Владимир Барятинский
Владимир Барятинский
‘Пятницы Полонского’ и ‘Пятницы Случевского’
‘Пятницы Полонского’ и ‘Пятницы Случевского’
Из серии воспоминаний ‘Догоревшие огни’
Комментарии
‘Пятницы Полонского’ и ‘Пятницы Случевского’, Барятинский Владимир Владимирович, Год: 1941
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Воспоминания о серебряном веке.
Сост., авт. предисл. и коммент. Вадим Крейд.
М.: Республика, 1993.
OCR Ловецкая Т. Ю.
В доме Я. П. Полонского на Знаменской улице по пятницам бывали очень симпатичные вечеринки. Собиралось довольно много гостей вокруг большого чайного стола, и беседы велись на всевозможные темы. Престарелый поэт принимал живейшее участие в этих беседах. Говорил он слегка нараспев и в нос, что придавало его речи некоторую торжественность, усугублявшуюся его внешностью библейского патриарха. Его супруга, Жозефина Антоновна (она была его второй женой и значительно моложе его), мастерски справлялась с ролью хозяйки, бдительно следя за тем, чтобы никому не было скучно и чтоб все ‘угощались’. Впрочем, никому никогда и не бывало скучно, потому что в доме Полонских всегда царило самое радушное настроение.
Вечеринки эти — или приемы — не носили характера ‘литературного’. Собирались просто знакомые поэта и его семьи, иногда, впрочем, читали стихи.
После смерти Якова Петровича1 его вдова и сын, при участии нескольких приятелей — в числе которых и я имел честь находиться,— основали, в память поэта, кружок под названием ‘Пятницы Полонского’. Собрания происходили, конечно, по пятницам, в помещении, теперь не помню, какому-то предприятию принадлежавшем (кажется, одной из крупных фортепианных фирм), в большом доме на углу Невского проспекта и Морской улицы.
Число членов кружка быстро разрослось. Собирались, выпить чая, слегка закусить и прослушать всегда интересную музыкально-вокальную и литературную программу, над составлением которой усердно работал сын покойного поэта, милейший Борис Яковлевич Полонский. Артисты и чтецы всегда охотно отзывались на приглашение принять участие в программе, и успех ‘Пятниц Полонского’ все возрастал. Но опять-таки собрания эти не носили характера профессионально-литературного, а являлись лишь воспроизведением — в более широком масштабе — вечеринок, устраивавшихся при жизни поэта в его доме.
Но параллельно с этим кружком возник вскоре еще другой, преследовавший иные задания и связанный с памятью Полонского лишь тем обстоятельством, что собрания его происходили тоже по пятницам.
После смерти Полонского старейшим русским поэтом явился К. К. Случевский 2, который и возымел мысль, в память своего покойного собрата, устраивать — так сказать, в порядке преемственности — у себя на дому собрания по пятницам.
Собрания эти скоро стали известны в литературном мире под наименованием ‘Пятниц Случевского’.
Попасть в члены этого кружка можно было только после строгой баллотировки, и к тому же непременным условием вменялась принадлежность, или хотя бы причастность, к поэтической или стихотворной области литературы, если можно так выразиться.
Я никогда не был поэтом, ни даже простым ‘рифмоплетом’, но более или менее владел стихом, перевел две или три пьесы в стихах с французского языка на русский, а целый ряд русских стихотворений на французский (некоторые из этих переводов были напечатаны в свое время в ‘Nouvelle Revue’, журнале, издававшемся известной Madame Adam, поныне еше здравствующей и доживающей десятый десяток лет со дня своего рождения).
При добром отношении ко мне со стороны как самого Случевского, так и некоторых членов его кружка я был принят в кружок, несмотря на мои определенно ничтожные заслуги перед русской поэзией. На таких же, хотя и гораздо менее шатких, основаниях был избран и Ф. Ф. Фидлер 3, друг всех русских писателей, от самых маститых до самых заурядных журналистов. Преподаватель немецкого языка в нескольких учебных заведениях, между прочим, в Екатерининском институте, он с редким талантом переводил на немецкий язык произведения чуть ли не всех русских поэтов — до Кольцова и Никитина включительно, и переводы его охотно издавала известная германская фирма ‘Universal Reclams Bibliothek’, маленькие книжечки которой, наподобие суворинской дешевой библиотеки, расходились по всему миру.
Кстати сказать, у Фидлера была редчайшая коллекция писательских автографов, которую он завещал Петербургской публичной библиотеке. Мне посчастливилось обогатить эту коллекцию тремя письмами: Жуковского к H. H. Пушкиной (я получил его в подарок от внука Пушкиной), Чехова и Эдм. Ростана 4, последние два письма были авторами их адресованы мне. Письмо Чехова касалось предполагавшегося и не состоявшегося, вследствие протеста Московского Художественного театра, представления ‘Чайки’ на сцене ‘Нового театра Л. Б. Яворской 5‘, письмо же Эдм. Ростана, с которым я был когда-то в приятельских отношениях, относилось к постановке его знаменитой пьесы ‘Сирано де Бержерак’ и подробно описывало первое представление этого едва ли не лучшего драматического произведения Ростана.
Но возвращаюсь к ‘Пятницам Случевского’, или, как досужие юмористы окрестили их, к ‘Сборищам птичек певчих’. Случевский жил во втором этаже дома — если память мне не изменяет — под номером 7 по Николаевской улице. Собирались между восемью и девятью часами вечера. Завсегдатаями были — по крайней мере, в первое время — Д. С. Мережковский, З. Н. Гиппиус, С. А. Андреевский, К. Д. Бальмонт, Ф. К. Сологуб, А. А. Коринфский (ныне незаслуженно забытый), К. М. Фофанов, иногда Вл. С. Соловьев, присутствие которого вносило всегда особое оживление, О. М. Чюмина, Т. Л. Щепкина-Куперник, В. Величко, ‘Лейтенант С.’ — сын Случевского, молодой поэт, подававший большие надежды, мой товарищ по морскому училищу, погибший во время русско-японской войны6, и еще несколько человек, имена которых теперь не припомню7. Часов в девять собрание открывалось. Спешу оговориться, не собрание открывалось — это было бы чересчур торжественно! — а начиналось собеседование. Кто-нибудь из присутствующих (действительных поэтов!) прочитывал свое последнее, еще не появившееся в печати произведение, а вслед за тем слушатели высказывали свое откровенное мнение об этом произведении.
Когда присутствовал Фофанов, то на него поглядывали (особенно хозяин дома) не без некоторого беспокойства: этот, быть может, один из последних талантливых русских поэтов-лириков чистейшей воды был, к сожалению, подвержен страсти алкоголизма и приходил на наши собрания иногда в состоянии, близком к невменяемости. Он изрекал в таких случаях, не стесняясь присутствия дам, такие ‘словеса’, что мы не знали, как говорится, куда деваться. Помню, но не расскажу о ней, одну его выходку по поводу какой-то статуэтки, стоявшей в кабинете Случевского.
Но это, так сказать, анекдотический эпизод…
Обыкновенно после прослушивания того или иного поэтического произведения высказывали свое мнение о нем самые маститые представители поэзии — Д. С. Мережковский, З. Н. Гиппиус, С. А. Андреевский и сам хозяин дома. Первые двое говорили, так сказать, на два клироса: один договаривал или развивал мысли другого, что было весьма интересно. Их критика была иногда сурова, но всегда облечена в очень корректную форму. С. А. Андреевский высказывался гораздо более резко, почти всегда отрицательно и в академически сжатой форме. После его отзыва автор прочитанного произведения чувствовал себя на скамье подсудимых после речи прокурора. Тогда выступал Случевский, сглаживавший добродушием и благожелательностью своей речи все шероховатости создавшегося положения, примирявший автора с критиком, восстановлявший душевное равновесие и — по окончании речи приглашавший присутствующих перейти в столовую поужинать.
Меню ужина было всегда одно и то же: несколько закусок и окорок превосходной холодной телятины. Вина не было: графин водки и несколько кувшинов кваса заменяли вина.
Эти ужины, по правде говоря, были самой приятной и интересной частью вечера. Хороший стол, гостеприимный хозяин и приятные собеседники — что может быть лучше?
Было весело и уютно. Под конец ужина Случевский задавал какую-нибудь тему, на которую все присутствовавшие должны были написать экспромты в стихах. Я писал всегда что-нибудь краткое и юмористическое — единственное, на что я был способен. В. С. Соловьев, который умел соединять в своей многогранной душе крупнейшего философа, блестящего поэта и неподражаемого весельчака, тоже писал всякие ‘благоглупости’, конечно, несравненно более удачные, нежели мои, Федор Сологуб тоже следовал по этой легкомысленной дорожке. Кое-кто явно не сочувствовал такому легкомыслию… Бальмонт писал очень серьезные и выспренние строфы. Получался некоторый ‘диссонанс’. В конце концов шутники взяли верх. Это разредило число участников ужинов, но усугубило приятность оных.
За одним из таких приятных ужинов Случевский поделился с нами пришедшей ему в голову мыслью — создать маленькую еженедельную газетку под заглавием ‘Словцо’, которой каждый из участников кружка должен был отдать свою посильную дань, помещая в ней хотя бы по нескольку стихотворных строк.
Мысль эта имела успех, и газетка начала выходить. Не помню, сколько времени она просуществовала: что-то, кажется, не особенно долго. Примешались к делу и личные отношения и даже отчасти политические воззрения, что уж совершенно не соответствовало духу нашего сообщества и принципам его основателя: Случевский, гофмейстер Двора и главный редактор ‘Правительственного вестника’, был человек беспартийный, и, во-первых,— поэт. Поэзию он ставил выше всего. Вдобавок он был человек чрезвычайно добрый, незлобивый и миролюбивый, свойства душевные, мало вязавшиеся с активной политической деятельностью. Создавая свои ‘пятницы’ в память Полонского (который тоже был чужд политики, несмотря на то что носил чин действительного статского советника и был даже одно время — о, ужас! — цензором), Случевский хотел создать среди дебрей политических распрей, в которых блуждала русская литература (я не говорю, конечно, о публицистике, предназначенной к таковым блужданиям), оазис с кристально чистым родником поэзии, и только поэзии, или хотя бы со скромным ручейком безобидного стихотворства. И все шло благополучно, не слишком уклоняясь от задания, поставленного себе Случевским, пока его ‘пятницы’ сводились к чтениям, прениям и писаниям экспромтов за ужином. Но как только в дело вмешались типографский станок и гласность — в виде печатания и продажи газеты,— мираж начал блекнуть, а затем и окончательно исчез. Такова сила печатного слова и даже ‘Словца’!.. С осени 1899 года я начал реже посещать собрания у Случевского, всецело отдавшись созданию моей газеты ‘Северный курьер’. А затем опять-таки примешалась ‘политика’. Я дал в ‘Словцо’ какое-то юмористическое стихотворение, в котором высмеивал редактора-издателя ‘Гражданина’, князя В. П. Мещерского. В. Л. Величко, политический единомышленник кн. Мещерского, заявил протест против напечатания моих шутливых виршей. Я в свою очередь вспылил и — по молодости лет! — поставил вопрос очень остро. В результате не помню, были или не были напечатаны мои стихи, кажется, все-таки были, но во всяком случае ‘гармония была нарушена’, и я перестал быть завсегдатаем ‘Пятниц Случевского’, сперва посещал их изредка, а затем и совсем перестал посещать.
Затрудняюсь сказать — долго ли еще эти собрания просуществовали. Не знаю — как, почему и когда они прекратились8. Но вспоминаю я о них тридцать лет спустя с самым теплым чувством, а об основателе их — милом, благородном идеалисте-поэте Константине Константиновиче Случевском — с искренним преклонением…
Барятинский Владимир Владимирович, князь (1874—1941) — писатель-прозаик, драматург, журналист. Окончил морской корпус. Первое выступление в печати — в газете ‘Санкт-Петербургские ведомости’. Сотрудничал в газете ‘Новое время’. В 1897 г. издавал газету ‘Северный курьер’. В 1897 г. вышла его книга ‘Потомки’, в 1899 г.— ‘Лоло и Лала’, в 1901 г.— сборник статей ‘Мысли и заметки’. Автор пьес ‘Перекаты’, ‘Карьера Наблоцкого’, ‘Пляска жизни’, ‘Во дни Петра’, ‘Последний Иванов’, ‘Светлый царь’. Некоторые из этих пьес шли в петербургском ‘Новом театре’, которым князь Барятинский руководил.
После революции эмигрировал, опубликовал в эмигрантских журналах и газетах ряд рассказов и мемуарных очерков.
1 Поэт Полонский Яков Петрович умер 18 октября ст. ст. 1898 г. на 79-м году жизни.
2 Случевский Константин Константинович (1837—1904) — поэт, театральный критик.
3 Фидлер Фридрих (Федор Федорович) (1859—1917) — переводчик, поэт. Перевел на немецкий язык стихи Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Фета, А. К. Толстого, Кольцова, Никитина, Надсона, Вяч. Иванова, Брюсова. Составитель известного сборника автобиографий русских писателей ‘Первые литературные шаги’ (М.: типография Т-ва И. Д. Сытина, 1911). Основатель частного литературного музея, который в течение десятилетий пополнял материалами, относящимися к жизни и творчеству писателей, преимущественно писателей русских. Брюсов, впервые встретивший Фидлера в кружке Случевского, оставил в своем дневнике запись о нем: ‘…Тут подползла ко мне некая фигура на двух ногах и заговорила. ‘Я много читал о вас и слышал, очень рад познакомиться. У меня есть альбом, который украшен автографами многих замечательных лиц, не согласитесь ли и вы украсить его этим стихотворением’. Я согласился и украсил, а едва кончил, владелец альбома, оказавшийся немецким поэтом Фидлером, спросил меня: ‘А есть ли с вами ваш портрет?’ Моего портрета со мной не оказалось. ‘Будьте любезны прислать мне с автографом, у меня портретная галерея замечательных лиц’ (Брюсов В. Дневники. 1891—1910. С. 55). Блок, побывавший у Фидлера на именинах, записал в дневнике 4 ноября 1911 г.: ‘Уютная квартира, вся увешанная портретами — одна комната, карикатурами — другая… Народ прибывает непрестанно, и к полуночи уже некуда яблоку упасть’ (Собр. соч. Т. 7. С. 80). Иероним Ясинский писал в своих воспоминаниях о судьбе некоторых чеховских писем: ‘Кое-какие письма его были напечатаны мною по просьбе биографов Чехова, когда он умер. Одни письма хранятся еще у меня, а остальные я подарил… Фидлеру’ (Роман моей жизни. С. 273).
4 Ростан Эдмон (1868—1918) — французский драматург.
5 Яворская Лидия Борисовна (1871—1921) — актриса, жена кн. В. В. Барятинского.
6 Случевский Константин Константинович (1873—1905) — поэт, сын знаменитого поэта Константина Случевского (1837—1904). Как и автор настоящих мемуаров, младший Случевский получил образование в морском корпусе. Печатался в ‘Новом времени’ под псевдонимом ‘Лейтенант С.’. Погиб в Цусимском сражении. Посмертно был издан сборник его стихотворений.
7 Этот список Барятинского можно дополнить еще именами Гумилева, Ахматовой, Городецкого, Блока, А. Каменского, Е. Аничкова, П. Соловьева (Allegro), Быкова, Хвостова, Вишневского-Черниговцева и многих других, а также, как писал участник этого кружка И. Ясинский, именами многих начинающих поэтесс ‘с прелестными лицами и слабыми стихами’. Встречи участников кружка устраивались не только на дому у Случевского, но также и у В. П. Авенариуса, М. Г. Веселковой-Кильштет и др.
8 ‘Был это последний кружок поэтов, дотянувших свое бытие до революционного перелома. Его можно помянуть во всяком случае добрым словом’ (Ясинский И. Роман моей жизни. С. 214).