Ну, Голубкина: из дровяного полена вы сделали то, чего не смогли сделать из мрамора, бронзы и серебра.
Это No 108, ‘Голова мужчины’ (скульптура), на выставке ‘Союза русских художников’ (Невский, д. 42, армянской церкви).
Материалом взято полено, расколотое, узкое: часть его, более широкая, оставлена вовсе не обработанною, и на ней еще виднеется кой-где кора. Вообще — полено не ‘преднамеренное’, а ‘как есть’. Но что сделала из него художница, хочется сказать — великая художница!
Когда, лет пять назад, я увидел работы Голубкиной на какой-то выставке (из мрамора, женские портреты), я был поражен живостью, экспрессией. Тогда же я спросил С. П. Дягилева, редактора ‘Мира искусства’, — кто она?..
— Крестьянка… огородница!.. Теперь уехала в Париж и учится (кажется) у Родена. — Вообще, у знаменитого мастера.
— Сколько же стоит такой портрет-мрамор?.. Рублей тысячу?
— Что вы?! Рублей двести, двести пятьдесят.
Счастливы, кто может иметь портрет от Голубкиной: ведь это — увековечение личности. ‘Портреты’ я бы делал с тем великим, осторожным и религиозным вниманием, с каким египтяне изготовляли свои мумии. Один раз только приходит каждое лицо в мир, повторяющихся лиц никогда не бывает, и сделать удачные портреты кого-нибудь — значит закрепить Божие мгновение навсегда, передать ‘Божию вещь’ поколениям и векам.
Портрет, в красках или карандашом, как бы ни был хорош, всегда досягает и никогда не достигает, всегда старается и никогда не успевает, имеет всегда более иллюзию сходства, нежели настоящее сходство. Ибо всегда он на плоскости и есть плоскость: тогда как человек, лицо его, голова его — всегда есть объем, масса. Никаким мастерством красок, тонов, оттенков, перспективы не передать массивности, тяжеловесности, мяса, тука, не передать толстого, не передать того кубического чувства, которое испытывает зритель, стоя перед живым человеком. Живопись, самая превосходная, есть все-таки призрак и волшебство в отношении объемных тел, а не натура и воспроизведение подлинного.
Что же сделала Голубкина из этого полена?! Темные цвета усталого дерева, старого дерева, передали молодое еще, но усталое, опытное, много перенесшее, ‘много видов видавшее’, лицо… Борода — чуть-чуть (нужно же это наметить в полене!), лицо все сжатое, сухое, нервное, лицо узкое — как у фанатиков или людей ‘с особенной идеей’. Образован он или не образован? — Не видно, потому что опыт личной жизни, испытания личной жизни залили значением своим школу, впечатления ученических годов. Толстые губы, подбородок клином, большие значительные глаза, формовка лба, — все говорит об энергии, убежденности, о сильной воле… Взглянул — и знаешь человека…
И между тем это только полено! ‘Вот и немножко коры’.
Знаешь, на что можно рассчитывать в этом человеке. Вступить ли с ним в товарищество? Можно ли ему доверить деньги или идею?
А вот и затертые, потемневшие следы косаря сзади. Полено, очевидно, рубили: но художница выхватила его у дровосека под наитием вдруг вспыхнувшего вдохновения.
И заработал ее нож, и какие там, не знаю, инструменты.
И было полено, а стал человек. С душою, мыслью, возрастом… С опытом жизни в этом темном отливе дерева, в сжатых губах…
Ах, Голубкина, Голубкина: что бы вам употребить еще полено, что бы сделать из него меня… Меня, читателя, каждого… Торопитесь и спешите, но никогда не портите. Портрет — великое дело: повторение творения рук Божиих, минутного и умирающего — в не умирающем материале.
В каталоге записано (как адрес): ‘гор. Зарайск, Рязанской губернии’.
Счастливый же этот Зарайск, когда в нем рождаются такие огородницы. Какого же разума должен быть зарайский городской голова!!