Раскол в радикальной журналистике шестидесятых годов, Волынский Аким Львович, Год: 1895

Критика
Время на прочтение: 66 минут(ы)
Скачать в PDF

ЛИТЕРАТУРНЫЯ ЗАМТКИ.
Расколъ въ радикальной журналистик шестидесятыхъ годовъ *).

Либеральное уподобленіе Тургенева Аскоченскому.— Бурныя событія эпохи.— Направленіе ‘Отечественныхъ Записокъ’.— Громека и его заступничество за радикальные журналы.— Сатирическіе фельетоны Щедрина въ ‘Современник’.— Колебанія въ политическомъ направленіи ‘Современника’.— Выходка противъ нигилистовъ.— Насмшка Щедрина надъ романомъ Чернышевскаго.— Первая схватка съ ‘Русскимъ Словомъ’.— ‘Лукошко глубокомыслія’ и ‘бутерброды глубокомыслія’.— Отъздъ Щедрина и ршительная битва между обоими журналами.— Вмшательство Писарева.— Антоновичъ и Писаревъ о Чернышевскомъ.— Чернышевскій о Чернышевскомъ.— Побда ‘Русскаго Слова’ и паденіе ‘Современника’.— Прекращеніе обоихъ журналовъ и возникновеніе новыхъ изданій.

*) ‘Современникъ’ 1862 г. Мартъ: Асмодей нашего времени.— ‘Отечественныя Записки’ 1862 г. Февраль: Письма объ изученіи безобразія. И. Прогрессистова.— Тамъ-же. Мартъ. Современная хроника Россіи.— Тамъ-же. Апрль, Современная хроника Россіи.— Тамъ-же, Май: Современная хроника Россіи. (Реакція противъ Базаровщины, отсутствіе вождей въ партіи передовыхъ, случайности, брызги, шероховатости, Унковскій и пр.).— Тамъ-же. Іюнь (О прекращеніи на 8 мсяцевъ ‘Современника’ и ‘Русскаго Слова’ и пріостановк ‘Дня’).— Тамъ-же. Сентябрь: Современная хроника Россіи. (Положеніе обозрвателя становится затруднительнымъ).— Такъ-же. Октябрь: Современная хроника Россіи.— Тамъ-же. Ноябрь: Современная хроника Россіи. (Громека обращается къ цензур съ нсколькими словами, давно лежащими у него на душ. Несправедливость, невозможность и вредность преслдованія нигилизма).— ‘Современникъ’ 1863 годъ, No 1 — 2. Литературный кризисъ. М Антоновича. Петербургскіе театры.— Краткій обзоръ журналовъ за истекшіе восемь мсяцевъ.— ‘Внутреннее Обозрніе’.— Наша общественная жизнь.— Новыя основанія судопроизводства. А. М. Унковскаго.— Тамъ-же. Мартъ: Наша общественная жизнь.— Неуваженіе къ наук. М. Антоновича.— Тамъ-же. Апрль: Наша общественная жизнь.— Свистокъ No 9.— Тамъ-же. Май: Наша общественная жизнь.— Тамъ-же. Августъ: Въ деревн.— Тамъ-же. Сентябрь: Наша общественная жизнь.— Тамъ-же. Ноябрь: Наша общественная жизнь.— Тамъ-же. Декабрь: Наша общественная жизнь.— ‘Современникъ’ 1861. Январь: Наша общественная жизнь.— Тамъ-же. Февраль: Наша общественная жизнь.— Тамъ-же. Мартъ: Наша общественная жизнь (‘мальчики’, вислоухіе’, ‘юродствующіе’).— Тамъ-же. Апрль: Современные романы.— Тамъ-же. Октябрь: Вопросъ, обращенный къ ‘Русскому Слову’ Посторонняго Сатирика.— Тамъ-же. Декабрь: ‘Русскому Слову‘ (предварительныя объясненія).— Письмо въ редакцію N. Салтыкова.— ‘Современникъ’ 1865. Январь. Литературныя мелочи (‘Русскому Слову’. Денежное несчастіе съ г. Благосвтловымъ, Посторонняго Сатирика.— ‘Отвть на вопросъ’, письмо въ редакцію Д. Минаева).— Тамъ-же. Февраль: Добросовстные мыслители и недобросовстные журналисты.— Промахи, М. Антоновича.— Литературныя мелочи (Глуповцы въ ‘Русскомъ Слов’). Посторонняго Сатирика.— Тамъ-же. Мартъ: Современная эстетическая теорія (по поводу втораго изданія трактата Чернышевскаго ‘Эстетическія отношенія искусства къ дйствительности’) М. Антоновича.— Литературныя мелочи (Барскіе лакеи въ ‘Русскомъ Слов’. Г. Зайцеву). Посторонняго Сатирика.— Письмо въ редакцію ‘Современника’ Варвары Писаревой.— Тамъ-же Апрль: Промахи. М. Антоновича.— Тамъ-же. Май: Литературныя мелочи (къ читателямъ). Посторонняго Сатирика,— Тамъ-же. Іюнь: Литературныя мелочи (ученыя пристрастія по поводу брошюры Кавелина ‘Мысли о современныхъ научныхъ направленіяхъ’). Мораль г. Краевскаго. Заключеніе.— Тамъ-же. Іюль: Лже-реалисты. М. Антоновича.— Тамъ-же. Августъ: Итоги.— ‘Русское Слово’. 1864. Февраль: Глуповцы въ ‘Современник‘. В. Зайцева.— Цвты невиннаго юмора. Д. Писарева.— Тамъ же. Апрль: Кающійся, по нераскаявшійся фельетонистъ ‘Современника’.— Тамъ же, Сентябрь: Нер&#1123,шенный вопросъ (статья первая).— Тамъ же. Октябрь: Нершенный вопросъ (статья вторая).— Отвтъ ‘Современнику’.— Тамъ же. Ноябрь: Нершенный вопросъ (статья третья).— Тамъ-же. Декабрь: Г. Постороннему Сатирику.— ‘Русское Слово’ 1865. Январь. Буря въ стакан воды, или копечное великодушіе г. Посторонняго Сатирика. Г. Е. Благосвтлова.— Тамъ-же. Февраль: Г. Постороннему и всякимъ прочимъ Сатирикамъ.— Нсколько словъ г. Антоновичу. В. Зайцева.— Послднее объясненіе съ Постороннимъ Сатирикомъ ‘Современника‘. Г. Благосвтлова.— Тамъ-же. Мартъ: Прогулка по садамъ россійской словесности. Д. Писарева.— Тамъ-же. Май: Разрушеніе эстетики. Д. Писарева.— Тамъ-же. Сентябрь: Посмотримъ. д., Писарева.— Тамъ-же. Отъ издателя.— Тамъ-же. Ноябрь: Въ отмну объявленія ‘Русскаго Слова’. Николая Соколова и Варфоломея Зайцева.— Отвтъ II. Благовщенскаго и Г. Благосвтлова и проч.— ‘Отечественныя Записки’ 1863. Мартъ: Современная хроника Россіи.— Тамъ-же Май: Замтка для редакціи пСовременника‘.— ‘Отечественныя Записки’ 1864. Іюнь: Начало конца. Очеркъ съ претензіей, вызванный расколомъ въ нигилизм. Incognito.— Тамъ-же. Сентябрь. Покорнйшая просьба (письмо въ редакцію). Провинціала.— Тамъ-же. Октябрь. Опытъ о добродтели въ полемик. Incognito — ‘Отечественныя Записки’ 1865. Іюль, книжка первая Verba novissima. Incognito. ‘Современная Лтопись’ 1864, No 2. Романъ на берегахъ Невы,— ‘День’ 1865 г. Журнальныя зам&#1123,тки. H. В. NoNo 17, 27, 30 и 40.— ‘Космосъ’ 1869. Фельетонъ Журнально-научное обозрніе. (Литературное лицемріе ‘Отечественныхъ Записокъ’),— Тамъ-же. No 8. Журнально-научное обозрніе. (Литературная недобросовстность).— Литературное паденіе. И. Рождественскаго. С.-Петербургъ 1869.

Статья IV.

I.

Медленно, но постоянно накапливались въ ‘Современник’ матеріалы, послужившіе причиною его полнаго разложенія. Борьба съ ‘Временемъ’ и ‘Эпохою’, разыгравшаяся въ невроятно скандальное явленіе, изумила и смутила самыхъ горячихъ его поклонниковъ. Не подлежало сомннію, что ‘Современникъ’ вступаетъ въ новый періодъ дятельности, и что за грубыми пріемами его полемики, за густыми облаками той дкой пыли, которую взбивали его расходившіеся сотрудники, уже не было ничего твердаго, устойчиваго, хорошо и глубоко прочувствованнаго. То, что было выраженіемъ свжаго настроенія и оригинальной мысли у Добролюбова, то, что составляло предметъ пылкаго и почти вдохновеннаго убжденія у Чернышевскаго, у Антоновича превратилось во что-то тяжеловсно бездушное, способное только раздражать, но не волновать умы. Мало-помалу журналъ лишался своихъ настоящихъ руководителей. У ‘Современника’ не было боле ни философа, ни критика. Антоновичъ расширялъ свою извстность только благодаря своимъ скандальнымъ промахамъ, благодаря своей безцльной развязности въ выбор темъ, совершенно неподходящихъ для его литературныхъ способностей, но вызывающихъ на отвтъ людей съ настоящимъ талантомъ. Съ фатальнымъ постоянствомъ онъ длалъ себя жертвою чужого остроумія и мткости и, желая подставить ногу другимъ, самъ летлъ къ нимъ подъ ноги. Люди разнородныхъ направленій увренно переступали черезъ него и шли своимъ путемъ, къ своей опредленной дли.
Однимъ изъ любопытнйшихъ промаховъ Антоновича надо признать статью его объ ‘Отцахъ и дтяхъ’ Тургенева, относящуюся еще къ 1862 году. Только-что неудачно сразившись съ Юркевичемъ на философской почв, Антоновичъ задумалъ дать реваншъ Тургеневу за его открытый разрывъ съ ‘Современникомъ’, разрывъ, поощряемый Герценомъ, который, наблюдая издали за дятельностью Чернышевскаго и его ближайшихъ сотрудниковъ, никогда вполн имъ не сочувствовалъ, а нкоторыхъ изъ нихъ не уважалъ, какъ людей {Письма К. Дм. Кавелина и Ив. С. Тургенева къ Ал. Ив. Герцену, изд. 1892 г. стр. 113.}. Антоновичъ раздлывается съ романомъ Тургенева въ стать, носящей названіе ‘Асмодей нашего времени’. По мннію новаго критика ‘Современника’, весь романъ Тургенева представляетъ собою плохой, поверхностный морально-философскій трактатъ, который, не удовлетворяя ума, тмъ самымъ производитъ непріятное впечатлніе и на наше чувство. ‘Негд укрыться отъ удушливаго зноя странныхъ разсужденій и хоть на минуту освободиться отъ непріятнаго, раздражающаго впечатлнія, производимаго общимъ ходомъ изображаемыхъ дйствій и сценъ’, восклицаетъ Антоновичъ. Въ новомъ роман Тургенева нтъ никакого психологическаго анализа, и за исключеніемъ одной старушки, нтъ ни одного живого лица, ни одной живой души. Вс личности въ немъ — это идеи и взгляды, наряженные въ конкретную форму. Къ главному герою романа Тургеневъ питаетъ какую-то личную ненависть. Онъ мститъ ему на каждомъ шагу и мстительность Тургенева доходитъ до смшного, ‘иметъ видъ школьныхъ щипковъ, обнаруживаясь въ мелочахъ и пустякахъ’. Антоновичу кажется, что Тургеневъ хотлъ изобразить въ Базаров ‘демоническую или байроническую натуру, что-то въ род Гамлета’, но, не справившись со своей задачей, романистъ придалъ своему герою черты, ‘по которымъ эта натура кажется самою дюжинною, по крайней мр весьма далекою отъ демонизма’. Базаровъ въ художественномъ изображеніи Тургенева не живая личность, а карикатура, ‘чудовище съ крошечной головкой и гигантскимъ ртомъ, съ маленькимъ лицомъ и пребольшущимъ носомъ, и притомъ карикатура самая злостная’. Вообще, заключаетъ Антоновичъ, въ художественномъ отношеніи ‘Отцы и дти’ совершенно неудовлетворительное произведеніе. Въ немъ нтъ общей нити, общаго дйствія, въ немъ ‘все какія-то отдльныя рапсодіи’. Давъ эту блестящую оцнку одному изъ самыхъ замчательныхъ произведеній русскаго искусства, произведенію, составившему, можно сказать, цлую эпоху въ исторіи умственной культуры Россіи и написанному съ поразительною энергіею художественныхъ красокъ, Антоновичъ переходитъ къ главной обвинительной части своей статьи, въ которой доказывается, что Тургеневъ, своимъ романомъ, измнилъ длу русскаго прогресса. ‘Отцы и дти’, говоритъ онъ, написаны съ тенденціями, съ рзко очерченными теоретическими цлями. Въ нихъ слишкомъ явно выступаетъ самъ авторъ, его симпатіи, его ‘личная желчь’ и раздраженіе. На всемъ протяженіи романа вы нигд не встртите ни искры сочувствія къ дтямъ, къ молодому поколнію. Стараясь набросить невыгодную тнь на Базарова, Тургеневъ слишкомъ погорячился, ‘перепустилъ’ и сталъ выдумывать разныя небылицы. Для Антоновича ясно, что критика, видвшая въ Тургенев прогрессиста, просто ошибалась въ объясненіи его прежнихъ произведеній, внося въ нихъ свои собственныя мысли и понятія, не свойственныя ихъ автору. Тургеневъ направилъ стрлы своего таланта, противъ того, чего онъ въ сущности не понялъ. Онъ слышалъ разнообразные голоса, наблюдалъ оживленные споры, но въ своемъ роман онъ умлъ коснуться только верхушекъ тхъ явленій, которыя совершаются въ современномъ русскомъ обществ. Это произведеніе слабое во всхъ отношеніяхъ. Обозрвъ его съ разныхъ сторонъ, Антоновичъ приходитъ къ слдующему ршительному выводу: вотъ художество, которое дйствительно заслуживаетъ, если не отрицанія, то порицанія, коль искусство, не стоящее никакого сочувствія. По сил таланта, по значительности содержанія, ‘Отцы и дти’ ничмъ не отличаются отъ романа Аскоченскаго Асмодей нашего времени. ‘Говоримъ совершенно искренно и серьезно и просимъ читателя не принимать наши слова въ смысл того, часто употребляемаго пріема, расписывается Антоновичъ, посредствомъ котораго многіе, желая унизить какое-нибудь направленіе или мысль, уподобляютъ ихъ направленію и мыслямъ Аскоченскаго’ {‘Современникъ’ 1862 г., Май, Асмодей нашего времени, стр. 110.}. Антоновичъ читалъ Асмодея въ то время, когда Аскоченскій еще ничмъ не заявилъ себя въ литератур и когда ‘Домашней Бесды’ еще не существовало, и читалъ его съ полнымъ безпристрастіемъ, безъ всякихъ заднихъ мыслей. И вотъ теперь впечатлніе, произведенное на него ‘Отцами и дтьми’, поразило его чмъ-то давно пережитымъ, самъ Базаровъ представился ему знакомою фигурою. ‘Отцы и дти’ — это, однимъ словомъ, новый ‘Асмодей’ шестидесятыхъ годовъ.
Въ теченіе 1862 г. въ ‘Современник’ не появлялось ничего, боле характернаго и интереснаго въ литературномъ отношеніи. Нсколько небольшихъ статей Чернышевскаго и полемическая распря Антоновича съ Юркевичемъ, Тургеневымъ и Косицею — вотъ и все, чмъ ознаменовалъ свое существованіе ‘Современникъ’ въ этомъ году. Но слава журнала была тогда еще въ своемъ зенит, его враждебныя стычки съ многочисленными противниками пріобртали характеръ всероссійскихъ событій. А время надвигалось мрачное, озаренное кровавымъ блескомъ пожаровъ, встревоженное суровыми угрозами молодой Россіи. Эпоха, начавшаяся смлыми либеральными реформами, могла вдругъ, не справившись съ натискомъ новыхъ, свжихъ броженій, выродиться въ тяжелую, гнетущую реакцію. Отъ печати требовался особый политическій тактъ, чтобы дать бодрость настоящимъ работникамъ на поприщ прогресса. Общество, дорожившее реформами и имвшее право надяться на дальнйшее движеніе по пути либеральныхъ усовершенствованій, должно было сумть сохранить равновсіе и, переработавъ вс свои броженія, дать усиленный ходъ новымъ, точнымъ програмамъ. Это было время настоящаго политическаго испытанія для культурныхъ силъ русскаго государства. Но, къ великому несчастью, не все оказалось на высот историческаго момента. Журналы, не воспитанные ни въ какой серьезной политической школ, не привыкшіе принимать участіе въ гражданской жизни страны, вліяя на ходъ вещей вскими, продуманными и послдовательными аргументами, съ одной стороны холопствовали передъ всякими темными силами, предостерегали правительство противъ увлеченій широкимъ дломъ освобожденія, съ другой стороны — неистово метались другъ на друга, затвали безцльныя, безобразныя полемическія вакханаліи и, въ горячк минутныхъ страстей, оставляли безъ разъясненія настоящіе пункты политическаго разногласія. Среди дыма и огня молодого журнализма дло, темное дло, длали только т, которые разжигали заносчивыми вызовами партійные споры и пользовались ими для своихъ скрытыхъ цлей, чтобы въ ршительную минуту, круто натянувъ вожжи, повернуть разбжавшихся коней въ глухую сторону реакціи. Вліяніе Каткова входило въ курсъ жизни…
Майская книга ‘Современника’ была послдней книгой журнала въ 1862 г. Въ заключеніе своей ежемсячной лтописи ‘Современная хроника Россіи’, въ іюньской книг ‘Отечественныхъ Записокъ’, извстный въ то время пылкій публицистъ С. Громека писалъ: ‘Окончивъ эту лтопись, мы прочитали объявленіе о прекращеніи на восемь мсяцевъ журналовъ Современникъ и Русское Слово. Офиціальное извстіе не объясняетъ, за что именно обрушилась кара на эти два журнала, оно сообщаетъ кратко, что, на основаніи вновь вышедшихъ временныхъ цензурныхъ правилъ, министръ внутреннихъ длъ и управляющій министерствомъ народнаго просвщенія, по ‘взаимному соглашенію, признали нужнымъ сдлать такое распоряженіе’. Дале, говоритъ Громека, Аксаковъ лишенъ права на изданіе газеты ‘День’, и это послднее распоряженіе вызвано неисполненіемъ со стороны Аксакова цензурныхъ правилъ. ‘Аксаковъ самъ добровольно лишилъ страну своего полезнаго и честнаго голоса’. Итакъ, не стало трехъ изданій, изъ которыхъ два — ‘Современникъ’ и ‘День’, совершенно противоположны другъ другу по духу и направленію. Славянофилы, пишетъ Громека, могутъ лишиться послдняго средства ‘открыто защищать свою теорію о любовномъ соглашеніи общества съ государствомъ и безполезности какихъ-бы то ни было гарантій’, умренные либералы и консерваторы ‘лишаются въ теченіе восьми мсяцевъ права бороться съ мнніями крайнихъ прогрессистовъ…’ {‘Отечественныя Запуски’, 1862 г., іюнь, Современная хроника Россіи, стр. 82—83.}. ‘Отечественныя Записки’ выразили сожалніе, что два видныхъ журнала исчезли именно въ то время, когда въ литератур завязалась съ— ними серьезная полемика, а Косица, врный своей насмшливой манер, трактуетъ это событіе въ боле или мене игривомъ тон. Его счастливому настроенію нанесенъ ударъ. При его, всмъ извстной, любви къ чтенію, при его страсти къ литературнымъ наблюденіямъ, отсутствіе двухъ названныхъ журналовъ не могло не показаться лишеніемъ. Изъ солнечной системы нашихъ журналовъ, пишетъ Косица, исчезли дв планеты… {Н. Страховъ, Изъ исторіи литературнаго нигилизма, стр. 156—157.}.
‘Отечественныя Записки’, начавъ смлую борьбу съ дятелями ‘Современника’ въ первые мсяцы 1862 года, нсколько сокращаютъ и суживаютъ ее во вторую половину этого года. Журналъ открыто порицалъ т орудія, которыми они пользовались въ борьб за свои убжденія и, постоянно усиливая обвиненія, доказывалъ, что политическая тактика извстныхъ журналистовъ должна повести къ реакціи. Въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’ стали появляться статьи, написанныя въ стил ‘Свистка’, въ которыхъ добивались главари ‘Современника’ ихъ-же собственными средствами. Въ ‘Письмахъ объ изученіи безобразія’, въ сатирическихъ фельетонахъ подъ названіемъ ‘Все и ничего’, въ веселыхъ ‘Думахъ Синеуса’, въ нкоторыхъ критическихъ статьяхъ на литературныя темы и, наконецъ, въ наиболе яркомъ отдл журнала, который составлялся подъ редакціей С. Громеки, ‘Отечественныя Записки’ съ большою рзкостью, хотя и не всегда съ достаточнымъ талантомъ, выдвигали свою оппозицію безтактному поведенію и развращающимъ пріемамъ ‘Современника’. Многіе честные люди, пишутъ ‘Отечественныя Записки’, горячо сочувствуя стремленіямъ ‘Современника’, сильно не одобряютъ его балаганнаго тона и кривлянья. Но большинству, публик, нравится въ ‘Современник’ именно то, что противно интересамъ литературы. Балаганъ есть народное увеселеніе, и ‘Современникъ’ пользуется народною почвою, на которую сталъ твердой ногой. Нтъ, господа, насмшливо восклицаетъ сотрудникъ ‘Отечественныхъ Записокъ’, подписавшійся Прогрессистовъ, съ однимъ направленіемъ теперь далеко не удете, ‘будете-ли вы расходиться съ Современникомъ, будете ли вы совпадать или даже превосходить его направленіе, подобно Русскому Слову — успха все-таки не будете имть, пока не обратитесь на путь безобразія. Въ настоящее время это единственный врный путь къ литературной слав и журнальному благополучію. Истинно, истинно говорю вамъ: глупо длаете, что не спшите на этотъ открытый и свободный путь’ {‘Отечественныя Записки’ 1862 г., Февраль. Письма объ изученіи безобразія, стр. 37.}. Наглость и упрямство въ большомъ почет у толпы, продолжаетъ авторъ. Вотъ Громека хотлъ-бы вести полемику, съ уваженіемъ къ человческой личности и свобод чужихъ мнніи, и его забиваютъ, непремнно забьютъ. Альбертини вооружился противъ Чернышевскаго, но Чернышевскій мигнулъ только бровью и кротко произнесъ: ‘милое дитя, избгайте полемическихъ встрчъ съ нами’, и вся храбрость полемическаго обозрвателя исчезла, какъ дымъ. Сотрудники ‘Отечественныхъ Записокъ’ не видятъ, что вн разудалой свистопляски нтъ спасенія. Не слышатъ они ежеминутно возростающей силы свистуновъ, не чуютъ они, что скоро, скоро вся литература превратится въ неумолкаемый свистъ и гамъ.
Гордыя вершины
Нашихъ свистуновъ
Стали ужъ и нын
Выше облаковъ…
Мощны силы вка,
Сила ерунды.
Подожди. Громека,
Свиснешь, братъ, и ты!…
Обозрвая въ насмшливыхъ стишкахъ состояніе современной литературы, веселый Синеусъ видитъ закатъ славы Чернышевскаго и роскошную зарю литературной извстности Писарева {Тамъ-же, Думы Синеуса, стр. 47—49.}… Вотъ, вотъ онъ воцарится на вакантномъ престол русской критики.
Громека полемизируетъ съ Чернышевскимъ и его послдователями въ серьезномъ тон, со свойственной ему горячностью. Его разсужденія носятъ вполн либеральный характеръ. Врный партизанъ всякаго рода реформъ въ политической и соціальной жизни страны, хотя и склонный къ наивной доврчивости по отношенію къ бюрократической машин, человкъ безъ глубокаго таланта и настоящей политической прозорливости, Громека храбро воюетъ съ современнымъ ему нигилизмомъ, постоянно выкидывая надъ собою, съ пылкостью юноши, еще свжій флагъ оптимистическаго либерализма. Его тирады блещутъ краснорчіемъ, но его доводы не задваютъ глубины предмета. Его воззванія къ обществу и правительству не страдаютъ дланностью или афектаціей и какъ-бы выливаются изъ горячаго сердца, но въ нихъ ничто не завоевываетъ читателя. Указывая на постоянныя преувеличенія нигилизма, выступающаго съ отрицаніемъ почти слпымъ, направленнымъ безъ разбору во вс стороны и при этомъ не дорожащаго своею нравственною репутаціею въ выбор орудій борьбы и самозащиты, Громека требуетъ полной свободы для печатнаго слова. Только свжій, здоровый воздухъ свободы, пишетъ онъ, только широкая гражданская жизнь и свободно развивающаяся мысль въ состояніи вылчить русское общество отъ охватившей его философской и гражданской чахотки. Нуженъ воздухъ, свобода, жизнь. Вмсто двусмысленныхъ полунамековъ и скорбныхъ вздоховъ должны выступить на сцену твердые умы и серьезныя знанія, должна выступить вся наука, вс теоріи, вс умственныя силы, при полномъ свт которыхъ не будетъ мста никакому шарлатанству и отвратительному маскараду убжденій. Нужны новые идеалы для новыхъ построекъ. Нигилизмъ умстенъ только, какъ орудіе критики, какъ скептическое настроеніе, ибо какъ только умами овладваетъ мысль о новомъ порядк вещей, ‘архитекторы новыхъ идеаловъ получаютъ предпочтеніе передъ разрушителями старыхъ — идеалисты смняютъ нигилистовъ’ {‘Отечественныя Записки’, 1862 г., Апрль, Современная хроника Россіи, стр. 50.}. Пусть скептицизмъ дйствуетъ свободно, безъ цензуры. Сколько выиграло-бы общество, если-бы скептицизму никогда не ставили никакихъ преградъ. Вспомните, какъ давно раздавались на Руси сильные голоса противъ рабства, тлесныхъ наказаній, судебной неправды, взяточничества и чиновничьяго грабежа. Вспомните вс безчисленныя жертвы, принесенныя русскимъ народомъ крпостническому строю и полицейскому произволу. Подумайте, сколько новыхъ силъ пріобрлъ-бы творческій духъ, если-бы борьба съ неправдою развивалась непрерывно, именемъ самого государства, при помощи всего народа, общественнаго мннія, всей науки. Предъявляя въ такой категорической форм свои политическія требованія, Громека тутъ-же, съ простодушіемъ человка, не знающаго жизни и не умющаго измрить силу и глубину раздора враждующихъ сторонъ, дтски-доврчиво треплетъ по ше притихшаго звря эгоизма и властолюбія. Ему представляется, что положительныя силы общества естественнымъ образомъ сложились въ стройную, организованную систему, на которую можно твердо и спокойно опереться въ борьб за историческія судьбы народа. Посл пылкихъ рчей въ приподнятомъ циническомъ тон странно читать наивныя разсужденія о непоколебимой вр и неудержимой преданности своимъ убжденіямъ людей, ведущихъ постоянную, оборонительно-наступательную кампанію противъ настоящихъ прогрессивныхъ теченій. Протестантскій паосъ перебивается у Громеки наивными, симпатическими изліяніями по адресу тхъ, къ кому, казалось-бы, долженъ былъ относиться самый его протестъ. Въ сущности, онъ разобрался только въ одной сторон дла, и его филиппики противъ дйствующей радикальной партіи гораздо боле продуманы и осмыслены по содержанію, ярки и мтки по форм, чмъ его слегка приторное заигрываніе съ силами и учрежденіями, сообразующимися только со своими уставами и пренебрежительно равнодушными къ его писательскимъ указаніямъ и увщаніямъ. Полемизируя съ ‘Современникомъ’, Громека не хотлъ-бы, однако, чтобы отпоръ сопровождался озлобленіемъ противъ партіи движенія. Онъ негодуетъ только на то, что эта партія двигалась до сихъ поръ безъ всякаго такта, повторяя вчно одн и т-же фразы, одни и т-же пріемы. Одной и той-же псней встрчала она каждое событіе. Одни и т-же свистки посылала она, безъ разбору, и первому встрчному будочнику, и такимъ людямъ, какъ Костомаровъ. ‘Такъ можетъ дйствовать дикая орда, восклицаетъ Громека,— но такъ не дйствуютъ партіи, имющія самостоятельныхъ вождей, которые прежде, чмъ сдлать шагъ, обыкновенно взвшиваютъ тяжесть нравственной отвтственности за него передъ обществомъ и исторіей {‘Отечественныя Зшиски’ 1862 г. май. Современная хроника Россіи, стр. 5.}. Противопоставляя людямъ съ журнальнымъ задоромъ дйствительныхъ работниковъ на пользу народа, ‘Отечественныя Записки’ разсказываютъ цлую исторію, въ которой А. М. Унковскій явился истинно дльнымъ, энергичнымъ заступникомъ крестьянскихъ интересовъ въ одномъ частномъ процесс: вотъ гд настоящіе борцы за право и справедливость, вотъ гд дло, а не краснорчивыя слова. Безъ шума и фразъ, скромные люди разсялись по всей русской земл и работаютъ въ одиночку, не ожидая рукоплесканій, не гоняясь ни за какими кличками, никому и ничему не льстя и не требуя ни отъ кого никакой лести для себя. И сколько такихъ дятелей, замчаетъ Громека, незримыхъ для публики. Это не т храбрецы, гарцующіе и джигитующіе наканун битвы, которые въ ршительную минуту осаживаютъ въ заднія шеренги, а люди робкіе и краснющіе въ предбитвенныхъ оргіяхъ, но смлые и доблестные на пол сраженія {Тамъ же, стр. 17.}.
Посл закрытія ‘Современника’ Громека, какъ мы уже сказали, умряетъ пылъ своихъ нападеній на свирпое и распущенное поведеніе нкоторыхъ журнальныхъ ратоборцевъ. Мы бились съ нашими противниками, пишетъ онъ, пока они были сильны и стояли лицомъ къ лицу съ нами, и мы будемъ биться съ ними опять, когда они встанутъ на ноги. Но теперь мы можемъ только сожалть, что послднія стрлы, направленныя противъ нихъ, были опережены печальными событіями. ‘Не такой побды желали мы надъ ними’ {‘Отечественныя Записки’. 1862 г., Октябрь, Современная хроника Россіи, стр. 43.}, замчаетъ Громека. Объясняясь съ нкоторыми своими противниками, обвинявшими ‘Отечественныя Записки’ въ томъ, что они измнили свое прежнее направленіе, принявъ консервативный тонъ, подслащенный рдкими аккордами дешеваго либерализма, Громека съ большою стремительностью отражаетъ несправедливый и незаслуженный полемическій ударъ. Онъ всегда доказывалъ, что нигилизмъ есть только орудіе, а не цль. Онъ всегда горячо проповдывалъ, что есть заповдная черта, которую журналисты не должны переступать подъ страхомъ ‘погубить начатое дло и отдать его въ жертву реакціи’. Преданный длу свободы, онъ не могъ быть умренъ въ своей борьб съ дятелями печати, которые не умютъ разршать свою задачу надлежащимъ образомъ. Каждый неосторожный шагъ, каждое лишнее движеніе пугаетъ и волнуетъ его и, стоя между двухъ огней, ‘между пыломъ передовыхъ застрльщиковъ движенія и тяжелой артиллеріей консерваторовъ’, онъ не могъ не возбуждать противъ себя неудовольствіе всхъ партій {‘Отечественныя Записки’, 1862 г., Сентябрь, Современная хроника Россіи, стр. 3.}.
Такъ воевали сотрудники ‘Отечественныхъ Записокъ’ съ радикальными дятелями русской печати. Но при этомъ, какъ мы уже сказали, увлекшись дурнымъ примромъ, солидный журналъ заводитъ у себя легкое подобіе осуждаемаго имъ самимъ ‘Свистка’ и въ ряд статей выражаетъ свое порицаніе литературному и жизненному нигилизму. П. Прогрессистовъ всми силами старается натянуть на себя шутовскую маску, свиснуть оригинальными стихами, хлеснуть Чернышевскаго ехиднымъ издвательствомъ. Но надо сказать правду, подражательная сатира ‘Отечественныхъ Записокъ’, при отсутствіи въ ея творцахъ непосредственной веселости и того разгульнаго, своеобразно артистическаго темперамента, который можетъ сдлать завлекательнымъ для публики даже балаганный фарсъ, далеко отстаетъ отъ комическихъ представленій ‘Современника’, съ ихъ раздражающимъ, распущеннымъ смхомъ, съ блестками яркаго литературнаго таланта среди безпорядочныхъ грудъ безпринципнаго юмористическаго хлама. Въ сатир ‘Отечественныхъ Записокъ’ не было вдохновенія, внезапныхъ вспышекъ обличительнаго творчества, того, что можетъ ошеломить, изумить, взволновать читательское воображеніе, не было удалой ршимости яростно шельмовать на глазахъ толпы самыя громкія репутаціи, самыя прославленныя имена. Скользя по готовымъ ритмамъ, прилаживая старыя формы къ случайнымъ сатирическимъ комбинаціямъ и перезванивая чужими римами, фельетонисты ‘Отечественныхъ Записокъ’ длали совершенно мертвое, безцльное дло, никого не задвающее, никого никуда не увлекающее. Въ сатир ‘Современника’, при всей ея разнузданности, яри всемъ ея хищномъ цинизм и наздническомъ произвол въ набгахъ и экзекуціяхъ, была самобытная сила, кружившая голову своими неожиданными проявленіями. Несправедливая и наглая, она, тмъ не мене, представляетъ крупное литературное явленіе, съ которымъ необходимо считаться при изученіи судебъ русской литературы. Ея вліяніе мы видимъ и донын въ хлыщеватыхъ пріемахъ нкоторыхъ писателей, ищущихъ дешеваго успха въ толп, готовой аплодировать бойкому зубоскальству и принимать за талантъ всякое откровенное и дерзкое паясничество. Сатира ‘Отечественныхъ Записокъ’ — эта блдная тнь сатиры ‘Современника’ — не оставила по себ никакого слда, никакого вліянія.
Пылкія рчи Громеки, несмотря на ихъ вполн либеральное содержаніе, тоже представляютъ не особенное серьезное явленіе. Его полемика не имла истинно принципіальнаго характера, какой могла имть, напримръ, полемика Юркевича съ Чернышевскимъ, полемика Лаврова съ Антоновичемъ и Писаревымъ. Мы видимъ отчетливо, что онъ борется противъ грубыхъ формъ литературной агитаціи ‘Современника’, но не знаемъ во имя какого самостоятельнаго, нераздляемаго ‘Современникомъ’ принципа вызываетъ онъ на бой. тхъ, кого онъ считаетъ своими противниками. Громека не выдвигаетъ на первый планъ своихъ теоретическихъ разногласій съ ‘Современникомъ’, какъ это длалъ еще недавно Дудышкинъ. Онъ не подчеркиваетъ ни научнаго, ни политическаго пункта раздора, изъ за котораго дйствительно стоитъ биться со страстью и вдохновеніемъ. Онъ не выставляетъ ни опредленной програмы политическаго строя, противъ которой должны были-бы возражать радикальные дятели ‘Современника’, ни извстнаго философскаго ученія, противоположнаго матеріалистической философіи Чернышевскаго, которое могло-бы притязать на какое-либо культурное значеніе въ современномъ обществ. Весь задоръ Громеки былъ направленъ исключительно противъ вншняго неприличія въ поведеніи ‘Современника’ и потому не могъ сгруппировать вокругъ него людей съ талантомъ, съ опредленными философскими и политическими убжденіями, людей, имвшихъ право заявить громогласный протестъ противъ свистопляски матеріалистовъ. ‘Отечественныя Записки’, имвшія совершенно независимое положеніе въ журналистик шестидесятыхъ годовъ и не избгавшія откровенной критики, направленной и противъ передовыхъ застрльщиковъ движенія, и противъ тяжелой артиллеріи консерваторовъ, не поняли своей литературной задачи. Они не собрали въ своей редакціи настоящихъ, смлыхъ, можно сказать, историческихъ протестантовъ того времени, какими могли быть Юркевичъ и Лавровъ, и весь ихъ протестъ, съ патетическими рчами о свобод слова безъ цензуры, при наивномъ довріи къ дятельности бюрократической машины, при ребяческой склонности откровенно заигрывать съ мощнымъ и злымъ звремъ, свелся на безсильную, умренную критику чужихъ пріемовъ подъ флагомъ трезваго и уравновшеннаго либерализма. Эта склонность къ умренности и политической уравновшенности и погубила журнальную репутацію ‘Отечественныхъ Записокъ’ того періода. Съ убжденіями Чернышевскаго, сдавленными узкимъ философскимъ кругозоромъ, носившими въ себ самихъ язву неизбжнаго самоограниченія въ будущемъ, лишенными истинно-научной стройности, философской глубины и свта, необходимо было бороться не во имя умренности, не во имя того или другого примирительнаго шаблона, а во имя широкихъ, самымъ ршительнымъ образомъ поставленныхъ теоретическихъ и практическихъ задачъ. То, что иметъ характеръ неумреннаго размаха въ требованіяхъ и запросахъ Чернышевскаго, заслуживаетъ свободной критики не само по себ, а только по отношенію къ его теоретическимъ обоснованіямъ и аргументамъ. Только люди со страстью, съ смлымъ и независимымъ отношеніемъ къ дйствительности могли-бы состязаться съ Чернышевскимъ съ полнымъ правомъ и надлежащимъ успхомъ. Только люди изъ той-же партіи движенія и съ тою-же неутолимою жаждой свободнаго труда во всхъ сферахъ жизни, могли преодолть Чернышевскаго, сразившись съ нимъ во имя боле прогрессивныхъ и жизнеспособныхъ философскихъ началъ. Но такихъ людей радикальная партія злобно и недоврчиво отгоняла отъ себя, а умренно-либеральная не постигала во всю глубину и опрометчиво выпускала изъ рядовъ боевой журналистики.
А Громек было ршительно не подъ силу справиться съ ‘Современникомъ’.
Остановимся еще на одномъ очень типичномъ эпизод, характеризующемъ публицистическій тактъ Громеки и отношеніе органа умреннаго либерализма къ своей журнальной задач. Въ ноябр 1862 года, почти передъ истеченіемъ срока пріостановки ‘Современника’ и ‘Русскаго Слова’. Громека, въ пылу наивнаго увлеченія, поддавшись наплыву профессіональнаго великодушія, побуждающаго протянуть руку помощи утопающему антагонисту, совершенно неожиданно для читателей, выступаетъ въ роли ходатая передъ офиціальными учрежденіями за журналы, пріостановленные въ начал этого года. Онъ обращается съ увщательной нотой къ цензурному вдомству, объясняя ему въ популярныхъ выраженіяхъ, что закрытіе журналовъ можетъ принести вредъ не только литератур, но и правительству. Онъ убдительнйше проситъ выслушать его: ‘На душ у насъ’, говоритъ онъ, ‘давно лежитъ нсколько словъ, которыя выслушать ей (цензур) будетъ не безполезно, такъ какъ дло касается лично ея достоинства, а также достоинства литературы и выгодъ правительства’. Вотъ уже около полугода, какъ литературное направленіе, извстное подъ именемъ нигилизма, устранено вовсе изъ печати, хотя цензур должно быть извстно, что направленіе это пользуется сочувствіемъ общества, составляетъ необходимое явленіе, котораго нельзя вычеркнуть однимъ почеркомъ пера. Съ этимъ направленіемъ боролась почти вся журналистика, когда оно существовало наряду съ другими литературными явленіями и фактами. Теперь оно подъ запретомъ, окружено ореоломъ мученичества. Какъ быть? Что длать тмъ людямъ, которые считали своимъ долгомъ бороться съ литературнымъ нигилизмомъ? ‘Честная и сколько-нибудь уважающая себя литература, пишетъ Громека въ своемъ оригинальномъ журнальномъ рапорт, не можетъ сражаться съ мнніями, которыя подвергаются преслдованію и запрещаются цензурой. Разумъ не можетъ подавать руки насилію’. Когда преслдуется цлое литературное направленіе, продолжаетъ Громека, тогда вс прочія направленія, бывшія съ нимъ въ спор, становятся въ унизительное положеніе невольныхъ доносчиковъ’. Онъ не можетъ врить, чтобы гоненіе на упомянутые журналы было ршено продолжить. Онъ не можетъ врить, чтобы правительство ршилось ‘продлить то положеніе вещей, при которомъ въ одно и то-же время заботятся объ улучшеніи крестьянскаго быта и запрещаютъ частнымъ людямъ защищать крестьянъ, даруютъ народу правильный судъ и защиту отъ административнаго произвола и преслдуютъ административнымъ порядкомъ лицъ, почему-либо не нравящихся начальству, хлопочутъ объ уничтоженіи произвольной цензуры и насильно выкидываютъ изъ литературы цлое направленіе’. Громека надется, что цензура не воспрепятствуетъ его откровеннымъ и доброжелательнымъ строкамъ дойти по назначенію. Она должна понять, что нельзя скрыть отъ правительства опасенія, раздляемаго всмъ обществомъ. ‘Лучше ей имть теперь дло съ нашими, скромно выражаемыми мыслями, чмъ остаться потомъ вовсе безъ дла, когда русская литература переселится за предлы европейской и азіатской Россіи’, заключаетъ свою краснорчивую петицію пылкій, но наивно-безтактный Громека {‘Отечественныя Записки’, 1862 г., ноябрь. Современная хроника Россіи, стр. 28—34.}.
Мы увидимъ ниже, какъ отнесся къ этому непрошенному заступничеству ‘Современникъ’. Но нельзя не замтить, что въ такое странное положеніе ‘Отечественныя Записки’ могли попасть только вслдствіе умреннаго характера своего собственнаго образа мыслей. Желая идти въ дружескомъ общеніи съ правительствомъ и, такъ сказать, поворачивая къ офиціальнымъ учрежденіямъ свою неизмнно добродушную физіономію, такой публицистъ, какъ Громека, не ставилъ ничего серьезнаго на карту. Его литературно гражданственный поступокъ, какъ и вся его журнальная дятельность этого періода, не представлялъ ничего особенно рискованнаго, не былъ проявленіемъ настоящаго политическаго мужества. Его либерализмъ свободно разливался въ слегка риторическихъ тирадахъ подъ хладною снью закона и канцелярскаго благомыслія. Испрашивая для ‘Современника’ свободу, Громека не обнаруживалъ глубокаго идейнаго интереса, потому что, въ сущности, онъ самъ шокировался именно крайностями литературнаго нигилизма, неумренностью его требованій, безпощадностью его политической критики. Будучи человкомъ съ ограниченной програмой, онъ не могъ искренно желать, чтобы направленіе ‘Современника’ свободно разливало свои шумныя волны, тревожа умы и взбудораживая страсти. Ослпленный оптимистическими надеждами, Громека думалъ, что радикальное движеніе, съ его бурными и безпорядочными взрывами, уже приходило къ концу, уступая мсто лойальному, умренному, аристократически выправленному либерализму, который приведетъ Россію, безъ борьбы и натиска, къ полному и безмятежному благополучію. Пе разразись злосчастное запрещеніе надъ ‘Современникомъ’ и ‘Русскимъ Словомъ’, пылкій Громека, помахивая и поигрывая своимъ ‘кнутикомъ рутиннаго либерализма’, самъ выгналъ бы ‘дикую орду’ радикаловъ на прямую и широкую дорогу прогресса. Уступи цензура его убдительнымъ увщаніямъ, и все опять направится тмъ же врнымъ ходомъ: пройдя огонь журнальной полемики, радикальная печать очистится отъ своихъ язвъ и грховъ, и вс три органа русскаго прогресса — Правительство, ‘Отечественныя Записки’ и ‘Современникъ’ — дружнымъ шагомъ направятся къ общей цли, оставивъ за своей спиной безсильно злобствующаго, тщетно надрывающагося въ патріотическихъ іереміадахъ Каткова.
Пылкій Громека въ своихъ отношеніяхъ съ ‘Современникомъ’, въ самомъ дл, былъ въ томъ двусмысленномъ положеніи, въ какомъ долженъ былъ оказаться всякій умренный либеральный дятель, ведущій борьбу съ направленіемъ, оказавшимся вн покровительства закона. Какъ мы уже сказали, онъ ничмъ не рисковалъ: ему нечмъ было рисковать, у него не было за душою ничего такого, чего онъ не могъ бы твердою рукою занести въ офиціально признанные проекты того времени. Въ борьб съ Чернышевскимъ честное, твердое и недвусмысленное положеніе могъ занять только тотъ, кто, отправляясь отъ другого философскаго міровоззрнія, шелъ бы смлымъ, ршительнымъ путемъ къ столь же серьезнымъ и безпощаднымъ выводамъ.

II.

Какимъ-то особеннымъ весельемъ и бодростью проникнуты первыя книги ‘Современника’ 1863 года. Редакція подобралась и, несмотря на отсутствіе Чернышевскаго, повела работу съ большою энергіею. Событіемъ дня долженъ былъ стать романъ Чернышевскаго ‘Что длать’, а среди постоянныхъ работниковъ журнала, въ качеств фактическаго соредактора, появился новый блестящій талантъ, свжій и остроумный, несмотря на свою, не всегда опрятную болтливость, несмотря на отсутствіе внутренняго жара и протестантской сосредоточенности. Казалось, что ‘Современникъ’ окрпъ окончательно. Съ вншней стороны онъ въ этомъ году отличается изобиліемъ литературныхъ матеріаловъ. Но внимательно вчитываясь уже въ первыя книги, нельзя не почувствовать въ идейной сторон дла какого-то разброда, разноголосицы, отсутствія духовно-сплоченной организаціи, направляющей вс силы журнала по опредленному пути. Фельетоны Щедрина, его многочисленныя работы въ разныхъ отдлахъ ‘Современника’,— статьи о театр, письма изъ Москвы, многочисленныя библіографическія и полемическія замтки, наконецъ обширный вкладъ, сдланный имъ въ стихотворной и прозаической форм въ No 9 ‘Свистка’ — все это, конечно, придавало журналу оживленіе, яркость, силу. Но, несмотря на все это, ‘Современникъ’ уже утратила, тотъ характеръ прямолинейной фанатической убжденности, какой онъ имлъ при Добролюбов и Чернышевскомъ. Въ прежнемъ ‘Современник’ все кипло злобной нетерпимостью политическаго сектантства. Смхъ его сатиры звучалъ ехидно, вызывающе, задорно. Конрадъ Лиліеншвагеръ, Яковъ Хамъ и другіе лицеди ‘Свистка’, несмотря на блдность и сухость сатирическихъ талантовъ, несмотря на неразборчивость въ выбор своихъ жертвъ, умли добиваться своими средствами опредленно поставленной цли. Свистъ ихъ, оглашая журнальное поле, такъ или иначе собиралъ людей подъ опредленныя знамена. Сатира возрожденнаго, иди, врне говоря, перерожденнаго ‘Современника’, съ юнымъ Щедринымъ во глав, при всей ея сочной и богатой талантливости, не заключала въ себ элементовъ истинно злого, непримиримаго обличенія. Вмсто ржущихъ слухъ свистковъ, въ ней слышались взрывы задорнаго, зубоскальнаго, порою распутнаго хохота, привлекающаго публику новизною и неожиданностью хлесткихъ и разухабистыхъ словечекъ и оборотовъ, но отучающаго отъ серьезнаго отношенія къ обличительной литератур вообще. Все то, что придаетъ настоящей сатир глубоко серьезный и даже трагическій характеръ, все то, что зретъ въ душ всякаго талантливаго писателя съ годами жизни, вся та горечь, которая ощущается въ позднйшихъ произведеніяхъ Щедрина, совершенно отсутствуетъ въ его первыхъ фельетонахъ. Здсь бросается въ глаза бойкій и ядовитый умъ, разлагающій жизнь въ разныхъ ея пластахъ и направленіяхъ, безпокойный юморъ, мечущійся изъ стороны въ сторону, какъ дикій зврь въ клтк, почти неисчерпаемый, вчно живой балагурный талантъ, превращающій въ рядъ интересныхъ, художественно-законченныхъ эпизодовъ всякую безформенную жизненную канитель. Но высокаго настроенія, духа, творящаго въ художественныхъ образахъ смлыя и значительныя идеи, не видно въ этихъ блестящихъ, но часто совершенно безплодныхъ писаніяхъ молодого Щедрина. Россія неудержимо смялась, читая небывало самобытныя разсужденія о ‘дураковой плши’ и ‘дураковомъ болот’, о ‘Ван — блыя перчатки’ и ‘Маш — дырявое рубище’, о ‘Цензор въ попыхахъ’ и ‘Сеничкиномъ яд’, но смхъ этотъ но былъ очищающимъ, отрезвляющимъ смхомъ. Читатели сбгались послушать забавнаго разсказчика, умющаго коварно подмигивать и ехидно поддразнивать тхъ, про кого нельзя сказать открытой правды, но самая обличительная тенденція автора, расплывчатая и неуловимая, никого въ сущности не язвила, не убивала ничьей репутаціи. Имя Щедрина скоро стало гремть, какъ имя новаго таланта, щедро разбрасывающаго ходкую и звонкую монету анекдотическаго остроумія. Но люди съ настоящими духовными страстями и серьезнымъ отношеніемъ къ задач журналистики знали, что въ этомъ вид вліяніе Щедрина не глубоко, и слава его не прочна. Мы уже видли, съ какою силою предостерегалъ Щедрина Достоевскій, призывая его на новый, боле отвтственный и боле достойный путь. Ниже мы увидимъ, какъ отнесся къ нему молодой Писаревъ, не разглядвшій даже за его юмористическими ужимками серьезнаго и многообщающаго таланта. Для того, чтобы выйти на другую литературную дорогу и возвести свою сатиру на степень важнаго общественнаго и художественнаго явленія, Щедрину нужно было многое пережить и перестрадать. Въ тяжелыхъ нравственныхъ испытаніяхъ, отъ которыхъ конвульсивно сжималась, трепетала и замирала вся русская жизнь, должна была отпасть отъ Щедрина вся та скверная накипь, съ которою онъ вышелъ изъ провинціальныхъ, чиновно-дворянскихъ трущобъ… Но при всхъ своихъ недостаткахъ, при всей безсодержательности своихъ раннихъ обличеній, Щедринъ все-таки, съ самаго начала своей дятельности, заблисталъ въ ‘Современник’, какъ звзда первой величины. Рядомъ съ бездушными и мертвыми писаніями Антоновича, его фельетоны, его публицистическія и критическія замтки, каждый штрихъ его молодого пера дышатъ жизнью, играютъ свободнымъ остроуміемъ.
Въ краткомъ обзор журналовъ за истекшіе восемь мсяцевъ ‘Совре ленникъ’ отмчаетъ все то, что случилось безъ него на сцен русской литературы. Сличая минувшее съ настоящимъ, журналъ находитъ, что въ короткое время съ точностью опредлились главныя направленія, господствующія въ современной печати, ея настоящіе виды и стремленія. Журналы дйствуютъ теперь подъ опредленными знаменами, каждый на своей территоріи. Было время, когда ‘Современникъ’ имлъ виды на сердечное примиреніе съ ‘Русскимъ Встникомъ’, но теперь вс его надежды на этотъ счета пропали. Физіономія ‘Русскаго Встника’ опредлилась, характеръ его установился окончательно. Отказавшись отъ своихъ преданій, Катковъ сталъ говорить безъ аллегорій и либеральныхъ прикрасъ, ‘произносить свои панегирики и катилиніады твердымъ и рзкимъ голосомъ, не конфузясь и не мигая глазомъ’. ‘Русскій Встникъ’ укрпился въ своей позиціи, и теперь уже нтъ никакой возможности поколебать его, остановить и урезонить. ‘Отечественныя Записки’ затяли усердную борьбу съ нигилизмомъ, и на этомъ пол Громека, ихъ виднйшій сотрудникъ, пріобрлъ себ широкую извстность. Его хроники производятъ сенсацію, ихъ читаютъ. Но пылкій публицистъ не иметъ ни малйшаго основанія гордиться своимъ положеніемъ среди дйствующихъ журналистовъ. Упомянувъ объ извстномъ ходатайств Громеки передъ цензурнымъ вдомствомъ, ‘Современникъ’ восклицаетъ съ раздраженіемъ: ‘Какое великодушіе и какая храбрость!.. Хроникеръ отважился ходатайствовать за Современникъ, который часто враждебно относился къ нему’. Что сказать на это ходатайство? Кто посылалъ Громеку адвокатомъ въ правительственныя учрежденія отстаивать интересы того направленія, къ которому онъ самъ не принадлежитъ? ‘Современникъ’ гнушается заступничествомъ ‘Отечественныхъ Записокъ’, и въ ихъ ходатайств видитъ только фарсъ, ловкій фарсъ, искусно расчитанный на то, чтобы уронить противника и возвысить себя. О журнал Достоевскаго ‘Современникъ’ отзывается съ полнымъ пренебреженіемъ. ‘Время’ любитъ похвастать собственными своими достоинствами. Въ хвастовств оно доходитъ до виртуозности, до настоящей хлестаковщины. Его сотрудники простые фразеры, перебивающіеся небольшимъ запасомъ постоянно повторяемыхъ метафоръ. Ихъ исходная мысль ложна, ихъ статьи — вздоръ и болтовня. Косица въ отсутствіи ‘Современника’ не находилъ сюжета для своихъ писаній… {‘Современникъ’ 1863, No 1—2, Краткій обзоръ журналовъ, стр. 226—256.}.
Та-же мысль проводится и въ стать Антоновича ‘Литературный кризисъ’. Недавно еще казалось, пишетъ онъ, будто вс органы печати проникнуты однимъ духомъ, будто вс ея дятели идутъ къ одной цли и преслдуютъ одинаковые интересы. Но вотъ въ литератур совершился кризисъ, и единство въ цляхъ и стремленіяхъ ея выдающихся представителей исчезло. Возникли несогласія въ вопросахъ, прежде никого не смущавшихъ, вражда вышла за предлы литературнаго круга. Обличенія и бичеванія раздаются рже и рже, въ журнальныхъ исполинахъ и пигмеяхъ замтенъ большой упадокъ храбрости. Прежде литература находилась, можно сказать, въ эмбріональномъ состояніи. Трудно было замтить разницу между отдльными ея направленіями, во всемъ господствовалъ хаосъ и вавилонское столпотвореніе. Но вотъ подошло время, когда общія мста оказались недостаточными, когда потребовались прямыя и опредленныя сужденія, и тогда, вмсто бойкихъ рчей, потекли благоразумныя фразы и резонерство. Журналы сняли свои маски. Одинъ только ‘Современникъ’ остался во глав настоящаго прогрессивнаго движенія общества и теперь больше, чмъ когда-нибудь, его програма пріобртетъ литературную и политическую яркость. Антоновичу, вмст съ другими сотрудниками журнала, казалось, что ‘Современникъ’ теперь, какъ и прежде, пойдетъ путемъ авторитетнаго руководителя интеллигентныхъ массъ.
Однако, перебирая главныя статьи, напечатанныя въ первыхъ книжкахъ ‘Современника’, мы не находимъ въ нихъ опредленной политической програмы. Между разсужденіями различныхъ авторовъ нтъ полной солидарности въ политическомъ тон, нтъ гармоніи въ отдльныхъ оттнкахъ публицистическаго обсужденія текущихъ жизненныхъ вопросовъ. Нкоторыя статьи могли-бы по своей корректности въ отношеніи къ правительственнымъ реформамъ появиться въ журнал съ боле умренными либеральными запросами, другія страдаютъ отсутствіемъ настоящей юридической критики. Общія теоретическія мста, всплывающія въ статьяхъ Антоновича, отличаются крайнею ограниченностью правовыхъ представленій. Какъ-бы въ оправданіе своихъ узкихъ реалистическихъ требованій, Антоновичъ проводитъ въ упомянутой стать своей слдующій странный взглядъ на роль теоретическихъ идей въ культурномъ процесс всякаго общественнаго развитія. Можно принять за правило, пишетъ онъ, что теоретическая высота какого-нибудь ученія совершенно не соотвтствуетъ практическимъ требованіямъ, выводимымъ изъ него. Теоретически-возвышенныя идеи ослабляли энергію въ людяхъ, отвлекали ихъ мысли отъ дйствительнаго міра, обращали ихъ къ безжизненнымъ и мечтательнымъ сферамъ. Проповдуя пассивное терпніе и рабскую покорность, он брали подъ свое покровительство все, что стремилось къ преобладанію и незаконному господству надъ людьми. Ими оправдывались и освящались всякія насилія, притсненія и угнетенія. Только ученія, съ виду не очень возвышенныя, занимавшіяся реальными предметами дйствительной жизни, говоритъ Антоновичъ, были всегда ученіями протестующими, заступались за слабыхъ и угнетенныхъ. Обойдите весь свтъ, восклицаетъ онъ, просмотрите вс отдлы жизни, и вы найдете оправданіе этимъ мыслямъ. Кто защищаетъ розгу, рабство, тотъ держится теоретически высокихъ понятій. Кто защищаетъ свободу и другія священныя права человка, тотъ не держится возвышенныхъ теоретическихъ понятій {‘Современникъ., 1863 г., No 1 и 2, Литературный кризисъ, стр. 105.}. Въ другой стать, написанной по поводу книги Чичерина ‘Нсколько современныхъ вопросовъ’, Антоновичъ глубокомысленно разсуждаетъ на тему о свобод и власти. При всей кажущейся солидности и либеральной безукоризненности этихъ разсужденій, въ нихъ нельзя усмотрть вянія настоящей свободной мысли, которую Антоновичъ могъ-бы съ правомъ противопоставить нсколько узкимъ, слегка лойальнымъ тенденціямъ Чичерина. По мннію Антоновича, ‘свобода и власть съ закономъ вещи согласныя и тождественныя’. Элементы власти и закона, говоритъ онъ, дйствительно необходимы для свободы, для всего, ‘какъ пища для человка’: они служатъ выраженіемъ свободы, огражденіемъ и утвержденіемъ ея. Приведя нкоторыя мысли Чичерина, что только свобода, подчиняющаяся закону, можетъ установить прочный порядокъ, что повиновеніе закону не должно быть сужено степенью его внутреннихъ достоинствъ, что, во избжаніе анархіи, обязанность повиновенія распространяется на вс юридическіе уставы страны, радикальный критикъ ‘Современника’, желая быть практичнымъ во что-бы то ни стало и не заноситься въ облака слишкомъ возвышенныхъ теорій, прибавляетъ слдующее: ‘Требованіе справедливое, въ практик безъ него жить нельзя и неисполненіе этого требованія есть преступленіе {‘Современникъ’, 1863 г. мартъ, Неуваженіе къ наук, стр. 98.}’. Наука иметъ право на критику, она можетъ заявлять еще и другія требованія, но въ жизни приходится исполнять всякій законъ, каковъ-бы онъ ни былъ по существу.
Настоящей радикальной политической програмы, съ ршительнымъ анализомъ предпринимаемыхъ правительствомъ реформъ, мы въ ‘Современник’ этого періода не найдемъ нигд. Иногда въ какой-нибудь стать промелькнетъ дльное и дальновидное юридическое замчаніе, загорится въ намек смлое требованіе, но въ общемъ, какъ это и было врно отмчено Громекою въ мартовской книг ‘Отечественныхъ Записокъ’ 1863 г. {‘Отечественныя Записки’ 1863 г., мартъ: Современная хроника Россіи, стр. 26.}, ‘Современникъ’ въ политическомъ отношеніи потерялъ ту боевую окраску, которую онъ имлъ при Чернышевскомъ. Онъ порою ярокъ въ словахъ, но его содержаніе потускнло, духъ его утратилъ свой полетъ. Въ томъ же том ‘Современника’, гд, въ прекрасной стать Унковскаго ‘Новыя основанія судопроизводства’, мы находимъ отголосокъ боле глубокихъ запросовъ серьезной части русскаго общества, гд, среди обстоятельнаго и вполн компетентнаго разбора новыхъ принциповъ процесса, мы встрчаемъ твердое заявленіе, что начала и правила, соблюденіе которыхъ не обставлено никакимъ дйствительнымъ обезпеченіемъ, на практик не имютъ никакого серьезнаго значенія {‘Современникъ’ 1863 г., No 1, Новыя основанія судопроизводства, стр. 392.},— въ другой стать, принадлежащей редакціи, во ‘Внутреннемъ Обозрніи’, журналъ высказываетъ свою полную солидарность съ правительственными дйствіями. Мы стоимъ, говорится въ этомъ редакціонномъ отдл., за привитіе къ народу русскому европейской цивилизаціи во всей ея широт, съ сохраненіемъ нашего общиннаго устройства и съ устраненіемъ тхъ ошибокъ, которыя сдлали въ своемъ развитіи европейскія общества. Но затмъ, приступая къ разбору правительственныхъ мропріятій, ‘Современникъ’ заявляетъ: ‘этимъ путемъ привитія къ нашей жизни европейской цивилизаціи идетъ и наше правительство’. Перечисливъ вс главныя реформы послдняго времени, авторъ заключаетъ: ‘Изъ неполнаго перечня поименованныхъ нами реформъ читатель видитъ, что наша жизнь обнята и тронута ими сполна. Если бы только половина ихъ совершилась съ желаннымъ успхомъ, Россія сдлала бы огромный шагъ впередъ на пути своего развитія {‘Современникъ’ 1863 г., No 1 и 2, Внутреннее обозрніе, стр. 292.}’. Радикальный журналъ, заодно съ ‘Отечественными Записками’, расписывается въ своемъ полномъ удовлетвореніи, не пускаясь ни въ какую серьезную экономическую или политическую критику. Отъ всесторонняго, но часто безпредметнаго юношескаго протеста временъ Добролюбова и Чернышевскаго, ‘Современникъ’ перешелъ къ ординарному, умренно либеральному, безцвтному резонерству въ униссонъ съ благожелательными канцелярскими проектами общегосударственнаго блага. Но какъ бы не сознавая совершившихся въ журнал, по вол судебъ, роковыхъ внутреннихъ перемнъ, разжигаясь соблазнительными традиціями крайней передовитости, ‘Современникъ’, въ томъ же ‘Внутреннемъ Обозрніи’, стараясь разогрть свою связь съ молодымъ поколніемъ, заводитъ направленскій разговоръ о нигилизм и постепеновщин. Признавъ, что даже части правительственныхъ преобразованій, которыя очевидно могли имть только характеръ политической постепенности, было бы достаточно, чтобы подвинуть Россію далеко по пути развитія, авторъ тутъ же начинаетъ доказывать, что въ постепеновщин нтъ никакой опредленной мры постепенности и что только нигилизмъ ‘силенъ своимъ единствомъ внутреннимъ, какъ въ цлой партіи, такъ и въ каждомъ ея член’. въ другой стать, принадлежащей перу Щедрина, мы находимъ сильно выраженное осужденіе вншней исторіи русскаго общества ‘со всмъ ея мишурнымъ блескомъ, со всмъ театральнымъ громомъ’. Въ то самое время, когда журналы распваютъ дифирамбы событіямъ дня, внутри Россіи пишется другая исторія, исторія своеобразная, не связанная съ вншнею даже механически. ‘Эта исторія пишется втихомолку, говоритъ Щедринъ, и не ярко. Она не представляетъ собою сплошного рапорта о благосостояніи и преуспяніи, но, напротивъ того, не чужда скромнаго сознанія безсилія, скромныхъ стованій объ ошибкахъ и неудачахъ. Содержаніе ея раскрывается передъ нами туго и скоре поражаетъ абсентизмомъ и унылымъ воздержаніемъ, нежели проявленіями дятельной силы. Но тмъ не мене и эта вынужденная скромность, и это насильственное воздержаніе не могли безвозвратно загнать ее въ пучину безвстности {‘Современникъ’ 1863 г., май, Наша общественная жизнь, стр. 230—231.}’.
Среди такихъ отрывковъ изъ различныхъ теорій о народномъ прогресс и различныхъ политическихъ програмъ, умренно-либеральныхъ, радикальныхъ и народническихъ, шумнымъ потокомъ, бурля и вскипая на встрчныхъ камняхъ, несется нсколько буфонствующая сатира молодого Щедрина. Чуткій ко всякой современности, художникъ съ огромнымъ и своеобразнымъ талантомъ, человкъ обширнаго ума и безпощадной наблюдательности, Щедринъ, по привычк русскихъ либеральныхъ журналистовъ съ особеннымъ уваженіемъ относиться къ литературному критику, не побрезгалъ раздлить съ неряшливымъ въ своихъ сужденіяхъ Антоновичемъ его неосмысленную антипатію къ классическому произведенію Тургенева ‘Отцы и дти’. Антоновичъ говорилъ: ‘Базаровщина есть, можетъ быть, чистая клевета на литературное направленіе {‘Современникъ’, 1863 г., No 1—2. Русская литература, стр. 98.}’,— и Щедринъ тоже въ бойкой статейк о петербургскихъ театрахъ, написанной съ веселымъ ехидствомъ, почти издвается надъ романомъ Тургенева. Базаровъ, по его мннію, не есть что-нибудь серьезное. Тургеневъ написалъ свою повсть на тему о томъ, какъ ‘нкоторый хвастунишка и болтунишка, да вдобавокъ еще изъ проходимцевъ, вздумалъ пріударить за важною барыней,— и что изъ этого произошло’. Все остальное въ роман: ‘словопренія съ братьями Кирсановыми, пребываніе юныхъ нигилистовъ у стараго нигилиста’ — не больше, какъ эпизоды, которые ‘искусный писатель необходимо вынуждается вставлять въ свою повсть для того, чтобы она не была короче утинаго носа’. Разбирая дале пьесу Устрялова ‘Слово и дло’, служившую какъ-бы отвтомъ Тургеневу на его романъ, Щедринъ язвительно упрекаетъ автора за то, что онъ искалъ въ произведеніи Тургенева какого-то особеннаго, сокровеннаго смысла. Этого смысла въ немъ нтъ, говоритъ Щедринъ, и вотъ почему ‘сочиненіе, имющее задачей опровергнуть Базарова, есть сочиненіе мнимое, сочиненіе, выступающее съ цлымъ запасомъ смертоносныхъ орудій затмъ, чтобы умертвить клопа {‘Современникъ’, 1863 г., No 1—2, Петербургскіе театры, стр. 183.}’. Никакихъ серьезныхъ оговорокъ. Щедринъ вмст съ Антоновичемъ является своеобразнымъ истолкователемъ замчательнйшаго литературнаго явленія, въ которомъ отразилась богатая, полная силъ жизнь молодого русскаго общества, Журналъ не усвоилъ опредленнаго отношенія къ нигилизму, подготовленному всею дятельностью Добролюбова и Чернышевскаго, и, увидавъ его въ художественномъ отраженіи, сдланномъ съ могучимъ талантомъ, накинулся на него съ совершенно неожиданными для сотрудниковъ ‘Современника’ протестами. Даже беллетристическая эпопея Чернышевскаго, съ ея явно нигилистическими героями и романтическими подробностями, навянными мечтою о новыхъ людяхъ и нравахъ, не возбудила въ преемникахъ Чернышевскаго того сочувствія къ базаровскому типу, которое сразу овладло Писаревымъ и подняло его на высоту историческаго момента. Умъ безъ системы, съ пестрыми художественными интересами, съ природною склонностью видть все въ игривомъ освщеніи, съ раздраженпымъ недовріемъ ко всему, что можетъ быть названо русскою дйствительностью, Щедринъ не съумлъ удержать Антоновича отъ безтактнаго глумленія надъ романомъ Тургенева, а также надъ Тми реальными теченіями, которыя были захвачены въ ‘Отцахъ и дтяхъ’. Русская жизнь узнавала себя въ новомъ тип, выкованномъ первокласснымъ художникомъ съ скульптурной рельефностью, поставленномъ передъ глазами со всею отчетливостью дйствительнаго, всмъ извстнаго факта, Но критика журнала, которая, казалось-бы, сразу должна была стать въ сочувственное отношеніе къ новому явленію, въ чемъ-то усомнилась, увлеклась пустыми придирками и, вдавшись въ совершенно безсмысленныя по своей развязности эстетическія разсужденія и сближенія между Тургеневымъ и Аскоченскимъ, пошла въ разрзъ съ наиболе передовою и могущественною въ то время жизненною волною. Въ фельетонахъ 1863 и 1864 годовъ яркій талантъ Щедрина, не проложившій себ опредленнаго русла, не овладвшій своими боле глубокими трагическими нотами, легкомысленно, стихійно, безъидейно плещется между противоположными явленіями, не проникая во внутрь ихъ, съ балагурнымъ хохотомъ скользя по ихъ вншнимъ очертаніямъ. Но мутныя волны неопредленной юмористической болтливости иногда вдругъ, бурно разыгравшись и закружась, выбрасываютъ на своихъ хребтахъ легкую, блестящую пну настоящаго остроумія. Среди расплывчатыхъ, мучительно повторяющихся публицистическихъ разсужденій, пересыпанныхъ разными заковыристыми словцами, моментами вспыхиваютъ грустно-юмористическіе образы настоящей, художественно-воспринятой русской дйствительности, и фельетоны, написанные ради временныхъ цлей, при случайныхъ перспективахъ, пріобртаютъ живой литературный характеръ. Въ ежемсячныя хроники Щедрина событія современной жизни заносятся какими-то пестро-раскрашенными обрывками, не освщенными одною властною, ярко-пылающею идеею. По своему характеру, по тону своего сатирическаго обличенія, эти фельетоны стоять въ полномъ противорчіи съ тенденціозно-прямолинейною сатирою Добролюбова, съ фанатически рзкими, яростными обличеніями Чернышевскаго.
Уже въ первомъ фельетон 1863 г. мы находимъ ту двойственность сатирическаго настроенія, которая дала впослдствіи поводъ сотрудникамъ ‘Русскаго Слова’, при боле яркомъ случа, накинуться на Щедрина съ негодующимъ направленскимъ протестомъ. Бросивъ въ публику нсколько язвительныхъ намековъ на тему о ‘дураковой плши’ и ‘дураковомъ болот’, посмявшись надъ русскою благонамренностью, начинающей свой день съ чтенія ‘Сверной Пчелы’ и заканчивающей его блистательнымъ образомъ ‘на бал у безземельныхъ, но гостепріимныхъ принцессъ вольнаго города Гамбурга’, мимолетно задвъ современную ‘сирену въ вицъ-мундир’ и разсказавъ маленькую сатирическую быль о ‘Сеничкиномъ яд’, Щедринъ заводитъ рчь на нсколькихъ страницахъ о нигилистахъ. Нигилисты обязаны выносить на себ вс грхи міра сего, пишетъ онъ. Тявкнетъ-ли на улиц шавка, благонамренные люди кричатъ: это нигилисты подучили ее. Пойдетъ-яи безъ времени дождь, благонамренные люди кричатъ: это нигилисты заговариваютъ стихіи. Случились въ Петербург пожары, пошли слухи о поджогахъ, благонамренные патріоты пустили въ ходъ свою ненависть къ нигилистамъ. ‘Образовалась какая-то неслыханная, потаенная литература, благонамренные возопили: это они, это нигилисты’. Но сатирикъ готовъ заступиться за нигилистовъ. ‘Я нахожу, пишетъ онъ, что мальчишество — сила, а сословіе мальчишекъ — очень почетное сословіе’. Самая остервенлость вражды противъ нихъ доказываетъ, что къ нимъ надо относиться серьезно. Не будь мальчишества, не держи оно общество въ состояніи постоянной тревоги новыхъ запросовъ и требованій, Россія уподобилась-бы ‘заброшенному полю, которое можетъ производить только репейникъ и куколь’. Выразивъ въ такихъ словахъ явное сочувствіе къ молодому поколнію, Щедринъ тутъ-же, подходя къ нкоторымъ конкретнымъ явленіямъ изъ той-же нигилистической волны, срывается съ своей прогрессивной позиціи и, уступая потребности въ сатирической карикатур при вид стриженой двицы, разражается вульгарнымъ смхомъ и площаднымъ остроуміемъ. По временамъ, говоритъ онъ, фельетонистъ долженъ возвышаться до гражданской скорби. Напримръ, онъ встрчаетъ въ обществ очень молоденькую и миловидную двицу, до того молоденькую, что еще вчера родители ‘выводили ее въ панталонцахъ’. Начинается разговоръ. Фельетонистъ, натурально, спрашиваетъ двицу, читала-ли она произведеніе Анны Дараганъ и какъ оно ей понравилось? Двица отвчаетъ, что недавно вышло въ перевод новое сочиненіе Шлейдена, и что Тургеневъ, написавши ‘Отцовъ и дтей’, тмъ самымъ доказалъ, что онъ ретроградъ. Фельетонисту длается весело. ‘Какой милый пузырь! И какъ вдь все это бойко. Ахъ, чортъ побери! Ахъ, чортъ тебя побери!’ Но сообразивъ хорошенько, съ какимъ явленіемъ онъ иметъ дло, фельетонистъ вдругъ чувствуетъ, что онъ обязанъ отнестись къ двиц съ меньшею игривостью и что, говоря о двиц, обзывающей Тургенева ретроградомъ, онъ долженъ принять тонъ торжественный и даже скорбть: ‘торжествовать по случаю двицы, а скорбть по случаю Тургенева’ {‘Современникъ’, 1863, No 1—2, Наша общественная жизнь, стр. 359.}… Этотъ коротенькій эпизодъ, стоящій по сосдству съ самобытными остротами о ‘дураковомъ болот’ и о ‘сирен въ вицъ-мундир’, но находящійся въ тсной связи съ разсужденіями ‘Современника’ о нкоторомъ хвастунишк и болтунишк изъ проходимцевъ — Базаров, сразу освщаетъ нкоторую путаницу во взглядахъ на современныя явленія. Быть можетъ, Щедринъ понималъ въ глубин души, что о ретроградств Тургенева по поводу ‘Отцовъ и дтей’ нельзя было говорить въ серьезъ. Его забавляетъ двица, идущая въ своихъ разсужденіяхъ по стопамъ Антоновича, онъ рисуетъ ее, безъ всякаго сомннія, въ грубо-комическомъ свт… Впрочемъ, тутъ все нелпо, вздорно и перепутано. Нельзя понять, къ чему собственно относится этотъ циническій и высокомрный хохотъ: можетъ быть, Щедринъ смется надъ наивностью разсужденій о ретроградств Тургенева, а, можетъ быть, его просто разбираетъ пошловатый смшокъ при вид молоденькой стриженой двицы-пузыря, разсуждающей не хуже Антоновича!
Съ каждымъ новымъ фельетономъ сатира Щедрина все боле и боле разгуливается, теряя опредленность содержанія, но пріобртая свой особый специфическій колоритъ. Рядомъ съ публицистическими и полемическими разсужденіями, фельетонистъ даетъ ходъ своему художественному таланту, воспроизводя отрывочными штрихами, въ юмористическомъ свт, фигуры и факты изъ современной жизни. Нигд не договаривая своей руководящей мысли, Щедринъ не жалетъ примровъ и анекдотовъ, чтобы представить русскую дйствительность въ ея непривлекательномъ вид. Образы, носящіе отпечатокъ разнородныхъ комическихъ типовъ, не расположены въ опредленномъ порядк, не сгруппированы такъ, чтобы передать цльный художественный замыселъ. Смхъ сатирика сквозитъ главнымъ образомъ во вншнихъ описаніяхъ, своеобразныхъ по стилю, яркихъ и смлыхъ, но лишенныхъ глубокаго психологическаго содержанія. И повсюду, въ каждомъ новомъ фельетон Щедрина, такъ сказать направленская разработка текущихъ вопросовъ страдаетъ невыдержанностью и едва замтными, но несомннно существующими противорчіями. Художникъ съ ограниченнымъ духовнымъ горизонтомъ, съ пристрастіемъ къ вншнимъ комическимъ рисункамъ, постоянно перескаетъ дорогу тенденціозно-обличительному журналисту, взявшему на себя задачу продолжать дло Добролюбова и Чернышевскаго. Его фельетоны, составляя наиболе яркое мсто, въ ‘Современник’ этого періода, являются лучшимъ доказательствомъ, что этотъ журналъ сбился съ своего опредленнаго пути и, шатаясь, бродитъ перепутанными окольными дорогами, безъ ясно поставленной цли, безъ отчетливо сознаваемаго руководящаго идеала.
Щелкнувъ мимоходомъ стриженую двицу, Щедринъ въ слдующемъ фельетон весело глумится надъ ‘благородными чувствами и хорошими мыслями, грозящими затопить русскую литературу въ такой-же степени, въ какой, съ другой стороны, затопляетъ ее сильно дйствующая благонамренность’. Если благонамренность, говоритъ Щедринъ, отвратительна ‘вслдствіе своей цинически-легкой удовлетворяемоети’, то благородныя мысли и чувства ‘поражаютъ своей безтактностью и сухостью, ржутъ глаза своимъ безсиліемъ и ограниченностью’. Точно издваясь надъ завтомъ Добролюбова и предписаніями Чернышевскаго, Щедринъ съ явной ироніей задаетъ слдующіе вопросы, подкапывающіеся подъ всякую тенденціозную литературу: ‘возможно-ли, спрашиваетъ онъ, написать благородную ариметику, похвальную химію и не чуждую вопроса о воскресныхъ школахъ физіологію?’ Конечно, невозможно: тамъ, гд есть настоящее дло, тамъ никто не станетъ заботиться ни о чемъ, кром правильнаго и точнаго его исполненія. Благородство чувствъ укоренилось только въ русской беллетристик. Явились цлыя фаланги повствователей, романистовъ, фельетонистовъ, драматурговъ, которые ршили разъ навсегда, что талантъ — вздоръ, что знаніе жизни — нелпость и что главное заключается въ благородств чувствъ,— не то иронизируетъ, не то раздраженно брюзжитъ сатирикъ. Въ поясненіе своей мысли Щедринъ тутъ-же набрасываетъ проспектъ идей, пригодныхъ для безталаннаго тенденціознаго искусства, прилагая къ нему нсколько веселыхъ пародій на современныя обличительныя произведенія: ‘Маша — дырявое рубище’, ‘Полуобразованность и жадность — родныя сестры’, ‘Сынъ откупщика’ {‘Современникъ’, 1863, мартъ, Наша общественная жизнь.} и т. п.
Въ апрльской книг ‘Современника’ молодой сатирикъ схватывается на публицистической почв съ помщикомъ Фетомъ и тутъ-же, въ девятомъ и послднемъ номер ‘Свистка’, даетъ нсколько образцовъ — въ стихахъ и въ проз — своей разгульной юмористики. Подъ новымъ псевдонимомъ Ших. Зміевъ-Младенцевъ, онъ пишетъ ‘Московскія псни объ искушеніяхъ и невинности’, ‘Гимнъ публицистовъ’, ‘Элегію’. Затмъ онъ сочиняетъ ‘Три письма отца къ сыну’, знаменитый ‘неблаговонный анекдотъ о г. Юркевич’, комедію въ четырехъ сценахъ, представляющую Каткова, Леонтьева и Павлова за чтеніемъ первой книги возобновленнаго ‘Современника’ и, въ заключеніе, разражается обличительнымъ сообщеніемъ о новой сект ‘Соплковцы’, возникшей въ Москв, сатирическими угрозами относительно содержанія будущихъ номеровъ ‘Свистка’ и еще небывалой въ русской литератур ‘Псней Московскаго дервиша’. Эта псня соединяетъ въ себ дкую соль лучшихъ вдохновеній Конрада Лиліеншвагера и шумиху поддльнаго юродства Кузьмы Пруткова, но въ ней чувствуется какой-то осатанлый разгулъ воображенія, ощущается сила стихійнаго таланта, мощно управляющаго богатымъ и упругимъ языкомъ сатирическихъ намековъ и чисто литературныхъ эфектовъ. Эта псня звучитъ, какъ отголосокъ какихъ-то старыхъ и дикихъ татарскихъ напвовъ, дремлющихъ подъ пластами культурныхъ преобразованій и вдругъ пробуждающихся, среди торжествующихъ патріотовъ Москвы XIX вка, чтобы заглушить расплывчатый мотивъ русской національной псни. Изступленный приплясъ азіатскаго деспота, бшено топчущаго нжные всходы молодой жизни, слышится въ этихъ отрывочныхъ строкахъ, съ ихъ пронзительными вскриками и монотоннымъ гудніемъ до неожиданности яркихъ словъ. Не выражая никакого опредленнаго, ясно продуманнаго обличительнаго протеста, стихотвореніе это, по своей сил и колоритности, является лучшимъ произведеніемъ ‘Свистка’ за вс годы его существованія и служитъ характернымъ финаломъ въ этомъ ряд сатирическихъ вакханалій.
П&#1123,снь Московскаго дервиша.
(Начинаетъ робко, тихимъ голосомъ).
Ужъ я русскому народу
Показалъ-бы воеводу.
Только дали-бы мн ходу,
Ходу! ходу! ходу! ходу!
(Постепенно разгорячается).
Покатался-бъ! Наигрался-бъ!
Наломался-бъ! Hаплясался-бъ!
Наругался-бъ! Насосался-бъ!
Насосался-бъ! Насосался-бъ!
(Разгорячается окончательно и, видя, что никто ему не возражаетъ, изъ условной формы переходитъ въ утвердительную).
Я россійскую реформу,
Какъ негодную проформу,
Литературныя замтки.
Вылью въ пряничную форму!
Форму! форму! форму! форму!
Нигилистовъ строй разрушу,
Уязвлю имъ всладц душу:
Поощрили-бъ лишь — не струшу!
Нтъ, не струшу! Нтъ, не струшу!
(Въ изступленіи думаетъ, что все сіе совершилось).
Я цензуру пріумножилъ.
Нигилистовъ уничтожилъ!
Землю русскую стрепожмлъ.
(Закатывается и не понимаетъ самъ, что говоритъ).
Ножилъ! ножилъ! ножилъ! ножилъ!
Мих. Зміевъ-Младенцевъ *).
*) ‘Современникъ’, 1863, Апрль, Свистокъ, стр. 71—72.
Среди стихотворныхъ произведеній Саввы Намордникова, Смарагда Брилліантова, Фердинанда Тюльпанензона, Владиміра Монументова и Михаила Антиспатова, украшающихъ послдній номеръ ‘Свистка’, это стихотвореніе является настоящимъ дикимъ, но пышнымъ цвткомъ среди блеклой и сухой травы безсильныхъ сатирическихъ упражненій.
Въ слдующихъ книгахъ ‘Современника’ Щедринъ, задвая по пути множество вопросовъ изъ текущей жизни, злобно и съ ехидствомъ полемизируетъ съ Громекою, отражая его пылкія по форм, но блдныя по содержанію публицистическія нападенія съ искусственнымъ уподобленіемъ нигилизма внезапно разорвавшейся бомб. Съ необычайною энергіею Щедринъ формулируетъ нсколько вопросовъ для редакціи ‘Отечественныхъ Записокъ’ и затмъ, выслушавъ черезъ нкоторое время отвтъ этого журнала въ майской книг {‘Отечественныя Записки’, 1863, Май, Замтка для редакціи ‘Современника’, стр. 190—194.}, вновь и окончательно отбрасываетъ отъ себя противника, у котораго не было ни сколько-нибудь замтнаго таланта, ни особеннаго политическаго такта для борьбы съ такимъ выдающимся по литературному дарованію соперникомъ {‘Современникъ’, 1863, Сентябрь, Наша общественная жизнь, стр. 147.}. Вообще его фельетоны этого года захватывали русскую жизнь съ разныхъ сторонъ и представляли единственный отдлъ журнала, въ которомъ трактовались событія дня бойко, ярко, ядовито, съ массою комическихъ иллюстрацій, вызывавшихъ веселый смхъ во всей читающей публик. Сатира Щедрина, еще не опредлившаяся въ своемъ направленіи, хлестала насмшкой во вс стороны, никого не щадя, не сообразуясь ни съ какими партійными лозунгами, руководясь однимъ только убжденіемъ, выраженнымъ съ обычною силою въ характерномъ слог, что вдохновенные глупцы едва-ли не вредне, чмъ плуты, промышляющіе ложью съ сознаніемъ {‘Современникъ’, 1863, Августъ, Въ деревн, стр. 175.}. Вс литературные кружки могли остаться недовольными статьями талантливаго автора, отъ котораго ожидали совершенно иныхъ полемическихъ пріемовъ. Ударяя направо и налво и при этомъ не давая никакого положительнаго матеріала для врнаго сужденія о его собственныхъ политическихъ и нравственныхъ убжденіяхъ, Щедринъ самъ подготовлялъ противъ себя журнальную реакцію. Радикальная партія ‘Русскаго Слова’ прямо шокировалась этими фельетонами съ ихъ двусмысленными сужденіями о молодомъ поколніи, которыми Щедринъ такъ неудачно закончилъ свою журнальную дятельность въ ‘Современник’ 1863 г. Какъ должны были истолковать молодые радикальные дятели печати фразу Щедрина, что ‘такъ называемые нигилисты суть не что иное, какъ титулярные совтники въ первоначальномъ, дикомъ и нераскаянномъ состояніи, а титулярные совтники суть раскаявшіеся нигилисты’, что со временемъ ‘изъ пламенныхъ мальчишекъ образуются не мене пламенные каплуны’ {‘Современникъ’, 1863, Декабрь, Наша общественная жизнь, стр. 240.}? Положительнаго сочувствія къ новому движенію въ этихъ подозрительныхъ, обоюдоострыхъ опредленіяхъ никто не могъ-бы увидть. Разныя комическія сцены, написанныя со смхомъ надъ россійскими постепеновцами, отрицающими всякіе историческіе прыжки по пути прогресса {Тамъ-же, 1863, Ноябрь, Наша общественная жизнь (‘Ну, нтъ, прыгать я не согласенъ!’), стр. 161—164.}, не выкупали явныхъ пробловъ фельетонной сатиры Щедрина въ отношеніи политической тенденціи ‘Современника’. Надъ его головою собирались грозныя, полныя электричества тучи. Люди съ выдержаннымъ направленіемъ должны были раздражаться его безпринципнымъ издвательствомъ надъ всми явленіями русской жизни и тмъ сочувствіемъ, которое оказывала Щедрину пестрая толпа, падкая ко всякому шумному и безцеремонному балагурству. Катковъ не замедлилъ, со свойственной ему злобною силою, обрисовать характеръ всей его журнальной дятельности 1863 года. Въ одномъ изъ первыхъ номеровъ ‘Современной лтописи’ 1864 года мы находимъ слдующія энергическія, приправленныя реакціоннымъ перцемъ, слова о сатирическихъ пріемахъ и манерахъ Щедрина. Вс его писанія Катковъ называетъ пустословіемъ, которое производитъ впечатлніе только потому, что на него накинута цензурная мантія, заставляющая неопытнаго читателя думать, что самое лучшее осталось вн круга, очерченнаго роковымъ ‘дозволено цензурою’. ‘Цензура, восклицаетъ Катковъ,— вотъ жизненный элексиръ либеральной петербургской прессы. Представьте себ, что нтъ цензуры, и читатель пробгаетъ напримръ курьезныя страницы, помщенныя въ послднемъ No ‘Современника’ подъ заглавіемъ Ниша общественная жизнь-. онъ, конечно, ни минуты не затруднился-бы сказать, что это чепуха, и что ровно никакого смысла нтъ ни въ этомъ разсказ о какихъ-то шалунахъ, появляющихся, когда начинается броженіе въ накопленныхъ вками кучахъ хлама, и къ числу которыхъ причисляется Неронъ, Калигула, какой-то исправникъ, вошедшій въ судъ съ собаками, ни въ этихъ размышленіяхъ о наук, отъ которой, но словамъ какихъ-то молодыхъ людей, ни на волосъ толку не оказалось’ {‘Современная Лтопись’, 1864 No 2. Романъ на берегахъ Невы. стр. 12—13.}. Подъ снью цензуры, пишетъ съ лукавствомъ этотъ усердный ревнитель строгихъ цензурныхъ уставовъ, чепуха превращается въ нкотораго рода апокалипсисъ новаго ученія. Фразы Каткова, всегда производившія на публику извстное впечатлніе, должны были насторожить радикальную печать, которую онъ всегда умлъ такъ или иначе взбудоражить и разстроить, возбуждая въ ней междоусобныя распри, а тутъ еще подошелъ эфектный, истинно скандальный случай, поднявшій на ноги всю молодую когорту ‘Русскаго Слова’. Январьскій фельетонъ Щедрина 1864 г. въ ‘Современник’ окончательно погубилъ радикальную репутацію журнала и вызвалъ противъ него цлую кампанію со стороны публицистовъ, явившихся настоящими продолжателями Добролюбова и Чернышевскаго. Тучи, все боле и боле сгущавшіяся надъ ‘Современникомъ’, наконецъ, разразились настоящей грозой и яркая молнія молодого таланта Писарева опалила и свалила на земь этотъ старый и уже дуплистый дубъ. Журналъ, который столько лтъ шелъ впереди всей періодической печати, лишенный своихъ главныхъ, лучшихъ творцовъ и работниковъ, не могъ долго просуществовать въ рукахъ людей безъ настоящей идейной выдержки. Именно здсь, въ ‘Современник’, колебаніе и шатаніе извстныхъ традицій должно было особенно бросаться въ глаза по контрасту съ его недавнимъ прошлымъ. Малйшая публицистическая оплошность, малйшее противорчіе, простительное для какого-нибудь мене опредлившагося журнала, выступало здсь съ особенной рзкостью, зажигая негодованіе въ обществ, дисциплинированномъ и привыкшемъ мыслить въ извстномъ направленіи. Именно Щедринъ, съ его огромнымъ талантомъ, при отсутствіи духовной цльности и строгой умственной школы, оказался тмъ человкомъ, который, въ стихійномъ охмленіи, грубо разметалъ и растопталъ важнйшіе принципы съ фанатической страстью продуманнаго и выстраданнаго журнальнаго устава.
Сатирикъ ‘Современника’ — странно сказать — насмялся надъ романомъ Чернышевскаго и хватилъ въ два кнута по нигилистк и нигилисту!

III.

Въ январ 1864 г. Щедринъ возвращается къ разговору о молодомъ поколніи. Среди разныхъ малопонятныхъ иносказаній онъ обращается вдругъ къ современному молодому поколнію съ слдующими не то проническими, не то патетическими словами: ‘о, птенцы, внемлите мн!.. Вы, которые надетесь, что откуда-то сойдетъ когда-нибудь какая-то чаша, къ которой прикоснутся засохшія отъ жажды губы ваши, вы вс, стучащіе и ни до чего не достукивающіеся, просящіе и не получающіе — вс вы можете успокоиться и прекратить вашу игру’. Никакая чаша ни откуда не сойдетъ по той причин, что она давно уже стоить на стол. Ничто не раскроется передъ этими птенцами, потому что жизнь дается только тмъ, кто подходитъ къ ней въ ‘благопристойной одежд’. ‘Ждитеже, птенцы, и помните, что на человческомъ язык есть прекрасное слово со временемъ, которое въ себ одномъ заключаетъ всю суть человческой мудрости’… Это — великое слово, которое должно утшить всякаго, кто кстати употребитъ его. ‘Когда я вспоминаю, напримръ, пишетъ Щедринъ, что со временемъ дти будутъ рождать отцовъ, а яйца будутъ учить курицъ, что со временемъ зайцевская хлыстовщина утвердитъ вселенную, что со временемъ милыя нигилистки будутъ безстрастною рукою разскать человческіе трупы и въ то-же время подплясывать и подпвать: Ни о немъ я, Дуня, не тужила (ибо со временемъ, какъ извстно, никакое человческое дйствіе безъ пнія и пляски совершаться не будетъ), то спокойствіе окончательно водворяется въ моемъ сердц, и я забочусь только о томъ, чтобы до тхъ поръ совсть моя была чиста’. Затмъ, какъ-бы разгулявшись на счетъ нигилистки, Щедринъ набрасываетъ слдующую удивительную сцену, пригодную для обличительно-консервативнаго романа. Недавно, говоритъ онъ, одна нигилистка, вся содрагаясь отъ негодованія, разсказывала ему, что она была въ опер и, по обыкновенію, обитала въ пятомъ ярус, а между тмъ пресловутая Шарлотта Ивановна, вся блестящая и благоухающая, роскошествовала въ бель-этаж и ‘безстыдно предъявляла алкающей публик свои обнаженныя плечи и мятежный груди валъ’.
— И какъ она смла, эта скверная! визгливо заключила разсказчица, топая ножкой.
— Да вамъ-то что до этого?
— Помилуйте! я, честная нигилистка, задыхаюсь въ пятомъ ярус, а эта дрянь, эта гадость, эта жертва общественнаго темперамента… сметъ всенародно показывать свои плечи… Гд-же тутъ справедливость? И неужели правительство не обратитъ, наконецъ, на это вниманія.
Собесдникъ сталъ доказывать нигилистк, что если Шарлотта Ивановна иметъ возможность сидть въ бель-этаж, то вдь за то она не обладаетъ чистой совстью и что она, нигилистка, обладаетъ чистой совстью и, въ вид поправки, осуждена на сидніе въ пятомъ ярус.
— Ну, согласились-ли бы вы промнять вашу чистую совсть на ложу въ бель-этаж?
— Конечно, нтъ! отвчала она, но какъ-то такъ невнятно, что пришлось повторить вопросъ.
Изобразивъ въ этомъ двусмысленномъ свт нигилистку, сатирикъ тутъ-же выводитъ на сцену столь-же двусмысленнаго нигилиста, готоваго отстать отъ всего, что авторъ называетъ жизненными трепетаніями, чтобы присосаться къ житейскому пирогу. На замчанія автора, что его разсужденія слишкомъ смахиваютъ на то, что пишется въ ‘Русскомъ Встник’, нигилистъ съ какимъ-то меланхолическимъ цинизмомъ замчаетъ: ‘Э, батюшка! вс тамъ будемъ’. Въ заключеніе этого пассажа Щедринъ съ злораднымъ юморомъ восклицаетъ: ‘Я сказалъ вещь резонную, когда утверждалъ, что нигилисты не что иное, какъ титулярные совтники въ нераскаянномъ вид, а титулярные совтники суть раскаявшіеся нигилисты’ {‘Современникъ’ 1844, январь, Наша общественная жизнь, стр. 25—28.}.
Вотъ нсколько страницъ, на которыхъ, такъ сказать, окончательно переломилась исторія ‘Современника’. Въ словахъ ‘современенъ, какъ извстно, никакое человческое дйствіе безъ пнія и пляски совершаться не будетъ’, Щедринъ пародировалъ романъ Чернышевскаго, и это было сейчасъ же отмчено въ печати. ‘Какъ извстно! восклицаетъ Страховъ въ октябрьской книг Эпохи 1864 г. Несчастный! Откуда это извстно? Это могло быть извстно только изъ одной книги,— изъ романа Что длать’! Злобныя насмшки надъ нигилистами немедленно вызвали энергическій отпоръ со стороны ‘Русскаго Слова’. Въ февральской книг этого журнала мы находимъ дв статьи, направленныя противъ Щедрина: одна, В. Зайцева — ‘Глуповцы, попавшіе въ Современникъ’, другая Писарева — ‘Цвты невиннаго юмора’. Съ возмущеннымъ чувствомъ оскорбленнаго въ своихъ лучшихъ симпатіяхъ человка, Зайцевъ накидывается на Щедрина съ грубыми словами, взывая къ блюстителямъ направленскихъ идей ‘Современника’. Онъ рзко бичуетъ Щедрина за его послдній фельетонъ и, подозрвая въ немъ скрытаго сторонника Каткова, старается сорвать съ него радикальную маску. Ему представляется, что Щедринъ притворно рядился въ костюмъ Добролюбова, ‘прежде, чмъ предстать предъ публикой въ своемъ собственномъ рубищ будирующаго сановника’. Но желая ударить его по мнимой маск, Зайцевъ грубо задваетъ его человческую личность, заявляя, что молодое поколніе брезгаетъ раздлять эти подонки остроумія игривыхъ эксъ-администраторовъ. Зайцевъ не обратилъ-бы вниманія на продлки Щедрина, если-бы онъ ‘выдлывалъ свои курбеты’ гд нибудь въ другомъ мст. Но нельзя равнодушно смотрть, пишетъ онъ, обращаясь къ фельетонисту, какъ вы администраторствуете на тхъ самыхъ страницахъ, гд еще такъ недавно мы прочли Что длать. Омерзительно видть самодовольнаго балагура, дошедшаго изъ любви къ безпричинному смху до осмиванья того, чмъ былъ вчера, и провозглашающаго глуповскую мораль въ род слдующей: ‘яйца курицъ не учатъ’. Бросайте Добролюбова! ехидно восклицаетъ Зайцевъ: вдь онъ принадлежалъ къ птенцамъ. Отвернитесь отъ Чернышевскаго: вдь васъ разбираетъ смхъ по поводу его романа ‘Что длать’!… Щедринъ юмористически намекаетъ на смлую беллетристическую утопію ‘Современника’, изображая нигилистку, разскающую трупъ съ припвомъ Ни о чемъ я, Дуня, не тужила. По гд это видано было, чтобы какой-нибудь администраторъ издвался надъ учрежденіемъ, украшаемымъ его собственной персоной! Зайцевъ даетъ волю своему негодованію. Дятели ‘Русскаго Слова’ всегда сочувствовали ‘Современнику’ и, чуждые барышническихъ разсчетовъ, никогда не умалчивали, что это лучшій изъ русскихъ журналовъ. ‘Современникъ’ Добролюбовымъ и Чернышевскимъ возведенъ на настоящую авторитетную высоту. Онъ руководитъ молодымъ поколніемъ. И вотъ почему онъ, Зайцевъ, считаетъ себя въ прав обратить вниманіе уважаемыхъ сотрудниковъ Современника на новое направленіе, придаваемое этому журналу Щедринымъ. ‘Прошу ихъ вспомнить, пишетъ онъ, обличенія, которыми они часто преслдовали литературное ренегатство, и замтить, что Современникъ находится въ эту минуту на весьма скользкомъ пути. Посл Добролюбова, каждое слово котораго было запечатлно горячей симпатіей къ прогрессивной части русскаго общества, посл Что длать, въ которомъ не видно ни малйшаго желанія лизоблюдничать — было-бы прискорбно видть Современникъ подражающимъ Русскому Встнику въ брани и злоб на все, что старается высвободиться изъ подъ рутины и дышать по человчески’. Зачмъ не смотритъ Антоновичъ за Щедринымъ, Антоновичъ, обрушившійся на Тургенева за его несочувствіе къ птенцамъ? Куда двался Пыпинъ, тотъ самый Пыпинъ, который не можетъ издать книжки, не упрекнувъ въ предисловіи Тургенева ‘за пренебрежительный отзывъ его объ изученіи молодежью естественныхъ наукъ’: придирки Тургенева — верхъ голубиной кротости сравнительно ‘съ рычащими лснымъ воемъ остротами’ игриваго эксъ-администратора, издвающагося въ ‘Современник’ надъ ‘милыми нигилистками’. Журналъ, уважающій себя, заключаетъ Зайцевъ, не можетъ совмстить въ себ тенденціи остроумнаго фельетониста съ идеями Добролюбова. Надо выбирать одно изъ двухъ: или идти за Чернышевскимъ, или смяться надъ нимъ {Русское Слово’, 1834 г., февраль, Глуповцы стр. 34—42.}….
Въ той же книжк ‘Русскаго Слова’ Писаревъ въ рзкой, но талантливо написанной стать производитъ критическую оцнку всей литературной дятельности Щедрина. По мннію критика, Щедринъ съ полною справедливостью можетъ быть названъ однимъ изъ представителей чистаго искусства въ его новйшемъ видоизмненіи. Въ его произведеніяхъ не видно любви къ опредленной иде, не слышно голоса взволнованнаго чувства. Принимаясь за перо, онъ не думаетъ о томъ, куда хватитъ его обличительная стрла — въ своихъ или чужихъ, въ титулярныхъ совтниковъ или въ нигилистовъ. Онъ пишетъ разсказы, обличаетъ неправду, смшитъ читателя, потому что уметъ писать легко и игриво, обладаетъ огромнымъ запасомъ диковинныхъ матеріаловъ и любитъ потшиться съ добродушнымъ читателемъ надъ комическими явленіями Жизни. Вотъ почему его сатира въ высшей степени безвредна, даже пріятна для чтенія, даже полезна съ гигіенической точки зрнія, потому что помогаетъ пищеваренію. Вотъ почему въ ней не слышатся никакія грустныя и серьезныя ноты, какъ у Диккенса, Теккерея, Гейне, Гоголя и вообще у всхъ ‘не дйствительно-статскихъ, а дйствительно замчательныхъ юмористовъ’. Измните слегка его манеру изложенія, отбросьте шалости языка и конструкціи, и вы увидите, что юмористическій букетъ въ писаніяхъ Щедрина значительно выдохнется. Когда Щедринъ только что началъ свою литературную карьеру, при первыхъ ракетахъ его забавнаго остроумія, провинціальные чиновники сначала слегка переконфузились. Они подумали, что эти первые проблески таланта служатъ предвстниками сатирическаго грома. Но громъ не грянулъ, и догадливые провинціалы успокоились, возлюбили веселаго Щедрина и продолжаютъ побить его вплоть до настоящаго времени. При всей глубокой невинности и несложности тхъ пружинъ, которыми Щедринъ ‘надрываетъ животики почтеннйшей публик’, онъ никогда не дйствуетъ открыто, просто. Секретъ его тактики состоитъ въ томъ, пишетъ Писаревъ, повторяя отзывъ Каткова, чтобы говорить неясно, давая чувствовать, что у него остается что-то невысказанное. Въ его сочиненіяхъ, во всхъ безъ исключенія, нтъ ни одной новой идеи, но каждая идея показывается въ нихъ изъ подъ полы съ таннственными предосторожностями и лукавыми подмигиваніями, съ видомъ особенно глубокомысленнымъ. Самъ Щедринъ постоянно выступаетъ въ поз завзятаго прогрессиста, но соскоблите лакъ съ его произведеній — и вы увидите невинность. Скоблите дальше, скоблите до самой сердцевины, и везд вы встртите одно и то-же — невинность да невинность, угнетенную по недоразумнію, угнетенную потому, что ‘угнетатели также обморочены таинственностью жаргона и сноровки’. Щедринъ запмствовалъ изъ Добролюбовскаго ‘Свистка’ манеру относиться недоврчиво къ нашему офиціальному прогрессу, но естественный, живой и сознательный скептицизмъ Добролюбова превратился у его подражателя въ пустой знакъ, въ кокарду, которую онъ пришпиливаетъ къ своимъ разсказамъ, чтобы сообщить имъ колоритъ безукоризненной прогрессивности. Благодаря этому маневру, онъ пріобрлъ сочувствіе молодежи, съ которою у него нтъ ничего общаго. ‘Но мн кажется, заявляетъ Писаревъ, что сочувствіе это необдуманно и не проврено критическимъ анализомъ’. Молодежь смется, читая Щедрина. Молодежь привыкла встрчать его имя на страницахъ лучшаго русскаго журнала и потому ей не приходитъ въ голову отнестись къ своимъ впечатлніямъ съ недовріемъ и критикой. ‘Но мн кажется, что вліяніе Щедрина на молодежь можетъ быть только вреднымъ, и на этомъ основаніи я стараюсь разрушить пьедестальчикъ этого маленькаго кумира, и произвожу эту отрицательную работу съ особеннымъ усердіемъ’ {‘Русское Слово’, 1864, Февраль, Цвти невиннаго юмора, стр. 33.} Затмъ Писаревъ, въ пылу своего искренняго увлеченія естественными науками, совтуетъ Щедрину бросить Глуповъ и заняться популяризированіемъ европейскихъ идей естествознанія и антропологіи. Пусть читаетъ, размышляетъ, переводитъ, компилируетъ, заключаетъ онъ свою статью, и тогда онъ будетъ дйствительно полезнымъ писателемъ при его умнь владть русскимъ языкомъ и писать живо, весело.
Эти дв статьи ‘Русскаго Слова’ глубоко уязвили Щедрина, и онъ рванулся на своихъ противниковъ — по выраженію ‘Отечественныхъ Записокъ’, съ телжной оглоблей въ рукахъ. Вс самыя грубыя и неприличныя ругательства, не имющія сами по себ никакого смысла, были пущены въ ходъ. Желая поддержать авторитетный тонъ ‘Современника’, онъ высокомрно третируетъ злобствующихъ ‘мальчиковъ’, этихъ ‘новыхъ Колумбовъ, искусно отыскивающихъ принципы въ мір яичницы и ерунды‘. Потерявъ душевное равновсіе, Щедринъ разливаетъ цлые потоки хулы и сквернословія, называя современное молодое поколніе ‘ядовитой слизью, которая незамтно заползаетъ всюду и разъдаетъ все, къ чему бы ни прикоснулась’. Мальчики, говоритъ онъ, кишмя кишатъ въ этомъ мір и ловко подставляютъ ногу всему, что не смотритъ на жизнь, какъ на милую бездлицу. Они идутъ по дорог жизни, подплясывая, продолжаетъ онъ, сваливая грхъ съ больной головы на здоровую, они высовываютъ толп языкъ и въ то же время ловко выкрадываютъ другъ у друга лакомые куски. ‘Это цлая каста, въ которой трепещетъ и бьется одинъ принципъ — неимнье никакихъ принциповъ’. Приходя мало по-малу все въ большее бшенство, онъ разражается между прочимъ слдующими постыдными фразами: ‘Не полнитесь наблюсти когда-нибудь, говоритъ онъ, за улыбками мальчика, за его пожатіемъ руки, всмотритесь въ разнообразные оттнки тхъ и другихъ, и вы безъ труда догадаетесь, что это за канальскій зародышъ. Въ этихъ улыбкахъ откроется для васъ весь внутренній міръ этой, если можно такъ выразиться, заживо разлагающейся душонки, со всмъ ея тайнымъ высокомріемъ’… Обращаясь къ новымъ, оскорбившимъ его дятелямъ печати.
Щедринъ называетъ ихъ вислоухими и юродствующими, которые ‘съ ухорскою развязностью’ прикомандировываютъ себя къ прогрессивному длу. Эти люди, пишетъ онъ, считаютъ себя какими-то сугубыми представителями молодого поколнія, забывая, что дрянь есть явленіе, общее всмъ вкамъ и странамъ. Эти люди серьезно готовы признать ‘болтуна Базарова’ за типъ современнаго прогрессиста. Переходя къ самымъ статьямъ Зайцева и Писарева, пишущихъ въ ‘невинномъ, но разухабистомъ орган невинной нигилистской ерунды‘, Щедринъ разсказываетъ своимъ читателямъ, какую бурю поднялъ его прошедшій фельетонъ въ мір ‘вислоухихъ, юродствующихъ, лилипутовъ’ — его безобидный фельетонъ, имвшій цлью сказать правдивое слово о молодомъ поколніи, ‘захламощенномъ различными услужливыми ревнителями’. Но онъ никогда не самообольщался на счетъ вислоухихъ. Онъ всегда былъ того мннія, что они однимъ своимъ участіемъ длаютъ неузнаваемымъ всякое дло, къ которому прикоснутся, ‘подобно тому, какъ мухи лтомъ въ одну минуту засиживаютъ какую угодно вещь, хотя бы самую драгоцнную’. Надо оградить общество отъ горлопановъ, юродствующихъ и вислоухихъ ‘съ ихъ скуднымъ запасомъ умственныхъ способностей’. Вислоухіе рисуются демократизмомъ, но весь ихъ демократизмъ состоитъ въ томъ, что ‘они ходятъ въ поддевк и сморкаются безъ помощи платка’. Они рисуются нигилизмомъ, но нигилизмъ свой доказываютъ только тмъ, что готовы во всякое время дня выбжать голыми на улицу. Они считаютъ себя соціалистами, но ‘Россія даже не подозрваетъ, существуютъ ли они, эти новаго рода соціалисты, взирающіе на жизнь, какъ на увеселительное заведеніе съ пніемъ и плясками!’ Они ругаютъ его, Щедрина, за нсколько критическихъ замчаній о роман Чернышевскаго, а между тмъ всякій разумный человкъ, читая этотъ романъ, ‘суметъ отличить живую и разумную его идею отъ сочиненныхъ и только портящихъ дло подробностей.’ Вислоухіе обходятъ существенное содержаніе ‘Что длать’ и пріударяютъ на счетъ подробностей, среди которыхъ ихъ всего боле соблазняетъ ‘перспектива работать съ пніемъ и плясками’… Обрисовавъ въ такихъ ужасающихъ, отталкивающихъ и карикатурныхъ чертахъ наиболе типичныхъ представителей передовой Россіи того времени, Щедринъ приноситъ покаяніе въ своихъ проступкахъ передъ представителями отживающей Россіи, которыхъ обличала до сихъ поръ его сатира: ‘Да, я каюсь предъ вами, старые, отживающіе вкъ драбанты! Я былъ близорукъ, я не предвидлъ, что сквозь васъ прорастутъ драбанты новые, и гораздо боле ехпдные, нежели вы. Я врилъ въ какую-то звзду и умилялся, взирая на мальчиковъ, которые росли не по днямъ, а по часамъ. Оказалось, что это даже и не звзда совсмъ’ {‘Современникъ’ 1864. Мартъ, Наша общественная жизнь, стр. 46.}…
Редакція ‘Русскаго Слова’ отвтила немедленно. Въ неподписанной а мтк подъ названіемъ ‘Кающійся, но не раскаявшійся фельетонистъ Современника’, журимъ рзко и безпощадно разоблачаетъ вс скверныя стороны въ полемическомъ фельетон Щедрина. Фельетонистъ ‘Современника’ доказалъ въ самомъ дл, что его чаша полна, но что въ ней заключается не нектаръ, а какая-то ‘желтая жидкость’. Вс сотрудники ‘Русскаго Слова’ обруганы казарменнымъ стилемъ, которому могъ бы позавидовать любой уличный листокъ. Отъ всхъ остротъ Щедрина ‘пахнетъ саломъ курдюцкаго барана’. Однако онъ не далъ никакого принципіальнаго отвта на возникшія въ печати сомннія по поводу его выходки противъ нигилистовъ и Чернышевскаго. Онъ ничего толкомъ не объяснилъ, и въ его фельетон, кром ругани, ничего найти невозможно. ‘Насъ удивляетъ, пишетъ Русское Слово, какимъ образомъ редакція журнала, всегда отличавшагося тактомъ, позволила открыть у себя, вмсто легкаго литературнаго отдла, какой-то балаганъ, наполненный кривляньями и буфонствомъ’. Къ чему этотъ безпредметный гамъ и стонъ на томъ самомъ мст, гд читатели привыкли встрчать настоящую полемику, не руководимую раздраженіемъ канцелярскаго самолюбія? Разв Добролюбовъ отхватывалъ трепака, когда вступалъ въ единоборство со своими противниками? Разв Чернышевскій клеветалъ на своихъ оппонентовъ, съ которыми онъ расходился во мнніяхъ? ‘Мы еще разъ предупреждаемъ Современникъ, пишетъ Русское Слово, что есть границы униженія, за которыми сочувствіе, такъ дорого купленное прежними его дятелями, уже трудно возвратить’. Пусть редакція ‘Современника’ обратитъ вниманіе, что въ ихъ круг оказалась чужая овца. Щедринъ издвается надъ лучшей частью русскаго общества, но видано-ли гд-нибудь, чтобы журналистика издвалась надъ тми людьми, съ которыми она находится въ естественной связи, отъ которыхъ она должна ожидать своихъ лучшихъ дятелей?.. {‘Русское Слово’, апрль, Кающійся, но не раскаявшійся фельетонистъ Современника’, стр. 73.}.
Косица и журналистъ, подписавшій Incognito, отмтили, каждый въ свое время, фальшивый вывертъ Щедрина въ его полемическомъ объясненіи по поводу Чернышевскаго. Ради здраваго пониманія дла, ради высшихъ интересовъ истины, писали ‘Отечественныя Записки’, мы обязаны сказать, что увеселительное зданіе изъ хрусталя и аллюминія въ роман ‘Что длать’ вовсе не произвольная подробность. Объясненіе Щедрина, заявлялъ Косица въ ‘Библіотек для чтенія’ 1865 г., есть одна уловка, ибо подробности, которыя онъ осуждаетъ, глубочайшимъ образомъ связаны съ главною мыслью, съ основнымъ духомъ всего романа… Радикальная репутація Щедрина явно пошатнулась, и ‘Современнникъ’, такъ долго руководившій общественнымъ мнніемъ Россіи, поколебался въ своемъ положеніи. Два фельетона талантливаго, но опрометчиваго сатирика должны были окончательно погубить это изданіе, измнившее самому себ. Въ это-то время ‘Современникъ’, надясь еще наверстать все потерянное въ летучей схватк съ ‘Русскимъ Словомъ’, усиливаетъ свою полемику съ Достоевскимъ и, какъ мы уже знаемъ, доводитъ ее до невроятнаго безобразія, вызвавшаго энергичный протестъ во многихъ столичныхъ и провинціальныхъ изданіяхъ. Не только литературная, но и нравственная репутація журнала стала шататься въ глазахъ публики. Щедринъ и Антоновичъ каждымъ своимъ шагомъ все боле и боле рвали связь съ прежними лучшими дятелями, и новыя силы, шедшія на смну Добролюбову и Чернышевскому, не упускали случая, чтобы довести до конца разъ начатую борьбу съ ‘Современникомъ’. Въ апрл 1864 года Антоновичъ бросаетъ скрытый намекъ въ стать о Писемскомъ противъ ‘критиковъ-дтей’, увлекшихся новымъ романомъ Тургенева {‘Современникъ’, 1864, апрль, Современные романы (по поводу ‘Взбаломученнаго моря’ А. . Писемскаго и ‘Призраковъ’ Тургенева), стр. 207.}. Онъ все еще не можетъ понять своей роковой ошибки, поставившей его въ ложное, двусмысленное положеніе по отношенію къ молодому поколнію. Ему все еще кажется, что Базаровъ есть карикатура на типъ этого молодого поколнія. Лишенный всякаго критическаго чутья и художественнаго пониманія, онъ все еще разгуливается насчетъ Тургенева и Базарова въ площадномъ тон, безъ единаго признака живого чувства, живой и непосредственной талантливости. ‘Современникъ’ какъ-бы не хочетъ считаться съ взглядами Писарева, который сразу, еще въ март 1862 г., мтко оцнилъ произведеніе Тургенева въ стать подъ названіемъ ‘Базаровъ’. Онъ пренебрежительно трактуетъ человка съ настоящимъ критическимъ даромъ, по темпераменту какъ-бы призваннаго замнить Чернышевскаго въ современномъ прогрессивномъ движеніи русскаго общества. Съ наивностью самаго поверхностнаго публициста, непривыкшаго взвшивать полемическія силы своихъ соперниковъ, онъ самъ лзетъ на борьбу съ тою-же телжною оглоблею, которою бился Щедринъ, и при томъ безъ его стихійнаго размаха. Но Писаревъ могъ только выроста и показать свое природное дарованіе въ схватк съ ‘Современникомъ’. Типъ Базарова представлялся ему превосходнымъ художественнымъ воплощеніемъ его собственныхъ убжденій, всхъ симпатій и убжденій молодого поколнія, къ которому онъ принадлежалъ, и выйти на битву за Базарова, именемъ Базарова, подъ флагомъ реалистическаго радикализма, значило для него сразиться за святыню своихъ пылкихъ идейныхъ влеченій и страстей. Онъ съ чувствомъ полнаго превосходства приступилъ къ полемик съ ‘Современникомъ’ и на противника, прикрывающагося авторитетомъ изъятыхъ изъ борьбы дятелей, обратилъ свой остро-наточенный, удалецки-разбойническій ножъ. Въ трехъ статьяхъ, подъ интригующимъ заглавіемъ ‘Нершенный вопросъ’, онъ изложилъ, съ настоящимъ вдохновеніемъ, почти съ энтузіазмомъ, съ удивительнымъ литературнымъ краснорчіемъ, вс свои главнйшія убжденія, основные принципы своего міровоззрнія. Со страстью юноши онъ вычерчиваетъ любимый имъ образъ Базарова, выражаетъ нсколько смлыхъ сужденій о нормальныхъ отношеніяхъ между мужчиною и женщиною и съ протестантскимъ негодованіемъ набрасывается на поэзію и искусство въ такихъ фразахъ, которыя, несмотря на дико-фальшивое содержаніе, по своей литературной чеканк сами должны быть отнесены къ блестящимъ страницамъ русской критической литературы. Антоновичу онъ указываетъ на его грубыя ошибки, замчая при этомъ, что роль перваго критика совершенно не соотвтствуетъ его силамъ. На многихъ страницахъ своей статьи онъ обличаетъ его въ полномъ непониманіи художественной фигуры Базарова. Приведя одинъ изъ нелпыхъ комментаріевъ его, въ которомъ Антоновичъ упрекаетъ Базарова въ жестокости характера. Писаревъ вдругъ, измнивъ общему тону своей статьи, бросаетъ ему въ лицо нсколько комическихъ, издвательскихъ фразъ: ‘Ахъ, ты коробочка доброжелательная! Ахъ, ты обличительница копечная! Ахъ, ты лукошко глубокомыслія!’ Посл всего случившагося, посл фельетоновъ Щедрина, нанесшихъ оскорбленіе Чернышевскому и молодому поколнію, Писаревъ уже не считаетъ необходимымъ сколько-нибудь щадить ‘Современникъ’. Критика этого журнала опростоволосилась въ одномъ изъ важныхъ литературныхъ вопросовъ, и ея безтактный поступокъ по отношенію къ роману Тургенева надо какъ можно скоре загладить предъ русской читающей публикой. ‘Критика наша, съ полемическимъ гнвомъ восклицаетъ Писаревъ, по обыкновенію смотритъ въ книгу и видитъ фигу, и на основаніи этой фиги изобличаетъ Базарова въ непочтительности, въ жестокости и во всякомъ озорств. Долго придется Антоновичу раскаиваться въ его стать объ Асмоде нашею времени. Много вреда надлала эта статья. Сильно перепутала она понятія нашего общества о молодомъ поколніи. Такъ напакостить могъ именно одинъ только Современникъ’ {‘Русское Слово’, Сентябрь, ‘Нершенный вопросъ’, стр. 42.}. Таковъ былъ первый залпъ, сдланный по ‘Современнику’ Писаревымъ. Въ полемическую борьбу съ Антоновичемъ вмшался человкъ съ крупнымъ литературнымъ талантомъ и совершенно опредленнымъ міровоззрніемъ, которое онъ имлъ полное право соединять съ традиціями Чернышевскаго, человкъ, которому Чернышевскій протянулъ-бы руку, если бы въ это время его публицистическая дятельность уже не была закончена въ силу чисто вншнихъ обстоятельствъ. Зайцевъ не былъ опаснымъ соперникомъ для Антоновича: лишенные литературнаго таланта, съ самымъ ограниченнымъ кругозоромъ, оба они могли препираться до остервеннія, чуть не до кулачныхъ потасовокъ, изобличая другъ друга въ недобросовстности, но ни одинъ изъ нихъ, ни одною своею статьею, не вносилъ въ эту борьбу ничего, что имло-бы истинно литературный характеръ и значеніе. Ихъ полемическая схватка груба, безъидейна по содержанію, скандальна по своей распущенности. Но Писаревъ, несмотря на дикость своихъ эстетическихъ принциповъ, несмотря на свою анти-литературную агитацію, былъ настоящимъ литераторомъ по темпераменту и по умнью обсуживать художественныя явленія и оцнивать литературное значеніе своихъ противниковъ. Его сильное, почти азартное, въ немногихъ строкахъ, нападеніе на критику ‘Современника’ должно было произвести ошеломляющее впечатлніе. Въ этихъ рзкихъ фразахъ, почти вносящихъ диссонансъ въ общій тонъ его статьи, но обставленныхъ превосходно подобранными и блестяще-разработанными доказательствами, нельзя было не почувствовать цльнаго и чистаго фанатическаго убжденія. Нельзя было не видть, что Писаревъ не сдастся. Врный и убжденный партизанъ Чернышевскаго, онъ былъ при этомъ настоящимъ, типическимъ выразителемъ наступившаго историческаго момента. Выйдя на защиту Базарова, онъ опирался на живыя силы современности. Стоя впереди реалистическаго движенія, онъ всми фибрами своей души былъ связанъ съ прогрессивной толпой того времени.
И ‘Современникъ’ немедленно откликнулся на дерзкій вызовъ молодого таланта. Въ октябр 1864 года Посторонній Сатирикъ (Антоновичъ) выражаетъ удивленіе по поводу статьи Писарева ‘Нершенный вопросъ’. По его мннію, стать этой приличне было-бы появиться въ ‘Эпох’, въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’, даже въ ‘Русскомъ Встник’, но никакъ не въ радикальномъ журнал. Ему приходитъ въ голову, что помщеніемъ этой статьи ‘Русское Слово’ хотло совершить какой-то фокусъ, чтобы вызвать въ журналистик новый разговоръ о нигилистахъ и затмъ отречься отъ всякой солидарности съ этой статьей. Антоновичъ считаетъ себя вынужденнымъ обратиться къ редакціи ‘Русскаго Слова’ съ вопросомъ: согласна-ли она съ этой статьей, раздляетъ-ли она вс сужденія ея автора о роман Тургенева и о критик на этотъ романъ, помщенной въ ‘Современник’? Антоновичъ не начнетъ своей полемики раньше, чмъ не получитъ печатнаго отвта на свой вопросъ. Сдлавъ такое приглашеніе, Посторонній сатирикъ обращается къ одному изъ постоянныхъ сотрудниковъ ‘Русскаго Слова’, Минаеву, съ вопросомъ, какъ онъ думаетъ о стать ‘Нершенный вопросъ’? Какъ вы относитесь къ дянію вашего сотоварища по журналу? допрашиваетъ онъ его. Такой-же вопросъ онъ предлагаетъ издателю журнала, Благосвтлову. Въ заключеніе, разыгравъ съ хлестаковской наивностью роль заваленнаго дломъ человка, Антоновичъ важно заявляетъ о томъ, что ему нужно еще закончить полемику съ ‘Эпохою’, что ему необходимо присматривать за двумя органами Краевскаго, не упуская при этомъ — Боже сохрани — изъ виду московской печати. Полемика съ ‘Русскимъ Словомъ’ подвернулась совсмъ не кстати, но нечего длать,— ужъ такъ и быть, онъ согласенъ: какъ только онъ получитъ отвтъ, онъ подниметъ перчатку, брошенную ему редакціей молодого журнала {‘Современникъ’, 1864 г., октябрь. Вопросъ, обращенный къ (Русскому Слову‘, стр. 268—290.}.
‘Русское Слово’ отвтило твердо и ясно. Журналу незачмъ отрекаться отъ солидарности со статьею ‘Нершенный вопросъ’. Статья эта оцниваетъ дятельность и современное значеніе тхъ людей, на сторон которыхъ находятся вс симпатіи его сотрудниковъ. Авторъ этой статьи защищаетъ литературный типъ отъ той клеветы, которую взвела на него журналистика, и показываетъ важное значеніе базаровскаго элемента въ общественной жизни, въ наук, въ искусств. Въ этомъ принципіальномъ отношеніи оба журнала разошлись еще въ 1862 г., со времени статьи Писарева ‘Базаровъ’, но ‘Русскому Слову’ нечего бояться полемики и угрозъ ‘Современника’. Въ той-же книг Зайцевъ отмчаетъ всю непристойность полемики Антоновича съ ‘Эпохою’ {‘Русское Слово’ 1864 г., октябрь, Отвтъ Современнику, стр, 103—104 и Славянофилы побдили, стр. 71.}.
Въ декабр того-же года Антоновичъ обращается къ ‘Русскому Слову’ съ ‘Предварительными объясненіями’. Онъ получилъ печатный отвтъ и потому долженъ былъ-бы начать полемику непосредственно, но тмъ не мене онъ находитъ нужнымъ вдаться въ нкоторыя прелиминарные переговоры. Прежде всего онъ долженъ упрекнутъ Зайцева за то, что тотъ не понялъ смысла его полемики съ ‘Эпохою’. Неужели, въ самомъ дл, сотрудникъ ‘Русскаго Слова’ не видитъ въ этой полемик ничего, кром непристойностей и личностей? Антоновичу представляется, что въ его базарной ругн, обращенной на Достоевскаго, можно найти какой-то идейный смыслъ, и онъ ршается спросить Зайцева: ‘ужели вы не захотли-бы подписать ни одной изъ моихъ полемическихъ статей, ужели и вамъ кажется, какъ Отечественнымъ Запискамъ, что моя полемика не требуется для блага отечества и не проливаетъ свта на міровые вопросы?’ Затмъ Антоновичъ, слегка укоривъ Зайцева за его отношеніе къ неграмъ, переходитъ къ главному вопросу о роман Тургенева. По его глубокомысленному толкованію, Тургеневъ показалъ ‘Русскому Слову’ фигу, а оно стало цловать эту фигу, ‘приняло ее за идеалъ, за комплиментъ’, и ‘водянымъ настоемъ этой фиги’ стало разбалтывать свои критическія статьи. Похвалившись тмъ, что онъ всми признанъ за моветоннаго полемизатора, Антоновичъ заявляетъ, что онъ просто радъ тремъ знаменитымъ ругательнымъ фразамъ Писарева: он развязываютъ ему языкъ и даютъ возможность не стсняться въ выраженіяхъ. Если его критика была названа лукошкомъ глубокомыслія, то отнын онъ будетъ называть критику ‘Русскаго Слова’ бутербродомъ глубокомыслія, и, говоря о ‘критикантахъ’ этого журнала, онъ будетъ выражаться такъ: бутербродъ съ глубокомысліемъ Благосвтлова, бутербродъ съ глубокомысліемъ Зайцева, бутербродъ съ глубокомысліемъ Писарева. Тургеневскія фиги понравились бутербродамъ ‘Русскаго Слова’! Бутербродъ съ глубокомысліемъ Зайцева подсиживаетъ ‘Современникъ’. Спросите у бутерброда съ глубокомысліемъ Зайцева, уметъ-ли Антоновичъ непристойно полемизировать? Друзья-бутерброды, коробочки и лукошки, давайте спорить!.. Развернувъ такимъ образомъ свое остроуміе, Антоновичъ не упускаетъ однако случая указать на то, что статью его о Тургенев принялъ самъ Чернышевскій. Если его критика оказалась лукошкомъ глубокомыслія, значитъ {‘Современникъ’, 1864 г., декабрь. Литературныя мелочи, стр. 156—172.}…
Это предварительное объясненіе Антоновича ‘Русское Слово’ встртило съ нкоторою сдержанностью. Зайцевъ и сотрудникъ, подписавшійся ‘Заштатный юмористъ’, поздравили Посторонняго Сатирика съ остроумными бутербродами и въ насмшливыхъ выраженіяхъ указали ему на то, что онъ затваетъ полемику не по-рыцарски. Можетъ случиться, что онъ останется одинъ на этомъ турнир, если не измнитъ своей тактики. Однако, при всей ‘аттенціи’ журнала къ ‘Современнику’, сотрудники ‘Русскаго Слова’ считаютъ себя обязанными приготовиться къ преломленію рыцарскихъ копій {‘Русское Слово’ 1864 г. декабрь. Постороннему Сатирику Современника и Библіографическій Листокъ, стр. 24—26.}.
Такъ разжигали другъ друга своими ‘предварительными объясненіями’ сотрудники двухъ радикальныхъ журналовъ, прежде чмъ начать излагать предъ публикой оттнки своихъ принципіальныхъ несогласій. Не говоря пока ничего по существу, они потрясаютъ воздухъ дикимъ крикомъ, какъ готовящіеся къ бою полуварварскія орды, издали угрожающія другъ другу своими военными орудіями. Одни размахиваютъ тяжеловсными дубинами, другіе съ яростью показываютъ зловще сверкающіе ножи. Битва будетъ рукопашная, изступленная, безпощадная… Съ первой-же книги 1865 года ‘Современникъ’ обрушится на ‘Русское Слово’, и схватка разыграется по всей линіи. Ничто не укротитъ воюющихъ сторонъ, пока въ этомъ стихійномъ столкновеніи не выяснится окончательно, кто дйствительно силенъ и способенъ побдоносно взять роль общественнаго руководителя. Журналы другихъ направленій будутъ злорадно слдить за этой дракой въ сред радикальной партіи, а ‘Отечественныя Записки’, примыкающія къ прогрессивному движенію, кружась подл дерущихся, будутъ безсильно размахивать унылыми алебардами своего умреннаго либерализма.

IV.

Въ декабр 1864 года Щедринъ ухалъ изъ С.-Петербурга, о чемъ онъ сообщилъ въ ‘Современник’ въ открытомъ письм на имя Н. Некрасова. ‘Оставляя С.-Петербургъ, писалъ онъ съ сухимъ лаконизмомъ, я могу на будущее время быть только сотрудникомъ издаваемаго вами журнала, не принимая боле участія въ трудахъ по редакціи’. Поднявъ цлую бурю въ литератур своими фельетонами о нигилистахъ и насмшкой надъ оптимизмомъ Чернышевскаго, Щедринъ на время прекращаетъ свою публицистическую работу. Онъ поступаетъ на службу, назначается предсдателемъ пензенской казенной палаты и, оторвавшись отъ шумной дятельности передового журналиста, на нкоторое время почти скрывается съ литературнаго горизонта — до тхъ поръ, пока Некрасовъ не привлекаетъ его, въ 1868 году, къ ближайшему участію въ преобразованныхъ ‘Отечественныхъ Запискахъ’. Въ ‘Современник’, въ качеств главнаго дятеля, остался одинъ Антоновичъ. Только что окончивъ полемику съ ‘Эпохою’ и уже раззадоривъ сотрудниковъ ‘Русскаго Слова’, Антоновичъ долженъ былъ выдержать новую битву съ этимъ журналомъ, который явнымъ образомъ продолжалъ традиціи Чернышевскаго. Въ этомъ новомъ спор каждое его слово, посл смутившихъ публику фельетоновъ Щедрина, могло имть самое серьезное значеніе для ‘Современника’. Антоновичу предстояла трудная задача вновь поднять репутацію изданія, которая, очевиднымъ образомъ, истощалась, падала, разлагалась. ‘Русское Слово’ быстро выростало подъ редакціей энергичнаго и предусмотрительнаго человка, какимъ былъ Благосвтловъ. Его сотрудники, съ Писаревымъ во глав, уже успли привлечь къ себ сочувствіе публики, которая находила живой отголосокъ своихъ настроеній, своихъ надеждъ, своихъ запросовъ въ статьяхъ и замткахъ этого молодого журнала. Свжіе литературные работники шли въ редакцію Благосвтлова, гд все, какъ нкогда въ ‘Современник’, кипло своеобразнымъ задоромъ и страстями протестантскаго реализма. Здсь они могли работать на большей свобод, не стсняемые ничьимъ мелкимъ самолюбіемъ, которое въ ‘Современник’ этой поры, съ заносчивымъ Антоновичемъ во глав, должно было отпугивать всякую свжую умственную силу. Выдыхаясь въ области литературной и философской критики, ‘Современникъ’ лишался того рычага, которымъ всегда управлялось въ Россіи общественное мнніе. Критика ‘Русскаго Слова’, отвчавшая воззрніямъ интеллигентной толпы, воспитанной на статьяхъ Чернышевскаго, критика, яркая по форм, смлая и ршительная въ своихъ требованіяхъ, критика, блещущая настоящимъ природнымъ талантомъ, становилась центромъ новаго умственнаго движенія, въ которомъ Антоновичъ, лишенный серьезнаго литературнаго дарованія, уже не могъ играть никакой роли. Побда должна была остаться на сторон ‘Русскаго Слова’.
Въ январ Антоновичъ, связанный собственнымъ общаніемъ, обращается къ двумъ дятелямъ враждебнаго органа. Съ поддльнымъ и вымученнымъ остроуміемъ, отдающимъ циническимъ бахвальствомъ, онъ упрекаетъ сотрудниковъ ‘Русскаго Слова’ въ томъ, что они отлыниваютъ отъ прямыхъ объясненій съ нимъ. Нтъ, друзья мои, восклицаетъ онъ, не на того напали! и потомъ, переходя изъ оборонительнаго тона въ наступательный, прибавляетъ: ‘Я не позволю отвлечь себя отъ главнаго предмета, да и васъ не пущу отъ него ни на шагъ! Я васъ заставлю объясниться со мной’. Не довряя добросовстности своихъ противниковъ, онъ будетъ формулировать свои сомннія въ вид тезисовъ и вопросовъ. Каждый тезисъ или вопросъ будетъ стоять у него подъ номеромъ, такъ что, если какой-нибудь его противникъ пожелаетъ уклониться въ сторону, онъ укажетъ на него пальцемъ, онъ прямо носомъ ткнетъ его въ номеръ. Пусть дрожатъ вс эти бутерброды съ глубокомысліемъ Благосвтлова, Зайцева и Писарева. Онъ идетъ на нихъ войною и непремнно одержитъ надъ ними побду. Пусть они посмотрятъ на трофеи его прежнихъ сраженій: Косица лежитъ во прах, ‘Эпоха’ разбита въ дребезги… Предчувствуютъ-ли его теперешніе враги, что съ ними будетъ? ‘Что? обидлись? Вамъ непріятно, что васъ назвали бутербродами, да? Вотъ то-то же и есть, крошечка г. Зайцевъ, душечка г. Благосвтловъ’… Затмъ, разбирая по пунктамъ свои грубые и мелочные перекоры съ ‘Русскимъ Словомъ’, дловито пересматривая вс взаимныя характеристики съ остроумными уподобленіями лукошку, фиг, бутерброду, онъ побиваетъ Зайцева его плантаторскими тенденціями, а Благосвтлова, натянувшаго на себя базаровскую маску, тмъ, что онъ нкогда велъ ‘уморительную’ полемику противъ идей Чернышевскаго. Но предметомъ принципіальнаго спора онъ считаетъ статью Писарева ‘Нершенный вопросъ’. Онъ уже два раза говорилъ ‘Русскому Слову’:— иду на васъ, онъ два раза предлагалъ ему отказаться отъ солидарности съ этой статьей. Теперь онъ предлагаетъ это редакціи въ послдній разъ и, если она не послушаетъ его, онъ заставитъ ее отказаться отъ ‘Нершеннаго вопроса’ и расхлебать кашу, которую заварила эта статья.
Въ заключеніе Антоновичъ пользуется неловкимъ объясненіемъ на щекотливую денежную тему Благосвтлова съ литераторомъ М. Вороновымъ, издвательски предлагая издателю ‘Русскаго Слова’ расплатиться за провинившагося литератора изъ собственнаго кошелька.
Въ той же книг Д. Минаевъ, неожиданно передавшійся на сторону ‘Современника’, отвчаетъ Антоновичу на его вопросъ о томъ, согласенъ ли онъ съ идеями, выраженными въ ‘Нершенномъ вопрос’. Бойкій пасквилянтъ оказался несолидарнымъ съ Писаревымъ. Сотрудникъ пошлаго ‘Будильника’ никогда ‘не доходилъ до обожанія базаровскаго типа’ и въ роман Тургенева видитъ только прологъ, прелюдію къ эпическимъ твореніямъ Писемскаго, Клюшникова и Стебницкаго {‘Современникъ’ 1865 г., январь, Литературныя мелочи, стр. 157—172.}.
Благосвтловъ, грубый но мене, чмъ Антоновичъ, но боле, чмъ онъ, ловкій и твердый, отвтилъ немедленно. Онъ издвается надъ Антоновичемъ. Изъ обширнаго лексикона бранныхъ словъ онъ выбираетъ самыя кричащія. Посторонній Сатирикъ угрожаетъ ршительно истребить сотрудниковъ ‘Русскаго Слова’. Онъ махаетъ руками и длаетъ всевозможные ужасающіе жесты! Съ нимъ говорятъ спокойно, а онъ на полторы мысли ставитъ до пятисотъ вопросительныхъ знаковъ. Противники едва удостаиваютъ его отвта, но онъ не унимается. Размазня, предлагаемая въ статьяхъ Антоновича, заварена самимъ ‘Современникомъ’, и пусть самъ ‘Современникъ’ отвтитъ, считаетъ ли онъ себя солидарнымъ съ извстными фельетонами Щедрина о нигилистахъ и Чернышевскомъ. пусть онъ отвтитъ, какими рыцарскими побужденіями руководствовался Щедринъ, обративъ противъ ‘Русскаго Слова’ цлую батарею разухабистаго остроумія. Антоновичъ безсовстно лжетъ, обвиняя его въ томъ, что онъ писалъ уморительную критику противъ Чернышевскаго. Онъ никогда не укорялъ Чернышевскаго ни въ чемъ постыдномъ и въ этомъ всякій можетъ убдиться, пересмотрвъ его статьи, напечатанныя въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’… По вопросу о Воронов, онъ съ презрніемъ откидываетъ отъ себя издвательство Антоновича, предлагая ему направить въ другую сторону его ‘копечную филантропію {‘Русское Слово’ 1865 г., январь, Буря въ стакан воды, стр. 166—171.}’… Посторонній Сатирикъ не остался въ долгу у Благосвтлова. Благосвтловъ поднялъ свой носъ и показалъ себя о натюрель, говоритъ онъ. Голова его, ‘страждущая абсентизмомъ толку’, совершенно притуплена заносчивостью и самомнніемъ. Антоновичъ зналъ, что его противникъ пойдетъ на самыя крайнія мры, чтобы спрятать свой замаранный хвостикъ, но онъ не ожидалъ отъ него безсовстнаго запирательства. Перепечатывая, по своему обыкновенію, всю замтку Благосвтлова, Посторонній Сатирикъ постоянно перебиваетъ ея текстъ назойливыми и развязными замчаніями въ скобкахъ. Намекая на то, что Благосвтловъ получилъ журналъ отъ графа Кушелева-Безбородко, Антоновичъ подноситъ противнику слдующее неприличное обвиненіе: ‘вы, г. Благосвтловъ, пишетъ онъ, нкогда въ графской передней почивали на связк парадныхъ гербовыхъ ливрей’, и тутъ же, черезъ нсколько строкъ, прибавляетъ: по истин вы бутербродъ и больше ничего! Бутербродъ съ размазней, да еще гнилой!.. Благосвтловъ спрашиваетъ о солидарности ‘Современника’ съ Щедринымъ, и вотъ Антоновичъ отвчаетъ съ хитроуміемъ, достойнымъ настоящаго журнальнаго заправилы, что ‘Современникъ’ вполн солидаренъ съ бранными фельетонами сатирика, ‘поколику они относятся къ г. Благо Свтлову, а къ другимъ сотрудникамъ только относительно ихъ мнній, несогласныхъ съ Современникомъ’. Печатая статьи Щедрина, ‘Современникъ’ проникнутъ былъ негодованіемъ на такихъ литературныхъ шалопаевъ, какъ Благосвтловъ, и ‘хотлъ очищать литературу отъ гнилыхъ и заразительныхъ бутербродовъ’. Антоновичъ не смшиваетъ своей полемики противъ Писарева и Зайцева съ полемикой противъ Благосвтлова. ‘Много чести для васъ, пишетъ онъ, если вы ихъ называете своими сотрудниками. Гораздо точне назвать васъ ихнемъ прихвостнемъ или, лучше, человкомъ, загребающимъ жаръ ихними руками {‘Современникъ’ 1865 г., февраль, Глуповцы въ Русскомъ Слов, стр. 367 — 386.}’.
Разбросавъ на пространств двадцати страницъ множество самыхъ разнообразныхъ ‘бутербродовъ’,— съ глубокомысліемъ, съ шалопайствомъ, съ размазней, бутербродовъ простыхъ, гнилыхъ и заразительныхъ, и повторивъ на сотню ладовъ одни и т-же обвиненія противъ Благосвтлова, Антоновичъ въ той-же книг ‘Современника’ помщаетъ еще дв длинныхъ ругательныхъ статьи: одну (въ 15 страницъ) противъ ‘Краев-скаго’ и ‘Ду-дыш-кина’ и другую (въ 38 страницъ) противъ Зайцева, отложивъ еще до слдующихъ книгъ громадную ругательную статью противъ Писарева. Подражая изо всхъ силъ Чернышевскому и памятуя его опрометчивое сужденіе о Шопенгауэр, Антоновичъ, въ стать о Зайцев, съ видомъ знатока упрекаетъ послдняго за черезчуръ высокую оцнку этого философа. Шопенгауэръ, пишетъ онъ, былъ идеалистомъ, самымъ плохимъ идеалистомъ, идеалистическимъ философомъ самаго мелкаго калибра и самаго дурного качества. Если Зайцевъ позволилъ себ дурной отзывъ о Фихте, то о Шопенгауэр ему слдовало-бы выразиться такъ: ‘А объ этой дряни ужъ и говорить не стоитъ, не стоитъ тратить на нее даже гнилой рпы’. У Шопенгауэра нтъ ни системы, ни направленія, ни связи, ни послдовательности, нтъ ни одной глубокой философской мысли. Онъ забытъ уже въ самой Германіи {‘Современникъ’, 1865 г., февраль, Промахи, стр. 258.}…
Антоновичъ, Благосвтловъ и Зайцевъ обмнялись новыми возраженіями въ томъ-же невроятномъ тон, дальше котораго, въ смысл литературнаго неприличія,— нельзя было идти. Полемика приняла характеръ настоящей свалки. Оппоненты говорятъ другъ другу въ глаза невроятныя вещи, вытаскиваютъ на сцену интимнйшія подробности, не имющія никакого принципіальнаго значенія и, не щадя читающей публики, обзываютъ другъ друга самыми забористыми ругательными словами. Благосвтловъ не стсняется въ опредленіи литературной тактики Антоновича. Онъ обвиняетъ его въ полемическомъ шулерств, въ хлестаковщин. ‘Ахъ вы, лгунишка! Ахъ вы, сплетникъ литературный! кричитъ онъ. Вы собираетесь посадить меня на ладонь и показать публик, а я совтовалъ-бы вамъ спрятаться куда-нибудь въ сапогъ и не показывать вашихъ безстыжихъ глазъ ни въ редакціи Современника, ни своимъ знакомымъ’. Въ другомъ мст Благосвтловъ общаетъ поднести Антоновичу ‘вмст съ грязнымъ хвостикомъ и колпакъ съ ослиными ушами’, остроумно называя его при этомъ хавроньей. Въ заключеніе онъ даетъ торжественное общаніе не входить больше ни въ какія объясненія съ Антоновичемъ и сохранить настолько хладнокровія, чтобы не состязаться съ своимъ противникомъ его-же оружіемъ {‘Русское Слово’, 1865 г., февраль, стр. 66—78.}.
Зайцевъ отвчаетъ отдльно Антоновичу и Постороннему Сатирику, какъ-бы двумъ различнымъ писателямъ. На приставанія своего противника, по поводу его впечатлній отъ полемики съ ‘Эпохой’, онъ отвчаетъ довольно ршительно. Онъ убжденъ въ томъ, что Антоновичъ имлъ только одну цль — показать свою храбрость, и для этой цли онъ не пренебрегалъ никакими ругательствами и даже клеветой. Полемика Антоновича съ ‘Русскимъ Словомъ’ еще боле убдила Зайцева, что спрашивать его объ идеяхъ и принципіальныхъ соображеніяхъ дло совершенно безплодное. Полемическіе пріемы Антоновича возможны только въ той литератур, которая отразила въ себ вс ужасы послдняго трехлтія. Такого-же мннія объ Антонович держатся и два другихъ сотрудника ‘Русскаго Слова’ — Писаревъ и Шелгуновъ, сообщаетъ Зайцевъ {‘Русское Слово’, 1865 г., февраль, стр. 57—65.}… Неизвстно, до чего-бы дошла ругательная изобртательность полемистовъ, если-бы самый способъ исключительно словесныхъ пререканій не началъ казаться имъ слишкомъ слабымъ и недйствительнымъ для разршенія этого литературнаго спора. По нсколько туманному и слегка смущенному заявленію, сдланному Антоновичемъ въ март 1865 года, въ полемику вошли новые, реальные факторы: ‘Опасно полемизировать съ тми, пишетъ онъ, которые могутъ послать на вашу квартиру двухъ огромныхъ дтинъ гайдуковъ для вашего вразумленія’, гайдуковъ, которые ‘прибгаютъ къ такимъ краснорчивымъ увщаніямъ, что для удержанія ихъ требуются дворники и городовые {‘Современникъ’, 1865 г., мартъ, Литературныя мелочи, стр. 216.}’.
Такъ закончился первый періодъ борьбы ‘Современника’ съ ‘Русскимъ Словомъ’. Три главныхъ воителя, Антоновичъ, Благосвтловъ и Зайцевъ, показали себя съ различныхъ сторонъ. Выступая то съ опущеннымъ, то съ поднятымъ забраломъ, Антоновичъ боролся изо всхъ силъ, одиноко отбиваясь тяжеловсной дубиной отъ не мене чмъ онъ наглыхъ, ничмъ не стсняющихся и лучше его поставленныхъ въ глазахъ молодого поколнія сотрудниковъ ‘Русскаго Слова’. Развязно шельмуя своихъ противниковъ, онъ не съумлъ при этомъ, однако, сказать ни единаго слова, которое могло-бы примирить его съ тми, которые ждали отъ него оправданія или твердаго объясненія по поводу распущенныхъ фельетоновъ Щедрина. Въ этой полемик онъ обнаружилъ только мелкое, мстительное самолюбіе и полную неспособность держаться въ спор на почв чисто-литературныхъ интересовъ. Ни одна замтка его не проникнута какимъ-нибудь идейнымъ интересомъ. Съ первыхъ-же шаговъ онъ запутываетъ въ споръ обстоятельства и счеты, къ длу совершенно не относящіеся. Не уважая чужихъ мнній, онъ и въ своихъ противникахъ умлъ будить только самыя низменныя страсти, и, оскорбляемые его выходками, они накидывались на него съ его-же орудіями, но били сильне, потому что были моложе и свже его. Благосвтловъ сразу потерялъ самообладаніе и, какъ мы видли, брызнулъ цлымъ фонтаномъ сквернословія. А Зайцевъ, человкъ мелкій, наглый и, при всхъ своихъ критическихъ и философскихъ претензіяхъ, невжественный, не завлекаясь ни въ какіе серьезные споры, бойко поддавалъ колномъ…
Писаревъ, сидвшій въ это время въ крпости, какъ орленокъ въ клтк, рвался къ полемик. Человкъ съ темпераментомъ бойца, онъ не могъ оставаться спокойнымъ, читая, какими словами Антоновичъ поносилъ Благосвтлова. Фраза Антоновича о томъ, что Благосвтловъ есть только ‘прихвостень’ его, Писарева, и Зайцева, разожгла въ немъ благородное товарищеское чувство. Не имя пока возможности лично сразиться съ общимъ противникомъ, онъ поручилъ своей матери, Варвар Писаревой, отдать въ ‘Современникъ’ письмо на имя Николая Алексевича Некрасова, въ которомъ отъ его лица длается твердое и ршительное заявленіе, имющее весьма важное значеніе для пониманія хода умственнаго развитія Писарева, Писаревъ вступилъ на почву литературнаго реализма подъ вліяніемъ Благосвтлова, который оторвалъ его отъ его прежнихъ эстетическихъ симпатій. ‘Своимъ превращеніемъ, пишетъ Варвара Писарева со словъ своего сына, онъ исключительно обязанъ Благосвтлову. Если, говорилъ онъ мн часто, я сколько-нибудь понимаю теперь обязанности честнаго литератора, то я долженъ сознаться, что это пониманіе пробуждено и развито во мн Благосвтловымъ. Сынъ мой видитъ въ Благосвтлов не прихвостня, а своего друга, учителя и руководителя, которому онъ обязанъ своимъ развитіемъ и въ совтахъ котораго онъ нуждается до настоящей минуты’. Никогда Благосвтловъ не холопствовалъ передъ графомъ Кушелевымъ — Безбородко. Если-же упрекъ этотъ былъ-бы справедливъ, онъ долженъ былъ-бы упасть и на Писарева. Если холопствовалъ редакторъ, то долженъ былъ холопствовать и его помощникъ. Позорить Благосвтлова и въ то-же время выгораживать Писарева невозможно: или оба они честные люди, или оба негодяи. ‘Таково глубокое убжденіе моего сына’, заключаетъ свое письмо Варвара Писарева {‘Современникъ’ 1865 г., мартъ, Письмо въ редакцію, стр. 218—220.}.
При первой возможности Писаревъ схватывается съ Антоновичемъ лично. Не входя въ разсмотрніе всхъ перипетій перваго періода борьбы, онъ пользуется новыми матеріалами, чтобы доказать Антоновичу его уклоненіе съ пути Чернышевскаго. Антоновичъ въ это время усплъ напечатать подробный разборъ ‘Эстетическихъ отношеній искусства къ дйствительности’, появившихся новымъ, вторымъ изданіемъ. Въ теченіе десяти лтъ взгляды Чернышевскаго успли пустить глубокіе корни въ русской литератур и въ настоящее время есть журналисты, которые доводятъ ихъ до крайностей, утрируютъ ихъ въ ущербъ ихъ дйствительному смыслу, говоритъ Антоновичъ. Считая себя одного хранителемъ философскихъ традицій Чернышевскаго, Антоновичъ полагаетъ нужнымъ изложить его эстетическую теорію въ ея первоначальномъ вид, какъ ‘она вышла изъ рукъ ея основателя или насадителя на русской почв’. Но пространно передавая эстетическія понятія Чернышевскаго, Антоновичъ, быть можетъ, не замтно для самого себя, прибавляетъ кое-какія черты къ тому, что было впервые напечатано въ магистерской диссертаціи Чернышевскаго, принимая при этомъ тонъ ‘раціональнаго’ оппонента ‘рьянымъ, но не слишкомъ раціональнымъ’ послдователямъ этой новой теоріи. Въ послднее время, пишетъ Антоновичъ, нкоторые, возставая противъ ложныхъ направленій искусства, въ горячности и неразсудительности дошли до того, что стали возставать противъ искусства и эстетическаго наслажденія вообще. По мннію Антоновича, такой ‘аскетическій’ взглядъ на искусство понятенъ и возможенъ только у людей, которые тенденціозно придумываютъ разные кодексы человческихъ обязанностей, не считаясь при этомъ съ реальными свойствами и потребностями человческой натуры. ‘Эстетическое наслажденіе есть нормальная потребность… Искусство, какъ удовлетвореніе этой потребности, полезно, если бы оно даже ничего не давало человку, кром эстетическаго наслажденія, если бы оно было просто искусствомъ для искусства, безъ стремленія къ другимъ высшимъ цлямъ’ {‘Современникъ’ 1865 г., мартъ, Современная эстетическая теорія, стр. 68.}. Подобными оговорками Антоновичъ обставляетъ свое изложеніе ‘Эстетическихъ отношеній’, явнымъ образомъ бросая полемическія стрлы въ сторону Писарева. Этимъ маневромъ критикъ ‘Современника’ думалъ смутить своихъ противниковъ, обвинивъ ихъ въ томъ, что они искажаютъ идеи Чернышевскаго, который, будто-бы, вовсе не отрицалъ эстетики, эстетическихъ наслажденій и важности ‘искусства дли искусства’. Придавая диссертаціи Чернышевскаго боле широкій и толерантный смыслъ, Антоновичъ этимъ самымъ однако давалъ такому противнику, какъ Писаревъ, очень опасное оружіе противъ себя. Выводы изъ сочиненія Чернышевскаго, безпристрастно сдланные, могли быть только разрушительными по отношенію къ искусству, и Писареву не стоило особеннаго труда показать вс отклоненія Антоновича отъ утилитарнаго реализма Чернышевскаго. Опираясь на собственное пониманіе трактата Чернышевскаго, Писаревъ спорилъ по этому поводу съ Антоновичемъ, имя въ виду не только подлинныя выраженія и слова того, кого считалъ своимъ авторитетомъ, но духъ и общія стремленія всей его философской дятельности, которая не допускала никакого компромисса хотя бы съ самыми слабыми оттнками идеалистическихъ понятій. Онъ развиваетъ доктрину Чернышевскаго именно въ томъ направленіи, которое наиболе соотвтствовало реалистическимъ тенденціямъ эпохи. Другими матеріалами Писаревъ не пользовался. Но если бы онъ пожелалъ, онъ могъ бы, въ дополненіе къ знаменитому трактату Чернышевскаго, воспользоваться еще и другимъ его трудомъ, а именно критическимъ разборомъ ‘Эстетическихъ отношеній’, напечатаннымъ въ іюньской книг ‘Современника’ въ 1855 году, въ годъ выхода трактата, за подписью Н. П—ъ, но, по несомннно врному въ данномъ случа заявленію Антоновича, принадлежащимъ — какъ это ни странно сказать — самому Чернышевскому. Рецензентъ, руководимый, по комментарію Антоновича, желаніемъ дать ходъ своимъ идеямъ, рискнулъ представить критическій рефератъ, о своемъ труд, при чемъ онъ ‘съ достоинствомъ и безпристрастіемъ указалъ, какъ на хорошія стороны, такъ и на нкоторыя упущенія въ своемъ сочиненіи’ {‘Современникъ’ 1865 г., мартъ, Литературныя мелочи, стр. 209.}. Съ удивительнымъ самообладаніемъ ршительнаго и нсколько коварнаго агитатора, не пренебрегающаго для завоеванія умовъ никакими средствами, Чернышевскій выдаетъ своему трактату, отвергнутому офиціальною русскою наукою, дипломъ отъ лица настоящей передовой философіи. Въ своей рецензіи онъ хочетъ показать, ‘до какой степени врно’ Чернышевскій сдлалъ приложеніе къ частной области эстетическихъ понятій общихъ воззрній науки. ‘Въ средоточіи дла’, въ систем современныхъ философскихъ идей можно найти полное оправданіе тому, что излагается въ ‘Эстетическихъ отношеніяхъ’. Авторъ, говорится въ рецензіи, обнаруживаетъ способность различать въ извстныхъ понятіяхъ элементы, согласные съ воззрніями современной науки, и элементы, съ ними несогласные. ‘Его теорія иметъ внутреннее единство характера’. Въ ней все принадлежитъ положительной наук, хотя надлежащими примрами ее можно было бы поставить въ связь ‘съ интересами дня, которые занимаютъ столь многихъ…’ {‘Современникъ’ 1855 г., іюнь, Критика, стр. 23—54.}.
Въ ‘Эстетическихъ отношеніяхъ’ нтъ настоящаго изложенія той современной философіи, именемъ которой Чернышевскій защищаетъ Чернышевскаго, но не подлежитъ сомннію, что, опираясь на эту философію, въ томъ вид, въ какомъ — судя по дальнйшимъ его статьямъ,— представлялъ ее себ Чернышевскій, Писаревъ могъ бы доказать свою полную правоту и послдовательность въ спор съ Антоновичемъ. На его сторон были идеи вка, а духъ учителя, еще живого, по уже отдаленнаго отъ своихъ врныхъ учениковъ, виталъ надъ поколніемъ молодыхъ писателей, призывая къ окончательному, безпощадному разрушенію праздной эстетики. Антоновичъ, уже обнаружившій совершенное непониманіе молодыхъ продолжателей Чернышевскаго, теперь показалъ, что онъ никогда глубоко не понималъ и самого Чернышевскаго, съ его во всемъ радикальными, прямолинейными стремленіями, съ его темпераментомъ безтрепетнаго разрушителя, съ его узкимъ, одностороннимъ, но фанатически непреклоннымъ умомъ.
Писаревъ откликнулся на многочисленныя выходки Антоновича сначала въ статьяхъ ‘Прогулка по садамъ Россійской словесности’ и ‘Разрушеніе эстетики’, а потомъ, сразившись съ ‘Современникомъ’ по вопросу объ ‘Эстетическихъ отношеніяхъ’, далъ пространный, горячо написанный отвтъ на полемическія статьи Антоновича, ‘Промахи’ и ‘Лжереалисты’ — въ стать подъ названіемъ ‘Посмотримъ’, заключившей борьбу обоихъ журналовъ. И каждое изъ возраженій Писарева проникнуто сильнымъ чувствомъ убжденнаго человка. Онъ нападаетъ на Антоновича со страстью партизана извстной доктрины, которую его противникъ унизилъ своимъ фальшивымъ заступничествомъ. Антоновичъ оскорбляетъ его чувство порядочности своею полемическою невоздержностью и клеветническими пріемами. У него нтъ самостоятельнаго міросозерцанія, нтъ Щедринской веселости, которая умла осмивать то, чего она не понимала,— и вотъ онъ собираетъ, вмсто логическихъ аргументовъ, въ спор съ своими противниками всякаго рода сплетни и небылицы. У Антоновича не хватаетъ честности отказаться отъ своего ‘Асмодея’, и защищая проигранное дло, онъ запутывается въ софизмахъ и заводитъ критику ‘Современника’ въ т дебри, въ которыхъ гнздится русское филистерство. Онъ сыплетъ цлыми лукошками самаго неблаговиднаго лганья и, чтобы оборонить свою репутацію, взваливаетъ отвтственность за свою нелпую статью о Тургенев на Чернышевскаго, который, принявъ ее для печати, тмъ самымъ будто-бы выразилъ свою солидарность съ нею {‘Русское Слово’ 1865 года, мартъ, Прогулка по садамъ. Глава XI, стр. 63—68.}.
Въ стать ‘Разрушеніе эстетики’ Писаревъ вооружается противъ сдланнаго Антоновичемъ изложенія трактата Чернышевскаго, доказывая, что авторъ его имлъ въ виду полное истребленіе старой и вообще всякой эстетической теоріи. Эта цль сквозитъ во всхъ опредленіяхъ Чернышевскаго, въ его смломъ и ршительномъ анализ различныхъ эстетическихъ ученій, и она могла быть превратно истолкована только филистерами или ‘самолюбивыми посредственностями, которыя считаютъ себя учениками автора и преемниками Добролюбова’. Если Чернышевскій пользуется въ своемъ сочиненіи старыми терминами, то онъ длаетъ это только потому, что въ 1855 году русское общество не было еще подготовлено къ пониманію его плодотворныхъ идей. Но теперь, черезъ десять лтъ, надо сдлать явною главную тенденцію Чернышевскаго. Пришла пора двинуть въ жизнь эту разрушительную силу, чтобы добиться отъ литературы иныхъ эфектовъ, иного воздйствія на общественную жизнь. Но что же длаетъ Антоновичъ съ сочиненіемъ Чернышевскаго? Поворачивая ‘Современникъ’ назадъ, въ тихую область безмятежнаго искусства, и сознавая недостаточность своихъ собственныхъ силъ для произведенія такой реакціи, онъ въ своемъ отступленіи хочетъ прикрыться ‘Эстетическими отношеніями’. Онъ хочетъ доказать, что мысли Чернышевскаго въ настоящее время утрируются. Чтобы образумить черезчуръ рьяныхъ послдователей новой доктрины, онъ старается затормозить ихъ порывы яко-бы словами самого Чернышевскаго. Онъ хотлъ-бы, чтобы извстная книга залегла навсегда поперекъ той дороги, по которой движется русская мысль, и чтобы ‘Эстетическія отношенія’ сами разрушили то дло, которое они создали! ‘О, г. Антоновичъ! О, геніальный г. Антоновичъ!’ иронически восклицаетъ Писаревъ. ‘Вы себ даже и представить не можете, какую пропасть умственной нищеты и нравственной мелкости вы обнаруживаете въ самодовольной тирад противъ горячности и неразсудительности какихъ-то нкоторыхъ. Вы говорите откровенно всмъ вашимъ читателямъ, что вы никогда не способны возвыситься до пониманія той нравственной философіи, которую два-три года тому назадъ поддерживалъ Современникъ. Писаревъ обвиняетъ своего противника въ нравственной ‘приземистости’, которая не позволяетъ ему идти въ общемъ движеніи эпохи, въ неспособности работать по страсти, въ умственной дряхлости. Въ его эстетическихъ воззрніяхъ, изложенныхъ въ рецензіи на книгу Чернышевскаго, онъ не видитъ ничего такого, что давало-бы ему поводъ раздираться съ Страховымъ, Incognito, Аверкіевымъ и Н. Соловьевымъ. Его новая реклама въ пользу искусства, издвается Писаревъ, заслуживаетъ ‘филистерскихъ безешекъ’ этихъ людей, работающихъ въ журналахъ съ инымъ направленіемъ, чмъ ‘Современникъ’.
Въ двухъ статьяхъ, направленныхъ противъ Писарева {‘Русское Слово’ 1865 г., май, ‘Разрушеніе эстетики’, стр. 31.}, Антоновичъ глумится съ обычною грубостью надъ критикомъ ‘Русскаго Слова’. Вс литературныя статьи Писарева не больше, какъ фанфаронада, пустое фразерство, вводящее въ заблужденіе молодые умы, и для пользы литературы необходимо разрушить его пьедестальчикъ какъ можно скоре. У Писарева, этого ‘лучшаго цвтка въ саду реализма’, нтъ ничего: ни самостоятельнаго міросозерцанія, ни какихъ нибудь серьезныхъ критическихъ преданій. Онъ отрекается отъ Добролюбова и доводитъ до абсурда раціональную теорію Чернышевскаго. За нимъ стоитъ Благосвтловъ, его наставникъ, его другъ, онъ недоношенное дтище Благосвтлова. Разбирая статьи Писарева о ‘Нершенномъ вопрос’, Антоновича’ въ сотый разъ повторяетъ, что Базаровъ — карикатура, сочиненная на молодое поколніе, и что Писаревъ, восхваляя ‘Отцовъ и дтей’, всталъ подъ то самое знамя, подъ которое радостно бжало все отсталое, обскурантное, своекорыстное, пошлое. ‘Русское Слово’ шло за тріумфальной колесницей Тургенева, которому ‘Современникъ’ никогда не проститъ его литературнаго преступленія. ‘Современникъ’ всегда будетъ гордиться тмъ, что онъ не участвовалъ въ этомъ позорномъ торжеств {‘Современникъ’ 1865 года, апрль, стр. 315.}. ‘Понимательная’ способность Писарева слаба и неудовлетворительна. Вотъ почему онъ такъ обрадовался Тургеневу, который оказался ему по силамъ. Вотъ почему онъ ухватился за Базарова,— за эту первую ‘реалистическую штуку, которую онъ могъ осилить и понять’. О, недоносокъ Благосвтловскій! О, недоразвившееся дитя Тургенева! О, скудоумный Писаревъ! {Тамъ-же іюль, ‘Лже-реалисты’, стр. 74.}…
Писаревъ въ громадной стать ‘Посмотримъ’ опровергаетъ вс возраженія Антоновича. Съ достоинствомъ умнаго и талантливаго писателя онъ выражаетъ сожалніе, что употребилъ въ стать ‘Нершенный вопросъ’ черезчуръ рзкое выраженіе противъ Антоновича (лукошко глубокомыслія). Имя дло съ противникомъ, готовымъ, въ случа надобности, прибгнуть къ ‘фальсификаціи печатныхъ документовъ’, онъ, по естественному чувству протеста и человческаго негодованія, схватился за то орудіе, которымъ боролись съ Антоновичемъ его товарищи, Благосвтловъ и Зайцевъ. Полемика приняла характеръ дикой оргіи, но теперь онъ намренъ шагъ за шагомъ прослдить вс аргументы ‘Современника’, дать имъ оцнку, сличить ихъ съ собственными доказательствами и, выведя все дло на полный свтъ общественнаго мннія, сказать послднее слово своему противнику, до будущей, вроятно не близкой, схватки. Въ точныхъ и ясныхъ выраженіяхъ онъ опредляетъ свое отношеніе къ Благосвтлову, еще разъ обрисовываетъ реалистическую теорію, свой взглядъ на Базарова и отношеніе къ Добролюбову и Чернышевскому. Горячій сторонникъ стараго ‘Современника’, онъ никогда однако не жертвовалъ своею самостоятельною критикою и потому смло расходился съ Добролюбовымъ въ тхъ случаяхъ, когда онъ находилъ его взглядъ неврнымъ и неосновательнымъ. Онъ не согласился съ его оцнкой романа Тургенева ‘Наканун’, онъ рзко разошелся съ нимъ въ пониманіи таланта-Писемскаго, къ которому Добролюбовъ относился съ полнйшимъ и отчасти даже афектированнымъ пренебреженіемъ. Онъ оцнилъ по своему и опять-таки въ разрзъ съ критикою Добролюбова стихотворныя произведенія Фета и Полонскаго. никто не иметъ права называть его горячимъ приверженцемъ Добролюбова: онъ никогда имъ не былъ, хотя всегда считалъ Добролюбова очень умнымъ и очень честнымъ человкомъ. Антоновичъ не понимаетъ, что можно уважать писателя и въ то же время расходиться съ нимъ во мнніяхъ, и слдуетъ только пожалть, что роль перваго критика въ ‘Современник’ досталась такому ограниченному человку {‘Русское Слово’ 1865 г., сентябрь. Посмотримъ, стр. 14.}.
На этомъ закончилась полемика двухъ журналовъ. Въ борьб ‘Русскаго Слова’ съ ‘Современникомъ’ об стороны оказались виноватыми въ нарушеніи литературныхъ приличій, но побда, безъ всякаго сомннія, осталась за тмъ журналомъ, въ которомъ работалъ Писаревъ. Это былъ моментъ настоящаго расцвта молодого журнала, въ которомъ и раньше статьи Писарева возбуждали всеобщій интересъ публики. Радикальное знамя было отбито у ‘Современника’, и на пол журналистики ‘Русское Слово’ могло считаться въ то время лучшимъ выразителемъ стремленій молодого общества. Экономическія статьи Н. Соколова, поверхностнаго знатока предмета, но бойкаго и разудалаго реалиста на экономической почв, постоянныя статьи Н. Шелгунова, Щапова, Ткачева, Флоринскаго, беллетристическія работы Шеллера, Бажина, Потанина, Глба Успенскаго, и во глав каждой книги критическія статьи Писарева и Зайцева,— не могли не содйствовать полному и широкому успху журнала въ публик съ передовыми запросами эпохи. Журналъ читался на-расхватъ, и каждая новая статья Писарева, уже ставшаго идоломъ толпы, возбуждала шумные толки во всхъ слояхъ общества. Потребность въ человк, который замнилъ-бы Чернышевскаго, который велъ-бы смлою рукою молодыя поколнія, нашла себ полное удовлетвореніе въ его яркомъ талант, безъ философской глубины, но съ порывами свободной души, не признающей никакихъ авторитетовъ, безпощадно осмивающей всякую рутину, объявляющей войну всякимъ предразсудкамъ. Въ историческій моментъ пересмотра всхъ основъ русской жизни его бурная, разрушительная дятельность, не руководимая ни въ какой области никакими точными, научно-обоснованными, положительными критеріями, но проносившаяся удалымъ призывомъ надъ толпою, едва приходящею въ движеніе и отряхающею съ себя тяжелую дремоту долголтняго бездйствія, должна была вызвать общее сочувствіе. ‘Русское Слово’ съумло воспользоваться моментомъ, и, если-бы не правительственное запрещеніе въ 1866 году, оно, несмотря на нкоторыя неизбжныя пертурбаціи въ состав сотрудниковъ, на выходъ изъ ихъ числа Зайцева и Соколова, огласившихъ въ печати свои пререканія съ Благосвтловымъ и на очень короткое время привлекшихъ на свою сторону даже Писарева, журналъ занялъ-бы въ обществ мсто прежняго ‘Современника’. Благосвтловъ былъ несомннно практичнымъ и умлымъ редакторомъ, а къ его услугамъ были вс выдающіеся таланты извстнаго направленія.
А ‘Современникъ’ быстро склонялся къ полному упадку. Потолковавъ съ читателемъ въ защиту своей полемической разнузданности, еще разъ схватившись съ Краевскимъ, прогулявшись но брошюр Кавелина ‘Мысли о современныхъ научныхъ направленіяхъ’ и возразивъ газет Аксакова на ея во многихъ отношеніяхъ справедливыя нападки, Антоновичъ закончилъ свою дятельность въ 1865 году компилятивною статьею объ умственныхъ движеніяхъ въ XIX вк, при всеобщемъ протест печати и публики. Ни одно живое общество, въ которомъ еще не притупилось окончательно чувство нравственной брезгливости, не могло не отвернуться отъ этого печальнаго героя нсколькихъ скандальныхъ исторій съ лучшими тогдашними журналами — ‘Временемъ’, ‘Эпохою’ и ‘Русскимъ Словомъ’. ‘Отечественныя Записки’, не принимавшія въ этой борьб партій активнаго участія, въ нсколькихъ статьяхъ выражали свое презрительное отношеніе къ полемической тактик воюющихъ сторонъ. Наше передовое движеніе, писали они, не есть чисто литературное движеніе. По самой глубокой своей сущности, говорилъ не безъизвстный въ то время писатель Заринъ, скрывшій свою фамилію подъ псевдонимомъ Incognito, оно скоре анти-литературное движеніе {‘Отечественныя Записки’, 1865 г., т. CLVIII, Предисловіе къ литературному обозрнію, стр. 714.}. Иронизируя надъ полемическими бойцами изъ ‘Современника’ и ‘Русскаго Слова’, этотъ писатель приводитъ по пунктамъ вс verba novissima, которыя были пущены ими другъ въ друга. ‘Противники до того одушевились, что, по сильному выраженію одного литератора, въ небесахъ небесъ заря загорлась’. Обозрвъ вс стадіи этой междоусобной войны въ сред радикальной партіи, Заринъ заключаетъ свой фельетонъ слдующимъ меланхолическимъ разсказомъ, не безъ яда рисующимъ положеніе современнаго читателя. Однажды онъ провелъ въ глубокихъ размышленіяхъ безсонную ночь вплоть до ясной зари. Когда небо побагровло на восток, онъ услышалъ надъ самою крышею какой-то гоготъ и тяжелое маханье крыльевъ, на подобіе тхъ, которые издаются стаями низко летящихъ дикихъ гусей. Онъ поспшилъ открыть окно: то были дйствительно стаи, но не гусей… Он летли съ противоположныхъ сторонъ, съ свера и съ юга, но направлялись какъ будто къ одному пункту, исхудалыя и голодныя. Очутившись одна отъ другой на полетъ стрлы, он обмнялись вопросами и отвтами: ‘Товарищи, откуда?’ — ‘Изъ Русскаго Слова’,— ‘Изъ Современника’. То были стаи молодого поколнія, улетавшія отъ уважаемыхъ прежде журналовъ… {‘Отечественныя Запискп, 1865 г., т. CLXI, Verba novissima, стр. 173.}.
Газета Аксакова ‘День’ слдила за полемикою въ своемъ критическомъ отдл, и когда Антоновичъ разразился своими знаменитыми бутербродами, сотрудникъ ея П. Б. справедливо сказалъ, что новый духъ, вющій въ ‘Современник’,— только духота отъ міазмовъ его разложенія и гніенія {‘День’ 1865 г., No 17, Журнальныя замтки, стр. 411.}.
Въ отвтъ на вс эти печатные толки ‘Современникъ’, страннымъ образомъ воспользовавшись освобожденіемъ изъ подъ предварительной цензуры, ршился безпристрастно оглядть все свое прошлое. Въ август 1865 года онъ печатаетъ передовую статью подъ названіемъ ‘Итоги’. По неточному объясненію журнала, который очевиднымъ образомъ круто сворачивалъ на совершенно безобидную дорогу, ‘Современникъ’ съ самаго начала вращался въ кругу интересовъ, отнюдь не имющихъ характера политической оппозиціи, и эта воздержность не была вовсе случайною, а ‘вытекала изъ сущности самаго его взгляда на свое дло’. Оппозиціонная литература мене всего касалась вопросовъ политическихъ, и когда ‘Русскій Встникъ’ сталъ увлекаться политическимъ англоманствомъ, она ‘только осмивала конституціонныя вирши этой литературы‘. Она не признавала политическаго вопроса первостепеннымъ и потому соглашалась съ мнніями тхъ, которые утверждаютъ, что ‘всякое общество получаетъ на дл только то, чего оно стоитъ, что администрація, законодательство и проч. на столько-же бываетъ чисто, справедливо и совершенно, на сколько чисто, совершенно и справедливо само общество, его взгляды и требованія’. Она полагала, что общество должно исправиться первое — и потому вела агитацію только на эстетической и научной почв. Съ нигилизмомъ ‘Современникъ’ никогда не хотлъ имть ничего общаго, и когда Щедринъ насмялся надъ вислоухими и нигилистами, журналъ поступилъ согласно съ своей програмой. Съ ‘Русскимъ Словомъ’ ‘Современникъ’ порвалъ вслдствіе принципіальныхъ соображеній, предоставивъ ему вносить въ молодое общество духъ опошленія за собственный счета и не желая нести отвтственности за его дятельность предъ русскою литературою {‘Современникъ’ 1865 г., августъ, Итоги, стр. 297—332.}.
Въ 1866 г. ‘Современникъ’ уже не представлялъ изъ себя ничего интереснаго въ какомъ-бы то ни было отношеніи. Онъ прекратилъ свое существованіе въ связи съ жгучими событіями дня, отголосокъ которыхъ мы находимъ въ Апрльской книг въ ‘Современномъ обозрніи’ и въ патріотическомъ стихотвореніи Некрасова ‘Осипу Ивановичу Коммиссарову’.
Итакъ, въ теченіе одного года закрылись два виднйшихъ журнала. Но литературная жизнь съ ея умственными броженіями не остановилась. Въ короткое время сложились новыя комбинаціи журнальныхъ силъ, и на общественную арену вышли перерожденныя ‘Отечественныя Записки’ подъ верховенствомъ двухъ примирившихся враговъ, Некрасова и Краевскаго, ‘Дло’ подъ управленіемъ Благосвтлова и дв вліятельныхъ газеты ‘Голосъ’ и ‘С.-Петербургскія Вдомости’ редакціи В. Корша. Закипла новая работа съ старыми и новыми героями на вершинахъ журналистики. Общественность, взбудораженная критической дятельностью Писарева, доведшаго ученіе Чернышевскаго до крайнихъ степеней отрицанія, но воспринявшая въ себя въ то же время благотворные элементы субъективнаго идеализма П. Лаврова, выдвинула нсколько молодыхъ дятелей, поведшихъ за собою поколніе семидесятыхъ годовъ. Расцвла слава тенденціозныхъ беллетристовъ съ такими талантливыми художниками, какъ Некрасовъ, Успенскій и возвратившійся къ литератур Щедринъ, умудренный тяжелыми впечатлніями жизни и сложившійся, наконецъ, въ опредленную направленскую силу. Въ области философіи и критики, посл преждевременной смерти Писарева, запестрли новыя имена.
Но Антоновича никто изъ вліятельныхъ дятелей тогдашней журналистики не позвалъ въ свою компанію. Онъ пробовалъ найти приложеніе своимъ боевымъ склонностямъ въ ничтожномъ, популярно-научномъ обозрніи ‘Космосъ’ и напечаталъ въ немъ нсколько научныхъ статей и критическихъ фельетоновъ, на которые, по справедливости, надо смотрть, какъ на начало полнаго паденія этого писателя. Зрлище расцвтающихъ безъ его участія ‘Отечественныхъ Записокъ’ возбуждало въ немъ какую-то особую полемическую ярость. Онъ не могъ говорить объ этомъ журнал иначе, какъ объ орган ‘легкаго поведенія’, съ опьяняющими вакханаліями фразерства и краснобайства. ‘Нигд не длается такихъ отличныхъ масокъ честности, писалъ онъ въ No 4 Космоса, такихъ прелестныхъ париковъ либерализма и такихъ дкихъ, фальшивыхъ зубовъ сатиры, какъ въ ‘Отечественныхъ Запискахъ’. Разсматривая первую книгу ‘Отечественныхъ Записокъ’ 1869 года, Антоновичъ никому не даетъ пощады. У одного автора, написавшаго статью на экономическую тему, онъ усматриваетъ ‘канальскую мысль о страданіи мужика’. Противъ Некрасова онъ обращаетъ его произведеніе ‘Кому на Руси жить хорошо’ съ сомнительнымъ намекомъ на его исключительное житейское благополучіе. О стать Лесевича ‘Философія исторіи на научной почв’ онъ отзывается съ преувеличенно-саркастической гримасой: въ ней нтъ никакой опредленности, ничего, кром громкихъ словъ и треска ‘философски-либеральныхъ фразъ’, говоритъ онъ,— да и ‘вранья въ ней вдоволь’. Съ головы Н. Максимова онъ размашисто сбрасываетъ ‘фиглярскій либеральный колпакъ’, а Скабичевскому ставитъ удовлетворительный баллъ за отсутствіе звонкихъ и хлесткихъ словъ, хотя совтуетъ ему при этомъ писать не такъ длинно и ‘размазно’. Но что всего удивительне, Антоновичъ не щадитъ и своего бывшаго соратника но полемик съ журналами Достоевскаго и Благосвтлова, Щедрина, иронически предлагая ему передлать заглавіе своей сатиры такъ, чтобы оно лучше выражало его намреніе дйствовать содержаніемъ, а не ‘фразами и либеральными колпаками {‘Космосъ’, 1869 г., No 4, стр. 35 и No 8. Журнально-научное обозрніе.}’. Наконецъ, когда эти безтактныя выходки Антоновича возбудили понятный протестъ въ печати, онъ выпустилъ, въ сотрудничеств съ другимъ лицомъ, небольшую брошюру съ открытымъ письмомъ на имя Некрасова и рядомъ позорящихъ этого замчательнаго поэта воспоминаній, которыя нельзя читать безъ отвращенія и живого негодованія { Матеріалы для характеристики современной русской литературы. Литературное объясненіе съ П. А. Некрасовымъ М. А. Антоновича. Спб. 1869 г.}.
Мы разсмотрли главнйшіе эпизоды, составляющіе содержаніе журналистики шестидесятыхъ годовъ, со стороны ея литературно-философскихъ и критическихъ тенденцій, не останавливаясь подробно на журнальной дятельности Писарева, которой мы посвятимъ отдльный очеркъ. Мы видли, какія силы въ ней участвовали и какъ эти силы сталкивались между собой. Мы видли, какъ различные дятели, не прошедшіе культурной школы, откровенно вносили въ литературу вс свои страсти и грубые инстинкты, забрасывали другъ друга грязью, свирпо затаптывали всякаго, кто не хотлъ или не могъ идти въ общемъ теченіи. Мы видли, какъ быстро расцвтали репутаціи людей, не перечившихъ настроенію времени, и какъ затмвались, меркли съ одной стороны имена тхъ, кто, какъ Юркевичъ, носилъ въ душ идеи грядущихъ поколній, и съ другой стороны имена тхъ, кто, какъ Антоновичъ, прилаживаясь къ господствующимъ тенденціямъ, не умлъ осмыслить и поддержать ихъ собственнымъ умомъ и талантомъ. Но среди всхъ этихъ невроятныхъ по распущенности полемикъ, скандаловъ и изобличеній — совершалась въ обществ незамтно для глаза отрицательная работа, которая углубляла умственное броженіе и этимъ подготовляла почву для новыхъ духовныхъ потребностей, для воспріятія новыхъ культурныхъ и научныхъ идей. Стихійно-разъигравшаяся оргія юношескихъ порывовъ и стремленій создала въ конц-концовъ цлую армію людей, не удовлетворенныхъ дйствительностью, людей, безпокойно ищущихъ новыхъ основъ для жизни, людей, которые изъ своей среды должны выдвинуть настоящихъ творцовъ на теоретической и практической почв, свободныхъ отъ всякой рутины, смлыхъ и безпощадныхъ въ борьб за всестороннее развитіе человческой личности съ мертвыми историческими наслоеніями.

А. Волынскій.

‘Сверный Встникъ’, No 1, 1895

Волынский Аким Львович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Смысл войны. Из нравственной философии Влад. С. Соловьева, Волынский Аким Львович, Год: 1895
  2. Литературные заметки: Аполлон и Дионис, Волынский Аким Львович, Год: 1886
  3. Символы (песни и поэмы), Волынский Аким Львович, Год: 1892
  4. Литературные заметки, Волынский Аким Львович, Год: 1895
  5. Антон Чехов, Волынский Аким Львович, Год: 1898
  6. Современный и новый репертуар, Волынский Аким Львович, Год: 1901
  7. Литературные заметки, Волынский Аким Львович, Год: 1895
  8. Литературные заметки, Волынский Аким Львович, Год: 1890
Электронная библиотека