ВИЛЬГЕЛЬМЪ МИССНЕРЪ.
ВИЛЬГЕЛЬМЪ МИССНЕРЪ.
(Изъ книги ‘Незадачники’).
Роза Лихтзартъ.
Роза Лихтзартъ.
Перев. С. Лоріе.
‘Русская Мысль’, кн. VII, 1908
Роза Лихтзарт, Мисснер Вильгельм, Год: 1908
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Ее звали Розой, красива она не была, она была слишкомъ умна, чтобы сохранить красоту и свжесть лица,— но не достаточно умна, чтобы запечатлть на своемъ лиц умиротворенное величіе, свойственное нкоторымъ святымъ женщинамъ, которое, излучаясь, дйствуетъ на наши чувства, какъ чудо.
Души современныхъ двушекъ еще слишкомъ нжны, чтобы не поблекнуть подъ тяжестью труда и борьбы за существованіе. И хотя Розу еще нельзя было назвать поблекшей старой двой, но въ ней, двадцатипятилтней, было больше резигнаціи, чмъ въ сорокапятилтней женщин.
Подруги называли ее ‘мамочкой’. Во-первыхъ, потому, что никто не умлъ лучше ея обходиться съ дтьми, и когда балъ или свадьба завлекали родителей въ водоворотъ молодости и жизни, то дтей нигд нельзя было пристроить лучше, чмъ у тетушки Розы.
‘Мамочкой’ она была и для взрослыхъ, ея совта спрашивали во всхъ случаяхъ жизни,— въ любовныхъ длахъ, когда въ двичьемъ сердц цвло ликованіе и радость и когда въ брачной жизни появлялись заботы. Къ Роз приходили съ увренностью, что она серьезно отнесется къ малйшимъ колебаніямъ жизни,— вполн законное требованіе тревожной души, съ которымъ слишкомъ мало считаются плохіе врачи и юристы.
Наша ‘мамочка’ говорила о сердечныхъ длахъ, будто въ ея душ осталось смутное воспоминаніе изъ далекаго прошлаго, и она твердо знала лишь то, что ко влеченіямъ души надо подходить осторожно и строжайше изслдовать ихъ.
А между тмъ вс, знавшіе Розу, знали, что она еще никогда въ жизни не испытала чудеснаго обновленія духа и плоти, никогда не болла непоборимой сердечной болзнью, развивающей въ насъ одновременно и гордость, и скромность, никогда не испытывала къ существу другого пола того преувеличеннаго влеченія, про которое крестьянинъ говоритъ: ‘что за притча!’ и которое интеллигентный человкъ называетъ ‘любовью’, произнося это слово во всхъ интонаціяхъ съ боле или мене явной насмшкой.
И этотъ недостатокъ личнаго опыта,— если можно такъ выразиться,— немного мшалъ ея авторитету тогда, когда она говорила не то, что желало бы слышать воспламененное или разочарованное въ любви существо, хотя доводы ея всегда были искренни и убдительны. ‘Ну да, конечно, мамочка такъ говоритъ’, ршала тогда молодежь, покоряясь, но въ голос звучалъ оттнокъ снисходительной жалости, которую въ насъ вызываетъ видъ старческой слабости, или добродушное превосходство, съ которымъ мы говоримъ съ играющими въ куклы дтьми. Но доходило и до боле рзкихъ столкновеній.
Случилось разъ, что дерзкая хорошенькая вострушка семнадцати съ половиною лтъ пришла въ негодованіе отъ упрека въ кокетств, энергично надла она свою самую новую шляпу съ сиреневыми цвтами, схватилась за ручку двери и, я сказалъ бы, съ нахальнымъ поклономъ, если бы это выраженіе не было слишкомъ рзкимъ по отношенію къ молодой двушк, бросила въ лицо своей старшей подруг: ‘Гд же ты это вычитала?’ Дверь застонала, будто прося о пощад, и въ то же мгновеніе захлопнулась съ трескомъ, отъ котораго сотрясся весь домъ.
На лиц Розы появилась улыбка превосходства, все понимающая и потому все прощающая,— улыбка, которая просвтляетъ лицо и отъ долгой привычки наконецъ запечатлвается на немъ.
Въ такія минуты она ршала не отталкивать счастья, если бы она встртила его на своемъ пути, ей захотлось узнать, правда ли, что за завсой кроется чудо, которое люди такъ превозносятъ, и часто такъ глубоко презираютъ потомъ.
Свжая, какъ всегда, весна опять заглянула въ страну и вскор вступила въ нее, сбросивъ шубу, въ которой она просидла за печкой въ избушк фрау Холлэ {Фрау Холлэ — въ нмецкихъ сказкахъ — добрая старушка, живущая на дн колодца, когда она выколачиваетъ свои перины, на землю летитъ пухъ въ вид снга.} на дн глубокаго колодца. Врно, двочка Гретель уже повстрчалась съ весной, когда ей снилось, будто она упала въ колодецъ, и по лугу, мимо многихъ чудесъ, наконецъ добрела до доброй фрау Холлэ.
Теперь и Роза часто отправлялась по воскресеньямъ гулять, вмсто того, чтобы зарываться въ книгахъ или въ семейномъ кругу своихъ подругъ.
— Мамочка наша закутила, у мамочки красныя щечки, она заглянула за цвтущій сиреневый кустъ!— такъ шутили друзья и родные при вид ея непривычнаго поведенія.
А Роза между тмъ гуляла подъ руку со статнымъ молодымъ человкомъ съ красивой бородой по набережной Шпрее или по берегу озера Мюггель, они никого не встрчали и даже съ противоположнаго берега ихъ нельзя было узнать.
Можно подумать, что Роза, пользуясь случаемъ, теперь спшила пополнить проблы въ своемъ любовномъ развитіи. Нтъ, она безпрестанно донимала красавца съ рыжеватой бородой и холеными руками вопросомъ, дйствительно ли онъ любитъ ее, въ своихъ переживаніяхъ она не находила ничего необычайнаго, съ простительнымъ въ такихъ случаяхъ самообольщеніемъ она старалась уврить себя, что его привлекаетъ только ея интеллектъ и возможность разсуждать съ нею о вопросахъ, вызывающихъ въ другихъ двушкахъ сначала пассивный протестъ, потомъ длающихъ мужчину смшнымъ въ глазахъ собесдницъ,— посл чего онъ рискуетъ вдругъ очутиться одинъ, будь то въ зал, въ гостиной или въ городскомъ саду на прогулк.
Лицо ея спутника каждый разъ омрачалось, когда она въ безконечныхъ варіантахъ приступала все къ одному и тому же вопросу. Онъ, видимо, смущался, казался готовымъ признаться въ чемъ-то печальномъ и важномъ — и каждый разъ, не признавшись, кончалъ тмъ, что называлъ Розу своей избранной, воплощеніемъ своихъ грезъ, говорилъ онъ это всегда со сладчайшей улыбкой, но каждая опытная въ любви двушка — только не Роза — поняла бы искусственность этой улыбки.
Вдь кажется, въ такихъ случаяхъ было бы самымъ простымъ броситься другъ другу на шею съ обычнымъ возгласомъ: ‘моя Роза!’ ‘Мой Альфредъ!’ Плохо вы знаете Розу. Ей нужны были еще многія доказательства его любви, прежде чмъ она ршилась бы поддаться его мольбамъ о какой-нибудь ласк.
И опять начинали они говорить о крупныхъ и мелкихъ разочарованіяхъ въ ихъ жизни. Альфредъ жаловался на тяжесть своего ремесла — онъ рисовалъ моды въ журналахъ — и вздыхалъ о невозможности отдаться призванію, стать настоящимъ художникомъ. Онъ чувствовалъ себя непризнаннымъ, особенно тми, кто ближе стоялъ къ нему.
Роза же выкладывала все самое дурное, что когда-либо замчала въ себ, она прежде всего хотла правды, правды и правды, она всей душой презирала любовь, основанную на лицемріи, лжи и обман. Она знала, что такая любовь всегда внезапно кончалась враждой.
Ея семнадцатилтняя подруга Лили не сумла бы такъ немилосердно клеветать на нее, какъ длала это сама Роза во имя чистйшей любви…
Между тмъ настала осень. Много окрестностей Берлина исходили Роза и Альфредъ, они доходили до Кенигсвустергаузенанэберсвальда, до Потсдама и Букова. Часто по утрамъ въ воскресенье Альфредъ принужденъ былъ отказывать ей, его задерживалъ спшный заказъ отъ завдующаго объявленіями въ какой-либо газет,— работа, для которой у него оставалось только воскресенье.
Въ середин же лта, вроятно, во время каникулъ, онъ часто освобождался и въ будни, тогда онъ отрывалъ Розу отъ работы на пишущей машин или, если она позволяла, оставался у нея и, диктуя, помогалъ ей работать.
Но это время прошло быстре, чмъ оно наступило, и все еще Роза не знала, любитъ ли ее Альфредъ. Часто онъ былъ слабъ, какъ ребенокъ, и если она тогда принималась его жалть, онъ горько рыдалъ.
Разговоры его все время вращались вокругъ одного: онъ все говорилъ, что его талантъ не можетъ развиться за неимніемъ времени и средствъ, и безъ поощренія. И въ воображеніи Розы онъ сталъ непризнаннымъ геніемъ, соединившимъ въ себ вс страданія Геббеля, Жанъ-Поля, Бетховена и Шуберта. Онъ былъ слишкомъ утонченъ, чтобы соединить свое божественное призваніе съ обыкновенной профессіей, какъ длали это Грилльпарцеръ, Анценгруберъ или Гансъ Саксъ. ‘Когда ты умрешь, тебя будутъ чествовать какъ Менцеля’, говорила она, когда газетныя статьи о Менцел снова обратили ея вниманіе на художественное дарованіе Альфреда.
Роза любила его, какъ любила дтей своей подруги, она любила его надежды, какъ любила бы мать. Это чувство давало ей, по крайней мр, безусловное счастье. Того, что еще бродило въ ея душ, она не могла себ уяснить, то была какая-то дикая жажда забыть весь окружающій ее міръ предразсудковъ, въ блаженномъ чаду попрать законы и обычаи, взлетть, какъ взлетаетъ орелъ надъ послднимъ жилищемъ людскимъ. И было это чувство такъ высоко и прекрасно, потому что оно очистилось въ горнил истинной жертвы. Она мечтала о томъ, чтобы оставить квартиру свою и перевезти свою мебель въ студію со смежной комнаткой. Тамъ Альфредъ могъ бы свободно работать, а она списывала бы свои бумаги рядомъ въ свтелк. Конечно, надо тогда быть осторожной, принимая заказы. Вдь многіе перестанутъ ходить къ ней, узнавъ, что она живетъ съ художникомъ, не повнчавшись, ужъ не говоря о родныхъ и подругахъ.
Но брачныхъ цпей Альфредъ никогда не перенесъ бы,— этому она врила, какъ вритъ ребенокъ догматамъ церковнымъ, не понимая ихъ смысла. Бракъ несовмстимъ съ служеніемъ искусству. Розу эти мысли даже пугать перестали,— настолько он казались ей естественными. Если любишь, то надо умть жертвовать всмъ.
Но иногда заговаривалъ внутренній голосъ, который всегда мудре насъ самихъ, за что въ древности его почитали вщимъ. Голосъ этотъ скромно спрашивалъ, можно ли назвать чувство Альфреда любовью, когда онъ только и требовалъ что состраданія къ себ, но голосъ этотъ такъ скроменъ, что его обыкновенно не слышатъ.
Себя она тоже упрекала за чрезмрное умствованіе, за то, что слишкомъ много разсуждала о любви, и такъ пугливо избгала его ласкъ, боясь, что он не такъ чисты, какъ ея собственныя. Такъ лучшія грезы ея оставались ея сокровеннйшей тайной, а когда онъ приходилъ, она снова возбуждала старый вопросъ, дйствительно ли они подходятъ другъ къ другу.
Однажды ей опять пришлось отправиться одной на прогулку, она не пошла дальше Теггельскаго дворцоваго парка. Еще никогда не испытала она всей прелести природы такъ сильно, какъ въ этотъ ясный морозный ноябрьскій день. Отъ листвы на дорожкахъ поднимался рзкій запахъ, онъ часто мнялся, смотря по тому, была ли листва сметена въ кучки или развяна, озарена солнцемъ или влажна. Опьяняющій ароматъ женскаго будуара смнялся крпкимъ запахомъ плодовъ. Въ гніющихъ мстахъ и канавахъ сильно пахло то сигарами, то іодоформомъ.
Казалось, будто деревья колыхались, несмотря на то, что не было втра, и что они, безлистныя, неподвижно простирались къ кристально-чистому небу. То было трепетаніе солнечныхъ лучей, которое придавало мертвымъ стволамъ иллюзію жизни. Солнце еще не высоко поднялось надъ горизонтомъ, и мелкія втки верхушекъ, покрывающихъ небо узорчатой сткой, освщались ярче неуклюжихъ стволовъ. Лсистый холмъ былъ облитъ солнечнымъ свтомъ, какъ золотою фатой, которой сказочныя королевны покрываютъ свои блокурыя косы, милліоны росинокъ, будто драгоцнные камни, блестли въ этой фат, а когда росинки разсыпались на землю мелкою, звучною дробью, Роза невольно подбгала, чтобы подобрать ихъ.
Она жалла о томъ, что никогда въ присутствіи Альфреда природа не одаряла ея такъ щедро, какъ въ этотъ день. При немъ она никогда не могла отдлаться вполн отъ того стсненія, которое всегда охватываетъ людей, не все досказавшихъ другъ другу.
Эта мысль поразила ее, и она ршила въ слдующій разъ говорить совершенно открыто. Мысль эта была такъ мучительна, что она готова была сейчасъ же вернуться, оторвать его отъ работы. Время до слдующаго воскресенья казалось ей безконечнымъ, потому что она вдругъ ясно сознала, что онъ боится правды и что-то скрываетъ. Она ршила сегодня же написать ему въ контору письмо съ просьбой придти къ ней на слдующій день рано утромъ.
Въ первый разъ на нее напало сомнніе относительно его воскресныхъ работъ. Часъ спустя она уже была въ своей тсной квартирк и мучилась надъ неразборчивой рукописью, только чтобы отвлечь свои мысли отъ страшныхъ призраковъ, заполонившихъ ее. Она упрекала себя за то, что убжала отъ чуднаго настроенія, царящаго въ природ,— убжала, потому что въ душ ея надвигалась гроза.
Уже смеркалось, когда она вспомнила, что весь день ничего не ла, усталой походкой пошла она въ кухню, чтобы приготовить себ ужинъ.
— Что это? Стукъ? Для чего же колокольчикъ у двери?— вполголоса сказала она, когда стукъ повторился, на этотъ разъ громче.
Роза одта была довольно небрежно, и глаза были немного заплаканы. Поэтому она тщательно покрыла голову старой кружевной косынкой, висвшей въ передней. Дама, вся въ черномъ, стояла въ сняхъ, лицо ея было скрыто подъ густой вуалью, только глаза свтились, силясь пронзить мракъ въ корридор.
— Простите, не правда ли, у васъ контора по переписк бумагъ? Въ такомъ случа у васъ, вроятно, служатъ молодыя двушки?
Роза слегка улыбнулась ея любопытству и ударенію на слов ‘молодыя’. Разв она не была молода?
— Да,— отвтила она,— я могла бы дать многимъ работу, потому что я очень занята.
— Вотъ какъ? Но я говорю о барышн, работающей у васъ,— быстро отвтила постительница.— Нельзя ли мн справиться о ней? Я говорю о барышн Роз… Роз…
— Лихтвартъ. Да, эта барышня занимается у меня, — поспшно добавила Роза, въ ней зародилось неясное чувство, что дло касается Альфреда, и она предпочла, закутанная въ косынк, продолжать свою роль старой двы.
— Совершенно врно, позвольте мн войти, дло очень серьезно, и я взываю къ вашей помощи.
Она быстро вошла въ комнату и съ любопытствомъ стала озираться кругомъ, не поднимая вуали, потомъ она, заикаясь, нсколько разъ повторила: ‘Мужъ мой,— мой мужъ’, наконецъ, она сла и нервно начала барабанить ладонями по колнямъ, въ ожиданіи, что стройная дама въ черной косынк выведетъ ее изъ затрудненія.
И въ теченіе слдующаго получаса Роза, подъ маской завдующей конторой, должна была выслушать цлый потокъ оскорбительной брани по адресу злой обольстительницы, завлекшей въ свои сти человка, въ сущности добродушнаго, но по глупости падкаго на сладкія рчи. Эту особу, эту Розу Лихтвартъ въ наказаніе необходимо прогнать со службы, или она своимъ подлымъ поведеніемъ вовлечетъ и ее въ непріятности. О защит не могло быть и рчи, Роза принуждена была длать, будто она все это слышитъ впервые, она чувствовала себя въ положеніи матери, которая видитъ своего ребенка въ смертельной опасности, не можетъ спасти его и должна смотрть, какъ онъ гибнетъ.
Она не смла выдать себя. Она испытала безумный страхъ человка, на котораго въ многолюдномъ дом напали такъ искусно, что онъ даже позвать не можетъ на помощь, хотя помощь близка. И она общала все, что требовали отъ нея, только чтобы избавиться отъ нестерпимаго гнета, чтобы избавиться отъ этой женщины, такъ безпощадно коснувшейся своей грубой рукой ея сердца…
Альфреда она больше никогда не видала, но и злобы не было въ сердц ея. Ей только хотлось для себя сохранить во всей чистот воспоминаніе о тхъ часахъ, когда она такъ близко прошла мимо любви.
Когда ей потомъ опять приходилось исполнять роль ‘мамочки’, она всегда выступала воодушевленной защитницей самаго необузданнаго наслажденія жизнью.
‘Однако, ужъ и перебсилась же она въ свое время!’ говорятъ про нее.