Разсказъ охотника
Разсказъ охотника
Р. Хагарда.
Р. Хагарда.
Пер. съ англійскаго М. Ватсонъ.
‘Юный Читатель’, No 24, 1906
Разсказ охотника, Хаггард Генри Райдер, Год: 1885
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Знакомые и друзья сэра Генри Куртиса, славившагося своимъ гостепріимствомъ, бы ли опять вс въ сбор въ его оркширскомъ помстьи. Особенное вниманіе общества привлекалъ на этотъ разъ близкій пріятель хозяина, Алланъ Куатермэнъ, только что прибывшій изъ Африки, одинъ изъ старйшихъ и извстнйшихъ тамошнихъ охотниковъ, застрлившій на своемъ вку множество львовъ и слоновъ. Съ виду — это былъ человкъ очень небольшого роста, съ сморщеннымъ лицомъ коричнево-красноватаго цвта отъ постояннаго загара. Кроткіе, каріе глаза его смотрли проницательно, точно однимъ взглядомъ охватывая и подмчая все вокругъ себя, а коротко-остриженные, съ просдью, волосы торчали вокругъ головы, словно щетина на щетк.
Когда принесли послобденный кофе, Куатермэнъ сдался, наконецъ, на усиленныя просьбы присутствующихъ подлиться съ ними какимъ-либо событіемъ изъ его, богатой приключеніями, охотничьей жизни. Отпивъ глотокъ изъ поставленнаго передъ нимъ стакана краснаго вина, онъ такъ началъ свое повствованіе:
‘Лтъ десять тому назадъ я охотился въ глубин Африки, близъ мстечка Гатгарра, недалеко отъ рки Чоба. Меня сопровождали четверо слугъ-туземцевъ: изъ нихъ двое погонщиковъ изъ Матабелы, третій готтентотъ, по имени Гансъ, и, наконецъ, охотникъ-зулусъ, котораго звали Машунъ, и который уже пять лтъ неотлучно былъ при мн. Тутъ, около Гатгарры, намъ удалось набрести на отличнйшее мстечко, нчто въ род тнистаго парка, гд трава была хорошая и сочная, особенно по времени года. Здсь я расположился лагеремъ или, врне, устроилъ свою главную квартиру, откуда отправлялся въ экспедиціи во вс стороны, разыскивая добычу, въ особенности слоновъ. Однако, мн не везло, и я набралъ весьма незначительный запасъ слоновыхъ клыковъ. Понятно, какъ я обрадовался, когда туземцы принесли мн извстіе, что въ долин, отстоявшей на 30 миль отъ насъ, пасется большое стадо слоновъ. Въ первую минуту я хотлъ было переселиться туда со всмъ своимъ скарбомъ — съ волами, фургономъ и всмъ его содержимымъ. Но, узнавъ, что въ этой долин масса мухъ, смертоносныхъ для всхъ животныхъ, за исключеніемъ ословъ, лсныхъ зврей и человка — я отъ своего намренія отказался. Нехотя ршилъ я оставить фургонъ на попеченіи двухъ погонщиковъ изъ Матабелы, а самъ отправился за слонами, взявъ съ собою готтентота и Машуна.
Въ такомъ состав мы и двинулись въ походъ у на слдующее утро, а вечеромъ другого дня достигли мста, гд, по дошедшимъ до насъ слухамъ, должны были пастись слоны. Но и тутъ насъ ждала неудача. Что слоны побывали здсь, не подлежало сомннію — это доказывалось и многочисленными ихъ слдами, а также и вырванными ими изъ земли деревьями мимозъ, для того, чтобы рослыя животныя могли свободно обгладывать сладкіе ихъ корни, но сами слоны блистали своимъ отсутствіемъ. Видимо, они двинулись дальше. И намъ оставалось лишь одно — послдовать за ними, что мы и сдлали. И ужъ какъ мы тогда намаялись! Больше двухъ недль выслживали мы ихъ. Въ два пріема мелькнули они передъ нами,— мелькнутъ, и снова исчезнутъ изъ виду… Дйствительно, это было великолпнйшее стадо! Наконецъ, напавъ на нихъ въ третій разъ, мн удалось застрлить одного самца. Но тутъ они опять двинулись дальше, и въ такое мсто, что даже пытаться идти за ними было безполезно. Я очень досадовалъ, что пришлось отказаться отъ преслдованія этихъ слоновъ и повернулъ назадъ къ нашей стоянк далеко не въ пріятнйшемъ расположеніи духа. Въ вид трофея мы несли съ собой клыки лишь одного убитаго мною слона.
Только на пятый день вечеромъ увидли мы маленькій холмъ, съ вершины котораго открывался видъ на мсто, гд мы оставили нашъ фургонъ. Сознаюсь, я поднимался на этотъ холмъ съ пріятнымъ ощущеніемъ возвращенія домой, такъ какъ для охотника его фургонъ составляетъ такой же домашній очагъ, какимъ для цивилизованнаго обывателя является его каменное или деревянное жилище. Взобравшись на вершину холма, я взглянулъ по тому направленію, гд должна была виднться блая палатка фургона. Но ни того, ни другого не было и слда, а кругомъ, такъ далеко, какъ только могъ охватить глазъ, разстилалась совершенно черная выжженная долина. Протеревъ глаза, я еще разъ съ напряженнымъ вниманіемъ взглянулъ по тому же направленію, и разсмотрлъ на мст бывшаго моего лагеря не фургонъ, а нсколько обуглившихся брусьевъ. Чуть не обезумвъ отъ безпокойства и огорченія, бросился я, вмст съ Гансомъ и Машуномъ, бжать со всхъ ногъ внизъ съ холма, и затмъ черезъ всю долину къ тому мсту, около ключа, гд стояла моя колымага. Наконецъ, я очутился здсь, но только для того, чтобы окончательно убдиться, что мои худшія опасенія сбылись — фургонъ мой со всмъ его содержимымъ, включая туда лишнія ружья и боевые запасы, былъ уничтоженъ до тла лснымъ пожаромъ!
Отправляясь на охоту за слонами, я приказалъ погонщикамъ выжечь траву вокругъ фургона именно для предохраненія отъ подобныхъ случайностей, и вотъ получилъ достойную награду за свое безуміе. Приключившееся могло служить хорошей иллюстраціей необходимости, особенно когда имешь дло съ туземцами, длать самому все то, что считаешь нужнымъ. Очевидно, лнивые негодяи и не думали выжигать мсто вокругъ фургона, а вмсто того, вроятно, по своей беззаботности, какъ-нибудь подожгли высокую, смолистую бамбуковую траву по близости. Втромъ, должно быть, перекинуло пламя на палатку фургона — и все было кончено. Относительно погонщиковъ я такъ и не узналъ, что съ ними сталось. Нужно думать, что, испугавшись моего гнва, они скрылись, уведя съ собою воловъ. Такъ и по сей день я въ полнйшемъ невдніи на ихъ счетъ.
Усвшись на черномъ пепелищ возл родника, я смотрлъ на обуглившуюся ось и дышло моего фургона, и могу васъ уврить, милостивые государыни и государи, что я готовъ былъ заплакать. А Машунъ и Гансъ, оба громко чертыхались и ругались, одинъ на зулусскомъ язык, другой на голландскомъ. Говоря по правд, положеніе наше было почти безвыходное. Мы находились на разстояніи трехсотъ миль отъ ближайшаго мста, гд могли разсчитывать хоть на какую-нибудь помощь. И вотъ наши боевые запасы, лишнія ружья, наша одежда, провизія — словомъ, все, все безвозвратно пропало. У меня оставалось за душой только то, что было на мн, т. е. фланелевая рубашка, башмаки изъ сырой кожи, осьмиствольная винтовка и нсколько патроновъ. У Ганса и Машуна было тоже по ружью, системы Мартини, и нсколько зарядовъ. Съ такими-то приспособленіями намъ предстояло сдлать переходъ въ 300 миль по безлюдной и почти пустынной мстности. Увряю васъ, что мн рдко доводилось бывать въ худшемъ положеніи, а мало ли я видывалъ видовъ на своемъ вку? Но такого рода злоключенія всегда возможны въ жизни охотника, и потому намъ оставалось одно только: напрячь вс силы, чтобы какъ-нибудь преодолть предстоявшія намъ трудности. Вотъ почему, на другое утро, посл довольно безотрадной ночи, проведенной подл обугленныхъ остатковъ моего фургона, мы поспшили выступить въ путь по направленію къ цивилизованнымъ мстамъ. Если бы я сталъ вдаваться въ подробности и разсказывать вс приключенія этого ужаснаго путешествія, то продержалъ бы васъ всю ночь. И потому, съ вашего дозволенія, остановлюсь на одномъ только случа.
Пробиваясь кое-какъ, мы путешествовали уже около мсяца, вотъ, однажды вечеромъ расположились мы на ночлегъ въ сорока миляхъ отъ Бамангуато. Въ то время мы представляли собой весьма плачевное зрлище. Изможденные отъ голода, чуть же падая отъ усталости, съ натруженными въ кровь ногами, мы были измучены въ конецъ. Ко всему этому я еще страдалъ сильнйшими припадками лихорадки, туманившей мн зрніе и отнимавшей послднюю силу. Въ довершеніе всего и боевые запасы наши уже были на исход. У меня оставался одинъ только зарядъ къ восьмиствольной моей винтовк, а Гансъ и Машунъ, вооруженные ружьями Мартини, имли вдвоемъ всего три патрона. Оставалось около часу до захода солнца, когда мы сли отдохнуть и зажгли костеръ, къ счастью, у насъ сохранилось еще нсколько спичекъ. Какъ теперь помню — мстечко, выбранное нами для отдыха, было просто очаровательно. Это была маленькая лощина, окаймленная красивыми, плосковершинными деревьями мимозъ, а на дн этой лощины пробивался родникъ, чистая, прозрачная вода котораго образовала тутъ нчто въ род прудка. Я говорилъ вамъ уже, что насъ мучилъ страшный голодъ — цлый день мы ничего не ли, покончивъ еще раннимъ утромъ съ послдними остатками маленькой дикой козы, которую я застрлилъ два дня передъ тмъ. Въ виду этого Гансъ, который стрлялъ лучше, чмъ Машунъ, взялъ два заряда изъ оставшихся трехъ, и отправился за добычей, попытаться, не удастся ли ему застрлить оленя намъ на ужинъ. Самъ я не пошелъ, потому что былъ слишкомъ слабъ.
Тмъ временемъ Машунъ сталъ набирать сухихъ втвей и сучьевъ мимозъ, и началъ мастерить изъ нихъ, приблизительно футовъ въ 40 отъ береговъ прудка, нчто въ род плетня, подъ защитой котораго мы могли бы переночевать. Въ теченіе нашего долгаго странствія насъ сильно безпокоили львы, и не дале какъ бъ предшествующую ночь, они чуть было не напали на насъ, что, особенно въ виду моего болзненнаго состоянія, сильно пугало меня. Только что мы кончили нашъ плетень, или, врне, нчто, что должно было изображать его, какъ Машунъ и я услышали выстрлъ, произведенный, повидимому, на разстояніи мили отъ насъ.
— Прислушайся къ этому звуку,— сталъ напвать по-зулузски Машунъ, кажется для того, чтобы подбодрить себя, а не по какой-либо другой причин, такъ какъ онъ во всхъ затрудненіяхъ старался всегда быть веселымъ и беззаботнымъ. ‘Прислушайся къ чудодйственному звуку, которымъ ‘боэры’ (буры) въ битв при ‘Кровавой рк’ уложили на мст моихъ предковъ. Теперь мы съ тобой голодны, отецъ, желудки наши малы и сморщены, точно высушенные бычачьи животы, но скоро они наполнятся хорошей пищей. Гансъ, всего на всего, готтентотъ и, вообще говоря, птица не важная, но онъ хорошій стрлокъ — да, несомннно, что онъ прекраснйшій стрлокъ. Подбодрись, отецъ, еще немного — и мясо будетъ вариться у насъ на огн. А повъ, мы встанемъ мужчинами’.
Въ такомъ род продолжалъ онъ молоть всякій вздоръ, пока я не остановилъ его, потому что голова моя трещала отъ пустыхъ его словъ.
Вскор посл того, какъ мы слышали выстрлъ, солнце зашло, и затмъ мгновенная тьма и глубокая, безмолвная тишь африканской пустыни разомъ охватили небо и землю. Львы еще не вышли изъ своихъ логовищъ, они, должно быть, дожидались восхода луны, и птицы, и вс лсные зври были еще на поко. Нтъ словъ передать этого напряженія безмолвной ночной тишины. При болзненномъ моемъ состояніи, я мучился опасеніями относительно судьбы готтентота Ганса, который все еще не возвращался, и тишина эта казалась мн почти зловщей, словно природа замолкла въ виду трагедіи, разыгравшейся на ея глазахъ.
Кругомъ было тихо, тихо, точно вяло смертью, и одиноко, точно въ могил.
— Машунъ,— сказалъ я, наконецъ,— гд же Гансъ? При мысли о немъ, сердце мое сжимается.
— Право, отецъ, не знаю. Не уснулъ ли онъ, черезчуръ утомившись, или не заблудился ли по дорог сюда?
— Да полно, ребенокъ, ты что ли, Машунъ, чтобы болтать такой вздоръ,— отвтилъ я.— За вс года, что ты со мной, случилось ли хоть разъ, чтобы готтентотъ заблудился или заснулъ по пути къ стоянк?
— Нтъ, Макумацанъ (это мое имя на туземномъ нарчіи и означаетъ ‘человкъ, всегда бодрствующій’), не могу придумать, гд можетъ быть Гансъ?
Но, хотя мы и переговаривались о готтентот, никому изъ насъ не хотлось намекнуть на то, что у каждаго было на ум, т. е. что съ бднымъ Гансомъ наврное приключилось несчастіе.
— Машунъ,— сказалъ, я, наконецъ,— спустись-ка къ пруду и принеси мн той зеленой травы, которая тамъ растетъ. Я голоденъ и непремнно долженъ что-нибудь състь.
— Не пойду, отецъ! тамъ теперь кишитъ привидніями, они подымаются ночью изъ воды и садятся сушиться на берегъ. ‘Isanursi’ (колдунъ) разсказывалъ мн объ этомъ.
Машунъ былъ однимъ изъ храбрйшихъ людей, которыхъ я когда-либо видывалъ, но къ сверхъестественному онъ питалъ невроятный страхъ.
— Этакій ты глупый, значитъ, мн придется идти самому,— произнесъ я строго.
— Нтъ, Макумацанъ, если у тебя, какъ у больной женщины, разныя причудливыя желанія, я, такъ и быть, пойду за травой, даже если бы привиднія пожрали меня.
Съ этими словами онъ отправился къ пруду и скоро вернулся съ большимъ пучкомъ брункресса, на который я набросился съ жадностью.
— А ты не голоденъ?— спросилъ я немного спустя зулуса, сидвшаго напротивъ меня и не спускавшаго съ меня глазъ.
— Никогда въ жизни еще не былъ я такъ голоденъ, какъ теперь, отецъ.
— Такъ возьми же и шь,— указалъ я ему на брункрессъ.
— Нтъ, Макумацанъ, я не могу питаться травой.
— Если ты этого не сдлаешь, ты умрешь съ голода… шь, Машунъ!
Нсколько мгновеній Машунъ еще продолжалъ смотрть на брункрессъ съ выраженіемъ нершительности, но, наконецъ, схватилъ горсть травы и, запихивая ее въ ротъ, сталъ приговаривать: ‘Ахъ, зачмъ я родился на свтъ Божій, если мн пришлось дожить до того, что я, какъ какой-нибудь быкъ, долженъ жевать сорную траву! Когда бы мать моя могла предвидть это, наврное она, тотчасъ же какъ я родился, задушила бы меня собственными руками’. И такимъ образомъ продолжалъ онъ причитывать каждый разъ, когда бралъ новую горсть брункресса, пока не истощилъ всего запаса. Затмъ объявилъ, что вполн набилъ себ желудокъ, но что пища эта холодитъ его и лежитъ тамъ, ‘какъ снгъ на гор’. Во всякое другое время я бы наврное разсмялся, потому что Машунъ обладалъ дйствительно забавнымъ способомъ выражаться. Вообще, зулусы не любятъ питаться зеленью.
Только-что Машунъ покончилъ съ брункрессомъ, мы услышали громкое ‘ууфъ, ууфъ’ т. е. фырканье льва. Лсной царь прогуливался, какъ видно, гораздо ближе къ нашему плетню, чмъ оно могло быть намъ пріятнымъ. И дйствительно, устремивъ глаза въ темноту и прислушиваясь съ напряженнымъ вниманіемъ, я увидлъ шагахъ въ десяти отъ насъ фосфорическій блескъ большихъ желтыхъ глазъ льва, и отчетливо разслышалъ тяжелое его дыханье. Чтобы спугнуть его, мы подняли громкій крикъ, и Машунъ подбросилъ еще нсколько сучьевъ въ огонь, который ярко вспыхнулъ. Мры эти имли желанный успхъ, я мы освободились на нкоторое время отъ нашего врага.
Тотчасъ же посл того, какъ левъ такъ перепугалъ насъ, мсяцъ показался на неб во всемъ своемъ блеск, накинувъ на землю серебряный плащъ. Рдко видлъ я въ жизни своей боле прелестный восходъ мсяца, чмъ въ ту ночь. Было такъ свтло, что, какъ мн помнится, сидя за плетнемъ, я легко могъ прочесть въ записной книжечк замтки, написанныя очень мелко и карандашемъ. Какъ только мсяцъ взошелъ, началось шествіе лсныхъ зврей къ источнику. Съ того мста, гд я сидлъ, я хорошо могъ видть, какъ дичь всхъ видовъ и родовъ пробиралась къ вод по маленькому кряжу, ведущему съ правой стороны къ прудку въ лощин. Одинъ очень большой олень, подойдя на разстояніе 20 шаговъ отъ плетня, остановился и всматривался въ него подозрительно. Красивая его голова и роскошные рога ясно вырисовывались на горизонт. Я помню, что мн ужасно хотлось выстрлить въ него, чтобы такимъ образомъ добыть хорошее мясное продовольствіе. Но мысль, что у насъ осталось всего два заряда, и опасеніе, что при обманчивомъ лунномъ освщеніи, я могу не такъ удачно попасть въ него, заставило меня отказаться отъ своего намренія. Олень направился къ вод, и минуту или дв спустя мы услышали громкій плескъ, за которымъ послдовалъ стукъ копытъ, скачущихъ галопомъ.
— Что это такое, Машунъ?— спросилъ я.
— Да все проклятый левъ, олень почуялъ его,— объявилъ зулусъ.
Не усплъ онъ и произнести этихъ словъ, какъ по ту сторону прудка раздалось нчто въ род визга, на который въ ту же минуту ближе къ намъ отвтилъ громкій ревъ.
— Клянусь Богомъ,— сказалъ я,— ихъ двое. Добыча ушла отъ нихъ, и теперь намъ нужно быть на сторож, чтобы самимъ не попасть имъ въ когти.
Мы опять прибгли къ тмъ же мрамъ: разожгли огонь и подняли крикъ, чмъ снова спугнули львовъ, которые и удалились.
— Машунъ,— сказалъ я,— смотри, не засыпай, пока мсяцъ не перейдетъ вотъ за это дерево, и не пройдетъ половина ночи. Тогда разбуди меня. Сторожи хорошенько, не то львы живо справятся съ нами. Мн же необходимо заснуть хоть немного — иначе, я, кажется, умру.
— Спи себ, спи мирно, отецъ…— отвтилъ зулусъ.— Глаза мои будутъ, какъ звзды, смотрть въ ночную тьму и, какъ звзды, бодрствовать надъ тобой.
Но я не могъ тотчасъ же заснуть, хотя и изнемогалъ отъ усталости. Прежде всего, у меня ломило голову отъ лихорадки, къ тому же я мучился опасеніями относительно судьбы, постигшей Ганса, и также относительно того, что ожидало насъ. Разв можно было надяться, что мы доберемся благополучно въ Бамангуато, т. е. пройдемъ 40 миль лсной глуши, изможденные, голодные, съ натруженными въ кровь ногами, имя всего на всего два заряда въ запас?— Кром того, одно уже ощущеніе, что вокругъ насъ, въ темнот, бродятъ нсколько голодныхъ львовь, мшало мн спать. Могу уврить васъ, господа, что подобныя ощущенія пренепріятны, хотя бы и пришлось испытывать ихъ много разъ и раньше. Наконецъ, помню, что въ добавленіе ко всмъ этимъ мученіямъ, вдругъ меня охватило сильншее желаніе покурить, а при данныхъ обстоятельствахъ желаніе это равнялось тому, какъ если бъ мн вздумалось тосковать по лун.
Тмъ не мене я наконецъ заснулъ, хотя и безпокойнымъ сномъ, наполненнымъ такимъ же множествомъ тяжелыхъ сновидній, сколько точекъ на колючей груш. Одно изъ этихъ сновидній, помнится, особенно испугало меня: мн представилось, что я наступилъ ногой на ядовитую змю, которая, упираясь хвостомъ въ землю, обвилась вокругъ меня и зашипла мн въ ухо: ‘Макумацанъ’. Змя такъ упорно шипла мое имя, что я, наконецъ, проснулся.
— Макумацанъ, наизія, наизія (тутъ, тутъ),— шепталъ Машунъ мн на ухо. Поднявшись, я увидлъ, что Машунъ стоитъ на колняхъ и указываетъ по направленію къ вод. Слдя глазами за его протянутой рукой, я увидлъ зрлище, которое меня — стараго охотника, какимъ я тогда уже былъ,— заставило мгновенно вскочить съ мста. Въ 20-ти шагахъ отъ нашего плетня возвышалась большущая муравейная куча, и на ней, сдвинувъ четыре свои лапы такъ, чтобы хватило мста стоять, виднлась массивная фигура огромной львицы. Голова ея была обращена прямо къ намъ и, благодаря яркому лунному освщенію, я могъ разглядть, что она опустила морду внизъ и лижетъ себ лапы.
Машунъ вложилъ мн въ руки ружье и шепнулъ, что оно заряжено. Я-было поднялъ его и прицлился, но остановился, опасаясь, что могу промахнуться при лунномъ свт. Стрлять же, не будучи увреннымъ въ удач, было бы просто безуміемъ. Очень вроятно, что я только бы ранилъ львицу, или, можетъ быть, даже вовсе не попалъ бы въ нее, и потому, опустивъ ружье, я поспшно вырвалъ клочокъ бумаги изъ записной книжки, пытаясь устроить себ прицлъ. Все это взяло нсколько минутъ времени, а когда я снова поднялъ ружье, Машунъ схватилъ меня за руку и молча указалъ на темную массу подъ тнью маленькаго дерева мимозы, такъ шаговъ около десяти отъ плетня.
— Что же это такое?— спросилъ я его шепотомъ.— Ничего не могу разобрать.
— Это второй левъ,— отвтилъ Машунъ.
— Вздоръ! у тебя двоится въ глазахъ,— объявилъ я, перегибаясь черезъ плетень и устремивъ глаза на темную массу.
Но въ ту же минуту она приподнялась и вышла въ полосу луннаго сіянія. Это оказался красивйшій левъ съ черной гривой, одинъ изъ самыхъ громадныхъ, которыхъ я когда либо видлъ въ жизни. Сдлавъ два или три шага, онъ замтилъ меня, остановился и посмотрлъ прямо на насъ. Онъ былъ въ такомъ близкомъ разстояніи отъ насъ, что я могъ разглядть отблескъ огня въ его злыхъ, зеленоватыхъ глазахъ.
— Стрляй, стрляй скорй,— сказалъ Машунъ,— а то этотъ дьяволъ кинется на насъ, онъ уже собирается длать прыжокъ.
Поднявъ ружье, я прицлился въ маленькое блое пятно на груди льва, тамъ, гд кончалась шея. Въ этотъ моментъ животное обернуло голову назадъ, какъ, насколько мн извстно, всегда длаютъ львы передъ прыжкомъ. Затмъ онъ нсколько наклонился впередъ всмъ туловищемъ и приналегъ на широкія свои лапы, я поспшно спустилъ курокъ и не на секунду раньше, чмъ слдовало, такъ какъ левъ уже длалъ прыжокъ. Звукъ выстрла раздался отчетливо и гулко въ напряженной ночной тишин, и въ какія-нибудь четверть минуты посл того большой зврь очутился въ четырехъ шагахъ отъ насъ. Докатившись дальше, онъ конвульсивными движеніями своихъ громадныхъ лапъ мгновенно вышибъ и ружья, и втки, составлявшія нашъ маленькій плетень. Мы кинулись вонъ съ другой стороны, а левъ прокатился черезъ плетень, попалъ прямо въ костеръ, и тотчасъ за нимъ поднялся, слъ на заднія лапы, словно большая собака, и сталъ издавать ревъ. Боже, что это былъ за ревъ! Никогда, ни до, ни посл этого не слышалъ я ничего подобнаго. Раненый зврь наполнялъ легкія свои воздухомъ и потомъ выпускалъ его въ вид самыхъ раздирающихъ душу звуковъ. Внезапно среди громкаго рева онъ упалъ на бокъ и замолкъ. Я зналъ, что онъ испустилъ духъ, потому что обыкновенно львы издыхаютъ, лежа на боку. Вздохнувъ съ облегченіемъ, я теперь посмотрлъ на подругу убитаго мною льва, стоявшую на возвышеніи муравьиной кучи. Она стояла тамъ, повидимому, окаменвъ отъ изумленія, повернувъ голову назадъ и ударяя себя хвостомъ. Но когда издыхающій левъ пересталъ ревть, къ величайшей нашей радости, она обернулась и однимъ громаднымъ прыжкомъ исчезла въ ночной тьм.
Тогда мы осторожно подошли къ распростертому на земл зврю. Машунъ весело напвалъ сложнную имъ на зулусскомъ язык псню о томъ, какъ охотникъ изъ охотниковъ, Макумацанъ, глаза котораго открыты не только днемъ, но и ночью, могучей рукой схватилъ льва, шедшаго пожирать его, и вырвалъ у него изъ груди сердце и т. д. и т. д., желая этимъ путемъ, съ обычными для зулуса преувеличеніями, излить свою радость по поводу удачнаго исхода борьбы.
Оказалось, что осторожности вовсе и не требовалось, такъ какъ левъ былъ мертвехонекъ и такъ же неспособенъ вредить намъ, какъ еслибъ онъ уже представлялъ собою набитое соломой чучело. Пуля попала капельку ниже благо пятна на ше, въ которое я цлился, и, пройдя черезъ хребетъ, вышла близь послдняго его позвонка. Къ счастью, льва не трудно убить.
Вторую половину ночи я провелъ въ спокойномъ сн, положивъ голову на туловище убитаго звря, что не лишено было нкотораго оттнка ироніи, хотя запахъ отъ спаленной шкуры его былъ не особенно пріятенъ. Проснулся я уже тогда, когда на восток все небо подернулось розовыми лучами утренней зари. Нсколько минутъ я никакъ не могъ понять, почему какое-то тревожное чувство давитъ мн сердце, словно глыбой льда. Только ощущеніе шкуры льва подъ головой и запахъ спаленной его шерсти напомнили мн наконецъ все случившееся. Я всталъ и быстро оглянулся вокругъ себя, не увижу ли я какихъ-нибудь признаковъ вернувшагося Ганса, но ничего подобнаго не было. Тогда я потерялъ окончательно всякій проблескъ надежды и понялъ, что съ бднягой наврное случилось недоброе. Велвъ Машуну развести огонь, я поспшно содралъ шкуру съ бедра у льва. Вырзавъ оттуда нсколько кусковъ мяса, мы ихъ поджарили и жадно съли. Львиное мясо, какъ это ни кажется страннымъ, очень пріятно на вкусъ и боле всего напоминаетъ телятину.
Когда мы нались — въ чемъ мы такъ сильно нуждались — солнце какъ разъ взошло. Мы напились воды у родника, тамъ же помылись и ршили отправиться въ поиски за Гансомъ, предоставивъ убитаго мною льва нжному попеченію гіенъ. И Машунъ, и я, оба мы, напрактиковавшись въ этомъ вдоволь, отлично умли выслживать. Понятно, что намъ не трудно было розыскать слдъ готтентота, хотя онъ былъ едва уловимъ. Мы прошли съ полчаса, и отошли на милю или нсколько больше отъ мста нашей ночевки, когда замтили слдъ буйвола-самца, скрещивающійся со слдами Ганса. Разныя примты показывали, что готтентотъ выслживалъ буйвола. Наконецъ мы добрались до небольшой прогалины въ лсу, гд виднлась одинокая, захирвшая старая мимоза, заросшая колючкой, съ какимъ-то особеннымъ, далеко выпятившимся сплетеніемъ корней, подъ которыми дикобразъ, муравьедъ или тому подобное животное проложило нору съ широкимъ отверстіемъ. Въ десяти шагахъ отъ этого заросшаго колючками дерева мимозы тянулась полоса густого кустарника.
— Посмотри, Макумацанъ, посмотри,— воскликнулъ въ сильномъ волненіи Машунъ, когда мы подошли къ дереву, — буйволъ бросился здсь на Ганса. Видишь, когда Гансъ стрлялъ, онъ стоялъ вотъ тутъ, смотри, какъ онъ твердо упирался ногами въ землю, вотъ слдъ согнутаго его большого пальца. А тамъ, съ этого холмика, точно бурный потокъ, несся на него буйволъ, вырывая землю копытами, словно заступомъ. Выстрлъ Ганса попалъ въ него — онъ былъ раненъ, когда бжалъ, вотъ пятна крови на трав. Все это прописано здсь, отецъ, здсь, на земл.
— Да,— сказалъ я,— да, но гд же Гансъ?
Не усплъ я проронить этихъ словъ, какъ Машунъ схватилъ меня за руку и указалъ на захирвшее дерево мимозы подл насъ. Теперь даже у меня судорожно сжимается сердце, когда вспомню, что я тогда увидлъ. Въ развтвленіи дерева, словно крпко пригвожденный къ нему, стоялъ самъ Гансъ, или, врне, трупъ его. Очевидно, разгнванный буйволъ бросилъ его сюда. Одна нога несчастнаго была перекинута черезъ развтвленіе. Случилось это, вроятно, во время предсмертныхъ конвульсій. А сбоку у Ганса, какъ разъ подъ ребрами, зіяла огромная рана, изъ которой вылзали вс внутренности. Пораженные ужасомъ, смотрли мы на это страшное зрлище, съ минуту ничего не понимая. Затмъ я сообразилъ, что случилось. Поразивъ на смерь врага, буйволъ, съ той дьявольской жестокостью, которая характеризуетъ это животное, помстился подъ его трупомъ и острымъ, похожимъ на пилу, языкомъ своимъ сталъ слизывать мясо со свисшей ноги Ганса. Еще раньше слыхивалъ я о подобныхъ вещахъ, но мн думалось, что это охотничьи росказни. Теперь же я не могъ боле сомнваться, Обезображенный скелетъ бедра и ноги Ганса служили тому явнымъ доказательствомъ.
Пораженные ужасомъ, стояли мы подъ деревомъ и не могли оторвать глазъ отъ страшнаго зрлища, какъ вдругъ тяжелыя думы наши были прерваны самымъ непріятнымъ образомъ. Шаговъ въ пятнадцать отъ дерева раздвинулся съ громкимъ трескомъ густой кустарникъ, и, испуская цлый рядъ звуковъ, похожихъ на хрюканье свиньи, самъ буйволъ направился прямо на насъ. Въ то мгновеніе, когда онъ шелъ на насъ, я усплъ разсмотрть на бедр у него кровавую отмтку, сдланную пулей Ганса, а также и то, что бока его — это нердко случается съ особенно дикими буйволами — сильно ранены въ недавней схватк со львомъ.
Буйволъ шелъ на насъ, поднявъ голову (животныя эти никогда не опускаютъ ее раньше той минуты, когда наносятъ ударъ рогами), и двигался все впередъ, впередъ. Громадные черные рога его — и теперь вспоминая, я вижу ихъ такъ же ясно, какъ десять лтъ тому назадъ — выдлялись страшно рельефно на зеленомъ фон кустарника.
Испустивъ громкій крикъ, Машунъ сдлалъ скачокъ въ сторону кустарниковъ. Я же приподнялъ инстинктивно восмиствольное ружье, бывшее у меня въ рукахъ. Въ моментъ, когда Машунъ прыгнулъ въ сторону, буйволъ остановился на секунду въ нершительности, колеблясь, послдовать ли за нимъ, или нтъ — и это-то давало мн хоть тнь возможности разсчитывать на успхъ. Единственный остававшійся у меня зарядъ я всадилъ ему въ грудь, около передней лопатки. Пуля пробила плечевую кость и прошла дальше въ бокъ, но это не убило буйвола, хотя на мгновеніе онъ зашатался.
Съ энергіей отчаянія бросился я на землю, подъ защиту далеко выступившихъ, нависшихъ корней, и втиснулся, какъ могъ глубже, въ нору дикобраза или муравьеда, о которой я говорилъ. Въ мгновеніе ока буйволъ послдовалъ за мной. Вставъ на колно здоровой передней ноги — такъ какъ другая, которую я ранилъ, болталась безпомощно взадъ и впередъ — озлобленное животное пыталось вытащить меня изъ норы своими согнутыми рогами. Въ бшенств буйволъ наносилъ сначала удары куда попало, съ такой силой, что однимъ изъ нихъ о корни мимозы даже расщепилъ себ кончикъ рога. Но скоро злое животное стало умне — вдвинувъ голову, насколько возможно, подъ навсъ корней, оно стало описывать тамъ полукруги рогами. При этомъ буйволъ неистово хрюкалъ и обдавалъ меня слюной и горячимъ паромъ дыханія. Рога его еще не могли касаться меня, хотя каждый ударъ ими расширялъ отверстіе норы и открывалъ голов все ближе и ближе доступъ ко мн. По временамъ онъ уже наносилъ мн въ ребра тяжелые удары мордой. Чувствуя боль, я собрался съ духомъ и, схвативъ шершавый языкъ буйвола, висвшій во всю длину, скрутилъ его изо всхъ силъ. Огромное животное завыло отъ бшенства и боли. Дернувъ голову назадъ съ такой стремительностью, что онъ вытащилъ меня на нсколько вершковъ ближе къ отверстію норы, буйколъ тутъ опять замахнулся на меня рогами и на этотъ разъ зацпилъ меня ими за плечевое сочлененіе.
Почувствовавъ, что насталъ конецъ, я крикнулъ Машуну.
— Онъ схватилъ меня,— закричалъ я въ смертномъ страх.— ‘Gwasa, Машунъ, gwasa’ (Руби, руби).
Еще взмахъ большой головы, и я былъ вытащенъ изъ отверстія норы. Но въ то же самое мгновеніе я увидлъ дюжую фигуру Машуна съ его широкимъ, острымъ копьемъ, высоко поднятымъ надъ головой. Въ слдующую четверть секунды я упалъ съ роговъ и услышалъ ударъ копья и непередаваемый звукъ лезвія стали, прорзывающей себ путь въ мясо. Я упалъ на спину и, поднявъ глаза, увидлъ, что доблестный Машунъ воткнулъ на футъ, или боле, копье въ тло буйвола, и собирался спастись бгствомъ.
Увы! слишкомъ поздно. Съ бшенымъ ревомъ, съ кровью, льющеюся у него изъ горла и ноздрей, дьявольское животное бросилось на бднягу, подкинуло его на воздухъ, словно перышко, и затмъ прободало рогами лежащаго.
Я поднялся съ безумной мыслью помочь Машуну, но прежде чмъ я сдлалъ шагъ, извергъ буйволъ съ пронзительнымъ ревомъ покатился на землю и упалъ мертвый подл своей жертвы.
Машунъ еще дышалъ, но одинъ взглядъ на него убдилъ меня, что часъ его пробилъ. Рога буйвола проткнули ему правое легкое и нанесли еще другія поврежденія.
Въ отчаяніи всталъ я на колни подл него и взялъ его за руку.
— Макумацанъ, буйволъ издохъ?— прошепталъ несчастный.— Мои глаза ослпли, я ничего не вижу.
— Да, онъ издохъ.
— Чортъ этотъ не очень повредилъ теб, Макумацанъ?
— Нтъ, бдный другъ мой, не очень.
— Охъ, я радъ.
Посл того наступило долгое молчаніе, прерываемое только свистомъ воздуха, вырывавшагося изъ поврежденныхъ легкихъ Машуна, когда онъ дышалъ.
— Макумацанъ, тутъ ли ты? я не чувствую тебя.
— Я тутъ, Машунъ.
— Макумацанъ, я умираю, весь міръ вертится вокругъ меня… Я иду… иду въ землю… Отецъ, неправда ли, когда-нибудь ты вспомнишь Машуна, который стоялъ подл тебя, когда ты убивалъ слоновъ, когда, бывало мы… когда… бывало мы…
Это были послднія его слова, съ ними доблестный духъ покинулъ его. Я засунулъ трупъ Машуна въ нору подъ деревомъ, и туда же, рядомъ съ нимъ, положилъ его копье, по обычаю его народа, чтобы мертвый не оставался беззащитнымъ въ долгомъ своемъ странствіи. А затмъ, милостивыя государыни,— не стыжусь признаться — стоя возл трупа Машуна, я рыдалъ, какъ женщина’.