В. Кокосов
Ручаемся!
ПРИМЕЧАНИЯ *)
Ручаемся!, Кокосов Владимир Яковлевич, Год: 1907
Время на прочтение: 6 минут(ы)
В. Кокосов. На Карийской каторге
Чита, 1955
В конце апреля 1874 года с первым весенним, из Сретенска сплавом, в числе других каторжных для отбывания срока работ на Каре прибыл бывший сельский священник, Серапион Бахраминов. В статейном его списке было обозначено, что Серапион судился ‘за святотатство, воровство со взломом’ из находящейся в церкви его прихода свечной кружки, откуда им похищено два рубля семьдесят шесть копеек.
Серапион был изнуренный, тщедушный, с лысой головой, седой окладистой бородой старик, лет 65 от роду, нервные подергивания головы, трясение рук, блуждающие рассеянные глаза, несвязная, заикающаяся речь, частые вздрагивания, выражение: испуга на лице при громком слове посторонних — указывали на его психическую ненормальность. За сосланным в каторгу стариком пришли по воле жена-старуха и взрослая дочь Елена. По рассказам жены, Серапион был ‘испоконвешный’ пьяница: пил запоями, продолжавшимися месяца по полтора, доходил ‘до безумства’, совершил преступление ‘не в своем уме’. Судился Серапион в одной из северо-восточных губерний старым, дореформенным судом и ввиду ‘чистосердечного признания’ лишен сана, приговорен в каторжные работы на шесть лет, с поселением в Сибири навсегда. Для полагавшегося по закону ‘испытания’ полуторагодичным содержанием в тюрьме Серапиона водворили в Средне-Карийскую тюрьму под начало смотрителя Д. Л. Барина.
Совместное жительство в камере с семьюдесятью бритоголовыми кандальными — как привилегированный, Серапион в кандалы не был закован, половины головы ему не брили — угнетающим образом действовало на расшатанную нервную систему старика, которого при суде присяжных наверное признали бы ‘действовавшим без разумения’, что и было в действительности, старик нес жестокую кару за болезненную слабость к спиртным напиткам.
В течение первых же двух месяцев содержания в тюрьме Серапион два раза ложился в лазарет с ломотными недугами, удушьем, лишением сна и спокойствия, в котором находился недели по три, усердно натирая себя мазями, пил ‘грудной сбор, и вел большую дружбу с фельдшерами.
— Занятный старичок, умственный,— докладывал фельдшер,— попал за напрасно в каторгу. — ‘Ничего, говорит, не помню, что и как случилось! Зарежьте, ничего не помню. Разве бы я, священник, служитель у престола господня, в своем уме такое дело сделал?! У попадьи нашлась бы для меня и пятишка, а тут два рубля семьдесят шесть копеек! Затмение нашло, наказал господь!’ Тяготится старик жить вместе с каторгой: обижать, его — не обижают, на это не жалуется, никто пальцем не трогает, а зубы скалят, этим тяготится. ‘Поп! отслужи молебен святому Василию, моему анделу хранителю: я сегодня именинник!’ — ‘Повенчай Федьку на Митьке, пора им в закон войти: забережит Митька, с тебя спросится’. — ‘За свой грех в каторгу пришел, за чужие грехи получал денежки! Почем тебе на исповеди за грех платили?’ — ‘Попы — известная порода: семитка по семитке, полтина по полтине — сотни насбирывают! Помахал кадилом — рубль пожалуйте’. — ‘У нас в тюрьме, отец Серапион, на доходы не надейся, грешим, денежки не платим!’ Другие заступались за старика: ‘Не обижай попа, ребята! один пришел на поглядку, на всю каторгу один, изведем, когда другого дождемся?’. — ‘С попом жить вольготнее: фарту больше’. — ‘Не говори! Пересек поп дорогу, попадет навстречу — фарта не бывает’. — ‘То на воле,— в тюрьме другой распорядок’. — ‘Подарил бы попадью на компанию’.
— Скалит шпанка зубы, человеку тяжело, тяготится старик! Не позволите ли, г-н доктор, старику в приемной комнате пребывать? Старику будет легче, нам веселее.
— Пожалуйста! Приемный покой в вашем распоряжении.
При осмотрах, расспросах Серапиона о болезни, он конфузился, съеживался, видимо, тяготился, его худощавое бородатое лицо принимало испуганное выражение, глаза бегали рассеянно, на лбу, лице выступали крупные капли пота, он заикался, запинался в подборе слов для ответа.
По воскресеньям в приемной комнате происходили у Серапиона свидания с женой и дочерью. Часа по три сидели три человека друг против друга, изредка перекидываясь отрывистыми фразами, больше сидели молча, жена и дочь боязливо оглядывали железные решетки в окнах, закоптелые стены, казенную кровать с серым одеялом, входившего фельдшера. Серапион лениво жевал принесенный женой пшеничный калач, рассматривал лежавшую на столе прошнурованную книгу: ‘Приемный журнал о прибыли и убыли больных карийско-каторжного лазарета на 187ч г.’. При расставании дочь целовала отца в лоб, жена говорилa: ‘Прощай пока’! протягивала руку, взбрасывала на мужа глаза, тяжело вздыхала и молча уходила из комнаты.
В одну из поездок заведующего каторгой по тюрьмам мне пришлось ему сопутствовать. Объезд тюрем для опроса претензий и т. д. обычно производился им в свободные от работ дни — первое или пятнадцатое число месяца,— когда каторга обмывалась в банях, отдыхала, набирала силы на последующие две недели. Заходим в третью камеру Средне-Карийской тюрьмы, в которой содержался Серапион. Позвякивая кандалами, каторжные повскакали на ноги.
— Здорово, камера!
— Здравия желаем, ваше высокоблагородие!
— Нет ли жалоб, претензий?
— Никак нет, ваше высокоблагородие, жалоб не имеем, довольны!
— Кто каторжный староста?
— Я, ваше высокоблагородие!— из ряда стоявших около нар, позвякивая кандалами, выдвинулся чернявый, с полуобритой головой здоровенный детина, остановился как вкопанный, подозрительно осматривая начальство.
— Как твоя фамилия?
— Обрубов, ваше высокоблагородие!
— Молодец, Обрубов! Спасибо за чистоту и порядок в камере.
— Рад стараться, ваше высокоблагородие!
— Дмитрий Андреевич,— обратился полковник к смотрителю Барину,— освободите старосту от кандалов.
— Покорнейше благодарим, ваше высокоблагородие!— и один голос загудела камера.
— Каторге спасибо, старосту поддерживаете, чистоту наблюдаете! — полковник повернулся к выходу.
— Наше высокоблагородие, ваше высокоблагородие… Милостивец… отец родной… выпусти… освободи старика, — падая на колени, несвязно выкрикивал Серапион,— еды лишился… ночей не сплю!— По лицу старика текли слезы, он вздрагивал, нервно всхлипывал.
— Вставай, вставай, старик,— нехорошо в землю кланяться, говори, в чем дело?
— Выпусти, ваше высокоблагородие, отец родной,— поднимаясь с колен, дрожавшим голосом говорил Серапион.— Старик, жена, дочь… выпусти.
— Дмитрий Андреевич, старик срок испытуемых закончил?
— Не окончил, г-н полковник!
— Не могу, старик! Тебя выпущу, другим будет обидно: соблазнишься, убежишь еще с воли.
— Куда я побегу, ваше высокоблагородие?! Едва ноги таскаю, из лазарета не выхожу: господин доктор знает. Старуха… дочь. Будь отец родной, извелся в тюрьме.
— Если камера за тебя поручится, что не убежишь,— подумав немного, проговорил полковник, пожалуй, освобожу.
— Ручаемся, ваше высокоблагородие! Старик смирный, убогий, не убежит, ваше высокоблагородие! — дружно поддержала камера.
— Ручаетесь? Слова назад не возьму… Дмитрий Андреевич, освободите старика, назначьте, куда-нибудь сторожем.
— Покорнейше благодарим, ваше высокоблагородие!— дружной благодарностью провожала камера уходившего полковника.
Прошло около месяца, полковник попросил меня зайти к нему.
— Вы помните, доктор, что третья камера Средней тюрьмы ручалась за попа Ссрапиона?
— Помню.
— Вчера смотритель донес, что выпущенный поп бежал, т. е. скрылся: трое суток не являлся на перекличку, не приходил к амбару сторожить. По правилам о вольной команде, неявившийся трое суток зачисляется бежавшим. Я уверен, что поп запьянствовал, намыл золота и закрутил. Через неделю-две сам вернется, если спьяна не утонет или не затеряется в тайге. Меня, главное, интересует, что скажет ручавшаяся за него камера? Как она отнесется к случившемуся побегу? Они были поручителями. Съездимте в тюрьму, вы в качестве свидетеля их ручательства.
Третья камера стояла навытяжку, бескандальный камерный староста Обрубов глядел в глаза вошедшему начальству.
— Здорово, камера!
— Здравия желаем, ваше высокоблагородие!
Полковник медленно начал прохаживаться от дверей к окнам, между стоявшими у нар арестантами.
— Камерному старосте за чистоту и порядок спасибо, спасибо камере за поддержку старосты.
— Рады стараться, ваше высокоблагородие!
— За старанье спасибо… Месяц назад я заходил к вам с доктором, сейчас зашел с ним же, в тот раз камера ручалась, что выпущенный на волю поп Серапион не убежит,— он бежал… Я приехал вам заявить, что верить арестантскому ручательству больше не буду!
В камере минуты три стояла мертвая тишина: недоуменно повертывались бритые головы друг к другу, оглядывая начальство: видна была растерянность от неожиданности, камерный староста представлял столб изумления.
— Ваше высокоблагородие… так как опорочил… сделайте божескую милость,— вдруг отрывисто, возбужденно заговорил один из двух выступивших из рядов арестантов, поручались дозвольте разыскать, вернем… камера поручится, тюрьма поручится.
Малорослый, бритоголовый, приземистый оратор путался в словах, заикался, запинался, недоуменно повертывая головой в разные стороны. Его длинный, сухопарый, с лицом в веснушках, с тараканьими усами и рваной рубахе товарищ, беззвучно шевеля бескровными губами, стоял согнувшись, с наклоненной к нему головой.
— В чем дело? Как твоя фамилия? — спросил полковник оратора.
— Федор Брызгалин, ваше высокоблагородие, товарищ мой Непомнящий.
— Что вам нужно?
— Ручались, ваше высокоблагородие, опорочил камеру, арестантское слово… дозвольте разыскать. Неделя, не больше. Приведем. Предоставим.
— Ручались за попа, он бежал. Я приехал заявить: верить ручательству больше не буду! — направляясь к выходу, выговорил полковник.
Брызгалин и Непомнящий шага на два подвинулись за уходившим: их лица были напряженно-озадачены, глаза быстро пробегали по рядам стоявших, стоявшие молчали.
— Позвольте изъясните, ваше высокоблагородие,— вытягиваясь в струнку, поедая глазами остановившееся начальство, заговорил камерный староста,— камера ручалась за попа, это точно, ваше высокоблагородие! Старик был смирный, тихий,— между прочим в душу не влезешь: ручались жалеючи… Поп человек новый, порядков наших тюремных не знает, раньше в каторге не бывал, не обучался… Далеко не уйдет, всенепременно ваше высокоблагородие.
— Кто вернет?! Не понимаю.
— Брызгалин, Непомнящий вернут, ваше высокоблагородие камера поручает,— дозвольте неделю сроку.
— Брызгалин, Непомнящий вернут бежавшего попа?! Каким образом?
— Дозвольте им отлучиться, ваше высокоблагородие, убежденно-серьезным тоном докладывал староста,— обязательно предоставят: Брызгалин, Непомнящий наши распорядки знают.
— Попа выпустил, вы ручались, он бежал. Брызгалина, Непомнящего выпущу — кто поручится?
— Мы ручаемся, ваше высокоблагородие! — как один человек, выговорила камера.
— Поп, ваше высокоблагородие, наших распорядков, обычаев не знал,— снова заговорил камерный староста,— Брызгалин, Непомнящий свою камеру не выдадут, поопасятся, ваше высокоблагородие, камера ручается. Снимите напраслину, ваш-высокоблагородие, камера просит, ручается.
Полковник стоял в раздумьи, его лицо было сосредоточенно-серьезно, он смотрел через арестантские головы в неопределенном направлении.
— Брызгалин, Непомнящий, через сколько времени вернетесь?— вдруг неожиданно спросил он.
— Через неделю вернемся, ваше высокоблагородие!
— Я верю камере, верю арестантскому слову! Дмитрий Андреевич, раскуйте их, увольте на неделю, выдайте на этот срок проходные свидетельства.
— Покорнейше благодарим, ваше высокоблагородие!— гудело вслед уходившему полковнику.
Через неделю загулявший на воле поп был доставлен Брызгалиным и Непомнящим в квартиру заведующего.
— Спасибо, арестанты! Вот вам по три рубля за труды. Брызгалин и Непомнящий, скажите по совести: оставлю вас в вольной команде,— убежите вы или нет?
— Сбежим, ваше высокоблагородие!
Брызгалин и Непомнящий были водворены в третью камеру к ручавшимся за них товарищам.
*) Список произведений В. Я. Колосова дан в книге Е. Д. Петряева ‘Исследователи и литераторы старого Забайкалья’, Чита, 1954. Стр. 203—204.
Впервые напечатано с подзаголовком ‘Из воспоминаний врача’ в газете ‘Нижегородский листок’, 1907, No 261, 24 окт.