РОДИМОЕ ПЯТНЫШКО.
(Натанля Готорна.)
РОДИМОЕ ПЯТНЫШКО.
(Натанля Готорна.)
(Изъ L’Institut).
‘Современникъ’, No 7, 1853
Родимое пятнышко, Готорн Натаниэль, Год: 1843
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Во второй половин прошлаго столтія жилъ на свт ученый, глубоко изучившій вс отрасли естествознанія. Не задолго до того времени, къ которому относится нашъ разсказъ, онъ убдился, что сила нравственнаго сродства несравненно могущественне всякаго сродства химическаго. Другими словами: онъ оставилъ лабораторію на попеченіе своего помощника, смылъ съ своего красиваго лица слды копоти и дыма, свелъ пятна кислоты и другихъ дкихъ веществъ, покрывавшія его руки, и вступилъ въ бракъ съ прелестной молодой двушкою.
Въ то время, когда открытіе электричества и другихъ ему подобныхъ явленій природы было еще внов и казалось надежнымъ путемъ къ міру чудесъ, случалось нердко, что любовь къ наук, по своей глубин и всепоглощающей сил, соперничествовала съ любовью къ женщин. Умъ, воображеніе, самое сердце находили обильную пищу въ изслдованіяхъ, которыя, по мннію тогдашнихъ ученыхъ, должны были расширить кругъ человческаго могущества.
Мы не знаемъ, былъ ли Альмиръ до такой степени убжденъ въ томъ, что настаетъ пора полнаго преобладанія человка надъ природою, но, во всякомъ случа, онъ предался наукамъ такъ искренно и глубоко, что врядъ ли какая нибудь другая страсть могла когда либо отвлечь его отъ нихъ совершенно. Любовь къ молодой жен, конечно, могла одержать верхъ, но это могло случиться только тогда, когда бы она слилась въ немъ, такъ сказать, съ любовью къ наук и заимствовала у нея новую силу.
Какъ бы то ни было, Альмиръ вступилъ въ бракъ, послдствія котораго были самыя странныя и необыкновенныя. Разъ както, вскор посл свадьбы, сидлъ онъ подл жены. Въ немъ замтно было сильное волненіе, волненіе это возростало все боле и боле и наконецъ сдлалось такъ велико, что онъ вынужденъ былъ заговорить.
— Жоржина, сказалъ онъ: — приходила ли теб когда нибудь въ голову мысль избавиться отъ значка, который у тебя на щек?
— Ршительно никогда, отвчала Жоржина съ улыбкою, но, замтивъ, что онъ смотритъ пасмурно и угрюмо, она покраснла и прибавила:— сказать правду, мн такъ часто говорили, что это пятнышко служитъ украшеніемъ, что я и теперь имю глупость врить этому.
— На всякомъ другомъ лиц, можетъ быть,— но ужь никакъ не на твоемъ. Милая Жоржина, ты создана такъ прекрасно, что этотъ ничтожный недостатокъ — я, впрочемъ, не знаю, можно ли еще его назвать недостаткомъ: можетъ быть, это также своего рода красота — оскорбляетъ меня, потому что служитъ лучшимъ доказательствомъ того, что на земл нтъ полнаго совершенства.
— Оскорбляетъ васъ! вскричала Жоржина, глубоко Обиженная.— Сначала она покраснла отъ досады, потомъ заплакала.— Зачмъ же вы взяли меня изъ родительскаго дома? сказала она, заливаясь слезами. Вы не можете любить того, что васъ оскорбляетъ.
Чтобы объяснить этотъ разговоръ, мы должны замтить, что у молодой женщины, на самой средин лвой щеки, былъ странный знакъ. Когда она была совершенно спокойна и ничто не возмущало ея лица, этотъ розоваго цвта знакъ почти сливался съ цвтомъ щеки. Когда Жоржина краснла, онъ становился еще незамтне и наконецъ исчезалъ совершенно, когда приливъ крови оживлялъ ея щоки яркимъ румянцемъ. Но когда она блднла отъ страха или волненія, знакъ обозначался ярко, какъ красное пятно на бломъ снг, и приводилъ Альмира въ тайный трепетъ. Онъ имлъ видъ ручки,— ручки пигмея самой мелкой породы. Обожатели Жоржины говорили, что Фея коснулась своей маленькой ручкой щеки ребенка въ ту минуту, когда онъ родился, и оставила на ней легкій слдъ, какъ таинственный залогъ той магической власти, которую красавица должна была пріобрсти надъ всми сердцами. Многіе изъ нихъ цною жизни готовы были купить завидное право прижать къ устамъ эту таинственную ручку. Мы должны, впрочемъ, сказать правду: знакъ этотъ производилъ впечатлніе весьма различное, смотря но характеру тхъ, которые видли его. Были особы такія взыскательныя — разумется, между женщинами — которыя увряли, что эта кровавая ручка — такъ обыкновенно он называли ее — уничтожала совершенно всю прелесть лица Жоржины и даже длала его безобразнымъ. Но, по мннію этихъ строгихъ судей, голубоватыя жилки, встрчающіяся въ мраморахъ самой чистйшей близны, могутъ, пожалуй, сдлать изъ превосходнйшей античной статуи безобразное чудовище. Что же касается до цнителей другого пола, то одни изъ нихъ въ родимомъ пятнышк находили новый предметъ удивленія, другіе же, не раздляя этого удивленія, желали, чтобы пятнышка не было, потому что тогда бы Жоржина могла служить идеаломъ совершеннйшей красоты, безъ малйшей тни недостатка. Посл свадьбы — до тхъ поръ Альмиръ не обращалъ на родинку никакого вниманія — онъ почувствовалъ, что принадлежитъ къ числу послднихъ.
Если бы Жоржина была не такъ прекрасна, если бы демонъ зависти могъ открыть въ ней еще другой какой нибудь недостатокъ, то странная прелесть миніатюрной ручки, то обрисованной чуть-чуть, то совершенно исчезавшей и снова выступавшей ярче и живе, смотря по впечатлніямъ, волновавшимъ сердце красавицы, могла бы еще увеличить любовь Альмира. Но, видя, что жена его могла бы служить образцомъ безукоризненной красоты, если бы не родинка, Альмиръ никакъ не могъ помирится съ этимъ недостаткомъ: съ каждымъ днемъ онъ становился для него все боле и боле невыносимымъ. Это былъ роковой знакъ, который природа, такъ или иначе, безпощадно и неизгладимо налагаетъ на вс свои произведенія, чтобы показать, что вс они созданы только на время, исчезнутъ, уничтожатся, и что всякое совершенство на земл достигается трудомъ и страданіемъ. Красная ручка казалась ему страшнымъ символомъ неизбжныхъ и тяжкихъ объятій, въ которыхъ смерть сжимаетъ все, что только есть на земл прекраснаго и благороднаго, все низводя на степень ничтожества и праха. Роковой знакъ какъ будто говорилъ ему, что и его жена, его прекрасная Жоржина, подчинена грху, заботамъ, разрушенію и смерти, скоро его мрачное воображеніе придало родимому пятнышку страшное значеніе, и никогда душевная красота Жоржины не доставляла ему столько наслажденій, сколько страданій и мученій доставала ему эта роковая родинка.
Въ минуты самыя счастливыя и сладкія, невольно и даже вопреки принятой ршимости, онъ возвращался къ одному и тому же предмету. Сначала родимое пятнышко не имло въ его глазахъ особенной важности, но потомъ, мало по малу, мысль о немъ слилась со всми его идеями и стремленіями и наконецъ сдлалась исключительною, преобладающею мыслью. Съ самого утра, открывая глаза, онъ замчалъ на прелестномъ лиц жены роковой знакъ несовершенства, а вечеромъ, когда они сидли у огня, глаза его невольно и украдкой обращались на ея лицо, и передъ нимъ, какъ дрожащее пламя огня, мелькала роковая ручка, и ему казалось, что смерть наложила свою печать на прелестное лице обожаемой имъ женщины. Отъ этихъ взглядовъ Жоржин становилось страшно. Замтивъ, что онъ наблюдаетъ за нею, молчаливый и мрачный, она блднла какъ смерть, И, посреди этой матовой близны, красная ручка выступала ярко, какъ рубиновый барельефъ на бломъ мраморномъ пол.
Разъ вечеромъ, въ ту позднюю пору, когда свтъ лампы такъ ослаблъ, что родимое пятнышко на щек бдной женщины было только чуть-чуть замтно, она сама, въ первый разъ, ршилась заговорить о немъ.
— Помнишь ли ты, милый Альмиръ, сказала она, стараясь улыбнуться: — страшный сонъ, который ты видлъ прошедшую ночь? Теб приснилась моя несчастная родинка.
— Нтъ, совершенно не помню, отвчалъ Альмиръ, вздрогнувъ.
Потомъ, желая скрыть внутреннее волненіе, онъ прибавилъ, сухимъ и холоднымъ тономъ:
— Очень можетъ быть, впрочемъ, что она дйствительно мн приснилась, потому что передъ тмъ я много о ней думалъ.
— Теб снилось, продолжала Жоржпна поспшно: она боялась, чтобы слезы не помшали ей говорить: — о, это было страшное сновидніе!… Я удивляюсь, какъ ты забылъ его. Какъ можно забыть эти слова: она проникаетъ до самого сердца…. а между тмъ ее нужно вырвать, стереть…. Подумай хорошенько, другъ мой, мн бы хотлось, чтобы ты вспомнилъ этотъ сонъ.
Болзнь души очевидна, когда сонъ не можетъ удержать страшныхъ призраковъ въ границахъ своихъ мрачныхъ владній, когда они вырываются на волю и отравляютъ нашу жизнь, открывая тайны, которыя насъ тревожатъ. Альмиръ вспомнилъ свое сновидніе. Ему снилось, что онъ, при помощи Аминадаба, пробовалъ снять родинку со щеки Жоржины. Но чмъ глубже вонзалъ онъ ножъ, тмъ глубже опускался роковой знакъ, такъ что наконецъ онъ проникъ до самого сердца: неумолимый, онъ хотлъ вырвать его и оттуда.
Когда вс подробности страшнаго сновиднія возникли въ памяти Альмира, онъ смутился какъ преступникъ. Истина часто является намъ подъ покровомъ сна и безжалостно раскрываетъ передъ нами то, чего мы не замчали и въ чемъ она боялась показаться на яву. До тхъ поръ Альмиръ и не подозрвалъ, какую неотразимую власть пріобрла эта мысль надъ его умомъ, и какъ трудно будетъ ему возстановить свое прежнее спокойствіе и счастіе.
— Альмиръ, сказала Жоржина, торжественнымъ голосомъ:— я не знаю, чмъ можетъ кончиться эта операція. Можетъ быть, слдствіемъ ея будетъ неизлечимая болзнь, можетъ быть, эта родинка неразрывно связана съ моимъ существованіемъ, но я на все готова. Скажи же мн, есть ли средство свести, во что бы то ни стало, роковой знакъ, который напечатллся на моей щек прежде, чмъ я увидла свтъ Божій?
— Милая Жоржина, я много думалъ объ этомъ предмет, сказалъ Альмиръ съ живостію:— и совершенно убдился, что есть возможность свести эту родинку.
— Если это возможно, то попробуй, какъ бы ни было это опасно. Я не боюсь опасности, потому что жизнь — до тхъ поръ, пока этотъ роковой знакъ будетъ возбуждать въ теб отвращеніе и ужасъ — будетъ для меня тяжкой ношей, отъ которой я избавлюсь съ радостію. Сними же съ меня этотъ страшный знакъ или лиши меня жизни. Ты великій ученый: какъ же не снять теб ничтожнаго, маленькаго пятнышка, которое я могу закрыть двумя пальцами? Ты долженъ это сдлать для твоего собственнаго спокойствія, ты долженъ спасти разсудокъ твоей несчастной Жоржиныі…
— Благородный, безцнный, милый другъ! вскричалъ Альмиръ въ порыв восторга: — не сомнвайся въ моемъ искусств. Я посвятилъ на это лучшія силы души и ума. Жоржина! ты заставила меня проникнуть въ самое сердце науки: я чувствую теперь себя въ силахъ сдлать изъ тебя идеалъ совершенства… и какая радость, какое торжество будетъ тогда, когда я исправлю недостатокъ, который природа допустила въ прекраснйшемъ изъ своихъ произведеній! Пигмаліонъ, въ ту минуту, когда оживилась его статуя, не испытывалъ восторга, который суждено испытать мн.
— Итакъ, это ршено, сказала Жоржина, стараясь улыбнуться.— Смотри же, Альмиръ, не щади меня, если бы даже роковой знакъ укрылся ко мн въ самое сердце.
Альмиръ нжно поцаловалъ ее въ щоку — правую щоку, а не ту, на которой отпечатллась красная ручка.
На другой день Альмиръ сообщилъ Жоржин придуманный имъ планъ: онъ ршился посвятить все свое время и вс свои силы этому важному занятію и въ то же время хотлъ, чтобы Жоржина пользовалась совершеннымъ спокойствіемъ, необходимымъ для успха. Съ этой цлью они положили перейти въ огромные покои, гд прежде помщалась лабораторія Альмира. Тамъ, во время трудолюбивой молодости, совершилъ онъ т открытія, которыя возбудили удивленіе во всхъ ученыхъ обществахъ Европы. Тамъ, въ уединенной тишин лабораторіи, блдный физикъ трудился надъ изученіемъ явленій самыхъ возвышенныхъ слоевъ атмосферы небесной и самыхъ глубокихъ пластовъ земли, тамъ онъ открылъ причины образованія волкановъ, проникъ въ тайны происхожденія ключей и источниковъ, опредлилъ, отчего одни изъ нихъ вытекаютъ изъ ндръ черной земли горячей и чистой струею, а другіе заключаютъ въ себ благотворныя, цлебныя свойства. Тамъ же, въ самую раннюю эпоху юности, изучалъ онъ строеніе человческаго тла. Альмиръ давно уже отказался отъ этихъ послднихъ изслдованій, невольно сознавъ ту истину, передъ которой рано или поздно становится втупикъ каждый ученый: онъ убдился, что наша общая мать-природа, работая и трудясь весело и беззаботно, при яркомъ дневномъ свт, въ то же время заботится хранить свои тайны и, несмотря на свою видимую, безпечную откровенность, скрываетъ отъ насъ все, кром результатовъ. Правда, она даетъ намъ полную свободу разрушать, но рдко дозволяетъ возстановлять разрушенное. Альмиръ снова принялся за покинутыя наблюденія, но уже не съ той цлью, какъ прежде: онъ взялся теперь за нихъ только потому, что они заключали въ себ много физіологическихъ истинъ и лежали на пути, по которому онъ долженъ былъ слдовать для достиженія новой цли.
Жоржина содрогнулась отъ ужаса въ ту минуту, когда должна была переступить черезъ порогъ лабораторіи. Чтобы успокоить ее, Альмиръ весело посмотрлъ на нее, но, замтивъ, что родимый знакъ на ея блдной щек обозначился съ поразительной яркостію, онъ не могъ подавить въ себ судорожнаго движенія. Жоржина упала въ обморокъ.
— Амниадабъ! Аминадабъ! вскричалъ Альмиръ, топая ногами.
На крикъ его явился человкъ небольшого роста, но необыкновенно сильнаго сложенія, жосткіе, косматые волосы длинными прядями ниспадали на его лицо, почернвшее отъ дыма и копоти. Аминадабъ — такъ его звали — былъ помощникъ Альмира съ самого начала его ученой каррьеры. Механическая точность и изумительная ловкость, съ которой онъ исполнялъ самые сложные опыты, нимало не понимая ихъ цли и назначенія, были необходимы Альмиру при его практическихъ занятіяхъ. Его изумительная сила, косматые волосы и закоптлое лицо, носившее невыразимую печать глубокаго матеріализма, длали изъ него представителя физической природы человка, между тмъ какъ Альмиръ, стройный и высокій, съ лицомъ блднымъ и полнымъ ума и выраженія, могъ служить типомъ природы нравственной.
— Отвори двери будуара, сказалъ Альмиръ: — и зажги курительную свчку,
Аминадабъ поспшилъ исполнить его приказаніе. Комната тотчасъ же наполнилась восхитительнымъ и возбуждающимъ ароматомъ, который привелъ въ чувство Жоржину. Она открыла глаза, оглядлась крутомъ и увидла очаровательную картину. Альмиръ превратилъ мрачныя и закоптлыя комнаты, въ которыхъ провелъ лучшіе года своей жизни надъ изученіемъ таинственныхъ явленій природы, въ великолпный будуаръ, достойный быть жилищемъ красавицы. Голыя стны покрылись роскошными тканями, придающими комнатамъ видъ величія и красоты, котораго никакое другое украшеніе не въ состояніи придать имъ, широкія складки этихъ тяжелыхъ тканей, разстилаясь сверху до низу, скрывали рзкія линіи угловъ и, казалось, заключали въ себ пространство, взятое изъ безконечности. Жоржина могла подумать, что она несется на облакахъ по воздуху. Альмиръ удалилъ солнечный свтъ, потому что онъ могъ мшать химическимъ процессамъ, и замнилъ ихъ матовымъ блескомъ лампъ, разноцвтные огни которыхъ разливали слабое розовое сіяніе. Въ ту минуту, когда Жоржина открыла глаза, онъ стоялъ передъ нею на колняхъ и смотрлъ на нее внимательно, но безъ всякаго страха: онъ былъ увренъ въ себ.
— Гд я?… Да, знаю — помню, сказала Жоржина слабымъ и дрожащимъ голосомъ.
И она поднесла руку къ щек, чтобы скрыть отъ глазъ мужа роковой знакъ.
— Успокойся, милый другъ, сказалъ Альмиръ.— Не бойся меня. Поврь мн, Жоржина, я доволенъ, что въ теб есть хоть одинъ недостатокъ: я уничтожу его, онъ исчезнетъ, и тогда какъ мы будемъ счастливы, веселы!
— Сжалься, сжалься надо мною, продолжала она умоляющимъ голосомъ.— Ради Бога, не гляди на меня такъ. Я не могу забыть, какъ ты содрогнулся отъ ужаса и отвращенія!
Чтобы успокоить ее и облегчить ея умъ отъ тягостныхъ мыслей, Альмиръ сталъ показывать ей разныя интересныя явленія, открытыя имъ на трудномъ пути науки. Воздушные образы, призраки, лишенные опредленныхъ формъ, замелькали и закружились передъ ея глазами, оставляя легкій, смутный слдъ въ лучахъ розоваго полу-свта, озарявшаго комнату. Жоржина понимала, впрочемъ, отчасти, какимъ образомъ производятся эти оптическія явленія. Когда она насмотрлась на это зрлище, Альмиръ попросилъ ее взглянуть на вазу, наполненную землею. Жоржина взглянула неохотно, разсянно, но она была пріятно изумлена, когда изъ земли вдругъ выступилъ отростокъ… потомъ вытянулся тонкій стебель… постепенно распустились листья…. и посреди нихъ развернулся восхитительный цвтокъ.
— Это просто колдовство! вскричала Жоржина: — я не смю дотронуться до него.
— Сорви поскорй, сказалъ Альмиръ:— и понюхай, пока онъ еще цвтетъ. Черезъ нсколько секундъ цвтокъ завянетъ.
Но едва только Жоржина прикоснулась къ цвтку, какъ онъ завялъ и свернулся: лепестки его сдлались черны какъ уголь, точно ихъ опалило огнемъ.
— Растворъ былъ слишкомъ силенъ, сказалъ Альмиръ задумчиво.
Чтобы поправиться, онъ предложилъ жен снять съ нея портретъ посредствомъ снаряда, придуманнаго имъ самимъ. Снарядъ состоялъ изъ полированной металлической дощечки, на которой, отъ дйствія солнечныхъ лучей, долженъ былъ обозначиться образъ Жоржины. Она согласилась очень охотно — когда портретъ былъ конченъ, она взглянула и ужаснулась: черты ея лица обозначались смутно черными пятнами, а вмсто щеки вышла одна маленькая ручка. Альмиръ схватилъ дощечку и бросилъ въ сосудъ, наполненный кислотою.
Скоро, впрочемъ, Альмиръ забылъ объ этихъ неудачныхъ опытахъ. Въ минуты, свободныя отъ трудовъ и занятій, усталый и измученный, приходилъ онъ къ Жоржин и въ ея присутствіи почерпалъ новыя силы. Онъ говорилъ ей много и горячо о могуществ своей науки и разсказалъ исторію длиннаго ряда алхимиковъ, столько вковъ трудившихся надъ открытіемъ философскаго камня, посредствомъ котораго они надялись извлекать золото изъ самыхъ жалкихъ и негодныхъ веществъ. Альмиръ, по видимому, былъ вполн убжденъ, что открытіе универсальнаго начала, столь долго и тщетно отъискиваемаго, вовсе не выходило изъ предловъ возможности, но въ то же время онъ полагалъ, что достигнуть этого могущества можетъ только человкъ глубоко ученый и одаренный возвышенной мудростію, которая никогда не допуститъ его воспользоваться имъ. То же самое думалъ онъ и о жизненномъ элексир. Онъ намекалъ, что отъ него совершенно зависитъ составить напитокъ, который можетъ продлить жизнь человческую на много лтъ, можетъ быть, даже навсегда, но это произвело бы въ природ такой безпорядокъ, что тотъ, кто вкусилъ бы этого напитка, сталъ бы проклинать его таинственную силу.
— Альмиръ, ужели ты говоришь это не шутя? спросила Жоржина, смотря на мужа съ удивленіемъ и страхомъ.— Ужасно обладать такой тайной, и даже мечтать о достиженіи такого могущества страшно!
— Не бойся, добрый другъ. Я не хочу цной всеобщаго безпорядка продлить нашу земную жизнь. Но ты поймешь теперь, что мн нетрудно найти средство снять съ твоей щеки родимое пятнышко.
При этихъ словахъ Жоржина вздрогнула, какъ отъ прикосновенія раскаленнаго желза.
Альмиръ возвратился въ лабораторію. Лабораторія была отдлена нсколькими комнатами отъ той горницы, гд находилась Жоржина, несмотря на то, она слышала, какъ Альмиръ отдавалъ приказанія Аминадабу, который отвчалъ ему голосомъ дикимъ, страннымъ, боле похожимъ на рычаніе звря, чмъ на голосъ человческій. Черезъ нсколько часовъ Альмиръ снова пришелъ къ Жоржин и предложилъ ей постить его кабинетъ, гд онъ собралъ самые рдкіе химическіе продукты и обращики сокровищь, добытыхъ изъ ндръ земли. Онъ показалъ ей, между прочимъ, маленькую сткляночку, наполненную веществомъ удивительно ароматнымъ. Вещество это было безцнно по своимъ благодтельнымъ свойствамъ. Альмиръ бросилъ въ воздухъ нсколько капель: въ ту же минуту комната наполнилась восхитительнымъ и укрпляющимъ ароматомъ.
— А это что такое? спросила Жоржина, указывая на стклянку, наполненную жидкостію золотистаго цвта.— Какой прекрасный цвтъ! Право, я готова подумать, что это элексиръ жизни…
— Это самый сильный изъ ядовъ, когда либо существовавшихъ на земл, успокойся, милая Жоржина: благотворная сила этого вещества гораздо важне его гибельныхъ свойствъ… Посмотри лучше на эту жидкость. Нсколько капель ея, разведенныхъ въ вод, могутъ свести самыя сильныя веснушки, но растворъ боле сильный остановитъ притокъ крови и сдлаетъ изъ лица розоваго и цвтущаго здоровьемъ блдный призракъ.
— И этимъ-то веществомъ ты хочешь помазать мн щеку? спросила Жоржина съ безпокойствомъ.
— Нтъ, отвчалъ Альмиръ: — оно оказываетъ вліяніе только на поверхность, для тебя нужно средство, которое бы дйствовало сильне и проникало гораздо глубже.
Во время свиданій съ Жоржиной, Альмиръ тщательно наблюдалъ за впечатлніями, которыя производили на нее его слова, онъ замчалъ, какъ дйствуютъ на нее затворническая жизнь и температура комнаты. Иногда онъ предлагалъ Жоржин такіе странные вопросы, что ей казалось, будто бы она уже испытываетъ вліяніе врачебныхъ средствъ, что она вдыхаетъ ихъ вмст съ ароматами, наполнявшими воздухъ ея комнаты, и принимаетъ ихъ въ кушаньяхъ. Ей казалось также — но это было, можетъ быть, дло одного воображенія — что она испытываетъ во всемъ организм раздраженіе, что ощущеніе странное, необъяснимое разливается но всмъ ея жиламъ и сжимаетъ сердце и болзненно и пріятно. Когда же у нея доставало ршимости посмотрться въ зеркало, то она замчала, что лицо ея блдно, какъ блая роза,— только на щек ярко выступала красная ручка. О, тогда она ненавидла этотъ роковой знакъ боле, чмъ самъ Альмиръ!
Чтобы наполнить чмъ нибудь то время, которое Альмиръ считалъ нужнымъ посвящать ученымъ изслдованіямъ и разложеніямъ, Жоржина начала читать. Во многихъ старыхъ и пожелтвшихъ книгахъ, которыя составляли библіотеку Альмира, нашла она мста интересныя и поэтическія. Это были большею частію произведенія физиковъ среднихъ вковъ, каковы, напримръ, Альбертъ Великій, Корнелій Агриппа, Парацельзъ и знаменитый творецъ ‘Бронзовой Головы’. Вс эти древніе естествоиспытатели стояли впереди своего времени, раздляя въ то же время суеврныя понятія той эпохи.
Но боле всего заинтересовалъ Жоржину огромный фоліантъ, въ который мужъ ея подробно записывалъ вс свои ученые опыты, обозначая цль, которую онъ предположилъ себ первоначально, средства, употребленныя имъ для ея достиженія, успхи и неудачи и обстоятельства, отъ которыхъ, по его мннію, зависло то и другое. Книга эта могла служить исторіей и эмблемой его жизни, пылкой, честолюбивой, мечтательной и въ то же время практической и дятельной. Чмъ боле читала Жоржина, тмъ боле увеличивались ея любовь и уваженіе къ мужу, хотя она не могла уже такъ безъусловно, какъ прежде, врить въ непогршимость его сужденій. Какъ ни велики были его открытія, она не могла не замтить, что самые блистательные его успхи почти вс были только неудача въ сравненіи съ тмъ идеаломъ, котораго онъ предполагалъ достигнуть. Самые блестящіе его брильянты были не что иное, какъ жалкіе камешки передъ настоящими алмазами, самородными, неподражаемыми. Книга эта, наполненная описаніями открытій, прославившихъ Альмира, была въ то же время дневникъ самый грустный и печальный. Она заключала въ себ грустную исповдь и горькое сознаніе безсилія человка.
Мысль эта такъ глубоко огорчила Жоржину, что она опустила голову на раскрытую книгу и залилась слезами. Альмиръ засталъ ее въ такомъ положеніи.
— Опасно читать книги колдуновъ, сказалъ онъ, улыбаясь, хотя на лиц его въ то же время замтны были безпокойство и неудовольствіе.— Въ этой книг, Жоржина, есть страшныя страницы: перечитывая ихъ, я боюсь потерять разсудокъ. Берегись: он могутъ повредить теб.
— Он возвысили тебя въ моихъ глазахъ, отвчала Жоржина.
— Подождй конца этихъ опытовъ: тогда можешь удивляться мн, если хочешь. Я буду считать себя достойнымъ удивленія тогда только, когда успхъ увнчаетъ мои труды…. А теперь я пришелъ послушать тебя: спой мн что нибудь, мой ангелъ.
Жоржина поспшила исполнить его просьбу: полились звуки ея мягкаго, звучнаго голоса и утомили жажду его томящейся души. Онъ ушелъ отъ нея успокоенный и веселый какъ дитя, говоря, что ея затворническая жизнь скоро кончится, и что онъ совершенно убжденъ въ успх. Едва только онъ вышелъ, Жоржина почувствовала непреодолимое желаніе слдовать за нимъ. Она забыла сказать ему, что въ продолженіе двухъ уже или трехъ послднихъ дней она замчала въ себ что-то необыкновенное въ томъ мст, гд у нея была родинка, она испытывала странное ощущеніе: это была не боль, а какое-то раздраженіе, распространявшее безпокойство во всемъ ея организм. Она послдовала за Альмиромъ и въ первый разъ вошла сама въ его лабораторію.
Прежде всего поразила ея взоры огромная печь — неутомимый, пылкій, весь раскраснвшійся отъ огня работникъ, который, повидимому, калился на очаг нсколько вковъ сряду: такъ много сажи накопилось на всей его поверхности. Въ ту минуту на очаг стоялъ аппаратъ для перегонки жидкостей. Вся комната была уставлена ретортами, кубами, цилиндрами, ступками и другими химическими снарядами. Тутъ же стояла, на случай надобности, и электрическая машина. Воздухъ былъ тяжелъ, удушливъ и наполненъ газами, извлеченными изъ веществъ, терзаемыхъ и мучимыхъ наукою. Строгая простота въ убранств, голыя стны, каменный полъ — странно поразили Жоржину, привыкшую къ фантастической роскоши своего будуара. Но боле всего поразилъ ее самъ Альмиръ: онъ приковалъ къ себ все ея вниманіе. Онъ былъ блденъ какъ смерть, встревоженъ, взволнованъ и, наклонясь къ огню, слдилъ за ходомъ процесса съ такимъ напряженнымъ вниманіемъ, какъ будто бы жидкость, которую онъ перегонялъ, слилась съ его жизнью и должна была превратиться въ напитокъ вчнаго блаженства или вчныхъ страданій. Не было въ немъ и слдовъ той увренности и веселаго вида, которые онъ принималъ на себя, чтобы ободрить Жоржину.
— Будь теперь внимательне, Аминадабъ! Осторожне, жалкая машина! Осторожне! шепталъ Альмиръ про себя.
— Ге! ге! прорычалъ Аминадабъ: — посмотри, господинъ….
Альмиръ быстро поднялъ голову и, замтивъ Жоржину, покраснлъ, а потомъ поблднлъ еще боле прежняго. Онъ бросился къ ней и схватилъ ее за руку такъ сильно, что на ея нжной, розовой ручк остались слды его пальцевъ.
— Зачмъ ты пришла сюда? вскричалъ онъ, съ гнвомъ.— Ты сомнваешься, ты не довряешь мн! Ты хочешь, чтобы и сюда проникло твое роковое вліяніе и уничтожило мои труды!… Это дурно, Жоржина! Удались, любопытная…. уйди сейчасъ же!
— Нтъ, Альмиръ, сказала Жоржина, съ благородною гордостію: — не ты, а я должна жаловаться. Ты сомнваешься и не довряешь жен своей. Ты тщательно скрывалъ отъ меня безпокойство, съ которымъ слдишь за ходомъ опытовъ. Напрасно, другъ мой, ты составилъ обо мн такое жалкое мнніе. Открой мн опасности, угрожающія намъ, въ случа неудачи, я не страшусь ихъ: мои опасенія гораздо легче твоихъ.
— Нтъ, Жоржина, возразилъ Альмиръ, съ нетерпніемъ.— Этого никогда не будетъ.
— Пусть будетъ по твоему, отвчала она, спокойно.— Я выпью все, что теб угодно, даже я выпила бы и ядъ, который твоя рука поднесла бы мн.
— Жоржина, ангелъ мой! вскричалъ Альмиръ, глубоко тронутый.— До сихъ поръ я еще не зналъ всей силы и величія твоей души. Теперь я не хочу ничего скрывать отъ тебя. Знай же, что твоя родинка — это маленькое пятнышко на поверхности кожи, по видимому, такое ничтожное, слилось совсмъ твоимъ существомъ и соединено съ нимъ такъ сильно, какъ я никогда не полагалъ. Я давалъ уже теб разныя средства, сильныя и дйствительныя, но они не произвели на тебя никакого, дйствія. Теперь остается испытать еще одно только средство. Если оно не удастся, мы погибли.
— Зачмъ же прежде ты не сказалъ мн этого?
— Средство это очень опасно, Жоржина, отвчалъ Альмиръ, тихимъ голосомъ.
— Опасно! Я страшусь только одного — чтобы этотъ страшный знакъ не остался на моей щек вчно. Сними его, сними, во что бы то ни стало — а не то мы оба сойдемъ съ ума!…
— Ты говоришь правду, сказалъ Альмиръ, печально.— Теперь, другъ мой, ступай къ себ. Еще нсколько времени, и мы сдлаемъ послдній опытъ.
Альмиръ проводилъ жену до ея комнаты и простился съ ней тихо и печально, грусть эта лучше всякихъ словъ свидтельствовала о важности приготовленій, которыми онъ хотлъ заняться. Когда онъ ушелъ, Жоржина предалась мечтамъ. Она желала отъ всей души, чтобы мечта Альмира осуществилась — хоть на одно мгновеніе. Она поняла, что только на одно мгновеніе это и возможно.
Шумъ приближавшихся шаговъ вывелъ Жоржину изъ задумчивости. Въ комнату вошелъ Альмиръ, держа въ рук сосудъ, наполненный жидкостію, безцвтной какъ вода, но блестящей и прозрачной. Онъ былъ блденъ, но блдность эта происходила не столько отъ страха или сомннія, сколько отъ сильнаго умственнаго напряженія.
— Перегонка удалась совершенно, сказалъ онъ, отвчая на взглядъ Жоржины.— Если наука не обманываетъ меня, успхъ будетъ полный. Благотворная сила этого напитка не подлежитъ сомннію. Посмотри, какъ подйствуетъ онъ на это растеніе.
На окн стоялъ гераніумъ, листья котораго были покрыты жолтыми пятнами. Альмиръ пролилъ нсколько капель драгоцнной жидкости на изсохшую землю. Черезъ нсколько мгновеній, когда корни цвтка втянули въ себя благотворную влагу, безобразныя пятна исчезли, листья ожили и ярко зазеленли.
— Мн ненужно доказательствъ, сказала спокойно Жоржина.— Дай мн сосудъ. Я совершенно полагаюсь на твое слово и готова на все.
— Пей же, благородное созданіе! вскричалъ Альмиръ, въ порыв восторженнаго удивленія.
Жоржина выпила жидкость и отдала сосудъ мужу.
— Какой чудесный напитокъ! сказала она, съ тихой улыбкой.— Онъ удивительно сладокъ и ароматенъ. Онъ утолилъ мучительную жажду, томившую меня въ продолженіе нсколькихъ дней Теперь, милый другъ, дай мн уснуть. Я устала, мн нужно отдохнуть: голова моя клонится на грудь какъ лепестки розы, припадающіе къ ложу, посл солнечнаго заката.
Она проговорила послднія слова съ трудомъ, какъ будто бы ей стоило большихъ усилій произнести эти медленные, замирающіе звуки, и погрузилась въ глубокій сонъ. Альмиръ слъ подл жены и смотрлъ на нее съ мучительнымъ безпокойствомъ. Въ немъ замтна была, впрочемъ, легкая тнь пытливаго и безстрашнаго любопытства, свойственнаго всмъ ученымъ. Ничто не ускользало отъ его зоркаго глаза. Румянецъ на щек, малйшая неровность въ дыханіи, дрожаніе рсницы, дрожь во всемъ тл,— все замчалъ онъ и записывалъ въ фоліантъ. Каждая страница этой книги была отмчена глубокой мыслію, но на послдней страниц сосредоточились мысли многихъ лтъ.
Время отъ времени Альмиръ, съ невольнымъ трепетомъ, посматривалъ на родимое пятнышко и вдругъ, уступая странному и непонятному побужденію, наклонился и поцаловалъ его. Но въ ту же минуту почувствовалъ онъ глубокое отвращеніе. Жоржина сдлала безпокойное движеніе, легкій стонъ — какъ упрекъ — вырвался изъ ея груди. Альмиръ продолжалъ наблюдать но прежнему съ напряженнымъ вниманіемъ, и вотъ онъ замтилъ, что прекрасная ручка, сначала такъ ярко выступавшая на блдной щек Жоржины, начала блднть, гаснуть, исчезать. Присутствіе этой родинки было ужасно, но еще ужасне она исчезла. Посмотрите на угасающую радугу, и вы поймете, какъ исчезъ этотъ таинственный знакъ.
— Онъ исчезаетъ, гаснетъ, вотъ онъ исчезъ почти совершенно, говорилъ Альмиръ, въ порыв невыразимаго восторга.— Теперь онъ едва замтенъ…. Побда! побда! Страшный зпакъ потерялъ свою роковую силу. Малйшій приливъ крови къ щек, и онъ исчезнетъ совершенно. Но отчего такъ блдна Жоржина?
Онъ подошелъ къ окну и отдернулъ занавсъ: свтъ прямо упалъ на лицо Жоржины. Въ эту минуту раздался грубый и дикій смхъ Аминадаба: Альмиръ зналъ, что этими дикими звуками онъ выражалъ свою радость.
— Смйся! вскричалъ Альмиръ, въ изступленіи: — веселись и смйся: ты пріобрлъ право смяться!
Этотъ крикъ вызвалъ Жоржину изъ усыпленія. Она медленно раскрыла глаза и посмотрла въ зеркало, заране приготовленное Альмиромъ. Легкая улыбка мелькнула на ея губахъ, когда она увидла, что роковой знакъ, прежде такъ ярко выступавшій и затмвавшій ея счастіе, теперь былъ едва замтенъ. Но почти въ ту же минуту она устремила глаза свои на мужа, съ неизъяснимой тоской и безпокойствомъ.
— Бдный Альмиръ! прошептала она.
— Бдный!… Нтъ, Жоржина, богатый! счастливый! вскричалъ онъ.— Труды мои увнчались полнымъ успхомъ
— Бдный Альмиръ! повторила она съ нжностію.— Ты преслдовалъ опасную мечту — милый Альмиръ! я умираю..
Увы! она говорила правду. Роковой знакъ былъ неразрывно связанъ съ ея жизнью: это была какъ бы таинственная связь, соединявшая ея душу съ смертной оболочкой. Въ ту минуту, когда послдній красноватый оттнокъ родимаго пятнышка — единственнаго недостатка прекраснаго лица — исчезъ съ ея щеки, душа Жоржины оставила земную оболочку и улетла въ небо. Если бы Альмиръ былъ благоразумне, онъ не отвергъ бы добровольно счастія, которое могло бы наполнить жизнь его невыразимымъ блаженствомъ. Къ несчастію, онъ занятъ былъ однимъ Настоящимъ. Онъ ничего не видлъ за предлами мрачныхъ владній Времени и, не умя заране жить въ Вчности, не могъ найти въ Настоящемъ совершенства Будущаго….