Разговор Сен-Реаля, Эпикура, Сенеки, Юлиана и Людовика Великого
Разговор Сен-Реаля, Эпикура, Сенеки, Юлиана и Людовика Великого
Шанфор.
Разговор Сен-Реаля, Эпикура, Сенеки, Юлиана и Людовика Великого, Шамфор Себастьен-Рош Николя, Год: 1808
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Эпикур. Мне сказывали тени, что вы имели намерение написать книгу о том, какою странною славою пользуются многие знаменитые люди, древние и новые. Я, с своей стороны, мог бы служить для вас примером…
Сен-Реаль. Примеры бесчисленны! Здесь в один день узнал я множество самых удивительных! То представляется вам королевский духовник, который уверяет, что успех сражения, прославившего такого-то генерала, принадлежит единственно ему. Здесь видите поэта, который требует, чтобы ему возвратили комедию, его сочинения, уступленную им за четыре луидора актеру. Там неизвестный автор третьего века жалуется на писателей восемнадцатого, приобретающих насчет его славу, присвоив и распространяя собственные его мысли. Я видел французского маршала, который, уклонившись от суеты мирской, признается, что маршальским своим жезлом обязан решительному поступку одного офицера, которому не достался даже и крестик С. Людовика.
Эпикур. Не смею ни с кем себя сравнивать, а еще менее кому-нибудь себя предпочитать. Надеюсь, однако, что вы не смешаете меня с теми мертвыми, которые пользуются славою, совершенно им приличною. Эпикур имеет право…
Сен-Реаль. Как, милостивый государь! вы Эпикур, философ Эпикур, которого без всякого основания называют проповедником сластолюбия?
Эпикур. Так точно, любезный Сен-Реаль! Я родился в маленьком городке Аттики, жил несколько времени в Афинах, заметил, что богатство было несчастьем всех людей, неспособных им пользоваться, как бы надлежало, что некоторые должны бы были говорить: я богат, так как они говорят: я в лихорадке, у меня колика. Я понял, что самое верное средство быть счастливым, есть согласоваться с натурою, и заключить себя навеки в маленьком городке, моей родине. Там жил я чрезвычайно умеренно: ел один хлеб и пил одну воду, наслаждался здоровьем, ясностью ума, спокойствием духа, и часто ходил во храм Юпитера, благодарить его за то, что он указал мне такую простую и верную дорогу к счастью. Одному гражданину вздумалось удивиться моему присутствию в храме, и с той минуты прослыл я безбожником, проповедником безбожия. Я возвратился в маленький уголок свой, решившись твердо скрываться во всю жизнь — таково было главное мое правило. Я следовал стоической морали Эпиктета, но имел однако глупость утверждать, что быть здоровым гораздо лучше, нежели иметь подагру или зубную боль. Я нашел одного только ученика, Метродора, которого упрекал за его пышность: он тратил каждый день полтора обола — можно жить одним обедом, писал я к нему из своего уединения. Мы были счастливы и говорили, что знаем истинное наслаждение. Я умер, и никто не знал, был ли когда-нибудь Эпикур на свете. Ученик мой Метродор сообщил некоторым из своих учеников полученные им от меня письма, в которых я говорил о наслаждении, то есть, об умеренности и бескорыстии. Что же вышло? Богатейшие люди республики, украсив себя именем эпикурейцев, вздумали давать Лаисам и Фринам обеды, на которые издерживали по двадцати пяти мин: они называли себя последователями моей философии, и глупые люди им верили.
Сен-Реаль. Я часто, думая о вас, господин Эпикур, называл судьбу несправедливою, часто приходило мне в голову представить в настоящем смысле ваше учение и вашу нравственность. Но какая была бы вам от того польза? Десять, двадцать рассудительных людей стали бы думать об вас с большим уважением, но толпа осталась бы для вас толпою, тяжесть двадцати веков обременяет и вечно будет обременять вашу славу. Будь ваше учение столь же чисто, как небесная истина, никогда не престанут говорить: Эпикурова отрава, и с именем эпикурейца смешивать имя сластолюбивого развратника! Но позвольте спросить, не знакома ли вам эта тень, которая к нам приближается и хочет конечно прервать приятный наш разговор?
Эпикур. Это также философ, очень обиженный людьми в рассуждении своей славы, это один из самых ревностных стоиков, соединивший учение Зинона с моим, короче: это Сенека.
Сенека. Так, это я — Сенека, товарищ Бурра в воспитании сына Энобарбова, я, которого почитают корыстолюбивым, потому что пышная благодарность моего воспитанника окружила меня сокровищами, которые никогда не приближались к моему сердцу. Я несколько времени был губернатором Британи, где прекратил разорения и хищничество подчиненных моих, которые без сожаления расточали государственные доходы: что же? Никто не захотел отнести поступков моих к намерениям, согласным с отечественным благом. Некоторым остроумцам пришло в голову сказать, что я пишу против богатства на золотом столе, враги мои обрадовались сей клевете… но истинно то, что я проводил всю жизнь весьма умеренно, большую часть времени посвящал мыслям, чтению книг, или сочинению, остаток разделял с друзьями. Пища моя состояла в хлебе и воде. Всем известно, что я отказался от трона, к которому народная любовь открывала мне дорогу, и что моя смерть вскоре последовала за сим отказом, при всем том философская моя слава совсем ненадежна, и весьма немногие уважают меня как писателя.
Сен-Реаль. Ах, господин Сенека! очень сожалею, что не успел написать моей книги: вы бы играли в ней важную роль. Что ни говори, но ваша похвала заключена в сочинениях ваших: вы изобразили себя нельстивою кистью, ваши письма содержат в себе полный трактат морали, написанной искусным пером оратора-философа. Вопреки вашим врагам, я уверен, что философия ваша не в одних словах, но также и на деле. Могли бы подумать, что вы не были чувствительны к своему изгнанию, когда бы не существовала ваша книга об утешении, писанная вами к матери, в которой мы видим что вы должны были вооружиться всеми силами рассудка и мужества для перенесения разлуки с своими любезными. Вы доказали что большая часть человеческих несчастий есть только необходимость действовать рассудком своим сильнее, нежели другие люди, сочинение ваше оживлено пламенем великого ума и сильного чувства. Корсика ожидала изгнанника, но в сей бесплодной стране явился мирный рассматриватель натуры. Некоторые важные истинны были вами почти открыты, например: вы изъяснили довольно хорошо теорию равновесия жидкостей, и при всем том, несмотря на добродетели и дарования ваши, господин Сенека, несправедливый свет утверждает, что вы в поступках не согласны были с своими правилами, а в физике имеете самые поверхностные знания, некоторые писатели осмеливаются даже вас сравнивать с членами провинциальных академий, не имеющими ни вкуса ни сведений — не смех ли это?
Сенека. Для меня все равно, иметь или не иметь славы! Но иметь дурную славу очень больно, и я всегда старался избавить себя от такого несчастья.
Сен-Реаль. Я, кажется, довольно хорошо заметил некоторые причины той несправедливости, которую оказали вам и современники и потомки. Извините мою искренность, господин Сенека: я говорю с философом, следовательно должен выражаться свободно. Излишняя надутость, и можно сказать, великолепие вашей морали, некоторая натяжка в вашем красноречии, презрение к людям слишком явное — все это конечно вооружило против вас некоторых из современников. Вы слишком мало старались привлечь их на свою сторону и дать им почувствовать, что они для собственной пользы своей должны были называть вас человеком великим. Они в добродетелях ваших искали и не находили семени противоположных им пороков: это прибежище необходимо для большей части людей. Но должно признаться, что вы имели и почитателей усердных, несмотря на то, что жили в ужасное время злодея Нерона. Рим с восхищением принял последнее ваше завещание, сказанное в минуту смерти, и истинные мудрецы всех веков будут единодушно признавать вас прямым философом, красноречивым писателем, который имел обширный ум, чувствительную душу, которого сочинения должны быть почитаемы сокровищем великих и полезных мыслей. Они, по моему мнению, могут сравниться с обширным лесом, в котором ни одно дерево не заметно, потому что все равны вышиною.
Сенека. Могу ли надеяться и желать лучшей славы? Я давно писал к Луцилию, сообразуясь с Эпикуром мы друг для друга театр довольно обширный! Но кто эта тень, прошу вас мне сказать? Она подходит к нам. Ах! это Юлиан философ.
Сен-Реаль. Как! Юлиан философ! тот, который учил грамматике в Александрии?
Сенека. Нет, другой. В ваше время называли его обыкновенно Юлианом отступником.
Сен-Реал. Правда, что он был философ, но я не знал еще, что он имел прозвание философа!
Юлиан. Ах, господин Сен-Реаль! прозвание отступника, под которым разумеют люди человека без добродетели, огорчало меня весьма много. Всем известно, что я любил славу, это последняя страсть мудрого, это рубашка души, как говорил мне весьма недавно один из приятнейших философов, рожденный в моей любезной Галлии.
Сен-Реаль. Конечно Монтань?
Юлиан. Вы отгадали. Надеюсь, господин Сен-Реаль, что вы в своей книге очистили бы мое имя от того пятна, которое оставила на нем клевета людей. Меня принудили принять религию моих гонителей, но я отрекся от нее, когда пришел в силу, отрекся потому, что имел несчастье не постигать ее превосходства, не от испорченности, не от совершенного недостатка в добродетели. Позвольте в немногих словах описать вам мою жизнь: я был губернатором Галлии — мне подчиненные народы обожали меня. С помощью галлов напал я на германцев, овладевших землею империи, одержал над ними знаменитую победу, взял множество пленников, с которыми поступил не так, как ваш Константин, прозванный Великим, который повелел умертвить их в Цирке. Сделавшись императором, я старался царствовать по правилам философа Платона. Загорелась война с персами: я должен был с войском моим пройти через Антиохию, низкие обитатели ее осыпали меня оскорблениями и насмешниками. Император не должен мстить за Юлиана! помыслил я, и пренебрег ругателей, которых не пощадил потом ваш Феодосий Великий. Но справедливо ли было ко мне потомство, именуемое, Бог знает почему, беспристрастным? Нет! оно наградило меня оскорбительным титулом отступника.
Сен-Реаль. Утешьтесь, Ваше Величество! искусное перо изобразило характер ваш, и весьма сходно. Вам отдают справедливость, правда, философический героизм ваш называют несколько странным — но согласитесь сами, что это обвинение основательно. Если бы от меня зависело управлять общим мнением, то вы конечно потеряли бы прозвание отступника, и были бы наименованы Юлианом-философом — титло, которое по справедливости надлежало бы отнять у одного из последователей ваших, Леона-философа, почтенного государя, но более диалектика, нежели мудреца. Докажите, господин Юлиан, что вы прямо достойны быть наименованы мудрым, презрев ругательное имя отступника, которое без сомнения останется навсегда вашим, потому что люди с трудом отстают от старых своих привычек… Вот еще приближается в нам какая-то незнакомая тень. Я никогда не имел удовольствия видеть ее в лицо. Кто она? Не знаете ли, государи мои?
Людовик Великий. Ах! Людовик Великий совсем неизвестен в сих местах, и славное титло не сохранило его от забвения.
Сен-Реаль… Людовик Великий! забытый! в неизвестности! Король, создавший самого себя! Король, который, при жизни еще кардинала Мазарини, писал к графу д’Эстраду: пишите ко мне на имя Лионна, хочу все делать сам собою, который первый ужаснул Европу бесчисленными войсками и в два года сотворил флот, составленный из ста кораблей, который со славою выдержал войну против целой Европы, который заставил цвести науки, искусства и торговлю, который наградил пенсионами всех ученых, кроме одного меня, который был велик в войне, мире, счастье и несчастье!
Людовик Великий. Я не писал к графу д’Эстраду, я никогда не покрывал морей кораблями, я никогда не вел войны со всею Европою, а только против воли сражался с некоторыми, беспокойными соседями, я знал, несмотря на совершенное невежество моих современников, что славно покровительствовать искусствам, я наградил пенсионами нескольких профессоров греческого и латинского языков, я сделал счастливыми подвластные мне народы: я Людовик Великий, венгерский и польский король!
Сен-Реаль. К стыду моему признаюсь, что имя Вашего Польского Величества несколько изгладилось из моей памяти. Теперь я вспомнил: неправда ли что вы царствовали в исход четырнадцатого столетия?
Людовик Великий. Точно так, и современники наименовали меня Великим, почтенные люди достались в добычу забвению, это правда, но по крайней мере им никогда не давали такого прозвания, которому надлежало бы предохранить их от сего жребия. Мне одному суждено иметь титул Великого и быть неизвестным.
Сен-Реаль. Но вы достойны сего прозвания. Память ваша была благословляема несколько времени после вашей смерти, вы несчастливы тем, что веки последовавшие не признали вашего времени веков величия. Быть может, что люди исправят понятие свое о славе, и тогда — сколь много так называемых героев должны потерять свое мечтательное сияние! Человеческая несправедливость будет судить их согласно с предрассудками, противными тем, с которыми они сами согласовались в своих действиях. Такова судьба героев славы! Театр ее обширен, но он легко может разрушиться, театр добродетели ограниченнее, но он незыблем. Говорю философам и монархам: ничтожность мыслей и славы человеческой вам известна. Я хотел судить о славе и управляющем ею случае — заблуждение смешное! Сочинения мои были уважаемы, а сам я остался в неизвестности! Я прожил нищим во время государя, покровителя наук и ученых. И настоящее мое имя, и время, и место рождения моего никому не известны! Я… но, милостивые государи, смотрите, какое множество теней! Они помешают нашему разговору, удалимся в эту лавровую рощу: там будем наслаждаться уединением и тишиною.