Роль студенчества в революционном движении в Европе в 1848 году, Тарле Евгений Викторович, Год: 1906 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 20 минут(ы)

Евгений Тарле.
Роль студенчества в революционном движении в Европе в 1848 году

Исторический очерк

Студенчество на Западе всегда являлось той частью буржуазного класса, который раньше остальной буржуазии начинал борьбу против абсолютизма. Студенчество же в те эпохи, когда разыгрывалась уже решительная схватка с абсолютизмом, часто играло роль того высокополезного для революционного дела звена, которое связывало буржуазию с рабочим классом в одном общем деле, студенты, например, в Вене в 1848 г. являлись передаточным пунктом для сношений между революцией в центральных, богатых кварталах и революцией в кварталах рабочих. Когда буржуазия делу революции изменяла, студенчество последним уходило с арены борьбы, и многие члены его погибали при крушении революции рядом с оставленными рабочими.

Роль русского студенчества в дореволюционный период была еще решительнее и важнее, нежели роль западноевропейского в эпоху до 1848 г., роль же русских студентов, как она определилась в последнее время, при всей ее серьезности все же не может назваться первенствующей, ибо у нас на арену борьбы пролетариат выступил, обладая несравненно большей сознательностью, а потому и несравненно менее нуждаясь в руководстве со стороны благожелательной учащейся молодежи, нежели это имело место в Западной Европе 1848 г.

Но часто приходится встречаться с обывательским горестным недоумением по тому поводу, что у нас студенты слишком много и отдавались, и отдаются ‘политике’ и что этого ‘нигде’ не бывало. Ибо хотя мысль, что одинаковые причины порождают одинаковые последствия, прочно внедрилась в сознание всякого человека, сколько-нибудь привыкшего доискиваться внутреннего смысла в проходящих перед ним явлениях, тем не менее довольно часто наблюдается весьма любопытный факт, показывающий, что далеко не все умеют вовремя припоминать эту истину и прилагать ее к объяснению тех или иных поражающих их событий. ‘Где это видано! Только у нас это возможно! Это — нечто неслыханное, небывалое!’ Кто не внимал на своем веку таким обывательским восклицаниям по поводу едва ли не каждого болезненного, ненормального политического события, по поводу едва ли не каждого проявления бурных политических страстей? Конечно, если почаще вспоминать историю и побольше думать об одинаковых последствиях, порождаемых одинаковыми причинами, тогда многое осветилось бы ярче в общественном сознании, ко многому явилось бы более спокойное отношение, и от многого тяжелого в настоящем перестали бы ожидать только зла и гибели в будущем.

В предлагаемом очерке напомним в нескольких словах о двух моментах, пережитых в истекшем веке высшими учебными заведениями Германии и Австрии.

1

Перед нами — Германия, только что освободившаяся от наполеоновского ига, только что пережившая лейпцигскую битву, самую кровавую в новой истории (после мукденского сражения). Был такой момент, когда казалось, что ближайшие годы после этого национального воскресения из мертвых будут для Германии временем правильного прогрессивного развития общественной жизни, установления правового строя на обломках феодально-полицейских порядков, едва не доведших до полной гибели и Пруссию, и меньшие державы германской нации. Объединение Германии и конституционный строй в этой будущей стране — таков был ‘двуединый’ идеал свободомыслящих общественных кругов едва ли не во всех отдельных германских державах, немедленное введение конституции в этих отдельных державах еще до их грядущего желательного объединения — таково было непосредственное требование, предъявлявшееся этими же кругами общества к тем ‘тридцати шести монархам’, о которых говорит Гейне в своих сатирических стихах и которые властвовали над раздробленной немецкой нацией. Эти желания не были мимолетной фантазией нескольких оторванных от почвы политических мечтателей, они отвечали все более и более назревавшим потребностям жизни. Дворянско-бюрократический строй, отдававший все население в бесконтрольное распоряжение полиции и чиновников, угнетал всякое свободное проявление жизни, сеть феодальных повинностей и не всюду вполне уничтоженных крепостных отношений держала многочисленнейшее сословие — крестьянство — в состоянии периодически возвращавшихся голодовок и никогда не прекращавшейся приниженности, низводила крестьян на уровень париев, бесправных, темных и презираемых, торговля и ремесла были стеснены рядом мелких и крупных узаконений, никому не нужных и вместе с тем страшно мешавших правильной торгово-промышленной жизни, крупная промышленность, все возраставшая в течение первой половины XIX в., не видела перед собой ни достаточно обширного рынка сбыта ввиду таможенных преград, существовавших между отдельными немецкими государствами (до учреждения таможенного союза), ни надежд на усиление покупной способности этого рынка при страшном обнищании широких народных масс, ни какой бы то ни было возможности конкурировать с более богатыми странами, вроде Англии и Франции, в добывании себе внешних рынков сбыта, так как пока Германия не была объединена, никакого военного флота ни у одной из немецких держав не могло быть в более или менее серьезных размерах, наконец, рабочий класс был в чрезвычайно тяжелом положении: рабочий день был в общем чрезмерно велик, заработная плата ничтожна, обращение с рабочими в точности отражало феодально-полицейский дух, которым была насыщена атмосфера немецкой жизни.

Помещики, придворные, офицеры и высшие чиновники — вот кто только и являлся более или менее удовлетворенным общественным классом, да и то мы говорим тут о них только как о классе, ибо среди образованных людей, тяготившихся этим политическим строем, требовавших свободы слова и деятельности, было немало выходцев и из офицеров, и из помещиков. Таковы были общие причины, делавшие государственный строй явно непрочным, — причины, вызывавшие все более и более широкое увлечение конституционными идеями. Для всех теперь, 100 лет спустя, совершенно ясно, что никоим образом и никто этих идей подавить окончательно не мог бы, мало того, что осуществлению этих требований Германия и обязана нынешним своим процветанием. Но в 1815-1820 и следующих годах это еще ясно не было, будущее было скрыто, и правящие круги с недоумением и раздражением смотрели на недовольную интеллигенцию и самую беспокойную часть ее — студентов.

Были и внутренние, и внешние причины, сделавшие в те годы студентов носителями оппозиционной мысли, если даже и не считать того обычного обстоятельства, что молодая часть общества есть в то же время самая пылкая, искренняя, восприимчивая и чуткая часть его. Во-первых, студенты особенно увлеклись в 1813 г. подвигом спасения отечества от Наполеона, приняли особенно активное массовое участие в войне, и поэтому с особенным раздражением увидели крушение всех своих патриотических надежд на Венском конгрессе, оставившем Германию по-прежнему разъединенной и порабощенной, во-вторых, были в 1813 г. торжественно даны обещания после войны привлечь народ к соучастию в управлении, и эти обещания, ‘предательски’ не исполненные после победоносного окончания войны, подогревали раздражение студентов, которые заявляли, что они боролись не за ‘свободу государей’, а за свободу народа, в-третьих, академическая жизнь была стеснена до крайности, подозрительное полицейское ухо прислушивалось к лекциям, благонамеренные чиновные профаны сортировали науку на одобрительную и неодобрительную, тупая и придирчивая цензура душила научную литературу, и все это вносило еще более горечи в настроение студентов. К числу причин внешнего порядка, выдвинувших университетскую молодежь на авансцену политической жизни в Германии второго и третьего десятилетий XIX в., следует отнести главным образом то существенно важное обстоятельство, что университет в те времена являлся единственным местом, где собирались и сообщались между собой более или менее многочисленные представители образованного класса. Университет сближал молодежь, и только благодаря университету она могла себя чувствовать сплоченной и более сильной. Взрослые граждане не могли нигде собраться на политический митинг в числе нескольких сот человек, а дети их в университете могли это сделать и делали.

И вот к изумлению и негодованию Меттерниха [Меттерних был канцлером Австрийской империи, полновластно распоряжавшимся всеми внутренними и внешними делами Австрии с 1814 по 1848 г.], главного и верховного руководителя не только австрийской, но и общегерманской реакции, начались университетские беспорядки, сборища, речи, процессии с факелами, манифестации и т. д. Явление поражало своей новизной и неожиданностью. Меттерниховская пресса и меттерниховские последователи, впрочем, мгновенно нашли разгадку в том обстоятельстве, что возникла секта, желающая повторить в Германии ужасы французской революции, секта эта завладела незрелыми и буйными умами — и вот результаты и т. д. Следует заметить любопытную черту в отношениях реакции к студенческому движению: сначала, когда движение это больше отличалось внешне бурным характером, но на самом деле не могло внушить никаких серьезных опасений, реакционеры изо всех сил старались изобразить его в глазах мирных граждан в виде чудовищной революционной гидры, пышащей огненными искрами и желающей зажечь всегерманский пожар, а по мере того как студенческое дело осложнялось и усиливалось, по мере того как оно приобретало все более и более серьезный колорит как одно из многочисленных уже проявлений недовольства, правящие круги стали притворяться незамечающими или презирающими ‘мальчишек’, которые вместо ученья думают о политике. Отношение первого рода было налицо в 1815-1820 гг., отношение второго рода более заметно накануне и во время мартовских событий 1848 г.

Особенное внимание привлекла бурная студенческая манифестация, имевшая место в 1817 г. во время вартбургского торжества по поводу трехсотлетия лютеранской реформации. На эти празднества съехались студенты разных университетов, причем юбилею реформации была придана окраска манифестации против ‘стеснений духа’ вообще, против реакционной политики германских правительств. Одновременно студенты пожелали чествовать и давнишнее освобождение Германии от римских пап, и недавнее освобождение от французского завоевателя, и дать волю выражению истинных своих чувств по отношению к тем, кого они считали угнетателями своей родины. После празднования и шествия с факелами, 18 октября вечером за городом был разложен костер, куда после речи соответствующего содержания полетели одна за другой книги авторов, успевших возбудить ненависть молодежи своим реакционным направлением. Вокруг раздавались по поводу выкликаемых громко имен реакционных авторов насмешливые и бранные восклицания и замечания. Сожжен был ‘Кодекс жандармерии’, сожжена была книга ненавистного молодежи, ‘подкупленного русским золотом’ Коцебу [Коцебу, посредственный, но в свое время известный немецкий драматург, некогда сам склонный к либерализму, в годы после Венского конгресса стал одним из самых злобных и ядовитых литературных борцов против патриотических и конституционных увлечений. Особенно много нареканий вызывали его сношения с русским двором, на него склонны были многие смотреть как на русского шпиона] и т. д. На другой день было торжественное заседание с речами о не исполненных государями конституционных обещаниях, о грядущем величии Германии, о служении свободе.

Все это было в достаточной мере невинно и ни для кого не опасно, однако для подозрительных и нервно настроенных правительственных лиц вартбургский праздник представился грозной революционной манифестацией. Меттерних пришел в сильнейшее негодование и беспокойство, так же как баварский и прусский короли. Несмотря на явно враждебное отношение властей (а быть может, именно поэтому), тон студенческого движения становился все резче и решительнее. Литературная полемика представителей либерального течения против Коцебу, осмеивавшего конституционные и национально-объединительные идеалы студенчества, не могла не возбудить еще больше страстности в студенческих кругах. Был образован общегерманский студенческий союз, ‘принципы’ которого были одобрены и приняты представителями 14 университетов. В этих ‘принципах’ между прочим высказывалась хвала великому герцогу веймарскому за введение в Веймаре представительства, предъявлялось требование конституции к другим немецким правительствам, указывалось на чрезмерно высокие налоги, существующие в германских государствах, заявлялось желание видеть всех немцев совершенно равными перед лицом закона, — ‘как это обстоит уже давно в Англии и действительно высказано во Франции в хартии Людовика XVIII’. В общем эти принципы были чрезвычайно умеренно и сдержанно редактированы, но для Меттерниха и его друзей всякий нежандармский образ мыслей уже казался крамольным, и на общестуденческий союз было обращено полное полицейское внимание. Иена с ее старым и знаменитым университетом стала средоточием общегерманского студенческого движения, особенно с тех пор, как сюда переселился из Гиссена и начал читать лекции профессор Фоллен.

По мере обострения полицейских преследований Фоллен и группировавшиеся около него студенты все больше и больше стали заниматься анализом вопроса о том, позволительны ли или непозволительны в политике всякие средства для достижения намеченной цели, и тому подобными острыми проблемами. Революционно-демократическая черта движения начинала все заметнее преобладать над чисто национальными стремлениями. Учение Фоллена было учением республиканским по преимуществу, это был фанатически настроенный враг всякого деспотизма и для борьбы против последнего признавал хорошими всякие средства. Студенты Вит фон Дерринг, Карл Занд и некоторые их товарищи составляли самый близкий к Фоллену кружок, но и в массе иенского студенчества радикальные взгляды последнего все больше и больше вытесняли недавние сравнительно умеренные воззрения. Возмущалось студенчество особенно тем, что иностранцы вмешиваются в дела германского университетского быта. Валах Стурдза составил для императора Александра I мемуар, касающийся неблагонамеренности университетов в Германии, и мемуар этот возымел известное действие в официальных германских сферах. Этот Стурдза привлекал ироническое внимание и русских оппозиционно настроенных кругов своим ханжеством и верноподданностью, известно четверостишие Пушкина:

Вкруг я Стурдзы хожу,

Вкруг библического,

Я на Стурдзу гляжу

Монархического.

Он-то и представил докладную записку, затрагивающую университетский вопрос в Германии. В мемуаре Стурдзы рекомендовались отнятие всех университетских старинных вольностей и низведение студентов на уровень строго опекаемых гимназистов. Одна копия этого тайного доклада попала в Париж и была там обнародована. Бешеная ярость охватила и без того раздраженное студенчество Германии. Студенты командировали двух из своей среды вызвать на дуэль Стурдзу, который от дуэли отказался и быстро исчез из Германии, тогда гнев обратился на Коцебу, заявившего сочувственно, что идеи Стурдзы разделяет и сам император Александр. И действительно, император Александр раздавал сам экземпляры этого произведения Стурдзы членам Аахенского конгресса.

Коцебу, о котором было известно, что он в переписке с русским правительством, получил столько угроз и неприятностей, что переселился в Мангейм из Иены. Ненависть к нему, давно уже существовавшая, разгорелась ярким пламенем. Впрочем, помимо Стурдзы, Коцебу и других отдельных лиц, боровшихся против нового духа в университетах, вся меттерниховская система явно торжествовала на всех позициях, по всей линии общественной жизни и вносила все больше и больше злобы и отчаяния.

23 марта 1819 г. в квартиру Коцебу явился молодой человек, который, пожелав увидеть хозяина дома, начал разговор с ним и, вдруг выхватив кинжал, вонзил его в горло своему собеседнику. Коцебу был убит на месте. Когда маленький сын Коцебу бросился к трупу отца, молодой человек ударил себя самого кинжалом, но был схвачен раньше, чем успел другим ударом с собой покончить. Это был Карл Занд, один из ближайших учеников Фоллена, студент Иенского университета.

Около трупа Коцебу был найден клочок бумаги, написанный Зандом, где заявлялось между прочим, что Коцебу — ‘губитель и изменник народа’ и что нет более благородного дела, как покончить с ним! Раненый Занд был отвезен в тюрьму. На следствии он вел себя необычайно спокойно и решительно и никакой нити следователям не дал. Поступок свой он непоколебимо до последней минуты считал полезным для Германии и блага немецкого народа.

Известие о смерти Коцебу, по единодушному свидетельству историков того времени, было принято университетской молодежью с бурным восторгом, Занда восхваляли как героя, ‘даже зрелые мужи, — говорит Трейчке в своей известной ‘Германской истории’, — сравнивали убийцу с Теллем, Брутом, Сцеволой’. Даже умеренные слои общества с почти благоговейными похвалами отзывались о Карле Занде. 20 мая 1820 г., после долгого следствия и долгих мучении от раны, Карл Занд был казнен. Пример его нашел подражателей, и вскоре после него студент Ленинг произвел покушение на висбаденского сановника Ибелля, после чего покушавшийся покончил в тюрьме с собой, проглотив для этой цели несколько осколков стекла.

Правящие круги ужаснулись не только этих фактов, не только фанатизма, доведенного до жажды мученичества, но особенно того бесспорного сочувствия, которое проявлялось в широких кругах общества к Занду и Ленингу. Не один только Пушкин воспел Карла Занда в своем ‘Кинжале’, в известной строфе, которую новейший историк декабристов П. Е. Щеголев называет ‘увлекательной и дразнящей’.

О юный праведник, избранник роковой!

О Занд, твой век угас на плахе,

Но добродетели святой Остался глас в казненном прахе…

В Германии нашлись и поэты, и ораторы, совершенно недвусмысленно восторгавшиеся его поступком. Меттерних решил против этого-то все усиливавшегося общественного настроения бороться нагромождением новых и новых стеснений, запретов и кар. Он сначала преувеличивал близость той ‘всеобщей революции’, первые зарницы которой ему мерещились в студенческом движении, движение среди германской молодежи, дошедшее до кульминационного пункта в 1819 г., было первым порывом, за которым последовало сравнительно менее бурное время. За это время нарастали и поднимались новые силы в обществе, и было ясно, что следующий порыв будет еще бурнее, еще неудержимее и опаснее, что в ближайший острый политический момент студенты уже будут иметь за собой не только сочувствие, но и деятельную поддержку общества.

А Меттерних тогда, в эту эпоху 1820—1830-х годов, с той же отличавшей его полицейской близорукостью уже впал в противоположное преувеличение и понял этот данный ему историей перерыв как блестящую и едва ли не окончательную свою победу над ‘гидрой революции’. Но его постигло горькое разочарование.

2

Полицейская реакция давила Пруссию, Австрию и все германские государства в течение 20-х, 30-х и 40-х годов, и ее главный вдохновитель Меттерних, наблюдая временный упадок духа и подавленность среди прогрессивных кругов общества, самодовольно заявлял при всяком удобном случае, что гидра революции сломана, и что безусые мальчишки, учащиеся в университетах, после безобразных своих выходок в 1816-1819 гг., очевидно, удостоверились в нелепости своих предприятий и перестанут смущать мир и спокойствие добрых граждан. Между тем в Германии и Австрии назревали такие общественные условия, при которых организованный и вдохновляемый Меттернихом произвол неизбежно должен был подвергнуться смертельной опасности. И любопытно, что гроза надвинулась на систему Меттерниха именно тогда, когда он почивал на лаврах, когда былые годы студенческих волнений представлялись австрийскому канцлеру далеким воспоминанием…

К концу 40-х годов в Австрии, Пруссии и остальной Германии промышленность, развиваясь все более и более, выдвинула на сцену рабочий класс, который еще лет за 20 до того никакой политической роли не играл. Этот класс, доведенный нищетой, непосильной работой за слишком малую цену, частой безработицей и голодовками до самой последней крайности, готов был бороться из-за улучшения своей горькой участи, готов был видеть в окружавших его гнете, произволе, наглом презрении ко всем его человеческим правам такие условия, которые нужно сокрушить раньше, нежели думать о мало-мальски успешной борьбе с хозяевами. В свою очередь мелкая, средняя и даже крупная буржуазия объединялись ненавистью к постылому дворянско-полицейскому всевластью и высокомерию, буржуазия не видела для себя никакого выхода из приниженного своего положения, кроме учреждения конституционного строя. Если даже не принимать во внимание крестьянства, явственно желавшего освободиться от помещичьего гнета, то все-таки революционное настроение таких двух классов, как буржуазия и рабочие, классов, временно ставших союзниками в борьбе против неограниченной монархии, это революционное настроение, назревавшее к 1848 г., могло бы всполошить Меттерниха гораздо более, нежели былые студенческие волнения, если бы только не его полицейская близорукость, мешавшая ему разглядеть истинное положение вещей, и если бы не льстивые заверения его чиновников и пресмыкавшихся перед ним подкупленных публицистов, что все обстоит благополучно. Меттерних и служившие ему люди столько лгали окружающим, что эта беспрерывная ложь стала их второй природой, гипнотизировала их самих, и, как часто бывает при неуклонном, систематическом лганье, обман понемногу стал переходить в самообман. Так они жили изо дня в день и дожили до 1848 г.

Пришла весть о февральской революции во Франции, и в Германии и в Австрии началось лихорадочное волнение. Опять-таки самая молодая и чуткая часть общества явилась застрельщиком движения. Венское студенчество с первых же дней марта 1848 г. стало обнаруживать все признаки сильнейшего возбуждения. По отзыву всех историков мартовских событий в Вене, влияние студентов дало движению в его начальном периоде особую, идеалистическую окраску, и вместе с тем именно студенческие круги указали венскому среднему классу и рабочим на необходимость одновременно с требованием конституции домогаться также немедленной отставки Меттерниха. Они ненавидели Меттерниха со всем пылом молодой души. Не даром и он со своей стороны не переставал никогда подозрительно относиться к университетам: там зрели и вынашивались те научные и философские идеи, которые стояли в непримиримом противоречии со всей правительственной системой австрийского канцлера, там собирались массы молодых людей, которые никак не хотели поддаться разврату, лжи, лицемерию и проповеди взаимного шпионства, т. е. ничему, что составляло душу этой системы. 12 марта 1848 г. в Венском университете собралась сходка в две тысячи человек, причем была выработана петиция императору с требованием конституционных гарантий, петиция тут же была покрыта подписями присутствовавших и два профессора (Гие и Эндлихер) вечером того же дня отправились в замок и представили петицию императору Фердинанду. Император, человек болезненный, временами почти слабоумный, в дела мало вмешивавшийся, ответил на петицию неясно и неопределенно. С таким ответом профессора и явились на другой день на новую сходку. Со сходки студенты отправились к зданию, где должно было как раз начаться заседание земских чинов. Ландтаги, или провинциальные собрания земских представителей, имели в тогдашней Австрии исключительно хозяйственное значение и во всех своих действиях и постановлениях зависели от местных представителей правительственной власти. Но на этот раз местный ландтаг, собравшийся в столице в такую критическую минуту, не мог не привлечь всеобщего внимания. К зданию земских чинов устремились с утра 13 марта не только одни студенты, но и граждане зрелого возраста и разнообразных общественных положений. Торжественно маршировавшая длинная колонна студентов, подойдя к толпе, уже стоявшей у здания, внесла сразу необычайное оживление. Начались речи, прерываемые бурными возгласами собравшихся. Один студент прочел собравшимся сказанную незадолго до того речь венгерского патриота Кошута о необходимости введения конституционного режима и о полной гнилости системы Меттерниха. Тысячи голосов закричали: ‘Вон Меттерниха! Долой Меттерниха! Вооружайтесь, вооружайтесь! Да здравствует конституция’! и т. д. В этот момент толпа вдруг узнает о только-что состоявшемся решении земских чинов просить императора о созыве представителей всех ландтагов и об обнародовании росписи доходов и расходов… Эти ‘реформы’ не гармонировали с настроением, царившим в Вене, и в тот же миг, как стало известно, на чем порешили земские чины, раздались яростные вопли на улице: ‘К черту земские чины! Долой негодяя Меттерниха!’ Толпа ворвалась в здание, откуда земские чины мигом исчезли, а затем студенты, подхватив председателя (маршала ландтага), повлекли его во дворец ‘передать императору о желаниях народа’.

По классовому составу своему вовсе не принадлежа к рабочему классу, венские студенты 1848 г. живо чувствовали все значение в переживавшиеся грозные моменты выступления рабочих на сцену и всеми силами старались этому выступлению со своей стороны способствовать: именно студенты, рассеявшись по рабочим кварталам еще накануне первого дня революции, т. с. еще 12 марта, дали понять рабочим, как важно, чтобы они всей массой явились на другой день в центральные части города. И рабочие, последовав этому приглашению, в самой серьезной степени посодействовали своим появлением успеху дня 13 марта, и прежде всего грандиозной демонстрации перед зданием, где заседали представители земских сословий. Вот как впоследствии рассказывал о настроении студентов в этот день один из их среды [См. Бах М. Австрия в первую половину XIX века. СПб., 1906, стр. 78]: ‘Когда мы толпой все еще стояли в доме сословий и отдельные лица держали пред сословиями самые революционные речи, всем нам, конечно, становилось ясно, что не одержать победы — это значит ни много, ни мало как угодить в тюрьмы Шпильберга [Одна из самых страшных государственных тюрем Австрии]. Даже наименее скомпрометированным приходилось опасаться отдачи в солдаты. Итак, для нас не было выбора. Мы должны были энергично идти все вперед, вызвать всех фурий революции и таким образом нагнать на властителей страх. Если массы населения пригородов, если рабочие приступят к решительным действиям, тогда можно будет надеяться, что двор станет сговорчивее, протянет руку интеллигентным сословиям и прибегнет к их влиятельности, чтобы успокоить возмущение опасных масс. Успех зависел прежде всего от того, присоединится ли к революции буржуазия. Пока это казалось сомнительным, ораторы и агитаторы должны были воздействовать на пригороды, чтобы привести в движение массы… Вечером 12 марта вожди студентов работали с муравьиным усердием. Всякий, кто принимал хотя бы самое незначительное участие в частных совещаниях в актовом зале (университета), превосходно знал, что он подпадает действию драконовского австрийского уголовного кодекса, и знал также, что для политических преступников нет помилования при правительстве, которое злоупотребляло добродушным Фердинандом, как прикрытием для себя. Следовательно, основная задача сводилась к тому, чтобы, во-первых, привлечь как можно больше соучастников и сообщников и, во-вторых, чтобы создать для себя опору в остальных классах населения и рабочего сословия. Еще после полудня и поздно вечером (12 марта — Е. Т. ) многие студенты отправились в пригороды и промышленные предместья, чтобы вызвать возбуждение в массах, привести их в движение и обеспечить их поддержку для университетской демонстрации 13 марта. Гонцов отправили даже в соседние деревни, чтобы убедить крестьян-виноделов оказать содействие студентам. И результаты не заставили себя ждать: уже утром и в полдень (13-го — Е. Т. ) в город проникли значительные толпы рабочих и приняли живое участие в описанных событиях’.

В уличных битвах 13 марта студенты появлялись в опаснейших местах, как и в следующий день. Студенты убеждали толпу предпринять ночью (с 14 на 15 марта) штурм дворца, один из них приглашал даже сделать это немедленно, но либеральные уступки правительства заставили бросить это намерение. Еще 13-го был отставлен Меттерних и студентам официально было разрешено вооружение, 14-го (к вечеру) — отменена цензура и учреждена национальная гвардия. Студенты, как и рабочие, не успокоились. Вечером (14 марта) состоялась вооруженная сходка в университете, и студенты яростно настаивали, что пока не дано обещания конституции, до той поры ничего не дано. Уже к ночи узнали, что правительство ввело осадное положение, и студенты мгновенно бросились в рабочие кварталы предупредить пролетариат о новой битве. Появившееся на другой день обещание императора созвать законосовещательное собрание, именно — депутатов от сословий, возбудило новое волнение, и студенты торжественно сожгли на площади перед университетом это правительственное объявление. Но до резни, которую ожидали, дело не дошло, 15 марта, когда масса вооруженных студентов и народа толпились перед университетом, являвшимся одним из центров всех событий, ректор университета, выйди на балкон, поручил одному из сопровождавших его лиц возвестить толпе радостную весть, которую именно ему прежде всех прислали из дворца: Фердинанд обещал дать конституцию. Вскоре официальный манифест подтвердил известие, продолжение кровопролития было предотвращено.

Характерны последовавшие сцены восторга, особенно бурные среди студентов. В эту ночь студентов прославляли как героев даже те, которые потом сделались вернейшими слугами реакции. Ликовала и буржуазия, ликовал пролетариат, и оба эти класса, уже тогда (и именно в эти дни) начавшие ощущать взаимную вражду, соединились в общем чувстве симпатии к тому кругу, который с таким самоотвержением служил делу освобождения: студенты были на верху своей силы и славы. Дальнейшей трудной борьбы и безрадостного ее финала еще тогда не предвидели.

3

В последовавший революционный период студенты и рабочие играли первенствующую роль. Одной из первых уступок правительства (одновременно с отставкой Меттерниха), как сказано, было разрешение, данное студентам, беспрепятственно вооружаться (что, впрочем, студенты делали с самого начала марта без всякого разрешения). Студенты образовали так называемый ‘академический легион’, который был прекрасно вооружен и в течение всего дальнейшего революционного периода являлся боевым авангардом. Революционная ‘Песнь к университету’, выражавшая восторг и благодарность сограждан, в массе экземпляров распространилась по городу.

В течение всего этого исторического года студенты наиболее чутко относились ко всяким поползновениям и ‘пробным шарам’ реакции, которая далеко не сразу осмелилась проявить вновь свою живучесть. Когда, например, 31 марта, через каких-нибудь две недели после уступок, сделанных торжествующей революции, правительство вздумало издать закон о печати, в сущности очень ограничивавший свободу печатного слова, студенты собрались в университете на грандиозную сходку, и начатая ‘академическим легионом’ агитация так быстро охватила общество, еще не остывшее от пыла только что пережитой борьбы, что министерство вынуждено было уступить. Среди массы быстро расплодившихся политических органов очень читался специально студенческий журнал ‘Studenten Kurier’ (‘Студенческий курьер’). Академический легион и избранное им из своей среды правление стояли в это время так высоко в общественном мнении, что к ним обращались часто как к суду чести для разбора частных жалоб и споров. Студенты, по единогласному показанию всех современников, являлись одним из самых ярких, самых заметных элементов охватившего Австрию движения. Хотя масса студентов принадлежала к состоятельным кругам, к высшему и буржуазному классам общества, тем не менее они сумели понять, что всякое себялюбивое отстаивание имущими сословиями своих интересов против рабочего пролетариата пойдет всецело на пользу только что повергнутой, но вовсе еще не добитой бюрократии, они сумели также найти в душе своей тот юношеский идеализм, который подсказал им, где истинные их братья и естественные союзники в борьбе за общечеловеческие права. Рабочие же относились к ‘академическому легиону’ как к единственной организации, которой можно и должно доверять. В 1848 г. рабочие были неорганизованны, классовое их самосознание стояло еще на очень низкой степени развития, и студенты для них являлись очень нужными и незаменимыми товарищами. Правительство понимало это чрезвычайно отчетливо и 13 мая 1848 г. сделало попытку уничтожить центральный комитет, руководивший как ‘академическим легионом’, так и общегражданской милицией — национальной гвардией. Студенты категорически заявили, что они не подчинятся этому распоряжению, которое считают покушением реакционеров на народные права. Около трех дней продолжался кризис. Войска демонстративно прогуливались по городу, ожидая нападения. ‘Академический легион’ собрался в университете, и депутация как от рабочих, так (на этот раз) и от национальной гвардии одна за другой явились в университет с заявлениями, что они студентов не выдадут, что они хотят вместе с ‘академическим легионом’ победить или умереть. Когда пришла весть, что войска заняли все проходы, ведущие из рабочих предместий в центр столицы, студенты громко кричали: ‘Нас хотят отрезать от наших братьев! Министры — изменники и лжецы! Они достойные преемники Меттерниха’! и т. д., и т. д. Никакие стратегические предосторожности не помогли: едва ‘академический легион’ вышел из университета на улицу, как несколько тысяч рабочих с торжествующими и приветственными кликами примкнули к студентам. ‘На смерть, на бой, против врага, с вами, с вами вместе’! — кричали рабочие. Огромная соединенная толпа, все увеличиваясь по дороге, двинулась к замку… Оставалось либо стрелять в вооруженную и колоссальную толпу, либо уступить. Император Фердинанд распорядился немедленно известить своих взволнованных до нежелательной степени верноподданных, что центральный комитет останется, что войска будут убраны из города, что вообще проект конституции (казавшийся широким кругам общества слишком реакционным) есть именно только проект, а настоящая конституция будет установлена рейхстагом, который имеет быть выбран всеобщей подачей голосов, и т. п. Победа восставших была полная, и этот день 15 мая закрепил братские отношения, и до того царившие между студентами и рабочими.

Но реакционная партия, действовавшая при дворе, еще не считала себя окончательно побежденной. Она удалила императора Фердинанда в Инсбрук, чтобы напугать венскую буржуазию призраком анархии, а вслед за тем консервативные и клерикальные органы заговорили в тоне горестного смирения, что, конечно, мыслимо ли монарху оставаться в городе, находящемся в руках безумствующей молодежи, и т. д. Буржуазия уже стала заметно неодобрительно относиться к ‘академическому легиону’, и вдруг ночью 26 мая последовал правительственный приказ, чтобы ‘академический легион’ разоружился и разошелся.

26 мая опять состоялось собрание студентов в университете. Приходилось вновь считаться со смертельной опасностью, потому что целые полки солдат уже были размещены на площадях и маршировали по улицам, и носились упорные слухи, что уж на этот раз стрелять будут, что придворная партия реакции взяла верх и что императорский приказ не стрелять (‘Nit schiessen!’ — как произносил Фердинанд) взят назад. Солдаты заняли также и площадь перед университетом с целью не дать рабочим подойти к студентам. Тогда ‘академический легион’ отрядил несколько десятков студентов в фабричные районы, чтобы просить рабочих о немедленной помощи. Тысячи рабочих, узнав о том, что происходит, почти бегом бросились к университету. Прорвавшись в город, несмотря на все препятствия, рабочие с криками: ‘Да здравствует университет! Да здравствует ‘академический легион’! устремились к университетской площади. Но еще раньше, чем они туда подошли, отдельные человеческие потоки, отклоняясь от главной массы, вливались в узкие улицы и переулки, и с лихорадочной быстротой там и сям стали подниматься баррикады. Больше полутораста баррикад, мигом отдали во власть рабочих чуть ли не четверть всей территории города Вены. Крики ‘Да здравствует ‘академический легион’! звенели в воздухе, начали появляться вооруженные толпы уже не рабочих, а лиц буржуазного круга из числа тех, которые еще сохранили революционное настроение. Правительство после колебаний, длившихся несколько часов, снова уступило: слишком явной представлялась необходимость предпринять страшнейшую резню с сомнительной надеждой на победу, слишком решительна была поддержка, которую получили студенты от рабочих, чтобы можно было растерянным министрам настоять на своем. Было заявлено, что ‘академический легион’ не будет уничтожен. Тотчас же войска вышли из города, а студенты и рабочие, разгуливая в шумных процессиях, громко ликовали, предаваясь торжеству полной победы…

4

Таковы воспоминания, которые вынес венский народ о роли своего студенчества в эту вечно памятную весну 1848 г.

В Берлине роль студентов была гораздо менее заметна, хотя и тут их активное участие в революции 1848 г. не подлежит сомнению, уже с самого начала берлинских волнений, с первых чисел марта, среди толп, собравшихся в Тиргартене, часто на столах для ораторов появлялись питомцы Берлинского университета, приглашавшие берлинское население примкнуть к освободительному движению, раскаты которого уже гремели над Европой. Уже с 9 марта чаще и чаще стали происходить отдельные стычки между толпой и разъезжавшими по всем улицам патрулями, и студенты, собираясь перед университетом, встречали солдат свистками и угрожающими криками. Волнение в городе разгоралось, и 16 марта студенты пошли к королевскому дворцу, где и заявили о необходимости для восстановления порядка создания вооруженной студенческой милиции, это предложение было резко отклонено даже не королем, который их и не принял, а комендантом дворца.

Берлинские студенты вносили в движение ярко выраженную национально-объединительную окраску: подобно предшествовавшему университетскому поколению 1817-1819 гг., о котором у нас была речь в начале этого очерка, студенты Германии стремились не только к конституционному режиму, но и к объединению отечества, и национальные германские знамена, имевшие в те годы значение мятежной манифестации, чаще всего проносились по улицам именно студентами. В этом отношении сыновья буржуазии явились особенно яркими выразителями стремлений и чаяний, распространенных во всем классе.

Наконец, настал страшный день 18 марта с избиением безоружной толпы на Замковой площади, и вспыхнуло тотчас же после этого вооруженное восстание. Борьба на баррикадах, на площадях, в домах шла не на жизнь, а на смерть, с ужасающим ожесточением. Студенты приняли в этот день и эту ночь (с 18 на 19 марта) самое живое, а местами даже руководящее участие в бою. Подобно венским собратьям, студенты бросились сейчас же после зверства на Замковой площади в рабочие кварталы и оттуда призывали рабочих в город на борьбу. Всю ночь баррикады отражали солдатские атаки, всю ночь строились новые и новые баррикады.

Университетские профессора явились между многими другими депутациями к королю Фридриху-Вильгельму IV с убедительнейшей просьбой прекратить кровопролитие, но король с жаром напал на них с упреками по поводу того обстоятельства, что, как его величеству докладывали, студенты очень заметны между революционерами и защитниками баррикад. Студенты действительно выдавались своим мужеством, один из них стоял на самом опасном и совершенно открытом месте баррикады с черно-красно-золотистым знаменем в руке, как бы нарочно выставляя себя мишенью для солдатских пуль. Рабочие и ремесленники не уступали в эту ночь студентам и всюду спешили занять самые опасные места. Борьба разгоралась, набатные колокола звонили без устали, солдаты требовались всюду разом все в больших и больших количествах и вместо каждого убитого революционера появлялось трое, пятеро, десятеро…

В 7 часов утра появилась знаменитая прокламация Фридриха-Вильгельма: ‘К моим дорогим берлинцам’. Король уступил, — революция победила.

*** * ***

Когда спустя 3 дня после сделанных уступок прусский король проезжал между шпалер ликующего, но все еще грозного народа, он, обращаясь в речах, произнесенных во время этой прогулки к отдельным группам населения, не счел возможным забыть студентов. Когда он проезжал верхом на лошади мимо университета, его поджидала толпа студентов. Они были вооружены холодным и огнестрельным оружием и страшно возбуждены всем пережитым, но, подобно остальным берлинцам, вину кровопролития они приписывали не самому королю, которого знали за незлого человека, хотя и взбалмошного фантазера, а принцу прусскому и военной партии, всегда довольно нагло себя державшей даже во дворце короля. Напротив, Фридрих-Вильгельм IV отчасти пользовался даже популярностью в тех кругах, которые мечтали об объединении Германии, ибо романтически настроенный ум короля, как было известно, с симпатией обращался к воспоминаниям о средневековой Германской империи. Вот почему и студенты встретили короля приветствиями. Король обратился к ним тут же с речью, в которой подчеркнул свое нежелание ‘узурпировать’ корону Германии (Фридрих-Вильгельм IV боялся принять эту корону, так сказать, из рук революции), а также выразил любовь свою к ‘германской свободе и единству’. Особенной ясностью эта речь не отличалась, но начата была характерными для того момента словами: ‘Сегодняшний день есть великий, незабвенный решительный день. В вас (студентах — Е. Т. ) сокрыто великое будущее, и когда в середине или конце своей жизни вы оглянетесь на прожитую жизнь, то все же вы вспомните об этом дне. Учащиеся производят величайшее впечатление на народ, а народ — на учащихся…’

Этим королевским признанием мы и закончим нашу заметку, имевшую целью напомнить о двух моментах из истории университетской жизни Германии и Австрии XIX в. Наступившая после 1848 г. реакция в своем торжестве отомстила, конечно, и студентам, но в окончательном счете история произнесла свое веское слово в пользу идеалов ‘безусых мальчишек’, а не в пользу убеленных мудростью мужей, которые называли эти идеалы бреднями. В Австрии — конституция, в Германии — конституция, германское единство осуществлено вполне. И так как появилась возможность свободно дышать, двигаться, бороться, — исчезли кровь, баррикады и набатные колокола, так как возникли ‘парламенты для политики’, — мирно заработали ‘университеты для науки’. И праздновавшийся всем обществом Германии и Австрии в 1898 г. полувековой юбилей ‘безумного года’ показал, что седые старики, бывшие тогда студентами, не смотрят на свое тогдашнее ‘увлечение политикой’ в ‘ущерб науке’ как на темное пятно в своем прошлом… Нет, они в эти юбилейные дни сходились вместе и вместе вспоминали то, о чем говорит наш поэт: ‘… золотые сердца годы, золотые грезы счастья, золотые дни свободы…’

1906 г.

———————————————————————

Текст издания: Тарле Е.В. Сочинения в 12 томах. Том 1. —— Москва: Изд-во Академии наук СССР, 1957. —— С. 585—603.

Евгений Тарле. Роль студенчества в революционном движении в Европе в 1848 году

1

2

3

4

* * *

Читайте также:

Евгений Тарле.
Роль студенчества в революционном движении в Европе в 1848 году

*** * ***