Генрих Манн.
Разочарование
Генрих Манн.
Разочарование
Рим. Декабрь 1896.
Разочарование, Манн Генрих, Год: 1896
Время на прочтение: 10 минут(ы)
— Ты, стало быть, ничего не понимаешь? — сказала Энрикетта, бросив сбоку на Нарцизо кокетливый и слегка насмешливый взгляд.
— Неужели это на самом деле? — спросил он, и нежно обнял ее рукой за талию, которая теперь, — без ее замечания он этого бы наверно не заметил, — показалось ему немного полнее, чем обыкновенно.
Энрикетта внезапно так рассмеялась, что падающие на лоб и виски пряди ее черных волос разлетелись во все стороны. На ее золотисто бледном лице, под самыми темными затененными глазами, выступили два красных пятна.
— А Буччи! — крикнула она сквозь смех.
— Да, а Буччи? — повторил он. — Теперь уж он оставит тебя в покое, когда об этом узнает.
Она отрицательно покачала пальцем.
— Он уже знает. Ты, бедняжка! — Он проницательнее тебя, и он сказал: именно теперь.
И она с еще большей веселостью поцеловала его в губы, все же не рассеяв до конца его скверного расположения духа.
— Ах, — сказал он, — я вижу, нам не придется больше ходить к Фалькони.
Она надулась.
— Но почему же нет? Ведь ты не перестал быть студентом, хотя и готовишься стать отцом семейства? Ведь это так естественно, что вечером ты идешь в кафэ повидать друзей и берешь с собой свою подругу, как это делают и другие, — когда она у них есть.
— А Буччи?
— Что тебе за дело до Буччи? Ты же знаешь: Он только завистлив.
Это соображение подействовало на Нарцизо. Он сказал:
— Негодяй уж не знает, на что ему еще выбросить деньги.
— Хотя у него от них уж скоро ничего не останется. Он никак не может понять, что я счастлива только с тобой.
— Это правда. Он все еще думает о прошлом, когда он, как и некоторые другие, имели на тебя виды.
Нарцизо начал смеяться. Сперва немного смутившись, Энрикетта затем наградила его дружеской пощечиной по его широкой щеке, и докончила за него:
— А теперь он не хочет понять, что это прошло, потому что не знает, как уверенно ты можешь себя чувствовать с Энрикетта.
Нарцизо сунул руки в карманы и выглядел очень довольным. Чувствовать себя уверенным — несомненно было заложено в его характере, а Буччи не из таких людей, которые могли бы его беспокоить.
Молодые люди стояли, обнявшись, на собственном своем железном балконе и смотрели на барку, груженную цветами и овощами, которая приставала к Авентинскому берегу. Холм выдвигал на розоватом небе свой черный профиль, причудливо зазубренный тремя церквами и дворцом мальтийского братства. Мартовский вечер был удивительно теплый. Энрикетта вдыхала запах апельсинных деревьев, который подымался снизу. Но она немного кашляла, и Нарцизо увел ее в комнату.
Они жили уже восемь недель в своих трех комнатках, в пятом этаже, на Трастевере [квартал за Тибром ]. Было довольно далеко от университета, но с тех пор, как Нарцизо жил с Энрикеттой, это его мало беспокоило. Он должен был очень сократиться, чтобы той маленькой ренты, которую он получал ежемесячно от своего отца, жившего в деревне, хватило на двоих. Но он не терпел от этого, так как имел склонность к семейной жизни. Когда раз, в маленьком кафэ, куда собиралось много студентов, он увидал Энрикетту, выступавшую там, он сразу влюбился, и, имея мало склонности к мимолетным приключениям, тотчас же возымел желание сохранить ее целиком для себя одного. Размеренная домашняя жизнь была его потребностью, домашний стол он находил вкуснее, чем еду в ресторанах, куда они ходили лишь изредка с друзьями. Для его медленной крови, которой у него был избыток, было полезно общение с живой сангвиничной Энрикеттой. Он наслаждался прелестями супружеской жизни с сознанием, что он ради этого не пожертвовал своей свободой. Его удовлетворяло то, что ему нечего опасаться — он был уверен в ее любви.
Энрикетта любила его, прежде всего за то, что он был силен. Что бы она стала делать с таким маленьким человечком, как Буччи, который всегда проводил нервными пальцами по лицу и теребил свою черную бородку! Ей, самой такой слабой, не годился слабый человек. Нарцизо же она была благодарна, что он вырвал ее из таких условий, для которых она не была создана. Случайно она сделалась шансонеткой, — но петь в длинных платьях было скучно, в коротких, — это ее смущало. Светская жизнь показалась ей совсем жалкой, хотя дальше ее недовольство в этом не шло: она и теперь с удовольствием встречалась со своими недавними подругами. Она только предпочла уйти с первым попавшимся честным и хорошим молодцом, который хотел бы в ней найти свое счастье. Энрикетта жаждала очень длительного мещанского счастья.
Иногда получалось напоминанье от старика из Кортоны: кавальере Франческо подумывает о том, чтобы бросить адвокатуру, а потому Нарцизо сделал бы хорошо, если бы кончал университет. И иногда беспокоило Энрикетту продолжительное колотье в ее узкой груди, и тогда она запиралась в спальне, чтобы скрыть от Нарцизо и заглушить одеялом душивший ее кашель. После таких дней она цеплялась за жизнь и в страстных объятиях прижималась к возлюбленному. Всегда ровная доверчивость молодого человека — трудно было отличить, было ли это великодушие или просто флегма — поддерживала в Энрикетте нечто вроде благодарного уважения к нему.
В ближайшие недели они ходили к Фалькони даже чаще, чем бывало. Нарцизо было очень лестно показывать друзьям свою подругу в новом положении, — и наслаждаться общим удивлением. Они поздно приходили в маленькое кафэ, только чтобы мимоходом выпить стакан пунша, как люди живущие в особенно нормальных условиях, у которых нет времени от семи до двенадцати рассиживать по плюшевым диванам. Однажды толстая Инеса, утверждавшая, что каждый раз она видит постепенное развитие в положении Энрикетты, уже при самом появлении ее, — крикнула через стол:
— Еще большой вопрос, Буччи, удалось бы ли это тебе!
— Что за глупое лицо он делает! — шепнула с усмешкой Энрикетта, а Нарцизо засиял от удовольствия.
В мае они часто уходили за город, к воротам Сан-Панкрацио, неподалеку от их дома. Всего охотнее бывала Энрикетта в вилле Памфири, там можно было на широких лугах рвать цветы первоцвета и плесть венки, сидя на ступеньках колодца. Нарцизо, который находил, что солнце уже греет слишком жарко, выходил к дороге и, усевшись в тени деревьев, провожал взглядом коляски с важными дамами. Потом они отыскивали ближайшую таверну, где выпивали немного вина, и чувствовали себя так счастливо и радостно, что Нарцизо в конец раскошеливался и брал на обратный путь коляску.
Они и жаркие летние месяца провели в Риме. Нарцизо написал домой, что этими каникулами он не может покинуть Рим, так как не хочет больше откладывать приготовления к экзаменам. От жары Энрикетта стала мало двигаться, и иногда в долгие незанятые часы у нее вдруг начинало боязливо замирать сердце. Она облокачивалась на подоконник и внимательно следила за каждой пролеткой, — не везут ли ей Нарцизо больным. Раздавался шорох на лестнице, — и она спешила туда, посмотреть, не случилось ли с ним несчастья. Кашель ее в это время почти не мучил.
Теперь они редко стали покидать дом. В особенности на левом берегу Тибра, она не хотела показываться, со своей походкой, которая теперь уж очень отяжелела. Однажды, отправившись за покупками, они попали в послеобеденное время на Корсо, где, несмотря на опустение города летом, кипит вечная жизнь. Перед выставкой в окне у ювелира Сусципи, они неожиданно перед собой увидали Буччи. Немного смутившись, Энрикетта стала внимательно рассматривать выставленный в окне браслет с сапфиром в золотой чеканной оправе.
— Ты только посмотри, как это красиво! — — сказала она.
Буччи засмеялся.
— Почему именно это? Впрочем, скажи Нарцизо, чтобы он его подарил тебе.
Энрикетта, улыбаясь, оглянулась на Нарцизо, стоявшего немного поодаль. Бедный Нарцизо думала она, — откуда у него быть 165 лирам,
Ей пришла в голову смешная мысль. Она окинула взглядом свою фигуру и спросила:
— Буччи, теперь бы ты уж наверно не захотел?
Буччи обычным движением схватился за свою тощую бородку и состроил нервную гримасу.
— Как знать? — произнес он с уверенной улыбкой, заставившей Энрикетту невольно призадуматься.
Дома она с удивлением заметила, что мысль о сапфире еще не покинула ее.
С тех пор как она выбросила поддельные бриллианты, необходимые в ее прежней профессии, она носила только золотое кольцо, с одной единственной жемчужиной, подаренной ей Нарцизо в самом начале их связи. Довольная всем, она не мечтала о блестящих драгоценностях. Нужно же было подвернуться этому сапфиру! За обедом она была молчалива, рано легла спать и долго прислушивалась к спокойному дыханию Нарцизо, а в глазах все время стоял синий блеск камня, наполнявший ее ужасом и необъятным желанием.
Утром она чувствовала себя тяжело и без-покойно, точно что-то должно было случиться. По уходе Нарцизо, она не могла как всегда, с пением, при широко открытых окнах, весело заняться хозяйством. Она уселась в уголке, с головой, полной глупых размышлений.
165 лир, — это было действительно за бесценок! Нарцизо не был виноват, что у него их не было. Но сапфир она должна получить. Она всюду его видела перед собой, внезапно ей показалось, что он блестит на комоде, и бессознательно, с жадностью она потянулась за ним, как тянутся дети за раскрашенным пряником. ее счастье зависит от обладания сапфиром, и раньше чем Нарцизо вернется, — камень должен быть у нее.
Она вскочила, осторожным взглядом окинула из-за спущенных жалюзи улицу, и вышла из дому. Сев в проезжавшую пролетку, она назвала кучеру адрес Буччи.
Через полтора часа она, задыхаясь, вернулась домой и швырнула браслет в ящик с бельем. Нарцизо застал ее необузданно-веселой, за столом она без конца болтала и отпускала шутки, которых он не совсем понимал, но которые увеличивали его и без того, хорошее настроение. Позже, услав его под каким то предлогом, она вынула из комода браслет. Она стала вертеть его во все стороны, чтобы камень блестел на свет и сотни раз продевала в него руку. Потом подошла к зеркалу, обнажила руку и опять залюбовалась, два красных пятна выступили у нее на щеках. Заслышав на лестнице шаги Нарцизо, она торопливо бросила браслет обратно в ящик.
Вечером она чувствовала себя расслабленно и устало, во сне чего то пугалась, а утром ей казалось, точно она просыпается из тяжелого страшного сна, который длился весь прошлый день. Неужели она это на самом деле сделала? Она, действительно, обманула своего Нарцизо из за синей, блестящей вещички, которая лежит там, в комоде, куда ей теперь и подходить не хочется! Шутя лишиться целого счастья из-за такого пустяка! Согласья и спокойной уверенности, за которые она была так благодарна Нарцизо, ей уж не удастся вернуть, — все равно, узнает он обо всем, или нет. Продолжать скрывать от него все, — нет, это было бы дальнейшим обманом, которому конца не будет. Это было совершенно немыслимо, при мысли об этом у нее захватывало дыханье. Все рушилось так внезапно, она даже не отдавала себе отчета. И она должна ему все сказать. Она и не смела надеяться на его прощение, — вина ее была слишком велика. Но сказать ему она все-таки должна. У нее не хватало сил говорить, в горле пересохло, под глазами были черные круги. Нарцизо застал ее такой слабой, что встревожился, но она его успокоила.
За бессонную ночь, она приняла решение обо всем написать ему. И утром она написала свое признание, очень кратко, потому что объяснить она ничего не могла, а просить прощения она не осмеливалась, — она должна была только во всем признаться. Письмо она сама отнесла к почтовому ящику.
Весь день она находилась в лихорадочном волнении, которое, она боялась, не выдало бы ее, она прислушивалась, и поминутно ее охватывал испуг. На лестнице раздался голос портье:
— Письмо господину адвокату Нарцизо.
Нарцизо вышел, удивленный. От кого бы он стал получать письма? Из Кортоны ему писали два раза в месяц, по определенным дням. Он возвратился в комнату и, рассматривая конверт, сказал:
— Похоже на то, что это твой почерк?
А так как она робко и с усилием улыбнулась, он продолжал:
— Но о чем же тебе писать мне?
— У меня есть о чем тебе писать, — с трудом произнесла она.
Слезы душили ее, Нарцизо в затруднении, задумчиво вертел письмо, и она оставила его одного. Она заперлась в спальне и ждала. Через четверть часа Нарцизо постучал в дверь, она страшно перепугалась, всякое мужество покинуло ее, у нее было одно желание: избегнуть рокового исхода. Слабым голосом она крикнула:
— Я прилегла немного отдохнуть. Тебе что-нибудь нужно?
— Ничего особенного. До свиданья.
Он произнес это своим обыкновенным голосом.
Долго раздумывала она над тем, как он возымеет намерение поступать. Но вечером он не показался ей иным, чем всегда, и был по-прежнему мил. Он рассказывал что-то веселое, а она смотрела на него, не отрываясь, широко открытыми глазами, в которых начинало светиться нежданное, безграничное счастье. За столом, когда он вертел себе папиросу, она внезапно схватила его руку и поцеловала. Все в ней полно было тихой радости. Ей хотелось громко кричать о своем счастье, но она была еще немного слаба, как выздоравливающая с мистической верой глядит на своего спасителя, которому одному обязана жизнью, смотрела она на Нарцизо. Ах, он простил ее, потому что знал, что его одного она любит. Ах, у него сильное и доброе сердце!
Наступило для Энрикетты время отправиться в церковь Сан-Агостино к прекрасной, сияющей Мадонне, которая возвышается среди сотен сердец, принесенных ей матерями, и внемлет молитвам женщин о счастливых родах. Едва вступив в тень широкого, низкого свода, она испытывала благоговейную дрожь. Долгие часы лежала она, склонившись на молитвенную скамью, и мысли об ее ребенке сливались с мыслями о Нарцизо. Она уже теперь любила его всей своей будущей материнской любовью. И когда, наконец, она подымалась, чтобы прикоснуться губами к ноге Мадонны, она еле держалась на ногах от ревностной молитвы. Никогда она не предполагала в себе столько набожности.
И что она полюбит так сильно, как теперь любит, этого она тоже никогда не думала. Возвращаясь из церкви домой, она бросалась Нарцизо на шею, и без конца шептала ему на ухо слова благодарности и счастья. Нарцизо гладил ее осунувшиеся щеки и оглядывал с беспокойством и состраданием ее бедный, обезображенный беременностью живот. Но Буччи, который, как медик, должен был это хорошо знать, убедил его, что подобные припадки чрезмерного вожделения в подобном положении, явление обычное, и скоро пройдут. На этом Нарцизо и успокоился. — Это пройдет! — такова была его философия.
Лето подошло к концу. В первые же дни, когда начал дуть сирокко, у Энрикетты возобновился кашель. Удушливый влажный воздух сдавливал ей грудь, тяжело дыша, она оставалась в своем углу, не в силах говорить. В один из таких октябрьских дней она, встав утром, должна была вскоре снова лечь. Роды должны были скоро наступить. Боли становились невыносимыми, а к тому прибавилось еще колотье в груди. Испуганно она посмотрела на Нарцизо, который стоял удрученный и не зная, как помочь. Она тихо произнесла:
— Мне кажется… мне кажется, нужно послать за врачом.
За краткое время, пока он выходил, страх с удесятеренной силой напал на нее.
— Я умру, — думала она.
— Я умру, даже не положив ему ребенка на руки. Ничем я не могу ему отплатить за то, что он для меня сделал. Я была недостойна его.
Нарцизо вошел и она его спросила:
— Ты мне на самом деле все простил?
— Что же именно, моя любовь? — мне нечего тебе прсдцать.
Она повторила с бледной улыбкой:
— Скажи мне еще раз, что ты мне простил тогда?
— Когда, Энрикетта?
— Тогда, с сапфиром — и Буччи.
— Буччи? — спросил он.
Широко открытыми глазами она смотрела на его лоб, на котором внезапно стали собираться складки.
— Письмо, есть у тебя письмо? — спросила она задыхающимся голосом.
Он с замешательством хотел сказать, что нет, но внезапно она собрала все свои силы и приказала:
— Ступай, принеси его!
Он в нерешительности повернулся и вышел из комнаты. Через открытую дверь она видела, как он шарил в шкафу. Из под старых книг и учебных тетрадей, он вытащил письмо, и принес его. Письмо было не распечатано.
Она лежала не двигаясь, почти без дыхания. ее недоумение еще не было рассеяно. Было его доверие к ней так велико, что он даже не хотел читать — или, может быть, он был только трусом? Она еще не знала.
Еще раз она повторила свое приказание:
— Открой и прочти!
Он повиновался, а она не отрывала глаз от его лица и видела, как снова собираются у него складки на лбу и опускаются углы рта. Он выглядел огорченным и злым. Теперь она знала, и казалось ей, точно закрываются за ней ворота сказочного, волшебного мира и снова стоит она перед громадной, серой обыденностью. В это мгновение она почувствовала, что ее ребенок умер, что ее жизнь сломлена.
Ах, как она его благодарила, как боготворила, — и вот теперь все это оказалось бессмыслицей. Она отвернулась. Послышались шаги доктора, и Нарцизо вышел ему навстречу. Он не увидел отвращения и ужаса разочарования, исказивших черты умирающей Энрикетты.
Источник текста: Полное собрание сочинений / Генрих Манн. Том 6: 1. Актриса, 2. Чудесное. Повесть. Новеллы / С критическим очерком Г. Бранденберга. — Москва: ‘Современные проблемы’, 1910. С. 233—247.