длаете. Я не потерплю такого пятна на моемъ заведеніи. Ни слова боле. Я все знаю. Завтра я обо всемъ напишу вашему опекуну.

Лошадь нетерпливо рванула впередъ, и Руфь осталась на мст окаменлая, блдная, ошеломленная, какъ будто молнія ударила въ то мсто, гд она стояла.

Она не могла сдлать ни шага и чувствуя, что у нея подкашиваются ноги, упала на песчаный пригорокъ, закрывъ руками лицо.

— Руфь, вамъ дурно? Что съ вами? Руфь! милая, жизнь моя, что съ вами?

Такія нжныя слова посл такихъ жосткихъ! Он вызвали у нея слезы и она горько зарыдала.

— О! видли вы ее, слышали что она сказала?

— Она? Кто она, моя прелесть? Не плачьте такъ, Руфь, скажите мн въ чемъ дло. Кто былъ здсь? Кто говорилъ съ вами что вы такъ расплакались?

— О! мистриссъ Мезонъ!

Она снова зарыдала.

— Не можетъ быть, уврены ли вы? Я не отлучался и на пять минуть.

— О, я твердо уврена, сэръ. Она была страшно сердита и сказала, чтобы я не смла боле никогда къ ней показываться. Другъ мой! что мн длать?

Бдной двочк казалось, что слова мистриссъ Мезонъ были неумолимымъ приговоромъ и что теперь для нея заперты вс двери. Теперь только поняла она въ какой степени поступокъ ея былъ предосудителенъ, но поправить его было уже поздно. Она знала съ какою строгостью мистриссъ Мезонъ обращалась съ нею за самые ничтожные и невольные проступки, а теперь она поступила дйствительно дурно и содрогалась, помышляя о послдствіяхъ. Слезы мшали ей видть перемну въ лиц Беллингема, молча глядвшаго на нее (впрочемъ и видя ее, она не могла бы объяснить себ ея значенія). Но молчаніе его длилось слишкомъ долго, такъ что не смотря на все ея горе, оно поразило ее. Она ждала отъ него утшенія.

— Это очень непріятно, началъ онъ наконецъ и остановился, потомъ вновь заговорилъ: очень непріятно, потомучто видите ли, я не хотлъ говорить вамъ этого прежде, но я полагаю — мн предстоитъ дло, мн нужно хать завтра въ Лондонъ. Я вовсе не могу сказать когда вернусь оттуда.

— Въ Лондонъ! вскричала Руфь: — вы узжаете? о! мистеръ Беллингемъ! Она неутшно зарыдала, совершенно предавшись отчаянію и позабывъ весь страхъ, внущонный ей гнвомъ мистриссъ Мезонъ. Въ эту минуту ей казалось, что все можно перенести, кром его отъзда, но она ничего боле не сказала. Спустя дв-три минуты Беллингемъ заговорилъ, но не обыкновеннымъ своимъ беззаботнымъ тономъ, а съ какимъ-то сдержаннымъ раздраженіемъ.

— Какъ я васъ оставлю, моя Руфь? Особливо въ настоящемъ положеніи, куда вы теперь пойдете, я и придумать не могу. По всему что вы говорили мн о мистрисс Мезонъ, я не думаю чтобы она была способна смягчить свое строгое ршеніе.

Отвтомъ были одн тихія неудержимыя слезы. Гнвъ мистриссъ Мезонъ былъ уже на заднемъ план, настоящимъ горемъ сталъ отъздъ Беллингема.

— Руфь, продолжалъ онъ, хотите хать со мною въ Лондонъ? Любовь моя, я не могу оставить васъ здсь безъ пристанища, разлука съ вами и безъ того уже такъ тяжела, а еще при такихъ обстоятельствахъ, безъ друзей, безъ крова, это невозможно. Подемъ со мною, милая, доврьтесь мн.

Руфь молчала. Вспомнимъ какъ была она молода, невинна, вспомнимъ, что у нея не было матери. Ей казалось, что для ея счастья довольно быть съ Беллингемомъ, что касается до будущаго, то это онъ уже самъ все ршитъ и устроитъ. Будущее скрывалось въ золотистомъ туман, за который она не старалась проникать, но если онъ, ея солнце, скроется изъ вида, удетъ,— золотистый туманъ превратится въ черную мглу безъ малйшаго луча надежды. Беллингемъ взялъ ея руку.

— дете вы со мною? Любите ли вы меня настолько чтобы довриться мн?— О, Руфь, продолжалъ онъ съ упрекомъ, неужели вы мн не довряете?

Она перестала плакать, но тяжело вздыхала.

— Милая, я не могу этого вынести. Ваше горе приводитъ меня въ отчаяніе. Но еще тяжеле видть какъ вы равнодушны, какъ мало огорчаетъ васъ наша разлука.

Онъ опустилъ ея руку. Руфь снова разрыдалась.

— Мн придется можетъ хать въ Парижъ съ моею матерью. Не знаю когда мы опять свидимся. Руфь, прибавилъ онъ съ горячностью, любите ли вы меня?

Она что-то отвтила, но такъ тихо, что онъ не разслышалъ, хотя наклонилъ къ ней голову. Онъ снова взялъ ея руку.

— Что, жизнь моя, что вы сказали? вы меня любите?— да, я вижу это изъ того какъ дрожитъ маленькая ручка. Если такъ, то вы не допустите, чтобы я ухалъ одинъ, несчастный и озабоченный вашею участью. Вдь вамъ не остается иного исхода, моя бдная двочка, вдь у васъ нтъ друзей, которые бы васъ приняли къ себ. Я тотчасъ иду домой и вернусь сюда, черезъ часъ, въ экипаж. Ваше молчаніе, Руфь, длаетъ меня счастливымъ.

— О, что мн длать? вскричала Руфь. Мистеръ Беллингемъ, вмсто того чтобы научить, вы только пугаете меня.

— Я васъ пугаю, милая Руфь? Но мн кажется дло такъ ясно. Подумайте хорошенько: вдь вы круглая сирота, бдное дитя мое, и только одинъ человкъ васъ искренно любитъ, вы отвергнуты безо всякой вины съ вашей стороны, единственнымъ существомъ, отъ котораго имли бы право ожидать покровительства, это существо безчеловчная, неумолимая женщина. Что можетъ быть естественне (и слдовательно справедливе), что вы отдаетесь подъ защиту того кто васъ истинно любитъ, кто пойдетъ за васъ въ огонь и въ воду, кто будетъ хранить и беречь васъ? Если впрочемъ вы расположены къ этому человку. Еслиже, какъ я подозрваю, Руфь, вы не расположены къ нему, то лучше намъ разстаться, я оставлю васъ навсегда, для меня лучше ухать, если вы ко мн равнодушны.

Онъ произнесъ эти слова очень грустно (такъ показалось покрайней мр Руфи) и сдлалъ движеніе, чтобы отнять у нея свою руку, но она удержала ее.

— Не покидайте меня, сэръ: кром васъ у меня нтъ друга. Не покидайте меня, прошу васъ.— Но научите же меня что мн длать.

— Сдлаете ли вы то чему я научу?— Если вы мн довритесь, я сдлаю для васъ все что могу. Я дамъ вамъ лучшій совтъ,— вы видите ваше положеніе: мистриссъ Мезонъ напишетъ вашему опекуну и раскажетъ ему все посвоему, въ преувеличенномъ вид. Опекунъ не иметъ къ вамъ особенной привязанности, судя по этому что я отъ васъ слышалъ, и потому онъ откажется отъ васъ. Я одинъ могу вамъ помочь, хотя черезъ мою мать напримръ, я одинъ могу быть вамъ опорою (могу ли я, Руфь?), быть опорою теперь и потомъ и всегда. Вотъ ваше положеніе. Теперь вотъ мой совтъ. Пойдемте въ эту гостиницу, я прикажу подать вамъ чаю (вамъ необходимо подкрпиться) и оставлю васъ тамъ, а самъ отправлюсь допой за экипажемъ. Черезъ часъ, не доле, я вернусь. Тогда, что бы ни послдовало,— мы будемъ неразлучны, для меня этого довольно: а для васъ, Руфь?— Скажите мн ‘да’ — скажите это хоть также тихо какъ давеча, но дайте мн счастіе услышать это. Да, Руфь?

Нершительно, чуть слышно было произнесено ‘да’ — роковое слово, послдствія котораго она такъ мало понимала. Быть съ нимъ, въ этихъ словахъ для нея заключалось все на свт.

— Милая, какъ вы дрожите! Вамъ холодно, моя Руфь? Войдемъ въ домъ, я велю тотчасъ подать чаю и отправлюсь.

Она встала и опираясь на его руку, вошла въ домъ. У нея кружилась голова отъ перенесенныхъ ею въ этотъ часъ волненій. Беллингемъ переговорилъ съ содержателемъ гостиницы, и тотъ вжливо провелъ ихъ въ ближнюю комнату, окнами въ садъ на задней сторон дома. Вечерній, душистый воздухъ наполнялъ ее въ открытые окна, которыя внимательный хозяинъ поспшилъ закрыть.

— Чаю для леди.

Трактирщикъ изчезъ.

— Мн надо уйти, милая Руфь, намъ нельзя терять ни минуты. Общайте мн напиться чаю. Вы дрожите и блдны какъ смерть отъ испуга, который причинила вамъ эта отвратительная женщина. Я пойду теперь и вернусь черезъ полчаса. Тогда мы уже не разлучимся, жизнь моя.

Онъ, поцловалъ ея блдное, холодное лицо и ушолъ. Комната кружилась въ глазахъ Руфи, это былъ сонъ — странный, невроятный, волшебный сонъ, тутъ былъ и старый домъ съ картинами ея дтства и страшное, неожиданное появленіе мистриссъ Мезонъ и наконецъ, самое невроятное, самое сказочное и прекрасное въ этомъ сн,— увренность въ его любви, которая замняла ей все, и воспоминаніе о нжныхъ словахъ, до сихъ поръ сладко звучавшихъ въ ея сердц.

Головокруженіе слпило ей глаза. Темные сумерки казались ей солнечнымъ блескомъ, такъ что когда хозяйская дочь внесла свчи, готовясь подавать чай, Руфь спрятала лицо въ подушки дивана, слегка вскрикнувъ отъ неудовольствія.

— У васъ голова болитъ, миссъ? спросила двушка тихимъ, симпатичнымъ голосомъ.— Вотъ я подамъ вамъ чаю, вамъ будетъ получше. У моей бдной маменьки головныя боли проходили бывало отъ крпкаго чая.

Руфь прошептала согласіе и молодая двушка (почти однихъ лтъ съ Руфью, но уже хозяйка маленькой гостиницы со времени смерти своей матери) налила чаю и подала его Руфи на софу, гд та лежала. Чувствуя жаръ и жажду, Руфь жадно выпила чай, но не прикоснулась къ хлбу съ масломъ, который предлагала ей двушка. Она почувствовала себя лучше и свже, хотя слабость и утомленіе продолжались.

— Благодарю васъ, сказала она: я не хочу васъ удерживать: вы можетъ-быть заняты. Благодарю васъ, я чувствую, что чай оказалъ мн пользу.

Двушка ушла изъ комнаты. Посл озноба Руфь почувствовала жаръ. Она встала, и отворивъ окно, стала вдыхать свжій, мягкій вечерній воздухъ. Подъ окномъ росъ кустъ душистаго шиповника, разливая восхитительный запахъ, напомнившій Руфи о ея родномъ дом. Я нахожу, что запахъ напоминаетъ гораздо живе нежели предметы и звуки. Передъ глазами Руфи воскресъ ея маленькій садикъ подъ окнами комнаты ея матери, старый привратникъ, сгорбившійся надъ палкою и слдящій за нею глазами точно также какъ три часа тому назадъ, въ тотъ же самый вечеръ.

— Добрый старый Томъ! Я думаю, онъ и Мери охотно взяли бы меня къ себ, они врно еще боле любили бы меня, видя что я всми покинута. Мистеръ Беллингемъ останется можетъ-быть не долго въ отсутствіи и возвратясь будетъ знать гд найти меня, если я останусь въ Мильгемъ-Грендж. Не лучше ли, въ самомъ дл пойти къ старикамъ?— но пожалуй онъ разсердится! Я не могу думать объ этомъ — разсердить его, когда онъ такъ добръ ко мн! Но во всякомъ случа я думаю лучше сходить къ старикамъ спросить у нихъ совта. Онъ также придетъ туда за мною, и я посовтуюсь о томъ что мн длать съ тремя лучшими моими друзьями, съ единственными, что у меня есть на свт.

Она надла чепчикъ и отворила дверь, но тутъ ей явилась на глаза объемистая фигура хозяина гостиницы, стоявшаго съ трубкою во рту передъ отворенною на дворъ дверью. Эта фигура широко и отчетливо выдавалась на фон померкшей дали. Руфь вспомнила о выпитой ею чашк чаю, за которую слдовало заплатить, а у нея не было денегъ. Она боялась, что ее не выпустятъ изъ дома, если она не заплатитъ и придумала оставить записку Беллингему, объяснивъ ему въ ней куда она пошла и что она не заплатила за чай. Ей, какъ ребенку, вс эти задачи казались равно важными, затрудненіе пройти мимо хозяина дома, стоявшаго у двери, необходимость объяснить ему нсколько обстоятельства (насколько ему нужно было знать ихъ), все это казалось ей до того щекотливымъ, затруднительнымъ, непревозмогаемымъ дломъ, какъ самыя крайнія положенія. Прежде нежели приняться за записку, она украдкою выглянула изъ комнаты, чтобы посмотрть все ли еще фигура хозяина загораживаетъ дверь на дворъ. фигура была на томъ же мст, неподвижная, съ трубкою въ зубахъ, со взоромъ, устремленнымъ въ темную даль, становившуюся все темне. Табачный дымъ направлялся въ комнату и снова причинилъ Руфи головную боль. Энергія покинула ее, она почувствовала слабость и отупніе и не способная боле къ размышленіямъ, измнила свой планъ. Она ршилась попросить Беллингема отвезти се въ Мильгемъ-Гренджъ и оставить ее на попеченіе ея скромныхъ друзей, вмсто того чтобы везти въ Лондонъ. Въ простот души она врила, что онъ тотчасъ же согласится, выслушавъ ея доводы.

Вдругъ она вздрогнула. Къ гостиниц подъхалъ экипаж. Руфь силилась прислушиваться, превозмогая біеніе сердца и шумъ въ голов. Беллингемъ говорилъ съ содержателемъ гостиницы, но Руфь не могла разслышать словъ, потомъ послышался звон монеты к чрезъ минуту онъ былъ въ комнат и взявъ ее за руку повелъ въ карет.

— О сэръ, я хочу просить васъ отвезти меня въ Мильгемъ-Гренджъ, произнесла она, упираясь назадъ: — старикъ Томъ возьметъ меня къ себ.

— Хорошо, милая моя Руфь, мы поговоримъ объ этомъ въ каретъ. Я убжденъ, что вы послушаетесь убжденій разсудка. Впрочемъ и въ Мильгемъ-Гренджъ вамъ нужно хать въ карст, проговорилъ онъ поспшно.

Руфь не привыкла противорчить, отъ природы покорная и кроткая, она была ктому же слишкомъ доврчива и невинна, чтобы предвидть дурное. Она вошла въ карету, которая повезла ее въ Лондонъ.

ГЛАВА V

Въ іюн 18… погода стояла прекрасная, солнце ярко свтило и цвтовъ было множество, Но іюль принесъ проливные дожди и мрачную погоду, заставивъ путешественниковъ и туристовъ убивать время набрасываніемъ пейзажей, дресированьемъ мухъ и перечитываньемъ въ двадцатый разъ немногія, захваченныя съ собою книги.

Въ одно долгое іюльское утро пятидневный номеръ Times’а находился въ постоянномъ путешествіи изъ комнаты въ комнату въ небольшой гостиниц, стоявшей въ одной южной деревеньк свернаго Валлиса. Окружныя долины скрывались за густымъ, холоднымъ туманомъ, который поднимался по склонамъ горы, задергивая густымъ, блымъ занавсомъ всю деревеньку, такъ что изъ оконъ гостиницы невозможно было видть красотъ окружающаго пейзажа. Туристы, наполнявшіе комнату, вроятно предпочли бы быть теперь дома, и такъ казалось думали многіе изъ нихъ, стоя у окна и придумывая чмъ бы пополнить скучный день. Сколько обдовъ и завтраковъ поспшно потребовалось въ это нескончаемое утро — знаетъ только одна бдная кухарка. Деревенскіе ребятишки стояли въ дверяхъ и если кто-либо изъ нихъ попредпріимчиве соблазнялся выскочить на грязную улицу, сердитая и занятая мать пинками загоняла его домой.

Было всего четыре часа, но многіе изъ обитателей гостиницы полагали, что должно уже быть шесть или семь, день тянулся такъ дллго, что съ обда казалось прошло уже много часовъ. Итакъ было четыре часа, когда къ гостиниц быстро подкатила валлійская бричка, запряжонная парою лошадей. На шумъ экипажа у всхъ оконъ явились любопытныя лица, къ удовлетворенію ихъ кожаный фартукъ открылся и выскочившій джентльменъ осторожно помогъ выйти изъ экипажа непроницаемо-укутанной дам, которую о ввелъ въ гостиницу, невзирая на увренія хозяйки, что тамъ нтъ ни одной свободной комнаты.

Джентльменъ (то былъ мистеръ Беллингемъ) спокойно приказалъ вынуть изъ экипажа вещи и заплатилъ почтальону. Потомъ, обернувшись, заговорилъ съ хозяйкою, которая уже начинала возвышать голосъ.

— Неужели вы такъ измнились, Дженни, что можете выпроводить въ такой вечеръ стараго пріятеля? Сколько я помню до Pentre Voelas’а цлые двадцать миль сквернйшей горной дороги.

— Какъ можно, сэръ, не имю чести знать, мистеръ Беллингемъ кажется, какъ можно, сэръ, всего-то осьмнадцать и то это мы такъ считаемъ, а понастоящему не боле семнадцати. А у насъ совсмъ полно, сэръ, къ сожалнію совсмъ полно

— Такъ, Дженни, но чтобы обязать меня, стараго друга, вы можете найти иное мсто кому-нибудь изъ вашихъ гостей, вотъ хоть въ этомъ дом, напротивъ.

— А можетъ-быть вы сами, сэръ, туда пожелаете, я доставлю вамъ тамъ лучшія комнаты, пошлю туда кое-какихъ вещей, чтобы вамъ было поудобне.

— Нтъ, Дженни, я остаюсь здсь. Вы хотите, чтобы я рискнулъ помститься въ этихъ комнатахъ, когда мн уже давно извстна ихъ грязь. Какъ-будто вы не можете убдить къ этому кого-нибудь другого, а не стараго друга вашего? Ну скажите, что я заране написалъ вамъ, чтобы удержать за мною комнаты. О, да вдь я знаю, вы сумете все обдлать, я знаю вашу добрую душу.

— Это такъ, сэръ, пожалуй. Вотъ я посмотрю, нельзя ли васъ съ леди въ заднюю комнату, теперь пока она свободна: леди простудилась и лежитъ сегодня въ постели, а джентльменъ занятъ вистомъ. Вотъ я посмотрю нельзя ли.

— Благодарю, благодарю! Есть ли тамъ огонь? Если нтъ, велите затопить. Руфь, пойдемъ!

Они вошли въ большую комнату на сводахъ, казавшуюся въ этотъ вечеръ довольно мрачною, но я видла эту самую комнату веселою и оживленною молодостью и надеждами, и освщонною яркими лучами солнца, которые сползали по багряному склону горы, разстилались по зеленымъ долинамъ и добирались до маленькаго садика подъ окномъ, полнаго кустами розъ и лавенды. Все это я когда-то видла, но боле не увижу.

— Я не знала, что вы уже бывали здсь, сказала Руфь, когда Беллингемъ снималъ съ нея салопъ.

— О, да, я былъ здсь года три тому назадъ съ товарищами. Мы прожили здсь около двухъ мсяцевъ, плненные добродушіемъ и проказами Дженни, но наконецъ насъ выгнала отсюда нестерпимая грязь. Впрочемъ одну-дв недли можно вынести.

— Но можетъ ли она принять насъ, сэръ? Мн послышалось, она говорила, что въ дом нтъ мста.

— А я говорю что есть, но вдь я ей хорошо заплачу. Ей ничего не стоитъ извиниться передъ какимъ-нибудь бднякомъ и выпроводить его вонъ въ тотъ домъ напротивъ. Одинъ-два дня, что мы здсь пробудемъ, немного значатъ.

— Разв мы не могли бы сами пойти въ тотъ домъ, сэръ?

— И сть холодные обды, не говоря уже о томъ, что некого и побранить за скверную кухню! Вы еще не знаете, Руфь, что такое валлійскія гостиницы!

— Нтъ, но все же мн кажется нехорошо! начала было она кротко, но не договорила, потомучто Беллингем засвисталъ и подошолъ къ окну полюбоваться на дождь.

Воспоминаніе о щедрости Беллингема внушило въ этотъ вечеръ мистриссъ Морганъ множество ухищреній пока ей не удалось наконецъ выпроводить одного джентльмена и одну леди, которые только-что располагали остаться до слдующей субботы, но теперь она знала, что не будетъ въ потер отъ ихъ отъзда.

Устроивъ все такимъ образомъ, она отвела душу чаемъ въ своей маленькой комнат, изощряя свой умъ надъ причиною призда Беллингема.

— Ужъ конечно она не жена его! ршила Дженни: — это ясно какъ день. Жена привезла бы съ собою служанку и держала бы себя вдвое важне передъ другими призжими. А эта бдная миссъ все молчитъ и тиха какъ мышь. Впрочемъ молодежь всегда молодежь и пока ихъ отцы да матери смотрятъ на все сквозь пальцы, то намъ и подавно незачмъ соваться въ дло.

Такимъ образомъ наши путники расположились на недлю въ этой горной стран. Руфи въ особенности это доставило большое наслажденіе. Въ ней открылось новое чувство, умъ ея проникался чувствомъ красоты и величія, при вид горной природы, впервые явившейся ей во всемъ своемъ величіи, она почти изнемогала подъ неопредленнымъ, восторженнымъ чувствомъ. Мало-помалу любовь къ природ присоединилась къ благоговнію передъ нею и Руфь не разъ тихо вставала среди ночи и стояла у окна, любуясь блднымъ свтомъ луны, придававшемъ новый эфектъ вчнымъ великанамъ, опоясывавшимъ горную деревню.

Наши путешественники завтракали поздно, сообразно съ привычками мистера Беллингема, но Руфь вставала рано и уходила бродить по рос, покрывавшей мягкую, короткую траву. Гд-то высоко надъ ея головою плъ жаворонокъ и Руфь не знала сама, стоитъ ли она или движется: до такой степени величіе и красота природы поглощали въ ней всякую идею личнаго, отдльнаго существованія. Даже дождь доставлялъ ей удовольствіе. Она садилась къ окну своей комнаты (она охотно вышла бы изъ дома, еслибы это не сердило Беллингема, который въ такое время тянулъ праздные часы, лежа на соф и браня погоду) и глядла на быстрыя, частыя капли, сквозившія при солнечномъ свт какъ тонкія, серебряныя стрлки, и на багряную тнь, лежавшую на склон горы, поросшей верескомъ и смняемую блдно-золотистымъ свтомъ. Не было такой погоды, которая не имла бы своей особенной прелести въ глазахъ Руфи. Но жалуясь на непостоянство климата, она угождала бы гораздо боле мистеру Беллингему: онъ злился, видя что она всмъ довольна и всмъ восхищается и смягчался только, глядя на ея прелестныя движенія и на ея любящіе глаза.

— Право, Руфь! вскричалъ онъ однажды, когда дождь заключилъ ихъ на цлое утро въ комнат: — можно подумать, что вы не видывали проливного дождя, мн уже наскучило глядть какъ вы спокойно сидите и любуетесь этою мерзйшею погодою. Вотъ уже цлые два часа, какъ я не слышу ничего занимательне, какъ: ‘о, какая прелесть!’ или ‘вонъ еще туча поднимается надъ Моель-Уинномъ!’

Руфь тихо поднялась съ мста и взяла свою работу. Она пожалла въ душ, что не иметъ дара быть занимательною, понятно какъ должно быть скучно человку, привыкшему къ разнообразію свтской жизни, быть запертымъ въ четырехъ стнахъ. Руфь была вызвана изъ ея самозабвенія. Что было ей сказать, чтобы занять мистера Беллингема? Пока она придумывала, онъ снова заговорилъ:

— Помнится, когда мы призжали сюда три года тому назадъ, насъ застала здсь на цлую недлю точно такая же погода, но Гоуардъ и Джонсонъ мастерски играютъ въ вистъ, и Уильбрагамъ не дурно, такъ что мы отлично провели время. Руфь, умете вы играть въ экарте или въ пикетъ?

— Нтъ, сэръ, я играю только въ дурачки! смиренно отвтила Руфь, искренно огорченная своимъ невжествомъ.

Онъ сердито проворчалъ что-то, и между ними наступило на полчаса молчаніе. Потомъ онъ вдругъ вскочилъ и сильно дернулъ за звонокъ.

— Спросить у мистриссъ Морганъ колоду картъ. Руфь, я научу васъ въ экарте, обратился онъ къ ней.

Но Руфь была тупа, тупе истукана, по мннію Беллингема, и не было никакого удовольствія обыгрывать самого себя. Швырнутыя карты разлетлись по столу, по полу, повсюду. Руфь собрала ихъ. Вставая, она тихо вздохнула отъ грустнаго сознанія, что ей не дано умнья занимать и веселить любимаго ею человка.

— Что вы такъ блдны, милая? спросилъ онъ, нсколько раскаяваясь, что такъ посердился за ея промахи въ картахъ.— Подите погулять до обда, вы вдь не боитесь этой проклятой погоды. Погуляете, вернетесь съ цлымъ запасомъ расказовъ. Подите сюда, моя безтолковая, поцлуйте меня и ступайте гулять.

Ей стало легче, когда она вышла изъ комнаты, если онъ и безъ нея будетъ скучать, она не будетъ чувствовать по-крайней-мр на себ отвтственности, не будетъ терзаться за свою тупость. Свжій воздухъ, этотъ успокоительный бальзамъ, предлагаемый всмъ намъ кроткою матерью природою, облегчилъ нсколько Руфь. Дождь пересталъ, но каждый листокъ, каждая травка были отягчены дрожащими каплями. Руфь спустилась въ круглую долину, куда сбгала цнясь темная горная рка и образовывая тамъ глубокій прудъ, бжала изъ него промежъ изломанныхъ скалъ въ разстилающуюся внизу долину. Водопадъ былъ великолпный, какимъ Руфь его себ и представляла, ей хотлось перебраться на другую сторону рки, и она стала отыскивать обычнаго перехода по каменьямъ, между деревьями, въ нсколькихъ ярдахъ отъ пруда. Быстро и высоко, какъ-бы въ заботахъ жизни, прыгали волны промежъ срыхъ сдалъ, но Руфь не боялась и ступала легко и твердо. Однако посредин ей встртилось большое затрудненіе: слдующій камень или совсмъ скрылся подъ водою или былъ снесенъ теченіемъ внизъ, какъ бы то ни было, а промежутокъ между каменьями оказался очень великъ и Руфь колебалась, перескочить ли ей. Оглушонная шумомъ воды и не видя ничего кром потока, быстро несущагося подъ ея ногами, она вздрогнула отъ неожиданности, усмотрвъ прямо передъ собою на одномъ изъ каменьевъ незнакомое лицо, предлагавшее ей помощь.

Поднявъ глаза, она увидла передъ собою человка, видимо переступившаго уже за молодость, котораго по росту можно было принять за карлика, всматриваясь пристальне, Руфь замтила, что онъ горбатъ. Вроятно впечатлніе, произведенное на нее этимъ замчаніемъ, высказалось въ ея смягчившемся взгляд, потомучто легкая краска разлилась по блдному лицу горбатаго джентльмена, повторявшаго свое предложеніе.

— Вода очень быстра, неугодно ли вамъ взять мою руку, можетъ я пособлю вамъ.

Руфь приняла предложеніе и съ помощью незнакомца черезъ минуту была на другой сторон рки. Тутъ онъ посторонился, пропустивъ ее впередъ по узкой лсной тропинк и молча послдовалъ за нею. Выйдя изъ лса на луга, Руфь обернулась еще однажды взглянуть на своего спутника. Ее снова поразила кроткая прелесть его лица, хота было что-то въ выраженіи, намекавшее на безобразіе тла: что-то боле нежели обычная блдность несовсмъ здороваго человка, какой-то блескъ въ глубокихъ глазахъ, какая-то чувствительность въ очертаніяхъ рта, но при всей своей особенности, это лицо было въ высшей степени привлекательно.

— Позвольте мн проводить васъ, если, какъ я заключаю, вы измрены обойти Куимъ-Деу? Въ прошлую ночь снесло бурею перила съ деревяннаго мостика и у васъ можетъ закружиться голова отъ водоворота, а упасть тамъ крайне опасно: рка очень глубока.

Они продолжали идти, мало говоря. Руфь придумывала кто бы могъ быть ея спутникъ. Она узнала бы его, еслибы онъ былъ изъ числа путешественниковъ, виднныхъ ею въ гостиниц. Онъ слишкомъ чисто говорилъ поанглійски, чтобы быть валлійцемъ, но при этомъ такъ отлично зналъ мстность, каждую тропинку, что непремнно долженъ былъ быть здшнимъ. Такимъ образомъ Руфь перебрасывала его воображеніемъ изъ Англіи въ Валлисъ и обратно.

— Я только вчера сюда прихалъ! сказалъ онъ, когда разширившаяся тропинка позволила имъ идти рядомъ. Вчера вечеромъ я былъ у верхняго водопада, онъ великолпенъ.

— И вы ршились выдти въ такой дождь? робко спросила Руфь.

— О, да. Дождь никогда не мшаетъ мн гулять. Онъ придаетъ даже новую красоту такой стран, какъ вотъ эта. Ктому же у меня такъ мало времени на путешествіе, что я не ршаюсь терять ни одного дня.

— Такъ вы не здсь живете? спросила Руфь.

— Нтъ, я живу совсмъ въ иномъ мст. Я живу въ шумномъ город, гд иногда какъ-то не врится что

There are in this loud stukning tide

Of human care and crime,

With whom the melodies abide

Of the everlasting chime.

Who carry music to their heart

Through ducky lane and crowed mort,

Plying their lock with bucier feet,

Because their secret souls а holy strain refeat.’ (¹)

(¹) Находятся среди этого шумнаго, одуряющаго потока людскихъ тревогъ и страстей, такіе люди, въ которыхъ вчно-присущая имъ мелодія звучитъ неумолкаемымъ акордомъ, которые носятъ музыку въ сердцахъ, проходя и во мрачнымъ закоулкамъ и по шумнымъ торжищамъ. Такіе люди неутомимо спшатъ къ своему длу, потомучто въ тайник души у нихъ звучитъ святая мелодія.

— Я имю ежегодныя каникулы, которыя обыкновенно провожу въ Валлис, и чаще всего вотъ въ этомъ краю.

— Понимаю вашъ выборъ! замтила Руфь: — здсь прекрасная мстность.

— Неправда ли? Ко мн привилась чрезъ одного старика, содержателя гостиницы въ Конва, любовь къ здшнему народу, къ его исторіи и преданіямъ. Я уже настолько ознакомился съ мстнымъ нарчіемъ, что понимаю здшнія легенды. Между ними есть очень глубокія по смыслу и очень грандіозныя, есть также поэтическія и полныя фантазіи.

Застнчивость не позволяла Руфи поддерживать разговоръ своими собственными замчаніями, но ея скромное, задумчивое вниманіе было очень поощрительно.

— Напримръ, продолжалъ ея спутникъ, коснувшись до длинной, покрытой почками втки наперстянки, на которой два или три красныхъ, испещренныхъ цвтка выходили изъ своихъ зеленыхъ футляровъ: — напримръ я убжденъ, что вамъ неизвстно почему эта втка такъ граціозно склоняется и волнуется. Вы полагаете, что ее колеблетъ втромъ, не такъ ли?

Онъ глядлъ на Руфь съ серьозною улыбкою, нимало не оживлявшею весельемъ его задумчивыхъ глазъ, но придававшею невыразимую кротость его лицу.

— Я всегда думала, что втеръ, а чтоже такое? спросила Руфь, простодушно.

— Ну вотъ! а валліецъ разскажетъ вамъ, что этотъ цвтокъ посвященъ феямъ и иметъ свойство узнавать ихъ и почтительно склоняться, когда он или какіе-либо иные духи проносятся мимо. Поваллійски онъ называется менегъ-еллиллинъ, перчатка добрыхъ людей, и отсюда вроятно взялось наше названіе наперстника.

— Это прелестная мысль! сказала Руфь, очень заинтересованная и отъ души желавшая, чтобы онъ продолжалъ говорить, не дожидаясь ея замчаній.

Но они уже пришли къ деревянному мостику, онъ провелъ ее черезъ него и потомъ, раскланявшись, повернулъ въ сторону прежде нежели она успла поблагодарить его за услужливость.

Но зато у нея было приключеніе, чтобы расказать Беллингему, оно заняло и развлекло его до самаго обда, посл котораго онъ вышелъ погулять, закуривъ сигару.

— Руфь! сказалъ онъ, возвратясь: — я видлъ вашего горбуна. Онъ похожъ на гнома. Впрочемъ онъ не джентльменъ. Еслибы не горбъ, я вовсе не узналъ бы его по вашему описанію, вы называете его джентльменомъ.

— А вы нтъ, сэръ? спросила Руфь съ удивленіемъ.

— О нтъ, онъ слишкомъ бдно и мщански одтъ, ктому же и живетъ онъ, какъ мн говорилъ конюхъ, въ ужасномъ мст: подъ свчною и сырною давкою, отъ которой нестерпимо воняетъ на двадцать ярдовъ вокругъ. Ни одинъ джентльменъ не вынесъ бы этого. Онъ долженъ быть путешествующій прикащикъ, или артистъ, или что-нибудь въ этомъ род.

— Всмотрлись вы въ его лицо, соръ? спросила Руфь.

— Нтъ! но ужь спина человка, весь его ensemble даютъ возможность угадать къ какому онъ принадлежитъ сословію.

У него въ лиц что-то особенное, оно очень красиво! сказала она тихо, но предметъ этотъ мало занималъ Беллингема и онъ не поддержалъ разговора.

ГЛАВА VI

На слдующій день погода стала ясная и веселая, земля вступила въ полный союзъ съ небомъ, и каждый спшилъ изъ гостиницы насладиться свжею красотою природы. Руфь никакъ не подозрвала, что на нее обращено вниманіе, быстро проходя мимо гостиницы, она не взглядывала на окна и на двери, откуда не, одинъ любопытный наблюдатель слдилъ за нею взорами, высказывая своя замчанія насчетъ ея положенія и наружности.

— Она прехорошенькая! замтилъ одинъ джентльменъ выходя изъ-за завтрака, чтобы взглянуть на Руфь, которая возвращалась въ это время съ утренней прогулки.

— Я думаю, ей не боле шестнадцати. Какой у нея скромный и невинный видъ въ этомъ бломъ плать!

Жена джентльмена, занятая исполненіемъ прихотей хорошенькаго мальчугана и не видвшая скромно и робко шедшей двушки, могла только отвтить на это:

— Прекрасно, нечего сказать! Какъ не стыдно пускать сюда такихъ людей. Какъ подумаешь, что эдакая мерзость подъ одною съ тобою кровлею! Отойди, мой другъ, не длай ей чести твоимъ вниманіемъ.

Мужъ вернулся къ завтраку и принялся истреблять ветчину съ яйцами, выслушивая приказанія своей жены. Не могу сказать, ветчина ли, или приказанія располагали его къ повиновенію, ршите это сами.

— Ну, Гарри, теперь поди посмотри готовы ли кормилица съ ребенкомъ идти съ тобою гулять. Не надо терять времени въ такое прекрасное утро.

Возвратясь, Руфь увидла, что мистеръ Беллингемъ еще не сходилъ внизъ, она разршила себ еще полчаса прогулки. Бродя по селенію, стараясь подсмотрть каждый переливъ солнечнаго свта въ пейзаж, среди холодныхъ каменныхъ стнъ домовъ, далеко уходившихъ воздушною перспективою въ свтлую даль, Руфь прошла мимо маленькой лавки. Въ ту самую минуту оттуда выходили кормилица съ ребенкомъ и маленькій мальчикъ. Ребенокъ сидлъ на рукахъ у кормилицы съ яснымъ достоинствомъ, съ царственнымъ спокойствіемъ на лиц. Его нжное, свженькое, какъ персикъ личико было по истин соблазнительно, и Руфь, всегда очень любившая дтей, приблизилась, чтобы поласкать это маленькое существо. Посл первыхъ заигрываній, она наклонилась поцловать малютку, но въ то же мгновеніе маленькій Гарри, становившійся все красне, съ той минуты какъ началась игра, быстро вытянулъ правую ручонку и изо всей моча ударилъ Руфь въ лицо.

— О, срамъ, сэръ! вскричала кормилица, схвативъ его за руку: — какъ вы смли позволить себ это, когда леди такъ ласкова съ Сноси?

— Она не леди! гнвно вскричалъ мальчикъ: — она гадкая, развратная двка — это мама говорила! она не сметъ цловать нашу Сноси!

Кормилица въ свою очередь покраснла. Она знала, что все это онъ слышалъ отъ старшихъ, но какъ же можно было высказывать это прямо въ лицо изящной, молодой леди!

— Вотъ какія сплетни доходятъ до дтей, сударыня! оказала она наконецъ съ сожалніемъ, обращаясь къ Руфи. Та стояла блдная и неподвижная, подъ вліяніемъ новой мысли, мелькнувшей у нея въ ум.

— Это не сплетни, это правда, кормилица, не сама ли ты говорила тоже самое?— Ступай прочь, гадкая женщина! прибавилъ мальчишка въ дтской ярости противъ Руфи.

Къ великому облегченію кормилицы, Руфь пошла прочь, пошла смиренно и кротко, тихими, нетвердыми шагами и съ поникшею годовою. Но повернувшись, она увидла кроткое и грустное лицо горбатаго джентльмена, сидвшаго у открытаго окна надъ лавкою, онъ былъ грустне и серьозне обыкновеннаго, и Руфь прочла въ его взгляд выраженіе глубокаго огорченія. Такимъ образомъ, единодушно осужденная и дтствомъ и зрлымъ возрастомъ, она робко вошла въ домъ. Мистеръ Беллингемъ ожидалъ ее въ зал. Ясная погода возвратила ему всю его веселость. Онъ болталъ безъ умолку, ne дожидаясь отвта, Руфь приготовляла пока чай, силясь унять свое сердце, сильно бившееся отъ напора новыхъ идей, внушонныхъ ей утреннимъ приключеніемъ. Къ счастію отъ нея требовались по временамъ только самые односложные отвты, но эти немногія слова она произносила такимъ убитымъ и печальнымъ тономъ, что онъ наконецъ удивилъ Беллингема, ему стало непріятно, что ея расположеніе духа не гармонируетъ съ его собственнымъ.

— Что съ вами сегодня, Руфь? Право, вы пренесносны! Вчера, когда все было такъ мрачно и вы должны были замтить, что мн невесело, я только и слышалъ отъ васъ, что восторженные возгласы, сегодня же, когда всякое существо радуется, у васъ самая несчастная, убитая мина. Право, не мшало бы вамъ поучиться нсколько сочувствовать мн.

Слезы быстро покатились но щекамъ Руфи, но она молчала. Ей невозможно было высказать размышленій, которыя только-что развились въ ея ум насчетъ положенія, въ которое она была отнын поставлена, она думала, что онъ будетъ огорченъ немене ея самой тмъ, что произошло въ то утро, она боялась даже упасть въ его собственномъ мнніи, расказавъ ему какъ смотрятъ на нее другія, ктому же и невеликодушно было бы говорить ему о страданіяхъ, которымъ причиною онъ самъ.

— Не хочу отравлять ему жизни, подумала она.— Постараюсь быть веселою. Зачмъ такъ много думать о себ, какое мн дло до того что говорятъ? лишь бы я могла составить его счастіе.

Вслдствіе этого она стала усиливаться быть повозможности столь же веселою какъ и онъ, однако минутами мужество ея ослабвало, мысли напоромъ врывались въ ея умъ, несмотря на усилія одолть ихъ, такъ что при всемъ желаніи она уже никакъ не могла быть тмъ веселымъ, увлекательнымъ товарищемъ, какого Беллингемъ находилъ въ ней вначал.

Они отправились гулять. Избранная ими тропинка вела въ лсъ, но склону горы, и они вошли туда, довольные, что встртили тнь и прохладу. Вначал имъ показалось, что это обыкновенная роща, но вскор они пришли къ крутому скату и остановились тамъ, любуясь на вершины деревьевъ, тихо покачивавшіяся у нихъ подъ ногами. Внизъ вела крутая тропинка, по которой они стали спускаться, скала образовала въ этомъ мст родъ ступеней, по которымъ они сначала должны были прыгать, потомъ бжать пока не достигли до самаго низа. Зеленый полумракъ царствовалъ въ этомъ мст, время было къ полдню, все затихло и птички попрятались въ лиственную чищу. Молодые люди продолжали идти еще нсколько времени и очутились наконецъ у круглаго пруда, осненнаго деревьями, которыя за минуту передъ тмъ находились у нихъ, подъ ногами. Поверхность воды была почти въ уровень съ землею и берегъ не возвышался ни съ одной стороны. Надъ водою неподвижно стояла цапля, но увидавъ людей, она захлопала крыльями и медленно поднимаясь, замелькала между верхушекъ деревьевъ и понеслась казалось къ самому небу, такъ какъ изъ этой глубины представлялось будто деревья касаются верхушками до блыхъ круглыхъ облаковъ, скоплявшихся надъ землею. На отмляхъ и по краямъ воды росла веремика, но цвтковъ ея трудно было разглядть: такъ было темно въ этомъ мст отъ зеленой чащи деревьевъ. Въ средин пруда, отражалось небо такою темною синевою, какъ-будто тотчасъ надъ нею лежала черная бездна.

— Вонъ водяныя лиліи, сказала Руфь, глядя на противоположный берегъ.— Пойду нарву ихъ.

— Постойте, я нарву для васъ. Здсь сыро вокругъ воды. Присядьте пока, Руфь, на этой густой трав должно быть отлично сидть.

Онъ пошолъ вокругъ пруда, а Руфь стала спокойно дожидаться. Возвратясь, онъ снялъ съ нея чепецъ и молча принялся убирать цвтами ея волосы. Она сидла не шевелясь во все время этого занятія, и съ мирнымъ счастіемъ глядла ему въ глаза своимъ любящимъ взоромъ. Она видла, что ему весело по его живымъ движеніямъ, напоминавшимъ радость ребенка, нашедшаго новую игрушку, и не хотла мшать его занятію. Ей было такъ пріятно позабыть обо всемъ, кром его удовольствія.

— Ну вотъ, готово! сказалъ онъ, нарядивъ ее.— Подите теперь посмотритесь въ воду. Вотъ сюда, тутъ нтъ травы.

Она повиновалась и посмотрвшись не могла не увидть своей красоты, это доставило ей на минуту удовольствіе, какъ доставилъ бы видъ всякаго другого красиваго предмета, но ей не пришло даже въ голову, что предметъ этотъ — она сама. Ей было извстно, что она хороша собою, но это казалось ей чмъ-то отвлеченнымъ, не касающимся до нея. Она жила только чувствомъ, мыслію, любовью.

Въ этомъ голубомъ, зеленомъ ущельи, между молодою четою возстановилась полная гармонія. Мистеръ Беллингемъ искалъ въ Руфи одной красоты, и красота ея была неоспорима. Это было все ея достоинство въ его глазахъ и онъ гордился имъ. Она стояла въ бломъ плать среди зеленаго лса, лицо ея пылало яркимъ румянцемъ, уподоблявшимъ ее іюньской роз, большіе, блые цвты граціозно свсились по обимъ сторонамъ ея красивой головки, темные волосы немного порастрепались, но самый этотъ безпорядокъ придавалъ ей новую грацію. Она гораздо боле угождала ему своею миловидностью, нежели всми своими усиліями поддлываться подъ его измнчивый нравъ.

Но когда они оставили лсъ и Руфь замнила, приближаясь к гостиниц, свой цвточный уборъ чепцомъ, воспоминаніе о доставленномъ ему удовольствіи не могло возвратить ей сердечной тишины. Она сдлалась грустна и задумчива и никакъ не могла настроить себя на веселость.

— Послушайте, Руфь! сказалъ онъ ей въ тотъ вечеръ: — постарайтесь отучить себя отъ этой привычки грустить и задумываться безо всякой причины. Вы разъ двадцать вздохнули въ эти полчаса. Старайтесь быть повеселе. Подумайте, что кром васъ у меня нтъ никакого общества въ этомъ захолустьи.

— Я сама себ не прощаю, сэръ! выговорила Руфь и глаза ея наполнились слезами, она подумала какъ ему должно быть скучно наедин съ нею, когда она весь день такая пасмурная, и сказала ему тономъ кроткаго раскаянія: — не будете ли такъ добры, сэръ, не поучите ли меня какой-нибудь карточной игр, изъ тхъ, что вы вчера называли. Я приложу вс старанія, чтобы понять.

Нжный, робкій голосокъ ея произвелъ свое дйствіе. Они позвонили и спросили картъ. Вскор удовольствіе посвящать въ тайны игры такую прелестную невжду заставило Беллингема позабыть обо всякой скук.

— Ну, на первый разъ довольно! сказалъ онъ наконецъ.— Ваши промахи, уточка, заставляли меня смяться, несмотря на невыносимйшую головную боль, какую я когда-либо испытывалъ.

Онъ бросился на софу и Руфь въ одну минуту была подл него.

— Дайте я положу вамъ руки на лобъ! сказала она.— Он холодныя и это всегда облегчало мама.

Онъ лежалъ, отвернувшись отъ свта, и молчалъ. Наконецъ онъ заснулъ. Руфь унесла свчи и терпливо сидла подл него, долго выжидая, что онъ проснется облегченный. Комната похолодла отъ ночной свжести, но Руфь не ршалась будить его отъ этого, какъ ей казалось, благотворнаго сна. Она покрыла его своею шалью, которую бросила на стулъ, возвратясь съ прогулки. Она имла волную свободу думать, но силилась отгонять мысли. Мало-по-малу, дыханіе его стало тяжолымъ и неровнымъ, прислушавшись къ нему съ возрастающимъ страхомъ, Руфь ршилась разбудить сидящаго. Онъ дрожалъ и смотрлъ какъ-то тупо. Руфь приходила все въ большій ужасъ, въ дом вс спали, кром одной служанки, которая была несносна своимъ непониманіемъ поанглійски, даже тогда когда не дремала, и тутъ, на вс вопросы Руфи, могла только отвчать:

— Да, конечно, сударыня.

Русь всю ночь просидла у кровати. Беллингемъ стоналъ и метался, но ничего не говорилъ со смысломъ. Это былъ совершенно новый видъ болзни для бдной Руфи. Ея вчерашнее страданіе казалось ушло да темную даль многихъ годовъ. Настоящее, наполняло всю ея душу. Услыхавъ, что въ дом проснулись, она бросилась отыскивать мистриссъ Морганъ, жосткое обращеніе которой, не смягчаемое чувствомъ уваженія къ бдной двушк, смущало Руфь даже въ то время когда Беллингемъ могъ защитить ее.

— Мистриссъ Морганъ! сказала Руфь, опускаясь на стулъ въ маленькой комнатк хозяйки, потомучто силы стали оставлять ее: — мистриссъ Морган, я боюсь, что мистеру Беллингему очень дурно. Тутъ у нея брызнули изъ глазъ слезы, но тотчасъ же овладвъ собою, она продолжала.— О, что мн длать? мн кажется онъ всю ночь былъ безъ памяти и теперь онъ смотритъ такъ дико и странно!

Она глядла въ глаза мистриссъ Морганъ, будто та была оракуломъ ея судьбы.

— Право миссъ? неужели? Это плохо. Но не плачьте, этимъ не поможете. Вдь ужь право не поможете. Вотъ я пойду взгляну на бднаго молодого человка, посмотрю не нужно ли доктора.

Руфь послдовала за мистриссъ Моргаyъ по лстниц. Войдя въ комнату больного, он увидли его сидящимъ на постел. Онъ дико поводилъ вокругъ глазами и увидя входящихъ женщинъ, вскричалъ:

— Руфь! Руфь! поди сюда! не оставляй меня одного! сказавъ это, онъ въ изнеможеніи упалъ на подушку. Мистриссъ Морганъ подошла и заговорила съ нимъ, но онъ не отвчалъ и какъ-будто не слышалъ.

— Я пошлю за мистеромъ Джонсомъ, моя милая, такъ, такъ сейчасъ же пошлю. Богъ дастъ, онъ часа черезъ два уже здсь будетъ.

— О! нельзя ли ране? спросила Руфь, теряясь отъ ужаса.

— Нтъ, нтъ, никакъ. Онъ живетъ въ Ланглас, а вдь это за семь миль отсюда, а можетъ еще онъ ухалъ куда-нибудь за восемь, за девять миль. Но я тотчасъ пошлю мальчика на лошади.

Сказавъ это, мистриссъ Морганъ оставила Руфь съ больнымъ. Ей ничего не оставалось длать, потомучто онъ снова впалъ въ тяжолое забытье. Въ дом начали раздаваться звуки вседневной жизни, слышался звонъ колокольчиковъ, стукъ приборовъ къ завтраку, разносимыхъ по коридору, а Руфь дрожала, сидя у кровати, въ темной комнат. Мистриссъ Морганъ прислала ей завтракъ, но та отослала его назадъ и служанк не удалось уговорить ее прикоснуться къ нему. Только одно это и нарушило однообразіе долгаго утра. Руфь слышала какъ веселыя партіи отправлялись на прогулку, верхами или въ экипажахъ. Однакожъ, усталая и измученная, она подошла къ окну и открывъ половину ставня, выглянула на дворъ, но ясный день непріятно поразилъ ея больное, тревожное сердце. Печальная темнота комнаты показалась ей лучше и сообразне.

Прошло нсколько часовъ прежде нежели явился докторъ Онъ обратился съ распросами къ больному, но не получалъ толковаго отвта, попросилъ Руфь расказать ему вс симптомы. Когда та, въ свою очередь, пожелала узнать его мнніе, онъ только покачалъ головою съ значительною миною. Онъ подалъ знакъ мистриссъ Морганъ и они ушли внизъ, въ ея комнату, оставивъ Руфь въ глубочайшемъ отчаяніи, какого, за часъ до того, она даже несчитала возможнымъ когда-либо испытать.

— Боюсь, что дло выйдетъ нехорошее! сказалъ докторъ повалійски мистриссъ Морганъ.— У него явные признаки воспаленія въ мозгу.

— Ахъ, бдный молодой джентльменъ! а вдь казался ютъ само здоровье.

— Это-то сильное сложеніе и сдлаетъ вроятно его болзнь очень жестокою. Впрочемъ, мы будемъ надяться на лучшее, мистриссъ Морганъ. Есть ли кому ходить за нимъ? Онъ требуетъ самаго тщательнаго ухода. Что это леди, сестра его? Она кажется слишкомъ молода, чтобы быть его женою.

— Нтъ, не то оно, не то. Джентльменамъ какъ вы, мистеръ Джонсъ, извстно, что мы невсегда можемъ соваться въ дло молодыхъ людей, которые зазжаютъ къ намъ. Не то чтобы я была ею недовольна, нтъ нельзя сказать: она добрая, безобидная двочка, хоть я и всегда считала себя въ прав, какъ честная женщина, держать себя повыше съ такими дамами, когда он являлись сюда, но эта право такая кроткая, что было бы жестоко высказывать въ ней презрніе.

Долго еще можетъ-быть изливалась бы она передъ своимъ невнимательнымъ слушателемъ, еслибы не раздался легкій стукъ въ дверь, прервавшій ея нравоученіе и раздумье мистера Джонса, обдумывавшаго необходимыя предписанія.

— Войдите! крикнула мистриссъ Морганъ.

Вошла Руфь. Она была блдна и дрожала, но вошла съ тмъ достоинствомъ, которое всегда придается сильнымъ, сдержаннымъ чувствомъ.

— Я пришла просить васъ, сэръ, обратилась она къ доктору: — объяснить мн прямо и ясно что я должна длать для мистера Беллингема. Я исполню въ точности вс ваши предписанія. Вы упоминали о пьявкахъ,— я могу ихъ поставить ему. Скажите мн пожалуста, сэръ, все что нужно длать.

Она была серьозна и спокойна, ея видъ и поступки явно говорили, что важность несчастія вызвала въ ней всю необходимую силу бороться съ нимъ. Мистеръ Джонсъ отвчалъ ей съ большимъ почтеніемъ, нежели за нсколько минутъ до того, на верху, когда еще онъ считалъ ее сестрою больного. Руфь серьозно выслушала его, повторяя нкоторыя изъ его внушеній, чтобы убдиться, что она въ точности поняла его и потомъ поклонясь, ушла изъ комнаты.

— Она не изъ простыхъ! замтилъ мистеръ Джонсъ.— Однако она слишкомъ молода чтобы возложить на нее отвтственность въ такомъ важномъ случа. Не извстно ли вамъ мсто жительства кого-нибудь изъ друзей больного?

— Какъ же, какъ же! Вдь у него мать, такая важная леди! Прошлый годъ она была проздомъ здсь въ Валлис и остановилась у насъ. Ну, ужъ я вамъ скажу, ничто-то было не по ней, настоящая леди! Она оставила здсь кое-что, изъ платьевъ и книги (горничная-то у нея была почти такая важная, какъ и сама барыня, не слишкомъ-то смотрла за вещами, больше все любила прогуливаться съ кавалерами), потомъ мы, получили отъ нея нсколько писемъ. Я замерла все это въ ящики конторки, гд обыкновенно держу такія вещи.

— Прекрасно, такъ я совтую вамъ написать къ этой леди, извстить ее о положеніи ея сына.

— Не будете ли вы такъ добры, мистеръ Джонсъ, не напишете ли сами, у меня что-то не складно выходитъ поанглійски.

Письмо было написано, и чтобы не терять времени, мистеръ Джонсъ, самъ, отвезъ его въ Лангдасъ на почту.

ГЛАВА VII

Руфь отгоняла отъ себя всякую мысль о прошломъ или о будущемъ, все, что могло помшать ей въ исполненіи ея настоящихъ обязанностей. Избытокъ любви замнялъ для нея опытность. Съ перваго дня, она не оставляла комнаты, она принуждала себя сть, потомучто ей нужны были силы, и не позволяла себ плакать, потомучто слезы мшали ея бдительности. Она ходила за больнымъ, выжидала и молилась, молилась съ полнйшимъ самозабвеніемъ, съ сознаніемъ единственно того, что Богъ всемогущъ и что тотъ, кого, она такъ горячо любитъ, нуждается въ его всесильной помощи.

День и ночь, лт няя ночь, какъ-будто слились для, нея въ одно. Она позабыла о часахъ въ темной, безмолвной комнат. Однажды утромъ она была вызвана изъ комнаты хозяйкою гостиницы. Мистриссъ Морганъ стояла на цыпочкахъ, въ темномъ коридор, куда выходила дверь спальной.

— Она прихала! шепнула она Руфи, вся взволнованная и совершенно позабывъ, что та вовсе не знала о письм, отправленномъ къ мистриссъ Беллингемъ.

— Кто прихллъ? спросила Руфь.

Ей мелькнула мысль о мистриссъ Мезонъ, но она услыхала съ гораздо большимъ, хотя и не столь опредленнымъ страхомъ, что то была мать Беллингема, о которой онъ всегда говорилъ какъ объособ, мнніемъ которой онъ дорожилъ боле всякаго другого.

— Что мн длать? Она на меня разсердится? спрашивала Руфь, снова впадая въ свою дтскую зависимость отъ другихъ и чувствуя, что даже мистриссъ Морганъ способна нкоторымъ образомъ защитить ее отъ мистриссъ Беллингемъ.

Но та сама была несовсмъ спокойна. Нравственность ея сильно страдала при мысли, что такая знатная, настоящая леди узнаетъ, что она способствовала связи между ея сыномъ и Руфью. Она была вполн расположена поощрять инстинктивное желаніе Руфи скрываться отъ глазъ мистриссъ Беллингемъ, желаніе, возраставшее въ двушк отъ какого-то неопредленнаго сознанія за собою вины, а еще боле отъ всего что она слышала о суровомъ характер этой леди. Мистриссъ Беллингемъ завладла комнатою сына, будто не подозрвая, что тамъ только-что передъ тмъ жило другое бдное созданіе, а Руфь между тмъ поспшила скрыться въ одну изъ не занятыхъ комнатъ, и тамъ, оставшись одна, дала наконецъ волю своему сдержанному отчаянію и разрыдалась самымъ горькимъ, самымъ безнадежнымъ образомъ. Утомясь отъ долгихъ заботъ и отъ слезъ, она прилегла на кровать и заснула. Такъ прошолъ день.

Руфь все спала и никто о ней не думалъ и не заботился. Она проснулась поздно вечеромъ и первымъ чувствомъ ея былъ упрекъ себ за то, что проспала такъ долго. Ей все еще казалось, что на ней лежитъ отвтственность. Въ комнат уже смеркалось, Руфь выждала пока смерклось совершенно и сошла къ мистриссъ Морганъ.

— Можно ли войти? спросила она за дверью.

Дженни Морганъ трудилась надъ іероглифами, которые она называла своими счетами. Она отвтила довольно рзко, но все же это было позволеніе войти, и Руфь съ благодарностью воспользовалась имъ.

— Скажите мн пожалуста что съ нимъ? Какъ вы думаете, могу ли я пойти къ нему?

— Нтъ, нтъ, никакъ. Ужь теперь и Нестъ не сметъ входитъ туда убирать комнату, мистриссъ Беллингемъ привезла свою собственную служанку, да кром того бывшую няньку и лакея мистера Беллингема, цлую свору слугъ, а ужь багажа,— безъ конца. Имъ везутъ сюда походныя кровати и докторъ придетъ завтра изъ Лондона, какъ-будто худы для нихъ мои пуховики, да мистеръ Джонсъ. Нтъ, теперь ужь никого изъ насъ не пустятъ къ больному,— нечего и думать.

Руфь вздохнула.

— Каковъ он? спросила она, помолчавъ.

— Да чтоже я вамъ право скажу, когда меня къ нему не пускаютъ? Мистеръ Джонсъ сказалъ, что сегодня вечеромъ долженъ быть переломъ, но не думаю, чтобы это было такъ: вдь всего четвертый день что онъ боленъ, а гд же слыхано, чтобы переломъ приходилъ въ четный день? Это всегда бываетъ на третій, на пятый, на седьмой, или вотъ эдакъ. Вотъ помяните мое слово, что переломъ наступитъ завтра вечеромъ и вся честь останется за ихъ важнымъ, лондонскимъ докторомъ, а нашего честнаго мистера Джонса,— въ сторону. Не думаю я однако, чтобы кончилось добромъ. Джелертъ недаромъ такъ воетъ. Боже ты мой! что съ нею? Что это съ вами? всегда такая твердая, а тутъ вдругъ надаетъ мн на руки!

Рзкій голосъ ея привелъ въ сознаніе Руфь, ошеломленную ея словами. Она сла, не говоря ни слова, вся комната шла кругомъ передъ ея глазами. Ея блдность и слабость внушили жалость мистриссъ Морганъ.

— Вы кажется и чаю не пили. Да, право, такъ, эти двки ни о чемъ не подумаютъ.

Она энергически дернула за звонокъ, и не дожидаясь его дйствія, вышла за двери и громко крикнула поваллійски, отдавая приказанія Нестъ, Гуенъ и еще тремъ-четыремъ грубымъ, честнымъ и грязнымъ служанкамъ.

Он принесли для Руфи чай, очень вкусно сервированный по понятіямъ, господствовавшимъ въ этомъ гостепріимномъ, но незатйливомъ дом. Къ чаю было подано столько яствъ, что это обиліе скоре возбуждало отвращеніе, нежели апетитъ. Но доброта, съ которою ласковая, краснощокая служанка уговаривала Руфь покушать и выговоры мистриссъ Морганъ за то, что она не прикоснулась къ жаренымъ тартинкамъ (для которыхъ по собственному распоряженію хозяйки не пожалли масла), оказали ей боле пользы, нежели самый чай. Она стала надяться и нетерпливо ждать утра, когда надежда ея могла осуществиться. Напрасно говорили ей, что комната, гд она провела день, находилась къ ея услугамъ, она не сказала ни слова, но не ложилась въ эту ночь, когда ршался вопросъ о жизни и смерти. Она стремилась душою въ комнату больного, пока не утихло все въ шумномъ дом, прислушиваясь къ бготни около этой недоступной для нея комнаты, и къ повелительнымъ, хотя сдержаннымъ до шопота голосамъ, требовавшимъ то того, то другого. Потомъ все стихло. Полагая, что вс заснули, кром сидльщиковъ у больного, Руфь проскользнула въ коридоръ. На противоположной стн его находились два окна, проложенныя въ толстой, каменной стн, на подоконникахъ стояли горшки съ геранью, которая разрослась густо и безыскуственно и заслонила свтъ. Ближайшее къ комнат Беллингема окно было отворено и ночной втерокъ врывался въ него теплою, ароматическою струею, не нарушавшею общей тишины. Время было лтнее и по ночамъ не темнло до мглы, свтъ только померкалъ и предметы теряли свои краски, но формы ихъ оставались ясными для глазъ. Продолговатая форма блднаго, испещреннаго тнями свта лежала на гладкой стн, противъ оконъ, тни обозначали формы растенія, казавшіяся тутъ граціозне чмъ въ дйствительности. Руфь пробиралась тамъ гд не было свта. Она сла на полу у самой двери, вся душа ея перешла въ слухъ, но все оставалось тихо, только сердце ея билось сильнымъ, тяжолымъ и мрнымъ стукомъ молотка. Ей хотлось бы остановить этотъ рзкій, несмолкаемый стукъ. Ей послышался шелестъ шолковаго платья и подумалось, что не слдовало бы носить такое въ комнат у больного. Вс ея мысли до такой степени сосредоточились на забот о немъ, что она чувствовала тоже что и онъ. Шелестъ произошолъ вроятно отъ какого-нибудь движенія сидлки при больномъ, потомучто вслдъ за этимъ снова наступала мертвая тишина. Легкій втерокъ проносился въ горы, пролеталъ съ протяжнымъ, отдаленнымъ воплемъ между ихъ извилинами, и теряясь въ нихъ, боле не возвращался. А сердце Руфи все стучало. Тихо, какъ видніе, поднялась она съ мста и подошла къ открытому окну, пробуя отвлечься отъ нервнаго прислушиванья къ этому вчно-повторяющемуся звуку. Вокругъ, подъ тихимъ небомъ, подернутымъ скоре туманомъ, чмъ облакомъ, возставали высокіе, темные силуэты горъ, запиравшихъ селеніе какъ гнздо. Они стояли подобно исполинамъ, подобно торжественнымъ сторожамъ на рубеж земли и времени. Тамъ и сямъ круглая, черная тнь напоминала Руфи какое-нибудь ущелье, гд она бродила съ милымъ, среди солнца и веселья. Ей подумалось, что природа эта, какъ очарованная, заснула въ вчномъ счастьи и поко, что въ такую прелестную страну не должно бы закрадываться ни горя, ни страданій: все это должно бы исчезать передъ лицомъ величественныхъ, горныхъ стражей. Но теперь она узнала, что земля не иметъ ограды, которая охраняла бы ее отъ смерти. Какъ молнія слетаетъ она съ неба, и въ домъ, охраняемый горами, и въ городской чердакъ, и во дворецъ, и въ хижину.

Къ дому примыкалъ садъ, днемъ довольно красивый, потомучто въ грязи, гд онъ былъ разведенъ, все отлично всходило и цвло, несмотря на недостатокъ ухода. Блыя розы всю ночь блли на темныхъ кустахъ, красныя терялись въ тни. Между садомъ и горами разстилался зеленый лугъ, Руфь всматривалась въ срую тьму, пока привыкшій глазъ ея не сталъ отличать вс контуры предметовъ. Послышалось щебетанье маленькой, безпокойной птички, заявлявшей свою безсоницу изъ гнзда, скрытаго въ плющ, разросшемся по стнамъ дома, но мать прикрыла ее теплыми крылышками и птичка умолкла. Вскор однако многія птички, почуявъ приближеніе зори, начали перепархивать и громко щебетать въ листьяхъ. На самомъ горизонт образовалось изъ тумана серебристое облачко, повисшее на краю неба, потомъ это облачко растянулось въ бловатыя хлопья и вдругъ побагровло, горныя вершины вознеслись къ нему подъ снь Бога. Багряное, огненное солнце словно выскочило на горизонтъ и тотчасъ раздался радостный хоръ тысячи птицъ, и съ земли понесся тихій, таинственный гулъ, шопотливый втеръ вышелъ изъ своей засады по ущельямъ и разслинамъ горы и пронесся по зашумвшей трав и по деревьямъ, будя почки цвтовъ къ жизни настоящаго дня.

Руфь вздохнула легче, видя что ночь миновала: вскор неизвстность должна была кончиться и приговоръ, каковъ бы онъ ни былъ, къ жизни или къ смерти, долженъ былъ быть узнанъ. Руфь становилась больна отъ тоскливаго ожиданія, она была почти готова войти въ комнату и узнать истину. Но тутъ ей послышалось движеніе, оно не было ни громкимъ, ни быстрымъ какъ при какомъ-нибудь особенномъ случа, потомъ снова все стихло. Руфь сидла свернувшись на полу, прислонивъ голову къ стн и обвивъ руками колна. Она продолжала прислушиваться. Между тмъ больной благополучно пробудился отъ долгаго, крпкаго и благотворнаго сна. Мать его просидла всю ночь подл его постели и теперь только впервые перемнила положеніе, она ршилась даже дать потихоньку нкоторыя приказанія старой кормилиц, все время дремавшей въ кресл на-готов къ исполненію приказаній своей госпожи. Мистриссъ Беллингемъ подошла на цыпочкахъ къ двери, сердясь на себя за то, что ея отяжелвшіе, усталые члены производили легкій шумъ. Она чувствовала непреодолимую потребность выйти на нсколько минутъ изъ этой комнаты, гд провела безсонную ночь. Она видла, что кризисъ миновалъ и душевное облегченіе заставило ее почувствовать утомленное и раздражонное состояніе тла, остававшееся незамченнымъ все время, пока она находилась въ тревожномъ ожиданіи.

Она тихо отворила дверь въ коридоръ. Руфь вскочила на ноги при первомъ скрип замка. Губы ея стиснулись и онмли отъ бросившейся въ голову крови, казалось ей не выговорить ни слова. Она стояла прямо передъ мистриссъ Беллингемъ.

— Что съ нимъ, скажите мн?

Въ первую минуту мистриссъ Беллингемъ была поражена этимъ блымъ видніемъ, будто выросшимъ изъ пола. Но быстрый, надменный умъ ея въ мигъ сообразилъ дло. Это та самая женщина, которая увлекла въ развратъ ея сына, помшала ея любимому плану женить его на миссъ Донкомбъ, мало того, это настоящая причина его болзни и ея горькой, тоскливой тревоги, это смертельная опасность для него въ настоящее время. Если мистриссъ Беллингемъ когда-нибудь провинилась въ невжливости, не отвчая на вопросы, то это въ настоящемъ случа. Съ минуту она колебалась не пройти ли ей молча. Но Руфь ждала и повторила вопросъ:

— Скажите мн, ради-бога, что съ нимъ? будетъ ли онъ живъ?

Мистриссъ Беллингемъ подумала, что если она не отвтитъ, то пожалуй эта отчаянная женщина ворвется въ комнату.

— Онъ спалъ хорошо, ему лучше, выговорила она.

— Боже мой! благодарю тебя! прошептала Руфь, припадая спиною къ стн.

Этого было уже слишкомъ. Это жалкое созданіе сметъ благодарить Бога за спасеніе сына мистриссъ Беллингемъ, точно она ему не чужая, что сметъ обращаться за него къ Богу. Мистриссъ Беллингемъ устремила на нее холодный, презрительный взглядъ, который вонзился въ Руфь какъ ледяная стрла и заставилъ ее съ трепетомъ отодвинуться.

— Послушайте, милая, произнесла мистриссъ Беллингемъ: — если въ васъ сохранилось еще хотя сколько-нибудь чувства и приличія, то надюсь, вы не станете покушаться войти въ эту комнату.

Она остановилась на минуту, ожидая отвта и почти увренная, что съ нею станутъ спорить. Но она худо понимала Руфь. Она не подозрвала доврчивой чистоты ея сердца. Руфь заключила, что все будетъ благополучно, если Беллингемъ останется живъ. Когда она ему понадобится, то онъ спроситъ о ней, пришлетъ за нею, будетъ тоскливо звать ее, пока все не уступитъ его упорному желанію. Въ настоящую минуту, думала она, онъ вроятно еще слишкомъ слабъ чтобы узнавать кто вокругъ него находится, хотя для нея было бы величайшимъ блаженствомъ хлопотать около него и прислуживать ему, но въ эту минуту она помышляла не о себ, а о немъ. Она смиренно посторонилась, давая дорогу мистриссъ Беллингемъ.

Тутъ пришла на верхъ мистриссъ Морганъ. Руфь все еще оставалась у двери, къ которой ее будто что-то приковывало.

— Послушайте, миссъ, право не годится торчать все у двери, вдь это совсмъ не хорошо. Мистриссъ Беллингемъ очень сердится на это, если вс такъ будутъ гнваться, то мой домъ получитъ дурную славу. Вдь я вамъ отвела на ночь комнату, гд васъ никто не видлъ бы и не слышалъ, вдь я предупреждала васъ что за характеръ у мистриссъ Беллингемъ: — нтъ, нужно таки было сунуться ей на глаза! Не хорошо это, право не хорошо, не такой благодарности ожидала отъ васъ Дженни Морганъ.

Руфь, какъ пристыжонное дитя, пошла изъ коридора. Мистриссъ Морганъ послдовала за нею въ ея комнату, не переставая ворчать, потомъ, отведя по обыкновенію сердце самою жосткою бранью, прибавила смягченнымъ тономъ, уступая своей природной доброт:

— Будьте же доброе дитя, сидите вотъ тутъ. Немного погодя, я пришлю вамъ завтракъ и буду извщать васъ отъ времени до времени о здоровьи больного. Можете конечно пойти погулять, но только прошу васъ въ такомъ случа выйти боковою дверью. Эдакъ можетъ-быть избжимъ скандала.

Весь этотъ день и послдовавшіе за нимъ дни Руфь оставалась какъ плнница, въ отведенной ей комнат. Но по ночамъ, когда весь домъ погружался въ тишину, когда даже мышки, подобравъ крохи, быстро разбгались по норкамъ, Руфь тихонечко выходила изъ комнаты и подкравшись къ завтной двери, прижималась къ ней, въ надежд хотя услышать звукъ милаго голоса. По тону этого голоса она могла также врно сказать что чувствуетъ больной и какъ идетъ выздоровленіе, какъ и т кто находился подл него. Она мучилась желаніемъ еще однажды взглянуть на него, но разсудокъ поддерживалъ кое-какъ ея терпніе. Когда онъ настолько поправится, что будетъ выходить изъ комнаты, когда при немъ не будетъ никакихъ нянекъ, тогда онъ пришлетъ за нею и она раскажетъ ему какъ она была терплива изъ любви къ нему. Но даже съ надеждою, что все кончится такимъ образомъ, Руфь едва имла силы ждать. Бдное дитя! доврчивый умъ ея строилъ воздушные замки, высоко возносились они къ небесамъ, но это были только призраки.

ГЛАВА VIII

Если выздоровленіе Беллингема шло не довольно быстро, то это скоре слдовало приписать его болзненно-раздражительному воображенію, при большой слабости, нежели какимъ-либо неблагопріятнымъ симптомамъ. Онъ съ отвращеніемъ отворачивался при одномъ вид несовсмъ изящно приготовляемой въ этой гостиниц пищи, противной ему и при здоровьи. Напрасно увряли его, что Симпсонъ, горничная его матери, строго наблюдала за стряпнею. Онъ обижалъ ее, отыскивая что-нибудь отвратительное въ наивкуснйшихъ, по ея мннію, блюдахъ и внушая этимъ мистриссъ Морганъ несовсмъ ласковыя рчи, которыя впрочемъ мистриссъ Беллингемъ считала за лучшее пропускать мимо уха, пока сынъ ея не будетъ въ силахъ отправиться въ дорогу.

— Мн кажется, что теб сегодня получше, сказала она однажды, когда слуга подкатилъ больного на соф къ окну.— Завтра мы сведемъ тебя внизъ.

Онъ упалъ на спину въ нетерпливомъ отчаяніи. Въ это время доложили о призд доктора. Мистриссъ Беллингемъ спросила его ршительнаго мннія на счетъ возможности для ея сына пуститься въ дорогу. Выслушавъ такіе же настоятельные распросы отъ мистриссъ Морганъ, врачъ понялъ, что этого равно желаютъ и внизу и здсь, и не сталъ особенно противиться отъзду. Но уход доктора, мистриссъ Беллингемъ начала прокашливаться. Сыну ея издавна было знакомо это предисловіе, и онъ сталъ двигаться по соф съ нетерпливою скукою.

— Генри, мн нужно поговорить съ тобою насчетъ одной вещи, очень непріятной конечно, но сама эта женщина вынудила меня вмшаться въ дло. Ты долженъ понимать о чемъ говорю, не заставляя меня входить въ объясненія.

Мистеръ Беллингемъ нетерпливо отвернулся въ стн и взялся за книгу, чтобы скрыть свое лицо отъ матери, но она была слишкомъ взволнована для наблюденій.

— Я, съ моей стороны, продолжала она, желала чтобы это дло прошло насколько возможно помимо меня, хотя ты не можешь себ представить какъ протрубила о немъ мистриссъ Мезонъ. Весь Фордгемъ толкуетъ объ этомъ. Однако, я нахожу несовсмъ пріятнымъ и даже приличнымъ для себя допускать, чтобы такого рода особа находилась подъ одною кровлею со мною. Извини меня, Генри. Я жду твоего отвта.

— Руфь вовсе не такого рода, какъ вы думаете, вы къ ней несправедливы.

— Однако, мой милый, надюсь, что ты не станешь выдавать ее за образецъ добродтели!

— Нтъ, но я самъ увлекъ ее, я!

— Мы отложимъ разсужденія о томъ что и какъ довело ее до этого, произнесла мистриссъ Беллингемъ тономъ внушающаго достоинства, всегда оказывавшаго вліяніе на ея сына,— вліяніе, начавшееся съ дтства, и отъ котораго онъ уклонялся только въ увлеченіи страсти.

Онъ былъ теперь слишкомъ слабъ чтобы противорчить и уступалъ ей шагъ за шагомъ поле битвы.

— Такъ какъ ты мн не чужой, продолжала она, то я не хочу чтобы тебя осуждали, а изъ того что я видла въ одно только утро, я убдилась, что эта особа лишена не только всякаго стыда, но даже чувства обыкновеннаго приличія, и что она способна на вс дерзости.

— Что же вы видли? нетерпливо спросилъ Беллингемъ.

— А вотъ что: когда теб было очень худо, я просидла подл тебя всю ночь и поутру хотла выйти вздохнуть на свжій воздухъ, вдругъ передо мною явилась эта женщина и стала настаивать чтобы я съ нею говорила. Я должна была послать къ ней мистриссъ Морганъ, прежде чмъ вернуться къ теб въ комнату. Такой дерзости и безстыдства я еще не видывала!

— Руфь никогда не бывала ни дерзкой, ни безстыдной, она неопытна и могла оскорбить васъ по глупости.

Споръ утомилъ его и онъ жаллъ, что дло дошло до него. Съ той минуты какъ онъ узналъ подл себя свою мать, его стала безпокоить трудная задача его отношеній къ Руфи и всевозможные планы мелькали въ его ум, но онъ нашолъ такимъ утомительнымъ трудомъ обдумывать и соображать ихъ, что ршилъ отложить ихъ въ сторону до выздоровленія.

Но затрудненіе, въ которое поставила его связь съ Руфью, примшивало въ его ум, къ воспоминанію о ней, чувство досады и раскаянія, что онъ впутался въ это дло. Онъ желалъ бы никогда не встрчаться съ нею, но желалъ и этого съ тою томною лнью, съ какою желалъ и чувствовалъ все что не касалось непосредственно его ежедневнаго комфорта. Это стало для него самымъ затруднительнымъ, самымъ непріятнымъ дломъ. Впрочемъ несмотря на то, что Руфь была причиною его затрудненія, онъ не могъ слышать когда на нее клеветали, вроятно движенія его выразили это слишкомъ твердо, потомучто мистриссъ Беллингемъ тотчасъ же повела дло иначе.

— Я считаю лишнимъ спорить насчетъ характера этой двушки, но надюсь, что ты не станешь оправдывать свою связь съ нею, надюсь еще, что ты не до такой степени утратилъ чувство приличія, чтобы допустить чтобы мать, твоя оставалась подъ одною кровлею съ этою погибшею женщиною, рискуя безпрестанно встрчаться съ нею.

Она подождала отвта, но его не было

— Я спрашиваю тебя объ одномъ: прилично это или нтъ?

— Полагаю что нтъ, отвчалъ онъ мрачно.

— А я полагаю изъ твоего отвта, что по твоему мннію лучше всего было бы ршить затрудненіе такимъ образомъ: чтобы я ухала и оставила тебя съ твоею развратною спутницею.

Отвта попрежнему не было, но признаки нетерпнія и скуки возрастали. Всему этому виною была Руфь. Наконецъ мистеръ Беллингемъ заговорилъ:

— Вы не хотите помочь мн выйти изъ затрудненія. Я вовсе не желаю чтобы вы ухали и не намренъ платить оскорбленіями за вс ваши заботы обо мн. Руфь не въ такой степени заслуживаетъ осужденія какъ вы полагаете, это я говорю и повторяю, но я готовъ не видться съ нею боле, если вы научите меня какъ это сдлать, не поступая неблагородно. Только, прошу васъ, избавьте меня отъ всхъ этихъ дрязгъ, пока еще я такъ слабъ. Я совершенно отдаюсь въ ваши руки. Раздлайтесь съ нею какъ знаете, лишь бы это было сдлано какъ длаютъ порядочные люди, и чтобы я никогда боле не слыхалъ объ этомъ. Я не вынесу, дайте мн покоя, избавьте отъ нравоученій, пока я запертъ тутъ и ничмъ не могу развлечься отъ непріятныхъ мыслей.

— Положись на меня, милый Генри.

— Довольно, маменька: это прескверное дло и я не могу не винить себя въ немъ. Мн непріятно о немъ думать.

— Не будь слишкомъ строгъ къ себ и не упрекай себя, милый Генри, пока ты еще такъ слабъ. Ты хорошо длаешь, что раскаяваешься, но я, съ моей стороны, убждена, что эта женщина разставляла теб сти. Но, какъ ты говоришь, все должно быть сдлано прилично. Признаюсь, я была глубоко огорчена, услыхавъ объ этомъ дл, но съ той минуты какъ я увидла ее — ну, хорошо, оставимъ это, если теб не нравится. Благодарю Бога, что ты понялъ наконецъ свое заблужденіе.

Мистриссъ Беллингемъ посидла нсколько минутъ молча, о чемъ то раздумывая, потомъ послала за своимъ письменнымъ приборомъ и принялась писать. Сынъ ея пока безпокойно двигался въ нервномъ раздраженіи.

— Это дло замучитъ меня на смерть, отозвался онъ: — я не могу оторвать отъ него мысли.

— Ужъ предоставь мн, я такъ устрою что все будетъ хорошо.

— Нельзя ли намъ ухать отсюда ныньче вечеромъ? Въ другомъ мст меня это не такъ будетъ мучить, я боюсь опять увидться съ нею, меня пугаетъ сцена, а потомъ опять мн кажется, что я долженъ бы повидаться и объясниться съ нею.

— Ты не долженъ и помышлять объ этомъ, Генри, сказала мистриссъ Беллингемъ, испугавшись одной этой мысли. Скоре мы удемъ отсюда черезъ полчаса и попробуемъ перебраться къ ночи въ Пенъ-тре-Воласа. Теперь нтъ еще трехъ часовъ и намъ остается цлый вечеръ. Симпсонъ останется здсь и уложитъ остальныя вещи, а потомъ придетъ съ ними къ намъ. Мангональдъ и кормилица подутъ съ нами. Въ силахъ ли ты прохать двадцать миль, какъ ты полагаешь?

— Все на свт, только бы выйти изъ этого затрудненія. Мистеръ Беллингемъ сознавалъ, что ему не такъ слдовало бы поступить съ Руфью, хотя прямой долгъ его ни разу не представился его уму. Но ему представлялся случай выпутаться изъ этой дилеммы и избжать множества упрековъ, онъ хорошо зналъ, что мать его не скупая на деньги, обдлаетъ дло ‘прилично’, а онъ съ своей стороны можетъ во всякое время дать Руфи т объясненія, какія сочтетъ нужными. Такимъ образомъ онъ далъ на все свое согласіе и вскор даже нсколько развлекся отъ своей скуки, глядя на хлопотливыя приготовленія къ отъзду.

Все это время Руфь спокойно сидла въ своей комнат, убивая скучные, долгіе часы въ придумываніи всевозможныхъ сценъ свиданія. Комната ея выходила на дворъ и находилась во флигел, довольно далеко отъ главнаго корпуса дома, поэтому происходившіе въ дом хлопоты не могли возбудить въ ней подозрній. Впрочемъ, если бы даже до ея слуха и доходило хлопанье дверей, громкія распоряженія и стукъ экипажей, то и тогда ей не пришло бы въ голову подозрвать истины. Въ любви ея было слишкомъ много вры.

Былъ уже пятый часъ когда кто-то постучался къ ней въ дверь. Ей подали письмо, оставленное на ея имя мистриссъ Беллингемъ. Не безъ труда удалось этой леди удовлетворить себя изложеніемъ того что ей нужно было сказать, но наконецъ она написала слдующее:

‘Выздороввъ отъ жестокой болзни, сынъ мой, благодаря Бога, искренно созналъ порочность отношеній, въ которыхъ онъ жилъ съ вами. Чтобы исполнить его непремнное желаніе и избавить его отъ новаго свиданія съ вами, мы ршили оставить этотъ домъ, но передъ этимъ я хотла бы поощрить васъ къ раскаянію и напомнить вамъ, что не одинъ вашъ собственный грхъ ляжетъ вамъ на душу, но и грхъ всякаго молодого человка, какого вамъ удастся вовлечь въ развратъ. Буду молить Бога, чтобы вы снова обратились къ честной жизни и даю вамъ добрый совтъ, если вы еще не ‘умерли во смерти и во грх’, вступить въ какое-нибудь исправительное заведеніе. Сообразно съ желаніемъ моего сына, препровождаю къ вамъ въ этомъ пакет банковый билетъ въ пятьдесятъ фунтовъ.

Маргарита Беллингемъ.’

— Неужели это конецъ всему? Неужели онъ въ самомъ дл ухалъ? Руфь вскочила съ мста и повторила послдній вопросъ служанк, которая, догадываясь о содержаніи письма и любопытствуя узнать произведенный имъ эфектъ, медлила выходить изъ комнаты.

— Такъ точно, миссъ, экипажъ отъзжалъ отъ воротъ, когда я пошла къ вамъ. Вотъ вы еще увидите его на дорог въ Испити, если хотите взглянуть въ окно 24 No.

Руфь побжала за служанкою. Точно: экипажъ тихо катился по бловатой дорог, походя издали на ползущаго жука.

Она могла еще догнать его, она могла, могла еще сказать ему послднее прости, въ послдній разъ взглянуть на него и запечатлть въ сердц его образъ — нтъ, еслибы онъ увидалъ ее, онъ никогда, никогда бы ее не покинулъ. Вотъ что пришло ей въ голову. Она бросилась назадъ въ свою комнату, набросила чепецъ и бгомъ сбжала съ лстницы, придерживаясь дрожащею рукою за перила, она выбжала въ первую попавшуюся дверь, не заботясь о гнв мистриссъ Морганъ. Та была сильно раздражена строгими выговорами, которые сдлала ей узжая мистриссъ Беллингемъ и которыхъ не могла загладить щедрость платы. Къ этому прибавлялся дерзкій поступокъ Руфи, выбжавшей въ своей иступленной поспшности, не смотря на воспрещеніе, въ главную дверь.

Но Руфь была далеко, прежде нежели мистриссъ Морганъ успла кончить свою рчь. Руфь неслась по дорог, безъ сознанія, безъ мысли отъ захватывающей духъ быстроты Казалось жилы порвутся отъ біенія у нея въ сердц и въ вискахъ, но что за бда, лишь бы ей догнать карету. Это былъ какой-то кошмаръ, постоянно ускользавшій отъ самыхъ пламенныхъ желаній и усилій, постоянно уходившій дале и дале. Каждый разъ какъ карета показывалась, она была уже дале, но Руфь этого не замчала. Лишь бы только ей преодолть трудный подъемъ на нескончаемую гору. Оттуда она легко сбжитъ внизъ, и какъ она надялась, скоро догонитъ экипажъ. Во время бга она молилась съ какимъ-то дикимъ жаромъ: она молилась, чтобы ей было дано хотя однажды еще взглянуть на него, даже если бы она тутъ же, на мст должна была умереть. Это была одна изъ тхъ молитвъ, которымъ Богъ по милосердію своему не внемлетъ, молитва дикая, отчаянная. Какова бы она ни была, но Руфь вложила въ нее всю душу и повторяла ее, повторяла безъ конца.

Наконецъ волнистый, нескончаемый подъемъ былъ пройденъ, Руфь добралась до самой вершины и остановилась на голой широкой равнин, поросшей красновато-темнымъ верескомъ и терявшейся въ дали, въ лтнемъ вечернемъ туман. Вся дорога лежала передъ Руфью, но желаннаго экипажа, но желаннаго человка на ней уже не было. Въ этой пустын не было ни одного живого существа, только дикая горная коза спокойно паслась у дороги и по этому спокойствію можно было судить, что она давно уже позабыла о шум прохавшаго тутъ экипажа.

Руфь съ отчаяніи бросилась на траву возл дороги. Единственною надеждою для нея оставалось умереть и ей показалось, что она уже умерла. Она не могла думать, она могла только бредить. Врно жизнь есть одинъ страшный сонъ, отъ котораго Богъ по милосердію своему пробудитъ ее. Ей не въ чемъ было каяться: она не сознавала за собою ни грха, ни заблужденія, все что она знала, — это, что онъ ухалъ.

Наконецъ долго, долго спустя, она стала узнавать ровное движеніе ярко-зеленой стрекозы, хлопотливо кружившейся въ дикомъ тмин, потомъ музыкальную, мрную, волнистую дробь жаворонка, гд-то въ гнзд близь ея вересковаго ложа. Солнце уже низко сло, горячій воздухъ пересталъ парить еще боле горячую землю. Вдругъ Руфи пришла на память записка, которую она почти не дочитавъ, бросила на полъ.

— Можетъ я слишкомъ поторопилась, подумала она: — можетъ на другой страниц было приписано имъ нсколько словъ объясненія, а я въ слпомъ гор и не повернула ее. Пойду отыщу записку.

Она тяжело поднялась съ помятой травы, и въ первую минуту эта перемна положенія совершенно отуманила ее, такъ что она еле могла двигать ноги и шла медленно и шатаясь, но потомъ, осаждаемая и подстрекаемая напоромъ мысли, ускорила шагъ до быстроты, какъ-будто была возможность убжать, отъ смертельной тоски. Когда она сошла внизъ, въ долину, ей стали попадаться веселыя, беззаботныя трупы гуляющихъ, спокойно возвращавшихся домой, она видла улыбающіяся лица, слышала тихій смхъ и восклицанія, вызываемыя, красотою лтняго вечера.

Со времени приключенія съ маленькимъ мальчикомъ и съ его сестрою, Руль постоянно избгала встрчъ съ этими невинными — можно ли еще такъ назвать ихъ?— счастливцами.. Эта привычка, взявшаяся изъ грустной обиды, даже въ эту минуту не утратила на нее своей силы. Руфь остановилась отдохнуть и обернувшись, увидла толпу людей, выходившихъ съ боковой тропинки на большую дорогу. Руфь поспшно вошла въ калитку ближней изгороди и стала выжидать пока вс пройдутъ, чтобы незамтно пробраться въ гостиницу. Она сла на покатый дернъ подъ старымъ боярышникомъ, разросшимся за изгородью. Глаза ея были сухи и горли, она слышала какъ проходили веселые путники, слышала какъ прыгали деревенскіе ребятишки, сбжавшись на вечернія игры, она видла какъ отправлялись въ поля посл подойки небольшія черныя коровы. Казалось все жило въ эту пору на двор. Скоро ли-то міръ станетъ безмолвнымъ и темнымъ, сообразнымъ съ ея осиротлою, безнадежною душою? Какъ ни пряталась Руфь, но и тутъ ее не оставили въ поко. Ребятишки высмотрли ея засаду своими любопытными, проницательными глазами и сбжавшись со всей деревушки, столпились около изгороди. Кто-то посмле забрался за калитку и закричалъ: ‘Дай полпени!’ Другіе послдовали его примру и вокругъ низкаго пригорка, гд думала спрятаться утомленная Руфь, зашныряли безпокойныя созданія, хихикая и толкая другъ друга. Бдняжки! для нихъ не настала еще пора узнать что такое горе. Руфь хотла попросить ихъ оставить ее въ поко и не сводить окончательно съ ума, но все что они знали поанглійски было вчное: ‘дай полпени.’ Ей показалось, что жалости нтъ ни въ комъ на свт. Но въ ту минуту какъ ей пришло это сомнніе, какая-то тнь упала на ея платье, куда былъ устремленъ ея печальный взоръ. Она подняла глаза передъ нею стоялъ горбатый джентльменъ, котораго она уже видла дважды передъ тмъ. Онъ былъ привлеченъ шумомъ дтской толпы и спрашивалъ поваллійскіи о его причин, но недовольно сильный въ язык, чтобъ понять отвты дтей, онъ вошолъ въ калитку, куда он ему указывали. Тутъ ему представилась молодая двушка, привлекшая въ первый разъ его вниманіе своею чистою красотою, а во второй — особеннымъ случаемъ, давшимъ ему понять ея положеніе. Тутъ онъ увидлъ ее скорчившуюся какъ зврокъ, травимый собаками, съ дикимъ, отчаяннымъ взоромъ, который даже ея прелестному лицу придавалъ какую-то свирпость, увидлъ ее въ грязномъ, измятомъ плать, въ съхавшемъ чепц отъ безпокойныхъ движеній, которыя она длала лежа на трав, увидлъ онъ ее, бдную, покинутую бродягу, и сжалился надъ нею.

Какой-то божественный лучъ состраданія мелькнулъ въ его серьозныхъ и грустныхъ глазахъ, когда они встртились съ ея поднятымъ взглядомъ, и тронулъ окаменвшее сердце Руфи. Она продолжала глядть на него, будто воспринимая отъ него какую — то благотворную силу.

— Онъ покинулъ меня, сэръ! сказала она тихо и мрачно.— Онъ ухалъ, сэръ,— да, онъ ухалъ и бросилъ меня!

Прежде нежели онъ усплъ сказать ей что-нибудь въ утшеніе, она вдругъ залилась самыми горькими, самыми безнадежными слезами, какія когда-либо проливалъ человкъ. Горе, высказанное словами, приняло опредленную форму и живе поразило ея сердце, ея вопли и рыданія повернули ему душу, но не зная что можно было сказать ей въ утшеніе, онъ стоялъ передъ ней молча и сохраняя наружное спокойствіе, пока она предавалась всему порыву своего отчаянія. Но наконецъ она стихла отъ утомленія и впала въ какое-то отуплое молчаніе, тутъ она могла разслышать какъ онъ тихо сказалъ про себя:

‘О, Боже! умилосердись надъ нею!’

Руфь подняла на него глаза съ выраженіемъ смутнаго сознанія того что онъ сказалъ. Она глядла на него пристально и задумчиво, будто слова его задли въ ней какую-то тайную струну, и она прислушивалась теперь къ оставленному ею отголоску, такъ оно и было. Взглядъ ли его, полный состраданія, или сказанныя имъ слова, только они напомнили ей вдругъ о ея дтскихъ дняхъ, когда она сидла на колнахъ у матери, и въ эту минуту она сознавала только одно: страстное, болзненное желаніе вернуть эти дни.

Онъ подождалъ немного, частію оттого, что и самъ онъ былъ сильно потрясенъ этимъ случаемъ и видомъ обращоннаго къ нему грустнаго и блднаго личика, частію отъ инстинктивнаго сознанія, что въ этомъ случа необходимо самое кроткое терпніе. Но вдругъ она заставила вздрогнуть его, вздрогнувъ сама отъ остраго чувства страданія. Она вскочила на ноги и оттолкнувъ своего новаго друга, быстро выбжала изъ калитки въ поля. Онъ не могъ ходить также быстро какъ другіе, но на сколько могъ ускорилъ шагъ и послдовалъ за Руфью черезъ дорогу, въ каменистую поляну. Но проходя по ней своею нетвердою поступью, при вечернихъ сумеркахъ, онъ вдругъ споткнулся и упалъ на острый камень. Рзкая боль въ спин заставила его вскрикнуть, и въ эту минуту, когда и птицы и животныя стихли во сн и въ поко ночи, громкій и болзненный крикъ этотъ далеко отозвался по сторонамъ. Онъ поразилъ Руфь, бжавшую въ какомъ-то отчаянномъ забытьи, и заставилъ ее внезапно остановиться. Крикъ этотъ сдлалъ то чего не сдлали бы никакія убжденія: онъ заставилъ ее образумиться. Нжная душа ея оставалась все таже, даже въ эту минуту, когда ее казалось покинули вс добрые ангелы. Въ былое время она никогда не могла слышать или видть тлесныя страданія какого бы то ни было божьяго созданія, не стараясь облегчить ихъ, вотъ и теперь, когда она стремилась къ страшной, преступной смерти, до нея доносится крикъ страданія и разомъ останавливаетъ ея дикій бгъ и заставляетъ обернуться, ища страждущаго.

Онъ лежалъ среди блыхъ каменьевъ, не имя силы двинуться, но боле страдая отъ мысли, что это несчастное паденіе помшало ему поспть спасти Руфь, нежели отъ причиненной ему имъ боли. Какое глубокое чувство благодарности овладло имъ, когда онъ увидлъ, что блая фигура остановилась, стала прислушиваться и медленно повернула назадъ, будто ища чего-то потеряннаго. Онъ едва могъ говорить и снова издалъ крикъ, похожій на стонъ, несмотря на невыразимую радость его сердца. Руфь поспшно приблизилась.

— Я расшибся, не покидайте меня, выговорилъ онъ.

Его слабая и нервная организація не вынесла избытка ощущеній и онъ лишился чувствъ. Руфь побжала къ маленькому, горному ручью, который журчаньемъ манилъ ее за минуту передъ тмъ искать забвенія въ глубокомъ пруду, куда онъ сбгалъ. Она на брала въ руки свжей, холодной воды и донеся ее до лежавшаго, спрыснула ему лицо и привела его этимъ въ чувство. Онъ однако продолжалъ молчать, придумывая съ чего бы начать, чтобы склонить ее послушаться его совтовъ. Но въ эту минуту она сама кротко спросила его:

— Получше ли вамъ, сэръ? вы очень ушиблись?

— Нтъ, не очень, теперь мн лучше. Быстрая ходьба причиняетъ мн внезапную слабость въ спин и вроятно я упалъ при этомъ на какой-нибудь камень. Я скоро встану, надюсь, что вы поможете мн дойти до дому.

— О конечно! Можете вы теперь идти? Я боюсь, что вамъ не хорошо долго лежать на трав: тутъ очень росисто.

Ему такъ хотлось исполнить поскоре ея желаніе и не дать ей оторваться отъ него мыслію, что онъ тотчасъ же повернулся, пробуя встать. Боль была жестокая и Руфь это замтила.

— Не торопитесь же, сэръ, вдь я могу подождать.

Тутъ въ ум ея мелькнуло воспоминаніе о томъ дл, которое ей пришлось отложить, но немногія, простыя слова, которыми они успли обмняться, какъ-будто пробудили ее отъ бреда. Она сла на землю подл своего товарища, и закрывъ лицо руками, принялась неутшно и горько плакать. Она позабыла о его присутствіи, но помнила только, что кто-то ждетъ отъ нея ласки и помощи, что она нужна на свт и не должна такъ опрометчиво покидать его. Это сознаніе не уяснялось въ ней въ опредленную мысль, но оно овладло ею и мало-помалу смягчило ея ожесточеніе.

— Не можете ли помочь мн теперь встать? спросилъ онъ немного погодя.

Руфь молча помогла ему подняться, потомъ взявъ подъ руку, осторожно повела его по бархатнымъ тропинкамъ, гд росъ между каменьями короткій и мягкій мохъ. Выйдя на большую дорогу, они тихо шли при лунномъ свт. Онъ указывалъ ей легкимъ движеніемъ руки наиболе уединенные проулки, которыми можно было пройти къ его квартир надъ лавочкою, длая это, онъ думалъ о ней, онъ понималъ какъ ей тяжело будетъ увидть освщонныя окна гостиницы. Подходя къ открытой двери своего дома, онъ тяжело оперся на ея руку.

— Войдите, сказалъ онъ, не оставляя ея руки, но въ тоже время боясь придерживать ее, чтобы Руфь именно по этому не вырвалась и не убжала.

Они тихо вошли въ небольшую комнату за лавкою. Добродушная хозяйка, по имени мистрносъ Гогсъ, поспшно зажгла свчи и наши новые знакомцы могли взглянуть другъ другу въ лицо. Горбатый джентльменъ былъ очень блденъ, но на лиц Руфи казалось будто уже налетла тнь смерти.

ГЛАВА IX

Мистриссъ Гогсъ суетилась вокругъ нихъ съ добродушными восклицаніями то на ломаномъ англійскомъ, то на сродномъ ей валлійскомъ нарчіи, звучавшемъ у нея также музыкально какъ русское, или итальянское. Мистеръ Бенсонъ, это было имя горбатаго джентльмена, лежалъ на соф, погружонный въ думы, пока мистриссъ Гогсъ хлопотала съ разными приготовленіями для облегченія его боли. Онъ жилъ у нея третій годъ кряду, и она знала и любила его.

Руфь стояла у небольшого, полукруглаго окна и глядла на дворъ. Мимо мсяца, по глубокому голубому небу неслись широкія, разорванныя тучи, будто гонимыя какимъ-нибудь духомъ бурь. Но не тутъ ждало ихъ дло, сборный пунктъ для нихъ лежалъ на востокъ, за безконечною далью, и туда-то неслись они, погоняя другъ друга надъ безмолвною землею. То черныя, то серебристо-блыя по прозрачнымъ краямъ, то пропуская какъ лучъ надежды, въ черный центръ свой, блдный свтъ мсяца, то снова растягиваясь въ серебряныя линіи, или снова сгущаясь въ непроницаемую мглу, ползли он вверхъ и исчезали за неподвижными горами. Он неслись но тому самому направленію, куда бжала и стремилась Руфь въ тотъ вечеръ, он вскор пройдутъ, въ своемъ быстромъ бг, надъ тою точкою земли, гд можетъ-быть спитъ въ эту минуту (весь міръ ея), а можетъ и не спитъ, можетъ быть думаетъ о ней. Въ ум у нея также была буря, которая рвала и путала ея планы въ такія же странныя и причудливыя формы, какія были передъ нею на неб. Если бы подобно имъ она могла понестись по ночному небу и догнать его!

Мистеръ Бенсонъ видлъ выраженіе ея лица и отчасти понялъ его. Онъ видлъ ея взглядъ, стремившійся въ свободное, широкое небо и подумалъ, что ее опять манитъ къ себ водяная сирена. У него въ ушахъ все еще журчала ея губительная псня. Онъ подозвалъ Руфь, моля Бога чтобы слабый голосъ его былъ услышавъ.

— Милая моя леди, мн бы нужно о многомъ поговорить съ вами, а Богъ отнялъ у меня силы именно теперь, когда он мн боле всего нужны. Гршу я, говоря это, но умоляю васъ во имя Бога, потерпите здсь только до завтрашняго утра.

Онъ глядлъ на нее, но лицо ея было неподвижно, и она молчала. Она не была въ силахъ отказаться до утра отъ своей надежды на избавленіе.

— Боже! помоги мн! тоскливо произнесъ онъ: — ее не трогаютъ мои слова, и онъ упалъ на подушки, не выпуская ея руки. И точно, слова его не коснулись ея слуха. Въ душ ея бушевала буря, наполняя умъ ея убжденіемъ, что она отверженное созданіе. На священныя слова ‘во имя Бога’, гордо отвчалъ ликовавшій надъ нимъ побду демонъ: — какое мн дло до Бога?

Мистеръ Бенсонъ раздумывалъ объ умиротворяющемъ вліяніи религіи, вліяніи, которому подчинялось его собственное сердце, но тутъ онъ нашолъ его безсильнымъ. Тайный голосъ шепнулъ ему иное.

— Я требую во имя вашей матери, началъ онъ: — жива ли она или нтъ, чтобы вы не уходили отсюда, пока я не буду въ силахъ переговорить съ вами.

Руфь опустилась на колна въ ногахъ у софы и зарыдала. Слова его дошли до ея сердца, и онъ не ршился продолжать. Наконецъ онъ сказалъ:

— Я знаю, что вы не уйдете — вы не можете уйти когда я прошу васъ ея именемъ. Вы не уйдете, нтъ?

— Нтъ, прошептала Руфь и въ сердц у нея сдлалась страшная пустота: она отказалась отъ послдней надежды. Она казалась теперь спокойною, ей уже не къ чему было стремиться.

— Теперь вы сдлаете то что я вамъ скажу, произнесъ онъ кротко, но тмъ безсознательно-увреннымъ тономъ, какимъ говорятъ, найдя тайную силу подчинять себ умъ другого человка.

Руфь тихо сказала: ‘да’. Она была побждена.

Мистеръ Бенсонъ кликнулъ мистриссъ Гогсъ и та тотчасъ явилась изъ смежной лавочки.

— У васъ есть мн кажется свободная комната, гд спитъ ваша дочь. Я убжденъ, что въ позволите вотъ этой леди переночевать тамъ сегодня, я сочту это за величайшее одолженіе. Будьте такъ добры, отведите ее туда. Подите, дитя мое. Я твердо полагаюсь на ваше слово не уходить отсюда не переговоривъ со мною.

Онъ умолкъ, но поднимаясь на ноги чтобы исполнить его волю, Руфь взглянула сквозь слезы ему въ лицо. Губы его шевелились въ нмой, горячей молитв, она поняла, что онъ молится за нее.

Онъ не могъ заснуть въ эту ночь, хотя спокойное положеніе облегчило его боль. Передъ нимъ, какъ въ бреду, развертывались возможныя въ будущемъ событія, принимая самыя странныя и причудливыя формы, онъ видлъ Руфь во всхъ видахъ и мстностяхъ, обращался въ ней со всмъ что только могъ придумать наиболе способнаго тронуть ее и расположить къ раскаянію и добродтели. Подъ утро онъ заснулъ, но и сны его были полны той же мысли: онъ хотлъ говорить, но звукъ не давался его голосу, а она бжала, бжала безъ остановки къ черному, глубокому пруду.

Но виднія стушевались въ глубокомъ сн. Мистеръ Бенсонъ былъ пробужденъ стукомъ въ дверь, какъ-будто уже повтореніемъ слышаннаго имъ сквозь сонъ.

То была мистриссъ Гогсъ. Она вошла при первомъ слов позволенія.

— Ахъ, сэръ, вдь молодая-то леди кажется очень больна, не пойдете ли вы со мною къ ней.

— Чмъ она больна? спросилъ онъ, сильно встревоженный.

— Какъ-будто совсмъ спокойна, сэръ, но мн кажется, что она ужь умираетъ, вотъ что, сэръ.

— Ступайте, я сейчасъ приду, отвтилъ онъ, у него замерло сердце.

Не прошло минуты какъ онъ уже стоялъ вмст съ мистриссъ Гогсъ у постели Руфи. Она лежала неподвижно какъ умершая, глаза были закрыты и на блдное лицо легла печать страданія. Она молчала, пока они говорили, хотя немного спустя имъ показалось, что она силится что-то сказать, но у нея не было силъ и она лежала нма и безъ движенія. На ней было все ея платье, какъ было наканун, кром чепца, хотя добрая и внимательная мистриссъ Гогсъ припасла ей ночной нарядъ, лежавшій на маленькомъ комод, который служилъ туалетомъ. Мистеръ Бенсонъ протянулъ руку чтобы пощупать ея слабый, лихорадочный пульсъ, и когда опустилъ ея руку, она тяжело упала на постель, какъ-будто членъ уже безжизненнаго тла.

— Вы давали ей чего-нибудь пость? заботливо спросилъ онъ у мистриссъ Гогсъ.

— Какъ же, я ей предлагала все что нашлось въ дом повкусне, но она только головкой своей хорошенькой покачала и попросила меня дать ей не больше какъ стаканъ воды. А я, вмсто того, принесла ей молочка, только право ей кажется больше хотлось воды. Но ужь чтобы не капризничать, она напилась молока.

Говоря это, мистриссъ Гогсъ искренно плакала.

— Когда призжаетъ сюда докторъ?

— Да онъ каждый день бываетъ тутъ по сосдству, въ гостиниц-то вдь столько призжихъ.

— Я схожу за нимъ. А вы потрудитесь какъ-нибудь раздть ее и уложить въ постель. Откройте настежъ окно, чтобы воздухъ входилъ, если у нея ноги холодныя, то положите къ нимъ кувшины съ теплою водою.

Доказательствомъ истинной, христіанской любви, свойственной этимъ двумъ натурамъ, было то, что въ ум ихъ ни разу не мелькнулъ ропотъ на то, что судьба бросила имъ на руки это бдное, молодое созданіе. Напротивъ того, мистриссъ Гогсъ называла это ‘благословеніемъ’.

ГЛАВА X

Въ гостиниц въ эту пору все кипло жизнію и дятельностью. Мистеру Бенсону пришлось долго прождать въ маленькой коморк мистриссъ Морганъ и терпніе его подверглось сильному испытанію. Наконецъ она явилась къ нему и стала слушать въ чемъ дло.

Чтобы ни толковали о недостатк уваженія, отдаваемаго людьми добродтели, если она не соединена съ богатствомъ и блестящимъ положеніемъ, но я скоре того мннія, что истинная и прямая добродтель всегда снискиваетъ себ наконецъ награду въ уваженіи и вниманіи тхъ людей, уваженіе которыхъ иметъ какую-нибудь цну. Конечно уваженіе къ добродтели проявляется не въ томъ же вид, въ какомъ оно проявляется передъ чистосвтскими преимуществами, не въ низкопоклонств и не лести, но добродтель, лишь бы только была чистая, прямая и безсознательная въ самой себ добродтель,— иметъ то дйствіе, что будитъ лучшія и благороднйшія качества въ сердцахъ другихъ людей и неотразимо привлекаетъ ихъ къ себ.

Въ настоящемъ случа мистеру Бенсону было уже никакъ не до вншнихъ выраженій почтенія, да и мистриссъ Морганъ не имла на это времени, однакоже брови ея тотчасъ раздвинулись и размашистые жесты укротились, лишь только она увидла кто ее ждетъ. Мистеръ Бенсонъ былъ хорошо извстенъ въ селеніи, гд онъ уже не первый годъ проводилъ лтніе мсяцы, постоянно останавливаясь въ лавочк и рдко тратя шилингъ въ гостиниц.

Мистриссъ Морганъ выслушала его, для нея — терпливо.

— Мистеръ Джонсъ придетъ сегодня вечеромъ. Но на что это похоже, что вы безпокоитесь для такой, какъ она. Вчера мн было некогда, но я такъ и подумала, что дло должно быть худо, когда Гуинъ сказала мн, что постель этой миссъ осталась нетронутою. Они таки порядкомъ спшили убраться отсюда, хоть джентльмену-то вовсе еще не годилось бы пускаться въ дорогу по моему разумнію. Такъ оно и вышло: Уильямъ Уиннъ, почтальонъ, говоритъ, что мистеръ Беллингемъ утомился прежде чмъ они дохали до Пенъ-тре-Возаса, онъ полагаетъ, что они пробудутъ тамъ два или три дня, прежде чмъ пустятся дале. Какъ бы тамъ ни было, а служанка ихъ отправляется къ нимъ туда же со всмъ багажемъ ныньче утромъ, теперь помню, Уильямъ говорилъ, что они дождутся ея. Вотъ вы написали бы имъ, мистеръ Бенсонъ, да извстили въ какомъ положеніи эта миссъ.

Совтъ былъ добрый, хоть и непріятный, дала его особа, отличавшаяся здравымъ смысломъ безо всякихъ утонченностей, привыкшая не задумываться ни передъ чмъ и быстро ршаться. Она такъ не привыкла къ противорчіямъ, что прежде нежели мистеръ Бенсонъ собрался съ мыслями, она вынула изъ ящика своего бюро бумагу, чернила, перья, и положивъ все это передъ нимъ, пошла изъ комнаты.

— Оставьте записку вотъ тутъ на полк и будьте спокойны, что она будетъ отправлена съ ихъ служанкою. Отвтъ вамъ доставитъ почтальонъ, что повезетъ ее.

Она ушла, прежде нежели онъ усплъ настолько собрать свои разсянныя мысли, чтобы вспомнить, что онъ не иметъ даже понятія объ имени тхъ, кому сбирается писать. Досуги кабинета расположили его къ долгимъ размышленіямъ передъ всякимъ дломъ настолько же, насколько положеніе мистриссъ Морганъ, какъ хозяйки гостиницы, приучило ее быстро, не задумываясь принимать свои ршенія.

Однако совтъ ея, хотя хорошій во многихъ отношеніяхъ, въ другихъ былъ не совсмъ примнимъ. Конечно необходимо было дать знать о положеніи Руфи тмъ, кто считался ея друзьями, но разв люди, которымъ онъ готовился писать, были ей друзья? Онъ зналъ, что тутъ есть богатая мать и красивый, модный сынъ, онъ имлъ также настолько понятія объ обстоятельствахъ, чтобы мочь объяснить себ отчасти ихъ поступокъ съ Руфью, безпристрастный умъ его понималъ, что для матери было крайне тяжолымъ положеніемъ оставаться подъ одною кровлею съ женщиною, которая жила съ ея сыномъ въ такихъ отношеніяхъ какъ Руфь. Какъ же было ему теперь обратиться къ ней? Писать къ сыну было еще неумстне: это значило бы какъ-будто требовать, чтобы онъ возвратился. Но или мать или сынъ были единственнымъ путемъ къ роднымъ Руфи, которые разумется должны были быть извщены о ея положеніи.

Наконецъ онъ написалъ:

‘Миледи,

‘Я нахожусь вынужденнымъ написать вамъ, чтобы извстить васъ о положеніи молодой женщины (долгія соображенія), которая прибыла сюда съ вашимъ сыномъ и оставлена здсь одна вашимъ вчерашнимъ отъздомъ. Она лежитъ теперь въ моей квартир и по всмъ признакамъ въ весьма опасномъ положеніи. Смю выразить мое мнніе, что съ вашей стороны было бы весьма добрымъ дломъ позволить вашей двушк вернуться сюда и ходить за этою молодою особою, пока здоровье ея не возстановится настолько, чтобы ее можно было возвратить ея роднымъ, если сами они не явятся сюда за нею.

Остаюсь, миледи,
вашъ покорнйшій слуга
Т. Бенсонъ’

Записка была весьма неудовлетворительна по всмъ его соображеніямъ, но лучше онъ ничего не могъ придумать. Онъ спросилъ у продававшей служанки имя той леди, къ которой адресовалъ письмо и положилъ его на указанную полку. Потомъ онъ вернулся домой дожидаться прихода доктора и возвращенія почтальона. Съ Руфью не произошло никакой перемны: она продолжала лежать безъ сознанія, не шевелясь и чуть дыша. По временамъ мистриссъ Гогсъ смачивала ей ротъ какою-то влагою и за этимъ слдовало легкое, механическое движеніе губъ,— это былъ единственный признакъ жизни. Пришедшій докторъ покачалъ головою: ‘совершенное разслабленіе, вслдствіе сильнаго нервнаго потрясенія!’ Онъ предписалъ заботливый уходъ, ненарушимое спокойствіе и какія-то таинственныя лекарства, но въ тоже время объявилъ, что исходъ весьма и весьма сомнителенъ.

По уход доктора мистеръ Бенсонъ взялъ было свою валлійскую граматику и снова попробовалъ одолть сбивчивые законы словоизмненія, но это было тщетно, мысли его были поглощены борьбою со смертью молодого созданія, еще такъ недавно веселаго и прыгающаго.

Горничная и багажъ прихали поздно вечеромъ и письмо было отдано по назначенію. Оно было чрезвычайно непріятно для мистриссъ Беллингемъ. Хуже всего вотъ такія связи, гд нельзя предвидть послдствій: имъ конца нтъ. Тутъ являются всевозможныя претензіи и всякій считаетъ себя вправ соваться въ эти дла. Послать ея горничную? Но согласится ли еще Симпсонъ? Все это мистриссъ Беллингемъ говорила себ, читая письмо, потомъ, быстро повернувшись, она спросила свою любимую прислужницу, которая очень внимательно прислушивалась до тхъ поръ къ вырывавшимся у ея госпожи замчаніямъ:

— Симпсонъ, согласилась ли бы ты ходить за этою женщиною, какъ предлагаетъ этотъ, ну, кто онъ тамъ? (она взглянула на подпись) мистеръ Бенсонъ?

— Я? ну ужь нтъ, сударыня! отвтила горничная, драпируясь въ добродтель.— Надюсь, что вы этого и не потребуете отъ меня, посл того у меня не хватило бы духа и прикоснуться къ порядочной леди.

— Хорошо, хорошо, не бойся, я не могу обойтись безъ тебя. Кстати, исправь пожалуста шнурки у моего платья, здшняя служанка перепутала ихъ въ узлы и вс перервала вчера вечеромъ. Однако это очень непріятное дло! прибавила она, снова впадая въ раздумье по поводу Руфи.

— Съ вашего позволенія, сударыня, мн кажется я могу вамъ сказать кое-что, измняющее видъ этого дла. Если не ошибаюсь, вы изволили вложить банковый билетъ въ то письмо, что вы послали вчера этой миссъ?

Мистриссъ Беллингемъ утвердительно кивнула и горничная продолжала:

— Такъ видите ли, сударыня, я полагаю, что когда этотъ горбатенькій (его зовутъ мистеръ Бенсонъ) писалъ къ вамъ записку, то ни онъ, ни мистриссъ Морганъ не знали, что этой молодой особ были посланы деньги. Мы съ ихъ служанкой нашли ихъ на полу въ ея комнат, они валялись совсмъ незамтно, какъ простая бумажка. Вдь миссъ эта, говорятъ, бжала какъ сумашедшая, какъ узнала, что вы ухали.

— Если такъ, то ты права, это мняетъ все дло. Вдь это письмо есть не что иное, какъ тонкій намекъ на то, что слдовало бы нсколько обезпечить эту двицу, и это справедливо, только уже объ этомъ было подумано. Чтоже сталось съ деньгами?

— Извстно что, сударыня! и вы спрашиваете! Какъ только я нашла ихъ, то подняла и отдала мистриссъ Морганъ, сказавъ, что это для той миссъ.

— Такъ, хорошо! Есть у нея родные? Слышала ты когда-нибудь отъ Мезонъ? Можетъ имъ надо дать знать гд она находится?

— Мистриссъ Мезонъ говорила мн, сударыня, что эта миссъ сирота, иметъ опекуна, но совсмъ чужого и онъ отъ нея отказался, когда узналъ, что она убжала. А ужь сама-то мистриссъ Мезонъ какъ была огорчена! У нея даже истерика сдлалась, боялась какъ бы вы не подумали, что она худо глядла за нею и не отняли у нея своей практики. А она говоритъ, что тутъ ужь вовсе нтъ ея вины, потомучто эта миссъ всегда была очень бойкая, хвасталась своею смазливостью, сама про себя говорила, что какая она хорошенькая и все старалась попасть туда, гд ея прелести могли быть замчены, особливо въ одинъ вечеръ тянуло ее на балъ въ собраніе. Потомъ мистриссъ Мезонъ открыла, что она встрчалась съ мистеромъ Беллингемомъ въ дом у одной старухи, ворожеи, сударыня, которая жила въ самой скверной части города, гд все вотъ такая сволочь живетъ.

— Хорошо, довольно! строго сказала мистриссъ Беллингемъ, видя, что та уже слишкомъ далеко зашла въ своей болтовн и въ своемъ усердіи оправдать свою пріятельницу, мистриссъ Мезонъ, и очернить Руфь, позабывала, что тутъ же впутываетъ сына своей госпожи, которая по материнской гордости и представить себ не могла чтобы ея сынъ могъ хоть заглянуть въ ту часть города, гд непристойно бывать.

— Если у нея нтъ никого близкихъ и если она такая какъ ты описываешь, въ чемъ я и сама убдилась, то лучшее мсто для нея, какъ я уже и говорила, это исправительный домъ. На пятьдесятъ фунтовъ она можетъ прожить съ недлю и заплатить за дорогу, если она дйствительно не въ силахъ работать, потомъ по возвращеніи въ Фордгемъ, она можетъ обратиться ко мн, если пожелаетъ и я немедленно выхлопочу чтобы ее приняли.

— Какое счастье для нея, что она встртила такую леди, которая принимаетъ еще въ ней участіе посл всего что случилось!

Мистриссъ Беллингемъ потребовала свой письменный приборъ и торопливо набросала нсколько строкъ, чтобы отправить съ почтальономъ, уже готовымъ пуститься въ обратный путь.

Записка была слдующаго содержанія:

— ‘Мистриссъ Беллингемъ свидтельствуетъ почтеніе своему неизвстному кореспонденту, мистеру Бенсону, и позволяетъ себ увдомить его объ одномъ обстоятельств, вроятно неизвстномъ ему въ то время когда онъ писалъ письмо, которое она имла честь получить, а именно: что для обезпеченія несчастной молодой особы, о которой идетъ рчь въ письм мистера Бенсона, оставлена сумма въ пятьдесятъ фунтовъ. Она находится въ рукахъ мистриссъ Морганъ, точно также какъ и письмо мистриссъ Беллингемъ на имя молодой особы, гд первая предлагаетъ ей свое ходатайство о принятіи ея въ фордгемское исправительное заведеніе, какъ лучшій пріютъ для особы такихъ правилъ, которая своими поступками заставила отказаться отъ нея единственнаго, близкаго человка, оставшагося ей въ мір. Мистриссъ Беллингемъ повторяетъ свое предложеніе, предоставляя друзьямъ молодой особы уговорить ее къ представляющемуся ей исходу изъ ея положенія.

— Смотри, чтобы мистеръ Беллингемъ ничего не зналъ объ этой записк мистера Бенсона, прибавила мистриссъ Беллингемъ, вручая горничной это письмо для передачи почтальону. Онъ теперь такъ слабъ, что я уврена, это сильно раздражило бы его.

ГЛАВА XI

Мы знакомы теперь съ содержаніемъ записки, которая была вручена мистеру Бенсону уже вечеромъ, когда свжая тнь набрасывала покровъ свой на раскаленное небо. Прочитавъ ее, онъ снова взялся за перо и поспшно набросалъ нсколько строкъ, до ухода почты. По селенію уже раздавался звукъ почтальонова рога, предупреждавшаго чтобы письма были готовы, и счастье, что мистеръ Бенсонъ усплъ разсудить въ это долгое утро на что ему слдовало ршиться, въ случа полученія отвта врод того какой ему прислала мистриссъ Беллингемъ. Въ настоящей записк его говорилось вотъ что:

‘Милая Фэсъ,

‘Прошу тебя немедленно прихать сюда: я имю крайнюю надобность въ теб и въ твоемъ совт. Обо мн не безпокойся, я здоровъ. Объясняться не имю времени, но убжденъ, что ты не откажешь мн. Позволь надяться, что увижу тебя здсь никакъ не позже суботы. Ты знаешь какимъ способомъ я сюда прихалъ, это лучшій, какъ по дешевизн, такъ и по быстрот. Милая Фэсъ, но обмани моей надежды.

Любящій тебя братъ
Сорстанъ Бенсонъ.

P. S. Боюсь, достанетъ ли теб тхъ денегъ, что я оставилъ. Но не останавливайся за этимъ. Отнеси къ Джонсону моего Фачіолати, онъ дастъ теб за него взаймы, книга лежитъ въ третьемъ ряду, на нижней полк. Главное,— призжай.’

Отправивъ это письмо, онъ сдлалъ съ своей стороны все что могъ и послдовавшіе затмъ два дня прошли какъ въ однообразной дремот, наполненной ожиданіями, размышленіями и заботами около больной, прошли неоживляемые никакимъ новымъ событіемъ, до того однообразно что даже переходъ изо дня въ ночь не составлялъ перемны, тмъ боле, что въ ту нору стояли свтлыя, мсячныя ночи. Въ суботу утромъ явился отвтъ:

‘Любезный Сорстанъ,

Только-что получила твое необъяснимое приказаніе, какъ уже повинуюсь ему, чмъ подтверждаю мои права на имя Фэсъ {Faith, вра.}. Я явлюсь къ теб почти въ одно время съ этимъ письмомъ. Не могу не чувствовать нкотораго безпокойства и въ тоже время большого любопытства. Денегъ у меня довольно и это большое счастіе, потомучто Селли, какъ драконъ, сторожитъ твою комнату и скоре пустила бы меня идти всю дорогу пшкомъ, нежели дотронуться до малйшей изъ твоихъ вещей. Любящая тебя сестра,

Фэсъ Бенсонъ.’

Очень обрадовался мистеръ Бенсонъ, узнавъ, что сестра его вскор будетъ съ нимъ. Онъ съ дтства привыкъ полагаться на ея здравый смыслъ и быструю сообразительность. Онъ ршился отдать Руфь на ея попеченіе, такъ какъ ему было совстно употреблять во зло доброту мистриссъ Гогсъ, хлопотавшей день и ночь около больной, жертвуя своимъ временемъ. Онъ попросилъ ее посидть въ послдній разъ около нея, потомучто самъ похалъ встрчать сестру.

Телжка его спустилась шагомъ съ крутизны, ведущей къ Ландгу. Мистеръ Бенсонъ взялъ мальчика, чтобы довести багажъ сестры, когда она придетъ. Вскор они достигли до равнины у подошвы горы, гд мальчишка началъ плескаться въ свтлой зеркальной рк, а мистеръ Бенсонъ услся на большой камень, подъ тнь ольхи, разросшейся на берегу. Ему было отрадно снова дышать чистымъ воздухомъ, вдали отъ сценъ, наводившихъ его, вс эти три дня, на такія тяжолыя мысли. Онъ во всемъ видлъ теперь новыя красоты, отъ голубыхъ горъ, блиставшихъ вдали солнечнымъ свтомъ, до мирной, зеленой долины, гд онъ сидлъ въ прохлад тни. Даже кайма бловатыхъ кремней, облегавшая воду, имла среди всего этого какую-то чистую красоту. Мистеръ Бенсонъ чувствовалъ себя спокойне духомъ, нежели вс эти дни. Теперь онъ раздумывалъ о томъ какую странную исторію предстоитъ ему расказать сестр, чтобы объяснить настоятельный призывъ ея къ себ. Онъ вдругъ оказывается единственнымъ другомъ и покровителемъ несчастной больной двушки, которой имя даже ему неизвстно, о которой онъ только то и знаетъ, что она имла связь и брошена своимъ любовникомъ, и что какъ онъ полагаетъ, она хотла лишить себя жизни. Но все это, какъ ни была добра его сестра, не могло внушить ей сочувствія. Положимъ, изъ любви къ нему она все сдлаетъ, но это не могло удовлетворить мистера Бенсона, желавшаго чтобы участіе ея къ молодой двушк основывалось на ея собственномъ убжденіи, а не на одномъ желаніи угодить брату.

Дилижансъ катился съ глухимъ шумомъ по каменистой дорог, миссъ Бенсонъ сидла снаружи. Увидя брата, она живо соскочила съ мста и съ горячностью и любовью поздоровалась съ нимъ. Она была значительно выше его ростомъ и повидимому когда-то была очень хороша, черные волосы ея раздлялись на лбу проборомъ, темные выразительные глаза, и правильный носъ все еще сохраняли красоту молодости. Не знаю, была ли она старше брата, но только вроятно вслдствіе его увчья, требовавшаго ея постоянныхъ попеченій, въ ея обращеніи съ нимъ было что-то материнское.

— Ты блденъ, Сорстанъ! не врю чтобы ты былъ здоровъ, что ты тамъ ни говори. Не опять ли боль въ спин.

— Нтъ, такъ, немножко, это ничего, милая Фэсъ. Присядемъ здсь, а я отправлю ящикъ домой съ мальчикомъ.

Чтобы хвастнуть немножко передъ сестрою своими познаніями въ валлійскомъ язык, онъ напуталъ что-то мальчику, съ самою грамматичною правильностью, но вроятно именно по этому и по тому еще, что выговоръ былъ очень плоховатъ, мальчишка только почесалъ въ голов и сказалъ, ‘Dein Seasoneg’.

Пришлось повторить поанглійски.

— Ну вотъ Сорстанъ, теперь мы услись. Не мучь же меня долго, объясни мн зачмъ ты меня вытребовалъ?

Вотъ тутъ-то и была задача!— охъ! тутъ бы нужно языкъ, краснорчіе серафима, но серафимовъ не было подъ рукою, а только воды журчали свою тихую псню, располагая миссъ Бенсонъ терпливо выслушать исторію, какова бы она ни была (лишь бы только съ нею не было непосредственно связано счастіе ея брата), приведшую ее въ этотъ прелестный край.

— Дло очень непріятное, Фэсъ, но прежде всего скажу теб, что у меня въ дом лежитъ больная молодая женщина и я попрошу тебя взять ее на твои попеченія.

Ему показалось, что на лицо его сестры набжала легкая тнь и что голосъ ея нсколько измнился, когда она ему отвчала.

— Надюсь, что дло безъ романовъ, Сорстанъ. Вдь ты знаешь, я до нихъ не охотница, я никогда имъ не врила.

— Не понимаю что ты называешь романомъ. Исторія, о которой я теб говорю, совершенно дйствительна, и боюсь даже, очень обыкновенна.

Онъ замолчалъ, не ршаясь преодолть затрудненія.

— Хорошо, такъ раскажи же ее мн. Боюсь не поддался ли ты, чьему-нибудь, а скоре всего твоему собственному воображенію. Но не пытай же мое терпніе, вдь знаешь, у меня его не слишкомъ много.

— Ну, слушай же. Эта молодая двушка была привезена сюда въ гостиницу однимъ джентльменомъ, который потомъ бросилъ ее, она очень больна и не иметъ никого, кто бы ходилъ за нею.

У миссъ Бенсонъ были нкоторыя мужскія замашки, какъ напримръ потихоньку насвистывать, когда что-нибудь ее поражало или не нравилось ей. Этимъ она такъ-сказать давала исходъ своимъ чувствамъ, потому и теперь принялась насвистывать. Братъ ея предпочелъ бы, чтобы она говорила.

— Извстилъ ты ея родныхъ? спросила она наконецъ.

— У нея ихъ нтъ.

Новое молчаніе и новый свистъ, но на этотъ разъ уже тише и однообразне.

— Чтоже у нея за болзнь?

— Лежитъ совсмъ спокойно, почти какъ мертвая, не говоритъ, не шевелится и глазъ не открываетъ.

— Я думаю для нея было бы лучше ужь заразъ умереть.

— Фэсъ!

Одного этого слова было достаточно чтобы они поняли другъ друга, тонъ, которымъ оно было произнесено, всегда имлъ надъ нею власть: это былъ тонъ удивленія и грустнаго упрека. Обыкновенно миссъ Бенсонъ пользовалась нкоторою властью надъ братомъ, благодаря своему ршительному характеру, а можетъ-быть, если доискиваться прямой причины всякому дйствію, и своей здоровой организаціи. Но по временамъ она склонялась передъ его дтски-чистою натурою и сознавала его превосходство надъ собою. Она была слишкомъ добра и чистосердечна чтобы скрывать это чувство или тяготиться имъ.

— Сорстанъ, мой милый, пойдемъ же къ ней! сказала она, ее много погодя.

Она съ нжною заботливостью помогла ему встать и подала ему руку, всходя долгимъ, утомительнымъ путемъ на гору, но приближаясь къ селенію, они не говоря ни слова перемнили положеніе и она длала видъ, что опирается на его руку. Онъ приосанился насколько могъ, проходя мимо жилищъ.

Дорогою они мало говорили. Онъ спрашивалъ у нея о нкоторыхъ членахъ его секты, такъ какъ онъ былъ пасторомъ конгрегаціи дисидентовъ въ одномъ провинціальномъ городк, она отвчала на его вопросы. Но ни тотъ, ни другой не упоминали о Руфи, хотя оба о ней думали.

Мистриссъ Гогсъ имла уже на-готов чай для призжей. Мистеръ Бенсонъ не могъ не ощутить нкотораго нетерпнія, глядя какъ сестра его медленно потягивала чай, передавая ему въ промежуткахъ мелкія подробности о домашнихъ длахъ, пропущенныя ею сначала.

— Мистеръ Бредшау не пускаетъ больше дтей къ Диксонамъ, потомучто они разъ вечеромъ играли въ шарады въ лицахъ.

— Въ самомъ дл? Еще хлба съ масломъ, Фэсъ?

— Благодарю. Этотъ валлійскій воздухъ должно-быть возбуждаетъ апетитъ. Мистеръ Бредшау уплатилъ арендный долгъ за бдную Меджи, чтобы спасти ее отъ рабочаго дома.

— Это хорошо. Хочешь еще чашку?

— Я ужь дв выпила. А впрочемъ пожалуй еще одну.

Мистеръ Бенсонъ не могъ подавить легкаго вздоха наливая ей чай. Ему казалось, что онъ никогда еще не видалъ такого голода и жажды у своей сестры. Онъ и не подозрвалъ, что пища была для нея въ эту минуту отсрочкою непріятному свиданію, которое, какъ ей было извстно, ожидало ее подъ конецъ. Но всему положенъ предлъ, положенъ онъ и чаю миссъ Бенсонъ.

— Хочешь теперь пойти къ ней?

— Пойдемъ.

Они отправились. Мистриссъ Гогсъ развсила кусокъ зеленаго коленкора въ вид венеціанской занавси, чтобы устранить послобденное солнце, и въ этомъ полусвт лежала Руфь, недвижимая и блая. Даже подготовленная расказами брата о положеніи Руфи, миссъ Бенсонъ была поражена этою мертвенною неподвижностью,— поражена до состраданія къ бдному, прелестному созданію, будто подкошенному смертью. Взглянувъ на больную, она уже не могла доле считать ее обманщицею или закоснлою гршницею: такихъ горе не убиваетъ до такой степени. Мистеръ Бенсонъ не столько глядлъ на Руфь, сколько на сестру: онъ читалъ на ея лиц какъ въ книг.

Мистриссъ Гогсъ стояла тутъ же и плакала.

Наконецъ мистеръ Бенсонъ дотронулся до сестры и они вышли изъ комнаты.

— Какъ ты полагаешь, останется она жива? спросилъ онъ.

— Незнаю! отвтила миссъ Бенсонъ смягченнымъ голосомъ.— Какъ она молода! почти ребенокъ! Эдакая бдняжка! Когда придетъ докторъ? Раскажи же мн о ней все, ты мн не расказывалъ подробностей.

Мистеръ Бенсонъ можетъ и говорилъ, но передъ этимъ она не слишкомъ внимательно его слушала и даже старалась обходить этотъ предметъ. Онъ былъ впрочемъ слишкомъ радъ, видя, что въ тепломъ сердц сестры пробудилось участіе къ Руфи, чтобы позволить себ малйшій упрекъ. Онъ расказалъ ей всю исторію, насколько могъ подробне, и будучи самъ тронутъ, говорилъ со всмъ краснорчіемъ сердца. Кончивъ, онъ взглянулъ на сестру: у обоихъ были на глазахъ слезы.

— Чтоже говоритъ докторъ? спросила она, помолчавъ.

— Прежде всего требуетъ для нея покоя, потомъ предписываетъ лекарства и крпкій бульонъ. Я всего не знаю, мистриссъ Гогсъ можетъ теб сообщить. Она такъ непоколебимо добра, вотъ ужъ можно сказать: ‘творитъ добро безъ расчета’.

— У нея и видъ такой добрый и ласковый. Сегодня ночью я сама посижу у больной, а васъ съ мистриссъ Гогсъ уложу спать, вонъ вы оба какіе утомленные! Увренъ ли ты, что твой ушибъ прошолъ теб даромъ? Спина не болитъ теперь вовсе? Однако это очень хорошо, что она вернулась къ теб на помощь. Ты увренъ, что она бжала топиться?

— Я ни въ чемъ не увренъ, потомучто не распрашивалъ ее: она была въ такомъ положеніи, что ужь не до распросовъ. Однако насчетъ этого я не сомнваюсь. Но ты и не думай, Фэсъ, сидть эту ночь посл дороги.

— Отвчай же мн, чувствуешь ты еще что-нибудь посл паденія?

— Нтъ, такъ, почти ничего. Ты не сиди, Фэсъ, эту ночь.

— Объ этомъ нечего толковать, Сорстанъ,— буду сидть. А если ты станешь противорчить, то я примусь за твою спину и налплю на нее пластырь. Объясни мн что значитъ это ‘почти ничего’. А насчетъ меня чтобы ты былъ спокоенъ, такъ я теб вотъ что скажу: теб вдь извстно, что я еще никогда до этого не видывала горъ, теперь он меня такъ поразили, что мн ужь и не заснуть. Я должна не спать первую ночь и караулить какъ бы он не свалились на землю и не придавили всхъ насъ. Теперь отвчай ты на то что я у тебя спрашивала.

Миссъ Бенсонъ имла обычай всегда настоять на своемъ, если она чего желала, то желала сильно, съ толкомъ, и другіе уступали ей волей-неволей. Къ десяти часамъ она уже хозяйничала полнымъ властелиномъ въ маленькой комнат Руфи. Вс обстоятельства какъ нельзя боле располагали ее къ участію въ больной, самая зависимость отъ нея этого безпомощнаго существа склоняла къ нему ея сердце. Впродолженіе ночи ей показалось, что въ симптомахъ болзни произошло нкоторое улучшеніе и ей было пріятно, что оно послдовало именно тогда, когда больная перешла на ея попеченія.

А больной было лучше, это ясно. Въ глазахъ проявилось какъ-будто больше сознанія, хотя судя по тоскливому, безпокойному выраженію лица, страданія все еще были очень сильны. Около пяти часовъ утра, когда ужь впрочемъ совсмъ разсвло, миссъ Бенсонъ показалось, что губы больной шевелятся, будто что-то произнося. Она наклонила къ нимъ ухо.

— Кто вы? спросила Руфь самымъ слабымъ шопотомъ.

— Миссъ Бенсонъ, сестра мистера Бенсона, отвчала та.

Этотъ отвтъ ничего не объяснилъ Руфи, напротивъ того у нея, слабой тломъ и духомъ, задрожали губы и въ глазахъ выразился страхъ, какъ у малаго ребенка, который проснувшись видитъ чужое лицо, а не знакомыя, милыя черты матери или кормилицы, способной успокоить его трепещущее сердце.

Миссъ Бенсонъ взяла ея руку и начала ее ласково поглаживать.

— Не бойтесь, душечка, я вамъ другъ, я прихала затмъ, чтобы ходить за вами. Не выпьете ли теперь немножко чаю, моя милая?

Уже одинъ тонъ этихъ ласковыхъ словъ доказывалъ, что сердце миссъ Бенсонъ отомкнулось. Братъ ея былъ даже удивленъ, видя до чего возрасло ея участіе къ больной, когда пришолъ попозже навдаться. Нужны были вс убжденія мистриссъ Гогсъ и его собственныя, чтобы уговорить ее прилечь часа на два посл завтрака, но прежде чмъ лечь, она взяла съ него слово разбудить ее, когда придетъ докторъ. Но тотъ прихалъ уже вечеромъ. Больной было лучше, но это только снова привело ее къ сознанію ея несчастія, судя по слезамъ, тихо катившимся по ея блднымъ щекамъ, она не имла даже силы утереть ихъ. Мистеръ Бенсонъ цлый день оставался дома въ ожиданіи доктора, а теперь, сдавъ Руфь на руки сестр, онъ имлъ боле времени размышлять обо всхъ обстоятельствахъ этого дла насколько оно ему было извстно. Онъ припомнилъ первое впечатлніе, произведенное ею на него, ея маленькое личико, мелькавшее передъ нимъ, когда она оступалась на скользкихъ каменьяхъ, улыбаясь своему собственному затрудненію, счастливый, свтлый взглядъ ея глазъ, въ которыхъ словно отражался блескъ струившейся у ея ногъ воды. Вспомнилъ онъ потомъ измнившійся, испуганный взглядъ тхъ же самыхъ глазъ, когда ребенокъ отвергъ ея ласки, и наконецъ тотъ страшный вечеръ, когда онъ едва спасъ ее отъ самоубійства, и послдовавшее за тмъ полумертвое усыпленіе. И вотъ теперь погибшая, покинутая всми и едва вырвавшаяся изъ пасти смерти, она лежитъ на своемъ болзненномъ одр, въ полной зависимости отъ него и отъ его сестры,— людей, еще такъ недавно совершенно чуждыхъ ей. Гд теперь ея любовникъ? Неужели онъ можетъ быть покоенъ и счастливъ? Неужели онъ благополучно выздоровлъ, имя на совсти этотъ тяжкій грхъ? Но есть ли еще у него совсть?

Мысли мистера Бенсона блуждали въ лабиринт общественныхъ правилъ нравственности, когда въ комнату внезапно и быстро вошла его сестра.

— Ну, что говоритъ докторъ? получше ей?

— О, ей лучше! отвтила миссъ Бенсонъ отрывисто и сухо.

Братъ со страхомъ поглядлъ на нее. Она бросилась въ кресло, съ рзкимъ нетерпливымъ движеніемъ. Нсколько минутъ они оба молчали. Миссъ Бенсонъ насвистывала.

— Что же случилось, Фэсъ? ты говоришь ей лучше.

— Что, Сорстанъ! а то что я даже расказать не могу, такъ гадко!

Мистеръ Бенсонъ измнился въ лиц отъ страха. Въ ум его промелькнуло все возможное и невозможное, не исключая и того, что дйствительно было. Впрочемъ я ошиблась, сказавъ ‘все возможное’. Ему не пришло на мысль считать Руфь виновне, чмъ она казалась ему.

— Прошу тебя, Фэсъ, объяснить мн дло, а не смущать меня твоимъ бснованьемъ! сказалъ онъ раздражительно.

— Прости меня, но открывается такая гадость — незнаю какъ и расказать, ну однимъ словомъ, она беременна. Докторъ объявилъ это.

Кажется теперь было понятно ея бснованье, а братъ ея молчалъ. Наконецъ надо же было узнать сочувствуетъ ли онъ ей.

— Каково это теб кажется, Сорстанъ? Я, такъ еле на ногахъ устояла, какъ онъ это сказалъ.

— Знаетъ она?

— Знаетъ! вотъ тутъ-то и есть самая возмутительная сторона дла.

— Какъ это? что ты хочешь сказать?

— Охъ, ужь и не говори! Я только-что начинала имть о ней хорошее мнніе, а теперь мн кажется, что она совсмъ развратилась. Когда докторъ ушолъ, она приоткрыла занавсъ и глядла за меня, будто хотла что-то сказать (ужь не знаю какъ она все слышала, мы были у самаго окна и говорили очень тихо) Ну вотъ, я подошла къ ней, хоть ужь меня совсмъ отъ нея отвратило. Чтоже она? шепчетъ мн, съ такою радостью: ‘Онъ сказалъ, что у меня будетъ ребенокъ, неправда ли?’ Конечно я не могла этого скрыть отъ нея, однако сочла своею обязанностью отвтить ей холодно и строго. Но она точно и не смыслитъ какъ люди смотрятъ на такія вещи, она приняла это извстіе, какъ-будто иметъ право быть матерью. ‘Боже мой, говоритъ, благодарю тебя! О, какъ я буду стараться быть достойною!’ Я ужь не могла дальше слушать и ушла вонъ.

— Кто же при ней?

— Мистриссъ Гогсъ. Мн кажется ея нравственность не такъ возмущена этимъ, какъ я ожидала.

Мистеръ Бенсонъ снова замолчалъ. Потомъ спустя нкоторое время, онъ началъ:

— Скажу теб, Фэсъ, что я смотрю на это дло не совсмъ потвоему и полагаю, что я правъ.

— Ты удивляешь меня, брать! Я тебя не понимаю.

— Постой, я хочу изложить теб ясно мои мысли, только не знаю съ чего начать, какъ все высказать.

— А помоему такъ довольно странно, что мы съ тобою объ этомъ толкуемъ, ужь только бы мн отдлаться отъ этой двчонки, даю слово, что я никогда боле не ввяжусь въ подобную исторію.

Братъ не слушалъ ея: онъ силился уяснить свои собственныя мысли.

— Такъ знай же, Фэсъ! сказалъ онъ: — что я радъ этому ребенку.

— Боже прости тебя, Сорстанъ! ты самъ не знаешь что говорить. Да это просто навожденіе, мой милый.

— Надюсь, что я не ошибаюсь. Я совершенно отличаю послдствія грха отъ самаго грха.

— Софизмы и навожденіе! ршительно заключила миссъ Бенсонъ.

— Совсмъ нтъ! возразилъ ея братъ, точно также ршительно: — въ глазахъ Бога эта двушка точно такова же, какъ еслибы прошлое не оставило на ней никакого слда. Вдь мы знали ея заблужденіе, Фэсъ.

— Да, но не о такомъ позор, не о такомъ клейм ея безчестія!

— Фэсъ! Фэсъ О прошу тебя, не говори такъ о невинномъ младенц, котораго Богъ посылаетъ матери можетъ-быть для того, чтобы возвратить ее къ нему. Припомни ея первыя слова — голосъ природы, вырвавшійся изъ ея сердца! Не обращается ли она къ Богу, не примиряется ли съ нимъ — ‘я буду достойною!’ Это преобразовываетъ ее. Если до сихъ поръ она была себялюбива и легкомысленна, то вотъ врное средство заставить ее позабыть о себ, выучиться думать и заботиться о другихъ. Выучи ее (а не выучатъ люди, то выучитъ Богъ) уважать своего ребенка, и это уваженіе отклонитъ отъ нея всякій грхъ, возстановитъ ея чистоту.

Мистеръ Бенсонъ былъ сильно возбужденъ, онъ самъ себя не узнавалъ, но въ этотъ долгій вечеръ онъ усплъ многое передумать и умъ его былъ подготовленъ къ такому взгляду на предметъ.

— Это ужь что-то совсмъ новое для меня! холодно сказала миссъ Бенсонъ.— Перваго человка встрчаю въ моей жизни, который радуется рожденію незаконнаго ребенка. Признаюсь, нравственность этихъ убжденій кажется мн очень двусмысленною.

— Я не радуюсь. Я цлый вечеръ сегодня оплакивалъ грхъ, сгубившій это молодое созданіе. Я боялся, что возвращеніе къ сознанію будетъ для нея возвращеніемъ къ отчаянію. Я припоминалъ вс святыя слова, вс общанія кающемуся гршнику, припоминалъ безконечную любовь, которая возстановила и спасла Магдалину. Я строго упрекалъ себя въ робости, которая заставляла меня до сихъ поръ закрывать глаза, встрчаясь со зломъ этого рода. О, Фэсъ! и ты винишь меня въ двусмысленной нравственности, когда я теперь, боле чмъ когда-либо, стремлюсь поступить такъ, какъ поступилъ бы милосердый искупитель!

Онъ былъ въ сильнйшемъ волненіи. Миссъ Бенсонъ колебалась и наконецъ сказала уже нсколько смягчоннымъ тономъ:

— Но однако, Сорстанъ, вдь безъ этого несчастнаго ребенка, безъ этого плода грха, все дло могло бы быть поправлено, какъ ты самъ говорилъ.

— Правда, что свтъ длаетъ такихъ дтей несчастными, какъ он ни невинны, но сомнваюсь, чтобы это было сообразно съ божьею волею, хотя онъ можетъ-быть наказываетъ этимъ родителей. Кром того, презрніе, съ какимъ свтъ смотритъ на этихъ дтей, располагаетъ иногда сердце матери очерствть до ненависти, вмсто естественной любви. Стыдъ и страхъ осужденія близкихъ, смущаютъ ея умъ, извращаютъ самые святые инстинкты ея. А ужь что до отцовъ, то прости имъ Богъ! Я не могу, покрайней мр теперь.

Миссъ Бенсонъ раздумывала о томъ что говорилъ ея братъ. Наконецъ она спросила:

— Такъ какъ же по твоимъ теоріямъ, Сорстанъ (помни, что я не убждена), слдуетъ обращаться съ этою двушкою!

— Чтобы найти лучшій путь въ этомъ дл, нужно нкоторое время и нужно много христіанской любви. Я не мудрецъ, но помоему справедливость предписываетъ вотъ что.

Онъ подумалъ прежде чмъ изъяснить свою мысль.

— Мы узнаемъ теперь, что на нее падаетъ великая отвтственность, она готовится быть матерью, готовится принять руководство молодою жизнію. Полагаю, что отвтственность эта и безъ того довольно велика и серьозна, чтобы еще длать изъ нея тягостное бремя, отъ котораго бы уклонялась возмущонная человческая природа. Мы будемъ длать все что можемъ, чтобы развить и укрпить въ ней сознаніе ея отвтственности, но въ то же время я сдлаю все что могу, чтобы дать ей понять, что эта отвтственность можетъ стать для нея благословеніемъ.

— Все-равно, законные ли дти, или нтъ? спросила сухо миссъ Бенсонъ.

— Все-равно! твердо отвтилъ ея братъ.— Чмъ боле я размышляю, тмъ боле убждаюсь, что это такъ. Никто, прибавилъ онъ, слегка красня: — не питаетъ большаго отвращенія къ разврату, чмъ я. Ты сама не такъ глубоко огорчена проступкомъ этой двушки, какъ я, но разница въ томъ, что ты смшваешь послдствія съ самимъ проступкомъ.

— Я не смыслю въ метафизик.

— Мн кажется это не метафизика. Я говорю, что по моему разумнію, если настоящій случай будетъ направленъ къ добру и къ польз, то все что есть хорошаго въ сердц этой женщины можетъ быть доведено Богомъ до неизмримой высоты, а все что есть въ ней злого и темнаго сотрется и изчезнетъ въ чистомъ свт, окружающемъ ея ребенка. Отецъ небесный! внемли моей молитв, начни съ этой минуты ея искупленіе! Научи насъ говорить съ нею въ дух любви и благости твоего небеснаго сына!

Глаза его были полны слезъ, онъ дрожалъ отъ волненія. Онъ чувствовалъ себя слабымъ, при всей сил своего собственнаго убжденія, но при безсиліи убдить сестру. Однако она была потрясена. Молча сидла она съ четверть часа, пока братъ ей прислонясь къ спичк креселъ, отдыхалъ отъ своего волненія.

— Бдное дитя! сказала она наконецъ: — бдное, бдное дитя! сколько ему придется переносить и бороться! Помнишь Томса Уилькинса? помнишь, какъ онъ бросилъ теб въ лицо свидтельство о его рожденіи и крещеніи? Вотъ каково показалось ему его положеніе! онъ предпочелъ убжать къ морю и утопиться, чмъ предъявить свидтельство своего позора.

— Помню все это. Часто оно приходитъ мн на память. Но Руфь должна стараться, чтобы дитя ея боле помышляло о Бог, чмъ о людскомъ мнніи. Да послужитъ ей это въ покаяніе за ея вину. Пусть она выучитъ его (какъ говорится въ свт) расчитывать на одного себя.

— Но однако при всемъ этомъ, сказала миссъ Бенсонъ (она знала и уважала бднаго Томса Уилькинса и воспоминаніе о его преждевременной смерти, которую она оплакивала, смягчило ея сердце), при всемъ этомъ, дло должно быть скрыто. Ребенокъ никогда не долженъ знать, что онъ незаконный.

— Но какимъ же образомъ? спросилъ ее.

— Какимъ? мы еще о ней такъ мало знаемъ, но въ этомъ письм говорится, что у нея никого нтъ близкихъ, если это такъ, то отчего бы ей не похать въ совершенно незнакомый городъ и не выдать себя тамъ за вдову?

О искушеніе! непреодолимое искушеніе! вотъ способъ предохранить невинное созданіе отъ тяжкихъ жизненныхъ испытаній, и о немъ-то объ этомъ способ мистеръ Бенсонъ ниразу не подумалъ. А въ этомъ-то и задача. Это колесо, вокругъ котораго цлые вка вращаются судьбы людей. Но теперь оно принимало путь неправды. Для себя мистеръ Бенсонъ имлъ бы мужество не скрыть истины, но для бднаго, безпомощнаго младенца, готовившагося вступить въ жестокій, непреклонный свтъ, онъ поддался искушенію устранить затрудненіе. Онъ позабылъ о только-что выраженной имъ мысли насчетъ нравственной пользы для матери, обязанной, въ вид покаянія готовить своего сына принять твердо и не возмущаясь вс послдствія ея собственной слабости. Мистеръ Бенсонъ гораздо живе помнилъ въ эту минуту дикое негодованіе и взглядъ Каина Томса Уилькинса, когда позорное слово въ его метрическомъ свидтельств объявило ему, что онъ отмченъ на всю жизнь клеймомъ безчестія и долженъ идти своимъ путемъ, вооружонный противъ всего человчества, и видть все человчество вооружоннымъ противъ него.

— Какъ же это устроить, Фэсъ?

— Ну, теперь я еще ничего не могу сказать, надо прежде, чтобы она сама расказала мн подробне вс свои обстоятельства. Ужь лучше этого плана ничего не придумаешь.

— Можетъ-быть и такъ! отвтилъ ея братъ, задумчиво, но не ршительно и разговоръ прекратился.

Руфь только отогнула занавсъ, когда миссъ Бенсонъ снова пришла къ ней въ комнату, больная молчала, глядла на вошедшую, будто желая, чтобы та подошла ближе. Миссъ Бенсонъ встала у кровати. Руфь взяла ея руку и поцловала, потомъ, утомленная даже этимъ легкимъ движеніемъ, впала снова въ дремоту.

Миссъ Бенсонъ взялась за свою работу и стала раздумывать о томъ что говорилъ ея братъ. Она не была убждена, но стала снисходительне и спокойне

‘Время’, No 4, 1863

OCR Бычков М. Н.

<Публикация не была окончена.>

РуфьРОМАНЪ МИСТРИССЪ ГЕСКЕЛЬавтора романа ‘Мери Бартонъ’(съ англійскаго)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Читайте также:

Руфь
РОМАНЪ МИСТРИССЪ ГЕСКЕЛЬ
автора романа ‘Мери Бартонъ’
(съ англійскаго)