Сандаловая шкатулка
Сандаловая шкатулка
Река (22-е), Кро Шарль, Год: 1873
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Шарль Кро
22. Река
(Вольный перевод с французского).
Мне мысли о Реке заполонили душу.
Пора воспеть поток, вспоивший нашу сушу.
Лишь стоит заглянуть за дальний горизонт,
рядами гордых круч поднялся горный фронт.
Там копится вода, несомая ветрами,
родятся ледники и, тая ручейками,
сгрызают под собой и мрамор, и гранит.
Там чистая вода под елями звенит,
бежит по пёстрым мхам, ища себе дорожки,
по тонкому песку и в грудах грубой крошки.
А рядышком овраг, в нём тоже ручеёк,
он — с тысячью других — сливается в поток.
А ниже, под горой, Река берёт начало.
В ней яростный порыв, и вся она помчала
удобрить и полить свою долину впрок.
Но лишь лаванда, тмин, боярышник и дрок
нашли себе приют в камнях и грудах глины.
Река, стремясь вперёд, поставила плотины
из грунта, из песка, из сокрушённых скал.
Поток не раз свернул — он выхода искал…
Но ярость улеглась. И стали понемногу
деревья выходить с ним вместе на дорогу —
вдоль каменных холмов, последних всплесков гор,
бегущих, будто их зовёт морской простор.
На склонах, посреди зелёного покрова,
пасутся там и сям спокойные коровы.
Там плещут бубенцы — с Рекою в унисон,
чей шёпот всех вокруг вгоняет в мирный сон.
Высоким тополям удобно у потока.
Стоять в строю милей, чем жаться одиноко.
Красив из них эскорт вдоль берега Реки!
И на полях вокруг хозяева крепки.
А люди без надежд на урожаи с нивы
толпятся у Реки и ждут с неё поживы.
Сапфир, алмаз, рубин и золотой песок
несёт нам из-под скал взъярившийся поток.
Под натиском стихий исходные породы
сползают в глубь Реки в ласкающую воду.
Промой песок в лотке — исполнится мечта,
и золото блеснёт на донце решета!
Пакуй плоды своей старательской удачи.
Узнаешь в городке, насколько стал богаче..
А вот и рыбаки. Их дело не хитро.
В тяжёлых их сетях — живое серебро.
В баркасах — весь улов. Повсюду рыбный запах:
на блузах, на снастях, на палубах, на трапах.
Но этот труд рисков. Частенько сеть пуста.
Для них разбогатеть — лишь сладкая мечта.
Река меж тем несёт что любо и нелюбо.
В горах ‘стригут’ леса. И валят лесорубы
еловые стволы. Река уж тут как тут.
Течение несёт, и брёвнышки плывут.
А дальше, как они ни возмущайся пылко,
их, с помощью Реки, порежет лесопилка.
Затем вокруг пейзаж равнинный, хуторской.
Со всех сторон идут к Реке на водопой
и кони, и быки. И прачки на закате
стирают тут бельё, вальками колошматя.
А в песне, что поют, сюжет игрив и мил:
мол, жил да был король, и прачку полюбил.
В воде, как перламутр, поблескивает кожа —
на их руках — до плеч, на щиколотках — тоже.
Заслышав, увидав, иной ездок свернёт
да двинется верхом напропалую вброд.
Зелёный островок, отрезанный теченьем,
предложит провести там время в размышленье.
Холмы здесь — в лоскутках, расчерчен весь массив.
У берега — лески, ряды плакучих ив.
А речка всё полней. В местах её заминок
густые тростники и заросли кувшинок,
танцует мошкара.
Но дальше снова стал
вдоль ложа строй холмов с рядами жёстких скал.
Всё больше скальных гряд среди полей пшеницы.
Здесь, в каменном краю, Река должна змеиться,
питая скудный мох и злой чертополох,
но сдавленный поток не замер, не заглох,
не дремлет возле скал в отрытых им же ямах.
Отважная Река — из сильных и упрямых.
В немыслимых трудах, не дав себе заснуть
она пробила брешь и отыскала путь.
Под облаком из брызг вдруг каменное ложе
исчезло, и Река, вся в грохоте и дрожи,
каскадами воды свалилась под карниз —
на россыпь древних скал, обрушенную вниз,
как будто на хребты здесь бившихся титанов.
Лишь зелень, никуда бесстрашно не отпрянув,
смягчает грозный шум, одевши в свой наряд
весь пенный водопад.
А дальше, вновь, подряд
раскинулись поля. Неведомо откуда
течёт там уйма рек. У всех свои причуды.
Любая норовит остаться навсегда,
и каждая из них капризна и горда.
Но сильная Река встаёт на их дороге
и гасит их забег, вобрав их всех в итоге.
В точь так же вдоль пути ликуют хутора,
но, как твердит ‘прогресс’, не их теперь пора.
Индустриальный шум сгоняет певчих славок
от фабрик прочь в леса, где сладок дух купавок,
где ландыши цветут, где дождь смывает грязь,
где солнце посветлей. Но люди, ополчась,
поставили везде и пристани, и шлюзы,
а ивам оттого — обида и обуза.
И даже тополя сбегают с берегов.
И больше места нет на кручах для волков.
Всё множатся дома, но врядли скачет зяблик
вблизи кирпичных труб коптящих небо фабрик.
А дальше всё берёт в весёлый оборот
красивый, молодой, отчаянный народ,
все яростно гребут, воспрянув на досуге
в борении с Рекой, и с ними их подруги.
Вот город на пути. Большой. Он рад гостям.
Здесь пристани везде. Ряд лестниц там и сям.
Высокие мосты над самой жуткой бездной.
Под пристанью кольцо — замшелый круг железный.
Но тем, кто тонет здесь, наврядли ухватить.
Под вечер ряд домов — взлохмаченная нить:
ряды больших дворцов и маленьких халупок.
Уж вечер. Никаких погрузок и закупок.
Над портом тяжело, повыше мачт и крыш,
взамен привычных птиц, летает в небе мышь.
На ветхих пристанях, где плиты уж нестойки,
задрали кровли вверх старинные постройки.
Там сушится тряпьё — от блуз до белых риз.
Полощется бельё. Внизу — владенья крыс.
Под фермами моста речной лавине тесно.
Она шумит всё злей и точит повсеместно
преграды из камней, сдавившие проход.
Здесь меньше ярких звёзд взошло на небосвод,
чем светит на Реке земных ‘протуберанцев’ —
на улицах, где шум, езда и вихри танцев.
Однако же Река совсем не весела —
под тяжестью шаланд, бегущих без числа,
от стоков, что несут, под гривой чёрной пены,
очистки, башмаки, навоз и клочья сена.
И кошек, и собак понёс шальной поток —
но сам весь шлак и смрад убрал и превозмог.
Луна ласкает гладь. Реке светло и лестно,
а что там у людей, Реке не интересно,
ей чужды страсти толп, их радости и грязь,
она не хлынет вспять, на них оборотясь.
А ниже по Реке уже не сыщешь бродов.
Фарватер углублён для крупных пароходов,
и веет над водой залётный дух морей
от движущихся вверх смолёных кораблей.
Ветра зовут людей в неведомые земли,
Река ж себе течёт, тем россказням не внемля,
и, что ни ночь, над ней, заполнив небосвод,
торжественно кружит весь звёздный хоровод.
И вся листва в росе заблещет перламутром,
как новый город вдруг пред нею встанет утром
жемчужною звездой на зелени ковра
(сравнить холмы с ковром — задача не хитра),
предстанет кучка ферм, где дети краснощёки,
и сочные луга, где носятся сороки.
Крестьянин поглядит — и радость полнит грудь,
захочется вздохнуть и мула подхлестнуть.
Река всё ширится. Лишь беглою полоской
два берега вдали видны в равнине плоской.
Понизились холмы, Взмутился небосклон.
От брызг в морской близи стал воздух просолён.
Вот море! Тот предел, откуда могут воды
Лишь в небе поискать исхода и свободы.
У моря гордый нрав и прихотливый вкус.
Оно приемлет в дар отнюдь не всякий груз.
Оно не хочет взять обломки скал и брёвна,
всю падаль, что Река везде хватала, словно
желала накормить тем море досыта.
В завалах на Реке скопились все сорта
реликтов тех времён, когда, по фактам судя,
ещё на белый свет не появились люди.
Вот снова бойкий край. Под крики петуха
рассеялся туман. Тут доки и цеха.
А в гавани аврал. У стенки стало судно.
Носильщики спешат. Бригады многолюдны.
Таскают груз в тюках, металлы и зерно.
В прибрежных кабаках и шумно, и тесно.
Там сыплют моряки многоязычной бранью,
а лавочках найдёшь что хочешь при старанье.
Но вот Река стаёт. Готовится финал —
уход в небытие. Накатывает вал.
Как будто на войне, в сражении геройском
здесь море и река сошлись, как войско с войском.
И, будто эскадрон, могуча и шумна,
победно мчит вперёд солёная волна,
затем уходит вспять, наткнувшись на заплот,
хоть те куда слабей, отважных пресных вод.
Но море, отступив, уводит в свой простор,
взяв в плен, за рядом ряд, детей далёких гор.
*
О Муза! Светлый друг! Вот песня и допета.
Ты хмурила свой взгляд, но не гнала поэта.
Смеялись остряки — ты слушала меня,
согрев мой дух теплом сердечного огня.
В итоге мой рассказ предстал живою былью:
как ласточки порой купали в речке крылья.
Я вплоть до устья смог проследовать с Рекой.
Так пусть мои друзья историей такой
забавятся в те дни, когда к ним жизнь жестока.
Пусть тешат их сердца мелодии потока…
Charles Cros — Le Coffret de Santal (22-e) — Le Fleuve
A Monsieur Ernest Legouve*.
Ravi des souvenirs clairs de l’eau dont s’abreuve
La terre, j’ai concu cette chanson du Fleuve.
Derriere l’horizon sans fin, plus loin, plus loin
Les montagnes, sur leurs sommets que nul temoin
N’a vus, condensent l’eau que le vent leur envoie.
D’ou le glacier, sans cesse accru, mais qui se broie
Par la base et qui fond en rongeant le roc dur.
Plus bas, non loin des verts sapins, le rire pur
Des sources court parmi les mousses irisees