Время на прочтение: 15 минут(ы)
Разбор фон-дер-Борговых переводов русских стихотворений
В. К. Кюхельбекер. Путешествие. Дневник. Статьи
Издание подготовили Н. В. Королева, В. Д. Рак
Л., ‘Наука’, 1979
Серия ‘Литературные памятники’
Любопытно послушать, как иностранцы, особенно немцы, ближайшие соседи наши, судят о русской словесности, с частик’ коей господин фон-дер-Борг познакомил их в довольно удачных и близких переводах. {Эти переводы не в пример ближе к подлинникам французских переложений С. Мора и переложений английских Боуринга,8 из которых последние, однако же, заслуживают некоторую признательность.} Итак, выпишем, что в 60 нумере литературных немецких листков говорится при случае появления сих переводов, во-1-х, вообще о духе нашей поэзии, во-2-х, о некоторых наших стихотворцах в особенности. Сии суждения не во всем сходны с теми, которые у нас повторяются ежедневно, и потому-то показались мне достойными некоторого внимания.
‘Новейшая русская изящная словесность еще очень зелена. В каком же образе представляется она наблюдателю? В образе вышедшего из отроческих лет юноши нашего времени, которого к стихотворству понуждает молодость, а может быть, и дарование, сей юноша покушается высказать поэтическим языком чувства свои, но это не совсем легко, посему он трудное старается заменить менее трудным и вместо чувств обработывает мысли, а как глубокое размышление не есть стяжание первой молодости, то сначала довольствуется проницательностию и остроумием — способностями, которые в душе человеческой окриляются ранее прочих. Вот почему в произведениях молодых стихотворцев встречаем столько поучительно-чувствительных изречений. Обозревая фон-дер-Боргово собрание, убеждаемся, что русская поэзия есть подобный поэт-юноша. Сие собрание все почти составлено из поучительных од, элегий, посланий, сатир, многословных баллад и сказок, в коих более ума и описаний, нежели смелости воображения и теплоты чувства, кроме того, сии произведения вообще между собою до того сходны, что писателей распознаешь только по оттенкам, а не по мощным каким отличиям’.
Далее немецкий критик предупреждает возражение, которое бы могли ему сделать насчет этого последнего упрека: ‘Сходство сие, — говорит он, — напрасно бы кто вздумал приписать самому ф. д. Боргу: он, кажется, переводил добросовестно и, сверх того, везде оказывается человеком искусным, знающим’.
Согласны! Согласны также в том, что много истинного в строгом приговоре критика. Но ужели не вменить в вину г. переводчику выбор подлинников, чрезвычайно односторонний? Выбор, по-видимому, только таких произведений, таких писателей, которые у нас, за исключением всех с ними несходствующих, одобряются известною школою? Именно советам школы сей, ее, говорю, советам и мнениям, которыми переводчик явно руководствовался при составлении своего собрания, должны мы приписать изобилие водяной, вялой описательной лжепоэзии, коею преисполнены фон-дер-Борговы переложения. Так! наша словесность молода, но и у нас были и есть поэты (хотя их и немного) с воображением неробким, с слогом немногословным, не разведенным водою благозвучных, пустых эпитетов. Не говорю уже о Державине! Но таков, например, в некоторых легких своих стихотворениях Катенин, которого баллады ‘Мстислав’, ‘Убийца’, ‘Наташа’, ‘Леший’ еще только попытки, однако же (да не рассердятся наши весьма хладнокровные, весьма осторожные, весьма не романтические самозванцы — романтики!) по сю пору одни, может быть, во всей нашей словесности принадлежат поэзии романтической. Таков был некогда Бобров — поэт, который при счастливейших обстоятельствах был бы, может быть, украшением русского слова, который и в том виде, в каком нам является в своих угрюмых, незрелых, конечно, созданиях, ознаменован некоторым диким величием. Такова, наконец, госпожа Бунина, которой ‘Прогулка болящей’ есть произведение, исполненное живой, глубокой скорби. Немецкий критик, прочитав оную, согласился бы, что и у нас иногда говорит сильное чувство, незаменное ни модными словами, ни описаниями, ни остроумием.
Из ‘Собрания образцовых сочинений в стихах’3 переводчик (см. 1-ю часть его переводов, 2-й мы вовсе не знаем и, стало, о ней и не судим) извлек произведения самые вычищенные, самые выглаженные, а посему-то одно с другим столь сходные! Где же на русском — как например в Державине или Петрове — и были какие неровности, он их тщательно выправил и тем лишил, конечно, недостатков, но недостатков, иногда неразлучных с красотами, одному Державину, одному Петрову свойственными!
Вот почему при всей верности, при всем истинном достоинстве переводов г. фон-дер-Борга они еще однообразнее своих подлинников, вот почему ни по тем ни по другим нельзя и не должно заключать о совершенном будто бы однообразии всей нашей поэзии!
‘Другое еще сходство представляется в сих стихотворениях вообще с произведениями молодой музы: в большей части их нет жизни самобытной, подобно юноше, который, хотя бы и наделен был дарованиями, держится, иногда и сам пе зная того, признанных уже образцов, сии стихотворения все почти суть подражания чужой, а именно французской словесности, а некоторые, преимущественно позднейшие, подражания и немецкой. Господин фон-дер-Борг в двух довольно толстых книжках предлагает нам примеры, взятые из сочинений 26-ти стихотворцев, родившихся между 1711 и 1799 годами и, следовательно, почти совершенно исполняющих минувшее столетие. Все они без исключения испытали решительное на себя действие французской классической словесности века Людовика XIV, даже касательно наружного образа4 произведений своих, переводчик передал нам оный без всякого изменения. Многие из сих стихотворений писаны александринами, оды — французским малоизменяющимся элегическим размером, {Какой это особенный элегический французский размер? Мы его не знаем. В одах же наших господствовала (и то некогда) десятистишная — каждый стих в четыре стопы — ямбическая строфа, вовсе не элегическая.} басни же, совершенно в роде басен Лафонтеновых, — стихами вольными. Позднейшие русские стихотворцы, конечно, обнаруживают некоторое знакомство с словесностию немецкою, но, кажется, знают ее преимущественно в том виде, в котором [она] находилась под многоразличным иноплеменным влиянием, с половины прошедшего века до появления Гете. Сей же последний, по причине поучительного направления русской словесности, по-видимому, почти не встретил в оной отголосков песням своим’.5
Критик не говорит здесь об удачных и неудачных подражаниях отдельным стихотворениям Гетевым: они у нас, конечно, найдутся! Он говорит о произведениях, созданных нами не по известному какому образцу Гете, а в духе его, с его свободою. Примеры, может быть, лучше объяснят мысль сию. Итак, положим, что ни в одной трагедии Озерова нет подражания ни одной в особенности трагедии Вольтеровой, {Чего, однако же, нельзя сказать о ‘Димитрии Донском’, который, без сомнения, подражание ‘Таркреду’.} но в них красоты и недостатки одни и те же. ‘Эдип’ и ‘Димитрий’, ‘Фингал’ и ‘Поликсена’ изобретены и обработаны в духе Вольтера — как бы, вероятно, сам Вольтер изобрел и обработал их. Далее, в ‘Кавказском пленнике’ и ‘Бахчисарайском фонтане’ встречаем мы, кроме некоторых явных, довольно близких подражаний ‘Чайлд-Гарольду’ и ‘Абидосской невесте’, несколько, хотя и немного, мест, которые как будто вылились из пера самого Бейрона. Вот что наш критик называет отголосками. Признаемся, что и мы не помним в нашей словесности таких отголосков творениям Гете.
Критик, похваляя фон-дер-Борга за его известия о жизни русских писателей, выписывает из него некоторые занимательные, но в России всем известные приключения Ломоносова6 — и продолжает:
‘Переводчик уверяет, что Ломоносов совершенно знал язык немецкий, читал того времени немецких стихотворцев и решился подражать им. Нам, напротив, кажется, что он более писал по образцам французским, нежели немецким, хотя, может быть, и имел в виду некоторых германцев,7 особенно Геллерта8 и других, которые с 1740 года уже стали приобретать известность. (См. ‘Утреннее размышление о божием величии’). Но пусть послушают строфу, с которой все собрание начинается’.
Следует перевод первой строфы подражания Иову,9 довольно близкий, однако же не совершенно равносильный. {*} Критик затем восклицает:
{* Так, напр., стих:
Durchdrohnt er mil dem Wort die Luft
(он словом заставил стонать воздух) — не то, что:
‘Здесь одежда10 и выражение, без сомнения, французские, и невольно вспомнишь Жан-Батиста Руссо11 или Ла-Мотта!12 В ‘Вечернем размышлении’ мы находим более германского, находим что-то похожее на слог и мысли Галлера’.13
(Следуют три строфы из сего ‘Размышления’).
‘Оба (и Галлер и Ломоносов) иногда в стихотворениях своих являются естествоиспытателями, но переводчик прав, когда, в отношении к другим, называет Ломоносова высоким,14 для большей части его преемников недоступны и его сила и полнота мыслей, он, правда, не слишком богат чувствами, но почти все прочие на сей счет еще его беднее’.
Здесь осмелимся спросить: справедлив ли сей столь решительный приговор, составленный по двум, трем, много четырем или пяти, и (как уже замечено) не всегда лучшим, стихотворениям каждого писателя, удостоившегося перевода господина фон-дер-Борга и суждений господина критика? — приговор, составленный по немногим сочинениям некоторых только наших писателей и, несмотря на то, простертый на всю словесность русскую?
Уверен, что беспристрастные немцы оного не признают без дальнейшего исследования, мы же да воспользуемся тем, что есть справедливого в сих замечаниях. Так! в нашем стихотворстве, с одной стороны, слишком много описательного, с другой — слишком мало простоты, слишком много умничанья и поучения. Дадим волю чувству, которого мы не лишены, но которого стыдимся благодаря привитым нам правилам французской поэтики, сплошь составленным из приличий, жеманства и принуждения, правилам, господствующим еще более в образе мыслей и предрассудках наших светских юношей, нежели даже в книгах учебных. У нас люди светские и поныне раболепствуют перед сими чужеязычными законами, вопреки романтическому лепетанию, коим с некоторого времени бьют в уши встречному и поперечному, ибо теперь, конечно, быть или по крайней мере казаться романтиком — обязанность всякого любезника. {Но что же зато и романтизм всех их, пишущих и непишущих? Он обыкновенно останавливается на Ла Мартине,15 на французском переводе Бейрона, на романах Вальтера Скотта, некоторые только когда-то и как-то заглядывали в мелкие стихотворения Шиллера и даже знают, что Гете написал ‘Фауста’, одни смельчаки поговаривают иногда о Шекспире, грозятся прочесть его и охотно бранят Расина, ибо не в силах ему простить, что лет за 5, буде желали прослыть людьми с умом и со вкусом, буде желали участвовать в светских прениях о словесности, непременно должны были знать наизусть тирады две-три из его ‘Федры’ или ‘Гофолии’.} Да решатся наши поэты не украшать чувств своих, и чувства вырвутся из души их столь же сильными, нежными, живыми, пламенными, какими вырывались иногда из богатой души Державина! Но послушаем, что далее говорит наш критик.
‘Легкостью, дарованием музыкальным и лирическим, кажется, всех более наделен Ипполит Федорович Богданович, который, будучи секретарем при посольстве в Дрездене,16 может быть, приобрел некоторое германское образование. Песенка его ‘Минуло мне пятнадцать лет!’ прелестна с первого стиха до последнего и выдержит сравнение с самыми счастливыми безделками, которые мы (то есть немцы) 17 можем предъявить в сем роде!’.
Каковы же здесь суждения господина глубокомысленного немецкого судьи-словесника? По одной милой, но ничтожной безделке он Богдановичу, перед всеми русскими писателями, приписывает самое большее, не только музыкальное, но и лирическое дарование! Каково его немецкое тщеславие! Всем, что у нас есть хорошего, обязаны мы господам немцам! И после того немцы же упрекают французов в надменности!
‘Всех ближе к французам Сумарокой (т. е. Сумароков),18 Княжнин, Крылов, басни коего писаны совершенно по Лафонтенову образцу’.
Что это значит? И те и другие писаны стихами вольными. Это так. Но ужели в произведении поэтическом нет ничего важнее стихосложения? Крылов по духу и слогу басен своих самый народный из всех наших писателей, в них едва ли есть что-нибудь лафонтеновского, и ровно ничего нет нерусского.
‘Стихотворные произведения славного российского прозаика — Карамзина заражены вялою несколько сентиментальностию. Переводчик выхваляет нам истинно русское остроумие фон-Визина, сомневаемся, однако же, чтобы читатель согласился с ним, прочитав переложенный им разговор фон-Визина’.19 (ссылка на 273 стр. второй части собрания).
Не знаем, какой это разговор, но не думаем, чтобы он был взят из ‘Недоросля’, а то, надеемся, господин критик уверился бы в справедливости похвал переводчика фон-Визину.
‘Иван Иванович Дмитриев, без сомнения, самый счастливый преемник по легкости — Богдановича, а по богатству мыслей и величию — Ломоносова. Всем его стихотворениям предпочитаем два: ‘Освобождение Москвы’ и ‘Ермака’. Но инде и у него слишком много слов, а местами заметна французская высокопарность (см. ‘К Волге’)’.20
Радуемся, что критик отдает полную и должную справедливость почтенному Нестору стихотворцев наших, но как, говоря о преемниках Ломоносова, забыл он Державина, первого русского лирика, гения, которого одного мы смело можем противопоставить лирическим поэтам всех времен и народов? Но мы сами забываем, что для г. критика первый наш лирик — кто бы тому поверил? — Богданович! что, может быть, он и не подозревает существования торжественных од Ломоносова, которые отдельными, рассеянными в них красотами не только взвешивают, но далеко превосходят известные критику оды поучительные, что он не только здесь, но вовсе не упомянул о Державине, не упомянул также о Пушкине, которого имя в 1825 году, кажется, могло бы, должно бы быть уже известным всякому судящему о русской словесности!
‘В романсах и балладах русские стихотворцы редко возвышались над данными для оных правилами Сульцера21 и над сочинениями в сем роде Шибелера22 и других немецких писателей XVIII столетия. Доказательством сему могут послужить ‘Светлана’ и ‘Двенадцать спящих дев’ Жуковского. Переводчик говорит, что слог Жуковского смел, краток, мощен, но таковым, по крайней мере, нельзя назвать слог последнего произведения. Лучше — ‘Певец во стане русских воинов’ и ‘Теон и Эсхин’ его же: здесь встречаем немного более жизни и в способе изложения — некоторое сходство с балладами Шиллера, коего творения, как уверяет переводчик, Жуковский хорошо знает. Но самое благодетельное действие Шиллер и вообще немецкая словесность23 оказали на младшем изо всех здесь исчисленных стихотворцев — кн. Вяземском, который, вопреки переводчику, отличается более чувством, нежели (как уверяет нас г. ф.-д.-Борг) остротою и умом проницательным. Стихи его ‘К друзьям’ и еще более ‘К N. N. на смерть сына’ подтверждают наше мнение’ (выписка из последнего стихотворения).
Хотя здесь немецкий критик, по своему обыкновению, суждение свое основывает на двух небольших произведениях кн. Вяземского, однако же на сей раз мы довольно с ним согласны и скажем любезному нам поэту со всею откровенностию, к которой он с нашей стороны привык: и мы уверены, что ему более суждено действовать на сердце своих читателей излияниями собственного сердца, нежели щеголять перед ними ложным и нередко заимствованным остроумием!
В заключение критик желает, чтобы г. фон-дер-Борг сообщил немцам точные, непоновленные переводы наших старинных народных песен, ‘в которых’ (будто бы) ‘говорится о богах древних славян, пиршествах Владимировых, витязях его времени, которые’ (будто бы) ‘все дышат глубокою заунывностию’.24 Мы не знаем песен (ни даже сказок), в коих говорилось бы о богах славянских, также можем уверить г. критика и г. фон-дер-Борга, что не все наши старинные песни заунывны, но разделяем от всего сердца просьбу первого г. фон-дер-Боргу, человеку с истинным дарованием, просьбу передать своим соотечественникам лучшие наши песни и сказки народные, особенно же ‘Слово о плку Игореве’, присовокупляем только желание, чтобы при сем важном труде пользовался переводчик лучшими советами, нежели какими руководствовался доселе!
БдЧ — Библиотека для чтения.
BE — Вестник Европы.
ГИМ — Государственный исторический музей.
ЛЛ — Литературные листки.
ЛН — Литературное наследство.
МН — Московский наблюдатель.
МТ — Московский телеграф.
ОЗ — Отечественные записки.
ОР ГБЛ — Отдел рукописей Государственной библиотеки им. В. И. Ленина.
ОР ГПБ — Отдел рукописей Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина.
ОР ИРЛИ — Отдел рукописей Института русской литературы (Пушкинский Дом).
ПЗ — Полярная звезда.
РЛ — Русская литература.
PC — Русская старина.
СА — Северный архив.
СО — Сын отечества и Северный архив.
СП — Северная пчела.
СЦ — Северные цветы.
ЦГАОР — Центральный государственный архив Октябрьской революции.
ЦГИАЛ — Центральный государственный архив литературы и искусства.
РАЗБОР ФОН-ДЕР-БОРГОВЫХ ПЕРЕВОДОВ РУССКИХ СТИХОТВОРЕНИЙ
Впервые напечатано: Сын отечества, 1825, ч. 103, No 17, с. 68-83. Подпись: В. Кюхельбекер.
Карл Фридрих фон-дер-Борг (1794-1848), переводчик на немецкий язык произведений русских и английских авторов, родился в Петербурге, с детских лет жил в Дерпте (Тарту), где учился на юридическом факультете университета (1811- 1816), служил секретарем уездного суда (1820-1826), впоследствии был синдиком университета и управляющим университетской канцелярией. Подробные биографические сведения о К. Ф. фон-дер-Борге, список его переводов и собственных сочинений, а также литературу о нем см. в кн.: Grundriss zur Geschichte der deutschen Dichtung aus den Quellen von K. Goedeke. 2. ganz neu bearb. Aufl. Bd XV. Hrsg. von H. Jacob. Lfg 1. Berlin, 1964, S. 89-91, Письма Н. М. Языкова к родным за дерптский период его жизни (1822-1829). СПб., 1913 (Языковский архив, вып. 1).
Из переводов, выполненных в конце 10-х-начале 20-х гг., фон-дер-Борг составил двухтомную антологию русской поэзии: Poetische Erzeugnisse der Russen. Ein Versuch von Karl Friedrich von der Borg. Bd 1. Dorpat, 1820, Bd 2. Riga-Dorpat, 1823.
Антология в целом была принята благожелательно. В немецкой прессе появилось на нее несколько положительных рецензий (см. перечень в кн.: Grundriss zur Geschichte der deutschen Dichtung…, Bd XV, Lfg 1, S. 90). С похвалою отозвался о ней и французский журнал ‘Энциклопедическое обозрение’ (Revue encyclopedique, 1824, t 24, Novembre, p. 391-394). В России, где в это время придавали очень большое значение знакомству Запада с русской литературой (см. об атом: Десницкий В. А. Западноевропейские антологии и обозрения русской литературы в первые десятилетия XIX века. — В кн.: Десницкий В. А. Избр. статьи по русской литературе XVIII-XIX вв. М.-Л., 1958, с. 192-198), сложилось высокое мнение о переводах Борга. Н. И. Греч считал их ‘верными и элегантными’ (Le Conservateur Impartial, 1821, N 78). А. А. Бестужев в статье ‘Взгляд на русскую словесность в течение 1823 года’ назвал Борга в числе ‘примерных переводчиков-поэтов’ с русского языка (Бестужев-Марлинский А. А. Соч. в 2-х т., т. 2. М., 1958, с. 546). Граф Д. И. Хвостов добивался, чтобы Борг перевел и его стихотворения (Письма Н. М. Языкова к родным…, с. 67, 78). Молодой Н. М. Языков, приехавший в Дерпт в ноябре 1822 г. и занимавшийся под руководством Борга немецким языком и латынью, признал его переводы ‘прекрасными’, послал на родину несколько экземпляров антологии ‘для распространения славы Борга, которой он весьма достоин’, и засыпал родных просьбами о присылке нужных Боргу книг (там же, с. 13, 15, 18, 21, 22, 23, 31). В. М. Перевощиков, занявший в Дерптском университете после А. Ф. Воейкова должность профессора русского языка и словесности, написал в 1826 г. следующий отзыв об антологии Борга: ‘Сии переводы сделаны из лучших российских стихотворцев, приняты не токмо в Германии, но и во всей Европе с отличным уважением. И справедливо достойны такого уважения: удивительно верны и точны, сохраняют красоты подлинников и чистоту и правильность немецкого языка’ (там же, с. 447). Интересовался антологией и П. А. Катенин, имевший первую ее часть в своей библиотеке (Письма П. А. Катенина к Н. И. Бахтину. Материалы для истории русской литературы 20-х и 30-х годов XIX века. С вступ. статьею и примеч. А. А. Чебышева. СПб., 1911, с. 82, 108).
На этом фоне диссонансом прозвучала рецензия Кюхельбекера. Антология Борга, по-видимому, не представлялась Кюхельбекеру значительным литературным явлением, достойным подробного и серьезного разбора. Во всяком случае он, по его собственному признанию, читал лишь первую часть и, даже когда писал статью, не приложил стараний, чтобы ознакомиться со второю. Однако его внимание привлекла анонимная рецензия в ‘Литературном листке’ (Literatur-Blatt, 1825, Juli 29, N 60, S. 237-239), издававшемся в Тюбингене в качестве приложения к ‘Утренней газете для образованного читателя’ (Morgenblatt fur gebildete Leser). Точка зрения немецкого рецензента, признавшего всю русскую поэзию незрелою и подражательною, возмутила Кюхельбекера. Но поскольку он не читал кратких критико-биографических справок, помещенных в конце второго тома, и не знал, что рецензент во многих случаях не посчитался с оценками Борга, то значительную долю вины за создавшееся у автора рецензии неправильное представление о русской поэзии он возложил на переводчика, предъявив ему претензию в одностороннем подборе стихотворений.
Действительно, в первом томе антологии (как, впрочем, и во втором) явное предпочтение было отдано поэтам из круга Карамзина и Жуковского (подробный анализ антологии см. в статье В. А. Десницкого ‘Западноевропейские антологии и обозрения русской литературы…’, с. 198-200). Эти литературные симпатии Борга явно питались его личными связями. С А. Ф. Воейковым, под чьим руководством он начал переводить русских поэтов, у него установились тесные отношения. Н. М. Языков, осведомленный от самого Борга об обстоятельствах создания первого тома антологии, сообщал брату в письме от 21 января 1823 г., что отбор стихотворений производился под влиянием Воейкова (Письма Н. М. Языкова к родным…, с. 43). Через Воейкова Борг познакомился с Жуковским, который бывал длительными наездами в Дерпте в 1815-1816 гг., а временами и позднее. И. Вилламов, начавший учиться в Дерпте в августе 1819 г., т. е. в то время, когда подходила к концу работа над первым томом антологии (цензурное разрешение на него датировано 21 ноября 1819 г.), в письме к Кюхельбекеру от 18 ноября сообщил о знакомстве с М. А. Мойер, в чьем доме, по его словам, собиралось ‘отборное общество’. В приписке к письму говорилось: ‘Стихотворения В. А. [Жуковского] прекрасно переводятся на немецкий язык Ст<удентом?> Боргом’ (Сборник старинных бумаг, хранящихся в Музее П. И. Щукина, ч. 9. М., 1901, с. 351).
Кюхельбекер из писем И. Вилламова, а также, по всей вероятности, и из других источников (например, из бесед во время остановки в Дерпте в сентябре 1820 г.) знал о том, в каком литературном окружении создавалась антология Борга и какие влияния испытал на себе переводчик. Поэтому в конечном итоге Кюхельбекер пришел к заключению, что вина за неудачный подбор стихотворений, исказивший, с его точки зрения, картину русской поэзии, лежала на Жуковском и Воейкове, которых он не назвал по имени, но на которых достаточно прозрачно намекнул. Таким образом, возражение на немецкую рецензию стало поводом еще раз выступить против ‘известной школы’, с которой Кюхельбекер в это время резко полемизировал.
Печатных откликов на статью Кюхельбекера в 1825 г. не появилось. Н. М. Языков, хотя и относившийся к Кюхельбекеру уважительно, но не признававший его ‘шишковства’ и ‘геттингенства’, писал брату 20 сентября 1825 г. по прочтении ‘Разбора’: ‘Щюхельбекер], кажется, корчит русского Лессинга или Шлегеля <...> Что он привязывается ни к селу ни к городу к каким-то романтикам в нашей литературе? Это просто бестолково: ежели Шакспир, Гете, Шиллер и Тик романтики, то у нас вовсе нет романтиков — не правда ли? <...> Разбор переводов Борга с русского доказывает только то, что Щюхельбекер] читал оглавление первой части, а последней вовсе не видал’ (Письма Н. М. Языкова к родным…. с. 207). Сам Кюхельбекер, перечитав свою статью в Свеаборгской крепости 4 декабря 1833 г., записал в дневнике: ‘… ныне я почти совершенно тех же мыслей, но выразился бы несколько помягче’.
Немецкая рецензия приведена в статье Кюхельбекера почти полностью в весьма точном, хотя и не буквальном переводе. Опущены цитаты из стихотворений, даты жизни упоминаемых авторов и несколько предложений в разных местах. Отдельные небольшие отрывки рецензии переданы пересказом.
1 …французских переложений С. Мора… — Дюпре де Сен Мор Эмиль (1772-1854) — французский государственный деятель и писатель, издавший антологию русской поэзии в своих переводах (Anthologie russe, suivie de poesies originates. Paris, 1823), выполненных по подстрочникам и признанных в России малоудачными. См. подробно: Десницкий В. А. Западноевропейские антологии и обозрения русской литературы в первые десятилетия XIX века. — В кн.: Десницкий В. А. Избр. статьи по русской литературе XVIII-XIX вв. М.-Л., 1958, с. 206-209, Берков П. Н. Изучение русской литературы во Франции. — ЛН, т. 33-34. М., 1939. с. 731-732.
2 …переложений английских Боуринга… — Бауринг Джон (1792-1872) — английский государственный деятель, путешественник и переводчик. Посетив в 10-е гг. по торговым делам Россию и познакомившись с рядом русских писателей (Н. М. Карамзиным, И. А. Крыловым и др.), он выпустил двухтомную антологию русской поэзии в своих переводах (Российская антология. Specimen of the Russian Poets: with Preliminary Remarks and Biographical Notices. P. 1-2. London, 1821-1823), которая была сочувственно принята как в Англии, так и в России. См. подробно: Десницкий В. А. Западноевропейские антологии и обозрения русской литературы…, с. 200-206.
3 Из ‘Собрания образцовых сочинений в стихах’… — Кюхельбекер имеет виду осуществленное А. Ф. Воейковым, В. А. Жуковским и А. И. Тургеневым ‘Собрание образцовых русских сочинений и переводов в стихах. Изданное Обществом любителей отечественной словесности’ (ч. 1-6. СПб., 1815-1817). В антологии Борга ‘Собрание’ не упоминается. Следовательно, о том, что Борг им пользовался, Кюхельбекер или узнал от друзей и знакомых, или подозревал, исходя из содержания первого тома антологии, а также известных ему литературных связей переводчика. Борг, очевидно, действительно пользовался ‘Собранием’, так как в нем имеется большинство стихотворений, включенных в первый том, и ощущается некоторая зависимость от него в распределении стихотворений по жанрам. Однако в первом томе антологии есть также стихотворения, отсутствующие в ‘Собрании’, а в распределении по жанрам переводчик во многих случаях проявил самостоятельность.
4 …наружного образа… — Так Кюхельбекер перевел немецкое слово ‘die Form’ (‘форма’). В условиях, когда литературоведческая терминология не была еще разработана, Кюхельбекер испытывал трудности при поиске точного русского эквивалента немецкому понятию. Ниже он передал его словом ‘одежда’.
5 Опущено окончание предложения: ‘…у самых молодых из включенных в книгу поэтов более заметны следы влияния Шиллера, особенно благотворно он, кажется, повлиял на форму их стихотворений’.
6 …некоторые занимательные, но в России всем известные приключения Ломоносова…— Речь идет о детских годах Ломоносова, его появлении в Москве с обозом, привезшим рыбу, обстоятельствах учебы в Германии и возвращения на родину.
7 …имел в виду некоторых германцев… — Неудачный перевод фразы ‘vor Augen gehabt haben konnen’ (дословно: ‘держал перед глазами’, т. е. ‘возможно, читал’, ‘возможно, знал’).
8 Геллерт X. Ф. — немецкий писатель-просветитель.
9 …подражания Иову… — Ломоносов, ‘Ода, выбранная из Иова’ (‘О ты, что в горести напрасно…’).
10 …одежда… — См. примеч. 4.
11 Руссо Жан-Батист (1670 или 1671-1741) — французский поэт-классицист.
12 Ла-Мотт — Удар де Ламот Антуан (1672-1731) — французский писатель, выступивший против условностей классицизма, но сам пунктуально придерживавшийся их в своих стихотворениях.
13 Галлер Альбрехт фон (1708-1777) — швейцарский поэт и естествоиспытатель.
14 …в отношении к другим, называет Ломоносова высоким… — Перевод неточный, следует: ‘ставит его [Ломоносова] относительно высоко’.
15 Ла Мартин — Ламартин А. М. Л. де — французский поэт-романтик.
16 …будучи секретарем при посольстве в Дрездене… — В 1766-1769 гг.
17 …(то есть немцы)… — Пояснение Кюхельбекера.
18 …(т. е. Сумароков)… — Пояснение Кюхельбекера.
19 … разговор фон-Визина. — В переводе фон-дер-Борга ‘Послание к слугам моим Шумилову, Ваньке и Петрушке’ имело заглавие ‘Gesprach mit meinen Dienern Schumilow, Johann und Peter’ (Poetische Erzeugnisse…, Bd 2, S. 273-282). Автор рецензии привел лишь первое слово заглавия (‘Разговор’) без кавычек, и Кюхельбекер, не зная второй части антологии, не догадался, о каком произведении идет речь. О ‘народном’ остроумии Фонвизина Борг писал в связи с ‘Недорослем’ (ibid., p. 399).
20 Всем его стихотворениям… (см. ‘К Волге’). — Перевод неточный. В рецензии говорится: ‘Мы выделяем его ‘Освобождение Москвы’ (1, с. 15), ‘Стансы [к Н. М. Карамзину]’ (1, с. 127) и особенно ‘Ермака’ (1, с. 151 след.). Однако порою он пустословит (1, с. 218 [‘Видел славный я дворец…’]), а порою возвращается к французской высокопарности (1, с. 89, ‘К Волге’)’.
21 Сульцер — Зульцер Иоганн Георг (1720-1779) — немецкий ученый, автор сочинений по теории эстетики.
22 Шибелер Даниель (1741-1771)-немецкий поэт, драматург, автор многочисленных романсов.
23 …немецкая словесность… — В рецензии: ‘новая немецкая поэзия’.
24 …‘в которых… говорится… дышат глубокою заунывностию’.— Эти слова цитируются рецензентом из примечаний фон-дер-Борга (Poetische Erzeugnisse…. Bd 2, S. 390), которые последний, по его собственному признанию, составил главным образом по книге Н. И. Греча ‘Опыт краткой истории русской литературы’ (1822).
Прочитали? Поделиться с друзьями:
