В. Г. ВЕШНЕВ
В. Г. ВЕШНЕВ
Разговор по душам
Разговор по душам
Эта книга написана в самый разгар революции.
М. Зощенко
I
II
III
IV
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Разговор по душам, Вешнев Владимир Георгиевич, Год: 1927
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Мих. Зощенко: pro et contra, антология.
СПб.: Издательство РХГА, 2015.— (Русский Путь).
Хочется поговорить с М. Зощенко, так сказать, по душам. Хочется ему прямо поставить вопрос:
— На что тратите, тов. Зощенко, свое дарование?
Конечно, говорить ‘по душам’ и серьезно с М. Зощенко трудно. Ему все смешно. Если бы он был только остроумен, это еще ничего. Но он не только остроумен, но и смешлив. Даже остроумный, даже бесспорно остроумный смех не всегда бывает уместен. Но М. Зощенко этого не понимает. К сожгшению, на всем творчестве М. Зощенко есть этот нехороший налет смешливости…
Однако, несмотря на безнадежность нашей попытки, мы все-таки не теряем желания поговорить с ним серьезно. И вот почему: во-первых, нас прочтет не только М. Зощенко, но и его читатели, а в этом вся суть, во-вторых, М. Зощенко любит в своих произведениях полемизировать с критикой и делать ей вызов. Мы этот вызов принимаем. Но прежде чем перейти к непосредственному ответу на этот вызов, обратимся к его произведениям.
Ответим сначала на три вопроса:
1) О ком он пишет? 2) О чем пишет? 3) Как пишет?
Ответим на первый вопрос,
О персонажах Зощенко можно составить подробные анкеты. Он нам всегда сообщает имя, отчество, фамилию, профессию, партийность и многое другое о каждом своем герое. Конечно, это делается не без иронии. Читатель-де наивен. Если ему сообщить биографические подробности о герое, то он поверит в его действительное существование. К тому же читатель привык к классической традиции, а потому — вот вам целая анкета.
Заметим кстати, что М. Зощенко любит подтрунивать над классической традицией, не замечая, до какой степени он сам традиционен.
Но эти его персональные анкеты — сравнительно мелочь, хотя и характерная для его писательского юмора. Важно то, к какой социальной группе принадлежат его герои, кого именно он высмеивает. Он сообщает именно о социальном происхождении своих героев с комической предупредительностью, хотя это было бы ясно и без прямого сообщения. К этому мы вернемся позже, а пока воспользуемся его иронической точностью, снисходящей к нашей читательской наивности.
Кто же герои крошечных рассказов М. Зощенко и тех его повестей, которые он назвал ‘сентиментальными’? Сторож авиационной школы (‘Агитатор’), мужик из деревни ‘Гнилые прудки’ (‘Беда’), крестьянка Пелагея (‘Пациентка’), кустарь-переплетчик (‘Богатая жизнь’), полотер (‘Жертва революции’), крестьянин, сделавшийся ответственным советским работником в городе (‘Пелагея’), ломовой извозчик (‘Три документа’), слесарь (‘Контролер’). Одним словом — социальный состав ясен.
В ‘сентиментальной повести’ ‘Люди’ М. Зощенко так представляет читателю своих героев:
‘Действующих лиц в повести будет не так-то много: Иван Иванович Белокопытов, худощавый, тридцати семи лет, беспартийный. Его жена, Нина Осиповна Арбузова, — смугловатая, цыганского типа дамочка, из балетных. Егор Константинович Яркин, тридцати двух лет, заведывающий первой городской хлебопекарней. И, наконец, уважаемый всеми начальник станции, товарищ Петр Павлович Ситников.
Есть и еще в повести несколько эпизодических лиц, как, например: Катерина Васильевна Коленкорова, тетка Пепелюха и станционный сторож и герой труда Еремеич — лица, о которых заранее говорить — много чести.
Кроме человеческих персонажей в повести выведена еще небольшая собачка, о которой говорить, конечно, не приходится’.
Характерна для Зощенко эта одинаковая направленность иронии по отношению к станционному сторожу, герою труда Еремеичу и маленькой собачке.
Ремарка о партийности — ‘худощавый, тридцати семи лет, беспартийный’ — в таком сочетании звучит комично и даже подчеркнуто комично рядом с ремаркой о его жене — ‘смугловатая, цыганского типа дамочка, из балетных’.
Партийность и социальное происхождение — эти два важнейших понятия, ориентирующих читателя в сложной современной игре общественных сил — являются излюбленной мишенью для иронических строк М. Зощенко.
Но как бы он иронически ни относился к социальному происхождению, социальный состав его героев ему не безразличен и он тщательно его подбирает, он всегда у него неизменен, как неизменно его отношение к нему.
Ответим на второй вопрос.
В рассказе ‘Тяжелые времена’ Мих. Зощенко сообщает о том, как некий Иван Егорович, желая купить своей лошади хомут, вошел вместе с ней в магазин. Покупатели радостно удивились. Заведующий магазином возмутился и хотел позвать милицию, а Иван Егорыч уступил и ушел, считая, что тяжелые времена настали, раз с лошадью в магазин не пускают. Только и всего.
В рассказе ‘Точка зрения’ возница-крестьянин разговорился с автором о сознательности крестьянок. Оказалось, что самая сознательная и есть наиболее темная, а темные — как будто сознательные, а в общем не разберешь: лучше, развитее стала крестьянская женщина или нет, а как коснешься этого вопроса — одно смешное недоразумение получается.
В рассказе ‘Агитатор’ сторож авиационной школы, будучи в деревне в отпуску, занялся пропагандой авиации и на сходе только про одни несчастные случаи рассказал и о вреде, причиняемом авиацией коровам, лошадям и прочим животным, и заключил свою речь просьбой жертвовать на авиацию. Мужики, мрачно посмеиваясь, разошлись без охоты что-нибудь жертвовать для такого пакостного дела.
В рассказе ‘Беда’ мужик долго копил деньги на лошадь, купил ее, а потом пропил. Только и всего.
В рассказе ‘Жених’ мужик, нуждаясь в работнице, женился, но у жены левая нога оказалась короче правой. Пришлось развестись. Вот и все.
В рассказе ‘Счастье’ солдат разбил в трактире зеркальное стекло. Тут же и стекольщик оказался, заработал 75 руб., счастье привалило нежданно, выпил, купил серебряное кольцо и теплые стельки, еще хотел купить ‘брюки с блюзой’, но не хватило денег. И — только.
И так все рассказы. Значительнее этих тем я не нашел. Все они сводятся к одной сущности: революция ничего не изменила в жизни российских граждан.
Говоря о его героях, которых он презрительно-насмешливо называет ‘уважаемыми гражданами’ (так называется одна из его книг), и о его темах, можно сделать следующие выводы:
— Автор берет бытовые темы, строго ограничивая ими диапазон своего ‘комического’ творчества.
— Он берет быт не в его основных, больших проблемах, как это делал, например, Щедрин или Гоголь, а в его повседневных, будничных, ничтожных, личных мелочах.
— Проводит одну и ту же тенденцию: ничто от революции не изменилось — жизнь с ее мелочными и суетными интересами осталась та же, люди сохранили те же добродетели и пороки, те же понятия и взгляды, то же мироощущение и тот же культурный уровень, учреждения переменили только названия, Россия — не СССР, а та же ‘матушка Русь’ с своей исконной и неизменной неподвижностью, в своем диком и темном быте.
— Эту тенденцию он старается приемами творчества и характером своего юмора замаскировать и выдать себя беспристрастным и объективным изобразителем, прибегая к беспринципному, ‘чистому юмору’ только как к безвинно-удовольственному соблазну для развлекающегося читателя.
Таким образом, мы подошли к последнему вопросу: о приемах его творчества и о характере его юмора.
М. Зощенко преимущественно прибегает к диалогической или монологической форме рассказа и повести. Естественно, что и та и другая форма замедляет движение сюжета, и приходится — чтобы владеть вниманием читателя — переносить художественный акцент на подчеркнутую характерность разговорной речи. Из всех современных юмористов это лучше всего удается Зощенко. Однако и ему это удается не вполне.
Разговорная речь Зощенко отличается двумя особенностями. Автор как будто не ставит своей задачей типичностью речи охарактеризовать говорящего персонажа, а сделать комизм его оборотов, выражений и словечек независимым от субъективного характера данного действующего лица. Именно — сделать комизм. Речь героев Зощенко одинакова, поэтому она никому в отдельности не принадлежит, своею речью у него все герои на одно лицо. Разговорная речь Зощенко, так сказать, бессубъективна, безлична, не индивидуальна. Она легко может быть оторвана, отвлечена от данного действующего лица и передана другому — от этого ничего не изменится.
Вторая особенность вытекает из первой: она искусственна, она сделана, вот почему ее комизм деланный. Ее сделанность легко обнаруживается повторением одних и тех же комических выражений, принадлежащих разным рассказам. Например: ‘А предложила девица одна, Кет — заглавие’ (‘Альфонс’). ‘А уж и квартирка же, граждане. Одно заглавие, что квартира — в каждом углу притулившись фигура’ (‘Матренища’). ‘Ишь ты, — думает, — клюква’ (‘Черт’). ‘Ах ты, — думаю, — клюква’ (‘Тетка Марья рассказала’).
Разговорная речь у Зощенко самодовлеет, и именно на нее, главным образом, он тратит свою изобретательность. Его изобретательность остроумна. И наоборот — его остроумие изобретательно. Тем не менее искусственность остается и его разоблачает.
Она разоблачает тенденциозность подбора героев и тем. Его комическая речь не вытекает из характера героев и тем, а, наоборот, эти последние подбираются к приемам его языкового сочинительства. Вот почему у него всегда одни и те же действующие лица — простаки, глупые и темные, одни и те же маленькие типы, одни и те же недостатки и нелепости советской бытовой действительности. Все это тщательно подбирается для смеха, ради смеха. И чтобы не получилось безотрадной тенденции, вообще чтобы не было никакой тенденции, он жало своей иронии маскирует и смягчает наивным и добродушным тоном. Но этот отказ от тенденции тенденциозен и разоблачается искусственностью приемов его творчества.
Однако Зощенко, все время фехтуя с иронией, старается оправдать такое направление своего творчества. Он делает вызов критике и пишет соответствующее предисловие к своей книге ‘сентиментальных повестей’ ‘О чем пел соловей’. Начинает он его так: ‘Эта книга написана в самый разгар Революции. Читатель, конечно, вправе потребовать от автора настоящего революционного содержания, крупных тем, планетарных заданий и героического пафоса, — одним словом, полной и высокой идеологии’. Конечно, только самый глупый критик или читатель может потребовать от юмориста такой ‘программы’. И, конечно, Мих. Зощенко шутит. Шутит он и тогда, когда говорит:
‘Эта книга специально написана о человеке во всей его неприглядной красе. Пущай не ругают автора за выбор такой мелкой темы — такой уж, видимо, мелкий характер у автора. Тут уж ничего не поделаешь. Кому что по силам, кому что дано’1.
В этой шутке — как и во всякой, впрочем, — заключается серьезное зерно. Ради этого серьезного зерна и говорится шутка.
Писать человека во всей его неприглядной красе — тема весьма почтенная. Если она выполнена хорошо, то значение автора произведения ‘мелкой темы’ не ниже того, который обладает ‘настоящим революционным содержанием, крупными темами, планетарными заданиями и идеологическим пафосом’.
Но чтобы ‘мелкая тема’ удовлетворяла, нужно выполнить ряд необходимых требований. Маленькие темы из области мелких морально-бытовых явлений находят свое естественное оправдание в характере нашего переходного времени, старый быт еще не кончился, а новый только-только лишь начинается. Мелочи жизни, полученные нами в наследство, еще большую власть имеют над нами, несмотря на весь размах перестройки жизни. Но и маленькие темы имеют свою общественную значительность, а последняя всегда требует большого подхода. Он определяется известной высотой критико-общественной точки зрения. <,…>,
Если пренебрежительно-иронически отнестись к <,…>, ‘полной и высокой идеологии’, то куда можно скатиться? К Лейкину!2 у Лейкина была та же житейско-бытовая пустяковина без возвышающейся над ней критико-общественной точки зрения, то же зоологическое, сытое хихиканье, тот же безудержный смех самодовольного мещанина над мелочами жизни, над которыми он готов безобидно посмеяться, но от которых он отнюдь не считает нужным отказаться: ему была бы не сладка жизнь без этих забавных, но милых мелочей, от которых притязательному современнику скучно и тяжело на этом свете без ярости против них, без борьбы с ними.
Зощенко обладает юмором и художественным талантом. Это совершенно бесспорно. Но значение писателя определяется не только этим. Лейкин обладал юмором и художественным талантом не в меньшей степени, чем Зощенко. А каков историко-литературный и общественно-художественный вес этого писателя? Крайне ничтожный.
Значение юмориста определяется в большей степени тем, каким содержанием он наполняет свой юмор и какое общественное направление он дает своему художественному таланту. Одна, другая книга, составленная из комических словечек, может иметь успех как новинка, — ну, а дальше что? Совершенно прав Зощенко, когда он, стараясь пошутить, говорит:
‘На общем фоне громадных масштабов и идей эта книга, эти повести, для некоторых критиков, надо полагать, действительно зазвучат какой-то жалкой флейтой, какой-то сентиментальной требухой’.
Впервые: Вешнев Б. Разговор по душам // На литературном посту. 1927. No 11-12. Печатается по: Лицо и маска Михаила Зощенко. М., 1994. С.152-157.
Вешнев Владимир Георгиевич (1881-1932) — русский прозаик, критик и журналист, член ВКП (б), в критике выступавший с рапповских позиций, вел литературный кружок ‘Удар’. См также: Вешнев В. Комические близнецы (Мих. Зощенко, П. Романов, Мих. Козырев) // Вешнев В. Книга характеристик. М., Л., 1928. С. 85-96.
1 Цитируемое предисловие к книге сентиментальных повестей ‘О чем пел соловей’ (1927) написано от лица подставного автора И. В. Коленкорова, в следующих изданиях оно было чуть отредактировано.
2 Лейкин Николай Александрович (1841-1906) — русский писатель и журналист, редактор-издатель юмористического журнала ‘Осколки’, прославился короткими бытовыми рассказами-сценками, в советскую эпоху воспринимавшимися как образцы мелкотемья и непритязательного юмора.