Рассказы из дел Тайной канцелярии, Арсеньев Александр Васильевич, Год: 1892

Историческая проза
Время на прочтение: 46 минут(ы)
Скачать в PDF

А. В. АРСЕНЬЕВЪ

СТАРЫЯ БЫВАЛЬЩИНЫ
ИСТОРИЧЕСКЕ ОЧЕРКИ И КАРТИНКИ

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ИЗДАНЕ А. С. СУВОРИНА
1892

СОДЕРЖАНЕ.

Разсказы изъ длъ Тайной канцеляріи

1. Историческое введеніе
2. Какъ кочетковскій попъ видлъ Петра Великаго
3. Корабельный столяръ и ‘Анна Ивановна’
4. О поручик, принуждавшемъ пить за здоровье императрицы
5. Не кстати памятливая баба
6. Легенда о Петр Великомъ и о вор
7. Не розняли — кто виноватъ?
8. Колодникъ, разсказывающій, что Петръ II живъ
9. Бглый гусаръ Штырской, завоеватель Россійской имперіи
10. Князь Потемкинъ — фальшивый монетчикъ
11. Битый капралъ и бабье царство
12. Хохлы-просители при Павл I

.
Историческое введеніе.
1701—1797 гг.

Предлагаемые одиннадцать очерковъ изъ старинной судебной практики тайныхъ розыскныхъ учрежденій по дламъ объ оскорбленіи царскаго достоинства и чести словами, въ хронологической послдовательности, своей обнимаютъ цлое столтіе.
Мы увидимъ здсь дла, возникшія въ царствованія Петра Великаго, Анны оанновны, Елисаветы Петровны, Екатерины II и, наконецъ, Павла I.
Вс они, описаніемъ живыхъ нравовъ и подлинно бывшихъ фактовъ, характеризуютъ свою эпоху и даютъ понятіе о жизни и взглядахъ нашихъ предковъ.
Дики были эти взгляды на нкоторые предметы, но ничуть не необыкновенны — они были современны и понятны для своей эпохи и не должны насъ удивлять.
Вс націи въ мір, совершая свой историческій ростъ и развитіе, прошли т же самыя стадіи, какъ и мы, впадали въ такія же ошибки, были такъ же мало развиты въ нравственномъ и умственномъ отношеніяхъ.
Наши легендарные застнки Преображенскаго Приказа и Тайной Канцеляріи — ничто въ сравненіи съ тюрьмами испанской инквизиціи.
Жестокіе розыски и пытка въ Россіи были узаконены ‘Уложеніемъ царя Алекся Михайловича’, который вовсе не былъ жестокимъ государемъ, а наоборотъ,— заслужилъ у современниковъ названіе ‘тишайшаго’, которое сохранило за нимъ и потомство.
Пытка была необходимою принадлежностью всякаго судебнаго слдствія и допроса и употреблялась даже въ волостныхъ народныхъ судахъ.
Показанію, вымученному истязаніемъ, придавали значеніе юридической правды, и какъ ни ложенъ, на нашъ взглядъ, такой способъ добиваться истины, но тогда онъ былъ одобряемъ и принятъ всми.
Даже свтлая и разумная голова Петра Великаго, стоявшаго по идеямъ и взглядамъ гораздо выше современниковъ, раздляла то же мнніе и Преображенскій Приказъ день и ночь безпрестанно оглашался стонами пытаемыхъ и наказываемыхъ.
Характеристиченъ случай, бывшій въ эту эпоху.
Князь-кесарь едоръ Юрьевичъ Ромодановскій повздорилъ какъ-то съ извстнымъ сотрудникомъ Петра высокоученымъ Яковомъ Вилимовичемъ Брюсомъ и обидлъ его.
Брюсъ немедленно же пожаловался Петру, и государь, заступаясь за Брюса, написалъ Ромодановскому: ‘Полно теб съ Ивашкою (т. е. пьянствомъ) знаться — быть отъ него рож драной’…
Ромодановскій отвтилъ Петру: ‘Некогда намъ съ Ивашкою знаться — безпрестанно въ кровяхъ омываемся’… Этимъ онъ указывалъ на свою трудную должность начальника Преображенскаго Приказа, гд ему ежедневно приходилось пытать и допрашивать множество людей.
Преображенскій Приказъ возникъ посл 1697—98 гг., когда былъ открытъ и наказанъ заговоръ Пушкина, Циклера и Соковнина, а стрльцы уничтожены и разосланы по разнымъ городамъ. Караулъ въ Москв заняли молодые петровскіе полки: Преображенскій, Семеновскій и Бутырскій, а вс дла по нарушенію городского порядка и безопасности — о пьянств, дракахъ и проч., а также о корчемств, продаж табаку, которая была запрещена,— судились въ приказной изб села Преображенскаго.
Начальникомъ ея былъ ближній стольникъ и любимецъ Петра, князь едоръ Юрьевичъ Ромодановскій, облеченный во время отсутствія Петра какимъ-то подобіемъ царской власти и носившій названіе князя-кесаря.
Съ теченіемъ времени дла приказной избы разрослись и увеличились присоединеніемъ къ дламъ полицейскимъ уголовныхъ длъ, и изба получила названіе Преображенскаго Приказа. Въ 1702 году вышелъ указъ, которымъ повелвалось вс дла о ‘слов и дл’ пересылать также въ Преображенскій Приказъ {Полн. Собр. Законовъ, т. IV, ст. 1918.}, и съ этого времени вс они стекались въ это одно мсто, тогда какъ прежде разбирались въ Судномъ Приказ.
Дло о ‘слов и дл государевомъ’ — это характеристическая особенность той давно прожитой эпохи. Это были дла первой политической важности и всегда влекли за собою тяжкое наказаніе. Никто, отъ самаго незначительнаго простолюдина до высшаго сановника и любимца государева, не могъ отвратить отъ себя слдствія, если сказывалось на него слово и дло, и никакой судъ не смлъ потушить такого дла и не дать ему хода.
Ужасъ передъ такими длами былъ настолько великъ, и узаконенія относительно ихъ были такъ строги, что гд бы, кто бы ни объявилъ ‘слово и дло’, его тотчасъ, безъ малйшихъ проволочекъ и откладывая другія дла и надобности, пересылали въ Тайную Канцелярію, заковавъ порукамъ и ногамъ и сторонясь, какъ отъ зачумленнаго.
Сказывавшему ‘слово и дло’ и доносившему на кого нибудь, давали ‘первый кнутъ’, т. е. пытали для подтвержденія доноса, а потомъ пытали и допрашивали и всхъ оговоренныхъ доносчикомъ. Въ случаяхъ запирательства, давали очныя ставки и усиливали пытку, и всегда такое слдствіе объ одномъ дл увеличивало безпрестанно число привлеченныхъ къ допросу, такъ какъ малйшее участіе, да и не участіе, а простое упоминаніе допрашиваемымъ какого нибудь новаго имени влекло за собой немедленные розыски этого лица, привлеченіе въ застнокъ и строгій допросъ.
Часто, при допросахъ по одному длу, подсудимаго заставляли разсказывать всю жизнь, вс мельчайшіе факты прожитого, даже и не относящіеся къ длу, а справки и розыски о немъ на сторон дополняли, подтверждали или опровергали его показанія, и при этомъ всплывали наружу такія дла, которыя человкъ считалъ навки скрытыми и схороненными. Человкъ получалъ позднее возмездіе за проступки, уже забытые имъ, можетъ быть оплаканные и искупленные передъ собственною совстью и прощенные ею.
Человкъ, считавшійся и бывшій честнымъ въ настоящемъ, побывавъ въ застнкахъ Тайной Канцеляріи, посл такого подозрительнаго и безцеремоннаго выворачиванія души и далекаго прошлаго, выходилъ часто опозореннымъ, съ клеймомъ вчнаго презрнія и ужаса,— съ рзанымъ языкомъ, рваными ноздрями.
Жестокое наказаніе слдовало и тмъ, кто ложно сказывалъ слово и дло, и часто, произнесши эти страшныя слова спьяну, доносчикъ, чтобы вывернуться изъ бды, придумывалъ, припоминалъ какой нибудь самый пустякъ, слышанный имъ гд либо о цар или его дйствіяхъ,— и вслдъ за этимъ летли пристава, производились аресты, пытали оговоренныхъ и такъ дале.
‘Слово и дло’ кричали изъ мести, на площадяхъ, чтобы насолить ворогу, кричали люди, которыхъ за что либо били, расправляясь своимъ судомъ, чтобы остановить эти побои, такъ какъ вслдъ за произнесеніемъ этихъ словъ тотчасъ же кричавшаго отсылали въ Тайную Канцелярію, ни мало не медля — и все это доставляло работу застнкамъ и заплечнымъ мастерамъ — палачамъ.
Дыба, виска, встряска, кнуты, жженіе огнемъ, какія-то ужасныя по жестокости спицы,— все это было въ безпрестанномъ ходу и употребленіи, обливалось кровью…
Таковы были дла о страшномъ ‘слов и дл государевомъ’.
Время шло, а вмст съ нимъ въ народное сознаніе входили и новыя идеи и понятія. Прежніе юридическіе взгляды на слдствіе смягчались, но очень медленно, и много нужно было времени, слишкомъ сто лтъ, чтобы окончательно уничтожить пытку при допросахъ.
Первый проблескъ гуманныхъ взглядовъ, проникшихъ ъ законодательство относительно пытокъ, мы видимъ въ 1742 году, въ первый годъ царствованія императрицы Елисаветы Петровны.
Августа 23-го, 1742 года, вышелъ указъ, отмняющій пытку и смертную казнь для малолтнихъ преступниковъ {Полн. Собр. Зак., т. XI, ст. 8601.}. Поводомъ къ этому было дло двочки Прасковьи едоровой, убившей топоромъ въ лсу двухъ другихъ двочекъ за то, что он отнимали у нея набранныя ею таловыя вички {Г. Есиповъ. Раскольн. дла XVIII стол.}.
Въ это же царствованіе мы видимъ два другихъ узаконенія, свидтельствующихъ, что ненужность пытки входила въ сознаніе законодателя.
Первый изъ нихъ, указъ сенатскій отъ 28-го ноября 1751 года {Полн. Собр. Зак., т. XIII, ст. 9912.}, въ которомъ говорилось: ‘и какъ возможно доходить, дабы найти правду чрезъ слдствіе, а не пыткою, и когда чрезъ такое слдствіе того изыскать будетъ не можно, то больше о томъ не слдовать, а учинить имъ за то, въ чемъ сами винились’.
Второй указъ, отъ 25-го декабря того же года, ‘объ отмн пытки въ слдствіяхъ по дламъ о корчемств, т. е. о недозволенной продаж безакцизной водки’ {Тамъ же, т. XIII, ст. 9920.}.
Но вс эти указы, смягчающіе только немного жестокость слдствія, являются какъ-то робко и ограничиваютъ существующее зло въ самыхъ незамтныхъ размрахъ. Пытка по дламъ о ‘слов и дл’ производится еще со всею жестокостью петровскихъ временъ, хотя въ Тайной розыскныхъ длъ Канцеляріи начальствуетъ уже другой, новйшій человкъ, Андрей Ивановичъ Ушаковъ, а не прежній недальняго ума и жестокій князь Ромодановскій.
Первое громкое, гуманное и краснорчивое слово противъ пытки и ужасовъ Тайной Канцеляріи, а также объ уничтоженіи длъ ‘о слов и дл’ сказалъ на всю Россію недолговчный императоръ Петръ III, и заставилъ Россію свободно вздохнуть.
1762 года, февраля 7-го, Петръ III объявилъ въ Сенат, что отнын Тайной розыскныхъ длъ Канцеляріи быть не иметъ, а 21-го февраля изданъ былъ во всеобщее свдніе манифестъ {Тамъ же, т. XV, ст. 11445.}.
Манифестъ этотъ такъ прекрасенъ и краснорчивъ, что мы выписываемъ изъ него большую часть:
‘Всмъ извстно, что къ учрежденію тайныхъ розыскныхъ канцелярій, сколько разныхъ именъ имъ не было, побудили вселюбезнйшаго нашего дда, государя императора Петра Великаго, монарха великодушнаго и человколюбиваго, тогдашнихъ временъ обстоятельства и неисправленные еще въ народ нравы.
‘Съ того времени отъ часу становилось меньше надобности въ помянутыхъ канцеляріяхъ, но какъ Тайная Канцелярія всегда оставалась въ своей сил, то злымъ, подлымъ и бездльнымъ людямъ подавался способъ или ложными затями протягивать вдаль заслуженныя ими казни и наказанія, или же злостнйшими клеветами обносить своихъ начальниковъ и непріятелей. Вышеупомянутая Тайная розыскныхъ длъ Канцелярія уничтожается отнын навсегда, а дла оной имютъ быть взяты въ Сенатъ, но за печатью къ вчному забвенію въ архивъ положатся.
‘Ненавистное израженіе, а именно ‘слово и дло’, не долженствуетъ отнын значить ничего, и мы запрещаемъ — не употреблять онаго никому, о семъ, кто отнын оное употребить, въ пьянств или въ драк, или избгая побоевъ и наказанія, таковыхъ тотчасъ наказывать такъ, какъ отъ полиціи наказываются озорники и безчинники. Напротивъ того, буде кто иметъ дйствительно и по самой правд донести о умысл по первому или второму пункту, такой долженъ тотчасъ въ ближайшее судебное мсто или къ ближайшему же воинскому командиру немедленно явиться и доносъ свой на письм подать, или донести, словесно, если кто не уметъ грамот. Вс въ воровств, смертоубійств и въ другихъ смертныхъ преступленіяхъ пойманные, осужденные и въ ссылки, также на каторги сосланные колодники, ни о какихъ длахъ доносителями быть не могутъ. Если явится доноситель по первымъ двумъ пунктамъ, то его немедленно подъ караулъ взять и спрашивать, знаетъ ли онъ силу помянутыхъ двухъ пунктовъ, и если найдется, что не знаетъ и важнымъ дломъ почелъ другое, такъ тотчасъ отпускать безъ наказанія. Если же найдется, что доноситель прямое содержаніе двухъ первыхъ пунктовъ знаетъ, такого спрашивать тотчасъ, въ чемъ самое дло состоитъ, когда же дло свое доноситель объявитъ, а къ доказательству ни свидтелей, ниже что либо достоврнаго на письм не иметъ, такого увщать, не напрасно ли на кого затялъ? Если доноситель не отречется отъ своего доноса, то посадить на два дня подъ крпкій караулъ и не давать ему ни питья, ни пищи, но оставить ему все сіе время на размышленіе, по прошествіи же сихъ дней, паки спрашивать со увщаніемъ, истиненъ ли его доносъ, и буде и тогда утвердится, въ такомъ случа подъ крпкимъ карауломъ отсылать, буде близко отъ Санктпетербурга или Москвы, то въ Сенатъ или въ Сенатскую Контору, буде же нтъ, то въ ближайшую губернскую канцелярію, а того или тхъ, на кого онъ безъ свидтеля или письменныхъ доказательствъ доноситъ, подъ караулъ не брать, ниже подозрительными не считать до того времени, пока дло въ вышнемъ мст надлежаще разсмотрно будетъ, и объ тхъ на кого донесено, указъ послдуетъ’.
Вотъ какое новое и гуманное слово было произнесено въ самый разгаръ существованія Тайной Канцеляріи и ‘слова и дла’.
Этимъ учрежденіямъ былъ нанесенъ разрушающій ударъ, посл этого ихъ уже стало невозможнымъ возобновить во всей полнот и жестокости.
Екатерина II, вмсто Тайной Канцеляріи, учредила при Сенат тайную экспедицію, которая дйствовала уже по большей части мрами сравнительно кроткими, но пытка все еще существовала, какъ законное средство найти правду.
Екатерина II нсколько разъ издавала указы объ ограниченіи пытки. Такъ, напримръ, указомъ 1762 г. декабря 25-го {Полн. Собр. Зак., т. XVI, ст. 11717.} подтверждалось поступать въ пыткахъ по дламъ ‘со всевозможною осмотрительностью’ и назначался ‘тягчайшій по указамъ штрафъ за ненужную пытку’.
Черезъ мсяцъ Екатерина II снова объявила Сенату, ‘чтобъ стараться какъ возможно кровопролитіе уменьшить, пытать, когда вс способы не предуспютъ’.
Окончательно уничтожить пытку боялись, ожидая, что отъ этого смягченія грубый народъ перестанетъ бояться закона.
Въ 1767 году, іюня 7-го, за мсяцъ съ небольшимъ до знаменитаго ‘Наказа’, Святйшій Синодъ первый уничтожилъ совсмъ пытку въ отношеніи священнослужителей, атакъ же тлесныя наказанія, какъ унижающія духовный санъ въ глазахъ всхъ людей, и замнилъ ихъ ‘приличными духовенству трудами и отршеніемъ отъ дохода и отъ прихода по разсмотрнію’.
Наконецъ въ ‘Наказ’ Екатерины II 1767 г. іюня 30-го {Тамъ же, т. XVIII, ст. 12949.} появились слдующія строки:
‘Употребленіе пытки противно здравому естественному разсужденію, само человчество вопіетъ противъ оныхъ и требуетъ, чтобъ она была вовсе уничтожена.
‘Мы видимъ теперь народъ, гражданскими учрежденіями весьма прославившійся, который оную отмняетъ, не чувствуя оттуда никакого худого слдствія, чего ради она ненужна по своему естеству’.
Но и посл этихъ гуманныхъ словъ пытка еще существовала, хотя уже и въ самыхъ рдкихъ случаяхъ, просуществовавъ цлыя столтія, она не безъ борьбы оставляла свое мсто, и потребовалось много энергическихъ усилій, чтобы уничтожить ее навсегда и отовсюду, что и выпало, наконецъ, на долю благодушнаго монарха Александра I въ 1801 году.
Вотъ краткій очеркъ исторіи существованія двухъ темныхъ учрежденій: Преображенскаго Приказа и Тайной Канцеляріи.
Посл этого нижеслдующіе очерки будутъ гораздо понятне и они своею фактическою, бытовою стороною, такъ сказать, иллюстрируютъ все сказанное нами въ этихъ строкахъ.

II.
Какъ кочетковскій попъ видлъ Петра -го.
(1708 г.).

Смирный и скромнаго житія попъ Козловскаго узда, Кочетковской слободы, здилъ въ Москву по дламъ и пробылъ тамъ нсколько недль.
Никогда не бывавшій въ столичныхъ городахъ и ничего, кром своей слободы, консисторіи, да благочиннаго, не видавшій, кочетковскій попъ заставилъ свою попадью прождать его доле, чмъ слдовало, увлекшись представившимся ему, можетъ быть единственнымъ, случаемъ посмотрть на столичныя диковинки.
Попадья такъ соскучилась по муж, что успла уже попросить дьякона написать попу письмо и отослать его ‘съ врною оказіею’.
Получивъ письмо отъ жены, попъ опомнился, ибо сообразилъ, что попадья его очень терплива, и что если она ршилась даже письменно просить его воротиться, то значитъ ужь очень соскучилась.
Необходимо было поскоре успокоить попадью и домочадцевъ, и вотъ попъ, покончившій вс дла и досыта насмотрвшійся на Москву, собрался домой къ своей осиротвшей кочетковской паств.
Помимо извстія объ удачномъ окончаніи длъ, попъ повезъ домой цлую кучу разсказовъ о Moскв и ея рдкостяхъ и диковинахъ. Недаромъ же онъ встревожилъ попадью своимъ долгимъ отсутствіемъ — въ это время любознательный попъ значительно расширилъ свой кругозоръ новыми наблюденіями въ сферахъ, ему прежде неизвстныхъ. Онъ видлъ много зданій, нсколькихъ вельможъ, о которыхъ въ его кочетковскомъ захолустьи ходили смутные и чудесные разсказы, онъ видлъ даже, собственными глазами на близкомъ разстояніи, самого великана — царя Петра Алексевича, чудо и загадку всей Руси!
То-то много будетъ разсказовъ, когда соберутся къ попу сосди вокругъ стола за угощеніемъ, то-то будетъ разспросовъ, аханья, оханья и удивленія!
Съ такими мыслями подъхалъ попъ къ своему дому и брякнулъ скобой у калитки. Въ дом поднялась суматоха, мать-попадья вышла встртить его и посл радостныхъ лобызаній не преминула укорить попа за долгое отсутствіе, но попъ смолчалъ по обыкновенію, надясь впослдствіи пристыдить ее разсказомъ объ удачномъ окончаніи длъ.
— Вотъ ты, мать, буесловишь, яко-бы я позадавнлъ на Москв, а я теб скажу, что надо человка съ умомъ, да и съ умомъ, чтобы этакія дла оборудовать въ столиц, началъ попъ свое повствованіе о длахъ, сидя за наскоро собранной закуской.
— Столица-то, мать моя, не то, что нашъ деревенскій уголъ — въ ней ходи, да оглядывайся.
— Говори дло-то, батька, прервала попадья потокъ его краснорчія, и попъ перешелъ къ обстоятельному разсказу о длахъ и консисторскихъ мытарствахъ.
Попадья осталась довольна попомъ, услышавъ о результатахъ его путешествія въ столицу, и вскор усталый попъ захраплъ за ситцевымъ пологомъ, отдыхая съ дороги.
Всть о пріздъ попа изъ Москвы разнеслась по всей слобод, и къ вечеру вс мало-мальски значительные кочетковскіе обыватели начали собираться къ нему, чтобы послушать розсказней о дальней столиц. Отдохнувшій уже попъ расхаживалъ изъ угла въ уголъ, когда вошелъ къ нему отець-дьяконъ, а вслдъ за нимъ и дьячокъ съ пономаремъ.
Вскор изба попа наполнилась разнымъ народомъ, вс поздравляли его съ пріздомъ, освдомлялись о дорог, о родныхъ и знакомыхъ, а потомъ разговоръ перешелъ и на предметы, имющіе общій интересъ. Попъ овладлъ бесдой, вопросы сыпались со всхъ сторонъ, и на всякій находилось что нибудь отвтить — недаромъ же кочетковскій попъ позадавнлъ на Москв.
— А царя, отецъ, видлъ на Москв? возникъ, наконецъ, самый интересный вопросъ.
— Сподобился, друже, сподобился,— видлъ единожды, и по грхамъ моимъ въ великое сумнніе пришелъ, да надоумили добрые люди…
— Что же онъ?.. страшенъ?..
— Зло чуденъ и непонятенъ: ростомъ, яко-бы мало помен сажени, лицомъ мужественъ и грозенъ, въ движеніяхъ и походк быстръ, аки пардусъ, и всмъ образомъ аки иноземецъ: одяніе нмецкое, на голов шапочка малая солдатская, кафтанъ куцый, ноги въ чулкахъ и башмаки съ пряжками желзными.
Слушатели ахнули при такомъ описаніи царя Петра Алексевича, и на попа снова посыпалась масса вопросовъ: гд видлъ, какъ, что онъ говорилъ, что длалъ?..
— А видлъ я царя, какъ онъ съзжалъ со двора князя Александра Даниловича Меншикова въ колымаг. И мало отъхавъ, побжала за каретой съ двора собачка невелика, собой поджарая, шерсти рыжей, съ зеленымъ бархатнымъ ошейничкомъ, и съ превеликимъ визгомъ начала въ колымагу къ царю проситься…
Слушатели навострили уши, боясь проронить хоть слово.
— И великій царь, увидя то, веллъ колымагу остановить, взялъ ту собачку на руки и, поцловавъ ее въ лобъ, началъ ласкать, говоря съ нею ласково, и похалъ дальше, а собачка на колняхъ у него сидла…
— Воистину чуденъ и непонятенъ сей царь! пробасилъ отецъ дьяконъ и сомнительно покачалъ головой.
— Да ты не врешь ли, батька? ввернула свое замчаніе попадья, но попъ только укоризненно посмотрлъ на нее.
— Своими глазами видлъ, и еще усумнился — царь ли это? и мн сказали: ‘царь, подлинно царь Петръ Алексевичъ’, а дальше видлъ я, какъ солдаты честь ружьями колымаг отдавали, караулы выбгали.
Разсказъ попа вызвалъ разные толки,— кто удивлялся, кто осуждалъ царя.
— На-ко-ся! ну подобаетъ ли царю благоврному собаку въ лобъ цловать, погань этакую, да и еще при народ!..
Поздно разошлись гости попа, всякъ толкуя посвоему о слышанномъ, а всего больше говорили о цар, который собаку цловалъ.
Проводивъ гостей, попъ съ мирной душой и свтлыми мыслями улегся спать.
На другой день разсказъ попа ходилъ уже по всей волости, а тамъ пошелъ и дальше, и въ народ произошло нкоторое смущеніе. Люди мирные покачивали головами, а злонамренные и недовольные перетолковывали его по-своему и находили въ немъ подтвержденіе своихъ разговоровъ о ‘послднихъ временахъ’, ‘царств антихристовомъ’ и проч.
Разсказъ дошелъ, наконецъ, и до начальства, смущенныя власти начали доискиваться начала, откуда разсказъ пошелъ, и черезъ нсколько времени смирный кочетковскій попъ былъ потребованъ по ‘важному секретному длу’ въ уздный городъ Козловъ, а оттуда его отправили подъ крпкимъ карауломъ въ Москву, въ Тайную Канцелярію.
Защемило сердце у попа, однако, какъ ни размышлялъ онъ, не могъ найти вины за собой. Въ Москв, кажется, онъ велъ себя честно и благородно, въ консисторіяхъ дла сдлалъ хорошо — что же это такое?
Только въ Преображенскомъ Приказ разъяснилось дло, когда строгій князь едоръ Юрьевичъ Ромодановскій началъ допрашивать попа: подлинно ли говорилъ онъ, попъ, что видлъ царя Петра Алексевича, какъ онъ собаку поцловалъ въ лобъ?
— Видлъ подлинно! утверждалъ попъ, и говорилъ объ этомъ,— собачка рыженькая и ошейничекъ зеленой бархатной съ ободкомъ и замочкомъ мдянымъ.
— А коли видлъ {Фактъ, разсказываемый попомъ, совершенно правдоподобенъ, и въ немъ нельзя сомнваться: ‘Лизета’, была любимая собака Петра Великаго, съ которою Петръ обращался весьма нжно, и она часто его сопровождала въ поздкахъ. Чучела ея и любимой лошади Петра находятся въ Петровской галере Императорскаго Эрмитажа въ Петербург.}, то чего ради распространялъ такіе продерзостные слухи?
— Государь сдлалъ это не таяся, днемъ и при народ, оправдывался попъ,— чаятельно мн было, что и зазорнаго въ томъ нтъ, коли разсказывать.
— А вотъ съ твоихъ неразумныхъ разсказовъ въ народ шумъ пошелъ. Чмъ бы теб, попу, государево спокойствіе оберегать, а ты смуты заводишь, нелпые разсказы про царя разсказываешь!.. Отвчай, съ какого умыслу, не то — на дыбу!
Тутъ ужъ попъ струсилъ не на шутку, понявъ свою простоту и догадавшись, что дешево не отдлаешься отъ Преображенскаго Приказа.
— Съ простоты, княже, съ сущей простоты, а не со злого умысла! взмолился кочетковскій попъ передъ Ромодановскимъ,— прости, княже, простоту мою деревенскую! Каюсь, какъ передъ Богомъ!
— Вс вы такъ-то говорите — съ простоты! а я не поврю, да велю тебя на дыбу вздернуть!
Однако, попа на дыбу не подняли, а навели о немъ справки, и когда оказалось, что кочетковскій попъ — человкъ совсмъ смирный и благонадежный, а коли говорилъ, такъ именно ‘съ сущей простоты’, а не злобою, то приказано было постегать его плетьми, да и отпустить домой съ наказомъ — не распространять глупыхъ разсказовъ.
— Это теб за простоту, сказалъ ему Ромадановскій, отпуская домой,— не будь впередъ простъ и умй держать языкъ за зубами. Съ твоей-то вотъ простоты чести его царскаго величества поруха причинилась, и ты еще моли Бога, что такъ дешево отдлался! Ступай же, да не болтай впередъ пустого!
Не веселъ пріхалъ попъ домой посл московскаго угощенія, и когда снова слобожане собрались было къ нему послушать разсказовъ, попъ и ворота на щеколду заперъ, и самъ не показался.
И долго еще пришлось попу отдлываться при встрчахъ отъ любопытныхъ съ разспросами о московской поздк, а когда рчь заходила о цар, то попъ въ страх только обими руками замахаетъ, да поскоре прочь пойдетъ, чтобы снова не попасть въ бду ‘съ простоты’…

III.
Корабельный столяръ и ‘Анна Ивановна’.
(1732 г.).

У столяра адмиралтейской коллегіи Никифора Муравьева было давнишнее дло въ Коммерцъ-коллепи, тянувшееся уже четыре года, съ 1729-го.
Дло заключалось въ томъ, что онъ подалъ въ Коммерцъ-коллегію челобитную на англичанина, купеческаго сына Пеля Эвенса, обвиняя его въ ‘бо и безчестіи’ и прося удовлетворенія себ ‘по указамъ’.
‘Бой и безчестье’ эти произошли, конечно, отъ того, что столяръ Никифоръ, нанявшись работать у англичанина, часто загуливалъ, ревностно справлялъ вс праздники, установилъ еще и свой собственный праздникъ — ‘узенькое воскресенье’, т. е. понедльникъ, и тмъ крайне досаждалъ своему хозяину, у котораго оттого работа стояла.
И вотъ, въ одно прекрасное узенькое воскресенье Пель Эвенсъ, раздосадованный пьянствомъ Никифора, расправился съ нимъ по-своему, изругалъ, какъ ни есть хуже, надавалъ хорошихъ тумаковъ и прогналъ.
Обиженный столяръ задумалъ отомстить англичанину судомъ и подалъ на него челобитную въ Коммерцъ-коллегію, но ршенія своего дла столяру пришлось ждать слишкомъ долго.
‘Жившіе мздою’ чиновники не очень-то торопились съ этимъ дломъ, можетъ быть и потому, что купецкій сынъ Пель Эвенсъ частенько навдывался по своимъ дламъ въ Коммерцъ-коллегію и усплъ уже задобрить чиновниковъ, а голый столяръ имъ не представлялъ никакой поживы.
Такъ или иначе, но столяръ ходилъ годъ, другой, третій, и наконецъ четвертый въ коллегію справляться о дл, а оно все лежало подъ сукномъ и все ждало своего ршенія. Никифоръ Муравьевъ все не терялъ надежды получить удовлетвореніе ‘по указамъ’ и надодалъ коллежскимъ чиновникамъ своими визитами, а они только твердили ему, что ‘жди-молъ,— ршеніе учинятъ, когда дло разсмотрится’.
И долго бы еще пришлось такимъ образомъ ходить Муравьеву въ коллегію, если бы не случилось неожиданнаго происшествія, которое его самого вовлекло въ бду и заставило забыть о своемъ иск на драчливаго англичанина.
Уже на четвертый годъ своего мытарства, въ 1732 г., пришелъ однажды Муравьевъ въ коллегію и толокся вмст съ прочими въ сняхъ, ожидая выхода какого нибудь чиновника.
Вышелъ ассесоръ Рудаковскій, Муравьевъ подошелъ къ нему съ вопросомъ….
— Ты зачмъ?… Ахъ, да! ты по длу съ Эвенсомъ… Ну, что ты, братецъ, шатаешься! брось ты это дло и ступай, помирись лучше съ хозяиномъ! право, дло-то лучше будетъ.
— Да нтъ-съ, никакъ невозможно это! Что же, я теперь четвертый годъ жду суда, а тутъ помириться! Я не хочу этого — пусть насъ разсудятъ по указамъ.
— Ну, мн нкогда съ тобой разговаривать — и безъ тебя дло!— и чиновникъ скрылся.
Муравьевъ остался въ раздумьи, въ голов его мелькнула мысль, ‘ужъ не бросить ли и въ самомъ дл свой искъ на англичанина, потому все равно: удовлетворенія не получишь, коли самъ больше не заплатишь, а гд же мн тягаться съ купцомъ!.. А то нтъ! дай еще попытаюсь припугнуть жалобой’…
И снова ждетъ Муравьевъ чиновника, который чрезъ нсколько времени появляется.
— Ваше благородіе! я все-таки буду васъ просить объ этомъ дл…
— Ахъ, отстань ты! поди ты прочь! не до тебя дло!..
— Ну, коли такъ, то я къ Анн Ивановн пойду съ челобитной, она разсудитъ…
Чиновникъ остановился и воззрился строго на Муравьева.
— Кто такая Анна Ивановна?
— Самодержица…
— Какъ же ты смешь такъ продерзостно говорить о высокой персон императрицы? Какая она теб ‘Анна Ивановна’? родная что ли, знакомая?.. Да знаешь ли ты, что теб за это будетъ?
Чиновникъ радъ случаю придраться и наступаетъ на столяра съ угрожающими жестами, Никифоръ Муравьевъ труситъ.
— Такъ что же вы мое дло-то тянете? вдь четыре года лежитъ оно! али вамъ получить съ меня нечего, такъ и суда мн нтъ?..
— А, такъ вотъ ты еще какъ? хорошо! Слышали, господа, какъ онъ продерзостно отзывался объ ея величеств, императриц: я, говоритъ, къ Анн Ивановн пойду!
— Слышали, слышали! отзываются присутствующіе.
— Ну такъ хорошо! я тебя упеку! расходился ассесоръ Рудаковскій.
— Конечно, конечно, надо его проучить, мужика! Идите вы сейчасъ же въ Сенатъ и доложите Андрею Ивановичу Ушакову, онъ его пройметъ!
— Иду, иду! сейчасъ же иду! Я этого дла такъ не оставлю!
— Да что вы, господа, вс на меня! рады обговорить-то…
— Не отговаривайся, вс слышали твои рчи.
Смущенный столяръ хочетъ уйти, но его удерживаютъ.
— Нтъ, ты постой! ты куда улизнуть хочешь? вотъ я тебя съ солдатами подъ караулъ отправлю! кричитъ Рудаковскій, и несчастнаго Никифора Муравьева отправляютъ со сторожами въ Сенатъ.
На другой день Муравьевъ предсталъ въ походной Тайной Канцеляріи предъ очи А. И. Ушакова и, разумется, заперся въ говореніи неприличныхъ словъ.
— Чиновникъ со злобы доносить, потому какъ они мое дло съ англичаниномъ четыре года тянутъ, а я помириться не могу и взятокъ не даю.
— Такъ какъ же ты говорилъ?
— Говорилъ, какъ надлежитъ высокой чести: ея величеству, государын Анн Ивановн, а не просто — Анн Ивановн… Рудаковскій со злобы оговариваетъ.
— Позвать сюда ассесора Рудаковскаго.
— Какъ онъ говорилъ объ императриц?
— Весьма оскорбительно для превысокой чести самодержицы — именовалъ ее, какъ простую знакомую, Анной Ивановной, безъ титула, подобающаго ея персон. Говорилъ мн въ глаза и слышали это другіе люди, коихъ могу свидтелями поставить.
— Слышишь! обратился Ушаковъ къ Никифору Муравьеву,— признавайся лучше прямо, винись, не то — огнемъ жечь буду.
— Со злобы!.. потому, какъ…
— А! не признаешься! Поднимите его на дыбу!..
— Винюсь, винюсь! каюсь, ваше превосходительство! Въ забвеніи былъ, съ досады, можетъ, что и не такъ сказалъ, какъ подобало! Досадно мн было очень, что мое дло не ршаютъ, ну я и хотлъ постращать именемъ ея величества, государыни, чтобы дло-то ршили мое.
— Ну, такъ чтобы ты никогда не забывалъ подобающей императорской персон чести и уваженія, мы тебя плетями спрыснемъ, ршилъ Андрей Ивановичъ Ушаковъ.
Несчастному столяру Никифору Муравьеву произвели въ Тайной Канцеляріи жестокую экзекуцію, и онъ закаялся съ этихъ поръ тягаться съ чиновниками коллегій и, приходя съ пустыми руками, вздорить съ ними.

IV.
О поручик, принуждавшемъ пить за здоровье императрицы.
(1732 г.).

28 апрля 1732 года, въ день коронаціи императрицы Анны оанновны, посл литургіи и молебнаго пнія, у воеводы Блозерской провинціи, полковника Фустова, былъ званый обдъ.
Собрались къ нему все знатные люди: игуменъ ближняго монастыря, городской протопопъ, ратушскіе бургомистры, бургомистры таможенные и кабацкіе, имного другого зажиточнаго люда. Между гостями было и двое молодыхъ военныхъ: поручикъ ‘морского флота’ Алексй Афонасьевъ Арбузовъ и прапорщикъ Василій Михайловъ Уваровъ.
За обдъ сли чинъ-чиномъ, радушная полковница-воеводша усердно угощала гостей, игуменъ и протопопъ, сидвшіе на первыхъ мстахъ, завели разговоръ о епархіальныхъ длахъ, кабацкіе бургомистры о винномъ торг, а ратушскіе бургомистры пустились съ воеводою обсуждать дла администраціи. Двое молодыхъ военныхъ занялись разговорами съ барышнями — дочками воеводы. Прапорщикъ скоро овладлъ вниманіемъ старшей дочки-красавицы, что взорвало поручика ‘морского флота’, большого кутилу и забіяку, который надялся совершенно затмить своимъ блескомъ прапорщика.
Бросая сердитые взгляды на него, поручикъ сталъ изыскивать способъ придраться къ чему нибудь и дать почувствовать прапорщику свое превосходство, но случая не представлялось: на вс его колкія замчанія Уваровъ отвчалъ безъ злости, что еще боле распалило Арбузова.
Но вотъ всталъ хозяинъ и предложилъ выпить всей компаніи за здоровье императрицы, вс поднялись съ своихъ мстъ, чокнулись и выпили, только Уваровъ, отпивъ полрюмки, сморщился и поставилъ ее снова на столъ.
— Что-жъ это вы мало такъ пьете? спросила его хозяйская дочь.
— Я теперь далъ зарокъ не пить больше, потому что отъ хмльного я боленъ бываю, на прошлой недл кутнулъ слегка въ компаніи, такъ посл того цлыхъ трое сутокъ боленъ близь смерти пролежалъ, думалъ совсмъ смерть приходитъ,— и вотъ посл этого мн даже какъ-то противна стала водка.
Арбузовъ, занятый усердной выпивкой, не замтилъ этого, но вотъ радушная хозяйка подошла къ Уварову со стаканомъ пива.
— Не могу-съ, ей-Богу, не могу пить, далъ общаніе не пить — это мн вредно.
— Ну, что вамъ сдлается отъ стакана пива! уговаривала хозяйка,— теперь такой день,— надо выпить за здоровье императрицы.
— Да вотъ отецъ протопопъ еще не пилъ пива, думалъ отвертться Уваровъ, но въ это время вдругъ поднялся поручикъ Арбузовъ.
— Какъ! что такое? онъ не хочетъ пить за здравіе ея величества? громко заговорилъ онъ черезъ столъ и вперилъ злые глаза въ Уварова.
— Я не пью, потому что это мн вредно, но, если хотите, я выпью, только дайте мн чего нибудь другого, полегче — вина какого нибудь или наливки.
— Ахъ, вотъ горе, что у насъ не случилось теперь ничего, кром пива и водки, засуетилась хозяйка, и Уваровъ, взявъ стаканъ пива, выпилъ его.
— Нтъ, ты этимъ не отвертишься! горячился Арбузовъ,— какъ это ты смешь отказываться пить здравіе императрицы? Ты посл этого не врный слуга государыни, а каналья!.. Ты, бестія, недостоинъ носить военный мундиръ, потому что не уважаешь ея величества, не хочешь пить за ея здоровье въ день ея коронаціи!..
— Потише! потише! вскочилъ Уваровъ,— вы не смете такъ называть меня!.. Всемилостивйшая государыня не желаетъ своимъ подданнымъ отъ пьянаго питья вреда, не прибудетъ ея здоровья, если подданные будутъ пьяными валяться, да болзни наживать!..
— А, такъ вотъ ты какъ!.. Ну, такъ я тебя заставлю выпить! Ты пилъ прежде — я самъ видлъ тебя пьянымъ, заоралъ Арбузовъ, подступивши къ прапорщику со стаканомъ водки.— Пей! сейчасъ пей! не то я тебя всего расквашу!.. и сжатый кулакъ поднялся надъ головою Уварова.
Уваровъ отшатнулся назадъ, глаза его загорлись гнвомъ, но въ это время переполошившіеся гости схватили Арбузова сзади и удержали руки, стаканъ выпалъ и разбился въ дребезги…
— Я не хочу въ чужомъ дом шкандалъ длать и потому не буду отвчать вамъ на вашу ругань и дерзость, а мы разсчитаемся съ вами посл! сказалъ дрожащимъ отъ внутренняго волненія голосомъ Уваровъ, и направился къ выходу.
— Ну, погоди, дьяволъ, съдусь я съ тобою гд нибудь — разорву на части, изобью, какъ собаку! кричалъ, вырываясь отъ удерживающихъ гостей, разсвирпвшій поручикъ въ догонку Уварову.
Гости, встревоженные скандаломъ, повышли изъ-за стола, уговаривали и укоряли Арбузова, а полковникъ-воевода, давъ время удалиться Уварову, указалъ Арбузову на дверь и крикнулъ грознымъ голосомъ:
— Пошелъ вонъ! Я не позволю всякому пьяниц буянить въ моемъ дом! и чтобъ нога твоя не была у меня!.. вонъ!..
Арбузовъ оборотился, хотлъ что-то сказать или выругаться, но его тотчасъ же вытолкнули за дверь…
Послдствіемъ этой исторіи между двумя молодыми офицерами была не дуэль, ‘офицеры’ выбрали другой, хотя, по нравамъ эпохи, и не мене кровавый путь,— оба они подали въ новгородскую губернскую канцелярію по прошенію и представили суду ршить ихъ дло чести.
Прапорщикъ Уваровъ написалъ прошеніе и подалъ 1 мая, т. е. чрезъ два дня посл происшествія, и въ прошеніи жаловался, что Арбузовъ ‘невдомо за что’ изругалъ его, причемъ подробно перечислилъ вс бранные эпитеты, которые онъ слышалъ, и упомянулъ даже угрозу ‘разоврать его до смерти’.
Дло это, по ходатайству самого воеводы, вполн сочувствовавшаго Уварову, не откладывалось въ долгій ящикъ, и скоро Арбузовъ долженъ былъ получить возмездіе за скандалъ въ дом воеводы.
Чувствуя собравшуюся надъ его головой бду, Арбузовъ вдругъ вздумалъ повернуть дло на другой ладъ и, не теряя времени, махнулъ въ ту же канцелярію до ношеніе отъ 6 мая на Уварова, оскорбившаго яко-бы монаршую честь тмъ, что не хотлъ пить, ‘какъ россійское обыкновеніе всегда у врныхъ рабовъ имется’, за здравіе ея величества.— Арбузовъ упомянулъ въ доношеніи и отговорку Уварова: ‘сказалъ, яко-бы-де онъ не пьетъ, а въ другихъ компаніяхъ, какъ вино, такъ и пиво пилъ и пьянъ напивался’.
Получивъ такое доношеніе, гд говорилось объ оскорбленіи монаршей чести, новгородская губернская канцелярія не признала возможнымъ разсматривать это дло самой, а составя экстрактъ изъ обихъ бумагъ, послала его въ походную Тайныхъ розыскныхъ длъ Канцелярію, вдавшую подобныя дла, къ Андрею Ивановичу Ушакову.
Арбузовъ перехитрилъ: отъ тотъ политическаго оттнка, какой онъ придалъ длу, оно затянулось до слдующаго 1733 года.
Но пришла, наконецъ, и ему очередь. Начались допросы всхъ причастныхъ къ длу лицъ и свидтелей.
Уваровъ въ допрос объяснилъ: до 24 апрля въ компаніяхъ онъ вино и пиво пилъ и, ‘видя отъ того питья себ вредъ, пить пересталъ отъ 24 числа, а 28 апрля, когда воевода предложилъ всмъ по рюмк водки за здравіе ея величества, и онъ выпилъ, а не пилъ только другую, предложенную Арбузовымъ’.
Арбузовъ продолжалъ обвинять прапорщика въ томъ, что онъ не хотлъ пить изъ умысла.
Свидтели, вызванные въ походную Тайную Канцелярію, подтвердили во всемъ показаніе Уварова и обвиняли въ буйств Арбузова.
Тайная Канцелярія ршила это дло въ 1733 году, и совершенно неожиданнымъ для Арбузова образомъ. Желая доносомъ своимъ заварить кровавую кашу, такъ какъ рдко обвиненные въ оскорбленіи монаршей чести, хотя-бы и за пустяки (какъ мы это видимъ изъ двухъ предыдущихъ длъ), выходили безнаказанными,— Арбузовъ самъ попалъ въ вырытую для другого яму.
Уварова признали не виновнымъ, а Арбузова, за желаніе сдлать зло своимъ неврнымъ доносомъ, понизили чиномъ…

V.
Некстати памятливая баба.
(1739-1740 г.).

Въ морозный день декабря 1739 года, въ город Шлиссельбург, въ домъ тамошняго жителя Михаила Львова, пришелъ жившій въ недальнемъ (за 25 верстъ) сел Путилов каменщикъ Данило Пожарскій.
Зашелъ онъ туда по родственному — провдать двоюродную племянницу своей жены, хозяйку Авдотью Львову, да кстати и погрться съ морозу. Пріхалъ онъ въ Шлиссельбургъ изъ Путилова по своимъ дламъ.
— Здорово, племянушка! какъ живешь-можешь?
— Ай, да никакъ это дядя Данило! воскликнула Авдотья, здороваясь,— какими судьбами?
— По дламъ, племянушка, по дламъ пріхалъ сюда, да вотъ и къ теб зашелъ… Хозяинъ-то дома?
— Нту самого-то — отлучился куда-то… да ты садись, здорова ли тетка-то Алена?
— Што ей длается — здорова, теб кланяется.
Данило распоясался и слъ на лавку, и тутъ только замтилъ въ комнат еще третье лицо — небритаго, грязнаго и одтаго по-нмецки человка.
— Это кто-жъ у тебя? спросилъ Данило Авдотью.
— А это, дядя Данило, жилецъ у насъ, на квартир живетъ, писарь съ полицейской конторы, Алексй Колотошинымъ зовутъ.
Писарь поклонился и снова слъ у окна, глядя въ него.
— Зазябъ дюже по дорог-то! сказалъ Пожарскій, потирая руками.
— Да ты бы, дядя, на печку легъ,— погрйся съ холоду-то, она у насъ хорошо натоплена, предложила Авдотья:— раздвайся-ко, да ползай, скидай валенки-то — я ихъ посушу въ печурк, да самоваръ поставлю, а тмъ временемъ и ‘самъ’ подойдетъ — недалеко куда-то отвернулся!
— Имъ ладно — дло говоришь, погрю старыя кости… Вы, господинъ, не обезсудьте! обратился Пожарскій къ писарю, снимая валенки и влзая на жарко натопленную печь.
— Ничего-съ, это дло хорошее съ морозу, отвтилъ писарь.
Авдотья принялась за самоваръ да закусочку для дяди.
— Нон мы, Дунюшка, съ работой, слава- Создателю, сбились — дла повеселе пошли, началъ съ печи Пожарскій,— въ Курляндію нашего брата-каменщика много пошло.
— А какъ теперь въ Курляндію здятъ, позвольте спросить? вставилъ въ разговоръ писарь.
— Да разно? отвтилъ Пожарскій,— а больше черезъ Нарву, Юрьевъ и Ригу.
— А чья же это нын Курляндія-то? подъ чьей державой? спросила Авдотья писаря Колотошина:
— Курляндія та нын наша, отвчалъ Колотошинъ,— всемилостивйшей государыни, потому что она изволила быть въ супружеств за курляндскимъ княземъ.
— А-а! вишь ты какое дло!.. То-то теперь я припоминаю, что еще когда махонькой двочкой была, и жили мы въ Старой Русс, теперь этому лтъ съ тридцать будетъ, такъ говорили, что царевна за неврнаго замужъ идетъ въ чужую землю. И псня тогда была складена, и пвали ее робята, мальчики и двочки:
‘Не давай меня, дядюшка,
Царь-государь, Петръ Алексевичъ,
Въ чужую землю, не христіанскую,
Не христіанскую, бусурманскую.
Выдай меня, царь-государь,
За свово генерала, князя, боярина’…
Колотошинъ осклабился, Пожарскій на печи промолчалъ, а Авдотья вышла за чмъ-то въ сни и скоро снова возвратилась.
— Былъ-де слухъ, опять начала Авдотья,— что у государыни сынъ былъ и сюда не отпущалъ…
— Н-не знаю, ничего не знаю, отвтилъ Колотошинъ, отвертываясь, и видя, что Авдотья въ своихъ воспоминаніяхъ заходитъ уже слишкомъ далеко, въ такую область слуховъ и сплетень, за которыя по голов не погладятъ, коли узнаютъ, не сталъ ни отвчать, ни разспрашивать ее боле.
Данило Пожарскій тоже что-то давно примолкъ на печи, должно быть задремалъ.
Разговоръ прекратился, Колотошинъ посидлъ еще немного и ушелъ къ себ.
Писарь Алексй Колотошинъ представлялъ изъ себя личность съ темнымъ прошедшимъ и зазорнымъ настоящимъ. Взросшій среди нищеты и разврата, освоившійся съ тмъ и другимъ, не получившій никакого образованія, онъ съ дтства перебывалъ во всякихъ профессіяхъ — отъ нищаго-мазурика и до полицейскаго писаря включительно. Каждый день пьяный, онъ въ должности грабилъ и обиралъ безъ всякой совсти всхъ, кого было можно, и готовъ былъ на всякое грязное дло — обманъ, лжесвидтельство, доносъ, воровство.
Выгнанный изъ одного мста, онъ шатался по самымъ грязнымъ и подозрительнымъ мстамъ, пока не удавалось втереться снова куда нибудь.
Дней черезъ десять посл описаннаго нами разговора съ Авдотьей и Даниломъ Пожарскимъ, Колотошинъ что-то смошенничалъ или своровалъ и, не успвши спрятать концовъ въ воду, попался. Его посадили пода, караулъ при канцеляріи ‘Большого Ладожскаго канала’ въ ожиданіи строгой расправы.
Сидя подъ карауломъ, оборотистый писарь раскидывалъ умомъ, какой бы такой учинить фортель, чтобы какъ нибудь избжать заслуженной кары.
Думалъ, думалъ — и придумалъ средство, какъ разъ достойное такого низкаго человка, каковъ былъ онъ.
‘Дай-ка, сообразилъ онъ, я сдлаю доносъ, объявлю государственное, ‘слово и дло!’ Сейчасъ меня освободятъ отсюда и переведутъ въ Тайную Канцелярію, а покуда тамъ пойдутъ розыски, да допросы — это дло и потухнетъ… а можетъ быть я и награду получу за доносъ’.
Жертвой доноса Колотошинъ избралъ свою квартирную хозяйку Авдотью Львову, разговорившуюся на свою бду объ императриц и некстати вспомнившую давно сложенную псню.
И вотъ простой и самый невинный семейный разговоръ превращается въ кровавое уголовное дло объ оскорбленіи императорской чести.
21 декабря 1739 г. Алексй Колотошинъ, сидя за карауломъ, объявилъ за собою государево слово и дло и въ тотъ же день былъ отправленъ изъ канцеляріи Большого Ладожскаго канала въ Канцелярію тайныхъ розыскныхъ длъ, къ Андрею Ивановичу Ушакову.
Въ Тайной Канцеляріи Колотошинъ подробно объявилъ слышанныя имъ отъ Авдотьи Львовой слова и псню.
Ушаковъ придалъ этому длу важное значеніе и тотчасъ же послалъ за Авдотьей Львовой, чтобы арестовать ее и привезти въ Канцелярію.
— Отчего ты раньше не донесъ объ этомъ дл? спросилъ Ушаковъ доносчика Колотошина.
— Простотою, ваше превосходительство, заплъ обычную псню Колотошинъ,— сущимъ недознаніемъ, а паче неимніемъ времени не доносилъ.
— А про какого сына императрицы оная жонка Авдотья говорила, снова выпытывалъ Андрей Ивановичъ,— и кто кого, и откуда не отпущалъ?
— Не вдаю подлинно, ваше превосходительство, потому — сама она именно того не выговорила, да и я объ ономъ ее не разспрашивалъ, боясь причастія къ этому длу, и видя ея продерзость и неразумніе.
На другой день, 22 декабря, представлена была въ Тайную Канцелярію и Авдотья Львова, обезумвшая отъ страха, а Данилу Пожарскаго, также упомянутаго въ донос Колотошина, еще не нашли — онъ ухалъ изъ Путилова села куда-то по дламъ, и его разыскивали.
На допрос Авдотья Львова не заперлась и чистосердечно во всемъ призналась, что говорила, какъ доноситъ Колотошинъ, но говорила это ‘съ самой простоты своей, а не съ каково умыслу, но слыша въ ребячеств своемъ, говаривали и пвали объ ономъ малые ребята мужска и женска полу’.
Отговорка ‘сущею простотою’, ‘недознаніемъ’, была такъ обыкновенна въ Тайной Канцеляріи,— ее слышали по нскольку разъ въ день чуть ли не отъ каждаго допрашиваемаго — что ее уже перестали и во вниманіе принимать, она давно уже сдлалась для всхъ служащихъ тамъ пустымъ звукомъ, формальнымъ, по титулу, словомъ — и ей не врили.
Не поврили и Авдоть Львовой, и Тайная Канцелярія ршила черезъ два дня, 24 декабря, наканун праздника Рождества Христова, пытать въ застнк несчастную Авдотью и, поднявъ на дыбу, разспросить съ пристрастіемъ накрпко, т, е. съ ударами плетью, ‘съ каково умыслу она говорила т непристойныя слова, и не изъ злобы ли какой, и отъ кого именно такія слова она слышала, и о тхъ непристойныхъ словахъ не разглашала ли она, и для чего подлинно?’
Таковъ списокъ вопросовъ, изъ которыхъ на каждый допросчикъ долженъ былъ истязаніемъ добиться точныхъ и правдивыхъ отвтовъ отъ обвиненнаго.
Понятное дло, что, предлагая эти вопросы Авдоть Львовой, допросчики всуе трудилися, и заплечные мастера напрасно хлестали плетьми спину несчастной бабы — ни въ одномъ изъ этихъ грховъ она не была виновна, и ей чужда была всякая злонамренность.
Но ‘простот’ не врили, увренія въ невинности сочли за ‘запирательство’, и на этомъ дла не кончили, а снова кинули Авдотью въ тюрьму, до новой пытки.
Въ этотъ же день, 24 декабря, былъ представленъ въ Тайную Канцелярію и Данило Пожарскій, сысканный гд-то, и тотчасъ же поставленъ къ допросу.
Показанія его ничего не прибавили къ длу новаго — онъ подтвердилъ только о своемъ разговор съ писаремъ о дорог въ Курляндію, а объ остальномъ отозвался незнаніемъ, должно быть задремалъ на печк.
Неизвстно, почему Тайная Канцелярія поврила показанію Данилы Пожарскаго — и въ тотъ же день выпустила его на свободу. Или слезныя просьбы отпуститъ ради великаго праздника помогли ему?
А Авдотья Львова просидла въ тюрьм, и Рождество, и Новый годъ — и только въ слдующемъ 1740 году, января 7-го, ее снова потребовали на третій допросъ и вторую пытку, на которой лично присутствовалъ и самъ Андрей Ивановичъ Ушаковъ.
Снова т же вопросы: ‘не разглашала ли? съ какого умыслу? отъ кого именно слышала?’ и снова тотъ же вопль страданія и увренія въ невинности. Тутъ ей прибавили новый вопросъ: ‘Не слыхалъ ли говоренныя ею слова Данило Пожарской?’
Она отвтила, что ‘слышалъ ли Пожарскій — она, Авдотья, доподлинно не знаетъ, а можетъ быть и не слыхалъ, потому что она говорила съ Колотошинымъ не громко, а Данило въ то время лежалъ на печи и, можетъ быть, спалъ’.
Посл этой пытки, наметавшійся глазъ Андрея Ивановича Ушакова увидлъ, наконецъ, истинную простоту и незломысліе Авдотьи Львовой, и потому было ршено не пытать больше ее, а кончить это дло совсмъ.
9 января 1740 года Канцелярія тайныхъ розыскныхъ длъ ршила:
‘Авдоть Максимовой Львовой за происшедшія отъ нея непристойныя слова, учинить жестокое наказаніе, бить кнутомъ нещадно и освободить’.
Несчастную женку Авдотью въ тотъ же день, не откладывая въ дальній ящикъ, нещадно наказали кнутомъ въ третій и послдній разъ и — отпустили, наконецъ, на волю, возвративъ ей, въ вид милости, паспортъ…
Вотъ некстати-то вспомнила баба свою молодость!..

VI.
Легенда о Петр Великомъ и о вор1).
(1744 г.).

1) Сб. Отд. рус. яз. и сл. И. А. Н., т. IX.

Много кровавыхъ розысковъ о ‘слов и дл’ возникало за мирнымъ обденнымъ столомъ, за чаркою вина, и много людей часто изъ-за сытнаго обда и еще съ отуманенной головой отправлялись прямо въ застнки Тайной Канцеляріи.
Дло, которое мы сейчасъ разскажемъ, принадлежитъ къ числу именно такихъ.
Воронежскаго гарнизона, Елецкаго полка, отставной сержантъ Михайло Первовъ былъ приглашенъ на обдъ однимъ изъ своихъ пріятелей.
Гостей было много, передъ обдомъ радушный хозяинъ повелъ всхъ къ выпивк, и сержанту Михайлу Первову, какъ старшему и наиболе уважаемому, была предложена первая чарка.
— Нтъ, другъ милый, не могу! началъ отговариваться Первовъ,— не порядокъ это, чтобы прежде хозяина пить… Выпей прежде самъ.
— Да что самъ!— самъ-то я успю, да, признаться, ужъ и прикладывался, а гостя надо теперь почтить… Ну, пей во здравіе, не задерживай другихъ!
— Ни, ни, ни! никоимъ образомъ не стану! упирался упрямый Первовъ и рукою отстранилъ протянутую ему чарку.— Пей прежде самъ, посл и мы… Такъ издавна ведется: ‘какову чашу нальешь и выпьешь — такову и гости’.
— Ну, нечего длать, коли ты такой упрямый! сказалъ хозяинъ и выпилъ чарку.
— А вотъ теперь и мы потянемся, сказалъ Первовъ и тоже выпилъ, а за нимъ вс гости.
— Ты меня, хозяинъ, не обезсудь, что я поупрямился, обратился Первовъ посл выпивки къ хозяину,— я это не съ одного упрямства, али простоты сдлалъ, а есть у меня на это резонъ.
— Ну-ка разскажи, что за резонъ, а мы послушаемъ, отвтилъ хозяинъ и подмигнулъ гостямъ, приглашая и ихъ послушать старика, который пользовался славой хорошаго разсказчика.
Первовъ, дйствительно, былъ словоохотливъ и зналъ множество исторій, разсказовъ и анекдотовъ, которые онъ самъ слышалъ во время своей, службы, помнилъ ихъ и любилъ передавать другимъ.
Сли за столъ, застучали ложки, ножи и вилки, а сержантъ Михаилъ Первовъ началъ свой разсказъ:
— Блаженной памяти нашъ всемилостивйшій государь Петръ Великій былъ однажды въ нкоторой компаніи, скрывши свой санъ и царское достоинство, и занимались тамъ виномъ и пивомъ. И изволилъ государь спрашивать бывшихъ въ той компаніи людей разныхъ чиновъ:
— Ты-де кто таковъ?
— Я-де такой-то дворянинъ, отвчалъ ему одинъ.
— А ты-де изъ каковыхъ? спросилъ государь другого изъ компаніи.
— И я — дворянинъ такой-то! сказалъ и другой государю.
Тогда государь, отшедъ отъ оныхъ дворянъ, подошелъ къ третьему человку.
— Ну, а ты-де каковъ таковъ человкъ? изволилъ спросить.
И оный третій спрошенный, смло взирая государю въ очи, отвтилъ:
— Я-де по-просту — воръ!..
Всемилостивйшій государь, бывъ удивленъ таковымъ отвтомъ, захотлъ онаго смлаго вора-человка на искусъ взять и, отозвавъ въ сторону, тихо говорилъ:
— И я-де таковъ же воръ, какъ и ты, а посему составимъ мы съ тобою компанію и пойдемъ воровать вмст, а будь ты мн братъ названый!..
И сойдя съ того двора изъ оной компаніи, пошли вмст.
И оный-де воръ того государя спросилъ:
— Куда-жь намъ теперь на воровство идти?
А всемилостивйшій государь, зло искушая его, тому вору отвтствовалъ:
— Пойдемъ теперь прямо на государевъ дворъ воровать — тамъ-де казны невдомо что! Поживишься такъ, что и на возахъ не увезешь добра!
Тогда оный смлый воръ осердился на государя презльно и, подскоча къ всемилостивйшему, ударилъ его въ щеку и сказалъ:
— Какъ же ты, братъ-бездльникъ, Бога не боишься?!.. кто-де насъ поить и кормить и за кмъ мы слывемъ, а ты-де на его величество хочешь посягнуть!..
Стерплъ всемилостивйшій тое воровскую обиду, слыша такія отъ вора слова.
А воръ продолжалъ свою рчь тако:
— Я-де знаю, куда лучше хать!— подемъ-де къ большому боярину… Лучше у него взять, а не у государя.
— Добро! пойдемъ къ большому боярину воровать, понеже у государя не хочешь, отвтствовалъ всемилостййшій вору.
И сказавъ то слова, оба пошли ко двору нкоего большого боярина.
— Ты, брать, постой здсь и подожди! сказалъ воръ государю, подошедъ ко двору боярина,— а я пойду во дворъ и послушаю, что говорятъ.
Государь подождалъ, а воръ, пришедъ обратно со двора къ государю, сказалъ:
— Охъ-де, братъ, дурно говорятъ!.. Хотять-де, брать, завтра звать кушать государя и хотятъ водку дурную подносить ему, чтобъ умеръ…
И запечалился воръ, слыша такія всти, и сказалъ государю:
— Не хочу-де, братъ, никуда идти — домой пойдемъ!
И государь-де тому вору говорилъ:
— Гд-жъ-де, братецъ, намъ съ тобой въ другорядь видться?
— Увидимся-де завтра въ собор, отвтствовалъ воръ.
И такъ разошлись.
И какъ въ соборъ на завтрее пришли, и всталъ воръ рядомъ, съ государемъ, а посл службы стали бояре просить всемилостивйшаго государя откушать, а всемилостивйшій изволилъ сказать:
— Просите-де сего человка, брата моего, а съ нимъ и я пойду.
И стали просить бояре вора съ честію, а воръ согласился и похали вс вмст на дворъ къ большому боярину.
А на дорог говорилъ воръ государю тихо, дабы бояре не слыхали:
— Ну-де, братъ,— первую чарку станутъ теб подносить — безъ меня не кушай!
И канъ стали подносить государю, и онъ говорилъ боярину:
— Брату-де моему поднеси — я-де прежде брата пить не буду.
Поднесли чарку брату бояре, а у самихъ и ноги отъ страха затряслись.
— Не хочу я прежде хозяина умереть! вымолвилъ оной воръ, отведя чарку,— пускай, де прежде хозяинъ выпьетъ.
А государь, грозно брови наморща, на боярина смотритъ.
— Пей! сказалъ воръ, и какъ хозяинъ выпилъ тое чарку — и его розорвало!..
— Знать, съ этова-то первыя-то чарки прежде хозяина и не пьютъ! закончилъ свое повствованіе сержантъ Первовъ.
— Занятная исторія! отозвался хозяинъ,— и гд это ты набираешь?.. Вдь, какъ начнетъ разсказывать, такъ одна одной лучше! обратился хозяинъ къ гостямъ, аттестуя разсказчика.
— Да! чудное дло, какъ это государь, можно сказать, монархъ имперіи — и съ воромъ якшаться сталъ! прибавилъ кто-то изъ гостей.
— Такой ужъ царь былъ — послушай только про него, такъ диву дашься!
— А я, чаю, что все это — продерзостное буесловіе неразумныхъ людей про всемилостивйшаго императора! вдругъ началъ рчь съ конца стола какой-то приказный, на котораго не обращали до сихъ поръ вниманія.
— Сами этого не видали, а какъ старые люди говорятъ, такъ и мы разсказываемъ, отвчалъ Михайло Первовъ.
— А отъ кого ты слышалъ это именно? спросилъ приказный, пристально глядя на Первова.
— Ну, ты, крючекъ приказный! къ допросу што ли его потянуть хочешь? сказалъ хозяинъ, сейчасъ ему объясни — отъ кого, да когда, по пунктамъ.
— Я бы теб, хозяинъ, посовтовалъ такихъ буеслововъ къ себ не пущать и таковыхъ непристойныхъ рчей объ особахъ императорскихъ не слушать, а то и самъ въ бду попадешь.
— Ну ужъ я знаю, кого пущать, а коли теб, строк кляузной, не нравится, такъ — вотъ Богъ, а вотъ и порогъ! вспылилъ хозяинъ и указалъ на дверь.
Приказный вскочилъ, точно ошпаренный, и направился къ выходу.
— Я уйду, зашиплъ онъ,— только теб будетъ нездорово — сейчасъ же донесу по начальству, скажу слово и дло! Не допущу безчестія на память великаго отца всемилостивйшей государыни — быть вамъ драными!..
Приказный ушелъ, оставивъ посл себя общее замшательство.
Вс знали, что дла такого рода никогда не проходятъ даромъ, и почти каждый изъ гостей зналъ нсколько подобныхъ розысковъ, бывшихъ съ людьми, ему знакомыми.
Приказный тотчасъ же донесъ о непристойныхъ рчахъ, касающихся превысокой монаршей чести, и не успли еще разойтись гости, какъ приставы арестовали Михайла Первова со свидтелями, и всхъ, вмст съ доносчикомъ, отправили въ Тайную Канцелярію…
Процедура допросовъ въ застнкахъ Канцеляріи уже достаточно извстна читателю изъ предыдущихъ очерковъ, и.ъ мы не будемъ здсь повторять тяжелыя и однообразныя подробности ихъ. Дло кончилось для разсказчика легенды, отставного сержанта Михайла Первова, крайне худо,— его били кнутомъ и, вырзавъ ноздри, сослали на житье въ Сибирь вчно…
Примчаніе. Легенда эта, попавшая въ протоколъ Тайной Канцеляріи, подъ безстрастное перо чиновника, иметъ большую древность и извстна во всемъ мір, какъ на Восток, такъ и на Запад. Основныя ея черты встрчаются въ сказкахъ всхъ народовъ, съ разными варіантами, она примняется къ разнымъ историческимъ личностямъ, боле или мене крупнымъ: Рамисениту, Карлу Великому, русское сказочное творчество пріурочило эту легенду къ двумъ царямъ, оставившимъ наиболе глубокое впечатлніе въ народной памяти: Ивану Васильевичу Грозному и Петру Великому. Разсказанная сержантомъ Первовымъ, легенда эта очень близка къ своимъ древнйшимъ первообразамъ (См. ‘Древн. и Нов. Россія’, 1876 г. No 4, ст. проф. А. Веселовскаго: ‘Сказки объ Иван Грозномъ’).

VII.
Не розняли — кто виноватъ.
(1754 г.).

Въ темное время существованія ‘слова и дла’, всмъ кляузникамъ былъ большой просторъ мстить свои обиды доносами и розысками въ Тайной Канцеляріи. Страшными кажутся намъ эти, уже отошедшія въ вчность, времена, когда ничья безопасность, ничья личная свобода и честь не были обезпечены отъ внезапнаго отнятія и поруганія.
Сегодня свободный и счастливый человкъ — завтра могъ очутиться на дыб подъ ударами кнута по ложному доносу озлобленнаго врага и, при всей своей невинности, выдти изъ застнковъ осужденнымъ на ссылку съ рваными ноздрями, или урзаннымъ языкомъ.
Не смотря на непріятную перспективу получить ‘первый кнутъ’, доносчиковъ находилось очень много, и по ихъ оговорамъ масса ладей стонала въ застнкахъ и гнила въ тюрьмахъ, проклиная судьбу.
Правду сказать, и время то для всевозможныхъ доносовъ было удобное.
Внезапная перемна правителей, ночные coups d’tat, быстрое возвышеніе и паденіе сановниковъ, интрига, разлитая всюду, общая тревога и неудовольствіе, необезпеченность завтрашняго дня, порождали во всей имперіи толки, разговоры и пересуды о политическихъ длахъ и правительственныхъ лицахъ.
Словоохотливый русскій человкъ не стснялся въ сужденіяхъ и не сглаживалъ выраженій, обиженныя и павшія партіи громко выражали свое неудовольствіе новымъ возвысившимся счастливцамъ,— и вотъ тутъ-то всякому кляузнику и доносчику открывалось обширное поприще путать и подводить людей подъ кнутъ, на огонь, въ и ссылку на смерть.
Темныя личности, пользуясь всеобщимъ хаосомъ и безпорядкомъ, подымали голову и обдлывали свои презрнныя дла.
Доносъ былъ повальный. Тайная канцелярія купалась въ крови при розыскахъ.
Слдующіе дло весьма характерно иллюстрируетъ эту эпоху процвтанія доноса, когда и сама тайная канцелярія не могла разобраться и найти истины въ бездн доносовъ и, не долго думая, круто оканчивала ихъ.
Передъ нами доносчикъ Алексй Алексевъ бглый дворовый человкъ, принадлежавшій нкоему ассесору едору Андрееву, безспорно это уже темная личность, прошедшая огонь и воду, и ловкая на всякое мошенничество.
Онъ доноситъ на нкоего Акинфія Надина, копіиста вотчинной коллегіи, что онъ, копіистъ Надинъ, подъучалъ будто бы его, Алексева, сдлать доносъ ‘на одного копіиста, да намстника’ и показывать на нихъ ложно, обвиняя ихъ въ говореньи непристойныхъ словъ и вольнодумственномъ осужденіи настоящаго порядка и царствующей особы.
Копіистъ, вроятно выгнанный со службы намстникомъ, затваетъ своему начальнику месть, и лучшимъ для этого средствомъ ему представляется доносъ, но самъ онъ, какъ ловкій человкъ, хочетъ избжать ‘перваго кнута’ и подыскиваетъ для этого подходящаго человка изъ бродягъ, готовыхъ на все.
Подвертывается ‘бглый дворовый’, Алексй Алексевъ, сдлка заключается въ какомъ нибудь притон пьянства и разврата, и вотъ страшная гроза уже собирается надъ головами людей, совсмъ невинныхъ и, можетъ быть, честныхъ и уважаемыхъ.
Тему для доноса дало само время съ его политическими передрягами: уже тринадцать лтъ прошло со времени сверженія оанна Антоновича и заточенія его со всмъ семействомъ, но толки о немъ еще не улеглись въ народ. Многіе еще жалли юнаго императора, такъ безвременно потерявшаго свободу, и знали, что онъ еще живъ, томится гд-то въ каземат крпости, и можетъ придти время, что онъ снова займетъ отнятый у него престолъ.
Народное сознаніе чувствовало тугъ несправедливость, какой-то упрекъ правительству, и всякій, недовольный, боясь высказаться громко, все-таки бросалъ этотъ упрекъ, хотя въ кругу знакомыхъ произносилъ, по тогдашнимъ понятіямъ, непристойныя, осуждающія слова.
Доносъ, записанный въ тайной канцеляріи по настоящему длу, заключался въ слдующихъ простыхъ и короткихъ словахъ:
‘Вотъ-де какъ нын жестоко стало!.. А какъ-де была принцесса Анна на царств, то-де порядки лучше были ныншнихъ. А нын-де все не такъ стало, какъ при ней было, и слышно-де, что сынъ ея, принцессы Анны, бывшій принцъ оаннъ, въ россійскомъ государств будетъ по-прежнему государемъ’.’
Вотъ и весь доносъ, этихъ немногихъ ‘непристойныхъ’ словъ было слишкомъ достаточно, чтобы погубить множество людей.
Но къ счастію этотъ гнусный заговоръ не состоялся: два негодяя въ чемъ нибудь не сошлись или поссорились, и Алексй Алексевъ, вмсто того чтобы доносить на намстника — донесъ на самого Акинфія Надина, обвиняя его въ наущеніи и подстрекательств на ложный доносъ.
Акинфій Надинъ упалъ въ яму, вырытую для другого, и ему самому пришлось давать отвтъ подъ плетьми на виск.
Бглому дворовому дали ‘первый кнутъ’, т. е. пытали для подтвержденія доноса, онъ ‘утвердился’, подвергли первой пытк Надина — онъ во всемъ упорно заперся: ‘знать не знаю — по злоб обноситъ ложно!’
Оба ведутъ себя какъ истые пройдохи, и застигнутый врасплохъ Надинъ понимаетъ отлично, что все его спасеніе въ упорномъ отрицаніи доноса, которому, къ его счастію, нтъ свидтелей.
Вторая пытка доносчику и обвиняемому принесла то же показанія, безъ малйшаго измненія: подтвержденіе доноса и твердое отрицаніе вины.
Предстояла, по обычаю, въ такихъ случаяхъ ‘неразнятія спора’ третья и послдняя пытка, за которою, такъ или иначе, но слдовало ршеніе дла.
На третьей пытк — оба показывали точь-въ-точь то же самое, что на первой и второй, и вопросъ объ истинной виновности кого либо изъ нихъ такъ и остался нершеннымъ.
Подобный случай затруднилъ бы современныхъ юристовъ, и они, пожалуй, пожалли бы о смерти Соломона, но тайная розыскныхъ длъ канцелярія уже давно привыкла къ такимъ случаямъ — и твердо знала, какой произнести судъ, она нисколько не затруднялась въ приговорахъ.
Въ такихъ случаяхъ она ршала — оба виноваты! и дло заключалось слдующей короткой стереотипной формулой:
‘И за неразнятіемъ между ими того спору, посланы они въ ссылку оба — Алексевъ въ Сибирь на казенные заводы въ работы вчно, а Надинъ въ Оренбургъ къ отправленію тамъ въ нерегулярную службу’…
Ршеніе скорое, большихъ юридическихъ соображеній не требующее и, въ случаяхъ подобныхъ настоящему, справедливое.
Только случайность спасла невинныхъ людей отъ пытки и кнута, и двое кляузниковъ сами погибли жертвою своего грязнаго замысла.

VIII.
Колодникъ, разсказывающій, что Петръ II живъ.
(1754 г.).

Настоящее дло, заключающее въ себ простую безъискусственную легенду о Петр II, сложенную народомъ и отличающуюся всми признаками живой народной фантазіи, тоже прекрасно характеризуетъ свою эпоху.
Въ верхнихъ слояхъ происходили перевороты, слухи о нихъ черезъ тысячеустую молву переходили въ темную народную массу.
Свднія о происшествіяхъ, часто и на самомъ дл чудесныхъ и невроятныхъ, принимали размры фантастическіе, окраску и обстановку еще боле замысловатую, и, вращаясь среди народа во всхъ слояхъ общества, окончательно утрачивали всякую историческую врность.
А живое народное творчество избирало изъ массы слуховъ сюжеты и темы наиболе ему симпатичные и понятные, и облекало ихъ въ форму легендъ и сказаній, совершенно сходныхъ со сказаніями ‘Сборниковъ’ и ‘Пчелъ’ XVI и XVII столтій.
Обстановка дла проста и незамысловата. На долгомъ и скучномъ досуг острожнаго сиднья, ссыльный колодникъ Метелягинъ разсказываетъ другому колоднику, Ивану Бердову, слышанную имъ отъ такого же колодника, Василья Слямзина (‘который уже умре’, какъ записано въ дл тайной розыскныхъ длъ канцеляріи), любопытную исторію объ умершемъ император Петр II.
Исторія эта, видима, уже потерпла коренную переработку въ устахъ простонародныхъ ея разсказчиковъ и распространителей и, записанная въ дл, сохранила свой народный колоритъ.
Здсь, кстати сказать, что дла тайной канцеляріи содержатъ въ себ богатое и драгоцнное собраніе всевозможныхъ сказокъ, легендъ, псенъ и документовъ, записанныхъ изъ устъ народа при допросахъ.
Въ длахъ этихъ, рядомъ съ форменными отмтками о числ ударовъ плетью, стереотипными терминами и канцелярскими выраженіями, попадаются перлы народной поэзіи, фантазіи, бытовыхъ сценъ, которыя навки погибли бы для насъ,— не запиши ихъ съ рабскою точностью рука писаря или секретаря.
Дла эти, извлеченныя изъ вковой архивной пыли и спасенныя отъ уничтоженія просвщенными и достойными всякой благодарности любителями русской исторіи, какъ Г. В. Есиповъ, К. И. Арсеньевъ и др., представляютъ драгоцнный и обширный бытовой матеріалъ для исторіи и беллетристики. Будущій историкъ и писатель еще боле оцнятъ ихъ труды.
Но возвратимся къ исторіи, разсказанной колодникомъ и приведшей его въ застнокъ.
‘здилъ-де одинъ купецъ за море, торговать въ чужихъ земляхъ, разсказывалъ Метелягинъ Бердову, сидя на острожныхъ нарахъ и коротая скучное время,— и било его на мор погодою нсколько дней, и прибило-де его къ нкоторому иностранному и незнаемому городу съ кораблемъ.
‘И тотъ-де купецъ, вышедъ изъ судна и благодаря Бога за спасеніе, раздавалъ въ томъ город нищимъ милостыню и, раздавъ оную, шелъ попрежнему на свой корабль.
‘Стоящій у одной палатки часовой оному купцу говорилъ:
— Ты-де всмъ заморскимъ нищимъ милостыню подавалъ,— а своему, россійскому, не подалъ.
‘И оный купецъ, пришелъ въ ту палатку для подаянія милостыни,— и содержащійся въ той палатк человкъ говорилъ тому купцу:
— Знаешь ли ты меня?
‘И оный купецъ, давъ тому человку милостыню, сказалъ:
— Я-де тебя не знаю вовсе.
‘А оный человкъ тому купцу сказалъ:
— Знаешь-ли ты, что я вашъ монархъ, второй Петръ, и стражду здсь долговременно, и теперь-де мн теб, купцу, давать писемъ не можно, что-де увидятъ караульные. И приди ты ко мн поутру для поданія милостыни, и я-де теб приготовлю отъ себя видъ.
‘И оный купецъ, не говоря тогда, ничего, изъ той палатки вышелъ, и потомъ, на другой день, оный купецъ въ ту палатку ходилъ, и оный-де содержащійся въ той палатк человкъ далъ ему сапоги, и приказывалъ:
— Ты, купецъ, эти сапоги отдай сестр моей, милостивой государын, и она-де т сапоги распоретъ и можетъ-де меня узнать.
‘А потомъ-де, уповательно, что для свидтельства того человка давно полки посланы’.
Этимъ предположеніемъ о посылк полковъ Метелягинъ и закончилъ свой разсказъ, но Бердовъ выразилъ сомнніе въ правд этой исторіи:
— Ты, Метелягинъ, говоришь о томъ напрасно — я самъ помню, какъ второму императору погребеніе было въ Москв — и какъ этому можно сдлаться! {Императоръ. Петръ II умеръ за двадцать четыре года прежде времени этого разсказа: 17 января 1730 г.}
Метелягинъ началъ отстаивать правду разсказа и въ подтвержденіе его пересказалъ другую выдумку современниковъ о подмн тла:
— Это сдлали князья Долгорукіе и мертвое тло, вмсто государя, подложили другое (?), а его, государя, знатно, вынули и увезли, такъ же, какъ нын всемилостивйшую государыню хотли-было увезти подъ караулъ.
Неизвстно — удалось ли Метелягину убдить Бердова этимъ аргументомъ, но извстно только, что и этотъ колодничій разговоръ дошелъ какимъ-то образомъ до свднія тайной канцеляріи въ вид обвиненія колодниковъ въ непристойныхъ рчахъ.
Какое послдовало Метелягину наказаніе за разсказъ легенды о Петр II,— изъ дла не видно, да намъ это и не важно, а гораздо важне и иметъ цну то, что рука писца, нисколько не помышляя о сочинительств, сохранила одинъ отрывокъ изъ той массы сказокъ и легендъ, какія ходили въ народ въ то чреватое смутными событіями время.

IX.
Бглый гусаръ Штырской — завоеватель Россійской имперіи.
(1754 г.).

Возникновеніе такихъ людей, какъ фигурирующій въ настоящемъ дл бглый гусаръ едоръ Штырской,— есть тоже знаменіе того времени.
Въ исторіи переворотовъ описываемой эпохи, мы видимъ много именъ разныхъ искателей приключеній, авантюристовъ и parvenus, ничтожные сами по себ, они совершаютъ дла первой государственной важности, пользуясь всеобщимъ замшательствомъ и хаосомъ, они безумно бросаются на самыя опасныя предпріятія,— и часто слпой случай помогаетъ имъ исполнить съ успхомъ свои фантастическіе планы. Ничтожество вчера, сегодня становится важнымъ государственнымъ человкомъ — и наоборотъ.
‘Колесо счастія’ никогда не вертлось такъ быстро и никогда не совершало такихъ неожиданныхъ и крутыхъ оборотовъ то въ одну, то въ другую сторону.
Смлый авантюристъ и интриганъ первенствовалъ надъ лучшими государственными умами.
Въ это время всякій отчаянный человкъ, неимюшій ni foi, ni loi, чувствовалъ себя способнымъ на великія дла, а примры дйствительности укрпляли его въ этомъ мнніи.
Но ‘отъ великаго до смшного — одинъ шагъ!’ — радомъ съ хвастунами и дятелями историческими выступаетъ цлая масса хвастуновъ смшныхъ, неудачниковъ и искателей приключеній, похожихъ скоре на бродягъ.
И эти неудачники по пословиц: ‘куда конь съ копытомъ — туда и ракъ съ клешней’ тоже подымаютъ головы, отуманенныя вчнымъ пьянствомъ и наполненныя глупыми фантазіями — и кричатъ, грозя всему міру войною и разрушеніемъ. Сидя въ какой нибудь полицейской части, они мечтаютъ о государственныхъ переворотахъ, министерскихъ должностяхъ, грудахъ золота и орденовъ.
Бглый гусаръ едоръ Штырской представляетъ жалчайшій и комичнйшій типъ авантюриста XVIII столтія, и его смшное хвастовство сохранилось въ длахъ тайной канцеляріи, гд, на дыб подъ кнутомъ, обыкновенно и потухали вс ихъ блестящіе планы о государственныхъ переворотахъ.
Бглый гусаръ, въ разговорахъ съ другимъ гусаромъ, расхвастался:
‘Я-де и прежде сего изъ (новой) Сербіи {‘Новой Сербіей’ назывались земли на юг Россіи, заселенныя сербами, выходцами изъ Герцеговины и Черногоріи, бжавшими въ единоврную страну отъ фанатизма турокъ.} (въ Польшу) утекалъ, да не ушелъ, а нын-де, какъ весны дождусь, то учиню побгъ къ крымскому хану и подниму татаръ и поляковъ на Новую Сербію и на всю ея императорскаго величества державу, и приду на столицу, и возьму всемилостивйшую государыню!’…
Какъ ни жестока и ни подозрительна была тайная канцелярія въ отношеніи такихъ длъ, но жалкій гусаръ Штырской не вызвалъ ея опасеній своими политическими планами.
Наказаніе ему, сравнительно, было назначено очень легкое: ‘вмненъ бывшій ему розыскъ (т. е. троекратная пытка съ плетями) въ наказаніе — и сосланъ въ Сибирь къ опредленію въ службу, въ какую онъ способенъ явится’.

X.
Князь Потемкинъ — фальшивый монетчикъ.
(1778 г.).

Это и слдующія за этимъ дла принадлежать уже совершенно другой эпох, когда въ міръ юридическій проникли нкоторыя гуманныя идеи, и въ строгость розыска перестали врить и смотрть, какъ на лучшее и безошибочное средство добиться истины и сознанія.
Только двадцать четыре года отдляютъ настоящее дло отъ предыдущихъ,— но уже какая разница въ процедур допроса, какое смягченіе наказаній! Отвратительнаго ‘слова и дла’ уже не существовало!
Постепенное прониканіе этого духа гуманизма въ законодательство подробне показано нами во введеніи въ эти очерки, а теперь мы иллюстрируемъ наши слова бытовыми сценами, извлеченными изъ подлинныхъ длъ тайной экспедиціи, учрежденной при правительствующемъ сенат посл уничтоженія тайной розыскныхъ длъ канцеляріи.

——

Въ обширной людской застольной дома князя Степана Барятинскаго собралась его многочисленная дворня и, пользуясь отсутствіемъ хозяевъ, подняла пиръ горой.
Изъ княжескихъ погребрвъ натащили пива и наливокъ, изъ кухни принесли жаренаго и варенаго на закуску и, истребляя барское добро, загуторила дворня — душа на распашку!
Забренчала балалайка, которую принесъ дворникъ, ради потхи, и подвыпившій лакей въ княжеской ливре пустился откалывать трепака со смазливенькой горничной, плававшей, подбоченясь и помахивая платочкомъ ‘во блой рук’.
— Ай, лихо! вотъ одолжилъ! слышались восклицанія зрителей,— ну-ка, съ каблука пусти дробь, Ванюха!
— Нтъ, ты на Грушку-то погляди!.. Плечами-то какъ, шельма, поводитъ… ахъ, чтобъ-те наскрозь!.. Молодецъ двка!
Не стерплъ, глядя на Грушку, и престарлый буфетчикъ и, когда лакей умаялся и повалился на скамейку,— онъ частенько засеменилъ ногами навстрчу Грушк, сгорбившись и мотая сдой головой.
Всеобщій взрывъ хохота встртилъ новаго танцора, а онъ молодцовато откинулъ голову назадъ, и пошелъ переплетать нога за ногу.
— Ай-да старикъ! гляди-ка: Лаврентьичъ-то какимъ молодцомъ дйствуетъ, молодому не уступитъ!.. Ну-ка, Груша, уважь старика!
Груша притопнула, взвизгнула, повела бровью и ринулась на встрчу Лаврентьичу, грудью впередъ,— а старикъ отъ восторга и утомленія закашлялся и тоже грохнулся на скамейку, тяжело дыша.
— Не выстоялъ старикъ! гд ему! Грушку-то не скоро заздишь! говорили кругомъ подвыпившіе лакеи и горничныя.
По угламъ завелись разговоры, выздные лакеи князя, да и вообще вся дворня, знакомы были со многими, придворными сплетнями и пересудами, и скоро разговоръ сталъ общимъ, перейдя на излюбленную тему для прислуги — судаченье про господъ.
Любо было имъ всмъ перебирать весь высшій свтъ по косточкамъ, и не одному изъ вельможъ должно было икаться въ это время, когда чужая дворня сообщала вс его тайныя и щекотливыя похожденія.
Свднія получались по тому неуловимому, но чрезвычайно простому телеграфу, который называется его собственной дворней, и отъ котораго какъ ни старайся, а не убережешься и не схоронишься.
Скоро изъ общей массы говорившихъ выдляется одинъ пьяный дворовый, сообщенія котораго отличались наибольшею новизною и интересомъ, и его стали слушать съ большимъ вниманіемъ. Увлеченный ролью оратора, дворовый началъ уже выкладывать самыя сокровенныя тайны, чтобы разодолжить внимательныхъ слушателей.
— Былъ я недавно на площади, разсказывалъ онъ,— и разговорился съ какимъ-то незнаемымъ человкомъ, и онъ мн подъ секретомъ разсказывалъ про императрицу, да свтлйшаго князя Потемкина.
— Что же, что же онъ теб разсказывалъ? пристала дворня, сгарая отъ любопытства.
— Да такія вещи разсказывалъ, что и самому страшно!
— Да говори, что такое! чего ты за душу-то тянешь! пристали вс.
— Сказать-то не штука, ломался лакей,— а какъ потомъ самому въ затылокъ-то попадетъ, тогда что?.. Вамъ-то ничего — выслушалъ, да и прочь пошелъ!
— Ну полно! что тутъ! кто тебя выдастъ?— все свои люди — говори не бойся!
— Слышалъ я, началъ, понизивъ голосъ, лакей,— что свтлйшій-то князь Потемкинъ въ одномъ поко съ императрицей живетъ!..
— Ну, это еще не ахти-какой секретъ! усумнились нкоторые,— всмъ вдомо, что свтлйшій находится при императриц ‘въ случа’.— То-то вотъ вамъ вдомо, да не все! увлекся лакей,— говорилъ мн еще этотъ человкъ и твердо заврялъ, что свтлйшій у себя въ дом фальшивыя бумажки длаетъ и въ народъ пущаетъ!..
— Ну! можетъ ли это статься?
— Для чего-жъ онъ такъ богатъ, свтлйшій-то, коли не съ етаго самаго!
— Мало ли отъ чего богатъ! богатъ милостями императрицы — знамо — случайный человкъ — ну, и богатъ!
— По мн — хоть врьте, хошь не врьте, а я говорю, что слышалъ.
Разсказъ лакея вызвалъ разные толки въ дворн, а на другой день сообщенная имъ новость и пошла путешествовать по Москв, передаваясь изъ устъ въ уста. Скоро молва эта дошла и до того, до кого не слдуетъ, пошла переборка,— кто пустилъ слухъ, и долго ли, коротко ли, а словоохотливый лакей таки попалъ въ бду, обвиненный въ непристойныхъ рчахъ.
Его отвезли въ Петербургъ, посадили въ крпость и допросили безъ пытокъ.
Откровенно сознавшись въ болтовн, лакей утвердился и заврялъ, что слышалъ это отъ неизвстнаго ему человка, въ Москв на площади.
Тайная экспедиція составила по этому длу докладъ и представила императриц Екатерин II на высочайшее воззрніе, такъ какъ о всякомъ наказаніи по тайной экспедиціи докладывалось императриц лично.
Въ ршеніяхъ своихъ на эти доклады императрица поступала съ удивительною добротою сердечною и духомъ прощенія, если дло только касалось сплетенъ и злословія лично о ней, а не затрогивало какихъ нибудь важныхъ и щекотливыхъ государственныхъ событій и предпріятій.
Ршеніе императрицы Екатерины II по этому длу поражаетъ сильнымъ контрастомъ съ ршеніями всхъ предыдущихъ длъ, возникшихъ въ печальное время существованія Преображенскаго приказа и тайной разыскныхъ длъ канцеляріи,— Екатерина II приказала двороваго человка изъ крпости освободить и возвратить его помщику, князю Степану Барятинскому, которому посовтовала не держать при себ въ Москв этого болтуна.
Милость ршенія еще боле удивить насъ, если мы узнаемъ, что по слдствію тайной экспедиціи означенный дворовый былъ уже человкъ скомпрометированный — лтъ десять назадъ его били кнутомъ за побгъ отъ своего помщика.
Другія времена — другіе нравы.
Въ pendant къ этому длу, мы разскажемъ и другое, по времени относящееся тоже къ царство,ванію Екатерины II и ршенное съ тмъ же человколюбіемъ…

XI.
Битый капралъ и бабье царство.

Жилъ-былъ старый отставной капралъ, и былъ онъ человкъ смирный и самый незначительный. Самъ-то по себ былъ онъ человкъ ничего — хорошій человкъ и въ строю былъ бравый солдатъ и храбрый вояка, за что и дослужился капральскаго чина, да характеръ имлъ слабый и мягкій, къ тому же и выпить сильно любилъ, почему и пришелъ онъ на старости лтъ въ упадокъ и неуваженіе.
А было время, о которомъ капралъ подъ веселую руку вспоминалъ съ гордостью, когда и онъ былъ не изъ послднихъ: молодецки крутился его насаленный усъ, статно сидлъ на немъ военный мундиръ и блестли кругомъ пуговицы, да шнурки, приводя въ восторгъ женскій полъ изъ простонародья. Похлопывали, бывало, окошечки въ деревняхъ, любопытно выглядывали изъ нихъ молодыя женскія лица, когда проходили солдаты по Руси походомъ куда нибудь на шведа, турка или нмца, подъ командою молодца ‘фонъ-Минихена’. А въ городахъ на постояхъ и купеческія дочки пріятно улыбались ему и заводили сладкіе разговоры съ бравымъ солдатомъ.
Была коту масляница! вспоминаетъ иногда съ улыбкою старый капралъ.
Но какъ за каждой масляницей непремнно наступаетъ великій постъ, то кончилась и его, капралова, масляница. Полюбилась ему покрпче одна изъ купеческихъ дочекъ, и онъ женился на ней, зажилъ своимъ домкомъ и вс свои шашни бросилъ.
Жена его, купеческая дочка, оказалась женщиною характера твердаго и даже деспотическаго и воззрній самыхъ оригинальныхъ, а потому вскор и забрала своего мужа въ ежовыя рукавицы. Не безъ борьбы, конечно, досталась ей эта власть,— капралъ, покуда былъ бравъ и молодцоватъ, хорохорился и не поддавался, но мало-помалу смирился, ибо жена его оказала въ усмиреніи капрала энергію непреклонную.
У нихъ была дочь, которую воспитывала мать и передала ей и свой твердый характеръ, и свои оригинальныя воззрнія.
Здсь надо объяснить, въ чемъ заключалась оригинальность мнній купеческой дочки, капраловой жены, оригинальность, присущая чуть не половин россійскихъ женщинъ въ послднія три четверти XVIII столтія.
Со смерти Петра Великаго, Россія на императорскомъ престол видла пять женщинъ, боле или мене быстро смнявшихъ другъ друга и самодержавно распоряжавшихся судьбами обширной имперіи. Женщина властвовала надъ мужчинами и имъ, предписывала законы, предъ женщиной все преклонялось и все ей покорялось безпрекословно.
Такой, не совсмъ обычный для Россіи, порядокъ длъ, вызвалъ въ головахъ, склонныхъ къ обобщеніямъ людей, какія-то темныя и странныя мысли и соображенія. Вдумался въ это и женскій полъ — и вдругъ открылъ въ такомъ порядк вещей нчто, крайне для женскаго самолюбія пріятное и выгодное. Съ теченіемъ времени мысль выяснилась, и вотъ женскій іголъ, съ присущею ему непосредственностью и азартомъ, проникся мыслью и сообщилъ во всеуслышаніе, что, молъ, коли на престол царствуетъ баба и надъ мужчинами властвуетъ, то поэтому и вс бабы въ государств должны стать выше мужчинъ и ими властвовать — ‘настало-де бабье царство’!
Вотъ такими-то мыслями преисполнился властолюбивый женскій полъ, и пошла въ семьяхъ перепалка. Разномысліе и смуты поселились между супругами, женщины съ азартомъ требовали власти, отнятой у нихъ несправедлно, и многіе, не обладавшіе энергіей супруги, не удержавъ въ рукахъ бразды правленія, почувствовали на себ всю тяжесть власти подъ нжной женской ручкой.
Совершилась безшумная бабья революція.
Таковъ былъ образъ мыслей и у энергичной капраловой жены и купеческой дочки, которая къ тому же и кичилась предъ мужемъ честностью, т. е. высотою своего купеческаго происхожденія,— и было отъ этого старому капралу на свт жить трудно, и чаще прежняго сталъ онъ заходить въ кабачки и вспоминать свою молодость.
Дочку выдали замужъ, жена переселилась къ зятю, а старому капралу и тамъ не нашлось ни не хаянаго угла, ни не оговореннаго попрекомъ куска.
И дочка пошла по маменьк: не уважала своего отца,— и опустился, и запилъ старый капралъ, ставши совсмъ послднимъ человкомъ въ глазахъ своего семейства.
Бжалъ онъ изъ дому отъ попрековъ и ходилъ цлые дни по старымъ сослуживцамъ, да благопріятелямъ, всюду испивая, да припоминая прежнюю службу.
Домой онъ ходилъ только ночевать, да иногда выклянчить у зятя, или у дочки деньжонокъ навыпивку, и никогда это не обходилось ему безъ ругани.
Терплъ свою судьбу капралъ и, только выпивши изрядно, осмливался роптать и оспаривать жену, да и то въ такихъ мстахъ, гд она не могла его слышать.
Только всякому терпнью есть предлъ, и разъ, въ праздникъ церковный, сталъ капралъ просить у жены денегъ и получилъ въ отвть:
— Убирайся, пьяница старый! Нтъ теб денегъ на пьянство, таскунъ!
Взорвало старика, и приступилъ онъ къ жен:
— Ахъ ты такая-сякая: да ты что важничаешь-то! Я Богу и государямъ и государынямъ служилъ врно и капральскаго чина дослужился, а ты баба дрянная, мной помыкаешь?.. Я покажу теб мою власть…
Но тутъ расхорохорившійся старикъ получилъ отъ жены такое звонкое доказательство своего безвластія, что схватился за скулу и опшилъ.
— Вотъ теб, старый таскунъ, пьяница, за твою власть!.. видлъ свою власть! накинулась на него жена съ кулаками и хотла уже снова заушить его.
— Нтъ, постой! ты што же это Бога-то забыла,— для праздника по рож бьешь? вдругъ сократился и залепеталъ капралъ, отступая назадъ.
— Великой ты чортъ! капралишка! я честне тебя!— мой тятенька былъ второй гильдіи купецъ, а ты кто?— мужикъ!..
— Когда ты честне, то пусть и будетъ твоя честь съ тобою,— а драться въ праздникъ не смй, за это тебя не похвалятъ, коли пожалуюсь.
— Драться не смй!.. заорала купеческая честная дочь,— да я всегда могу тобою повелвать!.. Я передъ тобою барыня и великая княгиня!.. И что касается и до императрицы, что царствуетъ,— такъ она такая же наша сестра набитая баба,— а потому мы издержимъ теперь-правую руку и надъ вами, дураками, всякую власть имемъ!..
Такъ разглагольствовала и превозносилась капралова жена, желая совсмъ унизить мужа, а съ нимъ и весь мужской полъ, но это ужъ, надо полагать, переполнило мру терпнія смирнаго капрала, и онъ завопилъ:
— А! коли ты такъ! коли ты всемилостивйшую государыню позоришь, набитой бабой называешь и съ другими бабами-дурами сверстала — такъ я-жь тебя проучу!— перестанешь ты драться и ругаться со мной, ибо сейчасъ же донесу на тебя по начальству, что ты непристойныя рчи о государын произносишь!..
— Ступай, старый чортъ, доноси! не больно я боюсь твоего начальства. Теперь у насъ на престол баба сидитъ, и всмъ бабамъ оттого защита есть отъ васъ.
Разобиженный капралъ, какъ сказалъ, такъ и сдлалъ въ отместку злой баб, взялъ да и донесъ о непристойныхъ рчахъ и о побояхъ, что она причинила ему, не постыдясь праздника церковнаго.
Засадили капральшу вмст съ капраломъ подъ арестъ при тайной экспедиціи и допросили ее. Она въ говореньи непристойныхъ словъ заперлась, а мужъ продолжалъ обличать ее, желая хотя разъ отомстить ей за вс ея долголтнія и непрестанныя обиды ему.
Посадили ее на два дня ‘безъ пищи и питья’, вмсто прежней, пытки и ударовъ плетью, она и посл этого продолжала отпираться это всего.
Тогда подвергли тому же наказанію старика и онъ, просидвъ два дня голодомъ, не отказался отъ своего обвиненія въ непристойныхъ рчахъ.
Тайная экспедиція, видя, что правды между ними добиться трудно, по примру всхъ прочихъ такого рода длъ, составила для подачи императриц докладъ, выписавъ въ немъ бабью философію капраловой жены.
Милостивая императрица благодушно взглянула на это дло и ршила: ‘Вмнить имъ двухдневное сиднье безъ пищи и питія въ наказаніе — и отпустить на свободу’.

XII.
Хохлы-просители при Павл I.
(1797 г.).

Въ конц мая 1797 года, изъ дальняго малороссійскаго города Погара, Черниговской губерніи, прибыли въ Петербургъ четверо ‘депутатовъ’-хохловъ.
Они были посланы погарскимъ магистратомъ съ порученіемъ подать просьбу самому императору Павлу I, чтобы онъ высочайшимъ своимъ указомъ подтвердилъ какую-то стародавнюю привиллегію города Погара, данную еще царемъ Алексемъ Михайловичемъ.
Извстно, что императоръ Павелъ I учредилъ, по вступленіи своемъ на престолъ, въ видахъ доставленія ‘своимъ поданнымъ скораго и праваго суда, ‘дабы гласъ слабаго угнетеннаго былъ услышанъ’, личную подачу словесныхъ и письменныхъ прошеній прямо во дворецъ, на его имя.
Принимали и длали экстракты изъ прошеній три статсъ-секретаря — Трощинскій (присылаемыя по почт), Нелединскій-Мелецкій (подававшіяся лично) и Брискорнъ (писанныя на иностранныхъ языкахъ {См. ‘Истор. Встн.’ 1881 г., янв., стр. 216.}), а резолюціи на нихъ Павелъ I давалъ самъ лично, и он надписывались на прошеніяхъ статсъ-секретарями.
Этимъ прекраснымъ учрежденіемъ захотли воспользоваться и хохлы изъ Погара, но, пріхавши въ Петербургъ въ конц мая, они не застали уже императора и двора въ столиц,— Павелъ I съ семействомъ перехалъ въ Павловскъ, свою лтнюю резиденцію.
Туда же перехали и статсъ-секретари у принятія прошеній, а потому нашимъ хохламъ приходилось хать въ Павловскъ для личной подачи свого прошенія.
Въ Петербург у нихъ тотчасъ же нашлись земляки, которые и руководили темными хохлами въ шумной и неизвстной имъ столиц и, между прочими, какой-то донской казакъ Космынинъ.
Проживъ въ Петербург дв недли и узнавъ обо всемъ, какъ слдуетъ, погарскіе хохлы отправились въ Павловскъ и подали свое прошеніе на высочайшее имя въ учрежденный Для просителей ящикъ.
Въ ожиданіи ршенія своего ходатайства, хохлы гуляли по Павловску, осматривали вс его диковинки и, придя однажды въ воскресный день въ церковь къ обдн, удостоились увидать тамъ самого императора Павла съ сыновьями Александромъ и Константиномъ Павловичами.
Былъ ли Павелъ I въ этотъ день не въ дух и выглядлъ сердито, или просто со страха передъ императоромъ — только примтливымъ хохламъ онъ показался чрезвычайно строгимъ и сердитымъ. Придя домой, они пустились разсуждать о немъ:
— Гораздо золъ императоръ, звремъ смотритъ, словно състь хочетъ.
— А государь-то наслдникъ, Александръ Павловичъ, по всему видно, не въ батюшку уродился — смирный да ласковый такой выглядитъ.
— Да, а вотъ второй-то сынокъ, Константинъ,— тотъ, кажется, весь въ батюшку?
Разговорился съ ними и казакъ Космынинъ, ихъ всегдашній провожатый, а на другой день онъ повелъ хохловъ смотрть на разводъ съ церемоніею, гд командовать войсками будетъ самъ государь императоръ.
Невиданное зрлище представилось хохламъ на большой площади, застановленной блестящими и стройными рядами войскъ. Войска начали проходить церемоніальнымъ маршемъ, и императоръ Павелъ, пристально вперивъ глаза, слдилъ за каждымъ солдатомъ и его движеніями.
Вдругъ императоръ сорвался съ мста, быстро пошелъ къ рядамъ подошедшаго псковскаго карабинернаго полка и, схвативъ одного солдата обими руками за ремни амуниціи, дернулъ въ сторону и поправилъ на мст.
Весь рядъ тотчасъ же сомкнулся снова, а гнвный императоръ отошелъ и опять оглядлъ помертввшій недвижный строй.
Этотъ случай также далъ нашимъ хохламъ не малый поводъ поговорить о строгости императора.
— Вс солдаты недовольны такой строгостью императора и лаютъ объ этомъ вслухъ, разсуждали простаки-хохлы, забывъ, что они не въ своемъ захолустномъ Погар, а въ резиденціи императора, и что здсь надо держать языкъ за зубами.
На третій день,— знать такое ужъ имъ счастье (или несчастье) навалило,— они снова увидли императора. Павелъ халъ верхомъ, въ сопровожденіи великихъ князей, по одной изъ улицъ Павловска.
Хохлы, увидя строгаго императора издали, остановились у стночки и, снявъ шапки, ждали его прозда.
И, какъ нарочно, на самой середин улицы лошадь императора, хавшаго впереди, задла ногой валявшійся на улиц разбитый горшокъ и споткнулась. Императоръ наклонился и, увидя подъ копытами дошади черепки горшка, грозно закричалъ, покраснвъ отъ гнва:
— Убрать сейчасъ же эту гадость! Какъ смть допускать такое безобразіе на улицахъ! Вдь лошадь могла испортить ногу отъ этого!.. Живо убрать!..
Словно изъ-подъ земли выскочило нсколько полицейскихъ, и въ одинъ моментъ улица стала чиста, какъ метеный полъ, а императоръ, темне тучи, послдовалъ дальше, мимо упавшихъ на колни хохловъ.
— А бодай ему, якій винъ сумній! якъ хмара! могли только проворчать перетрусившіе хохлы и отправились со страхомъ въ сердц справляться о томъ, какое ршеніе послдовало на ихъ бумагу.
Статсъ-секретарь Нелединскій-Мелецкій объявилъ погарскимъ просителямъ черезъ полицію, что прошеніе ихъ императорскимъ величествомъ разсмотрно и велно бумагу имъ возвратить, а ршенія — никакого не воспослдовало!..
Пожали плечами, хохлы пошевелили досадливо усами, но длать было нечего — пришлось возвращаться домой ни съ чмъ.
Даромъ отломали хохлы тысячу слишкомъ верстъ до Петербурга, даромъ проживались и продались въ Петербург и Павловск.
Съ досады пришли хохлы домой и давай браниться.
— Нехай его трясьця визме!
— Истинно, что строгъ да несправедливъ! нашей правой просьбы не уважилъ.
— Что теперь скажемъ панамъ — магистрату? скажутъ: бисовы дити, и того не умли сдлать, царю просьбы подать!
— То и худо, что царю! кабы магистрату какому, такъ подмазать можно, а царя не подкупишь… Сказалъ, какъ отрзалъ! и жаловаться некому!..
— Ну! а коли до дому, такъ и до дому! ршили наконецъ неудачные просители, махнувъ рукой, и ухали въ Питеръ, а оттуда потянулись, безъ дальнихъ разговоровъ, въ свою Черниговскую губернію.
На прощаньи, ихъ неизмнный чечероне, донской казакъ Космынинъ, сталъ просить вознагражденія за свои труды, но получилъ отъ раздосадованныхъ хохловъ круто согнутую фигу и нсколько нелестныхъ замчаній.
— Дуракъ, кто и живетъ-то въ этомъ проклятомъ омут, чтобъ ему провалиться и со всми!
И съ этимъ оставили донского казака, а сами свистнули и ухали.
— Почекайте, хохлы! триста вамъ чортывъ! погрозился кулакомъ имъ вслдъ казакъ и съ этими словами махнулъ прямо въ сенатъ, въ тайную экспедицію съ доносомъ, что прізжавшіе изъ города Погара просители, купецъ Антонъ Роскинъ, купецъ Попинокъ и двое другихъ, въ бытность свою въ императорской лтней резиденціи, произносили хульныя и непристойныя рчи о высочайшей особ его императорскаго величества. Доносу казака придали большое значеніе, и генералъ-прокуроръ князь Куракинъ послалъ 21 іюня нарочнаго курьера съ командою солдатъ и доносчикомъ въ догонку за болтунами-просителями!
Въ инструкціи курьеру было предписано: ‘сколь скоро ихъ достигнешь, то, взявъ всхъ подъ караулъ и посадя въ кибитки, сейчасъ возвратиться въ Петербургъ и представить ихъ ко мн, стараясь сіе исполнить при томъ безъ всякой огласки, дабы объ ономъ никто не зналъ, и сей вашей инструкціи никто не видалъ’. Подписалъ генералъ-прокуроръ, князь Куракинъ.
Помчалась погоня за хохлами, настигла ихъ и, разсадя въ кибитки, розно, повезли въ Петербургъ важныхъ политическихъ преступниковъ, оберегая ихъ, какъ зачумленныхъ, отъ всякаго сообщенія съ другими людьми на станціяхъ и во время пути.
Сильно струхнули хохлы при такомъ неожиданномъ оборотъ дла, а когда увидли въ числ конвойныхъ и казака Космынина, ехидно улыбавшагося, то поняли, что это онъ что нибудь сочинилъ имъ въ отместку.
Привезя, ихъ представили въ тайную экспедицію, и оробвшіе просители разсказали все откровенно, что они видли и говорили объ император въ Павловск.
— Какъ же вы осмлились, мужики вы эдакіе, разсуждать объ особ его императорскаго величества столь вольно и необузданно? прикрикнули на нихъ.
Оторопвшіе хохлы просили о милости, упавъ на колни, и завряли, что и рчи о высочайшихъ особахъ говорены ими ‘не для какого злодйскаго разглашенія, а токмо между собою и изъ единой простоты!’
Дло оказалось совсмъ не столь важное, какъ объ немъ подумали сначала, и вмсто важныхъ государственныхъ преступниковъ предъ Куракинымъ были простоватые и оторопвшіе торговцы-болтуны, незнакомые со столичными порядками.
Тмъ не мене, докладъ о хохлахъ, осмлившихся имть свое сужденіе о высочайшихъ особахъ, былъ представленъ императору Павлу I.
Хохлы съ трепетомъ ждали наказанія отъ строгаго императора и въ сотый разъ жалли о своей скупости, что не удовлетворили тогда казака.
Резолюція Павла I не замедлила явиться на докладъ Куракина и, какъ бы нарочно для того, чтобы опровергнуть составившееся у хохловъ не лестное мнніе объ император, гласила слдующее:
‘Государь императоръ высочайше повеллъ: сдлавъ надлежащее нравоученіе, чтобъ впредь въ разговорахъ своихъ были они воздержне и сужденія свои имли въ надлежащихъ предлахъ,— оныхъ отпустить’.
Такой благополучный конецъ имли похожденія хохловъ-просителей въ Павловск, ждавшихъ чуть ли не смерти отъ строгаго императора.
Можно смло сказать, что посл этого случая хохлы повезли за тысячу верстъ, въ свою Черниговскую губернію самое лестное мнніе о милосердіи и доброт императора Павла I.
Арсеньев Александр Васильевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. ‘Исторические негативы’, Арсеньев Александр Васильевич, Год: 1892
  2. Славенские вечера, Нарежный Василий Трофимович, Год: 1809
  3. Двумужница, Арсеньев Александр Васильевич, Год: 1891
  4. Мелочи жизни Наполеона I, Федоров-Давыдов Александр Александрович, Год: 1909
  5. Временщики и фаворитки 16, 17 и 18 столетий. Книга вторая, Каратыгин Петр Петрович, Год: 1871
  6. Временщики и фаворитки 16, 17 и 18 столетий. Книга третья, Каратыгин Петр Петрович, Год: 1871
  7. Царский Суд, Арсеньев Александр Васильевич, Год: 1892
  8. Первая книжная лавочка в Петербурге при Петре Великом, Арсеньев Александр Васильевич, Год: 1879
Электронная библиотека