Росита, Пави Теодор, Год: 1851 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 41 минут(ы)

РОСИТА.

Перуанскій разсказъ, соч. T. Пави.

I.

Если бы у туристовъ доставало ршимости на четырехмсячное плаваніе къ перуанскимъ берегамъ, то, постивъ Лиму, они, безъ сомннія, перестали бы восхвалять Андалузію и называть Севилью перломъ Испаніи. Конечно, перуанская столица теперь уже не тотъ городъ царей (ciudad de los reyes), гд золото блестло со всхъ сторонъ: но онъ сохранилъ еще дв принадлежности, которыхъ не отнимутъ у него ни гражданскія войны, ни землетрясенія — прекрасное мстоположеніе посреди обширной равнины, простирающейся отъ подошвы Андовъ до Тихаго Океана, и несравненную роскошь тропическаго климата. Несмотря на потрясенія прихотливой почвы, которыя два раза уже едва не разрушили Лимы до основанія, покрытые трещинами памятники старины еще не пали, и какъ-будто говорятъ путешественнику, замчающему ихъ издали между массами померанцовыхъ и лимонныхъ деревьевъ: ‘красоты этихъ мстъ стоять того, чтобъ рискнуть для нихъ на опасное плаваніе’. Подобно главнымъ городамъ Испанской Америки и вообще всмъ, гд постоянная благорастворенность климата вызываетъ жителей на открытый воздухъ, Лима иметъ свою plaza mayor (главную площадь), привычное мсто свиданій гуляющихъ. Тамъ возвышаются соборъ, бывшій долго богатйшимъ въ Новомъ Свт, дворецъ правительства, неправильное, но совсмъ не въ китайскомъ вкус построенное зданіе, какъ описываютъ никогда невидавшіе его географы, и огромный домъ, занимаемый архіепископомъ. Два длинные ряда аркадъ замыкаютъ собою эту площадь. Одна изъ нихъ, называемая Portai de Escribanos (галерея стряпчихъ) служить пріютомъ юристамъ и публичнымъ писцамъ, которые, въ своихъ черныхъ костюмахъ. располагаются тамъ, за небольшими, истасканными письменными столиками. Панданъ съ нею составляетъ Portal de Butoneros, названная такъ потому, что подъ нею работаютъ на своихъ станкахъ и прялкахъ позументщики и золотопрядильщики (butoneros). За этою линіею ремесленниковъ, занятыхъ съ утра до вечера выдлкою богатыхъ кистей, украшающихъ генеральскія плечи, и за работою бздны галуновъ, которые блестятъ на офицерскихъ мундирахъ, находятся лучшіе въ город магазины, постоянно-наполненные покупателями. Они далеко не такъ обширны и изукрашены, какъ магазины парижскихъ бульваровъ, и скоре походятъ на liendus (давки) Гренадскаго Закатила, но въ нихъ вы найдете шелковыя ліонскія и китайскія издлія, фландское и голландское полотно, и особенно эти нжные атласные башмачки, которыхъ перуанскія женщины истребляютъ такое множество. Дамы города Лимы бродятъ по этимъ лавкамъ съ утра до всчера. Он обыкновенно входятъ въ каждую лавку и торгуютъ все, что ни увидятъ, длятого только, чтобъ ничего не купить. Это, правду сказать, составляетъ единственное ихъ занятіе.

Въ одинъ вечеръ — не знаю въ какую пору года, потому-что временъ года не разбираютъ тамъ, гд вчная весна — молодой всадникъ прозжалъ небольшимъ галопомъ главную площадь Лимы, на горячей лошади. Вдругъ Angelus зазвонили въ соборный колоколъ. Разговоры гуляющихъ тотчасъ прервались, всякая работа остановилась слышенъ былъ только тихій говоръ тысячи устъ, читавшихъ la oracion (молитву). Всадникъ остановился при этомъ торжественномъ сигнал и даже снялъ почтительно съ головы шляпу, но нетерпливый конь его прыгалъ и метался направо и налво, къ великому удивленію толпы, которая, произнося Ave Maria, изъявляла свое неудовольствіе качаньемъ головы и пожиманьемъ плечъ, и когда позументщики принялись опять за свои скрипучіе станки, а писцы взялись за перья, вокругъ всадника послышалось нсколько непріятныхъ для него словъ.

— Это Англичанинъ, говорилъ одинъ: — а потому и еретикъ, прибавлялъ другой. Онъ нарочно пришпорилъ коня, чтобъ помшать нашей молитв, замчалъ третій.

Эти слова, произнесенныя не столько съ гнвомъ, сколько съ внутреннимъ волненіемъ, смутили однакожъ нсколько всадника. Замтивъ произведенное на него дйствіе, ближайшія къ нему группы сдлались нагле и засвистали ему въ слдъ.

— Какъ! вскричалъ вдругъ сильный голосъ изъ Галереи позументщиковъ.— съ какихъ это поръ горожане начали оскорблять иностранцевъ? Англичанинъ — еретикъ, говорите вы? А я вамъ скажу, что вы ошибаетесь. Этотъ молодой человкъ такой же католикъ, какъ и мы съ вами: клянусь честью, у дона Патрисіо только и англійскаго, что осанка, да блокурые волосы. I say (такъ ли), лейтенантъ Патрикъ?

Всадникъ удалялся тихимъ шагомъ, чтобъ не задавить прохожихъ, неслишкомъ-торопившихся посторониться передъ его конемъ. Но при этихъ словахъ онъ повернулъ голову и встртилъ руку, протянутую къ нему дружески тмъ, чей голосъ возвысился въ его пользу. Голосъ этотъ принадлежалъ господину въ большой шляп la Basile, въ черномъ плащ и въ вышитомъ синимъ цвтомъ галстух испанскихъ канониковъ.

Всадникъ поклонился господину и продолжалъ свой путь. Каноникъ отвчалъ на его поклонъ движеніемъ руки и, возвращаясь на свое мсто, гд онъ курилъ до-сихъ-поръ спокойно сигару, толкнулъ нечаянно молодую двушку, которая, во время его разговора съ всадникомъ, стояла неподвижно позади него.

— Ахъ, Росита, сказалъ онъ ей съ живостью — что ты здсь длаешь, моя малютка? Поди отсюда, пристало ли такому, какъ ты, дитяти бгать по магазинамъ?

Молодая двушка, немного-сконфуженная, закрылась тотчасъ своею черною вуалью, такъ-что изъ всего ея лица виднъ былъ только правый глазъ, между-тмъ, какъ ея станъ былъ обтянутъ, какъ чахломъ, мелкими складками сатиновой saya {Верхняя юбка.}, и проскользнула въ толпу съ такою легкостью, какъ змя въ высокую траву.

Angelus прозвонилъ захожденіе солнца. Съ наступленіемъ ночи, масса гуляющихъ сдлалась гуще. Вокругъ фонтана, обозначающаго средину площади, водовозы толпились тсне, торопливо наполняли водою свои бочонки, навшивали на ословъ, вскакивали сами имъ на спину и разъзжались во вс стороны по городу. Продавцы плодовъ и лакомствъ убдительне прежняго предлагали прохожимъ свои товары. На тсномъ пространств площади зажглось столько сигаръ, сколько звздъ на неб. Мужчины, драпированные полными и легкими плащами, разговаривали текучимъ и важнымъ тономъ, который еще усиливаетъ звонкость испанскаго языка, женщины, въ національномъ своемъ костюм, съ лицомъ, закрытымъ вуалью, и тломъ, обтянутымъ узкою и эластическою saya, бродили между группами гуляющихъ, небрежною и вмст легкою поступью. Казалось, видишь передъ собою карнавалъ, гд домино мшаются въ толпу любопытныхъ зрителей, а между-тмъ описываемый вечеръ ничмъ не отличался отъ обыкновенной жизни этого страннаго населенія, гд женщины какъ-будто ищутъ приключеній, а мужчины ожидаютъ съ торжественнымъ достоинствомъ, чтобъ неизвстный или дружескій голосъ бросилъ имъ какое-нибудь нжное названіе. Сквозь говоръ голосовъ и шарканье атласныхъ башмачковъ, глухо жужжали звуки гитаръ, какъ провансальскіе кузнечики сквозь шелестъ пашни. Иностранецъ, котораго каноникъ назвалъ дономъ Патрисіо, показался также между гуляющими, только, чтобъ не быть замтнымъ и удобне расхаживать въ беззаботной и веселой толп горожанъ, онъ перемнилъ свое платье на костюмъ перуанскаго всадника — блый poncho (короткій плащъ изъ цльнаго куска сукна) съ длинною бахрамою, широкополую соломенную шляпу, изъ верблюжей кожи сапоги и большія серебряныя шпоры. Войдя въ одну изъ сигарныхъ лавокъ, онъ встртилъ опять каноника и заговорилъ съ нимъ первый.

— Позвольте васъ спросить, сказалъ онъ:— какъ это я имю честь быть извстнымъ особ, которой я даже имени не знаю.

— Я, конечно, поступилъ невжливо, отвчалъ каноникъ:— заговоря съ вами на публичной площади, но это было сдлано для вашей пользы. Надюсь, вы меня извините. Что же до вашего имени, такъ я угадалъ его, и вотъ какъ. Я видлъ васъ нсколько разъ въ Доминиканскомъ Монастыр у обдни и думалъ, глядя на васъ: ‘этотъ молодой человтъ въ костюм британскаго морскаго офицера, католикъ’ слдовательно Ирландецъ, а вс Ирландцы называются Патриками…’ я вдь не ошибся? Я много путешествовалъ по Европ, милостивый государь, и сохранилъ къ Европейцамъ привязанность, которой мои земляки со мной не раздляютъ, надо въ этомъ признаться. Лима не похожа на другіе города: въ ней есть свои опасности… Вы сметесь?.. Я не говорю ни о кинжалахъ и ножахъ, которые ваши романисты всегда даютъ въ руки своимъ кастильскимъ героямъ, ни о бритвахъ, которыя Лимійцы носятъ у подвязокъ. Все это басни, или по-крайней-мр опасности, которыхъ можно избжать при нкоторомъ благоразуміи…

Въ это время небольшая смуглая и худощавая рука бросила монету на прилавокъ купца, которой въ замнъ далъ ей пачку сигаръ, обернутыхъ маисовыми листьями. Каноникъ наклонилъ голову и узналъ подъ вуалью молодую двушку, которой онъ бросилъ нсколько словъ на площади, часа три назадъ.

— Ты еще не дома, Росита? сказалъ онъ ей строгимъ голосомъ.— Я передамъ это твоей матери.

Росита пожала плечами съ нкоторою досадою и съ совершенною беззаботностью, какъ-будто говорила внутренно: ‘Э! моя мать! много ей нужды до того, гд я’ — и вышла изъ лавки.

Каноникъ зажегъ объ сигару дона Патрисіо свою сигару и они гуляли вмст нсколько минутъ. Еслибъ донъ Патрисіо былъ одтъ въ свой морской мундиръ, монахъ не такъ охотно вступилъ бы въ фамильярный разговоръ съ иностранцемъ, но poncho скрывалъ его плеча, и потому требованія приличія не стсняли добраго каноника. Сказавъ нсколько словъ о путешествіи по Европ, онъ завелъ рчь о примчательныхъ предметахъ своей страны, упомянулъ о прекрасной картин, находящейся въ монастыр Dsemparados и приписываемой Мурильйо, и предложилъ молодому человку, не хочетъ ли онъ сопутствовать ему въ предполагаемыхъ имъ прогулкахъ по развалинамъ храма Солнца и по могиламъ Инковъ. Наконецъ, при разставаньи, каноникъ донъ Грегоріо безъ церемоніи вручилъ дону Патрисіо свой адресъ, на что и донъ Патрисіо отвчалъ тмъ же. Воротясь въ свою квартиру, молодой офицеръ поспшилъ записать въ памятной книжк рядъ замчательныхъ вещей, которыя онъ предполагалъ осмотрть въ Лим и ея окрестностяхъ, очинилъ свои карандаши, приготовилъ альбомъ и обревизовалъ коробочки, въ которыхъ намренъ былъ пришпиливать блестящихъ бабочекъ, замченныхъ имъ въ воздух надъ оградами садовъ. Фрегатъ, на которомъ онъ служилъ лейтенантомъ, находился тогда въ Гайякил и Патрикъ не ожидалъ его возвращенія раньше шести недль, такимъ-образомъ ему оставалось еще сорокъ-пять дней отпуска, которые онъ могъ употребить по своему произволу.

II.

Рано утромъ на другой день, молодая двушка, которую каноникъ донъ Грегоріо называлъ Роситою, сходила внизъ по ступенямъ соборной церкви. Завернутая въ вуаль и въ узкую юбку изъ чернаго атласа, она скользила какъ бабочка, вдоль стнъ и достигла, наконецъ, Галереи стряпчихъ. Никого еще не было на площади, кром нсколькихъ Индійцевъ, пришедшихъ ночью съ ближайшихъ горъ. Они стояли неподвижно подл своихъ ламъ, которыя мирно жевали жвачку, присвъ, какъ верблюды, на заднихъ ногахъ. Медленно открывалась лавка за лавкою. Прикащики, отворивъ первую ставню магазина, здоровались между собою, вдыхали въ себя свжій утренній воздухъ и смотрли, какъ gallinazos {Большія хищныя птицы, очень-обыкновенныя въ обихъ Америкахъ, питаются разною дрянью, выбрасываемою на улицы.} прыгали по кровлямъ и вдоль ручьевъ. Позументщики прилаживали свои станки и прялки подъ аркадами и обмнивались нсколькими словами съ ранними богомолками, возвращавшимися отъ обдни, у которой была и Росита. Она шла мелкими шагами подъ Галереею-Стряпчихъ, дошедъ до конца ея, она увидла тамъ одного изъ писцовъ, сидвшаго уже на своемъ обычномъ мст, и приблизилась къ нему. Длецъ спалъ съ сигарою за ухомъ, съ сложенными руками на живот и протянутыми подъ столомъ ногами. Росита прошла нсколько разъ передъ нимъ, но шумъ ея soya не разбудилъ его, наконецъ она толкнула его локтемъ, кашлянула сперва потихоньку, потомъ немного громче, пока наконецъ esmbano поднялъ голову и началъ протирать глаза. Взявъ машинально перо и прижавъ ладонью бумагу, чтобъ выпрямить ея неровности, онъ расположился какъ учитель чистописанія и смотрлъ внимательно на двушку.

— Извольте, сказалъ онъ вполголоса.— Мі querido (мой милый другъ)… что дальше? Говоря это, онъ написалъ твердымъ почеркомъ два слова: mi querido, и украсилъ ихъ цлымъ облакомъ крючковъ.

— Mi querido? повторила Росита:— право не знаю, можно ли мн такъ начать.

— Ну, сказалъ писецъ:— этотъ листъ пригодится для другой. Что же писать? Seor caballero, excellenlissimo seor?.. Что же, nia (мое сокровище)? не-уже-ли я буду держать для тебя перо надъ бумагой до обда?

— Господи! сказала молодая двушка, спрятавшись за колонну, заслонявшую столикъ писца:— какъ трудно писать къ тому, съ кмъ никогда еще не говорила!.. Ну, такъ и быть, пишите: Muy seor mio (милостивый государь)… нтъ напишите лучше: Seor capitan, я думаю, что онъ капитанъ.

— Ахъ! сказалъ выведенный изъ терпнія писецъ, если ты, nia, не знаешь, что хочешь сказать, ты мн испачкаешь всю бумагу, и письмо будетъ похоже на маранье школьника, съ помарками и приписками на поляхъ, а бумага-то стоитъ вдь реалъ!

— Реалъ! сколько же вы берете за то, чтобъ написать письмо? спросила Росита.

— Ты еще торговаться? сказалъ писецъ.— Ты вдь пишешь письмо къ дворянину, такъ надо, чтобъ дло было чисто и гладко. Ну, поскоре, если ты не задержишь меня долго надъ письмомъ, я уступлю теб за четыре реала и бумагу и работу.

— Четыре реала! вскричала Росита: — Какъ это дорого!

— А коли дорого, nia, такъ выучись писать сама и не ходи будить escribano, который спитъ спокойно передъ своимъ бюро — будить и сказать ему, что у тебя нтъ четырехъ реаловъ. Хороша двушка, правду сказать, и еще пишетъ къ капитану!.. Лучше купи за одинъ medio чернаго шелку, да почини свое покрывало, чтобъ не растрепывалось втромъ.

Сказавъ это, онъ повернулся къ ней спиною, отеръ объ рукавъ перо и гордо скрестилъ на груди руки. Эта грубая выходка обратила Роситу въ бгство. Пройдя главную площадь, она развязала конецъ своей шали и принялась считать деньги, которыя были въ узелк. Четыре, восемь, десять, двадцать реаловъ, говорила она сама себ. ‘Какъ я была глупа, что смшалась! Мн бы лучше было сказать его имя, которое я теперь знаю, и написать просто Seor don Patricio. Письмо было бы готово, онъ получилъ бы его чрезъ полчаса… Да, но онъ ужъ врно получилъ не одно письмо съ-тхъ-поръ, какъ въ Лим, сталъ ли бы онъ читать мое? сталъ ли бы отвчать?.. Нтъ, я не буду писать, пойду лучше къ тетк Долоресъ’. И она постучала въ маленькую дверь, въ улиц des Borriqueros.

Тетка Долоресъ была почтенная, согбенная лтами старушка, едва передвигавшая съ помощью палки ноги, что, впрочемъ, не мшало ей бродить по городу съ утра до вечера.— ‘Хромымъ людямъ не сидится дома’.

— Что, моя дочь, спросила старуха сладенькимъ голосомъ: — что новенькаго?

— То, что я къ вамъ съ просьбою, тетушка, отвчала Росита: — то, что я влюбилась въ зазжаго caballero, котораго зовутъ донъ Патрисіо и котораго я видла раза три или четыре, какъ онъ халъ верхомъ на площади. Онъ блондинъ, глаза голубые, я умираю отъ любви къ нему.

— Та, та, та! вскричала старуха:— ужъ не Англичанинъ ли это? Что я могу ему сказать?.. онъ мн отвтитъ. ‘Гм’! и вытолкаетъ за дверь. Еслибъ это былъ Французъ — дло другое: это народъ разговорчивый…

— Нтъ, тетушка, нтъ, это ни Французъ, ни Англичанинъ, это… одинъ блондинъ, говорю вамъ, молодецъ собой, чудо-красавецъ, какого не видано еще въ Лим. Скажите ему, что я люблю его, какъ зницу моего ока, люблю больше собственной жизни. Бгите, тетя Долоресъ, бгите, говорю! вотъ вашъ костыль… Онъ живетъ въ дом маркизы де ***, въ первомъ этаж, ршетчатое окно противъ конфетчика. Привратникъ старый полуглухой негръ, онъ васъ не услышитъ, если только вы не станете крпко стучать палкою по плит у порога. Бгите, бгите!

И старуха отправилась съ порученіемъ, бормоча что-то себ подъ носъ. Ворота дома были отперты. Старый негръ, растянувшись на своей постели, забавлялся игрою на гитар и не обращалъ никакого вниманія на проходящихъ мимо его каморки. Такъ-какъ у него слухъ былъ очень-тугъ, по замчанію Роситы, то онъ, для большей выразительности музыки, цплялся за струны всею своею лапою, что производило страшную разладицу, но старый негръ былъ отъ нея повидимому въ восхищеніи, онъ подпрыгивалъ на тюфяк подъ бренчанье гитары и походилъ въ узкомъ пространств своей кельи на трутня, гудящаго въ тсной чашк цвтка. Старуха поднялась потихоньку по лстниц, перевела духъ на площадк, глядя въ замочную скважину, и постучалась въ дверь къ дону Патрисіо, который только что пригладилъ щеткою шляпу, надлъ перчатки и готовился выйдти изъ комнаты.

— Что теб нужно, добрая женщина? сказалъ онъ старух, заслонившей ему собою выходъ.

— Господинъ кавалеръ, отвчала она: — я пришла просить васъ умилосердиться надъ одною молодою двушкою, Роситою Корризуэло… Она прибгаетъ къ вамъ отъ всей своей души и сердца.

— Чортъ возьми! прервалъ Патрисіо:— просить милостыни въ квартир, это изъ рукъ вонъ! Возьми это, старуха, и больше сюда не показывайся…

Онъ подалъ ей небольшую золотую монету, завернутую въ бумажку, оттолкнулъ ее потихоньку отъ двери и вышелъ на улицу. Тетка Долоресъ, пораженная пріемомъ, такимъ холоднымъ и вмст такимъ щедрымъ, проводила молодаго человка глазами и, покачавъ головою, сказала: — Вотъ кавалеръ, такъ, кавалеръ! Жаль, что онъ такъ мало понимаетъ здшній языкъ!

Вечеромъ того же дня Росита пришла къ старух въ нетерпніи узнать объ успх своего порученія. ‘Ну, тётя, сказала она, входя.— Ну, что онъ теб сказалъ? Онъ угадалъ, что тебя послала та самая, которая такъ часто проходила мимо его балкона, не правда ли? Онъ могъ разсмотрть меня, потому-что я съ полчаса ходила взадъ и впередъ передъ его квартирою, и, какъ было жарко, то я отбросила свою вуаль…

— Возьми, сказала старуха: — вотъ его отвтъ…

— Jesus Maria! вскричала двушка: — золотая монета! Вотъ вамъ, тётя Долоресъ, четыре доллара за вашъ трудъ, вы говорили лучше, чмъ написалъ бы писецъ! Да, вс крючки этихъ господъ не стоятъ четырехъ словъ, сказанныхъ ловкимъ языкомъ! Ну, что же я себ куплю на эти деньги? Прежде всего мн нужна пара новыхъ башмаковъ, эти, что на ногахъ, служатъ мн ужь недлю. Потомъ… а, вотъ разнощикъ!

И она выбжала на улицу, крича изо всхъ силъ.— Разнощикъ! разнощикъ!

Тотъ не заставилъ себя звать долго, онъ услся на краю тротуара и предложилъ Росит къ услугамъ свою подвижную лавочку, состоявшую изъ померанцевъ, конфектовъ и сладкихъ пирожковъ. Росита набрала всего этого, сколько могла захватить въ свои маленькія ручки, и заплатила деньги безъ торга, потомъ подозвала своихъ маленькихъ сосдокъ и угостила ихъ на тротуар. Нужно было видть этихъ втреныхъ и лакомыхъ дтей, съ играющими по втру волосами, съ черными, быстрыми глазами, какъ они глотали лакомства, прыгали, танцовали и рзвились въ угл улицы, какъ рой попугаевъ въ тни рощи! Когда ихъ крикъ становился слишкомъ уже громкимъ, Росита, принявъ осанку царицы, приказывала имъ молчать, и дти ей повиновались. Въ ихъ глазахъ она была взрослая двушка, ей было четырнадцать лтъ!

Золотая монета, размненная на мелочь, растаяла въ рукахъ Роситы, какъ у нея во рту конфекты. Разсчитавшись съ разнощикомъ, она увидла, что у нея остается полпіастра. Что съ нимъ длать? на что издержать его? Этотъ вопросъ былъ ршонъ тотчасъ. Звонкій и гибкій голосъ прокричалъ въ сосдней улиц: Quarenla mil pesos! и Росита побжала на этотъ зовъ. Сорокъ тысячъ піастровъ выигрыша въ ближайшую лоттерею!.. таковъ былъ смыслъ этихъ трехъ словъ, которые произносилъ продавецъ билетовъ, заглядывая въ окна и бросая на проходящихъ вопросительные взгляды. Съ прившенною къ поясу чернильницей и съ перомъ за ухомъ, онъ шелъ по самой середин улицы, чтобъ не переходить съ тротуара на тротуаръ, и когда Росита подбжала къ нему, онъ наклонился къ ней и сказалъ потихоньку:

— Nia de mi alma (сокровище моей души)! хочешь, я дамъ теб такой билетъ, который выиграетъ не хуже банковаго?

— Да, возразила молодая двушка: — ты какъ-разъ украдешь мои деньги, а я заплачу полпіастра за лоскутокъ бумаги, изъ котораго не сдлаешь и сигарки.

— Но всему видно, что Перу разорилась, сказалъ продавецъ билетовъ.— никто не хочетъ купить сорока тысячъ піастровъ за десять испанскихъ реаловъ! Сегодня я ничего еще не продалъ. Купи, моя красавица, на почин: съ твоей руки мн посчастливится. Нельзя сказать, чтобъ я приберегалъ лучшіе нумера для себя: не былъ бы я въ такихъ лохмотьяхъ… Нтъ, нтъ, я раздаю ихъ хорошенькимъ двушкамъ, которымъ нужно приданое, чтобъ выйдти за своихъ noues (жениховъ).

Говоря это, онъ протянулъ связку билетовъ Росит, которая взяла одинъ наудачу, и продавецъ побрелъ дале, крича во все горло: Quarenta mil pesos! Магическія слова, которыя, разлетаясь въ воздух, какъ неопредленная надежда, заставляли трепетать не одно сердце.

III.

На другой день, ирландскій лейтенантъ донъ-Патрисіо и каноникъ донъ Грегоріо возвращались вмст съ прогулки по развалинамъ Пашакамака, этого славнаго храма Солнца, который такъ долго былъ символомъ могущества инковъ. Отъ него теперь осталось очень-немного, возвышающіяся въ Мамаконской Долин, въ вид искусственныхъ холмовъ тумули, подъ которыми погребены перуанскіе инки, производятъ на путешественника гораздо-сильнйшее впечатлніе, нежели разбросанныя развалины этого великолпнаго зданія, которымъ гордились об Америки.

Каноникъ, въ своей черной, подобранной до колнъ ряс, держась въ сдл съ легкостью и достоинствомъ, халъ рысью на своемъ мул, рядомъ съ молодымъ другомъ своимъ и называлъ ему деревни, которыхъ колокольни выказывались изъ-за деревьевъ. Донъ Патрисіо, нжась галопомъ своего коня, съ восхищеніемъ разсматривалъ великолпную панораму, которая его окружала. По правую руку у него были Анды, которыхъ первые контрфорсы, освщенные отвсными лучами солнца, представляли глубокія расщелины, наполненныя мракомъ, и въ этихъ расщелинахъ укрывались отъ солнечнаго жара длиннохвостые попугаи, испуская рзкіе крики, похожіе на хохотъ. По лвую руку разстилалось передъ нимъ, какъ тропическое небо, голубое, тихое и сверкающее море, теряясь въ безпредльности. Въ этой долин, въ какую бы сторону ни обратились взоры, природа представляетъ имъ зрлище грандіозное и поразительное. То пыльная и песчаная пустыня, по которой протягивается тнь отъ огромныхъ хищныхъ птицъ, слетающихъ съ горныхъ вершинъ на трупъ какого-нибудь несчастнаго осла, то поле, засаженное сахарнымъ тростникомъ, орошаемое искусными каналами и такое же свжее, такое же зеленое, какъ нормандскій дугъ — поражаютъ вашъ глазъ. По мр приближенія къ Лим, развиваются кругомъ, какъ лсной поясъ, мирафлорскіе сады, отъ которыхъ, надо сказать, отстали далеко и валенсіанская huerta (садъ) и гренадская vega (плодоносная равнина). Горы, море, цвты и плоды, все, что возбуждаетъ фантазію, все, что влечетъ къ себ, все, что улыбается человку и напоминаетъ ему о благодяніяхъ Провиднія, все это соединено здсь въ одной рам. Но прелесть этой очаровательной долины возвышаетъ еще боле то, что нигд въ свт солнце, блистая всею силою лучей своихъ, не умрено такою тихою и освжающею, какъ здсь, прохладою. Въ Перу боле нежели гд-либо свтило дня могло быть почитаемо за божество, полное силы и благотворенія. Индійцы, живущіе еще вокругъ своего разрушеннаго храма, не могутъ совершенно забыть этихъ темныхъ преданій. Врные воспоминанію о Сынахъ солнца, инкахъ, они до-сихъ-порь сожалютъ о славныхъ своихъ властителяхъ, говорятъ даже, что они носятъ по нихъ трауръ. Встрчаясь съ нашими путешественниками на дорог, они, завернувшись въ свои черныя пончи, не выражали ни ненависти, ни почтенія. Покорные своей судьб, они мирно продолжали свой путь и скоро скрывались въ расщелинахъ горъ, гд пріютились съ своими хижинами. Человкъ, чуждый цивилизаціи, занимаетъ такъ мало на земл мста!

— Донъ Патрисіо, сказалъ каноникъ, когда стройныя пальмы и высокія башни церквей города Лимы показались ясно надъ тяжелыми его стнами: — вотъ ужь три съ половиною вка, какъ Пизарро основалъ здсь на берегахъ Римака первый католическій храмъ, въ Новомъ Свт, а все-таки лукавый не ршается оставить нашу страну: онъ любитъ теплый климатъ. Сколько искушеній и ловушекъ разставляетъ онъ иностранцамъ, которыхъ несчастная звзда приводитъ на эти берега!.. Вы, мой другъ, благоразумны, я не васъ разумю….

— А кого же? спросилъ донъ Патрисіо:— это ужь во второй разъ, если припомните, вы мн длаете такой намекъ, и если вы не предполагаете меня въ подобной опасности, то ваши совты по-крайней-мр неблагоразумны.

— Это правда, сказалъ каноникъ съ нкоторымъ замшательствомъ, — Послушайте однакожь, мой другъ. Лтъ съ двадцать тому назадъ, одинъ бдный офицеръ, отправляясь на войну, завщалъ мн свою дочь, тяжелое бремя. Дитя (ей было пятнадцать лтъ) всякую минуту заставляло ходить кругомъ мою голову отъ ея капризовъ и глупостей. Къ-счастью, я скоро выдалъ ее замужъ за церковнаго сторожа небольшаго прихода въ предмстьи, честнаго малаго, который влюбился въ нея по-уши и, правду сказать, не имлъ много причинъ на нее жаловаться. Но у этой женщины есть дочь, за которою она совсмъ не смотритъ и которая, боюсь, надлаетъ мн гораздо-больше хлопотъ, нежели ея мать. Въ ожиданіи, пока я пріищу ей мужа, она бгаетъ всякій вечеръ по большой площади съ такою втренностью, съ такимъ неблагоразуміемъ, что я боюсь серьёзно… Она еще съ вами не говорила, донъ Патрисіо?

При этомъ рзкомъ вопрос, молодой лейтенантъ поднялъ съ гордымъ негодованіемъ голову.— Странныя слова въ устахъ человка вашего званія, донъ Грегоріо! сказалъ онъ.— Или я очень ошибаюсь, или вы принимаете меня за искателя приключеній, которому мимоходомъ, для успокоенія совсти, даете совтъ. Позвольте васъ спросить, отчего вы принимаете такое живое участіе въ двушк, которая, по вашимъ словамъ, могла бы заговорить съ иностранцемъ среди улицы?

— Изъ участія, которое внушаетъ дитя, играющее опасностью, отвчалъ донъ Грегоріо.— Эта молодая двушка ни безстыдна, ни глупа, какъ множество другихъ въ ея возраст и въ ея положеніи, она рыскаетъ по свту, который ей улыбается, и повинуется только внушенію своихъ раждающихся страстей… притомъ же она здшняя уроженка. А вы, котораго я считаю человкомъ благоразумнымъ, но который не иметъ опытности и не видитъ разставленныя кругомъ западни, вы ужь виновны въ заблужденіи этого молодаго сердца. Она вамъ высказала свои чувства, и вы ей на это отвчали… но вы отвчали, незная, что длаете, и я васъ извиняю. Впрочемъ, я вамъ совтую впередъ быть благоразумне. Не раздавайте здсь реаловъ, не зная, какая рука къ вамъ протянута. Доброе намреніе можетъ вести къ плачевнымъ послдствіямъ.

Донъ Патрисіо безъ труда нашелъ въ своихъ воспоминаніяхъ объясненіе этихъ словъ, и они сдлали на его умъ двойное впечатлніе. Ему не очень польстило пріобртеніе благосклонности Перуанки низкаго званія, о дурномъ воспитаніи которой и втрености каноникъ отозвался безъ обиняковъ, но если природная гордость дона Патрисіо спасала его отъ нкоторыхъ обыкновенныхъ искушеній, то его любопытство не могло устоять противъ этой романтической и смлой двушки, которая, незная его, питаетъ къ нему неопредленную привязанность и везд слдитъ за нимъ. Быстрымъ движеніемъ мысли онъ сравнилъ эти наивные и свободные нравы съ простыми и чистыми нравами своей родины, почтенное лицо старушки, его матери, и цломудренная, ангельская фигура меньшой его сестры, представились ему съ такою ясностью, что онъ покраснлъ. Но противъ его воли передъ нимъ явился въ то же время образъ Перуанки, которой онъ не видалъ еще, но которой портрета онъ не могъ не нарисовать себ въ довольно привлекательномъ вид. Наконецъ онъ изгналъ изъ своей головы противорчащія мысли, начинавшія волновать его, и поблагодарилъ дружелюбно дона Грегоріо за его совты. На разставаньи онъ подалъ ему руку и сказалъ: — будьте спокойны, я помогу вамъ возвратить ее на прямую дорогу!

— Превосходный молодой человкъ, отвчалъ padre (отецъ),— я не сомнваюсь въ добрыхъ вашихъ намреніяхъ. Одно только вамъ посовтую: не слишкомъ-усердно приводите ихъ въ исполненіе.

Воротясь домой, донъ Патрисіо бросилъ поводья своего коня старому негру, который исполнялъ тройную обязанность, привратника, конюха и даже кучера. Домъ, котораго ворога хранилъ сей чернокожій служитель, принадлежалъ маркиз почтенныхъ лтъ, разоренной игрокомъ-мужемъ. Низведенная до умренныхъ достатковъ, добрая женщина отдавала въ наймы иностранцамъ часть обширнаго своего жилища, обращенную къ улиц. Она обыкновенно не знавала своихъ постояльцевъ и удалялась отъ нихъ съ нкоторою аффектаціею, вымщая такимъ-образомъ униженное свое тщеславіе на людяхъ, доставлявшихъ ей средства къ существованію. Ее видали по цлымъ днямъ сидящею на соф посреди обширной залы, убранной на обоихъ фасахъ стеклянными загородками, сквозь которыя видны были прекрасные цвты, служившіе пищею цлому рою колибри. На стнахъ ея двора, мстные живописцы напачкали въ огромныхъ размрахъ фрески, представляющія фантастическіе пейзажи, анфилады портиковъ и колоннъ. Этотъ родъ украшеній, очень-употребительный въ Лим, придаетъ большимъ домамъ этого города ложный видъ дворцовъ. Когда маркиза здила съ визитами, старый негръ сперва помогалъ ей ссть въ небольшую коляску, потомъ взбирался на запряженнаго въ нее одинокаго мула и величественно провозилъ по городу свою владычицу.

Въ тотъ день, когда Патрисіо, утомленный поздкою къ Пашакамаку, воротился въ свою квартиру, черный возница напялилъ на себя длинное обшитое галунами, кучерское платье и возложилъ на свою курчавую голову рогатую шляпу, благородная дама одтая въ праздничный нарядъ, отправлялась гулять. Между-тмъ, какъ старый негръ, опершись ногами на оглобли и держась кой-какъ въ сдл, усыпанномъ серебрянными гвоздиками, старался прохать въ ворота, незацпясь за нихъ колесами, молодая двушка, долго поджидавшая этого вызда, воспользовалась затруднительною для кучера минутою, чтобъ войдти въ домъ. Она проскользнула въ ворота, потупила голову, проходя мимо коляски, чтобъ не быть замченною маркизой, и побжала вверхъ по ступенямъ лстницы. Это была Росита. По мр приближенія ея къ верхнему этажу, шаги ея длались медленне. Увлекаемая впередъ непобдимою силой, она, при всемъ томъ, чувствовала въ себ остатокъ робости и не могла преодолть своего смущенія отъ неопредленнаго ожиданія чего-то непріятнаго. Подошедъ къ двери Патрисіо, она остановилась перевести духъ, сердце ея билось сильно.

‘Не робй, Росита’, говорила она сама себ ‘вотъ ты и здсь… Теперь ужь не отступать, не бойся’.

Она постучалась, и дверь отворилась.

— Здсь ли живетъ иностранный caballerito {Уменьшительное отъ caballero.}, лейтенантъ донъ Патрисіо? спросила Росита, вперивъ въ него сквозь свою вуаль проницательный взглядъ.

— Что вамъ угодно отъ него? отвчалъ донъ Патрисіо.

— Видть и говорить съ нимъ, сказала молодая двушка, побжавъ и свъ въ глубин комнаты.

— Seorita {Уменьшительное отъ seora.}, сказалъ донъ Патрисіо, удивленный этою вольною выходкою,— я не имю удовольствія знать васъ.

— Вы не знаете меня, сказала съ живостью Росита, откинувъ на плеча свое покрывало: — вы не знаете Роситы Корризуело, которой вы прислали золотую монету? Знаете ли, чти я изъ нея сдлала? Вопервыхъ, я купила себ пару атласныхъ башмаковъ, прекрасные башмачки, не правда ли? Посмотрите…

И она показала ему кончикъ своей маленькой ножки.

— Ахъ, донъ Патрисіо! продолжала она — я была уврена, что вы-таки меня замтите, но скажите, какъ долго вы бы еще заставили меня за собою бгать, неговоря со мной ни слова? Посмотрите-ка, вы умете читать: скажите мн, какой это нумеръ написанъ на этомъ лоттерейпомъ билет… Это я тоже на ваши деньги купила. Какъ я глупа, что ношу его всегда при себ, что, еслибъ я его потеряла!.. А, славныя у васъ сигары, caballero! нтъ ли огонька?

Лепеча эти несвязныя фразы скороговоркою и съ необыкновенною живостью, Росита принялась расхаживать въ разныхъ направленіяхъ по комнат, какъ ручная птица, которая, чиликая, летаетъ туда и сюда. Молодой лейтенантъ растерялся отъ этого неожиданнаго посщенія. Лучшимъ, на что онъ могъ ршиться въ этомъ случа, показалось ему — дать однажды навсегда почувствовать Росит неприличность ея поведенія и растолковать ей, что къ молодому джентльмену не входятъ такъ запросто, какъ къ сосдк-кумушк, чтобъ только поболтать, но языкъ испанскій не былъ доступенъ ему въ такой мр, чтобъ онъ могъ безъ большаго затрудненія изложить на немъ свою speech (рчь), и между-тмъ, какъ онъ искалъ исхода изъ своего неловкаго положенія, Росита безъ церемоніи присла къ столу и открыла лежавшій на немъ альбомъ — Не троньте этого, сухо сказалъ донъ Патрисіо: — я право не знаю, зачмъ вы сюда пришли! Не угодно ли вамъ удалиться, seorita, мн нужно писать и одваться — я иду съ визитомъ.

— Съ визитомъ?.. Къ кому же это? спросила молодая двушка.

— Я вамъ повторяю, сказалъ донъ Патрисіо:— удалитесь и оставьте меня одного.

— Сейчасъ… Скажите мн, донъ Патрисіо, вы наднете вашъ офицерскій костюмъ? Какъ я рада буду видть васъ въ галунахъ и въ эполетахъ! Но зачмъ вы не хотите, чтобъ я посмотрла картинки въ этой большой книг? Это вы рисовали? вы?

И она переворачивала листокъ за листкомъ въ альбом. Между-тмъ, замчая въ дом Патрисіо знаки нетерпнія, она отвчала:

— Иду, иду сейчасъ, только кончу эти картинки.

И продолжала ихъ разсматривать, бормоча потихоньку.

— Ахъ, какъ это хорошо! корабли, колокольни, кавалеры съ копьями, и все раскрашено. А, вотъ и дама! вскричала она съ удивленіемъ — Какая это дама, донъ Патрисіо? Она ваша землячка, потому-что у нея блокурые волосы. Какой свжій цвтъ лица, какой тихій и привтливый взглядъ… А я такая смуглая! но это не моя вина, что у меня родной цвтъ кожи. А какъ зовутъ эту даму?

— Это моя сестра, отвчалъ лейтенантъ Патрикъ суровымъ голосомъ, стараясь взять изъ рукъ Роситы альбомъ.

— Погодите, сказала она:— дайте мн наглядться. Она похожа на васъ, caballero, это ваши черты, ваша физіономія… ваша сестрица очень-хороша собою. Дайте мн этотъ портретъ!

— И то ужь много, что я позволилъ вамъ посмотрть на него, отвчалъ донъ Патрисіо, закрывая альбомъ.— Еслибъ знала моя сестра, что я допустилъ видть ея портретъ женщин чужой, неизвстной, она бы мн этого никогда не простила. Въ нашей стран, seorita, молодыя двушки не позволяютъ себ глазть на молодыхъ людей во время прогулки: он живутъ очень-скромно и избгаютъ всякаго поступка.— Какая глупая сторона! сказала Росита.

— Это страна, seorita, въ которой матери также смотрятъ за своими дочерьми, и дочери не отдаляются безразсудно отъ своихъ матерей. Воротитесь къ вашей матери и не употребляйте во зло свободы, которую она даетъ вамъ. Слушайтесь наставленій дона Грегоріо: это мудрый и опытный человкъ. Подите, seorita.

При этихъ серьёзныхъ, произнесенныхъ съ нкоторою торжественностью, словахъ, Росита подняла на лейтенанта Патрика удивленный и вмст встревоженный взоръ.

— Вы хотите прогнать меня? сказала она вполголоса,— я вамъ наскучила! Что жь длать, донъ Патрисіо? бдная двушка изъ предмстья не можетъ имть такого тона и манеръ, какъ знатная дама. Научите меня говорить и вести себя такъ, какъ вамъ правится:.

— Я не прогоняю васъ, отвчалъ донъ Патрисіо: — но мн нужно остаться одному. Если я говорилъ съ вами сейчасъ такъ прямо, это потому, что я принимаю въ васъ истинное участіе. Я не хотлъ огорчить васъ, еще мене унизить, напротивъ, я хотлъ внушить вамъ боле почтенія къ самой себ.

— Вотъ что называется говорить! вскричала Росита, оправляясь съ гордостью отъ своего смущенія.— У васъ, донъ Патрисіо, взглядъ немножко-надменный и рчь немножко-сухая, но вы добры. Я вамъ повинуюсь и иду. Когда мы снова увидимся, вы не зовите меня seorita, а просто Росита. До свиданья, господинъ кавалеръ, скоро:.

Она была уже у двери, но вдругъ остановилась и, повернувшись на порог, сказала:

— Когда вы будете писать къ вашей сестриц, скажите, что я люблю ее!

По ея уход, лейтенантъ Патрикъ примтилъ, что онъ уже и въ этой первой встрч не устоялъ противъ Перуанки, своими нескромными манерами она возбудила въ немъ довольно-живое нетерпніе: но такъ ли, какъ бы слдовало, онъ порицалъ ея поведеніе? такъ ли онъ обошелся съ нею, чтобъ она никогда больше къ нему не являлась? Желалъ ли онъ даже никогда больше ея не видть? Несмя въ томъ себ признаться, онъ съ удивленіемъ находилъ въ этой Перуанк, неполучившей никакого воспитанія, какую-то природную грацію, которая до извстной степени замняла въ ней недостатокъ воспитанія. Онъ спрашивалъ себя, какъ это онъ. вмсто того, чтобъ спровадить тотчасъ эту дурочку, далъ ей одурачить самого себя болтовнею, какимъ образомъ она, при всей неловкости своихъ поступковъ и языка, произвела на него какое-то впечатлніе? Трудно было ршить ему эти вопросы, и они занимали его долго.

Росита, съ своей стороны, воротясь домой, размышляла объ этомъ свиданіи. ‘У этихъ иностранцевъ’ думала она:— ‘странные предрасудки! Они окружаютъ себя церемоніаломъ, который приводитъ въ замшательство простыхъ, какъ мы, людей. Все равно, онъ обошелся со мной неочень-дурно, и если ему нужны манеры знатныхъ людей, такъ Росита научится имъ не хуже всякой другой’.

IV.

Если каноникъ донъ Грегоріо считалъ своимъ долгомъ давать совты молодому лейтенанту Патрику, онъ не поскупился на нихъ и для матери Роситы, только добрая женщина — она называлась донья Мерадесъ — выслушавъ терпливо увщанія монаха, отвчала на нихъ беззаботно-краткими возраженіями, которыя вс имли смыслъ слдующихъ. ‘А что мн съ нею длать? Не вс ли он таковы?’

Мужъ ея, церковный сторожъ и звонарь маленькаго прихода въ предмстіи Лимы, проводилъ большую часть своего времени вн дома. Отзвонивъ въ колокола, онъ облокачивался на самое высокое окно колокольни и блуждалъ празднымъ взоромъ по горизонту. Люди, живущіе на высотахъ, длаются современенъ похожими на ласточекъ, которыя лпятъ вокругъ нихъ свои гнзды, они рдко спускаются на землю.

Мать Роситы занимала маленькую лавочку, въ которой торговала нитками и иголками, но торговля ея не такъ была важна, чтобъ ей часто было нужно присутствіе дочери, которая поэтому и наслаждалась полною свободою. У нея не было недостатка въ предлогахъ къ выходу изъ дома, а постоянно-отворенная дверь лавочки манила ее безпрестанно къ новымъ прогулкамъ. Еслижь случалось, что непредвиднное занятіе удерживало ее дома, тогда приходила къ матери какая-нибудь сострадательная сосдка.— Донья Мерадесъ, мн нужно идти въ такую-то часть города, вы мн позволите взять съ собой Роситу? И Росита, недожидаясь отвта, выскакивала на улицу, какъ-будто брошенная пружиною. Она пробгала такимъ-образомъ Лиму во всхъ направленіяхъ, предаваясь удовольствіямъ, щегольству и праздности, болтала безъ умолку со встрчными, узнавала множество исторій, которыя совсмъ не были успокоительны для горячаго воображенія двушки, и возвращалась домой съ ршимостью сочинить и себ маленькій романъ.

Этотъ романъ былъ теперь уже набросанъ, какъ мы видли. Наивная даже въ своей дерзости, молоденькая Перуанка не сомнвалась, что донъ Патрисіо полюбитъ наконецъ ее. Ея не обезкураживалъ немножко-презрительный пріемъ, какого онъ ее удостоилъ: она приписывала этотъ пріемъ врожденной гордости caballero хорошаго происхожденія, привыкшаго бросать на толпу взгляды съ высоты. Слдя за нимъ повсюду, она проникла во вс подробности его жизни и ршилась воспользоваться этимъ обстоятельствомъ, чтобъ рискнуть на второе свиданіе.

Привычный къ раннимъ вставаньямъ, какъ морякъ, и искусный, подобно всмъ обитателямъ Соединенныхъ Королевствъ, въ выбор часа и мста своихъ прогулокъ, донъ Патрисіо пользовался первымъ разсвтомъ дня, чтобъ изучать окрестности города въ качеств рисовальщика и естествоиспытателя. Онъ зналъ, что подъ равноденственными широтами, гд царствуетъ вчное лто, весна едва иметъ нсколько минутъ, раздляющихъ ночь отъ непосредственнаго вторженія солнечныхъ лучей Въ ту пору утра золотистый паръ поднимается съ горныхъ вершинъ, и земля, освженная росою, производитъ пріятное впечатлніе на попирающую ее ногу. Птицы поютъ такъ весело, что и человкъ, позабывая свои горести, всею душой обращается къ природ, которая какъ-будто хочетъ околдовать его. Этотъ драгоцнный часъ, пропускаемый столькими лнтяями безъ наслажденія, донъ Патриціо употреблялъ то на верховую зду подъ прекрасными аллеями, отняющими каллаоскую дорогу, то на прогулки пшкомъ къ утесамъ горъ, которыхъ высокія вершины расположены амфитеатромъ надъ городомъ съ восточной стороны.

Въ одно утро онъ принялъ это послднее направленіе и, посл долгаго восхода, усплъ добраться до одной изъ этихъ обрывистыхъ вершинъ. Великолпная панорама развернулась вдругъ передъ его глазами, прямо подъ нимъ, въ полусвт таинственной тни, лежала обширная, обильно-орошенная равнина. Блые домы, покрытые красною черепицею, окружая поля сахарнаго тростника и плантацій банановъ, показывали повсемстное присутствіе человка въ этой счастливой долин. За обработанными полями нсколько пальмъ, колючій кустарникъ и купы черныхъ ивъ показывались среди влажныхъ песковъ, дале простирался желтый морской берегъ и терялся въ мор, образуя мысы и полуострова. Этотъ разнообразный пейзажъ на дальнйшемъ план ограничивался сверкающими волнами Тихаго Океана, а на ближайшемъ — мрачными волканическими утесами, расколотыми землетрясеніемъ. Въ расщелинахъ этихъ гигантскихъ массъ растутъ сочныя растенія, которыхъ стебли, убранные прелестными цвтами, укрываются за оградою листьевъ, длинныхъ и остроконечныхъ, какъ шпага.

Страстный артистъ захлопалъ бы въ ладони и вспрыгнулъ бы отъ радости при такомъ вид, но лейтенантъ Патрикъ хранилъ dcorum (благопристойность) даже и въ уединеніи. Усвшись въ тни, онъ очинилъ спокойно свои карандаши и принялся по всей форм набрасывать эскизъ смющейся долины, которая лежала у ногъ его. Рука его быстро бгала по бумаг, уже главныя линіи были обозначены, и слегка очеркнуты массы деревъ. Довольный первымъ абрисомъ, Патрисіо поднялъ голову, чтобъ лучше видть эффектъ его, какъ вдругъ мимо него покатилась внизъ цлая туча камней и развлекла его вниманіе. Молодая двушка спускалась съ вершины горы, ступая наудачу съ камня на камень, и какъ ни легка была ея поступь, эти камни, отколотые отъ утеса и зацпившіеся на наклоненной плоскости, катились внизъ отъ прикосновенія ея ноги. Эта двушка, упавшая какъ-будто съ неба, была Росита.

— Донъ Патрисіо, вскричала она, бросаясь къ молодому лейтенанту,— донъ Патрисіо, спасите меня!

— Вы здсь! отвчалъ Патрикъ.— Зачмъ вы здсь, въ этой пустын?

— Спасите меня, умоляю васъ! повторила двушка, взявши его за руки.— Посмотрите, видите вы эту пыль въ глубин ущелья?.. Это они.

— Кто они? спросилъ съ нетерпніемъ Патрисіо.

— Разбойники! отвчала Росита дрожащимъ голосомъ.— Сложите скоре свои бумаги и спуститесь на равнину.

При слов разбойники, Патрисіо всталъ, досталъ изъ кармана зрительную трубку и навелъ ее на ущелье, откуда вылеталъ вихрь пыли. Онъ увидлъ ясно трехъ или четырехъ всадниковъ, вооруженныхъ саблями и ружьями, и замтилъ, что они стараются взобраться вверхъ по горной тропинк. Наклоняясь къ шеямъ своихъ лошадей, которыхъ они сильно пришпоривали, они скакали во весь духъ по дорожкамъ, усяннымъ крупными камнями, длая направо и налво крутые повороты, какъ преслдуемые люди, которымъ во что бы ни стало, надобно было уйдти. Посмотрвъ на нихъ нсколько минутъ, донъ Патрисіо взялъ опять свои карандаши и принялся чертить для памяти эту небольшую группу бглецовъ, которая представляла собою очень-живую сцену.

— Что вы дтаете? кричала ему Росита, блдная отъ ужаса, — разв вы не видите, что они скачутъ по этой дорог? Черезъ пять минутъ они нападутъ на насъ.

Гулъ нсколькихъ выстрловъ, раздавшихся въ эту минуту въ долин, зажалъ ей ротъ, она упала почти безъ чувствъ къ ногамъ лейтенанта — а онъ оперся на утесъ и продолжалъ смотрть. Теперь ему не нужна была зрительная трубка, чтобъ слдить за всми подробностями драмы, разъигривавшейся довольно-близко отъ него.

Между-тмъ, какъ разбойники спасались бгствомъ, отрядъ копейщиковъ, посланныхъ за ними въ погоню, обогнулъ гору, чтобъ перерзать имъ путь. Этотъ манёвръ, исполненный удачно, произвелъ между ними встрчу. Помедливъ одно мгновеніе, разбойники выстрлили наудачу по солдатамъ, наступившимъ на нихъ близко, и стремглавъ бросились въ заросли, которыми были покрыты бока утесовъ. Ихъ пули ранили слегка нсколькихъ копейщиковъ и свалили съ ногъ дв или три лошади. Копейщики въ ту же минуту отвчали на непріятельскій огонь, и выстрлы ихъ были гораздо-врне. Пуля раздробила ногу одному изъ бглецовъ, онъ упалъ. Другіе, вмсто того, чтобъ защищать своего товарища, оставили его въ рукахъ правосудія и заботились только о томъ, чтобъ укрыться между обрывами ближайшихъ сьерръ. Раненный, однакожъ, не хотлъ сдаваться побдителямъ. Прислонясь спиной къ дереву и ставъ на колно ноги, которая могла еще его поддерживать, онъ вызывалъ солдатъ на бой самыми оскорбительными словами и водилъ вокругъ себя зіяющее дуло ружья. Было ли оно заряжено, или нтъ, солдаты этого не знали, и никто изъ нихъ не торопился въ томъ удостовриться. Впродолженіе нсколькихъ минутъ, бандитъ, подобно вепрю, окруженному собаками, держался противъ осаждавшихъ, наконецъ одинъ унтер-офицеръ вдругъ пришпорилъ свою лошадь, пронзилъ разбойника копьемъ и прикололъ къ дереву, которое служило ему опорой. Бандитъ выронилъ изъ рукъ ружье, глаза его, оживленные еще остаткомъ злости, скоро закрылись, и онъ испустилъ духъ. Это былъ мулатъ великанскаго роста, съ атлетическими формами. Гордясь своей побдой, солдаты взвалили его тло на одну изъ лошадей, чтобъ отвезти торжественно въ городъ. Они перебросили его поперегъ сдла, длинныя руки и ноги его, неоживленныя боле жизнью, задвали за дорожные камни, а терновые кусты хлестали по его покрытому кровью и пылью лицу, которое еще было страшно.

— Теперь, сказалъ Патрисіо молодой двушк, — дорога свободна: вы можете совершенно-безопасно продолжать свою прогулку.

— Jesus Maria! выйдти отсюда одной! вскричала Росита: — кто знаетъ, не вздумаютъ ли они еще стрлять? Я не пойду безъ васъ. Вы проводите меня, донъ Патрисіо? проводите? Ахъ, еслибъ вы знали, какъ я боюсь!

— Какъ же вы, такая боязливая, ршились пуститься одн въ эти горы?

— Послушайте, сказала серьёзнымъ тономъ Росита, приближаясь къ лейтенанту Патрисіо, который готовился воротиться въ городъ — сегодня я пошла навстить свою крестную мать, которая живетъ вонъ тамъ, смотрите въ этомъ маленькомъ домик, вы шли мимо него сюда. Крестная мать моя очень-злая женщина, она вчно меня бранитъ, и, еслибъ только не по приказу матушки, я никогда бы не пошла къ ней. Выходя отъ нея, чтобъ воротиться въ городъ, я встртила кавалеровъ, которые уходили домой, говоря, что разбойники бродятъ въ окрестностяхъ, я испугалась…

— И вмсто-того, чтобъ воротиться къ крестной матери, прервалъ ее донъ Патрисіо:— вы заблагоразсудили лучше, взобраться на эту гору?

— Да, чтобъ извстить васъ объ опасности и отдаться вамъ подъ покровительство, отвчала двушка.

— Кто же вамъ сказалъ, что я здсь?

— Кто мн сказалъ!.. А кто сказалъ мн, что вчера вечеромъ вы гуляли до десяти часовъ по каллаоской дорог? Кто сказалъ мн, что третьяго дня вы были съ визитомъ у маркизы де….? Знайте, донъ Патрисіо, что если только Лиміанка окинетъ глазомъ кавалера, землякъ ли онъ, или иностранецъ, она скоро научается узнавать обо всхъ его поступкахъ и длахъ, самыхъ-незначительныхъ.

Говоря это, она взялась за руку дона Патрисіо, подъ предлогомъ изнеможенія отъ усталости и отъ испытаннаго недавно волненія. Молодой Ирландецъ шелъ медленно и не говорилъ ни слова, его взоры бродили безъ цли по глубокой перспектив, которая, отъ времени до времени, показывалась между утесовъ и деревъ на пути его. Его рука въ разсянности срывала цвты и щипала листья кустарниковъ, спокойное и серьёзное лицо его не выражало ни радости, ни огорченія, но въ немъ видна была мечтательная задумчивость, которая овладваетъ молодымъ сердцемъ, довольно-чувствительнымъ для принятія впечатлній, хотя слишкомъ-бдительнымъ, чтобъ попасться въ силокъ. Эта романтическая прогулка подъ прекраснйшимъ въ мір небомъ, съ влюбленною двушкою, нравилась Патрику, впрочемъ, но только какъ эпизодъ жизни, который онъ будетъ самъ себ разсказывать въ-теченіе долгихъ часовъ караула, ночью, на корабл.

Напротивъ, Росита доврчиво раскрывала свою душу этому первому лучу блаженства. Эта встрча осуществила самую горячую ея мечту, самую тайную ея надежду. Опершись на руку дона Патрисіо, она гордо выпрямляла свой маленькій станъ и шла подл него съ достоинствомъ. Съ каждымъ шагомъ она поднимала на него свои черные глаза, какъ-будто хотла этимъ вырвать у него улыбку или какое-нибудь нжное словечко. Чего бы не отдала она, лишь бы узнать, о чемъ мечталъ онъ въ эту минуту и какія мысли занимали его голову! Сперва она переносила довольно-терпливо это продолжительное молчаніе, но скоро живость ея увлекла ее. ‘Побжимте!’ сказала она и тащила впередъ своего проводника.

Тропинка была довольно-крута въ этомъ мст, они сбжали внизъ, и не въ-состояніи были остановиться до самаго входа въ равнину. Росита, запыхавшись и заливаясь смхомъ, бросилась на траву, у ручейка, осненнаго роскошными деревьями.

— Гд мы теперь? спросилъ лейтенантъ Патрикъ.

— На дорог въ Лиму, отвчала двушка.— Вы не знаете этой дороги? Правда, она не самая короткая, но что нужды? я не тороплюсь въ городъ. А вы?

— Я думаю только объ одномъ, отвчалъ донъ Патрикъ — какъ бы встртить какого-нибудь поселянина, съ которымъ вы могли бы продолжать свою дорогу и воротиться къ вашей матери.

— Поселянина, водовоза? не такъ ли? сказала Росита, поднимаясь, съ своего мста.— Первый прохожій будетъ годиться мн для того, чтобъ идти вмст съ нимъ по городу, а вы, seor caballero, стыдитесь, чтобъ васъ не увидли вмст съ Роситою. О, еслибъ я была знатная дама, вы бы, сложа руки, умоляли меня позволить вамъ слдовать за собою во время прогулки! Зачмъ попались вы мн на встрчу именно въ то время, когда я чувствовала непреодолимое желаніе кого-нибудь любить? Посмотрите, видите ли вы эту колибри, которая, жужжа, летаетъ надъ водою? Попробуйте оторвать ее отъ этихъ цвтовъ, которые ее привлекаютъ и которыхъ ароматъ упоилъ ее, бросайте въ нее пескомъ, гоните ее, она все-таки будетъ возвращаться къ цвтку. Но нтъ, вы сжалитесь надъ ея маленькимъ голоскомъ, вы не захотите ранить этой слабой птички, которой нуженъ только солнечный лучъ и видъ цвтовъ, чтобъ быть счастливою. Я цлый мсяцъ искала, я четыре недли ждала минуты, чтобъ быть подл васъ, и вы мн говорите: поди прочь! и прогоняете меня тогда, когда уже узнали, что бдная Росита любитъ васъ. Вы не можете оправдываться даже незнаніемъ.

Сказавъ эти слова, Росита закрыла обими руками лицо и залилась горькими слезами. Движеніе гнва взволновало ея доврчивое и нжное сердце, подобно тому, какъ перелетная буря волнуетъ иногда поверхность самаго тихаго озера.

Слишкомъ тяжело было дону Патрисіо признаться, или по-крайней-мр допустить думать молодую двушку, что она прочитала довольно-врно въ его сердц. Впрочемъ, теперь было не время объяснять этому неопытному и безразсудному дитяти, что она, зажмуря глаза, бросается на вчныя сожалнія и горесть. Вмсто всякаго отвта, лейтенантъ Патрикъ протянулъ молодой двушк руку. Она улыбнулась, ея орошенные слезами глаза загорлись прелестнымъ блескомъ. Она опять взяла руку дона Патрисіо, и они продолжали вмст свой путь къ городу по прохладнымъ дорожкамъ. Маленькіе зеленые попугаи, съ длинными хвостами, лепетали вокругъ нихъ на деревьяхъ огородовъ, сады, мимо которыхъ они проходили, благоухали цвтомъ лимонныхъ деревьевъ, смшанныхъ съ запахомъ ананасовъ. Побжденный прелестью и силою этой природы, донъ Патрисіо позабылъ о печальныхъ размышленіяхъ, которыя тснились въ его душу, угрожая ему какимъ-то горемъ. Онъ весело разговаривалъ, и печаль, мгновенно овладвшая сердцемъ Роситы, уступила теперь мсто самой живой радости.

Когда они были уже недалеко отъ города, молодая двушка остановилась.

— Прощайте, господинъ кавалеръ, сказала она, сжавъ обими руками руку лейтенанта Патрика.— намъ надобно разстаться, провожать меня дальше было бы съ вашей стороны слабостью, и еслибъ я стала объ этомъ просить, я была бы глупа. Росита уметъ жить, врьте ей, и вы увидите, что у нея довольно такта для четырнадцати лтъ.

Сказавъ это, она набросила на лицо покрывало, ускорила шаги и удалилась, неоглядываясь назадъ.

V.

Лейтенантъ Патрикъ не сказалъ ни слова дону Грегоріо о встрч съ Роситою въ горахъ: въ этомъ разсказ было бы много такого, что нелегко говорится. Хотя онъ принадлежалъ къ числу людей, которые любятъ имть сердце свободное и умютъ воздерживать его порывы, однакожь образъ этой двушки занималъ его во время прогулокъ и занятій боле, нежели онъ желалъ. Всякій разъ, какъ онъ выходилъ изъ дома, Росита встрчалась ему на дорог и, закутанная въ свое покрывало, шептала ему мимоходомъ, Adios, cabailerito, buenas noches, seor don Patricio. Эти нжныя слова, произнесенныя взволнованнымъ голосомъ посреди чужаго города, заставляли его невольно вздрагивать. Онъ отвчалъ на нихъ только наклоненіемъ головы, наконецъ до-того привыкнулъ къ нимъ, что возвращался домой немножко-опечаленный, если случайно ихъ не слышалъ.

‘Каноникъ правъ’, думалъ онъ иногда:— ‘въ этой стран случаются странныя приключенія! Но мой фрегатъ черезъ дв недли будетъ въ Каллао: уду — и все будетъ кончено’

Мысль о близкомъ отъзд заставляла его серьёзно призадуматься. Онъ общалъ себ предупредить о немъ Роситу, которая, повидимому, объ этомъ забыла, или не хотла врить возможности разлуки. Потомъ, удерживаемый неопредленнымъ желаніемъ узнать, до чего дойдетъ глупая любовь втренной двочки, онъ безпрестанно откладывалъ свое съ нею прощанье, дни проходили, а Росита предавалась боле и боле химерическимъ грезамъ.

Одинъ только человкъ, каноникъ донъ Грегоріо, могъ бы помочь ей добрыми совтами, но она не имла ни столько благоразумія, чтобы просить совтовъ у него, ни столько ума, чтобъ имъ слдовать. Она никому не ввряла своей тайны, кром тетушки Долоресъ, хромой старухи, которая являлась къ лейтенанту Патрику съ непонятнымъ для него порученіемъ. Тетка Долорёсъ снисходительно выслушивала признанія молодой двушки, она ужь такъ давно къ нимъ привыкла! Встрчаясь съ дономъ Патрисіо на улиц, она, бормоча, протягивала къ нему руку, и какъ молодой офицеръ, по доброт сердечной и неузнавая ее подъ мантіею, которая закрывала ей глаза, давалъ ей всякой разъ какую-нибудь монету, то она всегда высказывала къ благородному кавалеру искреннее удивленіе.

— Ахъ, дочь моя, сказала она однажды Росит: — я каждый день молюсь Богу, чтобъ онъ остался здсь. Скоро ли онъ долженъ ухать? теб это извстно?

— Онъ никогда мн не говорилъ объ этомъ, отвчала съ волненіемъ двушка.

— Гемъ! продолжала старуха:— эти иностранцы вдругъ снимутся съ мста, какъ птицы, никого непредувдомивъ. Правда, они и прізжаютъ такъ, одинъ удетъ, другой на его мсто явится.

Сказавъ это, старуха взяла свой костыль и собралась уйдти. Но Росита остановила ее.

— Долоресъ, сказала она ей: — донъ Патрисіо кавалеръ съ очень добрымъ сердцемъ, онъ меня такъ не оставитъ. Что будетъ со мной, когда онъ удетъ? Не правда ли, тётя? онъ сжалится надо мною?

При этихъ словахъ, обнаружившихъ глубокое душевное волненіе, старуха подняла на двушку съ удивленіемъ глаза.

— Jesus! бдная моя малютка, такъ ты врзалась въ него по уши? спросила она вполголоса.

— Я говорила вамъ это съ первыхъ дней, отвчала съ живостью Росита: — и онъ меня любитъ! Еслибъ вы видли, какъ онъ улыбается, когда я скажу ему ‘доброе утро’ повстрчавшись на улиц, или толкну локтемъ на прогулк!

— Ахъ, nia! еслибъ ты не была такъ бдна, еслибъ твои родители имли больше кредита!

— Ну?

— Тогда бы все можно уладить. Ты бы сказала, что онъ общалъ на теб жениться, его бы задержали во имя закона… Но нтъ, нтъ, это невозможно! онъ офицеръ, и начальство вытребуетъ его. Теб остается только отказаться отъ него, дитя мое. Ты еще очень-молода, благодаря Бога, и имешь впереди довольно времени, чтобыю забыть его!

— Никогда, никогда! вскричала Росита.

— Еслибъ у меня было столько унцій золота, сколько разъ слышала я подобныя клятвы, возразила старуха.— я была бы очень-богата.

— Никогда! слышите вы это? повторяла молодая двушка въ изступленіи.— Я знаю, что его невозможно удержать здсь, такъ я за нимъ послдую!

— Полно, полно, сказала потихоньку старуха: — что спорить съ разсерженнымъ ребенкомъ? Изволь давать хорошіе совты упрямицамъ, которые все хотятъ длать посвоему. Этой нтъ еще и пятнадцати лтъ, да и то не хочетъ слушать старухи!

И она вышла изъ дома и поплелась кой-какъ по тротуару.

Посл этого разговора Росита нсколько дней сряду, мучимая какимъ-то безпокойствомъ, бгала везд по городу, чтобъ встртиться съ дономъ Патрисіо, и увриться, что онъ еще не ухалъ. Вечеромъ она ускользала отъ своей матери и летла къ дому, въ которомъ жилъ молодой лейтенантъ. Замтивъ его тнь на занавсахъ окна, она щелнала пальцами какъ кастаньетками. На этотъ знакъ донъ Патрисіо показывался на балкон. Отъ него ожидали только нсколько ласковыхъ словъ. Услышавъ ихъ, молодая двушка упоенная радостью, принималась прыгать и танцовать по тротуару, а если вблизи дома показывался прохожій, она убгала съ такою легкостью, что можно было принять ее за птицу, улетвшую въ темнот.

Эти короткія свиданія слдовали одно за другимъ, недавая, однакожь, ей возможности поговорить съ дономъ Патрисіо о томъ, что заснимало ея душу ночью и днемъ. Несмотря на любовь, въ которой она призналась ему съ перваго раза и которая совершенно покорила ее, ей было невозможно освоиться съ дономъ Патрисіо, она конфузилась въ его присутствіи, его важныя и холодныя манеры смущали ее. Ни за что въ свт она не осмлилась бы теперь, какъ прежде, постучаться къ нему въ дверь и ршиться на необдуманный поступоокъ, который могъ заслужить его порицаніе.

Наступилъ Филипповъ Постъ. Въ начал декабря, врная старымъ обычаямъ, маркиза, въ дом которой квартировалъ лейтенантъ Патрикъ, отправляла религіозные обряды въ своей большой зал, преобразованной въ капеллу. Вс вазы, цвты, обои, канделябры, какіе только были у нея въ дом, все это соединялось для украшенія залы. Маленькія дти, одтыя въ блыя холстинковыя платья, колыхали въ воздух кадильницы и пли тоненькими голосками гимны. Старая маркиза, великолпно причесавъ сдые волосы, преклонивъ на подушк передъ налоемъ колни, управляла церемоніей съ совершеннымъ достоинствомъ. Позади ея размщены были ея вассалы, негры, мулаты и метисы, это были слуги, обработывавшіе плантаціи благородной дамы. Созванные къ религіозной церемоніи, они собрались въ домъ, кто на общипанномъ мул, кто на тощей кляч, чаще всего съ платкомъ, завязаннымъ на лбу, и въ остроконечной шапк, въ короткихъ штанахъ изъ сраго холста и въ стальныхъ, заржавленныхъ шпорахъ, привязанныхъ къ босымъ ногамъ толстыми ремнями. Эта худоодтая и неслишкомъ-многочисленная челядь свидтельствовала о плохомъ состояніи длъ маркизы, разоренной мотовствомъ ея покойнаго мужа. Несмотря на то, она любила такую обстановку, припоминавшую ей старинный блескъ и старинные патріархальные обычаи богатыхъ перуанскихъ креоловъ. Вс эти служители обращались къ ней съ глубочайшимъ почтеніемъ. Они были народъ честный и преданный своей госпож даже и въ это время, когда разстройство ея финансовъ отражалось на ихъ убогой одежд. Какъ только зажигались въ зал канделябры, ворота дома отворялись настежъ. Старый негръ, исправлявшій, какъ мы видли, три должности — привратника, кучера и конюха, теперь занималъ должность церковнаго швейцара и служителя. Онъ наблюдалъ, чтобъ толпа, наполнявшая тотчасъ дворъ, не длала большаго шума. Онъ бился изо всхъ силъ, чтобъ установить какой-нибудь порядокъ у входа въ большую залу, но какъ онъ не носилъ ни аллебарды, ни черной трости, то дти и злые насмшники всхъ возрастовъ забавлялись его безпокойствомъ и мучили бднаго старика. Его костюмъ, въ которомъ онъ походилъ на продавца пластырей, также не былъ достаточенъ для возбужденія къ нему почтенія въ прихожанахъ. Но когда священникъ, (это былъ каноникъ донъ Григорій) давалъ благословеніе, толпа падала на колни и на двор воцарялось такое глубокое молчаніе, что слышны были даже набожныя воздыханія старухъ, забившихся въ углы.

Живя въ дом, донъ Патрисіо также присутствовалъ при богослуженіи, не въ плать джентльмена, еще-мене въ офицерскомъ мундир, но въ простомъ наряд перувіанскаго кавалера. Въ одинъ вечеръ, когда любопытные начали расходиться по домамъ, онъ поджидалъ выхода дона Грегоріо, чтобъ проводить его до жилища. Случилось, что маркиза въ этотъ самый вечеръ пригласила каноника ужинать. Донъ Патрисіо, опершись спиной объ стну, смотрлъ машинально на свчи, которыя гасли одна за другою въ капелл, какъ вдругъ маленькая ручка схватила его за руку. Онъ обернулся и увидлъ Роситу, которая, прижимаясь къ нему, смотрла на него съ волненіемъ и страхомъ, какъ-будто говоря — я держу его!

— Никого не осталось на двор? прокричалъ въ эту минуту старый негръ: — я тотчасъ запру ворота, и тмъ хуже для того, кто останется: ужь я до утра не выпущу!

— Погоди, сказалъ донъ Патрисіо,— дай мн выйдти.

Онъ въ-самомъ-дл вышелъ и увелъ съ собой Роситу, чтобъ не дать ее замтить негру. Луна взошла, и морской втерокъ, готовый уснуть, тихо шелестилъ еще между садовыми деревьями. Когда они были на улиц, молодой лейтенантъ остановился на минуту. ‘Чего она отъ меня хочетъ? куда иду я?’ Таковы были его первыя мысли, и онъ хотлъ-было проститься съ Роситою. Потомъ ему захотлось узнать, какіе успхи сдлала въ сердц Перувіанки эта внезапная страсть, которую онъ хладнокровно изучалъ въ разныхъ ея фазахъ. Впрочемъ, эта прогулка будетъ послднею: онъ сдлаетъ молодой двушк нсколько полезныхъ совтовъ и утвердить ими прощанье навки.

Росита, казалось, понимала, что въ немъ происходило, она уцпилась за его руку и увлекала его впередъ, какъ-будто боясь, чтобъ онъ не воротился назадъ. Они шли такимъ-образомъ до выхода на большую, прекрасную дорогу, обсаженную деревьями и ведущую изъ Лимы въ Каллао. Звзды ярко блистали на голубомъ неб, котораго чистоты давно уже не потемняло ни одно облако. Луна, начинавшая всходить надъ горами, освщала стремнистыя вершины одну посл другой и постепенно покрывала своимъ свтомъ нижніе ихъ уступы. По обимъ сторонамъ дороги простирались обширные фруктовые сады, гд расли самые крупные во всей Южной Америк померанцы. Въ этотъ первый часъ ночи, плоды ихъ, разогртые дневнымъ солнцемъ, разливали на далекое разстояніе этотъ живительный запахъ, этотъ освжающій и сладостный ароматъ, который не иметъ ничего себ подобнаго. Тамъ и сямъ, среди обработанной почвы слышны были пріятно-звенящіе голоса: въ этой благословенной долин поютъ, а не разговариваютъ, и танецъ замняетъ мрную походку. Богатство ея исчезло, золото сдлалось рдкимъ, но что-то страстное живетъ въ воздух и въ сердцахъ обитателей. Трудно даже иностранцамъ, которые только прозжаютъ черезъ Перу, не поддаться этому обаянію.

— Что за чудесный климатъ! вскричалъ донъ Патрисіо посл нсколькихъ минутъ разговора, который Росита старалась завязать: — что за восхитительная страна!… и, однакожь, надобно будетъ ее оставить!

— Не-уже-ли вы въ-самомъ-дл скоро дете? спросила Росита.

— Да, дитя мое, отвчалъ молодой лейтенантъ, — фрегатъ будетъ скоро у Каллао: мн пора воротиться къ своей должности.

— И я васъ никогда больше не увижу? сказала молодая двушка, вперяя въ него свои большіе глаза, блестящіе слезами.— Бдная Росита останется здсь одна, покинутая?

— Покинутая! повторилъ донъ Патрисіо:— а ваши родители? а донъ Грегоріо, который о васъ печется?

Росита грустно покачала головою.

— Я жила счастливо четырнадцать лтъ подл матушки, я была спокойна и весела, какъ попугай, который колышется на втвяхъ пальмы… Но это время прошло! Вы, донъ Патрисіо, вы не можете быть печальны, вы возвращаетесь къ тмъ, кого любите?

— Дитя мое, сказалъ донъ Патрисіо, взявъ ее за руку:— я для того только ршился на эту прогулку, чтобъ дать вамъ добрый совтъ. Послушайте, я въ послдній разъ говорю съ вами, въ послдній разъ..

— О, не говорите этого! прервала его двушка,— не говорите этого!

— Я намренъ былъ провести здсь только нсколько недль, и он прошли. Вы это знали..

— Я знала это, но хотла забыть, возразила Росита.— А вы, еслибъ я вдругъ пришла къ вамъ и сказала:— Я богата, очень-богата, я нашла кладъ, мн упало съ неба огромное наслдство и я кладу его у вашихъ ногъ, не-уже-ли бы вы, донъ Патрисіо, не позабыли, что должны такъ скоро хать?

— Дитя! возразилъ лейтенантъ Патрикъ.— къ-чему эти химерическія грёзы? Случай соединилъ насъ на одну минуту, а теперь намъ надобно разстаться. Я не разъ упрекалъ себя, что быль очень-строгъ съ вами, но, можетъ-быть, мн бы слдовало быть еще строже…

— Да, вамъ слдовало бы быть строже! прервала съ живостью Росита.— Вамъ бы слдовало оттолкнуть меня прямодушно, а не чаровать меня взглядомъ, порицая словами. Если я дитя, какъ вы говорите, вы должны были бы жалть обо мн и смяться надъ моею глупостью… Но нтъ, къ-чему васъ упрекать? Я одна виновата, донъ Патрисіо, я полюбила васъ всею душою, незная, кто вы, непредвидя. А вы, не-уже-ли вы никогда не чувствовали къ бдной Росит никакой любви? Положите на сердце руку и отвчайте мн.

Молодая двушка, сдлавъ этотъ вопросъ дону Патрисіо, вырвала у него свою руку, которую онъ было-взялъ, и стала передъ нимъ въ положеніи Эдипа, старающагося разгадать загадку сфинкса. Она была небольшаго роста, какъ почти вс женщины ея родины, и, подобно имъ, была граціозна и одарена прелестью, donayre, свойственною однимъ только лиміянкамъ, къ какому бы классу общества он ни принадлежали.

Донъ Патрисіо, немного-смшанный этимъ внезапнымъ нападеніемъ, вперилъ свой взглядъ въ чело Роситы, озаренное блдными лучами луны, и, увлеченный непобдимымъ чувствомъ, напечатллъ на немъ поцалуй. Этотъ отвтъ стоилъ всякаго другаго, торжествующая двушка бросилась на шею дону Патрисіо съ восхищеніемъ, похожимъ на безуміе.

— Теперь, сказала она, удержавъ свой неистовый порывъ: — я попрошу у васъ одной милости.

— Какой? отвчалъ съ нкоторымъ безпокойствомъ ирландскій лейтенантъ, чувствуя, что зашелъ дальше, нежели желалъ бы.

— Предупредить меня о вашемъ отъзд въ тотъ день, когда фрегатъ станетъ въ пристани на якор.

— Хорошо, я общаю, сказалъ донъ Патрисіо: — и дай Богъ, чтобъ онъ пришелъ скоре! прибавилъ онъ внутренно:— потому-что въ этой стран человкъ невольно дуретъ!

VI.

На другой день донъ Патрисіо не выходилъ изъ дома: или онъ боялся встрчи съ этою наивною двочкою, или хотлъ окончить разные рисунки, набросанные во время прежнихъ прогулокъ, только онъ остался въ своей квартир. Донъ Грегоріо, постивъ своего молодаго друга, засталъ его надъ столомъ, съ карандашомъ въ рук. Приходъ каноника привелъ его сперва въ нкоторое затрудненіе, тотъ это замтилъ и хотлъ тотчасъ же удалиться, но донъ Патрисіо удержалъ его.

— Padre, сказалъ онъ:— останьтесь ради Бога немного Мн остается провести только дня два въ Лим, и я не хотлъ бы оставить васъ, какъ обманщикъ. Вы дали мн превосходные, отеческіе совты, вы имли ко мн довренность, а я почти обманулъ васъ.

Потомъ, недожидаясь отвта каноника, который смотрлъ на него не столько съ удивленіемъ, сколько съ грустью, онъ разсказалъ ему въ одинъ пріемъ о своемъ поведеніи въ-отношеніи къ Росит и о томъ, какъ онъ, неотталкивая ее и непривлекая къ себ, возбудилъ въ ной страсть, которою едва и самъ не заразился.

— Вы не сказали мн ничето новаго, мой другъ, отвчалъ важно донъ Грегоріо.— Цлый мсяцъ уже я наблюдаю внимательно это капризное дитя: она избгаетъ меня, она повертываетъ головой, когда я заговорю съ нею, ея лицо оживлено радостью, которая несвойственна первому возрасту. Я бы очень желалъ, чтобъ вы ухали.

Донъ Патрисіо не упомянулъ, можетъ-быть, въ разсказ о своемъ слишкомъ-краснорчивомъ отвт на извстный вопросъ Роситы, но при всемъ томъ это признаніе значительно его облегчило. Разговоръ продолжался о такихъ предметахъ, которые естественно возбуждали въ немъ мысль о скорой разлук. На разставаньи, они общали другъ другу съхаться въ слдующее утро верхомъ у городскихъ воротъ и прогуляться вмст до Каллао.

Донъ Патрисіо употребилъ остатокъ дня на укладку крупныхъ своихъ вещей. На другой день онъ одлся въ костюмъ перуанскаго кавалера и поспшилъ на свиданіе съ каноникомъ, который уже дожидался его на условленномъ мст. Оживленныя свжимъ утреннимъ воздухомъ, лошади фыркали и прыгали, но наши путешественники предпочли хать лучше шагомъ въ тни покрытыхъ росою деревъ, нежели ускорять свою поздку. Другіе, боле торопливые, галопировали на большихъ, тонконогихъ мулахъ. Луки ихъ сделъ, деревянныя стремена и рукоятки бичей, которыя они держали въ рукахъ, все было оправлено въ серебро и сверкало на солнц.

— Ихъ предки длали эти украшенія изъ золота, замтилъ донъ Грегоріо:— а потомки ихъ, и они сами, можетъ-быть, будутъ длать изъ желза. Для Перу насталъ желзный вкъ! Наша прекрасная страна страдаетъ отъ гражданскихъ раздоровъ и бдности.

— Простите мн мое равнодушіе, отвчалъ донъ Патрисіо:— но мн трудно врить страданіямъ народа, который не только не жалуется, но еще предается самымъ буйнымъ удовольствіямъ. Природа балуетъ Перуанцевъ. У васъ нтъ ни долгихъ, темныхъ ночей, ни зимы. Лима оставляетъ въ душ путешественника вчное о себ воспоминаніе, и намъ, обитателямъ холодныхъ странъ, она кажется подобіемъ рая.

— Лима женскій рай, по старинной пословиц, сказалъ донъ Грегоріо,— и ослиный адъ! Взгляните на это огромное стадо ословъ, которыхъ метисы колютъ безъ жалости остроконечными палками. У нихъ спина вся изодрана, подпруга ржетъ животъ имъ, а умные погонщики разрзали имъ ноздри, чтобъ они удобне дышали.

Эскадронъ ословъ, указанный каноникомъ, быстро опередилъ двухъ, путешественниковъ, продолжавшихъ хать шагомъ. Это были жалкія животныя самой мелкой ослиной породы, такъ-что ноги сидвшихъ на нихъ погонщиковъ почти касались земли. Въ нкоторомъ оттуда разстояніи, густой столбъ пыли покрылъ совсмъ дорогу. Стадо остановилось и въ рядахъ ословъ произошло замшательство, несмотря на громкіе крики метисовъ. Ослы начали кричать на этомъ своемъ протяженіи и произвели оглушительный и непріятный шумъ.

— Вотъ приключеніе, достойное ламанчскаго рыцаря! сказалъ, смясь, донъ Патрисіо — Въ галопъ, padre, посмотримъ вблизи на непріятеля.

Они пришпорили своихъ лошадей, и странное зрлище представилось ихъ взорамъ. Сотня англійскихъ матросовъ, подгулявшихъ въ Каллао и въ тавернахъ по дорог, хали густой фалангою въ Лиму на наемныхъ лошадяхъ. Одни изъ нихъ, трехъ-аршиннаго роста, подавляли собою малорослыхъ лошаденокъ, другіе, коротенькіе и коренастые, торчали сучкомъ на спин высокихъ клячь. Эти импровизированные всадники дергали поводьями направо и налво, хватались руками за луку сдла, теряли стремена и съзжали на шею своимъ лошадямъ, которыя брыкали безпрестанно. По ихъ странной посадк на сдл и шутовскимъ жестамъ, ихъ можно было принять за толпу clowns (паяцовъ), но они совсмъ не смялись. Они хали рысью и. галопомъ въ невроятномъ безпорядк и пробовали разговаривать между собой, какъ люди, непотерявшія спокойствія. Лошади, выведенныя изъ терпнія этими неуклюжими riders (здоками), подпрыгивали, шли бокомъ и выдлывали всевозможныя штуки, но никакъ не могли сбросить долой ловкихъ моряковъ, уцпившихся имъ за спину, какъ обезьяны. Неудивительно, что и мудрые ослы испытали нкоторое замшательство, при вид этой кавалькады, загородившей имъ дорогу.

— Фрегатъ пришелъ, сказалъ донъ Патрисіо: — онъ въ эту ночь сталъ на якор въ гавани. Эти моряки составляютъ часть его экипажа. Они спшатъ въ Лиму прокутить въ нсколько часовъ трехмсячное жалованье. Подемъ въ Каллао, padre! дайте мн взглянуть на мой прекрасный корабль!

Два всадника скоро замтили фрегатъ, стоявшій на вод неподвижно. При вид своего флага, лейтенантъ Патрикъ снялъ шляпу отъ волненія и радости. Очарованіе, произведенное на него этою обворожительною страною, тотчасъ исчезло и замнилось чувствомъ долга, онъ желалъ быть скоре на палуб. Первою его заботою, по прибытіи въ Каллао, было увдомить письмомъ командира, что онъ вступаетъ въ должность съ завтрашняго дня, при этомъ онъ извинялся, что его костюмъ не позволяетъ ему явиться лично къ начальнику. Потомъ онъ воротился въ Лиму гораздо-скоре, нежели халъ оттуда. Спутникъ его, донъ Грегоріо, провелъ съ нимъ весь этотъ день, чтобъ помочь ему собраться къ отъзду, а, можетъ-быть, и для того, чтобъ не допустить Роситу до покушенія на послднее свиданіе. Въ тотъ же вечеръ два мула отвезли въ Каллао багажъ дона Патрисіо.

Сотня англійскихъ матросовъ, бродя по улицамъ Лимы, должна была произвести въ нихъ нкоторую сенсацію. При именахъ Жакъ, Томъ. Билль, Диккъ, Сэмъ, которыя произносили моряки перекликаясь между собой изъ разныхъ улицъ, жители бросались къ дверямъ, и скоро, до отдаленнйшихъ предловъ города, сдлалось извстно, что пришелъ фрегатъ. Новость эта достигла до ушей Роситы. Она нсколько разъ сряду прошлась подъ балкономъ дона Патрисіо, но, услышавъ толстый голосъ padre, тотчасъ убжала, Потомъ она старалась ободрить себя общаніемъ лейтенанта. ‘Онъ придетъ, думала она — онъ не удетъ, не извстивъ меня.’ И ршилась дожидаться его передъ дверью своей матери.

Часъ проходилъ за часомъ, а донъ Патрисіо не являлся! Утомленный множествомъ занятій, которыя не давали ему приссть съ самаго утра, онъ тотчасъ, по уход дона Грегоріо, легъ въ постель, мечтая о мор, о своемъ фрегат, о жизни моряка, которая ему опять предстояла, и совершенно отршился отъ земли. Шестинедльное пребываніе въ Лим изгладилось въ его ум, какъ сонъ передъ дйствительностью. Едва начало разсвтать, какъ онъ веллъ старому привратнику привести себ лошадь. Негръ, получавшій много разъ и щедро на водку, не могъ удержаться отъ слезъ, видя отъздъ своего молодаго покровителя, какъ онъ называлъ лейтенанта Патрика. Держа въ рук шапку и перемнясь отъ горя въ лиц, онъ принялся превозносить похвалами дона Патрисіо такимъ плачевнымъ голосомъ, что лейтенанту стоило большаго труда удержаться отъ смха.

— Благодарю, благодарю, старикъ, отвчалъ онъ: — иди въ свою сторожку, да займись гитарою. А это возьми для утшенія.

Онъ подалъ старику золотую монету, вскочилъ на коня и выхалъ со двора. Конь его полетлъ стрлою, какъ-будто понимавъ мысль своего господина и спшилъ перенести его на морской берегъ.

Между-тмъ Росита, въ неопредленномъ предчувствіи неспавшая всю ночь, вышла также за городъ. Она притаилась въ улиц, по которой халъ донъ Патрисіо къ Каллао, при самомъ възд въ предмстье. Онъ ее замтилъ, сдлалъ ей прощальный знакъ рукою и сказалъ, продолжая скакать:

— Adios, Росита!

— Онъ не ухалъ совсмъ, это невозможно! сказала сама себ двушка, и побжала къ его квартир.

— Донъ Патрисіо, иностранный кавалеръ, скоро воротится съ прогулки? спросила она у негра, который бралъ аккорды на своей гитар и утиралъ рукой глаза.

— Онъ не воротится съ прогулки ни сегодня, ни завтра, nia, отвчалъ привратникъ. Его багажъ отправленъ вчера, онъ ухалъ.

— Навсегда?

— Разв я спрашивалъ у него, куда онъ детъ? И что теб до этого за надобность, nia? Какъ эти двчонки любопытны! Ахъ, это былъ господинъ щедрый, ласковый, негордый. Онъ никогда не возвращался позже положеннаго времени домой, какъ другіе иностранцы, у которыхъ полонъ ротъ грубыхъ словъ, а руки пусты. Ты не знаешь, какой уронъ мн сдлалъ отъздъ его… Ахъ, Боже мой! мн кажется, я зарыдаю, какъ ребенокъ…

— Ухалъ! ухалъ!.. повторяла Росита, терзаемая горестью, — непростясь со мною не извстя меня, какъ общалъ! Но я увижу его! я буду говорить съ нимъ!..

Задыхаясь и изнемогая отъ волненія, она сперва присла на краю тротуара, готовая впасть въ обморокъ, но вдругъ, собравъ силы, пустилась бжать по дорог, по которой ускакалъ донъ Патрисіо.

Черезъ сто шаговъ, какой-то мулатъ загородилъ ей путь.

— Постой, Росита! Куда бжишь ты, моя красавица?

— Оставь меня, отвчала она, глядя на него блуждающими глазами. Что теб отъ меня нужно? что ты за человкъ?

— Что я за человкъ? Ты не узнаешь того, кто продалъ теб за четыре реала лучшій билетъ въ лоттерею? Что дашь ты мн за новость, которую я теб несу? Съ самаго утра я ищу тебя по всмъ лимскимъ улицамъ. Ты плачешь, голубушка, но я заставлю тебя смяться… Ты выиграла сорокъ тысячь піастровъ!

— Сорокъ тысячь піастровъ? у меня?.. Достань мн сейчасъ коляску, лошадей, платье — я догоню его… Сорокъ тысячь піастровъ, Jesus Maria! Когда онъ увидитъ меня богачкою, онъ на мн женится, я уврена… О, Боже мой! еслибъ это счастье пришло ко мн вчера!..

Потомъ, неотвчая мулату, который смотрлъ на нее съ открытымъ ртомъ и протянутою рукою, Росита побжала по дорог къ Каллао. Опьянлая отъ радости, обезумвшая отъ надежды и терзаемая безпокойствомъ, которое возрастало съ минуты на минуту, она часто останавливалась, чтобъ перевести духъ. Ея атласные башмачки мшали ей бжать, она сняла ихъ и шла въ однихъ шелковыхъ чулкахъ, которые скоро превратились въ лохмотья. Прохожіе, глядя, какъ она бжитъ босыми ногами, запыхавшись и съ блуждающимъ взоромъ, по дорог, загроможденной повозками и вьючными животными, смялись и отпускали на счетъ ея разные сарказмы, но она ничего не слышала, она спшила, ей нуженъ былъ одинъ только часъ, чтобъ пробжать пространство, отдляющее Лиму отъ Каллао, и когда она достигла наконецъ берега, лейтенантъ Патрисіо всходилъ на палубу своего фрегата.

‘Я успю быть тамъ прежде, нежели онъ снимется съ якоря’ думала Росита и, не теряя ни одной минуты, бросилась въ первую попавшуюся ей лодку, крича гребцу, чтобъ онъ везъ ее къ кораблю.

— A ver eldinero, nia, покажи-ка деньги, голубушка? отвчалъ гребецъ съ величайшимъ хладнокровіемъ.

Росита пощупала свою шаль, въ которую она обыкновенно завязывала деньги, но въ этотъ день она о нихъ не позаботилась.

— Греби, греби, сказала она лодочнику: — на борт фрегата за меня заплатятъ… Поскоре, поскоре, я тебя награжу щедро по возвращеніи.

— На это ухо я не слышу, голубушка, отвчалъ гребецъ, скрестя на груди руки: — поди сперва возьми въ Лим деньги.

— Я дамъ теб унцію золота, дв унціи, сегодня же вечеромъ! Ради бога, вези меня на бордъ!..

— Почему же не тысячу піастровъ? общать золото легко и босоногому.

Сказавъ это, лодочникъ повернулся къ ней спиною и принялся катать въ пальцахъ сигару.

Росита ломала въ отчаяніи руки. Она кричала, плакала и устремляла на корабль полные страха глаза.

— Что теб нужно на англійскомъ корабл? сказалъ равнодушно лодочникъ.— Вотъ онъ начинаетъ сниматься съ якоря и никому теперь нтъ времени амурничать, ни офицеру, ни матросу. Посмотри, вотъ и шлюбка плыветъ за командиромъ, онъ одинъ только еще на берегу. Какъ только онъ взойдетъ на палубу, тотчасъ распустятъ паруса… и прощай фрегатъ!

— Быть богатою и не имть при себ, чмъ заплатить за ничтожную лодку въ пристани! говорила, плача, Росита.— Еще бы не было поздно, мн остается еще четверть часа, но эта четверть не моя затмъ только, что при мн нтъ четырехъ реаловъ!..

Когда она предавалась такимъ-образомъ своей горести, командирская шлюбка съ шестью матросами и однимъ мичманомъ приближалась потихоньку къ пристани. Росита вдругъ прыгнула въ нее, къ совершенному изумленію матросовъ и ихъ командира.

— Высадите эту женщину на берегъ! сказалъ, какъ-только могъ, строгимъ голосомъ англійскій мичманъ, ребенокъ лтъ двнадцати съ блыми волосами.

Гребцы готовы были исполнить его приказаніе, но Росита, уцпясь за лодку, сопротивлялась и кричала, что ей необходимо быть на борт Въ своемъ изступленіи, она говорила о дон Патрисіо, о своей любви къ нему, о сорока тысячахъ піастровъ, которые упали ей съ неба… Напрасенъ былъ ея трудъ: ни мичманъ, ни его матросы не понимали ни слова поиспански. Но еслибъ они и поняли ея слова, все-таки ни ея горесть, ни ея слезы не смягчили бы ихъ.

Уступя наконецъ сил рукъ, съ которыми она напрасно боролась и которыя дйствовали осторожно, чтобъ не сдлать ей вреда, Росита должна была оставить лодку. Самый старый изъ матросовъ взялъ ее на руки, перенесъ, какъ ребенка, на дальній конецъ набережной и опустивъ осторожно на землю, сказалъ: Bun, miss, ступай себ, миссъ.

Въ это время проходилъ мимо командиръ корабля. Росита схватила его за полу, но онъ бросилъ на нее такой холодный и надменный взглядъ, что она отступила шагъ назадъ и упала въ изнеможеніи на берегъ. Гребцы подняли свои весла въ честь капитана, который и возслъ въ задней части шлюпки на своей почетной подстилк. Черезъ пять минутъ легкая шлюбка, окрыленная шестью длинными гибкими веслами, достигла корабля. Паруса распустились подъ дыханіемъ втра. Судно сперва наклонилось, какъ-будто прощаясь съ очарованнымъ берегомъ Перу, потомъ величественно выпрямилось и удалилось въ открытое море.

Погруженная въ мрачное остолбенніе, Росита, съ невыразимымъ терзаніемъ сердца, смотрла на корабль, уносившій дона Патрисіо. Ей казалось, что экипажъ своимъ веселымъ крикомъ издвается надъ ея горестью, и самый шумъ волнъ какъ-будто повторялъ ей роковыя слова: ‘онъ ухалъ!’ Но она еще оставалась прикованною къ набережной, она уже не надялась, однакожь смотрла на корабль.

На томъ же самомъ мст нашелъ ее черезъ часъ и каноникъ донъ Грегоріо. Padre искалъ по городу Роситы и спрашивалъ о ней у ея матери, которая меньше всхъ знала, что съ нею сдлалось. Опасаясь всего отъ этой горячей головы, онъ слъ на коня и поспшилъ въ Каллао. Замтя лежавшую неподвижно на берегу двушку, онъ подъхалъ къ ней и сказалъ съ кротостью,

— Воротимся, niita, въ городъ: мать ожидаетъ тебя.

— Тамъ, тамъ, отвчала Росита, необорачиваясь:— онъ тамъ, ухалъ, ухалъ навсегда!..

— Пойдемъ, сказалъ padre, взявъ ее за руку:— пойдемъ, отдохни, ты больна!..

— Оставьте меня! вскричала двушка: — я не пойду съ вами! Кто знаетъ? можетъ-быть онъ воротится!.. Padre, можетъ-быть, онъ воротится и женится на мн теперь, когда я сдлалась богатой! Ахъ, Патрисіо! ты будешь мой… quarenta mil pesos!

Напрасно донъ Грегоріо старался заставить ее слушать себя, Росита прерывала его безпрестанно и лепетала съ ужасающимъ чувствомъ несвязныя фразы. Онъ ршился обождать, когда этотъ пароксизмъ волненія уступитъ въ ней мсто изнеможенію. Въ-самомъ-дл, посл воплей наступили слезы. Росита, погрузясь въ мрачное молчаніе, смотрла на море, но она не видла моря и не слышала шума собравшейся вокругъ нея толпы. Padre продолжалъ ее уговаривать воротиться къ матери, наконецъ она послдовала за нимъ машинально, донъ Грегоріо нанялъ повозку и привезъ ее въ Лиму.

Несмотря на вс попеченія добраго padre, Росита никогда не возвращалась уже къ своему разсудку. Пріобртенное ею, игрою случая, богатство послужило только къ нкоторому услажденію ея положенія въ больниц умалишенныхъ, гд она должна была провести весь остатокъ своей жизни. Когда я постилъ эту больницу, донъ Грегоріо, провожавшій меня, показалъ мн Роситу и разсказалъ ея исторію. Росита, несмотря на потерю разсудка, узнавала тотчасъ Европейцевъ, она слдовала за ними и подходила къ нимъ съ видимымъ волненіемъ. Всякій разъ, когда подл нея говорили на иностранномъ язык, она начинала плакать и спрашивала, пришелъ ли фрегатъ въ Каллао. Нсколько разъ возили ее даже на берегъ, она смотрла пристально на море, качала головой и просила, чтобъ ее везли назадъ въ ея заключеніе. Вотъ уже пятнадцать лтъ, какъ она тамъ. Сколько странъ постилъ лейтенантъ Патрисіо съ того времени, какъ она не считается боле въ живыхъ, переставъ бгать свободно по цвтущимъ дорожкамъ, которыя перескаютъ окрестности Лимы во всхъ направленіяхъ.

‘Отечественныя Записки’, No 10, 1851

РОСИТА.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

Читайте также: