Петр Пильский
Петр Пильский
Рижские заметки. Письмо из Риги
Рижские заметки. Письмо из Риги
Рижские заметки. Письмо из Риги, Пильский Петр Мосеевич, Год: 1927
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Веселые поклонники ночных часов, жадные ласкатели бутылок (по-французски: ‘caresser la bouteille‘), неугомонные спорщики Ревеля зажглись святым негодованием и дружно восстали против нового распоряжения, прерывавшего их шумные беседы в ресторанах ровно в 12 часов. Им мало полночи, — им нужна ночь.
Что запели бы они здесь! С какой завистью, с какой любовью они вспомнили бы о Ревеле. Неблагодарные, они не знают, что здесь, в Латвии, дверь для их выхода открылась бы ровно в 10 часов, — ни минутой позже.
Бьет ’10’ — и опечаленные, оскорбленные в лучших своих чувствах, беззаботные собутыльники расходятся здесь по домам с понуренными головами и разбитой душой. В Латвии — полусухой режим. Торговля спиртными напитками в ресторанах здесь ограничена не только часами, но и днями недели и, начиная с субботнего полдня, до самого понедельника вам не продадут и не отпустят ничего.
Долго ли продержится такой режим — я не знаю. Но хорошо известно, что в своем прямолинейном проведении сухого закона Америка потерпела неудачу, и, например, ее нью-йоркская гавань все эти годы представляла собой как бы военную базу двух сражающихся флотов, контрабандного и государственного, взаимные столкновения доходили до настоящих стычек и атак, — велась самая настоящая война.
Я получаю американскую газету и вижу, что сухой режим доживает свои дни, все больше теряя сторонников и защитников. В этом нет ничего удивительного.
Этот режим обошелся государству в очень крупную сумму, статья расходов на полицейский контроль показала внушительную цифру, но ни преследования, ни штрафы, ни заградительные меры не победили алкогольного наваждения. В конце концов, напитки несколько вздорожали, — и только.
Пьют и в трезвой Финляндии.
В эту минуту я вспоминаю не лишенные юмора подробности, невольно обращавшие на себя внимание, во время посещения Риги главой нашей Эстонской республики. Прием был прекрасен. Столы были заставлены тонкими закусками, подавались изысканные обеды, а между этими блюдами, среди закусок, высились бутылки шампанского, — безалкогольного, — холодной, замечательной содовой воды и лимонада.
В последний вечер был дан раут в замке покойного латвийского президента Чаксте1. В большом белом зале шли танцы, полонез, вальс, фокстрот, — танцевали много. Ко мне подошел тогдашний министр иностранных дел, теперь уже покойный Мейеровиц 2. Он был очень утомлен. Впрочем, и все официальные представители чувствовали явную усталость.
— Вот когда я с большим удовольствием выпил бы вина — сказал он. — Это меня подбодрило бы.
Я ответил ему с улыбкой:
— Неужели это так недостижимо?
— Что делать, — нельзя. Таков закон. Визит совпал с днями трезвости, а у нас полусухой режим.
Потом, оживившись, он стал мне разъяснять, что вводить сразу закон, запрещающий алкоголь, он считает нецелесообразным.
— Все надо делать постепенно и ничего не надо ломать, — сказал он в заключение.
В прошлую субботу мы пришли обедать, как и все эти дни, в Верманский парк. Было очень мало публики и обер предложил нам вместо пива какой-то таинственный ‘берлинский’ напиток. Он очень невкусен. Своим видом, мутностью и кислотой он напоминает плохой или испорченный русский деревенский квас. Он так неприятен, что люди, решающиеся его пить, считают необходимым прибавлять к нему сиропу.
Не надо пояснять, что это ограничение весьма чувствительно отражается на государственном бюджете. В нем эта мера урезывает приход и создает новый расход. Расход на кураторов. Так имеются здесь контролеры-наблюдатели, стоящие на страже строгого исполнения закона.
Одно время между ними и ресторанами шла великая междоусобица. Теперь все стихло: первый пыл прошел и настал мир.
Между прочим, могу вам сообщить, что ‘почетным куратором’ здесь состоит сам авторитетнейший Иоанн, архиепископ и депутат латвийского сейма 3. Разумеется, сам он никак не работает в этой области и несет лишь это звание, как бы благословляя борьбу с алкоголем. Но об Иоанне, — его деятельности, его личности, его беседах со мной, — мне придется говорить в одном из ближайших моих писем. Сейчас о Риге.
Это все еще мои общие впечатления. Пишу о том, что вижу, чувствую, наблюдаю. Если угодно, Рига производит, с первого взгляда, очень бодрое впечатление. От ее жизни веет здоровьем, — еще точнее: какой-то упорядоченностью. Впрочем, это не только впечатление приезжего человека. Это подтверждают и сами рижане. Во всяком случае, здесь чувствуется даже некоторая зажиточность, и даже достаток.
Правда, и тут вексельная практика развита не меньше, чем у нас. Очень скоро я буду в состоянии говорить по этому вопросу с цифрами в руках. Но уже сейчас, на основании самых надежных свидетельств и вполне достоверных источников, можно сказать без всякого преувеличения и боязни впасть в ошибку, что и в Риге жизнь в очень значительной степени строится на кредите. Наличных денег не хватает. В этом отношении Рига во многом близка Ревелю.
Правда, в Риге гораздо лучше обстоит дело с русским театром, здесь больше и богаче кинематографы, наряднее публика. Но, например, с таким вопросом, как Национальная опера, уже не так легко было справиться и стоял момент, когда ей совсем недвусмысленно грозила гибель. А это весьма знаменательный показатель. В конце концов, все разрешилось довольно благополучно, но ведь, и то сказать: ‘Национальная опера’!
Несколько энергичнее, чем у нас в Ревеле, идет рижское строительство, хотя и в этом отношении мы отстали вовсе не так далеко и безнадежно. Как-никак, но за последние годы несколько ревельских улиц украсилось красивыми и ценными домами. Их мало, но они есть. За этот же период Рига успела соорудить тоже немного. Мне называли цифру: за пятилетие построено всего что-то около 8. Для такой площади, какую занимает латвийская столица, эта цифра не является слишком завидной или удивительной.
Не могу сказать, чтоб и уличное движение здесь было слишком густым и напряженным, и это, в особенности сейчас летом, не говоря уже о праздниках и их канунах. В эти дни Рига пустеет. Десятки поездов уносят рижан на взморье. Оно под рукой. Какой-нибудь час езды — и вы в Маиоренгофе (Maiori), этом битком набитом центре приморской ленты. Дачные поезда состоят из классных вагонов, но также и из ‘теплушек’. Ищущим настоящего отдыха должно быть в высшей степени непонятно стремление в такие населенные пункты, как Маиоренгоф и Эдинбург I и II. Толчея, шум, переизбыток знакомых, главная улица, сплошь занятая магазинами и прилавками, вечерняя костюмная повинность, — все это не данные для покоя, для летнего уклада жизни. Свой город горожанин перенес и сюда. Это тяжело, и скучно, и нездорово.
Два раза в неделю в эдинбургском театре идут представления. Играет летняя драматическая труппа, а вчера я слушал здесь Надежду Васильевну Плевицкую 4. Она недавно возвратилась из Америки и пред нами предстала на своем концерте в своих новых артистических доспехах, в белом кокошнике, в малиновом костюме, в алых туфельках, все такая же молодая и свежая, как прежде, какой я видел ее в последний раз, три года тому назад, в Ревеле.
Во многом переаранжирован и перестроен ее репертуар, благодаря участию и сотрудничеству таких композиторов, как Рахманинов 5 и проф. Шрейдер. Но главное обаяние, непобедимые чары ее песен остаются все в том же захвате Россией, русским духом, прекрасным, круглым и полновесным русским словом. Впрочем, я не пишу здесь рецензии, — мне хочется указать, прежде всего, на то, что зал был совершенно переполнен, а ведь это — дачный театр, это — лето, это было вчера, в капризный день, сыпавший дождем, гнавший тучи, внушавший опасения за благополучный вечер, прошедший, однако, с полным успехом, с полным сбором, с полным залом. А это — вновь свидетельство все того же:
— Как бы то ни было, но у рижан есть свободные деньги, и их больше, чем у нас…
Можем ли мы с вами вспомнить такие вечера в нашем чудесном и замирающем Гунгербурге? А если и можем, то много ли? Раз, — а уже ‘два’ не скажешь!
П. Трубников [П. М. Пильский]. Рижские заметки. Письмо из Риги // Наша газета6. 1927. No 105, 28 июля.
1 Янис Чаксте (1859 — 1927) — первый президент Латвии (1922 — 1927), по образованию юрист, член I Государственной думы (1906).
2 Зигфрид Мейеровиц (1887 — 1925) — в 1919 г. министр иностранных дел Латвии, в 1921 — 1924 гг. — премьер-министр Латвии.
3 Архиепископ Иоанн (Янис Андреевич Поммер, 1876 — 1934) — глава православной церкви в Латвии с 1921 г.
4 Надежда Васильевна Плевицкая (1884 — 1940) — эстрадная певица (меццо-сопрано), исполнительница русских народных песен, снималась в кино как драматическая актриса (‘Власть тьмы’, ‘Крик жизни’), после 1920 г. в эмиграции, выступала в городах Европы, США, жила во Франции, где в 1937 г. была арестована по обвинению в сотрудничестве с органами ОГПУ — НКВД, скончалась в тюрьме.
5 Сергей Васильевич Рахманинов (1873 — 1943) — композитор, пианист, дирижер, в конце ноября 1917 г. уехал из Москвы, 24 декабря того же года с семьей прибыл в Стокгольм, в конце 1918 г. в США, где концертировал почти без перерыва 25 лет, выступая также и в Европе.
6 ‘Наша газета’ издавалась в Таллинне с 20 марта 1927 по 6 января1928 гг., состав редакции: П. О. Шутякова, М. А. Курчинский и О. В. Кошкина.
Подготовка текстов — Аурика Меймре, 2002 — 2003.
Публикация — Русские творческие ресурсы Балтии, 2001.