РАЗСКАЗЪ АРМЕЙСКАГО КАПИТАНА.
РАЗСКАЗЪ АРМЕЙСКАГО КАПИТАНА.
Владиміръ Скарятинъ.
‘Отечественныя Записки’, No 7, 1846
Рассказ армейского офицера, Скарятин Владимир, Год: 1846
Время на прочтение: 20 минут(ы)
Верстахъ въ пятнадцати отъ моего имнія, Т*** Губерніи, есть маленькая деревенька Бабаевка, въ ней всего-навсе душъ двадцать съ небольшимъ. Владлецъ Бабаевки — Иванъ едоровичъ Копытовъ, теперь ужь человкъ пожилой: ему за пятьдесятъ. Онъ лтъ пять какъ вышелъ въ отставку и пріхалъ на покой въ деревню.
Иванъ едоровичъ при конц своего воинскаго поприща служилъ капитаномъ въ одномъ изъ линейныхъ батальйоновъ на Кавказ. Большую часть своей службы онъ провелъ въ какой-то крпостц, и, можетъ-быть, долго бы пришлось служить ему въ той крпостц, еслибъ Петру Николаевичу Кузовкину, родственнику Ивана едоровича, не вздумалось умереть и оставить посл себя Бабаевку Ивану едоровичу.
Получивъ извстіе о смерти Кузовкина и объ оставленной Бабаевк, Иванъ едоровичъ разсудилъ, что ему гораздо-лучше будетъ отправиться на житье въ означенную деревню, тмъ боле, что онъ не могъ похвастаться своимъ счастіемъ по служб. Посл такого мудраго разсужденія, онъ подалъ въ отставку и, бывъ вскор уволенъ майоромъ, отправился въ деревню.
Пріхавъ въ Бабаевку, Иванъ едоровичъ зажилъ припваючи. Хозяиномъ большимъ онъ никогда не былъ, во-первыхъ, потому, что почти всю жизнь свою провелъ на Кавказ, а ужь въ старости учиться какъ-то не приходится, а во-вторыхъ, собственно, Иванъ едоровичъ больше любилъ совершенное спокойствіе и не любилъ входить въ разныя хлопоты по имнью.
Хотя Иванъ едоровичъ вотъ уже почти пять лтъ живетъ въ деревн, но до-сихъ-поръ никакъ не можетъ разстаться съ своими привычками: онъ до сихъ поръ ходитъ въ военномъ сюртук и терпть поможетъ ни халатовъ, ни халатиковъ, ни тулупчиковъ, ни разныхъ другихъ костюмовъ хозяйственнаго изобртенія, куритъ онъ съ утра до вечера немилосердо, а по вечерамъ пьетъ пуншъ изъ французской водки, которую наши т***скіе купцы продаютъ за самый лучшій ямайскій ромъ, примшивая въ нее различныя вещества. Иванъ едоровичъ занимается обдлкой разныхъ вещицъ на черкесскій манеръ, онъ отлично-хорошо длаетъ уздечки, плетки, ремни съ бляшками, обдлываетъ сдла,— и вы всегда увидите у него множество этой дряни, развшанной по стнамъ вмст съ превосходною шашкою, кинжаломъ, пистолетами и прочимъ оружіемъ. Иванъ едоровичъ любитъ таки и выпить, но за столомъ онъ не слишкомъ гоняется, не роскошничаетъ на кушанья, и очень-доволенъ, если ему столъ приготовятъ какъ-нибудь. Онъ очень не прихотливъ: были бы ему щи, да баранина, да водка, да трубка, а объ остальномъ онъ не заботится.
Иванъ едоровичъ холостой, дамъ вообще не жалуетъ и терпть не можетъ ихъ общества. Бда, если онъ какъ-нибудь попадетъ между дамъ, тутъ онъ совершенно сконфузится и не только самъ не завяжетъ никакого разговора, но даже не можетъ порядочно отвчать на длаемые ему вопросы.
Иванъ едоровичъ вызжаетъ изъ Бабаевки только въ самые торжественные случаи: на именины къ сосду, на выборы, на ярмарку, въ городъ за покупками и т. п., а больше любитъ сидть дома и принимать гостей у себя. Онъ добрый старикъ, нельзя сказать, чтобъ былъ слишкомъ-разговорчивъ и говоритъ много только тогда, когда его подстрекнутъ разсказывать разные случаи и исторіи, какіе бывали съ нимъ во время его службы. И разсказы его бываютъ интересны. Какъ соберется къ нему человка три-четыре, да какъ начнетъ онъ разсказывать, такъ не увидишь какъ и время пролетитъ. Его, бывало, стоитъ только подзадорить, а тамъ какъ пойдетъ какъ пойдетъ, такъ и не остановишь!
Пріхавъ въ свое имнье, я познакомился со всми своими сосдями, въ томъ числ и съ Иваномъ едоровичемъ, и бываю у него довольно-часто.
Разъ какъ-то я захалъ въ Бабаевку, у Ивана едоровича были на-ту-пору гости: Павелъ Петровичъ Карпуновъ, да Антонъ Антоновичъ Садковъ, оба помщики и сосди Ивана едоровича.
Я пріхалъ къ нему уже подъ-вечеръ, этакъ часу въ шестомъ въ исход. Подали чай.
— А что, какъ у васъ яровые убрали, Антонъ Антоновичъ? спросилъ Карпуновъ.
— Благодаренье Богу, пожаловаться не могу, весь хлбъ убрали счастливо, отвчалъ Садковъ.
— Ну, а какъ у васъ овесъ? По скольку мръ брали съ копны? спросилъ опять Карпуновъ.
— Овесъ необычайный-съ, необычайный. Вотъ уже слишкомъ пятнадцать лтъ хозяйничаю я въ деревн, а еще ни разу не собиралъ по стольку. Вообразите вы себ, по девяти мръ изъ копны выходило! отвчалъ Садковъ.
— Что вы это говорите, Антонъ Антоновичъ? Можетъ ли быть, чтобъ по девяти мръ?
— Ей-Богу такъ, просто невроятно.
— Да, урожаи ныньче очень-хорошіе, хлба такая пропасть, что некуда двать.
— Какъ некуда двать? спросилъ я:— мн кажется, что хлбу всегда найдется мсто, сколько бы его ни было.
— Мсту-то какъ не найдтись, мсто найдется, отвчалъ Карпуновъ:— да бда-то вдь въ томъ, что деньги нужны: нужно платить подушное, проценты, хлбъ-то вдь надо продавать, а позжайте-ка въ городъ, на базаръ, да поприцнитесь-ка, поспросите-ка о цнахъ, такъ вдь ротъ разинете, батюшка!
— Да, цны крпко упали.
— Какой же упали?.. Что вы это говорите, Антонъ Антоновичъ? Не упали, а скажите лучше, что нтъ цны, совсмъ нтъ, а не то, что упали. Какой же это упали, когда за четверть ржи двухъ рублей восьми гривенъ не даютъ?
— Можетъ ли это быть? вскричалъ Иванъ едоровичъ:— что вы это говорите, Павелъ Петровичъ?
— Какъ что говорю!.. Да вы-то что говорите?.. Вдь вотъ вы, съ позволенія сказать, сидите въ своей Бабаевк, какъ медвдь въ берлог, да ничего не знаете, а вдь тоже говорите: ‘можетъ ли быть!’ А вотъ вы пошлите въ городъ узнать, если вамъ самимъ-то лнь създить, такъ тогда не будете удивляться, да не скажете ‘можетъ ли быть’, а то — можетъ ли быть! извстно можетъ, если вамъ говорятъ.
— Что же это вы такъ расходились, Павелъ Петровичъ! Вдь я говорю это такъ, отъ-того, что у насъ на Кавказ…
— Мало-ли что у васъ тамъ на Кавказ длается! сказалъ Карпуновъ.
— Да ужь осмлюсь вамъ доложить, что у насъ этого не было, нтъ… У насъ на Кавказ хлбъ всегда въ цн, вотъ что другое такъ очень-дешево, хоть живность всякая, а особливо бараны — просто ни-по-чемъ, и скажу вамъ, что славные бараны, не то что здсь иногда попадется какой-нибудь ледящій,— тамъ все жиръ, славные бараны, а все отъ-того, что хорошія пастбища. Да вотъ я помню, хоть къ намъ въ крпость мирные Черкесы вдь какова баранищу притащутъ и продаютъ за безцнокъ, просто ни-почемъ, а отъ-чего, вы думаете? отъ-того, что краденый… Воруютъ ужасно. Вдь мирной, кажется, а изъ нашихъ же русскихъ стадъ украдетъ, да намъ же и принесетъ продавать…
— А какія же это исторіи были? подхватилъ я, обрадовавшись случаю услышать отъ Ивана едоровича какую-нибудь исторію.
— Мало ли какія исторіи! много съ ними исторій было, всхъ и не перескажешь, отвчалъ Иванъ едоровичъ и, отпивъ пуншу, началъ курить, какъ-будто ничего не бывало, какъ-будто онъ ничего и не знаетъ. Иванъ едоровичъ въ этомъ отношеніи иметъ маленькую слабость, никогда и ничего не начнетъ онъ разсказывать прямо, безъ того, чтобъ его не попросили порядкомъ, онъ любитъ сперва поважничать, и потомъ уже начнетъ разсказывать какъ-будто нехотя, а между-тмъ смертельно радъ, что есть слушатели для его исторій, и длаетъ все это такъ только, для виду. Мы вс знаемъ эту слабость Ивана едоровича, и потому сейчасъ же начали его упрашивать.
— Ну, да разскажите что-нибудь!.. Разскажите, Иванъ едоровичъ!.. Вдь это вамъ ничего не стоитъ, заговорили мы вс.
— Да что же вамъ разсказать?.. Вдь вы, я думаю, давно все знаете, давно все читали въ вашихъ романахъ! сказалъ Иванъ едоровичъ, улыбаясь иронически, онъ вообще не жалуетъ романовъ.— Да, чорта съ два есть правды въ нихъ, въ этихъ романахъ! И такіе и этакіе Черкесы… Вонъ, прочитайте-ка ‘Амалатъ-Бека’, или какой-нибудь другой романъ, такъ вдь вы подумаете, что это самый честнйшій и благороднйшій народъ, а вдь все пустое, все вздоръ! Оно, конечно, можетъ-быть, въ романахъ такъ и надобно, я этого не знаю, а вотъ я вамъ не солгу, и скажу по истинной правд, что Черкесы на деньги падки такъ, что просто бда, — отца роднаго продадутъ. Разбойники страшные! ни за что убьютъ человка, просто ни за грошъ. Да и добро бы рзали чужихъ, а то вдь своего ржутъ, и все попустому, чортъ знаетъ за что, конь ли приглянется ему у своего же Черкеса, онъ его гд-нибудь исподтишка и заржетъ, оружіе ли, какая-нибудь этакая смазливенькая Черкешенка,— тутъ бы плюнулъ, да и отошелъ бы отъ нея прочь, а онъ, человка ржетъ… Однимъ хороши — смлы… ужь въ этомъ они молодцы и дерутся славно.
Тутъ Иванъ едоровичъ замолчалъ и затянулся нсколько разъ. Мы съ нетерпніемъ ожидали какой-нибудь исторіи.
— А вдь какіе мстительные! началъ опять Иванъ едоровичъ.— То-есть кто ихъ не знаетъ коротко, такъ просто не повритъ, какъ поразсказать. Ахъ ты, Господи, какіе люди! Обидьте вы его какъ-нибудь, такъ онъ васъ во всю жизнь не забудетъ и жить-то вдь будетъ для того только, чтобъ какъ-нибудь пырнуть васъ кинжалищемъ, или подстрлить, за всякую дрянь будетъ вамъ мстить. Да вотъ хоть, съ позволенія вашего, женщины!..Ну, что такое женщины? Стихотворцы пишутъ, что женщины — украшеніе рода человческаго, и мало ли что еще они пишутъ, такъ на то они стихотворцы, вдь они пишутъ, чтобъ деньгу заработать, ну, а въ этакомъ дл другой и сфальшивитъ и не постоитъ за правду, а въ самомъ-то дл разсудите-ка, ну, что такое женщина, а особливо Черкешенка? (Мы не хотли спорить съ Иваномъ едоровичемъ, во-первыхъ, потому, что хотли скоре слышать исторію, а вовторыхъ и потому, что такого человка, какъ онъ, не переувришь.) Оно, конечно, есть у нихъ очень и очень-смазливыя… то-есть, еслибъ можно, такъ вотъ такъ бы и поцаловалъ, ну, а нельзя, такъ шутъ ее побери! Стану я изъ-за нея рзаться, да на кинжалъ лзть, — да, чорта съ два! плюну да и отойду прочь… А вдь вотъ Черкесы такъ нтъ: приглянется ему тамъ какая-нибудь, такъ онъ всякаго человка заржетъ, кто будетъ ему мшать, драться будетъ не на животъ, а на смерть, и ужь тутъ ему не попадайся, ни за что пропадешь: убьетъ, непремнно убьетъ!.. Да вотъ я вамъ скажу, зналъ я тоже одного Черкеса,— и еще какого Черкеса, самаго лучшаго изъ всхъ, какихъ только я видлъ и какіе только есть, — а вдь изъ-за женщины какую исторію затялъ и сколько мерзостей надлалъ!.. Да, была потха… Будь тутъ этакій какой-нибудь сочинитель, такъ онъ бы цлый романъ написалъ.
— А что же у васъ такое было? спросилъ я: — разскажите, пожалуйста, Иванъ едоровичъ.
— Да что же разсказывать! отвчалъ онъ, выпустивъ цлое облако дыма, такъ-что совершенно исчезъ въ немъ.— Вдь это васъ, я думаю, не займетъ, тутъ ничего нтъ этакаго, какъ въ романахъ, а просто по-нашему, покавказски, истинная правда.
— Потому-то и интересно, потому-то и хочется знать, что истинная правда. Ну, разскажите, пожалуйста.— Помщики тоже начали упрашивать.
— Ну, ну, ладно… Слушайте, сказалъ Иванъ едоровичъ съ довольнымъ видомъ и началъ разсказывать:
‘Въ 18.. году, я былъ еще поручикомъ въ *** линейномъ батальйон и служилъ въ крпостц Т*. Верстахъ въ пятидесяти отъ насъ былъ аулъ Джего. Теперь этотъ аулъ мирной, его взяли уже давно, а когда я былъ еще поручикомъ, такъ, скажу вамъ, что тогда это былъ не аулъ, а просто крпость, да еще такая крпость, что стоитъ трехъ. Вдь вотъ какое мсто было, что и подступиться-то къ нему никакъ нельзя. Представьте вы себ со всхъ сторонъ горы страшнйшія, а въ середин, на этакой маленькой долинк, тутъ и есть аулъ. И пребольшой былъ аулъ: какъ начали прижимать Черкесовъ со всхъ сторонъ, такъ вотъ они и прячутся вс въ этакія мста. Къ этому аулу не было ни одной порядочной дороги, а были между скалъ какія-то маленькія лазейки: прошу покорно пройдти въ этакую лазейку съ войскомъ! И сколько разъ ходили на этотъ аулъ! Долго одолвали проклятое мсто, не было никакихъ средствъ взять, но наконецъ взяли-таки и расчистили порядкомъ.
‘Изъ этого-то самого аула вызжалъ съ своей шайкой Хаджукъ. Вотъ-такъ былъ наздникъ! Я на Кавказ служилъ слишкомъ двадцать-пять лтъ, а не видалъ такого удальца. Куда передъ нимъ вс эти уздени, просто дрянь, мелюзга ничего нестоющая, онъ бы одинъ десятерыхъ убралъ. У него было восемь сыновей, вс уже взрослые, да наберетъ еще разныхъ охотниковъ, да абрековъ, и вызжаетъ съ этой шайкой грабить наши станицы, угоняютъ скотъ, лошадей, забираютъ людей и все, что ни попадетъ подъ руку, — просто отбою нтъ… Вышлютъ, бывало, противъ нихъ отрядъ, а они, мошенники, сейчасъ тягу въ горы, да въ аулъ, а тамъ поди лови ихъ, да бери приступомъ. Что вы будете длать! просто одолли, проклятые. И вдь какая удивительная смлость!.. Вотъ хоть самъ Хаджукъ (ужь мы его вс въ лицо знали, да не то, что въ лицо, а просто издали детъ, такъ ужь прямо видно, что Хаджукъ), бывало, подъдетъ къ самой крпости, гарцуетъ тутъ, какъ-будто у себя въ аул, и вызываетъ охотника попробовать съ нимъ силы. А конь-то! Фу ты дьявольщина, что за конь! О-сю-пору не могу забыть этого коня: такъ и прыгаетъ, такъ и кипитъ подъ нимъ, — просто загляднье!.. Молодецъ былъ, нечего сказать! Представьте вы себ мужичинище вершковъ десяти ростомъ, плечистый, здоровенный, и какъ ловокъ, каналья! какія штуки на лошади выдлываетъ! А рожища-то, рожища! ахъ, ты, Господи, какая страшная рожа! черный весь какъ смоль, волосастый, да какъ еще въ бурк, да въ мохнатой шапк, такъ просто бда,— настоящій разбойникъ! Оружіемъ владетъ отлично, ужь маху не дастъ, нтъ: рубнетъ шашкой, такъ вдь человка до-сдла разсадитъ. Ужасная силища и — ловкость!
‘Только вотъ-съ, когда взяли это разбойничье гнздо, да разнесли, да перебили порядкомъ, такъ тутъ легли вс сыновья Хаджука и почти вся его шайка, но самъ онъ улизнулъ, ни слуху, ни духу объ немъ, какъ-будто въ воду канулъ. Мы думали, что онъ опять наберетъ удальцовъ, да начнетъ мстить за сыновей, однакожь нтъ, угомонился. Ему, кажется, тоже попало при взятіи аула, и даже многіе думали, что онъ убитъ.
‘Между-тмъ, прошло нсколько лтъ, меня произвели въ штабс-капитаны, а потомъ и въ капитаны, а объ Хаджук все ничего не слышно. Сижу я въ крпости, да иногда этакъ думаю себ: гд же это Хаджукъ? куда онъ двался?..
‘Надобно вамъ сказать-съ, что къ намъ въ крпость хаживали мирные Черкесы, такъ, знаете, продаютъ что-нибудь, или же и просто въ гости пріидутъ. Вотъ-съ разъ какъ-то прізжаютъ къ намъ двое Черкесовъ, одинъ старикъ, а другой молодой, этакъ лтъ двадцати-трехъ-четырехъ не больше. Привели они трехъ или четырехъ барановъ, да и продаютъ нашимъ. Я сижу у окна, да и смотрю на нихъ. Вотъ началъ я всматриваться въ лицо старика, показалось мн, какъ-будто что-то знакомое, взялъ я фуражку, вышелъ на дворъ и подхожу къ нимъ. Всматриваюсь въ старика, — точно, что-то знакомое, а вспомнить никакъ не могу… Ба, ба, ба! да это старый пріятель, это, кажется, Хаджукъ!.. да, точно онъ! только ужь совсмъ не тотъ, что прежде былъ, и по лицу-то еле-еле признаешь. Вотъ я и говорю: Хаджукъ! Онъ оглянулся и молчитъ, а я опять:
‘— Хаджукъ! это ты?
‘— Я, говоритъ.
‘— Да какъ же ты здсь?
‘— Да что жь мн? отъ-чего жь не прійдти сюда? Разв къ вамъ нельзя ходить вовсе?— и смотритъ мн прямо въ глаза, какъ-будто ни въ чемъ не бывалъ.— Фу, чортъ побери! думаю я, да что жь это онъ?
‘— Да какъ же ты пришелъ сюда? Вдь я велю тебя схватить!.. говорю я.
‘— За что жь меня схватить? Что жь я такое сдлалъ, чтобъ меня схватить? Вдь я ужь давно мирной.
‘— Мирной!.. вотъ что! говорю я.— А какой мирной! по рож вижу, что не мирной: рожа такая плутовская, разбойничья. Ну, мирной, такъ мирной, длать нечего.
‘— А это кто съ тобой? говорю я.
‘— Это сынъ мой, Муратъ.
‘— У тебя и сынъ остался! А мы думали, что ихъ всхъ убили, помнишь ли, тогда-то?
‘— Нтъ, говоритъ:— одинъ остался.
‘Вотъ мы съ нимъ разговорились, онъ мн и разсказалъ, что вотъ, говоритъ, какъ взяли нашъ аулъ, такъ у меня всхъ сыновей убили, только одного оставилъ Аллахъ на поддержку моей старости. Что было, какое тамъ имущество — все пропало, такъ-что сть нечего, приходится торговать.
‘А я ему говорю: врно разбойничаешь, Хаджукъ?
‘Онъ улыбается, да только головой потряхиваетъ, какъ будто-бы нтъ.
‘— Какъ можно! говоритъ,— я мирной. Да и гд мн! ужь я старикъ, и силы-то нтъ…
‘И точно, старъ сталъ и хилый такой сдлался, совсмъ не то, что прежде, и на лошади-то едва-едва сидитъ. При взятіи аула его таки починили порядкомъ и сбавили годковъ десятокъ, по всей голов и по всему лицу шрамище преогромный. Такой хилый, старый сдлался… я думаю и шашки-то не подниметъ: только рожа такая же разбойничья, да еще страшне сдлалась отъ шрама.
‘Вотъ-съ они стали частенько жаловать къ намъ въ крпость. Хаджукъ продаетъ барановъ и всякую мелюзгу, а сынъ этакій, знаете ли, молодецъ, просто красавецъ: глаза черные, такъ и блестятъ, такъ и хочутъ выскочить, только молодъ еще и не выровнялся, а станомъ будетъ весь въ отца. Ужь теперь даже видно, что силища будетъ большая. На коня сядетъ, такъ просто картина… за стекло бы въ рамку вставилъ, да такъ бы все и любовался. Лицо вовсе не такое разбойничье, какъ у Хаджука, оно конечно, все же видно, что Черкесъ, и черный такой же, но лицо такое красивое, знаете, и что-то этакое доброе въ лиц… Самъ же Хаджукъ сдлался настоящимъ Жидомъ: торгуетъ разной дрянью, подличаетъ, хитритъ,— чортъ-знаетъ что такое,— и о наздничеств совсмъ забылъ, такая хитрая, подлая жидова сдлался… и не посмотрлъ бы на него! А сынъ не выучился еще жидовскому ремеслу, такъ вотъ и видно, что ему не торговать и не съ баранами возиться, а на коня, да шашку въ руки, да кинжалъ въ зубы! Такъ тутъ онъ будетъ на своемъ мст.
‘Вотъ-съ, мы съ ними сдлались кунаками, то-есть не то, чтобъ кунаками… что жь я буду дружиться со всякимъ встрчнымъ и поперечнымъ! а такъ, знаете, вдь въ крпости-то очень и очень-скучновато, такъ-что радъ всякому… прійдутъ они, бывало, ко мн: тары-бары, разсказываютъ что-нибудь, а время-то и уходитъ, я ихъ употчиваю, а тутъ что-нибудь и вывдаешь.
‘Муратъ былъ славный Черкесъ, то-есть такой Черкесъ, какихъ я не видывалъ. Вдь мало ли ихъ есть тамъ удалыхъ и лихихъ наздниковъ, да все не то, что Муратъ, у него, кром молодечества, что-то такое доброе въ лиц и безъ всякой хитрости и подлости,— Молодъ ли онъ еще и не усплъ еще выучиться ихней манер, или ужь такъ онъ уродился,— Богъ его знаетъ, только хорошій человкъ былъ. Да вотъ вамъ ужь на что я, первйшій врагъ Черкесовъ, не люблю этихъ Азіатовъ, а вотъ Мурата такъ не могъ не полюбить, привязался къ нему ужасно… да вдь до чего привязался? что какъ дня три-четыре не прізжаетъ онъ къ намъ въ крпость, такъ мн и скучновато длается, точно какъ-будто влюбился въ этакую какую-нибудь красавицу, ей-Богу, такъ… Вдь вотъ теперь какъ вспомнишь, такъ и самому смшно, а что же будете длать, коли хорошій человкъ! И не знаю, въ кого онъ этакой вышелъ: вдь Хаджукъ, кром хитрости да разбоя, врядъ-ли чему научитъ!
‘Ужь мсяцевъ шесть слишкомъ здили они ко мн въ крпость, такъ все у насъ и шло… Наконецъ, начинаю я замчать, что мой Муратъ что-то не ладно, сталъ будто не веселъ, прідетъ въ крпость — ходитъ повся носъ и говоритъ мало, и все у него не такъ, какъ прежде, чортъ знаетъ, что съ нимъ сдлалось. Я разспрашивать сталъ:
‘— Что это ты, говорю ему, такой невеселый?’
‘— Я?.. Я ничего… отвчаетъ онъ, да и улыбнется какъ-то грустно.
‘Что за притча такая? думаю я: что это съ нимъ сдлалось такое?— Наконецъ я таки допытался, и вдь вышло самое пустое дло: здилъ онъ, въ аулъ Даргишъ, въ этомъ аул жилъ мирной Черкесъ Мухаммедъ, у котораго была дочь Сулеймина, хороша ли, дурна ли не видалъ.
‘— Смотри, братъ, Муратъ! говорю я: не сдобровать теб! Вдь у Сулеймины есть братъ, а можетъ-быть есть и женихъ…
‘— Женихъ!.. крикнулъ онъ:— а для жениха у меня вотъ что есть! схватился за кинжалъ, да и смотритъ на него. А рожу-то такую страшную сдлалъ, какой я на немъ никогда и не видалъ, глаза налились, да такъ и сверкаютъ. ‘Сулеймина моя!’ говоритъ.
‘— Да какъ же она твоя, когда теб нечмъ заплатить калымъ? Вдь Мухаммедъ старый чортъ, человкъ корыстолюбивый и не отдастъ теб Сулеймины безъ калыма.
‘— Я достану калымъ, говоритъ онъ.
‘— А гд же ты достанешь?
‘— Ужь я знаю, гд достану.
‘— Э..ге…ге, братъ! подумалъ я: — да гд же ты достанешь-то? Тутъ что-нибудь да не ладно, хоть ты и хорошій человкъ, а больно надяться на тебя нельзя. Я надо вамъ знать, что у меня быль маленькій капиталишка, этакъ тысчонки три слишкомъ, Муратъ зналъ, что у меня есть деньги: такъ долго ли до грха? вдь ни за что пропадешь. Вотъ я сталъ осторожне, не остаюсь съ нимъ наедин, а все при людяхъ. Знаете… хоть и хорошій человкъ, хоть даже можно сказать, я любилъ его какъ сына, или брата что ли, и онъ мн очень по душ пришелся, да все, знаете ли, лучше, вдь не ровенъ часъ, со всякимъ человкомъ можетъ случиться, вдь Богъ его знаетъ, что у него на душ-то!… Только вотъ я ему и говорю: ‘Нехорошо, Муратъ, смотри, попадешься!’
‘— Ничего, не попадусь.
‘— Ну, будетъ же потха! подумалъ я.— Вотъ такъ все и было. Муратъ мой все здитъ въ Даргишъ, да тоскуетъ, да думаетъ, какъ бы ему калымъ достать.— жить не можетъ онъ безъ Сулеймины, подай ему Сулеймину, да и полно! Вдь такая дурь въ голову вошла, что и утшиться ни чмъ не можетъ и смотрть ни на что не хочетъ и не разговариваетъ ни о чемъ: Сулеймина да Сулеймина, и больше ничего. Спитъ и видитъ только Сулеймину, просто чуть въ петлю не лзетъ — такъ, причаровала проклятая Черкешенка, сгубила молодца: все ему постыло, кром Сулеймины.— Наконецъ, Муратъ совсмъ пропалъ и пересталъ здить въ крпость, а Хаджукъ все еще торговалъ Вотъ я разъ подхожу къ Хаджуку, да и спрашиваю:
‘— Куда это двался Муратъ?’
‘— А Аллахъ его знаетъ, отвчаетъ Хаджукъ: — я и самъ давно уже не видалъ его.
‘Ну, подумалъ я, врно онъ подрался съ кмъ-нибудь за Сулеймину, да и свернули голову молодцу.— Прошелъ мсяцъ, другой,— о Мурат ни слуху, ни духу, такъ-что наконецъ я сталъ забывать о немъ, а только, бывало, изрдка вспомнишь, что былъ-молъ хорошій человкъ и пропалъ ни за грошъ. Только вотъ-съ около этого времени стало слышно, что Черкесы сильно разбойничаютъ вокругъ нашей крпости, гд угонятъ скотъ, лошадей и все что можно взять, все забираютъ. Наконецъ, смлость ихъ дошла дотого, что эти бездльники показались у самой крпости, снимали нашихъ часовыхъ и даже разъ какъ-то ночью ворвались въ самую крпость, да только мы славно ихъ отпотчивали. Что тутъ будете длать?.. Сталъ я поразвдывать и узналъ, что ихъ собралось до трехъ-сотъ самыхъ отчаянныхъ головорзовъ и изволятъ они потшаться подъ предводительствомъ какого-то удальца.— Узналъ я еще, что этотъ удалецъ изъ мирныхъ… каково вамъ покажется?.. Полагайтесь на нихъ посл этого!.. Вотъ-съ я думалъ-думалъ, что длать? надобно унять разбойниковъ, а мн съ своей командой ничего не сдлать, наконецъ, я донесъ начальству, что, молъ, такъ и такъ, грабятъ и разбойничаютъ, и нтъ никакихъ средствъ унять ихъ, просилъ подкрпленія. Вскор точно прислали подкрпленіе, и я думаю себ: ну-тека, суньтесь теперь! я угощу васъ свинцовыми орхами.— На другой же день я съ своимъ отрядомъ отправился на то мсто, гд паслись табуны, и засли мы вс въ лсокъ за кусточками, такъ-что ни одного человка не видно, и стали ждать Черкесовъ.— Отдалъ я приказъ, чтобъ слушали вс: какъ только выстрлю я изъ ружья, такъ чтобъ сейчасъ же броситься всмъ изъ кустовъ, построиться на-скоро и выстрлить залпомъ въ Черкесовъ. Вотъ ждали мы, ждали, ужь за полдень, а все никого нтъ, я такъ и думалъ, что бестіи пронюхали, въ чемъ дло.
‘Часу въ шестомъ вечера я веллъ-было уже собраться идти, какъ вдругъ показались Черкесы, подъхали они ближе и начали обскакивать табунъ. Ихъ всего было человкъ сто не больше, впереди скакалъ какой-то Черкесъ — ужь издали видно было, что славный наздникъ и лихой рубака. Конь подъ нимъ — такъ просто картина, вытянулся весь въ струну, да такъ и ложится, такъ и стелется по земл, самъ чортъ не догналъ бы этого коня. Эхъ, какой конь! Вдь я ужь теперь старикъ, а какъ вспомню объ этомъ кон, такъ сердце вотъ такъ и запрыгаетъ. Посадите вы хоть кого-собьетъ, непремнно собьетъ, гд усидть на такомъ кон! А наздникъ то былъ не таковъ, чтобъ сбилъ его какой-нинаесть конь, крпко сидлъ онъ въ сдл, только бурка развевалась за плечами.— Бросилъ онъ поводья, въ правой рук шашка, въ лвой нагайка, въ зубахъ кинжалъ, да такъ и летитъ и прямшенько мимо того куста, за которымъ я спрятался.— Вотъ, думаю себ, постой же, подъдешь, такъ я тебя изъ собственныхъ рукъ удостою, взялъ я ружье, взвелъ курокъ, да и поджидаю, какъ онъ подъдетъ поближе.— Наконецъ подъхалъ онъ такъ, что его можно было разобрать въ лицо, и мн ужь время было стрлять, только вотъ-съ, какъ взглянулъ я на него, такъ руки и опустились, какъ-будто меня варомъ съ головы до ногъ окатило, стою какъ ошаллый и даже пошевельнуться не могу… Представьте вы себ мое удивленіе… какъ бы вы думали, кто былъ этотъ Черкесъ?… а?… кто?… ну, скажите?… это былъ-съ Муратъ… а?… Вотъ, посл этого узнайте человка!.. Эхъ, какъ жаль мн его стало! просто, бда… и стрлять вовсе не хочется, да и не сталъ бы стрлять, еслибъ можно, а то вдь никакъ нельзя, вся моя команда на меня смотритъ, да только того и ждетъ, чтобъ я выстрлилъ.— Наконецъ, скрпился я кое-какъ, поднялъ ружье, приложился и спустилъ курокъ, а самъ даже и взглянуть-то какъ-будто боюсь.— Вотъ, какъ дымъ-то поразнесло, посмотрлъ я на то мсто, куда стрлялъ, и увидлъ, что Муратъ мой цлхонекъ летаетъ на своемъ скакун — я промахнулся и самъ не знаю отъ-чего: жаль ли мн стало Мурата и лукавый подтолкнулъ подъ руку, или ужь просто такъ промахнулся, не знаю, только не можетъ быть, чтобъ такъ: я стрлокъ хорошій, и Богъ-знаетъ что поставлю, еслибъ стрлять въ цль на этакомъ разстояніи. Между-тмъ-съ, Черкесы бросились вс въ кучу и начали озираться во вс стороны, а наши молодцы высыпали изъ лсу, построились, дали залпъ изъ ружей, ура!!… и пошли въ штыки.— Черкесы сначала тоже было-взялись рубить въ шашки, да только видятъ, что дло плохо, давай Богъ ноги и удрали. Однакожь многихъ, очень-многихъ ранили и положили на мст.
‘Когда дло кончилось, мы пришли въ крпость и забрали съ собою всхъ плнныхъ.— Такъ вотъ какъ Муратъ добываетъ себ калымъ! подумалъ я: подите посл этого поврьте имъ хоть на грошъ!’
‘Забрала меня сильно охота разузнать, какъ Муратъ попалъ въ шайку, хоть я ужь и самъ зналъ, какъ, но все же лучше узнать, пошелъ я посмотрть раненныхъ и выбралъ такого, котораго только чуть оцарапало пулей. Привелъ я его къ себ и начинаю разспрашивать, только онъ-съ не сознается ни въ чемъ и даже ршительно ничего говорить не хочетъ, — только головой мотаеть, я его попробовалъ пристращать нагайкой и пулей ничто не помогаетъ, ничего нельзя добиться отъ чортова сына… Постой же, думаю я, выпытаю я изъ тебя все, скажешь ты мн, что у тебя за душою. Отперъ я шкатулку и досталъ съ горсть цлковыхъ и мелкаго серебра, подхожу къ нему и говорю:
‘— Вотъ, если скажешь всю истинную правду, такъ получишь все это и еще отпущу тебя на волю… а? А вдь деньги-то славныя, на, посмотри-ка, на кон будешь опять здить… а? . Ну, говори же все!… Вдь что теб? отъ-чего не сказать? Смотрю: у моего Черкеса глаза разбжались, однакожь все же запирается.
‘— Да я, говоритъ, ничего не знаю.
‘А-га! заговорилъ уже: добрый знакъ! намъ этого-то и нужно. Я положилъ при немъ деньги въ шкатулку и говорю ему, лучше скажи, поди-ка да подумай хорошенько,— и веллъ отвести его назадъ.
‘Часа черезъ полтора опять его привели ко мн, ну, что? говорю, надумалъ ли?… а?
Смотрю, мой Черкесъ колеблется, забираетъ его охота вырваться на волю съ цлковиками, ужь я по рож сейчасъ увидлъ, что отъ него можно теперь все узнать, и точно — онъ не выдержалъ и отвчалъ мн на вс вопросы. Вотъ, что я узналъ отъ него: Муратъ хотлъ жениться на Сулеймин, но калыма у него не было, думалъ онъ, думалъ, и наконецъ махнулъ рукой, да и ршился на разбойничье дло, собралъ себ человкъ сорокъ абрековъ (то-есть самыхъ отчаянныхъ головорзовъ, которые безъ рзни да крови жить не могутъ) и разныхъ охотниковъ, которымъ нужна добыча, да и давай грабить нашихъ… Мало-по-малу, все приставали къ нимъ, и наконецъ собралась порядочная шайка, вотъ они и разбойничаютъ. Муратъ наработалъ на свою долю порядочно, да только въ послднее время имъ больно не повезло: везд колотятъ ихъ, и ужь плохо имъ приходится.
‘Посл этого происшествія, мы не видали больше Мурата: онъ на нашу крпость не назжалъ, а слышно только было, что его расколотили въ пухъ и всю его шайку положили на мст.
‘Мсяцъ спустя посл этого, приходитъ къ намъ въ крпость Хаджукъ, я къ нему:
‘— Какъ же ты, говорю, пришелъ сюда? Вдь твой сынъ разбойничаетъ!
‘— А мн что до сына? Я мирной. Сына-то я и въ глаза ужь давно не видалъ.
‘— Врешь ты, говорю я: — врно разбойничаешь вмст съ сыномъ и знаешь, гд онъ теперь.
‘ — Нтъ, я мирной, не знаю, гд Муратъ.
‘Ну, нечего длать: мирной, такъ мирной, уличить ни въ чемъ нельзя, такъ и не трогай. Я позвалъ Хаджука къ себ, смерть какъ захотлось узнать о Мурат… Начинаю разспрашивать, только онъ говоритъ — не знаю, я его давно не видалъ. Я и такъ и сякъ, нтъ… мой Хаджукъ боится, и ничего отъ него не добьешься, а меня такъ и разбираетъ. Вотъ, наконецъ, я успокоилъ его кое-какъ, попотчивалъ тмъ, другимъ: у старика языкъ-то и развязался.. Узналъ я отъ него все то же, что отъ плннаго Черкеса, да кром того еще вотъ что: самъ Хаджукъ здилъ къ Мухаммеду сватать Сулеимину за сына, пріхавъ къ нему, онъ нашелъ тамъ князя Джигичъ, который сваталъ ее за себя. Мухаммедъ польстился на богатый калымъ, который князь сулилъ ему дагь за Сулеймину, и общалъ отдать за него дочь. Когда Хаджукъ пришелъ, то Мухаммедъ сказалъ князю, что вотъ-де тоже пришелъ сватать Сулеймину за сына. Князь человкъ горячій, не выдержалъ, вытолкалъ Хаджука въ шею и осрамилъ при всхъ. Когда Хаджукъ разсказалъ объ этомъ сыну, тотъ разсвирплъ ужасно, былъ въ отчаяньи, рубилъ все, что ни попадало подъ руку, и поклялся вчною, непримиримою враждою и кровавою местью къ князю, — а это у нихъ значитъ, что оба они жить не могутъ, и что одинъ изъ нихъ долженъ отправиться къ дьяволу въ когти.
‘Когда Хаджукъ ушелъ, я думаю-себ: ну, будетъ потха!.. Князя Джигича я тоже зналъ, онъ мирной и со мной кунакъ, нсколько разъ прізжалъ ко мн въ крпость и я бывалъ у него…’
— Какъ! не-ужь то вы у него были? перебилъ Садковъ.
— Да, былъ у него, отвчалъ Иванъ едоровичъ.
— То-есть въ самомъ въ ихнемъ были, гд они тамъ живутъ?
— Да-съ… какъ же! сколько разъ бывалъ у нихъ въ аулахъ.
— Да какъ же это вы, Иванъ едоровичъ?.. и такъ-таки ничего и не боялись?
— Да чего же бояться-то?.. Помилуйте, чего тутъ бояться? Вдь они мирные, не обидятъ.
— Ну, какъ же они тамъ? такъ же какъ и мы, или какъ-нибудь особенно?
— Разумется, люди какъ люди, живутъ-себ такъ же, какъ и вс живутъ.
— Ну, и изба также есть?
— Да, и изба, и все, что нужно, все есть-съ, только изба-то у нихъ называется саклей.
— Саклей!.. вотъ что…
— Да полно вамъ, Антонъ Антоновичъ! сказалъ съ досадой Карпуновъ:— что это такое? и послушать ничего не даетъ. Ну, что же, Черкесы? извстно люди какъ люди, вдь не зври же какіе въ-самомъ-дл…
— Да что же, Павелъ Петровичъ, отвчалъ Садковъ:— вдь я, знаете, такъ только, любопытно знать, какъ тамъ этакіе Черкесы, вдь Богъ ихъ знаетъ, какъ они тамъ!
— Ну, что же дальше, Иванъ едоровичъ? спросилъ я.
— А сотъ что дальше: князя Дингича, какъ я вамъ уже сказалъ, я таки зналъ, дтина тоже не промахъ. Мужчина лтъ тридцати-пяти, молодецъ и ловкій такой, тоже считался у нихъ очень-хорошимъ наздникомъ. Только жаль мн стало Мурата: вдь пропадетъ ни за что человкъ. Эхъ-ма, жаль! право, жаль!
‘Только вотъ-съ этотъ самый князь Джигичъ прізжаетъ въ крпость недли черезъ дв, и зоветъ меня на свадьбу. Я подумалъ: а!.. такъ вотъ гд вся исторія-то!.. общалъ ему пріхать, а между-тмъ ни слова о Мурат, ну, думаю, что будетъ, то будетъ, авось онъ тебя уладитъ.
‘Аулъ, въ которомъ была свадьба князя Джигича, былъ отъ крпости верстахъ въ десяти. Отправился туда, на всякой случай взялъ съ собой и шашку и пистолеты: они хоть и мирные, да вдь знаете, не ровенъ часъ, а особливо натянутся пьяны, да и въ дорог можетъ пригодиться. Прізжаю въ аулъ, а тамъ ужь народу тьма-тьмущая, нахало множество всякаго сброду, гостей не, перечтешь. Вотъ я поздоровался съ хозяиномъ и увидлъ Сулеимину… Ну, признаться сказать, хороша была, такая полненькая, румяненькая, просто прелесть, хоть бы какой-нибудь графин и ли княгин, глаза большіе, черные… Посмотрлъ я, посмотрлъ, да и отошелъ прочь, чтобъ дальше отъ грха. Стою-себ да посматриваю на всхъ, вдругъ слышу, что меня кто-то дернулъ сзади, оглядываюсь: Хаджукъ, только ужь не тотъ Хаджукъ, что въ крпости продавалъ барановъ, да подличалъ, нтъ! я какъ взглянулъ на него, такъ даже страшно сдлалось. Представьте вы себ: глаза какъ у дьявола, такъ и блестятъ, налились кровью, такъ вотъ какъ-будто онъ хочетъ състь ими человка, самъ весь трясется, кулаки сжаты, зубы такъ и ходятъ… Я говорю:
‘— Что ты?… что съ тобою, Хаджукъ?
‘— Ничего, ничего… онъ здсь?..
‘— Кто?.. Муратъ.
‘— Нтъ, князь…
‘— А, князь!… здсь, а что? говорю я.
‘— Ничего… Мой сынъ тоже будетъ здсь… сказалъ онъ, да такъ улыбнулся, что я даже не умю и разсказать вамъ, какъ онъ улыбнулся, просто какъ дьяволъ улыбнулся.— Ну, подумалъ я: — будетъ же тутъ потха, свадьба-то будетъ хуже похоронъ.’
— Да вы бы, Иванъ едоровичъ, предупредили князя, сказалъ Карпуновъ.
— Предупредить князя?… Что вы это, батюшка, Павелъ Петровичъ, заживо схоронить меня хотите, что ли?.. Да, сунься-ка я, такъ меня давно бы и въ живыхъ-то не было! Да и притомъ, мн провалъ его возьми! ей-Богу, не пожаллъ бы, еслибъ Муратъ отправилъ его на тотъ свтъ.
Вотъ-съ свадьба идетъ-себ обыкновеннымъ порядкомъ, мулла пробормоталъ какія-то ихнія молитвы, а потомъ началась гульба. Меня посадили также и потчуютъ… Черкесы мои такъ и тянутъ, не смотря на то, что имъ законъ запрещаетъ. Только я все посматриваю, не увижу ли гд Мурата, однакожь его не было, да и Хаджукъ пропалъ. Охъ, не хорошо будетъ! подумалъ я, ужь если поклялся мстить, такъ онъ ужь не отступится отъ своей клятвы и будетъ мстить пока живъ. Избейте вы его, израньте, такъ-что чуть дышать будетъ, а если только хватитъ силы поднять кинжалъ, такъ онъ ужь приколетъ васъ, непремнно приколетъ!
‘Черкесы мои гуляютъ-себ, да и не думаютъ ни о чемъ. Начали плясать, молодая тоже пошла… Ахъ, ты, Господи, прости мое согршенье! вдь соблазнился-съ, глазъ не могъ отвести отъ нея. Этакая полненькая, хорошенькая… ну, чортъ съ ней!’ прибавилъ Иванъ едоровичъ, да и рукой махнулъ.— ‘Вотъ-съ, посл всего этого’ началъ опять Иванъ едоровичъ: ‘вздумали они скачку, вышли вс изъ сакли и начали садиться на коней. Я думаю: да, чорта съ два, будете вы скакать! натянулись, да еще скакать хотятъ! Такъ нтъ-съ, вдь пьяны вс, а на коня слъ такъ, какъ-будто ни въ чемъ и не бывалъ, и хмль прошелъ. Началась скачка — сперва въ догонку, кто кого обгонитъ, потомъ начали шапки съ пола поднимать на всемъ скаку…’
— Какъ?… Не-ужь-то съ земли на всемъ скаку? спросилъ Садковъ: — да какъ же это они не упадутъ?
— Эка, упадетъ!.. отвчалъ Иванъ едоровичъ: — да зачмъ же ему падать?.. отъ-чего же ему упасть?.. вдь на то онъ Черкесъ. Да это еще что! шапку-то ни по чемъ, а то бросьте вы цлковый, или какую-нибудь другую монету, такъ и ту подниметъ.
— Тьфу ты пропасть! однакожь, ловки бестіи!
— Ну, а Муратъ-то что же, Иванъ едоровичъ?
— А вотъ постойте, постойте, дойдетъ и до него очередь. Вотъ-съ, только я смотрю, да удивляюсь, какія они штуки выдлываютъ, началъ я приглядываться въ толпу, что на коняхъ-то, не увижу ли Мурата, смотрю, а онъ тутъ-какъ-тутъ, и Богъ его знаетъ, откуда взялся. Посмотримъ, думаю я, что дальше будетъ. Наконецъ начали они вызжать одинъ на одинъ.’
— А какъ же это одинъ на одинъ? спросилъ Карпуновъ.
— А это вотъ какъ-съ: вызжаетъ одинъ какой-нибудь и вызываетъ себ противника, вотъ и начинаютъ они драться, натурально, дерутся они не къ-самомъ-дл, а такъ только, для примра, стрляютъ холостыми зарядами, показываютъ разныя ловкости, ложатся на лошади съ боку и много разныхъ штукъ выдлываютъ.
‘Вотъ-съ, князь Джигичъ,— молодой-то, — смотрлъ, смотрлъ и разобрало его, захотлось тоже показать своей удали. Вызжаетъ онъ на середину и зоветъ охотника помряться съ нимъ силою и ловкостью,— а охотникъ-го тутъ и есть, смотрю: мой Муратъ. Ну, будетъ же теперь потха! думаю я: ужь они подерутся не для примра. Вотъ начали они, князь поскакалъ, а Муратъ за нимъ, и начали сражаться, стрляли другъ въ друга, а настоящаго дла все еще нтъ. Я ужь думалъ: не отложилъ ли Муратъ до другаго времени, только вотъ подскакалъ онъ къ князю, выхватилъ шашку и бросился на него. Князь вмст съ конемъ отскочилъ вдругъ въ сторону, и Муратъ пронесся мимо. Тутъ напали они другъ на друга съ шашками и начали драться, я стою и смотрть не смю, и глазъ не открываю, — такъ мн жаль стало Мурата: я такъ и думалъ, что князь его убьетъ. Наконецъ слышу крикъ, открываю глаза и вижу, что князь рубитъ Мурата, а онъ волочится головой по земл, а ноги въ стременахъ…
‘Вотъ какъ пропалъ человкъ — чортъ знаетъ изъ-за чего!’