Ранний батюшка, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1902 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 15 минут(ы)

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ПОЛНОЕ СОБРАНЕ СОЧИНЕНЙ
СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА
И КРИТИКО-БОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА

ТОМЪ ДВНАДЦАТЫЙ

ИЗДАНЕ Т-ва А. Ф. МАРКСЪ. ПЕТРОГРАДЪ
1917

РАННЙ БАТЮШКА.
Разсказъ.

Ранняя обдня кончилась въ седьмомъ часу. По лтнему времени богомольцевъ было совсмъ мало, и староста Семенъ Ефремычъ кивкомъ головы показалъ о. Ивану на дв кучки мдяковъ, стоявшихъ отдльно на его старостинскомъ прилавк: это была вся лепта пастырю.

— Что же, и это деньги,— замтилъ съ улыбкой о. Иванъ.

Псаломщикъ Попоновъ былъ другого мннія и хмуро молчалъ.

— Ничего, потерпите до осени, батюшка, когда народъ соберется въ Москву со всхъ сторонъ,— утшалъ староста, подсчитывая свою свчную выручку.— Лтомъ-то у насъ въ Москв, какъ въ угарной изб. Мода завелась на дачи разъзжаться. Ну, господа по имньямъ да по дачамъ, а за ними моду приняли и другіе мелкопитающіе народы.— На что наши купцы, и т на дачи потянулись. Вотъ и не стало кому Богу молиться…

О. Ивану нравилось, какъ говорилъ Семенъ Ефремычъ — обстоятельно, разсудительно. Ему было подъ шестьдесятъ, но для своихъ лтъ онъ замчательно сохранился, и въ бород едва сквозила старческая сдина. Одвался онъ по-старинному — въ длиннополый сюртукъ, шею туго заматывалъ шелковой косынкой, носилъ сапоги бутылками и суконный картузъ. У него гд-то была желзная торговля около Ильянки, и черезъ псаломщика о. Иванъ зналъ, что Семенъ Ефремычъ человкъ съ капиталомъ, хотя и скрывалъ послднее обстоятельство. Вообще человкъ обстоятельный, строгій и богомольный. Между прочимъ, о. Ивану нравилось въ немъ больше всего то, что онъ походилъ на одного рязанскаго купца, которому онъ продавалъ хлбъ.

— Ничего, подсядемъ,— еще разъ согласился о. Иванъ.

Старост, въ свою очередь, правился отецъ Иванъ, какъ настоящій деревенскій батюшка. Древній человкъ, за семьдесятъ годовъ, а не хочетъ чужой хлбъ сть. Нравился Семену Ефремычу и покладистый характеръ о. Ивана, и его добродушіе, и даже костюмъ — вотъ этотъ старый-старый подрясникъ съ заплатками на локтяхъ и выцвтшая люстриновая ряска, по оплечью вся рыжая, и разношенная, широкополая, настоящая поповская шляпа, и деревенской работы тяжелые сапоги. Не то, что московскіе шелковые попы, которые носятъ по-штатски, на выпускъ, крахмальные воротнички и совсмъ гражданскія шляпы.

— Сынка скоро поджидать будете, о. Иванъ?— проговорилъ Семенъ Ефремычъ, когда о. Иванъ протянулъ руку проститься.

— Не скоро еще, Семенъ Ефремычъ… За границу онъ ухалъ.

— Человкъ извстный по Москв и даже весьма… Въ коляск здитъ и собственнаго рысака иметъ. У кучера на спин часы… Все въ аккурат, какъ слдуетъ настоящему барину.

О. Иванъ улыбался и вздыхалъ, когда говорилъ о сын. Давненько онъ не видалъ его, лтъ съ двадцать, пожалуй, теперь и не узнать… Когда старикъ вышелъ изъ церкви, псаломщикъ Кононовъ улыбнулся.

— Нечего сказать, хорошъ сынокъ,— замтилъ онъ,— самъ на рысакахъ жаритъ, а родитель на своихъ на двоихъ…

— Не наше это дло,— строго отвтилъ староста.— Удивляюсь только одному, сколько въ теб этой самой злости… Ну, какое намъ дло?

— Я такъ, къ слову… Старику ужъ пора на покой.

— И то на поко. Свои тридцать пять лтъ выслужилъ и пенсію получаетъ…

Псаломщикъ фыркнулъ.

— Хороша пенсія: три съ полтиной въ мсяцъ. Хорошую курицу впору накормить!..

— А много ли старичку нужно?— заговорилъ староста, разсерженный этимъ глупымъ смхомъ.— Онъ еще въ сил и вполн можетъ для Господа Бога потрудиться.

О, Иванъ, выходя изъ церкви, всегда останавливался на паперти и изъ-подъ руки смотрлъ на Москву. Церковь стояла на пригорк, и весь городъ былъ какъ на ладони, съ его глубокимъ переплетомъ улицъ, каменными глыбами громадныхъ новыхъ домовъ и безчисленными церквами. Сейчасъ свтило яркое лтнее солнце, и надъ городомъ сгущалась пыльная, тяжелая мгла. Деревенскій старичокъ-священникъ былъ въ Москв въ первый разъ и не могъ насмотрться.

— Благодать!..— шепталъ онъ восторженно.

Посл службы о. Иванъ не торопился къ чаю, хотя самоваръ уже ждалъ его на стол. Онъ нарочно длалъ крюкъ по бульвару, чтобы пройти мимо того дома, въ которомъ жилъ его сынъ. Домъ былъ отличный, недавно построенный, со всми прихотями богатаго московскаго барства. Съ бульвара о. Иванъ сворачивалъ на тротуаръ, чтобы пройти мимо подъзда и прочитать прибитую къ массивнымъ дубовымъ дверямъ дощечку: Сергй Ивановичъ Августовъ. Это удовольствіе можно было позволить себ только рано утромъ, пока не было въ сосднемъ подъзд усатаго и толстаго швейцара. Разъ онъ поймалъ о. Ивана на мст преступленія и строго спросилъ,

— Вамъ кого нужно, батюшка?

— А я такъ… да…

— Сергй Иванычъ за границей… Можетъ, вы по длу?

— Да, есть маленькое дльце, только оно успется…

Швейцаръ иронически посмотрлъ на ранняго батюшку и отвернулся.

Про себя о. Иванъ называлъ этотъ домъ ‘Сережинымъ домомъ’ и часто любовался имъ. Ужъ гд же и жить умнымъ людямъ, какъ не въ Москв? Вотъ Сережу и Степанъ Ефремычъ знаетъ, и швейцаръ, и городовой на углу бульвара. Самую Москву о. Иванъ особенно любилъ потому, что въ ней жилъ Сережа. Здсь онъ учился, здсь началъ служить и здсь вышелъ въ люди. Однимъ словомъ, Москва его сдлала настоящимъ человкомъ.

— Остается еще сорокъ семь денъ, когда прідетъ Сережа,— считалъ онъ, подходя къ своей квартир въ одномъ изъ кривыхъ переулковъ, какъ ручейки впадавшихъ въ Поварскую.— Да, скоро…

Пріхавъ въ Москву, о. Иванъ не ршился остановиться прямо у сына, чего ему не совтовалъ и племянникъ о. Георгій, молодой да изъ раннихъ, академикъ и законоучитель въ женскомъ институт. О. Георгій узжалъ на лто на Кавказъ отдохнуть и пригласилъ старика-дядю замнить пока его, тмъ боле, что состоявшій раньше при ихъ церкви ранній батюшка скончался, и его мсто оставалось свободнымъ. По указанію о. Георгія, старикъ остановился у просвирни Анны Александровны, приходившейся ему какой-то родственницей по жен о. Георгія. Старушка жила въ церковномъ дом и рада была жильцу. Все же не одна, да и заработаетъ малую толику, а можетъ, о. Иванъ и совсмъ останется въ Москв,— тогда еще будетъ лучше.

Самоваръ, дйствительно, киплъ на стол, когда о. Иванъ вошелъ въ свою комнату.

— Богъ милость прислалъ, Анна Александровна,— поздоровался о. Иванъ, снимая ряску и смахивая съ нея платкомъ пыль.

— Покорно благодарю, о. Иванъ,— пвуче отвтила старушка изъ сосдней комнаты, гд управлялась у русской печи.

Это была худенькая старушка, по-старинному повязывавшая голову темнымъ старушечьимъ платкомъ съ блыми горошинами… Сморщеннее, потемнвшее лицо глядло еще живыми глазами, и его портилъ только беззубый, ввалившійся ротъ. У Анны Александровны вчно-что-нибудь болло, и она вчно лчилась какими-то домашними таинственными средствами. Къ ней часто заходили такія же старушки, страдавшія такими же болзнями. Он пили вмст кофе съ гущей и длились московскими встями. А Москва велика, было о чемъ поговорить. Можетъ-быть, даже репортеры московскихъ газетъ не знали такъ Москву, какъ вотъ эти старушки, которымъ, кажется, и дла-то ни до кого не было. Пріхавшій изъ Рязанской губерніи о. Иванъ служилъ тоже темой для самаго тщательнаго изслдованія, и его прошлое, настоящее и будущее было подвергнуто безпощадному анализу. Кстати были наведены самыя подробныя справка и относительно Сережи, причемъ знаменитый московскій длецъ не былъ одобренъ.

II.

Напиться посл обдни чайку для о. Ивана представляло величайшее наслажденіе. А тутъ еще и просвирка московская, блая, мягкая, душистая. Усаживаясь къ своему столику у окна, старикъ чувствовалъ себя какъ будто дома, хотя дома, чай былъ не всегда, особенно когда учились дти и когда приходилось беречь каждый грошъ. А тутъ хоть весь самоваръ выпей одинъ…

— Анна Александровна, чайку чашечку?— проговорилъ о. Иванъ, вытирая потъ ‘съ чела’ посл третьяго стакана.

— Сейчасъ…

Старушка успла управиться со своей стряпней и знала впередъ, что ранній батюшка пригласитъ ее ‘на чашку чаю’. Она наскоро пріодлась а вышла.

— Садитесь, пожалуйста, матушка.

— Благодаримъ покорно.

— А ужъ чайку налейте сами, милая… Какъ-то не привыкъ я къ этому, да и не мужское это дло… Бывало, покойница-жена все длала сама. И все говорила покойница: ‘Вотъ выслужишь пенсію, тогда къ сыну въ Москву подемъ’. А Господь и не привелъ… Мысли-то за горами, а смерть за плечами…

— Ужъ пять лтъ, какъ матушка кончилась? То-то, поди, тосковала, что не увидитъ сынка!.. Одинъ вдь онъ у васъ, какъ перстъ.

— Что длать, такъ Богу угодно…

— Это ужъ дйствительно… А все-таки жаль.

Анна Александровна пила чай въ прикуску и каждый разъ поворачивала выпитую чашку вверхъ дномъ. О. Ивану, несмотря на всю его деревенскую простоту, казалось, что она какъ будто чего-то не договариваетъ, хотя ему и было пріятно, когда находила рчь о Сереж.

— Дв съ половиной тыщи за квартиру платитъ,— разсказывала Анна Александровна.— Да… Нельзя, потому какъ женился онъ на внучк князя Ашметьева. Настоящій былъ князь, и Сергю Иванычу нельзя себя оказать ниже. Строгая дама Варвара Петровна и весь домъ держитъ въ струн. Сама-то она больше за границей проживаетъ, на теплыхъ водахъ, все лчится, а дома правитъ старая нянька, старуха девяноста лтъ. Грушей ее звать… Злющая старуха. Ну, а Сергй Иванычъ больше по своимъ дламъ.

О. Иванъ слушалъ все, немного склонивъ голову набокъ. Не любилъ онъ этихъ бабьихъ пересудовъ и бабьихъ шопотовъ.

— Добрый Сергй-то Иванычъ,— не унималась Анна Александровна.— Да и дома-то только спитъ… А у меня есть знакомая этой самой Груши, жена, значитъ, старшаго дворника. Гаврилы Ермолаича. На встяхъ все дло, какъ, и что, и къ чему.

Не нравились подобные разговоры о. Ивану, и онъ старался отмалчиваться. Удивительно только, откуда все это бабы вызнаютъ. Какъ на блюдечк поднесутъ всю подноготную.

Анна Александровна замтила, что сегодня о. Иванъ какъ-то особенно упорно молчалъ, хмурилъ брови и моргалъ глазами. Кажется, ужъ она-то его не обидла… Сдлайте милость, для него же хлопотала, а онъ фыркаетъ…

— Передъ вами служилъ о. Яковъ раннимъ батюшкой,— тянула Анна Александровна.— Конечно, не мое дло, а вышло такое же подобное… Значитъ, у него была дочь, ну, вышла замужъ за аптекаря…

— Достоуважаемая Анна Александровна, оставьте!..— просилъ о. Иванъ.— Не наше дло… Изъ семьи соръ не выносятъ… А что касается Сережи, такъ вдь я его двадцать лтъ не видалъ.

— Вотъ, вотъ, и тамъ такъ же было! Тоже двадцать лтъ… А старикъ прідетъ — дома нтъ, напишетъ письмо — отвта нтъ. Москва матушка, кого хочешь, того и затемнитъ. Изступленіе ума…

Сегодня, какъ и всегда, эти разговоры кончились о. Георгіемъ. Анна Александровна расписала его въ лучшемъ вид, какъ новаго батюшку, который все по-новому длаетъ.

— Сама изъ духовнаго званія и могу вполн понимать, что и къ чему,— увряла старушка.— Родной человкъ, а только не то… Ласковый, привтливый, вотъ-вотъ на мелкія части разсыплется… А все не то. Ученый онъ, умный, а прежде какъ будто и лучше было.

У Анны Александровны на всякій случай былъ свой примръ. ‘Вотъ точно такой случай вышелъ въ Таганк’, и т. д. ‘А въ прошломъ году въ Замоскворчь одинъ купецъ тоже рыбной костью подавился, а въ Грузинахъ одна дьяконица тройни родила’. Конечно, ближе всего для Анны Александровны были интересы своего духовнаго круга, и она наперечетъ знала почти всхъ московскихъ поповъ и дьяконовъ.

— Охъ, ужъ наши московскіе-то попы! И не выговоришь,— повторяла она, качая головой.— Ну, которые старики, такъ т по-правильному живутъ, по старин… А вотъ молодые-то, такъ и не примнишь ихъ ни къ чему. Вдь совсмъ молодой, а глаза-то все ищутъ, все ищутъ… И все-то имъ мало, и ничего-то они не боятся. Прежде, бывало, гд-нибудь на Пречистенк или на Поварской въ настоящемъ барскомъ дом попа и ссть не пригласятъ, а нашъ о. Георгій очень даже свободно спорится съ самыми настоящими господами. Совсмъ безстрашные попы начались… А службу все полегче стараются сдлать, чтобы барынь не утомить. Прежде протопопы по пятымъ этажамъ ходили съ молитвой, а нынче все ранніе батюшки за нихъ службу по приходу служатъ. Ну, а раннему батюшк какая цна: дали ему рубль, а то и полтину.

Благодаря женской болтливости хозяйки, о. Иванъ въ теченіе какого-нибудь одного мсяца зналъ московское духовенство обстоятельно, точно жилъ всю жизнь въ Москв. Конечно, почтенная Анна Александровна иногда увлекалась и страдала слабостью украшать слогъ за свой личный счетъ, но и за вычетомъ этихъ вставочныхъ элементовъ получалась яркая и характерная картина. Раздумавшись о собственномъ прошломъ, о. Иванъ только вздыхалъ. Охъ, сколько онъ всякой бды хлебнулъ на своемъ вку!.. Приходъ бдный, народъ голодный, только и выручала своя крестьянская работа. Поработалъ въ свое время и Сережа, когда прізжалъ на каникулы домой. Очень даже хорошо косилъ. А тутъ въ Москв совсмъ другое. Впрочемъ, о. Иванъ не желалъ завидовать другимъ, считая это грхомъ.

— Нтъ, не ропщу, Анна Александровна,— говорилъ онъ.— Если бы пришлось родиться снова и выбирать службу,— опять пошелъ бы въ свою Рязанскую губернію.

Сегодня велись за чаемъ обычные разговоры, и, когда все уже было кончено, Анна Александровна вдругъ спохватилась.

— Да что же это я? Послдняго ума ршилась, старуха… Да не глупая ли!.. Даве бгу утромъ въ мелочную лавочку, а въ воротахъ чуть лбомъ не стукнулась съ почтальономъ, а онъ мн письмо подаетъ. Ни отъ кого я писемъ не получала отродясь и даже испугалась. А письмо-то вамъ, о. Иванъ… Ахъ, я, глупая, глупая!..

О. Иванъ тоже не получалъ писемъ по цлымъ годамъ и сильно взволновался. Какъ на грхъ, письмо куда-то запропастилось, и Анна Александровна едва его нашла.

— Вотъ оно, отецъ Иванъ… Ахъ, какой грхъ вышелъ!..

По привычк старыхъ людей, о. Иванъ предварительно осмотрлъ письмо съ вншней стороны, потомъ надлъ круглыя очки въ мдной оправ и ножичкомъ вскрылъ конвертъ. Письмо было отъ о. Георгія, который извщалъ изъ Кисловодска, что Сергй Иванычъ изъ-за границы пріхалъ туда лчиться и скоро вернется въ Москву, куда его ‘призываютъ дла’.

— Что же самъ-то Сергй Иванычъ не написалъ?— замтила Анна Александровна.— Слава Богу, грамотный. О. Георгій страсть любитъ письма писать.

О. Иванъ ничего не отвтилъ, а только поджалъ губы и подавленно вздохнулъ. Онъ разсердился на неумстное вмшательство Анны Александровны въ его личныя дла. Какое ей дло до Сережи? Человкъ, можетъ-быть, по горло заваленъ срочной работой, а онъ, о. Иванъ, подождетъ. Некуда торопиться.

III.

Лто прошло быстро, наступала осень, а Сергй Ивановичъ все еще не вернулся къ Москву. На Кавказ все лто онъ пилъ какія-то воды, а осенью пріхалъ въ Крымъ, чтобы провести сезонъ въ Ялт. О. Георгій пріхалъ въ август и много разсказывалъ о Кавказ. Это былъ совсмъ еще молодой священникъ, любезный и ловкій. О. Иванъ почему-то его побаивался, какъ вообще всю жизнь боялся всякаго начальства. Одно ужъ то, что о. Георгій кончилъ академію, чего стоило. О. Иванъ едва кончилъ въ семинаріи философію и на этомъ основаніи чувствовалъ себя передъ академикомъ сущимъ ничтожествомъ. Помилуйте — академикъ… Можетъ быть впослдствіи архіереемъ, хотя Анна Александровна въ послднемъ и сомнвалась.

— Сергій Иванычъ скоро прідетъ,— утшалъ о. Георгій своего старика-дядю.— Ему нужно отдохнуть посл зимней работы. Человкъ громаднаго ума, и нервы начинаютъ пошаливать…

— А что такое нервы, отецъ Георгій?— недоумвалъ о. Иванъ.— Какая-нибудь новая, модная болзнь?

— Сіе можно понимать двояко, дядюшка: и болзнь такая есть, съ одной стороны, а съ другой… Видали вы ребячью игрушку, паяца, какъ онъ прыгаетъ на ниточкахъ? Вотъ и въ человк проведены такія же ниточки, и онъ тоже прыгаетъ, когда его потянутъ за такую ниточку.

О. Георгій старался выражаться понятне и любилъ прибгать къ сравненіямъ. На стараго деревенскаго попа онъ смотрлъ, какъ на большого ребенка.

Въ теченіе трехъ-четырехъ мсяцевъ о. Иванъ ‘вызналъ’ Москву, и чмъ дальше подвигалось это знаніе, тмъ страшне ему длалось. Господи, какъ страшно живутъ люди!.. По обязанностямъ священника ему приходилось посщать и барскія палаты и купеческія хоромины, а главнымъ образенъ, конечно, подвалы и чердаки, гд ютилась столичная бдность и гд его духовная помощь была особенно нужна. Много онъ насмотрлся на своемъ вку на деревенскую бдность, но это было не то. Тамъ, въ деревн, оставалась какая-нибудь надежда впереди, а здсь не было даже завтрашняго дня. Рядомъ безумная и безсмысленная роскошь и рядомъ безнадежная нищета. Каждый громадный московскій домъ начиналъ казаться о. Ивану каменнымъ чудовищемъ, которое давило эту подвальную бдность своими богатыми этажами. Какія слезы онъ видлъ, какое rope, какую безвыходную нужду!.. И это въ каждомъ дом, на каждой улиц. А больше всего старика удивляло то, что богатые люди относились къ окружавшей ихъ бдности совершенно безучастно. Одинъ почтенный старичокъ откровенно объяснялъ о. Ивану, что вдь всмъ не поможешь.

— Никакого капиталу не хватитъ, батюшка. Каждый ужъ самъ о себ долженъ заботиться.

— Да, конечно…— соглашался о. Иванъ, хотя по-своему и думалъ совершенно иначе.

Онъ какъ-то пересталъ понимать многое, что творилось у него сейчасъ передъ глазами, и даже началъ сомнваться въ томъ, правильно ли идутъ его собственныя мысли. Можетъ-быть, купецъ и правъ… Пробовалъ о. Иванъ заводить разговоры на эту тему со старостой Семеномъ Ефремычемъ, какъ настоящимъ, кореннымъ москвичомъ, но тотъ отдлывался неопредленными отвтами.

— Не нами вся эта музыка налажена, о. Иванъ, не нами и кончится… А промежду прочимъ вс мы, дйствительно, люди весьма гршные…

Подумавъ немного. Семенъ Ефремычъ прибавлялъ уже другимъ тономъ:

— И вс мы помремъ, о. Иванъ, а только мало кто объ этомъ самомъ иметъ свое понятіе…

Староста постоянно думалъ о смерти, и эта мысль преслдовала его въ разныхъ формахъ.

По своей служб о. Иванъ познакомился съ другими ранними батюшками, которые служили, какъ и онъ, раннія обдни. Все это были сельскіе священники изъ смежныхъ губерній, выслужившіе свой пенсіонный срокъ, и большинство изъ нихъ — бобыли. Сельскія матушки перемерли, оперившіеся поповичи и поповны разлетлись въ разныя стороны, старыя гнзда опустли… Приходилось кормиться въ Москв на подножномъ корму. Вс эти ранніе батюшки походили одинъ на другого, какъ монеты одного чекана, и вс даже одвались одинаково,— т же выцвтшія люстриновыя ряски, т же подрясники съ заплатами, т же деревенской работы тяжелые сапоги. Въ общемъ, выражаясь техническимъ языкомъ, это былъ отработанный паръ сельскаго священства, добре потрудившійся на родныхъ нивахъ и словомъ и дломъ.

Ранніе батюшки, встрчаясь, любили поговорить и вспомнить старинку. ‘А вотъ у насъ въ Тульской губерніи были приходы — умирать не надо!’ — ‘А наша Калужская губернія плохая’ и т. д. Старики вспоминали свои покинутыя гнзда, вздыхали и подолгу говорили о томъ, какъ будутъ люди посл нихъ жить. Квартиры — приступу нтъ, дрова — не подходи, харчъ — страшно и подумать, за все подавай круглую копеечку, да все купи… По деревнямъ и то везд смута идетъ, всякій хочетъ лучше другого жить, да еще похвастаться, вотъ, молъ, какіе мы есть отличные люди. Въ этихъ разговорахъ доставалось и Москв-матушк.

— Весь развратъ изъ Москвы идетъ,— судачили батюшки.— Въ Москв дрова рубятъ, а въ деревню щепки летятъ…

О настоящихъ московскихъ попахъ старики говорили рдко, когда придется къ слову. Они вс были въ прошломъ и скоро узнали всю подноготную другъ друга. Кто гд служилъ, сколько было дтей и гд пристроены, когда и отъ какой болзни умерла матушка, и т. д. У каждаго находилось какое-нибудь домашнее застарлое горе, своя забота и свои надежды. Эти старческія надежды были особенно трогательны… Кажется, ужъ и надяться не на что, а люди все надются.

— Вамъ хорошо, отецъ Иванъ, когда у васъ въ Москв сынъ,— откровенно завидовали батюшки.— Вотъ прідетъ съ кислыхъ водъ, и, дастъ Богъ, устроитесь…

— Еще неизвстно, какъ онъ меня приметъ,— скромничалъ о. Иванъ.— Давно не видались…

— Ужъ приметъ… А вотъ у насъ такъ никмъ никого нтъ, ну, значитъ, некому и принимать. Вашъ-то сынокъ извстный человкъ въ Москв, и даже въ вдомостяхъ о немъ пишутъ, что вернулся, молъ, изъ-за границы Сергй Иванычъ Августовъ.

Изъ раннихъ батюшекъ о. Иванъ особенно близко сошелся съ о. Евгеніемъ, изъ Владимирской губерпіи. Это былъ такой же тихій и скромный старичокъ, какъ и о. Иванъ. Разъ о. Иванъ пригласилъ его на перепуть къ себ выпитъ стаканъ чаю. Но о. Евгеній какъ будто смущался и даже спросилъ:

— Удобно ли сіе будетъ?

— То-есть какъ это — удобно?

— Вдь не у себя дома живете, отецъ Иванъ…

Это подозрніе оправдалось въ самой яркой форм. Анна Александровна ‘сочинила’ настоящій бунтъ. Во-первыхъ, она удивительно долго ставила самоваръ, во-вторыхъ, все время что-то ворчала себ подъ носъ и, въ-третьихъ, проявила какую-то строптивость и даже грубость.

— Вы не совсмъ здоровы, Анна Александровна?— спросилъ смущенный о. Иванъ, проводивъ гостя.

— А вы думаете, отецъ Иванъ, что у меня постоялый дворъ, и что всякая коричневая дрань можетъ ко мн лзть?

— Позвольте, Анна Александровна…

— Нтъ, ужъ вы позвольте, отещь Иванъ! Вы этакъ со всей Москвы соберете раннихъ батюшекъ, и я должна всмъ самовары ставить? Извините, пожалуйста! У меня мужъ хоть и былъ только дьяковъ, такъ онъ семинарію кончилъ и въ провинціи могъ бы быть благочиннымъ, но не пожелалъ. И я стану прислужавать какимъ-то деревенскимъ попамъ!..

Однимъ словомъ, всегда вжливая и, повидимому, очень добродушная старушка ‘расхорохорилась’ ни съ того ни съ сего и огорчила о. Ивана до глубины души, главнымъ образомъ тмъ, что попрекнула раннихъ батюшекъ деревенщиной и проявила спеціально-московскую гордость духа. О. Иванъ почувствовалъ себя въ Москв совершенно чужимъ человкомъ и невольно вспомнилъ свою родную Рязанскую губернію.

— Это въ ней Москва отрыгнулась,— объяснять себ о. Иванъ поступокъ Анны Александровны.— И даже весьма неделикатно отрыгнулась… А впрочемъ, скоро прідетъ Сережа, да и свтъ не Анной Александровной сошелся, какъ клиномъ. Богъ съ ней вообще…

Но этимъ дло не кончилось. Встртившись съ о. Евгеніемъ, о. Иванъ почувствовалъ, что старикъ какъ будто обидлся и какъ будто сердится на него же. А при чемъ же онъ тутъ?

IV.

Онъ наконецъ пріхалъ…

Это извстіе принесла Анна Александровна отъ о. Георгія, который въ ‘вдомостяхъ’ вычитывалъ прізды всхъ высокопоставленныхъ лицъ, знаменитыхъ врачей и разныхъ дльцовъ. Анна Александровна страшно волновалась и имла какой-то заискивающе-сконфуженный видъ.

— Ужъ вы меня, отецъ Иванъ, пожалуйста, извините!..— бормотала она виноватымъ голосомъ.— Извстно, слабая наша женская часть… Не удержишься и сболтнешь лишнее.

— Да вы о чемъ, достопочтенная Анна Александровна?

— А какъ же — ну, тогда, когда привели вы этого о. Евгенія.

— Ахъ, да… Оставимте сіе! Кто старое помянетъ, тому глазъ вонъ.

Въ порыв раскаянія Анна Александровна даже поцловала руку у о. Ивана, а затмъ быстро принялась снаряжать его въ походъ. Изъ чемодана былъ вынутъ новый люстра новый подрясникъ и новая люстриновая ряска, которые о. Иванъ надвалъ только въ первый день Пасхи.

— Вотъ и отлично,— одобряла Анна Александровна.— Хоть и сынъ, а порядокъ прежде всего… Тоже и его не нужно конфузить. А сноха-то все разсмотритъ бабьимъ дломъ…

Одвшись во все новое, о. Иванъ въ какомъ-то изнеможеніи прислъ на стулъ и проговорилъ:

— Не лучше ли будетъ, если я пойду къ Сереж завтра?..

— Нтъ, нтъ!.. Что вы говорите, отецъ Иванъ! Сейчасъ нужно итти, и я даже провожу васъ до самаго дома. Пока вы тамъ будете, я подожду васъ на тротуар…

Послднее предложеніе о. Иванъ отклонилъ, но, движимая неистовымъ женскимъ любопытствомъ, Анна Александровна все-таки пошла за нимъ. Конечно, сдлала она это незамтно и слдила за жильцомъ издали. О. Иванъ шелъ мелкой стариковской походкой, не оглядываясь. Было уже одиннадцать часовъ утра. Сялъ мелкій осенній дождь. Поровнявшись съ ‘Сережинымъ домомъ’, о. Иванъ остановился въ нершимости передъ подъздомъ и… зашагалъ дальше. Это малодушіе возмутило Анну Александровпу до глубины души. Что онъ, съ самомъ-то дл, сына родного боится, точно идетъ къ архирею!

О. Иванъ, дйствительно, предался малодушію. Ему казалось, что вс прохожіе наблюдаютъ за нимъ, а швейцаръ изъ сосдняго подъзда смотритъ на него какъ будто насмшливо. Дойдя до угла улицы, о. Иванъ остановился, подумалъ и ршительнымъ шагомъ вернулся назадъ. Онъ смло миновалъ швейцара и смло позвонилъ у завтнаго подъзда. У него захолонуло на душ, когда послышались шаги и дверь пріотворилась.

— Вамъ кого нужно?— довольно грубо спросилъ представительный лакей во фрак, оглядывая о. Ивана съ ногъ до головы.

— Мн Сережу… т.-е. Сергя Ивановича… Онъ дома?

— Да, дома… Какъ о васъ прикагкете доложить?

— Да какъ доложить… Скажите, что отецъ изъ Рязанской губерніи пріхалъ.

Лакей сразу измнился и уже другимъ тономъ проговорилъ:

— Вотъ пожалуйте, батюшка, сюда въ пріемную, я пойду доложить…

Пріемная Сережи представляла громадную комнату, убранную съ дловой роскошью. Стны были оклеены темными, тиснеными подъ кожу обоями, массивная мебель изъ чернаго дуба обита темно-зеленой кожей, громадный вычурный столъ походилъ на бильярдъ, а стоявшее за нимъ еще боле вычурное кресло походило на архіерейское ‘мсто’ гд-нибудь въ алтар каедральнаго собора. Нсколько шкаповъ съ книгами, большая картина на стн, но угламъ дв мраморныхъ статуи, на полу громадный персидскій коверъ — все было устроено на настоящую барскую ногу. О. Иванъ не смлъ даже приссть и стоялъ посреди пріемной, повертывая свою разношенную поповскую шляпу. Его вниманіе было приковано къ открытой двери, въ которую вышелъ лакей и въ которую можно было разсмотрть другой кабинетъ, устроенный съ еще большей роскошью.

‘Двадцать лтъ не видались…’ — думалъ старикъ, припоминая послднюю карточку Сережи, гд онъ снялся пятидесятилтнимъ мужчиной, съ двумя учеными значками на правомъ борту сюртука.

Гд то слышались шаги и чей-то шопота. Пустившій о. Ивана лакей пробжалъ по второму кабинету съ встревоженнымъ лицомъ, потомъ въ дверяхъ показалось сморщенное старушечье лицо, потомъ послышались опять шаги и шопота. Очевидно, появленіе о. Ивана всполошило весь домъ, и старикъ пожаллъ, что сгоряча послушался совта Анны Александровны. Нужно было сначала послать письмо, предупредить, а потомъ ужъ итти.

Суматоха въ дом продолжалась, а о. Иванъ еще все стоялъ посреди комнаты со своей шляпой и ждалъ. Прошло всего нсколько минутъ, но он показались ему часами. Наконецъ въ дверяхъ показалась пожилыхъ лтъ дама, полная и обрюзглая, въ роскошномъ утреннемъ капот изъ термаламы, и безъ церемоніи начала разсматривать о. Ивана въ лорнетъ на черепаховой ручк. Старикъ узналъ въ ней жену Сережи, какъ она была снята на фотографіи, и почтительно поклонился. Но таинственная дама даже не отвтила на поклонъ, повернулась и ушла.

‘Должно-быть, я ошибся’,— сообразилъ о. Иванъ, смущенный невжливостью таинственной дамы.

Лакей появился неожиданно изъ другой двери, такъ что о. Иванъ вздрогнулъ.

— Извините, батюшка… да… Я ошибся, Сергя Иваныча сейчасъ нтъ дома. Я уходилъ изъ дому, когда они вышли…

— Такъ я въ другой разъ… Я напишу ему письмо…— бормоталъ о. Иванъ, направляясь къ выходу.— Да, напишу… До свиданья! Извините, что обезпокоилъ васъ…

— Помилуйте, батюшка, какое же безпокойство!.. А только я выходилъ, значитъ, изъ дому, а баринъ въ самый этотъ разъ и выхали куда-то по дламъ. Дловъ у нихъ тьма, ну и рдко даже дома кого принимаютъ…

О. Иванъ машинально перешелъ черезъ улицу на бульваръ, гд и встртился съ Анной Александровной, которая поджидала его несмотря на дождь.

— А, вы здсь…— разсянно проговорилъ о. Иванъ.

— Ну что? Какъ? Что такъ скоро?

— А Сережи нтъ дома…

— Какъ нтъ дома?!. Да вотъ онъ стоитъ у окна и смотритъ на насъ… Ахъ, безстыдникъ!..

Когда о. Иванъ обернулся, то, дйствительно, увидлъ стоявшаго у окна сына, который сейчасъ же спрятался за косякъ.

— Да, да… это онъ, Сережа…— бормоталъ о. Иванъ.— Онъ былъ дома и спрятался!..

Мелкія старческія слезы потекли по сморщенному лицу о. Ивана, и Анна Александровна повела его домой, какъ ребенка.

— А можетъ, это и не онъ былъ…— говорила она, чтобы хоть чмъ-нибудь утшить старика.

— Нтъ, онъ… Я его узналъ,— твердо отвтилъ о. Иванъ.— Завтра уду въ свою Рязанскую губернію… умирать.

1902.

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ТОМЪ ДВНАДЦАТЫЙ

РАННЙ БАТЮШКА.Разсказъ.

Читайте также:

РАННЙ БАТЮШКА.
Разсказъ.