‘Исторические негативы’, Арсеньев Александр Васильевич, Год: 1892

Историческая проза
Время на прочтение: 50 минут(ы)
Скачать в PDF

А. В. АРСЕНЬЕВЪ

СТАРЫЯ БЫВАЛЬЩИНЫ
ИСТОРИЧЕСКЕ ОЧЕРКИ И КАРТИНКИ

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ИЗДАНЕ А. С. СУВОРИНА
1892

‘Историческіе негативы’.

СОДЕРЖАНЕ.

1. Исторія двухъ кусковъ шелковой матеріи:
а) кусокъ временъ Елисаветы Петровны
б) кусокъ временъ Екатерины II
2. Курьерское плненіе
3. Необыкновенный артиллерійскій залпъ
4. Кавалерійская храбрость и провіантская неукоснительность
5. Типографъ-метроманъ прошлаго вка

I.
Исторія двухъ кусковъ шелковой матеріи.

1. Кусокъ временъ императрицы Елисаветы Петровны.

I.

То былъ вкъ щеголихи-государыни, красавицы Елисаветы Петровны. Щегольство въ высшихъ кругахъ было непомрное.
Французы, нмцы, итальянцы и наши русскіе купцы галантереями торговали на славу. Товаръ шелъ все дорогой: парчи, камки, атласы, шелки, золотое и серебряное кружево, драгоцнные камни въ затйливыхъ оправахъ. Петербургскій дворъ подражалъ версальскому, мужскіе и женскіе костюмы состояли изъ невообразимо-изящной путаницы шелка нжнйшихъ цвтовъ, золота, серебра, кружевъ и драгоцнныхъ камней. Стоимость одного такого костюма была очень велика, а при двор Елисаветы Петровны явиться на балъ два раза въ одномъ и томъ же плать считалось очень зазорнымъ, а иногда было и невозможно. Склонность щеголихи-государыни, оставившей посл себя нсколько тысячъ платьевъ, пришлась по душ многимъ придворнымъ дамамъ и просто богатымъ людямъ,— и можно себ вообразить, какое соревнованіе возбуждалось въ поискахъ за новымъ, небывалымъ, невиданнымъ. Платились огромныя деньги, пускались въ ходъ вс средства, прізжіе купцы съ нарядами осаждались и загребали деньги лопатами. Особенно жданными и дорогими гостьми были заграничные корабельщики: пріздъ ихъ составлялъ событіе для щеголей и щеголихъ, и азартъ пріобртенія возбуждался въ высшей степени во всхъ, начиная отъ императрицы.
Въ такихъ случаяхъ, врная нравамъ своей эпохи, государыня-щеголиха поступала просто и раціонально: приказывала купцамъ, во избжаніе конкурренціи другихъ щеголихъ, вс товары прежде всхъ показывать ей, отбирала щедрой рукой все, что ей нравилось, брала деньги изъ соляной конторы, уплачивала, а остальное, ‘оборыши’, дозволяла пускать въ продажу всмъ другимъ.
При такомъ простомъ и раціональномъ образ дйствій, русскимъ щеголихамъ не удавалось перещеголять государыню, богатымъ была еще возможность обращаться прямо заграницу, но и тамъ вс посланники. и резиденты, въ числ своихъ дипломатическихъ обязанностей, имли очень строгую: — неуклонно слдить за всми модами и причудами щегольства и немедленно высылать ко двору все новое и замчательное.
Трудно было перещеголять государыню при такихъ условіяхъ, и сердца щеголихъ, безнадежно уязвленныя страстью къ нарядамъ, волновались и кипли, а женскій умъ неустанно работалъ, изобртая способы запастись чмъ нибудь новенькимъ, не изъ безнадежныхъ оборышей.
Иногда щеголихамъ это удавалось, а иногда ихъ постигала горькая неудача.

II.

Къ одной изъ первыхъ щеголихъ елисаветинскаго времени, Марь Павловн Нарышкиной {Урожденная Балкь-Полева, жена славнаго егермейстера С. К. Нарышкина, подруга юности Екатерины II.}, вечеромъ, пришелъ расторопный дворецкій и съ таинственнымъ видомъ сообщилъ:
— Нашелъ, матушка-барыня!— насилу урвалъ!..
Лицо барыни расцвло радостью.
— Ахъ, Прокофій, ты не останешься за это безъ награды! Что-жъ ты нашелъ и какъ?
— Трудненько, матушка-барыня, было: на дорог француза-то поймалъ! ‘Не отбиться, говоритъ, отъ барынь,— а мн нельзя!..’ Да и при мн были у француза отъ Румянцевыхъ, да отъ саксонской посланницы… Цны набиваютъ страсть — только отдай! Ужъ я, матушка-барыня, признаться, понакинулъ цну, да урвалъ…
— Ну, что тамъ за цной стоять! Говори,— что купилъ-то, да досталось ли что другимъ-то, Румянцевымъ, да посланниц?..
— Саксонская посланница тоже кое-что урвала, отвчалъ дворецкій,— только меньше нашего, а Румянцевымъ ничего не осталось… А купилъ я для вашей милости голубые съ серебромъ палантины, лацканы, да крагены алые для платья, тафты бруснишной, да мушекъ дв коробки самыхъ новыхъ, что въ Париж начали дамы лпить недавно. Лацканы-то да палантины сама государыня облюбовала въ Царскомъ Сел,— французъ-то за великую силу отдалъ: только, говоритъ, для твоей барыни Нарышкиной уступаю, потому что она царская родственница и хорошая у меня покупательница.
— Ну, спасибо французу!— а картиночку на манеръ, какъ робу шить, далъ?
— Далъ, матушка-барыня, самую, говоритъ, новую, чего нтъ нове!
— Десять рублей теб, Прокофій, за усердіе! Неси сюда покупки, да пошли скорой рукой за придворнымъ портнымъ Сверинымъ, да, смотри, по тайности!.. Скажи, что за платой не постою!
— Ужъ, знаю, матушка-барыня, меня не учить!..

III.

Черезъ три дня великолпная роба на самый послдній версальскій манеръ была почти готова и примрена, оставалась только отдлка. Черезъ домашнихъ лазутчиковъ и дворню Нарышкина узнала подъ рукою, что ни у кого нтъ такой робы,— и счастію ея не было предла.
Вдругъ, рано утромъ, докладываютъ ей, что ее желаетъ видть французъ-торговецъ Жирадетъ по очень важному длу. Блдный и взволнованный входитъ къ Нарышкиной купецъ французскими галантереями.
— Madame! madame! Mes excuses profondes!.. Mais je ne puis pas!.. L’ordonnance de За Majest!.. Ces toffes que je vous ai vendu!.. (Сударыня! Нижайше прошу извинить меня… Но я не могу… По высочайшему повелнію… матеріи, которыя я вамъ продалъ)…
— Что такое? Да говори ты по-русски! Тупо я что-то понимаю тебя!
— Mille pardons! Sa Majest l’Impratrice приказалъ отобрать палянтинъ, тафета et все, что я продавалъ!.. Au nom de Dieu, для Бога, я проситъ васъ, мадамъ, отдавать мн палянтинъ, тафета et все! Voil l’argent — все, што я полючиль!..
— Да ты съума сошелъ, французъ! Какъ я теб отдамъ, коли у меня и сшито все!
— Все равно! шитый, рзаной на куски,— все прошу отдавать, вотъ деньги!.. Меня императрисъ накажетъ…
— А ты зачмъ сказалъ, что продалъ? Пеняй теперь на себя!
— Не говорилъ,— сама императрисъ видалъ, приказалъ — отбирай!
— Ничего я теб не отдамъ! самъ продалъ, а платье у меня готово! начала горячо защищать свою робу Нарышкина: кром меня, саксонская посланница купила у тебя! Поди, сначала отбери отъ нея, да покажи мн, тогда и я, можетъ, отдамъ!..
— У посланницъ не велно отбирай, я не смй!..
— А не смешь, такъ и я не хуже ея — не отдамъ да. и все!.. Теб кто приказалъ отбирать?
— Son excellence, Василій Иванышь Демидовъ!
— Ну, мало ли что твой Демидовъ выдумаетъ! Пожаловали изъ приказныхъ въ генералы, такъ и заважничалъ! Скажи ему, чтобы онъ не выслуживался, а я не отдамъ! Возьми сначала у посланницы!…
Ничего не добившись, французъ въ отчаяніи ушелъ, а Нарышкина, очень довольная, что отвязалась отъ француза и отбила свое пріобртеніе, спшно послала къ придворному портному Сверину, чтобы сейчасъ кончалъ и приносилъ новую робу, разсчитывая, что у нея въ рукахъ роб будетъ безопасне.
— Ишь ты! ловокъ тоже этотъ Демидовъ! Француза подослалъ покупки отобрать!.. Просто, выслужиться хочетъ передъ государыней, ну и напугалъ француза! говорила Нарышкина, пряча новую робу въ широкій шкафъ,— какъ вдругъ въ зал раздалось сдержанное покашливаніе новаго постителя.
— Генералъ изъ кабинета государыни! доложилъ лакей.
— Демидовъ!? почти вскрикнула встревоженная Нарышкина.
— Такъ точно-съ, Василій Ивановичъ Демидовъ… По неотложной надобности-съ…
‘И чего этому старому шуту надо!.. Не отдамъ!’ мелькнуло въ голов Нарышкиной, когда она шла къ постителю.
— Марья Павловна, встртилъ Нарышкину Демидовъ,— извините, что я пришелъ къ вамъ съ непріятнымъ извстіемъ… Позвольте ваши покупочки у Абрама Жирадета взять обратно… Такъ государыня сама указала, потому что эти вещи проданы незаконно: императрица изволила ихъ отобрать для себя, въ Царскомъ Сел, а французъ осмлился продать другимъ противъ приказа… Государыня очень гнвается, потому что ея величество очень замтливы и не досчитались отобранныхъ вещей… Такъ, право, непріятно все это случилось…
— Да что ты, Василій Ивановичъ, напалъ на меня! начала Нарышкина,— давеча француза подослалъ, а теперь самъ явился!.. Да нтъ у меня ничего — ничего я не покупала, вретъ твой французъ!..
— Списочекъ у меня есть, реестрикъ подробный всему, что Жирадеть продалъ вамъ,— неложное извстіе…
— Да помилуй, Василій Ивановичъ, ты бы хошь меня-то выпуталъ, сказалъ бы, что нтъ!.. Неужто я такъ дешева стала, что и у француза не купи наряда…
— Душевно бы радъ, но только это не послужить вамъ въ пользу… Ея величество очень памятливы и замтливы: вс краги, лацканы, палантины и тафты он замтили и неотступно требуютъ назадъ…
— Ну, а у саксонской посланницы? а у другихъ?..
— У всхъ, кром саксонской посланницы, отберутъ…
— Да чмъ же саксонская посланница святе меня?..
— Воля ея величества! Ничего не могу сдлать, къ великому моему горю!.. Ужъ вы, Марья Павловна, не сопротивляйтесь вол государыни, а отдайте все добромъ…
— Выдумываешь ты все, Василій Иванычъ, врно выслужиться хочешь передъ государыней! Гд на то воля ея?..
— Ну, ужъ, коли вы такъ не врите мн, Марья Павловна, сказалъ Демидовъ, кладя руку въ грудной карманъ мундира,— то вотъ вамъ собственноручная воля ея величества!..
Демидовъ вытащилъ записку и прочелъ Нарышкиной:
‘Призови купца къ себ, для чего онъ такъ обманываетъ, что сказалъ, что вс тутъ лацканы и крагены, что я отобрала, а ихъ не токмо вс, но и ни единаго нтъ, которые я видла, а именно алые. Ихъ было больше двадцати и при томъ такіе же и на платье, которые я вс отобрала, и теперь ихъ требую, то прикажи ему сыскать и никому въ угодность не утаивать. А ежели, ему скажи, онъ утаитъ, моимъ словомъ, то онъ несчастливъ будетъ, и кто не отдастъ. А я на комъ увижу, то т равную часть съ нимъ примутъ!.. А я повелваю всеконечно сыскать вс и прислать ко мн немедленно, кром саксонской посланницы,— и прочіе вс должны возвратить’…
— Ну, вотъ видите, Марья Павловна, сказалъ, окончивъ чтеніе, Демидовъ,— тамъ дальше и о васъ именно сказано… Какъ же я могу не отобрать… Только ужъ вы, пожалуйста, по списочку все отдайте, да и кусочки, что откроены отъ робы, заодно!..
До глубины души огорченная, Нарышкина должна была возвратить дорогую робу и съ обрзками, для точности, какую хотлъ наблюсти исполнительный Василій Ивановичъ…

2. Пусонъ временъ императрицы Екатерины II.

I.

Вс должностныя лица ‘нажиточнаго’ таможеннаго вдомства находились въ большомъ переполох. Вс служившіе въ петербургской таможн съ спокойною совстью вершили свои маленькія длишки и безпрепятственно и быстро набивали карманы за маленькія услуги иностраннымъ купцамъ.
Президенты коммерцъ-колегіи, завдывавшіе таможнею, были люди не строгіе и покладливые, ‘жили и жить давали другимъ’, и все шло складно и ладно.
Вдругъ съ 1-го января 1794 года президентомъ коммерцъ-колегіи назначаютъ сенатора Гавріила Романовича Державина, извстнаго своимъ неуклоннымъ слдованіемъ правд и ршительнымъ и неуживчивымъ характеромъ. Эти личныя свойства новаго, президента тотчасъ же дали себя знать въ теченіе запутанныхъ таможенныхъ длъ. Видя въ своемъ назначеніи на такой ‘наживной постъ’ не наживу, а желаніе государыни упорядочить эту хромающую часть, новый президентъ, со свойственной ему ревностью, прозорливостью и пониманіемъ пользъ государственныхъ, принялся за упорядоченіе и возстановленіе утрачиваемыхъ ‘пользъ’. Тотчасъ же пошли осмотры складочныхъ на бирж амбаровъ, льняныхъ, пеньковыхъ и прочихъ, петербургскаго и кронштадтскаго портовъ, и везд смущенная тьма и плсень увидли блескъ новаго свтлаго луча и почувствовали, что при такомъ президент ихъ темнымъ длишкамъ и безбдному благосостоянію приходить, если не совсмъ конецъ, то большое ограниченіе.
Распущенные постоянными поблажками, таможенные чины начали супротивничать президенту, увертываться, а онъ, не упуская изъ виду ‘пользъ государственныхъ’, пошелъ и дальше, и глубже: почему нашъ курсъ низокъ, ‘не больше 22 штиверовъ’, когда ввозная къ намъ торговля, по балансамъ, на 31 милліонъ рублей превышаетъ вывозную? Курсъ есть ‘ходъ денегъ въ ту или другую сторону, требованіемъ оныхъ усугубляющійся’, и въ таможни пошли назойливые вопросы новаго президента-реформатора. Открылось большое злоупотребленіе: иностранные товары нарочно показывали низкою цною, чтобы меньше платить пошлинъ, и оттого такая несообразность. Державинъ принялся за докладъ императриц, а обозленные таможенные ршили:
— А ужъ мы спихнемъ такого президента!
Пошла борьба правды съ кривдой, свта съ тьмою, и вотъ какой замысловатый способъ придумала кривда, чтобы дискредитировать въ глазахъ государыни президента-реформатора!..

II.

Первая жена Державина, красавица Екатерина Яковлевна (урожденная Бастидонъ, дочь мамки великаго князя Павла Петровича) все прихварывала. Дло было незадолго до ея кончины.
Обожавшій ее, пожилой уже тогда, Державинъ всячески старался развлекать и тшить ее, ни въ чемъ не отказывалъ ей. Задумала она отдлать комнаты какимъ-то особеннымъ соломеннымъ плетенымъ бордюромъ,— и пошло плетенье такого бордюра у знакомыхъ и родныхъ поэта, въ угоду Екатерин Яковлевн. Однажды, вскор посл назначенія его президентомъ коммерцъ-колегіи, весною, Державинъ воротился изъ таможни домой, противъ обыкновенія радостный и сіяющій.
— Катенька, обратился онъ къ жен,— вотъ доброе-то дло и не пропадаетъ: заступился я предъ императрицей за графа Моцениго, венеціанскаго посланника, а онъ теперь въ благодарность мн изъ Венеціи кусокъ чуднаго атласу прислалъ. Сейчасъ извстился я въ таможн отъ купца.
— Гд-жъ этотъ атласъ? Покажи, Гавріилъ Романовичъ,— сказала обрадованная жена.
— Нельзя покуда было взять, вотъ завтра разгружать будутъ,— тогда и атласъ получу. То-то ты пощеголяешь у меня, Катенька!..
— Больше, чмъ атласу, я рада, что ты веселый пришелъ изъ таможни! изводятъ они тамъ тебя.
— Ничего! Богъ дастъ, я ихъ сокрушу своей правдой. Еслибъ ты знала, сколько хищенія государственнаго интереса тамъ и неправды!.. Истинно, конюшни царя Авгіаса.
— А ты не задался бы съ ними очень!.. Горячка ты.
— Не могу, Катенька, видть неправды и скрыть отъ царицы!..
На другой день роскошный Итальянскій атласъ былъ въ таможн, и директоръ Даевъ, одинъ изъ враговъ Державина, весьма ехидно спрашивалъ своего начальника:
— Какъ, ваше превосходительство, прикажете сдлать съ этимъ атласомъ? Записывать или не записывать его въ коносаменты въ числ прибывшихъ вещей?
— Запишите, отчего же не записать?
— А потому, что недавно состоялся указъ, по которому ввозъ подобныхъ цновныхъ товаровъ въ Россію запрещенъ. Не вышло бы непріятности для васъ, ваше превосходительство. А не записать мы всегда можемъ,— никто объ этомъ и знать не будетъ, и вы спокойно увезете атласъ къ себ.
Державинъ тотчасъ почувствовалъ въ рчахъ коварнаго директора покушеніе вовлечь его въ соучастіе въ преступленіи, чтобы потомъ заставить его молчать, и съ горячностью отвтилъ:
— А! въ такомъ случа записать, непремнно записать въ коносаменты! Я не хочу обходить законы!
— Мы еще и потому можемъ не записать, продолжалъ свои соблазнительныя рчи искуситель,— что корабль вышелъ изъ Венеціи раньше указа о неввоз, и графъ Моцениго имлъ право послать этотъ атласъ.
— Все это прекрасно, но если надобно его записать въ коносаментъ, то и запишите. Я не хочу подавать примра беззаконія.
— Въ такомъ случа, ваше превосходительство, вамъ придется пока оставить атласъ здсь въ таможн. Черезъ нсколько дней можете его получить.
— Хорошо, я подожду, но только сдлайте все по закону.
— Слушаю, ваше превосходительство! сдлаю по закону…

III.

— Ну, Катенька! какой чудесный кусокъ атласу прислалъ теб Моцениго! Настоящій веницейскій, ужъ именно! Сегодня я видлъ его,— просто прелесть!
— Что-же ты не принесъ его?
— Нельзя пока, душа моя,— въ таможн надо его записать, да кое-какія формальности продлать. Директоръ предлагалъ мн сейчасъ взять, не записавши, но эта было бы противозаконно, и я не согласился на это. Атласъ-то запрещенъ ко ввозу въ Россію!
— Охъ ты, мой законникъ! вздохнула Екатерина Яковлевна,— а я на твоемъ мст взяда бы атласъ, коли директоръ предлагалъ,— вдь ты начальникъ!
— Матушка! меня они подловить на этомъ хотли, да я сейчасъ увидлъ: къ чему это клонить, чтобы мн ротъ замазать потомъ,— и нарочно не согласился взять, не записавши въ коносаменты.
— Какіе тамъ коносаменты? порадовалъ бы меня атласомъ-то.
— Будетъ у тебя атласъ, успокойся, Катенька! А теперь, ты знаешь, какъ мн строго держаться надо,— вс на меня злы въ таможн и, какъ разъ, подведутъ!.. Нтъ, ужъ лучше по закону…
— Не очень что-то они законы соблюдаютъ, да вотъ живутъ богато.
— Пускай!— все это до поры, до времени! Вотъ я ихъ выведу на свжую воду, погоди! А атласъ я скоро къ теб привезу,— тогда налюбуешься и нащеголяешься…
Черезъ нсколько дней Державинъ халъ въ коммерцъ-колегію съ цлью получить, наконецъ, свой рдкостный атласъ, но, подъзжая къ зданію таможни, увидлъ величественное зрлище публичнаго ауто-да-фе: горлъ костеръ, клубился дкій дымъ, служители длинными кочергами что-то перемшивали въ костр, таможенный чиновникъ наблюдалъ въ сторон за сожженіемъ.
Заинтересованный Державинъ подъхалъ къ чиновнику, тотъ почтительно вытянулся передо нимъ.
— Что это, любезный, жгутъ? важно спросилъ Державинъ.
— А-а-атласъ какой-то, ваше превосходительство! отвчалъ, заикаясь, чиновникъ, знавшій всю махинацію.
— Какой такой атласъ? встревожился Державинъ, вспомнивъ про свой.
— Не-не могу знать, ваше превосходительство!— По указу ея величества жгутъ…
Державинъ прохалъ въ коммерцъ-колегію, позвалъ директора Даева, но тотъ оказался отлучившимся по дламъ, а отъ другихъ чиновниковъ узналъ онъ, что жгутъ его веницейскій атласъ, по именному указу государыни, ибо поступилъ доносъ, что онъ, Державинъ, якобы, тайно выписалъ запрещенную матерію изъ заграницы въ противность указа императрицы…
Какъ громомъ пораженный, президентъ сничала ничего не могъ сообразить во всей этой каверз и скоромъ ея ршеніи, а потомъ похалъ домой извстить жену и написать государын объяснительную записку обо всемъ происшествіи.
— А таки подвели, подлецы! И ловко подвели!.. Какая штука! твердилъ разобиженный поэтъ, дучи домой: — и кто бы это такой такъ постарался?.. Да вс они противъ меня, всмъ я поперекъ горла пришелся!.. Ну, да ладно, довдаюсь и все изложу государын,— она заступится…
Домой пріхалъ Державинъ туча-тучей.
— Что съ тобой, Гавріилъ Романовичъ? Привезъ атласъ мой? встртила его вопросами Жена.
— Безпримрная вещь, матушка!.. Атласъ-топо доносу сожгли на площади!.. По указу государыни, якобы тайно выписанный мною. Самъ видлъ, какъ жгли!..
— Вотъ и налюбовалась! вотъ и нащеголялась! всплеснула руками Екатерина Яковлевна,— да какъ же это такъ?
— Подвели, Катенька, умли очернить въ глазахъ государыни,— вишь какъ скоро и резолюція вышла моему атласу!.. И меня не спросили прежде — сожгли!.. Я сейчасъ сажусь писать письмо государын и самъ свезу въ Царское Село! Если не ей лично, такъ Платону Александровичу Зубову передамъ, попрошу заступиться, объяснюсь…
— Пакетъ изъ таможни принесли, ваше превосходительство, доложилъ лакей.
— Что тамъ еще? Давай сюда!
Державинъ нетерпливо сломалъ печать и началъ читать бумагу. По мр чтенія, лицо его наливалось кровью, жилы на ше вздувались, такъ что жена, зная апоплексическое сложеніе Гавріила Романовича, встревожилась…
— Что ты?.. Что тамъ еще пишутъ!.. Выпей воды!..
— Ахъ, сутяги! ахъ, каверзники!.. Полюбуйся еще: штрафъ въ нсколько сотъ рублей наложили за тотъ же атласъ по ордеру вице-губернатора Алексева!..
— Ну, несчастный атласъ!.. Сядь, выпей воды, успокойся…
— Нтъ! я этихъ Алексева и Даева выведу передъ государыней!
И обиженный президентъ ‘шмерцъ-колегіи’, какъ называлъ Державинъ безпокойное мсто своего служенія, заперся въ кабинетъ писать объяснительную записку государын…
Екатерина Яковлевна, горюя объ обидахъ, наносимыхъ мужу, не могла вмст съ тмъ не вздохнуть глубоко и объ веницейскомъ атлас, пепелъ котораго теперь развивали по площади.

II.
Курьерское плненіе.
(1791 г.).

I.

Свтлйшій князь Потемкинъ, безпримрный русскій баловень судьбы, жестоко скучалъ. Онъ не только скучалъ, но, повременамъ, доходилъ до полнаго отчаянія и неистовства: рвалъ и металъ въ своемъ Таврическомъ дворц, отъ котораго какъ-то вс начали отшатываться, точно отъ опальнаго дома.
Временами ‘великолпный князь Тавриды’ по цлымъ часамъ, стоя на колняхъ, билъ съ рыданіемъ головой въ полъ передъ образами, горячо молясь, иногда въ бшеной злоб катался по широкимъ оттоманкамъ, произнося страшныя ругательства и клятвы, иногда, цлыми днями сидлъ въ мрачной меланхоліи, безмолвный, уставившись въ одну точку, грызя ногти, не слыша и не видя никого, не принимая пиши….
Эти мрачныя настроенія внезапно, иногда среди ночи, смнялись бурнымъ весельемъ, гремла музыка, пли хоры, дворецъ горлъ огнями, начинались увлекательные танцы, дорогія вина лились ркою, а самъ хозяинъ, ‘полудержавный властелинъ’, былъ безъ удержа веселъ, добръ, ясенъ, сыпалъ милостями, ухаживалъ за женщинами съ пылкостью юноши…..
И вдругъ, среди пира, онъ нахмуривался, уходилъ на полуслов, музыка замолкала, огни потухали, и сконфуженные гости спшно разъзжались по домамъ, на разные лады толкуя о причудахъ баловня судьбы.
И были причины такому ненормальному состоянію духа блестящаго князя: это была агонія, послдняя и мучительная, такая агонія, которая бываетъ разъ въ жизни и всегда кончается смертью, какъ кончилась она и для Потемкина.
Въ немъ боролась разбалованнаія гордость неограниченно-властнаго временщика съ жестокими ударами его самолюбію, наносимыми его ‘креатурами’, людьми, которыхъ онъ, въ сатанинской гордости своей, не считалъ не только достойными соперниками, а даже способными ‘пикнуть’ передъ нимъ. Онъ, врившій въ незакатность своей ярко-блиставшей звзды, мучительно убждался, что ея блеску приходитъ конецъ, взошли новыя свтила, затмвающія ее, а ему не хотлось уступить ни пяди изъ своего положенія, ему горько было подумать, что кто-то другой иметъ больше вліянія, чмъ онъ — онъ, всегда царски-гордый и всевластный!..
Чувствуя ускользающую изъ-подъ его ногъ почву, онъ въ самомнніи своемъ, хотлъ скрыть смятенное состояніе души подъ преувеличенной гордостью и требовательностью,— иногда это ему прощалось, иногда онъ получалъ чувствительные щелчки слишкомъ широкимъ притязаніямъ,— и бсился въ душ и явно…
Онъ боролся, онъ долго и ожесточенно боролся, когда узналъ, что враги его, которыхъ онъ не считалъ ни во что, оказались сильне даже его! Услышавъ и убдившись, что въ Петербург его вліяніе и власть сильно падаютъ, онъ въ бшенств бросилъ армію, которою всевластно командовалъ, поручилъ дло войны противъ турокъ,— запретивъ, впрочемъ, что-либо серьзное предпринимать въ его отсутствіе,— князю Николаю Васильевичу Репнину, и помчался изъ Яссъ въ Петербургъ — ‘вырывать зубъ’, какъ онъ иносказательно выразился. И онъ ни минуты не сомнвался, что стоитъ только ему явиться лично, пустить въ ходъ средства, всегда имвшія желаемый успхъ,— какъ его враги и супостаты будутъ побждены и разсяны, а ихъ ковы падутъ на ихъ же головы.
Однако, враги оказались сильне, чмъ онъ думалъ: пораженіе ихъ затянулось, они удерживали свои позиціи,— тогда Потемкинъ пустилъ въ ходъ послднее средство, на которое сильно надялся.
Онъ затялъ грандіозный праздникъ въ своемъ дворц. Исторія оставила намъ нсколько описаній этого волшебнаго праздника, гд земная дйствительность переходила положительно въ облаетъ сказочныхъ грезъ.
На этомъ праздник все было направлено къ тому, чтобы неотразимо, подйствовать на чувства монархини, превознести, возвеселить и растрогать ее до слезъ.
Все это удалось ему въ полной мр: государыня была весь вечеръ въ восхитительномъ настроеніи,— и ея царственное самолюбіе, и эстетическія чувства были удовлетворены преизбыточно, а когда она, какъ лучезарное солнце, оставляла дворецъ, Потемкинъ, преклонивъ колно, долго не отрывалъ губъ отъ царственной руки, обливая ее горячими слезами обиженнаго, просящаго милости любимца… Государыня была тронута до слезъ и съ платкомъ у глазъ сла въ карету…
Въ результатахъ Потемкинъ не сомнвался: этотъ послдній ударъ долженъ былъ имть дйствіе,— враги должны быть поражены, сердце Государыни должно снова раствориться неограниченною любовью къ нему…
И вдругъ — враги его попрежнему сильны!.. И этотъ послдній рессурсъ обманулъ его, не возымлъ должнаго дйствія, не расточилъ враговъ!..
Безповоротно и окончательно надо было сходить съ арены, гд онъ десятки лтъ не видалъ равнаго,— и этотъ необыкновенный метеоръ въ русской исторіи необыкновенно мучился въ предсмертной агоніи…
Его жизнь, какъ будто, обусловливалась и была, неразрывно связана съ его необыкновеннымъ положеніемъ, разъ это положеніе кончилось,— кончилась и его жизнь: черезъ четыре мсяца онъ умеръ, неожиданно, среди степи, на трав, подъ открытымъ небомъ.

II.

Съ этимъ трагическимъ началомъ неразрывно связано комическое продолженіе избраннаго нами повствованія.
Потемкинъ скучалъ и бсился въ Петербург, Репнинъ завоевывалъ на свой рискъ и страхъ городъ Мачинъ въ Турціи, ежечасно опасаясь жестоко пострадать за свою ‘предпріимчивость безъ дозволенія’ всесильнаго князя-главнокомандующаго.
На такой смлый шагъ подвинулъ князя Репнина, самъ того не зная, тотъ же Потемкинъ: Репнинъ, въ отсутствіе свтлйшаго главнокомандующаго и съ такими малыми полномочіями, находился въ прескверномъ положеніи. Съ одной стороны не терпящія отлагательства распоряженія военнаго времени должны быть отдаваемы разнымъ частямъ войскъ, сообразно съ обстоятельствами, съ другой стороны — запрещеніе дйствовать самостоятельно безъ одобреніяи инструкціи Потемкина.
Отъ Яссъ до Петербурга очень далеко: недлями долженъ былъ мчаться безостановочно неутомимый курьеръ, по сквернйшимъ дорогамъ, иногда по полной бездорожиц, не смя остановиться на ночлегъ или для обда. Единственная остановка на нсколько минуть допускалась только при перепряжк измученныхъ лошадей на станціи, во время которой курьеръ долженъ былъ и пость, а иногда онъ засыпалъ мгновенно, сидя на скамь, и толька окрикъ: ‘лошади готовы!’ былъ въ состояніи разбудить мертвецки-спящаго курьера.
И эти курьеры, единственное средство сообщенія для далекаго театра военныхъ дйствій съ Петербургомъ, гд теперь находился главнокомандующій, чуть не ежедневно, одинъ за другимъ, безостановочно мчались, ожесточенно погоняя кулакомъ въ шею ямщикоъ, яростно звоня своимъ курьерскимъ колокольчикомъ и сверкая б.лымъ султаномъ каски. Заслыша этотъ колокольчикъ и неистовые крики ямщика: ‘закладай кульерскихъ!’, несущееся еще издали, на почтовой станціи все приходило въ судорожную дятельность: выводили лучшихъ свжихъ лошадей, если ихъ не было,— выпрягали уже впряженныхъ изъ экипажа у какого угодно прозжаго, и государственныя сообщенія мчались съ новой быстротой вплоть до мста назначенія, а частныя дла должны были, хотя и съ неудовольствіемъ, ждать новой возможности двинуться впередъ.
Репнинъ, памятуя строгій наказъ Потемкина, ничего не предпринималъ безъ спроса главнокомандующаго — и курьера за курьеромъ отправлялъ въ Петербургъ съ ‘секретными’, ‘наисекретнйшими’ и ‘спшными’ бумагами.
Вылзая вонъ изъ кожи отъ усердія, не додая и не досыпая, летли курьеры тысячеверстные пути, везя ‘важныя бумаги’ отъ Репнина къ ‘свтлйшему’ изъ грустной Молдавіи въ его волшебные чертоги въ ‘Конногвардейскомъ дом’, поздне названномъ Таврическимъ дворцомъ…

III.

Съ рзкимъ грохотомъ твердо-окованныхъ колесъ по крупному булыжнику мостовой около дворца и звономъ курьерскаго колокольца, молодцовато, напрягая послднія усилія, подлеталъ къ боковымъ служебнымъ воротамъ дворца измученный и запыленный курьеръ. Тло его было избито, но душа преисполнена сознанія молодецки исполненной обязанности: тысячи верстъ онъ промчался, оберегая на груди въ кожаной сумочк драгоцнную ‘бумагу’, отъ которой зависитъ, можетъ быть, военная слава государства.
Поэтому курьеръ съ большимъ апломбомъ подлеталъ къ воротамъ дворца главнокомандующаго и грозно требовалъ моментальнаго открытія воротъ для пропуска телжки,— но тутъ онъ встрчался съ возмутительной апатіей сторожа-старика. Видя мчащагося курьера, старый служивый медленно вынималъ берестяную тавлинку, вывертывалъ ее- изъ платка, а когда слышалось громогласное приказаніе немедленно пропускать ‘государственныя бумаги’,— то равнодушно постукивалъ по ней пальцами, не двигаясь съ мста, и открывалъ ее, засовывая туда два пальца…
— Да отворяй, старая ты гарнизонная крыса! оралъ разбалованный въ сквернословіи курьеръ,— нешто не видишь — наисекретнйшія бумаги къ свтлйшему отъ его сіятельства князя Репнина!.. По ше что ли теб дать, чтобы былъ поворотливе!..
На такіе нетерпливые окрики старикъ-сторожъ сердито взглядывалъ изъ-подъ густыхъ бровей на грубіяна, но, не вставая съ мста, вытаскивалъ здоровую щепоть табаку, набивалъ об ноздри всласть и, закрывши глаза, отчихивался во все свое удовольствіе, пока нетерпливый курьеръ бсился и кричалъ.
— По ше… попробуй… прытокъ больно… аль еще не отмяло бока-то? ворчалъ служивый,— не торопись, слпой, въ баню, жди, пока сведутъ!.. Не ты первый — много такихъ-то гоголей сидятъ у меня… поспешь…
Курьеръ бывалъ огорошенъ такимъ невниманіемъ къ его важной миссіи и нкоторое время стоялъ, безъ движенія, затмъ не Знавшіе удержу кулаки его судорожно поднимались… но тугъ ворота медленно бывали открыты, и сторожъ, стоя за створомъ, ехидно провожалъ торжественный въздъ курьера въ ворота насмшливыми словами:
— Поспать захотлъ въ амуниціи — поспи!.. Не одинъ у насъ такой-то дрыхнетъ затянутый… По ше тоже… молокососъ ты… Видали мы…
Во двор новопрізжій мученикъ-курьеръ съ прежнимъ апломбомъ требовалъ немедленнаго представленія къ свтлйшему, дабы вручить ему ‘наисекретнйшія’ бумаги его сіятельства Репнина.
Но и тутъ звонъ курьерскаго колокольца и блый султанъ не производили должнаго эфекта, какъ везд:— къ нему не выбгали, торопливо не освдомлялись, откуда и отъ кого? Не летли стремглавъ съ докладомъ, не приглашали торжественно шествовать къ ‘самому’ для врученіе драгоцнныхъ бумагъ,— словомъ, весь привычный эфектъ прізда курьера съ театра военныхъ дйствій къ главнокомандующему былъ испорченъ.
Не освдомленный ни о чемъ курьеръ совершенно недоумвалъ!..
Появившійся не очень спшно чиновникъ довольно равнодушно выслушалъ курьера и веллъ подождать въ передней, пока онъ доложитъ Василію Степановичу Попову, секретарю свтлйшаго.
Истомленный курьеръ долго ждалъ, пока лакей въ ливре вышелъ звать его не къ свтлйшему, какъ бы слдовало, а къ секретарю.
— Еще молодецъ пріхалъ, встртилъ его Василій Степановичъ,— изъ Турціи? Умаялся, поди?.. Ну, давай сюда бумаги.
— Отъ его сіятельства князя Репнина приказано лично вручить пакетъ свтлйшему главнокомандующему…
— Да ты давай,— я лучше тебя знаю, что надо.
— Затрудняюсь, ваше превосходительство…
— Давай, теб говорятъ!.. Вишь, какой исполнительный! Не знаешь ты, что ли, меня?..
— Какъ не знать, ваше превосходительство? Знаю-съ.
— Ну и давай!.. А теперь отдохни съ прізда-то, выспись хорошенько, да отъшься,— у насъ кормы хорошіе, а тамъ, можетъ, и отвть получишь. Ну, ступай въ курьерскую…

IV.

— Карпенко! Ха! Нашего полку прибыло! встртили новоприбывшаго курьера товарищи въ отведенныхъ имъ покояхъ въ служебномъ флигел,— изъ Турціи прикатилъ?.. Вона, какъ рожу-то обтянуло,— видно, дралъ безъ остановки, какъ и мы, гршные!.. Садись, брать, разстегивайся,— сейчасъ мы скомандуемъ новую порцію.
— Да что у васъ, братцы, здсь такое? Будто, какъ, и не курьеръ пріхалъ, а мужикъ съ навозомъ… Живъ ли свтлйшій, или отставку получилъ?
— Живехонекъ и отставки не получилъ, а что здсь длается,— мы и сами ума не приложимъ!..
— Ты, едотовъ, уже три недли, какъ ухалъ отъ Репнина,— пора бы ужъ обратно бытъ… А какъ ждалъ-то тебя князь съ отвтомъ!..
— Подождать, видно, ему и еще.
— Ба! да и Каптеровъ здсь!.. Ты еще раньше едотова ухалъ!..
— Ухалъ, да не воротился!.. Вотъ сидимъ здсь, какъ въ плну,— ни отвта, ни привта, со двора не пускаютъ, съ женой, али сестрой повидаться,— такъ дай приворотному халтуру, тогда и пропуститъ прямо, а то въ канцелярію, да пропускъ, да справки… Бда, какія дла заварились,— не понять ни за что!..
— Истинно, какъ въ плну сидимъ, подхватилъ другой курьеръ,— сюда въхали, а отсюда ни ногой!.. Жди приказа,— можетъ, его сіятельству вздумается послать кого,— будь день и ночь готовъ мчаться за тридевять земель…
— У насъ и лошади день и ночь запряженныя стоять для спшной посылки…
— И ни одинъ съ тхъ поръ не посланъ назадъ?
— Ни на одно письмо нтъ отвта,— говорятъ, свтлйшій заскучалъ, вс дла бросилъ и писемъ не читаетъ…
— Много тутъ слышно, да не обо всемъ болтать можно!..
Новоприбывшій курьеръ напился и нался и завалился спать. Пока онъ богатырски храплъ до полудня слдующаго дня, на дворъ въхалъ и еще курьеръ, и повторилась та же исторія равнодушной встрчи.
Попавшіе въ плнъ курьеры подсмивались надъ прибывающими товарищами, но и самимъ было не сладко. Въ ожиданіи внезапныхъ приказаній своевластнаго и капризнаго вельможи ихъ никуда не отпускали изъ дворца, со своими видться они могли только въ курьерской комнат, да и то пропускъ родныхъ и знакомыхъ затруднялся приворотными сторожами, и ихъ надо было ублажать.
Невоздержный на языкъ Карпенко скоро почувствовалъ всю цну своего невжливаго обращенія со старикомъ приворотнымъ, когда пришлось и самому обратиться къ его услугамъ.
— А ты бы и билъ по ше гарнизонную крысу, вспомнилъ ему старикъ его слова.
— Ну, дядюшка, оставь, что вспоминать! Ну, прости… на вотъ теб на табачокъ, да ужъ не волочи въ канцелярію, коли женка придетъ.
— То-то, не волочи… прытокъ больно… не наахальничался еще съ ямщиками-то?.. видали мы…

V.

Курьеры и пакеты отъ князя Репнина все прибывали и прибывали, Василій Степановичъ Поповъ все принималъ ихъ и принималъ и складывалъ на столъ кабинета Потемкина. Свтлйшій былъ, вотъ уже недля, въ мрачной меланхоліи и бросилъ вс дла: доклады секретаря были отмнены, бумаги валялись непрочитанныя, а если когда Василій Степановичъ и пытался, побуждаемый крайне неотложными длами, нарушить одиночество и самоуглубленіе свтлйшаго капризника, то при первомъ открытіи рта слышалъ:
— Убирайся!— сопровождаемое энергическими жестами, а иногда и словами.
Поповъ, по долгому опыту, считалъ за лучшее стушевываться и не показываться боле, зная, что когда періодъ меланхоліи пройдетъ,— его сами позовутъ, и застоявшіяся дла получатъ свое теченіе.
Онъ отписывался и отговаривался на вс стороны, какъ могъ, многое ршалъ на свой рискъ и страхъ, какъ бы отъ имени свтлйшаго,— и все ждалъ, когда свтлйшій, придя въ себя, позоветъ его.
Но свтлйшій своенравенъ не звать его: валялся въ халат и въ туфляхъ на босу ногу по бархатнымъ турецкимъ диванамъ, грызъ ногти, молился и ругался, а о длахъ и слышать не хотлъ.
Дла застаивались, курьеры отъ Репнина все прибывали и попадали въ таврическій плнъ,— и, Богъ знаетъ, чмъ бы все это могло окончиться, еслибъ не происшествіе, о которомъ узнаете изъ слдующихъ главъ…

VI.

Пакеты князя Репнина съ донесеніями о военныхъ дйствіяхъ и съ требованіемъ инструкцій лежали нераспечатанными въ кабинет Потемкина.
Фактъ долгаго неполученія извстій съ театра войны, которая интересовала вс высшіе круги и императрицу въ особенности, началъ возбуждать подозрнія и толки. Толковали на разные лады: кто обвинялъ Потемкина, а кто — Репнина. Заботливый Василій Степановичъ Поповъ, врный и преданный секретарь Потемкина, устроилъ дла такъ, что слухи о плненіи курьеровъ въ ‘Конногвардейскомъ дом’ отнюдь не проникали за ворота его.
Поэтому большинство сваливало вину на князя Репнина, упрекая его въ бездятельности и недач свдній о положеніи длъ на театр военныхъ дйствій.
Но Василію Степановичу не удалось вполн скрыть гршки. своего всемогущаго патрона, и слухъ о плненіи ‘эскадрона курьеровъ’, (молва уже пріукрасила фактъ), черезъ дворню достигъ до матераго чесменскаго героя, графа Алекся Григорьева Орлова.
Графъ Орловъ былъ коренной русскій бояринъ, съ хитрецой, съ остроуміемъ, не сыпалъ словами попусту, да и не долюбливалъ блестящаго и своенравнаго Потемкина.
Онъ ршилъ довести этотъ фактъ до свднія императрицы, но, какъ старый дипломатъ, чтобы не стать въ открытую вражду съ Потемкинымъ, облекъ свои дйствія въ замысловатую форму, которую такъ цнила императрица, любившая среди своихъ придворныхъ такого великаго шута и остроумца, какъ Левъ Александровичъ Нарышкинъ.
На другой день посл того, какъ узналъ Орловъ о плненіи репнинскихъ курьеровъ въ Таврическомъ дом, довелось ему быть во дворц за завтракомъ среди небольшого кружка первыхъ вельможъ екатерининскаго двора.
Тутъ, среди другихъ, находился и неистощимо остромный Нарышкинъ. Императрицы не было за столомъ, потому что она находилась въ своей лтней резиденціи, Царскомъ Сел. Общій разговоръ, среди петербургскихъ и иныхъ сплетенъ, коснулся и турецкой войны, еще не оконченной, но близкой къ окончанію.
Необыкновенное молчаніе, яко бы, Репнина о военныхъ новостяхъ стало обсуждаться со всхъ сторонъ, больше всхъ ораторствовалъ противъ Репнина Левъ Александровичъ Нарышкинъ. Орловъ хранилъ молчаніе и подъ шумовъ общаго разговора и оживленія незамтно собиралъ со всего стола ножи и клалъ ихъ подъ салфеітку около своего прибора.
Догда ни одного ножа на стол не было, онъ вдругъ неожиданно обратился къ Нарышкину, бывшему на другомъ конц стола:
— Левъ Александрычъ! отржь мн, благодтель, вонъ телятинки-то, что около тебя стоить.
— А? съ удовольствіемъ, Алексй Григорьичъ, съ удовольствіемъ…
Нарышкинъ началъ искать ножа около телятины — нтъ, у своего привора — нтъ, у сосда — нтъ, нигд нтъ ни одного ножа!..
Оцъ удивился такой необыкновенной вещи и обвелъ столь и присутствующихъ недоумвающимъ взглядомъ.
— Чудеса въ ршет!.. точно отъ сущеглупыхъ {‘Сущеглупые’ во время Екатерины II было равносильно слову ‘сумасшедшіе’.}, вс ножи обобрали… Эй, кто тамъ!..
— Постой, Левъ Александрычъ, не надо ножей, вотъ они вс здсь, это я, нарочно… Ты вотъ говоришь, что Репнинъ встей не шлетъ, и здсь ничего о войн неизвстно!.. А и какъ же быть извстнымъ, коли вс репнинскія всти, вотъ какъ у.меня ножи, у свтлйшего Григорія Александровича подъ спудомъ лежать?..
— Какъ? что такое? что ты, Алексй Григорьичъ, говоришь? Какъ подъ спудомъ?
— Да такъ!.. Онъ нынче въ грустяхъ находится, а курьеровъ, что письма отъ Репнина привозятъ, безъ отвта во дворц своемъ держитъ, и писемъ не читаетъ, и подступиться къ нему никто не сметъ…
— Да нешто же это можно?..
— Намъ съ вами не можно, а ему можно! съехидничалъ Орловъ.
— Нтъ! это великолпно!.. это восхитительно! воскликнулъ Нарышкинъ, очень довольный выходкою Орлова,— Алексй Григорьичъ! Я думалъ, что я уменъ, а ты умнй меня оказался!.. Это великолпно!— обобрать вс ножи, и просить отрзать… Такъ и письма Репнина?.. Восхитительно!.. Сегодня же, какъ буду у ея величества въ Царскомъ, насмшу ее до слезъ!.. Ножей нтъ, а отржь!.. Ха, ха, ха!..
Вся компанія залилась дружнымъ смхомъ: очень опасаться всесильнаго временщика теперь не считали нужнымъ, ибо чувствительный придворный барометръ уже показывалъ большое паденіе относительно свтлйшаго князя Потемкина…
Ловкая придворная шутка графа Орлова въ тотъ же вечеръ была съ остроуміемъ передана Нарышкинымъ въ Царскомъ Сел за высочайшимъ столомъ.
Вс присутствующіе смялись до слезъ, смялась и императрица, но изъ-за стола вышла съ досадливою морщиной между бровей,— вс видли, что надъ Потемкинымъ стряслась бда, придворная сплетня сдлала свое дло: подбавила еще яду въ ужасное положеніе, въ какомъ находился падающій временщикъ…

VII.

Василій Степановичъ Поповъ, просидвъ до поздней ночи въ кабинет за бумагами, легъ, когда сквозь спущенныя занавси уже пробивался свтъ лтняго утра.
ЕДва усплъ онъ забыться первымъ крпкимъ сномъ, какъ его неожиданно разбудилъ встревоженный камердинеръ.
— Ваше превосходительство! курьеръ пріхалъ изъ Царскаго Села, отъ императрицы…
— А? что? Курьеръ? вскочилъ въ переполох Поповъ,— отъ ея величества? съ бумагами?.. Пусть подастъ!..
— Курьеръ говоритъ: приказано вамъ самимъ явиться къ ея величеству немедленно, къ утреннему чесанью.
— Къ чесанью?.. Что такое?.. который часъ? Три?.. Одваться и закладывать въ коляску самыхъ лучшихъ лошадей!.. Господи милостивый! что тамъ такое стряслось?.. Зови сюда курьера…
Съ Попова и сонъ соскочилъ, все въ дом задвигалось: кучеровъ разбудили чуть не палками, къ Попову прибжалъ крпостной парикмахеръ съ заспаннымъ лицомъ, и пока курьеръ передавалъ ему приказаніе императрицы, начисто выбривалъ его. Одинъ лакей ждалъ съ параднымъ мундиромъ, другой — съ умывальнымъ приборомъ, все длалось въ сует и смущеніи…
Черезъ часъ Поповъ уже мчался въ Царское Село, предаваясь многочисленнымъ и тревожнымъ мыслямъ.
Много грховъ числилось за его всесильнымъ патрономъ, въ которыхъ, какъ ближайшее повренное лицо, былъ замшанъ и Василій Степановичъ, по долгу подчиненности,— и душа секретаря Потемкина была въ ужасномъ смятеніи. Онъ былъ ршительно между двухъ огней: съ одной стороны — своеволіе и капризы временщика, съ другой стороны — неуваженный законъ и гнвъ императрицы.
Ничего хорошаго не ждалъ Василій Степановичъ отъ этой спшной поздки, и когда, въ шесть часовъ утра, онъ вступилъ во дворецъ и вошелъ въ пріемную въ ожиданіи доклада о немъ императриц, на немъ лица не было: онъ былъ растерянъ и блденъ.
Ждать ему пришлось недолго: государыня была уже вставши, успла позаняться письмомъ и вошла въ уборную, гд ее ждалъ парикмахеръ съ инструментами для сложной прически, камеръ-юнгферы съ уборами и нарядами и Марья Савишна Перекусихина.
Усвшись передъ зеркаломъ въ пудермантел, она однимъ изъ первыхъ велла позвать Василія Степановича Попова. Когда онъ вошелъ, блдный отъ волненія, Екатерина обратила къ нему гнвный взоръ и, покраснвъ отъ досады, спросила:
— Правда, что у васъ цлый эскадронъ курьеровъ отъ Репнина съ извстіями задержанъ въ дом?
— Правда, ваше величество, но не эскадронъ, а человкъ десять найдется, отвтилъ, запинаясь, Поповъ.
Полное лицо Екатерины еще боле покраснло отъ негодованія, она сдлала нетерпливое движеніе и громко, гнвно заговорила:
— Что-жъ это вы тамъ со свтлйшимъ длаете?.. На что это похоже?.. Чего-жъ вы смотрите?.. Одинъ глупитъ, а другой глупости покрываетъ?.. Смотрите, Василій Степановичъ! непроштрафиться бы вамъ!..
— Ва-ваше величество!.. я неоднократно… ежедневно докладываю его сіятельству… но они какой-то странный… какъ будто не въ своемъ ум… Я опасаюсь за здоровье его сіятельства…
Догадливый Василій Степановичъ подпустилъ эту ноту, чтобы отвесть возможный ударъ отъ своего патрона,— и попалъ въ цль: Екатерина съ безпокойствомъ обернулась къ Попову и уже съ оттнкомъ жалости спросила:
— Что такое? что съ нимъ длается?..
Поповъ описалъ состояніе, въ какомъ находился свтлйшій.
— Ну, это старыя штуки,— я знаю!.. Капризничаетъ!..
Тонъ императрицы смягчился, однако.
— Чтобы сейчасъ были вс бумаги прочитаны! на все дать обстоятельный отвтъ Репнину!.. Подумайте, въ какое положеніе вы его поставили!.. Вс письма переслать ко мн… Если свтлйшій заупрямится, скажите, что я это ему приказываю, и чтобъ онъ пересталъ шалить… Довольно!..
Поповъ преклонилъ колно, императрица дала ему руку для поцлуя, и секретарь Потемкина выкатился изъ уборной, многократно крестясь и красный отъ волненія. У него съ души какъ камень свалился.
— Вона, какъ Василій Степанычъ угодниковъ благодаритъ!..
— Что, ваше превосходительство, влопались со свтлйшимъ-то?..
— А и была, врно, баня!.. Благополучно ли?..
Такими замчаніями встртили Попова, который безостановочно крестился, вельможи въ сосднемъ поко.
— Слава Богу!— пронесло!.. Да и чортъ съ нимъ не влопается!.. Каторжная жизнь!..

VIII.

Василій Степановичъ мимоздомъ поставилъ рублевую свчу въ церкви и помчался въ Петербургъ, ломая голову, какимъ это образомъ императрица узнала о плненіи курьеровъ?.. Ужъ онъ ли не принялъ вс мры для сокрытія этого дла!.. ‘Перехитрилъ кто-то меня!.. ну, да я узнаю!’ думалъ онъ…
Раздосадованный Поповъ не взошелъ, а ворвался въ кабинетъ Потемкина — и засталъ его за бумагами отъ Репнина…
— Давно бы пора, ваше сіятельство! съ запальчивостью произнесъ секретарь, забывая должный этикетъ,— а то вы съ вашими штуками надлали длъ!..
Потемкинъ удивленно обернулся къ Попову.
— Что ты? словно съ цпи сорвался?..
— Да, вдь, я сейчасъ отъ ея величества: она узнала, что вы задержали репнинскихъ курьеровъ и изволить страшно гнваться на васъ, да и на меня вмст: ты, говоритъ, покрываешь шалости своего господина!..
— Ну, и что-жъ?..
— Ну и велно, во что бы то ни стало, сегодня же отправить курьеровъ къ Репнину!.. Прошу, ваше сіятельство, поторопиться, а то, ей-Богу, мы наживемъ большую бду!..
— Ну, ну! раскудахтался!.. Садись вотъ, да давай справимъ все сразу… Врно, теб хорошо попало въ Царскомъ-то?..
— Да что, ей-Богу, ваше сіятельство!.. Вы изволите капризничать, а мн, какъ карасю на сковород, прыгать приходится!.. Каторжная жизнь!..
— Василій! молчи — и занимайся дломъ!.. Авось, и пронесетъ бду — еще и не то сходило…
— Да я ужъ передъ ея величествомъ и такъ, и сякъ — выгораживаю ваше сіятельство, какъ могу,— боленъ, молъ, и все такое… Ну, не поврили, а все-таки смягчились, а были страхъ какъ гнвны!..
— Еще бы ты посмлъ меня выдавать!… Ладно, вотъ пиши…
Потемкинъ съ секретаремъ занялись усердно дломъ, изготовили бумаги, и въ тотъ же день вс плненные курьеры были отпущены по домамъ, а одинъ отосланъ въ Турцію къ Репнину съ полномочіемъ заключить миръ…
Снова загремлъ курьерскій колокольчикъ по тысячеверстной дорог, но на полпути встртился съ другимъ, который везъ извстіе о битв при Мачин и о завоеваніи этого города Репнинымъ, совершившемся 28-го іюня 1791 года.

III.
Необыкновенный артиллерійскій залпъ.
(1837 г.).

I.

Событіе, послужившее темою настоящаго повствованія, совершилось въ самомъ начал эпохи обширныхъ раскольничьихъ бунтовъ, именно въ половин тридцатыхъ и сороковыхъ годовъ настоящаго столтія.
Это были лихіе годы для приверженцевъ древляго благочестія: волненія охватили громадныя пространства Поволжья, Заволжья, сверо-востока Россіи, втянули во враждебныя отношенія къ правительству десятки тысячъ старообрядцевъ.
Къ ‘укрощенію’ этихъ бунтовъ были привлечены вс разнообразныя части, вс вдомства русскаго управленія: нижніе и верхніе суды, губернскія и уздныя управы, исправники, становые, даже пожарныя команды!..
И, какъ это было встарину непререкаемымъ, хотя не писаннымъ, закономъ, около этихъ безпорядковъ ‘щечилось’ безчисленное приказное сословіе, ‘крапивное смя’, ловя рыбу въ мутной вод, мшая правительству длать свое дло, создавая тысячи лишнихъ проволочекъ и препятствій,— все въ видахъ той же наживы. И много состояній и карьеръ составилось въ эти годы печальныхъ недоразумній, самоистребленія, когда люди, не понимая другъ друга, съ азартомъ устремлялись во взаимную борьбу.
Начало этихъ безпорядковъ, тянувшихся добрыхъ пятнадцать лтъ и стоившихъ правительству сотенъ тысячъ рублей, очень интересно и притомъ свднія объ этомъ період русской исторіи мало распространены, будучи заключены въ безконечно длинныхъ длахъ старыхъ архивовъ, благополучно гніющихъ въ подвалахъ присутственныхъ мстъ, да въ немногочисленныхъ монографіяхъ, помщенныхъ въ журналахъ боле десяти лтъ тому назадъ.

II.

Въ то время правительство обратило особенное вниманіе на заволжскіе иргизскіе скиты и монастыри, являвшіеся разсадниками раскола по всей Россіи, а вмст съ этимъ уже назрла мысль и объ уничтоженіи главныхъ очаговъ и пріютовъ старообрядства.
Приступлено было правительствомъ къ этому длу очень осторожно и осмотрительно, памятуя прежнія непріятности, когда наступали на расколъ съ ‘властельскою грозою’,— но тутъ все дло испортила чиновничья неумлость и безтактность.
Вновь назначенному саратовскому губернатору А. П. Степанову, при отправленіи на должность въ 1836 году, предложено было развдать:— насколько склонны иргизскіе скиты перейти въ единовріе и, разузнавъ вс обстоятельства осторожно, доложить о положеніи этого дла.
Новый губернаторъ поступилъ съ чисто канцелярскою проницательностью: похалъ на Иргизъ, въ богатый Средне-Никольскій монастырь и, импонируя своимъ саномъ и властью, освдомился,— желаютъ ли старообрядцы повиноваться распоряженіямъ правительства?
Монахи отвтили хитро и уклончиво.
— Мы, ваше превосходительство, завсегда въ вол его императорскаго величества и исполнять начальственныя распоряженія весьма благорасположены.
— Даже, если бы вамъ предложили перейти въ единовріе?..
— Воля его императорскаго величества… Это дло большое.
Благоувтливые монахи обошлись съ новымъ властителемъ съ почтеніемъ, хорошо угостили и съ поклонами проводили изъ монастыря.
Изъ этого Степановъ тотчасъ же заключилъ, что произвести реформу — плевое дло! Лишніе служебные лавры для него — и безо всякихъ хлопотъ! Однимъ почеркомъ пера рухнетъ вковое дло, закоренлыя души обратятся на стезю правды!..
И полетло къ министру внутреннихъ длъ донесеніе, что иргизскій монастырь обратится въ единовріе ‘безъ всякаго со стороны раскольниковъ противословія, а потому и безъ отлагательства времени!’…
Скоро и хорошо!

III.

Началось ‘присоединеніе’. Безъ малаго годъ тянулись предварительныя канцелярскія обрядности и переписка и, наконецъ, присоединители съ ‘опытнымъ’ архимандритомъ во глав и гражданскими властями пріхали ‘принимать’ монастырь и его имущества,— словно облупленное яичко състь!…
Собрали монаховъ, прочли имъ высочайшее повелніе, архимандритъ Зосима сказалъ имъ приличную рчь,— и вдругъ власти получаютъ твердый единодушный отвть:
— Не хотимъ единоврія! Не примемъ! Умремъ въ вр отцовъ!
Власти были огорошены. Какъ такъ?.. Это что?..
— Да вы-жъ сами пожелали присоединиться!.. Говорили о непротивленіи властямъ!..
— Властямъ покоряться мы во всемъ согласны, а единоврія не примемъ.
— Ну такъ вотъ,— нашелся опытный архимандритъ Зосима,— по описи сдавайте намъ церковь и вс монастырскія имущества,— что въ земляхъ, что въ угодьяхъ, все…
— И церкви, и имущества не сдадимъ:— оно не наше, а окрестныхъ жителей, а мы, иноки, ‘токмо стражи и хранители мста сего!’…
За такимъ неожиданнымъ упорствомъ должны бы слдовать, по-настоящему, ‘крутыя мры’, но ихъ предпринять при десяти взятыхъ съ собою солдатахъ, съ двумя ундерами, было опасно, тмъ боле, что въ монастырь, во время разговора, привалило нсколько сотъ окрестнаго раскольничьяго населенія, на защиту ‘своей святыни’.
Пошли разговоры уже съ народомъ, чтеніе повелній, увщанія, но и народъ отвтилъ ршительно:
— Монастырь и церкви не отдадимъ, хотя бы пришлось и смерть принять!
Чиновникамъ показалось, что ихъ мало — послали еще за четверыми, но и съ тми ничего не подлали.
Вытребовали отъ настоятеля монастыря, инока Корнилія, ключи церковные,— ихъ принесли и положили на столъ, но никто не ршался ‘передать ихъ’, съ рукъ на руки, Зосим, не желая быть ‘предателемъ своей святыни’.
— Берите и идите безъ насъ, творите волю пославшаго васъ!
Архимандритъ Зосима взялъ, наконецъ, ключи и пошелъ къ церкви, но многочисленная толпа народа окружила церковь и никого не допустила. На колокольн раздался набатъ, изъ окрестныхъ селеній началъ сбгаться народъ къ монастырю.
Опасаясь за собственную жизнь и цлость, власти-чиновники ушли изъ монастыря ни съ чмъ. И такъ, губернаторское незнаніе жизни, въ погон за дешевыми лаврами, создало цлый бунтъ.
Теперь ни той, ни другой сторон возвращаться назадъ было нельзя — дло зашло слишкомъ далеко.
Тугъ началось уже ‘укрощеніе’, которое тянулось слишкомъ мсяцъ, въ теченіе котораго случилось два интересныхъ эпизода: первый — когда, посл безуспшныхъ увщаній и угрозъ, въ монастырь вдругъ явился жандармскій оберъ-офицеръ Быковъ, одинъ, собственною своею персоною, въ твердомъ убжденіи, что одного его появленія будетъ достаточно для водворенія поколебленнаго ‘приказными’ порядка…
Но и Быковъ ухалъ, какъ и должно было, не солоно хлебавши.
Второй эпизодъ случился на другой день единоличнаго визита жандармскаго офицера: къ вечеру, слыша о неповиновеніи, явился, наконецъ, и ‘самъ’ губернаторъ, и тоже вообразилъ, что онъ иметъ какую-то панацею въ своей персон. Не смотря на доводы чиновниковъ, что идти въ монастырь, защищаемый тысячами народа, къ ночи не слдуетъ, онъ властительски веллъ ‘слдовать всмъ за собой’.
Послдовали, прихвативъ до 800 человкъ православныхъ крестьянъ, согнанныхъ по приказу къ монастырю еще раньше.
Войдя въ монастырь, губернаторъ Степановъ даже и разговаривать не сталъ, а ‘изъявилъ негодованіе’ иноку Корнилію, т. е. попросту избранилъ его и съ канцелярскимъ азартомъ веллъ своимъ 800 православнымъ крестьянамъ, не смотря на надвинувшіяся сумерки, ‘силою выгонять’ собравшихся въ монастырь раскольниковъ, которыхъ, къ слову сказать, было въ стнахъ до 500 человкъ, не считая того, что было за стнами!..
Здсь канцелярское легкомысліе перешло уже въ какую-то тупость…
Какой адскій кавардакъ произошелъ вслдъ за этимъ — описать трудно… Поднялось всеобщее и взаимное избіеніе: въ темнот ‘своя своихъ не познаша’,— православные били православныхъ, тащили ихъ за шиворотъ изъ монастыря, раскольники лупили всхъ безъ разбора, крики, стоны, ругательства,— и надъ всмъ этимъ ужаснымъ гамомъ разсвирпвшихъ народныхъ массъ зловще раздавались призывные зычные удары набатовъ!..
Конечно, изъ этого отвратительнаго кровопролитія вышло то, что самъ же губернаторъ Степановъ ночью бжалъ изъ монастыря, спасая свою полезную для государства жизнь, а побоище длилось и посл него далеко за полночь, при гулкихъ раскатахъ набатныхъ колоколовъ. Къ утру и въ монастыр, и за стнами его слышались стоны, на земл валялись избитые люди, клочки бородъ, обрывки одежды, обильно смоченные кровью братоубійственной драки, а сами виновники этого событія, убжавъ подъ покровомъ темноты, отъ общей свалки, цлыхъ двадцать одинъ день не могли придти въ себя и собраться снова ‘покорять’ крпко стоящихъ за свою вру людей!..

IV.

‘Крутыя мры’ оказались ршительно неизбжными, относительно столь явно непокорнаго раскольническаго населенія и монаховъ Средне-Никольскаго монастыря.
Двадцать одинъ день губернаторъ Степановъ сносился ‘по сему предмету’ съ высшими властями, чтобы, наконецъ, нанести ршительный и кровавый ударъ мятежникамъ, столь упорно отвергающимъ вс мры кротости и увщанія, расточенныя начальствомъ.
Все это время, отъ самаго начала безпорядковъ’ въ монастыр неисходно проживали въ стнахъ боле пятисотъ человкъ раскольниковъ-креетьянъ, питаясь на счетъ богатыхъ запасовъ монастыря, а кругомъ стнъ монастырскихъ стояли второю тсной стной нсколько тысячъ окрестнаго раскольничьяго населенія, готовыя защищать свою святыню до послдней капли крови. Вс приготовились заслужить мученическіе внцы за преданность старой вр. Объ уступкахъ, соглашеніяхъ и единовріи — теперь не могло быть и рчи.
И вотъ — это было 21-го марта 1837 года,— укротители, въ состав команды солдатъ въ 200 человкъ, съ боевыми патронами, команды казаковъ, конно-артиллерійской батареи и двухъ тысячъ понятыхъ изъ православнаго населенія, явились передъ стнами Средне-никольскаго монастыря.
Снова начались увщаній и угрозы, но раскольники, даже въ виду многочисленной военной силы, блестящихъ ружей, штыковъ и мдныхъ пушекъ, приготовившись къ врной мученической смерти,— отвтили ршительнымъ отказомъ сдать монастырь!..
— Умремъ, а не выдадимъ нашей святыни!.. Хошь убивайте, хошь по тюрьмамъ разсаживайте!..
Раздались военныя команды, солдаты, съ ружьями на перевсъ, двинулись впередъ, загромыхали мдныя пушки и уставили зловщія дула къ толпъ, у артиллеристовъ въ рукахъ дымились фитили, казаки стали объзжать толпу… Толпа взвыла, упала на колни, творя предсмертныя молитвы, но дорогу къ монастырю не очищала…
Облитые кровью мученическіе внцы уже какъ бы витали надъ головами фанатиковъ…
И вдругъ, по артиллерійской команд: ‘пли’, на разгоряченныхъ мучениковъ, вмсто огня и картечи, разомъ, въ нсколько трубъ, полилась холодная вода изъ скрытыхъ за войсками пожарныхъ насосовъ!..
Трудно описать эффектъ, произведенный этимъ неожиданнымъ душемъ! Раскольники пришли просто въ ужасъ, они этого никакъ не ожидали!.. Они вскочили и заметались, а непрерывныя струи воды энергично обдавали горячія головы, сбивали шапки, летли въ ротъ, носъ, глаза, уши, въ минуту не оставляя нитки сухой!..
Извольте тутъ сохранить высокое благоговйное настроеніе, когда, вмсто крови и ранъ, налагаемыхъ властительскою немилостивою десницей,— васъ безъ устали, не давая ни отдыха, ни срока, обкачиваютъ лихіе пожарные холодной водой!…
Эта неожиданность была самая срамная и конфузная: кровь, стоны и смерть — это что-то высокое, мученическое, къ чему вс были готовы, а тутъ — поливаютъ, точно шутовъ какихъ, и поливаютъ ловко, со всхъ сторонъ, не переставая!
‘Что за анафемская артиллерія у еретиковъ?.. не дьявольское ли это навожденіе?’ — мелькнуло даже въ нкоторыхъ головахъ… Толпа взревла и заметалась, спасаясь отъ неумолимыхъ водяныхъ потоковъ, а въ эти самые моменты общей паники и переполоха, понятые крестьяне хватали и вязали растерявшихся мокрыхъ защитниковъ старой вры. Тмъ и не до борьбы было: лишь бы убжать изъ-подъ адскихъ струй, отряхнуться да обсушиться!…
Тысяча семьсотъ человкъ было перевязано, а остальные въ ужас разбжались,— и власти вошли съ войсками въ монастырь…
Архимандритъ Зосима живо окропилъ раскольническій храмъ святою водою и ‘присоединилъ’ его къ единоврію. Посл такой операціи старообрядцы, конечно, уже отступились отъ своего храма, въ который вошла ‘никоніанская прелесть’.
Такъ съ обильнымъ ‘водопролитіемъ’ было присоединено къ единоврію одно изъ раскольническихъ гнздъ на Иргиз.

IV.
Кавалерійская храбрость и провіантская неукоснительность.
(1843 г.)

I.

Въ 1843 году въ Енисейской губерніи произошли раскольничьи безпорядки. Старообрядцы не поладили почему-то съ начальствомъ, досел мирволившимъ имъ, позволявшимъ, конечно за мзду, иногда вещи прямо противозаконныя. Безпорядки, постепенно разгораясь, дошли уже до явнаго неповиновенія властямъ, соединеннаго съ весьма дерзкими поступками: старообрядцы выпороли исправника и чуть не убили губернатора!…
Такой фактъ самосуда, когда былъ доведенъ до свднія высшихъ властей въ Петербург, былъ принятъ очень серьезно. Во-первыхъ, сдланъ былъ выговоръ самому губернатору и приснымъ его за нераспорядительность, а во-вторыхъ, приказано было двинуть до десяти тысячъ войска для усмиренія взбунтовавшейся округи, заселенной десятками тысячъ старообрядцевъ.
Требовалось уничтожить сборный пунктъ ихъ, часовню, отобрать образа и книги и арестовать смутьяна-попа изъ отставныхъ солдатъ. Такое предпріятіе въ густо населенной раскольниками мстности не могло обойтись безъ кровопролитія.
Задумался сконфуженный высочайшимъ выговоромъ губернаторъ, но въ это время одинъ изъ состоявшихъ при немъ чиновниковъ особыхъ порученій, штабъ-ротмистръ K. С. Безносиковъ, подалъ ему совтъ:
— А не попытаться ли, ваше превосходительство, прежде военной силы, уговорить ихъ, общая милость государя?…
— Конечно, это надо сдлать, но кто за это возьмется?
— Позвольте мн сдлать эту попытку,— я здшній уроженецъ и знаю сибиряковъ хорошо. Я думаю, что съумю съ ними сговориться какъ нибудь…
— Попытайтесь, коли хотите, я дамъ съ вами команду солдатъ и чиновниковъ губернскаго правленія для письмоводства,— согласился губернаторъ.
— О, нтъ! мн большой команды не надо! Я возьму только горсть казаковъ съ эсауломъ на всякій случай.
— И чиновника губернскаго правленія для протоколовъ.
— Хорошо, ваше превосходительство, пожалуй, если вы хотите, и чиновника.
При этомъ надо сказать, что штабъ-ротмистръ Безносиковъ былъ въ это время очень молодымъ человкомъ. Воспитанный въ первомъ кадетскомъ корпус, онъ поступилъ на службу въ Сибирь, гд служили отецъ его, наказнымъ атаманомъ, и старшій братъ при отц.
Это былъ очень дльный молодой офицеръ, уже имвшій орденъ св. Владиміра за какіе-то ученые гидрографическіе труды, относившіеся до описанія рки Амура, тогда мало изслдованнаго.
Безносикову дали 36 казаковъ съ эсауломъ и чиновника для письменной работы, и онъ, сказавши нсколько словъ своей малочисленной команд объ опасностяхъ, какія ихъ ожидаютъ въ этой экспедиціи, пустился въ путь.
Путь былъ не легкій, экспедиція рискованная, молодой штабъ-ротмистръ, знавшій народъ не по канцелярски, а путемъ живого обращенія съ нимъ, ршилъ, что участь его порученія много будетъ зависть отъ бодраго духа его команды. Для этого онъ изъ отпущенныхъ съ нимъ суммъ приказалъ выдавать казакамъ ежедневно мясную и водочную порціи и этимъ сдлалъ то, что казаки, земляки усмиряемыхъ, отчасти сами старообрядцы, отчасти индиферентные къ православію, полюбили своего молодого начальника и сманить ихъ или заставить длать свое дло съ умышленнымъ небреженіемъ въ минуты опасности (чему бывало много примровъ), стало очень трудно, если не невозможно.

II.

Въ первое взбунтовавшееся селеніе пріхали укротители къ вечеру. Сейчасъ же нашелся благоувтливый мужикъ, прикинувшійся покорнымъ предержащей власти, пригласилъ офицера и команду къ себ на ночлегъ и разсыпался передъ ними мелкимъ бсомъ:
— Господи милостивый! да нешто я… да нешто мы?.. Оно, конечно, народъ глупъ… много ихъ такихъ-то… Вы, ужъ у меня будьте, какъ за каменной стной!…
Хитрый мужикъ, видя юность предводителя малочисленной команды, ршилъ попытаться ‘сплавить’ его безъ особенныхъ хлопотъ и для этого ‘тихимъ словомъ’ веллъ сыну своему запречь тройку лошадей и ждать на задворкахъ, но и Безносиковъ не вврился всецло хитрецу и обставилъ домъ казаками.
Пока экспедиція закусывала, чмъ Богъ послалъ, приготовляясь къ отдыху, чтобы на утро рано начать ‘дло’,— въ избу таинственно вошелъ благоувтливый мужикъ и съ испугомъ сообщилъ:
— Ваше благородіе!.. неладно! Наши-то глупцы… обступаютъ домъ со всхъ сторонъ,— грозятся убить царскаго посла… Вотъ-то шалыя головы!.. Одначе, вы будьте за мной, какъ за каменной стной… Врьте Богу, выручаю я васъ… Бжать вамъ надо… вамъ и господину приказному, а казаченьки?.. что имъ?— они и сами ускачутъ какъ нибудь! А для васъ я приготовилъ, видючи бду неминучую, троечку… сынишко мой на задворкахъ ждетъ ужъ — лихо умчитъ!..
Безносиковъ обезпокоился, однако рчи мужика показались ему подозрительны, потому что разставленные на караул казаки ни о чемъ подобномъ не доносили ему.
— Эсаулъ! поди-ка провдай, что тамъ такое?
— Что провдывать? врно говорю, садитесь съ Богомъ, пока цлы,— я васъ задворочками проведу,— наши-то и не узнаютъ: ждать будутъ вонъ тутъ, а вы ужъ за десять верстъ будете!..
Подьячій схватился бжать, но Безносиковъ все-таки послалъ эсаула узнать истину. Хозяинъ вышелъ вмст съ эсауломъ.
Скверныя минуты переживалъ штабъ-ротмистръ, еще того скверне чувствовалъ себя приказный, ожидая разршенія этой загадки.
Наконецъ эсаулъ возвратился.
— А гд этотъ проклятый мужикъ? съ досадой сказалъ эсаулъ,— прикажите этого обманщика арестовать!.. Онъ все совралъ: никого ни гд нтъ!..
— Понимаю!— это онъ хотлъ дурака изъ меня сдлать: напугать, да назадъ и увезть ни съ чмъ!.. Сыскать его и арестовать, мерзавца!..
Бросились искать благоувтливаго мужика, но онъ, видя, что его затя не удалась, предпочелъ скрыться безъ слда…
На первомъ шагу наша экспедиція наткнулась на вроломную хитрость, прикрытую самымъ большимъ почтеніемъ, дальнйшіе шаги не общали тоже ничего хорошаго.
Въ большомъ безпокойств легла наша экспедиція спать въ безхозяйномъ дом, разставивъ казачій караулъ вокругъ,— и тутъ случилось нчто волшебное…
Вообще эта экспедиція молодого штабъ-ротмистра протекла и окончилась довольно волшебно и мало понятно, но мы не имемъ повода сомнваться въ истин событій, ибо передаемъ разсказъ о нихъ только изъ вторыхъ рукъ, гд первымъ источникомъ былъ самъ почтенный затйщикъ экспедиціи Константинъ Степановичъ Безносиковъ, умершій въ чин генералъ-маіора въ 1876 году.
Волшебство это, вроятно, произошло отъ разстроенныхъ и напряженныхъ нервовъ, но тмъ не мене въ немъ заключалось нчто пророческое объ исход опасной и почти безнадежной экспедиціи.
Въ ночной темнот, когда все погрузилось въ сонъ, и самъ молодой предводитель уже начинамъ дремать, отогнавъ, наконецъ, докучливыя мысли,— выясняется передъ нимъ во мрак какой-то неясный человческій образъ и, наклонившись надъ нимъ, явственно обращаетъ къ нему рчь:
— Будь покоенъ!.. Завтра до вечерни попостись,— и все будетъ хорошо!..
Молодой офицеръ взбудился отъ легкой дремоты въ испуг и прянулъ съ постели, хватаясь за оружіе.
— Эсаулъ! огня! вскричалъ онъ громко.
Вскочилъ и эсаулъ, спшно выскъ огня кремнемъ, раздулъ трутъ и зажегъ свчку.
— Сейчасъ кто-то здсь былъ!.. Я слышалъ слова!.. Нтъ ли тутъ потайной двери?..
Оглядлись — никого! Осмотрли стны и двери, подъемный люкъ изъ подполицы — ничего подозрительнаго!
— Врно, вамъ погрезилось во сн, ваше благородіе, спите съ Богомъ,— утро вечера мудрене, завтра работы много…

III.

Ночь прошла благополучно, на другой день рано поднялась экспедиція. Предстояло самое трудное и опасное: хать въ селеніе, гд стояла подлежащая къ сносу часовня и проживалъ наставникъ-смутьянъ, и откуда безпорядки начались и поддерживались.
Посл неудачи ‘самого’ губернатора, что могъ тутъ сдлать какой-то молокососъ-офицеръ?.. Но дло въ томъ, что ‘самъ’ не зналъ, не понималъ и не любилъ народа,— и въ этихъ же отношеніяхъ стоялъ къ нему и народъ — а молокососъ-офицеръ зналъ и любилъ народъ и умлъ съ нимъ говорить, кром того, онъ былъ беззавтно храбръ и всегда готовъ былъ рисковать своею жизнью для общаго блага безъ фразъ, а самымъ дломъ, тогда какъ губернаторъ свою жизнь любилъ…
Пріхали рано утромъ, чуть свтъ, и послали оповстить по селу, чтобы собрать выборныхъ для разглагольствія.
Черезъ нсколько времени началъ подваливать народъ, да не десятками, а сотнями и тысячами, со всего обширнаго села и изъ окрестностей, куда уже проникли всти о пріздъ молодого укротителя съ малочисленной командой. Вокругъ дома заволновалось живое шумное море головъ, галднье сотенъ голосовъ переходило въ какой-то ревъ разсвирпвшаго стада.
Отважный штабъ-ротмистръ вышелъ, однако, смло за ворота передъ толпу и началъ уговаривать, но его голосъ совершенно терялся въ общемъ мощномъ шум. Сотни головъ совались къ нему, что-то горячо доказывая, на что-то жалуясь, сотни корявыхъ рукъ энергично жестикулировали передъ самымъ его носомъ, во всхъ устремленныхъ на него горящихъ глазахъ онъ видлъ только возбужденіе, гнвъ, угрозу,— но понять что нибудь изъ этого шума было невозможно.
— Громада! рявкнулъ, наконецъ, офицеръ,— такъ нельзя!.. Никто ничего не слышитъ!.. Выберите человкъ шесть, которые поумне да поопытне, и пошлите во дворъ,— я съ ними поговорю, какъ надо, а они вамъ перескажутъ!..
Сказалъ и ушелъ во дворъ, а громада начала снова галдть, выбирая депутатовъ, и выбрали не шесть человкъ (съ которыми-де легко поправиться казакамъ), а семьдесятъ человкъ. Ихъ впустили во дворъ, заперли ворота, приставили къ воротамъ казаковъ изнутри и снаружи,— и началось собесдованіе.
— Братцы — громада! началъ было Безносиковъ.
— Какіе мы братцы щепотнику {‘Щепотью’ старообрядцы называютъ православное перстосложеніе для крестнаго знаменія по сходству его со щепотью для нюханья табаку.} — табачнику! оборвали выборные на первыхъ порахъ оратора.
— Я — царскій посланникъ!.. Признаете вывласть государя императора надъ собою?..
— Амператору мы завсегда покорны, а только ежели исправникъ!.. Да ежели губернаторъ таки дла!..
И посыпались обвиненія на ближайшія власти въ самомъ возмутительномъ вымогательств, жалобы на нихъ, раскрывались картины попустительства за взятки, картины знакомыя и извстныя офицеру, мстному уроженцу.
— Все такъ, но вы имли дорогу жаловаться на притсненія, дойти до самого государя императора, а не самимъ расправляться!.. Шутка ли?— выпороть исправника!..
— А и дуракъ же ты, ваше благородіе, не въ обиду теб будь сказано!.. Жалиться?.. Вотъ это твое глупое слово было!..
Дальше — больше:— переговоры приняли характеръ какихъ-то взаимныхъ угрозъ.
— Вы знаете, что государь императоръ повеллъ двинуть сюда десять тысячъ войска,— и оно уже идетъ!.. оно уже близко!.. У васъ камня на камн не останется!.. вс вы въ тюрм сгніете!..
— Экая угроза выискалась!.. Что ты со своими казачишками подлаешь?.. Мы вотъ тебя, ровно курченка, ощиплемъ, да и крылья назадъ завернемъ…
— Глупцы! да неужели вы не видите милости императора въ томъ, что я посланъ одинъ, съ малою силой къ вамъ, гд васъ двадцать тысячъ?.. Конечно, вы можете меня убить, да я этого и не боюсь, я хочу только уговорить васъ покориться вол его величества, чтобы не быть вамъ разоренными въ конецъ!..
Много и резонно говорилъ молодой офицеръ съ выборными, одни слушали, другіе галдли,— толку, все-таки, какъ будто не выходило. Тогда пылкій молодой офицеръ вышелъ изъ себя и закричалъ на толпу:
— Да знаете ли, что мн дана неограниченная власть!— я могу казнить и миловать!.. Если вы будете еще сопротивляться,— ни одинъ изъ васъ не выйдетъ живой отсюда!..
И въ это время казаки ловкимъ маневромъ загнали какъ-то толпу въ обширный сарай и заперли засовомъ…
Измученный, вошелъ Безносиковъ въ избу, гд вс находились въ страх и опасеніи за свою жизнь, ибо толпа на улиц все прибывала и прибывала и ревла, какъ бурное море. Но дерзкихъ предпріятій не было, хотя эта маленькая горсточка казаковъ съ офицеромъ моментально могла-бы быть раздавлена толпою.
Трудно описать смятенное состояніе душъ всей этой экспедиціи и самого Безносикова. И страхъ за свою участь, и досада на неудачу, и сознаніе, что наговорено въ раздраженіи много лишняго и глупаго, волновали сердце молодого офицера.
Предложили ему обдать, но не до ды было Безносикову, хотя въ хлопотахъ и возбужденіи онъ не лъ со вчерашняго дня.
Безсознательно онъ выполнялъ приказаніе таинственнаго пророческаго голоса, о которомъ и забылъ.

IV.

Два-три часа прошло въ самой томительной неизвстности, ворота и сарай съ депутатами охранялись казаками, готовыми стрлять по толп въ случа непріязненныхъ дйствій. Наконецъ, запертые въ сара, горячо обсуждавшіе слова офицера, склонились на рчи боле разумныхъ и умренныхъ и стали просить отпустить къ толп двнадцать человкъ, чтобы уговорить ее покориться.
Покорность эта обрадовала Безносикова, но въ то же время была и сомнительна. Онъ отпустилъ шесть человкъ.
Въ толп произошло невообразимое волненіе: шумъ усилился, массы то отхлынутъ отъ дома, гд находилась команда, то снова наднинутся, но какое-то ршеніе уже было ими предпринято.
Черезъ нсколько времени къ дому подъхала тройка и изъ телги свалили къ воротамъ какой-то тюкъ, который казаки быстро подхватили и втащили во дворъ.
Въ тюк оказался смутьянъ-попъ, котораго раскольники ршились выдать обманомъ для него самого и большинства волновавшагося здсь народа, для чего и завязали его въ тюкъ. Посл нсколькихъ часовъ невообразимаго гвалта, вызвали, наконецъ, офицера къ толп и нсколько стариковъ выразили готовность покориться требованіямъ правительства.
— Ты ужь только, батюшка, ваше благородіе, упроси за насъ у царя, чтобы простилъ онъ насъ за нашу глупость и дерзновеніе!.. Только, видитъ Богъ, что сами ‘они’ виноваты во всемъ!.. Сколько это тысячъ намъ стоило, чтобы и часовню держать, и попа выписать, и чтобы исправникъ ничего не зналъ и не видлъ!.. Пропали наши денежки!..
— Ужъ коли на то воля его величества,— длай, что приказано!.. Видно, плетью обуха не перешибешь!.. Только упроси милость царскую на насъ…
Безносиковъ общалъ всми силами хлопотать о прощеніи ихъ и для этого представить дло въ лучшемъ для нихъ свт, выставивъ ихъ добровольную покорность правительству,— и веллъ вести его къ часовн, чтобы разобрать ее.
Съ малымъ конвоемъ и приказнымъ для протоколовъ, дрожавшимъ отъ страха, отправился Безносиковъ къ часовн.
Вещи, книги и образа были описаны, вынесены и запакованы, казаки по бревнышку разнесли срубъ и сложили въ кучку. Подьячій наложилъ печати.
Безносиковъ не врилъ глазамъ, видя такой неожиданный и полный успхъ своего предпріятія, но факты были на лицо: попъ выданъ, часовня разобрана, книги, иконы и утварь въ его рукахъ подъ охраной казаковъ…
Торжествующій, возвратился онъ домой, гд тотчасъ же выпустилъ заложниковъ-депутатовъ, а сіяющій чиновникъ началъ писать самый радостный протоколъ событій этого тревожнаго дня.
Толпы разошлись, хотя тамъ и сямъ по обширному селу старообрядцы стояли кучами, о чемъ-то горячо споря.
Въ сосднемъ православномъ сел ударили въ колоколъ къ вечерн, и снова истомленному офицеру былъ предложенъ обдъ… Тутъ только вспомнилъ Безносиковъ вчерашнее видніе и пророчество съ приказаніемъ о пост до вечерни… Все сбылось точь-въ-точь по словамъ таинственнаго пришельца,— и юный укротитель съ полнымъ удовольствіемъ слъ за похлебку съ доброй чаркой вина…

V.

Посл обда эсаулъ отозвалъ офицера въ сторону и таинственно сообщилъ, что казаки слышали мимоходомъ, что ему не дадутъ благополучно выбраться со своими безкровными завоеваніями, что его трофеи хотятъ отбить на дорог, сваливъ вину на неизвстныхъ злоумышленниковъ!
— Ага! Такъ вотъ она и разгадка ихъ скорой покорности! догадался Безносиковъ,— они во второй разъ хотятъ меня въ дуракахъ оставить!.. Хорошо! я приму свои мры!..
Раскинувши умомъ, молодой офицеръ сообразилъ, что длать.
Собравшись узжать, онъ собралъ команду и назначилъ маршрутъ, по которому казаки должны везти арестованнаго попа и вещи изъ часовни. Хотя онъ и озаботился, чтобы при этомъ не было никого изъ мстнаго населенія, но сдлалъ это больше для вида, и потому чуткія настороженныя уши раскольниковъ узнали тайну распоряженія.
Хитрость пошла противъ хитрости: расколники распорядились послать засаду верстъ за тридцать отъ селенія въ глухомъ и лсистомъ мст, на пути слдованія команды, велвъ посланнымъ дйствовать, какъ разбойникамъ (любимый пріемъ людей древляго благочестія), а догадливый офицеръ направилъ конвой съ попомъ и вещами совсмъ по другой дорог, отъхавъ отъ села нсколько верстъ по назначенному маршруту…
Засада напрасно прождала ожидаемаго позда и когда воротилась во-свояси, Безносиковъ съ попомъ былъ уже на мст и докладывалъ губернатору о благополучномъ исход рискованной экспедиціи.
Не было конца благодарностямъ губернатора молодому офицеру, выручившему его изъ очень большого затрудненія.
Немедленно въ Петербургъ полетло самое радужное донесеніе о благополучномъ окончаніи безпорядковъ, обошедшихся безъ военной силы, причемъ губернаторъ представлялъ предпріимчиваго молодого офицера къ наград, а для провинившихся раскольниковъ испрашивалъ высочайшаго прощенія.
Но съ вопросомъ о наград вышло затрудненіе, штабъ-ротмистру Безносикову только въ прошломъ году пожалованъ былъ орденъ св. Владиміра (за гидрографическіе труды) и наградить его еще разъ въ скоромъ времени министру показалось слишкомъ щедро. Надо все въ очередь: дождался — и получи, а то найдутся предпріимчивые офицеры, которые расхватаютъ вс награды у тхъ, кто терпливо выжидаетъ ихъ годами, безполезно вытягивая служебную лямку.
Такова была, вроятно, логика г. министра внутреннихъ длъ, когда онъ отказалъ Безносикову въ наград, но дло должно было еще идти на высочайшее разсмотрніе.
Императоръ Николай Павловичъ заинтересовался столь неожиданнымъ исходомъ большого дла и лично подробно разсмотрлъ вс частности его.
Кладя высочайшую резолюцію, онъ возмутившихся старообрядцевъ, въ виду ихъ добровольной покорности, простилъ и, не выпуская изъ рукъ пера, искалъ бумаги, ходатайствующей о награжденіи храбраго штабъ-ротмистра, чтобы и ее съ полнымъ удовольствіемъ подписать,— но таковой не было придл.
— А чмъ же награжденъ щтабъ-ротмистръ Безносиковъ? спросилъ онъ у министра.
Министръ доложилъ его величеству причины, по которымъ онъ считалъ нужнымъ отклонить ходатайство губернатора о наград его чиновника особыхъ порученій, но государь, не дослушавъ объясненій, собственноручно написалъ въ дл: ‘Ротмистра Безносикова, въ примръ прочимъ, произвести въ слдующій чинъ’…
Служебная логика на этотъ разъ не сошлась съ логикой высшей…

VI.

Бумаги съ высочайшей резолюціей пролетли четыре, пять тысячъ верстъ въ Сибирь и разцвтили души радостью. Штабъ-ротмистръ Безносиковъ получилъ приказъ о производств его за подписью наказного атамана Безносикова же и скрпою дежурнаго штабъ-офицера Безносикова же (отца и брата его) и съ легкомысліемъ молодости опустошилъ свой не толстый карманъ на взносъ за производство…
Но когда въ провіантское вдомство поступилъ отчетъ о расходованіи данныхъ Безносикову въ экспедицію суммъ, оно усмотрло превышеніе власти и расхищеніе казеннаго интереса въ тхъ водочной и мясной порціяхъ, какія штабъ-ротмистръ произвольно веллъ выдавать своей казачьей команд…
И, какъ послдній аккордъ въ мастерски сыгранной симфоніи, засаленный провіантскій курьеръ принесъ къ новопроизведенному ‘бумагу’:
‘(Названіе учрежденія, годъ, число, мсяцъ, столъ, повытье, исходящій номеръ!) Усмотрвъ изъ поданнаго отчета о расходованіи провіантскихъ суммъ’ — и такъ дале: — ‘взыскать съ онаго офицера самовольно растраченный казенный интересъ’…
О расходахъ на тысячи войска забыли, но это не входило въ компетенцію провіантскаго вдомства.
Обратился тріумфаторъ къ папашиному карману и уплатилъ нсколько десятковъ рублей неукоснительному вдомству, ибо не стоило же заводить дальнихъ хлопотъ!
Отвяжитесь!..

V.
Типографъ-метроманъ прошлаго вка.

I.

Это было въ царствованіе императрицы Екатерины Великой. Типографское дло до ея знаменитаго указа было правительственною регаліею и, если частнымъ лицамъ дозволялось имть типографіи, то на особыхъ условіяхъ съ правительствомъ и подъ особымъ надзоромъ.
Сознавая, что возможно-широкая свобода книгопечатанія есть одинъ изъ могущественныхъ факторовъ народнаго просвщенія, императрица-законодательница въ 1784 году, 15 января, указомъ вывела типографское дло изъ тсныхъ и спеціальныхъ рамокъ и сдлала его достояніемъ всхъ.
Знаменитый указъ ея, напечатанный въ ‘Полномъ собраніи законовъ’, томъ XXI, 15,634, очень любопытенъ и здсь кстати привести его: ‘Всемилостивйше повелваемъ типографіи для печатанія книгъ не различать отъ прочихъ фабрикъ и рукодлій и вслдствіе того позволяемъ, какъ въ обихъ столицахъ нашихъ, такъ и во всхъ городахъ имперіи нашей, каждому по своей собственной вол заводить оныя типографіи, не требуя ни отъ кого дозволенія, а только давать знать о заведеніи таковомъ управ благочинія того города, гд онъ типографію имть хочетъ. Въ сихъ типографіяхъ печатать на россійскомъ и на иностранныхъ языкахъ, не исключая и восточныхъ, съ наблюденіемъ, однакожъ, чтобъ ничего въ нихъ противнаго законамъ Божіимъ и гражданскимъ, или же къ явнымъ соблазнамъ клонящагося издаваемо не было, чего ради отъ управы благочинія отдаваемыя въ печать книги свидтельствовать, и ежели что въ нихъ противное сему нашему предписанію явится, запрещать, а въ случа самовольнаго напечатыванія таковыхъ соблазнительныхъ книгъ, не только книги конфисковать, но и о виновныхъ въ подобномъ самовольномъ изданіи недозволенныхъ книгъ сообщать, куда надлежитъ, дабы оные за преступленіе законно наказаны были’.
Этимъ указомъ дло веденія типографій и изданія книгъ облегчено было до крайности. Типографіи быстро размножились, изданіе книгъ оживилось, только при такой свобод книгопечатанія могла развиться до грандіозныхъ размровъ дятельность ‘Типографической компаніи’ Новикова и другихъ масоновъ, дятельность высоко-гуманная и принесшая много пользы просвщенію и нравственному совершенствованію народа…

II.

Но исторія, на ряду съ грандіозными и величественными картинами, событіями и типами, показываетъ намъ картины и типы комическіе, отрицательные.
Какъ Н. И. Новиковъ есть личность крупная и благородная среди типографовъ и издателей прошлаго вка, такъ нкій помщикъ Пензенской губерніи Николай Еремевичъ Струйскій есть типъ комическій, утрировка, не выдуманная писательскимъ творчествомъ, а созданная самой жизнію.
Струйскій былъ довольно состоятельный Пензенскій помщикъ. Его село Рузаевка, въ Писарскомъ узд, по дорогъ изъ Нижняго-Новгорода въ Пензу, въ 7 верстахъ отъ большого села Голицына, было очень велико, о чемъ можно судить по тому, что въ немъ находилось три церкви, а самое село, по барской зат, было обведено вокругъ валомъ, вроятно для отраженія непріятеля, подобнаго Пугачеву, если бы онъ явился къ владніямъ затйливаго помщика.
Владнія Струйскаго распространялись вокругъ Рузаевки верстъ на тридцать, а въ самомъ сел въ 1772 году былъ построенъ огромный и роскошный барскій каменный домъ съ великолпною залою въ два свта, облицованною по стнамъ мраморомъ. О великолпіи и грандіозности постройки рузаевскихъ хоромъ даетъ понятіе одна частность, именно: за одно желзо, потребовавшееся для постройки дома, помщикъ заплатилъ поставщику цлою подмосковною деревнею въ триста душъ крестьянъ!..
При дом былъ прекрасный, правильно разбитый садъ, который поэтъ Ив. Мих. Долгорукій, лично знавшій Струйскаго, во время бытности на вице-губернаторств въ Пенз, назвалъ ‘регулярнымъ’.
Обширныя дачи, ‘вс изобилія натуры’, многочисленное и пріятное семейство, по словамъ того же И. М. Долгорукаго, давали Струйскому возможность ‘наслаждаться жизнію благополучнаго человка, ежели она есть гд нибудь, кром нашего воображенія…’
Личность самого Струйскаго довольно загадочна и непонятна была даже для его современника, князя Долгорукаго, который, разсуждая о ходившихъ про Струйнаго слухахъ, восклицаетъ: ‘Впрочемъ, кто знаетъ, что такое человкъ? Кто искусилъ это непонятное твореніе столько, чтобъ найти и опредлить мру его заблужденіямъ? Подивимся и замолчимъ!..’
Струйскій былъ, безспорно, однимъ изъ ‘чудодевъ’ екатерининскаго времени, довольно богатаго такими типами.
До его маніи къ стихотворству и страсти къ типографіи, онъ, по слухамъ, дошедшимъ до пензенскаго вице-губернатора князя И. М. Долгорукаго, былъ маніакомъ судебныхъ розысковъ, если можно такъ выразиться.
Слухи эти имютъ долю вроятія, потому что
Струйскій, какъ видно изъ разсказа современника, былъ очень подозрителенъ по природ, а приближавшаяся къ его владніямъ гроза Пугачевскаго возмущенія, въ которой, можетъ быть, и онъ пострадалъ или рисковалъ пострадать отъ своихъ ‘подданныхъ’, потерявшихъ всякое уваженіе къ власти, могла увеличить эту подозрительность и сдлать ее жестокою. Вроятно и то, что розыски эти, которымъ онъ со страстью предавался за стнами своей усадьбы, были лишь возмездіемъ за пугачевскіе безпорядки своихъ крестьянъ и дворовыхъ, гд онъ хотлъ доискаться и добраться до подстрекателей, участниковъ или опредлить степень виновности каждаго.
Какъ бы тамъ ни было, но розыски Струйскаго въ своей дворн имли мрачный и жестокій характеръ, производилъ съ увлеченіемъ онъ ихъ самъ въ своихъ собственныхъ застнкахъ, копируя тайную канцелярію съ Шешковскимъ, онъ прибгалъ даже къ пыткамъ, чтобы добиться признанія, производя самодльное судбище, онъ говорилъ рчи за и противъ обвиняемыхъ.
Какъ видно, это ему сошло безнаказанно: онъ былъ счастливе своей современницы, извстной Салтычихи, за жестокости заточенной въ монастырь неисходно по смерть.
‘Ежели это было подлинно такъ, восклицаетъ князь И. М. Долгорукій,— то чего смотрло правительство?’
Вопросъ для администратора екатерининскихъ временъ наивный. Правительство могло и не знать ничего о розыскахъ Струйскаго, мстной полиціи тоже трудно было слдить за дйствіями помщиковъ въ усадьбахъ, доносамъ крестьянъ, если таковые были, могли не дать вры или просто спрятать это дло подъ сукно, не желая ссориться съ богатымъ помщикомъ, находившимся въ связяхъ съ графами Орловыми.

III.

‘Ежели то было такъ,— то какой удивительный переходъ отъ страсти самой зврской, отъ хищныхъ такихъ произволеній къ самымъ кроткимъ и любезнымъ трудамъ, къ сочиненію стиховъ, къ нжной и вселобзающей литератур!… Все это непостижимо!’…
Непостижимо, если мы описываемъ и разбираемъ дйствія нормальнаго человка, а помщикъ Струйскій былъ несомннный маніакъ.
Что же касается совмщенія въ одномъ лиц самыхъ противоположныхъ страстей, то исторія намъ оставила разительные примры подобнаго явленія. Неронъ, при всей своей жестокости, считалъ себя поэтомъ и артистомъ и писалъ стихи, Иванъ Грозный во время самыхъ жестокихъ казней читалъ акафисты Сладчайшему исусу, наконецъ барышни эпохи романтизма, заливаясь слезами надъ ‘Бдной Лизой’ Карамзина, имли достаточно жестокости бить по щекамъ своихъ дворовыхъ двокъ и посылать ихъ на конюшню для дранья розгами за невыглаженную юбку или уколъ булавкой во время одванья.
Манія Струйскаго, насытившись зрлищемъ тайноканцелярскихъ розысковъ и потаенныхъ пытокъ, обратилась на стихотворство, но и прежняя и новая его маніи были — одно уродство. Вотъ какъ отзывается о стихахъ Струйскаго князь Иванъ Михайловичъ Долгорукій, бывшій самъ очень извстнымъ и популярнымъ стихотворцемъ конца прошлаго и начала ныншняго столтія.
‘Письма его и сочиненія разсмшили бы мертваго. Потшне посл Телемахиды ничего нтъ на свт’. ‘Они (стихи его) во всемъ несносны’. ‘Письма Струйскаго, неисчерпаемый источникъ нелпостей, смшили меня, когда меланхолія слишкомъ удручала сердце. Тутъ весьма хорошо прочесть что нибудь изъ Третьяковскаго, Струйскаго, Черкасова и тому подобныхъ парнасскихъ буфоновъ. Они очистятъ путь мыслямъ и пробудятъ человка отъ сна и задумчивости его’… Слушать ‘стихотворныя съумашествія’ Струйскаго Долгорукій почиталъ ‘отяготительною скукой’.
Впослдствіи мы ознакомимъ читателя въ этой стать съ образцами поэтическихъ твореній рузаевскаго помщика-метромана. Его страсть къ стихотворству, пожалуй, превосходила даже страсть препрославленнаго метромана графа Дмитрія Ивановича Хвостова, писавшаго стихи ежедневно и на каждый пустячный случай и предметъ.
‘Ежели бы его (Струйскаго) вкъ продолжился,— онъ бы отяготилъ вселенную своими сочиненіями’ — говорилъ кн. Долгорукій посл смерти рузаевскаго метромана.
Изъ этого свидтельства современника мы видимъ, что и производительностью своей отчаянной музы Струйскій едва-ли не превосходилъ графа Хвостова, ибо, охваченный бсомъ стихокропанія, пензенскій помщикъ по двое сутокъ сидлъ за столомъ безъ сна и безъ пищи, запершись отъ семейства и домочадцевъ, на своемъ ‘Парнас’, какъ онъ называлъ верхній покой своего дома.
На этотъ ‘Парнасъ’ никто изъ обитавшихъ въ дом Струйскаго, не исключая даже жены и дтей, не смлъ входить никогда, однако, въ знакъ особаго вниманія, онъ принималъ въ немъ иногда своихъ почетныхъ гостей.

IV.

Такого исключительнаго пріема на ‘Парнас’, знака высшаго уваженія, удостоился и князь Иванъ Михайловичъ Долгорукій, когда въ 1793 году, будучи пензенскимъ вице-губернаторомъ, онъ лтомъ случайно захалъ въ Рузаевку къ Струйскому.
О его стихотворств и типографіи Долгорукій уже слышалъ, но все-таки, пріхавъ въ Рузаевку и увидя ея чудака-хозяина, былъ очень удивленъ и самимъ хозяиномъ, и его пріемомъ. Начать съ того, что Струйскій представился гостю въ самомъ необыкновенномъ костюм, или врне въ смси костюмовъ. Подъ фракомъ, конечно по тогдашней мод цвтнымъ, у него, вмсто жилета, былъ надть парчевой камзолъ, подпоясанный шелковымъ розовымъ кушакомъ, панталоны до колнъ узкіе, отъ колнъ блые чулки и башмаки, украшенные бантиками.
Голова его была причесана по прусской военной мод въ букляхъ на вискахъ съ длинною привязною косою съ бантомъ.
Пріхавшій гость имлъ для Струйскаго двойное значеніе и интересъ — и какъ вице-губернаторъ пензенскій, и какъ извстный въ то время и бойкій стихотворецъ.
Струйскій, самъ считавшій себя великимъ поэтомъ и, какъ вс метроманы, любившій угощать всхъ охотниковъ слушать чтеніемъ своихъ произведеній, былъ, конечно, радъ увидть собрата по стихотворству, да еще такого извстнаго,— и торжественно повелъ его на свой ‘Парнасъ’, представивъ предварительно знатнаго стихотворца второй жен своей Александр Петровн (которую Долгорукій называетъ ‘пріятною’) и показавъ ему многочисленное свое семейство (‘изъ коихъ иныя (дти),— говоритъ Долгорукій,— были въ занимательномъ возраст’).
Войдя въ поэтическое святилище хозяина, Долгорукій опять былъ пораженъ его видомъ и убранствомъ: комната представляла настоящую давно забытую кладовую для разныхъ вещей. Столъ былъ заваленъ всякой всячиной: ‘рядомъ съ сургучомъ — описываетъ Долгорукій — былъ брошенъ перстень алмазный, возл большой рюмки стоялъ поношенный бюстъ’. Шкафы и полки были уставлены статуями Аполлона и девяти музъ, на стнахъ, въ контрастъ съ поэтическимъ назначеніемъ покоя и съ его напыщеннымъ названіемъ, оказалось развшеннымъ много самаго разнообразнаго оружія. И на всхъ вещахъ, на стол, мебели и бюстахъ лежалъ толстый слой никмъ нетронутой пыли!..
— Почему у васъ, Николай Еремевичъ, здсь такая пыль? кажется, у васъ дворовой челяди довольно? замтилъ Долгорукій.
— Преизбыточно этого добра, ваше сіятельство, но я сіе длаю не безъ умысла: пыль сія есть мой стражъ, ибо по ней я узнаю и вижу тотчасъ — не былъ ли кто у меня и что онъ трогалъ?.. Строжайше всмъ въ дом запрещено переступать порогъ моего Парнаса!..
— Но почему же вы положили такой строгій запретъ?
— Парнасъ — мое святилище!.. Здсь меня посщаетъ самъ богъ поэзіи и его музы, изображенія коихъ вы видите здсь! здсь я замышляю и творю поэтическія произведенія. Кто изъ окружающихъ меня можетъ постигнуть святость сего творчества?.. Никто!.. А ежели никто не понимаетъ, то,— не мечите бисера передъ свиніями, да не попрутъ его!..
Иванъ Михайловичъ Долгорукій былъ огорошенъ такими оригинальными тирадами и новыми длянего мыслями. ‘Пыль — стражъ святилища’, ‘не мечите бисера’…
Но дальнйшій разговоръ хозяина отличался не меньшею оригинальностью. Попавъ въ святилище полупомшаннаго поэта, князь Долгорукій долженъ былъ вытерпть добрыхъ нсколько часовъ разглагольствій и чтенія высокопоэтическихъ твореній хозяина.
Когда Струйскій началъ читать одну изъ своихъ ‘анакреонтическихъ одъ’, сильно размахивая руками, корча соотвтствующія мины и закатывая глаза,— слушатель старался держаться подальше отъ восторженнаго чтеца, припоминая разсказъ одного изъ своихъ знакомыхъ, поплатившагося за удовольствіе слушать влюбленнаго въ свои стихи метромана. Струйскій во время чтенія одного изъ своихъ ‘лучшихъ’ произведеній передъ этимъ знакомымъ пришелъ въ такой восторгъ отъ поэтическихъ красотъ своего генія, что каждое особенно поэтическое мсто, сильное выраженіе, поразительную картину отмчалъ пребольными щипками за разныя части тла слушателя, желая сильне обратить его вниманіе на эти красоты…

V.

Князь Иванъ Михайловичъ слишкомъ высоко былъ поставленъ сравнительно съ помщикомъ Струйскимъ, чтобы послдній позволилъ себ какую нибудь фамильярность, хотя бы и въ поэтическомъ азарт, но Долгорукій все-таки сторонился отъ чтеца.
Можно себ вообразить, что терпла отъ такого увлекающагося чтеца своихъ вдохновеній его семья и домочадцы!..
Метроманы — народъ безжалостный, исторія оставила намъ массу анекдотовъ, какъ они, всми правдами и неправдами, залучали къ себ слушателей и тшились надъ ними, сами обливаясь потомъ отъ піитическаго увлеченія.
Недаромъ Струйскій презрительно относился къ своей семь, когда рчь шла о его стихотвореніяхъ, вроятно, онъ надолъ всмъ до зла-горя, такъ что вс стали бгать отъ него, или браниться съ нимъ,— и онъ, въ самомнніи своемъ, отнесъ все это къ ихъ невжеству, непостигающему его избраннаго высокаго генія.
Чтеніе поэтическихъ произведеній продолжалось, сначала князь Долгорукій, охотникъ до курьезовъ всякаго рода и самъ затйливый человкъ, слушалъ съ любопытствомъ и едва сдерживаемымъ смхомъ, но потомъ, когда за пятою одой послдовала шестая, а за шестою рисковало явиться и еще двнадцать,— Долгорукій зналъ привычку метромановъ,— онъ не выдержалъ и, не давъ хозяину-поэту перейти къ седьмому геніальному творенію, поспшно постарался перевести разговоръ на другую тему.
— Извстно, почтеннйшій Николай Еремеевичъ, что у васъ великолпная типографія… Очень былъ бы любопытенъ познакомиться съ произведеніями вашего искусства…
Увы!.. Иванъ Михайловичъ попалъ съ этимъ вопросомъ изъ огня да въ полымя… Типографія тоже была маніею Струйскаго, и какъ всему, что онъ любилъ, онъ придавалъ уродливыя формы,— такъ и типографія была имъ заведена не безъ особенной задней мысли.
Онъ не былъ простымъ любителемъ типографскаго дла, желавшимъ довести до извстнаго совершенства техническую сторону его, не былъ также и просто богатымъ самодуромъ, устроившимъ ее, чтобы невозбранно печатать свои безчисленныя поэтическія творенія — нтъ!— онъ былъ ‘изобртателемъ’, открывшимъ новые ‘законы оптики’, примнительно къ книгопечатанію!..
И вотъ, какъ только князь Долгорукій напомнилъ ему другой его конекъ, Струйскій досталъ съ полокъ отпечатанныя въ его типографіи книги и началъ объяснять преимущества своей печати передъ всми типографіями въ мір.
— Вотъ-съ, ваше сіятельство, извольте посмотрть на мои издлія! Вы видите, что шрифтъ новый и оригинальный, бумага французская, но не въ этомъ преимущество моихъ изданій, ибо и всякая типографія можетъ взять этотъ шрифтъ и такую бумагу. Особенность моего книгопечатанія, ваше сіятельство, состоитъ въ томъ, что оно согласно съ наукою оптикою!.. Я первый и единственный додумался до этого. Безъ этого открытія — скажу прямо: открытія — многія сочиненія нашихъ авторовъ теряютъ свою цну, отъ того только, что листы не по правиламъ оптики обрзаны! Голосъ отъ этого ожидаетъ продолженія рчи тамъ, гд переходъ ея прерывается, отъ нескладности тона теряется сила мысли сочинителей!..
Часа два толковалъ примнитель оптическихъ законовъ къ печатанію книгъ о своемъ открытіи, но ‘весьма втун’, какъ говоритъ Долгорукій, ибо слушатель ничего не понялъ изъ этой белиберды и вынесъ только заключеніе, что ‘счастливы были бы его читатели, если бы его стихи отъ погршностей противъ одной оптики были дурны! но увы!— они во всемъ несносны!..’
Измученный во второй разъ, Долгорукій прервалъ и эти объясненія, когда хозяинъ пошелъ за новыми доказательствами и спросилъ, указывая на коллекцію разнообразнаго оружія, находившуюся въ этой комнат:
— Скажите, почтеннйшій Николай Еремевичъ, зачмъ у васъ здсь столько оружія и при томъ ничмъ не замчательнаго, ни древностью, ни отдлкою!..
— А это, ваше сіятельство, для собственной моей обороны!.. Вы знаете нашъ народъ!— вдь это разбойникъ, а не народъ! Они готовы своего барина задушить, зарзать, а имніе его разграбить!.. О! я знаю этотъ народъ и опасаюсь его! И я принялъ мры: когда я, случается, сижу здсь по цлымъ ночамъ, то я держу ухо востро, и оружіе мое все наготов!.. Хотя ко мн сюда и трудно пробраться, но я не врю этимъ скотамъ и разбойникамъ ни на грошъ!..
Глаза Струйскаго злобно сверкнули, лицо перекосилось злою гримасою,— бывшій потаенный инквизиторъ своей дворни проглянулъ сквозь метромана и оптическаго типографщика столь ясно, что Долгорукій, не знавшій ничего досел о Струйскомъ, обратилъ на эту черту вниманіе и получилъ отъ знавшихъ рузаевскаго помщика свднія о его розыскахъ, о которыхъ мы говорили выше…
Ошеломленный князь Иванъ Михайловичъ заторопился наконецъ домой, дольше терпть становилось не подъ силу. Когда онъ выбрался изъ проклятаго ‘Парнаса’, въ нижнихъ покояхъ его встртила и удержала любезная жена Струйскаго и усадила за обильный и изысканный столъ. Во время угощенія ни объ оптик, ни о стихотвореніяхъ хозяина не было и рчи, Долгорукій-поэтъ былъ польщенъ хозяйкою хвалебными отзывами о его произведеніяхъ, хозяинъ преподнесъ ему произведенія своего творчества и типографіи,— и такимъ образомъ дурное впечатлніе перваго визита было сглажено. Князь Долгорукій распростился со всми и общалъ бывать у чудака-помщика.

VI.

Знакомство князя Долгорукаго со Струйскимъ продолжалось около четырехъ лтъ, до самой смерти рузаевскаго помщика. Они видлись и переписывались, письма Струйскаго отличались тою нестройностью мысли, какая царила въ голов его и которую Долгорукій называлъ ‘неисчерпаемымъ источникомъ нелпостей’.
Въ конц 1795 года князь Иванъ Михайловичъ сочинилъ стихотвореніе ‘Каминъ въ Пенз’, ставшее впослдствіи очень извстнымъ любителямъ поэзіи и даже переведенное въ Москв на французскій языкъ. Въ первый разъ напечатанъ былъ этотъ ‘Каминъ’ въ рузаевской типографіи Струйскаго въ небольшомъ количеств экземпляровъ для раздачи знакомымъ, и это изданіе не значится ни въ какихъ библіографическихъ каталогахъ.
Здсь кстати будетъ сказать о наружномъ вид издлій рузаевской типографіи. Наборъ стариннымъ шрифтомъ очень чистъ и ровенъ: тиснуто на бумаг прекрасно и хорошей краской, рисунки съ мдныхъ досокъ (гербы), находящіеся въ нкоторыхъ книгахъ, оттиснуты тоже очень чисто.
Что же касается до его особыхъ воззрній на ‘оптику’, примнительно къ книгопечатному длу,— то въ тхъ, по крайней мр, образцахъ, которые пришлось видть намъ, на этотъ счетъ все обстоитъ благополучно.
Одно, что въ книгахъ Струйскаго оригинально и безпорядочно — это пунктуація! Понять невозможно, чмъ руководствовался плодовитый стихотворецъ, разставляя свои знаки препинанія?..
Допустить мысль, что такая оригинальность и даже дикость, въ разстановк знаковъ препинанія проистекала отъ полнаго незнанія грамматики и орографіи Струйскимъ — нельзя, ибо, хотя онъ и не зналъ правильнаго употребленія буквъ и Е, но и въ самой дикости разстановки знаковъ есть какая-то система.
Не объ этой ли особой систем знаковъ препинанія толковалъ Струйскій нсколько часовъ, ‘но весьма втун’ князю Ивану Михайловичу Долгорукому, а тотъ, разсянно его слушая, принялъ за какую-то оптику!..
H. Е. Струйскій, по всмъ вроятіямъ, былъ воспитанія домашняго, то есть учился, какъ вс зажиточные дворяне того времени, очень мало отходя отъ типа Митрофанушки, нарисованнаго Д. И..Фонъ-Визинымъ въ ‘Недоросл’. Типъ этотъ, не смотря на то, что кажется намъ утрированнымъ до каррикатуры, въ дйствительности очень близокъ къ истин и современнымъ ему нравамъ, и въ этомъ надо видть причину его громкаго успха въ свое время и большой литературной цнности — въ наше. Митрофанушка не умеръ до сихъ поръ, хотя сотни комедій того времени безвозвратно погребены въ архивахъ, извстныя только литературнымъ ‘хламовдамъ’, сирчь библіографамъ.
Въ убжденіи о домашнемъ весьма скудномъ образованіи рузаевскаго метромана, укрпляютъ насъ и свднія о служебной его карьер.
Въ 1763 году онъ поступилъ (вроятно, рядовымъ) въ лейбъ-гвардіи Преображенскій полкъ и, прослуживъ въ немъ семь лтъ, получилъ абшидъ (отставку) 23 февраля 1771 года по прошенію, съ чиномъ гвардіи ‘прапорщика’. Служба его, конечно, была боле номинальная, чмъ дйствительная, и онъ ждалъ только перваго офицерскаго чина, чтобы выдти въ отставку и заняться своими длами.
За годъ до своей смерти, въ ноябр 1795 года, онъ подавалъ прошеніе въ собраніе дворянскихъ депутатовъ Московской, губерніи о внесеніи его съ семействомъ въ родословную книгу, гд и заключались эти данныя о его служб въ полку. На основаніи этихъ данныхъ мы съ вроятностью можемъ отнести годъ его рожденія къ началу 1740-хъ годовъ, а зная годъ его смерти, 1796, опредлить и общую продолжительность его жизни, около пятидесяти лтъ.

VII.

Струйскій, какъ литераторъ, совсмъ не интересенъ: это заурядный метроманъ, безъ признака поэтическаго таланта, влюбленный въ свои стихи, производившій ихъ въ огромномъ количеств и заведшій даже собственную типографію, чтобы имть невозбранное удовольствіе видть ихъ напечатанными.
Но, какъ типичный представитель екатерининской эпохи, отразившій на себ нкоторыя черты характера и убжденій современниковъ славнаго царствованія, онъ представляетъ интересъ для изслдователя.
Къ сожалнію, наши книгохранилища имютъ очень немного изъ изданій рузаевскаго помщика и его типографіи и представляютъ довольно скудный матеріалъ для характеристики Струйскаго по его произведеніямъ.
Прежде всего ясно, что рузаевскій стихотворецъ былъ, какъ и многіе люди его эпохи, страстнымъ поклонникомъ Екатерины, какъ императрицы, признавалъ ее истинно-великою и безустанно воспвалъ ее въ своихъ виршахъ. Въ подражаніе Державину и его ‘Фелиц’ Струйскій хотлъ присоединить и свой голосъ къ хору славословцевъ великой монархини.
Въ этомъ отношеніи онъ предпринималъ огромныя усилія, плодомъ и свидтелемъ которыхъ служитъ нын рдкостная книга, хранящаяся въ Императорской Публичной Библіотек, напечатанная и отдланная со всею роскошью, доступною по тому времени, и предназначенная, вроятно, для поднесенія самой императриц.
Экземпляръ этотъ переплетенъ въ красный сафьянъ съ золотымъ тисненіемъ на переплет, напечатанъ на отлично выдланномъ пергамент или на бумаг, весьма сходной съ нимъ толщиною и качествами, въ формат in-folio. Заглавный листъ и вс страницы украшены широкимъ, гравированнымъ весьма тонко на мди бордюромъ съ императорскою короною наверху, пальмовыми и дубовыми втвями по сторонамъ и лирою въ цвточномъ внк, внизу подъ бордюромъ надпись: ‘dessin par Nabholz et grav par Schcenberg. 1789’.
Въ этой книг 27 нумерованныхъ римскими цифрами страницъ и 465 нумерованныхъ стиховъ.
Заглавіе этой книги слдующее: ‘Епистола Ея Императорскому Величеству всепресвтлйшей Героин Императриц Екатерин II. Отъ врноподданнйшаго Николая Струйскаго. Саранскъ. 1789 г’.
Начало:
‘Къ ТЕБ, Монархиня! днесь, въ жертву я лію,
Весь чистый огнь души, и къ трону вопію.
Простри! ко мн ТВОЙ лучъ, съ превысочайша трона!
Вниманіе Царей, для Музъ, имъ есть корона…’
Приводимъ выдержки изъ разныхъ мстъ ‘епистолы’.
‘Бери! ТВОЙ въ руки лавръ: ТЫ въ новь увнчевайся,
А ты мой лирный гласъ въ вселенну раздавайся!
Какъ есть ли въ слухъ моей ВЛАДЫЧИЦЫ втечешъ,
Почтенье ты къ себ не ложно привлечешь:
Потомство будетъ знать, что я ТОЕ прославилъ
КОТОРУ цлой миръ въ примръ Царямъ поставилъ.
Восплъ часть действіевъ ТВОИХЪ и самъ Вольтеръ:
ТВОЙ лучъ къ нему въ Ферней какъ солнце подлетлъ!
Все можетъ оживить!.. САМА рождаетъ пламень!..
Удобна оживить ТЫ и безчувственъ камень…
…ВЛАДЫЧИЦ моей! достойной олтарей!..
И превзошедшей всхъ ИРОЕВЪ изъ Царей…
Явимъ! сугубую о Муза? въ жертву трату.
Явимъ днесь ону рчь, и сладку и крылату!..
Да будетъ сей мой стихъ… свободенъ и текутъ,
И слухъ ВЛАДЫЧИЦЫ, къ вниманью мн влекутъ.
Укрась мою главу днесь въ розы и въ лілеи!..
Не будемъ въ слдъ парить мы пышной Епопеи!
Пристойный тонъ явлю, лишъ съ лирой я въ рукахъ:
И воспою ЕЕ… на Инзарскихъ брегахъ?..’ 1).
1) Рка Инзара протекаетъ въ Пензенской губерніи, по владніямъ Струйскаго.
Окончаніе этой эпистолы:
‘Прійми! МОНАРХИНЯ: отъ устъ къ ТЕБ нелестныхъ,
Здсь жертву слабую странъ зрть, ТЕБ невмстныхъ!1)
И удостой меня покрова ТВОЕГО!’
И здравіе ТВОЕ дороже намъ всего!..
Николай Струйской.
с. Рузаевка’.
1) Здсь Струйскій намекаетъ на глухую провинцію, гд онъ проживалъ, недостойную, якобы, обозрнія императрицы.
Правописаніе и разстановка знаковъ препинанія воспроизведены точь-въ-точь, какъ въ оригинал и даютъ понятіе о томъ сумбур относительно ихъ или особенной систем, какія находились въ голов рузаевскаго метромана.
Роскошное изданіе это отпечатано, однако, не въ рузаевской типографіи, а въ Петербург, у I. К. Шнорра. Въ экземпляр, принадлежащемъ Императорской Публичной Библіотек, на послдней страниц красивою и четкою рукою самого автора оговорено, что вс ошибки въ буквахъ и Е переправлены въ текст собственноручно, но не перомъ, а того же шрифта литерами, исправленныя мста замтны потому, что литеры на нихъ тиснуты слабе по подскобленному пергаменту и нкоторыя изъ нихъ стоятъ криво.
По всему видно, что другой подобный же экземпляръ предназначался для поднесенія воспваемой ‘героин’ императриц Екатерин II, около которой Струйскій, можетъ быть, втайн мечталъ занять мсто придворнаго барда, прельстившись славою и популярностью Г. Р. Державина.

VIII.

Что стремленіе приблизиться, благодаря своему піитическому дарованію, ко двору, къ обожаемой императрицъ или хотя быть благосклонно замченнымъ ею, было весьма сильно у H. Е. Струйнаго,— это видимъ мы и изъ другихъ его произведеній, напечатанныхъ въ его рузаевской типографіи.
Такъ, напримръ, въ стихотвореніи, озаглавленномъ: ‘Письмо къ другу или изліяніе сердца’ и адресованномъ къ Нарышкину, Струйскій, взявъ грустный тонъ, описываетъ свою скуку въ одиночеств ипроситъ предстательствовать за него передъ императрицею, чтобы обратила на него вниманіе.
Интересно въ этомъ ‘письм къ другу’ описаніе мстожительства метромана:
‘Есть здсь рка, мою пустыню обтекаетъ?..
Предъ сверомъ она къ востоку тихо льется!
Повыше къ Евру тожъ моя Погарма вьется!
И впадаетъ гремя долиной раздлясь
Смсившись съ Пишлею, во Инзару гордясь!
На сей рк мое здсь счастье созидаю…’
Въ другомъ произведеніи, озаглавленномъ: ‘Письмо о россійскомъ театр ныншняго состоянія’ и адресованномъ къ знаменитому актеру Дмитревскому въ 1794 г., Струйскій, въ угоду взглядамъ императрицы, сдлавшей бурную сцену княгин Дашковой за напечатаніе комедіи Княжнина ‘Вадимъ’, въ которой государыня, по навтамъ приближенныхъ, усмотрла идеи революціи, разразившейся въ то время во Франціи,— ругаетъ автора этой комедіи и его произведеніе:
‘И мертвый Владисанъ изъ гроба лзетъ вонъ!
И что еще предъ тмъ изъ гроба слышенъ стонъ!
То копія худыхъ и самыхъ сценъ негодныхъ…’
Дале онъ ругаетъ французовъ, видимо, въ надежд, что его піитическая поддержка взглядовъ императрицы и ея приближенныхъ удостоится, наконецъ, долго жданнаго царственнаго вниманія, но и это, кажется, было безъ результата для усерднаго стихокропателя.
Въ послдній годъ своей жизни рузаевскій помщикъ все еще не оставлялъ мысли преклонить ухо императрицы къ своей поэзіи и издалъ въ Рузаевк новое свое произведеніе подъ пышнымъ заглавіемъ: ‘Ея Императорскому Величеству Государын Императриц Екатерин Алексевн, Самодержиц Всероссійской. Ода анакреонтическая и труды всеусерднйше посвящаются отъ врноподданнаго Николая Струйскаго’.
Въ этой од рузаевскій воспватель Екатерины сознается, наконецъ, что вс его попытки къ диирамбамъ предмету корыстнаго или безкорыстнаго обожанія — были неудачны.
Сто кратъ я принимаюсь
Воспть мою Царицу.
Но нтъ во мн той силы,
И нтъ такого духа
Который-бы внушилъ мя
Подобно какъ Гомера…’
Но даже и сознаваясь въ своей піитической слабости, Струйскій мечталъ сравниться не съ кмъ инымъ, какъ съ Гомеромъ!.. Пвецъ ‘Фелиды’, удивленье и обожаніе своего вка, Г. Р. Державинъ, какъ образецъ, казался, вроятно, Струйному слишкомъ ничтожнымъ, а можетъ быть это игнорированіе проистекало и изъ авторской зависти къ шумнымъ успхамъ екатерининскаго барда, въ сіяніи котораго совсмъ пропадала свтящаяся гнилушка пензенскаго метромана…
Примчаніе. Въ дополненіе къ этимъ свдніямъ о Струйскомъ скажемъ, что въ его потомств (онъ былъ дважды женатъ и имлъ 18 человкъ дтей) отчасти унаслдовалась страсть къ стихотворству. Несчастный по своей судьб поэтъ А. И. Полежаевъ былъ побочнымъ сыномъ одного изъ сыновей Струйскаго, и одновременно съ нимъ поднизался на этомъ поприщ другой внукъ рузаевскаго метромана: Д. Ю. Струйскій (писавшій подъ псевдонимомъ ‘Трилуннаго’), про котораго И. И. Панаевъ въ своихъ ‘Литературныхъ воспоминаніяхъ’ пишетъ, что это былъ ‘господинъ съ грязнымъ циническимъ направленіемъ’.
Арсеньев Александр Васильевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Рассказы из дел Тайной канцелярии, Арсеньев Александр Васильевич, Год: 1892
  2. Двумужница, Арсеньев Александр Васильевич, Год: 1891
  3. Мелочи жизни Наполеона I, Федоров-Давыдов Александр Александрович, Год: 1909
  4. Временщики и фаворитки 16, 17 и 18 столетий. Книга вторая, Каратыгин Петр Петрович, Год: 1871
  5. Временщики и фаворитки 16, 17 и 18 столетий. Книга третья, Каратыгин Петр Петрович, Год: 1871
  6. Царский Суд, Арсеньев Александр Васильевич, Год: 1892
  7. Романовы, Василевский Илья Маркович, Год: 1923
  8. Первая книжная лавочка в Петербурге при Петре Великом, Арсеньев Александр Васильевич, Год: 1879
Электронная библиотека