Рчь В. Д. Спасовича *).
Рчь В. Д. Спасовича *).
Господа товарищи!
‘Русская Мысль’, кн.V, 1895
Речь В. Д. Спасовича, Спасович Владимир Данилович, Год: 1891
Время на прочтение: 7 минут(ы)
*) Произнесена въ общемъ собранія присяжныхъ повренныхъ с.-петербургскаго судебнаго округа 17 апрля 1891 г., по случаю исполнившагося 25-тилтія со дня введенія въ дйствіе судебныхъ уставовъ 20 ноября 1864 г.
Въ рчи, которую мы выслушали, Константинъ Константиновичъ Арсеньевъ относился къ нашей корпоративной и профессіональной дятельности съ строгостью судьи, и если его приговоръ былъ для насъ благопріятенъ, то этимъ, конечно, мы вправ гордиться, такъ какъ это отзывъ знающаго человка, и, притомъ, безпристрастнаго, вн нашей корпораціи стоящаго. Слдовать за нимъ мн не подобаетъ, никто изъ насъ въ нашемъ собственномъ дл не судья, судить я не буду, а буду только понимать.
Вы знаете, что былъ въ Рим весьма высокочтимый національный двулицый богъ Янусъ, съ двумя лицами на одной ше, обращенными въ разныя стороны. Одно лицо у него морщинистое, старое, угрюмое,— оно обращено въ прошедшее, другое — бойкое, моложавое, вперяетъ взоръ въ темное будущее и пытается его разгадать. Это на видъ чудовищное представленіе иметъ свою подкладку и основано на наблюденіи психологическомъ. Вс мы, сколько насъ есть, въ извстномъ отношеніи боги Янусы. Вся наша умственная жизнь сводится къ двумъ только элементамъ: либо къ воспоминаніямъ, либо къ пожеланіяхъ, мы либо роемся въ нашихъ воспоминаніяхъ и скорбимъ о понесенныхъ утратахъ, или возобновляемъ свжія еще страданія, тогда мы изображаемъ старый ликъ Януса, или мы неудержимо несемся въ будущее въ свтлыхъ упованіяхъ. Оба чувства присущи всякихъ поминкахъ, всякому ретроспективному чествованію прошедшихъ событій. Всякое подобное празднество есть побда эфемеридлюдей, маленькихъ мошекъ надъ другимъ богомъ, надъ подающимъ своихъ собственныхъ дтенышей Сатурномъ, надъ костлявою смертью съ ея классическою косой. Несется тьма тьмущая такихъ мошекъ, ежеминутно сотни ихъ гибнутъ, другія нарождаются, но въ сложности ихъ цлые милліоны. Въ конц-концовъ, ихъ дружнымъ дйствіемъ всплываетъ нчто не умирающее, которое ‘пройдетъ временъ завистливую даль’, нчто объективное, но переживаемое и перечувствованное людьми субъективно. Вся прелесть торжества заключается во взаимномъ проникновеніи другъ другомъ этихъ элементовъ субъективнаго и объективнаго, личнаго съ безличнымъ. Настоящая минута есть необычайно счастливое и своебразное сочетаніе обоихъ этихъ элементовъ,— сочетаніе въ своемъ родъ единственное и которое никогда боле не повторится. Наше празднество насыщено въ наивысшей степени личными элементами. Что такое двадцать пять лтъ съ точки зрнія вчности?— одинъ почти неуловимый мигъ. Многіе изъ насъ захватываютъ своими воспоминаніями оба его конца, онъ малый камешекъ въ сравненіи съ такими Монбланами, какъ, напримръ, тысячелтіе государства, которое было отпраздновано въ тотъ самый годъ — 1862, въ которомъ опубликованы 29 октября основныя положенія преобразованія по судебной части, или тысячелтіе крещенія Руси въ 988 г. въ христіанскую вру, которая сама уже считала много вковъ существованія. Ни патріотизмъ, ни самое пламенное христіанство не могли заставить насъ особенно волноваться въ эти два чествованія, отпразднованы они были чинно, казенно, оффиціально, безъ сердечнаго увлеченія, потому что, несмотря ни на какія натуги воображенія, нельзя было отождествиться мыслью съ тни тремя братьями варягами, которые пришли изъ-за моря княжить, или съ тми, если не звроподными, то весьма примитивными братьями славянами, которые погружались въ Днпръ, между тмъ какъ надъ ними греческіе священники читали свои молитвы. Скажу больше: мы оставались хладнокровно-равнодушны даже и къ такимъ моментамъ, какъ 29 сентября 1862 г.— число изданія основныхъ положеній по судебной части, или 20 ноября 1864 г.— число изданія судебныхъ уставовъ, потому что оба момента имли видъ бездушно-отвлеченный, они не изображаютъ еще жизни самой, въ нихъ нтъ еще крови ни одной крапинки, они похожи на два первые свистка на собирающемся отчалить пароход, на которомъ экипажъ и пассажиры только тогда пришли въ движеніе, когда по третьему свистку пароходъ снялся съ мста, а этотъ третій свистокъ раздался для насъ только 17 апрля 1866 года. Въ этотъ памятный день собраны были чины будущаго судебнаго вдомства, еще не присягавшіе, присяжные повренные, тоже не присягавшіе и не имющіе своего совта,— вся, такъ сказать, завербованная, но еще на дйствительной служб не состоящая прислуга судебныхъ уставовъ. И дана была имъ въ руки грамота съ приказаніемъ: по сей грамот ходите. И даны имъ были книжки уставовъ и внушено: храните, блюдите и исполняйте, старайтесь, чтобы они были чистыя, цлыя, незамаранныя,— за нихъ вы душою своей отвчаете. И вс мы, дружно дйствуя, взяли этого ребенка на руки, мы были его няньками и пестунами, мы носили эти уставы подъ мышкою днемъ, клали ихъ подъ подушку ночью, жалли, когда втеръ уносилъ нкоторые листья или когда вшиваемы были новые,— однимъ словомъ, мы къ нимъ относились какъ къ живому существу, съ которымъ мы срослись и породнились. Есть у одного поэта первой половины XIX вка образъ человка, который взялъ камешекъ, когда былъ ребенкомъ, и положилъ его за пазуху, носился съ нимъ весь вкъ и старцемъ умеръ, на него склонясь. ‘Послушай,— говоритъ поэтъ,— если тогда слезъ не прольетъ и самый камень, возьми его и безъ суда повергни прямо въ адскій пламень’ (Мицкевичъ въ перевод Бенедиктова).
Ребенокъ уже не грудной, онъ выросъ и ходить началъ безъ помочей, а намъ безпрестанно вспоминается, какъ онъ лежалъ въ пеленкахъ въ кроватк, какъ мы на ципочкахъ вокругъ него ходили, его ко сну убаюкивали, какъ мы его воспитывали. И вспоминается каждому изъ насъ каждое слово, произнесенное на суд и затмъ съ точностью печатаемое въ отчетахъ о засданіяхъ до словъ пристава включительно: ‘потрудитесь встать,— судъ идетъ!’ И вспоминается и каждая напутственная рчь предсдателя присяжнымъ, и гробовое молчаніе, исполненное трепетнаго ожиданія, когда присяжные выносили вердиктъ, и та сила великая, которую ощущалъ каждый, когда, произнося обвинительную и защитительную рчь, зналъ, что какъ на струнахъ, такъ онъ играетъ на сердцахъ слушателей. И вдругъ этотъ замечтавшійся о быломъ, — разумется, одинъ изъ старыхъ, вамъ все равно, кто онъ, положимъ я или другой,— поднесъ руки къ голов и ощутилъ плшь на этой голов или жесткіе, полинявшіе остатки сдыхъ волосъ, взглянулъ на себя въ зеркало и увидлъ, что все лицо его въ морщинахъ, оглянулся кругомъ, и тхъ, съ которыми онъ жилъ, уже нтъ, а все люди новые, точно онъ проспалъ цлый вкъ. Мало того, онъ озирается и видитъ, что стоитъ среди обширнаго кладбища, везд могилы, между которыми прохаживаются призраки и тни усопшихъ незабвенныхъ товарищей. Дорогой Александръ Ивановичъ Языковъ, душа человкъ, который тогда былъ въ удар до глубины души, тронулъ каждаго своимъ огненнымъ словомъ! Вотъ и другой Александръ Ивановичъ, глубокомысленный философъ, позитивистъ Стронинъ, котораго малочитаемыя книги настоящій богатый кладъ оригинальнйшихъ мыслей для будущихъ поколній! Викторъ Павловичъ Гаевскій, на которомъ лежитъ отпечатокъ еще пушкинской эпохи, Филиппъ Ординъ, Степанъ Блецкій и вы, мои ближайшіе, которые были для меня точно родные братья, Юлій Рехневскій и Францъ Дыновскій! Изъ 615 именъ, занесенныхъ въ нашъ адвокатскій списокъ, одна четверть уже не находится въ живыхъ, изъ другой четверти, къ которой отношу тхъ, которые насъ учили, не вс насъ совсмъ оставили. Спасибо вамъ, что вы о насъ помните, дорогой Константенъ Константиновичъ Арсеньевъ! Изъ книжки, нарочито и кстати оттиснутой къ настоящему дню однимъ изъ нашихъ ветерановъ по адвокатур, Константиномъ едоровичемъ Хартулари: Итоги прошлаго, я беру списокъ нашъ 1866 г. изъ 27 человкъ, изъ котораго остались въ живыхъ только 7 человкъ. Нкоторыхъ, кажется, совсмъ здсь нтъ (П. А. Андреевъ, П. П. Лычинъ, Вл. В. Самарскій-Быховецъ), одинъ — Густавъ Густановичъ Правдъ намъ предсдательствуетъ. Я васъ и не окликаю, постоянные и безцнные наши представители, столбы нашего адвокатскаго православія, Дмитрій Васильевичъ Стасовъ и Александръ Николаевичъ Турчаниновъ, бывшіе моими иниціаторами, такъ какъ вы меня приняли въ эту среду въ первомъ же засданіи вновь возникшаго совта. Подадимъ себ руки, вспомнимъ о славныхъ прошлыхъ годахъ и поплачемъ такъ, какъ плакать не будутъ наши преемники, которые доживутъ до другого 25-тмтія, до 1916 года. Я не имю въ виду качественнаго различія временъ: прошлаго и настоящаго, я думаю, что мы живемъ въ плохое время и что въ 1916 г. оно будетъ лучше, но я скорблю о томъ, что никогда не можетъ возвратиться, не возвратится поэзія прошлаго, свжесть ощущеній, восторгъ, который мы испытывали, когда къ намъ явилась, точно Афродита изъ пны морской, другая богиня, нагая, бломраморная и не стыдящаяся своей наготы — гласность, когда судъ стали творить почти что на площади и когда мы стали произносить свободныя, смлыя рчи, смле тхъ, которыя печатались въ сдлавшейся между тмъ безцензурною печати.
Но, господа товарищи, я сказалъ, что у Януса два лица, а мы до сихъ поръ изображали одно, то морщинистое и старое, которое обращено въ пустоту. Если бы мы ограничились только тмъ, что поминать да плакать, то не зачмъ и сходиться и засдать соборне. Конечно, многіе изъ насъ готовы были сказать о себ вмст съ Пушкинымъ: ‘Мой пугъ унылъ. Сулитъ мн трудъ и горе — грядущаго волнуемое море’, но не забудьте, что у самого Пушкина вслдъ за этими стихами идутъ два другіе, вполн соотвтствующіе его упругой и бойкой натур: ‘Но не хочу я, други, умирать,— я жить хочу, чтобъ мыслить и страдать’. Сама борьба со своими страданіями есть удовольствіе, есть своего рода счастіе, иногда единственное достижимое счастіе, которое приходится на долю человку. Спшу оговориться, чтобы меня не заподозрили въ парадоксальности, въ отождествленіи страданія съ счастіемъ. Культура есть та спокойная пристань, къ которой вс общества стремятся. Она есть состояніе наиболе упроченныхъ порядковъ и убжденій и наиболе умрившихся и охлажденныхъ страстей, des convictions fortes et des passions mortes, какъ ее охарактеризовалъ недавно одинъ изъ талантливыхъ современныхъ публицистовъ.
Когда бы мы до этой пристани дошли, то, можетъ быть, намъ было бы не по насъ,— до того тамъ все однообразно непокойно. Культура есть состояніе, при которомъ съ наименьшимъ волевымъ усиліемъ производится наибольшее количество положительнаго добра. Разъ мы знаемъ, что нашъ корабль идетъ, хотя и медленно, по этому направленію, намъ больше ничего не нужно, мы довольны и счастливы,— все обстоитъ благополучно. Но бываютъ эпохи, когда мы теряемъ компасъ и идемъ наугадъ, не зная, куда, когда работаемъ не на прибыль, а на убыль, тогда и есть заслуга стоять при знамени, крпиться и дйствовать, какъ подобаетъ дйствовать экипажу во время шторма, пока не грянулъ громъ, не растрескаль мачту, пока корабль не наскочилъ на рифъ и отъ течи не погружается въ волны. Нтъ повода малодушно при всякой неудач унывать. Оглянемся кругомъ и посмотримъ, есть ли основаніе поддаваться такому унынію.
Прежде всего, если обратимъ вниманіе на мсто, которое мы занимаемъ въ міровомъ пространств, то оно не уменьшилось въ эти 25 лтъ, а его прибыло,— мы имемъ дв комнаты, вмсто одной, и этотъ корридоръ, и разныя помщенія для консультацій въ разныхъ установленіяхъ Петербурга,— однимъ словомъ, мы, хотя медленно, распространяемся. Есть у насъ совтъ, состоявшій первоначально изъ 7, теперь изъ 12 человкъ, простиравшій свою дятельность на три сначала, а теперь на семь губерній,— совтъ, къ сожалнію, слишкомъ рдко обновляющійся въ своемъ состав, но не обновляется онъ только потому, что все однихъ и тхъ же людей переизбираете, что вы длаете, вроятно, по пословиц: ‘отъ добра добра не ищутъ’. Наша корпорація всегда была пестрая, была похожа на козацкую вольницу или комъ изъ людей всякихъ вроисповданій и національностей, несмотря на эту пестроту, междоусобной розни у насъ никогда не было и, дастъ Богъ, не будетъ. Мы, корпорація, довольно усердны по отношенію къ нашему общему долгу, и не было примра, чтобы выборы у насъ могли не состояться за недостаткомъ комплекта въ собраніи. Систематическое преслдованіе, которому мы нкогда въ теченіе цлыхъ лтъ подвергались со стороны печати, прекратилось. Наши отношенія къ магистратур стали нсколько холодне, нежели въ былыя времена, но, съ одной стороны, слдуетъ признать, что члены судебнаго вдомства значительно обособились, причемъ цлая организація немного распарывается по швамъ, особо судьи, особо прокуроры и адвокаты, съ другой, стороны, что лучшіе представители судебнаго вдомства намъ благопріятствуютъ и сочувствуютъ. Наши сомннія и печали не корпоративныя, а обще-гражданскія, они проистекаютъ изъ иного источника. Мы скорбимъ о томъ, что насталъ иной вкъ, который Пушкинъ назвалъ бы ‘жестокимъ’, что зачерствли сердца, что поубавилось чувства любви между людьми, что меньше стало христіанскаго духа и гуманности, а на первый планъ выдвинулась безсердечная и неумолимая борьба за существованіе. Пока мы страдаемъ отъ общественной болзни, бда не велика, общество съ болзнью справится, мы ему поможемъ, оно намъ поможетъ. Пока мы не изврились въ вковчные идеалы, въ добро, красоту и человчность, пока мы соединены въ одно, этимъ цементомъ держимся въ куск, пока живемъ по-братски,— будущность еще наша и мы передадимъ нашъ свточъ нашимъ преемникамъ. Посреди насъ есть, наврное, и такіе, которые доживутъ до 1916 г., до 50-тилтія судебныхъ уставовъ. Надюсь, что они, тогда насъ помянутъ добрымъ словомъ и закрпятъ непрерывающійся’ союзъ убжденій и сердецъ, безъ котораго никакое полезное общеніе людей немыслимо.