‘Разговор’ Ив. Тургенева, Аксаков Константин Сергеевич, Год: 1845
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Константин Сергеевич Аксаков
‘Разговор’ Ив. Тургенева.
1845. САНКТПЕТЕРБУРГ
—————————————————————————-
Аксаков К. С., Аксаков И. С. Литературная критика / Сост., вступит,
статья и коммент. А. С. Курилова. — М.: Современник, 1981. (Б-ка ‘Любителям
российской словесности’).
—————————————————————————-
Всякое сколько-нибудь замечательное или сильное явление имеет своих,
часто неудачных подражателей. В последнее время нашей литературы Лермонтов
был таким явлением и также увлек за собою многих неудачных подражателей, к
их числу принадлежит и г. Тургенев, сочиняющий, подобно Лермонтову, и в
стихах, и в прозе. Перед нами теперь его небольшое стихотворение ‘Разговор’,
написанное размером ‘Мцыри’. Постараемся передать читателям содержание этого
сочинения, написанного вяло, не имеющего ни одного такого места, которое бы
захотелось выписать. Дело вот в чем: старик, который называется здесь
отшельником, живет один в пустынном месте, про него говорится, между прочим,
следующее:
И озарилися слегка
Немые губы старика
Под длинной белой бородой
Улыбкой грустной, но живой.
(стр. 3)
Вдруг является молодой человек, и разговор начинается. Пришлец говорит
несколько в духе героев Лермонтова, но здесь не видать только таланта сего
последнего. Он (молодой человек) представитель уже нового поколения.
Разговор идет о любви, и здесь в параллель любви старика, уже не
современной, рассказывает молодой человек свою. В этом рассказе выражается
ясно (впрочем, только одни буквы, один чисто голословный смысл заставляет
догадываться о направлении) тот холодный, с виду красивый и сильный, но в
сущности жалкий, гнилой и бесплодный эгоизм, который являлся в некоторых
произведениях Лермонтова, выдвинутый всею силою его необыкновенного таланта.
Но, как слаба копия! особенно, если вспомнить оригинал, в котором столько
дарования, столько красот поэтических. Стихи не то чтобы дурны, — тогда в
них был бы какой-нибудь характер, какая-нибудь выразительность, — но они
решительно ни хороши, ни дурны, бесцветны и безвкусны, пресные стихи! Какое
пустое и скучное и жалкое вместе впечатление производят сильные, или лучше
претендующие быть сильными, страсти, высказываемые вяло. Выпишем для образца
несколько стихов:
Едва желанное вино
К моим губам поднесено —
И сам я, сам, махнув рукой,
Роняю кубок дорогой.
Когда ж настал прощальный миг —
Я был и сумрачен и тих…
Она рыдала… видит бог:
Я сам тогда понять не мог:
Зачем я расставался с ней…
Молчал я… в сердце стыла кровь —
Молчал я… но в душе моей
Выла не жалость, а любовь.
Старик, поверь — я б не желал
Прожить опять подобный час…
Я беспощадно разрывал
Все, все, что связывало нас…
Ее, себя терзал я… но
Мне было стыдно и смешно,
Что столько лет я жил шутя,
Любил забывчивый покой
И забавлялся, как дитя,
Своей причудливой мечтой…
Я с ней расстался навсегда —
Бежал, не знаю сам куда…
Следы горячих, горьких слез
Я на губах моих унес…
(стр. 7-8)
Хотя разговор идет преимущественно, о любви, но потом он переходит к
другому: старик, наконец, спрашивает: неужто же молодой человек только и
делал, что любил? неужто же подвиг, общество не занимали его никогда? На это
молодой человек дает ответ, довольно устарелый, то есть, что люди очень худы
и что он людям чужд, он исчисляет этих людей довольно подробно. Вообще,
заодно можно поблагодарить молодого человека, что он называет тревоги свои
пустыми. В самом деле, что за человек, который более всего (как в этом
стихотворении) толкует о любви (то есть о любви к женщине), как бы он ни
толковал о ней? Конечно, он очень, очень еще молод, моложе, нежели думал
представить автор своего молодого человека, он слабое, мечтательное явление,
как бы твердо и грубо ни отталкивал бедную женщину, лишая ее своей любви.
Только тогда человек становится крепким и действительным, только тогда
становится он мужем, когда поймет себя, как живую часть в живом целом, когда
поймет себя в общем, одним словом, когда сознает себя в народе и вместе
живую связь свою с ним не только как гражданин государства, но как человек
земли, без этого он сухой эгоист или слабое и иногда мечтательное создание.
Этого не знает, этого не понимает молодой человек, в стихотворении
выставленный, положение его жалко и пробуждает участие, бедное, бедное
тепличное растение! Наконец, дело, кажется, объясняется: молодой человек
обращается к предкам и говорит (что, впрочем, нисколько не возражает на
слова наши и не извиняет его: сказанное нами остается в крепкой силе):
Теперь я вопрошаю вас,
О, предки наши! что для нас
Вы сделали? Скажите нам:
‘Вот, нашим доблестным трудам
Благодаря, — смотрите — вот
Насколько вырос наш народ…
Вот несомненный, яркий след
Великих, истинных побед!’
Что ж? отвечайте нам!..
(стр. 37)
Что же предки? Предки молчат, и конечно, мудрено им, кажется, отвечать,
если за них берется отвечать г. Тургенев. Это нам напоминает один анекдот о
католических итальянских проповедниках, о том, как поступают они, желая
опровергать Вольтера или Лютера: они обыкновенно становят перед собою шапку
и говорят: ‘Положим, что это Лютер’, — тут начинаются доказательства,
опровержения, вопросы. ‘Ну, что ты скажешь на это? — говорят они в
заключение, — ты молчишь?’ Бедная шапка-Лютер молчит в самом деле, — и
проповедники торжествуют. Так точно и с нашими бедными предками. ‘Скажите
нам, — говорит г. Тургенев, — что ж, отвечайте нам?’ — Но он отвечает или
лучше не отвечает, молчит сам за них. Все можно так осудить на молчание,
когда вдруг какая-нибудь отдельная личность решит в пределах себя самой
важный вне ее лежащий вопрос, она может быть вполне удовлетворена и
возвестить об этом печатно, если ей угодно, как поступает здесь г. Тургенев,
он возвещает, что предки ничего не сделали, а между тем лежат кучи томов,
заключающих в себе их живое слово, множество деянии народных хранится в
памяти нашей, много глубокой мысли лежит и теперь в началах жизни народа. Но
что до этого, что до этой тяжести событий! Трудно и могущественно двигаются
они и выходят на свет, легко решает отдельная личность, в народе является
только то, что необходимо и существенно, глас народа — глас божий, а
личности не запрещено говорить, что ей думается, ей никто не мешает и не
может мешать, именно и потому, что слова ее, как личности, бессильны и
ничему также не мешают. Да, это легкомысленное и (на сей раз по крайней
мере) бесталанное направление видим мы в стихотворении ‘Разговор’, странно,
однако, это какоето спокойное отрицание древней жизни предков, странно, если
говорить об этом серьезно. Это указывает нам на обширную литературную
теплицу, где искусственный жар выгоняет многие бледные растения, не говоря о
том, что производит он много незначительной, пустой травы, мха и плесени,
теплица губит растения, может быть, твердо и крепко в другом образе
возникнувшие бы на родной почве, под открытым небом, на чистом воздухе. Не
знаем, впрочем, погибло ли что в таланте автора, но во всяком случае его
стихотворение ‘Разговор’ произведение тепличное.
ПРИМЕЧАНИЯ
‘Москвитянин’, 1845, ч. 2, ? 2. Библиография, с. 49-53. Без подписи.
Авторство установлено на основании свидетельства Белинского (см.: Белинский В. Г. Полн. собр. соч.. т. 9. М., 1955, с. 218).