Раблэ, его жизнь и произведенія.
Раблэ, его жизнь и произведенія.
(Paul Stapfer: ‘Rabelais, son gnie, son oeuvre’).
‘Русская Мысль’, кн.VII, 1890
Раблэ, его жизнь и произведения, Рабле Франсуа, Год: 1890
Время на прочтение: 31 минут(ы)
Современники Раблэ рисуютъ его намъ какъ человка всесторонне образованнаго, съ постоянно веселымъ расположеніемъ духа, съ умомъ острымъ, но безъ примси горечи и ядовитости, съ природнымъ даромъ краснорчія и талантомъ живой бесды, у него была, вмст съ тмъ, пріятная наружность, не лишенная нкотораго изящнаго величія.
Онъ родился, по всему вроятію, въ послднемъ десятилтіи XV ст. въ Шинон. У его отца, Томаса Раблэ, было еще нсколько сыновей, Франсуа былъ самымъ младшимъ. Преданіе ничего не говоритъ ни о матери, ни о сестрахъ. Такое отсутствіе женскаго вліянія не осталось безслднымъ для Раблэ: всюду въ его произведеніяхъ чувствуется полное равнодушіе къ женщинамъ, такъ, въ одномъ мст онъ пишетъ: ‘Говорятъ, что Гаргамель умерла отъ радости на пир, но мн объ этомъ ничего неизвстно, да и вообще нтъ никакого дла ни до нея, ни до какой-либо другой женщины’. Профессія отца Раблэ неизвстна. Знаютъ только, что въ окрестностяхъ Шинона у него былъ участокъ виноградника, Девинеръ, извстный своимъ прекраснымъ бургонскимъ виномъ, и что принадлежавшій ему домъ въ город, когда его постилъ историкъ Жакъ де-Ту къ концу XVI ст., былъ обращенъ въ кабакъ. Первоначальное образованіе Раблэ получилъ въ школ одного изъ сосднихъ аббатствъ, а потомъ, отецъ помстилъ его въ монастырь Бометтъ около Анжера. Здсь Раблэ завязалъ дружбу со многими впослдствіи очень вліятельными лицами какъ въ церковныхъ, такъ и въ государственныхъ длахъ, они помогали ему впослдствіи, въ минуты опасности, и защищали противъ враговъ.
Отецъ Раблэ хотлъ непремнно сдлать изъ него монаха ордена кордельеровъ или нищенствующей братіи св. Франциска Ассизскаго, гд ученость преслдовалась и гд, по выраженію Кольте, ‘скоре приносили обтъ невжеству, чмъ религіи’. Неизвстно, что понуждало Томаса Раблэ настаивать на своемъ желаніи, невозможно только предположить, чтобы Раблэ по своей охот принялъ монашество, да еще въ подобномъ орден: этому противорчатъ его произведенія, вся его жизнь, прирожденная склонность къ книгамъ, къ путешествіямъ, къ движенію, къ свту, къ физической опрятности, къ умственному изяществу, къ наук и къ обществу ученыхъ. Въ послдней книжк Пантагрюэля есть мсто, гд особенно чувствуется горечь личнаго воспоминанія. Герой, придя на ‘Звонящій островъ’, фантастическую землю, всю населенную монахами, освдомляется объ ихъ происхожденіи, ему отвчаютъ, что они привезены сюда по вол ихъ родителей, несчастныхъ обитателей огромныхъ странъ Голодныхъ дней и Слишкомъ многихъ дтей.
‘— Я удивляюсь,— прибавляетъ собесдникъ,— какъ могутъ тамъ матери вынашивать дтей девять мсяцевъ, когда дома он не могутъ ихъ прокормить большею частью не только девять, но даже семь лтъ, и, надвъ имъ подъ верхнее платье только одну рубашку и обрзавъ на макушк уже не знаю сколько волосъ, он заставляютъ ихъ длаться тмъ, чмъ вы ихъ видите… безполезною тяжестью на земл’.
Въ монастыр кордельеровъ, въ Фонтеней ле-Контъ, Раблэ провелъ пятнадцать лтъ, съ 1509 по 1524 гг., и прошелъ вс стадіи посвященія до священничества, ‘vaquant souvent au saint ministè,re de l’utel’, какъ онъ самъ выражается въ прошеніи къ пап. Но обычное существованіе въ монашескомъ орден, основатель котораго сказалъ: ‘Не знающіе читать и писать да хранятъ свое невдніе’,— не могло удовлетворить Раблэ. Онъ посвятилъ пятнадцать лтъ своей монастырской жизни чтенію и усидчивой работ. Впослдствіи въ одномъ изъ своихъ произведеній онъ далъ описаніе человка, углубленнаго въ свое занятіе:
‘Посмотрите на человка, занятаго какимъ-нибудь изученіемъ. Вы увидите, что вс артеріи его мозга натянуты какъ тетива у самострла. У него пріостанавливаются вс естественныя потребности, прекращаются вс вншнія чувства, короче сказать, вы видите его живущимъ только въ самомъ себ и отршеннымъ экстазомъ отъ всего существующаго вн его’.
Въ XVI ст. наука могла еще быть энциклопедической, такъ какъ циклъ человческихъ знаній былъ далеко не такъ обширенъ, какъ теперь. Раблэ изучалъ въ первый періодъ своей умственной дятельности право, математику, астрономію, а главнымъ образомъ языки — греческій и латинскій и ихъ литературу. Изученіе греческаго языка въ особенности служить къ чести Раблэ, изучать этотъ языкъ въ то время было очень трудно, за неимніемъ книгъ и учителей, и даже опасно, такъ какъ онъ считался источникомъ ереси.
Немудрено, что монахи недружелюбно смотрли на своего ученаго собрата, и, наврное, къ нимъ относятся слдующія слова въ одномъ изъ произведеній Раблэ: ‘Какая муха укусила его? Мы никогда не учимся въ нашемъ аббатств изъ боязни заушницъ. Нашъ покойный аббатъ говорилъ, что нтъ ничего ужасне ученаго монаха’. Деньги, получаемыя за проповди, Раблэ тратилъ на поддержаніе обширной библіотеки, гд и проводилъ большую часть своего времени, а не на монастырскій столъ, какъ это было принято. Послднее обстоятельство и вызывало, главнымъ образамъ, неудовольствіе монаховъ.
Къ счастью для Раблэ, онъ былъ не одинъ. Благодаря своему веселому и общительному характеру, онъ всюду находилъ друзей. Въ монастыр онъ сошелся съ Пьеромъ Лями, монахомъ того же ордена, также, какъ и онъ, страстно преданнымъ наук. Пьеръ Лями былъ старше Раблэ, такъ что служилъ ему не только товарищемъ, но руководителемъ и поддержкой. При его содйствіи Раблэ начинаетъ переписку съ извстнымъ знатокомъ греческаго языка того времени Вильгельмомъ Бюде. По письма Раблэ, по замчанію Стапфера, носятъ тяжелый, искусственный характеръ, они замчательны по совершенному отсутствію въ нихъ живаго слога и остроумныхъ выходокъ, длающихъ Раблэ однимъ изъ лучшихъ юмористическихъ писателей. Благодаря Пьеру Лями, Раблэ знакомится также со многими вліятельными лицами Фонтеней, что очень пригодилось ему впослдствіи.
Глухой недовольство монаховъ противъ ‘слишкомъ ученыхъ’ собратьевъ разршилось, наконецъ, грозою. Въ 1523 г. въ кель обоихъ монаховъ былъ сдланъ обыскъ и найдены еретическія книги, т.-е. греческія, и нкоторыя произведенія Эразма. Книги и рукописи были конфискованы и владтелямъ ихъ грозило тюремное заключеніе, отъ котораго, они избавились бгствомъ.
Вліятельное покровительство спасло обоихъ монаховъ отъ преслдованія. Книги были возвращены, наказаніе отмнено, но дальнйшее пребываніе въ монастыр становилось невозможнымъ, и въ 1524 г. Раблэ переходитъ въ орденъ св. Бенедикта и поселяется въ бенедиктинскомъ аббатств своего покровителя, епископа Мельезе, въ сан каноника и съ правомъ пользоваться доходами, несмотря на обтъ бдности.
Но ученый впослдствіи орденъ бенедиктинцевъ въ то время мало чмъ отличался отъ безграмотныхъ францисканцевъ. Понятно, что Раблэ не могъ примириться съ своимъ новымъ положеніемъ: его склонность къ дятельности, къ свободной и независимой жизни длала для него невыносимымъ пребываніе въ монастыр. Наконецъ, съ согласія своего начальства, онъ оставляетъ монастырь и въ одежд мірскаго священника пускается странствовать по свту. Епископъ Мельезе не измняетъ, тмъ не мене, своихъ дружескихъ отношеній къ Раблэ. Онъ устраиваетъ въ честь его праздникъ въ своемъ замк Лигюже, гд собирались свтскія и духовныя лица, любители науки и чистыхъ развлеченій. Въ это время по выход изъ монастыря Раблэ съ особеннымъ увлеченіемъ занимается медициной и ботаникой.
О шестилтнемъ період жизни Раблэ до его прізда въ Монпелье не сохранилось никакихъ свдній. По всему вроятію, онъ, подобно своему герою, Пантагрюэлю, провелъ это время въ путешествіяхъ, указанія на это можно встртить во многихъ мстахъ его сочиненій, гд онъ часто говоритъ о такихъ вещахъ, людяхъ и обычаяхъ, о которыхъ врядъ ли бы упомянулъ, если бы не видлъ всего собственными глазами.
Въ 1530 г. Раблэ отправился въ Монпелье, чтобы закончить изученіе медицины и получить докторское званіе. И здсь онъ не замедлилъ обратить на себя вниманіе своею ученостью и краснорчіемъ.
По словамъ самого Раблэ, онъ очень весело проводилъ время въ Монпелье, между прочимъ, онъ разыгралъ тамъ съ своими товарищами нравственную комедію о человк, имвшемъ нмую жену.
‘Добрый мужъ хотлъ, чтобы она заговорила. Благодаря искусству докторовъ и хирурговъ, которые вырзали у нея подъ языкомъ encyliglotte, она начала говорить, но говорила такъ много, что мужъ сталъ просить у врача средства, чтобы заставить ее замолчать. Врачъ отвтилъ, что у нихъ есть много средствъ заставить женщинъ говорить, но нтъ ни одного, чтобы заставить ихъ замолчать. Единственное средство противъ нескончаемой болтовни жены — глухота мужа. Неизвстно, какимъ способомъ, но мужъ сталъ глухъ. Когда жена увидла, что онъ оглохъ и что она говоритъ напрасно, потому что онъ ее не слышитъ, она стала какъ бшеная. Когда врачъ потребовалъ у мужа вознагражденія, тотъ отвчалъ, что не слышитъ его просьбы, врачъ бросилъ ему въ спину какой-то порошокъ, отъ котораго мужъ сошелъ съ ума. И вотъ сумасшедшій мужъ и бшеная жена соединились вмст и такъ избили врачей и хирурговъ, что т едва остались живы. Я никогда такъ не смялся, какъ при этой шутк’.
Изъ Монпелье въ 1532 г. Раблэ отправился въ Ліонъ, который былъ въ то время главнымъ центромъ книжнаго дла во Франціи, а, слдовательно, часто посщался учеными и литераторами. Здсь онъ познакомился со многими извстными писателями своего времени и нашелъ издателя въ лиц знаменитаго Себастіана Грифа для своихъ комментарій на Гальена и Иппократа, которые онъ посвятилъ епископу Мельезе. Мсяцъ спустя Раблэ посвятилъ Андре Тирако латинскія письма Джіованя Манарди, феррарскаго врача, первыя строки посвященія дышатъ энтузіазмомъ къ возрожденію наукъ посл мрачной ночи среднихъ вковъ и намекаютъ, можетъ быть, на, невжественныхъ монаховъ Фонтеней.
‘Отчего это происходить, ученый Тирако, что при свт, озарившемъ нашъ вкъ, когда, благодаря особенному благодянію боговъ, мы видимъ возрожденіе самыхъ полезныхъ и драгоцнныхъ знаній, находятся еще тамъ и сямъ люди, которые не могутъ или не хотятъ отвести своихъ глазъ отъ готическаго тумана, которымъ мы были окружены, какъ стною, вмсто того, чтобы поднять ихъ къ блестящему солнечному свту?’
Раблэ долженъ былъ, въ то же время, позаботиться о средствахъ къ существованію. Въ Ліон онъ былъ два года врачомъ въ госпитал, получая 40 ф. въ годъ, затмъ его уволили за двукратную самовольную отлучку. Другимъ источникомъ существованія ему служили изданія его ученыхъ работъ. Во тогда, какъ и теперь,— замчаетъ Стапферъ,— ученые труды хотя я имли свой избранный кругъ читателей, однако, не обезпечивали дохода ни авторамъ, ни книгопродавцамъ. Альманахи и плохіе романы имютъ большій сбытъ, чмъ изданіе Гиппократа.
Составленіе альманаховъ въ XVI ст. поручали людямъ, хорошо знакомымъ съ математическими и естественными науками. Съ 1533 по 1550 г. Раблэ составилъ, конечно, по порученію какого-нибудь книгопродавца, цлую серію альманаховъ. Вс его альманахи, судя по сохранившимся отрывкамъ, носятъ строгій характеръ, за исключеніемъ одного, дошедшаго до насъ цликомъ: Предсказаніе Пантагрюелины (Pantagrueline Pronesticatiori). Какъ заглавіе, такъ и содержаніе этого послдняго альманаха написано въ комическомъ тон, заимствованномъ, впрочемъ, у подобнаго же рода нмецкихъ изданій, и состоитъ въ предсказаніяхъ, врод слдующихъ: ‘Въ этомъ году старость будетъ неизлечима вслдствіе прожитыхъ лтъ… Въ этомъ году образуются еще нсколько неправильныхъ глаголовъ, если грамматика не вмшается въ это дло… Болзнь глазъ будетъ мшать зрнію… Почти везд распространится эпидемическая болзнь, называемая безденежьемъ…’, и т. д., все въ томъ же род. Въ этомъ альманах, какъ и въ другихъ, Раблэ нападаетъ на астрологію, въ этомъ отношеніи онъ опередилъ многихъ просвщенныхъ людей XVI ст., когда даже такіе люди, какъ Эразмъ, Макіавель, Меланхтонъ, Беконъ, сохраняли долю суеврій. Въ комическомъ альманах онъ пишетъ слдующія строки: ‘Самое большое безуміе въ свт составляетъ мысль, что скоре можно найти звзды для королей, какъ и знатныхъ вельможъ, чмъ для бдныхъ и страдающихъ. Будучи увренъ, что звзды такъ же мало заботятся о короляхъ, какъ и о бднякахъ, о богатыхъ, какъ о мошенникахъ, я предоставляю какимъ-нибудь сумасшедшимъ предсказателямъ говорить о короляхъ и богатыхъ людяхъ, а самъ займусь людьми низшихъ сословій’.
Въ Ліон, между разными другими работами, Раблэ занялся переизданіемъ небольшаго романа, принадлежавшаго къ той легкой и вульгарной литератур, которая не иметъ авторовъ. Романъ этотъ носилъ заглавіе: Великія и безцнныя хроники великаго и высочайшаго гиганта Гаргантуа и представлялъ собою безобразный наборъ необычайныхъ приключеній, которыя такъ легко придумываются безъ всякаго таланта и остроумія для подобнаго рода героевъ. Очень можетъ быть, что, читая корректуры, Раблэ измнилъ и дополнилъ нкоторыя мста, но, конечно, не счелъ нужнымъ передлывать всего романа. Тмъ не мене, благодаря ловкости книгопродавца, имени ученаго доктора, уже начинавшаго пріобртать извстность, а также вкусамъ публики, Хроники имли такой успхъ, что ‘въ два мсяца’, какъ говоритъ Раблэ, ихъ продали больше, чмъ можно было бы продать Библій ‘въ девять лтъ’. Такой успхъ ничтожной книжонки заставилъ задуматься Раблэ, и, можетъ быть, здсь ему впервые мелькнула мысль о произведеніи, фантастическая канва котораго дала бы ему возможность показать все богатство своего образованія, неисчерпаемое остроуміе и между смхомъ и комическими выходками провести цлый рядъ смлыхъ и серьезныхъ мыслей.
Было бы большою ошибкой искать въ произведеніи Раблэ опредленнаго, заране обдуманнаго плана, развитія строгой политической идея. Онъ началъ свое произведеніе, по всему вроятію, лтъ сорока, а, можетъ быть, и старше, и въ продолженіе остальныхъ двадцати лтъ своей жизни писалъ его урывками, постоянно отрываясь для другихъ, по его мннію, боле серьезныхъ занятій. Онъ былъ далекъ отъ мысли, что наступитъ время, когда критика назоветъ его отцомъ французской литературы и поставитъ его имя наравн съ величайшими авторами всхъ временъ.
Въ начал 1553 г. Раблэ, желая дать, по его словамъ, продолженіе хроникамъ Гаргантуа, издалъ: Страшныя и поразительныя приключенія и подвиги знаменитаго Пантагрюэля, короля Дипсодовъ, сына величайшаго гиганта Гаргантуа, только что написанные ученымъ Алькофрибомъ Назье. Поздне, въ 1535 г., Раблэ передлалъ маленькій романъ, не имвшій автора, чтобы сдлать начало достойнымъ продолженія, и далъ Гаргантуа: Незабвенная жизнь великаго Гаргантуа, отца Пантагрюэля, нкогда составленная изобртателемъ квинтъ-эссенціи. Книга полна пантагрюэлизма. Изъ Ліона Раблэ совершаетъ два путешествія въ Италію въ качеств домашняго врача парижскаго епископа Жана де-Беллэ, посланника Франциска I. Во время втораго путешествія, боле продолжительнаго, Раблэ подалъ прошеніе пап Павлу III, въ которомъ молилъ о полномъ отпущеніи ему его грховъ и позволеніи снова поступить въ орденъ св. Бенедикта. Благодаря протекціи двухъ кардиналовъ, разршеніе не замедлило послдовать. Изъ Италіи Раблэ пишетъ большія письма епископу Мальезе съ мельчайшими подробностями какъ своей личной, такъ и общественной жизни. Письма эти, какъ уже было сказано, носятъ серьезный, сухой характеръ. Раблэ вообще обладалъ рдкою способностью отвлекаться, такъ сказать, отъ самого себя: человкъ въ немъ никогда не смшивался съ авторомъ, ученый рзко отличался отъ комическаго писателя. Состоя въ свит кардинала Беллэ, онъ не могъ компрометировать себя смшными и часто неприличными выходками и письмами, достойными Панурга, которыми, тмъ не мене, такъ охотно надлили его легенды. Эти басни опровергаются также его связями и дружбой со многими высокопоставленными лицами его времени, которыя всегда съ большимъ уваженіемъ относились къ его ученымъ познаніямъ. Только посл смерти Раблэ, когда уже изгладилась память о немъ, какъ о человк, начали слагаться легенды объ его комическихъ выходкахъ. Можно было бы думать, что по возвращеніи изъ Италіи Раблэ, пользуясь разршеніемъ папы, поступить въ какой-нибудь нанастырь, но страсть къ передвиженію еще не улеглась въ немъ и онъ ведетъ все такой же кочующій образъ жизни, какъ и раньше. Наконецъ, въ 1539 г. онъ поступаетъ въ качеств домашняго врача къ Вильгельму Беллэ, вице-королю Пьемонта, а посл смерти послдняго былъ назначенъ братомъ его, епископомъ Маиса, священникомъ одного изъ приходовъ его округа, доходами котораго онъ пользовался безъ обязательства имть тамъ постоянное мстожительство.
Въ это время слава и матеріальное положеніе Раблэ достигли своего апогея,— ему, конечно, во многомъ помогали его вліятельные друзья, а также его осторожность и тактичность. Въ то время писать и говорить, что думаешь, значило уже подвергать свою жизнь опасности, но Раблэ между смхомъ высказывалъ истину и, какъ онъ самъ выражается, поддерживалъ свои убжденія ‘до сожженія’ (jusqu’au feu exclusivement), такимъ образомъ, онъ съумлъ избжать печальной участи многихъ писателей своего времени, которые на костр должны были искупить свою ересь. Самыя серьезныя столкновенія у Раблэ были съ Сорбонной, которая тотчасъ же по выход въ свтъ Пантагрюэля объявила это сочиненіе книгой въ высшей степени безнравственной, но Раблэ смягчилъ нсколько послдующія изданія и выхлопоталъ привилегію для своей третьей книги у самого короля Франциска I, чмъ еще усилилъ ненависть своихъ враговъ. Посл смерти Франциска Раблэ, опасаясь преслдованія, поспшилъ ухать въ Мецъ, а оттуда въ Италію. Случай и постоянное покровительство его вліятельныхъ друзей помогли ему вернуться во Францію, здсь онъ скоро съумлъ пріобрсти благосклонность Генриха И и герцоговъ Гизовъ и издалъ четвертую книгу, гд еще усиливаетъ свои нападки на духовенство и на теологовъ. Раблэ умеръ въ самый разгаръ успха своей четвертой книги, лтъ шестидесяти, должно быть, въ 1553 г. И тотчасъ же посл его смерти стала создаваться легенда, надлявшая его всми чертами его героевъ. Въ 1587 г. одинъ изъ его поклонниковъ, докторъ Пьеръ Буланже, напечаталъ длинную эпитафію на латинскомъ язык, гд опровергаетъ клевету его враговъ и компрометирующія похвалы нкоторыхъ изъ его поклонниковъ. ‘Раблэ всегда останется загадкой для потомства, только люди, жившіе въ его время, знали этого человка, всмъ извстнаго и всми любимаго. Послдующія поколнія будутъ, можетъ быть, считать его за шута, старавшагося смшить, чтобы хорошо пообдать, между тмъ, это былъ человкъ съ сильнымъ, проницательнымъ умомъ, благодаря которому онъ ясно видлъ смшныя стороны человческой жизни и, какъ новый Демокритъ, осмивалъ пустые страхи и надежды какъ вельможъ, такъ и маленькихъ людей, а также безпокойную заботу, наполняющую эту жизнь’. Дале авторъ упоминаетъ объ учености Раблэ и объ уваженіи къ нему всхъ его современниковъ. По замчанію Стапфера, Раблэ остается загадкой и до сихъ поръ. Многіе не могутъ понять двойственности этой натуры, способной то до самозабвенія увлекаться шуткой и смхомъ, то отдаваться научнымъ занятіямъ и строгимъ размышленіямъ. Однако, въ свое время Раблэ не составлялъ исключенія, такъ, Маргарита Наварская писала и веселые разсказы, и мистическіе трактаты. Многія вольности, не дозволенныя въ наше время, тогда никого не скандализировали. Его шутки, впрочемъ, еще довольно невиннаго свойства и не имютъ той утонченности испорченнаго воображенія, которую такъ часто можно встртить въ другихъ писателяхъ. Онъ смется, какъ здоровый и веселый врачъ, знающій физическое и нравственное достоинство веселаго и здороваго смха, поэтому онъ смло могъ поставить во глав своего произведенія: здсь нтъ ни зла, ни заразы.
Произведенія Раблэ, безъ всякаго сомннія, надо отнести къ сатирическому жанру, хотя сатиры его совершенно особенныя, оригинальныя и мало похожи на обычный типъ подобнаго рода произведеній. Въ нихъ нтъ остраго яду, вс они отличаются легкимъ, веселымъ характеромъ, зарождаются среди смха и заставляютъ смяться даже людей, противъ которыхъ направлены. Только въ нкоторыхъ мстахъ, гд дло касается его заклятыхъ враговъ, ‘напяливающихъ очки’, чтобы найти въ его сочиненіяхъ что-нибудь, за что бы можно было его повсить или сжечь, добродушный юморъ Раблэ переходить въ крикъ негодованія и онъ не щадитъ словъ, чтобы обличить, сорвать маску съ этихъ лицемровъ и показать во всей нагот ихъ мелкую и злобную душу.
Въ первой книжк Гаргантуа есть небольшая сценка, дающая ясное представленіе о характер веселости Раблэ.
Гаргантуа снимаетъ колокола съ собора Парижской Богоматери и надваетъ ихъ, вмсто колокольчиковъ, на шею своей кобылы. Въ Париж большое волненіе. Сорбонна назначаетъ совтъ. Посл долгихъ пренія pro и contra постановили въ строгой силлогической форм послать къ нему самаго стараго и самаго достойнаго изъ докторовъ факультета, чтобы объяснить ему вс ужасныя послдствія потери колоколовъ, и выбрали для этого дла доктора Янотуса де-Брагмардо.
Гаргантуа, предупрежденный объ этомъ посланіи, тоже собираетъ совть, на которомъ ршаютъ повести теолога въ буфетъ и заставить его тамъ пить по-теологически. Пока онъ будетъ напиваться, пригласить городскаго голову, ректора университета и викарія собора, которымъ (прежде чмъ ораторъ успетъ сказать о цли своего прихода) возвратить колокола. потомъ ради забавы прослушать его блестящую рчь. Теологъ еще не успваетъ кончить ее, какъ все собраніе едва не умираетъ отъ смха, вмст со всми до слезъ смется и Янотусъ.
Въ этомъ смх Янотуса надъ самимъ собою и видна особенность характера Раблэ. У его героевъ, какъ и у него самого, нтъ злобы, а есть только веселый, заразительный смхъ надъ забавною шуткой.
Раблэ не щадитъ и самого себя. Онъ присоединяется къ обществу Панурга, входитъ въ ротъ къ Пантагрюэлю и подробно знакомится съ этою страной, съ большими городами, лсами и лугами, она ему кажется совершенно новою, но одинъ изъ обитателей замчаетъ ему: ‘Говорятъ, что существуетъ еще новая земля, гд у людей есть и солнце, и луна, и разныя другія прекрасныя вещи, но наша страна древне той’.
Предметомъ его юмора служить, вся вселенная и все человчество. ‘Вс безумны, — говоритъ онъ въ другомъ мст, — и все безумно. Соломонъ сказалъ, что число безумцевъ безконечно. А какъ доказываетъ Аристотель, отъ безконечности ничего нельзя ни отнять, ни прибавить. Я былъ безумецъ, безумецъ теперь и всегда останусь безумцемъ’.
Какъ уже было сказано, юморъ Раблэ иметъ своимъ предметомъ все человчество,— ни короли, ни папы, ни вельможи, никто не ускользаетъ отъ его тонкой насмшки. Впрочемъ, Раблэ съ почтеніемъ относился въ королевской власти: въ ней онъ находилъ защиту противъ своихъ враговъ. Политическимъ идеаломъ Раблэ было царство добраго великана, ‘авторитетъ котораго заставляетъ покоряться вс остальныя тиранія’. Одинъ изъ отрывковъ въ его первой книг хорошо рисуетъ намъ отношеніе такого короля къ своимъ подданнымъ. ‘Пантагрюэль, увидвъ въ зал маленькую собачку Гаргантуа, сказалъ всей компаніи: ‘Нашъ король долженъ быть близко,— встанемъ ему на встрчу’. Не усплъ онъ кончить эти слова, какъ Гаргантуа вошелъ въ залу, гд было пиршество. Вс встали, чтобы привтствовать его. Вжливо поклонившись всему собранію, Гаргантуа сказалъ: ‘Мои друзья, сдлайте мн удовольствіе, прошу васъ, садитесь опять на ваши мста и продолжайте вашу бесду. Дайте мн стулъ на этотъ конецъ стола и бокалъ, чтобы я могъ пить со всми вмст. Вы для меня вс желанные гости. Скажите же мн, о чемъ вы бесдовали’.
Вообще короли Раблэ (кром королей-завоевателей) носятъ вполн человчный характеръ и съ участіемъ относятся къ жизни и дламъ своихъ подданныхъ, онъ не отдляетъ ихъ въ особенную касту, а смшиваетъ съ остальнымъ человчествомъ. ‘Я думаю,— говоритъ онъ въ одномъ мст,— что многіе короли, императоры, герцоги, принцы и папы происходятъ отъ какихъ-нибудь разнощиковъ и носильщиковъ, и, наоборотъ, многіе нищіе, несчастные и бдные имли своими предками императоровъ и королей. Что же касается меня, то я увренъ, что происхожу отъ какого-нибудь богатаго короля или принца прежнихъ временъ, потому что нтъ человка, который такъ бы хотлъ быть королемъ и богатымъ, какъ я, чтобы имть богатый столъ, ничего не длать, ни о чемъ не заботиться, обогащать моихъ друзей и всхъ хорошихъ и знающихъ людей. Меня утшаетъ только увренность, что на томъ свт я непремнно буду королемъ’. Въ другомъ мст одинъ изъ его героевъ, разсказывая о своемъ пребываніи въ аду, говоритъ, что короли тамъ должны своимъ трудомъ зарабатывать себ хлбъ: такъ, Александръ Македонскій занимается починкой старой обуви, Неронъ играетъ на лир, а Эней — мельникъ, можетъ быть, потому, что онъ взвалилъ къ себ на плечи царя Анхиза, какъ куль съ мукой’. По мннію Стапфера, въ подобныхъ выходкахъ Раблэ не надо видть особенной смлости: королевская власть въ то время еще не была обоготворена, и Францискъ I былъ слишкомъ уменъ, чтобы преслдовать за такія остроумныя и безобидныя шутки. Когда посл выхода третьей книги теологи стали обвинять Раблэ въ ереси и настаивать на запрещеніи, несмотря на привеллегію короля, Францискъ пожелалъ самъ познакомиться съ этимъ произведеніемъ и отъ души смялся во время чтенія.
Раблэ всегда становится на сторону короля и народа противъ папской власти, но остается вренъ себ и нападки его на папъ не идутъ дальше добродушнаго юмора.
Только въ четвертой книг сатира его становится рзче и значительне, но въ то время онъ имлъ за себя не только Франциска, но и боль шинство французскаго духовенства, которое тяготилось папскою властью Раблэ, по выраженію Стапфера, смлость соединялъ съ осторожностью и отправлялся въ бой съ хорошимъ подкрпленіемъ.
Отношеніе Раблэ къ монахамъ довольно сложно и, по выраженію Стапфера, его лучше всего можно опредлить извстными словами Катулла: odi et amo. Онъ много смется надъ ихъ праздностью и прожорливостью. Птицы, прилетающія на ‘Звонящій островъ’ изъ бдныхъ странъ худыми, становятся жирными, одинъ врачъ нашелъ средство противъ всевозможныхъ болзней: онъ длаетъ больныхъ ‘монахами на три мсяца’ и утверждаетъ, что ‘если кто не потолстетъ въ монашескомъ состояніи, то тому не помогутъ ни искусство, ни природа’. Лучшая сатира на монаховъ находится въ книг Гаргантуа, въ глав: Почему монаховъ избгаютъ въ свт и почему у однихъ носы длинне, чмъ у другихъ.
‘Если вамъ понятно почему надъ обезьяной вс смются и бьютъ ее, то вы поймете также, почему,вс,— и старые, и молодые,— избгаютъ монаховъ.. Обезьяна не сторожитъ домъ, какъ собака, не носитъ тяжести, какъ лошадь, не даетъ ни молока, ни шерсти, какъ овца. Она только все портитъ и ломаетъ, поэтому на нее и сыпятся удары и насмшки. Точно также и монахъ не обрабатываетъ землю, какъ крестьянинъ, не оберегаетъ страну, какъ солдатъ, не летать больныхъ, какъ врачъ, не проповдуетъ и просвщаетъ міръ, какъ добросовстный докторъ богословія и педагогъ, не снабжаетъ государство необходимыми вещами и удобствами, какъ купецъ. Поэтому никто ихъ не любитъ и вс смются надъ ними. ‘Но,— сказалъ Грангузье,— они молятся за насъ Богу’.— ‘Ничуть не бывало,— отвтилъ Гаргантуа.— Правда, они длаютъ невозможнымъ сосдство съ ними, благодаря вчному трезвону колоколовъ. Они бормочутъ массу молитвъ и псалмовъ, не понимая ихъ. Вс истинные христіане везд молятся Богу, душа ихъ участвуетъ въ молитв и поэтому они угодны Богу’.
‘Но вотъ нашъ добрый братъ Жанъ тоже монахъ, а, между тмъ, каждый ищетъ его общества. Онъ не ханжа, не неряха, онъ благороденъ, веселъ, разговорчивъ, хорошій товарищъ. Онъ работаетъ, трудится, защищаетъ угнетенныхъ, утшаетъ огорченныхъ и помогаетъ страдающимъ. ‘Я длаю больше,— сказалъ монахъ,— потому что, отстоя въ заутрени, я приготовляю тетивы для лука, силки для ловли кроликовъ и никогда не остаюсь празднымъ’.
Нападая на монаховъ, Раблэ никогда не нападаетъ на монастыри, какъ на учрежденіе. Онъ много лтъ своей жизни провелъ въ монастыр, отдаваясь любимымъ занятіямъ, и впослдствіи нсколько разъ собирался снова поступить въ монастырь, такъ что не могъ сохранить о немъ одни только дурныя воспоминанія. Его Телемская республика, несмотря на то, что порядки тамъ совсмъ другіе, чмъ въ монастыряхъ, въ сущности, представляетъ собою также монастырь.
Важное мсто въ сатирахъ Раблэ занимаетъ міръ судебный. Онъ говоритъ о законахъ и обо всемъ, что къ нимъ относится, какъ человкъ, хорошо изучившій дло. Весьма вроятно, что, прежде чмъ, посвятить себя исключительно медицин, Раблэ слушалъ курсъ юридическихъ наукъ въ разныхъ университетахъ, указаніе на это можно встртить и въ его произведеніяхъ. Въ царствованіе Франциска I былъ приглашенъ знаменитый итальянскій юрисконсультъ Альціатъ для чтенія лекцій въ Бурж. Альціатъ стоялъ во глав движенія эпохи Возрожденія и былъ представителемъ гуманизма противъ старой школы Аккурса. Раблэ не называетъ Альщата по имени, но везд высказывается какъ сторонникъ его широкихъ идей. Чтобы понять римское право, надо изучить нравственную и естественную философію — источники законовъ, знать исторію, греческій языкъ, такъ какъ Греція была первою наставницей Рима, понять и перечувствовать вс красоты древнихъ латинскихъ писателей, а эти старые мечтатели, — восклицаетъ Пантагрюэль, — изучали все это меньше чмъ мой мулъ. Въ извстной программ, которую Гаргантуа составляетъ для своего сына, онъ длаетъ ему слдующее замчаніе: ‘Я хочу, чтобы ты наизусть зналъ прекрасныя статьи гражданскаго права и передавалъ бы мн ихъ продуманно’. ‘Ты меня спрашиваешь, что я думаю о гражданскомъ прав,— пишетъ поэтъ Вульте въ латинской эпиграмм къ поэту Морису Севъ.— Что я о немъ думаю? Да все то же, что сказалъ о немъ нашъ другъ Раблэ’.
Въ своихъ сатирахъ на судебный міръ Раблэ въ особенности нападаетъ на небрежное веденіе длъ, на необразованность и корыстолюбіе судей. Исторія процесса ученаго Янотуса противъ Сорбонны заканчивается слдующимъ размышленіемъ: ‘Дло никогда не будетъ ршено… Въ Париж говорятъ, что Богъ одинъ можетъ создать безконечность. Въ природ нтъ ничего безсмертнаго. По эти пожиратели времени длаютъ процессы постоянными, безконечными и безсмертными. Поэтому можно скоре дождаться конца жизни, чмъ ихъ мнимаго права’.
Наибольшею извстностью пользуется знаменитая сатира въ пятой книг на уголовный судъ.
Панургъ со своими товарищами приходитъ на островъ ‘Коварныхъ котовъ’, гд княжествуетъ Гринимино. ‘Коварные коты’ — самыя ужасныя и чудовищныя животныя… У нихъ такіе длинные, сильные и гибкіе когти, что если кто попадетъ въ ихъ лапы, вырваться нельзя никакими силами. Они все хватаютъ, все пожираютъ, вшаютъ, сжигаютъ, сдираютъ кожу, отрубаютъ головы, бросаютъ въ тюрьмы и разоряютъ, не разбирая ни добра, ни зла… И все это они продлываютъ съ высочайшимъ и несокрушимымъ авторитетомъ’. Гринимино въ своемъ допрос говоритъ слдующія слова: ‘Паши законы похожи на паутину: простыя мухи и маленькія бабочки запутываются въ ней, а большіе вредные слпни прорываютъ ее и улетаютъ’. Нищій, которому путешественники подаютъ милостыню, восклицаетъ: ‘Дай вамъ Богъ, добрые люди, выйти отсюда здравыми и невредимыми!’ Но, чтобы выйти оттуда, надо дать много золота и сдлать богатые подарки дам Гринимино, а также и другимъ кошкамъ’. Въ этой сатир обычный добродушный юморъ покидаетъ Раблэ, онъ дрожитъ отъ гнва и негодованія при вид совершаемыхъ несправедливостей и жестокостей.
Но главнымъ врагомъ Раблэ была Сорбонна, это его ‘bte noire’, предметъ ненависти и отвращенія. По выход въ свтъ Пантагрюэля, Сорбонна объявила эту книгу безнравственной. Сорбонна была убжищемъ и представительницей отжившаго времени, главнымъ пунктомъ борьбы среднихъ вковъ съ великими людьми эпохи Возрожденія. Еще раньше Раблэ Эразмъ велъ войну съ теологами (theologastres), настоящими варварами,— говорилъ онъ. Сорбонна запретила изученіе греческаго языка, объявивъ его еретическимъ, Сорбонна придумала указъ, грозившій уничтожить печать въ самой ея колыбели. Неудивительно, слдовательно, что, несмотря на природное добродушіе и веселость, Раблэ разражается иногда злыми и рзкими выходками противъ свцего мучителя. Въ пятой книг Пантагрюэль отправляется съ визитомъ къ нкоей дам Квинтъ-эссенціи, правнучк Аристотеля, старой дв тысячи восемьсотъ лтъ отъ роду, цариц Ентелехскаго царства. Тощіе обды царицы состоятъ изъ абстракціи, категорій, антитезъ и т. п. Вс ея придворные заняты ршеніемъ неразршимыхъ задачъ: сдлать негровъ блыми, зачерпнуть воду въ ршето, разрзать огонь ножомъ ит. д., все въ томъ же род. Первыми преподавателями Гаргантуа были доктора теологіи въ Сорбонн — ‘суетные пустословы прежнихъ временъ’, знаніе и мудрость которыхъ состояли въ ‘глупости’ и ‘надутости’, способныхъ заглушить всякій живой и благородный умъ. Подъ ихъ руководствомъ Гаргантуа выучился тому, что онъ уже зналъ: ‘пить, сть и спать, сть, спать и лить, спать, пить и сть’. Ученый Тубалъ Голофернъ — ‘великій докторъ теологіи’ и профессоръ ‘готическаго’ письма — выучилъ его азбук такъ хорошо, что онъ могъ сказать ее по порядку съ конца, и училъ ее пять лтъ и три мсяца, потомъ разныя статьи, морали и грамматики заняли у него тридцать лтъ, шесть мсяцевъ и дв недли и т. п. Такъ осмиваетъ Раблэ схоластическую ученость и тупоуміе докторовъ теологіи, но и здсь даже онъ умлъ сохранить шутливую веселость..Вообще, какъ уже было замчено, онъ больше любитъ смяться надъ людьми, чмъ плакать и громить ихъ недостатки, и его смхъ такъ веселъ, что невольно сообщается окружающимъ. Лучшая эпитафія на могилу Раблэ принадлежитъ Этьену Пакье: ‘Онъ смялся надъ людьми, онъ смялся надъ богами съ такою заразительною веселостью, что ни люди, ни боги не оскорблялись его насмшками’.
‘Sic homines, sic et coelestia numina lusit,
Vix homines, vix ut numina laesa putes’.
Произведенія Раблэ не имютъ, какъ мы замтили, ни плана, ни системы, онъ всецло подчиняется прихотливымъ затямъ своего измнчиваго настроенія. Скептицизмъ, главная черта его характера, боле или мене часто уступаетъ мсто горячему увлеченію, веселость прерывается серьезными, глубокими идеями и размышленіями, въ которыхъ чувствуется иногда много скорби.
Рядомъ съ комическимъ писателемъ въ немъ живетъ также глубокій мыслитель, стоявшій во глав нравственнаго и философскаго движенія XVI ст.
Идеаломъ Раблэ является Пантагрюэль, философія его заключается въ пантаірюэлизм. Въ пролог къ IV книг онъ такъ опредляетъ его: веселое расположеніе духа вмст съ презрніемъ ко всему преходящему. Смхъ и веселье необходимы для человка, также какъ да и питье, они поддерживаютъ въ немъ нравственную бодрость, заставляютъ его легче относиться къ разнымъ временнымъ житейскимъ невзгодамъ и придаютъ энергію для преслдованія вчной, далекой, можетъ быть, недостижимой цли всего человчества — общаго благоденствія. Пантагрюэль обладаетъ чудодйственною травой пантагрюэльнъ, съ помощью которой побждаетъ всевозможныя препятствія, мшающія успху цивилизаціи. Сами боги Олимпа приходятъ, наконецъ, въ ужасъ отъ подвиговъ Пантагрюэля, они дрожать при мысли, что дти его могутъ изобрсть такую же чудесную траву и съ ея помощью проникнуть въ ‘источники града, дождя и молніи’. Они боятся, какъ бы человчество не захватило, наконецъ, ихъ владнія и не поселилось бы, какъ въ гостиниц, на томъ или на другомъ созвздіи. Такимъ образомъ, въ Пантагрюэл воплощаются знаніе и наука въ борьб, съ таинственными силами природы.
Пантагрюэль служитъ также и нравственнымъ идеаломъ Раблэ. Онъ уметъ владть собой, умренъ, трезвъ, добръ, серьезенъ, храбръ въ опасности, у него иного нравственнаго достоинства. Ко всему человчеству, а въ особенности къ Панургу, представителю всевозможныхъ пороковъ, Пантагрюэль относится съ глубокимъ снисхожденіемъ скептика, который почти никогда не возмущается зломъ и никогда не беретъ на себя его искорененія. Только одни лнтяи, обжоры и пьяницы служатъ предметомъ его ненависти.
Взглядъ Раблэ на войну и на ея послдствія лучше всего выраженъ въ эпизод борьбы между Грангузье, ддомъ Пантагрюэля, и Пикроколенъ.
Пикроколь одержимъ безумнымъ честолюбіемъ и страстью къ военнымъ походамъ. Изъ-за нсколькихъ дюжинъ лепешекъ, которые пастухи Грангузье взяли съ телги его людей, ‘уплативъ ихъ стоимость’, изъ-за какого-то мошенника, избитаго ими по заслугахъ, Пикроколь хочетъ разграбить земли своего сосда. Онъ приходитъ въ ‘страшную ярость’ и, не спрашивая ‘ни какъ, ни почему’, призываетъ къ оружію весь свой народъ, ‘покуда ему готовятъ обдъ’, онъ наскоро длаетъ свои военныя распоряженія и безъ всякаго плана и порядка наполняетъ вооруженными шайками сосднюю страну. Грангузье, поклонникъ мира, употребляетъ вс усилія, чтобы успокоить своего раздраженнаго соперника. Въ письм къ своему сыну онъ говоритъ: ‘Я ршилъ не раздражать его, а умиротворять, не нападать, а только защищаться, сражаться, чтобы сохранить своихъ подданныхъ и наслдственныя земли, которыя такъ враждебно и безъ всякой причины попираетъ теперь Пикроколь’. Грангузье, въ противуположность Пикроколю, несмотря на свою склонность къ мирнымъ занятіямъ, всегда готовъ къ войн. Ему нтъ надобности обращаться къ помощи народа, который самъ предлагаетъ ему тысячи волонтеровъ.
Раблэ, какъ и многіе другіе философы, длаетъ различіе между войною наступательной и войною оборонительной. ‘Мы называемъ разбоемъ и злодйствомъ то, что нкогда сарацины и варвары называли удалью, мы говоримъ, что подражаніе Геркулесу, Александру, Ганнибалу, Сципіону и Цезарю противно духу Евангелія, которое повелваетъ каждому оберегать и управлять ввренными ему странами и землями, а не грабить чужія, мы думаемъ, наконецъ, что человкъ созданъ для мира, а не для войны, но это не мшаетъ намъ все-же желать, чтобы границы Франціи были хорошо укрплены и чтобы міръ уважалъ ея спокойствіе. Мы скажемъ даже, что война становится прекрасной, когда дло идетъ о защит отечества противъ нападенія непріятеля’.
Грангузье побждаетъ Пикроколя, но и посл побды остается человчнымъ. Онъ требуетъ только выдачи главныхъ зачинщиковъ войны и совтниковъ короля. ‘Но Гаргантуа не сдлалъ имъ никакого зла. Онъ заставилъ ихъ только работать надъ печатными станками въ типографіи, которую онъ только что основалъ’. Такимъ образомъ, представители грабежа и разбоя должны были тоже обратить свой трудъ и время на пользу просвщенія.
Въ третьей книг есть прелестная глава о колонизаціи завоеванныхъ странъ. Пантагрюэль завоевываетъ страну Дипсодовъ, плохо населенную и даже пустынную въ нкоторыхъ мстахъ, и переселяетъ туда колонію Утопистовъ, ‘представителей всхъ ремеслъ, профессоровъ всхъ наукъ, чтобы внести въ страну порядокъ и просвщеніе, а также населить ее’. ‘Какъ и предвидлъ Пантагрюэль, побжденные въ скоромъ времени не только переняли у побдителей ихъ просвщеніе и достоинства, но даже перегнали ихъ, благодаря страстности, съ которой вообще человчество принимается за всякое дло, которое ему по вкусу’. ‘Побжденный народъ,— говоритъ онъ дальше,— нельзя грабить, притснять, насиловать и раздражать, надо, напротивъ, ласкать, нжить и баловать его, какъ новорожденное дитя, надо поддерживать его и защищать отъ бури, какъ только что посаженное деревцо’… ‘Этимъ переселеніемъ Утопистовъ вдипсодію Пантагрюэль создалъ ‘двухъ ангеловъ’ изъ одного, въ противуположность Карлу Великому, который изъ одного чорта сдлалъ двухъ, переселивъ саксонцевъ въ Фландрію, а фламандцевъ въ Саксонію’.
Посл побды надъ Пикроколенъ Гаргантуа награждаетъ всхъ участвовавшихъ въ сраженіи и предлагаетъ, между прочимъ, храброму монаху брату Жану одно изъ аббатствъ. Братъ Жанъ отказывается, говоря, что онъ не можетъ управлять монахами, такъ какъ не уметъ управлять даже самимъ собою. Онъ проситъ взамнъ этого позволенія основать новое аббатство по своему собственному плану и создать свою религію, непохожую на вс остальныя. Гаргантуа очень нравится эта мысль, и онъ отдаетъ, для ея исполненія, монаху мстечко Телему около Луары.
Въ Телемскомъ учрежденіи Раблэ даетъ намъ картину идеальнаго общежитія, нчто врод маленькой республики, уставъ которой проникнутъ серьезными идеями. Нотахъ какъ новое аббатство должно было рзко и во всхъ пунктахъ разниться отъ подобныхъ же учрежденій своего времени, то встрчаются и забавныя распоряженія, написанныя исключительно въ пику монастырямъ. Такъ, напримръ, въ Телемской республик нтъ колоколовъ, ни даже часовъ, подъ предлогомъ, что часы заставляютъ терять слишкомъ много времени: въ этомъ правил заключается протестъ противъ монастырской жизни, гд все ‘размрено, распредлено и ограничено по часамъ’. Многія другія постановленія имютъ уже важное значеніе. Аббатство не обнесено стною, чтобы не походить, какъ другія, на темницы. Жить въ немъ дозволяется какъ мужчинамъ, такъ и женщинамъ, обязательствъ на всю жизнь не существуетъ и каждый можетъ уйти, когда ему вздумается, обтъ бдности, цломудрія и послушанія замняется слдующимъ правиломъ, вполн разрушающимъ старый порядокъ вещей: въ Телем ‘вс могли жениться, вс были богаты и пользовались полною свободой’.
Женщины принимались въ Телему отъ десяти до пятнадцати лтъ, мужчины отъ двнадцати до восемнадцати, молодые люди обоего пола должны были быть красивыми и хорошо сложенными, достойными представителями человческой расы. Въ этомъ предписаніи скрывается древняя идея реабилитаціи плоти противъ чрезмрнаго мистицизма, умерщвлявшаго ее ради многихъ потребностей духа.
На большихъ воротахъ Телемы былъ написанъ перечень лицъ, имвшихъ право пребыванія въ Телем, и переименованы лица, лишенныя этого права.
Первое запрещеніе касалось лицемровъ и ханжей, главныхъ, постоянно преслдуемыхъ враговъ, на которыхъ Раблэ изливаетъ цлый потокъ оскорбительныхъ эпитетовъ. Затмъ изгоняются лица судебнаго міра, ‘пожиратели простаго народа’, для нихъ нтъ мста въ идеальномъ обществ, которому незнакомы ни процессы, ни споры. Прочь ростовщики и скупцы! прочь ревнивцы и старые ворчуны, подстрекатели и соблазнители! Пусть приходятъ благородные рыцари и дамы, представители красоты, а также мудрости и скромности, надо чтобы обитатели Телемы были, прежде всего, хорошими товарищами, чтобы у нихъ были добрыя и здоровыя душа и тло.
Раблэ, камень за камнемъ, воздвигаетъ передъ читателями Телемское аббатство, онъ. длаетъ такія точныя и подробныя описанія, что одинъ ученый архитекторъ, Ленорманъ, могъ начертить планъ и рисунокъ аббатства. Ленорманъ замчаетъ, между прочимъ, что и архитектура Раблэ отличается отъ той эпохи своею склонностью скоре къ комфорту, чмъ въ роскоши.
Въ каждомъ этаж помщаются большія, красивыя библіотеки, составленныя изъ литературы языковъ, извстныхъ въ то время: греческаго, латинскаго, французскаго, итальянскаго и испанскаго. Раблэ длаетъ только одно важное упущеніе въ описаніи своего аббатства: онъ совершенно забываетъ о кузняхъ и о столовыхъ. Позаботившись, такимъ образомъ, объ умственной пищи обитателей Телемы, онъ оставляетъ безъ удовлетворенія первую потребность человческой жизни. Нечего и говорить посл этого, насколько нелпы обвиненія Раблэ въ любви къ пирамъ и оргіямъ: въ Телем помогло быть ничего подобнаго за неимніемъ даже общаго стола. Подробно останавливается также Раблэ на описаніи костюмовъ обитателей аббатства. Онъ одваетъ ихъ въ богатыя платья, свтлыхъ и яркихъ цвтовъ, украшенныя алмазами, рубинами и разными другими драгоцнными камнями. Онъ возстаетъ здсь не только противъ мрачной и однообразной монашеской одежды, но вообще противъ мистицизма и пессимизма, потоку что какъ черный цвтъ означаетъ трауръ, такъ свтлый есть символъ радости и веселья. ‘Разв ночь не мрачна и не печальна? Разв свтъ не радуетъ всю природу?… По свидтельству Евангелія, одежды Спасителя во время преображенія стали блыми, какъ свтъ… Античные историки говорятъ намъ, что тріумфаторы възжали въ Римъ въ колесницахъ, запряженныхъ блыми лошадьми… Французы охотно носятъ на шляпахъ блыя перья, потому что природа дала имъ веселый характеръ. Жизнь въ Телем идетъ весело и беззаботно, тамъ есть гипподромъ, циркъ, театръ, площадь для игръ, галлерея естественной исторіи, картинная галлерея и т. п. Всюду царствуетъ миръ и согласіе’. Раблэ предполагаетъ, что полная гармонія въ общежитіи зависитъ всецло отъ доброй воли и желанія каждаго отдльнаго члена. Человкъ отъ природы добръ. Лучшіе представители человческаго рода, какъ телемиты, у которыхъ здоровая, красивая вншность служитъ выраженіемъ здоровой души и здороваго ума, могутъ стремиться только къ добру. Ни одно дурное желаніе не нарушитъ чистыхъ нравовъ и счастья телемитовъ. Въ этой идеальной республик вс будутъ жить въ согласіи, потому что у всхъ одинаково благородные и высокіе вкусы, даже женщины, и т не будутъ ссориться’. ‘Ихъ жизнь распредлялась не по законамъ, статутамъ и правиламъ, а по ихъ собственной вол и желанію’. Такъ постановилъ Гаргантуа. У нихъ было только одно правило: длай, что теб захочется. Эти четыре маленькія слова ничто иное, какъ переводъ греческаго Thelmè,,— ясно, что аббатство свободнаго разума служитъ яркою антитезой всмъ монастырямъ, основными правилами которыхъ являются послушаніе и отреченіе отъ собственной воли.
Было бы ошибочно думать, что словами: ‘длай, что теб захочется’, Раблэ освобождаетъ отъ всякихъ обязанностей и нравственнаго контроля. Люди свободные,— говоритъ онъ,— ‘хорошо образованные, постоянно вращающіеся въ обществ честныхъ людей, отъ природы обладаютъ инстинктомъ и импульсомъ, который влечетъ ихъ къ добру и отталкиваетъ отъ зла’. Природное влеченіе человка къ добродтели измняется, ‘если его начинаютъ принуждать и подчинять’, въ инстинктъ противодйствія ‘рабскому игу’, потому что мы всегда стремимся къ запрещенному и желаемъ того, чего у насъ нтъ.
Никогда не стремятся нарушить правило, которое не насилуетъ кушу, убжать изъ воспитательнаго или исправительнаго дома, гд ворота всегда открыты и позволяютъ уйти во всякое время, не прибгая къ хитрости и обману. На этомъ правил были устроены исправительныя колоши і школы, которыя давали хорошіе результаты.
Телемиты Раблэ — люди высокой нравственности: ‘никогда не было таитъ благородныхъ, нравственныхъ рыцарей, такихъ милыхъ, кроткихъ женщинъ, такъ хорошо знающихъ женскія работы’. Поэтому, ‘когда наступало время оставлять аббатство, или по желанію родителей, или по какой другой причин, каждый уводилъ съ собою женщину, которую онъ бралъ себ въ подруги и женился на ней. И какъ въ Телем они жили въ дружб и согласіи, такъ продолжали жить и посл, и въ конц своей жизни любили другъ друга такъ же, какъ и въ первые дни брака’. Бракъ завершаетъ собою жизнь въ юномъ телемскомъ обществ. Совмстная жизнь мужчинъ и женщинъ позволяетъ лучше узнать другъ друга и длаетъ браки боле удачными и счастливыми. Когда выборъ сдланъ, юная чета покидаетъ аббатство и основываетъ семью вн его.
По мннію Стапфера, республика Телемы носитъ чисто-идеальный характеръ и, конечно, недостижима въ дйствительности. По заблужденія Раблэ, какъ и вообще заблужденія генія, дали гораздо больше плодотворныхъ результатовъ, чмъ многія мудрыя истины посредственныхъ мыслителей. Своимъ отрицаніемъ прирожденной испорченности Раблэ длаетъ шагъ къ XVIII ст., порываетъ со старою традиціей, съ суровымъ догматомъ Кальвина и со всею католическою церковью., съ ея системой раскаяній, замняющихъ исправленіе.
Главный недостатокъ республики, это — отсутствіе труда. Тамъ есть, правда, работники: парикмахеры, портные, обойщики и т. п., но они не входятъ въ составъ общества, а служатъ какъ простые наемники. Вся жизнь телемитовъ проходитъ или въ празднествахъ, или въ ученіи, вся жизнь и вс поступки обращены на заботу о собственномъ благосостояніи и самообразованіи.
‘Забота только о своемъ собственномъ образованіи, — говорить Стаиферъ,— съ соціальной точки зрнія, то же, что забота о спасеніи своей души: это жизнь монаха, а не человка. Въ Телем не допускалось даже семьи, и молодые люди, сочетавшіеся бракомъ, вступали въ жизнь безъ всякой подготовки къ суровой дйствительности. Нравственная идея Телемы заключается въ двухъ словахъ: свобода и уваженіе къ своему достоинству. Это, конечно, многаго стоитъ, особенно въ то время, но все же не замняетъ дятельной энергіи, страстнаго влеченія къ добру, къ самопожертвованію для блага другихъ и сознанія своихъ обязанностей.
Въ третьей книг находится знаменитый парадоксъ Панурга о необходимости системы долговъ и кредита, гд между смхомъ и шутками высказывается соціальная теорія, не лишенная глубокаго смысла:
‘Если въ этомъ мір не будутъ ничего давать въ долгъ, то это будеть подлость, аномалія, чертовщина. Люди не будутъ стараться спасти другъ друга. Напрасно будутъ кричать: тону, горю, убиваютъ!— никто не придетъ на помощь. Почему?— онъ никому не долженъ, и ему никто не долженъ. Никому нтъ дла ни до его крушенія, ни до его разоренія, ни до его смерти… Короче сказать, изъ этого свта будутъ изгнаны Вра, Надежда, Милосердіе, потому что люди созданы для того, чтобы помогать людямъ и заботиться о людяхъ’. И, впадая въ экзальтацію, Панургъ провидитъ въ будущемъ блаженное время, когда вс люди будутъ взаимно кредиторами и должниками и когда будетъ царствовать полная гармонія. Наступятъ миръ, любовь, врность, покой, веселье и радость. Деньги, мелкая монета, кольца, разные товары будутъ переходить изъ рукъ въ руки. Нтъ процессовъ, нтъ войны, нтъ споровъ, нтъ ростовщиковъ, нтъ преступниковъ, нтъ скупцовъ. Боже, да разв это не золотой вкъ?… Будетъ царствовать одно милосердіе. Вс будутъ добры, вс будутъ прекрасны, вс будутъ справедливы’. Панургъ развиваетъ здсь евангельское изреченіе: ‘На земл миръ, въ человкахъ благоволеніе’, и достигаетъ почти экстаза Виктора Гюго въ его поэм Роскошь (Lux):
‘Nous nous verrons sortir de ce gouffre o vous sommes,
Mlant vos deux rayons, fraternit des hommes,
Paternit de Dieu!’
Какъ уже было оказано раньше, Грангузье поручилъ воспитаніе сына Гаргантуа ученымъ теологамъ Сорбонны, но, увидвъ, что сынъ его не пріобрлъ подъ ихъ руководствомъ ровно никакихъ познаній, Грангузье приглашаетъ Панократа, представителя ‘современнаго’ воспитанія, совершенно противуположнаго ‘прежнему’. Панократъ, прежде чмъ заняться перевоспитаніемъ своего ученика, сначала изучаетъ его, ‘предоставляя ему полную свободу слдовать уже пріобртеннымъ привычкамъ, зная, что природа не терпитъ внезапныхъ перемнъ безъ слишкомъ сильныхъ потрясеній’. Постепенно Панократъ развиваетъ въ своемъ воспитанник чувства чести и старается воздйствовать на это главное, по мннію Раблэ, орудіе нравственнаго воспитанія. Онъ хочетъ, чтобы Гаргантуа поступалъ хорошо не изъ послушанія своему учителю, но изъ самолюбія и благороднаго соревнованія.
‘Онъ познакомилъ его съ учеными, общество которыхъ развиваетъ его умъ и вызываетъ въ немъ желаніе пріобрсти такія же познанія и пользоваться такимъ же уваженіемъ’.
День его былъ такъ распредленъ, что ни одинъ часъ не проходилъ даромъ. Гаргантуа просыпался около четырехъ часовъ утра, покуда его растирали, пажъ читалъ ему Священное Писаніе громко, ясно и съ надлежащимъ выраженіемъ. Посл этого чтенія Гаргантуа часто предавался молитв, тронутый и пораженный величіемъ Бога и Его чудеснымъ откровеніемъ.
Во время одванья, когда онъ причесывался, одвался, душился, ему читали уроки предъидущаго дня, или онъ самъ повторялъ ихъ, стараясь найти имъ, въ то же время, практическое примненіе къ жизни. Затмъ три добрыхъ часа посвящалось чтенію, посл котораго былъ первый гимнастическій отдыхъ, относительно короткій, играли въ мячъ или въ лапту до тхъ поръ, пока не выступалъ потъ, признакъ усталости, согласно мннію Цельзія и Гиппократа’. Посл гимнастики обтирали тло, надвали чистое блье и медленно прогуливались въ ожиданіи обда. Во время прогулокъ ясно и громко говорили что-нибудь изъ пройденнаго. Въ начал обда читали какіе-нибудь веселые, забавные разсказы, покуда не подавали вино. Тогда, смотря по желанію, или продолжали читать, или бесдовали обо всемъ, что было на глазахъ: о хлб, соли, о качеств подаваемыхъ кушаньевъ и т. д. Посл обда, вычистивъ зубы и вымывъ руки и глаза свжею водой, благодарили Господа и садились играть въ карты.
Игра въ карты посл обда и посл ужина, по мннію Раблэ, даетъ полный отдыхъ уму и тлу и, кром того, далеко не безполезна. При помощи картъ можно узнать ‘тысячу забавныхъ фокусовъ, составить новые’, основанные на ариметик, и вызвать интересъ къ этой наук. Такимъ образомъ, Гаргантуа увлекается сначала ариметикой, а потомъ мало-помалу и другими математическими науками, какъ геометріей, астрономіей, и музыкой. Онъ плъ, сколько ему вздумается, игралъ на арф, на лютн, на флейт и на другихъ инструментахъ. Послобденный отдыхъ продолжался часъ, а посл того Гаргантуа опять принимался за науки, занятія продолжались три часа и больше и состояли въ повтореніи утренняго урока и въ чтеніи новаго.
Посл того, какъ и утромъ, занимались физическими упражненіями, но гимнастика была теперь продолжительне и сложне. Раблэ подробно останавливается здсь на описаніи разныхъ гимнастическихъ упражненій. По выраженію С. Бёма: ‘ловкость учителя-гимнаста равняется здсь ловкости языка. Для французской прозы здсь тоже своего рода гимнастика,— слогъ становится изумительнымъ по изобилію выраженій, по свобод, гибкости, точности и горячности’.
Гаргантуа занимается гимнастикой на открытомъ воздух. Раблэ смло возстаетъ здсь противъ царствовавшаго тогда во Франціи предразсудка, что гимнастика должна производиться въ закрытомъ зданіи. Здсь на открытомъ воздух юношу растираютъ и подаютъ ему новую одежду. Домой возвращаются дугами и вообще мстами съ растительностью, для гербаризаціи. Въ ожиданіи ужина, также какъ и утромъ, повторяютъ пройденное.
‘Замтьте,— говоритъ Раблэ,— что обдъ Гаргантуа былъ очень скроменъ, онъ лъ, чтобы нсколько утолить голодъ, но ужинъ былъ тщательный и разнообразный. Онъ лъ теперь столько, сколько надо было, чтобы хорошенько подкрпить свои силы’. Раблэ различаетъ, такимъ образомъ, ужинъ, заканчивающій дятельный день, и обдъ, служащій только короткимъ отдыхомъ во время работы. ‘Когда я хорошо позавтракалъ,— говоритъ Панургъ,— я могу, въ случа надобности, обойтись безъ обда. Но не ужинать? Чортъ возьми! Это ошибка. Это цлый скандалъ. Природа создала день, чтобы упражняться, работать и заниматься каждому своимъ дломъ, а чтобы все это длалось лучше, она снабдила насъ яркимъ и веселымъ свтомъ солнца. Вечеромъ она отнимаетъ его у насъ и молча говоритъ намъ: ‘Дтки, вы славные люди, довольно работать. Наступаетъ ночь: надо кончать работу и подкрпить себя вкуснымъ хлбомъ, добрымъ виномъ и хорошею говядиной, потомъ немного развлечься, лечь и отдыхать, чтобы на слдующій день встать на работу свжимъ и бодрымъ, какъ и раньше’.
Ужинъ Гаргантуа сопровождался тми же занятіями, какъ и обдъ. Иногда такъ проводили время ‘до отхода ко сну’, иногда шли въ гости къ образованнымъ людямъ или къ путешественникамъ, видвшимъ иностранныя земли… Ночью, прежде чмъ уйти къ себ, выбирали самое открытое мсто и изучали оттуда небесный сводъ… Потомъ,— какъ это длали пиагорейцы,— Гаргантуа вкратц вспоминалъ съ своимъ учителемъ все то, что онъ читалъ, видлъ, слышалъ и сдлалъ въ продолженіе дня.
Въ дождливую погоду программа нсколько измнялась, да, даже вечерняя, была не такая сытная и обильная. Гимнастика на свжемъ воздух замнялась комнатной, кололи и пилили дрова, убирали въ сараи сно и хлба. Занимались фехтованьемъ, живописью, скульптурой, посщали всевозможные заводы и мастерскія, публичныя лекціи, судебныя разбирательства, проповди,— однимъ словомъ, было много разныхъ способовъ проводить время въ ненастье.
Знаніе скрыто въ глубин каждой вещи, хорошо направленный умъ всюду находить себ пищу, даже въ разныхъ выходкахъ ‘фигляровъ’ и шарлатановъ, ученикъ Панократа слдилъ за ихъ жестами, обманами, скачками и краснобайствомъ.
При такомъ метод воспитанія Гаргантуа длаетъ быстрые успхи и начинаетъ находить ‘пріятнымъ, легкимъ и разнообразнымъ’ такой порядокъ жизни, тогда какъ сначала онъ ему казался труднымъ.
Тмъ не мене, Панократъ, чтобы дать ему полный отдыхъ отъ постояннаго умственнаго напряженія, выбираетъ разъ въ мсяцъ свтлый, теплый день и они съ утра узжали за городъ, въ Шантильи, въ С. Клу. Тамъ они проводили весь день въ самомъ разнообразномъ весельи: смялись, шутили и пили, играли, пли, танцовали, валялись на трав, собирали раковины, ловили лягушекъ и раковъ.
Но и этотъ день, хотя безъ книгъ и чтеній, не пропадалъ даромъ. Они говорили подъ открытымъ небомъ стихи Вергилія, Гезіода, писали латинскія эпиграммы и переводили ихъ на французскій языкъ и т. п.
Изъ приведенныхъ отрывковъ видно, какое важное значеніе придавалъ Раблэ физическимъ упражненіямъ: на десять страницъ, посвященныхъ воспитанію Гаргантуа, семь, по крайней мр, отводятся гимнастик и вообще заботамъ о здоровь. Такое отношеніе къ физическому здоровью человка составляетъ самую новую и оригинальную часть педагогической программы Раблэ.
Учебныя программы того времени поражаютъ массой ежедневныхъ занятій, исключительно умственныхъ, безъ малйшаго отдыха для ума и для тла. Вотъ, напримръ, распредленіе дня въ коллегіи (гимназіи) Монтегла, по правиламъ 1503 г.: отъ четырехъ до шести часовъ утра — урокъ, въ шесть часовъ — обдня, отъ восьми до десяти часовъ — урокъ, отъ десяти до одиннадцати — обсужденія и аргументаціи, въ одиннадцать — обдъ, посл обда — экзаменъ обсуждавшихся вопросовъ и пройденныхъ уроковъ, а въ субботу — диспутъ, отъ трехъ до пяти — урокъ, въ пять часовъ — вечерня, отъ пяти до шести — диспутъ, въ шесть часовъ — ужинъ, посл ужина до половины восьмаго — экзаменъ обсуждавшихся вопросовъ и пройденныхъ уроковъ, въ половин седьмаго — повечеріе, въ восемь часовъ зимой и въ девять лтомъ — спать. ‘Мы видимъ здсь,— говоритъ Стапферъ,— какой-то головокружительный хаосъ уроковъ, диспутовъ, обденъ, самыя усиленныя занятія слдуютъ сейчасъ же посл ды, безъ малйшаго перерыва, а гимнастика фигурируетъ разв только въ форм кулачныхъ расправъ, которыми часто кончались диспуты’. ‘Надо замтить,— продолжаетъ онъ,— что мы еще до сихъ поръ въ дл воспитанія продолжаемъ жить средневковый? традиціями, древній культъ физической красоты и силы отодвинутъ въ область преданія, правда, иногда и у насъ принимаются за гигіену и за гимнастику, но длаютъ это слегка, безъ всякой системы, тогда какъ правильное физическое упражненіе служитъ необходимымъ противовсомъ чрезмрной умственной дятельности, истощающей мозгъ’. Предшественники Раблэ, гуманисты, а въ особенности Эразмъ, много писали противъ неправильной постановки образованія. Эразмъ также совтуетъ, главнымъ образомъ, заниматься утромъ, даетъ разные гигіеническіе совты, длаетъ уроки боле веселыми и интересными, а развлеченія боле полезными, и требуетъ, чтобы ученикъ понималъ и размышлялъ надъ всмъ, что онъ учитъ. Но какъ Эразмъ, такъ и Раблэ вооружали умъ обширными и разнообразными свдніями, соблюдая при этомъ великій принципъ, который Эразмъ провозгласилъ одинъ изъ первыхъ: ‘Не должно быть человка, авторитетъ котораго мшалъ бы намъ принять лучшее мнніе, высказанное кмъ-нибудь другимъ’. Эразмъ совтуетъ и женщинамъ и двушкамъ стремиться къ знанію: ‘Разв это будетъ дурно, — спрашиваетъ молодая двушка у аббата, — если я изучу латинскій языкъ, чтобы читать каждый день столькихъ мудрыхъ, образованныхъ и краснорчивыхъ авторовъ?’ — ‘женщины теряютъ за книгами и тотъ небольшой умъ, который имъ дала природа’.— ‘Я не знаю, много ли его у васъ, мужчинъ, но что меня касается, я предпочитаю посвятить то немногое, что мн дано, на изученіе полезныхъ книгъ, чмъ бормотать молитвы безъ всякаго участія разсудка’. Раблэ, страстный поклонникъ науки, всхъ призываетъ подъ ея знамя, у него нтъ ни малйшаго сомннія въ польз образованія, онъ не считаетъ его аристократическою привилегіей немногихъ избранныхъ: это сокровище, широко открытое всмъ, ‘женщинамъ и двушкамъ’, ‘разбойникамъ, палачамъ, авантюристамъ, конюхамъ’. Тмимъ образомъ, Раблэ, также какъ и его герой Пантагрюэль, становится на сторону просвщенія, въ его сердц ярко горитъ искра небеснаго огня, похищеннаго Прометеемъ, и онъ, между смхомъ и шутками, смло проповдуетъ борьбу противъ мрака, невжества, за истину и за науку.
Религіозныя распри, во время которыхъ жилъ Раблэ, не могли не отразиться на его произведеніяхъ. Любя свободу и истину, Раблэ во многомъ раздлялъ убжденія протестантовъ, но его широкій умъ и образованіе мшали ему всецло перейти на ихъ сторону, въ этомъ отношенія онъ раздлялъ участь Эразма, Маргариты Баварской и многихъ другихъ просвщенныхъ людей своей эпохи.
Воспитаніе Гаргантуа и его письма къ Пантагрюэлю носятъ чисто-протестантскій характеръ, самое стремленіе Раблэ къ знанію и къ наук носитъ печать реформаторскаго движенія. Надпись на воротахъ Телемы изгоняетъ ханжей и лицемровъ, но приглашаетъ ‘добрыхъ, старыхъ друзей, проповдниковъ Евангелія’. Грангузье произноситъ цлую рчь противъ пилигримства и католическаго политеизма. Онъ спрашиваетъ пять пилигримовъ, которыхъ Гаргантуа чуть было не сълъ съ салатомъ, откуда они и куда идутъ? ‘Мы идемъ къ себ отъ св. Себастіана около Нанта’ ‘Что же вы длали у св. Себястіана?’ — ‘Мы ходили къ нему молиться о прекращеніи чумы’.— ‘О,— сказалъ Грангузье, — бдные люди, разв вы думаете, что чума послана вамъ св. Себастіаномъ?’ — ‘Да,— сказалъ Ладаллеръ,— такъ говорятъ намъ наши священники’.— ‘Только лжепророки,— оказалъ Грангузье,— могутъ говорить подобную ложь. Они богохульствуютъ и клевещутъ на праведниковъ и святыхъ. Одинъ мошенникъ и у меня вздумалъ было проповдывать подобныя вещи, но я его такъ хорошо наказалъ, хотя онъ и называлъ меня еретикомъ, что съ тхъ поръ ни одинъ подобный мошенникъ не сметъ придти на мои земли. Я удивляюсь, какъ вамъ король позволяетъ проповдывать подобную ложь въ своемъ царств. Идите, добрые люди, съ Богомъ, пусть Онъ всегда руководитъ вами. Въ другой разъ не предпринимайте такихъ безполезныхъ путешествій. Кормите ваши семьи, трудитесь каждый надъ своимъ дломъ, обучайте вашихъ дтей и живите такъ, какъ учитъ св. апостолъ Павелъ.
Вообще, какъ говоритъ Стапферъ, во всхъ произведеніяхъ Раблэ довольно ереси, чтобы Кальвидъ могъ сказать о немъ, какъ объ Эразм: ‘Онъ вкусилъ немного отъ хлба истины’.
Раблэ всегда, какъ ногъ, защищался противъ обвиненія въ ереси. Ловкимъ пріемомъ, которымъ потомъ часто пользовался Вольтеръ, онъ свидтельствуетъ о своемъ католицизм или вставляетъ словечко въ пользу его, именно въ то время, когда ‘ересь’ такъ и брызжетъ изъ-подъ его пера. Другимъ спасеніемъ для Раблэ служила его открытая вражда съ Кальвиномъ. Просвщенный, скептическій умъ Раблэ не могъ примириться съ узкимъ фанатизмомъ этого реформатора, а добродушный юморъ и вротерпимость Раблэ возмущали реформаторовъ. Кальвинъ въ одномъ изъ своихъ латинскихъ писемъ называетъ его книгу ‘безстыдной’. Поздне, уже въ Женев, онъ такъ выражается объ автор Гаргантуа: ‘Раблэ, де-Перье и многіе другіе, которыхъ я не называю теперь, вкусивъ Евангеліе, была поражены слпотою. Собаки, о которыхъ уговорю, чтобы имъ свободне было кощунствовать, притворяются веселыми шутниками, порхаютъ съ пира на пиръ, и тамъ, смясь и болтая, уничтожаютъ, насколько могутъ, всякое благоговніе къ Богу’.
Другой ярый протестантъ, изгнанный французскими теологами въ Женеву, упрекаетъ своихъ преслдователей въ томъ, что они до сихъ поръ не сожгли вмст съ его книгой атеиста и богохульника Раблэ. Но Раблэ, мажь уже было сказано раньше, защищалъ свои убжденія ‘только до сожженія’. ‘Онъ имлъ бы полное право,— прибавляетъ Стапферъ,— сказать вмст съ Монтэнемъ. что предоставить сжечь себя живымъ значило бы заплатить слишкомъ дорого за свои предположенія’ (s’exposer tre cuit tout vif, c’est mettre trop haut prix des conjectures).
Раблэ былъ скептикъ по преимуществу, въ полномъ значеніи этого слова. Онъ ничего не принималъ на вру и все подвергалъ критик своего сильнаго ума. Онъ съ уваженіемъ говоритъ о Библіи, но смется надъ теологами, которые видятъ пророчества въ самыхъ незначительныхъ словахъ, какъ почтенный отецъ у Паскаля, видвшій въ четырехъ маленькихъ словечкахъ Исаіи: ‘Идите, быстрые и легкіе ангелы’, явное пророчество о пришествіи іезуитовъ. Пилигримы, проглоченные Гаргантуа, утшаются мыслью, что ихъ несчастіе было предсказано Давидомъ. Онъ ‘еретикъ’ и сторонникъ реформы, насколько послдняя согласуется съ эмансипаціей мысли и печати, но не можетъ раздлять съ Кальвиномъотрицанія свободы воли и мрачнаго догмата о предопредленіи.
Стапферъ замчаетъ дале, что многіе критики какъ бы съ презрніемъ относятся къ Раблэ, къ Эразму, Маргарит Баварской и др., упрекая ихъ ‘въ робости и нершительности, въ тонъ, что они не до конца послдовали за представителями ‘ереси’ и, принявъ отчасти реформацію, остановились на полпути’. ‘Но,— замчаетъ Стапферъ,— эти-то люди и были истиннымъ источникомъ гуманности, свободы и терпимости, необходимыхъ намъ теперь, какъ воздухъ. Мудрость и терпимость Эразма въ ту эпоху борьбы и насилія представляли еще боле оригинальное явленіе, чмъ самъ Лютеръ. Страсть, сжигающая все то, чему она раньше поклонялась, поражаетъ мене, чмъ страсть, которая умряетъ свой огонь и превращается въ свтъ и разумъ’.
Кончая свой трудъ, Стапферъ слдующими словами характеризуетъ Раблэ: ‘Великій медикъ, великій гуманистъ и большой весельчакъ, онъ не былъ созданъ изъ того дерева, или, лучше сказать, желза, изъ котораго создаются реформаторы, апостолы, герои, мученики. Тмъ не мене, онъ все же сказалъ нчто. Въ самое бурное время для мысли онъ ловко управлялъ своею шлюпкой и съумлъ написать все, что хотлъ, прикрывая свою смлость необходимыми предосторожностями въ самой книг и необходимыми протекціями въ жизни’.