Роза, Гамсун Кнут, Год: 1908 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 178 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

!!!!!!!!!!!!! В исходнике пропущены страницы 92-93

Кнутъ Гамсунъ.

Роза.

Изъ записокъ студента Пареліуса.

Романъ.

Переводъ А. и П. Ганзенъ

— съ рукописи, пріобртенной у автора т-вомъ ‘Знаніе’,— единственный разршенный авторомъ.

ОТЪ АВТОРА.

Какъ мн извстно, сочиненія мои выходятъ въ Россіи въ различныхъ переводахъ, а въ послднее время меня именуютъ также сотрудникомъ изданій, съ редакціями которыхъ у меня соглашенія не состоялось. Въ виду этого, считаю долгомъ заявить, что 15 ноября 1907 года я заключилъ договоръ съ товариществомъ ‘Знаніе’, предоставивъ названной издательской фирм исключительное право переводить и издавать въ Россіи мои новыя сочиненія.

Я знаю, что между Россіей и Норвегіей литературной конвенціи еще не существуетъ, но все-таки надюсь, что соглашеніе между издательской фирмой ‘Знаніе’ и мною будетъ признано и уважено такъ-же, какъ если бы конвенція была уже въ сил,— тмъ боле, что, насколько мн извстно, заключеніе литературной конвенціи со стороны Россіи лишь вопросъ времени.

Кнутъ Гамсунъ.

Конгсбергъ.

26 марта/8 апреля 1908 г.

ОТЪ ТОВАРИЩЕСТВА ‘ЗНАНІЕ’.

Еще 15 ноября 1907 года Кнутъ Гамсунъ заключилъ съ т-вомъ ‘Знаніе’ договоръ, по которому обязался: высылать ‘Знанію’ свои новыя произведенія въ рукописи — съ такимъ разсчетомъ, чтобы ‘Знаніе’ могло перевести и напечатать каждое изъ нихъ до обнародованія его вн Россіи. Кнутъ Гамсунъ предоставилъ товариществу ‘Знаніе’ исключительное право переводить и издавать его новыя произведенія въ предлахъ Россіи. Товарищество будетъ помщать ихъ въ своихъ сборникахъ. Такимъ образомъ, Кнутъ Гамсунъ длается постояннымъ сотрудникомъ сборниковъ ‘Знанія’. Въ начал 1908 года онъ прислалъ въ рукописи романъ ‘Бенони’, который и былъ напечатанъ одновременно на родин автора и въ XXII сборник ‘Знанія’. Теперь же К. Гамсуномъ доставлено продолженіе ‘Бенони’, новый романъ — ‘Роза’.

Зимой 18** года я отправился на Лофотены съ рыбачьей шкуной изъ Олезунда. Переходъ взялъ около четырехъ недль, высадился я въ Скровен и сталъ дожидаться оказіи, чтобы двинуться дальше. Къ Пасх шло въ Салтенландъ на побывку нсколько лодокъ, и хотя он не доставили бы меня, куда мн собственно было нужно, я все-таки отправился съ ними. Дло-то въ томъ, что у меня былъ въ тхъ краяхъ знакомецъ и пріятель, Мункенъ Вендтъ, и мы съ нимъ уговорились когда-нибудь побродить вмст. А было все это лтъ пятнадцать тому назадъ.

Въ памятный день, въ среду 16 апрля, я прибылъ въ торговое мстечко Сирилундъ. Тутъ проживалъ коммерсантъ Маккъ, важный господинъ. Тутъ же проживалъ и добрйшій Бенони Гартвигсенъ, онъ былъ богачъ и помогалъ всмъ. Эти двое были равноправными хозяевами Сирилунда, всхъ судовъ и торговыхъ предпріятій мстечка.

— Хотите, ступайте къ Макку, хотите — къ Гартвигсену,— сказали мн мои попутчики на лодк.

Я пошелъ къ усадьб Макка, осмотрлся и ршилъ пройти мимо,— ужъ слишкомъ важно, богато жилъ Маккъ.

Около полудня я пошелъ зато къ дому Бенони Гартвигсена и представился хозяину. На барина я не похожъ былъ,— всхъ пожитковъ со мною только и было, что ружье да котомка съ кое-какою одеженкой, я и попросилъ пристанища въ людской Сирилунда — пока-что.

— Ну, это мы, врно, уладимъ,— отвтилъ Гартвигсенъ.— Откуда вы?

— Съ юга. Пробираюсь въ Утвэръ и Осъ. Зовутъ меня Пареліусъ, я студентъ. Впрочемъ, умю и рисовать и писать красками, если вамъ понадобится.

— Такъ вы человкъ ученый, какъ видно.

— Да, я не бродяга. Мн надо разыскать въ тхъ краяхъ пріятеля, мы учились вмст и оба охотники. Отправимся странствовать вдвоемъ.

— Не присядете ли,— сказалъ Гартвигсенъ и придвинулъ мн стулъ.

Въ горниц, кром прочей мебели, стоялъ маленькій клавесинъ, но я воздержался сразу же подойти и попробовать инструментъ. На все, о чемъ разспрашивалъ меня Гартвигсенъ, я отвчалъ подробно, а онъ досыта накормилъ и напоилъ меня. Вообще, онъ былъ со мной очень ласковъ и не захотлъ отослать меня въ людскую въ Сирилундъ, а оставилъ у себя.

— Вы можете оставаться у меня и помогать мн разнымъ манеромъ,— сказалъ онъ.— Вы женаты? — добавилъ онъ, улыбаясь.

— Нтъ. Мн всего двадцать два года.

— Пожалуй, у васъ и зазнобушки нтъ?

— Нтъ.

Подъ конецъ, Гартвигсенъ сказалъ:— Да, вы прошли столько наукъ, что, врно, сумете и срисовать мой домъ и сарай для лодокъ, словомъ, вс мои строенія, вообще, смастерите мн кое-какія картинки.

Я улыбнулся, немножко дивясь его странной рчи: вдь я же самъ только что сказалъ ему, что умю рисовать и писать красками.

— У меня много всякаго добра въ дом,— прибавилъ онъ,— а вотъ картинокъ не хватаетъ, ни одной нту.

Я отвтилъ, что приложу вс старанія и нарисую все, что ему понадобится.

Когда Гартвигсенъ отправился на пристань, предоставивъ меня самому себ, меня потянуло куда-нибудь въ уголокъ — побыть одному. Вс двери были мн открыты, куда бы я ни пошелъ, и я провелъ съ часокъ въ сара для лодокъ, полный благодарности Творцу за то, что попалъ въ столь дальніе края и везд пока встрчалъ добрыхъ людей.

Праздники прошли, и я принялся срисовывать домъ и сарай Гартвигсена, а затмъ раскрашивать рисунки красками. Когда мн понадобилось кое-что для моей работы, я пошелъ въ Сирилундскую лавку и въ первый разъ увидалъ тамъ коммерсанта Макка, важнаго господина. Онъ былъ уже человкъ въ годахъ, но живой и ршительный, а вдобавокъ важный и величавый въ обхожденіи. Въ манишк у него красовалась драгоцнная брильянтовая запонка, а на шнурк отъ часовъ множество золотыхъ брелоковъ. Услыхавъ, что я не какой-нибудь бродяга, а студентъ, вздумавшій постранствовать, онъ сталъ относиться ко мн съ немалымъ уваженіемъ.

По мр того, какъ я писалъ, Гартвигсенъ оставался все боле и боле доволенъ моей работой и все расхваливалъ меня за то, что строенія у меня выходятъ совсмъ, какъ живыя. Пріятелю своему Мункену Вендтъ я написалъ, что нахожусь уже на пути къ нему, но задержался у добрыхъ людей.

— Напишите-ка, что раньше осени вамъ не добраться до него,— сказалъ мн Гартвигсенъ.— Вы мн всячески нужны будете все лто. Вотъ суда вернутся съ Лофотенъ, я хочу, чтобы вы и ихъ срисовали, а прежде всего шкуну ‘Фунтусъ’, на которой я ходилъ въ Бергенъ.

Я остался, и не было ничего удивительнаго, что я заслъ въ этомъ крупномъ торговомъ мстечк: сюда то и дло назжали люди, и рдко кто сразу же отправлялся дальше. Такъ, недлю другую спустя посл меня, явился въ Сирилундъ мастеръ, который гнулъ крючки для застежекъ. Онъ понадлалъ крючковъ всмъ отъ мала до велика и все-таки не отправился во-свояси, а остался тутъ. Другого ремесла онъ никакого не зналъ, умлъ только гнуть крючки, но зато былъ хорошимъ комедіантомъ, отлично умлъ подражать голосамъ зврей и птицъ. Во рту у него была маленькая свистулька, а выходило какъ будто поетъ весь лсъ, на разные голоса, и ни за что нельзя было догадаться, что это онъ самъ свищетъ. Вообще, онъ былъ такой искусникъ по этой части, что самъ Маккъ останавливался и слушалъ его. Наконецъ, Маккъ и пристроилъ его у себя на мельниц, чтобы всегда имть его подъ рукой въ качеств Сирилундской достопримчательности.

II.

Я уже пробылъ нкоторое время у Гартвигсена, какъ вдругъ однажды встртилъ по дорог въ лавку самого Макка съ какой-то чужой дамой. На ней была песцовая кофточка, надтая на распашку, такъ какъ пахло уже весной. Я таки усплъ поотвыкнуть отъ молодыхъ дамъ и, кланяясь ей и разглядывая ея доброе лицо, невольно сказалъ про себя: какая славная! Съ виду ей было далеко за двадцать, росту она была высокаго, съ русыми волосами и яркими губами. Она взглянула на меня совсмъ какъ сестра, такимъ свтлымъ, невиннымъ взглядомъ.

Я все ходилъ и думалъ о ней, а когда разсказалъ о своей встрч Гартвигсену, онъ сразу сказалъ:

— Это Роза. Красива она, по вашему?

— Да.

— Это Роза. Значитъ, опять пріхала.

Я не хотлъ показаться любопытнымъ и замтилъ только: — Да, она красива. И не похожа на здшнихъ.

Гартвигсенъ отвтилъ:

— Она и не здшняя. Впрочемъ, не издалека, изъ сосдняго прихода. Теперь въ гостяхъ у Макка.

Потомъ старая стряпуха Гартвигсена поразсказала мн еще кое-что о Роз. Она была дочь сосдняго пастора, была недолго замужемъ, а теперь осталась одна, мужъ ухалъ куда-то на югъ. Одно время Роза была также помолвлена съ Гартвигсеномъ, и все ужъ было готово къ свадьб, какъ вдругъ она взяла да вышла за другого. Вс тогда диву дались.

Я замтилъ, что Гартвигсенъ съ нкотораго времени сталъ одваться тщательне и больше держаться по господски.— Говорятъ, Роза пріхала,— сказалъ онъ мимоходомъ работниц.

Разъ мы отправились вмст въ Сирилундъ. Въ сущности, ни мн, ни ему не за чмъ было туда итти, но онъ сказалъ мн:— Вамъ не надо-ли чего въ лавк?

— Нтъ… Ахъ, да, пожалуй, надо бы гвоздей и штифтиковъ.

Особы, ради которой мы собственно пошли въ лавку, мы, однако, тамъ не встртили. Когда я запасся гвоздями, Гартвигсенъ спросилъ:— А штифтикокъ вамъ разв не нужно для картинъ?

— Да, для рамокъ.

— Пожалуй, и еще что понадобится для рамокъ? Вы не торопитесь, сообразите.

Я смекнулъ, что ему хочется протянуть время, и сталъ набирать всякихъ мелочей. Гартвигсенъ тмъ временемъ стоялъ, посматривая на дверь. Наконецъ, онъ оставилъ меня и отправился въ контору. Такъ какъ онъ былъ совладлецъ Макка, да къ тому же богачъ, то и вошелъ въ контору, даже не постучавшись, но кром него, пожалуй, никто другой не позволялъ себ этого.

Пока же я стоялъ у прилавка, вошла та, кого мы искали. Она, врно, увидала, какъ прошелъ Гартвигсенъ, и хотла повидаться съ нимъ. Проходя по лавк, она взглянула мн прямо въ глаза, и щеки у меня такъ и запылали. Она прошла за прилавокъ и стала искать что-то на полкахъ. Она была такая высокая, статная и такъ бережно перебирала руками товары, лежавшіе на полкахъ. Я долго смотрлъ на нее. Въ ней было что-то, напоминавшее молодую мать.

Только бы Гартвигсенъ поскоре вышелъ изъ конторы,— подумалъ я. А онъ какъ разъ и вышелъ и поздоровался съ Розой. Особеннаго волненія не было замтно ни у него, ни у нея, даромъ что они когда-то были женихомъ и невстой. Онъ такъ спокойно подалъ ей руку, и она не покраснла, не смутилась отъ этой встрчи.

— Опять въ нашихъ краяхъ? — спросилъ онъ.

— Да,— отвтила она.

Она снова повернулась къ полкамъ и продолжала искать что-то. Наступило молчаніе. Затмъ она сказала, не глядя на него:

— Я не для себя тутъ роюсь, кое-что нужно для дома.

— Вотъ какъ?

— Да, да, я опять тутъ распоряжаюсь за прилавкомъ, какъ въ старину. Но я не украду ничего.

— Вы шутите,— сказалъ онъ, задтый.

Я подумалъ: на мст Гартвигсена я бы не сталъ тутъ торчать. А онъ все стоялъ. Видно, внутри у него все-таки еще шевелилось что-то, разъ онъ сразу не сорвался съ мста и не ушелъ. Но тогда почему бы ему самому не зайти за прилавокъ и не предложить отыскать ей то, что она искала? Вдь онъ полный хозяинъ тутъ. А онъ стоялъ рядомъ со мной у прилавка, словно покупатель. Впрочемъ, приказчики, и Стенъ, и Мартинъ, не смли въ его присутствіи разговаривать иначе, какъ шепотомъ,— такъ страшно онъ былъ богатъ и вдобавокъ ихъ хозяинъ.

— Со мной прізжій студентъ,— сказалъ Гартвигсенъ Роз.— Такъ вотъ ему очень хотлось бы, чтобы вы какъ-нибудь зашли сыграть намъ. У меня вдь все стоитъ та музыка.

— Я не играю при чужихъ,— отвтила она, качая головой.

Гартвигсенъ долго молчалъ и, наконецъ, сказалъ:— Да, да, я такъ спросилъ только.— А вы, врно, теперь готовы?— обернулся онъ ко мн.

— Да.

— Право-же, я не могу играть на томъ инструмент,— сказала вдругъ Роза.— Но, если вы… Можетъ быть, вы зайдете въ комнаты?

И мы пошли вс трое въ покой Макка. Тамъ стояло новое дорогое фортепьяно, на которомъ Роза и сыграла. Она очень старалась, видно, ей хотлось загладить свою несговорчивость. Окончивъ, она сказала:— Вотъ и все.

Гартвигсенъ, однако, услся и совсмъ не собирался уйти. Маккъ вошелъ, былъ пораженъ, увидавъ гостей, но выказалъ большую любезность и угостилъ насъ виномъ и пирожнымъ. Потомъ онъ провелъ меня по комнат, показывая рисунки, чудесныя гравюры и картины. Гартвигсенъ тмъ временемъ сидлъ и бесдовалъ съ Розой. Говорили они о чемъ-то такомъ, о чемъ я еще не слыхалъ, о какой-то двочк Март, дочк Стена приказчика, которую Гартвигсенъ собирался взять къ себ, если Роза согласна.

— Нтъ, я не согласна,— заявила Роза.

— Подумай хорошенько,— отозвался вдругъ Маккъ. Тутъ Роза расплакалась и сказала:— Что вы хотите сдлать со мной?

Гартвигсену стало не по себ, и онъ принялся уговаривать Розу:— Вы пріучили ребенка присдать. У меня и не было на ум ничего другого… Я просто хотлъ взять двочку потому, что вы пріучили ее къ разнымъ хорошимъ манерамъ. О чемъ же тутъ плакать?

— Да Богъ съ вами, возьмите двочку. Но я-то не могу перехать къ вамъ! — вырвалось у Розы.

Гартвигсенъ долго думалъ, потомъ сказалъ:— Нтъ, я не могу взять ребенка безъ васъ.

— Разумется! — поддержалъ Маккъ.

Роза махнула рукой и вышла изъ комнаты.

III.

Стали прибывать домой рыбаки съ Лофотенъ на большихъ судахъ и лодкахъ, съ бухты неслись псни и крики, солнце сіяло, пришла весна. Гартвигсенъ сначала ходилъ въ глубокой задумчивости, но, когда пришли суда, онъ совсмъ захлопотался съ рыбой, и на душ у него, какъ видно, полегчало. Розы я не встрчалъ больше.

Зато я познакомился съ интереснымъ субъектомъ, смотрителемъ маяка. Звали его Шёнингъ, и когда-то онъ былъ капитаномъ корабля. Я встртилъ его разъ посл обда, гуляя по прибрежнымъ утесамъ, куда пришелъ посмотрть на птицъ. Онъ сидлъ себ на камн безъ всякаго дла. Когда я подошелъ, онъ долго разсматривалъ меня, какъ чужого человка, а я въ свою очередь разглядывалъ его.

— Вы что тутъ? — спросилъ онъ.

— Хожу да на птицъ смотрю,— отвтилъ я.— Не дозволено разв?

Онъ ничего не сказалъ, и я прошелъ дальше. Когда я вернулся, онъ все сидлъ на томъ же мст.

— Разъ птицы сли на яйца, нельзя мшать имъ,— сказалъ онъ.— Чего вы тутъ расхаживаете?

Я въ свою очередь спросилъ:— А вы чего тутъ сидите?

— Эхъ, молодой человкъ! — сказалъ онъ, подымая кверху ладонь.— Чего я тутъ сижу? Я сижу да иду въ ногу съ своей жизнью. Такъ то!

Видно, я улыбнулся на это, потому что онъ тоже улыбнулся какою-то блдной, увядшей улыбкой и продолжалъ:

— Я сказалъ себ сегодня: ну, покажи же, что начинаешь играть роль въ комедіи собственной жизни. Ладно, отвтилъ я себ и вотъ услся тутъ.

Какой чудакъ! Я еще не зналъ смотрителя и подумалъ, что онъ просто шутитъ.

— Это вы живете у Гартвигсена? — спросилъ онъ затмъ.

— Да.

— Ну, такъ вы не кланяйтесь ему отъ меня.

— Вы его не долюбливаете?

— Да. Эти несмтныя богатства подъ нашими ногами принадлежали когда-то ему. Вы стоите сейчасъ на серебр, которому цна милліонъ, и все это принадлежало Гартвигсену. А онъ взялъ да продалъ все и сталъ ничтожествомъ.

— Разв Гартвигсенъ не богатый человкъ?

— Нтъ. Если ему вздумается раскошелиться на приличную одежду, такъ останется какъ разъ на кашу, вотъ и все.

— Такъ это вы открыли эти богатства и все-таки не пожелали сами купить ихъ за безцнокъ? — спросилъ я.

— На что мн богатства? — отвтилъ онъ.— Об мои дочери хорошо пристроены замужъ, а сынъ мой Эйнаръ скоро умретъ. Что же до насъ съ женой, то намъ не състь больше того, что мы димъ. По вашему, врно, я необычайно глупъ?

— Нтъ, вы наврно умне, чмъ я могу судить съ виду.

— Именно! — сказалъ смотритель.— И кром того: съ жизнью надо поступать, какъ съ женщиной. Не полагается разв ухаживать за женщиной и уступать ей во всемъ? Надо уступать, уступать и отказываться отъ всякихъ благъ.

Въ бухт показался почтовый пароходъ, на пристани собралось много народа, а въ Сирилунд да и на пристани были подняты флаги. На пароход игралъ оркестръ нмецкихъ музыкантовъ, мдныя трубы ихъ такъ и сверкали на солнц. Я различилъ на пристани Макка, его ключницу, Гартвигсена и Розу, но они не махали никому платками, и съ парохода никто не махалъ имъ.

— Въ честь кого же эти флаги? — спросилъ я смотрителя.

— Въ честь васъ, меня,— почемъ я знаю? — равнодушно бросилъ онъ. Но я видлъ, что глаза у него оживились, и ноздри раздулись при вид блестящихъ трубъ и при звукахъ музыки.

Я пошелъ, а онъ остался сидть, погруженный въ свои мысли. Врно, ему наскучили мои разспросы и я самъ. Да, вотъ ужъ подлинно: все уступалъ да уступалъ и далъ жизни провести себя за носъ! думалъ я. Два раза я оглядывался на него, онъ все сидлъ, не двигаясь съ мста, сгорбившись въ своей срой куртк и въ измятой шляп, со свисшими на вс стороны полями.

Я направился къ пристани и узналъ, что съ парохода должна была высадиться дочь Макка. Она была замужемъ за финскимъ барономъ и минувшей зимой овдовла, оставшись съ двумя дтьми.

Вдругъ Роза принялась махать платкомъ, и какая-то дама на пароход замахала въ отвтъ. Маккъ этимъ не занимался, но очень заботливо кричалъ гребцамъ почтовой лодки, направлявшейся къ пароходу:— Постарайтесь благополучно высадить баронессу съ дтьми!

Стоя на пристани, я смотрлъ на Гартвигсена и на Розу и невольно дивился, какъ это она была его невстой, а вышла замужъ за другого. Гартвигсенъ былъ такой высокій, крпкій мужчина, съ умнымъ и добрымъ лицомъ, къ тому же человкъ богатый и готовый всякому помочь въ нужд, такъ что нельзя было сказать про него ничего худого. Что же могла имть противъ него Роза? На вискахъ у него, правда, уже пробивалась сдина, но волосъ была цлая копна, и когда онъ смялся, то показывалъ полный ротъ крупныхъ и крпкихъ желтоватыхъ зубовъ. Врно, у Розы были какія-нибудь внутреннія побужденія, скрытыя отъ глазъ другихъ.

Баронесса высадилась съ двумя дочками. У нея была высокая, тонкая фигура, а лицо пряталось подъ густой вуалью, которой она не подняла, даже здороваясь съ отцомъ. Они и не поцловались и вообще не выказали никакой радости при свиданіи. Но когда баронесса заговорила съ Розой, то нсколько оживилась, и въ голос ея послышались красивыя, бархатистыя грудныя ноты.

Почтовая лодка доставила съ парохода на берегъ еще одного прізжаго господина. Когда онъ высадился, обнаружилось, что онъ совсмъ пьянъ и врядъ ли въ состояніи различать что-либо. И Маккъ, и Гартвигсенъ раскланялись съ нимъ, а онъ едва могъ кивнуть въ отвтъ, не говоря уже о томъ, чтобы приподнять шапочку. Я узналъ, что онъ былъ англичанинъ, сэръ Гью Тревельянъ, прізжавшій сюда каждый годъ ловить лососей въ большой рк сосдняго прихода. Этотъ самый господинъ и купилъ у Гартвигсена его серебряныя горы за крупную сумму. Онъ взялъ себ носильщика и ушелъ съ пристани.

Я держался въ сторонк, какъ чужой всмъ,. я не хотлъ никому мшать, но, когда Маккъ со своей компаніей направился къ усадьб, я поплелся за ними. У поворота къ дому Гартвигсена, баронесса остановилась поговорить съ нимъ, сняла при этомъ перчатку и протянула руку также мн. Рука была длинная, тонкая, а пожатіе удивительно мягкое.

Попозже вечеромъ я увидалъ на песчаной отмели бухты двухъ двочекъ баронессы. Он стояли, нагнувшись и опираясь руками о колнки, и что-то разглядывали на песк. Дти были здоровенькія, свженькія, но такъ близоруки, что не могли ничего разглядть, не пригнувшись къ самой земл. А разглядывали они мертвую морскую звзду, и я поразсказалъ имъ кое-что про это рдкое созданьице, котораго он раньше не видывали. Потомъ я прошелся съ двочками вдоль скалъ, называя имъ имена разныхъ птицъ и показывая водоросли. Все было для нихъ ново.

IV.

Въ сущности, работа моя была окончена, но Гартвигсену не хотлось отпускать меня. Со мною ему было веселе,— говорилъ онъ. Картинка моя ему понравилась, на ней было изображено все — и домъ, и сарай, и голубятня, но онъ полагалъ, что, когда дло подвинется къ лту, слдовало бы подрисовать зеленый фонъ, изобразивъ общественный лсъ, исчезающій вдали, у горъ, въ фіолетовой дымк. Но тогда приходилось измнить и холодноватый тонъ воздуха, да и самые оттнки красокъ строеній.— А пока займитесь Фунтусомъ,— сказалъ Гартвигсенъ.

Я слъ въ лодку и сталъ грести къ шкун. День былъ ясный, вс суда стояли на якоряхъ: шла промывка рыбы, которую мало-по-малу раскладывали на сушильныхъ площадкахъ. Прізжій англичанинъ, сэръ Гью Тревельянъ, стоялъ на берегу и, опираясь на свое длинное удилище, наблюдалъ за работой. Говорятъ, что такимъ же образомъ простоялъ онъ цлыхъ два дня и въ прошломъ году. Онъ не глядлъ ни на кого изъ людей въ этой сутолок, онъ смотрлъ только, какъ промываютъ рыбу, и время отъ времени, на глазахъ у всхъ, вынималъ изъ дорожной сумки бутылку и отпивалъ нсколько здоровыхъ глотковъ прямо изъ горлышка. Затмъ опять стоялъ, вытаращивъ глаза.

Я со своей лодки набрасывалъ карандашомъ шкуну и большіе баркасы, въ которые разгружали шкуну. Пріятная работа, и когда она мн удается, я бываю счастливъ. Утромъ-же я заходилъ въ Сирилундскую лавку и унесъ оттуда впечатлніе, совсмъ особаго рода, которое надолго оставило во мн пріятное чувство. Роза, врно, сейчасъ же позабыла обо всемъ, но я помню. Я открылъ ей дверь и подержалъ, пока она не прошла, а Роза взглянула на меня и сказала: ‘Спасибо!’ Вотъ и все.

Да, вотъ и все, и теперь тому минуло уже лтъ пятнадцать.

Заливъ былъ такъ глубокъ, блестящъ и совершенно неподвиженъ, но каждый разъ, какъ со шкуны сбрасывали на баркасы пару соленыхъ тяжелыхъ тресковыхъ тушъ, баркасы чуть осдали и разгоняли отъ себя по вод тонкую рябь. Мн хотлось бы срисовать и эту рябь, и скользившія по вод красивыя тни отъ пролетавшихъ морскихъ птицъ. Тни эти были словно налетъ отъ дыханія на бархатъ. Въ самой глубин залива взлетла кайра и понеслась, скользя надъ самою водяной гладью, мимо всхъ островковъ въ открытое море. Она словно чертила по воздуху прерывистую линію, ея длинная, несгибающаяся шея производила впечатлніе желзной, словно кто пустилъ стрлу изъ лука. А тамъ, гд птица исчезла, на водяной глади какъ разъ заигралъ дельфинъ, словно кувыркаясь на толстомъ бархатномъ ковр. Какъ все это было красиво!

Дти баронессы прибжали на отмель и стали окликать меня. Я подъхалъ и забралъ ихъ въ лодку. Двочки сами не видли меня, но узнали отъ другихъ, гд я, вотъ и начали звать меня по имени, которое узнали отъ меня при первомъ же знакомств. Он принялись близорукими глазами разсматривать мой рисунокъ, и старшая разсказала, что она тоже уметъ рисовать города. Непривычное движеніе въ лодк укачало младшую, которой было всего пять лтъ, и я, разостлавъ на корм свою куртку, уложилъ двочку и сталъ тихонько напвать надъ ней, пока она не уснула. У меня у самого когда-то была сестренка.

Потомъ мы принялись болтать со старшей двочкой. Она вставляла въ разговоръ шведскія слова и вообще могла, если хотла, совсмъ чисто говорить по шведски, но обыкновенно говорила на язык матери. Она разсказывала, что мама ея всегда въ пасхальное утро давала имъ смотрть сквозь желтый шелковый платокъ на солнышко — какъ оно играетъ отъ радости, что Христосъ воскресъ. А здсь въ этихъ краяхъ солнышко тоже играетъ?

Младшая крпко спала.

Спустя добрый часъ, я повезъ дтей обратно. Дорогой сестра разбудила спящую: — Проснись же, Тонна! — Тонна, наконецъ, проснулась, но не сразу сообразила, гд она, и осталась лежать, потомъ надулась на сестру, которая смялась надъ ней, и вдругъ встала во весь ростъ, такъ что мн пришлось осадить ее. Я взялъ свою куртку, на отмели стояла баронесса и кричала намъ. Тонна и Алина съ восторгомъ кинулись сообщать ей о своемъ катаніи на лодк, но Тонна не хотла и слышать о томъ, что она будто-бы заснула.

Тутъ же стояла Роза, а немного погодя пришелъ и Гартвигсенъ, онъ собирался хать на сушильныя площадки. Насъ собралась на мыск цлая компанія. Баронесса поблагодарила меня за мои разсказы дтямъ о морской звзд и о птицахъ, а затмъ повернулась къ Гартвигсену и все время говорила съ нимъ. Роза стояла молча, прислушиваясь къ ихъ разговору. Потомъ изъ вжливости пожелала взглянуть на мой рисунокъ. Но я замтилъ, что она при этомъ не переставала прислушиваться къ бесд баронессы съ Гартвигсеномъ.

— У васъ тутъ большія перемны,— болтала баронесса.— А я когда-то была влюблена въ васъ, Гартвигсенъ… Это я-то, теперь вдовица за тридцать, съ кучей дочерей!..

Въ бломъ плать она казалась еще выше и тоньше и повертывалась всмъ станомъ то вправо, то влво, не перемняя положенія ногъ. Лицо у нея было некрасивое, маленькое и смуглое, надъ верхней губой словно легла тнь, но голова была красива. Она сняла шляпу.

— Съ кучей дочерей! — засмялся Гартвигсенъ.— Всего-то дв.

— И об лишнія,— сказала она. Гартвигсенъ, туговатый на соображеніе и добродушный, повторилъ: — Значитъ, всего дв… пока. Ха-ха! Ну, что еще будетъ впереди.

Баронесса разсмялась. — Однако, у васъ славныя надежды на мой счетъ! — у Розы легла морщинка поперекъ носа, и я спросилъ ее, чтобы только сказать что-нибудь:— Я бы предпочелъ не раскрашивать своего рисунка, я не такъ хорошо владю красками. Какъ по вашему, не оставить ли мн рисунокъ, какъ онъ есть?

— Вотъ именно, и я такъ думаю,— отвтила она разсянно, снова прислушиваясь къ болтовн баронессы.

Я уже привелъ кое-что изъ этой болтовни. Но баронесса наговорила еще много разныхъ милыхъ вещей, и я, пожалуй, выставляю ее въ ложномъ свт, вырывая нкоторыя ея слова изъ общей связи. Сболтнувъ же что-нибудь неладное, она растерянно улыбалась и смотрла такъ безпомощно. Ей не хорошо жилось, и сама она, пожалуй, не была хорошимъ человкомъ, но, видимо, была несчастна. Все тло у нея было такое мягкое, такъ и перегибалось во вс стороны. Вдругъ она взяла и сложила руки надъ головой, вышло какъ будто она, стоя въ воротахъ, разговаривала съ кмъ-то на улиц. Это было очень красиво.

Гартвигсена пригласили въ Сирилундъ на обдъ въ честь баронессы, и посланный просилъ его захватить съ собой и меня. Зная, что у меня нтъ подходящей одежды, я предпочелъ не ходить. Гартвигсенъ былъ того мннія, что я одтъ достаточно хорошо, но я то лучше его понималъ приличія, всему научили меня въ моей доброй семь.

Гартвигсенъ ршилъ разодться для баронессы самымъ изысканнымъ образомъ. Онъ когда-то купилъ себ въ Берген фрачную пару для своей свадьбы, и вотъ обновилъ ее теперь въ первый разъ, но она къ нему не шла. И, пожалуй, не слдовало бы ему какъ разъ теперь надвать это платье, разъ оно было знакомо Роз. Но Гартвигсенъ, видно, и не подумалъ ни о чемъ такомъ.

Онъ было предложилъ мн свое праздничное платье, но вс его вещи были мн слишкомъ велики, такъ какъ я былъ куда худощаве. Тогда Гартвигсену пришла мысль, что я могъ бы надть одну изъ его куртокъ поверхъ своей.

— Тогда вы сразу станете повидне,— сказалъ онъ.

Посл я узналъ, что въ этихъ краяхъ въ обыча надвать на себя, ради парада, по дв куртки, даже въ теплые лтніе дни.

Когда Гартвигсенъ ушелъ, я побродилъ немножко по отмели, потомъ вернулся и заслъ въ одиночеств, почиталъ, осмотрлъ свое ружье… Тутъ въ дверь неожиданно постучали, и вошла Роза.

При мн она еще ни разу не бывала здсь, такъ что я всталъ и принялъ ее съ нсколько озадаченнымъ видомъ. Оказалось, что ей поручили зайти за мной и привести меня въ Сирилундъ. Разъ она такъ побезпокоила себя, мн не приходилось ломаться. Я извинился за свое одяніе и сейчасъ же вышелъ оправиться немножко. А Роза, какъ вошла, сразу стала озираться, внимательно разглядывая, какъ устроился Гартвигсенъ. Вернувшись въ горницу, я засталъ ее врасплохъ,— она прибирала въ буфет.

— Извините,— сказала она въ полномъ смущеніи.— Я только хотла… Я просто…

И мы отправились въ Сирилундъ.

Помню, на обд присутствовали дв-три купеческія четы съ дальнихъ шхеръ. На мужчинахъ было надто по дв куртки, на женахъ тоже наверчено много. Явились и смотритель маяка съ женою, и родители Розы, пасторъ и пасторша Варфодъ изъ сосдняго прихода. Пасторъ былъ мужчина рослый, сильный и красивый, страстный охотникъ и звроловъ. Мы съ нимъ разговорились о лсахъ и скалахъ, и онъ пригласилъ меня къ себ.

— Вотъ приходите какъ-нибудь вмст съ Розой, когда она пойдетъ домой черезъ общественный лсъ,— сказалъ онъ.

Маккъ сказалъ небольшую рчь по поводу возвращенія дочери въ родной домъ. Многіе люди сыплютъ громкими словами, а толку никакого, рчь Макка была спокойна и немногословна, но впечатлніе произвела. Онъ былъ человкъ вышколенный, говорилъ и длалъ, что полагалось, ни меньше, ни больше. Дочь сидла, глядя неподвижнымъ взоромъ куда-то мимо всхъ насъ, такъ вотъ глядитъ лужица въ лсу. У нея какъ будто ни отъ чего не становилось тепле на душ. А что у нея были за невроятнйшія замашки! Словно она выросла въ кухн и съ тхъ поръ не могла отучиться отъ своихъ дурныхъ привычекъ. Но, конечно, она продлывала все это просто изъ пренебреженія къ намъ, мы положительно какъ бы не существовали для нея. Хочу сейчасъ отмтить нкоторыя изъ ея удивительныхъ выходокъ, право, это была какъ будто цлая система невоспитанности, а между тмъ вдь она была баронесса. Первымъ дломъ она принялась спичкой выковыривать грязь изъ-подъ ногтей. Пасторъ увидалъ это и поскоре отвелъ глаза въ другую сторону. За дой она раскладывала оба локтя на стол, набивала себ полный ротъ, а когда пила, то даже мн, на другомъ конц стола, было слышно, какъ вино булькало у нея по пути въ желудокъ. Затмъ она сразу крошила у себя на тарелк весь кусокъ мяса прежде, чмъ начать сть. Когда же подали сыръ, я замтилъ, что она безпрестанно, по мр того, какъ откусывала отъ своего куска хлба, снова намазывала его масломъ, да еще какъ разъ то мсто, гд сейчасъ откусила. Нтъ, никогда я не видывалъ такихъ дурныхъ манеръ у себя дома! А, навшись, она сидла, отдуваясь и даже слегка отрыгая, словно пища просилась обратно.

Посл обда она разговаривала съ Гартвигсеномъ, и я слышалъ, какъ она безо всякаго стсненія разсказывала, что вспотла за столомъ. Я сразу приписалъ такую чрезмрную естественность съ ея стороны тому, что ей недоставало здсь хорошаго общества. Гартвигсенъ, по своему невднію, тоже позволялъ себ въ ея присутствіи многое, что могло бы задть ее, но не задвало. Въ комнат по угламъ стояли четыре колонки съ большими серебряными купидонами, которые держали подсвчники. Гартвигсенъ таинственно и шепнулъ баронесс:— Какъ вижу, ангелочки-то опять спустились! — да,— отвтила со смхомъ баронесса,— мой старикашка-папаша украсилъ было ими свою кровать, но тамъ не мсто бленькимъ ангельчикамъ!

Да, она умла таки выразиться достаточно ясно! Но я никакъ не могъ понять, зачмъ ей понадобилось такъ грубо подчеркивать свое пренебреженіе нами?

Я разговорился съ дтьми, они были моимъ прибжищемъ и развлеченіемъ, двочки показывали мн свои рисунки и книжки, потомъ мы сыграли на шашечной доск въ гуська. Время отъ времени я прислушивался также къ разговору купцовъ съ Маккомъ. Какъ они старались угодить ему!

Кофе подали на большой веранд, а къ кофе ликеръ, тутъ ни въ чемъ не было недостатка. Маккъ со всми былъ крайне любезенъ. Мужчинамъ предложены были трубки съ длинными чубуками, а женщины сидли смирно по угламъ, прислушиваясь къ рчамъ мужей и время отъ времени перешептываясь между собой.

Гартвигсенъ тоже взялъ себ трубку и стаканчикъ. Вино, выпитое за столомъ, подбодрило его, а ликеръ окончательно развязалъ ему языкъ. Ему, видно, хотлось показать этимъ обывателямъ съ дальнихъ шхеръ, что онъ не стсняется въ дом у Макка, а самъ беретъ любую трубку и садится, гд ему вздумается, какъ будто выросъ въ этой обстановк. Настоящій ребенокъ! Только онъ одинъ и явился во фрак, но это его не стсняло, и онъ время отъ времени самодовольно обмахивалъ лацканы. Но хоть онъ и былъ компаньонъ Макка, да къ тому же страшно богатъ, все-таки мелкіе торговцы питали больше почтенія къ самому Макку.

— Что касается цнъ на муку и зерно,— говорилъ Гартвигсенъ,— то вдь мы забираемъ весь товаръ франко. Руссакъ всегда готовъ продать, лишь бы заполучить денежки, и мы ампортируемъ хлбъ въ любое время, круглый годъ.

Одинъ изъ купцовъ посмотрлъ на Макка, перевелъ глаза на Гартвигсена и вжливо переспросилъ:

— Такъ,— но цны то не всегда одинаковы, когда же вы покупаете всего выгодне?

Тутъ Маккъ какъ разъ замтилъ, что смотритель маяка еще не выходилъ изъ столовой, и сейчасъ же пошелъ туда, чтобы пригласить его къ кофе на веранду.

По уход Макка, Гартвигсенъ объяснилъ купцу все на свой ладъ:

— Въ такой большой стран, какъ Россія, столько всякихъ причинъ, отъ которыхъ цны на хлбъ мняются. Въ мокрый годъ дожди за дождями, всякія тамъ наводненія, дороги размоетъ, какъ мужику хать въ городъ съ хлбомъ? Ну, въ Архангельск цны сейчасъ въ гору.

— Замчательно! — сказалъ купецъ.

— Такъ, къ примру, съ ячменемъ,— тараторилъ Гартвигсенъ,— а по той же причин, какъ я сказалъ, и съ рожью.

Но онъ еще больше разошелся, когда къ столу подсла баронесса.

— Мы получаемъ депеши. Чуть только зерно и рожь и прочій товаръ начнетъ подыматься, значитъ, аккуратъ надо покупать.

Гартвигсенъ былъ человкъ совсмъ неученый, но въ немъ было столько добродушія и непритязательности, что бесда у него всегда клеилась. Но, если ему некого было стсняться, онъ становился все самоувренне, забывалъ слдить за своей рчью и говорилъ совсмъ, какъ его простые односельчане. Главный его собесдникъ, купецъ съ дальнихъ шхеръ, такъ вжливо его разспрашивавшій, сказалъ опять:

— Да, да, вы вдь тутъ надъ всми нами скипертъ держите.

Въ присутствіи баронессы взглядъ Гартвигсена на вещи, однако, сразу сталъ шире.

— Ну, кто поздилъ по блу-свту да повидалъ кое-что, видалъ Бергенъ и все такое, тотъ этого не скажетъ про себя.

— О! — сказалъ другой купецъ и покачалъ головой, давая понять_, что Гартвигсенъ большой шутникъ.

Баронесса тоже покачала головой и, повернувшись къ нему всмъ лицомъ, сказала:— Нтъ, Гартвигсенъ, тутъ и спору нтъ, что скипетръ у васъ.

— Ну, что вы,— возразилъ онъ скромно и благодарно, но, чтобы все-таки пойти ей навстрчу, прибавилъ:— А я бы сказалъ вамъ, что въ Берген тысячи такихъ молодцовъ, какъ я.

— О! — опятъ воскликнулъ купецъ, не видя конца шуткамъ Гартвигсена.

Роза стояла въ горниц. Я подошелъ къ ней и обратилъ ея вниманіе на стаканчикъ краснаго вина, который она, не допивъ, поставила на столъ. Горница была такая просторная, пустая, и въ самой глубин ея на стол виднлся одинокій стаканъ,— такой густо-алый, одинокій и словно пылающій.

— Да,— только и отвтила Роза, думая совсмъ о другомъ. Она, видимо, уже ревновала къ своей подруг, баронесс, и серьезно подумывала переселиться къ Гартвигсену хозяйничать. Она то кружила около кофейнаго стола на веранд, то опять уходила въ горницу, не зная покоя.

Гартвигсенъ обратилъ на нее благосклонный взглядъ:

— Присаживайтесь, Роза! Не угодно-ли? Спровадимъ время за стаканчикомъ!

Она улыбнулась, и видно было, что съ ней произошло чудо,— она влюбилась въ Гартвигсена.

Роза присла къ столу, а я сталъ прогуливаться по веранд и около, потомъ пошелъ побродить по двору. И тамъ было на что поглядть. Черезъ нкоторое время я опять вернулся. На стол стоялъ уже пуншъ. Маккъ почти совсмъ не пилъ, Гартвигсенъ почти столько же, но оба усердно чокались съ гостями. И настроеніе было уже иное. Одинъ изъ купцовъ все спрашивалъ у другого: который часъ? Вопрошаемый старался перемнить разговоръ, и Маккъ тактично замтилъ:— Всего только три часа.— Немного погодя, купецъ опять присталъ къ своему сосду:— А что говорятъ твои часы? — Тотъ сидлъ какъ на иголкахъ и, хоть былъ человкъ уже немолодой, густо покраснлъ отъ конфуза. Настоящія дти эти купцы съ крайнихъ шкеръ! Купецъ щеголялъ за обдомъ своей волосяной часовой цпочкой съ золотымъ замкомъ, а часовъ-то у него и не было. И вотъ товарищу захотлось сконфузить его.

Тутъ мимо веранды прошелъ Крючкодлъ, и мы услыхали птичье щебетанье. Маккъ махнулъ ему, чтобы онъ зашелъ, и предложилъ ему стаканъ пунша и стулъ. Тотъ и посидлъ съ нами, представляя лсъ съ пвчими птицами, но сидлъ онъ, какъ ни въ чемъ не бывало, съ самымъ невиннымъ видомъ разглядывая цвтныя стекла на веранд.

Потомъ Роза играла на фортепьяно въ большой комнат. Но она все не могла успокоиться и то и дло оборачивалась къ компаніи на веранд.— Нтъ, если вы не хотите слушать, я перестану,— сказала она, наконецъ, и встала. А вся причина была въ томъ, что баронесса съ Гартвигсеномъ сидли близко другъ къ другу и, пожалуй, секретничали немножко.

Я опять вышелъ пройтись, захвативъ съ собой подзорную трубу, и сталъ въ нее наблюдать за работами на сушильныхъ площадкахъ.

VI.

Нсколько дней спустя, я увидлъ Розу. Она шла къ пристани, но, какъ видно, не по длу, а такъ, не спша, словно гуляя. Хочетъ встртить Гартвигсена,— подумалъ я. Теперь я могъ быть спокойнымъ, что меня нкоторое время никто не потревожитъ дома, и я заслъ за одно занятіе, котораго изъ тщеславія не хотлъ никому открывать,— до поры до времени. Потомъ я сообщу, что это было такое.

Но мн самому не хватало внутренняго спокойствія, меня взволновала прогулка Розы къ пристани, и я ршилъ прохать въ лодк къ сушильнымъ площадкамъ, чтобы успокоиться. Лодка, однако, стояла у пристани. Охъ, да врно потому мн и понадобилось прохаться, что лодка стояла у пристани.

— Вотъ онъ,— сказалъ Гартвигсенъ, когда я пришелъ на пристань.— Теперь можно спросить его.

— Нтъ, нтъ,— умоляюще сказала Роза и почему-то смутилась.

Я постоялъ съ минуту, выжидая, но они больше ничего не сказали, и мн некстати было задерживаться около нихъ. Я отвязалъ лодку и похалъ.

Посл обда Гартвигсенъ сталъ убдительно просить меня остаться у него на все лто. У него было столько работы для меня, и, кром того, онъ хотлъ просить меня поучить его разнымъ вещамъ, словомъ, быть для него какъ бы учителемъ и наставникомъ. Дальше онъ сообщилъ, что Роза, пожалуй, согласится перехать къ нему въ домъ хозяйничать, если насъ будетъ двое, и ей не придется имть дло съ одинокимъ мужчиной. Я съ удовольствіемъ общалъ ему исполнить вс его просьбы.

Подъ вечеръ Гартвигсенъ пошелъ въ Сирилундъ и, вернувшись, долго ходилъ задумчивый. Потомъ опять надлъ шапку и снова отправился въ Сирилундъ.

Онъ какъ-то странно велъ себя. Врно, онъ встртился на этихъ прогулкахъ съ баронессой, и, пожалуй, она сказала ему кое-что такое, что такъ на него подйствовало. Въ половин второго ночи я видлъ ихъ вдвоемъ на песчаной отмели. Потомъ они пошли дальше по берегу къ общественному лсу. Что скажетъ на это Роза? — подумалъ я.

И что такое затваетъ дочка Макка? Она являлась тутъ самой выдающейся персоной: баронесса въ такомъ глухомъ краю, маленькая прелестная головка на гибкомъ туловищ, и, кром того, она, видно, обладала еще особыми скрытыми достоинствами.

Дни шли за днями, а Роза не являлась. Гартвигсенъ съ виду былъ вполн равнодушенъ.

— Когда же Роза передетъ? — спросилъ я и почувствовалъ, какъ сердце у меня застучало.

— Не знаю,— задумчиво отвтилъ Гартвигсенъ.

Я сталъ обучать его правописанію. Въ счет онъ былъ твердъ и боекъ и вообще зналъ все, что ему требовалось по этой части. Внимателенъ и сообразителенъ-же онъ былъ во всемъ. Книгъ у насъ никакихъ не было, и приходилось устно разсказывать ему понемножку и жизнь Наполеона, и исторію войны Греціи за освобожденіе. Больше всего импонировалъ я ему тмъ, что зналъ языки и могъ прочесть всякія надписи на заграничныхъ товарахъ въ его лавк, какъ-то на катушкахъ, пряж и на бумажныхъ матеріяхъ, привезенныхъ изъ Англіи. Но этому онъ и самъ живо научился, голова у него не была забита, а представляла, такъ сказать, двственную почву.

— А если-бы у меня была библія на еврейскомъ язык, вы бы могли прочесть? — спросилъ онъ меня, и ршилъ купить себ такую библію въ Берген.

Разъ я встртилъ Розу на дорог. Вообще она всегда проявляла такую милую сдержанность въ обращеніи, а тутъ сама остановила меня и спросила, силясь улыбнуться:

— Ну, какъ же вы оба поживаете? Какъ устроились?

Я былъ такъ удивленъ, что отвтилъ напрямикъ: — Благодарю, ничего себ. Только вотъ васъ поджидаемъ.

— Меня? О, нтъ, я, врно, уду домой, къ себ, на дняхъ.

— Вы не передете къ намъ? — спросилъ я, взволнованный.

— Похоже, что нтъ,— отвтила она.

Ротъ у нея былъ крупный, и губы яркія, он слегка дрожали, когда она улыбнулась мн и пошла. Я порывался было напомнить ей, что, по приглашенію ея отца, мн слдовало проводить ее домой, но, слава Богу, воздержался отъ этого.

Потомъ и оказалось, что я хорошо сдлалъ, промолчавъ. Вечеромъ Роза пришла къ Гартвигсену на домъ, и я видлъ, какъ ей больно было, что у нея такъ мало гордости. Впрочемъ, она зашла къ нему просто по длу,— занесла ему золотой крестъ, который онъ ей подарилъ еще въ дни помолвки. Кольцо же, тоже его подарокъ, она, къ сожалнію, потеряла.

— Ужъ простите!

— Ничего,— отвтилъ Гартвигсенъ удивленно-снисходительно.

— О, нтъ, это ужасно нехорошо,— сказала Роза.— И потомъ я нашла еще письмо. Тоже отъ васъ. Съ Лофотенъ.

Все это было сказано раньше, чмъ я усплъ удалиться, Роза была въ такой ажитаціи и говорила, задыхаясь. Гартвигсенъ же принималъ все это удивительно хладнокровно. Направляясь къ дверямъ, я еще разслышалъ, какъ онъ сказалъ:

— Ахъ, это старое письмо! Врно, оно ужасно по части знаковъ препинанія, и…

Роза пробыла у него не долго. Я видлъ, какъ она вышла съ опущенной головой и пошла, ничего не видя, ничего не слыша. Чего — думалъ я,— стоило ей ршиться на такое униженіе!

На другой день она опять пришла. Мн было очень обидно за нее, да и грустно видть ее такой разстроенной. У нея были темные круги подъ глазами, какъ будто она не спала ночь, и губы совсмъ поблли.

— Нтъ, вамъ незачмъ уходить,— сказала она мн и, повернувшись къ Гартвигсену, спросила:— Нашли вы кого-нибудь хозяйничать у васъ?

— Нтъ,— отвтилъ онъ, не торопясь, и съ полнымъ равнодушіемъ.

— Такъ я бы, пожалуй, взялась,— сказала она.

Онъ опять не поторопился съ отвтомъ и съ тмъ же равнодушіемъ сказалъ:— Да, да, но я ещене знаю хорошенько…

— Такъ вы, пожалуй, раздумали?

Онъ, какъ видно, почуялъ, что взялъ теперь верхъ надъ нею, и вдругъ бросилъ ей грубо и безпощадно:

— Нтъ, это ты раздумала когда-то, коли помнишь!

Она подождала еще немножко, вся какъ-то съежилась, тихо промолвила:— Да, да,— и вышла.

Она даже не присла на стулъ и не отняла руки отъ дверной ручки.

Я вышелъ вслдъ за нею и забрался въ самую глубину сарая, всталъ тамъ на колни и помолился за бдняжку. Затмъ моя тревога погнала меня въ Сирилундъ, къ лавк, къ мельниц, опять назадъ къ лавк. Когда я вернулся вечеромъ домой, Гартвигсенъ сказалъ мн:

— Я поду ночью на часокъ половить рыбу, такъ вы постерегите домъ.

Онъ шутилъ и былъ въ какомъ-то странномъ, выжидательномъ настроеніи, часто поглядывалъ на дорогу.

Я опять пошелъ въ Сирилундъ, чтобы не видть, какъ Гартвигсенъ подетъ на ловлю. Врно, онъ не одинъ подетъ! Я бродилъ, какъ во сн.

Ночь прошла.

На другой день мы съ Гартвигсеномъ сидли около дома и болтали, дло было въ полдень, помню, что началъ накрапывать дождь. И вотъ, пришла Роза — въ третій разъ. Но за это время Гартвигсенъ усплъ прогулять цлую ночь съ баронессой. Мн онъ сказалъ, что детъ ловить рыбу, а на самомъ дл провелъ эту теплую лтнюю ночь въ лсу, на Осиновой круч.

Роза подошла шаткой, неврной походкой. Я сразу, какъ завидлъ ее, даже испугался — не выпила ли она чего-нибудь крпкаго. Мн хотлось въ ту минуту быть за тридевять земель оттуда, и я всталъ, какъ только она заговорила.

— Часто я къ вамъ повадилась! Что, бишь, я хотла сказать? Ахъ, да,— такъ въ лсу… на Осиновой круч… да!

— Ну, и что-жъ изъ того? — вдругъ спросилъ Гартвигсенъ.— Мы посидли тамъ, спровадили время.

Роза криво усмхнулась.

— Она говоритъ, что ей за тридцать. Да, ей далеко за тридцать.

— Ну, и что-жъ изъ того,— опять повторилъ онъ.— Теб какая печаль?

Роза взглянула на него, какъ бы обдумывая. Я обернулся и увидалъ, что она задумалась. Потомъ до меня долетли ея слова:

— Она вдь гораздо старше меня!

Тутъ она бросилась ничкомъ на траву и зарыдала.

VII.

Двое сутокъ шелъ дождь. Треску сложили подъ навсы. Работы на сушильныхъ площадкахъ пріостановились. Погода была такая пасмурная, непріятная. Зато поля и луга становились все пышне и волновались подъ втромъ.

Маккъ предложилъ Гартвигсену включить его имя въ фирму, за это надо было лишь заплатить сколько-то. Гартвигсенъ спросилъ моего совта, хотя, наврно, и самъ уже ршилъ, какъ поступить. Я не имлъ понятія о крупныхъ торговыхъ длахъ и совта дать не могъ. Имя Макка было старинное, всмъ извстное, что, вроятно, имло значеніе. Но съ другой стороны Гартвигсенъ внесъ въ дло свое частное богатство и солидность. Да и, кром того, компаньонство было уже дломъ совершившимся.

Гартвигсенъ написалъ что-то на бумаг и показалъ мн.

— Вотъ какъ бы мн хотлось. Чтобы вышло совсмъ по иностранному.

На бумаг красовалось: Маккъ & Гартвичъ.

У меня сразу явилось подозрніе насчетъ этой перемны фамиліи: тутъ не обошлось безъ участія баронессы. Гартвигсенъ испытующе смотрлъ на меня, пока я сидлъ и раздумывалъ надъ бумагой. Я научилъ этого человка читать и писать немножко, но недостаточно, о, далеко недостаточно, а только на показъ — какъ эти часовыя цпочки безъ часовъ! Гартвичъ!.. Но Роза вдь любила его,— если приходила къ нему и такъ унижалась и плакала.

Три раза приходила она. И, когда она пришла въ третій разъ и бросилась на землю, Гартвигсена, видно, забрало за живое, въ немъ проснулось старое чувство, и къ тому же онъ, наврно, былъ польщенъ своей ролью господина и владыки, котораго молятъ о милости. Онъ и смиловался надъ Розой, попросилъ ее встать и войти съ нимъ въ домъ. И тамъ они поладили между собой, столковались. Вернувшись, добрый часъ спустя, я нашелъ ихъ въ полномъ согласіи. Я съ величайшимъ изумленіемъ глядлъ на Розу: на лиц ея не было больше и слдовъ страданія, полное довольство и спокойствіе.

— Ну, такъ ты придешь на дняхъ,— сказалъ ей Гартвигсенъ, когда она уходила.

Мн же онъ ничего не сказалъ. Роза пришла, ведя за руку маленькую двочку, дочку Стена Приказчика.

— Вотъ и мы! — сказала Роза, улыбаясь. Марта присла, какъ ее учили, подошла къ намъ, подала руку и опять присла. А Гартвигсенъ сказалъ обимъ:

— Добро пожаловать!

Въ ту же минуту кто-то остановился на двор подъ окномъ и заглянулъ въ горницу. Это былъ лопарь. Роза какъ увидала его, сразу закрыла лицо рукой:— Ой!

— Да это же Гильбертъ,— успокоительно посмиваясь, замтилъ Гартвигсенъ.— Онъ тутъ вчно бродитъ.

Роза отвтила:— И каждый разъ приноситъ мн несчастъе.

Гартвигсенъ вышелъ. Я остался и поболталъ съ двочкой, обмнялся нсколькими словами и съ Розой, а она вдругъ, безъ всякихъ разспросовъ съ моей стороны, заговорила о лопар.

— Такъ странно. Каждый разъ, какъ я перезжаю, онъ тутъ, какъ тутъ. И каждый разъ, какъ со мной случается что-нибудь особенное, онъ опять тутъ, какъ тутъ!

Такъ какъ она уже сказала, что эти перезды и случаи приносили ей несчастье, то я не хотлъ разспрашивать ее насчетъ этого, а попросилъ сыграть что-нибудь. Марта, которая никогда не слыхала такой музыки, подошла и застыла около Розы, широко раскрывъ глаза, и лишь время отъ времени оборачивалась на меня, словно вопрошая, слыхалъ-ли я когда подобное.

Тутъ вернулся Гартвигсенъ, тихонько прислъ на стулъ и сталъ слушать. Онъ словно почувствовалъ, что въ домъ его вошелъ добрый геній, такъ какъ онъ, противъ обыкновенія, снялъ шапку и держалъ ее на колняхъ. Время отъ времени и онъ поглядывалъ на меня, многозначительно покачивая головой и высоко подымая брови въ горделивомъ удивленіи. Онъ какъ будто больше цнилъ музыку на своемъ инструмент, чмъ въ дом Макка.

Насъ теперь образовалась цлая семья — четверо людей, не считая старухи, которая была оставлена приходящей прислугой для черной работы въ дом. Роз прислали изъ дому вс ея вещи и платья, и она поселилась у насъ совсмъ. Маленькая Марта спала съ ней вмст въ ея комнатк. Дни шли за днями.

Въ первое время не случалось ничего такого, что стоило бы отмтить. Разв только мои собственныя маленькія радости и горести, больше, впрочемъ, выпадало мн радостей. Когда Роз случалось выносить подносъ, я отворялъ ей дверь и придерживалъ, пока она не пройдетъ, когда она спускалась утромъ сверху, я срывалъ съ головы шапку и кланялся. Большаго счастья я не ждалъ, да и не заслуживалъ, я вдь былъ здсь чужой. Но по вечерамъ мы часто сиживали вс вмст въ большой горниц за бесдой. И если Гартвигсенъ умолкалъ, то начинала Роза или я. Но Гартвигсенъ иногда не смолкалъ цлый вечеръ, только чтобы не дать заговорить намъ съ Розой. Онъ былъ настоящій ребенокъ. Тогда Роз ничего не оставалось, какъ сыграть что-нибудь на клавесин, и она играла много чудесныхъ вещей.

Ежедневное общеніе съ Розой, однако, отозвалось на этомъ человк только тмъ, что онъ становился все небрежне въ тон и обращеніи. Это было непріятно.

— Что ты скажешь, если я опять надну свое кольцо на правую руку? — спросилъ онъ ее разъ, посмиваясь, въ моемъ присутствіи. Онъ все время носилъ гладкое золотое кольцо на безымянномъ пальц лвой руки, должно быть, это было его старое обручальное кольцо. Теперь онъ безъ дальнйшихъ разговоровъ и не дожидаясь отвта Розы, взялъ да надлъ его на правую руку. Какъ будто Роза, само собой разумется, должна была согласиться.

— А теб я куплю новое взамнъ того, которое ты потеряла,— продолжалъ онъ.

Она глухо отвтила:— Я же не могу принять никакого кольца.

Тогда Гартвигсенъ разсказалъ, что король расторгъ ея бракъ съ нкіимъ Николаемъ изъ кистерскаго дома.— Мы съ Маккомъ оборудовали это дло,— сказалъ онъ.— Само собой, мы съ Бенони дали ему отступного.

Я замтилъ, какъ Розу всю передернуло, и она опустилась на стулъ.

Я вышелъ изъ комнаты.

Потомъ Гартвигсенъ объяснилъ мн, что онъ купилъ у мужа Розы согласіе на разводъ. Это обошлось ему въ нсколько тысячъ далеровъ. Но какъ только Николай получилъ денежки, такъ окончательно спился, и теперь его уже не было въ живыхъ.

‘Такъ ли?’ подумалъ я.

Мн не было никакого удовольствія присутствовать при подобныхъ выходкахъ, и я не разъ подумалъ про себя, что не слдовало бы Роз переселяться въ этотъ домъ. Это ревность заставила ее — раздумывалъ я дальше,— ревность къ баронесс сломила Розу.

Но почему же эта самая баронесса такъ легко выпустила Гартвигсена изъ рукъ? Почему не продолжала свою игру съ нимъ? Она вдь было прибрала его къ рукамъ какъ нельзя лучше. Должно быть, тутъ что-нибудь такое скрывалось, о чемъ мн невдомекъ было. Пожалуй, старикъ Маккъ зналъ суть, онъ — такая умница, настоящій орелъ! И съ какой стати было Гартвигсену платить за то, чтобы его имя попало въ фирму? О, все это, конечно, обмозговалъ Маккъ, настоящій орелъ!

Когда Роза пробыла у насъ нсколько недль, Гартвигсенъ такъ привыкъ къ ней, что совсмъ пересталъ слдить за своими словами и поступками. Наврно, не такъ онъ велъ себя въ первую помолвку, думалъ я. И то правда, онъ усплъ съ тхъ поръ стать богачемъ. Такъ, пожалуй, этому человку не во благо было богатство! Да, видно, такъ.

— Что ты скажешь на это, Роза моя? — спрашивалъ онъ, бывало, и при этомъ хлопалъ ее по спин. Не стснялся онъ намекать и на баронессу: какъ она гуляла съ нимъ по Осиновой круч, какъ призналась ему, что была влюблена въ него въ молодости. Когда же маленькой Март понадобилось кое-что изъ одежды, Гартвигсенъ сразу сказалъ Роз:— Хорошо,— и прибавилъ:— Теб стоитъ только пойти въ лавку и записать на меня. Такъ просто и запиши: Б. Гартвичу, мануфактуры на столько-то! — и онъ съ самодовольной улыбкой повернулся ко мн. Настоящій ребенокъ!

Еще одно. Онъ завидовалъ Макку, что Крючкодлъ попалъ къ нему, что этотъ бднякъ съ птичьимъ горлышкомъ обратился за пристанищемъ къ Макку, а не къ нему, Гартвигсену. Крючкодлъ былъ въ глазахъ Гартвигсена такой молодецъ, какихъ мало. На дняхъ его поймали въ овин съ Якобиной, по прозвищу Брамапутрой, поймалъ ихъ самъ мужъ ея, Оле Человчекъ. И все дло было ясно, какъ на ладони. А что же, вы думаете, Крючкодлъ? Взялъ да и открестился! Удалая голова! Положилъ правый указательный палецъ на глазъ и торжественно пригласилъ дьявола прихлопнуть!

Вотъ что разсказалъ намъ Гартвигсенъ, да еще всю подноготную Брамапутры, нисколько не стсняясь присутствіемъ Розы. А про Крючкодла прибавилъ:— Я бы дорого далъ, коли бы онъ ко мн пришелъ, у меня нашлось бы для него всяческое дло.

VIII.

Разъ я возвращался съ прогулки по дорог отъ мельницы, и меня обогнала баронесса. Платье ея было въ блыхъ пятнахъ, видно, заходила на мельницу. Я поклонился, она бросила мн на ходу пару словъ и уже прошла было мимо, но вдругъ замедлила шагъ и поравнялась со мной. Я попросилъ позволенія обмахнуть муку съ ея платья, она остановилась и поблагодарила. Затмъ мы пошли дальше вмст, безъ всякаго, впрочемъ, желанія съ моей стороны. Она стала перебирать разныя воспоминанія дтства: вотъ тутъ она бгала двчонкой, здила, стоя, на телгахъ съ мукой, уходила одна на Осиновую кручу и сидла тамъ подолгу…

Она была грустна, и въ голос ея зазвучали чудесныя бархатныя ноты, когда она сказала:— Переиграешь во вс игры жизни, и ничего теб не остается больше!

На этотъ разъ она произвела на меня хорошее впечатлніе. Даже ея длинныя, худыя руки вызвали мою симпатію, хотя до сихъ поръ он казались мн какими-то нецломудренными. Мн припомнилось, что я слышалъ про нее на дняхъ. Тутъ былъ одинъ человкъ по имени Іенсъ Папаша. Въ дни молодости Эдварды онъ жилъ у Макка, но потомъ переселился на крайнія шкеры, женился, потерялъ здоровье и впалъ въ нищету. Жена ухала отъ него на Лофотены и пропала. Дтей у нихъ не было. Нсколько дней тому назадъ Іенсъ и явился къ Эдвард, ничего особеннаго онъ не сказалъ, а только стоялъ и глядлъ на нее покорнымъ взглядомъ, какъ большой песъ. А Эдварда сразу нашла ему дло въ Сирилунд и окрестностяхъ — продавать кости. Пусть, дескать, ходитъ по тмъ немногимъ дворамъ, гд дятъ мясо, собираетъ тамъ кости, приноситъ ихъ въ лавку и продаетъ за хорошую цну. Потомъ ихъ отправятъ на югъ и перемелютъ въ костяную муку. Такимъ образомъ, вс кости въ Сирилунд становились собственностью Іенса. Маккъ слегка усмхнулся тому, что ему приходится покупать, да еще по хорошей цн, свои же кости, но сказалъ только:— Хорошо.— Не такой онъ былъ человкъ, чтобы поднять исторію изъ-за пустяковъ. Точно такъ же должны были поступать въ мшокъ Іенса вс кости изъ кухни Гартвигсена. Выходило забавно, но Іенсъ принялъ дло всерьезъ и слышать не хотлъ объ отказ. Онъ зарабатывалъ порядочно, и въ первый же разъ, какъ продалъ свой сборъ, выручилъ столько, что могъ обзавестись кое-какой одеждой. Эдварда сама продавала за него и сама производила весь разсчетъ. Затмъ она же отвела ему уголъ въ Сирилунд, сначала онъ длилъ коморку съ призрваемымъ старикомъ, Фредрикомъ Мензой, а потомъ ему отвели помщеніе получше, въ одной изъ мансардъ.

Я теперь и припомнилъ эту исторію, говорившую о находчивости и энергіи баронессы. Но сейчасъ она находилась въ какомъ-то угнетенномъ настроеніи. Я было заговорилъ съ ней о томъ, какое счастье радовать другихъ, радовать дтей и всхъ окружающихъ. Она остановилась.

— Счастье? Что вы! — сказала она, хмуро сдвинувъ брови, и словно задумалась. Потомъ опять пошла дальше, но вскор какъ-то торопливо свернула съ дороги и опустилась на траву. Я пошелъ за нею, но остался стоять возл. Она продолжала.

— Счастье? Да, поглядла бы я на него, явись оно ко мн, долго бы глядла,— такъ оно мн незнакомо. Но, разумется, въ жизни бываютъ минутки чуточку получше другихъ.

— Должно быть, такъ,— сказалъ я. И мн бросились въ глаза морщины на ея лбу, проложенныя горемъ и годами. Въ эту минуту она не притворялась, не напускала на себя ничего, и даже нижняя губа у нея отвисла. Вся молодость была у нея позади.

— Тутъ жилъ когда-то охотникъ,— снова начала она, указывая рукой вдаль.— Его звали Гланъ. Вы слыхали о немъ?

— Да.

— Да? Онъ жилъ тутъ. Онъ былъ молодъ, и звали его Томасъ Гланъ. Время отъ времени я слышала выстрлы, и меня такъ и тянуло отвтить ему, иногда я и ходила встрчать его. А, впрочемъ,— что Гланъ? Да, минутами съ нимъ бывало пріятне, чмъ когда-либо въ моей жизни, но… И я его любила… О! я забывала весь міръ, когда подходилъ онъ. Да, я помню человка, который умлъ подходить!.. Съ большой бородой, похожъ на звря, на ходу иногда остановится и подожметъ одну ногу, потомъ опять дальше. И часто одвался въ звриныя шкуры.

— Это все онъ же? — спросилъ я.

— Да.

— Какъ вы интересно разсказываете!

— Тому уже столько лтъ минуло. Разв люди еще не забыли про это? Я сама почти забыла и только вотъ, когда вернулась сюда и перехожу тутъ съ мста на мсто, припоминаю опять. И сегодня вспомнилось… Но онъ былъ совсмъ, какъ зврь лсной, и я его любила. Онъ былъ такой большой и ласковый. Онъ, наврно, питался иногда оленьимъ мохомъ: его дыханіе отдавало оленемъ, пахло дичиной. Я вспоминаю теперь, что и онъ былъ влюбленъ въ меня. Разъ онъ явился съ разстегнутымъ воротомъ, грудь у него была вся мохнатая. ‘Прилечь на нее — словно на лужайку,’ — подумала я, я вдь была еще такъ молода. Я нсколько разъ цловалась съ нимъ, и вотъ знаю, что ничего подобнаго не переживала больше. А разъ онъ шелъ по дорог, я смотрла на него и видла, что онъ потихоньку подходитъ ко мн, и онъ тоже все время смотрлъ на меня, взглядъ его проникалъ мн въ самую душу, и мн становилось такъ безконечно сладко… А когда онъ подошелъ, я прильнула къ нему и замерла… О, я была замужемъ и все такое, но не помню ничего подобнаго. Какъ онъ былъ хорошъ! Но иногда, бывало, падалъ духомъ. Галстухъ свой онъ повязывалъ по-дтски, а часто и совсмъ забывалъ его дома. Но все-таки онъ былъ такъ хорошъ. И знать не зналъ никакихъ границъ. Тутъ жилъ тогда одинъ докторъ, хромой, и Гланъ прострлилъ себ ногу, чтобы самому быть не лучше доктора. У него была собака, Эзопъ, и онъ застрлилъ ее и послалъ трупъ одной… той, кого любилъ. Онъ не зналъ границъ, ни въ чемъ. Но онъ не былъ божествомъ, онъ былъ зврь лсной. Да, именно безподобный зврь!

— Но вы, врно, все еще любите его? Сдается, что такъ.

— Нтъ. Люблю ли я его? Не знаю, что сказать. Я не часто о немъ вспоминаю, не ношусь съ мыслями о немъ. Къ тому же онъ, говорятъ, умеръ, такъ ужъ по одной этой причин… Нтъ, но мн все вспоминается, какъ хорошо было тогда. Часто мн казалось, что я не по земл хожу, и никогда потомъ я не испытывала такого сладкаго трепета. Въ конц концовъ, мы, врно, оба ходили, какъ помшанные, такъ онъ былъ хорошъ. Разъ я собиралась печь на кухн крендельки, онъ подошелъ и сталъ глядть въ окно. Я успла свалять мягкое тсто, раскатать его и разрзать ножомъ на куски. И вотъ я показала ему ножъ и сказала:— А не лучше ли всего намъ умереть обоимъ?— Да,— отвтилъ онъ,— пойдемъ ко мн въ шалашъ и такъ и сдлаемъ.— Я умылась и пошла съ нимъ въ его шалашъ. Онъ сразу началъ прибирать тамъ, мыться и чиститься. Но я уже передумала и сказала ему, что не могу умереть. Онъ кивнулъ мн въ знакъ того, что и такъ будетъ хорошо, но я видла, что онъ глубоко разочарованъ: онъ было поврилъ мн. Потомъ онъ объяснилъ мн это тмъ, что былъ слишкомъ простодушенъ и не понималъ шутокъ. Да, въ немъ часто бывало что-то странное, идіотское, что дйствовало на меня. Я думала про себя: его можно подбить на что угодно, и онъ будетъ молчать, можно склонить его на большой грхъ, и онъ будетъ молчать объ этомъ. А то вдругъ онъ становился такимъ сообразительнымъ, прозорливымъ, видлъ все насквозь. О, куда двалось тогда его простодушіе! Я помню одно дло. Въ лсу росла рябина, высокая и стройная на диво. Гланъ часто любовался на нее и показывалъ ее мн — какая она высокая, прямая. Видно, она ему особенно полюбилась. Мн и вздумалось разъ сдлать ему на зло, помучить его, и я нашла человка, который подрубилъ рябину у самыхъ корней, такъ что она еле-еле держалась. На другой день Гланъ пришелъ ко мн и сказалъ:— Пойдемъ въ лсъ! — я пошла. Онъ показалъ мн рябину и сказалъ: — Вотъ злое дло. — Ну, коли злое, такъ, врно, это дло рукъ женщины,— сказала я. Я не прочь была навлечь на себя его подозрніе. О, мн даже хотлось этого. — Нтъ, это дло сильной и глупой лвой руки,— отвтилъ онъ. Онъ увидалъ это по зарубкамъ. Тогда я струсила немножко, такъ какъ онъ угадалъ врно. — Ну, значитъ, это дло рукъ лвши,— сказала я. А Гланъ отвтилъ:— Нтъ, слишкомъ плохо сдлано, или человкъ этотъ только прикинулся лвшой, или правая рука у него болитъ.— Тутъ я поняла, что плохо придется тому человку, онъ какъ разъ ходилъ эти дни съ подвязанной правой рукой, и я потому именно и выбрала его, чтобы сбить Глана со слда. Но Гланъ не дался въ обманъ, онъ нашелъ человка и жестоко съ нимъ расправился. У!.. Но при этомъ онъ пустилъ въ ходъ только одну руку, не могъ онъ, видите-ли, итти съ двумя здоровыми руками противъ того, кто владлъ только одной. Я узнала объ этомъ черезъ нсколько дней, пошла къ Глану, чтобы еще помучить его, и сказала: — А вдь это я велла изуродовать вашу рябину.— Сказала и ушла… Подумайте, я такъ хорошо помню все это! Одно за другимъ такъ и всплываетъ у меня въ памяти. Да, онъ бывалъ страсть какъ проницателенъ иногда. А тотъ человкъ, мой подручный, еще живъ. Онъ пришелъ ко мн на дняхъ. Его зовутъ Іенсъ Папаша.

— Вотъ?

Баронесса вскинула на меня глаза при этомъ отрывистомъ вопрос. А я стоялъ и раздумывалъ: такъ вотъ почему она помогла теперь Іенсу Папаш: онъ когда-то помогъ ей досадить Глану. Что же, она все еще любитъ его и мертваго, любитъ до ненависти и жестокости, такъ что готова терзать его и за гробомъ? Или Гланъ живъ, и ей просто хочется продолжать длать ему на зло?

Я спросилъ:— Да Гланъ, можетъ быть, и не умеръ?

— Не знаю,— отвтила она.— Впрочемъ, нтъ, наврно умеръ. Онъ былъ такой чуткій, измнчивый. Все на него дйствовало — и погода, и солнце, и луна, и трава, и втеръ словно говорилъ съ нимъ, и гуднье на вершинахъ скалъ отзывалось въ немъ. Конечно, онъ умеръ, ужъ сколько времени прошло съ тхъ поръ, какъ онъ жилъ тутъ, такъ давно это было, ужасно давно.

Баронесса встала и пошла назадъ къ мельниц. Жаль было смотрть на нее. Она говорила совсмъ другимъ тономъ, не улыбалась, не представлялась, а только разсказывала такъ грустно. И я радовался, что не позволилъ себ приссть тутъ же, а все время только стоялъ и слушалъ.

IX.

Нтъ, видно, не къ добру такъ разбогатлъ Гартвигсенъ, такъ пошелъ въ гору за послдній годъ. Его самодовольство стало переходить всякія границы. Словно никого, кром него, и не было во всемъ мстечк, а для всего округа онъ былъ и царь и богъ!

Въ своемъ самомнніи онъ бывалъ и глупъ и несносенъ, но природное добродушіе его все еще было велико. Онъ отдалъ Стену Приказчику такое распоряженіе: — Ежели смотрителю Шёнингу что-нибудь понадобится въ лавк, то ты, аккуратъ какъ по ошибк, записывай все на мое имя: В. Гартвичу.

Мн же онъ откровенно объяснилъ, что безъ посредничества смотрителя не разбогатть бы ему на серебряныхъ горахъ, которыя онъ продалъ, а потому ему и хочется показать признательность. Точно такъ же веллъ онъ оказывать ‘всяческій кредитъ’ Арону изъ Гопана, тому человку, у котораго самъ купилъ горы почти что задаромъ.

Но смотрителю Шёнингу ничего не требовалось въ кредитъ. Онъ всегда приходилъ въ лавку съ наличными.

Разъ Гартвигсенъ и сказалъ ему:— Ежели вамъ нужны какіе-нибудь товары,— платить незачмъ.

Смотритель стоялъ передъ нами, худой, выцвтшій и недоумвающій.

Тогда Гартвигсенъ пояснилъ:— Вы просто велите записать на мое имя.

Наконецъ, смотритель отвтилъ:— Да какая же это будетъ покупка? И почему бы мн не платить за свой товаръ?

Отъ такого отвта Гартвигсенъ не поумнлъ, напротивъ.

— Что же,— я хотлъ оказать благодяніе! — сказалъ онъ.

Но тутъ смотритель принялся хохотать надъ нимъ, тряся своей сдой головой, да еще сплюнулъ. Гартвигсенъ вскиплъ, обозвалъ его идіотомъ и съ шумомъ вышелъ изъ лавки.

Онъ никакъ и не могъ забыть отказа смотрителя, обида грызла его, хоть онъ и уврялъ, что ему наплевать на это.— Пожалуй, и ты когда-нибудь такъ заважничаешь, что не захочешь знать меня,— брякнулъ онъ Роз. А когда она только покачала головой въ отвтъ, не желая вдаваться въ эту тему, онъ обиженно сказалъ: — Да, да, длай себ какъ знаешь.

По вечерамъ онъ любилъ разсказывать намъ, какія онъ обдлалъ дла за день, хоть и не Богъ всть что это были за дла. Онъ ходилъ день-денской туда и сюда и во все вмшивался, во всякія мелочи, и отрывалъ людей отъ дла только, чтобы показать себя хозяиномъ. Встртитъ по дорог старшаго мельника и скажетъ ему:— А, тебя-то мн какъ разъ и надо: сегодня теб придется доставить намъ столько муки, сколько сможешь только! — А мельникъ и безъ того ничего другого не длалъ, какъ мололъ каждый день сколько могъ. Но онъ покорно отвтитъ:— Слушаю,— а Гартвигсенъ еще добавитъ: — То-то, я вдь прямо съ пристани, у насъ на склад осталось всего два десятка мшковъ.

А то позоветъ меня съ собой на сушильныя площадки. Прідемъ туда, и Гартвигсенъ начнетъ перебирать рыбу съ видомъ хозяина и задавать Арну Сушильщику разнаго рода вопросы.— Ты подумалъ ли, что завтра можетъ пойти дождь и опять смочитъ рыбу? Ежели у тебя мало народу, такъ ты только скажи мн.— Арнъ Сушильщикъ отвтитъ, что народу-то у него довольно, да вотъ солнца мало, и на сушку нужно свое время, а Гартвигсенъ на это:— Да, да, я такъ поршилъ, чтобы рыбу упластовали еще до конца іюля.— И хотя Арнъ Сушильщикъ самъ отлично зналъ это, онъ все-таки всплеснетъ руками и прикинется изумленнымъ. Тогда Гартвигсенъ примется растолковывать ему, какъ дло велось прежде: что и въ прошломъ году рыбу упластовали, погрузили и отправили къ этому сроку, и въ позапрошломъ, и всегда такъ было. Длать нечего, Арну Сушильщику приходится сдаться. А Гартвигсенъ позоветъ меня съ собой дальше и продолжаетъ:— Да, хорошо ему, Макку,— знаетъ только свою контору да счеты, а вотъ по части всякаго надзора да присмотра, да всей этой головоломщины съ рабочими — это все на мн одномъ. Того и гляди, жениться не выберу досуга!

Роза отдохнула и похорошла отъ этой мирной жизни. Она часто брала Марту за руку, отправлялась съ ней къ дтямъ баронессы и подолгу проводила съ ними время на прибрежныхъ скалахъ. Въ эти часы весь домъ бывалъ въ моемъ распоряженіи, и я могъ вполн спокойно предаваться тому своему тайному занятію, о которомъ уже упоминалъ разъ. Я запиралъ вс двери и окна, чтобы никто ничего не слыхалъ, и каждую четверть часа выходилъ посмотрть на дорогу — не идетъ ли кто, а затмъ опять возвращался къ своему длу. О, я ршилъ, что прежде всхъ узнаетъ объ этомъ Роза, и пока я еще помолчу насчетъ этого.

Какъ она была искренна и мила! Когда она замтила, что Гартвигсену хотлось скрыть свои уроки со мной, она стала уходить въ эти часы изъ дому подъ видомъ покупокъ въ лавк. Такъ же деликатно вела она себя по вечерамъ, когда мы съ Гартвигсеномъ болтали о томъ, о семъ, она была дама образованная, но снисходительно относилась къ намъ, хотя бы мы даже мололи вздоръ, снисходила она втихомолку и къ Гартвигсену, когда онъ бывалъ грубъ. Гартвигсенъ же иногда выражался прекурьезно. Ставъ тузомъ, онъ не придерживалъ языка, даже когда ровно ничего не смыслилъ въ дл, а, напротивъ, сыпалъ такими фразами, какихъ я сроду не слыхивалъ. Господи, что только творилось у него въ голов! Разъ онъ разсуждалъ о мор житейскомъ и выразился удивительно:— Да, Лютеръ — вотъ былъ самый главный корабль въ семъ мор житейскомъ, я, понятно, не могу этого знать, а только такъ разсуждаю по простот своей. И вра его, я полагаю, самая отличная вра для хорошаго человка.

Что было Роз отвчать на это? — Ну, конечно, Лютеръ — еще бы, такой человкъ! — И при этомъ даже ни тни улыбки.

Вдругъ однажды Гартвигсенъ заявилъ, что, пожалуй, мн предстоитъ ухать.

Случилось это на другой день посл того, какъ я вечеромъ сидлъ съ Розой и Мартой на крылечк, болтая то съ Розой, то съ двочкой,— больше какъ разъ съ послдней. Тутъ вернулся Гартвигсенъ.

— Присаживайся къ намъ и ты! — шутливо сказала ему Роза. Но Гартвигсенъ проголодался и вошелъ въ домъ. Мы вс трое тоже пошли за нимъ. Гартвигсенъ, какъ видно, вернулся изъ Сирилунда и, врно, кто-нибудь тамъ разстроилъ его. Посл ужина онъ вдругъ спросилъ Розу:

— Что же ты подумала, что лту чуть не конецъ? И пора намъ жениться или нтъ?

Роза испуганно взглянула на меня.

— Нтъ, студента это вовсе не касается,— сказалъ Гартвигсенъ.

Я съ улыбкой покрутилъ головой и, сказавъ:— Ну, разумется! — вышелъ. Я и не вернулся, пока Гартвигсенъ самъ не позвалъ меня. Роза сидла въ горниц. Ей, видно, захотлось немножко загладить мое удаленіе изъ комнаты, и она заговорила со мной:

— Отцу моему очень хотлось, чтобы вы навстили его. Вы не забудьте этого. Положимъ, уговоръ былъ, что вы проводите меня, когда я пойду лсомъ домой, но…

— Ну! — вдругъ вмшался Гартвигсенъ: — Такъ ты, пожалуй, отправишься?

— Нтъ,— отвтила она,— я же осталась тутъ.

— Да, я желалъ бы только, знать,— продолжалъ. Гартвигсенъ раздраженно. — Впрочемъ, дло не станетъ за лодкой для васъ,— прибавилъ онъ, уже добродушно взглянувъ на меня.

— Я лучше пшкомъ пойду,— отвтилъ я. Бесда опять потекла мирно, но я хорошо замтилъ, что Гартвигсенъ держится на-сторож, чтобы не дать мн особенно разговориться. Я и замолчалъ. Пожалуй, кто-нибудь настроилъ его противъ меня, какъ знать.

Маленькая Марта подошла и положила мн на колни игрушку, говоря:— Братъ сломалъ мн.— Я сложилъ обломки и пообщалъ, что завтра же склею. Роза тоже подошла посмотрть и, кажется, обронила нсколько словъ насчетъ игрушки. Все было дломъ одной минуты, не больше, но Гартвигсенъ порывисто всталъ и вышелъ изъ комнаты.

Все это было наканун вечеромъ. Утромъ-же Гартвигсенъ вдругъ далъ понять, что мн придется ухать.

Я только что началъ писать строенія Гартвигсена заново, въ свтлыхъ лтнихъ тонахъ, на фон общественнаго лса, но онъ, видно, забылъ объ этомъ.

— Хорошо,— сказалъ я.

— Дло-то въ томъ, что старуха теперь переберется къ намъ, такъ понадобится помщеніе,— прибавилъ Гартвигсенъ въ извиненіе.

Чтобы не разжечь его подозрній, я и виду не подалъ, какъ мн стало грустно, но спросилъ только:

— А какъ же быть съ картиной?

— Картину вы сначала докончите,— отвтилъ Гартвигсенъ, у него, видимо, сразу отлегло отъ сердца, разъ я не выказалъ другой печали.— Само собой, картину надо непремнно докончить.

Было еще утро, а мн для картины требовалось послобденное освщеніе, такимъ образомъ, у меня оставалось еще нсколько часовъ свободныхъ, и я пошелъ въ Сирилундъ.

Баронесса сказала мн: — Я такъ рада, что вы разговариваете съ двочками и учите ихъ кое чему.

— Теперь это прекратится,— отвтилъ я.— Приходится мн ухать.

Баронесса слегка вытянула голову впередъ.

— Ухать? Вотъ какъ?

— Да только осталось еще докончить картину. А тамъ и уду.

— Куда же?

— У меня есть пріятель въ Утвэр, я къ нему отправлюсь.

— Пріятель? Онъ старше васъ?

— Да, на два года.

— Онъ живописецъ?

— Нтъ, охотникъ. Онъ тоже студентъ. Мы съ нимъ отправимся бродить.

Баронесса ушла задумчивая.

Посл же обда, когда я писалъ картину, баронесса зашла поговорить со мной. Вотъ когда рука ея крпко вцпилась въ мою судьбу. Она попросила меня ни больше, ни меньше, какъ перебраться въ Сирилундъ и стать учителемъ ея двочекъ.

Я какъ стоялъ, такъ и застылъ, только внутри во мн все трепетало. У меня были причины радоваться возможности побыть тутъ еще нкоторое время, и я даже потихоньку молилъ объ этомъ Бога. Однако, я попросилъ у баронессы позволенія сначала подумать, что она и разршила мн, прибавивъ:

— Особенно много учить двочекъ вамъ не придется, он еще такія маленькія. А просто бывать съ ними и болтать, брать ихъ съ собой гулять. О, я прошу васъ, сдлайте изъ нихъ людей получше меня! Он еще такъ малы и такія славныя. Что же касается до васъ самихъ, то вы, разумется, будете получать за это хорошее жалованье.

Я могъ бы тутъ же согласиться, такъ я былъ радъ предложенію, но вмсто того сказалъ:— Все зависитъ отъ того, что скажетъ мой пріятель. Вдь въ такомъ случа наши съ нимъ планы разстроятся.

Уже собравшись уходить, баронесса еще разъ обернулась и сказала:— Двочки все говорятъ о васъ и молятся за васъ по вечерамъ. Он сами придумали, что будутъ молиться за васъ. Хорошо,— говорю,— такъ и длайте.

На другой день баронесса опять зашла ко мн по тому же длу, а я уже ршился. Не къ лицу мн было дольше ломаться, и я сразу же почтительно заявилъ о своемъ согласіи, сказавъ, что подумалъ о ея добромъ предложеніи и принимаю его съ благодарностью.

Она протянула мн руку, и мы сговорились.

Покончивъ на этотъ разъ со своей работой, я пошелъ въ свой обычный уголокъ въ сарай и поблагодарилъ Бога за то, что онъ услыхалъ мои молитвы. И весь вечеръ я былъ тихъ и задумчивъ. Мн не хотлось кичиться передъ Гартвигсеномъ своимъ переселеніемъ въ Сирилуядъ, зато я написалъ Мункену Вендту, что судьба еще на время задержала меня въ этомъ мстечк.

Лишь спустя нсколько дней, когда картина моя была уже готова, новость стала извстной черезъ самого Макка. Гартвигсенъ вернулся домой изъ Сирилунда и сказалъ:

— Я узналъ отъ Макка, что вы перебираетесь въ Сирилундъ?

Роза стала прислушиваться, Марта тоже.

— Да, видно, тмъ кончится,— отвтилъ я.

— Ну, что-жъ!

Гартвигсенъ слъ обдать, и бесда пошла о другомъ. Но я хорошо замтилъ, что онъ все думаетъ о моемъ переселеніи. Роза не проронила по этому поводу ни слова.

— Ну, и выкинула она штуку! — сказалъ Гартвигсенъ словно про себя.

— Кто она? — спросила Роза.

— Добрйшая Эдварда. Ну, да, теперь все равно.

Я подумалъ: такъ это баронесса настроила Гартвигсена противъ меня, но, если цлью было залучить меня въ учителя и наставники для своихъ дтей, то въ этомъ еще нтъ ничего дурного, по крайней мр, насколько я могъ судить. Гартвигсенъ, между тмъ, имлъ такой видъ, словно его обморочили. Пожалуй, ему завидно стало, что я теперь поселюсь у Макка, а не у него останусь, а, пожалуй, его сердило, что я все-таки буду жить съ нимъ тутъ дверь о дверь,— значитъ, все-таки по близости отъ Розы.

На другое утро мн предстояло перехать. А тутъ приспло и время исполниться моему завтному желанію — можно было открыть Роз то, чмъ я все время занимался тайкомъ. Роза ушла съ Мартой,— пожалуй, какъ разъ съ цлью не присутствовать при моемъ уход изъ дому. Я, однако, дождался, пока завидлъ ее съ ребенкомъ на дорог къ дому, тутъ я бросилъ всякіе секреты, слъ и занялся своимъ дломъ, не затворивъ дверей и не оглядываясь ни на кого.

Роза съ Мартой вернулись и остановились въ дверяхъ.

Я сидлъ за клавесиномъ и игралъ. Игралъ самую лучшую вещь, какую зналъ: сонату А-dur Моцарта. Выходило очень хорошо, словно въ меня вселилось это великое и гордое сердце, которое и поддерживало меня въ ту минуту. О, я такъ теперь напрактиковался опять, что не побоялся дать Роз послушать мою игру. Но я ни за что не хотлъ открывать, что умю играть, пока не почувствую себя въ силахъ показать это. И въ это утро я поблагодарилъ Бога, что добился таки своего. Да, я когда-то учился и музык въ своей доброй семь, многому хорошему и только хорошему учился я тамъ, пока семья моя не распалась и я не лишился домашняго крова.

Я обернулся. Роза глядла на меня во вс глаза.

— Да вы… и музыкантъ вдобавокъ!

Я всталъ и признался ей, что немножко упражнялся тайкомъ и, если она находитъ, что меня можно слушать, то мн большаго и не надо. Больше я ничего не сказалъ, иначе мн бы не совладать съ волненіемъ. Потомъ я былъ очень радъ, что не размякъ совсмъ и не бухнулъ, что игралъ — на прощанье. Я пошелъ и уложилъ мою котомку.

Я дождался и возвращенія Гартвигсена.

— Да, да, я собственно не полагалъ, чтобы вы ушли отъ меня,— сказалъ онъ.— У меня нашлось бы для васъ всяческое дло, но…

Марта отвлекла его вниманіе, разсказавъ, что я умю играть.— Студентъ сегодня игралъ.

— Вотъ? Такъ вы и играть умете? — спросилъ Гартвигсенъ.

Роза отвтила за меня:— И еще какъ!

О, я такъ возгордился отъ этихъ словъ, какъ не отъ какихъ другихъ похвалъ въ моей жизни. Потомъ я распрощался и вышелъ изъ дома Гартвигсена, съ сердцемъ, переполненнымъ чувствомъ благодарности. Отъ волненія я шелъ, совсмъ сгорбившись и почти не видя дороги, даромъ что уперся въ нее глазами.

И вотъ, я перебрался въ Сирилундъ и остался тамъ. Переселеніе не внесло въ мою жизнь никакихъ особыхъ перемнъ. Я бродилъ съ двочками, рисовалъ имъ и писалъ красками разныя вещи. А моя госпожа, баронесса Эдварда, больше не длала и не говорила ничего такого, чего не могла бы позволить себ образованная дама, да, пусть и не думаетъ никто, ничего дурного или некрасиваго. Она только сохранила свою привычку время отъ времени подымать руки и складывать ихъ надъ головой въ вид воротъ, что выходило необычайно красиво. За столомъ она держалась вполн прилично и лишь изрдка раскладывала локти, набивала себ полный ротъ или пила изъ чашки.

Мн захотлось написать обстановку парадной горницы Макка, чтобы вышла хорошенькая картинка, съ большимъ серебрянымъ купидономъ въ углу и двумя гравюрами на стн надъ роялемъ. Собственно говоря, меня ничто не интересовало въ этомъ дом, только стаканчикъ, который Роза однажды оставила недопитымъ на стол. Онъ и долженъ былъ стоять тамъ, освщенный послобденнымъ солнцемъ, такой темно-алый, одинокій и словно потухающій.

Въ Сирилунд было, конечно, куда оживленне, чмъ въ дом Гартвигсена, здсь бывали въ гостяхъ даже иностранные шкипера, когда погода загоняла ихъ суда въ заливъ. Между ними былъ и одинъ русскій, съ которымъ я разговорился по французски, какъ умлъ. Погода задержала его большой корабль на нсколько дней въ нашемъ залив. Мы съ баронессой побывали у него на судн, а онъ купилъ нсколько медвжьихъ шкуръ и песцовыхъ шкурокъ, которыя продавалъ отецъ Розы.

Я обзавелся въ Сирилунд боле приличнымъ платьемъ и могъ бывать всюду, не чувствуя никакой неловкости. Захаживалъ я и въ лавку, посмотрть на народъ, какъ мстный, такъ и пришлый, на пшихъ путниковъ, которые запасались хлбомъ въ пекарн и спшили дальше, на рыбаковъ съ юга, которые цлый день толкались около винной стойки и потомъ уходили пьянешенькіе, съ шумомъ и гамомъ.

У самихъ Сирилундцевъ почти у всхъ были свои прозвища. Къ Сприлундцамъ принадлежали и Свенъ Дозорный и Оле Человчекъ, но они состояли шкиперами на судахъ, такъ что къ нимъ прозвища не особенно пристали. Еще была тамъ Брамапутра, жена Оле Человчка, такая обходительная съ чужими, что мужу приходилось слдить за нею по пятамъ.

Того же поля ягода была и Элленъ, бывшая горничная, въ прошломъ году вышедшая замужъ за Свена Дозорнаго. Эта была влюблена въ одного человка въ цломъ мір — въ самого Макка, и надо было видть ея лицо, когда Маккъ взглянетъ на нее или подойдетъ къ ней на двор и скажетъ пару словъ: она совсмъ терялась, себя не помнила. Да вообще усадьба кипла народомъ, и какихъ только прозвищъ тамъ не было: Іенсъ Папаша, Крючкодлъ, и, наконецъ, Туловище. Такъ прозвали одного захожаго человка, который пришелъ въ Сирилундъ зимою и взялся колоть дрова на весь домъ, у него было огромное туловище на коротенькихъ ногахъ.

Меня особенно занималъ смотритель маяка Шёнингъ, и я караулилъ его, когда онъ, бывало, плелся въ лавку за какой-нибудь мелочью. Это былъ человкъ до крайности своенравный, но съ большимъ житейскимъ опытомъ. Онъ много здилъ по свту, много думалъ и очень мтко выражался. Впрочемъ, разговаривалъ онъ лишь въ особыхъ случаяхъ. Большею же частью высокомрно молчалъ. Разъ къ лавк подъхалъ одинъ сельчанинъ въ телжк и оставилъ лошадь у крыльца. Лошадь стояла съ длинной торбой, подтянутой къ самымъ глазамъ, она не ла, такъ какъ торба была пуста, а только стояла, поднявъ голову, и глядла.

— Лошадь-то, словно магометанка, закутана,— сказалъ смотритель, увидавъ ее. И мн удалось, осторожно, помаленьку разспрашивая его, заставить поразсказать кое-что о виднныхъ имъ далекихъ странахъ.

Наконецъ, уже въ конц лта явился въ Сирилундъ по особому длу сэръ Гью Тревельянъ. А дло заключалось въ томъ, что онъ желалъ выбрать лучшій коньякъ въ винномъ погреб Макка и сдлать себ запасъ его. Англичанинъ уложилъ въ свой саквояжъ нсколько бутылокъ, взялъ носильщика и пошелъ. Отправились они далеко, черезъ скалы, къ безконечнымъ морошковымъ болотамъ. Тамъ сэръ Гью застрялъ на нсколько дней и допился до того, что глаза у него совсмъ потухли, а голова одеревенла. Носильщикъ его еще два раза приходилъ въ Сирилундъ за новыми пробами, пришелъ было и въ третій, да Маккъ, какъ взглянулъ на него, только покрутилъ головой и отказалъ. Какъ носильщикъ ни кланялся, ни упрашивалъ, Маккъ еще разъ сказалъ:— Нтъ,— и больше ни слова. Сэръ Гью въ самомъ дл изводилъ себя тамъ на болот, ночуя подъ открытымъ небомъ и питаясь одной морошкой, которую набиралъ въ шапку носильщикъ. На четвертый день Маккъ отправилъ на болото Свена Дозорнаго и еще одного изъ своихъ людей съ цлой корзиной хорошей провизіи для обезсилвшаго англичанина.

И какъ Маккъ поступилъ съ сэромъ Гью, такъ поступалъ и со своими людьми,— онъ былъ тутъ настоящимъ господиномъ и владыкой для всхъ. Даромъ что большая часть денегъ, вложенныхъ въ дло, принадлежала Гартвигсену, а не Макку, все же ему, а не Гартвигсену былъ отъ всхъ главный почетъ и уваженіе.

Я узналъ, что у Макка во многихъ отношеніяхъ дурная слава, но такъ какъ онъ былъ рожденъ господиномъ, то и умлъ устранять всякое навязчивое вмшательство въ свои дла. Вс знали, напримръ, что онъ былъ бдовый человкъ насчетъ женскаго пола, ужъ такая была у него натура.

А вотъ какіе странные слухи ходили о его теплыхъ ваннахъ: будто бы онъ беретъ ихъ на перин и, когда ужъ очень разгорится, то во нскольку разъ въ недлю, а брать ихъ ему помогаетъ то одна, а то и пара двушекъ. Выходило, что онъ разнузданный развратникъ. А разъ будто бы Брамапутра проговорилась, что вовсе не всегда самъ Маккъ беретъ ванну, но заставляетъ двушекъ купаться при себ и такъ и жретъ ихъ глазами. Теперь Маккъ взялъ себ въ горничныя молоденькую Петрину и выжидалъ, когда она достигнетъ законнаго возраста, да, онъ ростилъ ее въ своемъ саду для собственной надобности. Но, пожалуй, она уже давно достаточно подросла и для себя, и для Макка, такая у нея была безподобная фигура и такой сочный смхъ. Носикъ у нея своенравно задирался кверху, и смотритель маяка сказалъ разъ, что носикъ этотъ словно на цыпочкахъ стоитъ.

XI.

Наступилъ вечеръ, двочки улеглись, а я пошелъ бродить, раздумывая о томъ, о семъ. Погода была теплая, солнечная. На зеленой лужайк лежали, жуя жвачку, сирилундскія коровы. Лишь время отъ времени то та, то другая мотнетъ головой отъ укуса комара и слабо звякнетъ бубенцомъ, а то все тихо. Я подошелъ къ одной коров и ласково заговорилъ съ ней, ей это, видимо, понравилось, хоть она и не взглянула на меня, а только вздыхала и мрно жевала свою жвачку, выпучивъ глаза въ пространство. О, какъ она ихъ пучила! Лишь изрдка моргнетъ, а то все пучитъ, пучитъ безъ конца.

Я свернулъ къ пристани. Тамъ еще кое-кто возился съ работой, вечеръ былъ такъ хорошъ. Бондарь, Вилласъ Приставной и еще кто-то висли въ малярныхъ люлькахъ и подвшивали новую вывску. На ней было написано: Маккъ & Гартвичъ.

Я слъ въ лодку и сталъ грести отъ берега, чтобы взглянуть на вывску издали. Подъ новой вывской осталась старая съ подновленной надписью: Складъ соли и бочекъ. А совсмъ отдльно на блой стн торчала черная рука, указывавшая внизъ. Выходило ужасно безвкусно: какая-то оторванная рука на стн! Я подъхалъ обратно къ пристани и засталъ тамъ Гартвигсена.

— Я говорилъ вамъ, что мн за всмъ нужно имть глазъ да глазъ,— сказалъ онъ мн.— Вотъ тутъ вывску вшаютъ, а хорошо ли такъ будетъ, можно ли прочесть ее съ почтоваго парохода?

— Надо бы убрать эту руку со стны,— замтилъ я.

— Вы полагаете? Это все Крючкодлъ намалевалъ. Онъ говоритъ, что тутъ непремнно нужно руку,— какъ въ городахъ. А буквы, по вашему?

— Буквы хороши.

— Вы находите? Да, я теперь перемнилъ имя. Забавно читать его въ буквахъ. Это не полное мое имя, меня крестили въ чистой купели крещенія именемъ Бенони, но разъ я поставилъ В. впереди, то и этого довольно, всякій пойметъ. Да, мн таки дорогонько вскочило помститься тутъ, рядомъ съ Маккомъ. Но мн это нипочемъ.

Гартвигсенъ попросилъ меня отъхать съ нимъ по заливу, чтобы онъ самъ могъ взглянуть на вывску издали. Пока мы тамъ стояли, я раздумывалъ о томъ, что какъ-то несообразно было со стороны Макка заставлять платить себ особо за присоединеніе имени компаньона къ своему. За что тутъ платить? Но Гартвигсену это было нипочемъ. Видно, у этого человка такія несмтныя богатства, что все ему нипочемъ. Вдь еще весной у него былъ другой крупный расходъ, пожалуй, въ нсколько тысячъ, которыя онъ заплатилъ за разводъ мужу Розы. А, впрочемъ, мн до всего этого какое дло?

Гартвигсенъ крикнулъ бондарю и Вилласу Приставному:— Завтра опять стереть эту руку!

— Стереть?

— Да, мн ея тамъ не нужно.

Мы стали грести обратно къ берегу, и Гартвигсенъ сказалъ мн:— Вотъ видите: не приди я взглянуть, рука такъ бы и осталась на стн. Что, бишь, я хотлъ спросить?.. Хорошо вамъ живется въ Сирилунд?

— Да, благодарю.

— Вамъ не было никакой нужды уходить отъ меня. Теперь Марта ужъ большая двочка, надо будетъ взять ей учителя.

Я возразилъ, что Марта вдь могла бы попросту ходить въ приходскую школу, когда придетъ время. Но Гартвигсенъ отрицательно замоталъ головой.

— Нтъ, знаете, двочка ужъ пріучилась присдать и вообще привыкла у насъ къ разнымъ хорошимъ вещамъ, такъ что надо взять ей учителя.

Тогда я сказалъ, что Марта могла-бы потомъ приходить учиться вмст съ дтьми баронессы, но и такой исходъ не пришелся Гартвигсену по вкусу.

— Я не нуждаюсь, чтобы двочка училась на даровщинку.

Мы вмст ушли съ пристани и, когда поравнялись съ домомъ Гартвигсена, онъ пригласилъ меня зайти. Роза сидла на крылечк, и мы подсли къ ней. Поговорили немножко. Роза такъ мило, тихимъ голосомъ отвчала на мои вопросы о ея здоровь. А Гартвигсенъ, не долго думая, предложилъ мн вернуться къ нему и быть учителемъ Марты. Я никакъ не могъ согласиться на такое предложеніе, и его это очень обидло. Небось, весною-то я къ нему первому пришелъ,— напомнилъ онъ. Роза молчала.

— Да, да, вамъ бы не очень-то довряться добрйшей Эдвард,— прибавилъ онъ, многозначительно покачивая головой. — Ее, къ примру сказать, не сразу раскусишь. Больше я ничего не скажу.

Не дождавшись отвта на это, Гартвигсенъ, забывъ всякую сдержанность, пошелъ дальше:

— Мужъ-то ея застрлился зимой.

Роза покраснла и совсмъ потупилась: — Ахъ, Бенони!

— Да, вотъ что я могу вамъ разсказать,— продолжалъ Гартвигсенъ, надуваясь отъ спси, что знаетъ побольше другихъ.

Но и Роз, повидимому, эта новость была давно извстна, тмъ не мене она спросила:— Откуда ты знаешь? Все это, врно, одн сплетни, и лучше бы теб не говорить объ этомъ.

Гартвигсенъ сказалъ, что знаетъ это отъ человка, который самъ зимой читалъ о томъ въ газетахъ, а человкъ этотъ былъ не кто иной, какъ писарь ленемана: такъ ему то можно поврить. Эдварду даже призывали къ допросу по этому длу.

Какъ Роза была мила и чиста! Я сразу замтилъ, что эта странная новость была ей давно извстна, но она даже въ злйшей ревности не воспользовалась этимъ. Я готовъ былъ упасть къ ея ногамъ. Да, вотъ гд было мое мсто, да и Гартвигсена тоже.

Я до сихъ поръ не промолвилъ ни слова, но когда Роза высказала предположеніе, что мужъ Эдварды могъ застрлиться въ припадк помшательства, я кивнулъ и вполн присоединился къ ней. Тогда Гартвигсенъ вскиплъ и разразился слдующими словами: — Ну, и оставайтесь тамъ на здоровье! А мн она сказала про васъ, что вы ничего незначащая личность. Такъ и знайте!

Роза, врно, не посмла больше останавливать его, встала и ушла.

Мн стало ужасно непріятно, но я не утерплъ, чтобы не спроситъ:

— Она это сказала?

— Да: ‘очень благовоспитанная и ничего незначащая личность’ — вотъ доподлинныя слова.

И, врно, желая дать мн хорошенько почувствовать щелчокъ, Гартвигсенъ всталъ и принялся кормить голубей, хоть и было уже очень поздно.

Я ушелъ и побрелъ мимо зеленющаго выгона съ коровами, далеко за мельницу, въ лсъ, къ дальнимъ кряжамъ. Самолюбіе мое очень страдало. Такъ вся моя благовоспитанность ничего не стоила въ глазахъ моей госпожи. Я пробовалъ отдлаться отъ обиды, разсуждая: ‘ну, пусть баронесса такъ сказала, отъ этого же ничего не сталось, небо не свалилось’. Да, но все-таки я чувствовалъ себя глубоко несчастнымъ. За мной только числилась одна благовоспитанность и ничего больше. Я не былъ обольстительнымъ молодымъ человкомъ: худощавый, съ угреватымъ лицомъ… да, нельзя было сказать про меня, что я красивъ. Я потому и слушался совтовъ моихъ родителей, много учился и далеко подвинулся въ рисовань и писань красками. Но я долженъ сознаться, что, выдавая себя за смлаго охотника, я прихвастнулъ, я совсмъ не былъ такимъ охотникомъ и хорошимъ ходокомъ, какъ Мункенъ Вендтъ, но я намревался отправиться бродить съ нимъ и поучиться у него его великому умнію относиться ко всему безразлично.

Раздумывая обо всемъ этомъ, я все шелъ да шелъ до полнаго изнеможенія. Инстинктивно я забирался въ самую чащу лса, словно желая спрятаться, и вотъ очутился передъ густымъ ивнякомъ. Я ршился проползти сквозь него на четверенькахъ, чтобы хорошенько укрыться, и тамъ уже отдохнуть. Меня какъ-то тянуло туда, какъ будто самъ Богъ призывалъ меня туда для какого-то дла, словно я, при всемъ моемъ ничтожеств, могъ въ чемъ-то помочь Ему.

Я пробирался сквозь кусты по тропинк, какъ будто протоптанной зврями. Когда тропинка пресклась, передо мной оказалась небольшая круглая полянка съ прудкомъ. Пораженный, всталъ я на ноги и смотрлъ, и полянка точно смотрла на меня. Никогда еще не бывалъ я на такой маленькой и круглой полянк. Можно было подумать, что прудокъ служилъ обиталищемъ какому-то существу, которое вдругъ поднялось на воздухъ, унеся съ собой крышу.

Когда первое изумленіе прошло, я сталъ находить особую прелесть въ мертвой тишин мстечка, куда свтъ проникалъ только сверху, какъ въ колодецъ, и гд никто не могъ видть меня,— разв съ высоты. Какъ тутъ хорошо! — подумалъ я. Прудокъ былъ такой маленькій и мелкій, что и я невольно прислъ — ради пущей уютности.

Э, да тутъ есть комары! Я замтилъ ихъ нсколько, они, какъ видно, начинали свою пляску въ одиночку гд-то въ другомъ мст, а тутъ соединялись въ хороводъ.

Прудокъ затянуло сверху какъ пленкой, и комары, касаясь ея, даже не мочили крыльевъ, по ней же бгали разные водяные паучки и мошки, не оставляя никакихъ слдовъ. Небольшой усердный лсной паукъ услся на покой въ своей колыбельк-паутинк, прикрпленной къ втк.

Я даже забылъ все свое уныніе и обиду,— такъ здсь было хорошо. Здсь не было ни правой, ни лвой стороны, была одна окружность, росли ветлы, зеленлъ дернъ, было глухо, тсно, пахло стариной, это мстечко лежало тутъ, принадлежа себ самому, изъ одного человческаго вка въ другой. И ничто здсь не напоминало мн, что вотъ-де я сижу тутъ и теряю время: тутъ не было никакихъ часовъ, и мркой всему служилъ круглый прудокъ, обросшій чащей ветлъ.

Мн захотлось откинуться на спину и заснуть, но я спохватился во-время и не привелъ въ исполненіе своего намренія: паукъ началъ шевелиться,— къ дождю. Я замтилъ также, что прудъ словно помеломъ вымело отъ мошекъ и подернуло муаровой рябью. Я оглядлся вокругъ, и мн стало какъ то не по себ: я открылъ, что кто-то недавно былъ по ту сторону прудка: нсколько ветлъ было срублено, словно чтобы нсколько расширить берегъ, и свжіе обрубки сразу выдавали, что это было сдлано лишь сегодня. Я перескочилъ черезъ прудъ. Берегъ слегка заколебался, хотя почва тутъ была твердая, а не болотистая. Я поглядлъ на торчавшія изъ земли остатки ветлъ, и меня охватило какое-то странное волненіе: я увидалъ, что это сдлано непривычной лвой рукой. Врно, это разсказъ баронессы такъ обострилъ мою наблюдательность! Я взялъ въ руки срубленныя ветлы, разсмотрлъ ихъ со всхъ сторонъ и убдился, что я правъ. Но къ чему, зачмъ были срублены эти ветлы? И откуда эти таинственныя зарубки на другихъ? Я сталъ вглядываться въ чащу, и по спин у меня пробжалъ холодокъ: прямо передо мной стояло каменное изваяніе, божокъ.

О, онъ былъ такой маленькій и жалкій, безъ рукъ по самыя плечи, и съ какими-то жалкими черточками вмсто глазъ, носа и рта. Начало ногъ тоже было обозначено лишь грубой насчкой на камн, а самыхъ ногъ не было, и чтобы божокъ не упалъ, его подперли камнями.

Сперва я подумалъ, что Господь Богъ для того и завелъ меня туда въ этотъ вечеръ, чтобы я сбросилъ въ прудъ этого маленькаго идола. Но, когда я занесъ на него руку, она не послушалась меня, а какъ-то странно ослабла. Я взглянулъ на руку: что такое могло съ ней случиться? Вся кожа на ней какъ будто завяла, сморщилась. Охваченный жуткимъ чувствомъ переводилъ я глаза съ руки на маленькаго идола и обратно… Фу! какой стыдъ передъ Богомъ — струсить такого уродца! Сдавалось, что онъ когда-то былъ куда больше, величественне, но давно-давно, а потомъ какъ будто впалъ въ дтство, теперь-же и вовсе никуда не годился, весь сморщился, очутился на подпоркахъ. Я поднялъ на него другую руку, но и эта рука упала безсильно, повторилось то же самое: кожа сморщилась, поблекла и на лвой рук.

Тогда я опять перескочилъ черезъ прудъ и выкарабкался изъ чащи.

Съ неба закапали крупныя дождевыя капли.

XII.

Въ Сирилунд получено было письмо отъ родителей Розы, пастора и пасторши изъ сосдняго прихода. Это было приглашеніе на свадьбу. Пастору Барфоду вторично предстояло повнчать свою дочь. Ну, значитъ, все было готово къ торжеству. Я слышалъ уже про оглашеніе въ двухъ церквахъ, но самъ Гартвигсенъ, чисто по мужицки, держалъ свою свадьбу въ полномъ секрет до самаго конца. Даже ни словомъ не обмолвился о ней. Но, на все воля Божья!

Дождь лилъ безпрерывно, и хать на свадьбу приходилось на большой лодк Макка. Но одна изъ дочекъ баронессы, маленькая Тонна, была нездорова, и ршено было оставить обихъ двочекъ дома. Такимъ образомъ, и я не могъ принять приглашенія. Баронесса, впрочемъ, была очень любезна со мной и предлагала сама остаться дома, чтобы я могъ хать. Но это ужъ было ни съ чмъ несообразно, и объ этомъ не могло быть и рчи. Маленькая Марта тоже оставалась съ нами.

Самая свадьба была тихая по той причин, что невста еще такъ недавно была замужемъ за другимъ. Да, свадьба была совсмъ тихая, отнюдь не во вкус жениха, онъ бы радъ былъ созвать оба прихода и задать такой пиръ!

По возвращеніи, Гартвигсенъ сказалъ: — Мн васъ очень не доставало на моей свадьб.

Я поблагодарилъ его и отвтилъ, что не имлъ никакой возможности быть,— по разнымъ причинамъ. Во первыхъ, я былъ человкъ служащій, и моя госпожа сама была приглашена. Во вторыхъ, у меня не было фрака, а даже моя незначительная благовоспитанность говорила мн, что никакое другое одяніе неумстно въ подобномъ случа.

Вотъ что я отвтилъ. Пусть себ Гартвигсенъ передалъ бы дальше эту мою послднюю главную причину! Я ничего бы не имлъ противъ этого. Я впрочемъ, слышалъ потомъ, что самъ Гартвигсенъ щеголялъ на свадьб въ ботфортахъ съ мховыми отворотами, чтобы поразить купцовъ съ дальнихъ шкеръ. Кто-то обратилъ было его вниманіе на несуразность такой обуви въ лтнее время, но Гартвигсенъ отвтилъ:

— Мн горя мало, что длаетъ, чего не длаетъ Маккъ. А разъ у меня зябнутъ ноги, я надваю мховые сапоги. У меня, небось, всякаго сорта найдутся!

Роза во второй разъ стала теперь замужней женщиной. Ровно въ двнадцать часовъ я пошелъ къ ней съ поздравленіемъ. Она пожала мн руку и съ улыбкой поблагодарила. Потомъ налила вина въ стаканчики, и я остался посидть. Она начала разсказывать, что лопарь Гильбертъ встртилъ ее у дверей церкви, и ей стало жутко. Пока же она разсказывала, вернулся домой Гартвигсенъ. Видъ у него былъ какой-то таинственный, и онъ улыбался чему-то. Выпивъ съ нами, онъ вынулъ изъ кармана пакетъ со множествомъ сургучныхъ печатей и, посмиваясь, съ самодовольною гордостью сказалъ:

— Сейчасъ вотъ получилъ кое-что съ почты. Опоздало на денекъ, но…

Тутъ онъ вскрылъ пакетъ и, вынувъ оттуда кольцо, надлъ его Роз на палецъ.

— Вотъ теб кольцо,— сказалъ онъ.— Смотри, не потеряй опять.

Роза слегка измнилась въ лиц.— Нтъ! — тихо сказала она, взяла его за руку и поблагодарила. Кольцо было чуточку велико. Она сняла его, взглянула на выгравированное имя Бенони и снова надла.

Но Гартвигсенъ не могъ успокоиться, пока не показалъ, что еще заключалось въ пакет.— Тутъ, пожалуй, еще кое-что есть! — заявилъ онъ.

— Боже мой! Что же тамъ можетъ быть еще?— спросила Роза.

Гартвигсенъ взялъ пакетъ, показалъ его намъ обоимъ снаружи и, окинувъ насъ горделивымъ взглядомъ, сказалъ:— Прочтите сами. Кольцо то стоило всего четыре далера, съ именемъ и со всмъ прочимъ, а тутъ помчена цна пакета: сто десять далеровъ!

Гартвигсену, видно, хотлось хорошенько помучить насъ. Я было сдлалъ попытку уйти, чтобы не мшать, но онъ попросилъ меня остаться. — Ну-ка, отвернитесь! — скомандовалъ онъ.

Я слышалъ, какъ онъ звякнулъ чмъ-то, потомъ онъ подошелъ къ Роз и торжественно произнесъ:

— Изволь, Роза! Я преподношу теб сіи золотые часы и золотую цпь.

Роза широко раскрыла глаза отъ изумленія, хотла что-то сказать, запнулась и даже сла. О, какъ она была мила въ своемъ смущеніи, какъ искренна! Она то краснла, то блднла, и когда, наконецъ встала и поблагодарила мужа за все, онъ сказалъ, самъ растроганный:— Носи на здоровье!

Затмъ онъ взялъ часы обратно, чтобы завести ихъ и поставить. Его самого это занимало, какъ ребенка, у него были такіе счастливые дтскіе глаза. Уходя отъ новобрачныхъ, я и сказалъ себ, что разъ начало у нихъ вышло такое сердечное, то, пожалуй, все-таки хорошо, что Роза попала въ этотъ домъ. Да, да, значитъ, и дло съ концомъ: Роза нашла свое счастье!

Дни шли, снова было солнце и тепло. Начались красныя ночныя зори, и морскія птицы разгуливали по отмели со своими птенцами. Мн же стало тоскливо: вдь нельзя было каждый день заходить къ Роз и Гартвигсену, да это уже и не доставляло мн теперь особой радости. Баронесса была вполн равнодушна къ музык и ко мн самому, такъ что я игралъ немножко лишь днемъ, когда Маккъ бывалъ въ контор, а баронесса гуляла. Впрочемъ, гулялъ и я — съ дтьми, какъ птицы со своими птенцами.

И порою намъ бывало превесело. Стоило двочкамъ увидать меня лежащимъ гд-нибудь на трав, какъ он загорались желаніемъ побороть меня. Усядутся мн на меня и не даютъ мн встать. А я возьму да тихонько перевернусь, тамъ что он покатятся съ меня. Но он опять мигомъ вскочатъ и снова стараются изо всхъ силъ притиснуть меня. Тонна при этомъ такъ пыжилась, что краснла, какъ ракъ. Особенно добивались он схватить меня за носъ, воображая, что въ этомъ вся сила. Но за волосы он меня никогда не трогали. Иногда он также принимались стирать у меня съ лица угри, и такъ усердно терли и слюнями, и морской водой, что лицо мое становилось куда румяне, чмъ было на самомъ дл. Вообще, двочки были удивительно хорошія. Но въ послднее время он, по дтскому обычаю, перемнили друга и начали сопровождать Іенса Папашу, когда онъ, по долгу службы, обходилъ дома, собирая кости. Двочки постоянно выпрашивали у матери позволеніе на эти прогулки.

— Ну, ну, пусть ихъ идутъ,— говорила мн баронесса. — Вотъ зимой ужъ начнутъ понемножку учиться.

Она была очень добра къ дтямъ, и они ее очень любили. Презабавно он иногда съ ней разговаривали:— Погоди мама, я вотъ приду и такъ буду любить тебя! — и тонкая, но сильная баронесса подхватывала ихъ на руки и высоко подымала на воздухъ.

Охъ, ужъ эта мудреная и безсовстная баронесса Эдварда! Хотя, пожалуй, все-таки она была несчастне и больше сбита съ толку, чмъ какая-либо другая женщина изъ тхъ, кого я знавалъ, впрочемъ — и зналъ-то я не многихъ.

Разъ, поздно вечеромъ, меня взяла такая тоска, что я нигд не находилъ себ мста. Я зашелъ-было на минутку къ Роз, и мн почудилась какая-то тихая, почти нмая размолвка между нею и мужемъ. Мн даже какъ-то жутко стало, Гартвигсенъ почти ничего не говорилъ, и Роза отвчала молчаніемъ. Я поспшилъ уйти, и мн вдогонку былъ брошенъ грустный, безпомощный взглядъ.

Одолваемый мыслями, я пошелъ опять въ лсъ, поднялся на кряжъ и сталъ пробираться къ знакомому мстечку съ прудкомъ и съ языческимъ каменнымъ человчкомъ. Я опять на четверенькахъ проползъ по тропинк черезъ чащу ветлъ и — замеръ: кто-то предупредилъ меня и занялъ мое мстечко! Тамъ были люди. Они не разговаривали, но купались въ маленькомъ прудк, оба совсмъ нагіе. Я сразу узналъ въ женщин баронессу Эдварду. Мужчину же я не призналъ: волосы у него раздлились посередин головы и висли по об стороны длинными мокрыми прядями. Взглянувъ на его одежду, лежавшую на берегу, я, однако, догадался, что это былъ лопарь Гильбертъ.

Они купались, окунаясь одновременно, онъ держалъ ее за талію. Я замеръ въ кустахъ, какъ окаменлый, вытаращивъ на нихъ глаза. Временами купающіеся останавливались и глядли другъ на друга, но какъ будто ничего не видли и только порывисто дышали, какъ бы въ экстаз. Наконецъ, они словно вынесли другъ друга на расчищеное возл прудка мсто. Лопарь остался стоять, отдуваясь, вода такъ и текла съ его волосъ. Баронесса сла, поджавъ подъ себя ноги, положила голову на одно колно и такъ застыла, только глаза ея бгали. Она ждала, что онъ теперь сдлаетъ съ ней. А онъ прислъ около нея, зарычалъ и вдругъ, схвативъ ее за горло, повалилъ. О, тутъ они оба точно одичали, дрожали, извивались, сплетались руками и ногами… Нтъ словъ сказать, что они длали. Изъ груди моей рвался крикъ, но замеръ на губахъ. Маленькій идолъ да я были свидтелями, но я былъ нмъ, какъ и онъ.

Я пришелъ въ себя уже у выхода изъ чащи, куда инстинктивно возможно осторожне допятился ползкомъ. Оттуда, съ прудка, не доносилось ничего, кром тоненькаго, жиденькаго пнія, словно плъ дряхлый старикъ или больной, или пищалъ самъ тотъ жалкій идольчикъ. Врно, т двое лежали теперь передъ нимъ и не въ силахъ были найти для него лучшей псни, чмъ этотъ пискъ.

На обратномъ пути домой меня трясло, какъ въ лихорадк, даромъ что свтило солнце и было тепло. Должно быть, во время бгства изъ лсу меня хлестали и царапали втви, но я ничего не замчалъ, ничего не помнилъ. Зато, выйдя изъ лсу около мельницы, я замтилъ Крючкодла, который стоялъ тамъ со своей свистулькой и дурачилъ птицъ, заставляя ихъ просыпаться и откликаться. Я былъ виною того, что Гартвигсенъ веллъ закрасить указующую руку на стн, такъ что Крючкоддъ могъ имть зубъ противъ меня и не постснился бы продолжать чирикать, еслибы я прошелъ мимо. Я и направился прямо къ нему, намреваясь спросить:— Ты что же это не ложишься? Вдь ужъ ночь! — Но, когда я подошелъ поближе, онъ пересталъ чирикать, снялъ шапку и поклонился. Тогда я ршилъ спросить иначе:

— Что-жъ, ты и по ночамъ тутъ щебечешь?

— Да,— отвтилъ онъ.

— А спать разв не пойдешь?

— Нтъ. Я на караул. Мельница работаетъ.

— Да вдь тамъ два мельника.

— Такъ то такъ, да…

Занятый тмъ, что я видлъ въ лсу, я подумалъ: ужъ не баронесса ли поставила его караулить,— и продолжалъ про себя:— да, да, мало ли кому тутъ нужны караульные!

Крючкодлъ видлъ, что я задумался и, полагая, что за моими вопросами скрывается что-то, вдругъ заговорилъ, озираясь во вс стороны: — Видно, знаете.

Мн не хотлось быть его сообщникомъ въ чемъ бы то ни было, но и напрасно было бы отнкиваться, что я знаю кое-что. А онъ указалъ пальцемъ на что то позади себя и прибавилъ:

— Вонъ лежитъ.

— Что лежитъ? Перина? Въ чемъ дло?

Я подвинулся поближе, Крючкодлъ, посмиваясь, двинулся за мной и объяснилъ, что вотъ и весь его караулъ: раза три, а то и четыре въ недлю онъ сушитъ тутъ по ночамъ перину Макка на этомъ брезент. Ну, и стыда въ этомъ нтъ никакого. Прежде справлялъ эту должность Свенъ Дозорный, а онъ теперь важный шкиперъ. Кому нибудь да надо же это длать! Но какой разбойникъ и хватъ этотъ Маккъ! Купаться по три, четыре раза въ недлю! А по весн такъ онъ еще хуже былъ,— каждый Божій день, чисто взбсился! И все-то еще для него стоитъ лто, и, Богъ всть, когда придетъ зима. Пожалуй, никогда.

Я выслушалъ это объясненіе и настолько собрался съ мыслями, чтобы спросить:

— А какъ же ты сушишь перину въ дождь?

— Тогда я норовлю забраться на ночь въ пивоварню. Да, прежде то-все это длалось проще, какъ я слыхалъ. Свенъ Дозорный сушилъ перину прямо на двор, на солнышк, а пивоварня день и ночь была къ его услугамъ. Но съ тхъ поръ, какъ баронесса вернулась, старику пришлось посократиться, ха-ха!

Добрйшему Крючкодлу, видно, страсть какъ хотлось представить мн свое занятіе въ мене невыгодномъ свт, и онъ не переставалъ подшучивать.

— Какъ сказано, кому-нибудь да надо же это длать! И Маккъ самъ меня выбралъ, позвалъ къ себ въ контору и предложилъ это мсто. Онъ, дескать, страдаетъ животомъ, такъ ему нужно постоянно брать ванны, и чтобы его растирали. У меня же кстати такой особый талантъ, вотъ и ходи себ тутъ по ночамъ да подразнивай птицъ и удивляй людей, если кто набредетъ на тебя. Ха-ха! Надо же имть такую голову, чтобы такъ все обмозговать! и про купанье-то чего наговорилъ? Теперь его растираютъ Элленъ, жена Свена Дозорнаго, и эта двчонка Петрина.

Вернувшись въ Сирилундъ, я наткнулся на ссору: Оле Человчекъ сцпился съ Туловищемъ изъ за своей жены, Брамапутры. Ахъ, этотъ бсъ Брамапутра, — опять попалась! Она поспвала во вс мста заразъ, скользила, какъ тнь, по стнамъ, и никогда не бывала виноватой, въ чемъ бы ее ни уличили.— Да постыдитесь же!— усовщивала она тхъ двухъ по поводу моего прихода, но Оле Человчекъ ничего не слышалъ и не видлъ, а только плевался и бгалъ взадъ и впередъ, Туловище же прислонился спиной къ кухонной стн, чтобы обезопасить себя съ тылу, и такъ стоялъ на своихъ коротенькихъ ногахъ, словно на двухъ подпоркахъ, а туловище у него было огромное, сильное, просто чудовище какое-то!

Вся. эта ночь была настоящимъ навожденіемъ бсовскимъ.

Утромъ баронесса вышла такая тихая, кроткая: ходила такая блдная, томная, усталая. Она положительно какъ будто боялась задть кого-нибудь изъ насъ, и опять у нея появилось то безпомощное, растерянное выраженіе лица, какъ тогда, когда ей случалось сгоряча сказать что-нибудь неподходящее.

XIII.

И баронесса, и Маккъ вспомнили меня въ день моего рожденія и надарили мн разныхъ хорошихъ вещей. Узнали они число и день, врно, отъ двочекъ, т разъ спросили меня объ этомъ, и мн не захотлось солгать имъ. Но мн не особенно пріятно было, что мое рожденіе отпраздновали такимъ образомъ, за обдомъ даже подали вино, и Маккъ сказалъ нсколько отеческихъ словъ по поводу моего пребыванія на чужбин. Двочки же поднесли мн хорошенькихъ раковинъ и камешковъ, набранныхъ на отмели, и, кром того, Алина нарисовала для меня удивительный городъ на крышк отъ коробки. Я повсилъ эту картинку у себя на стн и тмъ очень порадовалъ двочку. А маленькая Тонна назвала меня въ своемъ поздравленіи старшимъ братомъ, написала же за нее это поздравленіе сама мама.

Лто подходило къ концу, лсъ запестрлъ желтыми и красными пятнами, а небо какъ будто поднялось выше и поблднло. Треска провялилась, суда были нагружены и только поджидали втра.

— Знай я про ваше рожденіе, я бы ужъ не забылъ его,— сказалъ мн Гартвигсенъ со своей добродушно-чванной манерой.— Пойдемте теперь къ намъ посидть.

Я пошелъ не только съ охотой, но и съ радостью, радуясь и самому приглашенію и тому, что Гартвигсенъ ничего больше не иметъ противъ меня. Мы застали Розу дома, и Гартвигсенъ сказалъ ей, чтобы она подала вина и печенья.

— Я знаю, ты не заставишь себя просить долго,— сказалъ онъ, шутя.— Студентъ — человкъ образованный, не то, что я.

Роза ничего на это не сказала, но взглядъ у нея былъ такой усталый.

Пока мы угощались, Гартвигсенъ продолжалъ шутить и болтать, часто спрашивая:— Что скажешь на это, Роза? Не знаю, какъ это теб покажется, Роза? — а Роза какъ-то вяло отвчала:— Да,— или:— что мн сказать? — словно умаляя себя и говоря: да стоитъ-ли спрашивать моего мннія?

Вдругъ Гартвигсенъ сказалъ серьезно:— Да, да, я вдь знаю, почему ты такая неповадливая. Но не совтую теб!..

Роза промолчала, слегка опустивъ голову.

— Я видлъ въ Сирилунд маленькую Марту,— вставилъ я.

Никакого отвта.

— А голуби-то страсть какъ расплодились за лто,— опять вставилъ я, глядя въ окно.

— Да, не совтую теб! — прогремлъ вдругъ Гартвигсенъ, глядя на Розу изъ-подъ сдвинутыхъ бровей.

Она встала и отошла къ печк, гд постояла немножко, потомъ присла и принялась разсматривать фигурки на печныхъ дверцахъ.

Въ дверь постучали. Гартвигсенъ всталъ и вышелъ. Я услыхалъ въ сняхъ голосъ баронессы:

— Здравствуйте!

— Не сыграть-ли что нибудь? — спросилъ я Розу, чувствуя себя прескверно.

— Да, спасибо.

Проходя по горниц къ клавесину, я увидлъ въ другое окно, какъ удалялись вмст Гартвигсенъ и баронесса.

Я сталъ играть первое, что пришло мн въ голову. И на душ у меня было такъ тяжело, что я часто сбивался. Когда я окончилъ, Роза сказала:

— Не похать ли намъ половить рыбу? Хотите?

Я взглянулъ на нее. Если она предлагаетъ мн хатъ съ нею ловить рыбу, значитъ, она стала посмле, врно, и съ ней случилось что-нибудь особенное, пожалуй, она ршила платить тою же монетой?

Роза одлась, мы пошли въ сарай, взяли донную удочку и дорожку и похали. Гребя, я раздумывалъ: что такое творилось тутъ у меня на глазахъ? Неужто меня пригласили только для того, чтобы составить компанію Роз, когда самъ Гартвигсенъ уйдетъ съ баронессой?

Не было ни малйшаго втерка, заливъ лежалъ, какъ зеркало. Я попытался было разсказать объ одномъ моряк, весельчак и хвастун, который разъ въ бурю потерплъ крушеніе, но не утонулъ, вокругъ него кишмя кишли потонувшія птицы морскія, а онъ вотъ взялъ да не потонулъ!

Ну, засмйся же! — сказалъ я про себя, но Роз, видно, не до смха было. Тогда я самъ разсмялся надъ морякомъ, чтобы немножко подбодрить Розу своей веселостью.

Я обратилъ ея вниманіе, какъ моя оловянная рыбка блеститъ на солнц, и, когда погрузишь ее — словно лучъ сверкнетъ и потухнетъ въ вод,

— Да,— сказала Роза и только.

Какъ она была угнетена! Я сидлъ и смотрлъ на нее. Одта она была хорошо, но въ этомъ-же плать изъ прочной и простой матеріи ходила она еще весною, до замужества. На корм лежалъ ея жакетъ, и онъ былъ далеко не новый, только носили его, видно, бережно. Пуговицы приходились на правой сторон, а петли на лвой. Значитъ, жакетъ перелицованъ,— подумалъ я,— и какъ мило это сдлано! Такъ вотъ чмъ она коротаетъ время.

Взглядъ Розы былъ такъ печаленъ и глубокъ, чти когда она вскидывала его на меня,— словно волна набгала.

— Ваши родители живы? — спросила вдругъ Роза.

— Да.

— Есть у васъ сестра?

— Да.

— А у меня нтъ брата! — Посл небольшой паузы она прибавила, слегка улыбаясь:— Зато вдь у меня есть папа.

— Отецъ вашъ удивительно красивый мужчина.

— Да, красивый и счастливый.— И она опять слегка улыбнулась и сказала:— Только я одна огорчала его всю свою жизнь.

По вод начала пробгать рябь, солнце перестало грть, Роза надла жакетъ и снова услась съ донной удочкой, тогда какъ я ловилъ на дорожку. Мы наловили немножко, но на уху не хватало,— рыбка попадалась все мелкая, приходилось посидть еще, и Роза сидла очень терпливо. Мн захотлось допытаться — не хочется ли ей попросту протянуть время, такъ какъ домъ ей сталъ не милъ. Я и сказалъ:

— Ваше кольцо было вамъ немножко велико, смотрите, какъ бы оно не соскользнуло съ пальца.

Ей представлялся теперь удобный случай равнодушно отвтить: Ну, и пусть его! Но она, напротивъ, вздрогнула, перемнилась въ лиц и взяла удочку въ лвую руку.

Черезъ часъ мы наловили достаточно и направили лодку къ берегу.

Гартвигсенъ былъ уже дома и добродушно, хотя, пожалуй, не безъ насмшки, замтилъ Роз:

— Такъ и ты начинаешь приносить въ домъ? Да, да, пожалуй, намъ сть нечего,— какъ знать.

— Разв мы мало потрудились? — сказалъ я.

— Нельзя пожаловаться. Ну, я помогу вамъ чистить рыбу, и вы оставайтесь съ нами ужинать.

Я остался. Больше ничего особеннаго не произошло, но тонъ былъ какой-то несердечный, и мн весь вечеръ не по себ было. Гартвигсенъ то и дло выходилъ то за тмъ, то за другимъ, оставляя насъ вдвоемъ. То онъ долго стоялъ и разговаривалъ во двор съ какимъ-то прохожимъ, то сыпалъ горохъ голубямъ, хотя голуби давно уже улеглись. Я по всему видлъ, что онъ пересталъ ревновать ко мн, но Роз какъ будто не было до этого дла. Она ходила по комнат и прибирала тамъ и сямъ, закрыла, словно по разсянности, крышку клавесина. Видно, не хочетъ, чтобы я попросилъ ее сыграть,— подумалъ я. Такъ, врно, оно и было.

Скрпя сердце, я продолжалъ болтать о томъ, о семъ, хоть мн и очень тяжело было. А когда Гартвигсенъ вернулся въ комнату, я всталъ и простился.

По дорог домой, я ршилъ поскоре окончить картинку, изображавшую горницу Макка. И, когда мн удастся отдлать стаканчикъ Розы такъ, что любо-дорого будетъ взглянуть, я поднесу картинку Роз. Гартвигсенъ еще на дняхъ говорилъ мн, что получитъ съ судами изъ Бергена всякіе багеты для рамокъ.

Разъ посл обда, когда я сидлъ и писалъ свою картинку, вошла баронесса и поразила меня, затронувъ въ разговор религіозныя струны. Какъ она была разстроена и несчастна! Хваталась за грудь такъ, что нсколько крючковъ разстегнулось,— словно хотла вырвать сердце. Она сказала:

— Нтъ, не найти здсь покоя! Но вы, можетъ быть, нашли?

— Я? Нтъ, не могу сказать.

— Нтъ? Такъ, пожалуй, не мшало бы вамъ немножко поохотиться. Теперь вдь скоро наступитъ время. Пострляйте себ въ лсу. Это васъ освжитъ.

Я подумалъ: не во мн и не въ моемъ поко тутъ дло. Не самой ли ей хочется бродить, прислушиваясь къ моимъ выстрламъ въ лсу, и вспоминать выстрлы Глана въ старину?

— Я собирался было пойти на охоту, когда подмерзнетъ,— сказалъ я.

Она встала, побродила по комнат, поглядла въ окна, опять бросилась на стулъ и сказала нсколько словъ въ похвалу моей картин. Но мысли ея были гд-то далеко. Я смотрлъ на нее съ состраданіемъ. Въ сердц моемъ ей не было мста, но я желалъ ей всего хорошаго, она, видно, столько страдала и такъ заблуждалась.

— Я не собираюсь вовсе говорить о высокихъ предметахъ,— начала она опять,— но… хоть бы я что нибудь понимала! Почему я осуждена погибать такъ шагъ за шагомъ? Я бгала тутъ ребенкомъ повсюду и, бывало, прижималась лицомъ къ былинкамъ, чтобы приласкать и ихъ, быть доброй и къ нимъ! Да. И, въ сущности, это было не такъ ужъ давно, мн кажется, не Богъ всть сколько человческихъ вковъ прошло съ тхъ поръ. Но куда двались теперь вс т былинки и тропинки, и все прочее? Я хожу и смотрю на все другими глазами. Что же такое сталось со мной? Я перестала быть ребенкомъ,— это такъ. Но есть же тутъ люди, которые какими были, такими и остались. Іенсъ Папаша — все тотъ же въ душ, лопарь Гильбертъ все тотъ же. А я вотъ выросла, стала совсмъ другой. Я такая дурная, что подняла бы самое себя на смхъ, вздумайся мн теперь прильнуть щекой къ былинкамъ. А вотъ Іенсъ Паваша и лопарь Гильбертъ все полны старыхъ ребячествъ и лелютъ ихъ по прежнему. Достанься мн тотъ, кого я любила, и оставайся я тутъ, броди по тмъ же лсамъ и тропинкамъ, я бы, пожалуй, и сохранила въ душ миръ,— какъ вы думаете? Такъ выходитъ, что сама жизнь толкнула меня въ какой-то враждебный мн міръ, а съ какой стати? То, отъ чего я ушла, было лучше того, къ чему я пришла. Я попала въ образованный, богатый домъ, тамъ не было никакихъ былинокъ, никакихъ лсныхъ тропинокъ. Я кое-чему выучилась, привыкла выражаться получше… О, хромой докторъ, который жилъ здсь когда-то, не узналъ бы меня теперь. А дальше что? Да, былъ человкъ, который говорилъ не лучше меня, но заставлялъ меня всю вспыхивать отъ радости. Когда ему случалось сказать что-нибудь неладное или заануться въ разговор, не находя словъ, мн это казалось такъ хорошо. О, продолжай, продолжай, запинайся! — хотлось мн сказать. Вдь тогда онъ оказывался не лучше меня, не изъ другой породы. Мы оба знали тутъ каждую былинку и съ десятокъ людей, которые тоже знали насъ, мы различали слды другъ друга на тропинкахъ и въ трав, бросались на нихъ и цловали. Раздастся выстрлъ въ лсу, взовьется дымокъ надъ верхушками деревьевъ, послышится издалека радостный визгъ Эзопа — и что же я длаю? Я глажу листья, ласкаю кусты можжевельника и затмъ цлую свою же руку. Возлюбленный мой!— шепчу я, и внутри у меня словно дрожатъ и поютъ скрипки. Я вынимаю свои груди навстрчу ему, чтобы хоть чмъ-нибудь порадовать его за его выстрлъ, посланный мн. Жизнь моя принадлежитъ ему, я ничего не вижу отъ волненія, тропинка колышется подо мной, я падаю. Но вотъ, я чувствую, что онъ близко, словно токъ пробгаетъ по мн, я встаю и жду его. А онъ ни слова не можетъ сказать, да и что тутъ говорить? Но я знаю, гд найти грудь, на которой такъ сладко отдыхать! Прильнуть къ ней все равно, что прильнуть къ цлому міру блаженства… И я утопаю въ его дыхань, пахнущемъ лсомъ, дичиной…

Баронесса на минуту прервала свое экзальтированное признаніе. Я кончилъ писать, солнце ушло отъ стаканчика Розы.

— Бросьте на сегодня свою работу и пойдемте со мной,— сказала баронесса.

Я прибралъ свои вещи и пошелъ. У баронессы былъ въ ту минуту такой жалкій видъ, что она невольно вызывала мое состраданіе, и я пытался облегчить ея муки, всячески угождая ей. Помню, что высказавшись во время прогулки, она стала спокойне.

— Господи, какъ жизнь жестока! Одинъ пожираетъ другого. Мы ржемъ курицу, чтобы състь ее, связываемъ и колемъ поросенка, чтобы тоже състь. Мы топчемъ цвты въ лугахъ. Заставляемъ плакать дтей. Они смотрятъ на насъ и плачутъ. О, во мн все переворачивается отъ отвращенія къ жизни!..

— Всетаки, пожалуй, и такая жизнь лучше смерти.

— Да, пожалуй, все-таки лучше, не знаю. Да, вы правы, пожалуй, и такая жизнь лучше смерти.

XIV.

До отплытія судовъ я усплъ однажды вечеромъ разговориться со Свеномъ Дозорнымъ, который былъ женатъ на Элленъ Горничной. Товарищъ его, другой шкиперъ, Оле Человчекъ, бралъ на этотъ разъ съ собой свою жену стряпухой на Фунтусъ. Оно выходило вдвойн удобно, такъ какъ онъ могъ заодно держать свою любезную Брамапутру подъ строгимъ присмотромъ. Жена же Свена Дозорнаго не хотла хать съ мужемъ, ссылаясь на то, что ребенокъ ея еще слишкомъ малъ, чтобы таскать его за собой.

Въ свое время Свенъ Дозорный, кажется, былъ куда подозрительне, чмъ теперь. Разсказывали, что однажды въ сочельникъ онъ чуть не зарзалъ жену мясницкимъ ножомъ. Теперь же онъ преспокойно оставлялъ ее въ Сирилунд, уходя въ плаваніе на цлые мсяцы. Гартвигсенъ говорилъ про него, что онъ совсмъ закоснлъ, желая, врно, сказать: отуплъ. Я часто видалъ, какъ Элленъ ластилась къ своему мужу съ нжностью настоящей измнницы, все это были одни фокусы, и Свенъ Дозорный оставался къ нимъ равнодушенъ. Она обыкновенно возвращалась посл ванны Макка позднею ночью, смотрла на всхъ, кто ей попадался навстрчу, усталыми, томными глазами и проходила какъ ни въ чемъ не бывало. Въ ней не было и тни стыда, ея визиты къ Макку были извстны всмъ, и самъ Свенъ Дозорный глядлъ на это вполн равнодушно, она вернется ночью, онъ только взглянетъ и продолжаетъ себ покуривать носогрйку. Но дойти до такого равнодушія, пожалуй, стоило ему недешево, недаромъ онъ разъ чуть не пырнулъ жену ножомъ, впрочемъ, это ужъ давно случилось еще въ самомъ начал, теперь было уже не то. И съ какой стати самому подводить себя подъ каторгу? Бываетъ, конечно, что люди идутъ на преступленія изъ за-любви, но есть и другой исходъ: притерпться и жить по закону и въ добромъ согласіи. И такъ выходитъ прочно и хорошо, кому что больше по душ.

Пока я стоялъ и бесдовалъ со Свеномъ Дозорнымъ о предстоявшемъ ему плаваніи и прочихъ вещахъ, вышелъ изъ конторы Гартвигсенъ. Онъ еще издали заговорилъ, указывая черезъ плечо назадъ, на контору.

— Ну, вотъ, побывалъ тамъ и заработалъ малую толику.

— Съ чмъ васъ и поздравляю! — сказалъ Свенъ Дозорный. Эти двое всегда были добрыми друзьями.

Гартвигсенъ продолжилъ:

— Да, да, заработалъ со своего собственнаго компаньона, но это все едино. Мы съ нимъ и документикъ состряпали.

Выяснилось, что Гартвигсенъ взялъ на себя лично страховку судовъ и груза, отправлявшихся въ Бергенъ. Тонкій длецъ Маккъ вс эти годы былъ остороженъ и хорошо страховалъ свои суда съ грузомъ, но несчастья еще ни разу не случалось. Въ этомъ году Гартвигсенъ вмшался въ дло, отговаривая Макка отъ такого крупнаго и глупаго расхода, какъ настоящій коммерческій человкъ, Маккъ, однако, не видлъ иного исхода и сказалъ:— Единственное средство теб самому принять на себя страховку, Гартвичъ.

Гартвигсена прямо расперло отъ спси, вотъ когда онъ могъ показать себя и себ, и Макку! Все у него въ рукахъ, стоитъ ему сказать слово. И онъ его сказалъ.

Было это еще лтомъ. И словесный уговоръ оставался въ сил до вечера, когда былъ подписанъ документъ. На осеннемъ тинг его ршено было засвидтельствовать.

— Такъ вотъ, я теперь на тебя надюсь, Свенъ Дозорный, что ты благополучно проведешь свое новое судно въ Бергенъ и обратно! — торжественно заявилъ Гартвигсенъ.

Свенъ Дозорный отвтилъ:

— Постараюсь. За добрымъ желаніемъ у меня дло не станетъ.

Гартвигсенъ продолжалъ:.

— Того же ожидаю я отъ Оле Человчка съ Фунтусомъ. Правда, онъ беретъ съ собой женскій полъ, но я не такой невжа, чтобы сталъ препятствовать.

Въ эту минуту Маккъ прошелъ изъ своей конторы. Онъ кивнулъ намъ, а мы со Свеномъ Дозорнымъ сняли шапки.

— Доброй ночи,— отозвался Гартвигсенъ умышленно небрежно, желая показать намъ, что онъ-то съ Маккомъ на иной ног, чмъ мы.

Немного погодя, черезъ дворъ прошла Элленъ. Должно быть, подкараулила, какъ Маккъ вышелъ изъ конторы, и выждала положенное время. Гартвигсенъ и Свенъ Дозорный переглянулись. Но Гартвигсенъ сталъ теперь такой важный,— онъ вдь застраховалъ свои суда у себя самого,— что не ограничился этимъ, а отпустилъ слдующее замчаніе:

— Ну, опять, видно, ползетъ въ теплую водицу. Чортъ его разберетъ, моего компаньона!

— Н-да,— отозвался Свенъ Дозорный, пуская дымъ изъ трубки.

— Одно я скажу теб, Свенъ Дозорный, слдовало бы теб поберечь жену, очень ей нужно вчно растирать его.

— Разв? Нтъ, ужъ пусть она, какъ сама хочетъ,— отвтилъ Свенъ Дозорный, выбивая носогрйку.

— Ну-ну, хорошо,— сказалъ тогда Гартвигсенъ, которому, видно, стало жаль своего шкипера.— Только вотъ она все бросаетъ ребенка. Впрочемъ, можетъ быть, тутъ и нтъ ничего такого, пожалуй, она просто такъ, изъ жалости къ ближнему, что ли.

Но Гартвигсенъ не все сказалъ, и когда мы шли съ нимъ вмст къ его дому, прибавилъ:

— Видно, придется мн взяться за моего компаньона. Кром меня некому. Онъ забираетъ съ собою въ ванну то одну, а то и двухъ, и не думайте, что имъ больно много приходится растирать его. Нтъ, онъ совсмъ бшеный, такъ и хватаетъ ихъ. Я знать этого больше не хочу.

Я уже давно не видлъ Розы и обрадовался, заставъ ее свжей и бодрой. Какъ и всегда бывало въ послднее время, Гартвигсенъ скоро вышелъ и оставилъ насъ вдвоемъ. Роза бесдовала оживленне прежняго и была вообще спокойне.

— Спасибо, день прошелъ, и слава Богу! — отвтила она на мой вопросъ, какъ она поживаетъ.— А вамъ хорошо живется въ Сирилунд? Я давненько тамъ не была. Какъ Эдварда?

— Лучшей госпожи мн и желать нельзя. И дти чудесныя.

— А вы страсть какъ выросли за лто,— сказала она мн.

Я даже покраснлъ, такъ я обрадовался и возгордился, что она это сказала, поскоре отвернулся и сталъ глядть въ окно.

— Какъ эти два самца вчно на чеку одинъ противъ другого,— проговорилъ я.

— Голуби? Они разв еще не спятъ?

— Гартвигсенъ кормитъ ихъ. Эти двое терпть не могутъ другъ друга, такъ и вертятся волчками.

Роза тоже подошла къ окну взглянуть. При этомъ она стала совсмъ близко ко мн. Вся она дышала какою-то ласковою, нжною женственностью и преспокойно перегнулась надо мной, чтобы поглядть хорошенько, упираясь рукой о подоконникъ. Рука была крупная, красивая. Мн сдавалось, что она не все время глядитъ въ окно, но скользитъ взглядомъ и по моей голов, затылку и ше. Я ощущалъ ея дыханіе. Ахъ, мн, пожалуй, слдовало отодвинуться немножко, чтобы дать ей мсто, но мн было такъ пріятно.

— Они ревнуютъ другъ къ другу,— сказалъ я про голубей. И что такое сказалъ я еще? Пожалуй, ничего больше, но въ ушахъ у меня звенло, словно я говорилъ долго, долго.

Роза слегка оттолкнулась рукою отъ подоконника, какъ будто отталкивая лодку отъ берега, и обдала меня своимъ долгимъ, чудеснымъ взглядомъ. Врно, у меня голосъ дрожалъ, и я выдалъ себя.

— Да, ревность, пожалуй, вещь хорошая,— сказала она мягко,— и, врно, она неразлучна съ любовью, какъ знать.

— Наврно, такъ.

— Но любовь едва-ли можетъ питаться одной ревностью. По крайней мр, долго не можетъ.

— Нтъ, нтъ!

Меня охватила при ея словахъ несказанная радость: ревность свела ее съ хозяиномъ этого дома, но она больше не любила его! Меня же она увидла сегодня въ новомъ свт: я выросъ, возмужалъ, ей не противно было смотрть на мой затылокъ и шею, она дышала мн на волосы.

Я началъ бормотать что-то такое:

— Мн бы только хотлось… Вы такая удивительная сегодня… Господи, я не видалъ вамъ подобныхъ… Вы одна единственная… Нтъ, право, вы красиве всхъ женщинъ въ свт… Да, и мн бы хотлось только поблагодарить васъ.

— Что съ вами? — сказала она, снисходительно улыбаясь, но покраснвъ.— Не влюбились же вы въ меня? О, нтъ! Вы такъ молоды… Нтъ, что съ вами!

Я всталъ было и протянулъ къ ней руку, не смя двинуться съ мста. Но, услыхавъ ея послдній отрывистый и рзкій возгласъ, я снова опустился на стулъ.

— Сидите смирно! — опять услыхалъ я.

Она то и дло поглядывала на меня, какъ будто соображая, какъ ей лучше угомонить меня. Видя, какъ она испугалась, я попытался успокоить ее, заговорилъ о своей сестр, о томъ, что Роза такъ мн ее напомнила сегодня, что мн было такъ хорошо сидть тутъ съ нею… Отчасти я прямо выдумывалъ, у меня вовсе и не было взрослой сестры, а только маленькая. Да, Роза, видимо, и не врила мн, она была старше меня и, наврно, видла меня насквозь.

— Я хотлъ поблагодарить васъ за то, что вы позволяете мн бывать здсь,— сказалъ я.

Она уже немножко успокоилась, опять улыбнулась и сказала, — Вы тутъ вдали отъ своихъ, совсмъ одинъ. — И она подошла ко мн шага на два, склонила голову на бокъ и, поглядывая на меня, продолжала:— Нтъ, что такое съ вами?.. Конечно, приходите, милый мой, хоть каждый день. Можетъ быть, сыграете немножко? Нтъ? Такъ вамъ, пожалуй, пора уйти.

— Ахъ, нтъ.

— Да, да, ступайте домой, лягте и успокойтесь. Такъ вдь?

Я схватилъ ея руку и крпко, долго цловалъ.

— Не вводите насъ обоихъ въ бду! — услыхалъ я ея шопотъ.

Я снова очутился на стул. Въ сняхъ послышались шаги, и вошелъ Гартвигсенъ.

— Не сыграете-ли? — спросилъ онъ.

— Поздно уже… Нтъ, спасибо, скоро ночь.

— Но завтра опять будетъ день! — сказала Роза.

Она была такъ мила и ласкова, и оба они, и Роза и Гартвигсенъ, проводили меня и пожали мн руку.

Гартвигсенъ, противъ обыкновенія, выказалъ заботливость, сказавъ жен:

— Теперь ужъ не лтнее время, Роза, ты бы накинула шаль.

— Мн не холодно,— отвтила она.

— Да, пожалуй, у тебя нтъ шали,— продолжалъ Гартвигсенъ.— Но разв долго теб достать въ лавк — за счетъ Гартвича, дадутъ, я полагаю! — и онъ расхохотался въ мою сторону.

По дорог домой, я нсколько разъ оборачивался назадъ. Я немножко тшилъ себя мыслью, что Роз, пожалуй, скучновато стало, посл моего ухода.

Я вернулся въ Сирилундъ. Маккъ въ ночной рубах высунулся изъ своего окна во второмъ этаж и разговаривалъ съ Оле Человчкомъ во двор. Значитъ, Маккъ все еще не улегся на покой, былъ совсмъ свжъ и бодръ посл ванны, и голова у него работала исправно.

— Пожалуй,ты отплывешь ночью,— говорилъ онъ Оле Человчку,— а я вотъ что еще хотлъ сказать теб: на обратномъ пути пройди съ Фунтусомъ по ту сторону маяка. Шкуна не пойдетъ зимою на Лофотены, ее надо поднять къ весн и подправить.

XV.

Миновалъ день Семи спящихъ отроковъ. Суда съ треской отплыли на югъ, и сушильныя площадки опустли. Начался листопадъ.

Въ Сирилунд какъ будто потише стало. Свенъ Дозорный и Оле Человчекъ забрали съ собой часть людей и ухали. Ухала и Брамапутра, бывшая причиной многихъ веселыхъ исторій и бдъ въ людской. Но и безъ того осталось еще довольно народа: приставные рабочіе, приказчики, дворники, кузнецъ, бондарь, пекарь, два мельника, вс работницы, Крючкодлъ,Туловище, Іенсъ Папаша и призрваемый Фредрикъ Менза, который не вставалъ съ постели, но преисправно лъ и пилъ и все никакъ не могъ развязаться съ жизнью.

Да, часъ Фредрика Мензы все никакъ не могъ пробить. Вотъ ужъ съ годъ лежалъ онъ такъ, все больше и больше впадая въ дтство. лъ онъ много, физическія силы его не падали, зато умственныя совсмъ ослабли отъ старости. Если его о чемъ-нибудь спрашивали, онъ отвчалъ: бобо! — а то подолгу лежалъ, воюя съ собственными руками въ воздух и испуская по ихъ адресу безсмысленныя звуки. Съ каждымъ днемъ онъ все больше и больше дряхллъ, но каждое утро просыпался въ добромъ здоровь, котораго смерть какъ будто не могла сломить. Для Крючкодла, попавшаго къ нему въ сожители, онъ былъ настоящій крестъ.

А между Крючкодломъ и Туловищемъ завязалась забавная дружба: обоимъ не доставало Брамапутры, и такъ хотлось написать ей въ Бергенъ, да боязно было мужа. Тяжело, уродливо ковылялъ Туловище по двору, онъ носилъ изъ сарая дрова для всхъ печей въ дом и носилъ чудовищными вязанками. Медленно, грузно топалъ онъ по двору, словно отбивая тактъ своими двумя подпорками. Взвалить себ на спину вязанку съ добрый возъ было нипочемъ этому великану, и онъ еще подолгу простаивалъ съ такой ношей, болтая то съ тмъ, то съ другимъ, когда же двигался снова, то несъ ее съ осторожностью ребенка, а у кухонныхъ дверей сваливалъ и принимался разносить дрова по дому охапками. А то какъ бы лстница не подломилась!

Дружба между Туловищемъ и Крючкодломъ потому выходила особенно забавной, что Крючкодлъ всячески дразнилъ и изводилъ пріятеля, выкидывая съ нимъ разныя штуки. Плутоватый щебетунъ старался только держаться отъ гиганта на безопасномъ разстояніи, когда осыпалъ его своими насмшками и обидными прозвищами. Кром того, онъ придумалъ для Туловища особую мелодію, которую, подкарауливъ выходъ гиганта изъ дровяного сарая, и насвистывалъ въ тактъ его ковылянію. Туловище отбивалъ тактъ по двору своими подпорками, а Крючкодлъ подсвистывалъ ему что было мочи. Туловище нкоторое время продолжалъ итти терпливо, потомъ старался мнять шагъ, чтобы уйти отъ этого аккомпанимента, но пронзительное чириканье сразу догоняло его, и опять бдняга шагалъ въ тактъ. Одно спасенье было — добраться до кухонныхъ дверей. Зато ужъ тамъ Туловище оглядывался назадъ такими глазами, точно състь хотлъ своего преслдователя. Но къ вечеру онъ опять былъ тою же незлобивою душой.

У Гартвигсена иногда бывали престранныя фантазіи. Такъ, однажды въ лавк, онъ вдругъ спросилъ меня, не могу ли я указать ему самую сподручную дорогу въ Іерусалимъ.

Въ лавк было нсколько покупателей, а у винной стойки выпивалъ лопарь Гильбертъ. Я и подумалъ, что Гартвигсенъ задалъ мн такой вопросъ, чтобы показать себя передъ приказчиками и постителями: вотъ-де я каковъ, все мн нипочемъ, хоть-бы и въ Іерусалимъ махнуть! Поэтому я и не принялъ вопроса всерьезъ, а только сказалъ:

— Ой, ой! Такъ-таки въ Іерусалимъ? Далеконько.

— Да. Но вдь добраться-то можно?

— Несомннно.

— Но вы не знаете дороги?

— Нтъ, не знаю.

— А нельзя ли вамъ повыспросить за меня смотрителя маяка? Я съ нимъ вдь не въ ладахъ теперь.

— Если вамъ въ самомъ дл нужно толкомъ разузнать объ этомъ, то я спрошу у него.

— Да, я хочу именно разузнать все толкомъ.

Приказчики, лопарь Гильбертъ и покупатели притихли въ изумленіи, Гартвигсенъ отлично замтилъ это, напустилъ на себя еще пущую важность и сказалъ:

— Это у меня еще съ дтства было на ум — когда-нибудь да побывать во всемірнознаменитой Іуде.

Тутъ лопарь Гильбертъ закачалъ головой: какой, дескать, всемогущій этотъ Гартвигсенъ, что ни захочетъ, то и сдлаетъ! — вдь это, небось, за тридевять земель? И есть ли тамъ море, и солнце, и люди, какъ у насъ тутъ? Господи насъ помилуй!

И лопарь Гильбертъ, который славился тмъ, что разносилъ по околотку вс новости, поторопился допить свой шкаликъ, чтобы поскоре отправиться въ путь.

Въ эту минуту вошла баронесса.

Я зорко слдилъ за ней и лопаремъ. Ни единая черта въ ея лиц не дрогнула, не выдала ея, она равнодушно взглянула на лопаря, какъ на совершенно чужого человка. О, въ ней сказывалась отцовская натура, удивительная власть обуздывать всхъ и каждаго. Она прошла, какъ настоящая королева, завернула за прилавокъ и скрылась въ контор.

Лопарь Гильбертъ откланялся:— Миръ вамъ! — и ушелъ изъ лавки.

А я сообщилъ Гартвигсену то, что усплъ наскоро сообразить насчетъ его путешествія: надо прохать по Европ до Константинополя, а оттуда съ пароходомъ куда-нибудь въ Малую Азію. Но для такой поздки нужно знать языки, и она возьметъ страсть сколько времени.

Не знаю почему, но я ничего не имлъ противъ того, чтобы Гартвигсенъ ухалъ куда-нибудь подальше. Я даже сталъ радоваться этому заране и прибавилъ:— Я хорошенько поразспрошу у смотрителя.

— Особенно насчетъ самой сподручной дороги,— напомнилъ Гартвигсенъ.— Насъ вдь двое детъ: мужчина съ дамой.

У меня захватило духъ. Я сразу понялъ, почему я было такъ обрадовался его отъзду. Теперь все измнилось. Если и Роза удетъ съ нимъ, какая же мн радость?

— Но это очень опасное путешествіе,— сказалъ я.— Я вотъ все думаю объ этомъ и… разспрашивать смотрителя не ршусь. Нтъ, нтъ, не могу.

Гартвигсенъ смотрлъ на меня съ удивленіемъ. Въ это время баронесса вышла изъ конторы, и Гартвигсенъ остановилъ ее сообщеніемъ, что я отказываюсь разспросить смотрителя насчетъ дороги въ Іерусалимъ. Болтливость Гартвигсена какъ будто немножко покоробила баронессу, но она сксазала съ улыбкой,

— Вотъ какъ? Но почему же? Это странно. Или вы боитесь, что мы съ господиномъ Гартвичемъ пропадемъ дорогой?

У меня опять захватило духъ, и я снова расцвлъ радостью. О, я забылъ всякій стыдъ, любовь увлекала меня, а любовь жестокая вещь!

— Да,— пробормоталъ я,— путешествіе опасное. Но, конечно, не невозможное… о, напротивъ. И разъ вы оба того желаете, я переговорю со смотрителемъ. Зайду къ нему сегодня же. Непремнно!

Баронесса не хотла придавать длу слишкомъ серьезнаго оборота и сказала съ легкой усмшкой:

— Ну, ну, незачмъ вамъ такъ усердствовать.

Но я усердствовалъ. Я забылъ всякій стыдъ, пошелъ къ маяку и ршилъ приложить вс старанія, чтобы спровадить мужа Розы. Какъ я былъ испорченъ! Я и не думалъ въ ту минуту, что Роза, наврно, огорчится отъздомъ Гартвигсена съ чужой женщиной. Ни о чемъ такомъ я не подумалъ.

На маякъ я не попалъ. Когда я собирался уже подняться туда по лстниц, смотритель окликнулъ меня изъ сарайчика, гд онъ возился съ дровами.

Посл нкоторыхъ обиняковъ я добрался до настоящей цли своего прихода. Смотритель выслушалъ, тускло усмхнулся и покачалъ головой.

— Въ Іерусалимъ, онъ? Не давайте дурачить себя, молодой человкъ. Это просто… Вы понимаете по французски?

— Немножко.

— Это просто blague. И Эдвардочка туда же!

— Да, они какъ будто всерьезъ поршили,— сказалъ я.

— Такъ. Этотъ выскочка! Не можетъ уняться, пока не порастрясетъ всхъ своихъ грошей. И на кашу не останется. Дорога въ Іерусалимъ! Туда тысяча дорогъ. Всякая дрянь туда же въ паломники! Съ чего это ихъ разобрала такая набожность? — И вдругъ смотритель воскликнулъ: — Чортъ возьми, а что же говоритъ Роза?

Я въ первый разъ подумалъ объ этомъ и не могъ отвтитъ.

Смотритель продолжалъ болтать, останавливался, обдумывалъ про себя и снова продолжалъ. Въ конц концовъ, онъ нашелъ, что затя не такъ ужъ нелпа. — И, пожалуй, съ нихъ станется. Эдвардочка знаетъ, чего хочетъ. Да и почему бы имъ не совершить такой пустячной поздки и не увидть кое-что на бломъ свт, кром Сирилундскаго угла? Они попадутъ въ чужія страны, гд солнце гретъ жарче, гд въ мор прыгаютъ летучія рыбы, по берегу гуляютъ люди въ шелковыхъ платьяхъ, мужчины въ красныхъ фескахъ и курятъ сигареты… Чмъ больше я раздумываю объ этомъ, тмъ больше прихожу къ тому заключенію, что имъ слдуетъ похать, провтриться отъ затхлаго провинціальнаго запаха. Такъ и скажите имъ. О, вы и не подозрваете, молодой человкъ, что такое Греція!

Смотритель Шёнингъ забылся и обнаружилъ свои истинныя чувства, что, наврное, было ему глубоко не по душ. Онъ весь ожилъ при воспоминаніи о чужихъ странахъ, въ которыхъ бывалъ, глаза его заблестли.

— Подумать, что они попадутъ туда! — продолжалъ онъ.— И отлично сдлаютъ, превосходно. Попадутъ въ Грецію! Вы спрашиваете дорогу въ Іерусалимъ? Въ Іерусалимъ одна дорога. Пусть дутъ съ тресковой шкуной изъ Бергена до какого-нибудь города на Средиземномъ мор, до Греціи. Оттуда ужъ недалеко до Яффы. А до Іерусалима доберутся на арабскихъ коняхъ. Такъ и скажите имъ. Я даже готовъ написать весь маршрутъ, если хотите. Ахъ ты, чортова баба, эта Эдварда!

!!!!!!!!!!!!!Пропущены страницы 92-93

несса часто задавала мн вопросы насчетъ поздки въ Іерусалимъ и не скрывала, что смотритъ на нее, какъ на паломничество. — Мн столько надо искупить,— говорила она.— Вотъ я и хочу въ Іерусалимъ. Какъ вы думаете, поможетъ мн это?

— Пожалуй. Даже наврно. Вы столько увидите, разсетесь. А двочекъ вашихъ мы вс будемъ беречь.

— Да, да, двочекъ вы вс должны беречь.

Тутъ глаза ея становились такими большими и влажными, и она ужъ не могла успокоиться, сейчасъ же шла отыскивать дтей и поочередно брала ихъ на руки, высоко подымая на воздухъ. А я, каждый разъ, какъ она признавалась, что ей столько надо искупить, невольно думалъ о ея муж. Врно, онъ изъ-за нея застрлился.

XVI.

Я пошелъ къ Роз и сказалъ:

— Тутъ кто-то собирается въ Іерусалимъ. И похоже, что поздка состоится. Вс говорятъ о ней.

— Я знаю,— отвтила Роза.

Меня это такъ удивило, что я сразу оскся. Она говорила слишкомъ спокойно, значитъ, правда, ей было все извстно.

— Я потому только заговорилъ, что поздка, пожалуй, дйствительно состоится,— началъ я снова. — Смотритель маяка уже составилъ весь планъ. Скоро будетъ поздно помшать.

Да, совсть заговорила во мн вчера, говорила и сегодня, я уже не радовался больше отъзду Гартвигсена, напротивъ.

— А зачмъ же мшать? — спросила Роза.— Нтъ никакой надобности.

— Нтъ?— только сказалъ я.

— Бенони такъ хочется похать, да и я ничего противъ этого не имю. Увидимъ столько новаго.

— Да, да,— отозвался я, словно блуждая въ густомъ туман. Значитъ, и Роза подетъ! И, чтобы хоть чмъ-нибудь искупить свою вину, я прибавилъ:— Вамъ вдь придется быть переводчицей.

— Ну, какая я переводчица! — отвтила Роза.— Я немножко училась по французски и по нмецки, но… Эдварда тоже, но… Ну да, вдь мы еще не ухали,— прибавила она.

Да, они еще не ухали.

Я встртилъ Гартвигсена и заговорилъ о поздк. И онъ сразу повелъ разговоръ такъ, какъ будто ихъ хало трое, и рчи никогда не было ни о чемъ другомъ.

— Такъ Роза будетъ переводчицей,— сказалъ я.

— Да,— отвтилъ онъ.— Она все знаетъ по этой части, чего ни коснись, и прочее. Вы бы послушали ее, когда тутъ приплываетъ бутылка съ записками на разныхъ заграничныхъ языкахъ: Роза читаетъ безъ запинки, аккуратъ, какъ заповди.

— Да. И Роза, врно, радуется поздк?

— Не знаю. Но я аккуратъ такъ сказалъ ей: ты, само собой, подешь съ нами, вдь не хать же мн въ чужіе края съ посторонней особой женскаго пола безъ тебя? И Маккъ то же сказалъ.

— Разумется!

— Къ тому же мы вдь еще не ухали,— прибавилъ и Гартвигсенъ.— Тутъ столько всякихъ соображеній. Надо къ зим закупить грузъ для всхъ нашихъ судовъ, а объ Рождеств начнется горячка въ лавк. И мн за всмъ нужно имть глазъ, не посадить же мн своего компаньона на мель.

Я такъ и не добился, что собственно перевернуло весь планъ поздки, но подумалъ про себя, что, видно, Роза прибгла къ Макку, который всегда относился къ ней по отечески, и представила ему свои соображенія. И у баронессы какъ-то пропала ея набожность и унылый видъ, она смялась чаще прежняго и даже трунила насчетъ поздки.— Съ чего Бенони хать въ Іерусалимъ? — говорила она, называя Гартвигсена попросту Бенони.— Пусть себ остается здсь самымъ что ни на есть первымъ птухомъ на сел, ха, ха!

А смотритель Шёнингъ разгорался все сильне и сильне.— Спровадьте же ихъ, наконецъ! — говорилъ онъ мн.— Они еще могутъ захватить въ Берген средиземныя суда.

Но одинъ почтовый пароходъ за другимъ уходилъ на югъ, а Гартвигсенъ со своей свитой все не трогался съ мста. Похоже было, что все кончится ничмъ. Я со своей стороны смотрлъ, какъ на милость Божью, что не усплъ спровадить путешественниковъ и тмъ не помогъ себ впасть въ ужасный грхъ. Хвала Господу! А Роза, быть можетъ, съ самаго начала поняла, что поздка не состоится, но, ради приличія, хотла слыть въ числ ея участниковъ.

Наконецъ, и смотритель смекнулъ, что разрабатывалъ свой планъ въ пустую. Случилось ему какъ то встртить Гартвигсена въ лавк, и его увядшее лицо даже поблло съ досады, словно его мукой посыпали.

— Значитъ, такъ-таки и не ухали въ Іерусалимъ? Кстати, и я ошибся маршрутомъ. Вамъ надо въ Балтійское море, а оттуда на Гебридскіе острова. И, когда будете въ Дувр, спросите городъ Пекинъ. Тогда сразу попадете, куда слдуетъ!

Но Гартвигсенъ сообразилъ, что это маршрутъ не ладный. Я усплъ поучить его немножко и географіи на нашихъ съ нимъ урокахъ, а ужъ онъ что заучилъ, то помнилъ твердо.

— Пекинъ-то вдь въ Кита,— сказалъ онъ,— а мы разв туда собираемся? Что же касается Довре, такъ и это намъ не по дорог: Довре-то въ Норвегіи!

— Да вы бы слушали хорошенько. Я сказалъ: Дувръ, а не Довре,— отвтилъ смотритель и слегка затрясся.— Въ Дувр такая пропасть курицъ: вотъ вамъ и зассть тамъ! Хи-хи! Дрянь, слпой червь!

Смотритель въ бшенств бросился вонъ изъ лавки. Да, этотъ человкъ, видно, такъ уже радовался за другихъ, радовался, что хоть для кого-нибудь еще открыта дорога въ свтъ, что хоть кто-нибудь увидитъ его во всей крас,— и вотъ, даже тутъ обманулся.

Я все-таки взялъ себя немножко въ руки, чтобы закончить свою картинку и имть поводъ побывать у Розы. Посл того, какъ картинка просохла, я подождалъ еще, пока Гартвигсенъ не прошелъ мимо Сирилунда, по дорог къ мельниц. Тогда отправился и я. И Маккъ, и баронесса знали, что я предназначилъ эту картинку Роз, такъ никому не могло показаться страннымъ, что я теперь понесъ ее. А вотъ, что я выбралъ минуту, когда Гартвигсена не было дома, это было, конечно, глупо съ моей стороны, но я готовъ былъ поплатиться за это. И поплатился. Посщеніе мое принесло мн мало радости.

Оказалось, что Роза, противъ всякаго обыкновенія, заперлась извнутри. Я постучалъ въ дверь, но никто не отворилъ. И ея нтъ дома, подумалъ я, я какъ разъ передъ тмъ видлъ маленькую Марту съ дтьми баронессы. Я уже повернулъ было обратно, какъ вдругъ Роза постучала мн въ окно и отворила дверь.

— Лопарь Гильбертъ шляется тутъ да разнюхиваетъ,— сказала она мн.— Вы его видли?

— Нтъ.

— Входите же, милости прошу. Господи, какая славная картинка! Вотъ жаль, что Бенони ушелъ и не увидитъ ея.

— Это вамъ,— сказалъ я.— Будьте же такъ любезны принять ее. Она вамъ, правда, немножко нравится?

Нтъ, я совсмъ не умлъ взяться за дло: былъ такъ смущенъ и взволнованъ, словно не подарокъ принесъ, а милостыню просилъ.

— Мн? Нтъ, нтъ, спасибо, никакъ нельзя!— сказала Роза, медленно покачивая головой. — Такъ досадно, что Бенони нтъ дома, онъ, конечно, купилъ бы у васъ картинку.

— Она не продажная.

Изъ вжливости Роза взяла картинку и стала разсматривать. Я всегда любовался ея руками: какъ деликатно держали он теперь картинку! А сама Роза говорила вполголоса, что узнаетъ горницу Макка, серебрянаго купидона… и такъ бы вотъ и хлебнула изъ этого стаканчика на стол, такой онъ аппетитный!

— Это вашъ стаканчикъ,— сказалъ я.— Вы поставили его тогда на столъ.

Она забылась и выдала себя, отвтивъ:

— Помню, помню! — но тотчасъ же спохватилась, отставила картинку и сказала:— Бенони, врно, скоро придетъ. Онъ только на мельницу пошелъ. Вы его не видали?

Молчаніе.

— Видлъ,— наконецъ отвтилъ я.

Этимъ отвтомъ я раскрылъ вс свои карты. Роза поняла все, ласково взглянула на меня, но покачала головой.

— Разв это такъ нехорошо? — спросилъ я.

— Да. Вы же знаете, что вамъ не слдовало-бы влюбляться въ меня,— отвтила она.

— Знаю,— сказалъ я съ сокрушеніемъ.— Прежде мн и было лучше.

Роза была такъ мила и естественна, что говорила безъ обиняковъ. Ну, конечно, мн не слдовало влюбляться въ нее. Но я влюбился. Какъ же она относилась къ этому? Особенно рзкаго неудовольствія я не замчалъ въ ней, напротивъ, извстную снисходительность. Снисходительность эта меня, однако. не радовала: она превращала меня въ ребенка. Но, къ моей радости, Роза выказывала и безпокойство. Значитъ, я не просто ребенокъ въ ея глазахъ,— думалъ я.

— Я даже не пригласила васъ приссть. Да, пожалуй, и лучше намъ постоять,— сказала она и… сла. Немного погодя, она сама это замтила, съ улыбкой встала и сказала:— Нтъ, подумайте только!— Затмъ она, видимо, сдлала надъ собой усиліе, указала мн на стулъ и пригласила ссть:— Впрочемъ, почему бы намъ и не ссть? Пожалуйста. Я разскажу вамъ кое-что.

Мы оба сли.

Она была глубоко серьезна. Говорила не сгоряча, не перескакивая съ одного на другое и не путаясь, но мягко и разсудительно. Только губы у нея были такія алыя, а этотъ медленный, долгій взглядъ изъ подъ усталыхъ вкъ!..

— Вы слышали, что я уже была замужемъ раньше? — спросила она.

— Да.

— Да. А теперь опять замужемъ. Мой первый мужъ умеръ. Я не вашихъ лтъ, да и будь я даже такъ же молода,— я вдь замужемъ. Разв я показалась вамъ легкомысленной?

— Нтъ, нтъ.

— Я и не легкомысленна, настолько не легкомысленна, что чувствую себя все еще какъ будто замужемъ за Николаемъ, даромъ, что онъ умеръ. Такъ, врно, бываетъ всегда съ нами разведенными, мы не совсмъ порываемъ съ тмъ, съ кмъ разводимся, да, да, не думайте. Онъ то и дло встаетъ передъ нами, кто чувствуетъ это сильне, кто слабе, но никому не отдлаться отъ этого. Пожалуй, и не слдуетъ. Что же до васъ, то это такъ нехорошо, такъ нехорошо! То есть, оно прекрасно, но это ужасная ошибка съ вашей стороны. Что вамъ нужно? Я на семь лтъ старше васъ и замужемъ. Я не изъ влюбчивыхъ, да и влюбись я даже, я бы скоре сгорла заживо, чмъ выдала себя. Вы, пожалуй, припомните мн, что видли меня совсмъ разстроенной отъ любви? Ахъ, любовь эта шла не отъ сердца, а отъ желанія занять мсто экономки. Я, видите-ли, очутилась на мели: ни кола, ни двора, не то — вы не увидли бы меня такой разстроенной. Васъ не долженъ оскорблять такой цинизмъ съ моей стороны.

— Онъ тутъ совсмъ не при чемъ.

— Не говорите. Я готова сказать, что будь я даже вашей ровесницей и незамужемъ, я бы все-таки не обратила на васъ вниманія.

— Потому, что у меня тоже ни кола, ни двора? Но и первый вашъ мужъ былъ въ такомъ же положеніи, а сколько лтъ вы его ждали? — вырвалось у меня.— Вы лжете на себя, чтобы помочь мн.

— Вы думаете? — сказала она и улыбнулась. Тутъ она и выказала свою истинную женскую натуру, она, какъ видно, не прочь была, чтобы я понялъ ее именно такъ: оцнилъ ея готовность пожертвовать собой ради любви. Все это я, однако, сообразилъ только позже, теперь же я продолжалъ:

— А то, что вы тогда такъ разстроились изъ-за Гартвигсена, вполн понятно, по моему: вы попросту ревновали къ соперниц.

Роза слабо улыбнулась.— Пожалуй, чуточку,— согласилась она, но затмъ ее зло взяло на мою настойчивость, и она опять принялась возражать:— Нтъ, не такъ. Но это все равно. Съ какой стати мн сидть тутъ и исповдываться?

— Конечно,— отвтилъ я смиренно. Но, все-таки, я, наврно, былъ правъ: она вовсе не была такъ неспособна влюбляться, какъ представлялась.

— Такъ вы думаете, я ревновала? Но я вовсе не изъ влюбчивыхъ, слышите! Я самая простая, обыкновенная женщина, какъ видите. Мужъ мой… я говорю про перваго своего мужа, даже говорилъ, что я ужасно скучная. И, пожалуй, онъ былъ правъ. Но, впрочемъ, что это за разговоры такіе! — ршительно перебила она себя самое.— Вы такъ некстати увлеклись своими чувствами, что я не могу не остановить ихъ.

— Вы не можете ихъ остановить,— сказалъ я.

— Нтъ, могу. Вы сами знаете, что будь здсь другія женщины, вы бы обо мн и не думали. Но здсь почти нтъ другихъ, и сами вы нигд не бываете, никого не видите. Я должна, впрочемъ, сказать вамъ, что со мной такой случай впервые. Т, которые до васъ любили меня, не особенно волновались, ли и спали себ, какъ ни въ чемъ не бывало. Николай былъ спокоенъ. Бенони еще того спокойне. Такъ я и не знаю ужъ, какъ мн быть съ вами.

— Хотите, я вамъ скажу?

— Скажите.

— Поменьше материнскаго чувства, поменьше снисходительности.

Она усмхнулась и отвтила:

— То есть, вы хотите сказать — какой мн не слдуетъ быть. Но иначе нельзя. Иначе вамъ не придется даже бывать здсь.

— И лучше было бы! — сказалъ я въ своей юношеской горячности.

— Нтъ, послушайте, будьте же благоразумны! Вы сами знаете, что это ребячество съ вашей стороны.

— И вы хорошо знаете, что я вовсе не ребенокъ,— прервалъ я обиженно.

На это Роза отвтила безъ обиняковъ, глядя мн прямо въ глаза:— Настоящій ребенокъ!

Я такъ и застылъ, не сводя съ нея глазъ. А я то думалъ, что она деликатна! Какъ это было глупо, грубо, по бабьи. Мн вдь шелъ уже двадцать третій годъ.

— Можетъ быть, вы не совсмъ неправы,— сказалъ я, наконецъ.— Я тоже думаю, что будь здсь другія…

— Да, конечно! — воскликнула она, вполн соглашаясь.

— Я постараюсь взять себя въ руки. Скоро подмерзнетъ, наступитъ охотничья пора, я буду больше гулять, побываю повсюду…

— Да, да. Такъ и сдлайте! — сказала Роза, вставая и положивъ свою руку на мою, постояла такъ съ минуту и опять сла.— Да, вообще, другого средства нтъ. Я останусь вашей кузиной, вашей взрослой, колоссальной кузиной, хэ-хэ!

Новая обида. Я былъ не такъ ужъ малъ, чтобы она была колоссальной. Я еще росъ, это правда, но этотъ злосчастный поздній ростъ мой долженъ же былъ скоро прекратиться. Я нарочно перемниль тонъ и сказалъ:

— А разв что помшало поздк въ Іерусалимъ?

Молчаніе.

— Свита перессорилась?

Молчаніе.

— Вы-ли это, всегда такой робкій… который никогда ни о чемъ не спросите?.. Постойте-же, я разскажу вамъ кое-что, хотите? Я, врно, кажусь вамъ сегодня такой взволнованной, и, пожалуй, вы толкуете это по своему. Но дло-то въ томъ, что лопарь былъ здсь сегодня, лопарь Гильбертъ. Онъ всегда наводитъ на меня такой страхъ. Онъ знаетъ многое.

Она говорила о лопар съ ужасомъ, она уже не пыталась больше казаться спокойною, но ясно выдала всю свою тревогу. И мою обиду какъ рукой сняло.

— Какъ только Бенони ушелъ, онъ вынырнулъ изъ-за угла, поздоровался и сразу началъ: ‘А старуха Малене-то!’ Старуха Малене — мать моего мужа… моего перваго мужа. Что же такое съ нею? спросила я, хоть и знаю, что Бенони былъ для нея, какъ сынъ, и всячески помогалъ ей. ‘А то’,— говоритъ Гильбертъ,— ‘что она разбогатла. Сто далеровъ ей прислали’. Кто же прислалъ? — спрашиваю. ‘Никто’,— говоритъ онъ,— ‘она сама не знаетъ, по почт пришли’. Тутъ у меня сердце готово было выскочить изъ груди, и я едва могла спросить: а письма при нихъ не было? ‘Нтъ’,— говоритъ Гильбертъ. Молчаніе.

— Но вдь это хорошо, что старух прислали деньги,— попытался, наконецъ, заговорить я.

— Да, но..? Вдь имъ неоткуда было притти, кром какъ…

— Ну, что вы! — отвтилъ я, стараясь успокоить ее.— Ихъ могла послать администрація, посл продажи имущества.

— Вы думаете? — спросила Роза съ видимымъ облегченіемъ.— Нтъ, вдь тогда это было бы указано, при деньгахъ была бы бумага.

— Да… признаюсь, тогда я не понимаю. Но, во всякомъ случа, вы разведены со своимъ первымъ мужемъ.

Роза покачала головой и сказала какъ бы про себя:

— Разводъ ничего не значитъ.

— Ну, живъ онъ или умеръ, у васъ съ нимъ уже не можетъ быть ничего общаго.

— Вы ошибаетесь. Мн сказали, что онъ умеръ… погибъ,— иначе я бы не вышла замужъ за другого.

— Но Гартвигсенъ и Маккъ выхлопотали вамъ разводъ, они вдь говорили, что разршеніе было получено.

— Да, но мн этого было мало. Вотъ они и сказали, что онъ умеръ.

— Ну, врно, такъ оно и есть,— сказалъ я.

И меня вдругъ взяла досада на этого мертвеца, который такъ неотступно занималъ мысли Розы. Что ей за дло до того, живъ онъ или нтъ? Или она все еще была привязана къ нему? Я ужъ не ревновалъ больше къ Гартвигсену, а только къ этому мертвецу… О, моему другу Гартвигсену я желалъ всего хорошаго. И въ самомъ дл, что за птица былъ тотъ, другой? Продалъ жену, пропилъ деньги и умеръ!

— Вы меня назвали ребенкомъ,— сказалъ я, чтобы пристыдить Розу,— а сами-то вы кто, по вашему? Вчно няньчиться въ душ съ такимъ… съ памятью…

Я замолчалъ, а она подняла на меня глаза и ждала. Быть можетъ, ей хотлось, чтобы я досказалъ свою мысль насчетъ продажи и его неладной смерти. Но разъ она, повидимому, не смотря ни на что, продолжала такъ крпко держаться за своего Николая съ кистерскаго двора, то я въ свою очередь тоже лишь глядлъ на нее, а слова застряли у меня въ горл.

— Ну? — спросила она.— Няньчиться съ памятью..?

— Да, согласитесь, это тоже… если и не ребячество, то недалеко ушло отъ того,— сказалъ я.

Молчаніе.

Она сидла совсмъ растерянная.

— Простите! — сказалъ я тогда.

Ее словно толкнуло, она вдругъ встала и положила мн на щеку свою бархатистую ладонь.

— Господь васъ благослови! — сказала она. — Вы то понимаете, что тутъ не любовь… Увидите, теперь я буду спокойна,— добавила она и опять сла. — Я только такъ напугалась: Гильбертъ такой ужасный.

— Ну, я берусь обезвредить этого Гильберта!— сказалъ я горячо.— Я кое-что знаю про него. Маккъ по первому моему слову засадитъ его.

— Да? — спросила Роза. — Но въ конц концовъ это ничего не измнитъ. Гильбертъ, въ сущности, только предвщалъ, и каждый разъ его предвщаніе сбывалось.

— Извините меня, но придавать вру такимъ вещамъ — попросту ребячество.

— Нтъ, нтъ, предвщанія его всегда сбывались. Вотъ и сегодня онъ, можетъ быть, предвщалъ правду. Богу одному извстно. Но, Господи Боже, что же тогда будетъ? Вдобавокъ, въ моемъ положеніи!..

Она опять встала и заломила руки. Я видлъ, въ какомъ она отчаяніи, а при послднихъ ея словахъ мн вдругъ пришло въ голову: уже нсколько мсяцевъ, какъ она замужемъ, пожалуй, ей вредно волноваться.

— Успокойтесь,— сказалъ я.— Вы не сдлали ничего дурного.

Я увидалъ Гартвигсена на дорог и предупредилъ Розу. Она остановилась передо мной.

— Вамъ не нужно просить меня молчать,— прибавилъ я.

— О,— отвтила она,— это безразлично. Я сама скажу. Но дайте поблагодарить васъ за то, что вы поняли меня, поняли, что я не могу отдлаться отъ воспоминаній.

И вовсе я этого не понялъ, опять эта женская болтовня! Напротивъ, по моему — первый мужъ Розы во всякомъ случа умеръ для нея, будь онъ даже въ живыхъ.

— А вы сами будьте молодцомъ, ступайте на охоту, побывайте повсюду,— добавила она.

— Да,— коротко отвтилъ я.

Вошелъ Гартвигсенъ.

— Добрыя всти! — сказалъ онъ. — Суда пришли въ Бергенъ. Когда же вернутся обратно и станутъ въ гавани со всми товарами — страховая премія у меня въ карман.

— Отъ души желаю вамъ всякаго успха! — сказалъ я, искренно желая Гартвигсену всего хорошаго.

А Гартвигсенъ, оживившись отъ моихъ словъ, прибавилъ:

— Не все же одному моему компаньону Макку шевелить мозгами да загребать денежки.

XVIІ.

Я просто не зналъ теперь, что мн и думать о Роз. Она предстала передо мною въ новомъ свт. Эта ея сантиментальная привязанность къ своему покойному мужу, который не заслуживалъ ничего, кром презрнія, длала Розу совсмъ неузнаваемой. Кром того, она стала такъ откровенна, такъ много говорила на этотъ разъ, она, вообще такая деликатная, сдержанная! Все-таки я вдь былъ совсмъ чужой ей. Не слишкомъ ли ужъ она полагалась на мою безграничную любовь? Дитя,— называла она меня.

Прошла недля-другая, я все поджидалъ осени. А баронесса однажды сказала мн:

— Семь лтъ не чувствовала я, что у меня есть сердце. Пожалуй, его и нтъ больше.

И она продолжала, что сердце ея умерло, что она въ послднее воскресенье была въ церкви и теперь хочетъ бывать тамъ постоянно со своими двочками. Опять ударилась въ набожность,— подумалъ я.

Я написалъ нсколько словъ Роз и спряталъ письмо въ карманъ. Ночью, когда стемнло, я отправился изъ дому. И лишь тутъ собственно я задумался о томъ, что не такъ-то просто доставить письмо. Очутившись у дверей Розы, я было досталъ письмо изъ кармана, словно ничего не стоило сунуть его въ дверную щель. Но, сдлавъ это, я покачалъ головой и снова спряталъ письмо.

Такъ же глупо велъ я себя на другой вечеръ. Я написалъ новое письмо, а старое сжегъ. Что же я написалъ? Глупости: ‘Я скоро отправлюсь на охоту, я люблю васъ’… О, да, конечно, я былъ ребенокъ! Я писалъ все новыя и новыя письма, все короче и короче. На третій вечеръ я уже написалъ только одно слово: ‘Роза’. И это показалось мн совершенно достаточнымъ. Я запечаталъ письмо, спряталъ его у себя на груди и легъ съ нимъ спать.

Рано утромъ въ дверь ко мн постучали. А я еще не усплъ встать. Это была баронесса. Она какъ будто ничего не слышала, ничего не видла, вошла въ шляп и накидк и остановилась у порога. Должно быть, она уже успла погулять.

— Вы, кажется, говорили, что у васъ есть пріятелъ? — спросила она.

— Да. Я прошу извинить меня, я сейчасъ встану.

— Это все равно. Сколько ему лтъ?

— Пріятелю моему? Онъ двумя-тремя годами старше меня.

— Выпишите его сюда. Какъ его зовутъ?

— Мункенъ Вендтъ.

— Выпишите его.

Къ ужасу своему, я увидалъ, что письмо мое къ Роз лежитъ на полу. Надо было поскоре спровадить баронессу, и я общалъ ей написать Мункену Вендту: — Сейчасъ же,— сказалъ я,— вотъ только встану.

— А не можете-ли вы вскинуть ружье на спину да отправиться ему навстрчу? — спросила она.

— Да. Это будетъ отлично.

Охъ, это было вовсе не отлично. Теперь-то какъ разъ мн больше, чмъ когда-либо, не хотлось уходить отъ этихъ мстъ, къ которымъ я былъ такъ крпко привязанъ. Черезъ мсяцъ, пожалуй, мн было бы легче.

А баронесса опять спросила:— Онъ студентъ?

— Мункенъ Вендтъ? Да.

— Такъ пусть онъ будетъ учителемъ Марты. И Бенони хочется имть въ дом учителя,— сказала она, слегка кривя губы.

Я вздрогнулъ: Мункенъ Вендтъ въ дом Розы! Да вдь онъ способенъ… онъ такая забубенная голова, такой ловкачъ… настоящій дьяволъ!

Но какъ отважиться возражать баронесс? Письмо лежало на полу адресомъ кверху. Къ счастью, она была какъ будто слпа и глуха ко всему, и это немножко подбодрило меня.

— Врядъ ли Мункенъ Вендтъ годится въ учителя,— замтилъ я.— Я позволю себ, когда встану…

— Тогда меня не будетъ дома, я спшу. А вы напишите письмо. Іенсъ Папаша ждетъ внизу и отнесетъ письмо. Будетъ итти и день и ночь. А вы отправьтесь за нимъ слдомъ.

— Хорошо,— сказалъ я.

— Когда же встртите своего пріятеля, приведите его съ собою. Тогда и увидимъ. Пусть пока погоститъ у васъ.

— Благодарю,— сказалъ я.

Глаза ея стали какъ-то осмысленне, какъ-будто ихъ окликнули и вернули назадъ къ дйствительности. Она оглядлась вокругъ.

— А, вонъ рисунокъ Алины! — сказала она, съ улыбкой глядя на стну. На меня же она такъ ни разу и не взглянула. Наконецъ, она сказала:

— Такъ вы сегодня же пойдете?

— Сейчасъ же,— отвтилъ я.

— Ну, прощайте пока. Извините.

Она ушла.

Я вскочилъ и сжегъ письмо, одлся и вышелъ. Было восемь часовъ. Баронесса уже ушла со двора. Я захотлъ пройтись немножко,— хотлось передать кое-кому, что я ухожу далеко, въ лсъ, на сверъ,— какъ вдругъ меня догналъ Іенсъ Папаша и спросилъ у меня письмо, которое онъ долженъ былъ отнести. Ахъ, этотъ сутуловатый, длинноногій человкъ! Отъ него не отвязаться было, онъ исполнялъ волю своей госпожи. Я вернулся съ нимъ и написалъ письмо. Я хотлъ было написать покороче и посуше. Но къ чему было корчить кислыя мины? Всми нами правитъ судьба. Іенсъ Папаша, этотъ рабъ баронессы, все равно доставитъ сюда Мункена Вендта живымъ ели мертвымъ. Онъ такъ же не приметъ никакихъ отказовъ тамъ, какъ и тутъ, когда ходитъ по дворамъ, собирая кости.

Я пошелъ къ Роз и сказалъ:— Дло въ томъ, что я ухожу далеко. Вотъ собственно почему я и зашелъ.

— Вотъ какъ? — спросила она.— На охоту?

— Да. Я иду за учителемъ для Марты. Онъ будетъ жить тутъ у васъ… подъ одной крышей съ вами.

— Я не понимаю… Онъ сюда собирается?

— Я иду встртить его, чтобы онъ наврно попалъ сюда. Вы не радуетесь этому?

Роза улыбнулась на мои загадочныя рчи. Я же чувствовалъ, что все лицо мое кривится, становится уродливымъ.

— Я не понимаю,— повторила она,— разв Бенони сказалъ такъ?

— Баронесса такъ сказала. Значитъ, у Марты будетъ учитель. Тутъ у васъ, каждый день съ вами.

— Да, теперь я припоминаю, что Бенони говорилъ насчетъ учителя,— сказала Роза, желая показать, что и она причастна къ длу.— Но вы на это не обращайте вниманія. Почему вы такой странный?

— Да вотъ вы увидите, что влюбитесь въ этого учителя. Онъ старше меня, и у него совсмъ другая наружность. Вы въ него влюбитесь.

Роза громко разсмялась и очень огорчила меня такимъ своимъ легкомысліемъ.

— Чему вы сметесь? — спросилъ я.

Она отвтила уже серьезно:— Никогда. Ни въ него, ни въ кого.

Я уже отворилъ было дверь, но вернулся опять, быстро схватилъ ее за руку и крпко-крпко пожалъ.

— Прощайте, прощайте! Счастливой охоты! — сказала она.

— Нтъ, я хотлъ только поблагодарить васъ,— отвтилъ я и вышелъ.

Роза вышла за мною на крыльцо, она, видимо, испугалась — не подала ли она мн какую-нибудь надежду, не ввела ли въ заблужденіе.

— За что вы благодарите меня? — спросила она.

— За то, что вы не спросили у меня, какъ его зовутъ, сколько ему лтъ, и каковъ онъ собой.

Она покачала головой: — Меня это нисколько не интересуетъ. Я никмъ не интересуюсь.

Это уже во второй разъ она говорила со мной безъ обиняковъ.

И вотъ я двинулся къ сверу лсомъ. Я опять былъ одтъ по старому, въ то самое платье, въ которомъ пришелъ весною въ Сирилундъ. Я словно былъ все тотъ же, и ружье мое было со мною.

Осина роняла яркую осеннюю листву, съ тихимъ шуршаньемъ сыпалась она съ деревьевъ, шуршало по всему лсу. Ни одной птицы. Тропа шла то въ гору, то подъ гору. Впереди и справа слышался шумъ моря. Ни единой души человческой, ничего, кром протяжнаго гуденья въ воздух. Я шелъ по совершенно нетронутому лсу. Онъ самъ себя рождалъ, отживалъ свой вкъ и снова возрождался, тутъ были и хвойныя деревья, и осина, и рябина, и можжевельникъ — куда ни оглянись. Высокія сосны стояли какъ исполины, огромные камни и скалы, одтые мохомъ, прочно покоились въ своихъ гнздахъ. Я уже шелъ нсколько часовъ, не видя живого существа, и принялся сдвигать съ мста нкоторые камни полегче, чтобы посмотрть — нтъ-ли подъ ними червей или личинокъ. На душ у меня становилось все спокойне, и я могъ уже думать о разныхъ вещахъ.

Зачмъ я, въ сущности, иду? — раздумывалъ я. Госпож моей захотлось увидать моего пріятеля, посмотрть, не изъ той же ли онъ породы, какъ Гланъ, она подбила Гартвигсена и устроила все очень ловко. Какъ эта баронесса сама себя вчно запутываетъ! Никогда она не ищетъ общества другихъ женщинъ. Съ отцомъ обмнивается только самыми необходимыми словами. За столомъ Маккъ благодаритъ ее, когда ей вздумается иногда быть внимательной, передать ему хлбъ, затмъ онъ справляется о двочкахъ, а то вообще держится молчаливо и вжливо. Никогда онъ не подзоветъ къ себ дочь, не спроситъ: отчего у тебя такое измученное лицо, дитя мое?

Да, надъ Сирилундомъ нависла какая-то тайна! И почему разошлись эти дв подруги, баронесса и Роза? Он больше не разговариваютъ другъ съ другомъ, хоть и не враги, просто он не нуждаются одна въ другой. Да, выходитъ такъ.

Такъ я шелъ да шелъ до самаго вечера, пока не набрелъ на землянку, гд Іенсъ Папаша, по уговору, оставилъ для меня провизіи. Я развелъ огонь на очаг, поджарилъ себ на угольяхъ кусокъ холоднаго варенаго мяса и запилъ ду водой изъ ручья. Потомъ я навалилъ хворосту на огонь, наломалъ хвойныхъ втокъ для ложа и улегся.

Проснулся я среди мрака, озябъ, подбросилъ еще хворосту на очагъ и, наконецъ, снова уснулъ. Когда я проснулся во второй разъ, было все еще темно, но я чувствовалъ, что уже выспался, всталъ, опять поджарилъ себ мяса, вышелъ на воздухъ и дождался разсвта.

Вотъ, позади меня на восток посвтлло, мракъ разсялся, и я вновь пустился въ путь, къ сверу.

Такъ шелъ я два дня, а Мункена Вендта все не видать было. Спалъ я въ пустовавшихъ землянкахъ дровосковъ. Прошелъ я и еще день, оставивъ за собой уже много миль, время отъ времени мн открывался съ высотъ видъ на море, начали также попадаться птицы. Я подходилъ къ незнакомымъ селеніямъ. Вдругъ вижу — идетъ Мункенъ Вендтъ, и Іенсъ Папаша съ нимъ.

Все теперь было забыто, вотъ была радостная встрча! Мы сдлали привалъ на часокъ и принялись болтать о томъ, о семъ, обо всемъ на свт. Часъ пролетлъ быстро, и мы продолжали бесду дорогой. Мункенъ Вендтъ былъ все тотъ же молодецъ, по прежнему ходилъ въ перчаткахъ, хоть и не боялся снять ихъ и пустить въ дло свои руки. У него была красивая борода и глаза съ большими зрачками, походка же у него была такая упругая и легкая, что ему ничего не стоило загнать насъ всхъ, но, когда онъ шагалъ, на штанахъ у него, сзади, зіяла прорха. Да, онъ ходилъ такимъ оборванцемъ, былъ такъ страшно бденъ, что даже не имлъ жилетки. Вообще у Мункена Вендта не было ничего за душой, какъ и у меня.

Но руки у него были необычайно красивы, и имъ предстояло встртиться съ руками Розы!

По мр того, какъ мы подвигались дальше, мы все рже и рже перекидывались словомъ. Тропа была узка, мы шли гуськомъ, и тому, кто былъ впереди, приходилось для разговора оборачиваться назадъ.

Въ Мункен Вендт живо сказался охотникъ, у него было такое острое чутье, что тамъ, гд я не видлъ и признаковъ жизни, онъ въ какіе-нибудь четверть часа или полчаса настрлялъ куропатокъ на цлый обдъ.

Дальше во дорог онъ разсказалъ мн про двушку, которая осталась у него дома. Ее звали Блисъ, и она не шла у него изъ головы. Я спросилъ его, не хочетъ ли онъ тоже поступить въ домъ учителемъ, какъ я, но онъ сказалъ:— нтъ! — расхохотался и прибавилъ:— Ты спятилъ? Мы же отправимся съ тобою бродить.

Видя его нжную любовь и привязанность къ лсной природ, видя, какъ вс деревья и кусты, и камни, и скалы были ему словно родными, я и понялъ, что ему не ужиться въ четырехъ стнахъ. Нкоторые камни нравились ему больше другихъ, какъ будто манили его къ себ,— не только, чтобы приссть на нихъ, но просто полюбоваться ими, приласкать ихъ. Я никогда такъ не смотрлъ на камни, и я, врно, былъ имъ чужой, какъ человкъ комнатный, да и какой же я былъ охотникъ!

Ну, покажу-ка я ему одинъ камень, что онъ скажетъ! — думалъ я.

Такъ мы шли два дня и уже позднею ночью стали подходить къ окрестностямъ Сирилунда. Тутъ я отослалъ Іенса Папашу впередъ, а Мункена Вендта повелъ къ жен младшаго мельника, чтобы она починила ему платье. Потомъ я поспшилъ свести его на кряжъ, къ чащ, гд стоялъ у прудка каменный идолъ.

Мы проползли къ прудку. Здсь царила все та же тишь. Мункенъ Вендтъ слъ. Ноздри его раздувались, словно онъ чуялъ, что, кром насъ, тутъ есть еще кто-нибудь.

— Разв мы не одни? — спросилъ онъ.

— Думаю, что одни. Кому же еще быть здсь? Я было видлъ тутъ однажды паука, да и тогъ исчезъ.

— Какъ здсь тихо! — сказалъ Мункенъ Вендтъ.— Знаешь, хорошо, что даже паукъ исчезъ, а то онъ бы нашумлъ тутъ.

Я посмотрлъ на кисти его рукъ. Какъ он были нжны и блы!

— Сними перчатки! — сказалъ я.

Онъ снялъ перчатки и сидлъ себ, посмиваясь.

Тогда я быстро перевелъ его черезъ прудокъ, указалъ на каменнаго человчка и сказалъ:— Вотъ теб камень, что ты о немъ скажешь?

Мункенъ Вендтъ преспокойно голыми руками снялъ идола съ его подпорокъ и осмотрлъ со всхъ сторонъ. Я въ это время отвернулся.

— Языческій божокъ,— сказалъ онъ.— Я ихъ видывалъ раньше. Это лопари ихъ ставятъ. Мы возьмемъ его съ собой?

— Нтъ,— сказалъ я.

Онъ поставилъ божка обратно на мсто, усмхнулся его безобразію и тряхнулъ головой.

— Каково было взять его? — спросилъ я.— Рукамъ не было больно?

— Нтъ. Съ чего бы имъ стало больно? — отвтилъ онъ и снова надлъ перчатки.— Но онъ весь такой сальный, липкій.

Мы пошли. Прошло часа два, какъ мы разстались съ Іенсомъ Папашей, такъ что тотъ теперь давно былъ дома. Передъ нами, какъ на ладони, лежали массивныя строенія Сирилунда, а подальше виднлся домъ Гартвигсена и пристань.

— Какъ здсь важно! — сказалъ Мункенъ Вендтъ.

Онъ шелъ беззаботно и смло, словно былъ одтъ щеголемъ, а не въ лохмотьяхъ. Онъ былъ въ наилучшемъ настроеніи, такъ какъ усплъ два раза пообдать сегодня.— Не часто это со мною случается!— сказалъ онъ и разсмялся. Навстрчу намъ медленно подвигалась женская фигура, высокая и стройная, и Мункенъ Вендтъ усплъ два раза крикнуть ей: Эй! прежде, чмъ услыхалъ отъ меня, что это сама баронесса.

— Тсс! Это баронесса вышла встрчать насъ!— сказалъ я.

При оклик Мункена Вендта она пріостановилась и стала ждать, глядя на насъ.

— Это вы пришли? — сказала она, когда мы поравнялись съ нею. Но сказала она это, видимо, чтобы только выйти изъ замшательства. Улыбка у нея вышла какая-то растерянная, когда я представилъ ей пріятеля.

Мункенъ Вендтъ, послдовавъ моему примру, стоялъ съ шапкой въ рукахъ.

— Очень жалю, что крикнулъ: эй, эй! — сказалъ онъ просто и улыбнулся.— Я не зналъ, кто это идетъ, вижу только высокую… стройную…

И такъ онъ это мило сказалъ передъ тмъ, какъ надть шапку! А баронесса немножко съежилась и какъ-то даже сгорбилась подъ его взглядомъ.

— Мн-то собственно нужно дальше,— сказала она и кивнула намъ на прощанье.

Но, врно, она сказала это только для того, чтобы не показать, что пошла встрчать насъ.

Мы разошлись. Мункенъ Вендтъ и въ усъ себ не дулъ. Онъ, впрочемъ, нашелъ баронессу старой и чудной.

XVIІІ.

Прошло нсколько дней. Мункенъ Вендтъ былъ веселъ, за нимъ ухаживали, а баронесса расцвла въ его обществ, даже помолодла и разговаривала бархатнымъ голосомъ.

За столомъ они оба вели себя одинаково невоспитанно, словно явились прямо изъ людской: раскладывали локти на стол, набивали себ рты, намазывали масломъ кусокъ, отъ котораго только-что откусили, а замасленный ножъ оставляли прямо на скатерти вмсто того, чтобы положить себ на тарелку. Продлывала баронесса все это, наврно, просто изъ неряшества, а не только, чтобы показать свое пренебреженіе установленными обычаями и привычками. Самъ же Маккъ сидлъ, по прежнему важный и снисходительный, и виду не подавалъ.

Сегодня Мункенъ Вендтъ одинъ безъ меня пошелъ на пристань, тамъ встртила его баронесса, и они долго гуляли вмст. А я гулялъ съ двочками. У Мункена Вендта высыпала на рукахъ мелкая красноватая сыпь, вообще же онъ чувствовалъ себя превосходно и ходилъ побдителемъ, а по вечерамъ, отъ избытка благополучія, распвалъ у меня въ комнат.

Я нарочно ушелъ съ дтьми подальше, мн показалось, что такъ будетъ лучше. Черезъ два часа мы вернулись, а баронессы съ Мункеномъ Вендтомъ все нигд не было видно. Мы съ дтьми вошли въ домъ, и я заглянулъ въ большую горницу, и тамъ никого не оказалось. Тогда я прошелъ къ себ на верхъ.

Тамъ я увидалъ въ окно баронессу и Мункена Вендта. Они только-что вышли изъ дома Гартвигсена, и Роза еще стояла на порог. Мункенъ Вендтъ несъ шаль баронессы. О, да, погода была холодная, и я видлъ, какъ баронесса сама накинула ему на плечи шаль и расправила ее такъ, что она совсмъ прикрыла ему спину и грудь. Но ужъ, конечно, баронесса сдлала это подъ тмъ предлогомъ, чтобы шаль не смялась.

Они разстались на двор Сирилунда. Баронесса поднялась на крыльцо, а Мункенъ Вендтъ, какъ былъ въ шали, отправился въ лавку.

Прождавъ съ часъ, я спустился туда и засталъ Мункена Вендта у винной стойки. Онъ напился,— никогда онъ ни въ чемъ не зналъ мры,— но на ногахъ держался твердо, что твоя башня. Я хотлъ было спасти баронессину шаль, которую онъ волочилъ по грязному полу, но онъ запротестовалъ: — Нтъ, оставь, пусть виситъ, такъ тепле.— Онъ былъ настоящій скоморохъ, шутилъ съ приказчиками и богохульствовалъ. И теперь, какъ прежде, онъ возставалъ противъ Бога.

Наконецъ, мн удалось увести его къ себ въ комнату. Тамъ онъ заснулъ и проспалъ съ часъ. Проснувшись, онъ осушилъ весь мой кувшинъ съ водой и спалъ еще часъ. А потомъ опять сталъ молодцомъ и душою, и тломъ, такой веселый, ласковый. Ахъ, ты мой сумасбродный пріятель, Мункенъ Вендтъ!

Сыпь на рукахъ у него стала хуже, пальцы опухли, тамъ и сямъ натянуло пузыри.

— Фу, ты чортъ! — ухмыльнулся онъ. А потомъ все сидлъ и посматривалъ на свои руки.

Мы поболтали. Но я все время былъ разсянъ и отвчалъ только по необходимости. Вдругъ я взялъ и отдалъ Мункену Вендту свою жилетку. Она не совсмъ была ему впору, маловата, но лучше какая нибудь, чмъ никакой. Потомъ мы еще поболтали нкоторое время.

— Что за фигура эта Роза? — спросилъ онъ.

— Не знаю,— отвтилъ я.— Роза? Да, врно, нтъ въ мір человка лучше ея. Но почему ты спросилъ?

— А баронесса что за фигура? — задалъ онъ опять вопросъ.— Мудреная дама.

— И баронесса, наврно, прекрасная женщина,— опять отвтилъ я.— Она вдова, мать двухъ милыхъ двочекъ. Мудреная дама? Право, не знаю. Она сама такая взвинченная, и всхъ тутъ мутитъ, мшается во все и здсь въ дом, и у Гартвигсена, даже я заговорилъ другимъ языкомъ съ тхъ поръ, какъ она тутъ. Она все сокрушается о какомъ-то лейтенант Глан, котораго знавала въ молодости.

— Она васъ всхъ водитъ за носъ! — сказалъ Мункенъ Вендтъ.— Статочное-ли дло давать командовать надъ собой такой старушенціи! Я ей такъ и сказалъ.

— Ей самой?

— Именно. А она что отвтила? То же самое сказалъ-де докторъ, который жилъ тутъ когда-то. Умный былъ человкъ, значитъ!

— И она не обидлась, не взбленилась?

— Не знаю,— отозвался Мункенъ Вендтъ.— Она меня совсмъ заговорила, я даже ошаллъ. ‘Я,— говоритъ она,— врю въ безуміе, въ силу его необходимости, да, въ силу скрытаго въ немъ самомъ разума, какъ противовса обычному разуму’. А я ей на это: зайду-ка лучше въ лавку выпить стаканчикъ.

И Мункенъ Вендтъ самодовольно захохоталъ.

Я спросилъ:— Ты видлъ маленькую Марту? Берешься быть ея учителемъ?

— Чему-бы я сталъ учить ее? — отвтилъ онъ.— Теб извстны мои познанія. Вообще ни чьимъ учителемъ я не буду, а вернусь во-свояси. Нтъ, тутъ мн долго не выдержать.

— Да, да! — сказалъ я.

Я взглянулъ на его руки. Он имли довольно жалкій видъ: пальцы все больше и больше становились похожими на сосиски. Онъ уже не могъ надть перчатокъ. Я взялъ и подарилъ ему пару рубашекъ. Когда же онъ поблагодарилъ меня, я прослезился и сталъ просить у него прощенія.

Мункенъ Вендтъ удивленно разсмялся и спросилъ:— Въ чемъ ты просишь у меня прощенія?

Я на это не отвтилъ, но сказалъ только:— Любовь жестокая вещь.

Тогда онъ вытаращилъ на меня глаза и спросилъ:

— Надюсь, ты не влюбился въ эту старую… въ эту… ну какъ ее назвать?

— Нтъ, нтъ, въ Розу,— сказалъ я.

Дни проходили. Мункену Вендту не сидлось въ четырехъ стнахъ, хотлось пойти пострлять, но съ больными руками ничего не подлаешь. Съ баронессой у него вышла стычка, они никакъ не могли поладить между собой. Мункенъ Вендтъ даже запасся хорошимъ хлыстомъ и показалъ ей, какъ отхлещетъ лопаря Гильберта. Случилось это въ лсу у мельницы. Я слушалъ его разсказъ, затаивъ дыханіе.

— Этой сумасшедшей женщин вздумалось!.. Ну, ей бросилась въ глаза сыпь у меня на рукахъ, и ее вдругъ словно оснило. ‘Да вдь не побывали же вы… тамъ, у божества?’ говоритъ она мн.— У божества? — спрашиваю я. ‘То есть, у каменнаго изваянія?’ говоритъ она.— Былъ,— говорю. ‘Несчастный!’ крикнула она, и пошла и пошла. Я-де дотронулся до бога лопаря Гильберта, до святыни, и вотъ онъ отомстилъ за себя! Я давай хохотать и вышучивать ее и, кажется, довелъ таки до благо каленія. Потомъ я сломилъ себ подходящую ветлу и сталъ ее общипывать.— Подайте,— говорю,— мн этого лопаря!— Ты знаешь, его зовутъ Гильбертъ, должно быть, настоящая гадина.— Давайте его сюда! — твержу я ей. Она меня не слушаетъ, и все свое: бдный-де я, несчастный и тому подобныя жалкія слова. ‘Теперь — говоритъ,— я вижу, что онъ можетъ отомстить, этотъ каменный богъ. Это не простой камень. Какой же это камень? Вы замтьте себ, лопари поклонялись ему изъ рода въ родъ, и поклоненіе ихъ освятило его, влило въ него чудесную силу!’ Вотъ до чего она договорилась. Насталъ мой чередъ, и я давай пробовать хорошъ-ли мой хлыстъ: только въ воздух свистло! Досталось же тутъ моимъ пальцамъ, но я ничего не замчалъ отъ злости.— Давайте мн сюда лопаря! — твержу я. ‘Лопаря?’ спрашиваетъ она. ‘Онъ вамъ не поможетъ’.— Такъ я самъ пойду и добуду его! — говорю. ‘Вы съ ума сошли! Что вы хотите съ нимъ сдлать?’ спрашиваетъ она, бросилась за мной, ухватила и не пускаетъ. Баба сильная, удивительно сильная, а я съ этими руками просто калка.— Подайте мн лопаря, или я самъ его найду и пригоню хлыстомъ къ вамъ на дворъ! — говорю я. ‘На что вамъ лопаря?’ опять спрашиваетъ она и дышитъ на меня просто какъ зврь. Я поднялъ хлыстъ да какъ свистну по воздуху и говорю: — Клянусь Богомъ! — ‘Да объясните же мн, на что вамъ лопарь?’ вопитъ она. Я и объяснилъ, что хочу вздуть его.— Но я — говорю — подстелю ему мягкой хвои и мху, когда отдлаю его. Этотъ негодяй вымазалъ своего бога ядомъ, чтобы всякій, кто до него дотронется, поплатился за это. Охъ, я даже предчувствую, что прикрою лопаря Гильберта своей курткой, такъ я его отдлаю, придется ему тамъ полежать! — пока я это говорилъ, баронесса въ лиц вся перемнилась, глядитъ на меня, какъ помшанная. ‘Вы говорите — ядъ? Онъ намазалъ камень ядомъ?’ — Да — говорю — смолой, а къ смол подмшалъ, наврно, бородавочника и ртути.— ‘Я пошлю за лопаремъ’, говоритъ она. И мы вышли изъ лса и пошли домой. Я даже невольно пожаллъ ее: такая глупая,— видно, и впрямь поврила всмъ продлкамъ этого лопаря! Теперь она поручила Іенсу Папаш день и ночь искать лопаря Гильберта и привести его съ собою.— Вы меня простите, что я былъ такъ грубъ,— говорю я ей. ‘Да, вы ужасный человкъ!’ говоритъ она. Тутъ мы помолчали. ‘А вы правда хотите отхлестать лопаря?’ спрашиваетъ она опять.— Да — говорю — хочу и сдлаю.

Я опять взглянулъ на руки Мункена Вендта: нсколько пузырей лопнуло, и образовались кровавыя язвы. Я зналъ, что у него нтъ ни гроша, и далъ ему два далера, которые самъ наканун взялъ впередъ у Макка, и опять прослезился отъ тревоги и горя. Да, любовь жестокая вещь! думалъ я все время. Я падалъ все ниже и ниже, во мн уже не было ни гордости, ни тни былой честности. Причинивъ кому нибудь зло, я не спшилъ признаться въ этомъ, а пропускалъ день за днемъ. Господи, прости мн!

Но тутъ представлялся такой хорошій случай, что я все-таки открылся-бы Мункену Вендту, не будь онъ такъ занятъ своимъ приключеніемъ съ баронессой, онъ, пожалуй, готовъ былъ даже заподозрить, что я о ней плачу.

— Полно теб,— сказалъ онъ.— Ей бы самой не мшало дать встрепку.

За обдомъ въ тотъ день баронесса впервые посл долгаго промежутка опять вела себя за столомъ прилично. Я подумалъ: она желаетъ дать понять Мункену Вендту: всякъ сверчокъ знай свой шестокъ, только напрасно она хлопочетъ, онъ ничего не замтитъ, не послдуетъ ея примру, а будетъ вести себя по прежнему. Но недаромъ онъ былъ вдобавокъ такимъ юнымъ и беззаботнымъ и такъ заразительно смялся, даже Маккъ съ удовольствіемъ прислушивался къ его болтовн и улыбался его жизнерадостности. И Маккъ тоже подарилъ ему кое-что изъ своей одежи, а Мункенъ Вендтъ горячо поблагодарилъ и былъ въ отличномъ настроеніи.

Подъ вечеръ баронесса принесла ему свинцовой воды, чтобы сдлать на ночь примочки.

Онъ сразу заволновался:— А лопарь гд? — спросилъ онъ.

— Лопарь? — повторила баронесса.— Еще не пришелъ.

Она, видимо, боялась дальнйшихъ разговоровъ о лопар, и я постарался угомонить Мункена Вендта.

— Какой вашъ товарищъ буйный! — сказала баронесса, улыбаясь мн.

— Какой я такой? Чего мн еще не достаетъ?— шутливо спросилъ Мункенъ Вендтъ.— Смотрите, какимъ я сталъ франтомъ въ плать вашего отца. Хоть куда!

Онъ всталъ и вышелъ. Чужое платье, правда, длало изъ него совсмъ другого человка. Но въ немъ не было ни капли тщеславія и носилъ онъ новую одежду совсмъ, какъ свои старыя лохмотья, съ которыми онъ уже свыкся.

— Дайте мн вечеромъ наложить вамъ на руки повязки съ примочкой,— сказала баронесса ему вдогонку. Она была сама доброта.

И вечеромъ у нихъ опять разыгралось сраженіе.

Мункенъ Вендтъ зашелъ ко мн часовъ около одиннадцати, когда въ дом все уже спало, и началъ разсказывать. Руки у него были перевязаны, но тряпки сбились, и онъ просилъ меня перевязать ихъ получше.

— Неужто баронесса такая неловкая? — спросилъ я.

Мункенъ Вендтъ мурлыкалъ, словно былъ очень доволенъ, но я видлъ ясно, что мысли его гд-то въ другомъ мст.

— Охъ, ужь эти господа! Все-то у нихъ одни фокусы да ломанье! — сказалъ онъ. — Я взошелъ къ этой старой… къ этой…

— Къ баронесс? — спросилъ я.— Въ ея комнату?

— Да что-жъ мн было длать, коли я ея нигд больше не могъ найти? Что тутъ такого? — отвтилъ онъ.— ‘Идите внизъ въ гостиную!’ говоритъ она.— А что мн тамъ длать? — говорю. Тогда она положила мн примочки и говоритъ: ‘Спокойной ночи!’ — Это почему? — говорю я. Охъ, все-то у такихъ дамъ одни фокусы да кривлянье!

Молчаніе. Я намочилъ тряпки въ свинцовой вод и перевязалъ ему руки. А Мункенъ Вендтъ тмъ временемъ все болталъ и бранилъ баронессу. Видно, онъ пытался подступиться къ ней, но ничего не добился, и я отъ души порадовался этой ея побд. О, я зналъ, что она вовсе не таковская, какъ думалъ Мункенъ Вендтъ.

Онъ все болталъ безъ умолку, и я предложилъ ему пойти на покой. Но ему не хотлось спать, и онъ не собирался еще ложиться.

— Завтра я обозлю ее, застегну жилетку накриво,— сказалъ онъ. Оставлю незастегнутой одну петлю сверху и одну снизу. Да. Пусть знаетъ, что я человкъ невозможный. А ты, небось, не вришь, что она на все готова? Ого!

— Ни за что не поврю! — сказалъ я.

— Ого! Какъ же! Только бы ей повыкачать изъ себя все это кривлянье. Я таки долго сидлъ у нея. ‘Нельзя вамъ тутъ сидть’, сказала она мн, а я услся еще поудобне. ‘Ну, хорошо, но только на минутку’, сказала она.— А почему такъ? — говорю я. Тогда она схватилась за шнурокъ отъ звонка, но позвонить не позвонила. Потомъ насупилась и пошла къ дверямъ, но и ихъ не отворила. Словомъ, одно кривлянье!

— А потомъ? — спросилъ я.

— Потомъ? — передразнилъ онъ.— Что же я могъ подлать съ этими тряпками на рукахъ? Но она изъ одного только упрямства не сдалась.

— Ты понимаешь, что обязанъ попросить у нея завтра прощенья? — сказалъ я съ горячностью.— Сегодня ты машешь хлыстомъ передъ нею, завтра — еще того хуже. Да что ты здсь за баринъ такой? Или ты воображаешь, что передъ тобой простая деревенская двка?

— Н-тъ,— протянулъ Мункенъ Вендтъ тономъ пониже.— Ты говоришь, попросить прощенья? Ладно.

— Завтра же утромъ.

— Сегодня же вечеромъ, сейчасъ! — вдругъ сказалъ Мункенъ Вендтъ.— Чмъ больше я думаю объ этомъ… Ршено! Сегодня же вечеромъ. Ты правъ, я сдурлъ, я не умю обходиться съ такими людьми, да и откуда мн было научиться этому? Когда я поцловалъ ее, она закусила себ губу до крови. Я даже испугался: кровь такъ и брызнула, а ротъ у нея какъ будто расцвлъ. Такъ я пойду сейчасъ и попрошу у нея прощенія. Не такъ ли по твоему? Сразу покончить?

— Нтъ,— сказалъ я.

XIX.

Я уже долгое время старался держаться подальше отъ дома Розы. Да, большое испытаніе наложилъ я на себя. Но по дломъ мн было! И я далъ себ слово вновь стать человкомъ долга и чести, не прокрадываться въ домъ Розы съ задними мыслями.

Я встртилъ Гартвигсена. Онъ пригласилъ меня къ себ. Я поблагодарилъ, но отказался.

— Я было хотлъ, чтобы вы того… уговорили своего пріятеля поступить ко мн учителемъ,— сказалъ онъ.

— А вы сами не приглашали его?

— Приглашалъ. Не хочетъ.

— Что говоритъ на это ваша супруга? — спросилъ я.

— Моя супруга? — повторилъ Гартвигсенъ, повидимому, стараясь запомнить это слово. И, въ самомъ дл, съ тхъ поръ онъ сталъ всегда говорить ‘моя супруга’, а никогда больше не называлъ ее Розой.— Моей супруг ни до чего: у нея всякіе страхи въ голов,— продолжалъ Гартвигсенъ.— Приходится мн самому ршать вс дла. Моя супруга не входитъ въ это.

— Хорошо, я поговорю съ Мункеномъ Вендтомъ,— сказалъ я.

Но Мункена Вендта не уломать было. Ему въ самомъ дл было здсь не по себ, и его тянуло во-свояси. Я и радъ былъ и огорченъ его ршеніемъ. Вдобавокъ, онъ крпко держался за нашъ планъ, чтобы и я отправился съ нимъ. Я просто измучился отъ этой мысли. Но руки его, слава Богу, почти совсмъ зажили.

Мункенъ Вендтъ попросилъ-таки у баронессы прощенія за свое поведеніе, но посл того ему еще пуще не по себ стало. Онъ такъ позорно промахнулся, что потерялъ подъ собой всякую опору. Онъ очень радовался, что руки его опять годятся въ дло, и все поджидалъ лопаря Гильберта. Но лопарь словно въ воду канулъ. Іенсъ Папаша давно вернулся домой ни съ чмъ. О, разумется, и тутъ не обошлось безъ баронессы, врно, она послала Іенса Папашу не отыскивать лопаря, а предупредить. Она такъ разсуждала, что если лопаря отыщутъ да прижмутъ хорошенько, то онъ все откроетъ и ее запутаетъ. Бдная, заблудшая баронесса Эдварда!

Наконецъ, она спросила меня: долго ли еще пробудетъ тутъ Мункенъ Вендтъ? — не знаю,— отвтилъ я,— онъ не хочетъ уходить безъ меня. — На другой день она была еще безпокойне и опять спросила: — да скоро-ли Мункенъ Вендтъ уйдетъ? Съ нимъ просто слада нтъ,— добавила она, и хотя поведеніе его давало ей достаточный поводъ приказать ему уйти, она ни словомъ не заикнулась объ этомъ. Она была дама образованная! Зато она все тревожилась, какъ бы вдругъ не появился лопарь Гильбертъ, и Мункенъ Вендтъ не схватилъ его.— Вашъ пріятель мры не знаетъ,— говорила она,— того и гляди, бды надлаетъ.

— Я поговорю съ нимъ,— сказалъ я.

Я и поговорилъ съ нимъ. Онъ выслушалъ меня съ явной досадой и, видно, крайне жаля о томъ, что ему придется отступиться отъ лопаря. Онъ объяснилъ мн, что именно собирался сдлать: я бы вертлъ ему точило, а онъ, Мункенъ Вендтъ, обточилъ бы руки лопаря въ кровь, потомъ веллъ бы ему поняньчить этими руками каменнаго божка этакъ съ полчаса, хорошенько его погладить да поласкать! Посл же того меня бы отпустили съ миромъ, не заставляя глядть на дальнйшую расправу. Но Мункенъ Вендтъ торжественно общалъ накинуть на лопаря свою куртку, когда оставитъ его отлеживаться въ кустахъ.

— Баронесса не хочетъ, чтобы ты трогалъ лопаря,— сказалъ я въ отвтъ.

Посл того Мункенъ Вендтъ взялъ да отпрвился въ лсъ, захвативъ за собой топоръ. Я выждалъ нсколько минутъ, пошелъ за нимъ слдомъ и услыхалъ, что онъ рубитъ кусты. Онъ раздробилъ бднаго каменнаго божка и сбросилъ обломки въ прудъ, потомъ повырубилъ вс ветлы и сдлалъ широкую проску въ священной рощ. Это ужъ было совсмъ лишнее.

— Если готовъ, такъ отправимся завтра же утромъ,— сказалъ мн Мункенъ Вендтъ на пути домой.

— Я не могу,— отвтилъ я.

— Такъ я одинъ уйду,— сказалъ онъ.

Мункенъ Вендтъ не скрылъ ни отъ кого, что собирался уйти завтра. Баронесса взглянула повеселвшими глазами. осталась посидть съ нами вечеромъ и была чрезвычайно любезна. Поди, разберись въ женской душ! Теперь, когда Мункенъ Вендтъ собирался покинуть насъ, нельзя было допуститъ, чтобы онъ унесъ съ собой память о ней, какъ о женщин холодной, пресыщенной, нтъ, ни въ какомъ случа! Я и подумалъ: ага, теперь тебя ужъ больше не смущаютъ безпокойные, горящіе глаза Мункена Вендта!

Она сидла, сложивъ руки надъ головою, словно въ воротахъ. Платье на ней было такое узкое, что облегало вплотную бедра.— Ого! — сказалъ Мункенъ Вендтъ.— Баронесса говорила о Финляндіи, какъ о своей родин: тамъ родила она своихъ многочисленныхъ дочерей, а потому и называла своей родиной.— Да, полюби я мужчину, я бы извела его своими ласками,— сказала она, между прочимъ.— Ого! — отозвался Мункенъ Вендтъ.

Но я-то полагаю, что баронесса такъ разговорилась, главнымъ образомъ, по той причин, что у нея отлегло отъ сердца, и съ радости, что спаслась. Мункенъ Вендтъ сокрушилъ божка, стеръ съ лица земли всякій слдъ его, даже вырубилъ всю рощицу, теперь же онъ уйдетъ, и она никогда больше не увидитъ его. Съ нимъ было столько всякихъ тревогъ,— слава Богу, что онъ уходитъ!

Она налила намъ вина и извинилась, что ея отцу некогда сегодня провести съ нами вечерокъ. Мункену Вендту она набила и поднесла трубку съ длиннымъ чубукомъ, а меня угостила сладкимъ печеньемъ, такъ какъ я не курилъ.

— Теперь послушайте! — сказала баронесса, и достала изъ кармана бумажку.— Это финская псня, я переложила ее по своему. Она такая странная.

Да, псня была странная. И баронесса прочла ее своимъ бархатнымъ голосомъ медленно, протяжно, мстами почти нараспвъ:

‘Все сущее на свт,— ко мн!

Поддержи меня, подкрпи!

Весна такъ тиха, она покоится въ тиши ночной и ничего не разршаетъ, а только мутитъ мой покой. О, весна не нападаетъ прямо и понятно, она только приходитъ и не отступаетъ отъ меня, пока я не сдамся.

Такова весна.

Все сущее на свт,— ко мн!

Еслибъ я могла порадовать тебя своими слезами тамъ, гд ты бродишь вдали отъ меня! Тебя, подарившаго мн въ дни юности два счастливыхъ мига! Тебя, расточившаго все богатство своей жизни на три великія настроенія! Но у меня нтъ больше слезъ. Помнишь ты, какъ я пришла къ теб, поцловала и хотла уйти? Ты разомъ вскинулъ голову и впился въ меня глазами,— такъ горячо я любила тебя!

Такова я.

Топоръ такъ ласковъ и добръ, въ немъ нтъ яду. Топоръ не орудіе самоубійства, онъ не распарываетъ, онъ только цлуетъ. Подъ его поцлуемъ расцвтаетъ алый ротъ, алыя уста раскрываются подъ его поцлуемъ.

Таковъ топоръ.

И я отдаю ему мое сердце.

Но увы, жизнь такова:

вчная разлука съ тобой. Такова жизнь. И никому не пережить ея, кром того, у кого такъ легко и свтло въ голов отъ глупости, что онъ не понимаетъ ничего, кром загадокъ. О, приди же весною, мой великій возлюбленный, и возьми съ собою топоръ! Я стою подъ звзднымъ небомъ и жажду отвдать топора. Такова я.

Такова жизнь’.

По мр того, какъ баронесса читала, щеки ея все больше и больше разгорались, многія слова она почти пропла. Окончивъ чтеніе, она протянула бумажку Мункену Вендту. А онъ сказалъ:— Все одни фокусы да ломанье! Бумажка перешла ко мн и осталась у меня.

Баронесса сидла унылая, ее смутили слова Мункена Вендта, какъ будто она сдлала что-то неладное, пожалуй, она чувствовала себя смшной, такъ какъ прочла нкоторыя слова нараспвъ.— Поблагодарите же меня за чтеніе! — сказала она, чтобы какъ-нибудь спасти положеніе. Мы и поблагодарили ее оба.

— Быть можетъ, это слдуетъ декламировать подъ музыку? — спросилъ я.

— Еще бы! — подхватилъ Мункенъ Вендтъ.— Выйдетъ еще того хуже. Пусть ужъ лучше моя Блисъ споетъ, ха-ха-ха!

Но такъ какъ Мункенъ Вендтъ собирался узжать, то баронесса и считала своимъ долгомъ ухаживать за нимъ, снова налила его стаканъ до краевъ и сказала:

— Чокнемся за ваше здоровье! Смотритель маяка какъ-то разсказывалъ мн о тхъ краяхъ, гд растетъ виноградъ. Такая жалость, что наше паломничество не состоялось, а то бы и мы побывали тамъ.

Мункенъ Вендтъ отвтилъ:

— Что-жъ, и у насъ славно: хвойные лса, скалы, сверное сіяніе. У меня тамъ, дома, есть одна пещера… вотъ гд хорошо!

Должно быть, когда Мункенъ Вендтъ говорилъ это, вино бросилось ему въ голову воспоминаніями: онъ сидлъ такой разгоряченный, красивый, а грудь его порывисто дышала.

— Да, но у насъ зимою снгъ, это нехорошо. И вс воды замерзаютъ, брр! А въ тхъ краяхъ только солнце и дождь, солнце и дождь, говоритъ смотритель. И люди ходятъ въ легкихъ одеждахъ, на двушкахъ только рубашка да юбка.

— Ого! — сказалъ Мункенъ Вендтъ.

Скоро онъ осушилъ свой стаканъ, поблагодарилъ и вышелъ изъ комнаты. Было уже поздно, огни въ лавк погасали одинъ за другимъ, свтилось еще только одно крайнее окошко у винной стойки, потомъ и оно погасло.

Мункенъ Вендтъ зашелъ ко мн въ комнату, онъ побывалъ въ лавк и еще выпилъ, такъ что былъ весьма въ дух.

— Ты бы лучше бросилъ это,— сказалъ я.

— Помолчи! — отвтилъ онъ.— Ты, словно красная двица, ничего себ не позволяешь, а великъ отъ этого прокъ? Все лицо въ угряхъ и только. Ты ихъ помажешь чмъ-нибудь, они пройдутъ, а тамъ опять новые, и ты опять возишься съ ними. Вотъ какой ты кисляй!

— Поди и лягъ, разъ теб завтра надо въ путь,— сказалъ я.

Мункенъ Вендтъ отвтилъ:— Я не пойду. Впрочемъ, въ одномъ баронесса права: ты, пожалуй, не парень. Играешь на фортепьяно, что твоя барышня, говоритъ она.

Эти слова больно задли меня. Какого труда стоило мн научиться играть, теперь и это ставили мн не въ честь, а скоре въ поношеніе. Что-жъ, какимъ я былъ созданъ и пущенъ въ свтъ самимъ Провидніемъ, такимъ мн и оставаться — тщедушнымъ, добропорядочнымъ и прилежнымъ юнцомъ. А Мункенъ Вендтъ былъ мужчина.

— Такъ ты не уходишь завтра? — спросилъ я.

— Нтъ. И посл завтра тоже. Я, видишь ли, поджидаю лопаря. Кром того, она сказала мн на лстниц, что я сегодня вечеромъ былъ такой красивый… глаза у меня такъ и горли. Ха-ха-ха!

— Кто это сказалъ?

— Кто? Баронесса.

— А ты что на это сказалъ?

— Я что сказалъ? Ого! — сказалъ я. Нтъ, ты бы спросилъ, что я сдлалъ! Послушай, сколько времени, по твоему, я пробылъ у тебя?

— Съ четверть часа,— отвтилъ я.— Лишнюю четверть часа.

— Такъ я ухожу.

Охъ, врно, онъ затвалъ что-то, разъ спросилъ на счетъ времени. Я слышалъ, какъ онъ потихоньку пробирался по корридору. Я тоже не собирался ложиться, а напротивъ одлся потепле, чтобы пройтись, какъ вдругъ опять вошелъ Мункенъ Вендтъ.

— Ну, не говорилъ ли я, что у этихъ господъ все одно ломанье! — выпалилъ онъ съ досадой.— Помолчи, говорятъ теб. Я имлъ основанія сдлать то, что сдлалъ. Но все только одно ломанье. Чортъ бы побралъ! Ты гулять идешь?

— Да.

— Да, ты отдлываешься отъ этого прогулками, вотъ твое средство. А потомъ смажешь чмъ-нибудь угри. А тамъ опять новые…

Я порывисто распахнулъ дверь настежь. Мункенъ Вендтъ взглянулъ на меня и, хотя былъ уже готовъ расхохотаться мн въ лицо и упасть на стулъ отъ смха, все-таки вдругъ сталъ серьезнымъ и сказалъ:

— Хорошо, ты правъ, я пойду и лягу. Но ты согласись все-таки… дверь оказалась запертой!

— Если она общала теб оставить дверь открытой, то лишь чтобы отвязаться отъ тебя,— сказалъ я.— Ты вдь совсмъ какъ зврь.

Мункенъ Вендтъ задумался. — Разв? Но вдь она же позволила мн поцловать себя. А такое позволеніе!.. Это, по твоему, тоже, чтобы отвязаться отъ меня?

— Да.

— Пожалуй, что и такъ. Не мастеръ я разбирать этихъ господъ. Но теперь я пойду и лягу.

Я прогулялся по дорог къ пристани, взглянулъ внизъ на освщенныя окна въ дом Гартвигсена, но прошелъ мимо. На обратномъ пути я остановился какъ разъ у поворота къ его дому и засмотрлся на звзды. Я шагу не сдлалъ по той дорог, я только стоялъ и смотрлъ на звзды.

XX.

Мункенъ Вендтъ ушелъ.

Я уже готовъ былъ думать, что онъ все-таки останется учителемъ у Гартвигсена, но день шелъ за днемъ, а онъ все отнкивался. Онъ насмхался и надо мною за мое учительство и спрашивалъ: зачмъ я вообще забрался сюда? — Чтобы найти судьбу свою,— отвтилъ я.

Баронесса покачивала головой по поводу того, что пріятель мой все остается, и даже напрямикъ жаловалась мн.

— Въ немъ много хорошаго,— сказалъ я.

— Нтъ… Впрочемъ, можетъ быть,— отвтила она.— Но онъ такой безбожникъ. Я понять этого не могу: постоянно бродить по лсамъ и скаламъ и быть — безбожникомъ.

— Да, онъ безбожникъ.

— Да. А меня онъ только подбиваетъ на легкомысленные поступки. И потомъ мн приходится каяться во всемъ, что ни скажу, что ни сдлаю. Нтъ, пусть себ уходитъ. Онъ все только и твердитъ: ого! А къ чему онъ это говоритъ? Пусть не воображаетъ… О, Господи, я не скрываю, что я… что онъ… Я ничего не скрываю… Его наружность и борода… Но какая все-таки разница! Какъ между небомъ и землей! Бродить по лсамъ и скаламъ съ такими чувствами и мыслями!

Потомъ я узналъ, что баронесса переговорила съ отцомъ. Вотъ что ршило дло. Маккъ спокойно, но твердо высказалъ Мункену Вендту свое мнніе и кивнулъ головой. Только и всего.

А Мункенъ Вендтъ, придя ко мн, опять подивился на господъ и сказалъ, что уходитъ. На лопаря приходилось пока-что махнуть рукой.

— А ты когда же придешь? — спросилъ онъ меня.

— Потомъ,— отвтилъ я,— скоро. Я еще не совсмъ покончилъ тутъ съ длами. Жди меня.

И Мункенъ Вендтъ ушелъ.

Осень уже такъ давала себя знать, что сэръ Гью Тревельянъ бросилъ свою рыбную ловлю, въ сосднемъ поселк и перебрался въ Сирилундъ въ ожиданіи почтоваго парохода. Онъ прожилъ нсколько дней въ дом Макка, ни съ кмъ не разговаривалъ, а все лежалъ у себя въ комнат и здорово пилъ.

Съ послдняго своего посщенія Сирилуяда онъ долго крпился, цлыхъ два мсяца въ ротъ не бралъ крпкихъ напитковъ. Теперь же опять тянулъ коньякъ въ свое удовольствіе, опоражнивая бутылку за бутылкой.

Баронесса очень его жалла и ежедневно справлялась о немъ, въ послднее время даже сама стала носить ему въ комнату подносъ съ дой и кофе. Опять нашлось у нея занятіе, и ея обычная грусть и тревога прошли, какъ только ей было чмъ отвлечь свои мысли. Она подолгу разговаривала съ сэромъ Гью, который все не вставалъ съ постели, и подъ конецъ добилась того, что онъ сталъ отвчать ей и даже бесдовать съ нею, какъ разумный человкъ. Онъ разсказалъ ей про серебряныя горы, которыя купилъ у Гартвигсена, он обошлись ему дорогонько, да онъ не жаллъ,— въ нихъ скрывались баснословныя богатства. А у него былъ сынъ тутъ на свер, по имени Гью, этотъ-то сынъ и являлся настоящимъ хозяиномъ серебряныхъ горъ, купчая была сдлана на его имя. Пусть себ горы постоятъ пока, он только подымутся въ цн къ тому времени, когда мальчуганъ вступитъ во владніе. Сэръ Гью открыто говорилъ о томъ, что ребенокъ жилъ при своей матери Эдвард въ Торпельвикен, и вотъ онъ теперь какъ разъ собирался выстроить для нихъ домъ тутъ, на горахъ. Вотъ такъ участокъ для постройки — на серебряныхъ горахъ! Сэръ Гью самъ нашелъ эти богатства, это былъ его единственный подвигъ въ жизни, онъ открылъ ихъ тутъ на свер Норвегіи.— Пусть-ка другой кто сдлаетъ это! — говорилъ онъ.

Баронесса со всмъ соглашалась и своимъ участіемъ оживила-таки больного, добилась того, что онъ всталъ съ постели и одлся.

На другой день пришелъ почтовый пароходъ, и сэръ Гью ухалъ.

Но англичанинъ, какъ видно, крпко заслъ въ памяти баронессы. Правда, онъ былъ не охотникъ, а рыболовъ, но тоже одинокая, странная душа, какъ лейтенантъ Гланъ. Баронесса говорила про сэра Гью, что онъ вовсе не былъ пьяницей, пилъ же такъ страшно просто отъ скуки и ради перемны образа жизни. Дома въ Англіи у него было множество замковъ.

Время подходило къ половин сентября, и суда изъ Бергена ожидались со дня на день. Гартвигсенъ радовался тихой погод. Врно, все обойдется благополучно, и онъ заработаетъ страховую премію. О, не этотъ маленькій барышъ самъ по себ занималъ Гартвигсена, но честь обдлать выгодное дльце подъ самымъ носомъ у Макка. Между тмъ, какое же это было дло? Просто рискъ, лоттерея.

И вотъ пришелъ съ распущенными парусами новый большой корабль Свена Дозорнаго. Мы вс стояли около сарая Гартвигсена и смотрли. Свенъ Дозорный почти и не коснулся парусовъ, какъ ужъ повернулъ по втру и бросилъ якорь, а команда въ ту же минуту бросилась по реямъ и вантамъ, и парусовъ какъ не бывало. Нагруженное товарами судно было теперь въ полной безопасности, сидя въ вод глубоко и устойчиво.

— Право, я самъ никакъ не сдлалъ бы лучше!— сказалъ Гартвигсенъ.

Роза тоже была съ нами. Она была все та же, только ходила въ большой шали по причин своего положенія. Держалась она спокойно и привтливо и всмъ своимъ обликомъ уже походила на мать. Протянувъ мн руку, она не ограничилась пожатьемъ наскоро, но дала мн задержать ея руку въ своей подольше. О, Господи, во всемъ-то сказывалась ея натура, такая глубокая и деликатная, какъ ни у кого. А я со своей стороны не могъ сдлать для нея ничего хорошаго, какъ только стать около нея съ подвтренной стороны, чтобы прикрыть отъ холода.

— Давно мы васъ не видали. Не зайдете-ли на дняхъ сыграть намъ что-нибудь? — сказала она.

— Я больше не играю,— отвтилъ я.

Она, врно, замтила по моему лицу, что у меня есть особыя причины отвчать такъ, и потому не разспрашивала меня больше. Зато я замтилъ, что она все старается понемножку передвинуться такъ, чтобы стать у меня по другую руку и прикрыть собою отъ втра меня,— я былъ одтъ довольно легко. Я, однако, не допустилъ до этого. И теперь еще, пятнадцать лтъ спустя, я помню все это! Когда она передвигалась, я въ свою очередь забиралъ все выше въ гору, и мы, такимъ образомъ, все больше и больше отходили отъ сарая.

— Вамъ теперь хорошо живется? — спросила она.

— Да, благодарю. А вамъ?

— Спасибо, день пройдетъ и слава Богу. Время немножко долго тянется, Бенони все занятъ, дома не бываетъ.

Я подумалъ: прежде-то ей, пожалуй, больше хотлось, чтобы мужъ не бывалъ дома, теперь, видно, по другому стало. И я порадовался и за нее, и за него, что они зажили дружне. Тогда и подлинно выходитъ: день пройдетъ и слава Богу.

— Бенони съ утра до вечера въ длахъ,— продолжала она.— Прямо скажу: нтъ ему равнаго. Я мало понимала это вначал, но теперь вижу. Всмъ то онъ нуженъ и всмъ помогаетъ.

— Это правда, онъ всмъ помогаетъ.

— Только-бы насъ оставили въ поко. На меня часто нападаетъ такой страхъ, дня не проходитъ безъ этого.

— Разв опять пришло письмо старух Малене?

— Нтъ. Но это все равно. Вдь откуда-же пришло первое? Я разсказала обо всемъ Бенони, и онъ обошелся со мною совсмъ какъ отецъ. Мн такъ хорошо теперь, какъ только можетъ быть.

Гартвигсенъ крикнулъ людямъ на корабл:— Добро пожаловать! А гд же остальные?

Мы съ Розой стояли высоко на гор и слышали отвтъ Свена Дозорнаго:

— Яхта, врно, отстала отъ насъ на нсколько миль, а шкуна еще не покончила съ нагрузкой, когда мы отплыли.

— Ну, придутъ и т! — сказалъ Гартвигсенъ, кивая намъ.— Никакой бды не станется отъ того, что у нихъ съ собой женскій полъ. Это моя безхитростная вра. Не стойте тамъ на втру, озябнете!— крикнулъ онъ намъ, повысивъ голосъ.

— Самъ-то не стой тамъ и не мерзни! — откликнулась Роза.— На теб одна куртка, а на мн и пальто и шаль.

Такая заботливость пришлась по душ Гартвигсену. Онъ взялъ да еще разстегнулъ куртку и крикнулъ:

— Я-то мерзну? Смотри! — потомъ поднялся къ намъ и сказалъ мн:— Пойдемте лучше къ намъ. Супруг моей не годится стоять тутъ на холоду.

— Не угодно-ли застегнуть куртку! — сказала Роза, и сама собственноручно принялась застегивать ему куртку.

Меня словно кольнуло, когда я увидалъ эту нжность, милые пальчики такъ усердно бгали отъ пуговицы къ пуговиц, а Гартвигсенъ стоялъ себ счастливый и гордый.

— Не женитесь никогда! — шутливо обратился онъ ко мн.— Покоя не дадутъ. Она воображаетъ, что мн холодно. Ну, ступайте-же оба, а я живо приду.

Я извинился, чувствуя, что лицо у меня вытянулось и окаменло.

— Ему, кажется, пора домой,— сказала Роза, видимо желая выручить меня.

— Да, да,— сказалъ я и простился.

Роза спросила на прощанье:— А Эдварда какъ поживаетъ? Кланяйтесь ей!

Три дня спустя, пришла въ гавань яхта, но шкуны все не было, и никто ея не видалъ. Тмъ не мене, Гартвигсенъ расхаживалъ спокойный и довольный, кивая головой,— опасаться, дескать, нечего!

Въ бухт закипла жизнь, лодки сновали взадъ и впередъ, разгружая суда. Отъ пристани же товары перевозили на лошадяхъ. Об Сирилундскія лошадки были заняты, и амбары и кладовыя наполнялись.

Дни шли.

Я началъ понемножку заниматься съ двочками: старшую училъ читать, а младшую только азбук. Впрочемъ, маленькая Тонна сама выучилась отъ старшей сестры узнавать буквы и знала ихъ вс по порядку, такъ что мн собственно нечего было длать съ нею. Не играй я съ дтьми подолгу, да не будь у меня моего рисованья и живописи, мн бы вовсе пришлось сидть безъ дла. Разумется, я также разсказывалъ дтямъ разныя сказки про птичекъ, про куколъ, про деревья въ лсу. Нкоторыя изъ этихъ сказокъ я придумывалъ самъ. Но, случалось, что дти просили меня повторить ихъ, а я не могъ разсказать точь-въ-точь такъ же, какъ въ первый разъ, и двочки съ восторгомъ ловили меня на моихъ неточностяхъ и принимались разсказывать сами. Никогда я не забуду тхъ славныхъ незабвенныхъ дней. Чаще всего въ эти часы, посвященные сказкамъ, об двочки сидли у меня на колняхъ.

Наступила чисто осенняя погода, суровая пора равноденствія, надъ моремъ то и дло нависали тучи, разражавшіяся снгомъ. Шкуна все не приходила. Гартвигсенъ началъ было пенять на то, что другія суда покинули Фунтусъ въ Берген, глубокосидящую шкуну съ ея неуклюжей оснасткой, напротивъ, слдовало нагрузить первую и отправить раньше хоть на недльку. Выяснилось, однако, что другія суда тутъ не причемъ, Маккъ самъ написалъ своему поставщику въ Берген и веллъ Фунтусу дождаться новаго списка нужныхъ товаровъ. Списокъ этотъ ожидался съ слдующимъ пароходомъ, но Свенъ Дозорный уже отплывалъ, а списка все еще не было получено. Вотъ Фунтусъ и остался ждать.

Потянулись ненастные дни и темныя ночи. Когда надъ Сирилундомъ раздавался ночью свистокъ почтоваго парохода, казалось, что воетъ какой то зврь. Жутко становилось.— Да-а, не весело теперь въ мор,— говорили люди. Но Гартвигсенъ все еще не тужилъ о шкун.

— Ровнешенько никакой бды нтъ, что у нихъ тамъ на судн Брамапутра,— говорилъ онъ.— Просто ихъ задержалъ противный втеръ.

Разъ вечеромъ дулъ сильный втеръ, но небо было совсмъ ясное, звздное, и я ршилъ пройтись къ пристани, опять-таки потому, что съ поворота къ дому Гартвигсена открывался особенно красивый видъ на звзды. Молодой мсяцъ совсмъ не давалъ свта, но млечный путь тянулся по небу, словно шлейфъ сверкающей мантіи.

Пока я стоялъ тамъ, Гартвигсенъ увидалъ меня съ своего крыльца и крикнулъ мн, чтобы я зашелъ къ нимъ. Мн стало не по себ, что меня накрыли врасплохъ такъ близко отъ дома Гартвигсена, но я все-таки сейчасъ же спустился внизъ на зовъ. Гартвигсенъ былъ веселъ и доволенъ.— Въ такой вечеръ Фунтусъ, должно быть, шибко подвинется впередъ!— сказалъ онъ.— Погода ясная, и втеръ самый что ни-на-есть попутный.

Входя въ сни, я услыхалъ шорохъ юбокъ. Врно, Роза укладывается спать,— подумалъ я.

Гартвигсенъ показалъ мн, что хорошаго привезъ ему Свенъ Дозорный изъ Бергена: водолазный костюмъ и еврейскую библію. Ну что онъ былъ за ребенокъ! Просто удивительная смсь остраго крестьянскаго ума и простодушія. Онъ показалъ мн водолазный костюмъ, какъ диковинку и сокровище какое, зорко посматривая при этомъ на меня: достаточно ли сильно я пораженъ.

— Не у всякаго-то найдется въ дом подобное одяніе! — сказалъ онъ.— Взгляните-ка на шлемъ,— просто страсть. Я самъ готовъ испугаться. Пожалуй, вы не поврите, что я отважился надть его? Но я надлъ его въ первый же день, а Свенъ Дозорный накачалъ въ него воздуху.

— Должно быть, въ немъ и повернуться трудно? — спросилъ я.

— Да, въ немъ не запляшешь. Ха-ха! Пойди-ка я плясать въ такой аммуниціи, вс бы разбжались отъ Гартвича.

Затмъ онъ перенесъ вниманіе на еврейскую библію.

— Да, да, водолазная аммуниція и прочее пусть себ виситъ тутъ. Скоро у меня, куда ни повернись, будетъ полнымъ-полно всякаго добра. Но что вы скажете насчетъ этой махины?

Библія была подержаная. Гартвигсенъ объяснилъ, что новой нельзя было достать.— Говорятъ, ихъ ужъ больше не печатаютъ, съ тхъ поръ еще, какъ печатали у Лютера въ Виттенберг,— сказалъ онъ.— Досадно, что супруга моя уже ушла къ себ, а то вы, можетъ быть, почитали бы намъ немножко?

Я прочелъ кое-что, какъ сумлъ, а Гартвигсенъ слушалъ и дивился мн. Онъ досталъ изъ шкапа вина и опять пожаллъ, что супруга его не могла присутствовать. Я долго сидлъ съ нимъ. И мн не было непріятно отсутствіе Розы: мн не приходилось бояться за себя, и все-таки я былъ у нея въ дом.

Когда я уходилъ отъ Гартвигсена, все небо затянуло тучами, не было видно ни одной звздочки. Съ моря слышался глухой вой, въ лицо мн летли снжныя хлопья.

XXI.

Въ эту ночь шкуна Фунтусъ погибла во фьорд. И какъ странно это вышло: словно злой рокъ вмшался. Уже брезжило утро, но налетлъ страшный снжный шквалъ, всего на полчаса, потомъ опять прояснилось, и все время было свтло. Но что это былъ за жестокій шквалъ! Смотритель маяка видлъ со своей вышки конецъ катастрофы: команда спаслась на двухъ небольшихъ лодкахъ, но шкиперъ Оле Человчекъ съ женой потонули. Смотритель цинически закончилъ свой разсказъ такъ:— Да, да, Брамапутра была такая живая, общительная, вотъ и погибла въ компаніи — съ мужемъ и всми крысами.

Крушеніе положительно ставило всхъ втупикъ. Что могло вызвать его? Подводный рифъ? Ну да, тамъ была длинная банка, отмель. Но зачмъ же было шкун забирать такъ далеко къ западу? Стоянка приходилась къ востоку отъ маяка. И Фунтусъ, этотъ старый морской богатырь, въ теченіе нсколькихъ минутъ держался на риф, весь дрожа, затмъ соскользнулъ, вода хлынула въ трюмъ, и судно исчезло въ глубин.

И это почти у самой цли, почти въ гавани!

Гартвигсенъ вначал былъ сильно потрясенъ: погибло двое людей, бывшихъ у него на служб, и, кром того, онъ лишился судна и груза. Это ужъ выходило словно особое возмездіе ему за его хозяйскую смекалку. Тьфу ты пропасть! И за какимъ чортомъ забрался Фунтусъ къ западу отъ маяка? Изъ-за вьюги? Но вдь она длилась не сплошь, а порывами, и маякъ былъ явственно виденъ за цлый часъ до крушенія, сколько же за этотъ часъ было свтлыхъ промежутковъ!

Гартвигсенъ не переставалъ ломать себ голову надъ этимъ и, длясь своими мыслями со мною, такъ и сыпалъ проклятіями. Нтъ, видно, этотъ Оле Человчекъ былъ не больно-то обстоятельный человкъ. И на какого чорта понадобилось ему брать съ собой бабье?

И Гартвигсенъ то сваливалъ всю вину на шкипера, то на Брамапутру.

Пока мы такъ стояли на дорог и бесдовали, подошелъ Свенъ Дозорный и разсказалъ намъ, какъ Оле Человчекъ еще въ Берген говорилъ, что Фунтусъ пройдетъ на обратномъ пути къ западу отъ маяка, чтобы бросить якорь въ самой дальней бухт и тамъ чиниться.

— Кто же отдалъ такой приказъ?

— Самъ Маккъ.

Гартвигсенъ опять крпко задумался, глядя то въ землю, то на насъ. Ему очень не понравилось, что Маккъ такъ распоряжался за его спиной.

— Пойдемте-ка со мной къ моему компаньону,— сказалъ онъ намъ.

Мы застали Макка въ лавк. Гартвигсенъ, приступая къ своей рчи, напыжился, какъ индйскій птухъ.

— Я слышу, что это вы распорядились провести Фунтусъ на стоянку къ западу отъ маяка?

— Да, для починки,— отвтилъ Маккъ.

— Я полагалъ, что это мое дло — всякія тамъ наружныя распоряженія.

Маккъ вынулъ изъ кармана свой батистовый носовой платокъ и сказалъ:

— Я имлъ въ виду только пользу дла, дорогой Гартвичъ.

— Да, чортъ васъ знаетъ, что у васъ было въ виду!

Маккъ отвтилъ ему снисходительнымъ взглядомъ.

— Перво-на-перво вы задержали шкуну въ Берген до самой зимы,— продолжалъ Гартвигсенъ,— a съ какой стати, спрашивается? И вдобавокъ отправили ее на новую стоянку — ночью, и въ непогоду! И зналъ ли еще Оле Человчекъ про этотъ рифъ?

— Его каждый ребенокъ здсь знаетъ. Но надо же было на бду случиться этой вьюг.

— Да, да, вамъ-то легко работать языкомъ, но я лишился судна и груза, тутъ не такъ запоешь!

— Безспорно. И я искренне сожалю,— отвтилъ Маккъ.— Теб не повезло съ твоей спекуляціей. Вдь и я вс эти годы, что веду дло, тоже могъ бы страховаться у себя самого, однако, никогда не ршался на это.

Гартвигсенъ не сдался.

— Все обошлось бы, какъ надо, не впутайтесь вы со своими приказами. И спрашивается къ примру: ежели бы теперь перевозить изъ дальней гавани весь тотъ грузъ сюда въ склады,— вдь это запрячь обихъ лошадей на всю зиму? Безбожное дло! Когда можно было разгрузить шкуну у себя подъ носомъ, какъ прочія суда!

Но Маккъ продолжалъ взирать на своего обиженнаго компаньона самымъ милостивымъ окомъ. Ему легко было отвчать, даже слишкомъ легко, и потому онъ не хотлъ подливать масла въ огонь даже бглой улыбкой.

— Въ твоихъ словахъ есть правда, Гартвичъ. Но ты забылъ про нашихъ друзей, купцовъ съ крайнихъ шкеръ. Весь грузъ Фунтуса назначался для нихъ. Разгружая шкуну въ дальней гавани, мы сберегали нашимъ покупателямъ съ дальнихъ шкеръ полмили труднаго обхода моремъ. Я имъ общалъ это, они вдь наши постоянные покупатели, Гартвичъ. Фунтусъ нагруженъ былъ солью, мукой и всякими бакалейными товарами, какіе надобны имъ для запасовъ.

Молчаніе.

— Но я признаю, что не будь всхъ этихъ обстоятельствъ,— продолжалъ Маккъ,— ты имлъ бы полное основаніе для неудовольствія. Теперь же я не вижу за собой никакой вины.

— Еще бы! — сказалъ Гартвигсенъ и крпко сжалъ губы.— Ну, а что касается задержки шкуны въ Берген до такой поры,— такъ это, пожалуй, не ваше распоряженіе?

— Мое. Но я самъ ждалъ заказовъ съ крайнихъ шкеръ. Не могъ же я выслать списокъ товаровъ, пока не получу заказовъ оттуда.

— Такъ пусть бы лучше яхта осталась въ Берген!

— Какъ будто и съ ней не могло случиться бды? — отвтилъ Маккъ.— Впрочемъ, мое дло только сказать, что я не признаю за собой никакой вины.

И Маккъ одернулъ на себ сюртукъ и застегнулся на вс пуговицы. А затмъ направился къ дверямъ конторы, прочь отъ своего компаньона, съ видомъ человка, непонятаго въ лучшихъ своихъ намреніяхъ и глубоко оскорбленнаго.

Черезъ нсколько дней, когда погода стала потише, Гартвигсенъ, взявъ съ собою людей, отправился къ рифу посмотрть, не всплыла ли хоть часть груза и нельзя ли спасти что-нибудь. Но нтъ, не оставалось никакой надежды. Не всплыло также ни одного трупа. Впрочемъ, по этому поводу одинъ изъ спасшихся разсказывалъ довольно темную исторію: будто Брамапутру можно было спасти, но мужъ ея, Оле Человчекъ, вцпился въ нее и увлекъ съ собой вглубь. Человкъ тотъ видлъ все это среди всеобщей сумятицы. Брамапутра вопила, и глаза у нея готовы были выскочить отъ ужаса. Я спросилъ человка:— Разв шкиперъ съ женой не ладили между собой въ пути?

— Каждый Божій день исторія! — отвтилъ онъ.— Брамапутра вдь была такая податливая, что шкиперу и спать-то приходилось однимъ глазомъ. Онъ никогда и не высыпался. Мы кричали ему, что тутъ рифъ, а онъ и ухомъ не повелъ, только блками сверкалъ.

Такъ, пожалуй, Оле Человчекъ нарочно направилъ судно на рифъ, подумалъ я. Любовь жестокая вещь!

Дни шли, и Гартвигсенъ мало-по-малу становился спокойне, примирившись со своей огромной потерей. Охъ, это былъ ужъ третій крупный расходъ его за то время, что я находился въ Сирилунд, и Богъ всть, много ли еще такихъ толчковъ могъ онъ вынести. Впрочемъ, Гартвигсенъ былъ страшно богатъ, денегъ у него, видно, куры не клевали, онъ ничуть не волновался, говоря о страховк и крушеніи, напротивъ: хорошо, дескать, что убытокъ палъ на того, кому подъ силу перенести его. Вотъ что онъ говорилъ и, пожалуй, даже сталъ хорохориться пуще прежняго, носясь съ мыслью купить себ пароходъ вмсто шкуны. Но Макку онъ, видимо, уже не особенно доврялъ. Правда, онъ сдержался тогда въ лавк, не наговорилъ лишняго, но въ душ заподозрилъ своего компаньона въ великомъ коварств. Съ какой стати непремнно понадобилось какъ разъ въ этомъ году разгружать Фунтусъ въ дальней гавани, когда раньше этого не водилось? О, тутъ что-то такое крылось!

Багеты для рамокъ были получены.— Не поможете ли вы мн насчетъ рамокъ для всхъ моихъ картинъ? — сказалъ онъ мн и, кстати припомнивъ картинку, которую я подарилъ Роз, хотлъ заплатить мн за нее самымъ щедрымъ образомъ. Когда же я отказался, онъ благосклонно взглянулъ на меня и пообщалъ, что гд я повшу эту картинку у него на стн, тамъ она и останется на вки вчные. Его супруг эта картинка особенно пришлась по вкусу. Прилаживая въ теченіе нсколькихъ дней рамки къ картинамъ Гартвигсена, я часто заставалъ Розу одну или съ Мартой. Роза сама начала заниматься съ двочкой, и въ самомъ дл была отлично подготовлена для этого. Старух Малене на дняхъ прислали еще сотню далеровъ, но опять безъ всякаго письма. Это выходило въ высшей степени загадочно и даже смахивало на сказку. Но вынырнулъ съ этою новостью опять лопарь Гильбертъ, и Роза сама потомъ побывала у старухи и видла и деньги, и конвертъ. Роза сказала: — Почеркъ былъ не Николая, но деньги отъ него.

— Да-а,— сказалъ я.

— Но Бенони говоритъ, что онъ умеръ! — воскликнула она.— Я къ Макку заходила, и онъ говоритъ то же самое.

— Не надо вамъ принимать это такъ близко къ сердцу,— попытался я уговорить ее. — Во всякомъ случа, онъ никогда не вернется сюда.

— Ахъ, все это такъ нехорошо! — отвтила она.— Не слдуетъ разводиться, никому не слдуетъ. Можетъ быть, онъ все-таки живъ.

Мн глубоко претили эти ея болзненныя воспоминанія, да къ тому же я какъ будто ревновалъ къ этому вчному Николаю, и вотъ я сказалъ:

— Ну, такъ дождетесь еще, онъ вернется.

Роза быстро взглянула на меня:

— Богъ вамъ прости!

Но я не хотлъ взять своихъ словъ назадъ, не хотлъ и смягчить ихъ, они были сказаны не сгоряча, и не Богъ всть что я сказалъ. Вдобавокъ, я самъ не мало страдалъ, а она сколько-нибудь думала объ этомъ? Ничуть.

— Вамъ, можетъ быть, не понятно все это,— сказала она,— положеніе такое странное… Но, поврьте, не легко угодить всмъ… И разъ я уже была замужемъ… Я не въ томъ смысл, что хотла бы вернуть его_, но… какъ же мн теперь быть съ Бенони? Николая я помню съ самой его юности. Онъ былъ такой весельчакъ, такой жизнерадостный, и я припоминаю много случаевъ изъ того времени, когда онъ былъ влюбленъ въ меня. А теперь что мн вспоминать? Нечего. Теперь мн только живется сытне. Но что мн отъ этого? У меня не остается даже какихъ-нибудь невинныхъ воспоминаній. А съ Николаемъ у меня связано ихъ не мало. Вы его не видали, но у него былъ такой красивый ротъ. И когда онъ облыслъ, я три мсяца каждый Божій день возилась съ его головой, волосъ у него прибавилось, но это не шло къ нему, такъ что я бросила хлопотать. Нтъ, онъ былъ хорошъ и безъ волосъ, лобъ у него былъ такой открытый, красивый. Да вотъ, я сижу тутъ и разсказываю вамъ все это, а зачмъ — сама не знаю. Не къ чему. И Бенони я тоже не могу ничего разсказать.

— Мн казалось, что теперь у васъ пошло на ладъ съ вашимъ мужемъ? — сказалъ я.

— То-есть, съ Бенони? Да. Но мн-то отъ этого не легче. Когда я подаю ему обдать, мн кажется что я обдляю того, другого. Пожалуй, стыдно мн говорить такъ, но, право, не слдовало бы никому разводиться, не слдовало бы тоже снова вступать въ бракъ, ничего хорошаго изъ этого не выходитъ.

— Фу, ты! — вырвалось у меня, и я досадливо наморщилъ лобъ.

— И это вы? А вамъ всегда было такъ больно видть мое отчаяніе. По крайней мр, вы сами такъ говорили прежде,— сказала она, не помня себя отъ удивленія.

— Ну, да. Такъ оно и было и есть. Но вы все хнычете, няньчитесь съ этими воспоминаніями и сами себя разстраиваете.

— Но меня же обманули, сказавъ, что онъ умеръ! — вырвалось у нея.— И я опять вышла замужъ.

Я снова испустилъ вздохъ, еще сильне наморщилъ лобъ и сказалъ ей въ отместку:

— А вы то прежде всегда были… такой сдержанной. Не откровенничали зря.

Стрла попала въ цль. Ей стало больно.

— Да, я сама не знаю, что со мной сталось. Должно быть, это ежедневное общеніе съ…

— Ну, что же оно..? Да что тамъ! Всегда найдется извиненіе! У меня теперь то извиненіе, что я былъ одно время ребенкомъ.

И этотъ выпадъ произвелъ дйствіе.

И пусть. Я ршительно не желалъ разыгрывать роль повреннаго, которому бы она вчно жаловалась, и я круто повернулся и ушелъ отъ нея. Что въ самомъ дл воображали себ вс эти люди? Баронесса однажды безъ всякой церемоніи вошла ко мн въ комнату, когда я еще былъ въ постели, и принялась разглядывать мои стны, на меня же и не взглянула. Я не забылъ этого. А Роза называла меня ребенкомъ. Мн ставилось въ укоръ, что я въ свое время былъ прилеженъ и многому научился, рисовалъ получше многихъ живописцевъ и писалъ красками получше многихъ рисовальщиковъ. Самъ Тидеманъ, знаменитый художникъ Тидеманъ, былъ однажды у насъ въ дом, видлъ мои работы и одобрительно кивнулъ головой. Мн тогда было девятнадцать лтъ. Ну, положимъ, я выучился играть на фортепьяно, что твоя барышня, но не вс-то барышни учились играть, въ томъ числ и сама баронесса, а я вотъ учился. Куда-же это я попалъ? Къ варварамъ, что-ли?

Я чувствовалъ такую горечь отъ всей этой несправедливости и пренебреженія, увы, я тогда еще не усплъ научиться смиренію. Теперь-же я отлично вижу, что былъ тогда не больше, какъ скромный, старательный юнецъ съ образованіемъ конторщика. Лишь съ годами я понялъ это.

Но, не смотря на всю мою горечь, я все-таки не чувствовалъ себя побжденнымъ. Нтъ, я, видно, только не такъ взялся за дло. И я долго ходилъ и раздумывалъ о томъ, что сдлалъ-бы на моемъ мст Мункенъ Вендтъ? О, Мункенъ Вендтъ былъ молодецъ, ему все было нипочемъ, онъ-бы сказалъ: все это одни фокусы да ломанье, подайте мн любви! Онъ-бы не сталъ проводить ночи, разглядывая звзды.

И я тоже не хотлъ больше заниматься этимъ.

XXII.

Морозы все не наступали, снгъ падалъ на рыхлую землю. Снгу зато выпало много. И для того, чтобы проложить санный путь, дворникамъ пришлось, взявъ людей на подмогу, размести сугробы по дорог къ лсу и мельниц. По ночамъ немножко подмораживало, такъ что на другой день уже можно было здить по этой дорог.

Я встртилъ Крючкодла. Онъ былъ недоволенъ такой снжною зимою, такъ какъ теперь ему приходилось украдкой сушить перину Макка въ пивоварн. Кончилось его вольное житье. Кром того, онъ досадовалъ на своего сожителя по коморк, старика Фредрика Мензу, который все не вставалъ съ постели, а помирать не помиралъ. Крючкодлъ заявилъ, что ни добромъ, ни зломъ нельзя было ничего подлать съ этой упрямой жизнью. Разъ онъ даже попытался было съ вечера заткнуть старику носъ шерстью. Что-же? На утро тотъ лежалъ себ, какъ ни въ чемъ не бывало, съ торчащими изъ носу клочками шерсти и дышалъ ртомъ. Просто одинъ соблазнъ и грхъ! Пришлось Крючкодлу самому повытаскать шерсть, а старикъ, какъ только носъ у него очистился, предовольно забормоталъ: Ту-ту-ту!

— И сказать нельзя, какъ онъ пакоститъ коморку! — жаловался Крючкодлъ на своего сожителя.— Я иногда прямо задохнуться готовъ, и у меня въ глазахъ темнетъ отъ обиды на такую скверность. Но какъ только раскрою на ночь окошко, сейчасъ ужъ кто-нибудь изъ дворни тутъ, какъ тутъ, и со всхъ концовъ пойдетъ крикъ, чтобы я закрылъ окошко,— Фредрикъ Менза, того гляди, простудится! Да пусть себ на здоровье простудится! Я такъ прямо и говорю. Ему, пожалуй, лтъ сто десять, сто двадцать. Фу, тошно и подумать о такой старости, Господи прости мн! Это ужъ даже не по человчески такъ заживаться на бломъ свт, а по скотски! Жретъ онъ день и ночь, и докторъ говоритъ, что все дло въ его крпкомъ желудк. Ну, ужъ заболй онъ только животомъ и доведись мн ставить ему припарки, я-бы такія закатилъ ему припарки! И вдь смысла никакого нтъ, что онъ такъ зажился. Пусть-бы Господь прибралъ его во имя Іисуса Христа! Тогда-бы коморка мн одному досталась, а мн это страсть какъ нужно. Мн просто необходимо по ночамъ открывать окошко, но пока этотъ трупъ — готовъ я сказать — лежитъ тамъ и дышетъ, мн не даютъ этого длать. Ту-ту! только у него и разговору, когда не спитъ. Только это вовсе не разговоръ, а просто такъ себ, на втеръ говорится. Я пробовалъ щебетать у него подъ ухомъ, чтобы помочь ему скоротать время. Но онъ только осклабится и такую рожу скорчитъ, словно я зубъ у него рву. Не стоитъ тоже и рубаху на немъ мнять, окончательно не стоитъ, онъ сію-же минуту опять весь замусолится, лежитъ всегда на крошкахъ да на кусочкахъ, и весь полъ вокругъ него заплеванъ!

Послушать Крючкодла — волосы дыбомъ становились. Дурной онъ былъ человкъ. Онъ забывалъ, что надобно почитать старость и лучше заставлять терпть молодыхъ, чмъ какъ-нибудь обидть старика. Я и отвтилъ ему, что онъ-бы сдлалъ доброе дло въ глазахъ людей и передъ Богомъ, еслибы всячески ухаживалъ за дряхлымъ призрваемымъ и не лнился-бы и подавать ему воду для питья и хорошенько укутывать его одяломъ. — Но я задыхаюсь отъ вони ночью! — завопилъ Крючкодлъ. Онъ былъ такой жестокосердый.

Зато онъ подолгу просиживалъ съ Туловищемъ, съ чувствомъ вспоминая Брамапутру. Вотъ ея уже нтъ въ живыхъ, а какъ ее вс любили! И Оле Человчекъ былъ хорошій и старательный, только никому житья не давалъ, поролъ горячку и былъ скоръ на расправу. А вотъ Брамапутра никогда не горячилась, была такая мягкая, ласковая, и нельзя было сказать про нее, что она брезговала истинной любовью, откуда-бы она ни шла.

— Да, да,— поддакивалъ Туловище, кивая своей огромной головой.

— А потому мы должны почитать ее въ ея сырой могил! — заканчивалъ Крючкодлъ.

Наибольшую выгоду изъ этой дружбы извлекалъ Крючкодлъ. Туловище служилъ ему караульнымъ, когда онъ тайкомъ возился со своимъ дломъ въ пивоварн, а кром того, еще мишенью для всякаго рода насмшекъ и издвокъ. Но Туловище былъ такой силачъ и такъ ужасенъ въ гнв, что разъ чуть не задушилъ своего мучителя,— такъ его притиснулъ, что Крючкодлъ и языкъ высунулъ, а потомъ нсколько дней сть не могъ, больно неладно стало у него въ горл.

Въ этой большой усадьб, гд было столько всякаго народу, то и дло, вообще, случались баталіи. Сирилундъ со всми своими строеніями и площадками, разбросанными на большимъ пространств, былъ въ род цлаго городка, и весьма не мшало глядть въ оба, когда идешь, да не слишкомъ круто заворачивать за уголъ, чтобы не нарваться на какую-нибудь исторію. Взять хоть-бы такого человка, какъ Свенъ Дозорный. Онъ былъ необычайно мирнаго нрава, но все-таки не былъ ни глухъ, ни слпъ и вовсе не на все глядлъ сквозь пальцы. И вотъ, время отъ времени онъ напивался до-пьяна и сначала такъ и сыпалъ пснями и веселыми прибаутками, а кончалъ угрозами, отъ которыхъ становилось жутко. Хорошенькой Элленъ, его жен, бывшей горничной, приходилось тогда всецло посвящать себя мужу и заврять его, что она его любитъ, какъ никого въ цломъ мір. Но незадолго до Рождества, Свенъ Дозорный такъ расходился, что и жена ничмъ не могла угомонить его. Утихъ онъ, лишь когда пришелъ самъ Гартвигсенъ и поговорилъ съ нимъ съ часокъ.

Въ былое время Свенъ Дозорный былъ лихой пвецъ и плясунъ, но теперь его веселый нравъ покинулъ его, и онъ предпочиталъ стоять, глядя, какъ пляшутъ другіе, нежели самъ участвовать въ пляск. У нихъ съ Элленъ былъ уже ребенокъ, темноглазый мальчуганъ. У самого-же Свена, да и у Элленъ глаза были голубые, и ни для кого не было тайной, что отцомъ ребенка былъ Маккъ. О, у Макка было, наврно, не мало дтей въ тхъ семьяхъ, которыя жили у него на хлбахъ. Но онъ старался заблаговременно пристраивать будущихъ матерей замужъ, да и посл всячески помогалъ имъ, какъ настоящій баринъ. Въ самомъ Сирилунд насчитывали девять семей, гд у Макка были зазнобы,— кром тхъ, которыхъ онъ имлъ въ собственномъ дом и на сел. Теперь подошло время выдавать замужъ молоденькую Петрину Горничную. И боле подходящаго мужа, чмъ Крючкодлъ, для нея не находилось.

Ужъ этотъ Крючкодлъ! Онъ былъ попросту жалкій скоморохъ и щебетунъ: никакой настоящей работы исполнять не могъ, но зато былъ весь къ услугамъ Макка и все исполнялъ, чмъ-бы господинъ его ни веллъ ему заняться. Петрина-же была двчонка по восемнадцатому году, но рослая и пышная для своихъ лтъ. Любо было смотрть на нее, когда она шагала по двору. Разъ, однако, Крючкодлу предстояло зажить семьей, вдвойн необходимо было, чтобы призрваемый умеръ теперь-же и освободилъ коморку. Другого выхода не было. Да, скоре-бы Господь прибралъ Фредрика Мензу!

Вотъ о чемъ толковалъ Гартвигсенъ, сидя у Свена Дозорнаго. Меня Гартвигсенъ пригласилъ съ собой, такъ что я тоже былъ тутъ. Свенъ Дозорный уже опомнился отъ своего хмеля и только время отъ времени у него еще вырывалось какое-нибудь проклятіе. Гартвигсенъ не бранился, но общалъ, что Макку придется отказаться отъ своей блажной жизни.

— Я знать больше этого не хочу,— говорилъ онъ,— а кром меня некому взяться за него и скрутить. Я вотъ возьму въ любой день и часъ да и явлюсь къ нему.

— И сдлаете доброе дло! — отозвался Свенъ Дозорный.— А то нашимъ женщинамъ покоя нтъ. Вотъ теперь скоро Рождество, опять ихъ будутъ обыскивать,— такъ ужъ заведено.

Гартвигсенъ отвтилъ:— Ну, это еще какъ мы съ Б. Гартвичемъ поршимъ насчетъ сего. Быть тому обыску или нтъ.

Гартвигсенъ не палъ духомъ посл крушенія и своихъ крупныхъ потерь, нтъ, онъ все пуще и пуще хорохорился, похваляясь своимъ могуществомъ. Онъ теперь твердо ршился завести дло отдльно отъ фирмы, купить зимой пароходъ и посылать треску не въ Бергенъ, а прямо въ испанскія земли, чтобы заразъ стать на линію бергенскаго туза. Противъ Макка же онъ имлъ большой зубъ, и, видимо, только поджидалъ случая хорошенько расквитаться съ нимъ за крушеніе. Такъ мн казалось,— Небось, я еще отблагодарю его,— говорилъ онъ и кивалъ головой, какъ-бы поддакивая собственнымъ мыслямъ.

Когда мы шли отъ Свена Дозорнаго, онъ опять приступилъ ко мн съ просьбой перебраться къ нему и стать учителемъ Марты. Онъ считалъ великимъ для себя позоромъ, что въ Сирилунд имлся домашній учитель, а у него, Гартвича, нтъ.

— Аккуратъ будто мн не по карману держать учителя,— говорилъ онъ.— А ежели вы насчетъ жалованья, такъ вотъ эта моя рука отвалитъ вамъ вдвойн. Зайдемте-ка къ намъ, пусть супруга моя потолкуетъ съ вами!

По дорог Гартвигсенъ, однако, припомнилъ, что у него было еще одно дло въ Сирилунд, и пустилъ меня одного впередъ. Да, опять у Гартвигсена завелись дла въ Сирилунд съ баронессой Эдвардой. Ей было до смерти скучно и нужно было имть подъ рукой подходящаго человка для развлеченія. Она посвятила Гартвигсена въ исторію лейтенанта Глана и работала во всю, чтобы раскачать и сбить съ толку и Гартвигсена. Роза оставалась спокойной и не мшала имъ, она излечилась отъ своей ревности, да ей и не до того теперь было.

Я не нашелъ ея въ большой горниц внизу. Видно, ушла съ Мартой,— подумалъ я. И, чтобы не навлечь на себя подозрнія, будто я опять пробираюсь къ ней въ отсутствіе мужа, я написалъ на клочк бумаги, что Гартвигсенъ самъ пригласилъ меня зайти. Тутъ я услыхалъ на лстниц голоса Розы и Марты, которыя об спускались внизъ.

Роза въ удивленіи остановилась на порог.

— А мы наверху сидли и учились,— сказала она смущенно.— Не Богъ всть, какое у насъ ученіе, но…

Чего ей было смущаться? Роза получила прекрасное образованіе, многому училась, такъ почему-бы ей самой и не научить Марту читать и писать.

Врне всего, смущеніе ея было вызвано ея положеніемъ, и это выходило у нея такъ трогательно мило.. Никогда не видывалъ я ее миле и прекрасне!

— Ты можешь сбгать въ Сирилундъ,— сказала она двочк.— Бенони пошелъ къ Свену Дозорному, вы его тамъ не видли? — обратилась она затмъ ко мн.

— Видлъ,— отвтилъ я.— Потому и забрался къ вамъ, чтобы застать васъ однхъ.

Она покачала головой, но, повидимому, это ужъ не было ей такъ непріятно, какъ прежде. Она даже улыбнулась слегка. Я и продолжалъ въ томъ же дух, думая про себя: вотъ какъ велъ бы себя Мункенъ Вендтъ!

— Меня тянетъ сюда, вотъ я и прихожу постоянно,— сказалъ я. — Скоро силъ моихъ не хватитъ больше!

— Я замужняя женщина,— отвтила она.

— Но я познакомился съ вами задолго до вашего замужества, и съ перваго же дня вы завладли мною.

О, я не забуду, какъ она тутъ взглянула на меня: какъ будто и съ любопытствомъ, и съ радостью. Не знаю, впрочемъ, можетъ быть, тутъ было одно любопытство.

— Но Господи, Боже мой, я вдь не могу быть вашей! Чего же вы хотите, не понимаю! — воскликнула она.

— Чего я хочу? Чего вообще хотятъ! Вы камень или человкъ? Я истомился отъ всхъ этихъ фокусовъ и ломанья, я пришелъ, чтобы положить этому конецъ. Длайте со мной, что хотите!

Ахъ, я глупецъ! Опять мн показалось, будто она немножко обрадовалась моей ршительности и пылкости, губы ея задрожали, словно я растрогалъ ее. Но тутъ она увидала на стол бумажку, прочла мое извиненіе по поводу моего прихода и сразу же сообразила, что я вовсе не такъ смлъ и пылокъ, какъ представлялся.

— А-а, это Бенони позвалъ васъ! — сказала она.— Я такъ и думала.

Я ничего на это не отвтилъ, но не собирался умрить свой пылъ, все шло такъ хорошо. И я остановился передъ нею, взглянулъ на нее и сказалъ:

— Ого!

Она поглядла на меня, тихо засмялась и проговорила:— Да что съ вами? Успокойтесь же!

Грудь у меня ходила ходуномъ, и я съ немалымъ страхомъ въ душ вдругъ шагнулъ впередъ и обнялъ Розу. Я такъ дрожалъ весь, что не могъ ничего сказать, но голова моя тянулась къ ея голов, ея ше, ея плечамъ. Длилось все это меньше секунды, ей не трудно было высвободиться изъ моихъ рукъ, и вдругъ, она шлепнула меня ладонью по щек. У меня въ голов словно колесо завертлось, я зашатался и упалъ на стулъ.

Пощечина!

Бдная Роза! Она сама себ надлала хлопотъ,— ей же пришлось утшать меня и всячески заглаживать ударъ. Я лишь мало-по-малу пришелъ въ себя. Она и уговаривала меня, и смялась, и закидывала вопросами:

— Что вы такое выдумали? Гд вы этому научились? Я сроду не видывала подобнаго! Ну, бросьте теперь и думать объ этомъ, забудьте все!

Когда въ голов у меня прояснилось, я опять впалъ въ свою жалкую, смиренную покорность и только радовался, что Роза не выгнала меня. Нтъ, не мн было гнаться за Мункеномъ Вендтомъ! Я былъ изъ другого тста, онъ-то могъ притянуть къ себ кого хотлъ. О, ему была дарована привиллегія сумасбродствовать и тутъ же на мст получать прощеніе.

Понемножку у насъ съ Розой возстановился прежній тонъ, и она опять стала бесдовать со мной вполн спокойно.

— Вы и въ послдній разъ были уже другимъ,— такимъ порывистымъ. Помните? — спросила она.

— Врно, это такъ… случайно,— отвтилъ я уклончиво.

— А почему вы теперь такъ рдко заходите къ намъ? Мы часто съ Бенони толкуемъ объ этомъ.

Я уже совсмъ присмирлъ и отвчалъ съ прежней своей грустной покорностью:

— Я захожу, спасибо, то и дло захожу. Но для васъ, пожалуй, лучше, если я не захожу, такъ мн кажется. Вы себ живете тутъ помаленьку, и вамъ хорошо, а когда я приду, вы сейчасъ принимаетесь разсказывать мн старыя исторіи и разстраиваете себя. Лучше мн приходить порже да знать, что вамъ хорошо.

Потомъ я все-таки ршилъ про себя еще разокъ попробовать методъ Мункена Вендта, прежде чмъ совсмъ отказаться отъ него. Въ начал вдь повезло было.

XXIII.

Опять баронесс не оставалось ничего другого, какъ удариться въ набожность. Какъ она была взбаломучена и несчастна! Игры съ Гартвигсеномъ ей хватило всего на недлю, на дв. Да и что это была за игра! Просто отъ нечего длать. Гартвигсенъ ни аза не понималъ во всхъ ея разглагольствованіяхъ.

Потомъ она распорядилась сжечь купальную перину своего отца. Устроить эту штуку изловчился покорный рабъ баронессы Іенсъ Папаша. Хитеръ онъ былъ! Подкараулилъ однажды въ лунную ночь, когда перина сушилась на печк въ пивоварн, и бросилъ въ трубу катышокъ горящей смолы, перья вспыхнули, и перина въ одну минуту погибла. А вслдъ за тмъ длинноногій Іенсъ Папаша въ два прыжка — съ крыши и за ближайшій домъ. Я все видлъ изъ своего окна.

Да, я былъ всему свидтелемъ, такъ какъ стоялъ у окна и наблюдалъ. Баронесса не скрыла отъ меня, что такое готовилось. Она открыто и честно шла противъ отца, чтобы прекратить въ своемъ дом эту позорную комедію съ купаньемъ и купальщицами. Посвятила она меня въ свой планъ, отнюдь не обязывая молчаніемъ, и я, долженъ сознаться, оцнилъ эту ея тонкую черту и оправдалъ довріе,— былъ нмъ, какъ могила, и до и посл событія. Да, она дйствительно была женщина тонкая и выдающаяся.

Но Маккъ, эта властная душа, не былъ бы отцомъ баронессы и важнымъ бариномъ, если-бы не нашелся въ такомъ случа. Когда Крючкодлъ явился и доложилъ о случившейся бд, Маккъ тотчасъ же веллъ оповстить, что скупаетъ пухъ и перо по высокимъ цнамъ. Разсказывали, что и прежде ему пришлось однажды прибгнуть къ такому же средству, чтобы обзавестись новою периной ,къ Рождеству. И на этотъ разъ тоже двухъ дней не прошло, какъ въ Сирилундъ нанесли горы нжнйшаго пуха съ тхъ дворовъ, обитатели которыхъ промышляли собираньемъ яицъ и пуха на птичьихъ островкахъ и по берегамъ фьорда.

Такъ что мало проку было предавать перину Макка сожженію.

Но баронесса отличалась упорствомъ въ своихъ ршеніяхъ, да и въ своей набожности, и самымъ добросовстнымъ образомъ носилась съ планомъ положить конецъ распутству отца, говоря про обыскъ, она всегда кончала тмъ, что крпко сжимала губы и многозначительно кивала головой. Обыскъ этотъ заключался въ томъ, что сирилундскія женщины припрятывали въ сочельникъ кто серебряную ложку, кто вилку, а потомъ подвергались личному обыску въ комнат Макка. О, Маккъ умлъ таки разыскивать свои вилки и ложки! По этой части онъ былъ, говорятъ, безпощаденъ и успвалъ въ такой вечеръ обыскать съ полдюжины женщинъ одну за другой. Положительно, онъ былъ необузданный, распутный человкъ! Но что меня особенно поражало, такъ это — въ какомъ строгомъ повиновеніи держалъ онъ всхъ тхъ женщинъ и двушекъ, свидтельницъ своего поведенія. Круглый годъ не было слышно ни единой жалобы, напротивъ, вс относились къ нему съ величайшимъ почтеніемъ. Врно, ему больше чмъ кому-либо было отпущено этого удивительнаго умнія господствовать надъ другими. Для меня онъ былъ настоящей загадкой.

Рождество быстро приближалось, и въ Сирилунд цлыми днями стояла толчея. Покупатели хали и шли вереницей, и лавка, и пивоварня, и винный погребъ ни на минуту не пустовали. А мн пришло приглашеніе отъ родителей Розы, пастора и пасторши сосдняго прихода, прогостить у нихъ Рождество, они были такъ одиноки, и я доставилъ бы имъ большое развлеченіе своимъ посщеніемъ. Когда я заговорилъ объ этомъ съ баронессой и Маккомъ, они оба сказали, что отсутствіе мое, конечно, будетъ весьма замтно въ дом, но все-таки мн слдуетъ доставить радость пастору и пасторш. Потомъ я поговорилъ съ Розой, и она тоже попросила меня отправиться. Тогда я поршилъ, что выйду въ путь съ утра наканун сочельника и пойду общественнымъ лсомъ.

Въ это же время Господь какъ будто вспомнилъ старика Фредрика Мензу, и собирался разршить его отъ узъ земныхъ. Желудокъ старика, до сихъ поръ исправно переваривавшій все, вдругъ заупрямился, и Фредрикъ Менза опасно заболлъ. Дочь его, бывшая замужемъ за младшимъ мельникомъ, чрезвычайно хорошая и старательная женщина, пришла ухаживать за больнымъ и не отходила отъ него цлую ночь. Но у нея самой были дома малыши, и ей нельзя было больше оставаться. По ея уход, къ больному и приставили Крючкодла мнять старику припарки, а онъ такого натворилъ, что просто грхъ. Дня черезъ два открылось, что Крючкодлъ прикладывалъ вмсто припарокъ, тряпки со льдомъ, да еще того хуже — усердно натиралъ больному животъ ледяными осколками. Отъ этого больному только съ часу на часъ становилось хуже, съ нимъ начались судороги, которыя такъ и подбрасывали его на кровати и сводили ему ротъ на сторону до самаго уха. Врядъ-ли старику случалось когда хворать такъ шибко, онъ и не понималъ, что такое съ нимъ, и вопилъ благимъ матомъ. На бду также у него, должно быть, всплывали воспоминанія о томъ, что онъ обыкновенно длалъ во время своей сознательной земной жизни, когда ему приходилось плохо, и вотъ онъ клялся самыми страшными клятвами и плевался на пропалую. Дрожь пробирала, какъ послушать да поглядть. И только, когда боли немножко отпускали его, и онъ опять впадалъ въ свое старческое слабоуміе, вновь слышалось его бормоганье: ту-ту-ту, а то онъ все изрыгалъ невроятныя проклятія. Крючкодлъ отъ страха даже выбгалъ изъ комнаты, онъ совсмъ забывалъ, что стариковъ нужно почитать и слушаться. Но добрйшій Фредрикъ Менза и на этотъ разъ не отдалъ Богу душу. Крючкодла накрыли за его безчеловчнымъ дломъ и устранили отъ всякаго ухода. Его спросили: неужто онъ хотлъ убить старика? — И не думалъ,— отвтилъ онъ,— у насъ, въ нашей сторон, всегда такъ лечатъ больныхъ животомъ.— Когда баронесса узнала обо всемъ, она еще больше прониклась набожностью и приставила ходить за больнымъ Іенса Папашу. По правд, въ баронесс было много хорошаго.

И Фредрикъ Менза оправился, такой онъ былъ крпкій и здоровенный внутри. Благодаря уходу Іенса Папаши, онъ снова расцвлъ по прежнему и опять лежалъ себ старчески слабоумнымъ, но слава Богу, въ добромъ здоровь, что касалось ды и сна. И, по правд сказать, для всхъ насъ выздоровленіе старика было большимъ успокоеніемъ: не приходилось больше опасаться болзни и смерти въ дом на Рождество. Да, какъ-то легче становилось на душ отъ сознанія, что Фредрикъ Менза опять лежитъ себ тамъ и дышетъ. Когда же мы спрашивали его о чемъ-нибудь, онъ по прежнему такъ бодро и ясно выговаривалъ: ту-ту-ту! Вотъ былъ и весь его отвтъ.

На другой день по утру мн предстояло отправиться. Рождественскіе подарки я получилъ еще съ вечера наканун: много красивыхъ и полезныхъ вещицъ отъ всхъ — и отъ двочекъ, и отъ ихъ матери, и отъ самого Макка. Передъ тмъ, какъ лечь спать, я хотлъ только пройтись къ пристани. У меня было на ум лишь кивнуть жилищу Розы, а въ этомъ, право, не было ничего дурного. Положимъ, и завтра путь мой лежалъ мимо, но, простившись съ нею мысленно сегодня, я могъ заснуть спокойне. Спокойной ночи! Господь тебя храни!

Проснулся я еще впотьмахъ, зажегъ свчку и одлся. Дорога предстояла дальняя, и я хотлъ вовремя добраться до мста. Я полъ, поручилъ себя Господу Богу и вышелъ со двора. Проходя мимо дома Розы, я еще разъ кивнулъ ему и пожелалъ всмъ его обитателямъ веселыхъ праздниковъ.

Разсвтъ былъ пасмурный, погода туманная, даже перепархивалъ снжокъ. Но путь былъ ничего себ, хотя еще и не узженный. Мн обстоятельно растолковали дорогу, такъ что сбиться я не могъ, да тропа эта никуда больше и не вела, какъ прямо черезъ кряжъ. Пройдя немного по лсу, я услыхалъ говоръ и увидалъ кучку людей: самого Гартвигсена со Свенамъ Дозорнымъ и еще двухъ людей. Въ рукахъ у нихъ были кирки и заступы, и они рыли большую яму.

Гартвигсенъ только кивнулъ мн и продолжалъ командовать:

— Живе кончайте, молодцы! Помните: четыре аршина въ длину, три въ ширину. А я вотъ только пройдусь со студентомъ.

— Кого это собираются хоронить? — спросилъ я, шутя.— Словно могилу роютъ для двоихъ!

Но у Гартвигсена былъ такой торжественный видъ, ни тни улыбки.

— Я скажу только. что это сурьезная могила,— отвтилъ онъ.— Ршено предать земл ванну и купальную перину Макка!

— Да что вы!

Гартвигсенъ важно кивнулъ головой.

— И, кром меня, некому взяться за него и скрутить.

Такъ вотъ чмъ поршилъ расквитаться Гартвигсенъ со своимъ компаньономъ за крушеніе,— подумалъ я, улучилъ таки хорошій случай! О, у Гартвигсена изъ головы не шло, какъ его ввели въ бду со страховкой собственнаго судна. И вотъ онъ теперь захватилъ съ собой въ лсъ троихъ людей, лично заинтересованныхъ въ томъ, чтобы схоронить въ сырую землю Маккову перину и ванну, тутъ были Свенъ Дозорный, кузнецъ и бондарь, да нашлось-бы и еще съ десятокъ жениныхъ мужей, которые съ великой охотой потрудились-бы надъ этой могилой!

— Ну, а чмъ, однако, это кончится? — спросилъ я и подумалъ про себя, что Маккъ, небось, суметъ выпутаться и тутъ.

Видно, и Гартвигсенъ не былъ особенно увренъ въ послдствіяхъ, не выпятилъ грудь, и не похвастался: я-де беру на себя послдствія! Напротивъ, онъ принялся оправдываться и спрашивать меня, какъ я смотрю на дло. Теперь вотъ Маккъ объявилъ насчетъ пера и пуха и такъ вздулъ цны, что людямъ выгодне бросать работу и рыскать по птичьимъ островкамъ и скаламъ. Разв подобаетъ такъ вести себя человку? Опять-же скоро сочельникъ, мужья перепьются, а жены по очереди перебываютъ у Макка…

— Все дло въ томъ, захочетъ-ли Маккъ примириться съ пропажею ванны? — сказалъ я.

Лицо у Гартвигсена стало еще серьезне, и онъ задумался, да, нельзя было отрицать, что Маккъ такой господинъ, съ которымъ нужно считаться.

— Оно, положимъ,— заговорилъ Гартвигсенъ,— не я одинъ оборудую это погребеніе, или какъ его тамъ назвать. Эдварда была все время за одно, скажу даже, что она-то все и обмозговала.

Тутъ дло сразу показалось мн не такимъ ужъ рискованнымъ. У баронессы была властная рука, она и раньше уже спутывала планы своего батюшки.

— Ну, тогда у меня нтъ никакихъ сомнній,— заявилъ я.

— Вы-же понимаете,— продолжалъ Гартвигсенъ, ободренный,— что намъ-бы и не вынести ванны изъ дома, безъ ея помощи. Она распорядилась выслать всхъ слугъ. И прямо скажу: жалко смотрть, какъ она сокрушается въ своей набожности, надо быть каменнымъ, чтобы отказаться помочь ей.

Бондарь подошелъ къ намъ и торжественно доложилъ:

— Все готово!

Тогда мы направились къ могил. Люди принесли спрятанную въ кустахъ ванну и вмст съ периной и подушкой бережно опустили въ могилу. Сверху ванна была прикрыта мшками, чтобы перина и подушки не запачкались.

И вотъ, эта цинковая ванна, эта страшная трехспальная постель, стояла на дн ямы, готовая исчезнуть. Сработалъ ванну изъ толстыхъ тяжелыхъ листовъ самъ кузнецъ. А перина была въ пунцовой шелковой наволочк.

— Еще недолгій, краткій мигъ, и ванны сей не будетъ! — сказалъ Гартвигсенъ торжественно, ему не до шутокъ было у могилы.— Люди, исполпяйте свой долгъ.

И кузнецъ съ бондаремъ принялись зарывать могилу.

Я простился и пошелъ своей дорогой. Снгъ пошелъ сильне, тропа стала боле скользкой, но съ Божьей помощью я добрался до отдаленнаго пасторскаго двора еще задолго до вечера. И былъ принятъ съ величайшею радостью.

Все Рождество провелъ я тамъ. Но ничего за это время не случилось, что стоило-бы записать, разв только, что на меня такъ и нахлынули мысли и чувства въ этомъ миломъ дом, гд я видлъ разныя рукодлія Розы, гд чувствовалъ вяніе ея духа во всхъ комнатахъ, въ которыхъ протекли ея дтство и юность. Да, я въ эти дни просто изнемогалъ подъ наплывомъ чувствъ и много плакалъ. А какъ приходилось мн крпиться, чтобы не выдать себя, когда мн вдругъ попадались подъ руку ноты или книги, помченныя именемъ Розы! н я не могъ ни подняться по лстниц, ни пройти по комнат, не подумавъ: вотъ тутъ ходила Роза! Пасторъ съ пасторшей тоже много разспрашивали меня о дочери — здорова-ли она, да хорошо-ли ей живется, а я отвчалъ: вполн хорошо. Богъ мн прости, я, пожалуй, лгалъ этимъ добрымъ людямъ, такъ какъ, врно, у Розы было не мало заботъ и горестей на сердц.

Пасторъ Варфодъ былъ прекраснымъ проповдникомъ, и въ церковь его по праздникамъ всегда стекалось много народу. Но его лучшимъ время-препровожденіемъ было бродить по лсамъ и полямъ, ко всему присматриваться и обо всемъ размышлять. Онъ самъ говорилъ, что нигд не чувствуетъ себя ближе къ Богу, чмъ въ лсу. Въ извстномъ смысл нельзя было назвать его человкомъ набожнымъ, но онъ былъ хорошій и умудреный опытомъ человкъ. Онъ читалъ и по нмецки, и по французски и имлъ вообще большія познанія.

Такъ какъ раньше новаго года нельзя было отправиться на охоту, мы съ пасторскою четою ежедневно проводили долгіе часы въ бесдахъ о разныхъ разностяхъ. Пасторша при этомъ раскладывала пасьянсъ на ломберномъ стол. Она была тихая, спокойная женщина, въ блондовомъ чепц, какъ моя матушка. Кром того, въ сумерки, которыя въ это время года тянутся очень долго, я садился за фортепьяно и игралъ все, что зналъ наизусть. Вечеромъ-же, когда зажигали свчи, я игралъ еще по нотамъ, которыя остались посл Розы. То были славные, мирные часы. А разъ какъ-то днемъ я сдлалъ большую прогулку и побывалъ на сосднемъ крестьянскомъ двор.

До настоящей охоты дло такъ и не дошло, но пасторъ нсколько разъ одолжалъ мн одно изъ своихъ ружей и бралъ меня съ собою. Онъ, врно, скоро раскусилъ, что я не Богъ всть какой охотникъ, но имю влеченіе и способности къ охот, и мн только не достаетъ практики. Пасторъ былъ вдумчивый и проницательный человкъ, много знавшій о звряхъ, птицахъ, лс и скалахъ, знанія эти онъ вс добылъ изъ личныхъ наблюденій. Я, напротивъ, зналъ лишь кое-что изъ книжекъ по естественной исторіи, да и это кое-что не всегда оказывалось врнымъ. Такъ, пасторъ уврялъ, что книжныя теоріи насчетъ полезныхъ и вредныхъ животныхъ весьма поверхностны: вредныхъ животныхъ нтъ, одна порода уравновшиваетъ другую. Стоитъ перестрлять воронъ,— размножаются мыши, перебить лисицъ,— появляются въ опасномъ количеств блки. Блки очищаютъ лсъ отъ птичьихъ яицъ, а разъ переведутся птички, нтъ спасенія отъ наскомыхъ. О, да, природа мудра и сама себя регулируетъ!

Все это было для меня новой мудростью. Но посл такихъ охотничьихъ прогулокъ, я уже могъ начать свое странствіе съ Мункеномъ Вендтомъ не такимъ неопытнымъ новичкомъ.

На крещеніе я распростился съ пасторскимъ дворомъ и отправился обратно въ Сирилундъ. Вотъ и то мсто, гд схоронили Маккову ванну, но все сравнено, сглажено, и свже-выпавшій снгъ скрылъ вс слды.

ХXIV.

Рождество миновало, но не обошлось безъ довольно крупныхъ событій въ Сирилунд.

Сочельникъ прошелъ сравнительно спокойно. Только баронесса жестоко провела своего отца по части обыска дворовыхъ женщинъ: сама вышла въ кухню и потребовала обратно вс вилки и ложки. Жены бондаря и младшаго мельника не хотли было сдаться добровольно, но у баронессы былъ подъ рукою Іенсъ Папаша. Какъ дошло до щипковъ и синяковъ, серебро все оказалось въ цлости.

За такое попраніе всхъ обычаевъ Маккъ отплатилъ тмъ, что совсмъ не легъ въ постель въ ту ночь, а ушелъ изъ собственнаго дома и вернулся только утромъ. Никто не зналъ, гд онъ былъ, и самъ онъ о томъ молчалъ, но съ виду былъ вполн доволенъ проведенной ночью. Онъ даже побесдовалъ съ двочками и оставался все тмъ же спокойнымъ и обходительнымъ человкомъ, какъ всегда.

Но вотъ, дло-то вышло какое: зарывъ въ землю ванну Макка, зарыли и кусокъ хлба Крючкодла! Къ чему было теперь приставить этого лядащаго человка? А, между тмъ, невст его, Петрин Горничной, надо было какъ можно скоре пристроиться замужъ. Дла, такимъ образомъ, запутывались, и баронесса съ Гартвигсеномъ не разъ держали серьезный совтъ между собою.

Хуже всего было, однако, то, что самъ Маккъ сталъ прихварывать. Ему жизнь была не въ жизнь безъ его милыхъ ваннъ, он были для него настоящей потребностью, незамнимымъ благомъ. Но гд-же было Гартвигсену, который самъ никогда не бралъ ваннъ, понимать такія тонкости. Къ тому-же онъ ршительно не могъ взять въ толкъ, почему это для мужской ванны требуются дв женщины. И кончилось тмъ, что у компаньоновъ пропало всякое взаимное довріе, и они даже не заводили разговоровъ между собой. Между тмъ, подошло время снаряжать суда на Лофотены, такъ что хлопотъ было много.

— Я начинаю все больше и больше не уважать его,— говорилъ Гартвигсенъ про своего компаньона.— Пусть онъ себ тамъ возится въ контор, а мое дло надзирать за всмъ, чего ни коснись.

Разъ теперь ванна исчезла, а Маккъ даже не заикнулся объ этомъ, Гартвигсенъ набрался такой важности, что сталъ приписывать себ всю честь исчезновенія этого цинковаго чудовища съ лица земли, исполнился невроятныхъ представленій о своемъ могуществ и вліяніи. Не будь теперь Свенъ Дозорный ему необходимъ на судахъ, которыя шли на Лофотены, Гартвигсенъ, чего добраго, сейчасъ-же отправилъ-бы его покупать пароходъ, чтобы можно было вывозить треску прямо въ Испанію. О, самомнніе Гартвигсена проявлялось и боле курьезными выходками! Такъ онъ выдумалъ хать въ церковь въ водолазномъ костюм.

— Что вы на это скажете? — спросилъ онъ меня. Я просто онмлъ и не могъ ничего отвтить, а онъ продолжалъ:— Ужъ наврно въ церкви еще ни разу не бывало человка въ такой рдкостной амуниціи, и, какъ по вашему, пожалуй, на меня будутъ смотрть больше, чмъ на самого пастора? Но, само собой, я захвачу Свена Дозорнаго накачивать воздухъ.

Я подумалъ, что съ человка, щеголявшаго подъ внцомъ въ мховыхъ ботфортахъ, только чтобы поразить купцовъ съ дальнихъ шкеръ, станется похать въ церковь въ костюм водолаза. Такой ужъ онъ былъ взбалмошный! Но такъ какъ Гартвигсенъ требовалъ моего мннія, то я отрицательно покачалъ головой и отсовтовалъ ему.

— Да, да, вы всегда такой тихоня и сурьезный, чего ни коснись,— сказалъ онъ. — Но то-то важно было бы явиться въ церковь въ такомъ парад! А то къ чему же мн эта амуниція? Лежитъ себ. Кром того, и Эдварда ничего не находитъ сказать противъ этого.

Да, милйшая баронесса Эдварда сама была достаточно безразсудна, она такъ страдала отъ разныхъ своихъ вспышекъ, настроенія у нея такъ мнялись, то она впадала въ меланхолію, то ударялась въ набожность,— отчего-жъ ей не поддаться и бсу издвательства? Правда, она была также способна къ доброт и къ нжности, но это лишь когда ей вздумается. Такая ужъ измнчивая была эта баронесса.

Впрочемъ, скоро у Гартвигсена явились другія заботы поважне катанья въ церковь въ водолазномъ костюм. Однажды утромъ Маккъ спустился изъ своей комнаты въ контору съ широкимъ краснымъ шерстянымъ шарфомъ вокругъ пояса. Кое-кто увидалъ это, и всть о томъ обжала всю усадьбу. Видимое дло, Маккъ опять серьезно занемогъ животомъ.

Всмъ намъ какъ-то жутко стало, и старымъ и молодымъ, но самъ Маккъ не жаловался, не выставлялъ на видъ своихъ страданій, онъ только сталъ меньше кушать, а, когда баронесса освдомилась о его здоровь, равнодушно отвтилъ:— Просто маленькое ухудшеніе моей всегдашней желудочной болзни.

Прошло нсколько дней, вся жизнь въ Сирилунд какъ-то притихла, но Маккъ лишь не снималъ своей красной повязки, а то выходилъ и стоялъ за конторкой по прежнему. Никакой бды пока не предвидлось, и все-таки у всхъ щемило сердце, а Гартвигсенъ отложилъ попеченіе насчетъ своей поздки въ церковь.

Начался отъздъ рыбаковъ на Лофотены, и Сирилундскія суда готовились къ отплытію. Страсть сколько хлопотъ было въ эти дни: команда ожидала выдачи рыболовныхъ снастей и провизіи, шкиперамъ Свену Дозорному и Вилласу Приставному предстояло закончить снаряженіе судовъ. И вдругъ, однажды,контора опустла, Маккъ не явился, онъ слегъ въ постель.

Какая сумятица поднялась во всей усадьб и далеко вокругъ! Гартвигсемъ былъ на своемъ мст, конечно, Гартвигсенъ былъ везд, гд надо, но контора опустла! Вс книги и счета, письма и депеши, заказы, цны на притраву и на соль — все это было для Гартвигсена тарабарщиной, и гд-же было ему разобраться въ ней! Въ какихъ мстахъ въ этомъ году ожидалось появленіе трески? Куда плыть судамъ? На конторк Макка всегда лежала куча депешъ съ нужными свдніями, и, согласно имъ, Маккъ ежегодно распредлялъ свои суда по мстамъ, но въ этомъ году Макка не было. Гартвигсенъ прибгъ ко мн: не могу-ли я помочь ему разобрать одну депешу насчетъ притравы? Въ ней были какія-то числа и цны, но какъ понять ее — настоящая загадка!

Тутъ, однако, за Гартвигсеномъ пришелъ посланный отъ Макка позвать его къ одру больного. Да, Маккъ былъ не такой человкъ, чтобы только валяться въ постели, не думая о длахъ, напротивъ. — Позовите ко мн моего компаньона,— сказалъ онъ,— и пусть онъ захватитъ съ собой вс письма и депеши съ моей конторки. — Онъ всегда и во всякое время оставался бариномъ и хозяиномъ. Гартвигсенъ отправился къ Макку и узналъ, какъ вести вс счеты да разсчеты, чтобы остаться въ барышахъ. Гартвигсенъ вернулся въ контору преважный и сталъ разглагольствовать обо всемъ, что ему предстоитъ сдлать да разсчитать. Но, наврное, многое было сдлано имъ наугадъ, Гартвигсенъ смыслилъ въ длахъ такъ мало, онъ былъ только богачомъ.

— Вотъ тутъ говорится насчетъ пустыхъ мшковъ изъ-подъ муки, и дано имъ названіе ‘тара’, а они попросту изъ холста, по каковски же это написано? — спросилъ онъ меня. И впрямь ему туго приходилось, извольте-ка то и дло бгать наверхъ къ Макку спрашивать обо всемъ! — Хорошо, кабы мой компаньонъ скоре всталъ на ноги! — говорилъ онъ.

Да, онъ, по правд, очутился какъ ракъ на мели. Оба приказчика, конечно, давно служили у Макка и знали вдоль и поперекъ все, что касалось торговли за прилавкомъ, но больше съ нихъ ужъ нечего было спрашивать. Къ тому же Гартвигсену волей-неволей приходилось принимать участіе въ самой торговл въ лавк: народъ уже привыкъ имть дло съ самимъ Гартвигсеномъ и больше ни съ кмъ, смекая, что къ нему обращаться выгодне, получивъ отказъ у приказчиковъ, вс и шли къ Гартвигсену, зная, что его не придется просить напрасно. И, правду сказать, онъ такъ трогательно и красиво разршалъ всякія такія затрудненія однимъ своимъ словечкомъ. Придетъ какой-нибудь бдный рыбакъ со своей нуждой, и Гартвигсенъ скажетъ Стену Приказчику:— Да, да, у человка семья, запиши на Б. Гартвича въ его большую книгу! — вотъ чмъ всегда кончалосъ. А когда пришелъ Аронъ изъ Гопана, этотъ первоначальный хозяинъ драгоцнныхъ серебряныхъ горъ, Гартвигсенъ собственноручно похерилъ въ книгахъ весь его старый долгъ и отпустилъ ему полное снаряженіе для Лофотенъ даромъ. Этотъ же самый Аронъ слылъ теперь между своими сосдями за весьма состоятельнаго человка.

Маккъ все продолжалъ лежать въ постели, худлъ, блднлъ, и слаблъ. Позвали доктора, появились лекарства, одно давалось утромъ, другое вечеромъ. Но Маккъ отъ нихъ не поправлялся. Наконецъ, контора и вс дла почти~что стали. Переполохъ и почти полное разстройство во всемъ Сирилунд!

Я зашелъ къ Роз передать поклонъ отъ ея родителей. Гартвигсенъ былъ дома. У насъ и не вышло никакого особеннаго разговора, кром того, что я заодно передалъ Роз привтъ отъ ея комнатки въ родномъ дом, отъ нотъ, которыя она тамъ оставила, и еще поклоны отъ двушекъ съ пасторскаго двора. Она все выслушала и растрогалась, что, врно, объяснялось ея положеніемъ.

— У супруги моей въ голов всякіе страхи,— сказалъ Гартвигсенъ.— Хорошо, кабы вы немножко потолковали съ нею.

— Эдварда, врно, здорова? — спросила тогда Роза, чтобы свести разговоръ на другое.

Гартвигсенъ всталъ, немножко обиженный, и заявилъ:— Что-же, я вдь только такъ, безъ всякаго злого умысла сказалъ.— Затмъ взялъ шапку и вышелъ.

Роза пошла за нимъ, и они еще поговорили немножко въ сняхъ, а когда Роза вернулась обратно, глаза у нея были красные. Она сейчасъ же заговорила:

— Это просто отъ того, что… я никакъ не могу заставить его одваться, какъ слдуетъ, въ холодную погоду.

Молчаніе.

— Итакъ, могу передать вамъ привтъ отъ вашей комнатки въ родномъ дом,— сказалъ я.

— Да, да, спасибо, вы ужъ говорили.

— Я заходилъ туда каждый день… по нскольку разъ въ день и смотрлъ изъ вашего окна, оттуда виденъ весь дворъ. А разъ я даже всталъ ночью и пошелъ туда.

Она быстро взглянула на меня и перебила:

— Нтъ, не начинайте же сызнова! Будьте умницей.

— Я и не буду начинать сызнова. Я хотлъ только взглянуть на то, на что падалъ вашъ взоръ, если вамъ случалось проснуться ночью и выглянуть въ окно: звздное небо, сверное сіяніе и сосдній дворъ.

— Это дворъ Моа.

— Да, Моа. Я разъ былъ тамъ.

— И хорошо сдлали. Какъ поживаетъ дочка? Ее зовутъ Антора, она такая хорошенькая.

— Да, хорошенькая. У нея ваши глаза. Я нарисовалъ ее и сказалъ, что хочу получить за свою картинку поцлуй. Она кивнула на это. Потомъ я побывалъ въ Торпельвикен.

— А, такъ вы поцловали Антору? — сказала Роза.

— Да, въ глаза.

Губы у Розы слегка дрогнули, и она спросила:

— Въ глаза? Нтъ, я просто не знаю, какъ мн быть съ вами! Вы все еще влюблены въ меня?

— Да,— отвтилъ я.

— А потомъ вы побывали въ Торпельвикен. Но тамъ вдь никого нтъ. Одна Эдварда…

— Да, у нея ребенокъ отъ англичанина, сэра Гью Тревельяна. Славная, красивая она мать. Она меня накормила, напоила. И такая доврчивая,— дала мн подержать ребенка, пока приготовляла для меня угощеніе. Ей самой стыдно было заставлять меня няньчиться,— какъ она говорила, но это она напрасно, ребенокъ чудесный, крупный такой, красивый.

— А потомъ куда вы пошли?

— Когда я уходилъ, Эдварда сказала мн:— Спасибо вамъ за то, что зашли ко мн въ гости!

— Скажите пожалуйста!

— Да, подумайте! Она меня накормила, напоила, и она же меня благодаритъ! И еще дала мн подержать своего ребенка!

— А потомъ вы, врно, пошли къ ленеману? Но тамъ тоже никого.

— Да,— сказалъ я,— тамъ тоже никого, да и нигд. Я ходилъ и туда, и сюда и нигд не нашелъ никого. Тогда я вернулся на пасторскій дворъ. И на другой день вошелъ въ вашу комнату и посмотрлъ изъ окна на вс четыре стороны, гд я наканун ходилъ, искалъ и никого не нашелъ.

— Но, милый мой, вы еще не везд побывали,— сказала съ улыбкой Роза.

— Я былъ и еще во многихъ мстахъ.

— И все-таки никого не нашли?

— Въ сущности, нашелъ одну. Я вдь не искалъ себ невсты, я просто обходилъ окрестности, чтобы найти въ кого влюбиться. И въ одномъ дом я засидлся долго и чувствовалъ себя хорошо,— у Эдварды въ Торпельвикен.

Роза вся вспыхнула и возмущенно произнесла:

— Да вы совсмъ съ ума сошли!

— Она оказалась не изъ камня,— замтилъ я.

— Положимъ. Не изъ камня? Впрочемъ, у всякаго свой вкусъ.

Да, Мункенъ Вендтъ былъ правъ: я позналъ теперь истину его словъ. Въ первый же день, какъ мы съ нимъ встртились въ лсу, онъ сказалъ: ‘Ты по комъ-то вздыхаешь напрасно? Вотъ теб совтъ: останови свой взоръ на ‘недостойной’. Увидишь! Та, первая твоя любовь, сама къ теб придетъ, ей не снести будетъ твоей ‘погибели’, она захочетъ спасти тебя, отвлечь отъ края бездны. Порядочная женщина полна слпой вражды къ непорядочной и готова зайти очень далеко, даже пожертвовать собою, чтобы только спасти тебя изъ рукъ недостойной’.— Вотъ что говорилъ Мункенъ Вендтъ, онъ самъ испыталъ это на себ, и гордая фру Изелинъ изъ Оса была примромъ. О, Мункенъ Вендтъ былъ человкъ знающій.

Но что же изъ того? Я былъ изъ другого тста, чмъ Мункенъ Вендтъ, и тутъ опять далъ маху. Роза занялась чмъ-то, но я видлъ, что она раздосадована и безъ нужды по нскольку разъ обтираетъ пыль съ клавесина. Идетъ на ладъ! — сказалъ я про себя.

И я думалъ подлить масла въ огонь, продолжая расхваливать Эдварду изъ Торпельвикена:— Да, она-то не камееная, еще поблагодарила меня за посщеніе.— Но Роза уже смотрла равнодушно, перестала обтирать пыль и сла.

— Да, вотъ представьте, мн такъ было хорошо у Эдварды изъ Торпельвикена! — прибавилъ я.

— Ну, хорошо, и слава Богу! — отвтила Роза.— Сами теперь видите, стоитъ вамъ побывать гд-нибудь… увидть другихъ…

— Да, вы были правы. И посл того, я каждый разъ, заходя къ вамъ въ комнату, смотрлъ въ ту сторону, гд живетъ она. Да, вотъ еще что: когда я уходилъ, она сказала мн: заходите опять!

При этихъ словахъ я впился въ Розу, какъ нищій, какъ осужденный. А она просіяла всмъ лицомъ, врно, обрадованная перспективой избавиться отъ моей докучной любви, и сказала:

— Вотъ видите! Да, я отлично понимаю, что вы могли влюбиться въ нее. Она такая добрая, милая. Отецъ мой говорилъ также, что она очень хорошо отвчала на конфирмаціи. Значитъ, она и способная, вдобавокъ.

— Да,— только и могъ проговорить я.

— Теперь вамъ надо почаще навщать ее, непремнно. Вы вдь можете каждый разъ останавливаться у моихъ родителей, они всегда будутъ вамъ рады.

Тутъ мн осталось спасти то, что еще можно было спасти, и я сказалъ:

— Ну вотъ, теперь я, по крайней мр, поболталъ съ вами и отвлекъ васъ хоть на минуту отъ вашихъ собственныхъ горестей.

По дорог домой я встртилъ Гартвигсена, возвращавшагося отъ Макка. Видъ у него былъ крайне задумчивый.

— Компаньону моему все хуже, а не лучше,— сказалъ онъ.— Завтра суда наши отплываютъ, а мн же не разорваться, надо и въ контор быть, и везд. Хуже всего то, что он просто житья не даютъ Макку въ собственномъ дом, взяли теперь новую горничную…

Я уже зналъ про новую горничную, взятую на мсто Петрины, которой пора было замужъ. Это баронесса добыла съ помощью Іенса Папаши такую двушку съ крайнихъ шкеръ. Звали ее Маргаритой, она была и молода, и миловидна, но при всемъ томъ удивительно степенна и богобоязненна.

— Эту Маргариту посадили у Макка на ночь давать ему капли,— разсказывалъ Гартвигсенъ.— Они и стали разговаривать между собою, и Маргарита нашла, что Макку слишкомъ мягко стелютъ, ему-бы на вникахъ лежать.

— На вникахъ! — изумился я.

— Да, видали вы такихъ сумасшедшихъ? — сказалъ Гартвигсенъ.— Въ лавк меня и ждала записка отъ Макка, чтобы я зашелъ къ нему. Потому, скажу я вамъ, онъ не можетъ обойтись безъ меня. Ну, я зашелъ къ нему, а онъ и на человка больше не похожъ и говоритъ мн:— Мн теперь нуженъ твой добрый совтъ, Гартвичъ! — Вы можете быть спокойны, не всякому-то скажетъ такія слова Маккъ Сирилундскій, но безъ меня ему окончательно не обойтись. Я и говорю ему, что, какъ поистин онъ, а не кто другой, поднялъ меня однажды изъ праха, такъ и я, ежели ему нуженъ мой совтъ, всегда готовъ. Маккъ и разсказалъ мн про вники.— Не бывать этому! — сразу сказалъ я.— Блены он обълись что-ли, эти бабы! — а Маккъ говоритъ опять:— Спасибо! Я хотлъ услыхать слово разумнаго человка.— И еще заговорилъ о томъ, что надобно ему найти средство выздоровть, стать опять на ноги.— Не то,— говоритъ,— ежели я буду все лежать тутъ, мн только и останется думать безъ конца, не смыкая глазъ по ночамъ, да начать спасать душу.

Тутъ Гартвигсенъ пріостановился. Ему такая перемна въ Макк показалась столь неестественною, что онъ даже глаза вытаращилъ отъ изумленія.

— Вотъ такъ диво! — сказалъ я.

Гартвигсенъ-же подумалъ-подумалъ и сказалъ:

— Неужто-же нтъ на земл средства противъ живота? На кой чортъ тогда намъ доктора?

И вдругъ, собравъ всю свою крестьянски острую сообразительность, прибавилъ:— Всмъ намъ, я думаю, вдомекъ, что, коли такой работящій человкъ, какъ Маккъ, останется лежать въ постели, то ему крышка. Его надо поставить на ноги.

— Да, вотъ въ томъ-то вся и штука!

— Да, да,— сказалъ Гартвигсенъ и двинулся дальше.— Но я скажу: чмъ дать ему спасать душу, лежа на вникахъ, я лучше возьму да выкопаю ему его ванну!

XXV.

И позднимъ вечеромъ ванна вновь узрла свтъ Божій. Диво, да и только! Никто ничего не зналъ объ этомъ, ни баронесса, ни Роза, мы отправились въ лсъ при яркомъ свт мсяца и свернаго сіянія и быстро обдлали все дло. Люди были взяты т-же, что для погребенія: Свенъ Дозорный, кузнецъ и бондарь, и земля была по прежнему рыхлая, такъ что дло обошлось безъ кирокъ.

— Никогда-бы этой ванн и не бывать въ земл, кабы не Эдварда,— сказалъ Гартвигсенъ. — Не слдъ никогда слушать бабъ и имъ подобныхъ.

И вс трое мужей, работавшихъ лопатами, оказались того-же мннія: подальше отъ бабъ и имъ подобныхъ, бабье такъ бабье и.есть. И эти-же самые трое мужей работали, не покладая рукъ, хотя отличію знали, что длали, знали, что опять эта ужасная постель станетъ грозой и для нихъ троихъ, и для многихъ другихъ, но иного исхода, видно, не было. До новаго обыска во всякомъ случа цлый годъ. И, кром того, лежаніе Макка на одр болзни грозило такими бдами, такъ всхъ удручало, что чуть-ли не все другое казалось лучше. Да и, повидимому, Свену Дозорному похороны Макковой ванны особаго супружескаго благополучія не принесли и не сулили впредь, какъ бы тамъ ни было, онъ теперь такъ усердно откапывалъ ее, что потъ лилъ съ него градомъ. Что-же до остальныхъ двоихъ, то вотъ какъ они разсуждали. Началъ кузнецъ:

— Сколько знаю васъ, Гартвичъ,— вы не оставите насъ за труды.

— Небось, не оставлю! — подтвердилъ Гартвигсенъ.— Смотрите только, поосторожне съ периной! Наволочка-то вдь краснаго шелку.

— Да вотъ, бондарь такой неряха! — отозвался кузнецъ.

— Я неряха? — сердито вступился бондарь. — Да я бы голыми руками рылъ, только-бы не попортить перину!

Они были настоящія дти и работали за ласку и награду.

Наконецъ, ванна была совсмъ освобождена отъ земляного покрова, и оставалось только вытащить ее на веревкахъ изъ могилы. Когда и это было сдлано, люди перевели духъ и стали осматривать и ощупывать ванну — не попортилась-ли она, да не очень-ли помялась. Гартвигсенъ же собственноручно снялъ мшки, встряхнулъ перину и подушки, а потомъ собственнымъ носовымъ платкомъ обмахнулъ шелкъ.

— Ни морщинки, ни пятнышка, какъ говорится по старин! — сказалъ онъ, довольный. Посл того, люди снова зарыли могилу.

Дло, шло уже къ ночи, когда мы двинулись домой, неся ванну. Несли мы вс. Гартвигсенъ сильно побаивался баронессы и вслухъ высказывалъ пожеланія, чтобы ванна была уже на мст. Потомъ меня выслали впередъ узнать, все-ли въ порядк: если я не вернусь въ скоромъ времени обратно,— значитъ, можно двигаться съ ванной къ дому. Такъ мы уговорились.

Въ большой горниц огня не было, во всемъ главномъ зданіи свтились только окна Макка да баронессы. Я обошелъ вокругъ дома: и у ключницы, и въ людской было темно. Тогда я взошелъ на крыльцо и поднялся къ себ на верхъ. Какъ всегда, я немножко трусилъ, но разъ я все обслдовалъ, совсть у меня была чиста.

Черезъ нсколько минутъ я услыхалъ глухой топотъ ногъ въ другомъ конц дома. Идутъ съ ванной, подумалъ я. Вскор послышался скрипъ отворяемой двери. Я вышелъ въ корридоръ и сталъ прислушиваться, баронесса вышла изъ своей комнаты и спросила:— Это что значитъ? — А что?— отозвался Гартвигсенъ снизу. По голосу его было слышно, что онъ не больно-то увренъ въ себ.— Я спрашиваю, что это значитъ? — раздался опять голосъ баронессы, на этотъ разъ далеко не бархатный. На это Гартвигсенъ отвтилъ:— Живе, живе, молодцы!.. Что это значитъ? Да вы не видите разв, что онъ лежитъ и пропадаетъ понапрасну? Этакъ онъ помретъ у насъ на рукахъ! — Баронесса была слишкомъ горда, чтобы препираться съ кмъ-бы то ни было въ корридор, и вернулась въ свою комнату.

Такимъ образомъ, все обошлось благополучно.

На утро судовъ въ залив уже не было, они ушли ночью. Добрйшій Свенъ Дозорный, сдлавъ свое дло на суш, опять сталъ только шкиперомъ на своемъ большомъ судн и вновь покинулъ края Сирилунда и своей жены. Все опять вошло въ свою колею.

И вотъ, какъ чудомъ какимъ, Фердинандъ Маккъ, душа и сила мстечка, сталъ въ ближайшіе-же дни медленно, но явно поправляться. Для всхъ насъ это прямо явилось добрымъ чудомъ, пришлось и баронесс признать это. Но все-таки она не сложила своихъ тонкихъ, властныхъ рукъ, да, такой настойчивости я сроду не встрчалъ. Съ первой же новой ванны отца, баронесса не пожелала доврять растиранья никому, кром новой богобоязненной горничной Маргариты, пришлось той взять на себя этотъ трудъ! И что-же, Маккъ въ ванн оказался самымъ обходительнымъ человкомъ, готовымъ благодарить за малйшую услугу, такъ что Маргарит поистин ничего не сталось, она вышла отъ него все такая же невозмутимая, тихая, и въ тотъ вечеръ и въ слдующіе.

Насталъ чередъ Гартвигсена торжествовать.

Когда у Макка прибавилось аппетита, и онъ могъ уже вставать съ постели, Гартвигсенъ присвоилъ себ всю честь за это. Забавно было слушать его добродушныя похвальбы: — Красный шарфъ не помогъ,— говорилъ онъ,— и докторъ, и капли не помогли. Тогда я сразу смекнулъ, чего ему не достаетъ. Да, все дло окончательно въ смекалк!

Прошло всего три недли, и Маккъ снова занялъ свой постъ въ контор. Въ тотъ день обдъ былъ поданъ по праздничному, съ хорошимъ виномъ, такъ приказала баронесса. Я уже сидлъ въ столовой, когда вошелъ Маккъ и взглянулъ на убранство.— Гд-же дочь моя, баронесса? — спросилъ онъ ключницу. — Пошла переодться,— былъ отвтъ. Маккъ походилъ по комнат и поговорилъ со мной, поглядывая на стнные часы. Со мной онъ обошелся весьма милостиво и высказалъ надежду, что мн жилось хорошо все то время, что мы съ нимъ не видались.

Тутъ вошла баронесса въ красномъ бархатномъ плать. Об двочки были съ нею, тоже разряженныя.

— Ты здсь, ддушка! — закричали двочки и окружили его.

Маккъ сказалъ дтямъ нсколько ласковыхъ словъ, а затмъ обратился къ дочери:

— Я спрашивалъ о теб, Эдварда, чтобы поблагодарить тебя за вниманіе.

Боле не было сказано ни слова, но я видлъ какую высокую цну имла эта благодарность для дочери.

— Какъ ты себя теперь чувствуешь? — спросила она.

— Благодарю, опять здоровъ.

— Немножко еще слабъ, наврно?

— Нтъ, ничего себ,— отвтилъ Маккъ, покачавъ головой.

Затмъ мы вс сли за столъ. И все время за обдомъ я думалъ: сроду не видывалъ я боле вжливыхъ и странныхъ отношеній между отцомъ и дочерью, надъ Сирилундомъ тяготетъ какая-то тайна!

Маккъ нашелъ также случай поблагодарить свою дочь за новую горничную:— Съ виду это такая тихая, старательная двушка. — Вотъ что сказалъ Маккъ, и при этомъ ни одна черточка не дрогнула на его лиц, онъ сидлъ такой невозмутимый, какъ будто никто изъ насъ и не зналъ, по какой причин Петрину пришлось отставить и взять на ея мсто Маргариту.

Съ этихъ поръ Крючкодлъ опять былъ обезпеченъ занятіемъ и кускомъ хлба, а черезъ нсколько недль обзавелся и женой съ ребенкомъ. Крючкодлъ ничего не имлъ противъ этого, такъ какъ Петрина была такая здоровая, дльная и къ тому-же веселая. Вс находили даже, что она была слишкомъ хороша для такого жалкаго скомороха, который достался ей въ мужья. У него руки не доходили ни до какого дла, напримръ, онъ расхаживалъ со стоптанными каблуками, такъ такъ все не могъ собраться подковать ихъ. Туловище, наоборотъ… О, какая разница была между этими двумя пріятелями! Туловище каждый вечеръ, снимая свои сапоги, тщательно осматривалъ ихъ и смазывалъ теплымъ дегтемъ. И чуть только гд отыщетъ на подошв свободное мстечко, сейчасъ вгонитъ туда еще послдній да самый послдній гвоздь. Зато и сапоги-же были! Тяжеленные и носились года по четыре. На сапожонки-же Крючкодла онъ глядть не могъ безъ негодованія.

Теперь пріятели уже не такъ много бесдовали, какъ прежде, и Туловище становился все боле и боле одинокимъ. Да, у Крючкодла завелись теперь свои особые интересы, жена, ребенокъ, онъ женился, сталъ отцомъ семейства. Туловищу одному приходилось чтить память Брамапутры. А o чемъ-же еще было имъ вести бесду? Кром того, скоморохъ былъ такой непутевый, долгое время все хвастался тмъ, что Маккъ одолжилъ ему для свадьбы пару лошадей и санки. Чмъ было тутъ хвастаться взрослому человку? А вотъ прибавилъ-ли Маккъ ему жалованья? Да былъ-ли у новобрачныхъ приличный уголъ?

О, этотъ вопросъ у самого Кргочгсодла не выходилъ-изъ головы. Онъ все еще не былъ полнымъ хозяиномъ коморки,— призрваемый Фредрикъ Менза не помиралъ. Крючкодлъ и дошелъ до того, что говорилъ Туловищу:

— Будь у меня твоя силища, я-бы пристукнулъ этотъ трупъ! — Вотъ что говорила эта лядащая личность. За малымъ только дло и стало, а будь у него сила?! — Туловище отвчалъ на это:— Ты говоришь, какъ скотина.— Да намъ-же перевернуться негд и дышать нечмъ! — вопилъ Крючкодлъ.— Такъ-то такъ, — говорилъ на это Туловище мрачно и разсудительно:— и хуже-то всего ребенку.— А Крючкодлъ продолжалъ бсноваться:— Отчего-бы Іенсу Папаш не поселиться опять съ этой падалью? За чмъ дло стало? Онъ жилъ тутъ до меня, а потомъ, небось, ему отвели чердакъ!

Туловище былъ правъ: хуже всего приходилось ребенку. Это былъ славный, крупный мальчикъ съ карими глазами, и никогда-то ему не попадало въ ротъ ни глотка чистаго воздуха, разв только когда его закутывали и выносили изъ каморки. Но по цлымъ ночамъ онъ лежалъ, задыхаясь и плача въ смрадномъ сосдств Фредрика Мензы. Но все въ жизни устроено разумно: у ребенка-же нтъ никакой особенной чувствительности, все переноситъ. И Фредрикъ Менза только лежалъ себ да бормоталъ ‘ту-ту-ту’ и ‘бо-бо’, словно для развлеченія ребенка, притомъ, кроткій старикъ вдь не жаловался, что въ коморк появился малышъ-крикунъ, такъ было-ли за что жаловаться на него?

Недли шли, день замтно прибывалъ. Благодатный свтъ помаленьку возвращался къ намъ. Признаться, эти зимнія недли были для меня весьма тягостны, и безъ помощи Божіей я врядъ-ли-бы перенесъ ихъ такъ благополучно. Господу хвала за то! И разъ я самъ былъ виновенъ въ своемъ злополучіи, то не на кого мн и пенять.

Роза по-прежнему изрдка заходила въ лавку за покупками для дома, и всегда брала съ собой Марту, отчасти ради компаніи, отчасти, чтобы дать ей нести что-нибудь, самой Роз ужъ тяжеленько становилось двигаться.

Разъ она сказала мн:— Вы такъ никогда и не зайдете къ намъ?

— Какъ-же, благодарю васъ,— отвтилъ я коротко.

— Врно, вы очень заняты? Часто ходите въ Торпельвикенъ?

— Нтъ,— сказалъ я.

— Однако, слдовало-бы.

Вотъ послдняя наша недолгая бесда съ Розой до того, какъ совершилось великое событіе. И Роза, и я стояли у прилавка, и она протянула мн на прощаніе свою теплую, милую руку. Она была въ песцовой накидк. Какъ странно теперь представить себ все это: эта женщина имла надо мной такую власть, что, когда она вышла изъ лавки, я постарался стать какъ разъ на то самое мсто, гд только что стояла она. И мн сдлалось какъ-то тепло и сладко, меня охватило такое славное чувство. Хоть я никогда и не впивалъ ея дыханія, я такъ ясно представлялъ себ его сладость, мн говорили объ этомъ ея руки, ея разгоряченное лицо, пожалуй, все ея существо. Но, врно, все это происходило отъ того, что обожанію моему не было границъ. Сколько разъ я думалъ въ т времена: будь Господу угодно дать мн Розу, изъ меня, пожалуй, вышло-бы кое-что побольше того, что я теперь представляю собою. Впослдствіи я сталъ разсуждать спокойне и примирился со своей долей.

Въ Сирилунд все опять шло своимъ обычнымъ ровнымъ ходомъ. Маккъ вдалъ контору и внутренній распорядокъ, а Гартвигсенъ вншній. Но баронесса опять соскучилась, набожность уже не умиротворяла ея больше.

— Я больше не хожу въ церковь, онъ тамъ стоитъ да болтаетъ, какъ ребенокъ о длахъ взрослыхъ! — отозвалась она о нашемъ приходскомъ пастор.

Потомъ она выразилась и еще ясне. Было это въ воскресенье на масляниц, когда она расшалилась съ дтьми и пошла съ ними хлестать насъ всхъ масляничной розгой еще въ постели:

— Надоли мн вс эти посты, да псалмы, да каяніе! Валяйте, двочки!

Да, баронесс Эдвард все надодало рано или поздно. И вотъ она опять нсколько дней была весела, распвала, шалила.— Что это съ тобой? — спрашивала она степенную и богобоязненную Маргариту.— Ты какъ будто вздыхаешь, съ чего это? — и Маргарита понемножку тоже переставала быть прежней тихоней. Видно, баронесса заразила ее, то и дло выводя ее изъ ея серьезности. Да, врно, и не такъ-то легко было оставаться глухой къ лукавымъ рчамъ Макка, когда онъ бралъ свою ванну, и Маргарита, пожалуй, не всегда оказывалась на-сторож. Во всякомъ случа, когда Маккъ разъ вечеромъ попросилъ ее позвать къ нему для ванны еще жену Свена Дозорнаго, Маргарита исполнила и это — все съ тмъ-же невиннымъ лицомъ, какъ и все остальное. Охъ, врно, трудненько было уберечься молоденькой Маргарит! Сама баронесса больше не вмшивалась въ сумасбродства своего отца, все и пошло опять по старому, какъ было до этой ея полосы набожности.

Но у Элленъ во всемъ свт былъ лишь одинъ возлюбленный — Маккъ. Просто удивительно было смотрть на нее. Она и не терпла никого рядомъ съ собой, а тутъ замшалась эта Маргарита!.. Чего ей понадобилось у Макка? Разъ вечеромъ я и услыхалъ на двор подъ своимъ окномъ споръ этихъ двухъ женщинъ. Он ссорились съ самой ванны Макка. Об, и Элленъ и Маргарита, горячились и не стснялись говорить и браниться во всеуслышаніе. Я было постучалъ въ окошко, но имъ дла не было до студента.

Голос у Элленъ былъ съ сладострастной хрипотой. Она говорила:— Да, хороша ты, нечего сказать!

— А теб-бы молчать! — отвчала Маргарита.— Обойдусь и безъ тебя.

— Какъ-бы не такъ! Не самъ-ли онъ послалъ тебя за мной?

— Ну, такъ что-же? А ты не умешь вести себя по-людски и держаться смирно.

— А ты зачмъ корчишь изъ себя набожную?

— Да я-то набожна, а ты какова? — огрызалась Маргарита.— Не умешь вести себя по-людски.

— О, ты-то, по глазамъ видно, на все готова. Тьфу!

Маргарита съ озлобленіемъ закричала:

— Ты еще плюешься! Постой, я ему скажу.

— Сдлай милость. Очень мн нужно. А ты вотъ скажи мн: чего ради ты растираешь ему всякія мста? Я вдь видла.

— Я длаю, что мн велятъ.

Элленъ передразнила:— Велятъ! Хоть бы ужъ не прикидывалась. Я-то знаю, что онъ уже не разъ бралъ тебя къ себ.

— Онъ теб разсказывалъ?

— Да, разсказывалъ.

— А вотъ я спрошу его.

ХXVI.

Разъ утромъ Гартвигсенъ впопыхахъ вошелъ въ лавку, прошелъ за прилавокъ и въ контору. Пробылъ онъ тамъ всего нсколько минутъ, а когда вышелъ, и у кого-то, какъ бывало всегда, оказалось до него дло, онъ только рукой махнулъ:

— Сегодня мн недосугъ, у меня дома больная супруга.

Я сразу почувствовалъ острую боль въ сердц и ахнулъ.

— Ну, ну,— сказалъ Гартвигсенъ, улыбаясь,— ей уже лучше, но…

— Значитъ, еще ночью случилось?

— Гартвигсенъ отвтилъ: — Да, отпираться не приходится. Родился мальчикъ.

Гартвигсенъ не спалъ ночь, но сіялъ гордостью и счастьемъ. Онъ распорядился, чтобы Стенъ Приказчикъ не отказалъ двумъ бднымъ женщинамъ въ ихъ просьб, и вышелъ такъ же поспшно, какъ вошелъ. Онъ, врно, только затмъ и приходилъ, чтобы сообщить Макку новость. Тому самому Макку! Да, его можно было подозрвать въ чемъ угодно и даже ненавидть, но онъ былъ здсь настоящимъ господиномъ.

Новость быстро распространилась. Двочки стали проситься къ Роз поглядть на чудо, Маккъ веллъ поднять флаги и на дом, и на пристани. Правда, рожденіе младенца не было въ Сирилунд особенной рдкостью, но Макку не кстати было подымать флаги по каждому такому случаю. Теперь дло другое. И такой крупный знакъ вниманія не пропалъ даромъ для Гартвигсена.

— Пусть говорятъ про моего компаньона, что хотятъ, но онъ весьма обученъ по части обхожденія и всего прочаго! — сказалъ Гартвигсенъ.

Баронесса тоже доказала, что у нея есть сердце и для другихъ, а не только для себя,— каждый день навщала Розу и усердно ухаживала за своей старой подругой. Наконецъ, она взяла съ собою туда и двочекъ.

Роза встала и начала выходить. Я слышалъ отъ другихъ, что молодая мать была здорова и счастлива, въ восторг отъ ребенка и, вообще, стала спокойне душой. Да, этотъ крохотный мальчуганъ сталъ для нея источникомъ истинной благодати. Я не хотлъ воспользоваться случаемъ пойти къ ней съ поздравленіемъ, но все выжидалъ какъ-нибудь встртиться съ ней случайно.

И вотъ мы встртились при особыхъ важныхъ обстоятельствахъ.

Наступило весеннее равноденствіе, и начались бури на суш и на мор, темныя ночи. Въ одну такую ночь я услыхалъ вой парохода надъ Сирилундомъ и подумалъ:— Спаси и помилуй, Господи, всхъ. кто теперь на мор!

Утромъ погода прояснилась. Я набросилъ на себя верхнее платье и пошелъ къ пристани. По дорог я нагналъ Розу, еще издали узнавъ ее по ея песцовой накидк. Но я едва усплъ поклониться ей и только что собирался поздороваться, какъ она крикнула мн:

— Вы не видали Бенони?

— Нтъ.

Что-то, видимо, привело ее въ отчаяніе, губы у нея дрожали, и она сказала:

— Лопарь Гильбертъ опять заходилъ. Онъ говоритъ, что… И я не смю оставаться дома… Ребенокъ пока со старухой. Я все бгаю и ищу Бенони.

— Успокойтесь! Что такое сказалъ лопарь Гильбертъ?

— Сказалъ, что онъ пріхалъ. Пріхалъ ночью на пароход. Николай пріхалъ, значитъ, онъ не умеръ. Ночевалъ у кузнеца. Нельзя ли вамъ поскоре посмотрть — нтъ ли Бенони на пристани?

Я мигомъ бросился со всхъ ногъ. Но на пристани Гартвигсена нигд не оказалось. Какой-то человкъ присоединился ко мн, чтобы помочь искать. Я его не зналъ, но онъ разговаривалъ съ бондаремъ, какъ человкъ знакомый. Меня же онъ спросилъ сначала, кого я ищу. Одтъ онъ былъ вполн прилично, и уже по тому, какъ онъ подошелъ и поклонился, видно было, что онъ человкъ образованный. Я отвтилъ, что ищу Гартвигсена, жен его очень нужно его видть, вонъ она тамъ на дорог. Человкъ сразу встрепенулся и присоединился ко мн.

— Я помогу вамъ искать, я его знаю,— сказалъ онъ про Гартвигсена.

И мы оба побжали назадъ по дорог.

Но Роза, завидвъ насъ еще издали, вся вздрогнула и всплеснула руками. Я, однако, ничего не понялъ, ни о чемъ не догадался, ничего не сообразилъ. Вдругъ она повернулась и стала уходить отъ насъ, а я подумалъ: видно, она догадалась, что я не нашелъ Гартвигсена, и страшно перепугалась. Но ршительно незачмъ было приходить въ отчаяніе. Гартвигсенъ могъ быть на мельниц, черезъ четверть часа мы бы привели его. Роза между тмъ продолжала уходить отъ насъ, и просто жаль было смотрть на нее: чисто какъ зврекъ бжала она въ своей песцовой накидк, вся согнувшись и шатаясь. Когда же мы стали догонять ее, то услыхали ея рыданія,— словно зврекъ лаялъ. Она быстро свернула съ дороги въ сугробы, добралась до камня, съ котораго втромъ смело весь снгъ, и опустилась на него. Мы подошли къ ней, она была на себя не похожа: все лицо ея передергивалось, кожа стала какой-то срой, она почти задыхалась.

— Не бойся-же, Роза,— сказалъ вдругъ незнакомый человкъ.— Мы ищемъ Бенони. Онъ, наврно, на мельниц.

Меня вдругъ оснило: да это самъ Николай Аренденъ, эта злополучная личность, которой Господь Богъ далъ высадиться въ эту ночь цлой и невредимой! И я, по своей безтолковости, привелъ его прямо къ Роз!

Меня какъ пришибло, я не зналъ, что и длать. Человкъ тоже ничего не предпринималъ, только снялъ съ себя шапку, чтобы прохладиться. Онъ былъ совсмъ лысый.

— Увряю же тебя, что Бенони на мельниц. Долго ли отыскать его тамъ,— продолжалъ онъ.

Роза уставилась на него глазами и сказала дрожащимъ голосомъ:— Что теб надо здсь?

— Уфъ, какъ жарко было бжать! — отозвался человкъ и опять надлъ шапку.— Что мн мало здсь? Есть кое-какія дла. Да и, кром того, у меня здсь старушка-мать.

Я подошелъ къ Роз, взялъ ее подъ руку и попросилъ пойти со мной:— Нельзя вамъ сидть тутъ на мерзломъ камн.

Она не шевельнулась, но тупо отвтила:

— Все равно.

— Да, я вотъ ночью пріхалъ на почтовомъ пароход,— продолжалъ человкъ.— Собачья погода, буря. Кузнецъ пріютилъ меня. Мы съ нимъ и сидли до утра, перекидываясь въ дурачки.

Я не хотлъ слушать дальше и, такъ какъ Роза не шла со мной, я ршилъ оставить ее и пойти отыскать Гартвигсена.

— Не уходите! — сказала она.

Человкъ тоже взглянулъ на меня и, словно въ угоду ей, повторилъ: — Да, не уходите. Гартвигсенъ отъ насъ не уйдетъ, живо отыщемъ его.

Мн въ ту минуту пришли въ голову дв мысли. Первой мыслью было: Роза называла меня ребенкомъ, и почему бы ребенку не присутствовать при разговор взрослыхъ? Такъ ей опять хотлось унизить меня!

— Нтъ, къ чему же мн оставаться тутъ?— сказалъ я.

— Къ тому что… нтъ, останьтесь здсь,— отвтила она.

Тогда я остановился на второй своей мысли: она чувствуетъ себя спокойне при мн. Ей не удалось уклониться отъ этой встрчи, вотъ ей и хочется покончить все разомъ. Я остался.

— Это Николай,— сказала она мн.

— Николай Аренценъ, — прибавилъ человкъ.— Бывшій адвокатъ. Въ свое время я разыгрывалъ здсь роль полупровиднія. Я былъ Николай Аренценъ — законъ. Теперь я — благая всть.

Рчь эта была обращена ко мн, и я въ отвтъ спросилъ:

— Съ какой-же благой встью явились вы?

— Да, вотъ что я теб скажу, Роза,— отвтилъ онъ, совсмъ уже не обращая вниманія на меня: — по моему, намъ съ тобою одна дорога — въ воду.

— Пожалуй, это и будетъ самое лучшее,— отозвалась она.

Молчаніе.

Я смотрлъ на него: человкъ лтъ тридцати, довольно обыкновенной наружности, круглолицый, съ короткой шеей, но съ красивымъ ртомъ.

— Нтъ, почему же это будетъ самое лучшее?— вдругъ спросилъ онъ.— У тебя есть мужъ и ребенокъ, передъ тобой долгая жизнь. Нтъ, Роза!

Она на это отвтила:— Ты все тотъ же, какъ вижу.

Я подумалъ: Боже ты мой, съ какой стати она сидитъ тутъ и ведетъ эти разговоры? Встать бы да уйти!

Тутъ онъ сказалъ отрывисто и ршительно:

— Послушай, Роза! Что я говорилъ теб? Не говорилъ-ли я, что почтарь Бенони — вотъ мужъ какъ разъ по теб, а не я. Это всякій теленокъ понялъ бы.

— И ты ничего не говоришь на то, что я вышла замужъ?

— Нтъ. Это дло конченное.

— Конченное? — спросила она, впервые проявляя интересъ.— Они сказали, что ты умеръ, потому я и вышла.

— Ну да, это дло конченное. То-есть, чорта съ два! Я затмъ и явился, чтобы покончить. Умеръ? Ну, конечно, я умеръ. За то мн и обязались заплатить. Да вотъ не заплатили, то-есть, не сполна, эти милые господа надули меня. Вотъ я и всплылъ снова, ожилъ.

Она, очевидно, давно привыкла къ его неимоврному цинизму, но тмъ не мене, ее всю передернуло. И онъ это замтилъ.

— Конечно, конечно,— оскалилъ онъ зубы,— ты охвачена ужасомъ и такъ дале. Но я не собираюсь жить дольше получки, какъ только мн заплатятъ сполна, я опять умру. Можешь сказать спасибо надуваламъ за то, что я здсь. Я ихъ дважды предостерегалъ, что же они не избавили тебя отъ такого рандеву? Я два раза подавалъ признаки жизни своей матери, но надувалы не пожелали добить меня.

Роза нсколько успокоилась, сложила руки и сказала:— О, какъ все это ужасно!

— Да, я ужасный человкъ, я все тотъ-же. Но думала-ли ты, что господа эти способны на такія штуки? Впрочемъ, пойми меня, какъ слдуетъ: я не столько подозрваю твоего мужа, сколько его агента.

— Кого? Я не понимаю…

— Макка.

Я не сводилъ глазъ съ Аренцена. Въ немъ было что-то такое симпатичное и ршительное. Только бы его грубая откровенность служила лучшимъ цлямъ. Я хотлъ помочь Роз поскоре ршиться и сказалъ ей:

— Извините, но вы бы спросили его, зачмъ онъ посвящаетъ васъ въ подробности этой сдлки?

— А это я сейчасъ скажу теб,— отвтилъ онъ Роз.— Твой бракъ съ Бенони въ наизаконнйшемъ порядк, и я ничего не добиваюсь по этой части. Твое вполн заслуженное мною презрніе я несу уже много лтъ, и если-бы теб захотлось вспоминать обо мн безъ тошноты, то пришлось-бы, конечно, вернуться далеко вспять, къ днямъ нашей юности. Хорошо. Но теперь дло въ томъ, что мн нужна недополученная сумма, нужна для извстной цли. Я и подумалъ: можетъ быть, Роза поможетъ мн дополучить ее.

— Насчетъ воспоминаній прошлаго ты правъ,— сказала Роза, какъ бы отвчая на собственныя мысли. Пожалуй, она хотла сказать еще больше, но онъ перебилъ ее.

— Конечно. Ты и прежде это говорила не разъ, я знаю. И если у тебя хватаетъ охоты пичкать себя этими воспоминаніями юныхъ лтъ,— на здоровье! Въ сущности же, теб, пожалуй, больше всего хотлось бы, чтобы я предсталъ передъ тобою теперь въ такомъ вид, который располагалъ-бы къ нкоторому сочувствію, состраданію. И чтобы я выжалъ у себя изъ глазъ слезу по поводу того, чего я лишился въ теб… Ну, скажи, разв теб не пріятно было-бы, если-бы я, въ угоду твоей сантиментальности, зашатался бы и упалъ къ носкамъ твоихъ башмаковъ?

Никогда мн не забыть, какъ озадачилъ меня прямолинейный, чистйшей воды цинизмъ этого прощалыги. Но ей онъ помогъ встать на ноги. Она быстро поднялась и съ досадой и горечью наморщила брови.

— Я не хочу больше разговаривать съ тобой!

— Даже, если я намекну на твою раскаленную мдную улыбку? — спросилъ онъ невозмутимо.

— Да,— только и отвтила она, опять сла и принялась совать кончикъ башмака въ снгъ. Никогда не видлъ я ее такою разобиженной.

— Ступай-ка домой къ ребенку! — вдругъ сказалъ Николай Аренценъ серьезно и внушительно.— Мы съ тобою покончили.

— Да,— сказала она,— Богъ свидтель, что такъ.

— Да вотъ только я не получилъ всей суммы сполна.

— Получишь, не бойся, я поговорю съ Бенони.

— Спасибо.

— Наврно, тутъ просто недоразумніе. Я уврена, что Бенони не при чемъ.

— Врно. Ну, такъ чего же ты все сидишь тутъ въ снгу? Мое дло кончено.

Молчаніе.

— Право, сама не знаю хорошенько,— наконецъ, отозвалась Роза.— Можетъ быть, я все жду отъ тебя хоть на грошъ стыда.

— Напрасный трудъ, Роза.

— Такъ ты не получилъ за меня коей суммы сполна?

— Гм… Опять сначала? — сказалъ онъ и пріосанился.— Мы съ тобою покончили, но теперь насталъ разлуки часъ,— не такъ-ли?

Роза покачала головой и сказала:

— По моему, это такое безобразіе съ твоей стороны…

— И такъ дале. Нтъ, другъ мой, не въ томъ собственно дло. Попросту не удовлетворено твое мягкое сердце,— вотъ оно что. Какъ же теб выжать теперь у себя слезу воспоминанія обо мн, когда ты вернешься домой.

— Нтъ, нтъ, плакать мн не о чемъ.

— Вотъ этого-то теб какъ разъ и не достаетъ!

О, не было сомннія въ томъ, что онъ наносилъ ей чувствительный ударъ каждымъ своимъ новымъ выпадомъ. Наконецъ, она поднялась, вышла на дорогу и двинулась по направленію къ дому. Мы пошли слдомъ за нею.

— Постарайтесь отыскать Бенони,— сказала она мн.

У поворота она невольно замедлила шагъ. Аренценъ снялъ шапку и сказалъ:

— Такъ спасибо теб,— ты поговоришь съ мужемъ?

— Прощай! — сказалъ Аренценъ и надльшапку.— Чего-же ты ждешь еще?

— Да замолчи-же! — горячо вырвалось у нея.— Просто неслыханно! Чего я жду еще?.. Я хотла только попросить васъ,— обратилась она ко мн,— вы, наврно, найдете Бенони на мельниц…

Я кивнулъ головой, Аренценъ-же опять вмшался:

— Да, ужъ знаемъ, знаемъ, я даже видлъ, какъ онъ шелъ туда. А ты вотъ все ждешь послдняго слова! Каково, молъ, оно выйдетъ? Такъ вотъ что: ты теперь совладлица лавки,— не велишь-ли отпуститъ мн въ долгъ бутылку-другую изъ погребка?

Роза круто повернулась и пошла домой.

Мы-же съ Аренценомъ двинулись дальше. Оба молчали. Я думалъ о томъ, какъ излишне жестокъ былъ этотъ человкъ и къ себ, и къ Роз. А вдругъ онъ длалъ это съ цлью облегчить ей разрывъ? Если такъ, нельзя считать его ничего не стоющею личностью, никакъ нельзя.

Мы прошли мимо Сирилунда и дошли до поворота къ дому кузнеца. Тутъ Аренценъ сказалъ:

— Такъ вы пойдете искать Бенони? А я вотъ гд живу — у кузнеца,— на случай, если я кому понадоблюсь.

Я пошелъ на мельницу, отыскалъ Гартвигсена и передалъ ему все. Гартвигсенъ съ минуту не могъ выговорить ни слова, а затмъ сказалъ:

— Опять онъ тутъ выкинулъ штуку, милйшій Маккъ! Онъ вдь взялся все это оборудовать. Не пойдете-ли вы со мною къ кузнецу?

Я было сталъ отказываться, но Гартвигсенъ сказалъ:— Признаться, мн больно не по нутру и прямо тошно разговаривать съ нимъ.— Тогда я уступилъ, и мы пошли къ дому кузнеца. Аренценъ, очевидно, замтилъ насъ еще изъ окна и теперь встртилъ на порог. Мужчины бгло поздоровались, а я сказалъ Аренцену:— Вотъ и Гартвигсенъ! — и отошелъ въ сторону. Они поговорили нсколько минутъ, сообщили другъ другу сумму и, казалось, оба одинаково изумились. — Вотъ сколько я получилъ и ни гроша больше! — сказалъ Аренценъ, возвысивъ голосъ. Гартвигсенъ на прощанье подалъ ему руку.

— Теперь я возьмусь за Макка! — сказалъ Гартвигсенъ, обращаясь ко мн.

Мы отправились въ лавку, и Гартвигсенъ прошелъ въ контору, а я остался ждать его за дверями. Пробылъ онъ у Макка съ четверть часа, затмъ мы вмст пошли по дорог къ его дому. Вотъ что сказалъ мн Гартвигсенъ:

— Просто бда съ этимъ Маккомъ. Онъ утвердилъ насъ съ супругой, что Николай умеръ.

— А теперь онъ что говоритъ?

— Говоритъ: ‘однимъ словомъ, для Розы и для тебя, и для всхъ насъ онъ умеръ’. Вотъ что онъ говоритъ. Нтъ, такого плута, какъ онъ, поискать да поискать!

— А что онъ сказалъ насчетъ денегъ?

— Вы думаете, онъ и тутъ не нашелся? Мн совстно признаться, какую суммищу содралъ съ меня Маккъ. А Николаю онъ общалъ куда меньше.— Это что-же значитъ? — говорю я Макку, а онъ: ‘Это значитъ, что я былъ только коммисіонеромъ’. Вотъ что онъ мн отвтилъ, да еще прибавилъ: ‘Я взялся устроить Роз разводъ за такую-то сумму, но теб, Гартвичъ, дла нтъ до того, во сколько это обошлось мн самому и какъ я сторговался съ Николаемъ’. Вотъ онъ на что упиралъ. Видали вы такого мошенника? Вотъ и спасибо мн за то, что я выкопалъ ему ванну и, по доброт своей, помогъ ему опять завести свои шуры-муры.

— И вдобавокъ онъ не заплатилъ Аренцену сполна, сколько общалъ?

— Нтъ. Всего половину. Надулъ бднягу на остальную сумму. Зачмъ вы такъ сдлали? говорю я Макку, а онъ: ‘И не думалъ я его надувать, я никогда не общалъ ему, что выплачу все сразу, пусть себ подождетъ, мн нужны деньги для нашего дла’. Нтъ, что съ нимъ толковать, у него на все отвтъ готовъ.

Гартвигсенъ пріостановился у поворота къ своему дому.

— Идите-же скоре къ своей супруг,— сказалъ я.— Она заждалась совсмъ.

— Да, бдняжка Роза! — сказалъ Гартвигсенъ и поглядлъ по направленію къ дому.— Такъ она весь день бгала, искала меня? А ребенокъ одинъ оставался! Но просто диво, какимъ онъ сталъ молодцомъ, Николай! И не узнать. Такъ, чмъ ему бдняг ждать своихъ денегъ, лучше ужъ я еще разъ заплачу ему. Я такъ и общалъ ему. И сегодня-же это сдлаю.

XXVIL

Я не могъ найти себ покоя ни дома, ни вн дома, шлялся съ мста на мсто цлый день и видлъ, что Гартвигсенъ еще разъ побывалъ въ дом кузнеца. Пошелъ расплатиться съ Аренденомъ, подумалъ я. На другой день посл обда я опять направился къ пристани, думая: не узнаю-ли еще чего нибудь, когда буду проходить мимо дома Розы. Но такъ ничего и не узналъ. Роза стояла у окна съ ребенкомъ на рукахъ, видъ у нея былъ веселый и счастливый, и она высоко подняла малютку, показывая его мн. Я помахалъ ей палкой и подумалъ: слава Богу, съ ней ничего не случилось худого! И пошелъ на пристань.

На набережной стоялъ Гартвигсенъ, разговаривая съ кузнецомъ. Тутъ-же возились съ чмъ-то бондарь и еще двое пристанныхъ рабочихъ. Такимъ образомъ, всего набралось человкъ пять, кром меня. Гартвигсенъ все разспрашивалъ кузнеца о его гост, Никола Аренцен, который очень его занималъ и произвелъ на него наилучшее впечатлніе.

— А я вотъ какъ разъ стою да разговариваю съ кузнецомъ о его постояльц,— сказалъ мн Гартвигсенъ, когда я подошелъ.— Я заходилъ къ нему вчера съ кое-какими деньгами, онъ меня поблагодарилъ и, по всему видно, остался доволенъ. Да, да, не мое было дло платить ему теперь, а Макково, ну, да пусть. Я не стою за деньгами, не торгуюсь въ такихъ длахъ. Онъ сейчасъ дома, у тебя?

— Нтъ, ушелъ къ матери,— отвтилъ кузнецъ.

Гартвигсенъ продолжалъ насчетъ Аренцена:

— Когда я уходилъ отъ него вчера, онъ не позабылъ поздравить меня съ новорожденнымъ и все такое. Отличный человкъ!

— Да, насчетъ этого нечего сказать! — подтвердилъ кузнецъ.

Добрякъ Гартвигсенъ былъ, очевидно, такъ доволенъ и удивленъ тмъ, что Аренценъ не предъявляетъ никакихъ правъ на Розу, что совсмъ размякъ.

— Сразу видно, что онъ человкъ обученый по всмъ статьямъ,— добавилъ онъ.

А кузнецъ и на это опять отозвался, кивая головой:— Да, насчетъ этого ужъ нечего сказать! Тогда Гартвигсенъ объявилъ:

— Я бы радъ былъ взять его учителемъ къ себ въ домъ.

И кузнецъ и я ничего не нашлись сказать на это, а Гартвигсенъ переводилъ глаза съ меня на него и обратно.

— За жалованьемъ дло не стало-бы и за пищей и моимъ кровомъ тоже.

— Да, онъ бы не прогадалъ,— замтилъ кузнецъ.— Вы съ нимъ толковали насчетъ этого?

— Нтъ еще.

— Пожалуй, и не надо,— сказалъ я.

— Вы такъ полагаете? Не знаю… Но я могъ бы напасть на кое-кого и похуже, какъ теперь смекаю. Видимое дло, онъ человкъ весьма обученый по всмъ статьямъ и наукамъ, какія только есть.

— Поговорите объ этомъ съ вашей супругой,— сказалъ я.

— Я ужъ говорилъ съ нею утромъ,— отвтилъ Гартвигсенъ.— Но супруга моя и слышать не хочетъ. Говоритъ, что не пуститъ его къ себ въ домъ, да и конецъ. Это она ужъ просто черезъ край хватаетъ. Но все это дамское сословіе и прочія имъ подобныя — большія причудницы… Ей никого не нужно, кром меня.

Вдругъ на дорог показался самъ Николай Аренценъ. Вс мы поклонились ему издали, и онъ отвтилъ. Нельзя было замтить въ немъ ничего особеннаго.

— Хотите поучиться самоубійству, ребята? — спросилъ онъ.

Мы не сразу отвтили, но кузнецъ, который зналъ его лучше, чмъ другіе, видимо, принялъ его слова за шутку и сказалъ:

— Самоубійству? Отчего нтъ? Не худо поучиться и этому.

Тогда Аренценъ разбжался и спрыгнулъ съ набережной въ воду.

— Да что же это?! — ахнули мы, глядя то другъ на друга, то на воду.

Заливъ всю зиму не замерзалъ по настоящему, но у береговъ затянулся тонкой корочкой льда, Аренценъ пробилъ ее тяжестью своего тла и въ одинъ мигъ скрылся подъ водой. У кого-то изъ насъ мелькнуло въ ум — не вздумалось-ли ему выкупаться? Но это было и не по сезону, и не по погод. Кузнецъ опомнился первый, смекнувъ, что случилась бда, и кинулся по сходнямъ къ лодк. Мы же, остальные, все еще не разобрали хорошенько, въ чемъ дло. Наконецъ, и Гартвигсенъ крикнулъ бондарю, чтобы онъ скоре садился съ нимъ въ другую лодку.

Об лодки усердно искали утопленника дреками и часъ и два — все напрасно. У самой набережной было мелко, но, можетъ быть, тутъ шло сильное подводное теченіе, и Аренцена сразу отнесло подальше, гд глубина доходила до двадцати саженъ. Когда стемнло, пришлось прекратить поиски.

— Я таки догадывался! — сказалъ кузнецъ, когда мы шли съ пристани.— Онъ въ послдніе дни такъ много и чудно разговаривалъ. Я спрашивалъ его, за что онъ теперь возьмется. ‘Ни за что я больше не возьмусь,’ говоритъ, (ея давно все покончилъ’.— Но теперь у васъ много денегъ,— говорю я. ‘Это матушкины деньги’, говоритъ. И вотъ еще сегодня поутру сказалъ мн: ‘Приходи на пристань черезъ часокъ.’ — Хорошо,— говорю,— приду. Тогда онъ надлъ шапку и пошелъ къ матери.

Вс мы замолчали. Гартвигсенъ простился съ нами у поворота къ своему дому, а мы съ кузнецомъ пошли дальше.

Я все думалъ о Никола Аренцен и спросилъ:

— Что онъ говорилъ еще, когда вы сидли и бесдовали? Что онъ говорилъ вчера, посл того, какъ повидался съ Розой?

— Ничего такого не говорилъ. Онъ и не думалъ о Роз. Они оба жили у меня, когда еще были женаты. Нтъ, онъ только сказалъ, что встртился съ Розой и маленько пощекоталъ ее лошадиной скребницей. Онъ всегда былъ такой шутникъ и мастеръ подбирать слова. ‘И теперь я такъ доволенъ’,— сказалъ онъ,— ‘словно мошенникъ посл ловкой штуки!’ Больше онъ ничего и не сказалъ. И какъ-никакъ, усплъ-таки обезпечить мать прежде, чмъ уйти на тотъ свтъ.

Прошло нсколько недль, и жизнь опять потекла спокойне. Я твердо поршилъ про себя, что весною уйду къ Мункену Вендту и отправлюсь съ нимъ бродить. Я бы, пожалуй, ушелъ теперь же, да баронесса съ помощью двочекъ уговорила меня остаться. Такъ шли дни за днями.

Ни разу не пришелъ за мною посолъ отъ Розы. А вдь она посвятила меня во многія обстоятельства своей жизни, и я былъ не только простымъ свидтелемъ послднихъ событій. Но, видно, у нея не было больше потребности изливаться передо мною.

Роза совсмъ оправилась, видъ у нея былъ такой свжій и довольный. Со смертью Николая Аренцена у нея не осталось никакихъ горестей на душ. Она вся отдалась ребенку и мужу. Все, видно, обошлось къ лучшему.

И Гартвигсенъ, повидимому, вкушалъ невдомое ему до того блаженство бытія. Онъ больше не жаловался, что у Розы всякіе страхи въ голов, а, напротивъ, распространялся насчетъ ея заботливости о немъ и посмивался надъ ея вчными напоминаніями ему одваться получше да потепле. А ужъ ребенокъ, этотъ удивительный, сіяющій мальчугашка въ коротенькой рубашонк, не шелъ у него изъ головы.

Разъ Гартвигсенъ сказалъ мн:

— Вы не пугайтесь, ежели до васъ въ скорости дойдетъ какая новость.

— Какая же такая новость? — спросилъ я.

— Да не плохая, но… Да мн взбрела на умъ такая шальная мысль затять одну штучку или событіе, какъ это называется, Больше я пока ничего не скажу.— И хотя я не выказалъ особаго любопытства и не разспрашивалъ, онъ все-таки продолжалъ:— Это я сдлаю врод маленькаго развлеченія своей супруг и себ. Кром того, пора окрестить нашего ребенка.

Пирушка! подумалъ я.

— Мало проку ломать себ голову,— не догадаетесь! — съ добродушнымъ смхомъ сказалъ Гартвигеенъ, оскаливъ свои крупные желтоватые зубы.— Бьюсь объ закладъ, что не догадаетесь!

Ночью я опять всталъ съ постели и совершилъ свою постоянную мало полезную прогулку къ пристани. Въ комнат Розы горлъ ночникъ, врно, ради малютки. Все было тихо. — Спокойной ночи!— сказалъ я.— Дай Богъ, чтобы она послала за мною завтра.

Но и завтра она не послала за мной. Увидавъ, что Гартвигсенъ прошелъ въ лавку, я тоже зашелъ туда. Можетъ быть, онъ что-нибудь передастъ мн отъ нея, думалъ я. Гартвигсенъ-же возобновилъ вчерашній разговоръ и обронилъ еще нсколько загадочныхъ намековъ насчетъ того, что онъ затвалъ на дняхъ. Я и спросилъ его:

— Дома у васъ, врно, все благополучно?

— Спасибо! — отвтилъ онъ.— Но вы все еще не видали ребенка, отчего-же не зайдете? И супруга моя толкуетъ объ этомъ.

Тогда я пошелъ къ Роз.— Я иду только взглянуть на ребенка,— говорилъ я себ самому. Визитъ и вышелъ недолгимъ, увы, весьма недолгимъ, и я обрлъ, наконецъ, полную увренность.

Роза была здорова и весела, ни слда меланхоліи. Она сказала, что ума не приложитъ, гд я пропадалъ все это время. Или я ребенка боялся? — Пойдемте-ка, я заодно покажу вамъ малютку,

Я пошелъ за нею наверхъ. Тамъ была и старуха работница и Марта. Он хотли выйти, но Роза сказала:— Нтъ, нтъ, сидите, намъ только взглянуть на принца.

Принцъ спалъ. И чмъ онъ былъ не принцъ? Крупный, красивый, въ бломъ чепчик… Онъ лежалъ и шевелилъ во сн пальчиками. Роза не сводила съ него глазъ, слегка склонивъ голову на бокъ. Я сказалъ нсколько подходящихъ къ случаю словъ и на минутку взялъ ручонку ребенка въ свою.

Затмъ мы опять спустились внизъ.

— Да, вы теперь, врно, счастливы? — сказалъ я.

— Да, теперь я счастлива.

Словно тнь пробжала у меня въ душ, не изъ зависти, а съ досады на такое безоблачное счастье. Правда, я желалъ ей всякаго счастья, по мн хотлось-бы также видть въ ней нкоторое сочувствіе къ другимъ. Или нтъ,— пожалуй, все-таки, это счастье ея такъ уязвило меня!

— Врно, успли побывать въ Торпельвикен съ тхъ поръ, какъ мы съ вами не видались? — спросила она и улыбнулась.

— Нтъ,— отрзалъ я.

Увидавъ, что я обидлся, она сразу стала серьезной и хотла какъ-нибудь загладить дло.

— А я хотла было спросить, какъ поживаютъ мои старики. Ну, да, врно, ничего себ. А теперь отцу скоро придется крестить принца.

— Какъ-же вы его назовете? — заставилъ я себя спросить.

— Еще не ршено,— отвтила она. — Мужъ мой хочетъ назвать его Фердинандомъ въ честь Макка, но я еще не знаю.

Я замтилъ, что она сказала: ‘мужъ мой’, прежде она всегда называла его Бенони. Да, прежде она больше считала своимъ мужемъ Аренцена. А во мн что при этомъ заговорило: зависть или злоба? Мн захотлось напомнить ей о катастроф, и я сказалъ:

— Теперь ужъ вамъ, по правд, нечего больше бояться лопаря Гильберта.

— Нтъ,— сказала она, покачавъ головой.— Я объ немъ и не думаю больше.

— Незачмъ вамъ сокрушаться и насчетъ несчастья… катастрофы,— прибавилъ я.

— Катастрофы?.. Ахъ, да. Нтъ, и думать не хочу. Все это какъ будто уже давнымъ-давно случилось, много лтъ тому назадъ.

— Есть, однако, чмъ вспомнить его,— сказалъ я.

— Не знаю,— отвтила она,— все это ушло отъ меня такъ далеко. Да, съ этимъ покончено. Вы вдь сами слышали весь нашъ разговоръ. И я могу только радоваться, что всему этому конецъ. Правда, конецъ вышелъ очень печальный, но… Теперь мн остается только заботиться о себ и о своихъ, какъ должно.

И только! — подумалъ я. Ну, а я-то, куда мн дваться? Я какъ будто весь сжался въ комокъ, а вс мысли мои только и вились около этого человка, который сидлъ тутъ предо мною. Почему я не всталъ и не ушелъ? Какое-то отчаяніе держало меня въ полномъ оцпенніи. Я, какъ сквозь сонъ, слышалъ, что сказалъ что-то, а Роза переспросила:— Что? — увы, во мн уже не оставалось и тни дкой и бодрящей гордости, душевное убожество было моимъ удломъ, а я превратилъ его въ свое занятіе, въ доходную статью, я уподобился Іенсу Папаш, выпрашивавшему кости.

— Я долго стоялъ тамъ, на дорог, ночью, и видлъ у васъ въ окн огонекъ,— сказалъ я.

Неужто и это не поможетъ? Хоть скажи мн спасибо, улыбнись сквозь слезы!

У Розы легла морщинка на переносиц.

— Врно, вы зажгли огонь для ребенка, онъ безпокоится по ночамъ? — продолжалъ я.

— О, нтъ,— съ живостью отозвалась она на это. — Его только надо покормить, и онъ опять крпко спитъ.

Теперь я могъ-бы встать. Такъ сдлалъ-бы Мункенъ Вендтъ, такъ сдлалъ-бы Николай Аренценъ.

— Да, да, да! — сказалъ я и вздохнулъ, оглядывая потолокъ и стны, чтобы казаться равнодушнымъ.

— Право не знаю, что предпринять весною, отправиться, что-ли, съ Мункеномъ Вендтомъ…

— Такъ вы не останетесь въ Сирилунд? — спросила она.

— Не знаю. Лучше всего, пожалуй, было-бы лежать на двадцатисаженной глубин.

— Ну, полно-же вамъ такъ отчаиваться! — сказала Роза ласково-участливо.— Бдняжка вы! Трудно вамъ теперь.— Вдругъ я увидлъ, что она прислушивается къ шагамъ наверху.— Кажется, принцъ проснулся,— сказала она и встала.

Тутъ, наконецъ, и я всталъ и протянулъ ей руку.

— Если встртите моего мужа, скажите ему, чтобы онъ не забылъ, о чемъ я просила его,— сказала мн Роза въ сняхъ.

А мн было такъ горько, я самъ себя не помнилъ и отвтилъ:

— Если только не забуду. Постараюсь.

— Ну-ну,— сказала Роза кротко и пошла на верхъ.

Идя домой, я далъ себ слово никогда больше не переступать порога Розы, кром, какъ передъ самою разлукой, на прощанье. Я встртилъ Гартвигсена и передалъ ему просьбу Розы.

— Само собой, я не позабылъ, зачмъ пошелъ,— сказалъ Гартвигсенъ.— Супруга моя вотъ уже сколько разъ просила меня разсчитаться съ Маккомъ по моему счету въ лавк и прочее, чтобы мы знали, что у насъ есть. Это она врно разсудила. Теперь у насъ ребенокъ, приходится думать не о себ только. Ну, вотъ я и разсчитался за все до послдней ниточки. Суммы вышли такія, что всякій другой на стулъ-бы свалился безъ языка. Да, смю сказать!

Итакъ, Гартвигсенъ, повидимому, собирался взяться за умъ. Вроятно, Роза помогла ему ршиться на это и будетъ впредь направлять его, руководясь своимъ свтлымъ и добрымъ разумомъ. Я потомъ узналъ отъ Стена Приказчика, что у Гартвигсена былъ ужасающій личный счетъ по лавк и складамъ, но теперь онъ разсчитался окончательно. Можно было только хвалить готовность Гартвигсена приходить на помощь въ нужд всмъ и каждому, но вдь нельзя-же было ему вчно продолжать свое: запишите на В. Гартвича!

Онъ былъ ребенокъ. Вотъ онъ стоялъ теперь предо мной, посл своего крупнаго разсчета, и у него одно было на ум: дать понять мн, чужому, постороннему человку — какая онъ сила.

— Однимъ словомъ,— повторилъ онъ,— всякій другой свалился-бы съ ногъ, а я, небось, устою. Длать нечего.— И онъ принялся намекать на то, что затвалъ на дняхъ. — Такое устрою, что уму помраченіе. И дешево тутъ не отдлаешься! — добавилъ Гартвигсенъ, кивнулъ мн и, посмиваясь, пошелъ своей дорогой.

XXVIII.

Подошла Пасха, съ Лофотенъ пришло на побывку домой нсколько лодокъ. Рыбаки привезли свжей рыбы, уловъ былъ въ этомъ году обильный, и вс съ надеждой смотрли на будущее.

Сегодня 16 апрля, ровно годъ, какъ я пришелъ сюда. Весь день просидлъ я въ своей комнат, много думалъ и вспоминалъ свое прошлое. Когда показалось полуденное солнце, мн захотлось начать новую картину, написать видъ, который открывался изъ моего окна: на переднемъ план поля, потомъ часть мельницы и за нею кряжъ, все въ снгу и залитое солнцемъ. Вотъ и будетъ чмъ заняться на Пасх, когда время потянется ужъ черезчуръ медленно. Но только глазамъ достанется.

Двочки уже заране принялись выпрашивать у матери желтый шелковый платокъ, чтобы посмотрть въ пасхальное утро, какъ солнышко будетъ играть отъ радости, что Христосъ воскресъ. Въ Финляндіи солнышко играло. И двочки общали мн придти съ платкомъ, чтобы и я посмотрлъ. Премилыя он были, и никогда мы не ссорились, исключая одного раза лтомъ, когда он испортили цвты, которые я нарвалъ для одного человка. Потомъ я разсудилъ, что, пожалуй, и къ лучшему, что цвты были испорчены и не годились для подарка,— Богъ всть! А съ тхъ поръ мы всегда были друзьями. По осени двочки повадились было покидать меня_,предпочитая ходить съ Іенсомъ Папашей, но скоро опять вернулись ко мн, и зимой я часто катался съ ними на санкахъ и на лыжахъ. Он также частенько забгали въ мою комнату и всегда предварительно стучали въ дверь, если-же рдкій разъ забывали, то сейчасъ-же опять выбгали и продлывали это. Я отъ нихъ не видлъ ничего, кром радости. И я съ своей стороны старался отплатить имъ, чмъ могъ, он постоянно приходили не въ урочные часы слушать мои сказки, и я не отказывалъ имъ, только выпрашивалъ себ отсрочку, если бывалъ занятъ писаніемъ картины.

Какъ только Пасха кончилась, Гартвигсенъ отправился съ одной изъ лодокъ на Лофотены. Слдовало, вроятно, немножко присмотрть за шкиперами, которые скупали тамъ рыбу. Дло-то у Гартвигсена было крупное.

Четыре дня спустя, онъ вернулся обратно, и вернулся такимъ гоголемъ, какъ никогда: онъ нанялъ себ пароходъ, цлый корабль. Онъ самъ стоялъ на мостик, вмсто лоцмана, рядомъ со шкиперомъ и командовалъ рулевому. Дло было днемъ, и мы вс вышли на пристань посмотрть на корабль. Тутъ Гартвигсенъ скомандовалъ:— Спускай! — и якорь громыхнулся на дно.

Такъ вотъ оно, то великое событіе, о которомъ онъ такъ долго пускалъ темные намеки: Сирилундскій богачъ Гартвичъ нанялъ себ пароходъ, чтобы вернуться съ Лофотенъ домой! Онъ все еще стоялъ на мостик и словно не замчалъ никого изъ насъ на пристани, но я-то полагаю,— онъ отлично видлъ всхъ и весь расплывался отъ удовольствія. Потомъ онъ высадился на берегъ вмст со шкиперомъ. Мы поклонились, Гартвигсенъ сіялъ чисто юношеской радостью и гордостью. И затмъ господа прошли.

Потомъ оказалось, однако, что пароходъ нуженъ былъ Гартвигсену не только, чтобы прокатиться домой съ Лофотенъ, онъ предназначенъ былъ отвести его сына для крещенія. Вотъ въ чемъ заключалось самое-то событіе, все остальное было ничто въ сравненіи съ этимъ. Ребенка долженъ былъ крестить отецъ Розы, пасторъ сосдняго прихода, а туда было нсколько часовъ пути. Такъ вотъ Гартвигсенъ, врно, и хотлъ доставить Роз удовольствіе такой небывалой поздкой на пароход.

Въ обденное время Гартвигсенъ явился въ Сирилундъ, ему надо было поговорить и съ Маккомъ, и съ баронессой, такъ что онъ прошелъ въ большую горницу. Явился-же онъ просить Макка съ дочерью въ крестные. Ахъ, этотъ Маккъ! Его можно было ненавидть до смерти, но онъ для всхъ оставался здсь самою важною и знатною персоною. Маккъ сразу поблагодарилъ и отвтилъ, что сочтетъ за честь, то же самое сказала баронесса.

— Какъ-же его назовутъ? — спросила она.

Тутъ Гартвигсенъ немножко замялся и отвтилъ:

— Еще не ршено. Но супруга моя, врно, пріищетъ имячко своему принцу. Она зоветъ его принцемъ.

Дло-то было въ томъ, что Гартвигсену хотлось назвать своего сына Фердинандомъ въ честь Макка. Но Петрина, бывшая горничная, вышедшая замужъ за Крючкодла, опередила Гартвигсена: еще на Пасх окрестила своего сына, давъ ему отъ чистаго сердца имя Фердинанда. Люди было дивились, что Маккъ не запретилъ ей этого, но они забывали что за человкъ былъ Маккъ.— Сдлай одолженіе! — сказалъ онъ ей.

Прежде, чмъ уйти, Гартвигсенъ пригласилъ и меня похать съ ними завтра на крестины и потомъ отпировать у его тестя и тещи. Но я поблагодарилъ и отказался по той-же причин, какъ нкогда прежде: за неимніемъ приличной одежды для такого торжества.

— У него нтъ фрака. Онъ скоре умретъ, чмъ появится безъ фрака₅ — со смхомъ сказала баронесса.

— Въ такихъ понятіяхъ меня воспитали въ моей доброй семь,— отвтилъ я.

Маккъ кивнулъ и поддержалъ меня. И для меня этотъ кивокъ и пара словъ Макка значили куда больше, чмъ смхъ баронессы. Вскор, впрочемъ, и она сказала:— Конечно, вы правы.

И вотъ, весь домъ Гартвигсена и сирилундскіе господа собрались въ путь. Баронесса поршила взять съ собой и двочекъ, и т просто сіяли отъ восторга. Марту тоже брали на крестины, и отецъ ея Стенъ Приказчикъ весьма гордился этимъ, Гартвигсенъ-же нагрузилъ на пароходъ всякаго рода запасовъ и вина, и лакомствъ, чтобы не вводить въ расходы по угощенію своихъ тестя и тещу.

Пароходъ задымилъ и отошелъ.

Вернулся онъ черезъ два дня и благополучно доставилъ обратно всхъ своихъ пассажировъ. Все обошлось хорошо. Мальчика окрестили Августомъ, по отцу Розы. Пароходъ остался въ гавани до слдующаго дня, и я усплъ побывать на немъ. Гартвигсенъ осматривалъ на немъ вс уголки и приговаривалъ:— Да, да, кончится, пожалуй, тмъ, что я таки куплю его.— Но какъ-то разъ, уже посл того, какъ пароходъ ушелъ, явился въ лавку смотритель Шёнингъ и спросилъ:

— Это что за пароходикъ прибгалъ тутъ раза два? — На немъ возили крестить сына Гартвигсена,— отвтилъ я.— И какъ этотъ человкъ изъ кожи лзетъ, чтобы растрясти свои гроши! — Кончится, пожалуй, тмъ, что Гартвигсенъ купитъ пароходъ,— сказалъ я, но смотритель покачалъ головой и возразилъ:— Пусть-бы лучше кашей запасся.

Но, кажется, Гартвигсенъ и не думалъ больше разыгрывать изъ себя богача, который соритъ деньгами зря. Правда, онъ шибко хвастался великимъ событіемъ, которое устроилъ, но уже пересталъ оказывать кредитъ всмъ и каждому и въ лавк, и на пристани. Я разъ самъ слышалъ, какъ онъ отвтилъ одной бдной женщин, которая просила отпустить ей кое-что въ долгъ изъ лавки:— Насчетъ кофею и прочаго, а также насчетъ всякихъ матерій, ты поди потолкуй съ моей супругой.— У меня не было никакихъ общихъ длъ съ Гартвигсеномъ и Розой, но все-таки я порадовался за нихъ, услыхавъ это. Гартвигсенъ, конечно, все еще былъ очень богатый человкъ, и Роза, врно, суметъ отвадить его выставляться со своимъ богатствомъ на посмшище. Оно къ тому и шло.

О, да, все теперь складывалось хорошо.

Вотъ только эта злополучная баронесса Эдварда! Отъ нечего длать она опять принялась за Гартвигсена. Право, и смяться, и плакать было впору, глядя на нее. Она ловила его то на пристани, то на мельниц, встрчала на дорог и примазывалась къ нему, но Гартвигсену, очевидно, надоли ея выспреннія рчи, въ которыхъ онъ ни аза не понималъ, и онъ старался поскоре отдлаться отъ нея. Такъ продолжалось нсколько времени, зима уже подходила къ концу, а баронесса все не унималась, но еще пуще распалялась желаніемъ вскружить Гартвигсену голову. Онъ, однако, не поддавался. Должно быть, Роза успла пріобрсти на него прочное вліяніе.

— Выпишите опять Мункена Вендта! — сказала мн однажды баронесса.

— Я самъ скоро отправлюсь къ нему,— отвтилъ я.

— Такъ вы уходите отъ насъ? — только и сказала она и опять пошла ловить Гартвигсена.

Со свойственнымъ ей задоромъ она никакъ допустить не хотла, чтобы Роза могла такъ привязать мужа къ себ, и вотъ всячески поддлывалась къ Гартвигсену, даже стала говорить съ нимъ проще и понятне. Но Гартвигсенъ сохранялъ свою благую стойкость. Баронесса-же отзывалась о Роз:— Какая она стала насдка, обзаведясь мужемъ и ребенкомъ!

Да, порою эта мудреная дама держала себя отнюдь не по барски, не похоже на баронессу.

Какая разница была между нею и ея отцомъ! Этотъ человкъ никогда и ни въ чемъ себ не измнялъ, никогда не ронялъ своего достоинства. Теперь вотъ пришла къ нему старуха Малене, мать Николая Аренцена, по важному длу. Она принесла въ платк всю ту кучу кредитокъ, которыя ей достались отъ сына, и, крпко держа узелокъ обими руками, заявила, что принесла деньги на храненіе Макку. Тотъ и глазомъ не сморгнулъ, но отвтилъ:— Совершенно правильно, давай свои деньги мн, и будешь помаленьку забирать у меня товаромъ — что понадобится.— Онъ занесъ сумму въ книгу и кивнулъ старух.— А то он мн спать не давали! — сказала она.— Теперь можешь себ спать спокойно,— отвтилъ Маккъ. Когда Гартвигсенъ узналъ объ этой афер, онъ всплеснулъ руками и сказалъ: — Нтъ, неужто онъ теперь въ третій разъ угобзится этими деньгами!

Разъ баронесса попросила меня пойти съ нею въ коморку къ Фредрику Менз.— Прямо безобразіе, онъ тамъ валяется,— сказала она,— непремнно надо прибрать его немножко.— Сначала я было не понялъ, почему она зоветъ именно меня, но подумалъ, что, врно, на баронессу опять нашла полоса набожности, и она хочетъ сдлать доброе дло. Я и пошелъ съ нею.

Старикъ лежалъ въ коморк одинъ одинешенекъ, Петрина ушла съ ребенкомъ. Воздухъ былъ спертый и невыносимый, стны и полъ около постели были загажены до нельзя. Баронесса распахнула окно, чтобы было чмъ дышать. Затмъ свернула бумажный картузъ, заглянула въ него и сказала: — я не была-бы дочерью торговца, еслибъ не сумла свернуть картуза.— Старикъ, заслышавъ чужой голосъ, отвчалъ громкимъ: ‘тпру-тпру!’ Онъ, врно, принялъ насъ за лошадей. А баронесса принялась осматривать его и обирать съ него наскомыхъ въ бумажный картузъ..

Я же сталъ думать про себя: какая странная смсь добра и зла въ этой барын! Вотъ она не брезгуетъ такимъ дломъ, отъ котораго воротятъ носъ ея слуги. И я принялся помогать ей обирать со старика наскомыхъ. Баронесса слегка почесала его, а онъ хотлъ помочь и ловилъ пальцами воздухъ.

— Подержите-ка теперь картузъ! — сказала мн баронесса.

Она взяла гребень и принялась вычесывать голову старика. Уфъ, какая э.то была ужасная работа и какой требовала осторожности! Худе всего было то, что старикъ не хотлъ лежать смирно. Бдняжка Фредрикъ Менза былъ совсмъ заброшенъ, некому было почесать его, теперь-же Господь послалъ ему такую отраду. И онъ облизывался и причмокивалъ отъ удовольствія, приговаривая:— Ту-ту! — Баронесса добросовстнйшимъ образомъ чесала его и собирала наскомыхъ въ картузъ, о, невозможно было проявить больше усердія.

— Ну, хватитъ-ли теперь? — спросила она и заглянула въ картузъ.

— Хватитъ-ли? — спросилъ я.

— Я только хотла сказать…

И она вдругъ принялась старательно прочесывать старику волосы рядъ за рядомъ, глубоко забирая гребнемъ и не отряхая его. Я слдилъ и собиралъ, что могъ, съ подушки. Старикъ гоготалъ отъ пущаго удовольствія и, какъ пьяный, махалъ руками. — Ту-ту-ту! — бормоталъ онъ и моталъ головою, и опять гоготалъ. Но вдругъ веселое лицо его все передернулось, и онъ закричалъ:— Чортъ!

— Врно, ему больно,— сказалъ я.

— Ну вотъ еще! — отвтила баронесса и продолжала свое дло.

Тогда Фредрикъ Менза принялся плеваться да такъ, что со стны потекло, и отрапортовалъ цлую уйму проклятій. Жутко было слушать. Я не могъ дольше выдержать и сказалъ: — Однако, ему теперь наврно больно.

Баронесса остановилась, взяла у меня изъ рукъ картузъ, тщательно подвернула уголки и закрыла окно. Когда мы вышли оттуда, она зашла еще къ Іенсу Папаш и къ скотниц и велла имъ хорошенько вычистить коморку Фредрика Мензы. Потомъ попалась ей навстрчу Петрина, которой она сказала:— Ты изволь прибирать Фредрика Мензу, если желаешь оставаться жить тутъ.— Я и то стараюсь,— захныкала Петрина,— да просто силъ никакихъ нтъ содержать его въ чистот. Онъ хватаетъ себя за всякія мста и день-деньской мажется всякой дой. Хоть бы Господь прибралъ его! Вчера мы смнили ему рубаху, а сегодня опять глаза-бы не глядли.— Возьми въ лавк холста,— сказала баронесса, и нашей ему рубахъ, и ты должна мыть и чесать его каждый день и смнять на немъ блье сколько-бы разъ ни приходилось. Помни-же! — сказала она и кивнула.

Баронесса была молодецъ распорядиться, не хуже отца. Къ сожалнію, посл того, что обнаружилось впослдствіи, я имлъ поводъ сильно заподозрить баронессу съ ея бумажнымъ картузомъ, въ который она собирала наскомыхъ. Но я цнилъ ея довріе,— она и не заикалась о томъ, чтобы я молчалъ,— и потому я былъ нмъ.

Нсколько дней спустя, мы съ баронессой стояли на двор и разговаривали, въ это время мимо проходилъ Гартвигсенъ.

— Какъ-то вы тутъ отдлались? — спросилъ онъ.— У насъ въ дом скоро житья не будетъ.

— Ну?

— Чистое народное бдствіе, нашествіе вшей и прочее,— сказалъ Гартвигсенъ. — Видно, мы заполучили ихъ на пароход. Мн теперь и даромъ не надо этого судна.

— А мы ничего такого не заполучили,— отозвалась баронесса.

— Вотъ какъ? — сказалъ онъ. — Да мн-то еще спола-горя, а вотъ супруга моя обмываетъ весь домъ сверху до низу и плачетъ.

Баронесса взяла Гартвигсена за руку и увлекла съ собой по двору. Я просто не зналъ, что и подумать. Вдругъ я услыхалъ слова баронессы:— Хороша-же хозяйка Роза, что даже не можетъ вывести грязи въ дом! — и затмъ они еще порядочно прогуляли вмст, но кончилось дло, какъ и всегда, тмъ, что Гартвигсенъ раскланялся и пошелъ домой.

Бдная заблудшая баронесса Эдварда!

XXIX.

Запахло весною, снгъ началъ таять и на поляхъ и на тресковыхъ площадкахъ, вороны и сороки принялись таскать сухія втки. И мн уже недолго оставалось пробыть въ Сирилунд.

Сегодня баронесса вошла ко мн въ комнату и бросилась на стулъ. Глаза ея дико блуждали, а все лицо было заплакано.

— Что случилось? — спросилъ я.

— Онъ умеръ,— отвтила она. Я такъ и знала. Ничего не случилось.

— Кто умеръ?

— Гланъ. Въ Индіи. Напечатано въ газетахъ. Семья извщаетъ. Въ Индіи — сказано.

Она съ трудомъ выговаривала слова и кусала себ губы. Мн стало жаль ее, и я сказалъ:

— Печальное извстіе! Но не вышло-ли какой ошибки… спутали имена?

— Нтъ,— сказала она и опять закусила губы, такъ что кровь выступила, и мн вспомнились слова Мункена Вендта, что ротъ ея какъ будто расцвлъ.

Посидвъ съ минуту, она встала и ушла изъ моей комнаты. Ей нигд не сидлось, она побывала даже въ контор у отца. Посл же обда она слегла въ постель, а часъ спустя послала за мною.

— Ничего не случилось,— сказала она мн, когда я вошелъ.— Я знала, что онъ умеръ. А теперь вотъ извстіе, что онъ умеръ въ Индіи. Ну, да это все равно.

— Я все думаю, что могла произойти ошибка, смшали имена,— началъ было я утшать ее.

— Нтъ, нтъ! — отвтила она.— А вотъ что… вы меня извините, что я такъ ворвалась къ вамъ сегодня и теперь еще послала за вами… Ошибка? Какая же ошибка?

— Изъ Индіи долгій путь, извстіе долго шло,— отвтилъ я.— Весьма возможно, что просто спутали имена.

— Вы думаете? Можетъ быть,— сказала она.

Но она, видимо, уже оставила всякую надежду. Она пролежала нсколько сутокъ и, когда встала, не скоро еще оправилась. У нея появилась привычка хватать себя обими руками за бока, и она такъ исхудала за это время, что длинные пальцы ея почти сходились вокругъ ея пояса, да, она стала узка въ таліи, какъ песочные часы. Но она была хорошей породы и понемногу оправилась. Когда рыбаки стали возвращаться домой съ Лофотенъ, въ ней уже не было замтно никакой другой перемны, кром того, что она стала еще взбалмошне и своенравне прежняго. Она какъ будто готова была схватиться и съ небомъ, и съ землей изъ-за судьбы Глана. Положительно, она сама себя изводила.

Суда прибыли обратно и пристали у сушильныхъ площадокъ, на залив снова закипла жизнь, стали раздаваться смхъ и псни. Съ послднимъ почтовымъ пароходомъ съ юга прибылъ также неизмнный англичанинъ, сэръ Гью Тревельянъ. Онъ былъ пьянымъ-пьянешенекъ, по обыкновенію, и опять отправился на сушильныя площадки глазть посоловлыми глазами, какъ промываютъ рыбу. Тутъ отыскала его баронесса и уговорила пойти вмст въ Сирилундъ. Просто удивительно, на что только она была способна, со своей твердой волей и властной тонкой рукой! Вдь только-что она была совсмъ сломлена неутшнымъ горемъ по умершемъ Глан, а теперь опять ожила сама собою, безъ всякой посторонней помощи, эластичность и стойкостъ ея натуры были поразительны. Что же до англичанина, то онъ задалъ ей большую и благородную работу, и она сама сказала мн:— Во мн еще остался нетронутымъ небольшой запасъ нжности, теперь есть случай израсходовать его.

И вотъ, съ сэромъ Гью произошла диковинная перемна: онъ совсмъ не похалъ въ этомъ году къ своему сыну въ Торпельвикенъ, только послалъ его матери денегъ, самъ же остался въ Сирилунд. Сэръ Гью былъ съ виду молчаливый и образованный человкъ, а когда рдкій разъ улыбался, то лицо у него становилось удивительно добрымъ. Онъ скоро совсмъ не могъ обойтись безъ баронессы, въ ея обществ онъ сталъ улыбаться все чаще и чаще, предпринималъ съ нею далекія прогулки, и больше и рчи не было о пьянств.

Теперь почтовый пароходъ ожидался обратно съ свера изъ Вадсё, и сэръ Гью собирался отплыть съ нимъ въ Англію. Но по мр того, какъ время шло, стала снаряжаться въ путь и баронесса, и что ни день, то на пристань отправляли по чемодану. Не было сомннія, что баронесса подетъ съ сэромъ Гью на его родину, до такой степени она покорила его сердце. Дтей она оставляла на попеченіе Макковой ключницы.

Приближалось и для меня время ухода. Шелъ конецъ мая, и я только выжидалъ, чтобы лсная дорога немножко просохла. Дни стояли уже теплые, снгъ весь стаялъ, и дорог недолго было просохнуть.

Я подарилъ Гартвигсену свою послднюю картину — зимній видъ изъ моего окна на мельницу и кряжъ, привелъ въ порядокъ свое ружье и уложилъ котомку. Сегодня суббота, посл-завтра въ путь!

Гартвигсенъ сердечно поблагодарилъ меня за подарокъ и сказалъ:— Вотъ вы видли, каковы были мои стны до вашего прихода, придите же посмотрть ихъ теперь, передъ уходомъ.

— Спасибо! — сказалъ я.

Вечеромъ, когда почтовый пароходъ показался вдали за маякомъ, баронесса зашла ко мн и сказала:— Займитесь съ двочками сегодня. Поболтайте съ ними. Я ихъ послала гулять съ Іенсомъ Папашей, но он, пожалуй, скоро вернутся.

На лиц у нея опять появилось ея безпомощное, растерянное выраженіе, и она съ такимъ измученнымъ видомъ заломила руки, что я не сталъ ни о чемъ разспрашивать.

Оба они, и баронесса и англичанинъ, пошли внизъ въ контору поговорить съ Маккомъ. Въ это же время вернулись двочки. Первымъ вышелъ изъ конторы сэръ Гью, прошелъ небольшой конецъ дороги къ пристани и остановился въ ожиданіи. Потомъ вышла баронесса, увидя идущихъ по двору дтей, она вся сгорбилась, чтобы он не узнали ея по высокому росту. Охъ, двочки были такія близорукія!

— Это ты, мама? — крикнула младшая Тонна.

— Нтъ! — отвтила баронесса, измнивъ голосъ,и поспшила дальше.

— А ты-то думала — это мама,— сказала старшая Алина и разсмялась серебристымъ смхомъ, что сестра такъ ошиблась.

Баронессу словно толкнуло. Она наскоро бросила нсколько словъ сэру Гью, тотъ съ улыбкою кивнулъ, и баронесса вдругъ повернула назадъ, бросилась къ дтямъ, крпко прижала ихъ къ себ и сказала:— Пойдемте съ мамой и удемъ… удемъ вмст! Вонъ пароходъ. О, мои славныя двочки!

И баронесса быстро двинулась, ведя за руки дтей. А сэръ Гью привтливо кивалъ имъ, поджидая ихъ. Потомъ вс четверо отправились на пристань.

Когда Маккъ вышелъ изъ конторы и пошелъ тою же дорогой, поплелся къ пристани и я. Я сердечно распрощался съ дтьми и поблагодарилъ ихъ за вс пріятныя минуты, проведенныя вмст въ этомъ году, а он присдали и тоже благодарили меня. Когда-же лодка отчалила отъ пристани, он принялись махать платками и кричать ддушк и мн:— Прощайте! — вотъ что осталось у меня въ памяти отъ этого прощанья.

Потомъ я узналъ, что баронесса хотла ознакомиться съ положеніемъ сэра Гью въ Англіи прежде, чмъ выйти за него замужъ и взять туда дтей, но въ послднюю минуту она не смогла ухать безъ нихъ. И это длаетъ честь ея сердцу.

На другой день было воскресенье и предолгій день,— такъ тихо стало въ дом безъ дтей. Маккъ еще съ утра призвалъ Крючкодла и поручилъ ему перенести серебряныхъ купидоновъ изъ гостиной опять къ себ наверхъ и разставить на колонкахъ по угламъ своей кровати. Все опять должно было быть по прежнему, какъ до прибытія баронессы. Маккъ самъ наблюдалъ за перестановкой, и, наконецъ, тихая, степенная Маргарита Горничная была приглашена полюбоваться новымъ убранствомъ кровати.

Вечеромъ я попрощался съ Маккомъ и всмъ его домомъ, а затмъ отправился къ Гартвигсенамъ. Я поршилъ, что прощаніе будетъ короткимъ, я таки научился кое-чему изъ прощанія Николая Аренцена съ Розой. ‘Каково, молъ, будетъ послднее слово?’ сказалъ онъ презрительно. Такъ отпустилъ онъ себя самого на вс четыре стороны!

Гартвигсенъ опять поблагодарилъ меня за вс картины, которыми я украсилъ его стны, и спросилъ моего совта, гд повсить зимній видъ, когда онъ будетъ вставленъ въ рамку. Роза была мила и привтлива, подала вина и пирожныхъ. Мы поговорили немножко о баронесс, которая ухала не простившись, потомъ о сэр Гью, о его сын, о треск и о Макк, и, наконецъ, о Мункен Вендт, къ которому я теперь собирался отправиться. Зачмъ-же мн было еще сидть? Роза, вроятно, просила мужа не уходить, когда я приду, то-есть, она, наврно, только сказала ему, чтобы онъ помогъ ей занимать меня. И Гартвигсенъ занималъ. Наконецъ, онъ всталъ и сказалъ:

— Но вамъ надо-же взглянуть на прощанье на принца!

Роза тоже встала и сказала:— Нтъ, лучше я сама принесу его.

— Видите, мн не довряютъ! — добродушно разсмялся Гартвигсенъ.

Роза вернулась съ принцемъ, и мы еще немножко поговорили о немъ. А затмъ я поблагодарилъ за все и простился. Роза встала и, держа ребенка у груди, протянула мн руку и тоже поблагодарила за все хорошее. Когда я былъ въ дверяхъ, она уже опять сидла себ съ ребенкомъ на колняхъ. Гартвигсенъ же вышелъ проводить меня и сказалъ еще нсколько теплыхъ словъ.

Послднихъ словъ.

Вернувшись къ себ, я горячо помолился Богу, Который Одинъ могъ помочь мн и впредь. Ночь я не спалъ, любовь жестокая вещь. Я считалъ часы и немножко полежалъ на кровати, а потомъ сидлъ у окна и ждалъ утра. Было всего три часа, когда я взялъ свое ружье и котомку и побрелъ лсомъ на, сверъ.

Вотъ что я записалъ, ради препровожденія времени. Я ни къ чему такому де гожусь, но вотъ что я составилъ изъ моихъ воспоминаній и записокъ, для этого не понадобилось сложныхъ приготовленій. Да.

Въ этихъ запискахъ говорится о многихъ лицахъ, но для меня лично только объ одномъ.

Сборникъ товарищества ‘Знаніе’ за 1908 годъ. Книга двадцать шестая

Кнутъ Гамсунъ.

Роза.

Читайте также: