Александръ Амфитеатровъ.
РАСПЛАТА.
Расплата, Амфитеатров Александр Валентинович, Год: 1907
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Объ этомъ ночномъ нападеніи на казачій постъ много говорили по всей Эстляндіи. Жаль, что некому было разсказать правду. Вдь, когда солнце освтило обгорлую казарму, ни въ ней, ни близь нея не оставалось ни одного живого человка. Лежало одиннадцать закопченныхъ или обугленныхъ труповъ.
Пошли тогда легенды о могучей революціонной банд, о ночномъ штурм посл упорной и долгой перестрлки, о гибели казаковъ — всхъ до единаго — въ рукопашномъ бою. Пустяки. Хоть бы на то обратили вниманіе, что на трупахъ не оказалось ни одной огнестрльной раны: только колотыя или рзаныя. И все больше по горлу.
Да. Убрать въ одну ночь, въ укрпленной и защищенной казарм, одиннадцать казаковъ и скрыться безъ слда съ ихъ оружіемъ — кто же, казалось бы, способенъ на такое отчаянное дло, если не отрекшіеся отъ міра революціонеры? Не такъ ли?
Ну, а я вамъ скажу, что революція была здсь ровно не при чемъ и столько же знала обо всемъ этомъ дл, сколько.
— Мы съ вами, не правда: ли?
— Нтъ, сколько вы одинъ. Потому что я-то зналъ и знаю. Какъ же мн не знать? Это — мое дло. Я устроилъ его. Я! да — я!
Онъ говорилъ такъ мирно, спокойно, имлъ такой кроткій, ласковый видъ, былъ такой слабый, почти женственный, съ глазами, полными яснаго голубого свта.
— Я не былъ революціонеромъ. И братъ мой не былъ. Я былъ учителемъ въ город, онъ — мызникъ подъ городомъ. Однажды приходятъ казаки и начинаютъ брать людей по списку. Взяли и насъ.
Многихъ разстрляли, а насъ съ братомъ отвели на тотъ самый казачій постъ между городомъ и мызою: насъ оставили на завтра. Лежимъ, связанные, молчимъ… Что же намъ длать? Насъ двое связанныхъ, безоружныхъ, а ихъ одиннадцать человкъ — съ винтовками, молодцы одинъ къ одному. Брать лежитъ въ одномъ углу казармы, на полу, я — въ другомъ, наискосокъ, на нарахъ.
Вечеромъ подходитъ ко мн казачій урядникъ.
— Завтра разстрляемъ.
— За что?
— Не бунтуй.
— Мы не бунтовали.
— Коли взяты,— стало быть, бунтовали. Разстрлять вашего брата всегда есть за что.
— Не смете вы разстрливать насъ, какъ собакъ. Надо судить. Гд ваши офицеры? Вы должны представить насъ своему начальству.
— Ну, вотъ еще, чего вздумалъ: начальство для него безпокоить, на ночь глядя. Нон время военное: только захотть, а то мы тебя и сами, безъ начальства. И все — зря. Ты не шебарши: мы ребята добрые, цлую ночь срока вамъ даемъ. А къ начальству васъ отвести,— выйдетъ приказъ: разстрлять на мст.
Нагнулся ко мн низко-низко, шепчетъ:
— Хочете на волю?
Вы понимаете, какая горячая волна мн въ голову хлынула. Шепчу въ отвтъ:
— Сколько?
Шепчетъ:
— Я одинъ не могу, долженъ по соглашенію съ товариществомъ. На всю артель пятьсотъ рублей, по двсти пятьдесятъ за тебя и за брата. Хочешь?
Я говорю:
— Такихъ денегъ у насъ готовыми нтъ.
— Достань.
— Достать могу, но раньше сутокъ мн не обернуться.
— Хорошо. Дадимъ теб сутки срока. Оборачивайся.
— Ты, служивый, издваешься надо мною: что же я въ состояніи сдлать изъ-подъ ареста, связанный?
— А мы тебя выпустимъ.
— Выпустите?
— Да, на слово выпустимъ. Ничего: мы о теб справки навели,— вс говорятъ, что ты человкъ почтенный, слову твоему врить можно. Брата твоего у себя оставимъ въ род какъ бы аманата, что ты не удерешь. А ты ступай, ищи, приноси выкупъ. Принесешь — ваше счастье: обоихъ на волю выпустимъ — и тебя, и брата.
Я весь въ огн горю, но соображаю: мало сутокъ.
— Дайте два дня.
Такіе покладистые ребята попались,— и на два дня согласны: ура!
Вылетлъ я изъ казармы, ногъ подъ собою не слышу отъ восторга. Сейчасъ же — на первый возможный поздъ и помчался въ городъ Ф.— отъ насъ въ трехъ часахъ разстоянія. Тамъ у меня пріятель нотаріусъ, онъ же ростовщикъ… Сквалыга ужаснйшій, на обух рожь молотить, но зато у него во всякое время дня и ночи можно достать денегъ.
— Слушайте,— изъясняю ему,— вотъ какое дло приспло. Пятьсотъ рублей сейчасъ же на столъ, а въ обезпеченіе — все мое имущество. Вы знаете, у меня земля, у меня мельница. Тысячъ на двадцать,— есть чмъ отвтить.
— Такъ, говорить, но документы?
— Ахъ, есть ли у меня время, гд же возможность сейчасъ выправлять документы? Вдь же я вамъ объясняю, какъ спшно нужны мн деньги и зачмъ.
Возражаетъ:
— Я все это очень хорошо понимаю и вхожу въ ваше печальное положеніе, но какъ же я могу рисковать капиталомъ, не зная вашихъ правь на имущество? Вы съ братомъ въ общемъ владніи — не раздленные.
Словомъ, кончилось дло тмъ, что, вмсто краткосрочного займа въ 500 рублей подъ залогъ моей недвижимой собственности, совершилъ я условную запродажу этой пьявк двуногой всего моего имущества за 1,500 руб., съ тмъ, что 500 руб. покупщикъ даетъ мн на руки сейчасъ же, слдующіе 500 — когда мн потребуется, а остальные 500 уплачиваетъ черезъ годъ. Разорилъ я себя въ единую минуту, но тогда счастливъ тмъ былъ, больше того, даже благодаренъ быль ростовщику проклятому: вдь, худо ли, хорошо ли,— а дв души спасъ, меня и брата.
Лечу обратно счастливый, какъ вольная птица на крыльяхъ.
Урядникъ встрчаетъ:
— Эге?
— Получай.
Пересчиталъ деньги.
— Молодчина. Ну, чортъ съ тобою: ступай на вс четыре стороны. Мы свое казацкое слово держимъ.
— Позволь: а братъ?
— Какой брать?
— Мой брать, вмст взяли.
— А, твой братъ. Такъ бы и говорилъ. Брата твоего мы разстрляемъ.
— Какъ, почему, за что?
— Такъ: ты откупился,— ступай себ, уходи. А брата разстрляемъ.
— Но мы же вмст откупались. Вы приказали. Сколько велно, я принесъ. За обоихъ вмст.
Онъ, дьяволъ, только усмхается.
— Окрестись, парень. Это двоихъ-то васъ отпустить за пятьсотъ рублей? Товариществу расчета нтъ. Своя шкура дороже.
— Но ты же самъ назначилъ?
— Мало ли, что я назначилъ. Тогда назначилъ, а потомъ передумалъ. Ошибся, стало быть, въ своей выгод. Товарищество не дозволяетъ, не расчетъ. Съ насъ тоже за вашего брата, бглыхъ, начальство-то — и-и-и!— какъ взыскиваетъ. Нечего больше разговаривать: ты свободенъ, а брата — подъ разстрлъ.
Понялъ я: новый торгъ начинается. Устроили базаръ жизни, крови и слезъ человческихъ!
— Сколько возьмешь, чтобы отпустить брата?
— А что съ тебя, то и съ него. Дешевенько, ну, да ужъ по знакомству.
— Пятьсотъ?
— Говорю: что съ тебя, то и съ него. Гд наше не пропадало?
— По рукамъ. Завтра получишь.
Урядникъ руку протягиваетъ, но смотритъ на меня сомнительно:
— Осилишь ли?
— Разорвусь, а достану. Завтра получишь. По рукамъ. Засмялся.
— Ну, твое дло. По рукамъ.
А я опять въ поздъ, опять въ Ф., опять къ своему пріятелю, ростовщику, нотаріусу. Онъ было отъ меня и руками и ногами: разв, молъ, такъ поступаютъ порядочные люди? Вчера — 500, сегодня — 500. И всю эту исторію вы мн соврали, и никакого брата вамъ выкупать не надо, а просто вы въ карты играете, должно быть, несчастливо, или двчонку завели,— вотъ и тянете съ меня мои кровныя денежки не въ срокъ. Но я взялъ въ руки, съ письменнаго стола его, прессъ-папье,— собака чугунная, какъ сейчасъ помню, остромордая такая,— и поклялся ему, что сію же минуту проломлю ему голову, если онъ не отдастъ моихъ денегъ.
Отдалъ.
Ни живой, ни мертвый, самъ не свой, мчусь на родину. Когда вышелъ изъ вагона, на своемъ вокзал, до срока назначеннаго оставалось еще восемь часовъ.
На вокзал ходить факторъ знакомый. Мигнулъ мн. Укрылись мы въ сторону, за бочки какія то.
— Я васъ нарочно поджидалъ, потому что видлъ утромъ, какъ вы въ Ф. ухали. Думалъ: не вернетесь ли съ курьеромъ? Не ходите въ городъ. Васъ ищутъ.
— Что случилось?
— То, что… э! мужчина же вы! скрпитесь сердцемъ: брата вашего сегодня утромъ разстрляли. Скрпитесь сердцемъ: мужчина же вы! Въ такое время живемъ. Надо позабыть, какъ въ обмороки-то падаютъ. Брата разстрляли, а васъ ищутъ. Скрпитесь сердцемъ: мужчина же вы!
Водою меня поить. Я ничего не понимаю, только шепчу:
— Боже мой, да вдь привезъ же я, привезъ, выкупъ привезъ, извергамъ по условію, вотъ они, пятьсотъ рублей.
— Видно, опоздали.
— Какъ — опоздалъ? Условились ждать до завтра, до утра. Изверги, предатели. Подлость какая.
— Надули васъ, стало быть, не дождались. Либо не поврили вамъ, что осилите такую сумму привезти… Теперь уже поздно разсуждать: все кончено, не поправите. Будьте мужчиною! скрпитесь сердцемъ!
Ну…
Мужчина я, голубчикъ, скрпился сердцемъ!
Съ вокзала пошелъ я не направо — въ городъ, а налво — въ поле. Иду, на темное небо смотрю, звзды въ темномъ неб мигаютъ. А я тропинки ногою нащупываю и въ голов одну мысль держу:
‘Это вамъ даромъ не пройдетъ. Вс вы мн за брата головами отвтите. Нтъ, даромъ не пройдетъ!’ И шелъ я пустыремъ, покуда не вышелъ въ пригородъ, хорошее мстечко! не дай Богъ никому туда попасть! Адъ на земл. Туда нашъ брать, порядочный гражданинъ, и днемъ-то опасается заглядывать, а я ночью пришелъ, будто свой. И перваго же встрчнаго спросилъ:
— Гд здсь найти кума Ридо?
А этотъ Ридо въ нашихъ мстахъ такое честное имя, что на сто верстъ кругомъ всякій богатый купецъ, каждый помщикъ, каждый кулакъ-фермеръ, заслышавъ его, вздрагиваютъ. Потому что для всхъ нашихъ босяковъ, воровъ и проходимцевъ уличныхъ былъ Ридо какъ бы атаманъ или староста. Не пойманъ, не воръ,— охотилась полиція за Ридо усердно, а уличить его никогда не могла. А между тмъ вс грабежи смлые, вс разбои отчаянные, вс кражи ловкія, вс мошенничества наглыя именно Ридо приписывались, либо его молодцамъ, подъ его диктовку.
И — надо же было выпасть случаю!— встрчный остановился, оглядлъ меня впотьмахъ и вмсто отвта спрашиваетъ:
— Вы, если я не ошибаюсь, учитель такой-то?
— Да, я учитель такой-то.
— Здравствуйте, учитель. Я видалъ васъ на улиц, знаю. Вы ищите Ридо? Очень радъ съ вами познакомиться. Ридо — я самъ.
И сидли мы вдвоемъ съ Ридо въ шинк, въ задней, хозяйской, каморк. И я впервые въ жизни пилъ горькое, огненное вино.
То, что я предложилъ Ридо, ему понравилось. Онъ сказалъ:
— Это хорошо, что ты хочешь мстить за брата. Мертвецы не должны оставаться неотомщенными. Вотъ моя рука. Я теб товарищъ. Сколько ты можешь заплатить за работу моимъ молодцамъ?
Я положилъ на столъ все, что имлъ: пятьсотъ рублей. Они были цною жизни моего брата,— пусть же будутъ цною его мщенія. Ридо сосчиталъ деньги и спряталъ ихъ въ бумажникъ.
— Мало.
— Если вы одолете казаковъ, то вамъ достанется хорошая добыча: вроятно, они еще не успли пропить первыхъ моихъ пятисотъ рублей.
— Не знаю, на твои ли, на свои ли деньги, но они ужасно пьянствуютъ вотъ уже третій день. Это очень кстати намъ — понимаешь? Итакъ, пятьсотъ и пятьсотъ, говоришь ты? Все-таки мало.
— Черезъ годъ я могу уплатить теб еще 500 рублей.
— Черезъ годъ я, наврное, буду на вислиц, да и ты тоже. Да и опять таки, братецъ мой, мало! Предпріятіе твое отчаянное. Если изъ нихъ будетъ хоть трое трезвыхъ, мы идемъ на врную смерть.
Я слушалъ Ридо, но слышалъ, что онъ только испытываетъ меня, а, на дл, ему жаль и меня и брата, онъ пойдетъ! И я сказалъ спокойно:
— Больше у меня нтъ ни гроша за душою и я не имю, откуда достать. Отдаю послднее. Остаюсь на свт — вотъ въ этой одежд, какъ ты меня видишь. Завтра буду такой же голякъ, какъ и ты.
Ридо долго молчалъ. Потомъ спрашиваетъ:
— Я твои деньги въ бумажникъ положилъ. Ты видлъ — ничего не сказалъ. Значить, согласенъ, чтобы я ихъ взялъ?
— Для тебя принесъ ихъ — теб ихъ и брать.
— Впередъ?
— Какъ хочешь.
— А если я тебя обману?
— Не обманешь.
— Казаки обманули же?
— Ты не казакъ.
Ридо долго смотрлъ мн въ глаза — взглядомъ пронзительнымъ, глубокимъ, голубымъ. У него было лицо добродушнаго бюргера, торгующаго москотильнымъ товаромъ, сандаломъ, мускатнымъ орхомъ, а совсмъ не плотью и кровью человческою.
И вотъ лзетъ онъ правою рукою въ карманъ, достаетъ свой бумажникъ и выкладываетъ предо мною — возвратно — мои пятьсотъ рублей.
— Спрячь.
— Ты отказываешься?
— Нтъ, напротивъ, соглашаюсь. Сегодня же, въ эту ночь, мы ихъ распотрошимъ. Но денегъ твоихъ впередъ брать не желаю. У всякаго другого взялъ бы — у тебя не возьму. Когда дло будетъ сдлано, тогда заплатишь. И заплатишь столько, сколько захочешь заплатить. Для другого я въ такую затю безумную не вмшался бы даже за десять тысячъ рублей, а для тебя теперь — хоть вовсе ничего не плати: пойду даромъ.
А затмъ онъ шепнулъ шинкарю слово. И понемногу начали приходить къ намъ, въ каморку, одинъ по одному, разные люди. То — темные, дикіе, страшные, неизвстные мн люди со дна. То — совсмъ приличные, обыденные горожане, которыхъ я зналъ даже по имени, и которые меня знали, но теперь мы глядли другъ на друга, какъ незнакомые, и не признавались не только словомъ, но хотя бы жестомъ, хотя бы взглядомъ, что когда-либо въ жизни встрчали другъ друга.
Со всми приходящими Ридо говорилъ что-то словами, которыхъ я не понималъ. Одни соглашались и оставались, другіе отказывались и уходили. Осталось шесть человкъ, Ридо — седьмой, я — восьмой.
Была черная ночь. И мы, восьмеро, вошли въ черную ночь. И по мр того, какъ мы шли къ городу, число наше таяло. Но я ни разу не усплъ замтить, когда отставалъ отъ насъ тотъ или другой. Они расточались въ ночи, какъ нечистые духи.
Когда мы очутились на пустыр, въ пятистахъ шагахъ отъ казачьяго поста, гд спали мои недруги, насъ осталось, изъ восьми, всего двое: я и Ридо.
Я думалъ, что мы всми брошены, я смотрлъ на Ридо съ ужасомъ, удивленіемъ, отчаяніемъ, которыхъ онъ не видалъ, потому что было темно. Но онъ приказалъ мн:
— Садись вотъ здсь на камень и жди. Я оставлю тебя одного и пойду впередъ.
Я возразилъ:
— Я не останусь. Хочу съ тобою.
Но Ридо запретилъ:
— Нтъ. Ты не умешь ходить по снгу. Снгъ хруститъ у тебя подъ ногами. Если ты мн не вришь, чортъ съ тобою. Если вришь, оставайся здсь.
Я сказалъ:
— Ридо, будь спокоенъ: я врю теб.
Онъ продолжалъ:
— Вонъ тамъ — смотри внимательно: скоро вспыхнетъ спичка. На всякій случай, я зажгу ихъ три, одна за другою. Когда увидишь огонекъ, бросайся туда смло, бги, что есть силы бжать. Это значить — часовые убиты и казарма наша. Ничего не опасайся — только не кричи. Но если спичка не вспыхнетъ, если вмсто того услышишь выстрлъ или крикъ,— удирай, братъ, тогда, удирай, куда знаешь, поскоре. Это значить — я убить. Прощай.
Ридо исчезъ въ темную ночь. И — когда онъ исчезъ, я опять таки не могъ уловить момента. Если бы я былъ суевренъ, то подумалъ бы, что онъ обратился въ кошку, потому что, дйствительно, огромная,— казалось въ темнот,— кошка шмыгнула мимо меня.
Я сидлъ на камн, ждалъ, смотрлъ.
Надъ головою горли звзды большія, зеленыя, сколько было ихъ, и какъ высоко въ неб.
Не знаю, много ли времени я ждалъ. Можетъ быть, пять минутъ, можетъ-быть, часъ, можетъ быть, два. Одно знаю: если бы я услышалъ выстрлъ, то сію же минуту перерзалъ бы себ горло бритвою, которую имлъ въ карман.
Вспыхнула искра.
Она едва блеснула въ далекомъ туманномъ мрак, а мн показалось, что — вмст съ нею — все звздное небо ринулось огнями на землю.
Другая, третья.
Я поспшилъ по ихъ направленію, какъ приказалъ Ридо. И по мр того, какъ бжалъ я,— вдали, предо мною, возникли три свтящіяся пятна. Сперва они темно и мутно алли навстрчу мн, сквозь черную ночь, потомъ стали свтлть, пунцовть, наливаться червоннымъ золотомъ. То были окна казачьяго поста. То былъ пожаръ внутри казармы.
Ридо схватилъ меня за руку.
— Стой.
У самыхъ ногъ моихъ лежалъ трупъ часового. Я чуть не споткнулся, чуть не упалъ. Казакъ, какъ быкъ на хорошей бойн, былъ заколоть въ затылокъ. Ридо кошкою подползъ къ нему въ темнот по снгу, кошкою вспрыгнулъ къ нему на плечи и вонзилъ въ него свои стальные когти. Другого часового — съ противной стороны достаточно такъ же безшумно и бархатно ‘снялъ’ одинъ изъ товарищей Ридо.
— Войди въ казарму,— сказалъ Ридо,— ты увидишь, что я сдержалъ свое общаніе. Согласись, что теб есть за что заплатить деньги.
Итти къ посту было свтло. Снгъ сталъ розовый отъ пламени изъ оконъ и мигалъ золотомъ.
Фасадъ казармы съ другой стороны былъ еще не тронуть пламенемъ. Я вспрыгнулъ на фундаментъ, приникъ къ окну.
Ихъ было одиннадцать, лежали на нарахъ. Казалось, что вс они спали крпкимъ сномъ, кто на боку, кто ничкомъ, кто навзничь. Урядникъ, который со мною торговался и который меня обманулъ, спалъ всхъ ближе къ моему окну. Раздтый, въ растегнутой рубах, онъ откинулъ голову на грядку. На ше у него виднлось что-то, что я по первому взгляду принялъ было за черный галстукъ. Миръ его праху! То была рана, перерзавшая горло его отъ уха до уха.
Люди Ридо шмыгали изъ казармы во дворъ и исчезали въ темнот. Они обобрали съ убитыхъ деньги, цнныя вещи, оружіе. И опять казалось мн, что они не люди, но огромныя дикія кошки, принявшія видъ человческій лишь на время борьбы своей съ человкомъ. Мигъ кроваваго очарованія прошелъ, и дикія кошки опять убгаютъ въ лсъ свой безслдными дикими кошками.
Въ город замтили пожаръ, зазвонили. Мы съ Ридо были уже далеко, далеко. Молча подалъ я ему должную сумму. Онъ отсчиталъ себ четыреста рублей, а сто возвратилъ мн:
— Удирай, любезный. Бжать теб надо далеко. А безъ денегъ бжать нельзя.
Я взялъ.
Парижъ, 11 февраля 1907 года.