Игнат Герман.
Река стала
Игнат Герман.
Река стала
* * *
* * *
——————————————————
Река стала, Герман Игнат, Год: 1893
Время на прочтение: 6 минут(ы)
В пражском Подскалье под Вышгородом свистел и ревел страшный ветер — точно сто демонов завывали в трубы — ветер гнал вдоль по Влтаве густые хлопья снега, только что в эту ночь покрыл он всё пышной пеленой и хлопья перебрасывал с одного двора через забор на другой, как будто хотел сравнять, чтобы повсюду сугробы лежали на одной высоте. Но это не выходило: в одном месте сметен был догола весь снег с досок и дров, тщательно сложенных в целые баррикады, в другом — нагородились такие горы, что из них не всякий сумел бы благополучно выбраться. Был шестой час утра, как раз перед праздником Трех Святителей, а известно, что в эту пору даже в шестом часу бывает такая темь, хоть глаз выколи, несмотря на то, что все белеет от снегу.
Кроме завыванья ветра неслышно никакого звука. Везде мрачно и пусто. Даже в Подскалье зимой дольше спят, хотя в другое время года в пять часов уже все на ногах.
Только в одном маленьком покривившемся домишке, ближе к Вытоне, в узенькой подвальной комнатке с двумя крохотными оконцами, выходившими на улицу, кто-то беспокойно начал потягиваться на старой деревянной кровати, издававшей самый жалобный скрип при малейшем движении. Часы над печкой пробурчали шесть раз, и с постели послышался хриплый удушливый кашель. Это значило, что старый Биба собирается вставать.
— Ну, лежи еще, — послышался недовольный женский голос с соседней постели, — темь такая, хоть глаз выколи, куда тебя в такую рань нелегкая несет?
— Ну, ты лежи, спи, а я встану, уступлю тебе место на постели.
И действительно, Биба встал и начал одеваться: оделся он очень скоро, потому что спал полуодетый. Впотьмах он нащупал свои боты и всунул в них ноги, одетые в толстые шерстяные чулки, затем он потянулся за спичками, лежавшими на столике близ окна, чиркнул о стенку и зажег маленькую керосиновую лампочку. Потом взялся за свою трубку, вычистил ее, набил табаком, закурил, надел сверх безрукавки коротенькую чуйку, покрытую какой-то клетчатой материею — красной с черным, надвинул на брови низенькую, приплюснутую шапку с козырьком, которую обыкновенно носят все обитатели Подскалья, повязал шею старым фиолетовым шарфом и, погасив снова лампочку, выполз из подвала во двор, отворил ворота и в недоумении остановился.
— Бр, бр!.. — вздрогнул он, вдруг охваченный резким пронизывающим ветром. — Сегодня уже порядочно-таки мороз пощипывает. Дай-то Бог! Господи, ударь морозцем хорошенько — пускай река станет!
Это обращение к помощи Божией выражало самое задушевное желание Бибы: он не мог дождаться, когда наконец река станет.
Праздник Трех Святителей был на носу, а Влтава видно и думать не хотела, что пора наконец замерзать. Обитатели Подскалья тоскливо посматривали на Влтаву, и не раз с их уст срывалось проклятье. А река все по-прежнему весело и быстро бежала.
Биба повернул налево и, пройдя последний забор, стал осторожно пробираться через снег вправо, ниже, к самой реке.
Ветер свистел с такой силой, как будто хотел оглушить бедного Бибу, но у того был хороший слух, и он отлично расслышал все, что ему было нужно.
— Замерзает! — буркнул он радостно и остановился. Повернув голову немного на сторону, он стал внимательно прислушиваться. Да, он не ошибся, река замерзает! Биба сделал еще несколько шагов и теперь совершенно ясно стал различать тот особенный ‘хруст’ реки, как будто бы там где-то, на ее поверхности, плывут звонкие стеклянные осколки, время от времени они ударяются друг об друга и издают знакомый ему странный звук. Чу! опять хруст. — Нет сомнения, это уже идет ‘сало’ и хорошим, густым слоем. Ура! Лед теперь будет скоро, значит, и колоть придется и набивать ледники — словом, работа будет, а с ней и деньги.
Биба прислушивается еще минуты две и досадует, что это до сих пор не светает. Ему хочется поскорее увидать, как идет сало и замерзла ли вода у берегов. Да что и говорить! Река должна скоро стать! При таком-то сильном ветре! А тут еще снег так и валит, воды немного, чего же лучше! Биба пожалел, что у него глаза не кошачьи, так бы он и проник сквозь эту тьму и посмотрел на то, чего с таким нетерпением ожидал. Но он таки дождется, Он увидит желанную картину, как только немного посветлеет. Ему уже и теперь представляются плавающие льдинки и комья снегу, пропитанные водой, большие и маленькие, они то тихо плывут по реке, то вдруг ударяются друг об друга, соединяясь в один ком, который продолжает вертеться вокруг своей оси, захватывая все больше и больше соседние льдинки, так что наконец образуется большая льдина, плавно несущаяся вниз по реке. Вот эта льдина подошла почти к берегу, ударилась о небольшой выступ, на минуту остановилась и опять двинулась, но уже тихо, беспомощно, напрасно она старается выбраться на середину, силы ее оставили. Она постепенно идет все медленнее и медленнее, пока наконец совершенно не останавливается у берега: она примерзла.
Всю эту картину Биба видит ясно, несмотря на царящею темь. Он мечтает только о том, чтобы таких льдин примерзало к берегу побольше, через всю реку, вдоль и поперек — будет, что колоть. Все Подскалье этим живет и только и ожидает этой минуты. Что это за зима! На дворе грязь непролазная и в полушубке жарко! И что за праздники были в этом году, т. е. в прошлом! Никакого заработка! Даже рыбы не на что было купить! И Биба с сердцем крякнул, вспомнив, что в прошлом году на Рождество ел простую сухую селедку вместо жирного карпа. А теперь, скоро уже масленица — когда же придут деньги? Теперь уже скоро.
Бибу ожидало еще одно приятное дело. Теперь он пойдет в город и разнесет всюду радостную весть по всем пивоварам, за такое известие ему везде охотно дадут кружечку пива.
Он еще с минуту подождал, потом повернул назад, с трудом выбрался на улицу и поплелся домой. Старуха его уже поднялась, в комнатке горела лампочка и под плитой трещал веселый огонь, она варила кофей — чудный напиток, цвет которого здесь, однако, напоминал собой скорее фиолетовую краску художника, занимавшегося окраской кухонь передних, чем цвет благородного напитка востока.
— Жена! — радостно закричал Биба. — Наша взяла! Замерзает!
— Давай Бог! давай Бог! — сказала та и вся просияла, но вдруг опять насупилась и прибавила: — только, чтобы опять не обмануться.
— Нет, зачем, теперь уж дудки, дело верное! — уверял муж, вытряхивая пепел из трубки.
Теперь он проглотил наскоро кружку кофею и заправился двух-копеечною булкой, набил снова трубку и отправился в Прагу. Рассветало. Первая остановка была у Фава. Хозяин как раз встал сегодня рано и что-то объяснял своему управляющему. В эту-то минуту и появился в дверях Биба. Он вынул изо рта трубку, приподнял картуз и учтиво произнес:
— Доброе утро!
— Доброе утро, доброе утро! Что новенького?
— О, хорошая новость. — Замерзает! Сало так-то дружно пошло и если только такой же острый ветер продержится, да к ночи еще поокрепнет, так к утру река уже наверное станет.
— А, черт возьми, это хорошо! — заметил весело хозяин. — Да и то сказать, давно пора. Еще немного, и нам пожалуй пришлось бы набивать погреба хоть сахаром вместо льда, и тут же кивнул управляющему. — Налей-ка ему кружечку за новость!
Хозяин пошел на завод, а Биба сидел уже за кружкой бледного пива.
— Хорошее пиво, что и говорить, — кивал Биба в сторону управляющего, — а еще лучше, если бы его да с горячими сосисками…
Управляющий подмигнул ему, и минуту спустя Биба наслаждался сосисками. Отправился он и дальше.
Вторая остановка была у Мыслика. Там он сообщил ту же новость, и хозяин за новость приказал дать ему даже кружку черного. Биба большой охотник до ‘черного’. Конечно, спасибо и за то, каким угостили у Фава, оно даровое, но что же делать, даже против воли делаешь сравнения: мысликовское пиво гораздо получше фавского. Он немножко пожеманничал, конечно, так, для виду, когда ему хотели налить вторую кружку, но, увидав ее перед собой, поскорей взялся за ручку, чтобы не отняли. Черное пиво как-то всегда развязывает язык Бибы. Так и сегодня, когда поднялся он от Мыслика, то нельзя было в нем не заметить необычного одушевления. Теперь он на весь свет смотрел особенно приятно. Повернул он к Корнелию на Широкую улицу, дорогой его воображение от черного пива разыгралось, и он невольно несколько преувеличил радостное событие.
— Хозяин, здравствуй. Вот, черт возьми, будет лед — так лед! Влтава едва уже течет, это уж не вода, а просто кисель, в нем теперь любое бревно так колом и становится. Воды совсем почти нет, со всех сторон так и напирает да что? Завтра примемся уже и лед колоть, и если только Господь даст…
Если после Нового года не наступают морозы, то даже самый серьезный пивовар охотно верит всякому благоприятному известию, касающемуся перемены погоды, и в словах Бибы никто не заподозрил преувеличения, и наш счастливый вестник не успел оглянуться, как кружка пенистого пива опять была перед ним.
Отсюда опять в путь — уже к Штангеру, от того к Шенфпоку. Язык у него уже порядочно заплетался, когда наконец очутился он у Примаса. Здесь за свое известие получил он остатки обеда, после чего направился потихоньку в обратный путь. Говорю ‘потихоньку ‘, потому что ему уж невмоготу было торопиться. У него было еще несколько счастливых станций у Бахора на Житной улице, у Лейбы на Броницкой, наконец, у Садлера в самом почти конце Карловой площади, и он потерял уже и счет кружкам черного и белого, худого и хорошего пива!! Биба у Садлера пробыл подольше, ведь уже он почти что дома! Спешить некуда — до Подскалья всего несколько шагов, спешной работы нет никакой. Колоть лед придется только завтра.
Биба сидел в трактире и все довольно уже спутанно объяснял всем присутствующим, как замерзает река. Он говорил очень медленно, словно язык не совсем его слушался, а когда приходилось браться за кружку, то пальцы с трудом уже сгибались. Чем ближе дело шло к ночи, тем невнятнее он бормотал слова. Казалось, не река стала, а у Бибы язык стал во рту.
Вдруг ему пришла новая фантазия — посмотреть на реку, что-то там делается. С трудом поднялся со скамьи и поплелся по Вацлавской улице вниз к реке.
Мороз порядочно щипал, и если бы руки Бибы не были ему нужны для поддержания равновесия, то он охотно бы их засунул в карманы полушубка.
Не скоро добрался он до реки. Едва-едва он нашел один из тех узеньких переулочков, которые тянутся между заборами к реке.
Вокруг царил глубокий мрак, но еще больший мрак царил в его голове.
Да, это правда — лед становился все прочнее и прочнее, и к утру Влтава наверное станет, и ледоколы, и хозяева-пивовары запразднуют… Хорошо бы соснуть. Ба! Да никак он уже дома. Вот и кровать — прилягу!
Действительно к утру Влтава стала. В полночь полицейский обход около одного забора поднял спящего человека, который радостно стал говорить что-то о сале, черном и белом пиве и просил дать ему отдохнуть еще.
— Уж этот мне старый бесстыдник — жаловалась на другой день старуха Бибы соседке. — Вот эдак срамит меня каждый год, как только река замерзает. И пошел по заводам! Просто беда! Долго ли до греха!..
Источник текста: журнал ‘Русский Вестник’, 1893, No 9, с. 171—175.