Б. И. Бентовинъ.
Б. И. Бентовинъ.
РОКОВЫЯ ГАЛОШИ и ДРУГІЕ РАЗСКАЗЫ.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Электро-Типографія Н. Я. Стойковой, Шпалерная, No 14.
1901.
Роковыя галоши.
Роковыя галоши.
Роковые галоши, Бентовин Борис Ильич, Год: 1901
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Что за исторія!.. Неужели это правда?!..
Максимъ Дмитріевичъ казался очень смущеннымъ и взволнованнымъ… Онъ уже нсколько разъ, къ немалому удивленію старика-лакея, выбгалъ въ переднюю, хваталъ тамъ свои галоши и направлялся съ ними въ кабинетъ. Здсь онъ таинственно затворялъ двери и начиналъ тщательно разсматривать и примрять галоши.
Да, безусловно он не ему принадлежали. Хотя на ихъ внутренности красовалась то-же буква С, но шерстяная подкладка была сбита и стерта, да и на ног он сидли немного свободно…
Итакъ, нтъ сомннія галоши были обмнены!..
Едва-ли, однако, изъ-за это то пустого обстоятельства слдовало такъ волноваться, какъ волновался Максимъ Дмитріевичъ… Но у него были на это особыя причины довольно деликатнаго свойства.
Несмотря на то, что Максимъ Дмитріевичъ Сотовъ былъ женатъ и имлъ даже приличное, потомство, онъ былъ человкъ очень мягкой души, и безъ трепета не могъ видть ни одной смазливой рожицы. Послднее увлеченіе его было даже довольно прочнымъ. Уже цлый годъ онъ состоялъ счастливымъ обладателемъ фрейленъ Клерхенъ бывшей бонны его младшей дочери.
Это была еще очень юная, но уже достаточно пышная, златокудрая и голубоглазая нмочка. Съ береговъ Шпрее, гд она родилась, она привезла съ собой большой запасъ наивности, соединенной съ практическимъ тактомъ. Благодаря первому качеству, она долго не могла понять, чего отъ нея хочетъ ‘der gndiger Herr’. Когда же послдній растолковалъ ей это, выступило на сцену второе качество бонны: она потребовала небольшую меблированную квартиру и ‘ассюрированныхъ’ 150 руб., въ мсяцъ. Тои другое ока получила, и Максимъ Дмитріевичъ впродолженіи года чувствовалъ себя снистливйшимъ изъ смертныхъ…
Клерхенъ была прекрасная хозяйка, и въ ея уютной квартирк Сотовъ находилъ тотъ комфортъ и покой, которыхъ ему недоставало дома. Притомъ, златокудрая нмочка его такъ любила, выказывала ему столько наивнаго поклоненія, что Максимъ Дмитріевичъ, стоя передъ зеркаломъ и поглаживая лысющіе виски — начиналъ мнить себя Аполлономъ Бельведерскимъ…
Одно было непріятно Максиму Дмитріевичу. Клорхенъ, кром слова ‘шортъ’, которое произносила съ большою выразительностью, почти ничего не знала по-русски, а Сотовъ хотя и понималъ по-нмецки, по самъ толкомъ изъяснить на этомъ язык свои чувства и желанія никакъ не могъ. Приходилось прибгать къ мимик и чуткой не эквилибристик. Это было очень неудобно. Максимъ Дмитріевичъ ршилъ обучить фрейленъ Клерхенъ русскому языку. Пробовалъ самъ съ нею заниматься, но, благодаря нетерпнію Максима Дмитріевича ничего изъ этого не выходило. Тогда ршили взять учители. Но, конечно, надо было сдлать это съ большою осторожностью и осмотрительностью.
Въ газетахъ онъ напечаталъ объявленіе, что ищутъ студента для обученія нмца русской у языку. Студенты начали толпами ходить къ Сотову въ правленіе, онъ ихъ всхъ принималъ въ своемъ директорскомъ кабинет и всхъ браковалъ. Одни были слишкомъ прилизаны и изящны, другіе нахальны, третьи — юны и красивы. Максимъ Дмитріевичъ начиналъ уже отчаиваться… Но вотъ въ его кабинетъ ввалился субъекта, напомнившій Сотову далекіе дни студенчества. Неряшливый, съ конной нечесаныхъ волосъ, скуластой физіономіей и мозолистыми руками. Фамилія у постителя оказалась самая плебейская — Сидоровъ и отрекомендовался онъ студентомъ филологическаго факультета. Говорилъ г. Сидоровъ по-семинарски, ударяя на о, часто сплевывалъ, и всей пятерней почесывалъ затылокъ, Максимъ Дмитріевичъ еле удерживался отъ смха, но нашелъ, что такой учитель вполн подходитъ для его Клорхенъ…
Уроки звреподобнаго Сидорова съ нжной Клерхенъ начались съ слдующаго-же дня… И какъ по вечерамъ забавлялся Максимъ Дмитріевичъ, когда Клерхенъ пробовала лепетать по русски, желая показать свои успхи!.. И какъ они хохотали вмст, когда Клерхенъ начинала передразнивать Сидорова ‘diesen Ungethum, diese Affe’ — подражая его интонаціямъ и удареніямъ на о…
Иногда Максимъ Дмитріевичъ со службы зазжалъ на часикъ къ Клерхенъ и присутствовалъ на урокахъ русскаго языка. Студентъ держался удивительно строго и дловито… Никакихъ постороннихъ разговоровъ или замчаній: спросилъ что слдуетъ, продиктовали, задалъ урокъ и ушелъ… Благодаря такому серьезному отношенію къ длу, Клерхенъ начала длать замтные успхи. Она читала Максиму Дмитріевичу вслухъ газету и переписывала иногда его черновыя бумаги. Максимъ Дмитріевичъ высказывалъ по-русски свои желанія и Клерхенъ отлично его понимала… Вообще, они продолжали жить какъ голубки, и Сотовъ прибавилъ даже Клерхенъ, ‘на булавки’ еще 25 рублей въ мсяцъ.
И вдругъ… Вдругъ — эти галоши!..
Какъ-то дномъ, возвращаясь ране обыкновеннаго со службы, Максимъ Дмитріевичъ вздумалъ экспромптомъ обрадовать Клерхенъ. Купивъ фунтъ тянушекъ, которыя нмочка обожала, онъ на крыльяхъ любви понесся къ убжищу своей феи. Но у дверей этого убжища ему пришлось простоять довольно долго. Только посл третьяго звонка послышались торопливые, шаги и сама Клерхенъ осторожно открыла двери. Увидавъ Максима Дмитріевича, она отступила въ изумленіи. Какого рода было это изумленіе — радостное или горестное — Maксимъ Дмитріевичъ тогда не замтилъ. Но его вниманіе обратила на себя неряшливая фигура Клерхенъ: волосы ея разсыпались въ безпорядк, капотъ былъ одтъ кое-какъ и полузастегнутъ…
Нее это такъ не походило на обычно аккуратную и манерную нмочку…
Дло, однако, скоро объяснилось. Прислугу Клерхенъ отпустила ‘со двора’, а сама прилегла, такъ какъ чувствовала ‘немножко Kopfschmerzen’, и заснула… И вдругъ рзкій звонокъ Максима Дмитріевича испугалъ ее.
Посл этого объясненія Клерхенъ убжала въ спальню немного пріодться, и ни за что не пускала туда Сотова, такъ какъ, по ея выраженію, въ спальн былъ настоящій хаосъ — ‘ein wahrer Chaos’,
Затмъ Клерхенъ просила еще Максима Дмитріевича непремнно отвернуться къ окну, такъ какъ ей необходимо пронести изъ передней въ спальню какую-то принадлежность дамскаго туалета…
— Не то я буду фактически сердитъ…— пролепетала она.
— Надо сказать ‘серьезно сердиться’, поправилъ Максимъ Дмитріевичъ, и послушно отвернулся лицомъ къ окну, такъ какъ очень цнилъ въ своей нмочк ея почти дтскую застнчивость…
Когда нмочка сказала: ‘можно’, и Максимъ Дмитріевичъ повернулся, Клерхенъ была уже одта и причесана,— розовенькая, свженькая и хорошенькая, какъ всегда… Сотовъ посадилъ ее къ себ на колни и принялся класть ей въ ротъ одну тянушку за другой… (Всякія бываютъ у влюбленныхъ фантазіи!..). Вдругъ въ кухн раздался какой-то стукъ и трескъ и какъ-бы паденіе чего-то тяжелаго… Клерхенъ вскрикнула: ‘ach, der Unglkliche’, и бросилась въ кухню… ‘Der Unglkliche’ оказался котъ Васька, который, прыгая по кухн, задлъ за сковородку и уронилъ ее на полъ…
Дале пребываніе Максима Дмитріевича у Клерхенъ ничмъ не омрачалось.
Онъ очень мило провелъ время въ ‘своемъ уголк’ до 6 часовъ, а къ обду сидлъ уже, солидный и важный, у своего семейнаго стола…
Теперь Максимъ Дмитріевичъ, глядя на галоши, припоминалъ вс эти подробности… Неужто въ этихъ самыхъ галошахъ скрывалась цлая трагедія!.. Неужто котъ Васька, уронившій, будто бы, сковороду, былъ котомъ… въ галошахъ?!. И кто же былъ ихъ обладателемъ?.. Роковая буква С, и обтрепанные края внушали Максиму Дмитріевичу довольно сильное подозрніе, которое вскор перешло почти въ увренность…
Сотовъ ршилъ запастись терпніемъ, вывести вроломную Клерхенъ на свжую воду и затмъ порвать съ лей окончательно… На слдующій день онъ отправился къ Клерхенъ какъ разъ къ тому часу, когда Сидоровъ поучалъ нмочку тонкостямъ русскаго языка. Лишь только Максимъ Дмитріевичъ вошелъ въ переднюю, какъ устремилъ пытливый взоръ на полъ подъ вшалкой… Увы, тамъ дйствительно красовались уже его собственныя галоши, въ которыхъ, очевидно, пришелъ Сидоровъ… Конечно, Максимъ Дмитріевичъ могъ поднять сейчасъ шумъ и скандалъ. Но это не было въ его правилахъ. Поболтавъ нсколько минутъ, онъ, сдержанный и корректный, какъ всегда, вышелъ въ переднюю, и здсь, надвая уже собственныя галоши, громко сказалъ провожавшей его нмочк:
— Милая Клерхевъ, передайте, пожалуйста, г. Сидорову мою искреннюю благодарность за то, что онъ принесъ галоши, которыя вчера обмнилъ, когда былъ у васъ… Вамъ-же, Клерхенъ, совтую быть осторожне при своихъ дальнйшихъ похожденіяхъ, которыхъ у васъ, конечно, будетъ не мало… Прощайте!..
— Was?!. Что?!. Русски швейнъ!.. успла только крикнуть фрейленъ Клерхенъ.
Но Максимъ Дмитріевичъ быстро спускался по лстниц, не слушая ужъ дальнйшихъ напутственныхъ словъ, которыя выкрикивала ему вслдъ раздраженная нмка.
Придя домой, Максимъ Дмитріевичъ заперся въ кабинет и долго думалъ о женщинахъ вообще, женщинахъ въ частности, и нмецкихъ боннахъ въ особенности… Потомъ изодралъ свои ‘мокроступы’, и веллъ выбросить ихъ въ помойное ведро, не желая, чтобы эта пара галошъ напоминала о великолпной пар, наставленныхъ ему роговъ…