Речи в заседаниях Московского Славянского Благотворительного Комитета, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1878 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 98 минут(ы)

Сочиненія И. С. Аксакова. Славянскій вопросъ 1860-1886

Статьи изъ ‘Дня’, ‘Москвы’, ‘Москвича’ и ‘Руси’. Рчи въ Славянскомъ Комитет въ 1876, 1877 и 1878.

Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывш. Н. Н. Лаврова и К^о). 1886.

РЧИ И. С. АКСАКОВА
въ засданіяхъ Московскаго Славянскаго Благотворительнаго Комитета (Общества) въ 1876, 1877 и 1878 гг., его воззваніе и другіе документы изъ той же эпохи.

1. Засданіе Славянскаго Комитета 17 января 1876 года.
Въ политехническомъ музе состоялось экстренное засданіе Славянскаго Благотворительнаго Комитета, назначенное по поводу прізда въ Москву агента международнаго комитета по вспомоществованію Герцеговинцамъ г. Веселитскаго-Божидаровича. По словамъ Московскихъ Вдомостей, публики на этотъ разъ собралось боле чмъ обыкновенно бываетъ въ засданіяхъ Комитета. Въ 8 часовъ вечера предсдатель комитета И. С. Аксаковъ открылъ засданіе слдующею рчью:

Мм. Гг! Ныншнее засданіе наше выходитъ изъ ряда обыкновенныхъ. Мы собрались сюда для того, чтобы всмъ наличнымъ составомъ Московскаго Славянскаго Комитета, уже 17 лтъ ратующаго за идею славянской взаимности, почтить благодарнымъ привтомъ того, кто такъ самоотверженно, такъ дятельно перелагалъ эту идею въ дло, былъ ея живымъ воплощеннымъ образомъ предъ лицомъ тысячей и тысячей нашихъ единоплеменниковъ,— подавалъ имъ утшеніе и ободреніе въ настоящую, самую тяжкую пору ихъ вообще скорбной исторической жизни. Г. Веселитскій-Божидаровичъ здсь предъ вами. Своими дйствіями въ званіи агента международнаго комитета, учрежденнаго для сбора пожертвованій и оказанія помощи бдствующимъ семействамъ жителей Босніи и Герцеговины, онъ стяжалъ себ повсемстную громкую извстность и въ то же время всеобщую признательность всхъ жертвователей, въ числ которыхъ, между прочимъ, почти вся Россія… Но что за причина и этой извстности, и этой признательности? Г. Веселитскій-Божидаровичъ былъ повидимому только орудіемъ посторонней благотворительности. Но, мм. гг., мы видимъ изъ ежедневнаго опыта, во что, по большей части, обращается повсюду общественное благотвореніе, это совокупное множество личныхъ милостыней, личныхъ жертвъ, личныхъ сердечныхъ движеній и великодушныхъ порывовъ,— во что обращается оно, проходя изъ канцеляріи въ канцелярію и доходя наконецъ до цли своего назначенія? Въ какое-то механическое дйствіе бездушнаго, хотя и благотворительнаго снаряда, утрачивающее самое живительное свойство благотворенія, самую лучшую его сторону — непосредственное прикосновеніе любви, освящающей подаяніе, облагороживающей и дающаго и пріемлющаго, оно уже не пользуетъ нравственно, если даже и пользуетъ вещественно, что, однако, въ полной мр едва ли возможно всегда. Но не о хлб единомъ живъ будетъ человкъ, недостатокъ матеріальной помощи съ успхомъ восполняется иногда пробужденіемъ мужества и упованія въ несчастныхъ. Въ настоящемъ же случа, при оказаніи пособія Герцеговинцамъ, предстояло не только призрть и пригрть сиротствующихъ, голодныхъ и холодныхъ, снабдить ихъ одеждой и пищей, однимъ словомъ — совершить не только дло человколюбія въ отношеніи къ страждущимъ людямъ, но и дло сочувствія сильныхъ къ слабымъ, свободныхъ къ угнетеннымъ, братьевъ къ братьямъ. Вотъ въ исполненіи всей этой задачи и состоитъ подвигъ г. Веселитскаго Божидаровича. Онъ для оказанія помощи Герцеговинцамъ имлъ въ распоряженіи своемъ только десятки, едва ли сотни тысячъ рублей, тамъ, гд бы нужны милліоны, но онъ съумлъ личными силами души сохранить за этою общественною милостыней ея нравственный характеръ онъ донесъ въ цлости до страждующихъ всю святую совокупность состраданія милліоновъ сердецъ, онъ донесъ до бдствующихъ Славянъ, изнемогающихъ въ священной борьб за свою народность, вру, свободу — все порученное ему благое бремя сочувствія и любви великаго братскаго народа. И вотъ онъ теперь здсь, сподобившійся понести иное святое бремя, въ возвратъ вамъ за благодянія: тысячи благословеній, благодарныхъ молитвъ и слезъ нашихъ измученныхъ братьевъ, а теперь надеждъ и упованій, высокихъ упованій, возлагаемыхъ ими на насъ — Русское общество, Русскій народъ… Оскудетъ ли дающая братская рука? Обманетъ ли Россія ожиданія порабощенныхъ? Господа! Считаю излишнимъ, посл сказаннаго мною, перечислять въ подробности заслуги г. Веселитскаго-Божидаровича, напоминать, напримръ, достоинство его превосходныхъ отчетовъ, краснорчивыхъ не по словосочиненію только, но по мастерскому воспроизведенію фактовъ во всей простот правды, и могущественно подвигшихъ сердца къ состраданію несчастнымъ Герцеговинцамъ не у насъ лишь въ Россіи, но даже и въ Западной Европ, прежде всегда съ такимъ холоднымъ высокомріемъ относившейся къ славянскому племени. Полагаю, что эти заслуги даютъ г. Веселитскому-Божидаровичу безспорное право на званіе почетнаго члена нашего Московскаго Славянскаго Комитета (званіе, на равдачу котораго мы, какъ вамъ извстно, очень скупы), и если ви раздляете мое мнніе, то приглашаю васъ заявить о вашемъ согласіи теперь же нашему дорогому гостю.

2. Отъ Московскаго Славянскаго Комитета *).

*) Воззваніе это послдовало въ іюн 1876 года.

Неистовства, зврства, бшеный разгулъ самыхъ дикихъ страстей, сожиганіе заживо двицъ, напередъ поруганныхъ и обезчещенныхъ, истребленіе мирныхъ жителей десятками тысячъ, опустошеніе цлаго края огнемъ и мечемъ,— вс роды мукъ и бдъ обрушены нын на безоружное болгарское населеніе разсвирпвшимъ изуврствомъ азіатской орды, сидящей на развалинахъ древняго, великаго православнаго царства и другихъ православныхъ славянскихъ державъ. Нкогда обузданная русскими государями, но затмъ, изъ зависти въ Россіи и ненависти къ Славянству, вновь возвеличенная совокупными усиліями всей Западной Европы, введенная ею въ семью христіанскихъ государствъ, размалеванная ею румянами и блилами европейской цивилизаціи, эта орда, эта Турція, это чудовищное зло и чудовищная ложь замышляетъ теперь на глазахъ всей Европы растоптать болгарское племя и сломить въ своихъ предлахъ послдній оплотъ славянской народности — Сербію и Черногорію. Но чаша долготерпнія, даже и славянскаго, переполнилась. Искра, зажженная герцеговинскимъ отчаяніемъ, разгорлась въ широкое пламя. Встаетъ Болгарія, сербская и черногорская рать ринулась въ бой,— начинается страшная, кровавая, послдняя борьба Славянства съ Исламомъ. Для Славянъ это борьба на жизнь и смерть, они ршились добиться независимости иди погибнуть. Нтъ у нихъ ни оружія въ достатк, ни денегъ, некогда воздлывать поля, ни призирать женъ и дтей, остающихся безъ крова и пищи. Въ то время, какъ англійское министерство одушевляетъ Турцію нравственною и матеріальною поддержкою, а Австро-Венгрія какъ-бы желзной стной, по всей своей обширной границ, ограждаетъ Турцію отъ провоза къ воюющимъ Славянамъ оружія и хлба, остальныя западно-европейскія державы присутствуютъ безучастно при неравномъ, убійственномъ спор, готовыя вырвать плодъ побды у христіанъ, если Богъ благословитъ ихъ побдой.

За что же такъ долго, такъ упорно удерживаетъ Европа эти несчастныя племена въ оковахъ рабства? За что страждутъ такъ ужасно и такъ давно Болгары и Сербы? За то единственно, что они православные и Славяне, что единоврны и единоплеменны съ Россіей. Вотъ за какой грхъ они казнятся, и нтъ у нихъ защитниковъ во воемъ мір кром одной Россіи… Но разв этого мало?

Представляя разршеніе этого вопроса въ отношеніи политическомъ высшимъ соображеніямъ,— Московскій Славянскій Комитетъ взываетъ въ русской общественной совсти и молятъ о помощи жертвамъ возстанія, казнящимся за грхъ православія, за грхъ единоврія и единоплеменности съ нами! Пособить мы, общество и народъ, можемъ и право имемъ только деньгами. Съ самаго начала герцеговинской борьбы, русское духовенство на всемъ пространств Россіи, отъ архипастырей до сельскихъ священниковъ, явилось ревностнымъ ходатаемъ предъ Русскою землею о нуждахъ нашихъ славянскихъ братій и краснорчиво доказало, что вмст съ чувствомъ христіанскаго милосердія оно хранитъ въ себ неизмнно живое народное чувство и врное разумніе русскаго историческаго призванія и долга. Да окажетъ же наше высокочтимое духовенство свое содйствіе Комитету и въ настоящемъ случа, и съ молитвою о ниспосланіи нашимъ братьямъ побды и одолнія на враговъ, да приступитъ къ новому сбору пожертвованій.

3. Рчь вицепрезидента Московскаго Славянскаго Благотворительнаго Комитета въ засданіи 24 октября 1876 г.

Мм. Гг. Можно было думать, что присплъ наконецъ часъ для русской земли сдать свое дло государству,— то дло величайшей государственной важности, которое до сихъ поръ, въ теченіи столькихъ мсяцевъ, съ неимоврнымъ напряженіемъ силъ, выносила она одна на своихъ плечахъ, безъ пособія и содйствія своего правительства. Я разумю здсь не презрніе только больныхъ, голодныхъ, сирыхъ Болгаръ и Сербовъ различныхъ наименованій, не помощь только деньгами и тряпьемъ, а помощь кровью, страдную работу освобожденія — однимъ словомъ дятельное участіе — Русскаго народа въ самой войн сербской за славянскую независимость. Подписанное на дняхъ Портою перемиріе еще не служитъ порукою въ томъ, что за нимъ послдуетъ миръ, такой миръ, который бы пришелся въ мру законныхъ требованій нашихъ братьевъ, въ мру нашей народной чести и кровавыхъ жертвъ, принесенныхъ Русскою землею. Поэтому временное прекращеніе военныхъ дйствій еще нисколько не поводъ къ ослабленію трудовъ и усилій, ознаменовавшихъ послднее время нашей общественной жизни. Въ отставку выбыть еще нельзя. Еще не настала для общества пора слагать съ себя тяжкое бремя необычной ему,— можно сказать — нежданной, негаданной дятельности.

Я сказалъ: ‘необычной, нежданной, негаданной’. Въ сакомъ дл то, что творилось въ Россіи въ эти послдніе мсяцы — неслыхано и невидано не только въ русской, но и въ ничьей исторіи. Общество,— точне — самъ народъ, помимо своего правительства, безусловно врнаго дипломатическимъ обязательствамъ,— безъ всякой помощи государственной организаціи, ведетъ войну въ лиц нсколькихъ тысячъ своихъ сыновъ (сыновъ, а не наемниковъ), на свои частныя средства, въ стран, хотя и родственной, но чужедальней, досел ему почти неизвстной,— не изъ корысти, не за свои прямые, практическіе, матеріальные интересы, а за интересы повидимому ему чуждые и отвлеченные. Ведетъ не прячась, не потаенно, а среди бла для, съ полнымъ сознаніемъ законности, правоты, святости,— скажу боле: естественности своихъ дйствій. Этой-то простоты и безыскусственности нашего общественнаго движенія никакъ не способна понять Западная Европа, въ которой почти всякое публичное совокупное дйствіе является продуктомъ подготовительной агитаціи, заговора, подстрекательства, и совершается лишь подъ руководствомъ и при посредств правильно организованныхъ, хотя бы и скрытныхъ учрежденій. Нисколько не удивительно поэтому, что какому-нибудь лорду Биконсфильду, да и не ему одному, даже и нкоторымъ нашимъ доморощеннымъ иностранцамъ русской крови (преимущественно на высшихъ общественныхъ ступеняхъ), мерещатся тайныя общества и въ Россіи, такъ что весь позоръ, по ихъ мннію, или иначе: всю честь русскаго народнаго вмшательства въ сербскую войну они приписываютъ лишь коварству Славянскаго Комитета! Нельзя безъ улыбки читать такое иностранное мнніе о могуществ нашего Комитета. Вамъ, мм. гг., лучше чмъ кому-либо извстно, какъ мало заслужена Комитетомъ приписываемая ему честь. Такова природа этого всенароднаго движенія, что оно не только не могло быть сочинено Комитетомъ, не только не способно было втсняться въ какія-либо комитетскія рамки, но перешло далеко за его края и почти подавило собою нашу скромную организацію. Здсь уже дло не Славянскаго Комитета, а всей Русской земли, и величайшая честь для Комитета — умалиться до значенія простаго орудія народной мысли и воли,— орудія посильнаго, и къ сожалнію, недостаточнаго.

До какой степени не было никакой предумышленности въ дйствіяхъ Комитета — лучше всего доказывается тмъ, что Комитетъ вовсе не былъ приготовленъ къ той обширной дятельности, которая выпала ему на долю. Наша Распорядительная Коммиссія, устроенная, такъ сказать, по домашнему, изъ трехъ-четырехъ лицъ, безъ всякаго подобія канцеляріи, долго продолжала работать въ томъ же состав, хотя ей становилось трудно и даже очень трудно, только съ іюля мсяца обзавелась она первымъ письмоводителемъ на жаловань, и потомъ лишь постепенно, уступая необходимости, увеличивала количество служащихъ, воспользовавшись въ то же время усерднымъ и дятельнымъ содйствіемъ многихъ членовъ Славянскаго Комитета и почти всего правленія Московскаго Общества взаимнаго кредита, гд я имю честь предсдательствовать.

Если это наше искреннее признаніе можетъ навлечь на васъ упрекъ въ непредусмотрительности, то оно, съ другой стороны, служитъ самымъ краснорчивымъ отвтомъ на клеветы иностранныхъ газетъ, британскій премьеръ, полагаю, совершенно бы сбился съ толку, еслибъ свое представленіе о Комитет проврилъ по нашимъ книгамъ и документамъ, нo и упрекъ въ непредусмотрительности былъ бы несправедливъ. Наше народное движеніе изумило не одну Европу, но и русское общество, т. е. образованный, мыслящій слой Россіи, именно тмъ самымъ, что оно было, не въ реторическомъ, а въ точномъ смысл этого слова. Десятки лтъ раздавалась проповдь такъ-называемыхъ славянофиловъ и была, казалось, лишь гласомъ вопіющаго въ пустын, двадцать два года назадъ Крымская война, возникшая также изъ-за Восточнаго или врне Славянскаго вопроса, вызвавъ могучій взрывъ ‘патріотизма’, не пробудила однакоже историческаго самосознанія въ тхъ народныхъ слояхъ, гд сидятъ самые корни русской силы, духовной и вншней… Намъ не виденъ и невдомъ таинственный процессъ внутренняго народнаго созрванія и вообще духовныхъ отправленій народнаго организма, можно было, конечно, догадываться, что съ уничтоженіемъ крпостнаго состоянія и разныхъ сословныхъ юридическихъ перегородокъ, съ распространеніемъ грамотности, умственный кругозоръ народа расширился и дятельность мысли стала вольне,— но то, что совершилось, превзошло самыя смлыя ожиданія. Признаюсь откровенно, каждый новый фазисъ проявленій народнаго сочувствія поражалъ меня радостною нечаянностью, пока наконецъ не объявилось это сочувствіе во всей своей могучей и простой правд. Не мене поражалъ меня постепенно измнявшійся строй мыслей и тонъ рчей въ нашей такъ-называемой интеллигентной сфер, въ нашей печати: вс литературные лагери, партіи и фракціи перемшались, вс очутились, чуть не къ всеобщему своему удивленію, согласными и единодушными въ самомъ главномъ, жизненномъ для Россіи вопрос, вчерашніе противники встртились союзниками. Точно будто подломились ходули и вс сошли на землю, стали на ноги,— точно будто сбросили арлекинскіе наряды и оказались тмъ, что они въ самомъ дл, русскими людьми просто, какъ есть.

Было чему удивляться человку, помнящему былое нашей общественной жизни, да и выяснилось это не вдругъ, а одновременно съ ходомъ событій. Когда началось возстаніе въ Герцеговин, съ небольшимъ годъ назадъ, и Московскій Славянскій Комитетъ, а также и его Петербургскій Отдлъ, напечаталъ посланіе митрополитовъ Сербскаго и Черногорскаго, эти посланія духовныхъ лицъ были, чрезъ русское духовенство, доведены до свднія народа,— только доведены до его свднія, не больше, и пожертвованія уже и тогда приняли размры дотол небывалые. Предъ народомъ стали раздвигаться предлы православнаго міра, открываться новые горизонты братства. Но все это еще было смутно. Не мене смутно было сознаніе и въ общественныхъ сферахъ,— такъ что. когда генералъ Черняевъ, въ сентябр прошлаго года, пріхалъ въ Москву и’ предложилъ отправить вмст съ нимъ человкъ пятьдесятъ нижнихъ чиновъ въ Черногорію, а оружія на 500 человкъ,— планъ этотъ не могъ состояться — за недостаткомъ денежныхъ средствъ, которыхъ у Комитета въ то время не было еще вовсе, а у частныхъ лицъ не оказалось въ готовности… Послдовавшая затмъ дятельность Комитета имла вншній видъ и даже характеръ — преимущественно благотворительный, добровольцами, при пособіи Комитета, отправлялись въ Герцеговину одни южные Славяне, Сербы, отчасти Болгаре, проживавшіе въ Россіи: исключеніе составили только два русскихъ офицера, нарочно для этой цли пріхавшіе въ Москву, такъ какъ въ Петербург въ пособіи имъ было отказано. Когда же на славянскомъ небосклон появилась заря новой, боле значительной въ политическомъ смысл и организованной борьбы, именно борьбы Сербскаго княжества съ Портою за освобожденіе подвластныхъ Туркамъ Славянскихъ земель, и генералъ Черняевъ, въ конц марта ныншняго года, заявилъ Комитету о своемъ намреніи хать въ Сербію, то Комитетъ, конечно, не могъ не оцнить великаго значеніе такого событія, какъ появленіе Черняева во глав сербскаго войска. Но ни Комитетъ, ни самъ Черняевъ, конечно, еще не предвидли тогда, что произойдетъ въ самомъ русскомъ населеніи, даже въ сред пахарей-мужиковъ. Присутствіе Черняева въ сербской арміи казалось Комитету прежде всего полезнымъ въ отношеніи военномъ, но особенно важно для Комитета было то, что вождемъ сербскимъ являлся именно Русскій, представитель русской идеи, русскаго воззрнія на славянское дло, въ смысл истинныхъ интересовъ Славянства, вн мстной племенной исключительности и розни. Комитету было очевидно, что подвигъ самоотверженія со стороны Черняева не можетъ не поднять среди Славянъ обаяніе и честь русскаго имени, сильно, въ то время, скомпрометированнаго дипломатіей, не можетъ не поднять и въ самомъ русскомъ обществ его нравственный уровень, чувство собственнаго достоинства. Нужно было только устранить нкоторыя денежныя затрудненія, останавливавшія отъздъ генерала Черняева: сумма была ничтожная, всего 6,000 рублей, и Комитетъ не задумался ее выдать. Вскор затмъ какъ огласилось прибытіе Черняева въ Сербію (что уже само по себ произвело сильное впечатлніе какъ въ Европ, такъ въ Россіи и во всемъ мір Славянскомъ), началась страшная эпопея рзни, грабежей, насилій и всхъ турецкихъ неистовствъ въ Болгаріи. Тутъ уже не нужно было никакихъ особенныхъ усилій со стороны Комитета для возбужденія сочувствія и состраданія. Историческій мотивъ борьбы съ неврными и лютымъ Татариномъ, проходящій сквозь все житіе Русскаго народа, отзвукъ пережитыхъ золъ и скорбей, увковченныхъ и пснею и церковными празднествами, но казалось затертыхъ въ народной памяти новйшими бдами,— все это не то, чтобы припомнилось въ вид историческихъ фактовъ, а самый врагъ, самое зло предстало какъ что-то давно знакомое и родное. Для Русскаго нтъ врага популярне Турка: пожертвованія вещами и деньгами полились ркою…

Началась сербская война. Съ первой же минуты она стаяла своею Россіи, честь русскаго имени связывалась съ именемъ вождя. За Черняевымъ вслдъ похало въ Сербію, помимо Комитета, нсколько его сослуживцевъ и близкихъ пріятелей. Вниманіе общества и самого народа, отъ Герцеговины, Босніи, Черногоріи — перейдя на Болгарію,— сосредоточилось тогда на Княжеств Сербскомъ и такимъ образомъ обошло весь кругъ православныхъ Славянскихъ племенъ. Съ замираніемъ сердца слдила Россія за неравномрною борьбою маленькой православной землицы, величиною меньше Тамбовской губерніи, съ громадными полчищами азіатской орды, разсвшейся въ трехъ частяхъ свта. Но когда сербскія войска испытали первую неудачу, когда на эту почву возбужденнаго народнаго сочувствія пала, такъ сказать, первая капля русской крови, когда совершился первый подвигъ любви и принеслась первая, чистая жертва во имя Россіи, отъ Русскаго, за вру и братьевъ, тогда дрогнула совсть всей Русской земли, и какимъ-то откровеніемъ сердца — народъ разомъ усвоилъ себ, не мудрствуя лукаво, весь міръ истинно-славянскаго, т. е. православнаго братства. Онъ какъ-то разомъ перешагнулъ чрезъ вс географическія и иныя научныя трудности, да и ступилъ, какъ ни въ чемъ не бывало, на путь своего историческаго призванія, который, казалось, такъ мудрено было бы ему втолковать безъ спеціальныхъ учебниковъ. Вс эти названія горъ и ркъ, эти Моравы, Савы, Дрины, стали ему какъ бы свои, и прохаживаясь между ними, онъ словно повторилъ себ, чрезъ восемь столтій, замчаніе Нестора въ его лтописи: ‘а русскій языкъ я словенскій единъ есть’. Въ этомъ сознаніи, пріобртенномъ Русскимъ народомъ, залогъ всего будущаго: оно стоитъ всякихъ побдъ, и еслибъ въ настоящую минуту дло славянское и казалось кому-либо въ проигрыш, то эта временная неудача ничто въ сравненіи съ величіемъ добытаго.

Какъ съ самаго начала, такъ и потомъ, Московскій Славянскій Комитетъ не зазывалъ и не заманивалъ съ своей стороны ни одного добровольца. Сами собой, одинъ за другимъ, стали являться отставные офицеры, прося указаній, совтовъ и содйствія: какъ бы пробраться въ Сербію и стать въ ряды арміи подъ начальствомъ Черняева? Извстіе о смерти Кирева, перваго Русскаго, павшаго въ этой войн, разомъ двинуло сотни охотниковъ, да и впослдствіи этотъ фактъ постоянно повторялся: стоило только огласиться новымъ смертямъ въ сред русскихъ добровольцевъ, на мсто каждаго умершаго являлось десять живыхъ съ готовностью заступить его мсто: смерть не отпугивала, а какъ бы привлекала. Но все же въ начал волонтеры были изъ числа людей только военнаго ремесла и офицерскаго званія. Я помню минуту истиннаго умиленія, испытаннаго мною, когда въ первый разъ обратился ко мн съ просьбою объ отправк его въ Сербію ‘нижній чинъ’ — унтеръ-офицеръ Карасевъ: такъ еще новъ и неожиданъ былъ для меня подобный самовольный починъ въ низменной нашей общественной сред! Вскор это ощущеніе смнилось впечатлніями еще сильнйшаго свойства, когда стали являться уже не одни нижніе чины, но и простые крестьяне. И съ какой смиренной настойчивостью, какъ бы испрашивая милости, со слезами, на колняхъ, молили они объ отправленіи ихъ на поле битвы,— именно молили, потому что Комитетъ принялъ было за правило: оказывать пособіе только отставнымъ военнымъ. Само собою разумется, однако, что подобныя просьбы крестьянъ были, нами всегда уважены. И надобно было видть ихъ радость при объявленіи имъ комитетскаго ршенія. Впрочемъ эти сцены стали повторяться такъ часто, движеніе такъ усилилось, дла и хлопотъ прибавилось такъ много, что уже некогда было ни останавливаться надъ проявленіями народнаго чувства, ни разспрашивать въ подробности являющихся о двигавшемъ ихъ побужденіи: ‘положилъ себ помереть за вру’,— ‘сердце кипитъ’, ‘не терпится — хочу послужить нашимъ’, ‘нашихъ бьютъ’, — куда?— ‘къ нашимъ, заодно постоять’ — вотъ краткіе отвты, звучавшіе спокойною искренностью и такою задушевною простотою, въ которой слышалась неодолимая мощь. Чувствовалось, что предъ вами, въ смиренномъ облик, безъ горделивой, самодовольной осанки, стояли герои — скажу больше: люди того закала, изъ какого выходили мученики первыхъ вковъ христіанства. Да, намъ приходилось сподобиться узрть самую душу народную!..

Разумется, случались и ошибки, бывали и исключенія, иногда тже самые герои и мученики, въ ожиданіи подвига, или отправляясь на смертный подвигъ, не отказывались подчасъ и гульнуть. Но у кого же хватило бы духа бросить за это въ нихъ камнемъ? Повторяю: со стороны нижнихъ чиновъ и простолюдиновъ-добровольцевъ не было и не могло быть никакого корыстнаго расчета въ ихъ побужденіяхъ. Я по крайней мр добросовстно предварялъ всхъ и каждаго о суровости предстоявшаго имъ жребія,— да и ничего ‘выгоднаго’ не представлялось имъ съ перваго же раза: 50 рублей на брата, изъ которыхъ не мене 35 уходило на проздъ по Румыніи, да еще на дорожныя харчи и т. п. издержки.

Движеніе приняло наконецъ такіе размры, что пришлось устроить особое отдленіе собственно для пріема волонтеровъ, для разсмотрнія ихъ просьбъ и заявленій. Это отдленіе было открыто въ Славянскомъ Базар, въ помщеніи, предложенномъ нашимъ членомъ А. Л. Пороховщиковымъ, который самъ въ немъ усердно занимался вмст съ Н. Д. Бакунинымъ и В. И. Симанскимъ. Затмъ оно было переведено въ домъ князя Гагарина, который вызвался принимать постоянное участіе въ нашихъ занятіяхъ и работаетъ съ утра, до поздняго вечера. Вскор Комитетъ убдился, что нтъ никакой возможности сосредоточить народное движеніе не только въ одномъ московскомъ центр, но даже и еще въ двухъ другихъ центрахъ, въ Петербург и Кіев, гд существуютъ Отдлы., Вся Россія готова была покрыться Отдлами Славянскаго Комитета, изо всхъ городовъ присылались намъ о томъ заявленія, но мы, къ истинному сожалнію, не могли удовлетворить эту настоятельную потребность: разршеніе на учрежденіе Отдла зависитъ не отъ насъ, а отъ Министерства внутреннихъ длъ. Къ счастію, въ Одесс существуетъ утвержденное правительствомъ особое общество, подъ названіемъ Благотворительнаго Славянскаго Общества Кирилла и Мееодія, и оно своею дятельностью оказало значительныя услуги общему длу. Къ счастію также, въ нкоторыхъ губернскихъ городахъ нашлись настолько просвщенные и причастные всенародному чувству начальники, что они безъ труда разршили мстнымъ жителямъ: учреждать особые кружки ‘для сбора пожертвованій’, кружки, которые и послужили центрами для мстной дятельности на пользу общаго дла. Но когда порывъ сочувствія охватываетъ собою десятки милліоновъ народа на пространств чуть не цлой части свта, мудрено упорядочить, регулировать проявленія этого сочувствія, дать ему рамки, форму, правильное единообразіе, особенно при отсутствіи надлежащей гласности. Насъ, именно Московскій Славянскій Комитетъ, обвиняютъ въ томъ, что у насъ Россія, такъ сказать, выбилась изъ рукъ, что мы не сумли покрыть се стью стройной организаціи, что не воспользовались въ должной мр народною готовностью жертвовать, и оставляли множество мстъ безъ указаній и руководства. Фактъ вренъ, но упрекъ несправедливъ. Поставленные лицомъ къ лицу съ сочувствіемъ всей необъятной Россіи, мы лишены были даже возможности сноситься съ нею путемъ печати — по причинамъ, отъ насъ не зависвшимъ. Для письменныхъ же сношеній съ сотнями городовъ и селъ, и тысячами лицъ, отъ которыхъ мы получали запросы — не только насъ съ нашей канцеляріей, не достало бы и цлаго министерскаго департамента. Но это лишь вншняя невозможность. Тотъ не знаетъ натуры народныхъ движеній, особенно въ Россіи, кто воображаетъ, что ихъ легко подчинить какой*либо организаціи, предложенной какимъ-либо комитетомъ. Чувство проявляется своеобразно и разнообразно, и не любитъ стсненій. Пожертвованія стали спеціализироваться — смотря по тому, какой предметъ именно излюбило сердце жертвователей, жертвователи — и это въ высшей степени законно въ психическомъ смысл — захотли взойти въ прямыя, непосредственныя сношенія съ лицами и мстностями, въ пользу которыхъ жертвовали, и минуя Комитетъ, города, села, отдльныя лица писали прямо отъ себя и Черняеву, и князю Милану, и княгин Наталь, и князю Николаю, и митрополиту Михаилу, посылали имъ прямо отъ себя депутатовъ, добровольцевъ, деньги и вещи, съ подробнымъ разъясненіемъ ихъ назначенія, а при этомъ кстати своихъ чувствъ и ожиданій. Всему этому разнообразію, и если хотите, непорядку такъ и подобало быть, ибо самое дло было диковинно и (съ чмъ вы уже конечно согласитесь) не имло прецедентовъ, а потому и опыта не было!

Да, милостивые государи, ни прецедентовъ, ни опыта не имло ни русское общество вообще, ни нашъ Комитетъ въ особенности, для того, чтобы одновременно не только исполнять свое благотворительное призваніе раздачею денежной помощи, но и исправлять должность интендантства, коммиссаріата, инспекторскаго департамента, военно-медицинскаго, артиллерійскаго, провіантскаго вдомствъ, чуть ли даже не генеральнаго штаба.

Нтъ ни малйшаго сомннія, что такая непривычная для насъ дятельность, организуемая притомъ на ходу, была сопряжена съ немалыми ошибками, и несмотря на вс наши труды и старанія, не всегда достигала надлежащихъ результатовъ. Впрочемъ, при оцнк этихъ результатовъ, необходимо принять во вниманіе отсутствіе всякой правильной организаціи въ самой Сербіи, которая, при своемъ миніатюрномъ государственномъ устройств, оказалась вовсе не приготовленною и не приспособленною къ военному хозяйству въ такихъ крупныхъ размрахъ. Какъ бы то ни было, Славянскій Комитетъ сдлалъ съ своей стороны все, что могъ, и сдлалъ добросовстно, какъ умлъ и какъ зналъ, поддерживаемый въ своей непомрной работ надеждою, что придетъ же наконецъ часъ, когда политическія обстоятельства дозволятъ Русской Земл воспользоваться благами созданной ею, могучей русской правительственной организаціи и сдать свое дло государству,— то дло, которое составляетъ существенное призваніе государства, какъ политической, вншней силы народнаго организма.

Перехожу затмъ къ отчету, или врне сказать — къ перечню главныхъ статей нашего прихода и расхода: эти цифры еще живе охарактеризуютъ нашу дятельность, боле же подробнаго отчета въ настоящее время, когда дло еще ведется, представить нельзя за неполученіемъ точныхъ свдній съ мста.

Я предвижу заране, что цифры нашего прихода произведутъ въ публик нкоторое разочарованіе. Мы ежедневно и читаемъ и слышимъ, что изъ Россіи высылались въ Славянскія земли цлые милліоны, причемъ обыкновенно ставится строгій вопросъ: куда же дваются эти милліоны? Но эта молва о количеств милліоновъ столько же врна, какъ о количеств добровольцевъ, которыхъ общественное мнніе насчитываетъ чуть ли не до 20 т. и которыхъ въ самомъ дл была только пятая часть, можетъ быть нсколько боле, можетъ быть и мене. Въ Московскомъ Славянскомъ Комитет, съ самаго начала герцеговинскаго возстанія или съ 1 сентября прошлаго, т. е. 1875 года, до 22 октября, сего 1876 года, слдовательно почти въ 14 мсяцевъ, всхъ пожертвованій поступило: 742,328 р. 73 коп. Изъ нихъ въ теченіи первыхъ десяти мсяцевъ съ половиной поступило 151,458 р. 78 к., въ послдніе же три мсяца съ небольшимъ, т. е. съ 14 іюля по 22 октября поступило 590,869 р. 95 к., или среднимъ числомъ въ день 5,900 р. 742 тыс. рублей цифра почтенная, но еще очень далекая отъ тхъ милліоновъ, о которыхъ гласно молва. Если къ этому присоединить приходъ Петербургскаго Отдла Славянскаго Комитета, которымъ въ тотъ же срокъ времени было собрано 800 тыс. руб. (въ первый періодъ пожертвованій перевсъ былъ на сторон Петербурга, благодаря распоряженіямъ высшаго духовнаго вдомства), то всего на всего выйдетъ въ обоихъ главныхъ центрахъ Россіи полтора милліона слишкомъ, и это въ виду необходимости оказывать помощь Герцеговин, Черногоріи, Босніи, Болгаріи и наконецъ ратному длу въ Сербіи!… Конечно, не нужно забывать, какъ я уже имлъ честь вамъ доложить, что въ послдніе мсяцы, въ пору высшаго возбужденія народныхъ сочувствій, образовалось множество палыхъ центровъ по всей Россіи, которые распоряжались пожертвованіями самостоятельно и пересылали деньги, минуя Славянскій Комитетъ и его Отдлы, прямо отъ себя, съ различными, спеціальными назначеніями, чмъ иногда не мало затрудняли т мста и лица, къ которымъ препровождались такія отдльныя, большею частью мелкія суммы. Весь почти западный край Россіи во второй періодъ пожертвованій — обошелся безъ участія Славянскаго Комитета и Кіевскаго Отдла, котораго приходъ сравнительно не великъ. Нкоторыя общества и учрежденія, какъ напримръ Петербургское Кредитное Общество, препроводившее сто тысячъ прямо отъ себя въ распоряженіе генерала Черняева (кром 100 т., переданныхъ имъ Петербургскому Отдлу), жертвовали также независимо отъ Комитета. Такимъ образомъ вывести въ точности общую цифру пожертвованій пока еще невозможно, но если присоединить къ нимъ и денежныя суммы, издержанныя Главнымъ Обществомъ Попеченія о раненныхъ и больныхъ воинахъ, то едва ли и тогда общій итогъ пожертвованій превыситъ 3 милліона, а съ вещественными пожертвованіями 3 ¹/₂ милліона.

Это и громадно и мало. Мало сравнительно съ размромъ потребностей, ибо свыше 3 милліоновъ православныхъ нашихъ братьевъ Балканскаго полуострова нуждается въ самомъ существенномъ — въ хлб, одежд и кров. Мало относительно такой крупной величины, какова Россія, съ ея 80 милліонами населенія, ея пространствомъ, равняющимся цлой части свта, ея значеніемъ, ея политическимъ и военнымъ могуществомъ, и пр. и пр. Мало — въ виду молвы о десяткахъ милліоновъ жертвованныхъ рублей. Это громадно, если принять въ соображеніе источникъ пожертвованій, ихъ нравственный характеръ, условія нашего общественнаго развитія и т помхи — мелкія, ничтожныя, но тмъ не мене дйствительныя, какія приходилось, а иногда и не удавалось, преодолвать порыву и готовности жертвователей. Громадно — потому, что дв трети пожертвованій внесъ все же онъ, нашъ бдный, обремененный нуждою, простой народъ,— и каждый его мдный грошъ, безъ сомннія, по нравственному результату подаянія значилъ и на всахъ исторіи всилъ тяжеле сотни червонцевъ. Вообще можно замтить, что пожертвованія по общественной лстниц шли въ обратной прогрессіи: чмъ выше, чмъ богаче, тмъ относительно слабе и скудне. Были конечно и исключенія, да нельзя не принять въ соображеніе и общаго экономическаго состоянія Россіи въ эти неурожайные годы. Несомннно однако же то, что наши денежныя знаменитости не участвовали вовсе, а если и участвовали, то въ самомъ ничтожномъ размр въ этой всероссійской народной складчин, можетъ быть потому, что ‘не сочувствуютъ!’ Оно громадно наконецъ въ виду новизны самого дла, непривычки и неумлости нашей дйствовать народно и сообща, отсутствія организаціи, неудобства сношеній и сообщеній со всми углами Россіи, и наконецъ — къ виду невозможности для Комитета пользоваться безпрепятственно пособіемъ печатнаго публичнаго слова. Но главное: громаденъ результатъ, добытый всею этою, въ сущности невеликою цифрою пожертвованій, громаденъ по своимъ нравственнымъ послдствіямъ, по подъему нашей общественной самодятельности, по пробужденію нашего народнаго историческаго самосознанія, по сближенію Славянскихъ племенъ между собою, потому наконецъ, что идея Славянства изъ отвлеченной сферы перешла въ жизнь, во очію объявилась.

Но на этомъ останавливаться нельзя и одними нравственными результатами довольствоваться не слдуетъ. Надо обезпечить ихъ прочными практическими, матеріальными условіями бытія, надо довершить дло и дотянуть гужъ до конца, помня пословицу….

Я не стану распространяться теперь о подробностяхъ нашего ‘прихода’, хотя он въ высшей степени интересны. Впрочемъ потому именно, что он такъ интересны, он заслуживаютъ обстоятельнаго изложенія, чмъ и занимается теперь нашъ почтенный секретарь, онъ же и профессоръ исторіи. Письма, при которыхъ большею частью присылались пожертвованія, приводятся теперь въ порядокъ и многія изъ нихъ, какъ искреннйшія, простыя изліянія народнаго чувства, лучше всего свидтельствуютъ о правд настоящаго историческаго движенія.

Перехожу къ расходу.

Въ первый, такъ сказать Герцеговинскій періодъ пожертвованій, деньги расходовались почти исключительно на нужды православныхъ славянскихъ семействъ Герцеговины и Босніи, и на пособіе Черногоріи. Всхъ денегъ такимъ образомъ препровождено въ Рагузу и непосредственно черногорскому правительству въ первые 8 мсяцевъ 96,000 р., а въ послдній періодъ времени, т. е. когда Черногорія сама вступила открыто въ бой, только 39,583 р. 45 к., всего же 135,583 р. 45 к. Конечно, 39 тысячъ рублей немного, но несправедливо мнніе, будто Черногорія была пренебрежена или забыта. Ее нельзя было забыть: она достаточно напоминала о себ своими изумительно доблестными подвигами, которые вмст съ подвигами нашихъ добровольцевъ, одни только и тшили русскія сердца во все время этой неравномрной борьбы. Но понятно однако же, что съ началомъ сербской войны вниманіе общества и самыя пожертвованія устремились туда, гд лилась русская кровь, гд исходъ борьбы представлялъ боле важное, не одно мстное, но и общее политическое значеніе, да и самая задача поставлена была шире. Теперь же вновь стали поступать приношенія въ пользу Черногорцевъ, и не дале какъ вчера получена разомъ 5,000 р. отъ неизвстнаго. Письмо его свтлости князя Николая, которое сейчасъ вамъ будетъ доложено, и т свднія о бдственномъ положеніи черногорскаго населенія посл войны, которыя привезъ и которыя передастъ вамъ лично присланный сюда княземъ нашъ почетный членъ Г. С. Веселитскій-Божидаровичъ, вроятно возбудятъ въ васъ желаніе удлить немедленно часть нашихъ суммъ въ распоряженіе князя Николая, и я полагаю, что мы могли бы, безъ особеннаго затрудненія, ассигновать на это 50 т. р. с. {Ршено было: отдлять немедленно въ пользу Черногоріи 50 т. р. с., что и исполнено.}.

Пособіе отправлявшимся въ Герцеговину и Боснію добровольцамъ мы оказывали только Сербамъ, воспитывавшимся въ Россіи, на что и истрачено 3,202 р. 40 к. Впрочемъ, какъ исключительный въ то время случай, были и два русскіе офицера, которымъ, по ихъ просьб, Комитетъ не отказалъ въ денежныхъ средствахъ для поздки въ Герцеговину.

На Болгарію и ея несчастное населеніе истрачено въ разное время 38,058 р. 68 к. Изъ нихъ 10 т. р. были посланы въ Императорское Россійское Посольство въ Константинопол, гд по этому поводу и образованъ былъ нашимъ повреннымъ въ длахъ, г. Нелидовымъ, особый комитетъ для вспоможенія бдствующимъ Болгарамъ.

На Болгарскія же, а также на Боснійскія семейства, укрывшіяся въ Сербскомъ княжеств, послано митрополиту Сербскому Михаилу въ разное время 7,000 р., роздано иными путями 1,000 р., и отправлено недавно спеціальному, учредившемуся для сей цли въ Блград комитету 5,000 р., итого 13,000 руб.

Въ распоряженіе генерала Черняева, т. е. какъ на содержаніе его и его штаба, такъ и на нужды поступавшихъ на службу подъ его начальство русскихъ добровольцевъ, отправлено было до сихъ поръ 78,966 руб. 76 коп. Значительная часть этой суммы была жертвована съ спеціальнымъ назначеніемъ: ‘въ распоряженіе генерала Черняева’, ‘генералу Черняеву’, и т. д. Извстно, что ни генералъ Черняевъ, ни русскіе офицеры не получали отъ сербскаго правительства никакихъ денежныхъ средствъ на свое содержаніе. Главнокомандующій Моравскою арміею изъ этихъ же суммъ выдавалъ жалованье своимъ русскимъ офицерамъ, сколько было можно,— оказывалъ пособіе нуждающимся, раненымъ и возвращающимся, покупалъ лошадей для арміи и вообще производилъ многіе расходы для потребностей своего войска.

Когда генералъ Новоселовъ принялъ начальство надъ Ибарской арміей, то на удовлетвореніе нуждъ русскихъ офицеровъ я нижнихъ чиновъ, служившихъ въ этой арміи, было въ разное время отослано Комитетомъ 20,401 р. 20 к. Изъ нихъ также нкоторая часть была жертвуема, особенно изъ провинціи, именно съ этою цлью.

Въ помощь больнымъ и раненымъ въ Сербіи, призрваемымъ ея свтлостью княгинею Наталіей, а также блградскимъ Женскимъ Дружствомъ, отправлено было 6,000.

Въ распоряженіе его свтлости сербскаго князя Милана 10,000 р.

На санитарное дло въ Черногоріи издержано до сихъ поръ 6,307 р. 76 к. Когда открылась война Черногорцевъ съ Турками, мы отправили туда трехъ врачей и четырехъ фельдшеровъ, съ жалованьемъ: врачамъ по 200, фельдшерамъ по 75 р. въ мсяцъ, кром подъемныхъ денегъ, кром того дв тысячи рублей употреблены были на покупку вьючныхъ лошадей и другихъ принадлежностей. Врачебный персоналъ находится въ завдываніи русскаго генеральнаго консула А. С. Іонина. Дятельность нашихъ врачей была весьма успшна. Они стяжали общую благодарность какъ князя, такъ и всего населенія.

Въ Сербію было отправлено Комитетомъ первоначально 13 врачей, 14 фельдшеровъ — исключительно для дйствія на перевязочныхъ пунктахъ, съ жалованьемъ: врачамъ по 150, фельдшерамъ по 50 р. въ мсяцъ, кром подъемныхъ, сверхъ того 23 сестры милосердія изъ общины ‘Утоли моя печали’ (съ содержаніемъ по 60 р. въ мсяцъ на каждую), при начальниц общины, княгин Н. Б. Шаховской, затмъ еще 7 сестеръ милосердія, по ходатайству нашего Дамскаго Отдленія изъ здшней Покровской Общины, при санитарномъ отряд Общества русскихъ врачей. Изъ 13 отправленныхъ нами врачей, трое уже возвратились, а мн фельдшеровъ десять, выборъ послднихъ оказался большею частью неудаченъ, да къ тому же ихъ съ успхомъ могли замнить и замнили сестры милосердія, вс опытныя въ перевязываніи ранъ и и въ уход за больными. Управленіе нашимъ санитарнымъ отрядомъ было возложено на П. И. Николаева (предсдателя Владимірской губернской земской управы), который не только пожертвовалъ на санитарную часть значительную денежную сумму, но и самъ на свои средства отправился въ Сербію, взявъ отпускъ. Къ сожалнію, состояніе здоровья не позволило ему остаться въ Сербіи доле нсколькихъ недль, и завдываніе отрядомъ предложено было княгин Шаховской. Мы можемъ только порадоваться, что наше санитарное дло попало въ руки такой энергической, умной, самоотверженной женщины. Княгиня тотчасъ устроила госпиталь отъ Славянскаго Комитета въ Парачин. Въ настоящую же минуту этотъ госпиталь перенесенъ въ Блградъ.

Всего на санитарную часть въ Сербіи отчислено было до сихъ поръ 31,052 р. 96 к., впрочемъ эта сумма еще не вполн издержана.

Наибольшій расходъ былъ произведенъ по отправк добровольцевъ, но онъ еще не опредленъ въ точности, ибо деньги добровольцамъ выдавались частью въ Москв, частью въ Кишинев и Блград, куда для этого переводились нами значительныя суммы.

Пособіе добровольцамъ, отправлявшимся въ Сербію, выдавалось сначала въ довольно щедромъ размр, потому что представлялось какимъ-то исключительнымъ расходомъ, т. е. не мене 200 рублей офицерамъ, а нкоторымъ полковникамъ, которыхъ присутствіе въ Сербіи казалось особенно полезнымъ, значительно выше. Когда же число добровольцевъ увеличилось и самое отправленіе ихъ туда стало обычнымъ явленіемъ, размръ пособія былъ сокращенъ, такъ что штабъ-офицерамъ выдавалось 250 р., оберъ-офицерамъ отъ 150 до 200, юнкерамъ не свыше 120 руб., унтеръ-офицерамъ отъ 75 до 100, нижнимъ чинамъ 70, 60 и не мене 50 рублей. Изъ этого пособія производились добровольцами расходы на заграничный паспортъ, на проздъ чрезъ Румынію отъ Яссъ до Турнъ-Северина и на продовольствіе во время пути, проздъ же отъ Москвы до Кишинева и до Одессы, благодаря Правленіямъ Московско — Курской, Курско- Кіевской, Кіевско — Брестской и Одесской желзныхъ дорогъ, былъ и остается даровой, по свидтельствамъ Славянскаго Комитета, точно также какъ и провозъ отправляемыхъ нами грузовъ. Изъ изложеннаго выше каждый можетъ вывести заключеніе, что денежное пособіе, выдававшееся Комитетомъ, никакъ не могло служить приманкою для поступленія въ ряды сербской арміи.

Всхъ добровольцевъ, получившихъ пособіе отъ Московскаго Славянскаго Комитета, по настоящее число насчитывается 1,176 человкъ, въ томъ числ 11 полковниковъ.

Денегъ на пособіе истрачено приблизительно до 140 т. р. с., включая сюда и расходы на обратную отправку домой тхъ добровольцевъ, которые явились сюда безъ предварительныхъ сношеній и справокъ, безъ всякихъ средствъ, иногда пшкомъ, изъ самыхъ искреннихъ побужденій, нб не могли быть приняты по какимъ-либо независящимъ отъ нихъ обстоятельствамъ и не имли денегъ для возвращенія. Вообще добровольцевъ могло бы быть отправлено вдвое боле, но Комитетъ выдавалъ пособіе почти исключительно военнымъ, отъ отставныхъ офицеровъ требовалъ въ большинств случаевъ свидтельствъ объ ихъ образ жизни за время посл выхода въ отставку, и никого не принималъ заочно. Въ числ этихъ 1,176 добровольцевъ мы считаемъ и добровольцевъ изъ городовъ, т. е. такихъ, на которыхъ средства давались иногородними мстными жителями и переводились въ Комитетъ. Особенно много отправилось добровольцевъ изъ Нижняго и Орла, и притомъ отлично снаряженныхъ одеждою и обувью,— не мало изъ Казани, Самары, Астрахани и изъ другихъ городовъ

Независимо отъ сихъ добровольцевъ, Комитетъ оказалъ пособіе и казакамъ на Дону, Терек и Кубани, пожелавшимъ помочь своимъ православнымъ братіямъ въ ихъ честной борьб съ мусульманами. На этотъ предметъ издержано приблизительно до 40 тысячъ. Говорю приблизительно, потому что расходъ производился заочно, и точныхъ расчетовъ еще не получено.

Нкоторые добровольцы оставили здсь семейства, которыя съ ихъ отъздомъ очутились въ самомъ бдственномъ положеніи. Другіе, отличившись въ бояхъ и раненые, писали въ Комитетъ письма изъ госпиталей, прося оказать помощь ихъ женамъ и дтямъ. На это израсходовано Комитетомъ до сихъ поръ 2,269 р. 34 к., въ томъ числ выдано пособіе и семействамъ нкоторыхъ убитыхъ офицеровъ.

Возвратившимся раненымъ добровольцамъ выдано до сихъ поръ 711 р.

На русско-болгарскую дружину въ Сербіи выслано было Комитетомъ, въ равное время, полковнику Медвдовскому 7,440 р.

Спеціально на нужды нашихъ добровольцевъ въ Сербіи по 22 октября выслано было митрополиту Михаилу, генералу Дандевилю и отправлено съ членами Комитета П. А. Висковатовымъ и А. А. Нарышкинымъ 17,564 р. {Посл 22 октября переведено было по 29 октября еще слишкомъ 30,000 руб. по телеграфу въ Блградъ.}.

Устройство военно-походнаго телеграфа въ Сербіи стоило Комитету слишкомъ 9,007 р. 18 к. 3,871 р. были израсходованы на устройство двухъ походныхъ подвижныхъ церквей, съ хоругвями и пвчими. На этотъ предметъ жертвовались спеціальныя суммы какъ Комитету, такъ и г. товарищу предсдателя П. Н. Батюшкову, который принялъ на себя трудъ исключительнаго завдыванія этою частью, и который представитъ вамъ о томъ особый отчетъ.

Боле 5,800 руб. издержано до сихъ поръ на изготовленіе, покупку и отправку шинелей, сапоговъ, полушубковъ и нкоторыхъ другихъ предметовъ одежды и обуви, а также и продовольствія. Шинелей отправлено до сихъ поръ свыше 4000, сапоговъ до 2000 паръ, полушубковъ до 3000, чаю до 2000 фунт.

Собственно же на наши канцелярскія издержки, съ жалованьемъ письмоводителямъ, истрачено до сихъ поръ, съ расходами на телеграфъ и на переводъ за границу денегъ, 1,981 руб.

Опуская теперь подробности о другихъ мелкихъ статьяхъ расхода, напр. на устройство кружекъ для сбора, посылку и содержаніе агентовъ и проч. и проч., перехожу къ общему итогу.. Всего по 22 октября издержано нами, въ теченіи 14 мсяцевъ, 583,542 р. 38 к.

Въ остатк 158,786 р. 35 к. Изъ нихъ 5,000 р., пожертвованные г-жею В. А. Морозовой), и 500 руб., пожертвованные г. Лукинымъ, имютъ спеціальное назначеніе: первые на воспитаніе сиротъ, оставшихся посл убитыхъ русскихъ добровольцевъ, вторые на воспитаніе сиротъ павшихъ въ бою Сербовъ въ самой Сербіи.

Расходы, какъ видите, не велики, при такомъ крупномъ дл и въ виду столькихъ вопіющихъ нуждъ, заявляемыхъ намъ не только изъ Черногоріи, Босніи, Герцеговины, Болгаріи и Сербіи, но и изъ среды нашихъ русскихъ добровольцевъ, которымъ бдная сербская казна не въ состояніи производить никакого денежнаго содержанія. А между тмъ денежныя средства наши ничтожны и приливъ пожертвованій началъ замтно ослабвать. Въ послднія три недли съ 5,900 руб. онъ дошелъ до 2,500 р. среднимъ размромъ въ день. Но намъ предстоятъ расходы неотложные, обязательные для русской общественной совсти: это именно обезпеченіе участи русскихъ добровольцевъ, пребывающихъ въ Сербіи, обезпеченіе раненыхъ, обезпеченіе семействъ убитыхъ, доставленіе средствъ для возвращенія въ Россію. Мы приняли теперь мры для правильной организаціи раздачи жалованья тмъ изъ добровольцевъ, которые состоятъ въ Сербіи на служб (чего до сихъ поръ не было) и вышлемъ на дняхъ къ ‘нашему члену П. А. Висковатову, для этой цли и вообще на нужды добровольцевъ, 25,000 руб., что и будемъ производить ежемсячно, пока достанетъ средствъ.

Русское общество не броситъ начатаго, затяннаго имъ дла, въ этомъ нельзя сомнваться. Но нельзя не замтить, что въ послдніе дни, подъ вліяніемъ газетныхъ корреспонденцій, сочувствіе въ публик собственно къ Сербамъ нсколько охладло. Какъ будто идея Славянства и ршеніе великаго Восточнаго вопроса могутъ зависть отъ мелкихъ, мстныхъ интригъ, ссоръ и тому подобнаго случайнаго дрязга, который неразлученъ съ каждымъ житейскимъ дломъ, водится везд, гд водятся люди, и совершенно исчезаетъ въ общемъ фон исторической жизни! Но какія бы ни были вины нсколькихъ Сербовъ по отношенію къ нсколькимъ Русскимъ, въ общемъ виноваты мы, а не Сербы. Да, мы — какъ общество, какъ Россія. Сербы не обязаны знать, да и не могутъ понять, что помощь, оказанная имъ, есть помощь посильная только отъ одного русскаго общества, имъ неизвстны т исключительныя домашнія условія, въ какихъ оно находилось. Говорятъ, пишутъ, печатаютъ, славятъ: ‘содйствіе Россіи, милліоны Россіи’. Подъ Россіей разумютъ они, Сербы и вс задунайскіе Славяне, не тотъ или другой классъ общества, но и все государство, Россію въ ея общемъ, цльномъ образ,— однимъ словомъ, они не привыкли отдлять въ Россіи народъ отъ правительства, и понадявшись на ‘Россію’, затяли борьбу выше силъ. Результаты этой ошибочной надежды всмъ извстны: сотни разрушенныхъ селъ, выжженные города, треть территоріи въ рукахъ Турокъ,— истощеніе средствъ, всеобщее разореніе. Казнить ли еще Сербовъ и намъ за ихъ заблужденіе?

Мы у Сербовъ въ долгу.

Но мы въ долгу не останемся. Не только русское общество не дастъ осрамить русское имя, но уже близокъ часъ, такъ давно всми нами желанный и призываемый, благословенный часъ, когда въ самой Россіи все станетъ на свое мсто, и дло свойства государственнаго отойдетъ къ государству, когда, другими словами, само могучее наше правительство, съ своею прочною историческою организаціей, во глав и при содйствіи общественныхъ силъ, возьметъ защиту Славянъ въ свои крпкія руки. Да будетъ такъ.

4. Рчь предсдателя Московскаго Славянскаго Комитета въ засданіи 6-го марта 1877 года.

Мм. гг. Съ иными надеждами, при иныхъ обстоятельствахъ собирались мы въ этой самой зал, четыре мсяца тому назадъ. Не успло закатиться солнце, озарившее погромъ сербской рати на Дюниш, какъ надъ Славянскимъ міромъ занялась, повидимому, заря новаго бодраго дня, исполненнаго радостныхъ упованій. Въ тотъ мигъ, когда, казалось, все погибало, когда въ неравной борьб сломился русскій геройскій оплотъ, созданный въ Сербіи съ такимъ трудомъ и любовью, одинокими усиліями Русской земли, безъ всякаго содйствія русской власти,— подвиглась вдругъ сама великая наша держава и грознымъ: ‘не дале!’ остановила натискъ побдоносныхъ турецкихъ войскъ. Вы помните громовое дйствіе на умы въ Россіи и Европ русскаго ультиматума. Откуда взялась сила этого слова, предъ которой преклонился міръ? Опиралась ли она на готовыхъ надежныхъ союзниковъ, на политическія, врно разсчитанныя соображенія? Праздные вопросы! Она взялась изъ себя самой, изъ своей внутренней правды. Устами Царя рекла, негодуя, сама историческая совсть Россіи, и слово Его прогремло, какъ ‘власть имущее’…

Не правы ли мы были, повидимому, когда, подъ впечатлніемъ этого событія, въ засданіи Комитета 24-го октября, выражали вамъ надежду, что ‘не только русское общество не дастъ осрамить русское имя, но уже близокъ часъ, такъ давно всми нами желанный и призываемый, когда русское общество сдастъ бремя необычной и несвойственной ему дятельности государству, когда само наше правительство, во глав и при содйствіи общественныхъ силъ, возьметъ защиту Славянъ въ свои крпкія руки’…?

Вскор затмъ эти наши надежды были подтверждены торжественно и всенародно. 30-го октября въ Кремл, среди святыни и древности московской, Русскій Царь вступилъ въ общеніе со своимъ народомъ, въ общеніе духа съ его прошлыми и грядущими судьбами и держалъ къ нему рчь, на вки врзавшуюся въ народную память. Самодержавный Царь явилъ Себя причастнымъ сердцемъ тому великому движенію, которымъ ознаменовалъ себя прошлымъ лтомъ Его народъ, выславъ своихъ сыновъ на борьбу съ врагами Славянства и вры. Онъ помянулъ сочувственнымъ словомъ ‘нашихъ добровольцевъ, изъ коихъ многіе, какъ выразился Государь,— поплатились кровью за славянское дло‘. ‘Я знаю — такъ всенародно возвстилъ Царь — что вся Россія вмст со Мною принимаетъ живйшее участіе въ страданіяхъ нашихъ братьевъ по вр и по происхожденію‘… ‘Если Я увижу, продолжалъ дале Государь, что мы не добьемся такихъ гарантій, которыя обезпечивали бы исполненіе того, что мы въ прав требовать отъ Порты, то Я имю твердое намреніе дйствовать самостоятельно… Да поможетъ намъ Богъ — такъ заключилъ Государь Свою рчь — исполнить наше святое призваніе‘.

Нтъ мгновеній возвышенне тхъ, когда, внезапнымъ подъемомъ всенароднаго духа, вся многовковая исторія страны вдругъ затрепещетъ въ ней живою движущею силой, и весь народъ послышитъ себя единымъ, цльнымъ въ вкахъ и пространств, живымъ историческимъ организмомъ. Такую именно минуту пережили мы съ вами въ завтный день 30-го октября, когда вся Русь, въ лиц Москвы, принимала отъ Царя Его мысль и слово, и устами Москвы же, въ ея отвтномъ адрес на благую всть, выражала свою вру и страстное желаніе: ‘да прейдетъ слава Царя-Освободителя далеко за русскій рубежъ, во благо нашимъ страждующимъ братьямъ, во благо человчеству, во славу истин Божіей’.

Вторя Москв, возликовала и заговорила вся русская область, и до сихъ поръ еще не перестаютъ доноситься изъ дальнихъ концовъ нашей земли запоздалые въ своей радости отголоски…

Эти слова Государя не были дломъ случайнаго, личнаго державнаго произволенія. Это было наитіе историческаго духа. Онъ говорилъ, какъ преемникъ царей, какъ преемникъ Ивана III, принявшаго отъ Палеологовъ гербъ Византіи и сочетавшаго его съ гербомъ Московскимъ,— какъ преемникъ Петра и Екатерины,— какъ внчанный блюститель древнихъ преданій и непрерывавшагося историческаго завта.

Отъ этихъ словъ не можетъ быть отреченія,— разв бы самъ Русскій народъ отрекся себя и своего призванія, и подписалъ бы себ смертный приговоръ.

Я не напрасно привелъ вамъ на память это наше недавнее прошлое, которое такъ многіе спшатъ забыть и которое повидимому въ такомъ рзкомъ противорчіи съ настоящимъ: небо надъ нами, казавшееся такимъ лучезарнымъ, заволоклось срыми, удушливыми облаками… Слова, сказанныя въ Кремл, непреложны, какъ истина, но напрасно было надяться на немедленное торжество истины! Между нею и ея исполненіемъ воздвиглись какія-то изумительныя, неуловимыя препятствія. Наше ‘святое призваніе’, о которомъ говорилъ Государь, несомннно, но видно для того чтобы подъять и понести его, нужна несокрушимая вра въ Россію, въ ея правду и ея силу,— нужно съ ея народомъ единеніе въ дух,— нужно именно то, въ чемъ, къ нашему вреду и позору, обличалась срамная скудость. Вспыхнувшій на мгновеніе свтъ историческаго откровенія, озарившій, казалось, даже головы скудоумныхъ, скоро затмился въ сознаніи дятелей, и не руководимые ни чувствомъ, ни инстинктомъ народнымъ, они колобродятъ въ умственной тьм, гоняясь за блуждающими огнями европейской мысли. Въ самомъ дл, какъ опредлить вамъ положеніе славянскаго дла за эти четыре мсяца нашего нравственнаго удушья? Какое зрлище представляется намъ? Наша могучая, великая Россія, сойдя съ прямаго пути истины, тяжело плутаетъ по дебрямъ и закоулкамъ политики, на удивленіе и удовольствіе всей Европы. Она же могучая, великая, единая Славянская держава не перестаетъ безпокоиться объ устройств въ пользу Славянъ какого-то благотворительнаго европейскаго концерта, и всякій разъ, когда по ея настоянію концертъ состоится,— концертъ, гд вс вопятъ нагло-фальшивыми голосами, а Россія выводитъ свою мелодію теноромъ, деликатнымъ, но за то искреннимъ,— всякій разъ, къ ея удивленію, выручка оказывается въ пользу Турокъ! Мы видли длинный рядъ дипломатическихъ совщаній, създовъ, и объздовъ, въ которыхъ вс участники, не обманывая другъ друга, обманывали лишь одну Россію, не прибгая даже и къ хитрости, грубо и явно. Но никакіе обманы, никакія обиды и оскорбленія не могли поколебать упрямой кротости и назойливаго миролюбія русской дипломатіи: обиды, отъ которыхъ щеки Россіи пылаютъ стыдомъ и изнываетъ сердце. Полагаю это выраженіе позволительно хоть теперь употребить намъ, Русскимъ, посл того, какъ самъ его величество, германскій императоръ Вильгельмъ, всего мене заинтересованный въ славянскомъ дл, выразился въ разговор съ посланнымъ недавно въ объздъ русскимъ дипломатомъ (какъ напечатано въ русскихъ газетахъ) такими словами: ‘предлагайте что угодно и будьте уврены, что я поддержу вс мры, принятыя вами, чтобъ избавить ваше правительство, меня самого и вс христіанство отъ жгучаго стыда’. А между тмъ Турки ржутъ, да ржутъ и Болгаръ, и Босняковъ, и Старосербовъ, ржутъ, сажаютъ на колъ, насилуютъ, правда, не на такую широкую руку, не такъ декоративно и шумно какъ прежде, но втихомолку, исподоволь и не мене основательно. А между тмъ сотни тысячъ семействъ герцеговинскихъ, боснійскихъ, болгарскихъ вотъ уже второй годъ влачатъ самое бдственное, ужасное существованіе, вдали отъ родины, на чужбин: поля ихъ остаются необработанными, сады невоздланными, а Русскій народъ, самъ обремененный нуждою, истощается въ собственныхъ средствахъ, поддерживая несчастныхъ посильными подаяніями.

А между тмъ Болгарія, которой муки подвигли даже и Европу на состраданіе, которой участью была повидимому боле всего озабочена русская дипломатія и которая поэтому уже обнадежилась, что для нея настаетъ пора новой самостоятельной жизни,— Болгарія начинаетъ содрогаться отъ ужаса при одной мысли о грозящемъ ей разочарованіи. Если этому страдальческому племени, посл того, что сулило ему русское народное движеніе въ 1876 году, придется поколебаться въ своей вр въ Россію, оно падетъ въ такую глубокую бездну отчаянія, изъ которой едва ли выйдетъ, или же погибнетъ духовно, отдавшись во власть иноземцамъ.

А между тмъ,— пока русская дипломатія пытается учинить новый европейскій концертъ, съ пересадкою музыкантовъ и все съ тою же цлью не идти дале минимума реформъ, добытаго пресловутою и въ самой Европ осмянною конференціей,— Сербія, подъ давленіемъ Англіи и Австріи, вынуждена была заключить миръ съ Турціей, миръ, свидтельствующій предъ всмъ свтомъ, что ни во что послужило ей святое братское самоотверженіе Русскаго народа. Все это возвышенное движеніе Русской земли, этотъ подъемъ народнаго духа, это потраченное народное достояніе, составившееся большею частью изъ крестьянскихъ трудовыхъ грошей, эти сотни русскихъ жизней, такъ великодушно и беззавтно отданныхъ за вру и братьевъ, эта дорогая русская кровь, такъ обильно пролитая на сербскихъ поляхъ за ‘славянское дло’, какъ изволилъ выразиться въ своей рчи самъ Государь,— все это оказалось напрасно, втун, пошло ни во что, даже не потянуло на всахъ нашей дипломатіи… Русская кровь осталась не отмщенною, народный подвигъ даже не принятымъ во вниманіе, какъ будто была пролита не русская, а какая-нибудь готтентотская кровь, какъ будто все это происходило гд-то въ Африк или въ Австраліи. Въ довершеніе всего, этотъ народный подвигъ сталъ предметомъ глумленія, насмшекъ и клеветы, и не въ однихъ только высшихъ общественныхъ классахъ (что къ несчастью было бы совершенно въ порядк вещей), но даже въ слояхъ, казалось бы, боле образованныхъ и мыслящихъ.

Не могу не остановить вашего вниманія на этомъ предмет. Начинаетъ проявляться странная повадка хулить и чернить величавый народный порывъ прошлаго года. Ужь не потому ли, можетъ быть, что подобное историческое явленіе обязываетъ, т. е. предъявляетъ запросъ на боле высокій духовный строй и на послдовательность дйствій, налагаетъ нравственный долгъ: и по минованіи порыва оставаться врнымъ началу, лежащему въ его основ? Такъ оно и будетъ — мы вримъ — въ нашемъ простомъ народ, но не такъ поступаетъ, большею частью, наше образованное общество. Оно какъ бы спшитъ поскоре расквитаться съ тми впечатлніями и даже увлеченіями, которымъ невольно было подчинилось въ прошломъ году. Ему не подъ силу нести доле этотъ нравственный грузъ, мшающій обычному, легкому отношенію къ жизни. И вотъ, подъ видомъ служенія правд и будто-бы ‘тяжелой, но святой обязанности самоизобличенія’, съ какимъ-то злорадствомъ подбираются и распускаются всевозможныя сплетни, слухи, небылицы, и отчасти и были про всякаго пьянаго добровольца, про всякій случайный безпорядокъ или частное злоупотребленіе. Нтъ ничего выгодне, удобне и дешевле отрицанія и скептицизма, они придаютъ человку видъ какой-то умственной широкости и многосторонности, чуждой ослпленія и фанатизма, а въ сущности только прикрываютъ скудость внутренняго содержанія, бдность мысли, отсутствіе крпкихъ убжденій и нравственнаго идеала. Самоизобличеніе дйствительно есть великая духовная сила — оно серьезно и благотворно, но то, что мы видимъ у насъ — плодъ духовнаго безсилія и неспособности постигнуть глубокій смыслъ совершающихся явленій. Дошло до того, что наши добровольцы, о которыхъ благоволилъ въ своей рчи упомянуть самъ Государь, по возвращеніи стали чуть не опальными въ глазахъ нкоторой части общества, преимущественно высшихъ его сферъ, петербургскихъ, полиція, сообразуясь съ настроеніемъ господствующимъ вверху, усердно снимаетъ съ нихъ сербскіе мундиры и черногорскія платья, такъ чтобы ничто не напоминало о постыдномъ увлеченіи прошлаго лта. Дошло до того, что отрицаютъ самый фактъ самодятельности народной, и опять-таки оттуда, преимущественно изъ Петербурга, доносятся теперь отзывы, что и народное-то сочувствіе православнымъ славянскимъ братьямъ — просто миъ, выдумка, что все это ‘движеніе’ не боле, какъ штука Славянскаго Комитета, который бы, кстати, слдовало совсмъ запретить, стереть, уничтожить, что Комитетъ набралъ лишь отребье со всего народа, да и отправилъ въ Сербію и т. д. въ томъ же род. Это уже не самообличеніе, а какое-то добровольное самозаушеніе или самооплеваніе, доходящее до сладострастія, до безстыдства! Затаптывать въ грязь тотъ порывъ народнаго чувства, которымъ освятилась и обновилась Русская земля, то явленіе, въ которомъ одномъ въ наше печальное время мы почерпаемъ упованіе и вру въ себя самихъ, клеветать на Россію, на Комитетъ, на Славянъ — забывать про т милліоны, составившіеся въ буквальномъ смысл изъ лептъ простонародныхъ — этого нельзя объяснить только умственною ограниченностью и невжествомъ: тутъ уже немощь и растлніе духа.

Я не стану отвергать, что въ дл народнаго вмшательства въ борьбу Сербіи съ Турціей — были безпорядки. Да и не могли не быть, потому что не было правильной организаціи, а организаціи не было потому именно, что самое дло не было исполненіемъ какого-либо плана, заране обдуманнаго Комитетомъ, а послдствіемъ всеобщаго искренняго увлеченія и негодованія. Въ сред добровольцевъ были, конечно, и пьяницы, и негодяи, можетъ быть ихъ было процентовъ пять или нсколько больше,— но замтимъ, не было трусовъ, по крайней мр о нихъ не слышно… Едва ли монетъ подлежать сомннію, что, появись русскій ультиматумъ не 20-го октября, а 20-го августа или 20-го сентября, о чемъ такъ усиленно молила Россію сербская власть, не было бы ни столько пролитой крови, ни столькихъ взаимныхъ пререканій, всегда вызываемыхъ всякою неудачею, ни особенныхъ безчинствъ, ни подъ конецъ деморализаціи. Военный волонтеръ среди мира — аномалія. Порывъ вообще не терпитъ перерыва, и такъ какъ онъ въ то же время элементъ безпорядка, то если ему на смну не придетъ правильная организація въ дух тхъ же началъ,— порывъ улетучится, и остается безпорядокъ. Выведенные изъ боевыхъ позицій въ столицу и города, томимые бездйствіемъ, понимая, что періодъ ихъ самодятельности миновалъ, и что, по сознанію всего міра, наступилъ чередъ для дйствія самой Русской державы,— съ какимъ страстнымъ нетерпніемъ желали и ожидали себ наши добровольцы организаціи отъ русской власти! Они надялись, что русскій авангардъ, готовая русская боевая сила пригодится для русской, нын бездйствующей на Прут арміи, но ошиблись въ своихъ разсчетахъ.

И точно прізжалъ въ Блградъ русскій генералъ, но почти одновременно съ нимъ пріхала и новая отсрочка на 2 мсяца, а долговременная отсрочка, мм. гг., по выраженію одного Святаго, есть ‘скукъ питательница и мать отчаянія’. Мы это и на себ испытываемъ…

Волонтеры не могли и не захотли доле ждать, въ виду нершительности русской политики, и русское оффиціальное содйствіе выразилось только въ уничтоженіи русскихъ вольныхъ военныхъ дружинъ. И вотъ, въ виду непріятеля, который еще занималъ треть Сербіи и могъ, при возобновленіи войны, въ нсколько дней безпрепятственно дойти до самаго Блграда, въ виду разоренныхъ и сожженныхъ селъ и городовъ, какъ будто совершивъ свое дло вполн, съ надлежащимъ концомъ, потянулись тысячи нашихъ добровольцевъ обратно домой, совстясь смотрть въ глаза Сербамъ и недоумвая: ‘неужто же, защищая вру и христіанъ противъ Турокъ, по мысли и внушенію всего русскаго люда, жертвуя жизнью и претерпвая всякія лишенія, они чинили что-то недоброе и начальству противное?’… Нельзя не полагать, что подобное настроеніе духа способно скоре понизить его, чмъ укрпить и возвысить.

Затмъ, если и были отверженцы въ сред добровольцевъ, разв не боле еще было ихъ между севастопольцами, въ числ которыхъ были и арестанты, и даже распутныя женщины, очищавшія себя подвигами самопожертвованія? Не было разв ихъ между Русскими и 1812 и 1612 годовъ, не говоря уже о боле отдаленныхъ временахъ, хоть бы о крестовыхъ походахъ? Правда, нашлись у насъ художники-реалисты, которые отрицаютъ нравственную заслугу Русскаго народа въ пожар Москвы 1812 г., нашлись историки-реалисты, которые пытались низвести съ пьедесталовъ, воздвигнутыхъ благородной народной памятью, и Донскаго, и Минина, и Пожарскаго. Но это свидтельствуетъ только о томъ, что нтъ ничего тупоумне реализма, когда онъ берется судить объ явленіяхъ историческихъ, нравственныхъ и вообще высшаго порядка. Уставившись вплоть глазами въ зданіе, вы не увидите его архитектурныхъ очертаній, а увидите только кирпичъ, мусоръ и известь. Взору реалиста народъ представляется только какъ совокупность отдльныхъ единицъ, Петровъ, Ивановъ, Матвевъ, а не какъ цлое, не какъ живой организмъ, неуловимый для вншняго чувства. Исторія, мм. гг., постигается только процессомъ идеализаціи. Имя дло съ дйствительностью, нужно умть различать въ ней черты историческія, отдлить личное отъ общаго, случайное отъ личнаго, внутреннее отъ вншняго.

Въ этомъ гуд и гам самообличеній, клеветъ, сплетенъ, доносовъ, жалобъ со стороны судящихъ и судимыхъ, критиковъ и самихъ дятелей — позабыта только — бездлица!— огромное большинство молчащихъ. А въ нихъ-то вся и сила и устой нашей земли, въ нихъ,— въ безмолвіи и смиреніи совершившихъ свой геройскій подвигъ и ежедневно совершающихъ великіе подвиги долготерпнія. Не могу, кстати, не вспомнить про одного изъ добровольцевъ, унтеръ-офицера едорова. Уже пожилой, онъ пришелъ прошлымъ лтомъ въ Комитетъ — отправляться въ Сербію изъ какой-то дальней деревни, гд проживалъ съ семействомъ, въ чистой отставк, посл долгаго срока службы. На вопросъ мой: зачмъ онъ идетъ въ Сербію? онъ отвчалъ, что онъ еще можетъ пригодится, что ему не въ терпежъ, что ужь онъ такъ себ положилъ ‘помереть за вру и за нашихъ, за православныхъ’. Въ Сербіи, какъ я узналъ потомъ, онъ былъ изъ числа тхъ Русскихъ, которые, не помню гд, наступали на турецкіе шанцы — стройно, нога въ ногу, опустивъ ружья, молча, не обстрливаясь. Это грозное безмолвіе, эта тишина наступленія навели такой ужасъ на Турокъ, что они не выдержали и бжали изъ шанцевъ. едоровъ былъ при этомъ раненъ въ голову, но, оправившись, вскор за заключеніемъ перваго перемирія вернулся въ Россію и опять пришелъ къ намъ въ Комитетъ за полученіемъ прозднаго билета по желзной дорог. Мы выдали ему Кое-какое пособіе, хотя онъ ничего не просилъ и ни на что не жаловался, но онъ все переминался, какъ будто недоумвая, наконецъ обратился ко мн съ такими словами: ‘ршите вы меня, ваше благородіе, могу я теперь возвратиться домой или мн опять туда пойти?’ — Какъ, зачмъ, чего теб мало?— ‘Да вдь помните, я и вамъ говорилъ, что иду жисть положить’…— Ну?— ‘Да вотъ, не умеръ, живъ’.— Да ты раненъ.— ‘Раненъ, правда, ну да рана еще не что!… Коли скажете надо идти, я готовъ’.— Да ты вдь не трусилъ, не прятался отъ смерти?— ‘Это сохрани Богъ, я свое дло длалъ, да все кажется, надо бы до конца’… Насилу намъ удалось успокоитъ его совсть,— и доживаетъ онъ теперь свой вкъ,— безмолвствуетъ гд-то въ глуши Княгининскаго или Блабужскаго узда. Вы хорошо знаете, мм. гг., что этотъ едоровъ не есть единичное, исключительное явленіе, а типичное, что подобныхъ ему не мало, и если Господь, по библейскому сказанію, простилъ одинъ городъ за пять праведныхъ, то авось либо помилуетъ Онъ и нашу многогршную землю за этотъ сонмъ невдомыхъ праведныхъ въ темныхъ, низменныхъ слояхъ Русскаго народа…

Отъ этихъ праведныхъ мысль невольно переносится къ противоположному полюсу нашего народа, къ той петербургской великосвтской сред, которая, узнавъ отъ зазжихъ духовныхъ авантюристовъ (должно быть впервые) про Іисуса Христа и Господа Бога, съ отличной стороны ими отрекомендованныхъ, собирается въ настоящее время учить праведности и христіанской любви нашъ простонародный людъ, да еще по англійскимъ книжкамъ. Не потому упомянулъ объ этой смшной и дикой зат, чтобы придавалъ ей какое-либо значеніе. Самъ по себ этотъ, такъ-называемый у насъ въ печати ‘великосвтскій расколъ’ дло ничтожное и пустое. Но если принять во вниманіе, что вс эти, боле или мене богатые и знатные русскіе люди, отдавшіеся духовному руководству иноземныхъ учителей,— поющіе о Христовой любви по чужестраннымъ нотамъ, отличались совершеннымъ безучастіемъ къ самоотверженному народному движенію въ пользу православныхъ Славянъ и не внесли (какъ это Комитету хорошо извстно) ни одной ‘лепты’ на помощь страждущимъ нашимъ братьямъ по крови и о Христ, Сербамъ, Болгарамъ и Черногорцамъ, если припомнить при этомъ,что то же общество въ начал ныншняго столтія было одержимо модною маніей масонства) а въ послдніе 10 лтъ царствованія Александра I было пасомо іезуитомъ графомъ де-Местромъ и поставляло обильный контингентъ въ ряды католической папской арміи,— нельзя не усмотрть въ подобномъ явленіи характеристическаго признака цлой среды,той среды, которая, къ несчастію, по своему общественному положенію, играетъ такую важную роль въ судьбахъ нашего отечества. Нельзя не признать въ этомъ отчужденія отъ своей Церкви и отъ своего народа симптомовъ того недуга, которымъ страждетъ нашъ общественный организмъ и въ которомъ лежитъ объясненіе помхъ и препятствій, временно воздвигшихся между царскимъ словомъ и дломъ, между истиной и ея исполненіемъ.

Везд, въ каждой правильно, органически развившейся стран — высшіе классы общества признаются наиболе образованными и просвщенными, служатъ своему народу органами сознанія, по преимуществу хранятъ историческія преданія. Такова, напримръ, Англія. Что же видимъ у насъ? Совершенно наоборотъ. Ваши высшіе общественные классы, составляющіе плотную, ближайшую среду около центровъ власти, тсно соприкасающіеся со всмъ, что оказываетъ практическое вліяніе на русскую жизнь,— наши высшіе классы, за исключеніемъ малаго числа отдльныхъ лицъ, почти совершенно чужды своему народу не только мыслью и худомъ, но и языкомъ и инстинктами. Они не заслуживаютъ названія ‘просвщенныхъ’, и только ‘цивилизованы’. Какъ, скажутъ намъ, вы отрицаете просвщеніе всей Западной Европы, котораго они въ нашемъ народ представители и носители?… Неизчислимы сокровища знанія и науки на Запад, но, мм. гг.,’ смена просвщенія, приносимыя къ намъ оттуда, тогда только могутъ быть плодоносны, когда пріемлются критическимъ трудомъ независимой мысли, ложатся на почву самостоятельную, способную переработать и возрастить благое зерно, вызываютъ самодятельность духа. А не тогда, когда мысль въ плну и изъ духовной почвы вывтрились вс соки народности, въ которой одной ея сила, цнность и отличіе. Странное дло! всякому понятно то значеніе, которое иметъ нравственная личность въ человк и то презрніе, которое внушаетъ къ себ человкъ безличный, человкъ не въ счетъ — блдное, безсильное отраженіе чужихъ мнній и чувствъ, вчное игралище чужой воли.

Но не то же ли самое и съ народами? Народы такія же личности въ человчеств, личности не въ физіологическомъ только смысл, но по преимуществу въ духовномъ: народы, сохранившіе, разработавшіе особенность своего личнаго духа, участвуютъ въ общемъ развитіи человчества самостоятельно, плодотворно, народы безличные идутъ не въ счетъ,— промокаемая бумага въ книг исторіи.

Боле вка подвергался Русскій народъ мучительной пытк обезличенія и нравственнаго искаженія на всевозможные иностранные лады, но пережилъ, перемогъ вс напасти, пока наконецъ духовная сущность русской народности, сохранившаяся въ низшихъ народныхъ слояхъ, не воздйствовала обратно на общество и не вызвала въ среднихъ образованныхъ его слояхъ внутреннюю работу историческаго самосознанія. Все это давно извстно, все это проповдовалось такъ-называемыми славянофилами еще 30 лтъ назадъ, все это давно усвоено мыслящими людьми въ Россіи (кром какихъ-нибудь умственныхъ выродковъ), но до сихъ поръ еще не проникло въ высшіе и вліятельные слои нашего общества, они по прежнему не только сами нравственно и умственно безличны, но и поклоняются безличности, возводятъ ее въ принципъ, хотли бы навязать ее и народу.

Въ качеств безличныхъ, они осуждена и сами осуждаютъ себя на духовную немощь, на умственное безплодіе, нтъ у нихъ ни способности творчества, ни иниціативы. Жалкіе оттиски чужой культуры, они (опять-таки кром нкоторыхъ счастливыхъ исключеній) вчно въ духовномъ подобострастіи передъ Западною Европою и въ то же время щеголяютъ, самоуслаждаются своимъ рабствомъ. Изгнавъ русскій языкъ изъ своего употребленія, чуждые своей стран, своей Церкви, своей исторіи, живя чужимъ словомъ, чужимъ умомъ, они цивилизованы и невжественны, они не Русскіе и въ то же время не принадлежатъ и не могутъ принадлежать ни къ какой иной народности, они — иностранцы вообще.

Народный организмъ нашъ могучъ, корни нашего дерева здоровы, но дерево все же болетъ и не даетъ плодовъ, если не покрывается здоровой листвой и цвтомъ. Пока будетъ продолжаться это умственное и нравственное раболпство передъ Западною Европою, эта постоянная духовная измна русской народности въ высшихъ классахъ Русскаго народа, пока волна народнаго самосознанія, распространяясь и поднимаясь все шире и выше, не захватитъ и ихъ, не переродитъ и не возвратитъ ихъ стран, пока эти классы не просвтятся наконецъ истиннымъ просвщеніемъ и не доразовьются до значенія органовъ русской народной мысли и всей его сущности духовной, до тхъ поръ будетъ совершаться — по невднію и безсознательности — постоянное невольное предательство истинныхъ интересовъ Россіи на всхъ путяхъ ея исторической жизни. До тхъ поръ трудно надяться на правильное, успшное, безболзненное для насъ самихъ, разршеніе Восточнаго вопроса, такъ тсно, органически, духовно и кровно связаннаго съ судьбою русской народности, съ историческими началами, которыя ее создали и воспитали.

Все дло за нами, за нами самими и ни за кмъ инымъ. Нечего сваливать вину на другихъ и негодовать на Турцію и на Европу. Турція не можетъ же такъ легко и предупредительно перестать бить, какъ намъ бы этого было желательно. Она осуждена пасть, но права въ своей борьб. Западная Европа также права съ точки зрнія своихъ, можетъ быть, узко понимаемыхъ, эгоистичныхъ, но все же своихъ собственныхъ интересовъ. Мы только неправы, ибо отрицаемъ и губимъ свои кровные интересы.

Восточный вопросъ для Россіи въ существ своемъ простъ и ясенъ. Это вопросъ собственнаго нашего бытія, нашъ собственный, Русскій, а не Западно-Европейскій. Ибо христіанскій Востокъ — область христіанства восточнаго, во глав котораго мы стоимъ, и иною быть не можетъ. Россія и вс Славяне Балканскаго полуострова — это цлый особый міръ православно-славянскій: вс оторванные его члены должны быть возвращены этому міру. Его призваніе развить и проявить, и воплотить въ исторической жизни т духовныя начала, которыя лежатъ въ основ славянской народности и обусловливаются главнымъ образомъ православнымъ вроисповданіемъ. Различіе въ этихъ основныхъ началахъ, въ самой сущности духовной, это различіе и составляетъ причину вчнаго антагонизма между латинско-протестантскимъ Западомъ и православно-славянскихъ Востокомъ. И что бы мы ни длали, какъ бы ни отрекались предъ Западною Европой отъ своей народности, какъ бы ни унижались, какія бы жертвы ни приносили ради ея спокойствія и мира, мы ей не будемъ свои, никогда не внушимъ ей доврія, никогда не погасимъ ея тайной вражды, пока она насъ не обезсилитъ, не оскопитъ вещественно и духовно. Все это ясно, какъ Божій день, и свидтельствуется боле чмъ десятью вками исторіи. Въ этомъ отношеніи не только римскій папа, но и весь Западъ остался вренъ самому себ. Латинская имперія, созданная было крестоносцами въ Константинопол, только прототипъ того порядка вещей, къ которому упорно стремится Западъ, хотя бы въ иномъ образ и форм.

Не о хлб единомъ живъ будетъ человкъ и не о вещественномъ благосостояніи только живутъ и значатъ народы въ исторіи. Не объ улучшеніи только быта Славянъ балканскихъ предстоитъ намъ заботиться, не отъ однихъ Турокъ должны мы охранять ихъ, но и отъ посягательствъ Запада, какъ на ихъ земли, такъ и на ихъ духовное совращеніе и обезличеніе. Страданія нашихъ братьевъ по вр и происхожденію, въ которыхъ, по великодушному торжественному признанію самого Русскаго Царя, ‘вся Россія вмст съ Нимъ принимаетъ такое живое участіе’,— страданія, отъ которыхъ Россія призвана ихъ избавить, не одни физическія, но и нравственныя, состоятъ не только въ лишеніяхъ пищи, крова, вншней безопасности жизни, но и въ томъ униженіи и искаженіи, которому подвергается ихъ духовная личность, забитая, презрнная, растлваемая, то обольщаемая, то насилуемая къ духовному отступничеству и Исламомъ и Латинствомъ, и Турціей и всмъ Западомъ. Наше ‘святое призваніе’, о которомъ напоминаетъ намъ Государь, въ томъ и состоитъ, чтобы оградить всему Славянскому міру не только условія вншняго матеріальнаго, безпрепятственнаго роста и существованія, т. е. независинось земель, морей и проливовъ, но и самостоятельность и свободу развитія самой сущности славянскаго духа.

Я, можетъ быть, слишкомъ уже часто повторялъ здсь слова нашего Государя, но, мм. гг., эти слова — великое событіе въ нашей современной жизни. Въ сромъ безотрадномъ сумрак, насъ окружающемъ, въ этомъ хаос понятій, противорчивыхъ стремленій и дйствій, въ этой истом ожиданій, которою болетъ вся Русь, эти слова одни свтятъ ей сквозь мглу ободрительнымъ и путеводнымъ свтомъ. Въ нихъ цлая программа. Эти слова и народное единодушное самовольное проявленіе братской любви къ угнетеннымъ Славянамъ — такіе историческіе указатели, слдуя которымъ мы не собьемся съ праваго пути и исполнимъ наше призваніе, несмотря ни на какія преграды. Въ дух этихъ указаній, мм. гг., всегда дйствовалъ и дйствуетъ нашъ Комитетъ, въ лиц избранныхъ вами распорядителей. Хотя мало было утшительнаго въ нашей дятельности за послдніе четыре мсяца, ибо приходилось, какъ вы увидите потомъ изъ краткаго отчета, большею частью раздлывать то, что созидалось въ прежніе мсяцы нами же, съ такимъ трудомъ и стараніемъ, однако же, думаемъ, смена, посянныя нашею дятельностью, легли на русскую и славянскую землю не даромъ и дадутъ всходъ. Какія бы ни встрчались теперь препятствія, затрудненія, задержки и отсрочки,— торжество въ конц концовъ будетъ принадлежать лишь правд, если только мы останемся врными ей въ нашемъ чувств и въ нашемъ сознаніи, если мы — во всхъ случайныхъ злобахъ историческаго дня, во всхъ этихъ политическихъ временныхъ усложненіяхъ, не совратимся съ пути и не упустимъ изъ виду нашей существенной исторической цли. Не станемъ же и мы съ вами, мм. гг., унывать и слабть въ нашихъ усиліяхъ, но еще боле напряжемъ и соединимъ ихъ для облегченія духовныхъ и тлесныхъ страданій, обезпеченія духовныхъ и вещественныхъ нуждъ православныхъ Славянъ, для поддержанія нашей духовной и нравственной съ ними взаимности, для укрпленія въ нихъ любви и вры въ Россію, подвергшейся въ послдніе дни такимъ тяжкимъ испытаніямъ, для поддержанія достоинства и чести русскаго имени, для непрестанной упорной борьбы съ внутреннимъ и домашнимъ врагомъ: съ невжествомъ и непониманіемъ, съ вольною и невольною измною русской народности въ самой нашей русской общественной сред. Да исполнится ‘святое’ историческое призваніе Россіи. За нами народъ, впереди — Кремлевское слово.

5. Рчь произнесенная предсдателемъ Московскаго Славянскаго Благотворительнаго Комитета въ засданіи 17 апрля 1877 года.

Мм. гг.! Вотъ онъ, наконецъ, мигъ такъ давно желанный и призываемый, выстраданный милліонами сердецъ! Не напрасно была наша вра въ ‘Кремлевское слово’. Царское слово стало дломъ,— дло превзойдетъ слово. Подвигъ превыситъ мру смиренія, преизбыткомъ добра нарушится скромность задачи, въ величество непредугаданныхъ событій однется мудровоздержная Царская рчь. Уже и теперь, по одному простому Царскому призыву къ брани, чуждому горделивыхъ надеждъ и искусственныхъ возбужденій, великаномъ поднимается отзывное народное чувство,— въ самомъ дл будто Илья Муромецъ, отсидвъ сиднемъ, выпрямляется во весь свой ростъ. Неслыханное, необычайное совершается между нами. Какъ благовстъ, пронеслись по Россіи слова Государева манифеста, и будто въ праздникъ, радостно и молитвенно, осняя себя крестомъ, привтствуетъ ихъ Русь. Отчего же такъ свтелъ онъ, при всти о войн, этотъ * небраннолюбивый, мирный народъ? ‘Что ему Гекуба?’ спросилъ бы Гамлетъ, или: ‘что ему Болгарія?’ могутъ спросить, пожалуй, наши доморощенные позитивисты, матеріалисты и прочіе близорукіе печальники о народ. Не къ пролитію ли собственной крови призывается онъ? Не въ новымъ ли тратамъ своего скуднаго достоянія? Обуяла ли его жажда военной славы или мщеніе губителю-врагу? Но никакой врагъ не грозилъ ему лично, это не то, что было въ Двнадцатомъ году, когда непріятель, вторгнувшись въ русскіе предлы, жегъ его города и селенія, грабилъ и осквернялъ храмы и распалялъ его къ мести. Въ настоящую же нору, и врагъ, и поводъ къ борьб, и оборонямые интересы представляются, повидимому, какою-то отвлеченностью, чмъ-то чуждымъ, не касающимся его матеріально и близко. Конечно, честь Россіи затронута, а чувство государственной чести всегда было живо въ Русскомъ народ, такъ что и въ прежнія тяжкія, пережитыя имъ времена онъ всегда доблестно подвизался въ войн и жертвовалъ достояніемъ, какъ скоро узнавалъ, что, по мысли царя, долгъ и честь Россіи того требуютъ. Но никогда духъ народный не являлъ такой высоты подъема, свободной въ то же время отъ надменности и отъ восторженнаго самохвальства. Въ томъ-то и сила, что настоящая война дло не только, но, что всего важне, и совсти народной. Совсть зоветъ и поднимаетъ его на брань, она-то творитъ это дивное священнодйствіе сердецъ, проявляющееся въ любви, самопожертвованіи, молитв, на всемъ необъятномъ пространств нашей земли.

Эта война ея духу потребна, эта война за вру Христову, эта война за освобожденіе порабощенныхъ и угнетенныхъ славянскихъ братій, эта война праведная, эта война подвигъ, святой, великій, котораго сподобляетъ Господь Святую Русь. И вотъ она выходитъ, ликуя, на кровавый пиръ, громко и смло исповдуя имя Божіе, ко удивленію мудрецовъ вка… Но потому именно, что подвигъ такъ возвышенъ и святъ, для совершенія его нужны чистыя руки и чистое сердце, и нужне всего молитвы, да радуясь призванію, не возгордимся, не усомнимся, не ослабнемъ, въ средин пути, духомъ и волею. Теперь именно кстати припомнить намъ то вщее пснопніе Хомякова, съ которымъ онъ обращался къ Россіи еще въ 1854 году, и въ которомъ Россія представлялась ему съ тою духовною готовностію, какой въ то время она еще не имла, но съ какою — дастъ Богъ — явится она, быть-можетъ, теперь:

Не въ пьянств похвальбы безумной,

Не въ пьянств гордости слпой,

Не въ буйств смха, псни шумной,

Не съ звономъ чаши круговой,

Но въ сил трезвенной смиренья

И обновленной чистоты,

На дло грознаго служенья

Въ кровавый бой предстанешь ты!

О, Русь моя! какъ мужъ разумный,

Сурово совсть допросивъ,

Съ душою свтлой, многодумной,

Ступай на божескій призывъ!

Такъ, исцливъ болзнь порока

Сознаньемъ, скорбью и стыдомъ,

Предъ міромъ станешь ты высоко

Въ сіяньи новомъ и святомъ!

Идя! тебя зовутъ народы,

И совершивъ свой бранный пиръ,

Даруй имъ даръ святой свободы,

Дай мысли жизнь, дай жизни миръ!

Иди! свтла твоя дорога,

Въ душ — любовь, въ десниц — громъ,

Грозна, прекрасна, Ангелъ Бога

Съ огнесверкающимъ мечомъ!

Вотъ съ какими возвышенными внушеніями, съ какими строгими нравственными запросами обращался къ своему народу нашъ безсмертный поэтъ и учитель. Вспомнимъ кстати и другаго вщаго поэта, Тютчева, который такъ страстно ожидалъ пришествія настоящей минуты, и который, въ ту же пору какъ и Хомяковъ, привтствовалъ Русскаго Царя слдующими стихами:

Въ доспхи вры грудь однь

И съ Богомъ, исполинъ державный!

О Русь, великъ грядущій день,

Вселенскій день и православный!

Поэтъ ошибся во времени, но только во времени… Будетъ ли наступающій день — днемъ вселенскимъ и православнымъ?..

Благо же нашей поэзіи, не перестававшей, въ теченіи боле полувка, напоминать намъ наше святое историческое призваніе и будить наши сердца къ подвигамъ любви, братства, вры,— чему подобнаго не встрчается въ національной поэзіи иныхъ странъ. Да, въ настоящую торжественную для Россію пору, въ этотъ часъ суда Божія, мысль моя невольно и непрестанно обращается къ этому сонму умершихъ, память которыхъ, дорогая мц лично, должна быть дорога и всей Россіи, хотя бы теперь и не вс это разумли. И кому же, какъ не Московскому Славянскому Комитету прилично помянуть теперь, съ благоговйною признательностью, тхъ ‘чистыхъ, честныхъ, благородныхъ’, славныхъ нашихъ предшественниковъ, тхъ первыхъ старйшихъ славянофиловъ, Хомякова и неразлучныхъ съ нимъ сподвижниковъ мысли и духа, Константина Аксакова и Юрія Самарина, которымъ не судилъ Богъ дожить до свершенія ихъ надеждъ, но которые подготовили настоящее великое переживаемое нами мгновеніе въ сфер народнаго самосознанія, положивъ на дло всю душу, вс силы, вс божьи дары, имъ такъ обильно преподанные. Помянемъ и другихъ ихъ сподвижниковъ, незабвенныхъ братьевъ Киревскихъ, помянемъ и несостарившагося сердцемъ до смерти, старика Погодина, который, въ теченіи свыше пятидесяти лтъ, съ такоіо неутомимою любовью спеціально насаждалъ и возростилъ въ Русскомъ обществ идею славянской взаимности, который на всякое общественное событіе отзывался своеобразнымъ пламеннымъ словомъ, и еще полтора года тому назадъ, за мсяцъ до кончины, такъ горячо привтствовалъ, въ засданіи Комитета, начало возстанія Герцеговинцевъ. Богатое наслдіе духа досталось намъ въ удлъ, ихъ трудовъ плоды пожинаются нами теперь. Но видно — иной есть сяй, иной есть жняй. Пусть же, позволю я себ сказать и своими старыми стихами:

Пусть почіютъ мирно гробы

Тщетно ждавшихъ столько лтъ!

Память имъ!..

Вспомнимъ и о свжихъ еще могилахъ недавно скончавшихся: Рачинскаго Александра Викторовича, по мысли и стараніями котораго возникъ въ первоначальномъ вид нашъ Славянскій Комитетъ, который исключительно и много поработалъ для Болгаріи и разстался съ земною своею дятельностію въ самый тотъ день, какъ двинулись наши войска къ предламъ Болгаріи, и Жинзифова, молодаго талантливаго Болгарина, питомца нашего Комитета, такъ усердно потрудившагося для страстно любимой имъ родины, и такъ успшно содйствовавшаго сознательному духовному сближенію своихъ сородичей съ немене страстно любимою имъ Россіей.

Я не уклонился отъ предмета своей рчи, приглашая васъ ‘въ поминаніямъ’. Возстановленіе въ памяти благой дятельности нашихъ предшественниковъ способно только поддержать въ насъ тотъ строй мыслей и чувствъ, который именно на потребу въ настоящую минуту.

Не въ первый разъ воюетъ Россія съ Турціей. Турція тотъ же врагъ Христа какъ и прежде, т же угнетенныя православныя населенія какъ и въ старь, въ чемъ же причина настоящаго небывалаго въ народ стремленія? Причина въ томъ, что самый вопросъ Восточный, то-есть вопросъ о Турціи и о Славянств, надвинулся къ роковому ршенію, и это чуетъ историческій народный инстинктъ. Причина въ томъ, что самый народъ уже не тотъ что прежде: не измняя своимъ духовнымъ основамъ, онъ растетъ и мужаетъ быстро, какъ богатырь въ сказк. Если въ прежнія времена народъ и являлъ готовность къ войн, то эта готовность была скоре дломъ доблестной покорности и послушанія, народъ врилъ правительству на слово и повиновался его указаніямъ, честно исполняя свой долгъ. Но и только. Въ настоящую же минуту лишь послушаніемъ Царю сдерживалось нетерпніе народа. Онъ, можно сказать, не призывается властью, а только, посл долгаго ожиданія, пускается ею наконецъ къ войн. Что прежде всего поражаетъ и изумляетъ въ ныншнемъ отношеніи народа въ предстоящему бранному подвигу, это сознательность, сознательность доходящая до отчетливости. Такая сознательность и такое единство сознанія на пространств чуть не цлой части свта, почти отъ Ледовитаго Океана до Чернаго Моря и отъ Буга до Амура, такой стройный хоръ милліоновъ умовъ и сердецъ — уже самъ по себ колоссальное, величественное, подъемлющее духъ нравственное явленіе. Ничего подобнаго не мыслилось въ старое время. Почву для такого единства приготовило намъ ныншнее счастливое царствованіе. Двадцать милліоновъ людей, изъятыхъ крпостнымъ правомъ изъ общаго строя государственной жизни, съ уничтоженіемъ крпостнаго права возвратились въ общую гражданскую семью, слились воедино съ отдленнымъ отъ нихъ народомъ. Пали многоразличныя сословныя средостнія, отмнились неправыя привилегіи,— общее равноправное участіе въ суд, въ земств, въ думахъ, въ повинностяхъ и въ самой тяжелой всесословной повинности, воинской,— все это, незамтно для насъ самихъ, создало возможность того нравственнаго согласія, того единенія въ дух, отъ Царя до крестьянина, которымъ мы радуемся, гордимся и становимся такъ сильны теперь, въ грозные часы испытанія. При такомъ упраздненіи преградъ, содйствовавшемъ нашему единству, прозрачне и видне стала жизнь, вольне и живе задвигалась мысль народная. Что касается въ частности до славянской идеи, которая такъ долго была лишь удломъ книжниковъ, то не прерывавшаяся въ теченіи двухъ лтъ живая рчь страданій, мукъ и борьбы православныхъ славянскихъ племенъ, рчь, постоянно газетными листками передаваемая въ вдніе народа,— раскрыла ему цлый невдомый міръ братскихъ узъ и братскихъ святыхъ обязанностей.

Народъ не питаетъ отвлеченныхъ думъ и сочувствій. Что проникаетъ въ глубь его сознанія, то немедленно воплощается въ жизни и дл. Его встревожившаяся совсть мгновенно, къ общему изумленію нашихъ образованныхъ классовъ, сказалась въ томъ порыв состраданія, который нагромоздилъ, въ пользу Болгаръ и Сербовъ, милліоны рублей изъ мдныхъ копекъ, и въ томъ движеніи добровольцевъ, которое напомнило Западу времена Крестовыхъ походовъ.

Кстати замтить: многіе петербургскіе прозорливцы надялись, что походъ въ Сербію своими трудностями, лишеніями, неудачами отобьетъ у Русскаго народа охоту къ подобнымъ подвигамъ и вытравятъ изъ его души сочувствіе къ ‘братьямъ Славянамъ’. Повривъ анекдотамъ и росказнямъ болтливыхъ корреспондентовъ, втреныхъ путешественниковъ и даже нкоторыхъ чмъ-либо огорченныхъ добровольцевъ, они уже ликовали при мысли, что славянскую идею постигло въ Россіи разочарованіе, и все это движеніе въ нашемъ народ окажется поддланнымъ и вздутымъ. Но народъ посрамилъ ихъ и на этотъ разъ, какъ и всегда впрочемъ. Наши простолюдины-добровольцы никогда и не увлекались тою слащавою сентиментальностью примысли о ‘братств’, какая приписывалась имъ нкоторыми дешевыми энтузіастами. Имъ не въ чемъ было и разочаровываться: они шли на подвигъ, на смерть и лишенія, не ища ни хвалы, ни благодарности, шли изъ тхъ высокихъ побужденій, которыя не могутъ измняться отъ неудачи или отъ недовольно-ласковаго пріема. Ихъ судъ оказался трезве и безпристрастне суда публицистовъ-обличителей, и если имъ грозила опасность разочарованія, такъ разв по возвращеніи, здсь въ Россіи, гд походъ въ Сербію сталъ было нкоторое время предметомъ укора и насмшки. Тмъ съ большею радостью теперь и добровольцы, и народъ, ихъ высылавшій, встртили манифестъ, какъ разршеніе всхъ недоумній, какъ оправданіе ихъ искреннихъ братскихъ влеченій и дйствій.

Все дрябло, все безсильно въ нашей стран, что не пустило корня въ душу и мысль народа. Про славянское дло можно сказать, что оно только теперь стало на ноги, только теперь судьбу его можно считать обезпеченною, теперь, когда оно утвердилось и укоренилось въ русскомъ народномъ сознаніи. Въ этомъ смысл, вс эти проволочки, отсрочки, оттяжки, самое это долгое воздержаніе нашего правительства отъ вмшательства въ борьбу, послужили, можетъ-быть, не по заслуг людской и не въ силу людскихъ соображеній, а по мудрости Бога, строющаго исторію, во благо Славянскому міру, вызвавъ самодятельность нашего народа и расширивъ въ немъ область сознанія.

Въ какомъ же отношеніи теперь, по объявленіи войны, будетъ находиться къ славянскому длу нашъ Славянскій Комитетъ, въ чемъ же будетъ состоять его дятельность? Мн приходилось слышать сожалнія о томъ, что теперь, съ выступленіемъ на политическую арену правительства, политическая роль Комитета, которую будто бы онъ до сихъ поръ игралъ не безъ успха, должна окончиться, и самостоятельности его будетъ положенъ предлъ. Но, милостивые государя, вс подобныя сожалнія неумстны и свидтельствуютъ только — какъ мало еще разумютъ у насъ истинный характеръ дятельности нашего Комитета. Прежде всего онъ никогда не старался играть и не игралъ никакой роли. Это чисто французское выраженіе, основанное на французскомъ міросозерцаніи, не примняется къ прямому и искреннему образу нашихъ дйствій, чуждому притязаній и театральности. Если труды наши принимали иногда политическій оттнокъ, то это совершалось само собою, безъ систематической зати, вызывалось сущностью вншнихъ случайныхъ обстоятельствъ. Мы только уступали требованіямъ современной минуты и выходили за границы нашей обычной дятельности только тогда, когда къ тому вынуждало насъ сознаніе общей пользы, и другому дйствовать было некому. Мы не дорожимъ самостоятельностью только самостоятельности ради: мы прежде всего дорожимъ возможностію служить всми разумными способами славянской взаимности. Никто горяче вашего предсдателя, мм. гг., какъ вамъ хорошо извстно, не призывалъ того часа, когда обществу вообще, а Комитету въ особенности, можно будетъ сдать бремя необычной и несвойственной ему дятельности въ крпкія руки государства. Намъ остается только радоваться, что не приходится боле посылать добровольцевъ, то-есть не приходится посылать людей воевать безъ правильной государственной организаціи, подвергать ихъ лишеніямъ, болзнямъ, смерти, не обладая даже средствами, какъ это случилось въ Сербіи, ни помочь имъ надлежащимъ образомъ, ни даже собрать въ точности имена всхъ Русскихъ убитыхъ. Что же касается теперь до дятельности Комитета, то, благодареніе Богу, ему предстоитъ славное, почетное и широкое поприще. Государю Императору благоугодно было допустить, даже во время самой войны, дятельность агентовъ Славянскаго Комитета въ Задунайскомъ кра, съ тмъ чтобы она состояла подъ наблюденіемъ завдывающаго гражданскими длами при Главнокомандующемъ дйствующею арміей,— дятельность конечно благотворительную. Съ глубочайшею признательностію принялъ Комитетъ такое милостивое разршеніе, видя въ немъ знакъ особеннаго доврія и признаніе нашей прежней дятельности не безполезною для Славянскаго дла. Отношенія нашихъ агентовъ къ Завдывающему гражданскою частію опредлены особыми Высочайше утвержденными правилами, которыя и сообщены мн отъ министра внутреннихъ длъ чрезъ московскаго генералъ-губернатора. Вотъ они:

1) На Завдывающаго гражданскими длами при Главнокомандующемъ дйствующею арміей, какъ главнаго посредника между Славянскими благотворительными учрежденіями и мстными потребностями Славянъ Задунайскаго края, возлагается, подъ верховнымъ руководствомъ Главнокомандующаго, наблюденіе за всею вообще дятельностію Славянскихъ благотворительныхъ учрежденій и ихъ агентовъ вн Россіи, въ особенности въ земляхъ Турецкихъ и въ Сербіи.

2) Онъ получаетъ отъ названныхъ учрежденій какъ подробные списки ихъ агентовъ въ вышеозначенныхъ земляхъ, такъ въ особенности свднія о возлагаемыхъ на нихъ порученіяхъ.

3) Онъ можетъ требовать отъ сихъ агентовъ сообщенія ему подробныхъ свдній по всмъ вопросамъ, которые касаются ихъ дятельности или представляютъ какую-либо важность для канцеляріи по гражданскимъ дламъ при дйствующей арміи.

4) Онъ требуетъ отъ агентовъ Славянскихъ благотворительныхъ учрежденій отчета въ исполненіи ввренныхъ имъ порученій и свдній объ употребленіи ими предоставленныхъ въ ихъ распоряженіе суммъ.

5) Вслдствіе дознанныхъ злоупотребленій со стороны сихъ агентовъ, а равно въ случа недозволительной ихъ политической дятельности на мстахъ, онъ требуетъ отъ Славянскихъ благотворительныхъ учрежденій смны сихъ агентовъ и разршаетъ, буде нужно, замну ихъ другими. Въ случаяхъ нетерпящихъ отлагательства, онъ, съ разршенія Главнокомандующаго, принимаетъ немедленныя мры въ прекращенію ихъ дятельности и, буде нужно, къ удаленію ихъ, о чемъ для свднія сообщаетъ подлежащему учрежденію.

6) Съ разршенія Главнокомандующаго, при канцеляріи по гражданскимъ дламъ можетъ быть допущенъ главный агентъ Славянскихъ благотворительныхъ учрежденій, для руководства дятельностью прочихъ мстныхъ агентовъ.

Завдывающимъ гражданскою частію при Главнокомандующемъ состоитъ, какъ извстно, князь Владиміръ Александровичъ Черкасскій, имя котораго такъ тсно связано съ освобожденіемъ крестьянъ въ Россіи и въ Царств Польскомъ, и служитъ, конечно, уже достаточною порукой въ томъ, что наши агенты найдутъ въ немъ разумнаго и искусснаго руководителя. Покуда назначенъ нами только одинъ агентъ, который и будетъ состоять при канцеляріи завдывающаго гражданскою частью, Дмитрій Алексевичъ Хомяковъ, сынъ нашего славнаго мыслителя и поэта, секретаремъ же къ Хомякову — Константинъ Николаевичъ Станишевъ, Болгаринъ родомъ, кандидатъ Московскаго Университета и воспитанникъ Славянскаго Комитета. Кром того, при этой же канцеляріи будетъ находиться агентомъ отъ Петербургскаго Комитета Александръ Алексевичъ Нарышкинъ, нашъ бывшій агентъ въ Сербіи, съ правомъ, ему отъ насъ предоставленнымъ, заступать мсто и г. Хомякова, въ случа его отсутствія.

Благотворительную дятельность въ Задунайскомъ кра или, врне сказать, собственно въ Болгаріи, Комитетъ въ оффиціальной инструкціи, написанной имъ для своихъ агентовъ и сообщенной въ копіи г. Завдывающему гражданскою частью, очертилъ слдующимъ образомъ:

‘Дятельность ихъ, будучи благотворительною, направляется преимущественно на поддержаніе храмовъ и школъ и на облегченіе участи бдствующаго христіанскаго населенія, содйствуя такимъ образомъ правительству (обращаю ваше вниманіе на эти слова) обновленію въ славянскихъ земляхъ, занимаемыхъ нашими войсками, правильной національной жизни въ бытовомъ, церковномъ, вообще въ духовномъ, нравственномъ и также матеріальномъ отношеніи’.

Изъ этихъ словъ, мм. гг., вы можете усмотрть, какое значеніе придаемъ мы пребыванію нашихъ агентовъ въ Болгаріи. Имъ принадлежитъ доля участія въ той миссіи, къ которой призвана сама Россія въ отношеніи къ Болгарскому народу, и для исполненія которой необходима правительству не одна сила оружія, но и содйствіе всхъ русскихъ духовныхъ общественныхъ силъ. Поэтому дятельность нашихъ агентовъ, будучи благотворительною, есть въ то же время миссіонерская. Въ самомъ дл, какая забота, по поводу возрожденія Болгаріи, должна лежать теперь на сердц у каждаго, кому дорого будущее Славянскаго міра? Забота о томъ, чтобъ оградить Болгарію, на первыхъ же порахъ ея новаго бытія, отъ тхъ ошибокъ, тхъ ложныхъ шаговъ, которыми, къ несчастію, ступила, лтъ 50 тому назадъ, возрождавшаяся Сербія, и которые дали всему ея дальнйшему пути какое-то, вредное для нея самой, фальшивое направленіе. Я не считаю удобнымъ перечислять здсь эти ошибки, предоставляя себ возвратиться къ этому предмету въ другой разъ.

Къ счастію для Болгаріи, Московскій Славянскій Комитетъ воспиталъ изъ среды юныхъ Болгаръ не мало добрыхъ интеллигентныхъ силъ. Пусть же теперь, вмст съ нашими агентами, положатъ они, при возрожденіи этого многочисленнйшаго южно-славянскаго племени, прочный, здоровый фундаментъ ея просвщенію, гражданскому и духовному строю. Пусть не заботятся ни о конституціяхъ, ни объ европеизм вообще. Пусть не забываютъ, что безъ нравственнаго союза съ Россіей, безъ общаго съ нею духовнаго идеала, другими словами, вн православной религіи, какъ внутренней основы общественнаго бытія, какъ просвтительнаго и руководящаго начала, невозможна и несмыслима для славянскихъ племенъ никакая истинно-самостоятельная будущность, ни гражданская, ни духовная. Ибо еслибы славянскія племена измнили этой православной основ, въ которой заключается все существенное и многоплодное отличіе христіанскаго Бостона отъ. Запада и право Славянъ на самобытное участіе въ общечеловческомъ просвщеніи,— они бы стали совершенно излишни для міра какъ Славяне и могли бы, безъ ущерба для человчества, уступить свое мсто западнымъ Европейцамъ. Впрочемъ, съ такимъ увщаніемъ можно бы обратиться и ко многимъ петербургскимъ мыслителямъ, изъ которыхъ нкто, въ одной петербургской газет, съ высомрною и высокопарною важностью совтуетъ русскимъ войскамъ, указывая на мою послднюю рчь, оставить дома въ Россіи вс эти вздорныя мысли о духовныхъ элементахъ русской народности, о ‘сущности народнаго духа’, и исполнять только одну миссію — ‘нести къ Болгарамъ плоды европейскаго просвщенія’…

На это можно бы отвтить петербургскому глубокомысленному мужу, что въ такомъ случа было бы уже несравненно справедливе поручить эту миссію не русскимъ войскамъ, а нмецкимъ и англійскимъ, какъ настоящимъ хозяевамъ европейскаго просвщенія. Нельзя же, въ самомъ дл, не отдать предпочтенія подлиннику предъ спискомъ.

Я утомилъ ваше вниманіе, мм. гг., но я счелъ необходимымъ выяснить вамъ отношеніе Комитета къ современнымъ событіямъ и направленіе его будущей дятельности. Задача предстоитъ намъ достойная и высокая, благодтельная,— но не съ пустыми же руками явиться намъ въ Болгарію! Средства наши значительно оскудли, а даянія почти прекратились. Много, конечно, приходится и придется жертвовать русскому обществу и народу на многообразнйшія нужды вызываемыя войной въ предлахъ самой Россіи,— но можетъ-быть, по пословиц: съ міра по нитк, достанетъ у Россіи средствъ и. на нашу скромную долю. Къ вамъ, мм. гг., обращаемся мы съ покорнйшею просьбой оказать намъ ваше усердное содйствіе. Сбирайте пожертвованія книжками, кружками, какъ только возможно, снабжайте насъ средствами, столь необходимыми намъ для дятельности. Вс мы призваны теперь къ дйствію’ и къ труду. Возблагодаримъ Бога, что даровалъ Онъ намъ счастіе переживать настоящія великія мгновенія, слышать и чувствовать въ нашей личной жизни трепетъ жизни исторической, всенародной, испытывать высокую, очистительную и освщающую отраду въ томъ, что вс мы теперь на Руси едино, въ тсномъ союз мысли и духа съ милліонами братьевъ,— однимъ сердцемъ длимъ и радость и горе, что отъ каждаго изъ насъ нужна, спрашивается и пригодится Россіи работа. Настаетъ день, бодрый, великій, трудовой, историческій день. Изыдемъ же съ вами, по слову Псалмопвца, ‘на дло, на дланіе свое до вечера!’

6. Рчь произнесенная И. С. Аксаковымъ въ первомъ Общемъ Собраніи Московскаго Славянскаго Благотворительнаго Общества 1 мая 1877 года.

Мх. гг! Въ послдній разъ собрался сегодня нашъ Московскій Славянскій Комитетъ для того, чтобы, переставая быть, претвориться въ Московское Славянское Благотворительное Общество и ввести въ свою вншнюю дятельность порядокъ указываемый уставомъ, утвержденнымъ Министромъ Внутреннихъ Длъ. Мы наконецъ признаны, открыто и положительно, нашею государственною властью посл 18’лтняго, почти внзаконнаго существованія. Въ этомъ узаконеніи заключается, несомннно, значительная для насъ выгода: оно придаетъ намъ твердость и прочность. Выгода также и въ томъ, что дается организація независящая отъ личнаго предсдательскаго произвола и предоставляется членамъ довольно просторное право контроля. Самое новое наше названіе — ‘общество’ — по смыслу своему шире: съ понятіемъ о комитет всегда соединяется понятіе о чемъ-то весьма спеціальномъ, да и плохо вяжется такая цифра членовъ — свыше тысячи — которую мы теперь насчитываемъ. Тмъ не мене многіе изъ васъ, конечно, не безъ сожалнія разстанутся съ названіемъ, съ которымъ свыклись, которое вызываетъ въ памяти цлый длинный рядъ пережитыхъ невзгодъ и испытаній, преодолнныхъ препятствій, а также и радостныхъ минутъ успха и подъ конецъ торжества, съ названіемъ, которое въ послднее время стяжало себ, слава Богу, почетную всезнаемость во всемъ Славянств и даже въ массахъ нашего простаго народа. 18 лтъ тому назадъ, небольшому кружку людей, изъ которыхъ въ живыхъ осталось очень немного, а изъ главныхъ водителей духа никого,удалось выхлопотать разршеніе: оказывать, на свой счетъ конечно, благотвореніе Славянамъ въ Россіи и за границей, и въ послднемъ случа доставлять помощь на мсто чрезъ посредство Азіатскаго Департамента Министерства Иностранныхъ Длъ. Это казалось въ т времена необычайною побдой! Т немногіе ‘благотворители’, какъ ихъ величали въ оффиціальныхъ бумагахъ, поручили вести дло вещественнаго вспомоществованія покойному попечителю Московскаго Университета Алексію Николаевичу Бахметеву, который и велъ, добросовстно и собственноручно, первую книгу нашихъ, боле чмъ скудныхъ, приходовъ и расходовъ. Нсколько лтъ спустя, посл уже Бахметева, мы стали употреблять, въ сношеніяхъ съ Министерствомъ, совершенно самовольно, но какъ-то случайно и естественно (надо же было какъ-нибудь именоваться) названіе: ‘Комитетъ’, Министерство не протестовало и такимъ образомъ утвердилось то названіе, которое мы теперь мняемъ на названіе ‘Общество’.

О первой групп славянофиловъ можно вообще сказать, что то было малое, очень ‘малое стадо’, и самая дятельность совершалась первоначально, въ тсныхъ предлахъ, допущенныхъ тогдашними условіями Русской общественной жизни. Но это малое стадо помнило призывъ евангельскій: ‘не бойся, малое стадо’, и было врно вмал. Ботъ объ этой-то врности вмал и слдуетъ какъ можно чаще напоминать тмъ нашимъ юнымъ дятелямъ, которые пренебрегаютъ подвигами невзрачными и скромными, требуютъ для себя, съ перваго же раза, дятельности въ обширныхъ размрахъ и падки на эффекты и театральность.

Про нашъ Славянскій Комитетъ можно также сказать, что онъ былъ вренъ вмал. Долго считалъ онъ своихъ членовъ только десятками, долго не набиралось даже и десятка членовъ въ его засданіяхъ, долго дятельность его ограничивалась занятіями самаго скромнаго свойства (воспитаніемъ нсколькихъ Славянъ, умреннымъ пособіемъ нкоторымъ школамъ и т. п.), долго приходилось Комитету бороться около себя, внутри самой Россіи, съ невжествомъ, съ равнодушіемъ, съ направленіемъ противоположнымъ и даже злостно-враждебнымъ. Какъ въ игр: ‘живъ-живъ курилка’, забота Комитета долго была лишь о томъ, чтобъ не угасла искра, чтобы поддержался тлющій огонь… И вотъ огонь поддержался, и разгорлся. Число членовъ умножилось, открылись отдлы въ Петербург и Кіев. Ровно десять лтъ тому назадъ состоялся въ Москв, по поводу Этнографической выставки, Славянскій създъ, гд впервые сошлись, на Русской земл, представители всхъ Славянскихъ племенъ во имя ихъ общаго единства. Нсколько лтъ спустя, воздвигся въ Чешской Праг русскій православный храмъ также благодаря настойчивымъ стараніямъ Комитета, вопреки возраженіямъ людей робкихъ въ дл и мнимо-мудрыхъ. О послднихъ событіяхъ напоминать вамъ нечего: они слишкомъ хорошо*извстны. Такимъ образомъ, долго и медленно пробиравшись узкими, тсными тропинками, утративъ на пути многихъ и многихъ лучшихъ людей, мы выбрались наконецъ на широкую дорогу и подошли къ самому рубежу обтованной земли. Уже разввается, за Русскими предлами, наше Русское знамя, подъятое за возвращеніе свободы и человческихъ правъ угнетеннымъ, уничиженнымъ, презрннымъ высокомрною въ своемъ просвщеніи Европою, православнымъ Славянскимъ племенамъ. Пробуждается дремлющій Востокъ, и не одни Славяне Балканскаго полуострова, но и весь міръ Славянскій ждетъ возрожденія. Новая, новая пора настаетъ, брежжетъ заря великаго, Славянскаго дня….

Въ такое-то великое, всемірно-историческое мгновеніе, среди кликовъ войны, бранныхъ тревогъ и заботъ, предстоитъ намъ, мм. гг., преобразиться изъ Комитета въ Общество, по уставу, подписанному, по какой-то знаменательной случайности, 12 апрля, въ одинъ день съ Манифестомъ о войн съ Турціей. Хотя славянское дло уже вышло теперь изъ спеціальности Комитета или какого бы то ни было общества, но независимо отъ общихъ вопросовъ и задачъ, много и много еще предвидится тяжелой и черновой работы въ частномъ примненіи нашей братской любви къ жизни Славянскихъ племенъ.

И такъ съ Богомъ, передадимъ же новому Обществу во всей цлости направленіе, преданіе, духъ нашего Московскаго Славянскаго Комитета. Пусть перенесется на Общество та любовь и то сочувствіе, которыми такъ утшенъ былъ Комитетъ въ свои послдніе дни. Пусть новое Московское Славянское Благотворительное Общество вмститъ въ свой составъ все правомыслящее и правочувствующее не только въ Москв, но и во всей Россіи! {См. на оборот, подъ чертой.}

Два адреса Ивану Сергевичу Аксакову.

По поводу переименованія Славянскаго Комитета въ Общество и вышеприведенной рчи, членами Общества и почитателями Ивана Сергевича были поднесены ему икона Спасителя и два адреса слдующаго содержанія:

‘Иванъ Сергевичъ!

‘Вы сослужили великую службу славянскому длу и едвали не боле длу чисто-русскому. Вы дали плотъ и кровь славянскому братству, и то, что было или чувствомъ, хотя бы и многихъ, или историческимъ и поэтическимъ предвидніемъ, Вы сдлали дйствительнымъ фактомъ исторіи. Силою духа и властію любви Вы превратили вещественное благотвореніе въ великое благотвореніе духовное. Ваше имя, издавна слитое во едино съ понятіемъ о гражданской доблести, вызвало у насъ, Русскихъ, обиліе приношеній для вашихъ южныхъ братьевъ въ размрахъ никакъ не ожиданныхъ нами самими, а имъ, угнетеннымъ, страждущимъ и безнадежнымъ на земл, Вы указали въ любвеобильномъ, дйствительномъ славянскомъ братств духовное отечество. Вашимъ подвигомъ, забывшимъ объ утомленіи, отбросившимъ заботы о здоровья, непобоявшимся немолчнаго враждебнаго крика русскихъ иностранцева, вщіе стихи поэта:

Вковать ли намъ въ разлук?

Не пора-ль очнуться намъ?

На яву увидятъ внуки

То, что снилося отцамъ,—

изъ пророческой псни превратились въ общее живое убжденіе насъ, коренныхъ Русскихъ, и нашихъ славянскихъ братьевъ.

‘Примите же отъ насъ задушевное чествованіе Вашего любвеобилія, Вашей силы духа, чистоты побужденій и дйствій, и Вашего гражданскаго мужества Москва, 1 мая 1877 года’.

(Слдуетъ нсколько десятковъ подписей — въ огромномъ большинств лицъ самыхъ извстныхъ и уважаемыхъ не только въ Москв, но и во всей Россіи.)

II.

‘Иванъ Сергевичъ!

‘Сегодня заключилась дятельность вашего, доброй памяти Славянскаго Благотворительнаго Комитета и начивается новая жизнь Славянскаго Благотворительнаго Общества. При этомъ случа считаемъ долгомъ совсти и потребностью нашей души выразить Вамъ нашу глубокую, искреннйшую благодарность за все, Вами на этомъ поприщ совершенное, и за то, что вы не уклоняетесь отъ дальнйшаго служенія великому длу Славянства.

‘Вы не пренебрегали первоначальною скромною дятельностью Комитета, относившеюся къ образованію славянской молодежи, къ поддержанію дружескихъ сношеній съ Славянскими землями и къ передач имъ разныхъ пособій. Но когда обстоятельства измнились и оказалась необходимою дятельность иная, Вы стали въ уровень съ потребностями нашей страны и нашего времени. Вы врно повяли наши народныя чувства и стремленія относительно возникшей борьба Босняковъ, Герцеговинцевъ, Болгаръ, Сербовъ и Черногорцевъ противъ мусульманскаго ига, своими воззваніями Вы пробудили то, что лежало въ душ каждаго изъ насъ, своими неутомимыми трудами, своею распорядительностью и своею добросовстностью Вы привлекли не только массу небывалыхъ, едва ожидавшихся пожертвованій, но и предложеніе услугъ вполн безкорыстныхъ, даже съ самопожертвованіемъ сопряженныхъ. на пользу Славянства.— Ваша рчь 6-го марта никогда не изгладится изъ нашей памяти, ибо Вы врно и съ жаромъ высказали то, что вс мы чувствовали, чмъ мы болли. Вы оказали дйствительную и великую услугу славянскому и собственно русскому длу, и, высказывая Вамъ нашу признательность, мы чувствуемъ — насколько еще остаемся у Васъ въ долгу.

‘Мы вполн уврены, что и при новыхъ обстоятельствахъ Вы поставите Общество на высоту его призванія и тмъ утвердите за нимъ то значеніе, которое Вы ему доставили. 1-го мая 1877 г. Москва’.

(Слдуютъ подписи.)

7. Рчь предсдателя Московскаго Славянскаго Благотворительнаго Общества въ общемъ собраніи членовъ 26 сентября 1877 г.

Мм. гг.! Въ послдній разъ, бесдуя съ вами по поводу объявленія Россіею войны, мы привтствовали ее какъ наступленіе историческаго дня — великаго, бодраго, трудоваго…

Россія на работ. Мы взошли въ самую знойную пору страды. Понадобился трудъ — тяжкій, упорный, исполинскій трудъ, соотвтственный исполинской задач. Еще не видать ему конца, еще не скоро отдохнутъ труженики.

Какъ предсдателю Славянскаго Общества, мн слдовало бы представить вамъ обзоръ общаго положенія Славянскаго міра. Но все его вниманіе приковано теперь къ театру войны, и весь онъ, съ волненіемъ и тревогой, живетъ изо дня въ день встями съ Кавказа и изъ-за Дуная. Тамъ сосредоточены вс его самые существенные, самые кровные интересы, тамъ ршается вопросъ его бытія., т. е. тамъ, гд бьется съ врагами наша Россія, гд потоками льется наша, русская кровь… О чемъ же иномъ и мы въ настоящую минуту можемъ мыслить, заботиться, говорить…?

Еще не пришло время подводить итоги. Война въ самомъ разгар, со всми своими случайностями и превратностями, и — сознаемся въ томъ прямо, безъ малодушія,— насъ не балуетъ пока военное счастіе… Не на счастіе, впрочемъ, и возлагала Россія свои надежды. Наше утшеніе, наша радость покуда не въ результатахъ войны, а въ изумительной, дивной доблести нашихъ воиновъ. Никогда еще не выступало ихъ мужество въ такомъ озареніи святости. Это по истин христіанское войско. Надъ всмъ этимъ, накопленнымъ войною хламомъ разнорчивыхъ толковъ, сплетенъ, интригъ, клеветъ, пререканій, въ безспорномъ величіи воздвигается лишь свтлый образъ русскаго солдата — съ его добродушіемъ и простотою, съ несокрушимою мощью врующаго, смиреннаго духа. Онъ препобдилъ вс пристрастія, вс предубжденія ненавистниковъ, и Европейскій міръ съ почтеніемъ преклонился предъ его воинскою твердостью и человческимъ сердечнымъ незлобіемъ.

Уже полсотни тысячъ этихъ героевъ, въ непрестанныхъ битвахъ, выбыло изъ строя… Но что же добыто ихъ сверхъестественнымъ напряженіемъ, ихъ драгоцнною кровью?… Не намъ, не отсюда, а можетъ быть еще и не время судить объ искусств и способности вождей, о знаніи и умлости военноначальниковъ, о врности и пригодности ихъ военныхъ соображеній. Мы можемъ говорить лишь о томъ, что чувствуетъ, что испытываетъ въ настоящую пору вся Россія — въ виду такой траты усилій и крови, и такой, сравнительно, ничтожности добытыхъ результатовъ…

Россія недоумваетъ.

Какъ сказочный богатырь, у котораго чьимъ-то злымъ чародйствомъ отведена сила, занесенный съ размаху ударъ бьетъ въ пустой воздухъ, могучія руки падаютъ въ немочи,— такъ и Россія невольно спрашиваетъ и дивится: отчего же такъ, до сихъ поръ, безсильны силы, что слышалъ и неперестаетъ слышать въ себ и теперь ея великанъ-народъ?

Свта, свта, какъ можно боле свта, вотъ что нужно теперь Россіи,— въ свт бодрость и мощь, власть и даръ обновленіи!— свта, чтобы разошлася мгла, чтобы разсялся чадъ смрадныхъ слуховъ и толковъ… Но скуденъ свтъ, льющійся намъ изъ-за роковой зарубежной дали. Съ болзненнымъ напряженіемъ всматривается въ нее Россія и, какъ сквозь туманъ, видитъ лишь до сихъ поръ печальные призраки несчетныхъ геройскихъ жертвъ… Страстно прислушивается, но кром ужасающихъ цифръ убитыхъ и раненыхъ и отрывочныхъ смутныхъ встей, ничего не доходитъ до нея отъ органовъ Русской власти.

Въ самомъ дл, не лаконическими же оффиціальными депешами, къ томуже всегда запаздывающими, можетъ быть утолена законная, праведная жажда свдній, которою мучаются семьи, которою томится Россія въ эту упорную, лютую, кровопролитнйшую изъ войнъ. Не странно-ли,— да и не стыдно-ли,— что вся эта великая, позади русской арміи выжидающая Россія, отъ верхнихъ слоевъ до нижнихъ, отъ знатныхъ палатъ до избы, осуждена пробавляться иностранными корреспонденціями и только въ нихъ ловить себ лучей истины! Эта высокая честь досталась преимущественно на долю двухъ англійскихъ корреспондентовъ, Форбса и Макъ-Гахана. Ихъ независимое, безпристрастное слово внушило довріе, боле чмъ робкія, строго процживаемыя цензурой сказанія русскихъ корреспондентовъ,— и благодареніе имъ! Благодареніе за ихъ сочувствіе нашему длу, за ихъ благоговйное уваженіе къ нашему солдату, за похвалу храбрости нашихъ офицеровъ — и всего боле за трезвую, горькую правду. Эта правда, въ перевод русскихъ газетъ, обошла всю Россію, такъ какъ едвали найдется теперь хоть одно село на Руси, гд бы не читались газеты… Это не то, что было прежде, и объ этомъ можетъ-быть не безполезно было бы вспомнить и за Кавказомъ, и за Дунаемъ…

Да, недоумніе, какъ грозная туча, облегло всю нашу землю отъ края до края, но только недоумніе,— не уныніе, нтъ! На всемъ этомъ необъятномъ пространств, среди милліоновъ народныхъ массъ, не проронится ни слова жалобы или ропота: ‘къ чему, да на что, да изъ-за чего повелась война?’ — народъ лишь недоумваетъ, почему она такъ ведется, а не иначе, почему доблестнйшія въ мір войска досел не добудутъ побды? Ни на одинъ мигъ не вкралось въ его душу сомнніе въ непреложности и святости предпринятой борьбы, ни разу не поколебалась ршимость довершить начатое до конца, нести ея тяготы до конца… И онъ донесетъ ихъ, и вынесетъ на своихъ могучихъ плечахъ достоинство Россіи и свершеніе историческаго завта, и искупитъ своею кровью грхи, тормозящіе ему побду.

Не на простой народъ, впрочемъ, ложатся эти грхи, не на эту ‘меньшую братію’, какъ высокомрно-снисходительно чествуютъ его иногда въ нашемъ обществ, а именно на насъ, на ‘старшую братію’, на ту нашу общественную среду, которой самый главный, самый пагубный грхъ — корень всхъ нашихъ золъ и бдствій — въ отчужденіи отъ русской народности. Ни на чемъ не сказалось такъ рзко это отчужденіе, это различіе между упомянутою средою и остальнымъ народомъ, какъ именно на настоящей войн. Въ то самое время, какъ враги наши ликуютъ и надмеваются, когда самоотверженно гибнутъ тысячами наши воины, а оставшіеся въ живыхъ еще выше выросли, еще крпче закалились духомъ и ждутъ не дождутся изъ Россіи словъ одобренія и ободренія,— какіе голоса, имъ въ утшеніе и назиданіе, громче и громче начинаютъ подниматься изъ этой среды и скоро, пожалуй, раздадутся оглушительнымъ хоромъ? Будто скорбя, они пророчатъ Россіи чуть не окончательное пораженіе… ‘Видите, видите’ — вопіютъ они, худо скрывая злорадство и парадируя въ новой для себя роли народолюбцевъ — ‘мы были правы, да! мы были правы, мы всми способами противились этой безумной, безпричинной войн, надвязанной Россіи дерзостью Славянскаго Комитета, сумасбродствомъ журналистовъ, фанатиковъ, которыхъ къ несчастію не успли унять. Что намъ за дло до какихъ-то Славянъ, Болгаръ и Сербовъ? Мы прежде всего Русскіе, Русскіе, ни о чемъ не должны мы думать и пещись какъ о Россіи,— куда намъ освобождать и просвщать другихъ, у насъ и своихъ бдъ довольно, мы о нихъ заботимся, о народ болемъ,— у насъ даже вотъ и проекты разные понаписаны,— но насъ не послушали, нашъ совтъ отвергли, и что взяли? Что взяли?’.

Не стоило бы даже удостоивать вниманія этотъ возгласъ дешевой мудрости и важнаго легкомыслія, еслибъ вся эта умственная и духовная ничтожность (на которую неизбжно обреченъ каждый, отчуждающійся своей народности) не была подчасъ надлена извстнымъ значеніемъ и высоко простирающимся вліяніемъ. Кто-жь, какъ не они, помимо случайныхъ военныхъ ошибокъ, главные виновники неудачъ, бдствій, того множества жертвъ, которое они оплакиваютъ? На кого, какъ’ не на нихъ, по преимуществу должно пасть это излишество пролитой крови? Не они ли усилили врага, задержавъ ударъ, благовременно ему наносимый и снабдивъ его потребнымъ досугомъ? Война безпричинная, война навязанная!… Они и видя не видятъ, и слыша не слышатъ. Не растолковать ни иностранцамъ, ни имъ святой простоты и естественности народныхъ побужденій къ войн и ея міроваго, историческаго смысла… Но мы не можемъ, мы не должны молчать,— авось хоть кому-либо изъ нихъ пройдетъ въ душу слово истины.

Эта война — историческая необходимость, эта война — народная, и никогда ни къ какой войн не относился народъ съ такимъ сознательнымъ участіемъ. ‘Но мы и сами народъ’ — слышится мн новомодное возраженіе. Да, они точно часть народа и даже верхній его слой, но только къ прискорбію вывтрившійся и потому самому безплодный. Они призваны быть народу высшимъ Органомъ сознанія, но имъ невдома и чужда та стихія народнаго духа, которая пребываетъ въ народныхъ массахъ и творитъ историческую жизнь…. ‘Это поклепъ на народныя массы — возражаютъ мн снова: ‘зачмъ навязывать имъ какіе-то историческіе задачи и идеалы? Допросите простолюдиновъ хоть вмст, хоть порознь: ничего-то о нихъ никогда они не вдали и не вдаютъ!’ Но неужели же вы не знаете, что ни отдльная народная единица, ни извстное множество единицъ, хотя бы и изъ простонароднаго слоя, не выражаетъ еще собою понятія о народ? Вдь никто никогда, взятый порознь, не сочинялъ русскаго языка и не выдумывалъ ему грамматики, а вдь существуетъ же русскій языкъ, созданный никмъ инымъ какъ народомъ и отражающій его умъ. Народъ есть особый, цльный, самостоятельный организмъ, слагаемый совокупностью единицъ бывшихъ, наличныхъ и будущихъ, живущій въ вкахъ, управляемый своими внутренними историческими законами, имющій свой ростъ, свою память, свое развитіе, стремленія, задачи и цли, свои умственныя и духовныя отправленія, совершающіяся въ пространств временъ, и которыя только дробясь, только отчасти, могутъ отражаться въ его отдльныхъ милліонныхъ атомахъ. То жизнь непосредственная. Работа же личнаго сознанія принадлежитъ лишь тмъ народнымъ единицамъ, которыя изъ среды стихійной выдлились трудомъ мысли и образованіемъ,— но на этой-то чред, къ которой вы призваны, васъ и постигаетъ, къ несчастію, духовное отступничество отъ народа. Да, какъ ученый, изучая родной языкъ, раскрываетъ законы его грамматики, такъ и вы, вдумываясь въ исторію роднаго народа, могли бы уразумть ея пути и ея задачи, но вы ея не знаете, не хотите и знать и презираете историческія преданія… Такого историческаго знанія и сознанія въ простонародныхъ массахъ конечно нтъ,— но, рядомъ съ историческимъ инстинктомъ, нравственное сознаніе своей общей связи, своего личнаго долга и отношенія, въ данную историческую минуту, къ великому цлому, называемому народомъ (или именемъ страны, напримръ Россіей) вполн доступно простонароднымъ массамъ — и оно-то и высказалось въ настоящей войн.

Прошу извиненія у слушателей, что излагаю эту азбуку общихъ понятій, но ее не безполезно было припомнить въ виду упорнаго недоразумнія относительно слова: народъ.

Само собою разумется, что простой народъ (по преимуществу и справедливо называемый народомъ), хотя и былъ несомннно влекомъ своимъ историческимъ инстинктомъ, не задавался однако же отвлеченными умозрніями о строеніи русскихъ историческихъ судебъ, о будущемъ призваніи Россіи и Славянскаго міра. Его сознательное участіе къ войн могло относиться только къ живой, реальной, нравственной ея сторон. Онъ понялъ ясно одно: что эта война не прихоть Царя-Самодержца и не плодъ какихъ-либо недоступныхъ народу, но принимаемыхъ имъ на вру, соображеній, что она указана Царю и ему — совстью, что она не только царева, но и его. Народъ, нашъ простой, смиренномудрый народъ, не одержимый ни властолюбіемъ, ни жаждою боевой славы, принялъ войну какъ нравственный долгъ, естественный и непроизвольный, какъ непреложный, священный подвигъ, сужденный ему Провидніемъ. Почему? Потому, что это война за вру, за христіанъ-православныхъ, да еще и одного съ нимъ племени — гнетомыхъ, мучимыхъ злыми врагами Христа, Азіатами-мусульманами, поработившими издревле-христіанскія земли. Его понятія о христіанахъ-единоплеменникахъ были прежде довольно смутныя, да и самъ онъ былъ удрученъ духомъ, подъ тягостью крпостной зависимости. Съ освобожденіемъ же отъ крпостнаго рабства, онъ инстинктивно почувствовалъ, что онъ и самъ — Россія, непосредственный участникъ ея призванія и исторической отвтственности. Какъ только въ прошломъ году дошло до народнаго вдома о турецкихъ лютостяхъ, о страданіяхъ христіанъ, о брани, воздвигнутой православными за Христа и свободу, народъ самъ, самовольно, пошелъ навстрчу подвигу, прежде чмъ онъ былъ возвщенъ ему верховною властью: онъ несомннно вровалъ,— и напрасно бы они. мудрые консерваторы, пытались его въ томъ разуврить,— что Царская совсть не можетъ рознить съ совстью народной, и что жертва угодная Богу не можетъ не быть угодною и верховному народному вождю.

До такой степени на помощь Сербіи смотрли въ народ какъ на христіанскій подвигъ, что были села, гд на міру признавали нужнымъ хоть одного изъ односельчанъ имть въ числ участниковъ подвига,— міромъ снаряжали и благословляли избранниковъ. И эти избранники, на вопросы мои: зачмъ дутъ? отвчали простодушно и искренно, что хотятъ е пострадать’, хотятъ ‘помереть за вру’, ‘положить души за други своя’….

И надъ этимъ-то священнодйствіемъ народнаго духа они кощунственно наругались, они закидали его бранью, насмшками, клеветами, глумились надъ народомъ, когда онъ молился, издвались надъ его состраданіемъ,— и успли-таки въ самомъ правительств (и ко вреду для него) поселить прискорбное недовріе къ искренности народнаго движенія, обозвавъ его революціоннымъ. Кто же однако революціонеръ? Понимаютъ ли они, что всякое подобное со стороны власти оскорбленіе народнаго чувства родитъ смущеніе въ народ и рознитъ его съ нею? О, какъ правъ былъ Юрій Самаринъ, заклеймившій ихъ направленіе названіемъ ‘революціоннаго консерватизма’! Вотъ они и добились, въ своемъ близорукомъ консерватизм, устраненія даровитйшихъ русскихъ дятелей Сербской ‘самовольной’ войны отъ участія въ настоящей ‘регулярной’ войн,— и лишили нашу армію полезныхъ, испытанныхъ воиновъ.

Народное движеніе 1876 года неразрывно связано съ настоящею войною, это былъ прологъ къ послдующей исторической драм,— это дло одно и тоже. Историкъ не раздлитъ ихъ и не пойметъ, какъ не понимаетъ до сихъ поръ, въ смущеніи своемъ, и народъ — почему, воюя теперь съ Турціей и освобождая Болгаръ, т. е. Славянъ, у насъ какъ бы отрекаются отъ крестоваго похода, предпринятаго народомъ прошлымъ лтомъ ради такихъ же Славянъ, и какъ

бы держатъ въ опал участниковъ того народнаго дйствія, въ которомъ одномъ — оправданіе и объясненіе нашей настоящей войны.

Пойдемъ дальше. То, что для народа, въ его личномъ сознаніи, представлялось нравственнымъ непреложнымъ долгомъ, то было въ то же время и историческою миссіею Россіи, какъ главы и представительницы цлаго особаго міра,Православнаго и Славянскаго, еще недосозданнаго, но созидаемаго, ожидающаго отъ будущихъ временъ своей конкретной исторической формы. Все значеніе Россіи во вселенной заключается въ ея религіозной и народной особенности, соединенной съ вншнею матеріальною силою,— въ ея духовныхъ стихіяхъ, отличныхъ отъ стихій Западной Европы, въ ея Православіи и Славянств. Она не можетъ достигнуть полноты своего развитія, не доставивъ торжества этихъ духовнымъ стихіямъ въ исконныхъ мстахъ ихъ пребыванія, не возстановивъ полноправности, хотя бы общечеловческой, братскихъ по крови и духу племенъ. Безъ возстановленія этой полноправности и безъ освобожденія Православнаго Востока отъ турецкаго ига, отъ матеріальныхъ и духовныхъ захватовъ Запада, Россія, какъ организмъ лишенный свободнаго кровообращенія, осуждена была бы навсегда остаться увчною, калкою, недоноскомъ. Война являлась для нея такою же необходимостью какъ самооборона, или иначе: какъ естественное продолженіе ея развитія, ея роста, какъ процессъ исторической формаціи.

Благословенъ удлъ той страны, гд политическія задачи бытія совпадаютъ для народа съ исполненіемъ высокаго личнаго нравственнаго долга, гд трудъ историческаго самосложенія совмщаетъ въ себ и христіанскій подвигъ! Торжество Россіи — торжество мира, свободы, полноправности братской… То ли мы видимъ въ другихъ, именуемыхъ и христіанскими и цивилизованными, европейскихъ державахъ, которыхъ самое бытіе почіетъ на униженіи, гнет, порабощеніи и развращеніи чужихъ народовъ,— стало-быть въ сакомъ себ заключаетъ залогъ осужденія и гибели. Такъ, для интересовъ Британіи требуется, чтобы бдствовало населеніе Балканскаго полуострова и пребывало въ состояніи вчнаго малолтства, чтобы Турокъ господствовалъ надъ Христіаниномъ и Евангеліе попиралось Кораномъ. Вс эти турецкія зврства, это поголовное истребленіе Болгаръ, это повальное избіеніе ихъ дтей,— все на руку Англіи, все это она терпитъ, допускаетъ, дабы отнять торжество у Россіи: это для Англіи дло патріотизма!! Такъ, уродливое политическое сочетаніе нмецко-жидовской культуры и мадьярской башибузуцкой дикости, извстное подъ названіемъ Австро-Венгріи, зиждется лишь на неравноправности ей подвластныхъ и на угнетеніи сосднихъ Славянъ!

Ничего этого не поняли наши консерваторы!… Когда Царь, который стоитъ и дйствуетъ предъ лицомъ исторіи и несетъ на себ отвтственность за судьбы Россіи, призналъ неизбжность давно ожидаемой народомъ борьбы, они пустили въ ходъ вс доступныя имъ, въ ихъ сфер, вліянія, чтобъ натворить препятствій объявленію войны. Несчастные! они мечтали преградить ходъ Исторіи,— да впрочемъ Русская Исторія у нихъ не въ почет, они ее ‘игнорируютъ’… Хода исторіи они не остановили, но затруднить, искривить, извратить его — имъ все-таки удалось! Благодаря имъ, неприготовленная, почти врасплохъ захваченная Турція стала готовиться — и изготовилась,— мы же…. Но кто смущалъ, ослаблялъ, тормозилъ дятельность воли, необходимую для успха русскихъ приготовленій? Чьимъ противодйствіемъ или недостаткомъ содйствія замедлялись, парализовались они? Кто усилилъ врага и поднялъ его духъ, кто съ самаго начала подорвалъ и вншнюю русскую силу, и энергію распоряжающейся власти?

Дипломатія, врное отраженіе той же безличности, безнародности, съ подобострастіемъ дикарей предъ цивилизаціей Европы начала свою выгодную для враговъ и неприбыльную для Россіи работу. Европа скоро поврила возгласамъ о неготовности, о нерасположеніи Россіи къ войн и подвергла насъ пытк постепенныхъ, оскорбительныхъ уступокъ. Неготовность! но чьи же господствующія воззрнія препятствовали разумть указанія исторіи, неотложныя задачи ^Россіи, и неослабно готовиться къ ихъ разршенію? Исторія не ждетъ, и чаша страданій Христіанъ переполнилась, не справляясь — готовы ли мы или нтъ… *

Этимъ еще не кончились услуги консерватизма русскому длу. При какихъ условіяхъ, при какой обстановк, благодаря ему, выступилъ наконецъ въ ратное поле русскій боецъ?.. Съ стопудовыми гирями на рукахъ и ногахъ, мшавшими движенію и размаху, убивавшими порывъ и силу! Ради ‘интересовъ европейскаго мира’, осудили войну на ‘локализацію’… Интересы европейскаго мира! Это одна изъ тхъ лицемрныхъ ‘фикцій’, тхъ условныхъ, пустопорожнихъ фразъ, въ которыя сама Европа нисколько не вритъ, но на которыя, какъ на удочку, ловитъ русское простодушіе и притязаніе на европеизмъ! Но вдь съ точки зрнія европейскихъ интересовъ самое существованіе Россіи, ея естественный ростъ и естественная прибыль внутренней силы уже не совмстны съ выгодами Европы: такъ ужь не нужно ли намъ, ради спокойствія Запада, понизиться, умалиться и разслабнуть до пригодной мры? ‘Локализація’! Но что значилъ для нашей войны этотъ новйшій дипломатическій терминъ? Онъ значилъ: освобожденіе Турціи отъ заботъ относительно Сербіи, Босніи, Греціи, Эпира, ессаліи, Египта и устремленіе всхъ ея силъ исключительно на Русскую армію и на Болгарію, т. е. на ту именно страну, которую мы пришли надлить свободою и благоденствіемъ… Въ результат — Плевна, десятки тысячъ лишнихъ убитыхъ и раненыхъ, выжженная, вырзанная Болгарія, перспектива зимней кампаніи и можетъ-быть даже европейской войны!

Но и этого было мало. Не въ этомъ пущее зло, а въ попытк исказить истинный смыслъ, ослабить самый внутренній нервъ войны. Съ нами борется врагъ, не только крпкій единствомъ религіознаго сознанія, какъ уже было указано и другими, но въ которомъ это религіозное сознаніе есть въ то же время сознаніе политическое и историческое. Религіозное призваніе Ислама, народовъ его исповдующихъ и преимущественно Турецкаго племени, состоитъ въ политическомъ господств надъ народами неврными, т. е. немусульманами. Исторія, повидимому, оправдала такое ихъ притязаніе и пріучила Турокъ къ господству: ихъ историческая память хранитъ лишь преданія власти. Кром того, настоящею войною поставленъ для нихъ роковой, грозный вопросъ: быть или не быть? Турція бьется на жизнь и смерть, бьется за владычество Ислама и своего племени, потому что безъ владычества немыслимо самое ихъ существованіе. Вотъ что написано на турецкомъ знамени, которое, въ судорогахъ отчаянія, потрясаетъ надъ собою распаленный, разнузданный фанатизмъ. Что же пытались мы противопоставить этому знамени? Въ нашемъ народномъ сознаніи это тоже война за вру и за братьевъ, за православіе и православныхъ единоплеменниковъ. Знамени врага мы должны, мы призваны противопоставить знамя съ высшимъ символомъ нашей святой вры: крестъ и священный завтъ ‘симъ побдиши!’… Но не заботились ли у насъ, прежде всего, о томъ, чтобъ, въ интересахъ гуманности и цивилизаціи, эта война была не племенною и не религіозною? Да какой же смыслъ въ этой войн, если она не племенная и не религіозная?! Нашимъ консерваторамъ, въ ихъ недовріи и отвращеніи къ проявленіямъ русскаго народнаго духа, претили и претятъ самыя слова: ‘православіе’ и ‘славянство’: они для нихъ звучатъ какъ революціонные кличи. А въ нихъ-то, въ этихъ словахъ, самая основа той силы, которая ршаетъ побду! Въ такой рискованной ставк какъ война, опасны всякія недоразумнія. Побду можетъ намъ дать только то знамя, которое мыслитъ и чаетъ видть предъ русскимъ воинствомъ Русскій народъ, и только тогда, когда оно будетъ подъято мужественно, твердо, вполн сознательно, а не прикрыто безцвтнымъ флагомъ обще-европейскаго интереса!

Вотъ, вотъ гд кроется главная причина и объясненіе понесенныхъ нами до сихъ поръ неудачъ! Виною всему отчужденіе отъ народности. Отршаясь духомъ отъ духа своей страны, человкъ самъ себя обезличиваетъ, обезсиливаетъ, опоражниваетъ духовно и по необходимости живетъ чужимъ — готовымъ, заемнымъ умомъ, чуть не чужою душою. Прибавьте къ тому и привычку: думать и говорить на чужомъ язык, постоянно прибгать къ чужому готовому орудію обмна мыслей. Все это заемное добро, не пуская корней въ почв себ инородной, претворяется въ голов и сердц въ безплодный хламъ, въ безсознательную ложь, въ пошлость общаго мста. Выбросивъ изъ себя всякій ‘національный скарбъ’, т. е. тяжкій грузъ историческихъ завтовъ и преданій, духовныхъ и умственныхъ связей съ роднымъ народомъ, вы, какъ судно безъ балласта, влаетесь по всякому втру, вы — въ точномъ смысл слова — легкіе люди! Да, вы не серьезные люди. Легкомысліе, верхоглядство, невжество и неразумніе самыхъ кровныхъ потребностей и интересовъ страны, неспособность и неумлость — вотъ роковой вашъ удлъ, вотъ что по необходимости вносите вы во вс многоразличныя и разнообразныя русскія сферы вашей дятельности…

И при всемъ томъ, вы не лишены и даже преисполнены ‘патріотизма’ и рыцарской чести, и безтрепетно идете въ бой, и доблестно встрчаете смерть на поляхъ брани! По въ томъ-то и дло, что понятія ваши узки, что патріотизмъ вашъ чисто вншній, такъ сказать политическій, безразличный и безсодержательный. Вамъ нтъ дла до духовныхъ стихій народной жизни, до внутренняго существа русской народности. Готовые сложить свои головы въ борьб съ Европой за вншнее достоинство и независимость государства, зы въ то же самое время рабствуете духомъ предъ его цивилизаціей и нравственнымъ авторитетомъ, и хуже врага, безсознательно попираете и предаете то, что всего дороже народу… Вотъ, въ эту самую, можетъ быть, минуту многіе изъ васъ мужественно и свято умираютъ гд-нибудь подъ Плевной и своею русскою кровью взращаютъ смена новаго Славянскаго православнаго міра,— того самаго міра, о которомъ вы не хотли ни знать, ни слышатъ при жизни!… Какими недоразумніями, какими колоссальными роковыми недоразумніями полнится наша земля! О вы, неумющіе жить и умющіе умирать русскими людьми, очнетесь ли, опомнитесь ли вы когда-нибудь? Грхъ вашъ — злой, пагубный для Россіи — грхъ невднія, и даже не вашъ личный, а принадлежащій цлой вашей сред, и даже унаслдованный отъ вашихъ отцовъ и ддовъ… Ужели не вразумителенъ вамъ языкъ событій? Ужели не подъ силу вамъ совлечь съ себя это позорное грховное иго?

До довольно. Вс мы, каждый въ своемъ род и своею долею, повинны и отвтственны въ общемъ положеніи длъ. Оставимъ же взаимныя пререканія и, неся тяготы другъ друга, примемъ на себя сообща и грхъ и казнь, и покаяніе и обновленіе.

Время настало строгое. Но въ мру ли важности переживаемыхъ мгновеній настроено духомъ наше русское общество? Пусть каждый допроситъ свою совсть,— и совсть не успокоитъ его. Прочь вс эти поминки прошлаго, гнилыя стованія и укоры! Все стало намъ теперь ясно и непреложно съ нашими кровавыми, обидными неудачами. Новая пора встала,— и какъ день пристыжаетъ малодушіе ночи и гонитъ прочь все смутное и неврное, такъ и свтъ, твердый свтъ, заблиставшій намъ съ горъ Арменіи и холмовъ Плевны, обличилъ намъ всю шатость нашихъ надеждъ и расчетовъ, наши ошибки, вины, недомысліе, и все, что тамъ нагнздилось во тьм… Воспользуемся же урокомъ: онъ купленъ дорогою цною крови,— пусть же не напрасны будутъ эти десятки тысячъ геройскихъ смертей! Не унывать теперь,— теперь-то и можно быть бодрымъ: ни колебанія, ни выбора уже нтъ, въ виду одно: побдитъ! Нтъ отступленія для Россіи, хотя бы вся Европа воздвиглась стной на пути. Намъ въ томъ порукою Царь, носитель и сберегатель народной чести. Отступленіе значитъ отступничество, предательство страдальцевъ-единоплеменниковъ, измна историческому завту, начало политической смерти. Къ побд же, полной, всеразршающей побд, направимъ вс силы нашего духа,— въ опору Царю, въ подкрпленіе нашимъ неутомимымъ бойцамъ. Станемъ на высот нашей великой исторической задачи, почтимъ врага, противопоставимъ дикому отчаянію фанатизма — ясность сознанія, свтлое воодушевленіе вры, несокрушимую твердыню убжденной воли. Къ тяготамъ нашимъ прибавимъ новыя тяготы, къ жертвамъ приложимъ новыя жертвы, утысячеримъ напряженіе, а пуще всего не станемъ рознить, возсоединимся духомъ съ нашимъ роднымъ народомъ.— О, не оставляйте его въ невдніи, не допускайте корениться недоумніямъ, очистите воздухъ, дайте ему вздохнуть нестсненною грудью! Незыблемъ онъ въ своемъ упованіи на Царя, на Царскую бдительность и не мене на Царское правосудіе, но жаждетъ слова, властнаго слова, которое бы повдало ему правду — честную, мужественную, неукоснительную… Всякая правда ему по росту. Не отступится онъ отъ долга русской чести и совсти, отъ вковаго завта, нашъ великій подвигоположникъ- народъ. Многими, тяжкими, разнообразными испытаніями обставленъ его историческій путь, но съ помощью Бога, Котораго онъ непостыдно исповдуетъ, предъ лицомъ вселенной, онъ перемогъ ихъ и перебылъ,— перебудетъ и переможетъ!…

8. Рчь произнесенная предсдателемъ Московскаго Славянскаго Благотворительнаго Общества въ публичномъ засданіи 5-го марта 1878 года.

Мм. гг.! Дятельность нашего Славянскаго Общества, даже благотворительная, такъ тсно связана съ современными политическими событіями за Дунаемъ, что мы невольно медлили назначеніемъ дня нашего годичнаго общаго собранія: такъ уже виденъ былъ край кровопролитной борьбы, такъ уже близко надвигалось ршеніе. 19 января стихла война, затмъ мсяцъ томительнаго ожиданія, и наконецъ 19 февраля, день освобожденія милліоновъ русскихъ крестьянъ, день возродившій насъ всхъ нравственно и духовно, подписанъ миръ, дарующій свободу и человческія права милліонамъ человковъ,— нашихъ братьевъ по вр и крови,— возраждающій къ новой жизни цлая племена и страны.

Конечно, Восточный вопросъ еще не поршенъ, Царьградъ не очищенъ отъ азіатской скверны и задача Россіи совершена еще не вполн, тмъ не мене сбылось то, что самой смлой фантазіи представлялось едвали сбыточнымъ еще два года тому назадъ. Этого не слдуетъ упускать изъ виду при оцнк результатовъ войны. Что бы ни таилось въ близкомъ будущемъ, никто и ничто никогда не отниметъ у насъ самаго существеннаго достоянія нашихъ побдъ, и какъ рки не потекутъ вспять, такъ не измнится и исполинскій, безвозвратно совершившійся фактъ: Оттоманское владычество въ Европ сокрушено на вки, хотя бы Турція еще и продолжала существовать, призванъ изъ небытія къ бытію крупный политическій Славянскій организмъ — Болгарія.

Было бы чему радоваться, было бы чмъ утшиться, еслибъ политическій небосклонъ не былъ покрытъ такими темными тучами. Нельзя, конечно, сомнваться въ томъ, что Россія заставитъ уважитъ и исполнить условія договора, но низведутъ ли они миръ, столь желанный, столь нужный, на злополучныя населенія Балканскаго полуострова — въ этомъ трудно не усомниться. Трудно было бы предаваться радости мира въ виду не только нершенной судьбы и Герцеговины и Босніи, и земель Старой Сербіи, и Македоніи, и Греческихъ христіанскихъ провинцій, но и кровавой брани съ Турками, уже снова охватившей эти несчастныя страны.

Трудно не смущаться, соображая, какъ мало удовлетворены т самые, которые первые подняли знамя борьбы, именно Герцеговинцы и Босняки, и Сербское Княжество, которое двукратно вело войну и въ 1876 году одно выдержало на себ весь напоръ Оттоманскихъ полчищъ. Конечно, не Россія, а лишь одна Австрія тому виною, но въ этомъ только новый поводъ въ смущенію. Конечно, не воинственныя угрозы Австріи и Англіи устрашаютъ Россію,— но не можетъ же она оставаться равнодушною къ распалившейся зависти, кующей интриги и козни противъ славянской свободы и права, къ явнымъ покушеніямъ на захватъ или длежъ Турецкихъ европейскихъ владній и на овладніе Дарданельскимъ проливомъ.

Дипломатія сочиняетъ конгрессъ, а такъ какъ мы не понесемъ на цензуру нашихъ условій мира, то исходъ леляннаго дипломатами измышленія еще неизвстенъ, но не особенно предвщаетъ пору благоденствія. Несомннно одно, что еслибъ Австрія отъ угрозъ Россіи перешла къ длу, она бы подняла новый, Австрійскій, Западнославянскій вопросъ. И такъ какъ и на Балканскомъ полуостров не водворена тишина, и даже относительно границъ самой Болгаріи можно опасаться замысловъ европейскихъ, то въ этой неизвстости. въ этомъ тяжеломъ недоумніи,— которое однакожь долго продолжаться не можетъ, а между тмъ во многомъ парализуетъ дятельность нашего Общества,— а предпочитаю, мм. гг., воздержаться на сей разъ отъ начертанія программы нашихъ будущихъ дйствій и созвать васъ снова, когда политическій горизонтъ хоть нсколько прояснится. Тмъ боле, что и изъ Болгаріи мы еще не получили, но вскор ожидаемъ полученія свдній подробныхъ и обстоятельныхъ, способныхъ точне опредлить характеръ предстоящей намъ дятельности. Теперь же я перейду къ печальному событію, имющему особую важность для нашего Общества, да и для всхъ, кому дороги судьбы Россіи и Славянскаго міра. Путемъ смертей и страданій призваны мы были совершить святое дло воскрешенія нашихъ братьевъ. Болгарская почва упитана русскою кровью. На русскихъ костяхъ стала Болгарія. И еще недавно, уже по прекращеніи брани, послдній торжественный актъ ея освобожденія и признанія ея самостоятельнаго бытія ознаменовался великою русскою жертвой. Во главу угла ея, вновь созижденнаго, гражданскаго строя легъ самъ строитель, легъ человкъ, отмченный высшими дарованіями. Учредитель и организаторъ этой новой, сотворенной Россіею Болгаріи сраженъ внезапно неринымъ ударомъ въ селеніи Санъ-Стефано, въ виду Царьграда и Св. Софіи, 19 февраля, въ самый день подписанія мирнаго договора,— въ тотъ мигъ, когда, посл долгихъ, тяжкихъ трудовъ, онъ по праву могъ бы сказать себ: ‘теченіе скончалъ, подвигъ совершилъ’. Смерть Черкасскаго не просто утрата умнаго, полезнаго государственнаго и общественнаго дятеля: убыло знаменитымъ умомъ, убыло цлой крупной общественной силой, и замстить ее нечмъ…

Странное, замчательное, совершенно оригинальное явленіе представлялъ собою въ Россіи князь Владиміръ Александровичъ Черкасскій, именно этимъ сочетаніемъ въ себ дятеля общественнаго и государственнаго. Онъ былъ безспорно человкомъ государственнымъ, онъ принималъ дятельное участіе въ величайшихъ государственныхъ дяніяхъ ныншняго царствованія,— но онъ никогда не принадлежалъ къ сонму ни царедворцевъ, ни сановниковъ, не считался у нихъ своимъ и не проходилъ обычныхъ ступеней нашей служебной іерархической лстницы. Онъ всегда — вольно и невольно — сохранялъ за собою характеръ какъ бы представителя или делегата отъ общества на государственномъ дл, хотябы онъ былъ и главнымъ его руководителемъ. Его имя служило уже знаменемъ, возвщавшимъ всякій разъ особую важность порученной ему работы, ея особое значеніе не только для государственныхъ, но и для общественныхъ, для національныхъ интересовъ. Таковы факты представляемые его жизнью, которыхъ не можетъ отрицать никакое недоброжелательство, хотя бы и пыталось извратить ихъ дйствительный смыслъ. Это былъ умъ сильный, обширный, дятельный, просвщенный многосторонними познаніями, чрезвычайно ясный и обладавшій необыкновенною творческою способностью: низводить абстракты на реальную почву, запутаннйшія, отвлеченныя теоріи приводить къ конкретной практической формул и многотруднымъ задачамъ отыскивать самое простое ршеніе. Онъ былъ чуждъ всякаго доктринерства, въ смысл подобострастія доктрин и насильственнаго подчиненія ей жизни, никогда не рабствовалъ отвлеченной логик, напротивъ всегда считался съ жизнью, съ бытомъ. Онъ цнилъ и уважалъ Русскую исторію и органическія стихіи народа,— умлъ въ своихъ работахъ примняться къ современной дйствительности и вступать съ нею въ плодотворное соглашеніе. Онъ не былъ ни идеалистомъ, ни теоретикомъ, но признавалъ значеніе и идеализма и теоретической дятельности, и замчательно, что люди, съ которыми онъ былъ наиболе близокъ, большею частію были именно люди теорій и идеаловъ, нисколько не практики. Изъ идеаловъ онъ держался наиболе доступныхъ осуществленію и любилъ теорію лишь какъ освщеніе данныхъ жизни, какъ разумъ фактовъ.

Но что онъ любилъ пуще всего и самоотверженно, это честь и достоинство Россіи, и, безусловно вруя въ Русскій народъ, въ его великую всемірно-историческую будущность, трудился неутомимо, не щадя силъ,— какъ уже выразился князь Александръ Васильчиковъ въ своей прекрасной стать,— надъ основаніями, а не надъ внцомъ зданія.

Значеніе князя Черкасскаго въ дл Славянскаго возрожденія не только даетъ мн право, но и налагаетъ обязанность задержать нсколько доле ваше вниманіе на этомъ недавно отшедшемъ и возстановить, насколько мн это возможно, его истинный нравственный образъ. Говорю ‘возстановить’, потому что, къ сожалнію, этотъ образъ большею частью совершенно искаженъ въ сознаніи русской публики, и если вс сходились въ признаніи за нимъ блистательныхъ дарованій, то наоборотъ, нравственная сторона его дятельности подвергалась самой разнообразной, хотя, большею же частію, отрицательной оцнк. Князь Васильчиковъ уже коснулся этого явленія и указалъ, что служило къ нему поводомъ, изъ кого, главнымъ образомъ, состоялъ хоръ ожесточенныхъ хулителей. Нтъ сомннія, русскіе крпостники, реакціонеры, скрывающіеся теперь подъ псевдонимомъ ‘консерваторовъ’, польскіе паны и ксендзы, которыхъ интересы имущественные и политическіе такъ много пострадали отъ реформъ, совершенныхъ при дятельномъ участіи Черкасскаго, пылали къ нему непримиримою ненавистью и, не жаля клеветъ, старались,— и успли,— настроить враждебно къ нему людское мнніе. Было бы однакоже ошибкою утверждать, что только они, и они одни, относились къ Черкасскому съ непріязнью. Вина лежала отчасти и на самомъ княз. Всегда радушный хозяинъ, любезный и привтливый съ друзьями и сочувственными ему лицами, Черкасскій по большей части стоялъ къ людямъ только одною стороною: стороною мысли, ума, расчета. Онъ слишкомъ презрительно относился къ людскимъ толкамъ и пересудамъ, не заботился о мнніи лицъ имъ невысоко цнимыхъ, и никогда не пытался разсять недоразумнія, вызванныя его рчами и вншнимъ обращеніемъ. Какъ острый лучъ свта ржетъ слабые, подслповатые глаза, такъ и его острый умъ кололъ, рзалъ,— особенно же глаза людей съ туманною мыслью, ублажающихся самообольщеніемъ. Онъ любилъ, къ сожалнію слишкомъ любилъ, издваться надъ добродушною глуповатостью,— и уже безъ малйшей пощады клеймилъ высокомрную, злую глупость. Онъ владлъ удивительнымъ умньемъ выворачивать изнанку высокопарныхъ рчей своего антагониста, я въ груд фразъ о безкорыстіи и гуманности обличать присутствіе тайнаго своекорыстнаго мотива. Всякое излишество чувствительности, все въ чемъ было очень ужъ мало ума, хотя бы и много сердца, мало толка, а только прекрасныя тщетныя пожеланія,— что было больше по части праздныхъ чувствъ, чмъ настоящаго дла, встрчало въ немъ ироническую улыбку,— которая, разумется, рдко ему прощалась. Дйствительно, онъ не всегда достаточно-бережно отрезвлялъ юную идеалистическую восторженность, и этого, понятно, не могла любить пылкая молодежь. Таковы были особенности, скажу прямо, недостатки его натуры, связанные органически съ положительными свойствами его ума и дарованій. Онъ говорилъ въ свое оправданіе, что никто по крайней мр не можетъ обвинить его въ притворств. И точно онъ никогда не притворялся, но онъ не только никогда не щеголялъ, а даже какъ бы боялся покрасоваться своими добрыми нравственными качествами, и, предпочитая казаться хуже чмъ лучше,— вполн въ этомъ усплъ. Я позволю себ коснуться одной интимной его черты. Этотъ ‘безсердечный’ человкъ (какъ его называли) былъ самымъ заботливымъ и великодушнымъ изъ родственниковъ. Я не знавалъ сына нжне и почтительне къ матери (скончавшейся только за два мсяца до него), но если бы кто-либо изъ самыхъ приближенныхъ друзей отважился похвалить ему такое его качество, онъ, вроятно, вызвалъ бы отъ Черкасскаго какой-нибудь не совсмъ пріятный отвтъ. Въ его добрыхъ личныхъ длахъ — не было никакой той елейности, которая нердко цнится людьми выше чмъ самое добро.

Но вс эти недостатки, сами по себ еще несущественные, могли подать поводъ только къ недоумніямъ. Гораздо серьезне общія, ходячія, сложившіяся въ обществ обвиненія. Его постоянно клеймили и еще не перестаютъ клеймить прозваніемъ честолюбца, властолюбца, человка безъ убжденій, руководившагося лишь эгоистическимъ личнымъ расчетомъ.

Хотя и справедливо, что историческихъ дятелей, какимъ былъ князь Черкасскій, судитъ исторія, хотя, можетъ быть, и приличне было бы, въ виду еще не опущеннаго въ могилу гроба, воздержаться теперь отъ всякой строгой оцнки, однако же эти соображенія не настолько вски, чтобы давать безвозбранно укореняться ложнымъ навтамъ и оставлять въ заблужденіи современниковъ, въ чаяніи отдаленнаго суда потомковъ. Тмъ боле, что смерть иметъ особенное свойство: разомъ подводя итогъ земному дланію, облегчать его уразумніе и всему отводитъ свое мсто. На ходу жизни, въ ея буйств, ея ежедневныхъ случайныхъ проявленіяхъ, изъ-за чужихъ и собственныхъ толковъ, трудно познается основная, внутренняя правда человка, ускользающая, большею частью, даже отъ его собственнаго сознанія. Особенно же мало поддаются анализу такіе сложные организмы, какъ у Черкасскаго, исполненные такихъ, повидимому, противорчивыхъ влеченій: анализъ дробится и не даетъ цльнаго вывода. Только со смертью раскрывается въ своемъ истинномъ смысл жизненный подвигъ и тотъ нравственный центръ тяжести, которымъ самъ собою, хотя бы и безсознательно, опредлялся и уравновшивался человкъ.

Я не стану пускаться въ полемику съ обвинителями, пусть говорятъ за меня факты его жизни, въ ихъ совокупности, которымъ я и представлю бглый обзоръ.

Прилежный и даровитый студентъ юридическаго факультета Московскаго университета, князь Черкасскій съ особенною любовью занимается исторіей Русскаго права и еще въ 1842 г. пишетъ на золотую кандидатскую медаль изслдованіе о цловальникахъ, т. е. о древнемъ русскомъ прообраз суда присяжныхъ. Затмъ, кандидатомъ, онъ продолжаетъ свои ученыя занятія и изготовляетъ, для полученія степени магистра, диссертацію объ ‘Юрьев дн’, т. е. о свобод перехода и о закрпощеніи крестьянъ въ древней Руси. Вотъ къ чему, къ какимъ основамъ Русской государственной и общественной жизни, устремилась, съ самаго начала своего самостоятельнаго поприща, мысль молодаго Черкасскаго,— и это тмъ замчательне, что умы современной ему молодой среды увлекались, большею частію, либерализмомъ совсмъ иного, превыспренняго, неприложимаго къ Россіи и потому празднаго свойства. Въ первую пору по выход изъ университета, онъ предполагалъ посвятить себя ученому поприщу и искать каедры исторіи Русскаго права, но отказался однако же отъ этого намренія по совтамъ одного опытнаго и уважаемаго имъ лица, старавшагося направить его къ государственной служб. И дйствительно, съ своими связями и положеніемъ въ свт Черкасскій, по общимъ понятіямъ, могъ легко составить себ ‘блистательную карьеру’: для молодаго ‘честолюбца’, казалось бы, нельзя было и желать лучшей обстановки, и онъ бы безъ труда дошелъ до высшихъ іерархическихъ степеней. Но должно-быть не такова была натура этого человка, чтобы онъ, изъ честолюбія, согласился пожертвовать своею независимостью и пойти избитою, рутинною дорогой. Должно-быть, уже и тогда, честолюбіе въ немъ было нсколько иного разряда: честолюбіе силы себя сознающей и ищущей развернуться во всю свою ширь, владть дломъ, избираемымъ его мыслью,— воплотить свои государственные идеалы. Трудно было даже и въ самые молодые годы Черкасскаго вообразить себ его въ роли какого-нибудь чиновника особыхъ порученій, дйствующаго по чужимъ, начальническимъ указаніямъ. Черкасскій не пошелъ на службу,— нельзя было считать службою принятое имъ на себя званіе почетнаго смотрителя уздныхъ училищъ,— и хилъ большею частію въ Тульской деревн, занимаясь сельскимъ хозяйствомъ и изучая положеніе крестьянъ. Въ 1847 году онъ устраиваетъ въ Тул кружокъ изъ нсколькихъ образованныхъ помщиковъ для разработки проекта объ уничтоженіи крпостнаго рабства,— кружокъ, который однакоже, посл Февральской революціи 1848 г., былъ по распоряженію правительства закрытъ.

Различныя партіи тянули его къ себ: и аристократическая, которая думала найти себ въ немъ могучее орудіе для своихъ олигархическихъ химеръ, и такъ-называемые западники, которые видли въ немъ Европейца и упорно хотли считать его своимъ. Но ознакомившись со всми направленіями московской интеллигенціи, Черкасскій, въ начал пятидесятыхъ годовъ, сталъ постепенно сближаться съ людьми такъ-называемаго славянофильскаго круга, хотя сближеніе съ ними не представляло въ то время никакихъ выгодныхъ разсчетовъ ни въ какомъ отношеніи, а способно было только компрометтировать и во мнніи властей, и еще боле во мнніи общества: славянофилы въ т годы не только не пользовались популярностью, но были предметомъ постоянныхъ насмшекъ, клеветъ и ожесточеннаго поруганія въ литератур. Что же влекло его къ этимъ людямъ, съ которыми Черкасскій въ ту пору расходился по многимъ существеннымъ основамъ славянофильства?Вроятне, прежде всего, таланты нкоторыхъ изъ нихъ,— общая съ ними любовь къ Россіи, преданность ея національнымъ интересамъ, уваженіе къ Русскому народу и къ его исторической стихіи, потому-что для Черкасскаго народъ никогда не былъ tabula rasa, какъ для тогдашнихъ раболпныхъ поклонниковъ западной цивилизаціи.— Влекло — можетъ быть — также и невольное сочувствіе съ нравственными качествами лучшихъ представителей этого круга. Какъ бы то ни было, но онъ дорожилъ отношеніями съ ними. Во 2 том ‘Московскаго Сборника’ на 1853 годъ должна была появиться его статья объ Юрьев дн, но этотъ томъ въ рукописи весь, со всми статьями, не былъ допущенъ въ печати,— ‘не по тому что было въ немъ сказано, а по тому, что умолчано’ — объяснилъ издателю покойный начальникъ Штаба III Отдленія, Л. В. Дуппельтъ. Вмст съ тмъ нкоторые участники сборника, въ Томъ числ и князь. Черкасскій, подверглись ограниченію въ правахъ печатанія и полицейскому надзору: все это было снято съ нихъ лишь по восшествіи на престолъ нын благополучно царствующаго Государя.

Но и затмъ Черкасскій не пользуется никакимъ случаемъ для составленія себ служебной карьеры. Въ 1857 г., въ извстномъ Славянофильскомъ изданіи ‘Русская Бесда’ онъ помстилъ нсколько небольшихъ статей, преимущественно по вопросамъ вншней политики, и этимъ первымъ своимъ печатнымъ дебютомъ сразу обратилъ на себя вниманіе какъ на первокласснаго публициста.

Наконецъ, въ конц 1857 года наступила пора, такъ давно чаемая Черкасскимъ, къ которой вся предшествовавшая его жизнь была только приготовленіемъ. Высочайше разршено было образовать въ губерніяхъ Комитеты для обсужденія способовъ къ освобожденію крестьянъ, или къ е улучшенію ихъ быта’, какъ это тогда оффиціально называлось. Черкасскій отдался любимой задач вполн, всми силами духа, и, стоя во глав меньшинства, громилъ большинство своими блистательными и, правду сказать, нсколько язвительными рчами. Борьба была его стихіей. Большинство не могло ему простить, ему — князю, аристократу по происхожденію, демократическую будто бы затю надленія крестьянъ землею: добро бы онъ былъ человкъ неимущій, добро бы искренній, простодушный идеологъ, увлекающійся фантазіями либерализма, гуманности и т. д…! Но такого права на ересь помщичье большинство въ Черкасскомъ не признавало и чувствовало въ немъ опасную себ силу. Раздраженіе дошло наконецъ до того, что на выборахъ въ Тульскомъ Дворянскомъ Собраніи два дня стояла буря: препирались объ исключеніи князя Черкасскаго, какъ недостойнаго, изъ числа Тульскихъ дворянъ. Съ ироническою улыбкою на устахъ выдержалъ онъ весь этотъ ураганъ, стихшій по невол за неимніемъ законнаго повода къ исключенію. Но въ то самое время, когда партія крпостниковъ пыталась подвергнуть его такому острацизму, неистово бсновалась противъ Черкасскаго,— забавно, но и стыдно вспомнить,— либеральная, ъ е. наша претендующая на либерализмъ журналистика, за то, что въ одной изъ своихъ по крестьянскому вопросу статей въ журнал А. И. Кошелева ‘Сельское Благоустройство’, Черкасскій предполагалъ предоставить въ селеніяхъ старшинамъ право наказывать провинившихся крестьянъ, за неимніемъ другихъ мръ взысканія, нсколькими ударами розогъ. Не вдая никакихъ условій народной жизни, не принимая никакого участія въ тяжкихъ трудахъ по крпостному вопросу, нисколько не соображаясь съ положеніемъ самихъ борцовъ за дло крестьянской свободы,— только вскарабкавшись на ходули ‘цивилизаціи’,— наши арлекины либерализма и гуманности, вмст съ ругательствами, присылали по почт цлые пуки розогъ въ редакцію ‘Сельскаго Благоустройства’!

О томъ же, какъ ршался вопросъ о надл крестьянъ, пустоголовымъ крикунамъ не было дла. Не удивляйтесь, что я упомянулъ объ этомъ ничтожномъ, повидимому мелочномъ обстоятельств: еще недавно, посл 20-ти лтъ, въ нкоторыхъ петербургскихъ журналахъ (и самыхъ значительныхъ) возобновленъ покойному дятелю освобожденія тотъ же шутовской упрекъ!

Призванный въ члены Редакціонныхъ Коммиссій для составленія Положенія о крестьянахъ, Черкасскій перехалъ въ Петербургъ и сдружился на общей работ съ Н. Милютинымъ и въ особенности съ Юріемъ Самаринымъ. Сближеніе съ послднимъ, по собственному сознанію Черкасскаго, оказало на него значительное нравственное вліяніе.— Дни и ночи самоотверженнаго, одушевленнаго труда, въ теченіи боле двухъ лтъ, постоянная, упорная борьба, шагъ за шагомъ, съ могущественными противниками, хулы, клеветы, ненависть, остервенлая брань,— все пережитое и испытанное этими тремя главными работниками величайшаго въ мір благодянія, вчной славы ныншняго Государя,— все это теперь уже мало цнится или позабыто. Но таково значеніе для Россіи дла 19 февраля 1861 года, какъ бы оно ни было несовершенно въ частностяхъ, что имена упомянутыхъ дятелей должны бы произноситься не иначе какъ съ благоговйною признательностію.

Это была лучшая эпоха въ жизни Черкасскаго. По изданіи Положенія, и онъ и Самаринъ поспшили на новый подвигъ — практическаго примненія своей работы въ жизни: Самаринъ, въ качеств члена губернскаго по крестьянскимъ дламъ Присутствія, въ Самару, Черкасскій, въ должности мироваго посредника, въ родной Веневскій уздъ. Его разумныя дйствія были тотчасъ же оцнены какъ крестьянами, такъ и помщиками, и прежняя озлобленная вражда Тульскаго дворянства къ Черкасскому была вскор оставлена.

Посл двухъ лтъ труда, открылось ему новое поприще. Начался польскій мятежъ. Испробованные способы укрощенія и умиренія не приводили къ цли. Сила штыковъ при слабой мысли оказывалась недостаточною. Государю угодно было признать необходимость новыхъ пріемовъ и поручить дло Н. Милютину. Но Милютинъ не сталъ работать одинъ, а пригласилъ къ содйствію своихъ обоихъ сподвижниковъ крестьянскаго дла. Съ Высочайшаго соизволенія, но въ качеств частныхъ людей, Черкасскій и Самаринъ вмст съ Милютинымъ, не безъ опасности для жизни, объхали Царство Польское, и плодомъ ихъ усиленныхъ трудовъ явилось Положеніе 19 февраля 1864 г., надлившее Польскихъ крестьянъ землею и освободившее ихъ отъ шляхетскаго матеріальнаго гнета. По выполненіи своей задачи, Самаринъ возвратился въ Россію, а Черкасскій, по совту Милютина, вступилъ въ первый разъ на службу, на должность главнаго директора Коммиссіи Внутреннихъ Длъ. Тутъ-то впервые обнаружилъ въ себ Черкасскій блистательныя способности администратора, въ высшемъ политическомъ значеніи этого слова, впервые почуяли польскіе мятежные паны и ксендзы присутствіе новой, непроявлявшейся дотол силы,— силы мысли и сознательной воли,— русское знамя поручено было твердой и умной рук! За то какой дружный походъ озлобенной ненависти воздвигло противъ себя это новое, невиданное пугало, этотъ русскій умъ,— и не только въ польской сред, но и въ Рим и въ Австріи, особенно когда Черкасскій завелъ живыя сношенія съ Галиціей и съ русскими уніатами. Вообще въ Австріи особенно ненавидли Черкасскаго, и были правы: Русь Карпатская и Галицкая была его любимою, задушевною мечтою… Въ русской административной рутин новая струя мысли и сознательнаго русскаго національнаго чувства, внесенная Черкасскимъ изъ общественной сферы,— Черкасскимъ прямо ‘изъ общественныхъ вольныхъ дятелей’, изъ мировыхъ посредниковъ вскочившимъ почти въ министры,— также представлялась чмъ-то инороднымъ,— какою-то острою занозою, неспособною раствориться въ этой стихіи посредственности, бездарности и пошлости. Т, которые могли считать себ Черкасскаго будущимъ соперникомъ и многочисленная дружина враговъ, нажитая себ Черкасскимъ за участіе въ Положеніи 19 февраля, и не мене многочисленная фаланга высокопоставленныхъ иностранцевъ съ русскими именами, непризнающихъ въ Россіи ни Русскаго народа, ни народности, ни исторіи,— все и вс, соединясь въ общій станъ, направили свои стрлы противъ Черкасскаго. Послднему было еще не трудно дйствовать — при поддержк Н. А. Милютина въ Петербург, но параличъ, сразившій этого доблестнаго государственнаго мужа и замна его другимъ, заставили Черкасскаго выйти въ отставку. Онъ былъ убжденъ, можетъ-быть и ошибочно, что ему не будетъ дано прежняго простора для дятельности, что онъ не будетъ уже такимъ полнымъ хозяиномъ дла, какимъ былъ, а онъ могъ управлять дломъ только въ качеств старшаго, въ качеств хозяина почти самовластнаго… Нсколько боле гибкости, боле ловкости, боле терпнія и корыстнаго расчета, и Черкасскій остался бы на служб и достигъ бы, безъ сомннія, высшихъ верховъ знати и почести..! Какъ согласить такой неблагоразумный образъ дйствій Черкасскаго съ представленіемъ о честолюбц, лишенномъ всякихъ убжденій и руководящемся только соображеніями личныхъ выгодъ? Какъ ни желалъ онъ себ высшаго административнаго поприща, гд бы его силы могли найти себ полное развитіе и примненіе, какъ ни клонило его въ эту сторону — чести и власти,— былъ въ немъ, стало быть, какой-то нравственный центръ тяжести, который перевсилъ расчетъ — и поставилъ на своемъ.

Снова Черкасскій въ бездйствіи, но черезъ два года снова выступаетъ общественнымъ дятелемъ, уже въ званіи Московскаго Городскаго Головы. Здсь опять является такой эпизодъ его жизни, который совершенно противорчивъ понятію о Черкасскомъ, сложившемуся во всхъ умахъ, даже очень близкихъ къ нему людей. Никто не могъ себ объяснить, какъ человкъ расчета, чуждый всякихъ увлеченій, ловкій и т. д., могъ совершить ту ошибку, которая заставила его сложить съ себя званіе Головы и окончательно закрыла ему пути къ высшимъ постамъ администраціи. А между тмъ иниціатива этой ошибки принадлежала всецло Черкаскому, онъ и самъ затруднялся истолковать поступокъ, который лично для него не могъ, очевидно, имть иныхъ послдствій кром самыхъ вредныхъ. Такую неловкость, такую непослдовательность трудно однако же назвать безнравственной! Да и не была ли эта непослдовательность только мнимою? Вопреки ему самому, наперекоръ всмъ расчетамъ, не было ли въ этомъ поступк чего-то такого, что согласовалось съ внутреннею нравственною стихіею души? Я разумю попытку заявить о настоятельной общественной потребности въ свободной искренности для слова и для врующей совсти.

Тяжело было видть Черкасскаго осужденнымъ на жизнь частнаго человка, эти силы, эти способности, бездйствующими,— но еще томительне было ему самому. Онъ старался разсяться путешествіемъ по Европ, гд вс, отъ Бисмарка до Тьера, разомъ оцнили его по достоинству и только дивились Россіи, небрегущей такими талантами. Но путешествіе не могло удовлетворить жажд дятельности этого атлета работы. Года проходили, силы ржавли въ праздности, душу точило раздраженіе.

Прошло шесть лтъ. Раздалось знаменитое Царское слово 11-го октября 1876 года, какъ дальній раскатъ грома предвозвщавшій военную бурю. Черкасскій не счелъ для себя возможнымъ оставаться въ сторон и предоставилъ себя въ распоряженіе высшей власти. Настало его новое и послднее земное служеніе. Кром обязанностей Уполномоченнаго при Дйствующей арміи отъ Центральнаго Петербургскаго Управленія Общества Краснаго Креста, довріе Государя Императора возложило на него званіе Завдывающаго гражданскою частью во вновь занимаемомъ кра.

Если только представить себ исполинскій объемъ, обстановку, вс трудности порученной Черкасскому задачи, такъ можно лишь дивиться, какъ съумлъ одолть ее Черкасскій и дать ей удовлетворительное ршеніе. Предстояло вводить гражданскій строй въ страну, политически не существовавшую, которая даже не имла и признанныхъ географическихъ очертаній, которая была дотол не боле какъ этнографическимъ терминомъ, въ страну почти незнаемую, о которой ни русская наука, ни Министерство иностранныхъ длъ не заготовили никакихъ точныхъ свдній, въ страну постепенно отвоевываемую у непріятеля, такъ что нельзя было даже заложить общаго фундамента сразу и вывести зданіе хоть вчерн, съ тмъ, чтобъ потомъ заняться его отдлкой и приспособить къ жилью, а приходилось, держа общій плавъ, общую систему въ ум, строить кусками, то въ одномъ, то въ другомъ мст, и не имя цлаго, приводить въ жизнь и въ дйствіе отдльныя второстепенныя части, наконецъ въ страну, представлявшую мене удобствъ для ршенія подобной задачи, чмъ даже какая-нибудь Ферганская область. Въ послдней достаточно было смнить хана и высшихъ чиновъ и воспользоваться существующимъ гражданскимъ матеріаломъ, здсь же совершался цлый соціальный переворотъ, перемщеніе слоевъ населенія. Весь верхній правящій слой — турецкій снимался или уничтожался, съ появленіемъ русскаго войска бжало все, отъ паши до послдняго каваса, рушился весь административный порядокъ,— надлежало вновь созидать все, сверху до низу, спшно, безъ малйшаго промедленія. Прибавьте къ этому, что этотъ гражданскій строй вводился на самомъ театр войны, по пятамъ воюющихъ войскъ, дйствующихъ естественно въ сфер ‘военнаго положенія’, которое въ то же время есть прямое отрицаніе гражданскаго. Рядомъ съ насиліемъ, хотябы и организованнымъ, приходилось водворять организованную свободу, законность, порядокъ и въ то же время удовлетворять военнымъ потребностямъ трехсоттысячной арміи! Идутъ полки, гонятъ Турокъ, отнимаютъ городокъ, вслдъ за ними водворяется гражданское управленіе,— и новые полки, проходя, не имя уже права распоряжаться по военному положенію, настойчиво предъявляютъ свои неотлагательныя нужды къ управленію созданному лишь наканун. Сколько поводовъ обвинять это управленіе въ недостатк порядка и распорядительности! Прибавьте къ этому еще, что гражданскому организатору приходилось имть дло съ населеніемъ, хотя и родственнымъ, расположеннымъ къ намъ, но терроризованнымъ и насиліями Турокъ и нашими неудачами,— населеніемъ отъ пятисотлтняго рабства лишившимся всякой иниціативы. Да и какое же могло быть добровольное содйствіе Болгаръ въ тхъ мстностяхъ, напримръ, которыя переходили не разъ отъ Турокъ въ Русскимъ и отъ Русскихъ къ Туркамъ? Могли ли Болгары, особенно въ селахъ, приниматься охотно за самоуправленіе по приглашенію русскихъ властей и способствовать успху гражданской организаціи, имя передъ собою примръ Ени-Загри, Казанлыка, Елены? Вспомните наконецъ, что до самаго конца войны едва ли кому могло быть извстно, вся ли Болгарія или только небольшая часть ея будетъ освобождена, будетъ ли она независима или полузависима, и какую получитъ политическую форму.

А между тмъ русское правительство не могло поступить иначе и ограничиться введеніемъ только военнаго управленія, потому что военное управленіе упраздняется съ отбытіемъ войскъ, и тогда Болгарія была бы ввергнута въ тотъ хаосъ, въ которомъ оставило ее паденіе турецкой администраціи. Эта безурядица могла бы подать Европ поводъ къ вмшательству и снова поднять вопросъ о реформахъ посредствомъ Европейской Коммиссіи, введеніемъ не гражданской организаціи Россія заявляла, что призываетъ Болгарію къ немедленному самостоятельному бытію. И что бы ни говорили, князь Черкасскій съ замчательнымъ искусствомъ ршилъ эту, повидимому, неразршимую задачу. Введенное имъ гражданское управленіе не предопредляетъ и не исключаетъ никакой политической формы,— оно необходимая принадлежность всякаго благоустроеннаго гражданскаго организма. Для самоуправленія сельскаго, земскаго и городскаго онъ далъ широкій просторъ, воспользовавшись порядками уже существовавшими при Туркахъ, и примнивъ ихъ къ потребностямъ болгарской политической автономіи. Благодаря ему, Болгарія обладаетъ теперь орудіями, необходимыми для самостоятельнаго національнаго развитія и правильнаго безпрепятственнаго отправленія гражданской жизни.

И при какихъ условіяхъ совершилъ онъ этотъ высокій подвигъ? Онъ не имлъ возможности свободнаго выбора подчиненныхъ. Откуда было взять людей для наполненія должностныхъ мстъ, когда Болгарія могла выставить лишь самое небольшое число образованныхъ работниковъ, и почти никого, способнаго къ административному длу? Одинъ, вдалек отъ Россіи, безъ друзей и товарищей, среди тревогъ и и лишеній походной жизни, въ сует Главной Квартиры съ ея многочисленнымъ личнымъ составомъ,— среди пререканій всегда борющихся двухъ стихій, военной и гражданской, среди интригъ и сплетенъ, неразлучныхъ съ высшими сферами власти, неся отвтственность и передъ арміей за слабость гражданскаго управленія, чуть ли не за всякаго запуганнаго Болгарина,— и передъ Болгаріей и общественнымъ мнніемъ Россіи за каждый произволъ воинскаго начальника и за каждую излишнюю ревность гражданскихъ чиновниковъ при удовлетвореніи военныхъ нуждъ,— вотъ та обстановка, при которой приходилось ему работать, та атмосфера, которою онъ дышалъ. Въ то же время онъ исполнялъ другія, не мене тяжкія обязанности по званію Уполномоченнаго Краснаго Креста. И также конечно былъ осыпанъ градомъ разнообразнйшихъ нареканій, какъ будто Красный Крестъ призванъ удовлетворять всмъ санитарнымъ нуждамъ арміи и восполнять собою недостаточность военно-медицинскаго управленія. Я впрочемъ не намренъ касаться этой стороны его дятельности. Позволю себ замтить только одно: едвали, не говорю уже о Бисмарк или Питт,— но Пальмерстонъ или даже графъ Андраши, которому сравненіе съ Черкасскимъ, конечно, можетъ быть только лестнымъ, пригодились бы для званія Уполномоченнаго Краснаго Бреста при Дйствующей арміи. Эта высокопочтенная, благая дятельность едвали требуетъ, способностей государственныхъ, во всякомъ случа требуетъ талантовъ совсмъ иного калибра и иной категоріи. Замчу также, что князь Черкасскій не щадилъ жизни при уборк раненныхъ подъ Плевной и, по свидтельству иностранныхъ корреспондентовъ, распоряжался дломъ подъ пулями съ поразительнымъ мужествомъ…

Не подъ силу было одному человку нести такія задачи, такую тяготу труда, заботъ и борьбы. Онъ изнемогалъ отъ истомы и раздраженія,— и раздраженіе плодило ему новыхъ враговъ. Въ то же время въ дорогомъ отечеств нашлись досужіе борзописцы, у которыхъ хватило духа пустить по Россіи ложные, дерзкіе пасквили, зная, что въ нашемъ обществ, при его дтской незрлости, всякому печатному слову еще готовы дать вру, зная также, что обвиняемый, по отдаленности и по своему оффиціальному положенію, поставленъ въ невозможность опровергнуть клевету. Такія статьи, затрудняя задачи Россіи возбужденіемъ къ ней недоврія въ сред Болгаръ, такъ совпадаютъ съ цлями Англіи и Австріи въ настоящую пору, что можно было бы признать ихъ писанными по иностранному заказу, еслибъ только он были дльнй и умне. Но увы! все это — доморощенные продукты той нашей интеллигенціи, преимущественно петербургской, которая своимъ лакействомъ предъ Европой, своимъ отчужденіемъ отъ русской народности обрекла себя на вчное недомысліе, вчное больное, худосочное дтство.

Перейдя пшкомъ Балканы и вступивъ вскор потомъ, вмст съ торжествующими нашими войсками, въ Адріанополь, князь Черкасскій, по его словамъ, былъ вознагражденъ этою минутою за вс 14 мсяцевъ трудовъ и скорбей. Его благоговнію предъ русскимъ солдатомъ не было мры. На него и на Русскій народъ возлагалъ Черкасскій неколебимую надежду за будущее Россіи. ‘Всю ее держитъ’ — писалъ онъ изъ за-Дуная — ‘на своихъ могучихъ плечахъ этотъ простой, этотъ сиволапый мужикъ! Все одолетъ, все вынесетъ нашъ добрый, нашъ великій страстотерпецъ — русскій солдатъ!’

Я можетъ-быть слишкомъ увлекся и подробне, чмъ предполагалъ, изложилъ вамъ главныя характеристическія данныя жизни князя Черкасскаго. Предлагаю вамъ самимъ сдлать логическую посылку и добыть выводъ, и затмъ сврить его съ обычными, банальными сужденіями объ этомъ великомъ гражданскомъ бойц и доблестномъ подвижник.

Въ знаменательномъ совпаденіи для смерти князя Черкасскаго со днемъ 19 феврали, днемъ освобожденія русскихъ крестьянъ и днемъ освобожденія Болгаріи, днемъ исполненія Россіею своего великаго историческаго призванія, видится что-то свыше правосудное. Этою смертью какъ бы запечатлла вчная, неразрывная связь имени князя Черкасскаго съ величайшими христіанскими дяніями не только русской, но и всемірной исторіи…

9. Рчь И. С. Аксакова, произнесенная 22-го іюня 1878 въ Московскомъ Славянскомъ Благотворительномъ Обществ.

Мм. гг.! Надгробнымъ словомъ начались наши послднія два собранія. Четыре мсяца тому назадъ, хоронили мы человка, знаменитаго дарованіями, самоотверженно послужившаго святому русскому длу — длу освобожденія и созиданія Славянскаго міра. Мы оплакивали преждевременную смерть гражданскаго устроителя вновь похищенной изъ турецкихъ когтей Болгаріи, послдовавшую въ самый день подписанія Санъ-Стефанскаго договора, и прославляли имя, связавшее себя неразрывно съ однимъ изъ ‘величайшихъ христіанскихъ дяній современной исторіи’: въ самомъ дл, вся Болгарія призвана была къ новой жизни, не было уже боле ни одного христіанина — раба на всемъ пространств Болгарскаго разселенія отъ Дуная до Марицы!

Не опять ли хоронить собрались мы сегодня, но уже не человка, а милліоны людей, цлыя страны, свободу Болгаръ, независимость Сербовъ? хоронить великое, святое дло, завты и преданія предковъ, наши собственные обты,— хоронить Русскую славу, Русскую честь, Русскую совсть?….

Нтъ, нтъ и нтъ! Скажите вы вс, здсь собравшіеся: неужели все это не сонъ, не просто страшныя грёзы, хотябы и наяву? Неужели и впрямь на каждомъ изъ насъ уже горитъ неизгладимое клеймо позора?…. Не мерещится ли намъ все то, что мы будто видимъ, слышимъ, читаемъ?

Или наоборотъ: прошлое было грезой? Галлюцинація, не боле какъ галлюцинація все то, чмъ ми утшались и славились еще мене полугода тому назадъ?! И плненныя Турецкія арміи подъ Плевной, Шипкой и на Кавказ, и зимній переходъ русскихъ войскъ чрезъ Балканы, и геройскіе подвиги нашихъ солдатъ, потрясшіе міръ изумленіемъ, и торжественное шествіе ихъ до Царьграда,— эти необычайныя побды, купленныя десятками тысячъ Русскихъ жизней, эти несмтныя жертвы, принесенныя Русскимъ народомъ, эти порывы, это священнодйствіе народнаго духа,— все это сказки, миъ, порожденіе распаленной фантазіи, можетъ-быть даже ‘измышленіе московскихъ фанатиковъ!’ Не было ни побдъ, ни побдоносныхъ вождей, ни пролитой русской крови, ни избіенія Турками христіанъ, ни избавленія Русскими христіанъ Однако же полсотни тысячъ солдатъ — раненыхъ, больныхъ, изувченныхъ призрваются теперь на всемъ пространств Россіи,— однако побдоносные дожди возвратились и всенародно, во свидтельство русскихъ побдъ, возведены въ санъ фельдмаршаловъ…. Это уже кажется не мечта, а дйствительность. Однако еще недавно въ самомъ Петербург, съ флагами, пніемъ народнаго гимна на улицахъ, съ торжественнымъ молебномъ и пальбою изъ Петропавловск крпости, праздновалось оффиціальное обнародованіе Санъ-Стефанскаго договора, скрпленнаго подписью нашего кабинета — и нын разрываемаго въ клочки….

Но если все это было, возможно ли же быть тому, что есть, что творится теперь тамъ, на конгресс, что служитъ прянымъ отрицаніемъ, противорчіемъ, наругательствомъ всему бывшему? Ужели хоть долю правды должны мы признать во всхъ этихъ корреспонденціяхъ и телеграммахъ, которыя ежедневно, ежечасно, на всхъ языкахъ, во вс концы свта разносятъ теперь изъ Берлина позорныя всти о нашихъ уступкахъ и, передаваясь въ вдніе всего народа, ни разу не опровергнутыя русскою властью, то жгутъ его стыдомъ и жалятъ совсть, то давятъ недоумніемъ? Какую же картину рисуютъ передъ нимъ вс эти публичныя сказанія? Ты ли это, Русь-побдительница, сама добровольно разжаловавшая себя въ побжденную? Ты ли на скамь подсудимыхъ какъ преступница, каешься въ святыхъ, подъятыхъ тобою трудахъ, молишь простить теб твои побды?…. Едва сдерживая веселый смхъ, съ презрительной ироніей, похваляя твою политическую мудрость, Западныя державы, съ Германіей впереди, нагло срываютъ съ тебя побдный внецъ, преподносятъ теб взамнъ шутовскую съ гремушками шапку, а ты послушно, чуть ли не съ выраженіемъ чувствительнйшей признательности, подклоняешь подъ нее свою многострадальную голову!…

Ложь! Если въ такомъ чудовищномъ образ и представляется Россія изъ Берлинскихъ писемъ и телеграммъ, то самая чудовищность служитъ л^лей порукой, что этому не бывать. Не то, чтобъ мы сомнвались въ справедливости сообщеній о замыслахъ и притязаніяхъ Англіи съ Австріей, руководимыхъ пресловутою маклерскою честностью Германскаго канцлера. Нисколько. Кривд и наглости Запада, по отношенію къ Россіи и вообще къ Европ Восточной, нтъ ни предла, ни мры этой исторической аксіомы, какъ и никакихъ уроковъ исторіи, не вдаютъ только русскіе дипломаты да петербургскія руководящія сферы…. Боле чмъ вроятными, увы! признаемъ мы также и сообщенія о дйствіяхъ нашихъ представителей на конгресс: на вки не забыть намъ услугъ, оказанныхъ русскою дипломатіею Россіи въ эти послдніе два года. Но какихъ бы щедрыхъ уступокъ, во вредъ Россіи и къ выгод нашихъ враговъ, ни натворили русскіе дипломаты,— разв Россія, въ лиц своего Верховнаго Представителя, сказала свое послднее слово? Не вримъ, чтобъ вс эти щедроты на счетъ русской крови и чести были одобрены Высшею властью, не вримъ и не повримъ, пока не появится о томъ оффиціальное правительственное извщеніе. Но даже и предположить подобное извщеніе было бы преступленіемъ противъ достоинства власти!….

И въ самомъ дл, мыслимо ли, чтобъ весь этотъ колоссальный абсурдъ, эта ошеломляющая нелпость ршеній конгресса, это сплошное наругательство надъ Россіей могло когда-либо стать совершившимся фактомъ?

Посудите сами:

Изъ-за чего возгорлась война, изъ-за какого ближайшаго повода? Изъ-за турецкой повальной рзни, совершенной надъ населеніемъ Южной Болгаріи. Какая главная возвщенная задача войны? Вырвать Болгарское племя изъ-подъ турецкаго ига. Никогда никакая война не возбудила такого всеобщаго на Руси сочувствія и одушевленія, не вызвала столько жертвоприношеній любви, не заслужила въ такой полной мр названія ‘народной’, какъ именно эта война, благодаря именно этой священной задач. По переход нашихъ войскъ черезъ Дунай, Императорская прокламація объявляетъ Болгаръ свободными. Немедленно, по Высочайшей вол, полагается начало правильной гражданской организаціи края, и всюду, по мр его занятія, вводится нами не временное военно-полицейское, а прочное гражданское управленіе. Посл исполинскихъ усилій, русскія войска преодолваютъ Балканы, русскія власти водворяютъ новый строй и по всей Южной Болгаріи. Санъ-Стефанскимъ договоромъ, скрпленнымъ подписью Императора Россіи и подписью самаго Турецкаго падишаха, вся Болгарія по об стороны Балканъ возводится въ Княжество. Россійскій Императорскій Коммиссаръ торжественно водворяется въ главномъ Южно-Болгарскомъ город Филиппопол и длаетъ уже приготовленія къ созыву народнаго собранія… Поврила наконецъ несчастная страдалица-страна своему избавленію, съ радостію отдалась вр и въ свою будущность, вздохнула свободно, ожидала и вдругъ… Съ соизволенія той же самой великодушной избавительницы — Россіи, какъ по живому тлу распиливается Болгарія на дв части, и лучшая, плодороднйшая ея часть, Забалканская, та именно которая наиболе истерзана, изъязвлена, осрамлена турецкими зврствами, возвращается въ турецкое рабство!… Русскія же побдоносныя войска, т самыя, что цною своей крови добыли свободу Южныхъ Болгаръ, приглашаются вновь закрпостить ихъ побжденному извергу и такъ сказать собственноручно отвести: христіанскихъ женъ на поруганіе, дтей на посрамленіе, всхъ на лютую турецкую месть за то, что врили въ Русскую власть, за братское сочувствіе къ Русскимъ!

А еще въ Петербург, какъ пишутъ въ газетахъ, многое множество легкомысленной военной молодежи и всякихъ государственныхъ недоростковъ, вращающихся въ петербургскихъ гостиныхъ, позволяетъ себ повально глумиться надъ Болгарами и бранить ихъ га недостатокъ будто бы доврія и радушія къ Русскимъ! Не говоря уже о томъ, какъ несправедливо, какъ безсердечно относиться такимъ образомъ, на основаніи частныхъ случаевъ, огульно ко всему народу, да еще къ народу, нравственно забитому, удрученному пятивковымъ гнуснымъ рабствомъ, спрашиваемъ ихъ: что, но ихъ мннію, посл всхъ нашихъ торжественныхъ и нарушенныхъ общаній, достойны ли оказываемся мы доврія и любви Болгаръ?…

Бдный русскій солдатъ, теб стыдно будетъ и глава подоятъ на этихъ твоихъ ‘братушекъ’… За что же, благодаря русской дипломатіи, будешь ты заклейменъ въ памяти Болгарскаго народа ненавистнымъ названіемъ предателя!…

И осмлится кто-нибудь поврить, чтобъ такіе результаты конгресса были освящены согласіемъ Русской власти!… Да что же такое случилось? Не претерпли ли мы пораженія, страшнаго, поголовнаго, хуже даже Седана, потому что и посл Седана Франція не пошла на миръ и отбивалась пять мсяцевъ? Ничего не случилось, никакихъ боевъ не было. Только притопнулъ лордъ Биконсфильдъ, да Австрія пригрозила пальцемъ: такъ, по крайней мр, повствуютъ наши газеты. Русская дипломатія, пожалуй, и могла испугаться, но только она одна, и никто больше.

Все это тмъ боле невроятно, что русскому правительству мене чмъ кому-либо можно убаюкивать себя надеждою, будто участь Южныхъ Болгаръ вполн обезпечивается назначеніемъ нкоторыхъ реформъ. Оно слишкомъ богато историческимъ опытомъ, да и не оно ли само, на Константинопольской конференціи, съ такою силою обличало несостоятельность всхъ гарантій подобнаго рода? Тмъ боле, что Англія не дозволила истолкованія этихъ реформъ въ широкомъ смысл административной автономіи и допустила ихъ единственно приличія ради и для облегченія Россіи ея политическаго отступленія. Не только не въ интерес Англіи оградить Южныхъ Болгаръ отъ всякаго посягательства на ихъ права личныя и общечеловческія, но вся задача поставленнаго ею на конгресс Болгарскаго вопроса въ томъ только и состоитъ, чтобы вытравить изъ Южной Болгаріи всякій слдъ Болгарской народности. Ей запрещается даже и именоваться Болгаріей. Вдь христіанскимъ губернаторомъ можетъ быть назначенъ и Англичанинъ въ род Бекеръ-паши извстнаго англійскаго консула Болгаро-убійцы. Ненависть и ожесточеніе великобританскаго перваго министра въ Болгарамъ, невиннымъ виновникамъ послдней войны, доросли до такихъ размровъ, что лордъ Биконсфильдъ былъ бы не прочь видть повтореніе турецкой рзни 1876 года, только съ меньшимъ скандаломъ и въ боле легальной форм. Онъ заботливо обезпечилъ себ возможность повальнаго истребленіи Болгарскаго въ Румеліи племени, при первомъ признак мятежа. Именно для того, какъ оффиціально разъяснено самой Англіей, чтобы предоставить Туркамъ вс средства къ немедленному подавленію всякаго возстанія христіанъ въ самомъ его начал, по всей южной Болгаріи будутъ тянуться турецкіе этапные военные пункты, и Балканы послужатъ мстомъ постояннаго пребыванія для турецкихъ полчищъ, которыя такимъ образомъ могутъ, во всякую минуту, низринуться какъ въ долины Тунджи и Марицы, такъ и въ Придунайскую Болгарію. Признаки мятежа! Да и теперь въ Румеліи только присутствіе двухсотъ-тысячной Русской арміи едва-едва сдерживаетъ взрывы мести и озлобленія между Турками и Болгарами! Вотъ какая перспектива открыта ршеніемъ конгресса для Болгарскаго населенія, а оффиціозный, на казенныя деньги издающійся Въ русской столиц органъ чужестранныхъ интересовъ, Journal de St. Petersbourg, сметъ возвщать, что Россіи нечего безпокоиться, что ея жертвы принесены не напрасно, что свобода и безопасность христіанъ вполн обезпечены! Бываютъ самообольщенія хотя и грубыя, но искреннія и невольныя: они еще могутъ служить какимъ-нибудь извиненіемъ человку. Имъ нтъ мста въ настоящемъ случа: здсь можетъ быть только одинъ вольный, преступный обманъ собственной совсти!

Не такова совсть у Русскаго народа. И если, посл не совсмъ торжественной ретирады Императорскаго Коммиссара изъ Филиппополя въ Тырново, посл удаленія русскихъ войскъ за Балканы, возобновятся случаи турецкаго зврства, и вновь прольется христіанская кровь, и вновь наругается Турокъ надъ христіанскими женщинами, и дойдетъ о томъ до слуха Россіи,— не воспрянетъ ли она, словно уязвленная, вся какъ одинъ человкъ, и ринется, посылая проклятія своимъ дипломатамъ?….

Ринется? Какъ бы не такъ! Именно противъ этихъ-то великодушныхъ русскихъ порывовъ и приняты мры лордомъ Биконсфильдомъ сообща съ русскими дипломатами. Британскій министръ, съ безцеремонностью сознающей себя силы, такъ прямо и объявилъ, что нея его задача: оградить Турцію отъ новой побдоносной Русской войны, какъ бы тамъ ни мучились христіане, однимъ словомъ, что весь конгрессъ ничто иное какъ открытый заговоръ противъ Русскаго народа. Заговоръ съ участіемъ самихъ представителей Россіи!! Такъ какъ опытъ показалъ, что Балканы, оставшіеся до сихъ поръ непреодолимою естественною преградою, не могли сдержать стремленія нашихъ войскъ, то, по ршенію конгресса, по всему Балканскому хребту будутъ возведены, конечно съ помощью англійскихъ денегъ и инженеровъ, такія турецкія укрпленія съ надежными турецкими гарнизонами, которыя-бы сотворили изъ Балканъ твердыню дйствительно необоримую….

Вотъ къ чему послужила вся Балканская страда Русскихъ солдатъ! Стоило для этого отмораживать ноги тысячами во время пяти-мсячнаго Шипкинскаго сиднія, стоило гибнуть въ снгахъ и льдинахъ, выдерживать напоръ бшеныхъ Сулеймановскихъ полчищъ, совершать неслыханный, невиданный въ исторіи зимній переходъ черезъ досягающія до неба скалы! Не успли герои Шипки, имя которой стало такъ любезно, такъ сродни народному слуху, не успли они вернуться домой и утшиться благодарностью соотчичей, какъ во очію предъ ними Русскою властью противъ нихъ же Русскихъ солдатъ, преодолнныя ими преграды обращаются въ непреодолимыя! Безъ краски стыда и жгучей боли нельзя уже будетъ теперь русскому человку даже произнести имя Шипки, Карлова и Баязета и всхъ тхъ мстъ, прославленныхъ русскимъ мужествомъ, усянныхъ русскими могилами, которыя нын вновь предаются на оскверненіе Туркамъ! Добромъ же помянутъ эту кампанію и русскую дипломатію возвратившіеся солдаты!

И мы отважимся поврить, что на все это послдовало одобреніе Верховной Власти?…. Никогда!

Наша дипломатія хочетъ утшиться тмъ, что она добилась у конгресса согласія на возведеніе Придунайской Болгаріи въ Княжество. О простота, простота! Неужели можно думать, что посл такого открытаго изъявленія своихъ замысловъ, Англія и Австрія дозволятъ свободное и самостоятельное, въ національномъ дух, развитіе Придунайскаго Болгарскаго края? Неужели можно ожидать, что Англія и Австрія не примутъ всхъ нужныхъ имъ мръ, для того чтобы парализовать всякое значеніе этого княжества и поработить его себ въ политическомъ и экономическомъ отношеніи? Англія уже заявила свое требованіе участвованія въ гражданской организаціи княжества. Затмъ вс второстепенныя подробности, вс ‘детали’ ршено установить посл конгресса, посредствомъ особыхъ коммиссій и посольствъ въ Царград. Уступивъ въ главномъ, стоитъ ли препираться о мелочахъ? Русскіе дипломаты за мелочами гоняться не любятъ! Но сть мелочей, систематически сотканная Англіей и Австріей, такъ опутаетъ Придунайское Болгарское Княжество, какъ будто оно сжато желзными обручами, и не высвободиться ему изъ нихъ.

Да мры уже и приняты. Если Санъ-Стефанскій договоръ, по сознанію всего русскаго общества, гршилъ явною несправедливостью по отношенію къ Сербіи, Босніи, Герцеговин, то конгрессъ взялся исправить эту ошибку. Сербіи принаржется нсколько лишнихъ квадратныхъ миль, но за то австрійскія войска вступятъ въ Боснію и Герцеговину. Съ умилительнымъ единодушіемъ вс державы, исключая Турціи, но не исключая Россіи, благословили Австрію на оккупацію, безъ сомннія безсрочную, этилъ двухъ Славянскихъ земель, а потомъ на подчиненіе себ, въ той или другой благовидной форм, въ военномъ, политическомъ и экономическомъ отношеніи, и независимой Сербіи и независимой Черногоріи, и всей продольной полосы Балканскаго полуострова вдоль западныхъ границъ Болгаріи, вплоть до Эгейскаго моря! Русская дипломатія видитъ въ этомъ даже какое-то особенное торжество своей политики и съ увлеченіемъ, которому графъ Андраши даже и не вдругъ поврилъ, привтствовала, какъ новую эру, разграниченіе сферъ вліянія Россіи и Австріи на Балканскомъ полуостров!

Нтъ такихъ и словъ, чтобъ заклеймить по достоинству это предательство, эту измну историческому завту, призванію и долгу Россіи. Согласиться на такое ршеніе — значитъ подписать свое самоотреченіе, какъ Главы и Верховной Представительницы Славянскаго и всего Восточно-Христіанскаго міра,— значитъ утратить не только свое обаяніе, не только сочувствіе, но и уваженіе Славянскихъ племенъ, нашихъ естественныхъ, нашихъ единственныхъ союзниковъ въ Европ. Свобода, самобытное развитіе и преуспяніе духовныхъ стихій Славянской народности возможны для Славянъ только въ единеніи любви съ Русскимъ народомъ…. Иначе ршаетъ русская дипломатія! Для того только, православный Русскій народъ, единый могучій и независимый изъ всхъ Славянскихъ народовъ, для того только и пролилъ ты свою драгоцнную кровь, принесъ въ жертву сотни тысячъ твоихъ сыновъ, для того ты и разорялся и временно обнищалъ, стяжалъ себ поистин внецъ страстотерпца и мученика, чтобы собственными побдами унизить себя какъ Славянскую державу, расширить владнія, умножить силу враговъ — твоихъ и всего Славянства, и подчинить Православныхъ Славянъ господству Нмецкой и католической стихіи! Напрасный мученикъ, одураченный побдитель, полюбуйся на свое дло!…

Если во время Константинопольской конференціи мы говорили, въ такомъ же собраніи, что щеки пылаютъ у Россіи отъ получаемыхъ ею пощечинъ, то что же сказать теперь, при ежедневныхъ, торжественныхъ заушеніяхъ? А русскіе дипломаты, если врить газетамъ, посл каждаго заушенія, только росписываются въ полученіи и просятъ взамнъ для Россіи лишь аттестата о ‘безкорыстіи’! По истин безкорыстно, и въ аттестат имъ не отказываютъ…

Слово нметъ, мысль останавливается, пораженная, предъ этимъ колобродствомъ русскихъ дипломатическихъ умовъ, предъ этою грандіозностью раболпства! Самый злйшій врагъ Россіи и Престола не могъ бы изобрсть чего-либо пагубне для нашего внутренняго спокойствія и мира. Вотъ они, наши настоящіе нигилисты, для которыхъ не существуетъ въ Россіи ни русской народности, ни православія, ни преданій, которые, какъ и нигилисты въ род Боголюбовыхъ. Засуличъ и К, одинаково лишены всякаго историческаго сознанія и всякаго живаго національнаго чувства. И т и другіе — иностранцы въ Россіи и поютъ съ чужаго европейскаго голоса, и т и другіе чужды своему народу, смотрятъ на него какъ на tаbala rasa, презираютъ его органическія, духовныя начала, стараются сдвинуть его съ пути, заповданнаго ему исторіей и направлять насильственно на путь противоестественный… Вс они — близкая другъ другу родня, порожденіе одного смени, хотя и различествуютъ между собою бытомъ, воспитаніемъ, нравами, доктринами и главное — степенью самосознанія .. Предоставляю вамъ самимъ ршать, кто же однако изъ нихъ: сознательныхъ и безсознательныхъ, грубо-анархическихъ и утонченныхъ государственныхъ нигилистовъ, въ сущности опасне для Россіи, для ея народнаго и духовнаго преуспянія и государственнаго достоинства?

Неужели же, въ самомъ дл, Турціи, грозящей своимъ смлымъ сопротивленіемъ обратить въ ничто всемудрый конгрессъ, суждено явиться ангеломъ — спасителемъ русской чести?

Нтъ, что ни происходило бы тамъ на конгресс, какъ бы ни распиналась русская честь, но живъ и властенъ ея внчанный Оберегатель, Онъ же и Мститель! Если въ насъ, при одномъ чтеніи газетъ, кровь закипаетъ въ жилахъ, что же долженъ испытывать Царь Россіи, несущій за нее отвтственность предъ Исторіей? Не Онъ ли самъ назвалъ дло нашей войны ‘святымъ’? Не Онъ ли, по возвращеніи изъ-за Дуная, объяснялъ торжественно привтствовавшимъ его депутатамъ Москвы и другихъ русскихъ городовъ, что ‘святое дло будетъ довено до конца’? Страшны ужасы брани, и сердце Государя не можетъ легкомысленно призывать возобновленіе смертей и кровопролитія для своихъ самоотверженныхъ подданныхъ,— но не уступками, въ ущербъ чести и совсти, могутъ быть предотвращены эти бдствія. Россія не желаетъ войны, но еще мене желаетъ позорнаго мира. Спросите любаго Русскаго изъ народа, не предпочтетъ ли онъ биться до истощенія крови и силъ, только бы избжать срама русскому имени, только бы не стать предателемъ христіанъ-братьевъ? Еще не постыдно уступить превосходной соединенной сил враговъ посл долгихъ, героическихъ побоищъ, какъ уступили и мы въ 1856 году безъ урона для своей славы, какъ уступила недавно и Франція. Но уступать предупредительно, безъ боя и выстрла, это было бы уже не уступкою, а отступничествомъ. Да и кто бы въ Европ дйствительно отважился теперь на войну? Не Англіи же, въ самомъ дл, съ ея Индійскими чудищами, можемъ мы опасаться на суш, а отъ войны на мор она потерпитъ сильне чмъ мы. Не Австрія же, у которой, по выраженію покойнаго Тютчева, все тло — Ахиллесова пятка (dont tout le corps n’est qu’un pied d’Achille), которая именно войны съ Россіей пуще всего и боится, потому что только отъ одной ршимости Россіи зависитъ вызвать на свтъ Божій ‘Австрійскій вопросъ’…. Несокрушимъ и непобдимъ Русскій Царь, если только Онъ, съ ясностью историческаго сознанія, съ твердою врою въ предназначеніе своего народа, отложивъ въ сторону попеченіе объ интересахъ Западно-Европейскихъ державъ, интересахъ своекорыстныхъ и намъ враждебныхъ, возднетъ, по выраженію нашихъ древнихъ грамотъ, ‘высоко, грозно и честно’ въ своей длани знамя Россіи — оно же знамя Славянъ и всего Восточнаго Христіанства!

Волнуется, ропщетъ, негодуетъ народъ, смущаемый ежедневными сообщеніями о Берлинскомъ конгресс и ждетъ, какъ благой всти, ршенія свыше. Ждетъ и надется. Не солжетъ его надежда, потому что не преломится Царское слово: ‘святое дло будетъ доведено до конца’.

Долгъ врноподданныхъ велитъ всмъ намъ надяться и врить,— долгъ же врноподданныхъ велитъ намъ и не безмолвствовать въ эти дни беззаконія и неправды, воздвигающихъ средостнія между Царемъ и землею, между Царскою мыслью и народною думой. Ужели и въ самомъ дл можетъ раздаваться намъ сверху въ отвтъ внушительное слово: ‘молчите, честныя уста! гласите лишь вы, лесть да кривда’!..-.

Отвтъ И. С. Аксакова на посланіе къ нему д-ра Фр. Лад. Ригра*).

*) Изъ Праги, отъ 3 мая 1877 г.

Досточтимый господинъ!

Да,— скажемъ и мы въ отвтъ на ваше братское посланіе отъ имени сеймовыхъ депутатовъ Чешскаго народа,— ночь для Славянъ наконецъ минула и встало утро — утро великаго міроваго дня: слышится трепетъ новой исторической жизни. Казалось бы, что же необычайнаго въ этой борьб, предпринятой нын Россіей? Не въ первый разъ устремляются русскія знамена за Дунай для блага угнетеннаго и посрамленнаго христіанства, и если кому несутъ они избавленіе и свободу, такъ только тмъ отраслямъ Славянскаго племени, которыя уже пять вковъ изнываютъ подъ ненавистнымъ турецкимъ игомъ. А между тмъ не одни Славяне Балканскаго полуострова,— Славяне и прочихъ странъ и именованій встрепенулись’ мыслью и духомъ, какъ будто и для нихъ насталъ историческій чередъ, какъ будто вс позваны, вс требуются къ отвту, всмъ надлежитъ вскор стать на судъ исторіи, судъ Божій…. Готовы ли — вотъ въ чемъ вопросъ.

Не забота ‘о почетной роли первенства въ исторіи’ и о томъ всемірномъ владычеств, которое даетъ ‘цивилизація, созданная народами Арійскаго племени’, какъ гласитъ ваше посланіе, должна бы, по нашему мннію, тревожить въ наступающій мигъ Россію и все Славянство. Пусть первенствуетъ истина, пусть ‘жезлъ вселенной’ принадлежитъ правд. Наша ‘почетная роль въ исторіи’ прежде всего: стать, быть и жить самими собою, Славянами, чмъ мы до сихъ поръ не были или были, но не вполн, значитъ и дйствовать въ исторіи какъ Славяне, служить — не ‘культур’ и ‘цивилизаціи’: замнимъ эти малосодержательныя иностранныя слова и понятія многосодержательнымъ славянскимъ выраженіемъ — служить просвщенію общечеловческому, служить истин и высшей правд своею правдою — свойствами и особенностями славянскаго народнаго духа. О томъ надлежитъ намъ заботиться, чтобы явиться достойными своего призванія и помнить древнйшій завтъ, исходящій изъ вашей же достославной Чешской земли:

Намъ не хвально у нмцевъ искать правду,

потому что, прибавляетъ сказаніе:

У насъ правда по закону святу… *).

*) Пснь о Любушиномъ суд.

Соблюденъ ли Славянами, а если и соблюденъ, то въ какой мр и степени этотъ многозначительный завтъ?

Неисповдимы пути исторіи. Судьбы Славянскаго племени тмъ отличаются отъ судебъ прочихъ народовъ, дйствовавшихъ и дйствующихъ на всемірно-историческомъ поприщ, что нтъ ни одной славянской отрасли, которая бы въ томъ или въ другомъ вид, въ теченіи своей жизни, не подверглась испытанію чуждаго ярма, вншняго или внутренняго, вещественнаго или нравственнаго, азіатскаго или романо-германскаго, которая бы, посл боле или мене упорной борьбы, не извдала, въ свое время, или насильственнаго обезличенія извн, или измны и отступничества отъ отеческихъ преданій внутри себя,— въ цломъ ли своемъ объем и численномъ состав, или только въ отдльныхъ областяхъ и въ лиц однихъ руководящихъ, такъ-называемыхъ интеллигентныхъ классовъ. Вс волей-неволей поискали правду вчуж, пренебрегая ‘стародавнюю правду по святому закону’, всмъ грозила опасность утратить, а нкоторыя и утратили, не только политическую независимость, но самую свою народность въ ея высшемъ значеніи — духовномъ.

Не станемъ распространяться о сокровенныхъ причинахъ такого явленія: оно безъ труда можетъ быть объяснено и даже оправдано. Явленіе иного рода, обратное, въ высшей степени знаменательное, изумляетъ и поражаетъ міръ въ жизни Славянскаго племени съ начала текущаго столтія. На глазахъ у всхъ совершается обновленіе и возрожденіе у народнаго духа во всемъ Славянств (кром отраслей окончательно погибшихъ), и совершается не властію вншнихъ политическихъ обстоятельствъ, а часто наперекоръ имъ, труднымъ, упорнымъ, внутреннимъ процессомъ самосознанія. Почти вс Славянскія страны напряженною работою мысли усиливаются позвать, понять, какъ бы вновь обрсти свою народность, возстановить ея права на духовную самостоятельность, на первенство и господство во всхъ отправленіяхъ народнаго бытія. Подвигъ по истин суровый и сложный,— несомннно самимъ Провидніемъ сужденный Славянскому міру,— подвигъ, отъ котораго, въ той или другой мр, не свободенъ ни одинъ Славянскій край. Вс призваны пройти этимъ особымъ тяжкимъ путемъ внутренняго возсозиданія и самоопредленія,— и только пройдя этимъ путемъ можетъ отрасль Славянскаго племени чаять себ будущности въ исторіи.

Страннымъ и извращеннымъ представляется, быть можетъ, инымъ мыслителямъ такой своеобразный процессъ развитія въ жизни Славянскихъ народовъ. Особенно же страненъ онъ съ точки зрнія западно-европейской. Несомннно, что западноевропейскія племена, боле повидимому счастливыя, почти не вдали ни подобнаго внутренняго раздвоенія, ни отрицанія началъ собственнаго духа, жили и творили исторіи, не испытывая даже и потребности обращать для себя свою же народность во вншній предметъ сознанія и руководства. Еще боле сомнительнымъ кажется, чтобы отъ мысли, отъ анализа и абстракта можно было перейти въ жизни и къ длу, къ тмъ конкретнымъ явленіямъ силы, для которыхъ требуется боле всего цльность и синтезъ, непосредственное творчество народнаго духа. Но справедливость этого замчанія только видимая. Къ душ народнаго организма, какъ и вообще къ сложной душ человческой, трудно примняются требованія и правила строго-логическаго формальнаго развитія, да и едва ли возможно сослдить во всей точности внутренній ходъ ея психическаго процесса. Разв самое побужденіе къ самопознанію, къ возстановленію народной самостоятельности можетъ быть вызвано въ дятеляхъ чмъ-либо инымъ, какъ живою непосредственною любовью, непосредственнымъ воздйствіемъ самого народнаго духа, смиренно притаившагося въ избранныхъ сердцахъ и только ждавшаго себ призыва и оправданія? Вотъ, мнится намъ, пламя исторической жизни невидимому совсмъ уже угасло, но наука, окрыляемая любовью, отыскиваетъ пепелище, бережно свваетъ пепелъ, и тлившіяся подъ нимъ искры разгораются снова. Таковъ въ особенности доблестный подвигъ чешскихъ мужей мысли и знанія, которые, уже на нашей памяти, одушевленно-терпливымъ трудомъ сняли съ родной земли много наносныхъ, чуждыхъ слоевъ и добрались наконецъ до глубоко схороненныхъ, засоренныхъ, но еще живыхъ ключей народнаго духа.

Въ этомъ особомъ, необычайномъ закон развитія, которому подчинены судьбою вс отрасли Славянскаго племени,— по крайней мр т изъ нихъ, которыя имютъ въ себ задатки жизни,— видится намъ несомннный залогъ высшаго призванія Славянства въ исторіи міра. Ибо, совершая подвигъ самосознанія, народная духовная сущность необходимо отршается отъ своей исключительности, узкости и односторонности, умудряется опытомъ чужихъ народовъ, пріобртаетъ широту умственнаго кругозора, укрпляется въ своей собственной правд и становится такимъ образомъ наиболе способною для высшаго служенія человчеству, т. е. для выраженія и воплощенія въ жизни основныхъ началъ христіанства. Богато одарено Славянское племя: въ мру этого богатства дано ему и призваніе, въ ту же мру сужденъ ему тяжкій очистительный подвигъ, по божественному слову: кому много дано, съ того много и взыщется.

Не въ физіологическихъ только признакахъ породы и даже не въ язык заключается народность и ея право на самостоятельное бытіе. Народность въ исторіи есть понятіе по преимуществу нравственное и духовное. Что пользы въ сохраненіи физіологической особенности, если не сохранена, особенность духа, если самъ народъ нравственно безличенъ? Что толку въ народности, если она лишена своеобразнаго внутренняго содержанія? Не для того Провидніе тысячелтнимъ историческимъ процессомъ искушаетъ, какъ въ горнил, различныя отрасли Славянскаго племени, чтобъ он, возстановляя свою самобытность, обращали свой языкъ въ безразличное слпое орудіе чуждаго духа, служили славянскою рчью противославянскому міровоззрнію и подчиняли свою славянскую совсть духовному руководительству исконныхъ враговъ Славянства.

Вотъ почему мы и сказали въ начал, что наступающій историческій день потребуетъ вс отрасли Славянскаго племени къ допросу: то будетъ день не только воскресенія, но и суда.

Безъ сомннія наистрожайшему отвту подлежитъ тотъ народъ, который, по своей многочисленности и вншнему государственному могуществу, такъ сказать помазанъ на первенство и предводительство въ семь Славянской, а вмст съ тмъ на подвигъ служенія своимъ братьямъ: освобожденія порабощенныхъ, укрпленія слабыхъ, возсоединенія разрозненныхъ. Но, къ стыду нашему, мы сами долго коснли въ невдніи о своемъ долг и своемъ призваніи, и мало были достойны вашей братской любви. Не на Русскомъ великомъ народ однако же тяготетъ эта вина, а на той части общественной русской среды, которая руководила его вншними судьбами и въ своемъ духовномъ подобострастіи предъ Западной Европою, не зная ни своей исторіи, ни своей народности, преграждала народу свтъ историческаго сознанія. Нын, слава Богу, посл долгой упорной борьбы преграда пала, и свтъ сознанія съ быстротою молніи охватилъ и подвигъ къ новому бытію всю Россію. Въ томъ ясномъ, свтломъ, мужественномъ одушевленіи, съ которымъ Русскій народъ, на удивленіе всего міра, подъялъ кровавый бой съ врагами Христа и Славянства, слышится не ‘юношескій порывъ’, какъ выражается ваше посланіе, и не религіозное только увлеченіе, и даже не одна радость богатыря, который нашелъ себ честный подвигъ по силамъ и по сердцу, а радость о раскрывшемся высокомъ призваніи Россіи, какъ православной и славянской державы, о чаемомъ исполненіи впервые сознаннаго имъ историческаго долга, объ обртеніи наконецъ праваго пути посл долгихъ блужданій, объ обртеніи цлаго міра братства. Отнын только Россія становится по истин во глав Славянства, и останется во глав, какихъ бы ухищреній ни измышляли на Запад ея мнимые друзья и ея отъявленные враги.

И именно потому-то такъ важны для нея въ современную пору заявленія братскаго сочувствія со стороны западныхъ отраслей Славянскаго племени, заявленія безкорыстныя, такъ какъ отъ настоящей войны Россіи съ Турціей имъ нечего ждать для себя какихъ-либо практическихъ результатовъ. Эти заявленія, напоминая Россіи объ ея славянскомъ призваніи и о развтвленіяхъ Славянскаго міра, служатъ ей путеводными указаніями, внушаютъ ей бодрость и чувство силы. Конечно,— мы не хотимъ этого скрыть,— понятію Русскаго народа доступне та именно братская связь, которая основана не на одномъ кровномъ родств, но и на родств духовномъ. Ему легче опознать себ братьевъ въ тхъ отрасляхъ Славянскаго племени, которыя вмст съ нимъ соблюли врность преданіямъ древней Вселенской церкви, нежели въ Славянахъ олатинившихся, коихъ духовное средоточіе — Римъ. Однако же та особенная горячность сочувствія, которая въ настоящій мигъ проявлена Россіи Чешской землею,— отозвалась въ самой глубин русскаго народнаго сердца и пробудила въ немъ радостныя упованія…

Велики заслуги Чешскаго народа предъ всмъ Славянствомъ. Вы праведно хвалитесь тмъ, что ‘свтъ христіанскаго ученія, возсіявшій въ вашемъ Велеград, благодаря славянскимъ вроучителямъ, озарилъ отъ васъ весь Славянскій Востокъ’. Врно и то, что Гусъ былъ первымъ въ Европ ‘по времени’ борцомъ за идею, и что не мало мощныхъ силъ духа явилъ въ себ Чешскій народъ, который, пережилъ гуситскую эпоху своей исторіи, эту эпопею борьбы и мученичества ‘за высокіе интересы (приводимъ ваши по’ длинныя выраженія), за просвщеніе, за свободу религіозныхъ убжденій, за свою славянскую народность, израненный на смерть, пребываетъ донын несокрушенный, не ‘отступаясь отъ права народности’. Вы надетесь, что Славянство поддержитъ Чешскій народъ на томъ мст, которое онъ занималъ и занимаетъ — ‘передоваго стража Славянства’.

Да сбудется ваша надежда. Но да позволено будетъ намъ пополнить ваше начисленіе заслугъ гуситской эпохи и еще выше вознести славу величайшаго мужа вашей земли. Не въ томъ только заслуга Чешскаго народа, что онъ даже ‘по свидтельству западной исторіографіи’, какъ выражается ваше посланіе, былъ первымъ по времени борцомъ за идею въ лиц Гуса и сталъ мученикомъ за свободу религіозныхъ убжденій. Нтъ такого лживаго религіознаго ученія, которое бы не отстаивало для себя свободы совсти и не имло бы+борцовъ и мучениковъ за свою превратную, но искренно исповдываемую идею, поэтому выше чести, приписываемой западными историками Гусу, ставимъ мы самое содержаніе его протеста, самое внутреннее достоинство той идеи, за которую онъ боролся и былъ мучимъ. И вдомо намъ, да и вамъ самимъ, что идея Гуса связывалась непосредственно съ тми преданіями, которымъ начало положено, по словамъ вашего же посланія, въ Велеград и которыя унаслдованы Россіею со всмъ остальнымъ православнымъ Славянствомъ. Свтъ христіанскаго ученія, озарившій, какъ вы сами врно свидтельствуете, изъ вашего Велеграда весь Славянскій Востокъ, не этотъ ли самый свтъ озарилъ и Гуса и воскресилъ въ его душ святыя, завщанныя вашимъ предкамъ преданія, утраченныя латинствующимъ и сохраненныя православнымъ Славянствомъ? Но латинскій Западъ, собравшись на Констанцскомъ судилищ, съ римскимъ первосвященникомъ и римскимъ императоромъ во глав, предалъ огню и Гуса и его дло…

Чехи, Чехи! такъ ли, какъ должно, чтите вы память вашего Гуса? Ужели его подвигъ только стародавній историческій фактъ, важный только ‘по времени’, уже покрывшійся для васъ безразличною плсенью былаго, уже вполн завершенный и отжитый?

Чехи! Чехи! Констанцскій соборъ не расходился — онъ пребываетъ и поднесь, мняя только названія:— онъ продолжаетъ и нын громить анаемами и Гуса, и его дло, и все Славянство.

Костеръ Гуса не угасъ,— онъ продолжаетъ пылать, но уже не въ Констанціи только, а въ самой Праг. Кто же поддерживаетъ пламя? Кто подкладываетъ дрова въ востеръ?

Вс, вс связавшіеся духовными узами съ Римомъ, вс пребывающіе и нын въ духовномъ единств съ убійцами Гуса, съ тою властью, которая, предавъ его сожженію, ни разу въ теченіи пяти вковъ не отреклась отъ своего дянія, но продолжаетъ сожигать его и понын, и еще недавно богохульственно призывала благословеніе небесное на враговъ Христа и Славянства, и кару небесную на вашихъ славянскихъ братьевъ, дерзнувшихъ избавить христіанъ отъ тиранніи Ислама….

Скажите сами: разв вс ревностно и усердно исповдующіе враждебное Гусу ученіе не повторяютъ сожженія Гуса и теперь, ежедневно и ежечасно въ сердцахъ своихъ? не пріобщаются къ сонму его палачей? не отступники духа славянскаго?

Всякое славянское племя, приковавшее свою духовную судьбу къ духовнымъ судьбамъ латинства, подлежитъ одному съ нимъ суду, само заране подписываетъ себ одинаковый съ латинствомъ историческій приговоръ.

Угасите же костеръ Гуса. Оправдайте мученика, прославьте его не суетною, а святою, подобающею ему славою, и во имя его, въ духовномъ единеніи съ Славянствомъ восточнымъ, станьте вы, Чехи, на Запад, во истину передовымъ стражемъ Славянства.

Братскій привтъ вамъ и благодарность отъ всхъ, къ кому обращено ваше посланіе.