Рассказы В. И. Даля о временах Павла I.
Сообщ. В. И. Даль.
Рассказы В. И. Даля о временах Павла I, Даль Владимир Иванович, Год: 1870
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Даль В.И. Рассказы В.И. Даля о временах Павла I // Русская старина, 1870. — Т. 2. — Изд. 3-е. — Спб., 1875. — С. 540-542.
1) Отец мой служил в Гатчине при вел. кн. Павле Петровиче, оставил место это по неприятностям, о коих никогда не говорил мне, но о личности вел, князя, между прочим, рассказал мне следующий случай. В Гатчине стоял один из конных полков, и вел. кн. ежедневно бывал на разводе и ученьях. Маиор Фрейганг, по какому-то недоразумению, опоздал к разводу. Вел. кн. встретил его так, что тот, просидев несколько минут перед ним молча, с опущенным палашем, на седле, вдруг свалился, как сноп, наземь. Вел. кн. требовал от врача, отца моего, ежедневно по два раза, устного донесения о положении пораженного ударом, и призвал тотчас к себе оправившегося больного. Встретив его, подав ему ласково руку и посадив его, вел. кн. спросил по-немецки:
— ‘Bin ich ein Mensch (человек ли я?)’ и на молчание Фрейганга повторил свой вопрос, а на ответ: да, продолжал: — ‘Sо kann ich auch irren (тогда я могу и ошибиться)!’
И далее: ‘Sind Sie Mensch’ (и вы человек?)—‘Человек, в. и. высочество’.
— Dann knnen sie auch verzeihen (тогда вы, конечно, умеете прощать)!’ и обнял его.
2) Генерал Сапожников передал мне слышанное им лично от известного генерала Яхонтова, бывшего пажом при дворе.
Император жил летом в Гатчине, в весьма тесном дворце, стоящем полукругом на площади. Государь обедал рано и обычно садился после этого в большие кресла, прямо против растворенных на балкон дверей и отдыхал. Об эту пору вся Гатчина замирала в молчании, махальные от дворцового караула выставлялись по улицам, ведущим на площадь, езды по городу не было. В такую-то пору шел по направлению ко дворцу паж Яхонтов и, пройдя тихонько по стенке до того места, где внизу во дворце жили фрейлины, вздумал пошалить: вскочив на подстенок, он приплющил лицо к оконнице, оградившись с боков от солнца ладонями и раскланиваясь с коротко знакомыми ему девицами, начал корчить рожи, чтобы их рассмешить. Те, зная общую слабость свою, с трудом удерживаясь от хохота, стали отгонять его знаками, указывая наверх и объясняя приложением руки к наклоненной голове, что государь отдыхает. Паж или камер-паж, видно не расположен был кончить этим шалость свою, и внезапно, во все безумное горло свое, пустил сигнал: ‘слу-ша-ай!’ Соскочив с подстенка, он тихо и быстро побежал далее, выбрался с площади на улицу, и был таков. Можно себе представить, какая тревога поднялась во дворце, когда это сумасбродное слушай, среди белого дня, раздалось под растворенным балконом отдыхавшего государя! Император вскочил и позвонил: ‘кто кричал слушай?’ спросил он вне себя, но с видимым наружным покоем. Вошедший поспешил выскочить и бросился опрометью вниз к караульне. Второй звонок — ‘кто кричал слушай?’ и этот адъютант или ординарец, не знаю, едва успел добежать до лестницы, как сильный звон заставил спешно войти всех бывших на лицо в передней.— ‘Кто кричал слушай?’ Голос, коим сделан этот вопрос, был знаком всем близким: очевидно, терпение императора истощилось. У караульни шла переборка — комендант, плац-майор, дежурный по караулам, караульный капитан, весь караул у сошек—а виноватого нет, никто ничего не знает. Воротившиеся из посылки в страхи стоят в передней, глядят друг на друга, никто не знает, что делать. Еще звонок и тот же вопрос: ‘кто кричал слушай?’ встречает опрометью кинувшихся в покои чуть не на пороге. Коменданта и весь причт его давно уже дрожь пробрала до костей, он кидается на колени перед караулом и умоляет солдат: ‘братцы, спасите, возьми кто-нибудь на себя, мы умилостивим после государя, не бойтесь, отстоим, он добр, сердце отляжет’.
Гвардеец выходит из фронту и говорит смело: ‘я кричал, виноват’. Чуть не на руках внесли его в государеву приемную и наперед уже, бегом, успели объявить императору, что нашли виноватого, нашли!
Услыхав слово это, государь спокойно сел опять в свои кресла и велел позвать его. Солдат вошел под весьма почетным конвоем и стал перед государем, который, поглядев на него молча долго и пристально, спросил:
— ‘Ты кричал слушай?’
— Я кричал, ваше императорское величество!
— ‘Какой у него славный голос! в унтер-офицеры его, и сто рублей за потеху’.
3) В одном из ежедневных приказов по военному производству, писарь — вспомните тогдашнее время, конец прошлаго века — писарь расчеркнулся, так, что когда писал: ‘прапорщики ж такие-то в подпоручики’, то перенес на другую строку небывалое словцо ‘Киж’, начав его еще с прописной, размашистой буквы. Пробегая наскоро приказ этот, император принял словцо это, с прописною буквою, за коим следовали прозвания, также за прозвание одного из производимых, и написал тут же: ‘подпоручик Киж в поручики’. На другой день, подпоручик Киж произведен был в штабс-капитаны, а на третий, подписывая приказ, государь написал против него: ‘в капитаны’. И это сделано. Никто не успел оглянуться, ни опомниться, как Киж произведен был в полковники, с отметкой: ‘вызвать сейчас ко мне’. Тогда только бросились по приказам, где этот Киж? он оказался в каком-то Азовском или Апшеронском полку, где-то на Дону, и фельдъегерь очертя голову поскакал за ним. Можно вообразить изумление полкового командира, до которого еще не успел дойти обычным порядком первый приказ, о производстве прапорщика Кижа, как привезен был уже с фельдъегерем последний, о производстве его в полковники, и когда, сверх сего, полковой командир не мог понять, о чем и о ком идет речь, потому что в полку его никогда никакого Кижа не было. ‘Есть же на свете Чиж, подумал полковник, почему бы не быть и Кижу, но только не в этом полку’, ‘Фельдъегерь подавно ничего не мог тут объяснить и поскакал, едва перекусив, обратно.
Донесение полковника, что в полку его Кижа нет и не бывало, всполошило все высшее военное начальство и канцелярии их. Бросились следить по приказам, и наконец, бедственный первый приказ, о производстве Кижа в подпоручики, разъяснил дело. Между тем, государь уже спрашивал, не прибыл ли полковник Киж — вероятно желая с нетерпением поздравить его генералом. Решились доложить государю, что Киж умер. — ‘Жаль, сказал император — был хороший офицер….’
Москва, 15-го июня 1870 г.