Разсужденіе о старомъ и новомъ слог Россійскаго языка.
ИЛИ:
ИЛИ:
ИЛИ:
Рассуждение о старом и новом слоге российского языка, Шишков Александр Семенович, Год: 1803
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Всякъ, кто любитъ Россійскую словесность, и хотя нсколько упражнялся въ оной, не будучи зараженъ неизцлимою и лишающею всякаго разсудка страстію къ Францускому языку, тотъ развернувъ большую часть ныншнихъ нашихъ книгъ съ сожалніемъ увидитъ, какой странный и чуждый понятію и слуху нашему слогъ господствуетъ въ оныхъ1. Древній Славенскій языкъ, отецъ многихъ нарчій, есть корень и начало Россійскаго языка, который самъ собою всегда изобиленъ былъ и богатъ, но еще боле процвлъ и обогатился красотами, заимствованными отъ сроднаго ему Эллинскаго языка, на коемъ витійствовали гремящіе Гомеры, Пиндары, Демосфены, а потомъ Златоусты, Дамаскины, и многіе другіе Христіянскіе проповдники2. Кто бы подумалъ, что мы, оставя сіе многими вками утвержденное основаніе языка своего, начали вновь созидать оный на скудномъ основаніи Францускаго языка? Кому приходило въ голову съ плодоносной земли благоустроенный домъ свой переносишь на безплодную болотистую землю? Ломоносовъ, разсуждая о польз книгъ церковныхъ, говоритъ: ‘такимъ старательнымъ и осторожнымъ употребленіемъ сроднаго намъ кореннаго Славенскаго языка купно съ Россійскимъ, отвратятся и странныя слова нелпости, входящія къ намъ изъ чужихъ языковъ, заимствующихъ себ красоту отъ Греческаго, и то еще чрезъ Латинскій. Оныя неприличности нын небреженіемъ чтенія книгъ церьковныхъ вкрадываются, къ намъ нечувствительно, искажаютъ собственную красоту нашего языка, подвергаютъ его всегдашней перемн, и къ упадку преклоняютъ.’ Когда Ломоносовъ писалъ сіе, тогда зараза оная не была еще въ такой сил, и потому могъ онъ сказать: вкрадываются къ намъ нечувствительно: но нын уже должно говорить: вломились къ намъ насильственцо и наводняютъ языкъ нашъ, какъ потопъ землю. Мы въ продолженіи сего сочиненія ясно сіе увидимъ. Недавно случилось мн прочитать слдующее: ‘раздляя слогъ нашъ на эпохи, первую должно начать съ Кантемира, вторую съ Ломоносова, третію съ переводовъ Славяно-Рускихъ господина Елагина и его многочисленныхъ подражателей, а четвертую съ нашего времени, въ которое образуется пріятность слога, называемая Французами elegance.’ Я долго размышлялъ, вподлинну ли сочинитель сихъ строкъ говоритъ сіе отъ чистаго сердца, или издвается и шутитъ: какъ? нелпицу ныншняго слога называетъ онъ пріятностію! совершенное безобразіе и порчу онаго, образованіемъ!’ Онъ именуетъ прежніе переводы Славяно-Рускими: что разуметъ онъ подъ симъ словомъ? Не ужъ ли презрніе къ источнику краснорчія нашего Славенскому языку? Не дивно: ненавидть свое и любить чужое почитается нын достоинствомъ. Но какъ же назоветъ онъ ныншніе переводы, и даже самыя сочиненія? безсомннія Француско-Рускими: и сіи то переводы предпочитаетъ онъ Славено-Россійскимъ? Правда, ежели Француское слово elegance перевесть по Руски чепуха, то можно сказать, что мы дйствительно и въ краткое время слогъ свой довели до того, что погрузили въ него всю полную силу и знаменованіе сего слова! {Хотя не можно сего сказать вообще, поелику и нын есть писател, достойно сочиненіями своими славящіеся, но ихъ такъ мало въ сравненіи съ другими, что умы младыхъ читателей гораздо меньше наставляются ихъ писаніями, нежели заражаются и портятся твореніями сихъ послднихъ.}.3
Отколъ пришла намъ такая нелпая мысль, что должно коренный, древній, богатый языкъ свой бросишь, и основать новый на правилахъ чуждаго, несвойственнаго намъ и бднаго языка Францускаго? Поищемъ источниковъ сего крайняго ослпленія и грубаго заблужденія нашего.
Начало онаго происходитъ отъ образа воспитанія: ибо какое знаніе можемъ мы имть въ природномъ языкъ своемъ, когда дти знатнйшихъ бояръ и дворянъ нашихъ отъ самыхъ юныхъ ногтей своихъ находятся на рукахъ у Французовъ, прилпляются къ ихъ нравамъ, научаются презирать свои обычаи, нечувствительно покупаютъ весь образъ мыслей ихъ и понятій, говорятъ языкомъ ихъ свободне нежели своимъ, и даже до того заражаются къ нимъ пристрастіемъ, что не токмо въ язык своемъ никогда не упражняются, не токмо не стыдятся не знать онаго, но еще многіе изъ нихъ симъ постыднйшимъ изъ всхъ невжествомъ, какъ бы нкоторымъ украшающимъ ихъ достоинствомъ, хвастаютъ и величаются?
Будучи такимъ образомъ воспитываемы, едва силою необходимой наслышки научаются они объясняться тмъ всенароднымъ языкомъ, которой въ общихъ разговорахъ употребителенъ, но какимъ образомъ могутъ они почерпнуть искуство и свденіе въ книжномъ или ученомъ язык, толь далеко отстоящемъ отъ сего простаго мыслей своихъ сообщенія? Для познанія богатства, изобилія, силы и красоты языка своего, нужно читать изданныя на ономъ книги, а наипаче превосходными писателями сочиненныя: изъ нихъ научаемся мы знаменованію и производству всхъ частей рчи, пристойному употребленію оныхъ въ высокомъ, среднемъ и простомъ слог, различію сихъ слоговъ, правильному писанію, краснорчивому смшенію Славенскаго величаваго слога съ простымъ Россійскимъ, свойственнымъ языку нашему изгибамъ и оборотамъ рчей, складному или не складному расположенію ихъ, краткости выраженій, ясности и важности смысла, плавности, быстрот и сил словотеченія. Между тмъ какъ разумъ обогащается сими познаніями, слухъ нашъ привыкаетъ къ чистому выговору словъ, къ пріятному произношенію оныхъ, къ чувствованію согласнаго или не согласнаго сліянія буквъ, и однимъ словомъ, ко всмъ сладкорчія прелестямъ. Отсюду природное дарованіе наше укрпляется искуствомъ, отсюду рождается въ насъ любовь къ писаніямъ и разумніе судить объ оныхъ. Кратко сказать, чтеніе книгъ на природномъ язык есть единственный путь, ведущій насъ во храмъ словесности. Но коль сей путь, толико трудный и требующій великаго вниманія и долговременнаго упражненія, долженъ быть еще несказанно труднйшимъ для тхъ, которые отъ самаго младенчества до совершеннаго юношества никогда по немъ не ходили? Когда можетъ быть изъ превеликаго множества ныншнихъ худымъ складомъ писанныхъ книгъ, для вящшаго въ язык своемъ развращенія, прочитали они пять или шесть, а въ церьковныя и старинныя Славенскія и Славено-Россійскія книги, откол почерпается истинное знаніе языка и красота слога, вовся не заглядывали?4 они читаютъ Францускіе романы, комедіи, сказки и проч. Я уже не говорю, что молодому человку, наподобіе управляющаго кораблемъ кормчаго, надлежитъ съ великою осторожностію вдаваться въ чтеніе Францускихъ книгъ, дабы чистоту нравовъ своихъ, въ семъ преисполненномъ опасностію мор, не преткнуть о камень, но скажу токмо разсуждая о словесности: какую пользу принесетъ имъ чтеніе иностранныхъ книгъ, когда не читаютъ они своиь? Волтеры, Жанъ Жаки, Корнеліи, Расины, Моліеры, не научатъ насъ писать по Руски. Выуча всхъ ихъ наизусть, и не прочитавъ ни одной своей книги, мы въ краснорчіи на Рускомъ язык должны будемъ уступить сочинителю Бовы Королевича. Весьма хорошо слдовать по стопамъ великихъ писателей, но надлежитъ силу и духъ ихъ выражать своимъ языкомъ, а не гоняться за ихъ словами, кои у насъ со всмъ не имютъ той силы. Безъ знанія языка своего мы будемъ точно такимъ образомъ подражать имъ, какъ человку подражаютъ попугаи, или иначе сказать, мы будемъ подобны такому павлину, который, не зная или пренебрегая красоту своихъ перьевъ, желаетъ для украшенія своего заимствовать оныя отъ птицъ несравненно меньше его прекрасныхъ, и столько ослпленъ симъ желаніемъ, что въ прельщающій оно разноцвтный хвостъ свой готовъ натыкать перья изъ хвостовъ галокъ и воронъ. Отъ сего можно сказать безумнаго прилпленія нашего къ Францускому языку, мы, думая просвщаться, часъ отъ часу впадаемъ въ большее невжество, и забывая природный языкъ свой, или по крайней мр отвыкая отъ онаго, пріучаемъ понятіе свое къ ихъ выраженіямъ и слогу. Мы безпрестанно твердимъ о множеств разнаго рода книгъ и превосходныхъ сочиненій, изданныхъ Французами, и жалуемся, что мало имемъ ихъ на своемъ язык, но т ли способы употребляемъ, чтобъ до нихъ достигнуть, или ихъ превзойти? Сумароковъ ропщущему на сіе говоритъ:
Перенимай у тхъ, хоть много ихъ, хоть мало,
Которыхъ тщаніе искусству ревновало,
И показало имъ, коль мысль сія дика,
Что не имемъ мы богатства языка.
Сердись, что мало книгъ у насъ, и длай пни:
Когда книгъ Рускихъ нтъ, за кмъ итти въ степени?
Однако больше ты сердися на себя,
Иль на отца, что онъ не выучилъ тебя,
А естьлибъ юность ты не прожилъ своевольно,
Ты-бъ могъ въ писаніи искусенъ быть довольно.
Трудолюбивая пчела себ беретъ,
Отвсюду то, что ей потребно въ сладкій медъ,
И посщающа благоуханну розу,
Беретъ въ свои соты частицы и съ навозу.
Имемъ сверхъ того духовныхъ много книгъ:
Кто виненъ въ томъ, что ты псалтири не постигъ?
Въ самомъ дл, кто виноватъ въ томъ что мы во множеств сочиненныхъ и переведенныхъ нами книгъ имемъ весьма не многое число хорошихъ и подражанія достойныхъ? Привязанность наша къ Францускому языку, и отвращеніе отъ чтенія книгъ церьковныхъ. Сумароковъ продолжаетъ:
Не мни, что нашъ языкъ не тотъ, что въ книгахъ чтаемъ,
Которы мы съ тобой не Рускими зовемъ,
Онъ тотъ-же, а когда-бъ онъ былъ иной, какъ мыслишь,
Лишь только отъ того, что ты его не смыслишь,
Такъ чтожь осталось бы при Рускомъ язык?
Отъ правды мысль твоя гораздо вдалек.
Французы прилжаніемъ и трудолюбіемъ своимъ умли бдный языкъ свой обработать, вычистить, обогатить и писаніями своими прославишься на ономъ, а мы богатый языкъ свой, не рача и не помышляя о немъ, начинаемъ превращать въ скудный. Надлежало бы взять ихъ за образецъ въ томъ, чтобъ подобно имъ трудишься въ созиданіи собственнаго своего краснорчія и словесности, а не въ томъ, чтобъ найденныя ими въ ихъ язык, ни мало намъ не сродныя красоты, перетаскивать въ свой языкъ. Тотъ-же Сумароковъ весьма справедливо разсуждаетъ о семъ:
Иметъ въ слог всякъ различіе народъ.
Что очень хорошо на язык Францускомъ,
То можетъ въ точности быть скаредно на Рускомъ.
Не мни, переводя, что складъ въ творц готовъ,
Творецъ даруетъ мысль, но не даруетъ словъ.
Въ спряженіе его рчей ты не вдавайся,
И свойственно себ словами украшайся,
На что степень въ степень послдовать ему?
Ступай лишъ тмъ путемъ, и область дай уму:
Ты симъ, какъ твой творецъ письмомъ своимъ ни славенъ,
Достигнешь до него и будешь самъ съ нимъ равенъ.
Хотя передъ тобой въ три пуда лексиконъ,
Не мни, чтобъ помощь далъ теб велику онъ:
Коль рчи и слова поставишь безъ порядка,
Такъ будетъ переводъ твой нкая загадка,
Которую никто не отгадаетъ въ вкъ,
То даромъ, что слова ты точно вс нарекъ.
Когда переводить захочешь безпорочно,
Не то, творцовъ мн духъ яви и силу точно.
Языкъ нашъ сладокъ, чистъ и пышенъ и богатъ,
Но скупо вносимъ мы въ него хорошій складъ.
Рабственное подражаніе наше Французамъ подобно тому, какъ бы кто увидя сосда своего, живущаго на песчаномъ мст и трудами своими превратившаго песокъ сей въ плодоносную землю, вмсто обработыванія съ такимъ-же прилжаніемъ тучнаго чернозема своего, вздумалъ удобрять его перевозомъ на оный безплоднаго съ сосдней земли песку. Мы точно такимъ образомъ поступаемъ съ языкомъ нашимъ: вмсто чтенія своихъ книгъ, читаемъ Францускія, вмсто изображенія мыслей своихъ по принятымъ издревл правиламъ и понятіямъ, многіе вки возраставшимъ и укоренившимся въ умахъ нашихъ, изображаемъ илъ по правиламъ и понятіямъ чуждаго народа, вмсто обогащенія языка своего новыми почерпнутыми изъ источниковъ онаго красотами, растлваемъ его не свойственными ему чужестранными рчами и выраженіями, вмсто пріученія слуха и разума своего къ чистому Россійскому слогу, отвыкаемъ отъ онаго, начинаемъ его ненавидть и любить нкое невразумительное сборище словъ нелпымъ образомъ сплетаемыхъ. Сверхь сей ненависти къ природному языку своему и любви къ Францускому, есть еще другая причина, побуждающая новомодныхъ писателей нашихъ точно такимъ же образомъ и въ словесности подражать имъ, какъ въ нарядахъ. Я уже сказалъ, что трудно достигнуть до такого въ язык своемъ познанія, какое имлъ, напримръ, Ломоносовъ: надлежитъ съ такимъ же вниманіемъ и такую же груду Рускихъ и еще церьковныхъ книгъ прочитать, какую онъ прочиталъ, дабы умть высокой Славенскій слогъ съ просторчивымъ Россійскимъ такъ искусно смшивать, чтобъ высокопарность одного изъ нихъ пріятно обнималась съ простотою другаго. Надлежитъ долговременнымъ искусомъ и трудомъ такое же пріобрсть знаніе и силу въ язык, какія онъ имлъ, дабы умть въ высокомъ слог помщать низкія мысли и слова, таковыя на примръ какъ: рыкатъ, рыгатъ, тащить за волосы, подгнетъ, удалая голова, и тому подобныя, не унижая ими слога и сохраняя всю важность онаго5.
Надлежитъ имть воображеніе изощренное чтеніемъ, и память обогащенную знаніемъ словъ, дабы умть составлять подобные симъ стихи:
Мн всякая волна быть кажется гора,
Что съ ревомъ падаетъ обрушась на ПЕТРА.
Какое подобное паденію и шуму волны, паденіе и шумъ въ стих! что можетъ быть величественне сего описанія:
Достигло дневное до полночи свтило,
Но въ глубин лица горящаго, не скрыло,
Какъ пламенна гора казалось межъ валовъ,
И простирало блескъ багровый изъ-за льдовъ.
Среди пречудный при ясномъ солнц ночи
Верьхи златыхъ зыбей пловцамъ сверкаютъ въ очи.
Какое сладкогласіе и чистота слога въ двухъ послднихъ стихахъ! Врьте посл сего несомннной истин писателей нашихъ, что нын токмо образуется пріятность слога, называемая Французами elegance! Везд глубокое знаніе языка показуется въ цвтахъ, раждающихся подъ живописною кистію сего великаго Стихотворца. Здсь единымъ почеркомъ изображаетъ онъ дйствіе бури:
Межъ моремъ рушился и воздухомъ предлъ,
Дождю на встрчу дождь съ кипящихъ волнъ летлъ.
Внимай, какъ югъ пучину давитъ,
Съ пескомъ мутитъ, зыбь на зыбь ставитъ,
Касается морскому дну,
На сушу гонитъ глубину.
Тамъ сил и скорости давъ образъ исполина представляетъ ихъ въ ужаснйшемъ вид:.
Бжитъ въ свой путь съ весельемъ многимъ
По холмамъ грозный исполинъ,
Ступаетъ по вершинамъ строгимъ6,
Презрвъ глубоко дно долинъ,
Вьетъ воздухъ вихремъ за собою,
Подъ сильною его пятою
Кремнистые бугры трещатъ,
И слдомъ дерева лежатъ,
Что множество вковъ стояли
И бурей ярость презирали.
Свтящимися чешуями
Покрытъ, какъ мдными щитами,
Копье и щитъ и молотъ твой
Считаетъ за тростникъ гнилой.
Тамъ замысловатымъ словомъ или остроумною мыслію въ восторгъ приводитъ умъ:
Твое прехвально имя пишетъ
Не ложна слава въ вчномъ льд,
Всегда гд хладный сверъ дышетъ,
И только врой теплъ къ теб.
Въ шумящихъ берегахъ Балтійскихъ
Веселья больше, нежель водъ,
Что видли судовъ Россійскихъ
Противъ враговъ счастливый ходъ.
Инд пламеннымъ изображеніемъ всесндающаго времени и лютой войны ужасаетъ воображеніе:
Уже горятъ Царей тамъ древнія жилища,
Внцы врагамъ корысть, и плоть ихъ вранамъ пища!
И кости предковъ ихъ изъ золотыхъ гробовъ
Чрезъ стны падаютъ къ смердящимъ трупамъ въ ровъ!
Инд перомъ, искуснйшимъ чмъ Ахллесова кисть, представляетъ намъ гоняющуюся за зврьми Россійскую Діяну:
Ей втры въ слдъ не успваютъ,
Коню бжать не воспящаютъ
Ни рвы, ни частыхъ втьвей связь:
Крутитъ главой, звучитъ броздами,
И топчетъ бурными ногами,
Прекрасной всадницей гордясь!
Инд простыми, но выше всякаго искуства, стихами приводитъ душу и сердце въ умиленіе:
Въ пути, которымъ пролетаешь,
Какъ быстрый въ высот орелъ,
Куда свой зракъ ни обращаешь,
По множеству градовъ и селъ,
Отъ всхъ къ теб простерты взоры,
Тобой всхъ полны разговоры,
Къ теб всхъ мысль, къ теб всхъ трудъ,
Дитя родившихъ вопрошаетъ:
Не тая ли на насъ взираетъ,
Что матерію вс зовутъ?
Иной отъ старости нагбенный
Простерть старается хребетъ,
Главу и очи утомленны
Возводитъ, гд твой блещетъ свтъ.
Тамъ видя возрастъ безсловесный,
Монархиня, твой зракъ небесный,
Любезну оставляетъ грудь,
Чего языкъ не изъясняетъ,
Усмшкой то изображаетъ,
Послдуя очами въ путь,
Инд колико сей нжности противенъ когда изображаетъ противныя сему вещи какъ напримръ злобу:
Какъ тигръ ужъ на копь хотя ослабваетъ,
Однако посмотрть на раненой хребетъ,
Глазами на ловца кровавыми сверкаетъ,
И ратовище злясь въ себ зубами рветъ:
Такъ мечъ въ груди своей схватилъ Мамай рукою,
Но палъ, и трясучись о землю тыломъ билъ,
Изъ раны чорна кровь ударилась7 ркою,
Онъ очи злобныя на небо обратилъ.
Разинулъ челюсти! но гласа не имя,
Со скрежетомъ зубнымъ извергнулъ духъ во адъ.
Инд съ такою въ полустишіи разстановкою, какая въ самой природ между ударомъ и отголоскомъ онаго примчается, говоритъ:
Ударилъ по щиту: звукъ грянулъ межъ горами.
Таковъ Ломоносовъ въ стихахъ, таковъ же онъ въ переводахъ и въ прозаическихъ сочиненіяхъ. Мы видли разумъ его и глубокое въ язык знаніе, покажемъ теперь примръ осторожности его и наблюденія ясности въ рчахъ. Въ подражаніи своемъ Анакреону говоритъ онъ о Купидон:
Онъ чуть лишь ободрился,
Каковъ то, молвилъ, лукъ,
Въ дожд чать повредился,
И съ словомъ стрлилъ вдругъ.
Потребно сильной въ языкъ имть навыкъ, дабы чувствовать самомалйшее обстоятельство, могущее ослабить силу слога, или сдлать его двусмысленнымъ и недовольно яснымъ. Въ просторчіи обыкновенно вмсто чаять должно, говорятъ сокращенно чай. Ломоносовъ тотчасъ почувствовалъ, что поставя:
Въ дожд чай повредился…
выдетъ изъ сего двумысліе глагола чай съ именемъ чай, то есть Китайской травы, которую мы по утрамъ пьемъ, и для того, сокращая глаголъ чаять, поставилъ чать8. Подобная сему осмотрительность показываетъ, съ какимъ тщаніемъ старался онъ наблюдать ясность и чистоту слога. Во всхъ его сочиненіяхъ видно соединенное съ пылкимъ воображеніемъ ума сильное въ язык знаніе, которое пріобрлъ онъ неусыпнымъ въ словесности упражненіемъ, Таковое прилжное чтеніе Россійскихъ книгъ отниметъ у ныншнихъ писателей драгоцнное время читать Францускія книги. Возможно ли, скажутъ они съ насмшкою и презрніемъ, возможно ли трогательную Заиру, занимательнаго Кандида, милую Орлеанскую двку, промнять на скучный Прологъ, на непонятный Несторовъ Лтописецъ? Избгая сего труда принимаются они за самой легкой способъ, а именно: одни изъ нихъ безобразятъ языкъ свой введеніемъ въ него иностранныхъ словъ, таковыхъ напримръ какъ: моральный, эстетическій, эпоха, сцена, гармонія, акція, энтузіязмъ, катастрофа и тому подобныхъ9. Другіе изъ Рускихъ словъ стараются длать не Рускія, какъ напримръ: вмсто будущее время, говорятъ будущность, вмсто настоящее время, настоящность10 и проч.11 Третьи Францускія имена, глаголы и цлыя рчи переводятъ изъ слова въ слово на Руской языкъ, самопроизвольно принимаютъ ихъ въ томъ-же смысл изъ Француской литературы въ Россійскую словесность, какъ будто изъ ихъ службы офицеровъ тми-жъ чинами въ нашу службу, думая, что он въ перевод сохранятъ тожъ знаменованіе, какое на своемъ язык имютъ. Напримръ: influance переводятъ вліяніе, и не смотря на то, что глаголъ вливать требуетъ предлога въ: вливать вино въ бочку, вливаетъ въ сердц ей любовь, располагаютъ нововыдуманное слово сіе по Француской Грамматик, ставя его по свойству ихъ языка, съ предлогомъ на: faire l’influance sur les esprits, длать вліяніе на разумы12. Подобнымъ сему образомъ переведены слова: переворотъ, развитіе, утонченный, сосредоточить, трогательно, занимательно, и множество другихъ. Въ показанныхъ ниже сего примрахъ мы ясне увидимъ, какой нелпой слогъ раждается отъ сихъ Руско-Францускихъ словъ. Здсь не примтимъ токмо, что по сему новому правилу такъ легко съ иностранныхъ языковъ переводишь всхъ славныхъ и глубокомысленныхъ писателей, какъ бы токмо списывать ихъ13. Затруненіе встртится въ томъ единственно, что не знающій Францускаго языка, сколько бы ни былъ силенъ въ Россійскомъ, не будетъ разумть переводчика, но благодаря презрнію къ природному языку своему, кто не знаетъ нын по Француски? По мннію ныншнихъ Писателей великое было бы невжество, нашедъ въ сочиняемыхъ ими книгахъ слово переворотъ, недогадаться, что оное значитъ revolution, или по крайней мр revolle. Такимъ-же образомъ и до другихъ всхъ добраться можно: развитіе, developement, утонченный, raffin сосредоточить, concentrer, трогательно, touchant, занимательно, interessant, и такъ дале14. Вотъ бда для нихъ, когда кто въ писаніяхъ своихъ употребляетъ слова: брашно, требище, рясна, зодчество, доблесть, прозябать, наитствовать, и тому подобныя, которыхъ они сроду не слыхивали, и потому о таковомъ писател съ гордымъ презрніемъ говорятъ: онъ Педантъ, провонялъ Славянщиною и не знаетъ Францускаго въ штил Элегансу. Между тмъ, не взирая на опасность гнва ихъ, я осмлюсь предложить здсь нкоторыя противныя мннію ихъ разсужденія, дабы упражняющихся въ словесности молодыхъ людей, не со всмъ заразившихся еще сею язвою, остановить, буде возможно, отъ предосудительнаго имъ послдованія, ибо изъ сихъ разсужденій ясне можно будетъ усмотрть, что тотъ, кто переводитъ, или лучше сказать перекладываетъ такимъ образомъ слова съ одного языка на другой, худое иметъ понятіе о происхожденіи и свойств языковъ, и о ихъ между собою соотвтствованіи.
Во всякомъ язык есть множество такихъ словъ или названій, которыя въ долговременномъ отъ разныхъ писателей употребленіи получили различные смыслы, или изображаютъ разныя понятія, и потому знаменованіе ихъ можно уподобить кругу, раждающемуся отъ брошеннаго въ воду камня, и отчасу дале предлы свои распрастраняющему. Возмемъ на примръ слово свтъ и разсмотримъ всю обширность его знаменованія. Положимъ сначала, что оно заключаетъ въ себ одно токмо понятіе о сіяніи или о лучахъ, исходящихъ отъ какого нибудь свтила, какъ то въ слдующей рчи: солнце разливаетъ свтъ свой повсюду. Изобразимъ оное чрезъ кругъ А, котораго окружность В опредляетъ вышесказанный смыслъ его, или заключающееся въ немъ понятіе. Станемъ потомъ пріискивать оное въ другихъ рчахъ, какъ напримръ въ слдующей: Свтъ Христовъ просвщаетъ всхъ. Здсь слово свтъ не значитъ уже исходящіе лучи отъ свтила, но ученіе или наставленіе, проистекающее отъ премудрости Христовой. Итакъ получило оно другое понятіе, которое присоединяя къ первому, находимъ, что смыслъ слова сего разширился, или изображающій его кругъ А распространился до окружности С. Въ рчи: семдесятъ вковъ прошло, какъ свтъ стоитъ, слово свтъ не заключаетъ уже въ себ ни одного изъ вышеписанныхъ понятій, но означаетъ весь міръ или всю вселенную. Присоединяя сіе третіе понятіе къ двумъ первымъ, ясно видимъ, что кругъ А распространился до окружности D. Въ рчи: онъ натерся въ свтъ, слово свтъ представляетъ паки новое понятіе, а именно, общество отличныхъ людей: слдовательно кругъ А распространился еще до окружности Е. Въ рчи: Америка есть новый свтъ, слово свтъ означаетъ новонайденную землю, подобную прежде извстнымъ, то есть Европ, Азіи и Африк. И такъ кругъ А получилъ еще большее распространеніе. Наконецъ отъ сего слова, какъ бы отъ нкоего корня, произошли многія втьви или отрасли: свтлый, свтскій, свтящійся, свтило, свтлица, и такъ дале. Каждая изъ сихъ отраслей также въ разныхъ смыслахъ употребляется: свтлое солнце, значитъ сіяющее, свтлая одежда, значить великолпная, свтлое лице, значитъ веселое. Подъ именемъ свтскаго человка разумется иногда отличающійся отъ духовнаго, а иногда умющій учтиво и пріятно обращаться съ людьми. Такимъ образомъ кругъ, опредляющій знаменованіе слова свтъ, отчасу дале разширяетъ свои предлы. Сіе есть свойство всякаго языка, но въ каждомъ язык данные одному слову различные смыслы и произведеніе отъ нихъ другихъ словъ, или распространеніе вышепомянутаго круга, опредляющаго ихъ знаменованіе, не одинакимъ образомъ длается. Напримръ въ сказанной выше сего рчи: солнце разливаетъ свтъ свой повсюду. Россійскому слову свтъ соотвтствуетъ Француское слово lumiere, но въ другой рчи: семдесятъ вковъ прошло, какъ свтъ стоитъ, томужъ самому слову во Францускомъ язык соотвтствуетъ уже слово monde, а не lumiere. Равнымъ образомъ отъ Россійскаго имени свтъ происходитъ названіе свтило, напротивъ того во Францускомъ язык свтило называется особливымъ именемъ Astre, отнюдь не происходящимъ отъ слова lumiere.
Происхожденіе словъ подобно древу, ибо какъ возникающее отъ корня младое дерево пускаетъ отъ себя различныя втьви, и отъ высоты возносится въ высоту, и отъ силы преходитъ въ силу, такъ и первоначальное слово сперьва означаетъ одно какое нибудь главное понятіе, а потомъ проистекаютъ и утверждаются отъ онаго многія другія. Часто корень его теряется отъ долговременности. Старинное Славенское, или отъ Славенскаго происходящее слово доба нын намъ совсмъ не извстно. Можетъ быть оно заключало въ себ пространный смыслъ, но мы изъ нкоторыхъ находимыхъ нами въ книгахъ весьма не многихъ рчей, таковыхъ какъ: доба намъ отъ сна встати, знаемъ токмо часть онаго, догадываясь, что оно значило пора или не худо. Между тмъ корень сей сколько пустилъ различныхъ отраслей? Надобно, снадобье, подобно, удобно, сдобно, подобаетъ, сподобиться, преподобіе, доблесть, а можетъ быть и слово добро отъ негожъ иметъ свое начало. Отъ глагола разитъ или отъ имени разъ происходятъ слова: пораженіе, раздраженіе, выраженіе, возраженіе, подражаніе и проч. Вс оныя изображаютъ различныя понятія. Соотвтствующія симъ Францускія слова: irritation, expression, imitation и проч., отъ одного ли проистекаютъ источника? Могутъ ли два народа въ составленіи языка своего имть одинакія мысли и правила? Отсюду выходитъ слдующее разсужденіе:
Вс извстныя намъ вещи раздляются на видимыя и невидимыя, или иначе сказать, одн постигаемъ мы чувствами, а другія разумомъ: солнце, звзда, камень, дерево, трава и проч. суть видимыя вещи, счастіе, невинность, щедрота, ненависть, лукавство, и проч. суть вещи умственныя, или разумомъ постигаемыя. Каждая изъ всхъ сихъ вещей на всякомъ язык изображается особливымъ названіемъ, но между сими различными каждаго языка словами, означающими одну и тужъ самую вещь, находится слдующая разность: т изъ нихъ, кои означаютъ видимую вещь, хотя звукомъ произношенія и составляющими ихъ письменами различны между собою, однакожъ кругъ знаменованія ихъ на всхъ языкахъ есть почти одинаковъ: везд напримръ, гд стоитъ во Францускомъ soleil, или въ Нмецкомъ sonne? или въ Англинскомъ sum, можно въ Россійскомъ поставить солнце. Напротивъ того т названія, коими изображаются умственныя вещи, или дйствія наши, имютъ весьма различные круги знаменованій, поелику, какъ мы выше сего видли, происхожденіе словъ, или сцпленіе понятій, у каждаго народа длается своимъ особливымъ образомъ. Въ каждомъ язык есть много даже такихъ словъ, которымъ въ другомъ нтъ соотвтствующихъ15. Такожъ одно и тожъ слово одного языка, въ разныхъ составахъ рчей, выражается иногда такимъ, а иногда инымъ словомъ другаго языка. Объяснимъ сіе примрами:
Положимъ, что кругъ, опредляющій знаменованіе Францускаго глагола, напримръ toucher, есть А, и что сему глаголу въ Россійскомъ язык соотвтствуетъ, или тожъ самое понятіе представляетъ, глаголъ трогать, котораго кругъ знаменованія да будетъ В.
Здсь во первыхъ надлежитъ примтить, что сіи два круга никогда не бываютъ равны между собою такъ, чтобъ одинъ изъ нихъ, будучи перенесенъ на другой, совершенно покрылъ его, но всегда бываютъ одинъ другаго или больше или меньше, а даже никогда не могутъ быть единоцентренны, какъ ниже изображено:
Но всегда прескаются между собою и находятся въ слдующемъ положеніи:
С есть часть общая обоимъ кругамъ, то есть та, гд Француской глаголъ toucher соотвтствуетъ Россійскому глаголу трогать, или можетъ быть выраженъ онымъ, какъ напримръ въ слдующей рчи: toucher avec les mains, трогать руками.
Е есть часть круга Францускаго глагола toucher, находящаяся вн круга В, означающаго Россійскій глаголъ трогать, какъ напримръ въ слдующей рчи: toucher le clavicin. Здсь глаголъ toucher не можетъ выраженъ бытъ глаголомъ трогать, ибо мы не говоримъ трогать клавикорды, но играть на клавикордахъ, и такъ глаголу toucher соотвтствуетъ здсь глаголъ играть.
D есть часть круга Россійскаго глагола трогать, находящаяся вн круга А, означающаго Францускій глаголъ toucher, какъ напримръ въ слдующей рчи: тронуться съ мста. Здсь Россійскій глаголъ тронуться не можетъ выраженъ быть Францускимъ глаголомъ toucher, поелику Французамъ несвойственно говоришь: Se toucher d’une place, они объясняютъ сіе глаголомъ partir. Итакъ въ семъ случа Россійскому глаголу трогать соотвтствуетъ Француской глаголъ partir.
Разсуждая такимъ образомъ, ясно видть можемъ,. что составъ одного языка несходствуетъ съ составомъ другаго, и что во всякомъ язык слова получаютъ силу и знаменованіе свое во первыхъ отъ корня, отъ котораго он происходятъ, во вторыхъ отъ употребленія. Мы говоримъ: вкуситъ смерть, Французы не скажутъ gouler, а говорятъ: subir la mort. Глаголъ ихъ assister, по нашему значитъ иногда помогать, а иногда присутствовать, какъ напримръ: assister un pauvre, помогать бдному, и assister la ceremonie, присутствовать при отправленіи какого нибудь обряда.
Каждый народъ иметъ свой составъ рчей и свое сцпленіе понятій, а потому и долженъ ихъ выражать своими словами, а не чужими, или взятыми съ чужихъ. Но хотть Руской языкъ располагать по Францускому, или тми же самыми словами и выраженіями объясняться на Рускомъ, какими Французы объясняются на своемъ язык, не то ли самое значитъ, какъ хотть, чтобъ всякой кругъ знаменованія Россійскаго слова равенъ былъ кругу знаменованія соотвтствующаго ему Францускаго слова? Возможно ли сіе сдлать и сходно ли съ разсудкомъ желать часть E, ихъ круга А, включишь въ нашъ языкъ, а часть D, нашего круга B, выключишь изъ онаго, то есть вмсто играть на клавикордахъ, говорить: трогать клавикорды? Не чудно ли, не смшно ли сіе? Но мы не то ли самое длаемъ, когда вмсто жалкое зрлище говоримъ, трогательная сцна, вмсто перемна правленія, переворотъ, вмсто сближить къ средин, сосредоточить и такъ дале? Остается только истребить часть D: то есть вс т рчи, которыя не могутъ изъ слова въ слово переведены быть на Француской языкъ, объявить не Рускими и выключишь ихъ изъ нашего языка, яко недостойныя пребывать въ ономъ16. Какъ ни кажется таковая мысль нелпою и не возможною, и что сей путь не во храмъ краснорчія ведетъ насъ, но въ вертепъ невразумительной смси, однако изъ предъидущихъ примровъ уже нсколько явствовало, а изъ послдующихъ еще ясне будетъ, что мы всякое тщаніе и попеченіе о томъ прилагаемъ.
Главная причина, къ какой многіе ныншніе писатели относятъ необходимость рабственнаго подражанія ихъ Французамъ, состоитъ въ томъ, что они, читая Францускія книги, находятъ иногда въ нихъ такія