Октав Мирбо
Октав Мирбо
Ребенок
Ребенок
Ребенок, Мирбо Октав, Год: 1908
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Источник текста: Октав Мирбо — Деревенские рассказы
Книгоиздательство С. Скримунта, С.-Петербург, 1908 г.
Переводчик: Анастасия Чеботаревская
OCR, spell check и перевод в современную орфографию: Хемингуэй
И Мотто дал следующие показания:
‘Так вот, господин председатель… теперь, значит, вы изволили выслушать всех этих господ — моих дорогих соседей и милых друзей… Они меня не пожалели, и что ж, конечно, они правы… Да! Только не ту линию вели они, когда я жил среди них в Булэ-Бладше: там весь жандармов-то нет, а дуло моего ружья было всегда наготове… Разумеется, они и тогда меня не жаловали, только боялись показать мне хоть каплю своей ненависти: все знали, что с Мотто шутки плохи… Теперь другой разговор… Но только для меня это всё совершенно безразлично, даже, могу сказать, меня это забавляет… Одноглазый Маё, который донес вам, что я вор и убийца, — этот самый Маё убил в Гравуаре сторожа Бландэ… Посмей отпереться, негодяй, я весь был с тобой тогда… Сейчас вы слушали лицемерные россказни горбатого Лежэ, ну, так вот шесть месяцев тому назад он обокрал церковь в Поатильоне… Неужели же у него хватит бесстыдства отрицать этот факт?.. весь мы вместе оборудовали это дельце… Сознайся, весь так было дело, Лежэ, правда?.. А знаете ли вы, господин председатель, кто свернул шею дяде Жакино, когда он однажды в сумерки возвращался с ярмарки в Фёлье? Сколько вы тогда из-за этого дела невинных людей засадили, сколько бесконечных допросов чинили… А это сделал Сорель, тот самый, что требовал у вас сейчас моей казни…
Ну что, товарищ, теперь ты молчишь? Да и говорить-то ему нет никакой возможности, надо вам сказать, что, пока он душил старика, я рылся у него в карманах… ха-ха! Что, чудно вам это показалось?.. Да, смотрите теперь на них! Куда девалась их гордость и важность, теперь бледнейте, друзья приятели, трепещите, знайте, что, желая избавиться от Мотто и выдавая его правосудию, вы выдали и себя: одна гильотина срежет всем нам головы…
‘Господин председатель, говорю вам истинную правду… уж поверьте мне: все мы таковы в Булэ-Бланше. Да оно, черт возьми, и понятно! Кругом лачуги — в одну сторону на две версты вереск да терновник, в другую — песок да камень… ни вершочка порядочной земли. Кое-где тощая березка или ель, да и та засыхает, не успевши вырасти… В наших огородах даже капуста не родится… Проклятая сторона… Ну, чем прикажете тут жить?.. Вы конечно скажете, что есть у нас общественное призрение для бедных… да только, держи карман, знаем мы эту музыку: ничего от неё наш брат не получит, — это всё для богатых… Ну, а как неподалеку от нас есть лес, вот мы и промышляешь… Иной раз оно выгодно, только бывает затишье и в этой работе… Опять же сторожа нас травят, суд, тюрьма… Тюрьма-то еще—слава Богу — ничего… Там по крайности сыт… а пока сидишь, новые дела обдумываешь… Скажите, господин председатель, что бы вы на нашем месте стали делать? На заработки, скажете, можно ходить?.. В батраки на ферму наняться? Только если узнают, что мы пришли из Булэ-Бланша, нас вилами отовсюду погонят словно выходцев с того света… А жить всё же надо… значит, и воровать надо. А пойдешь на воровство, недалеко и до убийства… Одно без другого не обходится… это уж верно, поверьте моему слову! Я вам всё это говорю для того, чтобы вы знали, что такое Булэ-Бланш, чтобы вы поняли, что больше всего виновато во всем правительство, которое никогда нами не занималось только и знают что гонят нас подальше как зачумленных или собак бешеных.
‘А теперь я перейду к делу. ‘
‘Женился я ровно год тому назад, и с первого же месяца жена моя забеременела. Я и подумал: самим есть нечего, а тут ребенка корми, — дело совсем дрянь. ‘Однако ‘это’ надо уничтожить’, сказал я жене. Как раз около нас жила старая потаскуха, ловкая на все эти штуки… Сторговались, дал ей одного зайца и двух кроликов, а она принесла жене каких-то трав да порошков и размешала свое чертово пойло… Более двадцати раз пробовали они это средство, только ничего не вышло… как есть ничего. Старая потаскуха говорит нам: ‘Всё же, говорю вам, будьте покойны, он теперь помер и родится мертвым…’ Как было ей не поверить: все считали ее за ученую колдунью, вот я и перестал мучиться и стал думать: хорошо, пускай мертвым родится. Только соврала старая воровка, сами увидите.
‘Раз, помню, лунная ночь была, убил я косулю… Возвращаюсь это я довольный, косуля за плечами… ведь не каждую ночь попадается такая добыча. Около трех часов подхожу к дому… Вижу в окне свет… Что, думаю, за странность, стучусь в дверь, она у нас всегда изнутри заставлена, когда меня дома нет… Не отворяют… Я еще раз стучу, да посильнее… Тут услыхал я жалобный крик, потом ругательство, потом шаги… еле ступают, спотыкаются по каменным плитам…’ И что ж я увидал?.. Жена моя, полуголая, бледная как мертвец, вся в крови! Сначала я, было, подумал, что ее хотели убить… да она говорит: ‘Не шуми так, дурак! не видишь что ли, что я рожаю?’ Черт возьми! Ведь должно же это было случиться не нынче, так завтра… Но в ту минуту так далек я был от этой мысли… Вхожу, косулю бросил в угол, ружье повесил на гвоздь. ‘По крайности мертвый он родился?’ спрашиваю у жены. ‘Да, как же, мертвый!.. Полюбуйся!’ И я увидел, как на постели в окровавленном тряпье извивалось что-то голое… Гляжу на жену, она на меня, и так минут пять молчим… Однако надо же было на что-нибудь решиться.
— ‘Ты кричала?’ спрашиваю.
— ‘Нет’.
— ‘А не заметила, никто вокруг дома не шатался?’
— ‘Нет’.
— ‘А зачем свет зажгла?’
— ‘Да я только что свечу засветила, — она и двух минут не прогорела, как ты постучал’.
— ‘Ну, ладно’.
‘Тут я схватил ребенка за ноги и быстро-быстро, крепко стукнул его кулаком по голове, точно кролика… Потом сунул его в охотничью сумку, взял опять ружье со стены… Верьте или нет, господин председатель, вот мое вам честное слово: я не знал даже, была ли то девчонка или мальчишка…
‘Пошел я к источнику ‘Большой Камень’… Кругом на земле, сколько взглядом окинешь, только тощий вереск между камнями… Ни дерева вблизи, ни хижины, ни дороги… Из живых тварей в этих местах лишь изредка можно встретить пастуха, прогоняющего баранов, да и то только тогда, когда в полях нет больше травы для прокорма скотины. Около источника есть глубокая, спокон веков заброшенная каменоломня… Зияющие пасти колодцев скрыты от глаз кустарником… В этом месте, бывало, прятал я свое ружье, когда ожидалось у нас нашествие жандармов… Никто не осмеливался ходить в это пустынное место, а многие верили, будто тут привидения шатаются… Значит, опасаться мне было нечего… Бросаю ребенка в каменоломню, слышу, как он шлепнулся на дно… хлоп!.. А за бугром уже рассвет зачинается…
‘Возвращаясь домой, уже по дороге в Булэ-Бланш, заметил я за изгородью какую-то серую тень, не то волк, не то спина человека, — в полусвете иной раз и привычному глазу трудно различить, фигура эта тихонько крадется, пригибаясь и ползя по земле, останавливается… ‘Эй, ну-ка, громко крикнул я, если ты человек, покажись-ка сюда, не то буду стрелять!’ — ‘А, это ты, Мотто’, вдруг сказала тень, оборачиваясь прямо ко мне. — ‘Да, это я, Маё, только запомни хорошенько, что в моем ружье всегда есть заряд крупной дроби для любопытных’. — ‘О, не бойся, плохого не выйдет. Я просто ходил убирать свои силки. Только, как ты думаешь, ведь не одни косули кричат, когда их убивают…’ — ‘Нет, также еще и подлецы, вот как ты, кривоглазый черт’. Я прицелился, но, не знаю почему, стрелять не стал… а напрасно. На другой же день Маё отправился за жандармами.
‘Теперь, господин председатель, слушайте меня хорошенько… В деревне Булэ-Бланш тридцать дворов, значит тридцать мужей с женами. А много ли вы насчитаете живых детей в этих тридцати семействах?.. Всего-навсего троих… А всех остальных, задушенных, удавленных, зарытых, наконец умерших, — вы их посчитать не хотите?.. Раскопайте землю там, в бледной тени берез, около стволов тощих елей, измерьте глубину колодцев, поворочайте камни, развейте по ветру пески в каменоломнях, в этой земле под березками и елками, на дне колодцев, между камнями, в песке вы найдете больше косточек новорожденных, чем скелетов взрослых на кладбищах в больших городах… Пойдите вовсе дома и спросите у мужчин, старых и молодых, что сделали они с детьми, которые вынашивались их женами!.. Допросите-ка Маё, Лежэ, Сореля и всех других!.. Ага! Теперь ты видишь, Маё, что не одни косули кричат, когда их убивают…’