Развитіе областной мстной литературы — условіе для полноты развитія областной мстной жизни.
Развитіе областной мстной литературы — условіе для полноты развитія областной мстной жизни.
‘День’, 15-го февраля 1864 г.
Развитие областной местной литературы — условие для полноты развития областной местной жизни, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1864
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Сочиненія И. С. Аксакова.
Общественные вопросы по церковнымъ дламъ. Свобода слова. Судебный вопросъ. Общественное воспитаніе. 1860—1886
Томъ четвертый.
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) 1886
Слабый корень и пышный цвтъ — не благонадежные признаки растительной силы. Не благонадеженъ тотъ государственный строй, гд вся жизнь областная поглощена столичной, гд область безмолвствуетъ, не кладетъ на общіе государственные всы тяготы своего ршенія, своей воли,— гд весь центръ тяжести государства сосредоточенъ въ столиц, а все остальное — безъ груза, безлично, не представляетъ ни упора, ни силы начинанія. Такова Франціи, таково отношеніе Французской провинціи къ Парижу,— и исторія послднихъ семидесяти пяти лтъ достаточно ярко свидтельствуетъ, насколько подобное значеніе провинціи въ государств упрочиваетъ крпость государственнаго строя и содйствуетъ общественному благосостоянію. Нынче Парижъ свергаетъ съ престола династію, провозглашаетъ республику,— и вся остальная Французская земля съ ея 35-милліоннымъ населеніемъ покорно слушается команды своего прихотливаго властелина и безъ всякаго сочувствія къ республиканскимъ формамъ волей-неволей наряжается въ республику, завтра — мстное начальство въ провинціи получаетъ ордеръ изъ Парижа — вмсто республики провозгласить имперію, или вмсто имперіи королевство, или вмсто одной династіи другую,— и провинція безпрекословно мняетъ формы правленія, какъ платье, даже не предъявляя своего veto, даже не претендуя на то, что ею помыкаютъ какъ пшкой и безцеремонно обходятся безъ ея предварительнаго согласія. Отъ этого нигд такъ легко не совершаются революціи, какъ во Франціи, и повелнія мняющихся правительствъ изъ Парижа быстро обтекаютъ на города, на Францію во всхъ направленіяхъ, не встрчая нигд ни задержки, ниже зацпинки: путь гладокъ,— хоть шаромъ покати. Отъ итого, т. е. именно отъ того, что провинція не иметъ во Франціи никакого политическаго значенія, элементъ охранительный или такъ-называемый консервативный, такъ въ ней безсиленъ и робокъ, отъ того, что центръ тяжести заключается не въ самой земл, а въ столиц, всякій завладвшій случайно этимъ центромъ, длается господиномъ земли. Шатость трона, колебаніе административныхъ системъ, отдающееся тяжелыми потрясеніями въ жизни народной, оставляющее всякій разъ глубокіе слды на благосостояніи областей,— тайное сознаніе своей непрочности въ правительств, несмотря на весь вншній блескъ, на всю обстановку вншняго могущества: вотъ къ чему привело Францію это преобладаніе столицы, это отсутствіе крпкой мстной провинціальной органической жизни,— которую, конечно, не могутъ замнить ни Французскія земскія учрежденія, дарованныя ей современнымъ правительствомъ и сохраняющія за собою Французскій казенный бюрократическій характеръ, ни представительство областей въ законодательномъ корпус, ни весь этотъ казенный бюрократическій конституціонный снарядъ, созданный не самою жизнью, а сложенный, справленный, введенный, поддерживаемый и пускаемый въ ходъ извн, сверху, дйствіемъ самой власти. И понятно! Дло не въ однихъ учрежденіяхъ, прилаженныхъ какъ колеса къ общему административному механизму,— не въ децентрализаціи, предназначенной служить той же иде централизаціи и употребляемой только какъ боле удобное административное средство! Дло въ томъ, чтобъ провинція, чтобы всякая мстность жила не только для государства, но и сама для себя, не только общею, но и своею мстною жизнью, чтобы столица служила только къ объединенію этихъ частныхъ жизней, къ обобщенію мстныхъ вопросовъ, чтобъ въ ней области сознавали себя, какъ единую землю, чтобъ она была органомъ всеобщаго земскаго единства и всенароднаго сознанія Этой мстной жизни, не административной только, но общественной, не вншней только, но и духовной, во Франціи почти нтъ, до такой степени, что, по свидтельству самихъ Французовъ, число выходящихъ въ провинціи книгъ и обороты мстной книжной торговли поражаютъ своею ничтожностью. Этой внутренней мертвенности провинцій, конечно, не въ состояніи пособить, никакія казенныя Французскія провинціальныя или земскія учрежденія: эти учрежденія, повторяемъ, не представляютъ изъ себя живыхъ органовъ общаго организма, совершающихъ свои частныя и вмст общія органическія отправленія, а напротивъ того, имютъ только одно значеніе колесъ, пружинъ или другихъ принадлежностей общаго государственнаго механизма, поэтому ихъ машинальное, пассивное дйствіе, при всей наружной стройности управленія, остается непроизводительнымъ, такъ сказать непитательнымъ для государства, и не даетъ ему ни силы, ни прочности.
Совсмъ другое отношеніе провинціи къ столиц въ Россіи, и если оно представляется иногда иначе, если оно не всегда проявляется въ дйствіи, то тмъ не мене оно живетъ хотя бы и не отчетливо въ нашемъ сознаніи, во внутренней, глубокосокрытой сущности нашихъ историческихъ преданій въ современной жизни какъ смутное нравственное требованіе. Конечно, не на столиц и ея значеніи зиждется у насъ крпость нашего государства. Конечно, не благодаря столиц такъ твердъ и незыблемъ нашъ государственный строй, а скоре и врне — вопреки столиц, не ею держится у насъ государство, а землею. Что бы сталось съ Россіей, еслибъ она управлялась не внутренними силами, не органическими началами своего, хотя бы и безмолвнаго земства, а только и единственно Петербургомъ, и была способна вполн подчиниться его вліянію,— такъ сказать вертться, какъ флюгеръ, по вол всхъ втровъ, дующихъ тамъ Изъ-за границы, вдоизмняться но прихоти всхъ теоретиковъ, начинившихъ свои пустыя головы заемнымъ содержаніемъ, и благоговющихъ предъ всякою послднею модною теоріею привезенною съ Запада? Что бы сталось съ Россіей, еслибъ въ ней не было земства, еслибъ не было охранительнаго упора въ томъ населеніи, которое живетъ вн столицъ, въ ея областяхъ, въ уздахъ, въ селахъ? Ей пришлось бы быть поперемнно то Голландскою, то Нмецкою, то Французскою, то бюрократически централизованною, то расцентрализованною, то федеральною, то конституціонною, то республиканскою, то демократическою, то желто-Австрійскою, то красною,— однимъ словомъ гнуться, ломаться и мнять свой строй и бытъ, смотря по тому, какая теорія въ Петербургскомъ обществ беретъ верхъ и торжествуетъ, какіе столичные пролетаріи забираютъ вліяніе и силу. Къ счастію нашему, существованіе Россіи независитъ ни отъ случайнаго успха той или другой Петербургской доктрины, той или другой политической партіи, и если бы даже — предположимъ невозможное — удалось столиц ввести такую органическую перемну въ законодательство, которая подрываетъ вс основные принципы нашей народности, то, благодаря областному населенію вс эти столичные перевороты остались бы безъ послдствій.
Итакъ, наша сила, наша крпость вся въ земств. Имъ держится не только нашъ общественный строй, но и само государство. Но, къ сожалнію, этотъ упоръ, эти силы сказываются только тогда, когда исторія обращается къ нимъ съ вопросомъ, когда опасность касается бытія или существенныхъ коренныхъ основъ нашего государственнаго и общественнаго строя. Но вопросъ не всегда становится исторіею во всей его осязательной рзкости, опасность не всегда,— напротивъ того, чрезвычайно рдко,— представляется угрожающею непосредственно народному существованію или коренному государственному принципу: множество опасностей такихъ, которыя по видимому не важны и, являясь не въ грубой форм, не вызываютъ охранительнаго отпора въ земств, пробуждающагося у насъ, какъ извстно, только при большихъ оказіяхъ,— а между тмъ, медленно и незамтно, дйствуя на второстепенныя условія общественнаго бытія, подтачиваютъ его духовную силу и крпость. Разумется, еслибъ дло шло о нарушеніи цльности и единства Руси, о перемн вроисповданія, формы правленія, то хотя бы столица и изъявила на то согласіе, областная мощь Россіи выступила бы тогда во всемъ своемъ охранительномъ значеніи, но дло идетъ у насъ, большею частью, не о такихъ крупныхъ и грубыхъ вопросахъ, а о господств той или другой административной доктрины, той или другой общественной моды, о такихъ преобразованіяхъ, направленіяхъ, вліяніяхъ, которыя могутъ быть не мене вредны, могутъ привести къ существеннымъ измненіямъ въ общемъ ход Русской жизни, а между тмъ не встрчаютъ въ ней надлежащаго готоваго отпора и наконецъ даже разрушаютъ въ ней мало-помалу и самую эту энергію ея охранительнаго элемента…
Боле чмъ когда-либо нужно намъ призвать къ жизни нашу провинцію. Боле чмъ когда-либо слышится, даетъ себя чувствовать наша столичная несостоятельность въ разршеніи общихъ земскихъ вопросовъ, наше столичное духовное истощеніе. Было время, когда въ Россіи самородною крпостью отличалась областная жизнь, когда все крпко сидло на своемъ корню, сплетаясь втвями и зелеными верхами, въ непроницаемую чащу лса. Мы не говоримъ о времени удловъ, но даже и при Московскихъ царяхъ единодержавіе не поглощало значенія земли, и въ земл не терялась область,— не въ смысл какой-либо уродливой политической федераціи а въ смысл живаго единства при свободномъ развитіи мстной жизни. мы одинъ органъ не жилъ на счетъ другаго, но жизнію каждаго органа была сильна общая жизнь организма. Эта жизненность областей, при немене жизненномъ сознаніи себя единою Русскою землею, спасла Русское государство въ 1612 году. Возстали области и возстановили Москву съ ея значеніемъ государственнаго и земскаго единства, свидтельствуя тмъ самымъ, какъ чужда имъ всякая мысль о единств искусственномъ, вншнемъ, федеративномъ, какъ дорого имъ единство живое, цльность духовная, земская и государственная,— и въ какой высокой степени обусловливается это единство и эта цльность — повсемстностью жизни во всхъ концахъ и углахъ Россіи. Какъ мало имла столица деспотическаго значенія для земли — доказывается тмъ, что, по свидтельству даже грамоты на избраніе Даря Михаила едоровича,— Шуйскій, хотя и провозглашенный Москвою на царство, сведенъ былъ съ престола на томъ именно основаніи, что, кром Москвы, на то не было испрошено согласія остальной земли, и его е многіе городы не похотли…’ Но, при дальнйшемъ развитіи нашего государственнаго строя, земство все боле и боле теряло свое значеніе, а вмст съ земствомъ и областная жизнь,— ибо одно безъ другаго немыслимо. Не способно земство ршить ни одного общаго вопроса, если отвыкло ршать вопросы мстные и вершить свои собственныя дла, не можетъ оно дать крпости государству, если не крпко у себя на корню: пока село, уздъ, деревня не будутъ жить полнотою собственной своей жизни, до тхъ поръ правильное развитіе организма не возможно, и земство является только бюрократическимъ призракомъ, вызываемымъ только для наружной красивости и симметріи. Ослабленіе земской и областной силы сдлало возможными бунты стрльцовъ и произведенные ими перевороты, но несмотря на то, только опираясь на остатки прежней областной силы, могла верховная власть справиться съ крамольными стрльцами. Съ тхъ поръ жизнь областей оскудвала все боле и боле, сила земства укрылась въ глубь, гд держится и понын, и несмотря на долгое ослабляющее бездйствіе, выступаетъ и теперь всякій разъ, въ великія минуты исторіи, въ ршительный часъ жизни и смерти для Россіи. Тяжелы были для земли Петербургскіе перевороты въ XVIII вк, но она долготерпливо сносила ихъ, блюдя только, до лучшихъ временъ, сохранность своего основнаго народнаго строя. И земля — надемся мы — перемогла и перебыла времена худыя, и, претерпвъ до конца, спасена будетъ.
Сила, проявляющаяся теперь только пассивно, должна стать наконецъ положительною, производительною силою. Не охраненіе только, но и развитіе народныхъ началъ должно принадлежать ей. Посл переворота Петра, столица (мы разумемъ здсь Москву и Петербургъ вмст), сосредоточивъ въ себ не только административную, но и всю умственную жизнь Россіи, была проводникомъ для остальной земли добра и зла чуждой цивилизаціи, прививала къ ней чужое знаніе и забвеніе своего, и деспотически господствовала авторитетомъ моды, вкуса, науки, теоріи. Провинція, въ нравственномъ отношеніи, подпала полнйшему рабству столиц, подражаніе столиц стало болзненною наклонностью провинціальнаго общества, истощавшею его духовныя силы, отнимавшей) у него всякую оригинальность, самость, своеобычность, т. е. всякое творчество, всякую жизненность. Явился ‘провинціализмъ’,— какъ явленіе комическое, выражающее именно неравномрность отношеній уровня столичнаго и провинціальнаго,— и уклоненіе провинціи отъ идеала, представляемаго столицами. Литература, какъ и выраженіе общественной жизни, существовала только въ Москв и Петербург, и провинція безмолвствовала.— Все это могло продолжаться до тхъ поръ, пока не пройденъ былъ тотъ историческій кругъ, въ который вступила Россія съ реформою Петра, пока столица не совершила своей исторической миссіи, состоявшей въ томъ, чтобъ введеніемъ Русской земли въ кругъ всемірнаго просвщенія и фактическимъ распространеніемъ свдній, возбудить въ ней самобытную дятельность духа, работу самосознанія, жажду своеобразнаго творчества.
Пока интеллигенція въ Россіи, не исключая въ томъ случа и правительства, жила полною невозмутимою врою въ Западъ, она могла, говоря ея языкомъ, игнорировать провинцію и пренебрегать ею. Но какъ скоро эта вра нарушена, какъ скоро источникъ тхъ духовныхъ силъ запада, которыми мы такъ долго пробавлялись, былъ исчерпанъ, истощенъ до дна и оказалось, что дале черпать невозможно безъ утраты всякой не только духовной, но и политической самостоятельности, какъ скоро заемный свтъ, которымъ мы полтора столтія освщались, явился безсильнымъ, чтобъ разогнать мракъ все боле и боле сгущавшійся у насъ подъ ногами и напротивъ все ярче и ярче раскрывалъ міру наши язвы и уродливые наросты,— какъ скоро литература стала дйствительно пріобртать силу и ея слово стало всить въ разршеніи общихъ земскихъ вопросовъ,— бдность жизненнаго содержанія тотчасъ же оказалась въ столицахъ, и уже не провинція, какъ прежде въ столиц, а уже столица стала тяготть къ провинціи. Да, если это явленіе еще не всми ощущается, еще не рзко выступаетъ наружу, то оно тмъ не мене существуетъ и скоро предстанетъ во всей своей правд. Можно положительно сказать, что теперь наступаетъ иная пора, по тяготнію столицы къ провинціи. Начало этому положило освобожденіе крестьянъ съ его послдствіемъ — мировыми учрежденіями. Это явленіе вполн законно, вполн понятно и въ высшей степени благотворно. Въ немъ выражается стремленіе — стать ногами на почву, изъ области миражей опуститься въ дйствительность, изъ призрачности въ реальную жизнь, изъ сферы отвлеченныхъ теорій, одна другую смняющихъ,— перейти къ указаніямъ опыта,— отъ печальнаго блужданія, безкорненности и легкоподвижности, оторваннаго, въ зависимости отъ всякихъ втровъ,— къ нравственной зависимости отъ своей народности, отъ своей исторіи,— т. е. къ полнот, къ цльности бытія, къ духовной свобод.
Мы не говоримъ, о какихъ-либо учрежденіяхъ, которыми бы могла укрпиться мстная общественная почва въ Россіи. Мы оставляемъ этотъ вопросъ въ сторон. Мы не знаемъ еще, какое дйствительное значеніе для земства будутъ имть новыя земскія учрежденія, которыя кто-то, кажется, сравнилъ недавно, безъ достаточнаго конечно основанія, съ Французскими префектурными совтами. Мы можемъ только сказать, что подобныя учрежденія не создаются вдругъ, изъ головы, на основаніи теоріи, но должны быть созданы самою жизнью. А для того, чтобъ жизнь получила вновь способность творить и создавать, необходимо дать ей просторъ, необходимо, чтобъ она чувствовала себя полноправною жизнью, свободно дышала, дйствовала и выражалась. Первое условіе жизненнаго простора — просторъ мннія и слова. И потому, если этотъ просторъ нуженъ столичной общественной жизни, то едвали еще не боле нуженъ онъ теперь провинціи, гд въ переживаемую нами минуту длается настоящее, гд люди не праздны и праздное слово не досуже, гд за дльнымъ словомъ можетъ тотчасъ же идти его выполненіе, гд теорія можетъ тотчасъ приложиться на практик. Развитіе областной литературы, близкой къ грунту, стоящей у самаго корня, у самаго источника земской жизни, было бы не только чрезвычайно полезно Россіи въ настоящее время, но совершенно необходимо. Оно отрезвило бы насъ, столичныхъ публицистовъ, не рдко путающихъ только ршеніе вопросовъ сужденіями отвлеченными, выражающими только отчужденность нашу отъ народной жизни, оно сообщило бы и вашему столичному слову осторожность и полновсность, представляя и готовую поврку областнаго опыта, и обиліе фактическихъ данныхъ, оно избавило бы провинціальное общество отъ столичнаго литературнаго деспотизма,— оно сдерживало бы въ узд нашихъ отважныхъ на эксперименты теоретиковъ — бюрократовъ. При общемъ теперь провинціальномъ безмолвіи раздается почти одиноко громкій голосъ столичныхъ публицистовъ, не слыша возраженій и смущая своимъ авторитетомъ непривычную къ слову провинцію. Нердко отъ неумстнаго примненія нашихъ столичныхъ совтовъ, провинція кряхтитъ, скрипитъ, ежится, протестуетъ, какъ уметъ, большею частью неловко и неуклюже, стыдится огласки, боится безпощадныхъ насмшекъ столичнаго либерализма.— Но пусть эта областная жизнь обртетъ свободный языкъ, вооружите провинціи словомъ, дайте возможность сказать свое мнніе туземщин въ каждой мстности,— какъ много досел неслыханнаго дльнаго скажется въ Русской литератур, неизбалованной дльностью, сколько полновсныхъ опытомъ и житейскою мудростью рчей раздастся въ оглушительномъ хор голосистыхъ крикуновъ столичныхъ,— какъ много правда провинціальной смнитъ столичной лжи!.. Намъ кажется, что наше собственное сознаніе въ этой польз провинціальной литературы, сознаніе столичной газеты иметъ въ этомъ отношеніи нкоторое значеніе. Мы говоримъ по собственному убжденію, что въ настоящее время ни одинъ жизненный вопросъ для Россіи не можетъ быть обсужденъ надлежащимъ образомъ въ столичной литератур, и мы на каждомъ шагу чувствуемъ недостаточность практическихъ указаній опыта (а этотъ опытъ совершается, эта практика происходятъ на пространств цлой части свта!), на каждомъ шагу испытываемъ желаніе слышать голосъ съ мста, прямо съ почвы, изъ среды самой жизни, не искусственной, не призрачной, а живой органической, дйствительной, несомннной, гд слово вско, гд за словомъ слдуетъ дло, гд самое дло передъ всми во очію. Нашей столичной атмосфер недостаетъ запаха нивъ и полей, хлба и лса,— а вдь наша земская сила едвали не вся въ сел, по крайней мр нигд село не иметъ такого значенія, какъ въ Россіи,— нигд ему не предстоитъ такой будущности… Въ этомъ отношеніи провинціальная литература поставлена въ несравненно-выгоднйшія условія и могла бы оказать неизмримую услугу Русскому умственному развитію, если бы…. если бы она существовала!…