Разборъ Оды: Богъ, Г-на Державина.
Яковъ Бередниковъ.
‘Встникъ Европы’. Часть LXII, No 7, 1812
Разбор Оды: Бог, Г-на Державина, Бередников Яков Иванович, Год: 1812
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Лирическая Поезія есть изліяніе восторженнаго сердца {См. Разсужденіе о Лирической Поезіи Г. Р. Державина. — Б.}. Сильное чувствіе раждаетъ и возвышаетъ ее. Человкъ, Природа, Вселенная, Богъ суть предметы высокой Оды Сердце человческое сотворено чувствовать и восхищаться. Необозримое пространство небесъ, усянное безчисленными звздами, шумящія грозныя волны океана, быстротекущія рки, дремлющія пустыни, покрытыя златыми класами нивы, — словомъ Природа въ красотъ и ужасахъ чью душу не наполнитъ возвышенными чувствіями? Но если взоръ нашъ отъ красотъ творенія вознесется къ Слав Зиждителя, если дйствія благотворной Природы откроютъ предъ очами нашими вчную благость Творческой премудрости: то чье сердце не воспламенится духомъ божественнаго изступленія? кто въ благоговніи не преклонитъ колна предъ Несозданнымъ? кто въ изліяніи души своей не воскликнетъ: Велій еси Господи! и чудна дла Твоя!
Сіи творенія, описывающія высокіе и освященные общимъ благоговніемъ предметы, боле прочихъ были всегда достойны славы и всеобщаго вниманія вковъ и народовъ. Греки толпились на площадяхъ и циркахъ при пніи безсмертныхъ рапсодій Омира, съ сердечнымъ чувствомъ внимали схоліямъ пламеннаго Пиндара, и восхищались высокостію мыслей, отличавшихъ безсмертный Гимнъ славнаго Клеана. Римляне благоговли передъ Виргиліями, Овидіями и Гораціями. Самая Христіянская вра, учредивъ въ публичныхъ богослуженіяхъ чтеніе твореній древнихъ Еврейскихъ пснопвцевъ, что иное имла въ виду, какъ не уваженіе народное къ симъ священнымъ пснямъ, служащимъ отголоскомъ сердечныхъ чувствій каждаго, и обильнымъ изліяніемъ сердца пламенющаго любовію къ Творцу-Благодтелю?
Новое Россійское стихотворство, возникнувъ въ начал XVIII столтія, показало нкоторые неподражаемые образцы въ род высокой Лирической Поезіи. Неоспоримо, что Русскіе еще въ XII вкъ имли образцовыя сочиненія, и наслаждались самою изящною поезію въ прекрасномъ перевод на Славянской языкъ Священнаго писанія, какъ неподражаемаго образца высокаго стихотворства, — и времена Владимиіра и Ярослава суть — благословенный разсвтъ Славянской словесности: но грозныя тучи помрачили небосклонъ Отечества нашего, и скрыли восхожденіе златозарнаго солнца. — Съ истребленіемъ чистаго Славянскаго нарчія истребился и чистый вкусъ къ изящнымъ твореніямъ. До начала XVIII столтія Русскіе приняли иноземное стопосложеніе, совершенно несвойственное поезіи языка отечественнаго, унижали Славянской языкъ неискуснымъ соединеніемъ его съ языкомъ Русскимъ, — и одни только уродливыя сочиненія {Такова Комедія Навуходоносоръ, написанная при Алексі Михайловичъ. См. Древнюю Вивліофику, Часть 8, стр. 187—328, и нкоторыя другія сочиненія. — Само собою разумется, что творенія Полотскаго, еофана и Кантемира изъ сего изключаются: ибо истинный даръ замняетъ вкусъ и чистоту языка. — Б.} служились едва мерцавшею зарею возрожденія нашей словесности. — Но Ломоносовъ, — сей въ сверныхъ туманахъ возникшій Геній, которымъ могли бы гордиться цвтущія долины благословенной Греціи — изтребленіемъ въ Россіи ложнаго вкуса, и искуснымъ соединеніемъ Славянскаго языка съ Русскимъ, открылъ богатый источникъ истинныхъ красотъ поезіи, и безсмертными своими твореніями доказалъ силу и превосходство Лирическаго стихотворства. — Оды его: Къ Іову, Вечернее и утреннее размышленіе о Божіемъ величеств, и переводъ нкоторыхъ псалмовъ сіе доказываютъ. Посл Ломоносова многіе писали въ семъ родъ: но вс сочиненія отличаются какою-то неплодностію истиннаго дарованія, и скудостію высокаго, свойственнаго гимнамъ, прославляющимъ Божество.
Наконецъ явился Державинъ, и смлый умъ его, водимый небеснымъ вдохновеніемъ, начерталъ безсмертную хвалу непостижимой слав Создателя. Вся пснь его ознаменована просвщеннымъ духомъ истинной философіи, силою мыслей, рдкимъ расположеніемъ частей, искусными паденіями, духомъ благоговнія, и наконецъ неподражаемымъ искусствомъ великаго Стихотворца. Разсматривать красоты безсмертнаго творенія усладительно для каждаго сердца. Ода Богъ занимаетъ умъ, плняетъ воображеніе, служитъ образцемъ высокаго стихотворства, и изображаетъ во всемъ возможномъ величіи Существо непостижимое. Приступимъ къ самому началу:
Стихотворецъ прямо обращается къ Богу, душа его исполнена священнымъ благоговніемъ, сердце пламенетъ любовію, духъ возносится къ престолу Безсмертнаго, — и лира его гремитъ,
О Ты пространствомъ безконечный,
Живый въ движеньи вещества,
Теченьемъ времени предвчный,
Безъ лицъ въ трехъ лицахъ Божества,
Духъ всюду сущій и единый,
Кому нтъ мста и причины,
Кого никто постичь не могъ,
Кто все собою наполняетъ,
Объемлетъ, зиждетъ, сохраняетъ,
Кого мы называемъ: Богъ!
Какая философія! какое истинное описаніе Божества! Каждой стихъ въ сей строф содержитъ въ себ столько изобилія и богатства , что можетъ служить содержаніемъ для цлыхъ сочиненій.
….пространствомъ безконечный,
Живый въ движеньи вещества.
Вс извстныя системы древности были согласны съ сею истиною. Богъ, училъ Пиагоръ, есть тонкая матерія, ефиръ, чистйшій огнь всюду разлитый и все приводящій въ движеніе, слдовательно душа вселенной. Самая Христіянская вра являетъ духъ Божій наполняющимъ собою необозримое пространство вселенной. Пвецъ Бога можетъ быть имлъ здсь въ виду сіе мсто внценоснаго Пророка, живо описавшаго безсмертное свойство Вездсущаго: ‘Камо пойду отъ духа Твоего и отъ лица Твоего камо бжу? Аще взыду на небо, тамо еси, аще возьму крил мой рано, и вселюся въ послднихъ моря, и тамо рука Твоя накажетъ мя, и удержитъ десница Твоя. Богъ нашъ на небеси и на земли {Псалом. 138, ст. 7—10.}.
Теченьемъ времени предвчный.
Здсь Поетъ переноситъ время за предлы мірозданія. Онъ хочетъ, чтобы оно не исчезло, но всегда бы осталось присущнымъ вчной слав Зиждителя.
Безъ лицъ въ трехъ лицахъ божества,
Духъ всюду сущій и единый и пр.
Такъ! одинъ Богъ можетъ имть т свойства, съ какими олицетворила его неподражаемая кисть безсмертнаго Стихотворца. Посмотримъ дале, какимъ образомъ Поетъ начинаетъ бесду стою съ Невидимымъ:
Измрить океанъ глубокій,
Сочесть пески, лучи планетъ,
Хотя и мигъ бы умъ высокій,
Теб числа и мры нтъ.
Все то, что человческія знанія и мудрость ни содержатъ въ себ удивительнаго, есть ничто въ сравненіи со славою зиждителя. Подобно Икару, дерзнувшему стремиться къ солнцу, мысли человческія стремятся къ созерцанію славы Творческой, и теряются въ неизмримости безчисленныхъ совершенствъ и непостижимыхъ свойствъ Его. Юнгъ сказалъ: Еслибъ мы были способны постигнуть Бога: то Богъ не былъ бы Богомъ, или бы мы не были человки.
Не могутъ духи просвщенны
Отъ свта Твоего рожденны
Изслдоватъ судебъ Твоихъ.
Лишь мысль къ Теб взнестись дерзаетъ,
Въ Твоемъ величьи исчезаетъ
Какъ въ вчности прошедшій мигъ.
Какое разительное уподобленіе! подобно мигу, исчезнувшему въ Океан вчности, мысль человческая, дерзнувшая стремиться къ Божеству, исчезаетъ въ Его величіи. Стихотворецъ имлъ сильную причину сказать сіе. Лтописи міробытія представляли ему сію истину. Умъ человческій безсиленъ, даже ничтоженъ въ сравненіи съ Богомъ. Свтъ видлъ гибельныя слдствія тхъ тонкихъ умозрній, какими блистали дарованія нкоторыхъ философовъ 18 столтія, стремившихся подорвать все священное, и на развалинахъ вры соорудить храмы буйству и нечестію. Съ теченіемъ времени системы сіи разрушились, умозрнія исчезли, но вра въ Зиждителя всегда будетъ сіять подобно благотворному свтильнику въ мракъ сей бренной жизни, всегда будетъ утшать людей, — и творить ихъ счастливыми.
Хаоса бытность довременну
Изъ безднъ ты вчности воззвалъ
A вчность прежде вкъ рожденну
Въ себ самомъ Ты основалъ.
Какая поэзія! Духъ бытія на крылахъ Своихъ вылетаетъ изъ безднъ вчности. Но Богъ есть творецъ, a не художникъ. Твореніе Его Ему собственно принадлежитъ. Не было сущности, не было рзца, который бы способствовалъ изваять Ему во всемъ великолпіи величественный храмъ природы Онъ воззвалъ изъ вчности довременную бытность хаоса, но и самая вчность основана въ Немъ самомъ.
Себя собою составляя,
Собою изъ себя сіяя,
Ты свтъ, откуда свтъ истекъ
Создавый все единымъ словомъ,
Въ твореньи простирая съ новомъ,
Ты есь, Ты былъ, Ты будешь въ вкъ.
Пснопвецъ ничмъ не ограничиваетъ всемогущаго Творческаго промысла. Ни миріяды вковъ, ни безпредльныя пространства творенія не опредляютъ Его величія. Можетъ быть тмы солнцевъ освщали милліоны атмосферъ, можетъ быть подобные міры катились, надъ Главами исчезнувшихъ поколній и временъ скрывшихся въ бездну вчности, можетъ бытъ Творческая десница, разрушивъ огромное зданіе сего міра, въ будущемъ изведетъ многія вселенныя, возжетъ новыя солнца, произведетъ безчисленныя твари, — и снова мрачныя бездны хаоса премнятся въ великолпное твореніе Божеской премудрости, и снова раздадутся согласные гимны, повдающіе славу Великаго.
Ты цпь существъ въ себ вмщаешь,
Ее содержишь и живишь,
Конецъ съ началомъ сопрягаешь,
И смертію животъ даришь.
Вся природа представляетъ намъ сію истину, что все смертію стремится къ жизни. Въ царств творенія все дйствуетъ — бездйствіемъ оживляется — сномъ, украшается — безобразіемъ, живетъ — смертію. Настоящія дйствія естественнаго міра суть картина будущаго состоянія нравственнаго, Смерть и гробъ, говоритъ Юнгъ, есть толь мрачный переходъ, сладкій сонъ, который возставляя утомленныя силы наши пробудитъ насъ для новой безсмертной жизни! Сія философія присущна всмъ вкамъ. Апостолъ Павелъ такъ говоритъ о безсмертіи: ‘Но речетъ кто, како возстанутъ мертвіи, коимъ же тломъ пріидутъ? безумне! ты еже сеши не оживетъ аще не умретъ. Такожде и воскресеніе мертвыхъ. Сется въ тлніи, возстаетъ въ нетлніи: сется не въ честь, возстаетъ въ слав, сется тло душевное, возстаетъ тло духовное {Посланіе къ Коринянамъ. Гл. 15. ст. 35—44.}.’ Клеанъ, сей толико прославленный въ древности умъ, тожъ самое разуметъ, сказавъ: Тобою смшеніе образуетъ порядокъ, Тобою стихи сражаясь, соединяются. Юнгъ, Аддисонъ, Клопштокъ и Гердеръ, словомъ, вс извстные въ областяхъ высокой поезіи и краснорчія мужи, заимствовали: мысль сію, и украсили ее всми цвтами, приличными роду ихъ сочиненій, собственному духу и философіи каждаго. —
Возвратимся къ златой арфъ нашего Поета:
Какъ искры сыплются, стремятся,
Такъ солнцы отъ тебя родятся.
Какъ въ ясной день когда зимой.
Былинки инея сверкаютъ,
Вратятся, зыблются, сіяютъ:
Такъ звзды въ безднахъ подъ Тобой.
Восточныя сравненія! Представьте себ милліоны искръ, сыплющихся изъ жерла и блистающихъ среди мрачной ночи: ето солнцы, разсыпанныя рукою великаго Самодержца природы! Вообразите себ въ мразной день зимы, когда вождь свтилъ небесныхъ блистательнымъ лучемъ своимъ разсыпаетъ миріяды брилліантовъ по равнинамъ, блою одеждою снговъ покровеннымъ: ето звзды въ тысячу разъ величиною своею превосходящія обитаемую нами землю и блистающія въ безднахъ подъ трономъ Великаго! Какая картина!
Свтилъ возженныхъ милліоны
Въ неизмримости текутъ,
Твои они творятъ законы,
Лучи животворящи льютъ
Но огненны сіи лампады,
Иль рдяныхъ кристалей громады,
Иль волнъ златыхъ кипящій сонмъ,
Или горящіе ефиры,
Иль вкуп вс свтящи міры
Передъ Тобой, какъ нощь предъ днемъ.
Безсмертныя выраженія! Стихотворецъ въ дух истиннаго величія своего искусства, изображаетъ величіе Бога. Постеленное усиленіе важности предметовъ превышаетъ наше понятіе и придаетъ величайшую силу сему мсту. — Вообразимъ необъятную неизмримость вселенныя, и тмы свтящихся тлъ, плавающихъ въ обширномъ океан творенія. Мысль высокая! Но Духъ Поета ею не довольствуется, онъ представляетъ горящія въ ночномъ мракъ свтозарныя лампады, воображаетъ безпредльное пространство, златыми волнами кипящее, изображаетъ вчнымъ огнемъ пылающіе ефиры, выводитъ миріяды тлъ блистающихъ въ кругъ вселенныя, и наконецъ обращаясь къ Зиждителю говоритъ, что все сіе передъ Нимъ, какъ нощь предъ днемъ. — Мы въ изступленіи, духъ нашъ пылаетъ благоговніемъ ко слав Создателя, мы проливаемъ радостныя слезы: и лира Поета благословенна!
Какъ капля въ море опущена
Вся твердь передъ Тобой сія.
Стихотворецъ продолжаетъ сравненіе. Вся твердь сія, все пространство, заключающее въ себ тмы міровъ, освщаемыхъ, милліонами солнцевъ, есть капля опущенная въ море. — Здсь непримтно вспомнить о высокомъ выраженіи внценоснаго Пророка: ‘Яко тысяща лтъ предъ очима твоима, Господи, яко день вчерашній, иже мимо иде {Псал. 89, ст. 5.}.’ Ломоносовъ подобно сему представляетъ горящій вчно Океанъ, и говоритъ:
Тамъ огненны валы стремятся,
И не находятъ береговъ,
Тамъ вихри пламенны крутятся,
Борющись множество вковъ.
Тамъ камни какъ вода кипятъ,
Горящи тамъ дожди шумятъ —
Сія ужасная громада,
Какъ искра предъ Тобой одна.
Слава Россійскому Пиндару!— Но скажемъ, что сіе мсто нашего Пвца тмъ возвышенне, чмъ слдствіе изъ онаго выведенное поразительне. Изображая величіе Безсмертнаго, онъ истощилъ уже вс краски неподражаемой своей кисти, представилъ Бога во всемъ величіи, въ какомъ только человкъ можетъ Его представить. Какое же слдствіе? Онъ ужасается самъ вчной Его силы и величія. Если солнцы наподобіе искръ сыплются отъ пламеннаго Его престола, если огромныя небесныя тла, подобно инею крутящемуся надъ снгами, вратятся, зыблются и блистаютъ въ безднахъ подъ трономъ Зиждителя, если вс безчисленные сферы, содержащія въ кругахъ своихъ тмы темъ вселенныхъ, подобныхъ нашей — есть предъ Нимъ, какъ нощь предъ днемъ, есть малая капля опущенная въ море: то посл сего Стихотворецъ спрашиваетъ:
Но что мной зримая вселенна,
И что передъ Тобою я?
Здсь надобно замтить искусный переходъ отъ воспеваемаго предмета къ себ самому, отъ безпредльнаго величія къ послдней малости, отъ безсмертной силы и крпости въ крайней слабости и нищет, отъ лучезарнаго свта къ темному мраку, словомъ отъ Творца ко твари. Какимъ же образомъ Поетъ начинаетъ сравненіе?
Въ воздушномъ Океан ономъ
Міры умножа милліоновъ
Стократъ другихъ міровъ, и то,
Какъ ежели сравнить съ Тобою,
Лишь будетъ точкою одною,
A я передъ Тобой — ничто. —
Стихотворецъ, желая сильне изобразить величіе Бога, длается Евклидомъ. Онъ умножитъ неисчетное множество міровъ новыми милліонами, и все тмочисленное произведеніе сихъ въ небесномъ пространствъ плавающихъ громадъ называетъ одною точкою предъ взоромъ Зиждителя. Чтожъ будетъ человкъ? Малйшая пылинка, послдняя точка въ кругъ безчисленныхъ тлъ, движущихся около солнца…
Нашъ россійской Есхилъ подобно сему изображаетъ величіе вселенной, — и отъ наго переходитъ къ величію Бога:
Я свтъ на всмъ постановляю,
И милліоны предъявляю
Ихъ смутной мысли я своей:
Толикожъ ихъ взношу надъ оный,
И паки, паки милліоны:
Пещинка то вселенной всей. —
Твоя премудрость совершенна, и пр.
Очень видно чрезмрное различіе кисти прекраснаго Трагика, рожденнаго для ужасовъ котурна, отъ кисти безсмертнаго Лирика, коего удлъ есть представлять все великое, страстное, пламенное, — и Державинъ, изобразивъ Бога, достоинъ лавровъ Калліопы столько же, сколько Сумароковъ, выведши на театръ Синава и Семиру, достоинъ внца Мельпомены.
Мы видли, до какой степени Пснопвецъ унизилъ человка въ сравненіи его съ величіемъ безпредльнаго пространства вселенной. Посмотримъ, какимъ образомъ искусство его возвыситъ человка по имени, первйшаго на земли творенія — до образа Божества. Стихотворецъ, кажется, сомнвается, сказавъ, ничто. Пойдемъ за нимъ дале:
Ничто! — Но Ты во мн сіяешь
Величествомъ своихъ добротъ,
Во мн Себя изображаешь,
Какъ солнце въ малой капл водъ.
Замтимъ здсь искуснйшій переходъ въ противному, составляющій, толикую красоту въ твореніяхъ Лирическихъ. Унизить вещь до невроятности, и возвысить ее до неимоврной степени величія, произвести въ умахъ столь удивительную перемну, увлечь за собою сердца всхъ, заставить врить обоимъ противностямъ — есть торжество безсмертнаго Лирика,
Какимъ же образомъ волшебное перо Поета производитъ столь удивительную перемну? —-
Во первыхъ, онъ представляетъ свойства Творческія сіяющими въ образ человка наподобіе солнечныхъ лучей, отражающихся въ водной капл. — Прекрасное сравненіе! Вс школы древности, начиная отъ Моисея, Аристотеля, алесъ, Пиагора и Платона, до Златоуста, Боссюета, Боннета, Локка и Невтона согласны съ сею истиною, ибо превосходство и величіе человка очевидно и самому непросвщенному уму, но разсмотрвъ его способности окомъ просвщеннымъ и наблюдательнымъ, не льзя не признаться, что духъ Божій наподобіе солнца, отражающагося въ малой капл водъ, виднъ въ свойствахъ первйшаго на земли твореній, которое исчезая въ прахъ, паритъ умомъ своимъ за отдаленныя сферы, раскрываетъ непроницаемую завсу, природы, и въ тайнахъ творенія читаетъ всемогущество и премудрость Еговы.
Дале Стихотворецъ съ нкоторымъ изумленіемъ повторяетъ опять: ничто! и говоритъ:
…Но жизнь я ощущаю,
Несытымъ нкакимъ летаю
Всегда пареньемъ въ высоты,
Тебя душа моя быть чаетъ,
Вникаетъ, мыслитъ, разсуждзетъ,
Я есмь! — конечно есь и Ты. —
Вообразимъ себ вс роды земныхъ тварей. Вс ихъ предприятія и надежды ограничиваются настоящею жизнію. — Врожденное побужденіе управляетъ ихъ стезями, одна грубая чувственность ихъ занимаетъ. Но человкъ, вопреки Декартамъ, Гельвеціямъ, Ламбертамъ и Кондорсетамъ, совершенно забывшимъ о безсмертныхъ его свойствахъ, есть существо возносящееся выше сферы, его заключающей. Онъ не есть житель сей мрачной долины, опредляющей съ одной стороны небытіемъ, a съ другой смертію. Духъ его паритъ гор, вс блага жизни недовольны остановить сего паренія, у вратъ храма вчности, въ стран безсмертія прекращается пламенное стремленіе человка. Такъ! повторимъ съ Поетомъ: бытіе и превосходство человка очевидно доказываютъ бытіе и совершенство Бога.
Стихотворецъ дале обращается къ воспваемому Предмету,
Ты есь, природы чинъ вщаетъ,
Гласитъ мое мн сердце то,
Меня мой разумъ увряетъ,
Ты есь,— и я ужь не ничто. —
Поетъ достигъ своей цли онъ хотлъ бытіемъ Бога доказать величіе и превосходство человка. И подлинно, какой безумецъ осмлится противорчить сей очевиднйшей, величайшей и священнйшей истин, съ которою соединено счастіе всего человчества, безъ которой нтъ добродтели, нтъ общества, нтъ человка. Можетъ быть существуютъ нкоторые изверги, которыхъ языкъ, a не сердце отвергаетъ сію истину. Нтъ! я не врю симъ безумцамъ! Можно ли, взирая на цвтущую природу, на дятельныя силы творенія, на знаки вчной премудрости, отвергать руку движущую бытіемъ тварей? Атеисты мудрствуютъ всегда съ закрытыми глазами, ибо не льзя быть атеистомъ, взирая на природу. Шатобріянъ говоритъ: ‘Мнъ часто удавалось слышать споры ученыхъ о Существ верховномъ, и я не понималъ ихъ’. Но каждой разъ могъ замтить, что сіе Существо непостижимое очевидно открываетъ себя человческому сердцу въ великихъ явленіяхъ природы. — Творецъ! на водахъ морскихъ безднъ и на высот небесъ напечатлны знаки Твоего всемогущества!’
Пвецъ Бога такимъ образомъ Творческимъ бытіемъ доказавъ бытіе человка, начинаетъ описывать себя самого:
Частица цлой я вселенной,
Поставленъ, мнится мн, въ почтенной
Средин естества я той,
Гд кончилъ тварей Ты тлесныхъ,
Гд началъ Ты духовъ небесныхъ,
И цпь существъ связалъ всхъ мной.
Здсь Пснопвейъ цлитъ на извстное опредленіе человка философами среднихъ вковъ: nexusutriusque mundi. Аддисонъ въ своемъ Зритиел подтверждаетъ тожъ самое: ‘Человкъ, говоритъ онъ, занимаетъ среднее мсто между естественною и духовною природою, между видимымъ и невидимымъ міромъ, и составляетъ то звно въ цпи существъ, которое въ нкоторомъ смысл подобно чистйшимъ духамъ, славящимъ Безплотнаго, которое дерзаетъ называть безконечное Существо отцемъ, въ другомъ смысл человкъ можетъ сказать съ Іовомъ тлнію: Ты мой отецъ! и черьвю: Ты моя мать {Іовъ Гл. 7, ст. 14. Смерть назвахъ отца моего быти, — матерь же и сестру ми гной.}. Нашъ Стихотворецъ сіе самое ужасное различіе выразилъ дале въ семъ описаніи разительными красками поезіи. Онъ продолжаетъ:
Я связь міровъ повсюду сущихъ,
Я крайня степень вещества,
Я средоточіе живущихъ.
Черта начальна Божества,
Я тломъ въ прах истлваю,
Умомъ громамъ повелваю,
Я Царь — я рабъ — я червь, я Богъ.
Чья лира умла играть столь смло высочайшими понятіями? чья арфа совмстила въ звукахъ своихъ и прелестнйшіе цвты поезіии всю важность истинной философіи? — Какая ужасная противоположность! какое искусство въ изображеніи! — Справедливо говорятъ, что сіе описаніе нашимъ Пснопвцамъ почерпнуто изъ описанія пвца Британіи въ мракъ нощи, при священномъ безмолвіи природы бесдовавшаго съ Богомъ, вчностію и безсмертіемъ. Но Россійская Муза превзошла Британскую тою удивительною краткостію, смлою разительностію, неподражаемою гармоніею и избраннымъ превосходствомъ выраженій, какимъ мы справедливо удивляемся, — сіе мсто столько всмъ извстно, что говорить о немъ боле не нужно.
Поетъ дале удивляется самому себ.
Но будучи я столь чудесенъ
Откуда произшелъ — безвстенъ,
А самъ сабой я быть не могъ.
Твое созданье я, Создатель!
Твоей премудрости я тварь,
Источникъ жизни, благъ Податель!
Душа души моей и Царь!
Твоей-то правд нужно было,
Чтобъ смертну бездну преходило
Мое безсмертно бытіе,
Чтобъ духъ мой въ тлнность облачился,
И чтобъ чрезъ смерть я возвратился,
Отецъ! въ безсмертіе Твое.
Утшительная истина! Пусть пламенникомъ неврія путеводимый ропщетъ на минутныя бдствія и дерзаетъ порицать бренными устами вчные совты небесной премудрости, но духъ руководимый свтомъ вры при лучезарномъ ея сіяніи видитъ въ семъ мрачномъ переходъ отъ небытія ко гробу одну скоропреходящую тнь трудностей, твердо увренъ, что гробъ, столь ужасный для сердца дышущаго развратомъ, для него будетъ приятною гостинницею успокоенія, что мракъ могилы скоро разсется тихимъ разсвтомъ благословенное зари, предвозвщаюіцей лучезарное солнце вчнаго дня.
Наконецъ Поетъ заключаетъ свое пснопніе оборотомъ, достойнымъ истиннаго любимца Калліопы и воскресителя Лирической Поезіи:
Неизъяснимый, непостижный!
Я знаю, что души моей
Воображенія безсильны
И тни начертать Твоей,
Но если славословить должно,
То слабымъ смертнымъ невозможно
Тебя ничмъ инымъ почтить,
Какъ имъ къ Теб лишь возвышаться,
Въ безмрной разности теряться,
И благодарны слезы лить.
Стихотворецъ кладетъ кисть свою.
Мы въ изступленіи, — слезы льются изъ глазъ нашихъ, — и безсмертное искусство Поета торжествуетъ.
Такъ! признаемся, что геній Державина единственъ, неподражаемъ, безсмертенъ. Если духъ его не всегда можетъ выдержать паренія, какимъ мы удивляемся въ Пиндар и Ломоносов, то онъ вознаградилъ сіе едва ли не большею выгодою. Насъ мало занимаютъ баснословныя происшествія Грековъ, славныя Олимпійскія игры, быстротекущія Елидскія колесницы, хвала героевъ многими тысящелтіями отъ насъ отдленныхъ, словомъ предметы мало дйствующіе на наше сердце, на которые Греческой Пснопвецъ набросалъ толико дышущихъ ароматами цвтовъ. Насъ мало трогаютъ высокія и можетъ быть слишкомъ украшенныя лестію похвалы Повелительниц милліоновъ, которая конечно навсегда пребудетъ въ памяти сыновъ Отечества, но похвалы сіи не вс достойны высокой лиры Поета, — и представляютъ одну только сторону несравненнаго искусства, которымъ Ломоносовъ умлъ столько блеснуть, — и блескъ лучей своихъ продлить до отдаленнаго потомства. Пвецъ Елисаветы великъ, безсмертенъ, но лира его, посвященная единственно хвал и слав одного человка, мене трогаетъ насъ, нежели изображеніе тхъ предметовъ, кои имютъ на насъ дйствіе, и можетъ быть будутъ имть вліяніе столько же важное и на потомковъ нашихъ. Сіи предметы одни достойны неподражаемаго рзца бесмертнаго искусства, и они-то подъ кистію Генія блистаютъ въ вкахъ и трогаютъ собою чувствительность и добродтель. — Вс почти творенія Державина носятъ на себ сей отпечатокъ. — Оды его: къ Богу, къ Фелиц, на Коварство, на Вельможу, на Побды Россійскаго Аннибала, на Безсмертіе, на Водопадъ, къ Ангелолопобной Плнир, докол искусства будутъ находить обитель въ обширномъ зданіи міра, докол добродтель не истребится на земномъ шар, докол пламенникъ Злобной Тизифоны не превратитъ въ пепелъ всхъ памятниковъ человческой мудрости — дотол будутъ блистать и трогать собою души чувствительныя, дотол будутъ незабвенны и въ храмъ Отечества и въ кущ родимой. —
Кто духъ Горація съ Пиндаромъ съединилъ,
Къ Лирическимъ красамъ путь новый намъ открылъ,
Кто подвиги гремлъ безсмертныя Фелицы,
Кто гласомъ Аонидъ Героевъ Росскихъ плъ:
Тотъ соорудилъ себ вчный памятникъ.
С. Петербургъ.