Злополучный мосье Ашилль
Злополучный мосье Ашилль
(Картинка французских нравов)
——————————————————————-
Злополучный мосье Ашилль, Французская_литература, Год: 1891
Время на прочтение: 11 минут(ы)
— Полно, полно! Ободрись, мой мальчик! — восклицала вдова Тасс, грузною ладонью похлопывая по спине бедного Ашилля Жаннио.— Это еще не самое худое, что могло бы случиться с тобою!
— Правда, правда, — произнесло несколько голосов среди собравшейся кучки соседей.
Сцена происходила на улице маленького приморского французского городка Сен-Дидье, было шесть часов прекрасного летнего вечера. Все жители высыпали на воздух и располагались группами на площади или возле кафе. Посредине площади, лицом к желтой ратуше и спиною к великолепному, оштукатуренному дому генерала, играл военный оркестр, бывший великой приманкой для высшей местной буржуазии. Под немногими жиденькими деревьями восседали маменьки, каждая со стройной, черноглазой дочкой, с удивительнейшими завитками на лбу. Офицеры в полной форме мелькали здесь и там. Великолепная леди, с ярко золотистой челкой и безукоризненным цветом лица — продуктом лучших белил и румян — помещалась возле самого оркестра, окруженная густою толпою кавалеров в эполетах и с саблями. Сам генерал сидел несколько дальше, на другом почетном месте, и при самых патетических мелодиях слышался его жирный, апоплексический смех.
Но на Grande-Rue, ведшей от площади к морю, раздавались плач и стенания.
Ашилль Жаннио был парикмахер. Уж в девятнадцать лет он пользовался успехом, примеры котораго редки в свете. При одном его прикосновении, волосы вырастали на плешивых головах. Самые незначительные женские лица, при содействии его искусной прически, наверняка пленяли наиболее неподатливых женихов. Он изобрел воду для волос, прославившуюся уже в Париже. Во всей его фигуре было нечто, внушавшее доверие к нему.
Полковница, никогда не умевшая причесываться к лицу, являлась преображенной после посещения Ашилля. Ему одному был известен секрет золотистых волос, благодаря которым мадам Дивель слыла первой красавицей в Сен-Дидье, и на музыке всегда бывала окружена офицерами. Но скромность Ашилля была непоколебима.
Удар разразился над ним внезапно: он попал в новобранцы. Теперь ему приходилось лишиться своих душистых белокурых кудрей и превратиться в бритого рекрута. Прощай белоснежный фартук, украшавший его за работой по утрам, и безукоризненная клетчатая пара, которую он носил днем, вместо них — безобразная одежда защитников отечества!
Неудивительно, что он упал духом. Вдова Тасс, его тетка, была колоссальная женщина в короткой, широкой коричневой кофте и большом белом чепце. Она сама возделывала свое поле и по субботам являлась на рынок верхом на осле, между двумя корзинами с овощами, и с гирляндами из живой, связанной по ногам, птицы, висевшими кругом.
— Ободрись,— повторила она. Но какую бодрость мог проявить Ашилль при такой беде?
— Мои ожидания! — отчаянно воскликнул он:— Мои надежды! Моя невеста!
Кто-то дружески вытолкнул вперед бедняжку Аглаю Мунэ, и вдова Тасс тотчас схватила ее своей мощной рукою.
— Аглая,— сказала она,— у одной тебе сухие глаза! Неужели в тебе нет ни капли чувства?
— Чувство есть у меня, — отвечала Аглая, поднимая свое гордое, бледное личико,— но также есть и надежда. Деньги у нас в кармане, и незачем отчаиваться только потому, что за эти три дня мы не могли найти подставного.
— Но ведь завтра, завтра этим кудрям суждено упасть, — воскликнул Ашилль, хватаясь за волосы. Окружающие сочувственно охнули в ответ.
— Слушай,— сказала, Аглая,— у нас найдутся две тысячи франков. Неужели же не окажется никого, кто бы заменил тебя за эти деньги? Вздор!
И повернувшись на каблучках, Аглая удалилась. Вдова Тасс поправила свой чепец, энергически двинув его обеими руками.
— Peste! [Чума! — фр.] — воскликнула она. — Две тысячи франков! Я не думала что столько!
— Это большая сумма, — заметила старуха Виго.
— Будь у меня сын, я посла бы его служить, а сама жила бы на эти деньги. Но за мои грехи, у меня есть только дочь!
— Предоставьте меня моему горю, — сказал Ашилль, — одно лишь утешает меня: обо мне пожалеют дамы Сем-Дидье! Лежа на поле брани, облитый кровью, я все-таки буду чувствовать, что когда другой возьмет в руки их кудри, они вздохнут об Ашилле!
— Ободрись, мой мальчик,— машинально повторяла вдова Тасс. — Но ты уверен, что на счет денег нет никакой ошибки?
— Деньги! Она говорит о деньгах! О, небо! Где ее сердце?
— Дело прежде всего, племянник. Зайдем-ка в твою лавочку, я хочу предложить тебе кое-что.
Ашилль поспешно последовал за теткой в заднее помещение парикмахерской. Кучка соседок постояла еще немножко, а потом разошлась. Музыка кончилась. Первая красавица, в сопровождении своего робкого мужа подошла к парикмахерской и веером постучалась в окно.
— Жаннио! Жаннио! — позвала она.
Окно распахнулось, волна ароматов разлилась в воздухе и появился Ашилль.
— Что прикажете?
— Завтра в полдень я вас жду.
— Увы, сударыня, если это будет возможно!
— Вы должны сделать и невозможное для меня!
— Будет исполнено, — отвечал Ашилль, прижимая руку к сердцу.
На другой день весь рынок толковал о том, что, нашелся подставной для Ашилля: то был младший сын вдовы Тасс, юноша с круглым бесформенным лицом, в вечно громко шлепавшими своими деревянными башмаками. Он вступил в ряды армии, заливаясь горькими слезами.
Ашилль явился к мадам Дюваль в назначенный час и причесал ее так, как еще никогда не причесывал никого.
— Этот Ашилль просто гений! Прелесть что такое! — восклицала восхищенная первая красавица.
В течение этого месяца, однажды вечером Ашилль Жаннио навестил мосье Мунэ, отца своей невесты. Мосье Мунэ был часовщик и ювелир и имел трех дочерей, из которых две старшие были уже счастливые вдовы. Одною из особенностей Сен-Дидье было отсутствие мужчин. Мосье Мунэ едва ли заслуживал названия мужчины, он скорее походил на беспомощную старую птицу, с его выпуклыми, водянистыми голубыми глазами и большим бледным клювом. Жена его делала все. Во всех лавках Сен-Дидье прислуживали женщины, и женщины же содержали кафе. Мужское наличное население города состояло из лентяев, живших на счет своих жен. Работящие и трудолюбивые обыкновенно отсутствовали в течение десяти месяцев в году, занимаясь рыболовством в Ньюфаундленде, а когда они являлись домой, то оказывались такою помехой и стеснением для всех, что с их отъездом у горожан сваливалась гора с плеч.
Вообще, мужчины стояли очень низко во мнении обывателей Сен-Дидье. Стоявшие здесь солдаты также не пользовались никаким почетом. Лучше всего преуспевали вдовы, при жизни мужей благоденствие жен всегда было сомнительно. Мосье Мунэ считал себя очень счастливым. Относительно благоденствия мадам Мунэ не уступала вдовам. Мунэ чинил часы, она их продавала, держала при себе ключ от кассы и делала все в доме. Аглая работала в мастерской портнихи и получала такое большое жалованье, что ее заработок составил значительную часть суммы, необходимой для избавления от рекрутчины ее жениха.
Мосье Мунэ в черной ермолке, представлявшей как бы остроконечное перо на его птичьей голове, сидел в лавке, когда вошел завитой, раздушенный Ашилль в своей клетчатой паре.
— Добрый вечер, папаша,— сказал он,— я пришел поговорить о деле.
— Мари Мунэ! Мари Мунэ! — прощебетал старик. — Мосье пришел по делу! Приди сюда.
— Иду! — раздался резкий голос, и явилась мадам Мунэ в своей неизменной черной наколке, в которой она ела, работала, жила и, по-видимому, спала.
— А, это ты, Ашилль! — воскликнула она.— Отчего вы не сказали? Я разливала суп, и понапрасну вымыла руки.
— Мне нужно переговорить о деле,— сказал Ашилль,— и необходимо повидаться с вами.
— Так иди за мною.
В одно мгновение она провела его на кухню, облеклась в свой широкий синий фартук и продолжала свои кулинарные операции.
— Ну? — сказала она, видя что Ашилль стоит молча, теребя свою шляпу.
— Атмосфера не благоприятна для излияний, — начал он.
— Говори толком, что нужно!
Ашилль покорно сел.
— Я последую вашему обычаю и буду выражаться грубо, — сказал он.— Мамаша, я желаю жениться немедленно!
— Ладно! — отозвалась мадам Мунэ.— Аглая будет свободна в будущий понедельник. Но к чему такой спех?
— Позвольте нам устроиться, — отвечал он.— Жизнь коротка!
— Правда Розалия и Викторина уже обе вдовы.
Ашилль слегка побледнел.
— Мамаша,— выразительно произнес он,— я намекал на моего заместителя… случайности войны…
— Но ведь покуда войны никакой нет.
— Нет. Но есть тысячи других соображений. Если бы по несчастью он был убит, то мне все-таки грозит опасность, которой не существует для мужчин, женатых известный срок.
— Знаю, знаю! Ты совершенно прав, это было бы неудобно. Ну что ж! Делай оглашение немедленно, я предупрежу Аглаю.
— Так я могу считать дело решенным?
— Ну разумеется, почему бы нет? Розалия и Викторина вышли замуж точно также второпях.
— Черт возьми! — Но Ашилль не докончил, так как дверь отворилась и вошла хорошенькая Аглая. У нее было маленькое, несколько угловатое лицо, огромные глаза и густые брови, носик у нее был короткий, подбородок круглый и решительный и очень белые зубы.
— Аглая будет также счастлива, как ее сестры, я не боюсь за нее, — заметила мадам Мунэ, ловко выливая на блюдо кипяченую яичницу. Затем, она поставила на стол миску с густым, клейким хлебным супом, бутылку очень желтого сидра и. обратилась к Ашиллю, несколько ошеломленному ее постоянными намеками.
— Садись, сын мой, и пообедай с нами,— сказала она.— Ведь скоро мы будем родными!
Ашилль поклонился и грациозно сел, подвязав себе салфетку под подбородок.
— Аглая, — обратился он к девушке, подавшей ему ложку, — я пришел переговорить с вашей матерью о нашей свадьбе.
— Да, — отвечала Аглая,— нужно поспешить, я что-то не очень доверяю нашему рекруту.
— Как? Почему?— удивился Ашилль.
— Он, наверное, сбежит при первой возможности, бедняга! По-моему, незачем терять время.
— Так ты согласна?
— Да, да, — сказала мадам Мунэ, подавая мужу полную тарелку супа,— ее сестры устроились так удачно, что она надеется последовать их примеру.
Ашилль едва не подавился, но заставил себя сохранить вежливый вид.
— Я сегодня же переговорю с кюре, — произнес он и сантиментально обратился к Аглае.
— Готово ли твое подвенечное платье, моя милая?
— Да, черное шелковое, — отвечала она.
— Лучше быть приготовленной к всему, — сказала мадам Мунэ. — Розалия и Викторина обе венчались в черных шелковых платьях, и впоследствии они очень пригодились им.
— Нет, я не могу этого допустить,— вскричал Ашилль. — Аглая не будет венчаться в черном шелке. Я иду, я лечу, я сам куплю материю. Мадам Мунэ, ваш суп превосходен, ваша яичница совершенство, но черт меня возьми, если вы не отняли у меня аппетит. До свиданья!
Он схватил шляпу и исчез.
— Порядочно резок наш жених, — заметила мадам Мунэ, — но это хороший знак: такие люди идут далеко. Что-то он купит тебе?
Вопрос был решен в тот же вечер появлением голубело шелкового платья и красно- желтой шали. Через десять дней Ашилль и Аглая поженились.
Молодые и гости отправились пикником в соседнюю деревню, там обедали и танцевали, потом вернулись и принялись за свои дела.
Вечером в день свадьбы Ашилль причесывал генеральшу и сделал это так художественно, что она безропотно уплатила ему семьдесять пять франков.
Аглая немедленно прибрала кассу к рукам, и стала откладывать франк в франку и су к су, скапливая запас на черный день. Предусмотрительность ее оказалась вполне разумной. Три месяца спустя после свадьбы, когда счастливая чета однажды сидела за полдником, у двери появилась зловещая фигура жандарма.
— Мосье! — воскликнул Ашилль, побледнев как заткнутая у него в петлицу салфетка,— чем могу я служить вам?
— Успокойтесь, мосье Жаннио, — отвечал суровый посланник закона, — я должен только передать вам вот это.
И он положил па стол лоскуток желтой бумаги. Ашилль отскочил, словно пред ним была змея.
— Но что это? — спросил он, щелкая зубами.
Аглая схватила бумажку своими проворными, смуглыми пальчиками и прочла.
— Это приказ явиться завтра в ратушу в четыре часа, — сказала она.
— Ободритесь! — добродушно сказал жандарм, — ведь вы не знаете за собою никакого греха?
— Вам неизвестно, зачем его вызывают, мосье? —ж иво спросила Аглая.
— Нет, мадам. Вероятно что-нибудь насчет налогов.
Отказавшись от предложенного Аглаею завтрака, жандарм ушел, Ашилль же не мог проглотить больше ни одного куска.
В ратуше ему объявили, что поставленный им рекрут бежал, что его нигде не могут отыскать, и что, следовательно, он обязан отправиться к полку в Нант через два дня.
Ашилль вернулся домой как полоумный, рвал на себе волосы, плакал, клиенты приходили, но не добившись ничего от Ашилля, отправлялись в другую парикмахерскую.
— К чему все это? — кричал он отчаянно, — Не все ли равно, парой подбородков больше или меньше, когда я лишаюсь всех городских голов!
— Вот мужчины! — сказала Аглая.— Только одни мы, женщины, умеем действовать!
Она надела шляпку и красно-желтую шаль, в виду необычайности события, и направилась в лавку мосье Мунэ.
Старик сидел у окна, согнувшись над своей работой, Аглая мимоходом кивнула ему:
— Здравствуй, папаша! — и прошла прямо в кухню к матери. Через пять минут были призваны обе вдовы — одна из своей процветающей столярней мастерской, другая из благоустроенной жестяной лавки — и четыре женщины принялись усиленно совещаться.
Полчаса спустя, Аглая покончила свое дело, — встала и завязала ленты своей шляпки. Она добыла нужную сумму — тысячу франков от матери под два процента, и тысячу франков от сестер, под пять процентов в год.
Оставалось отыскать нового рекрута. Нельзя было терять время из-за мелочной экономии, и Аглая наняла извозчика, чтобы ехать за город на ферму вдовы Хасс.
Вдова Хасс приняла ее в просторной кухне, подолом своего платья выгнала оттуда курицу с многочисленным семейством, поставила две табуретки, одну для гостьи, другую для себя и приготовилась слушать.
Выслушав, она тотчас нашлась, ее знакомый плотник говорил ей о кучере, служившем в господском доме и имевшем сына, неисправимого негодяя. Это было как раз что требовалось. Аглая вернулась домой торжествующая, но увы! Нарядная парикмахерская была теперь в залоге, вместе со всеми находившимися в ней мылами, Духами и водами для волос. Прошел год. Ашилль процветал, Аглая усердно копила деньги, они жили, соблюдая строжайшую экономию. Они уже выплатили долг столярше, которая будучи самой богатой в семье, была также самая скупая. Ашилль, осененный новым вдохновением, изобретал новую помаду, и весь был поглощен своей идеей, — когда снова над ним грянул громовой удар.
На этот раз, чиновник ратуши встретил его не очень-то любезно. Поставленный Ашиллем новый рекрут оказался пьяницей, вором, трусом и в заключение — дезертиром. Великолепный Ашилль должен быть готов к отправлению в полк завтра же.
Он вернулся домой угрюмый и молчаливый. Если бы это приглашение явилось тремя неделями позже, он мог бы еще отвертеться, ибо к этому времени он рассчитывал сделаться отцом семейства!
Но пока такой отговорки еще не существовало, и последняя надежда его была на изворотливость Аглаи. Однако, она только покачала головою.
— Нет, — сказала она. — Опять входить в долг, значит испортить всю нашу будущность. Ты должен отслужить свой срок.
— Но парикмахерская? Как с ней быть? — слабо вопросил он.
— Что касается этого, любезный мой, — отозвалась вошедшая в эту минуту мадам Мунэ, — тебе нечего опасаться. Мои дочери обладают прекрасной способностью к делам. Посмотри на Розалию и Викторину.
Стремительно вскочив, Ашилль бросился в занавешенную нишу, где всегда лежали наготове бритвы.
— Мою бритву! — воскликнул он.
— Ашилль! — закричали обе женщины.
Ответа не было.
— Посмотри-ка, не перерезал ли он себе горло, — заметила мадам Мунэ.
Аглая со страхом заглянула за занавес п вернулась к матери.
— Нет, он обрезает себе волосы, — сказала она, — но, пожалуй, это стоит ему еще дороже горла.
На следующий день, никто не признал бы красивого Ашилля Жаннио, в представшем пред властями новобранце с остриженной головой, сбритыми бакенбардами, облеченном в неуклюжую солдатскую одежду. Его немедленно препроводили в Нант.
Вдова Хасс приехала на своем осле, и обе вдовы явились обедать к огорченной Аглае, утешая ее тою истиною, что нет такого горя, еще горше котораго нельзя было бы найти на свете.
Время текло, и парикмахерская продолжала процветать. Аглая почти ничего не тратила на себя, разумно покупала и продавала, и увеличивала свои доходы работою, которую брала от своей бывшей хозяйки-портнихи, ее ребенок девочка с черными кудрями, уже училась ходить и лепетать и была общей игрушкой.
В одно прекрасное утро старый Мунэ тихонько свалился со своей жердочки и его слабое щебетанье замолкло навеки. Мадам Мунэ устроилась отлично: она сдала внаем лавку, и первый и второй этажи, сама жила в каморке без окон и всегда имела вдоволь жильцов.
Так благоденствовала вся семья, когда наконец истек срок службы Ашилля.
Однажды в поле, когда Сен-Дидье был полон туристов, и торговля шла особенно бойко, Аглая получила телеграмму, возвещавшую о возвращении ее мужа в тот же вечер, с шестичасовым поездом.
Аглая бросилась к матери, у которой застала обеих своих сестер. Все трое стояли на подъезде и беседовали.
— Мамаша! — воскликнула Аглая, — Ашилль возвращается сегодня!
Женщины отвечали безмолвным покачиванием головы.
— Поздравляю тебя, — сказала, наконец, мадам Мунэ.
Аглая слегка засмеялась.
— Мы так уж привыкли обходиться без него, — сказала она.
— Да, — подтвердила Розалия, — и так как он считает себя жертвою судьбы, то его возвращение будет сигналом к новым бедам.
— Во всяком случае, эти беды не коснутся тебя, сестрица, — отрезала Аглая. — Долг наш выплачен и благодаря престижу Ашилля, мы скоро разбогатеем.
— Руки солдата слишком грубы для обращения с волосами и помадами, — ввернула Викторина, — и, кроме того, все служивые приучаются пить.
— Как бы то ни было, но до сих пор мы столько перенесли сообща, что и теперь можем поддержать ее, — решила мадам Мунэ.
В это мгновение, к ним подбежала малютка Аглаи, в сопровождении прислуги, и громко закричала:
— Папа! Папа!
— Да, папа! — ответила Аглая с чувством. — Господи, а я воображала, что не рада! Да ведь у меня сердце чуть не рвется от радости! — и она поспешила домой, смеясь и плача вместе.
И так, мосье Ашилль вернулся домой и всецело погрузился в косметики, долженствовавшие возродить его кудри и белизну я нежность его рук и лица
Целую неделю Ашилль неусыпно холил свои руки, которые уже стали значительно мягче, хотя все-таки ими еще нельзя было причесывать дам. Но злополучия бедняги Жаннио еще не кончились. Однажды ночью, по всей Grande-Rue раздался страшный крик: Пожар! Пожар! А к утру парикмахерская представляла из себя лишь груду обгорелых досок. Сгорело решительно все, за исключением шкатулки, в которой Аглая хранила свои сбережения и которую она вынесла из огня, поплатившись за это несколькими обжогами.
Ашилль уже не рвал себе волос, сидя в задней комнатке жестяной лавки золовки, но крупные слезы медленно катились по его щекам.
— Жертва судьбы! Жертва судьбы! — восклицал он, но его мужественная жена иначе смотрела на вещи.
— Как? Ты ропщешь, несмотря на то, что мы все целы? Лучше давай благодарить за это Бога!
— Мужчины никуда не годны, — отозвалась одна из вдов, — только одни женщины умеют действовать.
Снова все четверо собрались на совещание, длившееся целый час, и результат его был следующий: в течение целого месяца Ашилль обязан неуклонно заботиться о своих руках, а между тем парикмахерская будет заново отстроена и снабжена всем необходимым.
Если же за это время Ашилль изобретет, наконец, свою помаду, то плату за объявления и рекламы сестры принимают наполовину на себя.
С этой минуты, капризной Фортуне, казалось, надоело преследовать свою жертву, Ашилль не только занял свое прежнее положение, но даже пользовался небывалым успехом, благодаря своим злополучиям: все дамы наперерыв звали его причесывать их, для того чтобы из его уст услыхать трогательное повествование о его несчастиях. Впрочем, и помада вышла необыкновенно хороша, так что ее раскупали нарасхват, а франки так и сыпались в кассу!
Аглая уже не работала для портнихи, — держала прислугу.
— Я очень счастлива моими дочерьми, — заметила однажды мадам Муне, сидя в парикмахерской и благодушно потирая руки.
Ашилль погладил голову Аглаи.
— Это правда, мамаша,— сказал он.— Из хороших дочерей выходят хорошие жены. Желал бы я, чтоб и наша малютка сделала бы какого-нибудь честного человека таким же счастливым, каким ваша дочь сделала меня… несмотря на многие злополучия нашей молодости.
Мадам Муне не обратила на его слова ни малейшего внимания.
— Да, я очень счастлива. Викторина, Розалия, да и Аглая… не смотря на…
— Договаривайте, мамаша, не стесняйтесь, — сказал Ашилль, ударяя себя в грудь, — несмотря на… меня.
Источник текста: журнал ‘Вестник моды’, 1891, No 48. С. 479—481.