Пятая труба, Бертрам Пол, Год: 1912 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 225 минут(ы)

Поль Бертрамъ.

ПЯТАЯ ТРУБА

‘Пятый ангелъ вострубилъ, и я увидлъ звзду, падшую съ неба на землю, и данъ былъ ей ключъ отъ кладезя бездны. Она отворила кладезь бездны….

Апокалипс., гл. 9, cm. 1—2.

ИСТОРИЧЕСКІЙ РОМАНЪ.
ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО
А. Б. МИХАЙЛОВА.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
1914

ПЯТАЯ ТРУБА.
(Историческій романъ).

ГЛАВА I.
Таверна ‘Чернаго Орла’.

Таверну ‘Чернаго Орла’ въ Констанц никакъ нельзя было назвать элегантнымъ мстомъ. Находилась она въ узкомъ темномъ переулк, на дно котораго солнце не заглядывало никогда, ни зимой, ни лтомъ. Въ самой таверн было еще мрачне, чмъ на улиц. Входить въ нее надо было черезъ низкую готическую арку по избитымъ скользкимъ ступенямъ. Пройдя общую залу, бывшую въ дйствительности погребомъ съ темнымъ низкимъ потолкомъ и плохо вымощенными полами, на которыхъ вдоль стнъ стояли бочки, поститель попадалъ по другой лстниц, которая на этотъ разъ шла вверхъ, а не внизъ, въ отдльную комнату, предназначенную для боле важныхъ гостей. Впрочемъ, эта вторая комната была немногимъ лучше, чмъ первая. Полъ въ ней былъ деревянный, что было большимъ комфортомъ для ревматиковъ, которыхъ онъ предохранялъ отъ сырости. Съ небольшого двора черезъ низкое, ршетчатое окно въ комнату падалъ слабый отблескъ свта, не всегда, впрочемъ, а лишь въ т рдкіе дни, когда зимой выпадалъ свжій снгъ, а лтомъ солнышко нсколько дольше задерживалось на дворик. Постители, впрочемъ, довольствовались и этимъ теплымъ падавшимъ на полъ отраженіемъ, прерываемымъ темными, колеблющимися тнями отъ оконной ршетки и игрой свта въ стоявшихъ на стол зеленыхъ стаканахъ. Свту было довольно, чтобы можно было пить и сть, но совершенно недостаточно, чтобы читать трактаты, которыми магистръ Янъ Гуссъ и его ученики наводнили имперію и которые, несмотря на костры, проникали всюду, къ великому смущенію папы и всего духовенства.

Свта здсь было немного. Но добрые обыватели города Констанца въ 1418 году не были особенно требовательны на этотъ счетъ, хорошо зная, что на свт безполезно требовать больше, чмъ вамъ удлено — свта ли, или справедливости, или благочестія.

Къ тому же человкъ стъ спокойне, когда онъ не видитъ всего. Поэтому таверна ‘Чернаго Орла’, несмотря на свои грязныя и мрачныя комнаты, не имла недостатка въ постителяхъ. Не мшали этому и простыя масленыя лампы, которыя горли съ утра до ночи въ теченіе трехсотъ дней въ году, закапчивая потолокъ.

Вино въ этой таверн было лучше, чмъ гд бы то ни было въ город. Если принять во вниманіе, что шелъ уже четвертый годъ съ тхъ поръ, какъ собрался въ Констанц великій церковный соборъ, и что запасы въ гостиницахъ почти у всхъ истощились, то въ этомъ была не малая заслуга таверны ‘Чернаго Орла’, и не было ничего удивительнаго, что въ ея закопченныхъ подвалахъ собиралось теперь лучшее общество. Кром того, ея хозяинъ, мастеръ Шраммъ, умлъ услужить своимъ гостямъ, а когда ему случалось слышать какую-нибудь глупость или что-нибудь неумстное, старался незамтно уйти и забывалъ слышанное.

Вотъ почему городской совтникъ Ранненбергъ бесдовалъ въ таверн, ничего не опасаясь.

— Я слышалъ, что вчера его святйшество сообщилъ собору каноны относительно реформы церкви и образа жизни духовенства, которые онъ намренъ обнародовать. Надюсь, что этого будетъ довольно. Въ противномъ случа, народъ будетъ недоволенъ.

— Да, конечно,— согласился съ нимъ одинъ изъ собутыльниковъ.— Не знаетъ ли кто-нибудь содержанія этихъ каноновъ?

— Я слышалъ, какъ ихъ читали вчера. Но моя латынь, какъ вамъ извстно, сильно хромаетъ. Но бургомистръ, конечно, объ этомъ знаетъ.

— Конечно,— съ достоинствомъ отвтилъ бургомистръ Мангольтъ.— У меня есть даже списокъ съ нихъ.

Собесдники зашумли.

— Нельзя ли прочесть!— кричало нсколько голосовъ.

— Хорошо,— важно отвтилъ бургомистръ,— Господинъ секретарь, подойдите сюда и прочтите вотъ эту бумагу. Нкоторыя, наиболе важныя мста нужно перевести для тхъ, кто слабъ въ латыни.

Завистливые люди утверждали, что въ числ этихъ людей былъ и самъ бургомистръ, но, быть можетъ, это была и неправда.

Городской секретарь, высокій человкъ лтъ тридцати пяти, съ темнымъ строгимъ лицомъ, всталъ изъ-за стола и выступилъ впередъ. Взявъ бумагу отъ своего начальства, онъ подошелъ къ окну и сталъ читать первый пунктъ предлагаемой папой реформы, касающійся освобожденія отъ налоговъ. Папа обязывался впредь не длать этого. Потомъ онъ перешелъ ко второму пункту, которымъ устанавливался новый порядокъ утвержденія союзовъ, корпорацій и т. п.

Вс слушали молча. Лишь изрдка у кого-нибудь вырывалось замчаніе:

— Все — внутреннія дла церкви. Не подлили добычи! Насъ это не касается. Пропустите это и переходите къ главному.

— Все должно быть по порядку,— строго замтилъ Мангольтъ.— Это очень важно, хотя насъ, дйствительно, и не касается.

Секретарь прочелъ третій пунктъ, касающійся доходовъ отъ вакантныхъ каедръ, потомъ четвертый насчетъ симоніи. Всякій обвиненный въ симоніи тмъ самымъ извержется изъ своего сана, будетъ ли то простой священникъ, или епископъ, или даже кардиналъ.

— Это хорошо. Но всего этого мало,— возразилъ опять предыдущій ораторъ.— Если въ симоніи провинится самъ папа, кто же тогда будетъ судить его?

— Этого канонъ не разъясняетъ,— басомъ отвтилъ секретарь.

— Тутъ еще много пунктовъ. Продолжайте, продолжайте, г. секретарь!— вскричалъ бургомистръ.

Дальше шло о десятинахъ.

— Все о деньгахъ!— проворчалъ опять тотъ же недовольный ораторъ. Чтобы подкрпить свое негодованіе, онъ разомъ опорожнилъ свой стаканъ и со стукомъ поставилъ его на столъ.

— Деньги — вещь необходимая, г. Вальтеръ. Безъ денегъ нельзя выпить и вина.

Кое-кто засмялся. Секретарь невозмутимо продолжалъ чтеніе.

— Пунктъ седьмой. О жизни и нравственныхъ качествахъ духовенства.

Слушатели насторожились.

— Наконецъ-то его святйшество дошелъ до дла,— проворчалъ Ранненбергъ.— Посмотримъ, что онъ скажетъ.

Пунктъ седьмой былъ очень длиненъ и кончался такими словами: ‘Мы порицаемъ и запрещаемъ всякія неправильности въ одежд и въ покро рукавовъ. И нарушители этого будутъ считаться преступившими каноны. Они будутъ отставляемы отъ должности на мсяцъ, а ихъ доходы за это время будутъ передаваться въ церковно-строительный капиталъ’.

Секретарь кончилъ чтеніе.

— Ну, о рукавахъ не стоило говорить,— замтилъ кто-то.— Читайте дальше. Переходите же къ самому главному.

— Канонъ на этомъ и оканчивается,— невозмутимо отвчалъ секретарь.

Вс взглянули на него съ изумленіемъ.

— Что вы хотите этимъ сказать? Неужели это они называютъ реформой церкви? А какъ же съ октябрьскимъ декретомъ?

— Здсь приложено объявленіе отъ бывшаго предсдателя собора, кардинала остійскаго, въ которомъ сказано, что декретъ вполн, т. е. въ достаточной мр исполненъ. Вс остальные вопросы предоставляется ршить при помощи подробныхъ конкордатовъ между его святйшествомъ и отдльными народами.

— Слышите, при помощи конкордатовъ!— воскликнулъ Мангольтъ.— Старые каноны, стало быть, еще въ сил.

— Пункты конкордатовъ тутъ перечислены, но между ними нтъ того, который относится къ нравственности духовенства.

Поднялся общій шумъ.

— Намъ нужна реформа,— кричало нсколько голосовъ сразу.— Реформа! А ея и нтъ!

— Если бъ я былъ членомъ собора, я постыдился бы показываться на улицахъ,— пылко сказалъ Ранненбергъ.— Три года они толкутся на одномъ мст! Три года — и никакой реформы!

— Вы забываете о рукавахъ, мастеръ Ранненбергъ, о безнравственномъ покро рукавовъ, безпрестанно оскорбляющемъ глаза врующихъ. Можетъ быть, реформа коснется и брюкъ.

— Конечно, все это очень важно. Теперь они будутъ развращать семьи людей въ короткихъ рукавахъ, а не въ длинныхъ, что будетъ правильне. Чортъ бы побралъ вс эти рукава, папу, соборъ и всхъ,— гнвно закончилъ онъ, плюнувъ на полъ.

— Помилуй, Боже,— возразилъ бургомистръ.

— Онъ правъ!— закричали другіе.

Взгляды народа во многомъ уже успли измниться. Прошло время Григорія VII, когда чернь, подстрекаемая папскимъ престоломъ и жаждою грабежа, громила дома женатыхъ священниковъ и заставляла ихъ отпускать ихъ женъ. Теперь уже никто не хотлъ возстановлять такимъ путемъ чистоту нравовъ духовенства. Въ сосдней Швейцаріи прихожане не принимали священника, если онъ не былъ женатъ или не имлъ постоянной любовницы. Мятежный духъ чувствовался всюду. Кое-гд въ имперіи уже раздавались слова о томъ, что нужно бить священниковъ.

Бургомистръ въ смущеніи оглядывался вокругъ себя.

— Правильно ли вы перевели документъ, г. секретарь?— спросилъ онъ наконецъ.— Мн казалось, что тамъ было другое, когда мн его читалъ кардиналъ вчера вечеромъ?

— Ваша честь можете легко сами проврить, если вы потрудитесь подойти къ окну.

Поколебавшись съ минуту, Мангольтъ приблизился къ окну, но безнадежный взглядъ, который онъ бросилъ на бумагу, убдилъ присутствовавшихъ, что. онъ понималъ въ латинскомъ язык столько же, сколько и въ греческомъ.

— Повидимому, вы правы,— произнесъ онъ и направился къ своему стулу.— Впрочемъ, свту здсь такъ мало, что трудно разобрать, что написано.

— Нельзя ли принести для его чести свчу?— спросилъ совтникъ Шварцъ стоявшаго по другую сторону стола хозяина таверны.

Мангольтъ искоса взглянулъ на говорившаго.

— Не стоитъ,— промолвилъ онъ.— Я не сомнваюсь, что переводъ вренъ. Но дло не въ текст, а въ томъ, какъ онъ истолкованъ. Духъ…

— Духъ!— съ пренебреженіемъ прервалъ Ранненбергъ.— Очень имъ нуженъ этотъ духъ! Имъ нужна плоть, а не духъ!

— Не вс же такъ плохи, г. Ранненбергъ. Подобныя огульныя обвиненія всегда попадаютъ мимо цли.

— Огульныя обвиненія!— возразилъ Ранненбергъ полуудивленно, полураздраженно.— Много ли найдется среди нихъ такихъ, которые ведутъ чистую жизнь. Ихъ можно перечесть по пальцамъ. И изъ ихъ-то рукъ мы получаемъ причастіе! Не много же пользы могутъ они намъ принести!

— Я боюсь, что вы предубждены противъ нихъ,— важно замтилъ бургомистръ.— Я знаю, что вы недолюбливаете прелата, который помстился у васъ въ дом. Но я полагаю, что вы можете быть вполн уврены во фрау Маріи: она женщина умная и добродтельная.

— О, еще бы!— подтвердилъ Ранненбергъ, хотя въ его тон и не слышно было особой убжденности.— Но я говорю не о себ, а о всемъ христіанскомъ мір. Разв вы забыли, что было и что случается и теперь каждый день. То, что прежде ограничивалось мелкими домашними скандалами и переносилось, теперь стало несноснымъ съ тхъ поръ, какъ у насъ явились два папы съ двумя дворами и въ нашемъ город завелись вс грхи Содома и Гоморры. У меня прежде волосы становились дыбомъ отъ того, что мн приходилось слышать о пап Іоанн и римскомъ двор. Я не хотлъ этому врить. Но теперь все это подтверждается воочію. Если бъ они какъ-нибудь скрывали про себя свои пороки и ограничивались веселыми двицами, то, право, никто не сталъ бы и протестовать. Но вдь они развращаютъ честныхъ женщинъ. А что мы можемъ сдлать противъ нихъ? Ничего. Если васъ обидлъ свтскій человкъ, вы можете подать на него въ судъ. А если судъ не въ состояніи разобрать дло, можете убить обидчика. А попробуйте выступить съ обвиненіемъ противъ нихъ! Вамъ придется итти въ духовный судъ, который никогда не осудитъ своихъ. Иначе судьямъ надо было бы прежде всего произнести приговоръ самимъ себ. А попробуйте сами расправиться съ клирикомъ! Если вы убьете свтскаго человка, то, будь онъ хоть графъ, вамъ стоитъ перебраться черезъ границу, и вы въ безопасности. Но попробуйте тронуть тонзуру — и васъ будутъ преслдовать по всему христіанскому міру, пока вы не погибнете. Пауль Ингельфингеръ умеръ жестокою смертью только за то, что разсказалъ о своемъ позор. Вся ихъ жизнь — одно распутство и вымогательство!— воскрикнулъ Ранненбергъ, ударяя рукою объ столъ.

— Неосторожныя слова, любезный Ранненбергъ, очень неосторожныя. Дай Богъ, чтобы они не вышли за эти стны. Что касается меня, то и мн разъ или два случалось въ пылу спора сказать необдуманное слово. Но не будемъ забывать, что церкви должно быть обезпечено свободное отправленіе ея дйствій, иначе вдь можетъ случиться, что какой-нибудь ревностный священникъ, отказавшійся отпустить грхи свтскому человку, долженъ будетъ вымаливать у него пощаду.

— Почему имъ не позволяютъ жениться?— спросилъ кто-то.

— Соборъ, какъ я слышалъ, не видитъ въ этомъ необходимости,— наивно отвтилъ бургомистръ.

Дочь хозяина, стоявшая за буфетомъ, такъ и прыснула со смху.

— Марта,— строго обратился къ ней отецъ пойди-ка, посмотри, не поджарилось ли мясо для его чести. У тебя должны быть другія дла, чмъ торчать здсь и подслушивать.

Глаза Шрамма хорошо различали въ полутьм, и онъ видлъ по лицу бургомистра, что тотъ не замтилъ, въ какой онъ попалъ просакъ.

— Скверная двчонка,— продолжалъ ворчать хозяинъ, когда дочь уже ушла.— Вчно подслушиваетъ и смется, гд и смяться-то не надъ чемъ.

— Не сердись, Шраммъ,— съ важностью замтилъ бургомистръ.— Двицы вс таковы.

Потомъ онъ обвелъ присутствующихъ взглядомъ и продолжалъ:

— Конечно, все можно перетолковать въ дурную сторону, если имешь къ этому склонность. Безбрачіе всегда было основнымъ правиломъ церкви, и она не можетъ отъ него отказаться.

— Ни то, ни другое не врно,— послышался низкій голосъ секретаря, который все еще стоялъ у окна, держа въ рукахъ пергаментъ. Онъ стоялъ въ тни, но случайный лучъ мигающей лампы, боровшійся съ тусклымъ свтомъ, упалъ на его лицо, освтивъ его широкій, смлый лобъ и поблескивавшіе глаза.

Бургомистръ круто повернулся къ нему.

— Какъ такъ?— спросилъ онъ.

— Ране канона Сириціуса, появившагося въ 385 году посл Рождества Христова, не было никакихъ каноновъ, требовавшихъ безбрачія. До этого времени бракъ разршался священнослужителямъ всхъ степеней.

— Ты съ ума сошелъ, или ты пьянъ?

— Церковь не разъ осуждала то, что прежде защищала, и наоборотъ. Вотъ и теперь она не позволяетъ мірянамъ пріобщаться отъ чаши, а вдь однажды папа Левъ Великій даже отлучилъ тхъ, кто это длалъ,— невозмутимо продолжалъ секретарь.— Только въ одномъ церковь оставалась всегда неизмнной.

— Въ чемъ же это?

— Въ стремленіи захватить власть.

— Ты зачитался, господинъ секретарь, и у тебя, очевидно, умъ зашелъ за разумъ. Вспомни лучше о Гусс и занимайся своимъ дломъ. Иначе это кончится плохо для тебя. Что касается безбрачія, то тутъ дло ясное, и твоя начитанность тутъ ни при чемъ. Господь нашъ самъ сказалъ, что лучше быть холостымъ. Холостыми были и апостолы.

— Господь говорилъ различно. Если бы его слова имли такое значеніе, то разв женились бы апостолъ Петръ и другіе?

Бургомистръ испуганно посмотрлъ на смлаго оратора и, подумавъ минуту, тихо сказалъ:

— Я не могу спорить объ этомъ. Да едва ли это и приличествуетъ намъ. Вдь очень легко истолковать святое писаніе вкривь и вкось. Берегитесь, господинъ секретарь. Если церковь неправильно толковала его въ теченіе цлыхъ четырнадцать вковъ, то гд же все это время былъ Святой Духъ?

— Ну, этого я, конечно, не могу вамъ сказать.

— Ага, не можете!— съ торжествомъ вскричалъ Мангольтъ — Вотъ что значитъ подходить къ такимъ вопросамъ безъ достаточнаго уваженія.

Секретарь молчалъ. Лампа продолжала вспыхивать и мигать, и въ сумрак нельзя было разглядть выраженіе его лица.

— Какъ бы то ни было, мы должны настаивать на разршеніи священникамъ вступать въ бракъ,— сердито промолвилъ кто-то изъ присутствующихъ.

Гордый своей только что одержанной побдой, бургомистръ выпрямился.

— Пора, наконецъ, смотрть на такія вещи спокойно и безъ раздраженія, какъ подобаетъ совтникамъ города, которому выпало на долю предоставить въ своихъ стнахъ гостепріимство одному изъ самыхъ большихъ соборовъ.,— сказалъ онъ:— какъ подобаетъ зрлымъ людямъ, передъ глазами которыхъ происходятъ великія историческія событія.

Онъ говорилъ витіевато, словно повторялъ заученную роль.

— Мы не должны обращать вниманія на наши маленькія непріятности. Я уже объяснялъ вамъ, почему нужно сохранить привилегіи церкви. Хотя нкоторые священники и оказываются людьми недостойными, однако самый ихъ санъ такъ священенъ, что необходимо его охранять. Самъ Господь, взирающій съ небесъ на церковь, не допуститъ, чтобы такіе люди получили преобладаніе.

Съ минуту вс молчали.

— Прекрасная рчь,— прервалъ тишину совтникъ Шварцъ, длая большой глотокъ изъ своего стакана.— Прекрасная рчь.

Мангольтъ былъ польщенъ..

— Я думалъ объ этомъ,— отвчалъ онъ тономъ человка, который уметъ быть скромнымъ, но въ то же время знаетъ себ цну.— Мы должны усвоить себ широкій взглядъ, какой дается самоотверженіемъ и врой. Книжная мудрость тутъ не годится,— добавилъ онъ, бросивъ взглядъ въ сторону секретаря.— Мы прежде всего должны думать о правахъ церкви, а потомъ ужъ о своихъ собственныхъ.

— Прекрасная рчь,— повторилъ Шварцъ, слова отхлебывая изъ стакана.— Самъ кардиналъ Бранкаччьо не нашелъ бы, что въ ней поправить.

Мангольтъ быстро взглянулъ на своего собесдника, но тотъ опустилъ свои глаза прямо въ стаканъ. Очевидно, это было чувствительное мсто для бургомистра.

— Что вы хотите этимъ сказать, г. Шварцъ?— спросилъ онъ.

— Я?— невинно переспросилъ тотъ.— То, что вы сказали прекрасную рчь. Она еще лучше той, которую вы сказали, когда сожигали учителя и въ которой вы объясняли намъ, что нкоторыя изъ его положеній совершенно правильны въ род того, напримръ, что священники такіе же люди, какъ и вс другіе, и имютъ право взять себ жену, какъ и вс прочіе, а за воровство, убійство и насиліе должны быть заключены въ тюрьму, тоже какъ вс прочіе. Много хорошихъ словъ вы тогда сказали. Не такихъ, разумется, какъ теперь, но вдь тогда вы еще не были такъ близко знакомы съ кардиналомъ Бранкаччьо. Великое дло, когда всегда можешь посовтоваться съ такимъ свтильникомъ церкви. Немалое удобство, когда знаешь, что кардиналъ ведетъ твою жену по стези добродтели и святости, когда тебя нтъ дома.

Лица нкоторыхъ собесдниковъ расплылись въ широкую улыбку. Другіе, чтобы скрыть смхъ, уткнулись въ свои стаканы. Репутація кардинала была не такова, чтобы похвалы Шварца могли къ нему относиться. Онъ былъ умный человкъ, но его вниманіе было устремлено всегда на гршную плоть, а не на душу. Кардиналъ жилъ въ дом бургомистра, у котораго была молодая и красивая жена. Люди непочтительные говорили про нее многое такое, что не стоило повторять.

Мангольтъ вспыхнулъ.

— Что вы хотите сказать, мастеръ Шварцъ?— еще разъ строго спросилъ онъ.

— Я?— переспросилъ Шварцъ съ такимъ же невиннымъ видомъ, какъ и прежде.— Я стараюсь слдовать вашему примру и сказать такую же прекрасную рчь. Если это мн не удалось, то прошу извиненія: мн недостаетъ вашего таланта. Впрочемъ, такъ и надо, чтобы первый гражданинъ города превосходилъ всхъ другихъ. Вотъ и все.

У мастера Шварца былъ острый языкъ, и люди боялись его въ городскомъ совт и вн его. Но въ данный моментъ бургомистръ почувствовалъ, что онъ не можетъ ему спустить, что что-то надо сдлать для спасенія своей чести.

— Очень радъ это слышать,— рзко сказалъ онъ.— Но для того, чтобы предупредить недоразумнія, я съ презрніемъ отвергаю всякіе намеки, оскорбительные для моей чести. Кардиналъ Бранкаччьо никогда бы не посмлъ оскорбить кого-либо изъ магистрата города Констанца, да я и не позволилъ бы этого. Замтьте это, мастеръ Шварцъ.

И онъ ударилъ кулакомъ по столу.

— А если бы онъ посмлъ, что бы вы тогда сдлали?— спокойно спросилъ Шварцъ.

— Что бы я сдлалъ?

Несмотря на весь свой гнвъ, бургомистръ растерялся.

— Что бы я сдлалъ?— повторилъ онъ безпомощно.

— Да, что бы вы сдлали?— настаивалъ Шварцъ.

Мангольтъ съ трудомъ овладлъ собою.

— Я не допускаю даже возможности чего-нибудь подобнаго!— съ негодованіемъ закричалъ онъ, опять ударяя кулакомъ по столу, отчего запрыгали вс стаканы.— Одно такое предположеніе — уже оскорбительно для меня, для моей жены и для кардинала. Я не желаю боле говорить объ этомъ.

Шварцъ пожалъ плечами.

— Какъ вамъ угодно. Только, изволите видть, подобныя вещи иногда случаются. Отецъ Марквардъ сыгралъ такую штуку и со мной. Моя жена уже умерла, и мн нечего скрывать эту исторію, тмъ боле, что она всмъ извстна и о ней знаютъ даже ребята. Сначала я тоже смотрлъ на такое предположеніе, какъ на оскорбленіе, однако оно оправдалось.

— Кардиналъ Бранкаччьо — не отецъ Марквардъ. Тутъ совсмъ другое дло,— строго сказалъ бургомистръ.— Я не хочу сказать что-либо дурное о вашей жен, ибо она уже умрела. Но, можетъ быть, вамъ слдовало бы лучше вести ее, мастеръ Шварцъ.

— Совершенно врно. Но я полагалъ, что сдлалъ для нея все, что нужно. Когда я убдился въ моей ошибк, было уже поздно. Я принялся бить ее, но мало-по-малу это мн надоло, и я оставилъ ее въ поко. Она увряла, что отецъ Марквардъ околдовалъ ее и она не можетъ жить безъ него. Могу добавить, что съ нимъ я обошелся не такъ, какъ бы слдовало. Что бы вы посовтовали сдлать въ этомъ случа, господинъ бургомистръ?

Бургомистръ былъ застигнутъ врасплохъ этимъ неожиданнымъ обращеніемъ къ нему.

— Вамъ слдовало бы пожаловаться на него епископу,— промолвилъ онъ, посл нкотораго колебанія.

Вс глаза были устремлены на него. Онъ чувствовалъ, что ему нужно что-то сказать.

— Безъ сомннія, его надо было наказать за т пустяки, которые онъ отнялъ отъ меня, и самому попасть въ черный списокъ у епископа. Предположимъ даже, что епископъ смстилъ бы его. Ему не стоило бы большого труда добыть отъ папы грамоту, возстанавливающую его во всхъ его правахъ — для этого у него было довольно денегъ. Сослались бы на errorem simpilcitatis, какъ было въ дл отца Гильмериха, одурачившаго Эльзу Вильгерингъ мнимымъ бракомъ. Такимъ образомъ, епископъ не могъ бы помочь мн. Не найдется ли у васъ другого совта, получше этого?

Бургомистръ усплъ обдумать нужный отвтъ.

— Каждый человкъ самъ долженъ знать, что длать въ подобномъ случа.

— Я всегда самъ такъ думалъ. Мн надоло колотить жену, да и ни къ чему это не приводило. Она твердила, что ненавидитъ Маркварда, но не можетъ сопротивляться ему. Можетъ быть, онъ запугалъ ее адскимъ огнемъ или чмъ-нибудь другимъ. Она была хрупкимъ и боязливымъ созданіемъ, и я общалъ ея матери обращаться съ нею ласково. Къ тому же, несмотря ни на что, я все еще любилъ ее. Поэтому я въ одинъ прекрасный день пригласилъ святого отца къ себ въ комнату и предложилъ ему денегъ вмсто моей жены. Я зналъ, что онъ падокъ на деньги, и разсчитывалъ купить у него свою собственную жену. Но достопочтенный отецъ и слышать не хотлъ объ этомъ. Онъ, повидимому, по-своему любилъ Герту и разсчитывалъ и безъ того получить мои денежки. Моя жена, завдовавшая въ это время моими длами, уже не могла дать мн удовлетворительнаго отчета о томъ, куда она двала часть средствъ. Какъ бы ни было, отецъ Марквардъ отказался отъ моего предложенія. Тогда я пригрозилъ ему переломать ребра, но онъ только расхохотался. Если бы я это сдлалъ, онъ не замедлилъ бы объявить меня и жену еретиками. Я видлъ, какъ ихъ однажды жгли въ Страсбург, и понималъ, что это могло значить. Если бы что-нибудь съ нимъ случилось, говорилъ Марквардъ, у него въ стол лежали уже соотвтственныя письма, которыя нужно было отправить по назначенію. Его братъ — секретарь епископа, какъ вы знаете. Ухать куда-нибудь было нельзя. Здоровье моей жены было плохо, стояла зима, дороги были не безопасны, и, что было хуже всего, у меня не было свободныхъ денегъ. Я могъ бы платить Маркварду ренту, но я не могъ сразу собрать большую сумму. Вспоминая о еретикахъ, которыхъ сожгли въ Страсбург, я взялъ отца Маркварда за руку, отвелъ въ комнату моей жены и просилъ его быть, какъ дома. Конечно, вы никогда не перенесли бы такого оскорбленія,— прибавилъ онъ, вдругъ обращаясь къ бургомистру и сверкая на него глазами.— Позвольте мн спросить васъ, что бы вы сдлали на моемъ мст?

Бургомистръ смутился.

— Я?— переспросилъ онъ.

— Да, вы?— продолжалъ Шварцъ, не сводя съ него глазъ.

Мангольтъ съежился подъ этимъ взглядомъ.

— Не могу вамъ ничего сказать въ эту минуту. Я думаю, что все зависитъ отъ момента, какъ человкъ станетъ дйствовать,— возразилъ онъ слегка дрожащимъ голосомъ.

— Ну, посмотримъ, что вы сдлаете, когда наступитъ вашъ чередъ,— рзко отвчалъ Шварцъ и повернулся къ своему стакану.

Нкоторое время вс молчали. Бургомистру давно уже подали котлету, но у него, повидимому, уже пропалъ апетитъ.

— Котлета для вашей милости остынетъ,— почтительно замтилъ хозяинъ таверны.

— Кушайте, бургомистръ, кушайте,— мрачно промолвилъ Шварцъ.— Вамъ еще не приходится длить мясо съ другими.

Бургомистръ принялся медленно сть, но это, видимо, не доставляло ему увовольствія. Черезъ минуту онъ положилъ ножъ обратно и поднялъ глаза.

— Это не то мясо, которое подавалось прежде, мастеръ Шраммъ,— съ неудовольствіемъ сказалъ онъ.

— Дйствительно, ваше милость, не прежнее,— почтительно отвчалъ тотъ.— Я самъ ходилъ за нимъ къ мяснику, стараясь угодить вашей милости. Но мастеръ Якобъ сказалъ мн, что не можетъ уже давать мн прежняго, такъ какъ долженъ поставлять его достопочтенному отцу Ардиджелли, которому оно очень понравилось.

Шварцъ громко расхохотался.

— Ну, теперь и мясо отнято. Питайтесь хлбомъ, бургомистръ, и пейте воду: этого-то они не захотятъ отнимать у васъ.

— Но это мясо вовсе не дурно,— пытался возражать хозяинъ.— Поближе къ косточк оно очень нжно и вкусно. Если ваша милость захотите попробовать, вы сами убдитесь въ этомъ.

Мангольтъ, которому не хотлось пререкаться со Шварцемъ, послдовалъ его совту.

— Вы правы, Шраммъ,— промолвилъ онъ посл нкоторой паузы.— Это не такъ плохо. Я не въ претензіи на его преподобіе.

— Великолпно!— вскричалъ Шварцъ.— Теперь и мясо стало хорошо. Стало быть, нечего и думать о вашихъ планахъ обратиться къ пап и собору и подать имъ списокъ нашихъ бдъ, подкрпленный недавними фактами. Это было бы внушительно. Цлая процессія мужей, оскорбленныхъ этими святыми отцами, и женъ и двицъ, обезчещеннымъ ими же. Но теперь, очевидно, ничего изъ этого не выйдетъ. И мясо стало недурно, и кардиналъ Бранкаччьо оказался весьма добродтельнымъ прелатомъ.

Бургомистръ наконецъ не выдержалъ.

— Вашъ языкъ черезчуръ много болтаетъ, мастеръ Шварцъ!— сердито вскричалъ онъ.— Вы того и гляди наживете себ большихъ непріятностей.

— Да? Я уже нажилъ себ непріятностей достаточно и не думаю, чтобы со мной могло произойти что-нибудь еще боле худшее.

— Не будьте такъ самоуврены. Папа и соборъ сдлаютъ все, что возможно, для исправленія духовенства, но они, несомннно, не оставятъ безъ наказанія заявленія и дйствія, въ которыхъ чувствуется ересь и бунтъ противъ установленныхъ каноновъ. Король, какъ говорятъ, уже изъявилъ на это свое согласіе. Инквизицію возстанавливать, разумется, не будутъ, но у нихъ найдется и безъ нея достаточно средствъ для того, чтобы обнаружить тхъ, у кого въ сердц гнздятся мятежныя желанія. Ужъ если сожгли самого Гусса, который явился сюда, имя ручательство въ своей безопасности отъ самого императора, то съ людьми поменьше Гусса церемониться, конечно, не станутъ. Еще сегодня утромъ кардиналъ Бранкаччьо просилъ меня присматривать за членами городского совта и, если явится надобность, доложить ему.

Эти слова поразили, какъ громомъ, присутствовавшихъ. Лица тхъ, кто боле или мене одобрялъ рзкія выходки Шварца, теперь стали серьезны. Вс старались поскоре дать имъ другое выраженіе. Опять на міръ упала тнь власти церкви, той власти, которая тысячу лтъ тяготла надъ христіанскимъ міромъ и которая, какъ многіе врили въ глубин души, наконецъ должна была исчезнуть.

Всхъ охватилъ страхъ, страхъ передъ запертой дверью и безмолвной, непроницаемой стной, страхъ передъ своимъ сосдомъ, своей женой и дтьми, страхъ передъ неуловимой, но страшной опасностью, которая выглядывала изъ-за каждаго необдуманнаго слова, изъ-за женской красоты, изъ-за туго набитаго кошелька.

Замтивъ дйствіе своихъ словъ, бургомистръ поглядлъ кругомъ.

— Мн кажется, я ничего не сказалъ противъ церкви,— началъ посл многозначительнаго молчанія Ранненбергъ, который первый началъ разговоръ.— Я только выразилъ сожалніе по поводу непорядковъ, которые всмъ извстны — даже собору, и высказалъ свое мнніе о мрахъ, которыя могли бы исправить ихъ.

— Но вдь вы не какой-нибудь прелатъ, засдающій на собор и подающій тамъ свой голосъ,— не безъ лукавства прервалъ его Шварцъ.— Вы вдь говорили, что причастіе, будучи въ рукахъ дурныхъ священниковъ, не дйствительно, а это уже ересь Виклефа, за которую людей жгли.

Ранненбергъ поблднлъ, какъ полотно.

— Я никогда этого не говорилъ,— громко возразилъ онъ.— Я только сказалъ… когда меня спросили, какой результатъ…

Онъ тщательно старался подыскать слова, которыя могли бы опровергнуть то, что онъ говорилъ четверть часа тому назадъ съ полнымъ убжденіемъ.

Кровь бросилась ему въ голову, и онъ остановился въ смущеніи. Вс смотрли на него.

— Вы не должны были говорить такъ!— кричалъ опять Шварцъ — Вы должны были врить въ то, что вамъ говорятъ священники, и исполнять то, что они приказываютъ. Когда они требуютъ у васъ ваши деньги, вы должны отдавать ихъ. Когда они пожелаютъ имть около себя вашихъ женъ и дочерей, вы не должны препятствовать имъ въ этомъ. Иначе нашъ бургомистръ донесетъ на васъ кардиналу Бранкаччьо, кардиналъ пап, а папа прикажетъ сжечь васъ живьемъ.

— Надюсь, бургомистръ,— сказалъ одинъ изъ присутствовавшихъ:— вы не придаете серьезнаго значенія тому, что вы только что сказали?

— Напротивъ,— отвчалъ Монгольтъ, замтившій эффектъ, который произвели его слова.

— Вы, стало быть, хотите сказать, что вы будете доносить на вашихъ друзей и братьевъ, доносить о рчахъ, которыя говорятся въ минуту откровенности, когда люди сидятъ за стаканами?

— Особенной охоты къ этому у меня нтъ, если только вы не будете меня вынуждать къ этому. Но защита вры должна перевшивать вс соображенія.

— Но кто же говорилъ противъ вры? Я не говорилъ противъ нея ни слова.

— И я не говорилъ.

— Я тоже не говорилъ. Мы вс добрые католики,— кричали вс наперерывъ.

— Неправда!— закричалъ Шварцъ въ лицо тому изъ собесдниковъ, который громче и настойчиве другихъ заврялъ, что онъ ничего не говорилъ противъ вры.— Недавно еще вы говорили, что вы не врите въ обязанность повиноваться пап.

— Какое же это иметъ отношеніе къ вр?

— Вы еще спрашиваете? Да это самая душа ея! Господь основалъ свою церковь на св. Петр и далъ ему и его преемникамъ власть надъ всемъ, что находится на земл. Преемникъ св. Петра есть папа. Кто не повинуется ему, тотъ, стало быть, не повинуется самому Богу.

— Но я не вижу…

— Спросите бургомистра.

— Въ томъ, что говорилъ Шварцъ, есть много…

— Слышите! Бургомистръ, передъ вами человкъ, на котораго слдуетъ донести, какъ на еретика. Онъ отрицаетъ власть папы.

— Что вы! Что вы! Пропади вы съ вашимъ языкомъ!— свирпо возразилъ задтый собесдникъ.— Я никогда ничего подобнаго не говорилъ.

— Кто же это былъ? Кто-то говорилъ. И даже въ этой самой комнат, я отлично помню.

— Не я,— клялся тотъ.— По всей вроятности, вы же сами это и говорили, чортъ возьми.

— Разв я говорилъ что-нибудь подобное, бургомистръ?

Мангольтъ почувствовалъ, что онъ вдругъ пріобрлъ новую и гораздо большую, чмъ прежде, власть. Ему нравилось играть роль судьи, и онъ медленно и торжественно промолвилъ:

— Охотно сознаюсь, что, насколько я знаю, я этого не слыхалъ, по крайней мр въ этихъ самыхъ выраженіяхъ. Хотя, помнится, кто-то дйствительно говорилъ нчто подобное. Но…

— Слышите,— перебилъ бургомистра Шварцъ.— Кто-то говорилъ. Кто же это былъ?

— Не я!— яростно вскричалъ человкъ, на котораго падало подозрніе.

— Но кто же въ такомъ случа?

— Не знаю. Ей-Богу, не знаю.

Намренно или случайно, онъ посмотрлъ на своего сосда справа. У того, вроятно, совсть была не совсмъ чиста. Онъ разсердился.

— Что вы такъ на меня смотрите?— грубо спросилъ онъ.— Ужъ не хотите ли вы сказать, что это былъ я?

— Полагаю, что вы сами должны знать это,— отвчалъ тотъ, пожимая плечами и радуясь, что ему удалось выйти изъ неловкаго положенія.

,— Вотъ какъ! Ну, я васъ выучу, какъ обвинять людей! Вы должны будете взять эти слова назадъ,— закричалъ тотъ, хватаясь рукой за ножъ.

Вс повскакали съ своихъ мстъ. Въ одну минуту поднялись крикъ и суматоха. Только одинъ секретарь стоялъ неподвижно у окна. На губахъ его играла непріятная улыбка. Никому и въ голову не пришло повернуть обвиненіе противъ него, хотя изъ всего того, что онъ говорилъ раньше, убжденія его были ясны.

Хозяинъ, все время почтительно прислушивавшійся къ разговору, какъ и подобаетъ хозяину, сидящему среди людей высшаго общества, ршилъ, что теперь время вмшаться и ему. Ему всегда удавалось выбрать самое время — не слишкомъ рано и не слишкомъ поздно. Онъ быстро схватилъ кувшинъ съ виномъ, стоявшій сзади него на буфет, и со стаканомъ въ рук смло бросился между двумя врагами.

— Прошу извиненія за то, что я такъ небрежно исполняю свою обязанность,— сказалъ онъ лвому собесднику, наполняя его стаканъ, который какъ разъ оказался пустымъ.— Его милость бросилъ свой взглядъ на меня, а не на васъ, господинъ совтникъ,— объяснилъ онъ разъяренному врагу справа.— Ваша милость, очевидно, не такъ поняли это.

Человкъ, котораго хозяинъ назвалъ совтникомъ, былъ имъ въ прошломъ году. Но ему понравилось, что его продолжаютъ величать такъ, ибо онъ почерпалъ въ этомъ увренность въ своемъ переизбраніи.

— Если это такъ, то такъ и нужно было сказать,— проворчалъ онъ, видимо, успокаиваясь.

— Да вы не дали мн времени,— сердито отвчалъ другой.

Миръ не замедлилъ бы водвориться среди собесдниковъ, если бъ не Шварцъ, которому нравилось устраивать стычки.

— У васъ у всхъ совсть не чиста,— началъ онъ опять.— Опускайтесь скоре на колни передъ констанцкимъ бургомистромъ Каспаромъ Мангольтомъ, временно исправляющимъ обязанности инквизитора, просите у него прощенія и умоляйте его, чтобы онъ пощадилъ вашу жалкую жизнь. Или еще лучше, идите во власяницахъ, посыпавъ главу пепломъ, къ его жен и умоляйте ее, чтобы она заступилась за васъ передъ достопочтеннйшимъ кардиналомъ Томазо Бранкаччьо. Это гораздо лучше обезопаситъ васъ.

Шварцъ привыкъ господствовать надъ ними, и теперь ни у кого не хватило духа спорить съ нимъ. Но бургомистръ, чувствуя, что дло идетъ о его чести, и сознавая, какую власть дали ему его слова, не преминулъ ею воспользоваться.

— Я научу васъ относиться съ уваженіемъ и къ моему сану и къ моей семь, мастеръ Шварцъ!— рзко крикнулъ онъ.— Вы не должны думать, что вы можете безнаказанно длать то, что не смютъ длать другіе. Вс отлично знаютъ, что вы были въ сношеніяхъ съ учениками Гусса въ то время, когда его сожгли, или до этого. Еще недавно до свднія моего дошло, что вы имете общеніе съ подозрительными людьми и что въ вашемъ дом ведутся мятежные разговоры. Я предостерегаю васъ, мастеръ Шварцъ, что если вы не измните своего образа дйствій, то я буду вынужденъ сообщить о васъ подлежащимъ властямъ. Вы, конечно, знаете, что самое меньшее, что съ вами сдлаютъ,— это присудятъ васъ къ наказанію, которое вы едва ли желаете для себя.

Теперь струсилъ и Шварцъ. Онъ понялъ, что дло принимаетъ серьезный оборотъ. Буря, которую онъ вызвалъ, разразилась надъ его собственной головой. Правда, онъ былъ слишкомъ уменъ и прекрасно понималъ, что едва ли соборъ, осудившій на сожженіе такихъ людей, какъ Гуссъ и Іеронимъ Пражскій, захочетъ наканун своего закрытія сжечь такого незначительнаго человка, какъ онъ. Но онъ понималъ также, что судъ епископа, а потомъ, можетъ быть, и самого папы, не преминетъ взять съ него хорошій штрафъ, сообразно его состоянію. А дла Шварца шли въ гору со времени смерти его жены, когда, наконецъ, онъ избавился отъ вымогательствъ отца Маркварда. Шварцъ былъ слишкомъ практичный человкъ и не сталъ бы рисковать своимъ состояніемъ ради защиты своихъ убжденій или ради удовольствія подразнить бургомистра Мангольта. Поэтому, онъ быстро измнилъ манеру держать себя.

Поднявшись съ своего стула, онъ подошелъ къ бургомистру и, взявъ его за жирный подбородокъ, сказалъ:

— Послушайте, дорогой мой, вдь вы не будете слишкомъ строги къ намъ? Вдь мы вс ваши дти и любимъ васъ, хотя иногда, можетъ быть, и сердимъ васъ. Простите насъ, какъ отецъ прощаетъ своихъ дтей. Вы вдь знаете, языкъ мой — врагъ мой, и что я не всегда понимаю то, что говорю. Во всемъ этомъ виноватъ Шраммъ,— прибавилъ онъ, сердито поворачиваясь къ трактирщику.— Зачмъ ты, плутъ, далъ намъ такого крпкаго вина. Дай намъ полегче, съ водой или сидромъ, какое вашъ братъ обыкновенно подаетъ гостямъ. Принеси кувшинъ самаго лучшаго для его милости.

Трактирщикъ улыбнулся. Раздраженное выраженіе лица смнилось у бургомистра важнымъ и строгимъ.

— Ну, вотъ,— продолжалъ Шварцъ,— мы здсь вс раскаиваемся, какъ только можемъ, и стараемся вернуть ваше расположеніе. Намъ вдь и въ голову не приходило сказать что-нибудь такое, чего не слдовало. Не такъ ли?

— Конечно, разумется,— подтвердили другіе.

— Ну, вотъ видите.Неужели вы будете еще упрямиться, бургомистръ?

— Я очень радъ, что вы, наконецъ, поняли свое положеніе, мастеръ Шварцъ,— съ достоинствомъ заговорилъ бургомистръ,— Конечно, у меня не было желанія доносить о томъ, что не говорилось серьезно. Но я предостерегаю васъ. Будьте осторожны и не заставляйте меня дйствовать противъ моихъ убжденій.

— Ваша милость въ самомъ дл намреваетесь ввести въ нашей сред свтскую инквизицію, и превратить перваго сановника города въ орудіе церкви?— вдругъ раздался низкій голосъ городского секретаря. Этотъ голосъ попрежнему звучалъ спокойно, но рзалъ, какъ ножъ.

Мангольтъ встрепенулся и покраснлъ. Вс взгляды были обращены на него. Секретарь стоялъ такъ спокойно во время ссоры, что вс даже забыли о его присутствіи.

— Занимайтесь лучше своимъ дломъ. Я лучше васъ знаю, что мн длать. Если я буду докладывать о нечестивыхъ мнніяхъ, то я исполню только то, что долженъ сдлать всякій христіанинъ. Нашъ первый долгъ — служить церкви и вр.

— Однако не такъ давно въ этой самой комнат кто-то сказалъ:— если не ошибаюсь вы, ваша милость, что нашъ первый долгъ служить Господу Богу.

Въ тишин, охватившей компанію, эти слова прозвучали какъ-то торжественно и грозно. Вс глядли на безстрашнаго оратора.

Сначала Мангольтъ не нашелся, что отвтить.

— Какъ же мы можемъ исполнить нашъ долгъ по отношенію къ Господу Богу, если мы не будемъ повиноваться церкви и защищать правую вру?— сказалъ онъ наконецъ.— Разв мы не получили Его общаній насчетъ церкви? Отвчайте же, господинъ секретарь, желающій поучать другихъ.

— По временамъ церковь дйствуетъ такъ, какъ будто она получила совсмъ другое общаніе.

— Такъ иногда можетъ казаться. Но разв мы, свтскіе люди, можемъ разсуждать о длахъ духовныхъ? Разв мы можемъ отпускать сами себ грхи и умилостивлять гнвъ Господень? Когда вы будете умирать, то сами обрадуетесь священнику, который можетъ примирить васъ съ Богомъ и отогнать дьявола. Ибо нтъ червя, который не умеръ бы, а огонь, ждущій насъ, огонь неугасимый!

И онъ самъ содрогнулся, воображая то, о чемъ говорилъ.

Одинъ или два изъ собесдниковъ перекрестились.

— Бургомистръ правъ. Никто не знаетъ, что насъ ждетъ. Однажды, года два тому назадъ, я слушалъ какъ-то проповдь магистра Гусса и мн казалось хорошо все, что онъ говорилъ. Но ночью я видлъ страшный сонъ. Мн приснилось, будто злая крыса пожираетъ вс мои припасы.

— Я тоже видлъ странный сонъ,— тихо прибавилъ третій.— Будемъ осторожны. Бургомистръ правъ.

— Конечно,— промолвилъ Шварцъ.— Итакъ, предоставимъ ему заботу о нашемъ город, а заботу о нашихъ душахъ священникамъ. А сами будетъ веселиться и избгать волненій.

Онъ подошелъ къ дочери трактирщика, которая, несмотря на приказаніе отца, опять тихонько прокралась въ комнату и стояла, слушая, у буфета. Въ пылу спора никто и не замтилъ ея присутствія. Подойдя къ ней, Шварцъ обнялъ ее за талію и сказалъ:

— Вотъ хорошенькая двица, которая такъ и ждетъ поцлуя. Будемъ брать хорошее везд, гд оно попадается.

И онъ сталъ цловать двушку, которая со смхомъ старалась отбиться отъ Шварца, впрочемъ, не особенно сильно.

— Не бойся ничего, красотка,— говорилъ Шварцъ.— Твой отецъ человкъ умный и, когда нужно, уметъ ничего не замчать.

— Я увренъ, что вы говорите это въ хорошемъ смысл, совтникъ Шварцъ,— съ улыбкой промолвилъ трактирщикъ.

— Конечно. Я никогда не поступлю съ ней, какъ какой-нибудь капелланъ. А? Капелланъ или красивый новый августинецъ?

— Фи,— протестовала двушка:— вы становитесь грубы, мастеръ Шварцъ.

Вмсто отвта Шварцъ закрутился съ нею въ танц, а затмъ громко расцловалъ ее.

Вс смялись. Въ послдній годъ засданій собора вс старались веселиться, какъ только можно, и не легко можно было смутить чмъ-нибудь не только мужчинъ, но и женщинъ.

Не смялся только одинъ человкъ. Онъ медленно отошелъ на другой конецъ комнаты, взялъ фонарь, стоявшій на лавк, и осторожно зажегъ его. Затмъ онъ надлъ свой плащъ, нахлобучилъ на голову мховую шапку, взялъ фонарь и, не говоря ни слова, пошелъ къ двери.

Вс смотрли на него.

— Не сошли ли вы съ ума, секретаріусъ? Вдь вы идете на улицу съ фонаремъ среди бла дня? Или, можетъ быть, винцо дядя Шрамма длаетъ такія чудеса, что вы уже больше не различаете дня отъ ночи?

— Я отправляюсь искать человка,— коротко отвтилъ секретарь. Не промолвивъ боле ни слова, онъ повернулся, открылъ дверь и вышелъ.

Компанія была поражена. Вс смотрли на дверь, черезъ которую вышелъ секретарь, и молчали. Наконецъ кто-то спросилъ:

— Что за чертовщину онъ несъ?

— Мн кажется, дло просто,— отвчалъ Шварцъ съ гримасой.

— Ужъ не хотлъ ли онъ сказать, что мы не люди?

— Похоже на то,— продолжалъ Шварцъ такимъ тономъ, какъ будто это предположеніе его радовало.— Это свидтельствуетъ о недостатк уваженія къ вамъ, бургомистръ. Надо держать его строже.

— Я сумю это сдлать, если понадобится,— съ достоинствомъ отвчалъ бургомистръ.— Но вы уврены, что таково было значеніе его словъ?

— Боюсь, что это такъ. Мастеръ Штейнъ — ученый человкъ и бывалъ во Франціи. Говорятъ, даже дальше, хотя онъ не подтверждаетъ этого. Безъ сомннія, онъ читалъ про греческаго философа Діогена, который по какимъ-то непонятнымъ причинамъ поссорился съ своими согражданами. Въ одинъ прекрасный день онъ за часъ до полудня вышелъ на улицу съ фонаремъ, говоря, что дневного свта недостаточно, чтобы найти въ Аинахъ человка. Впрочемъ, соотвтствующее греческое слово иметъ боле высокое, боле совершенное значеніе, чмъ наше слово ‘человкъ’.

— Откуда вы все это знаете?— подозрительно спросилъ бургомистръ.— Насколько я знаю, вы вдь не изъ ученыхъ?

— О, нтъ,— скромно согласился мастеръ Шварцъ.— Но, какъ вамъ извстно, въ моемъ дом долго жилъ достопочтенный и ученый грекъ, отецъ Хризолорасъ — да упокоитъ Господь его душу. По вечерамъ онъ не гнушался бесдовать со мной и между прочимъ разсказывалъ мн исторію о Діоген.

— Какъ бы тамъ ни было, это, несомннно, оскорбительно для насъ!— воскликнулъ совтникъ Гриммъ.

— Но вдь сравненіе насъ съ аинянами должно быть лестно для насъ,— возразилъ Вейнлинъ, кроткій человкъ, больше всего заботившійся о томъ, чтобы сохранить миръ.— Я слышалъ, что это былъ большой и знаменитый городъ.

— Онъ оскорбилъ весь совтъ,— продолжалъ тотъ изъ собесдниковъ, который впервые поднялъ это обвиненіе.

На Вейнлина никто не обращалъ вниманія. Онъ былъ незначительный человкъ, и въ городской совтъ его избрали только потому, что съ незапамятныхъ временъ его предки сидли тамъ.

— Онъ не иметъ никакого права оскорблять насъ! Чортъ его возьми! Иду искать человка! Чортъ бы побралъ его глупость. Удивляюсь, какъ вы миритесь съ этимъ, бургомистръ!— сердито кричалъ Гриммъ.

— Я еще поговорю съ нимъ и, если нужно будемъ, заставлю его раскаяться.

— Это уже не въ первый разъ онъ позволяетъ себ такія вольности съ нами. Кто онъ такой, хотлъ бы я знать. Имя его не возбуждаетъ подозрній, но Штейны есть и въ Лауфенбург, и въ швейцарскихъ кантонахъ. Онъ никогда не говоритъ о своей семь. Его мать — здшняя, а, кром этого, мы ничего не знаемъ. Въ одинъ прекрасный день они появились здсь, никто не знаетъ откуда. Благодаря вашему вліянію, онъ получилъ мсто городского секретаря, которое не слдовало бы предоставлять не здшнему уроженцу, а тмъ боле человку, о прошломъ котораго мы не имемъ полныхъ свдній.

Гриммъ имлъ деньги и пользовался въ город вліяніемъ. Поэтому онъ считалъ себя въ прав критиковать дйствія бургомистра.

Но и бургомистръ, въ свою очередь, заговорилъ самымъ авто ритетнымъ тономъ:

— Онъ какъ нельзя боле подходитъ къ своему длу. Кто можетъ это отрицать?

— Да. Онъ ученъ, и даже очень ученъ. Но…

— Я знаю, что длаю, совтникъ Гриммъ. Позвольте, кром того, сказать вамъ, что императоръ былъ чрезвычайно доволенъ его назначеніемъ.

Легкая усмшка пробжала по двумъ-тремъ лицамъ, но до того слабая, что бургомистръ Мангольтъ и не замтилъ ея.

— Разъ я нахожу, что онъ пригоденъ для своей службы, никто не иметъ права жаловаться на это назначеніе,— обрзалъ онъ своего собесдника.— Мало ли что! Я могу даже отдать свою дочь за него замужъ, слышите, совтникъ Гриммъ! Впрочемъ, будьте спокойны. Если я найду, что онъ держитъ себя неуважительно относительно совта или меня, я сумю призвать его къ отвту, закончилъ бургомистръ, длая рукой широкій жестъ.

— И отлично сдлаете,— поддакнулъ ему Шварцъ.— Вспомните о высокомъ положеніи, которое вы занимаете и которое стало еще боле высокимъ благодаря вашему характеру и чувству долга. Не забывайте же объ этомъ.

— Не забуду, мастеръ Шварцъ, не забуду.

ГЛАВА II.
Во град святйшаго собора.

Разставшись съ членами совта, секретарь спустился въ нижнюю комнату и прошелъ ее спокойнымъ, размреннымъ шагомъ. Горькая, насмшливая улыбка скользила на его губахъ. Постители таверны, сидвшіе въ общей комнат, видли, какъ онъ вышелъ за дверь, продолжая держать въ рук фонарь, какъ будто была ночь. Если бъ это былъ кто-нибудь другой, не миновать бы десятка-другого грубыхъ насмшекъ. Но бюргеры не ршались на это — вдь онъ былъ изъ другой, внутренней комнаты, изъ привилегированной касты городского совта. Кром того, въ немъ самомъ было что-то такое, что внушало уваженіе бюргерамъ. За большимъ столомъ въ самомъ центр сидло съ полдюжины наемныхъ солдатъ, принадлежавшихъ къ эскорту кардинала и принца. Эти люди не боялись ни Бога, ни дьявола, а не только какого-нибудь бюргера, хотя бы онъ занималъ въ город самый высокій постъ. Одинъ изъ нихъ повернулся въ ту сторону, куда вышелъ секретарь, и открылъ было ротъ. Но другіе бросили на него такой взглядъ, что насмшка застряла у него въ горл. Онъ повернулся къ своимъ товарищамъ и заговорилъ съ ними вполголоса.

А секретарь шелъ дальше. Дверь въ кухню была открыта. На порог ея собрались толпой двицы. Он пристально глядли на него, но ни одна изъ нихъ не ршилась фамильярничать съ нимъ. Двушки ихъ класса въ Констанц въ это время далеко не отличались застнчивостью. Имъ нравились его черные глаза, черная борода и высокомрныя манеры. Но онъ никогда не удостаивалъ даже взглянуть на нихъ. За это он не любили его, не переставая въ то же время уважать его. Поэтому разговоръ о немъ велся вполголоса.

— Нашъ секретарь сошелъ съ ума, ей-Богу,— сказала юнгфрау Гертруда, цвтущая двушка, покачивая головой.— Онъ никогда не могъ отличить хорошенькаго личика отъ рожи, а теперь не знаетъ, что день, что ночь. Я очень рада, что мн никогда не приходилось имть съ нимъ дло.

— Ну, ты отъ этого не отказалась бы, если бъ только онъ пожелалъ,— замтила другая.

— Ты сама за нимъ постоянно бгаешь,— огрызнулась Гертруда

— За этимъ надутымъ малымъ, который въ конц концовъ только и беретъ своей гордостью! У него въ дом постятся пять разъ въ недлю не изъ благочестія — о, нтъ!— а изъ-за недостатка денегъ. Не на что говядины купить! И я буду за нимъ бгать! Нтъ, бгай лучше ты да Гимлошъ.

— И буду!— промолвила Гимлошъ, самая красивая изъ всхъ трехъ.— Мы вс готовы на то же, и ему нужно только приглянуться,— нжно сказала она.

Пока он болтали, секретарь медленно поднимался по изъденной отъ времени лстниц, которая вела къ входной двери. Онъ, казалось, не замчалъ ни сенсаціи, которую произвелъ, ни чувствъ, которыя внушалъ. Не мняя суроваго и презрительнаго выраженія лица, онъ подошелъ къ двери и вышелъ на улицу.

Утромъ напалъ свжій снгъ. Хотя было уже 22-го марта — вторникъ Страстной недли, но зима, повидимому, не хотла покидать мрачный городъ, гд она царила въ этомъ году такъ долго. Крыши опять стояли блыя на сромъ фон неба, цвты, которые робко начали было пускать почки на оконницахъ, были убраны въ комнаты, опять короны на фигурахъ святыхъ, украшавшія фронтоны богатыхъ домовъ, сдлались серебряными. Опять земля въ послдній разъ покрылась пушистымъ блымъ ковромъ. На нкоторыхъ наиболе многолюдныхъ улицахъ пшеходы уже успли загрязнить его, превративъ его въ какую-то лишенную цвта грязь. Но въ извилистомъ переулк, на которую выходила дверь таверны ‘Чернаго Орла’, прохожихъ было мало, и отпечатки ихъ могъ были стерты новыми хлопьями снга.

Фонарь, который секретарь несъ въ рук, бросалъ блдный свтъ на дорогу, поперемнно длавшійся то краснымъ, то золотымъ, смотря по тому, шелъ ли онъ по средин переулка, гд снгъ падалъ гуще и ровне, или же пробирался вдоль стнъ, гд сквозь тонкій слой снга просвчивала бурая земля.

Полоска теплаго свта, двигавшаяся передъ нимъ, представляла странный контрастъ съ темными фронтонами домовъ и однообразной холодной близной снга. Ему казалось, что это волшебная тропинка, которая ведетъ въ боле яркія и теплыя страны, гд нтъ ни холода, ни грховъ.

Т, кто попался ему навстрчу, когда онъ дошелъ до конца переулка, были, повидимому, далеки отъ такихъ мыслей. Увидя его, они широко раскрывали глаза и проходили мимо, покачивая головой. Какой-то мальчуганъ, опрометью выскочившій изъ воротъ, увидя его, остановился въ изумленіи, какъ вкопанный. Онъ открылъ было ротъ, намреваясь покатиться со смху, но встртился съ суровымъ взглядомъ секретаря и вмсто того, чтобы разсмяться, бросился во дворъ дома, крича отъ страха.

Блдная полоска свта, двигавшаяся по снгу впереди секретаря, казалось, не разсивала его мрачнаго настроенія. Онъ хмуро продолжалъ свой путь, не замчая окружающаго.

‘Поистин Господь создалъ это племя въ гнв своемъ,— бормоталъ онъ про себя.— Слпыми люди идутъ всю жизнь, а когда встртятся со свтомъ, то не познаютъ его. Солнце, луна и звзды показываютъ для нихъ путь только къ жратв. Они думаютъ избжать ада, продавая свою честь за свои бренныя тлеса. Не для нихъ писаны слова писанія: ‘Кто хочетъ душу свою спасти, тотъ погубитъ ее’. Если бъ Христосъ умеръ еще десять разъ, для нихъ и этого было бы мало. Вс они сгнили до сердцевины’.

Вдругъ выраженіе его лица перемнилось, какъ будто, несмотря на продолжавшуюся зиму, его коснулось дыханіе весны.

‘Нтъ! Среди нихъ есть и такіе, которые заслуживаютъ жизни. Они могутъ удержать отъ грха и отчаянія. Пусть это слабыя женщины, по ихъ слабость посрамитъ крпость мужчинъ. Пусть ихъ немного, но что же изъ этого’.

Сдлавъ еще поворотъ, онъ наконецъ, выбрался изъ лабиринта узкихъ улицъ, которыя лелсатъ къ западу отъ церкви св. Павла. Посл темныхъ закоулковъ, гд крыши противоположныхъ домовъ иногда соприкасались, площадь передъ церковью казалась очень большой и свтлой. Струя воды, бившая изъ большого фонтана, казалось, поглощала весь свта сренькаго дня и падала внизъ тысячами брильянтовъ, которые какъ будто освщали всю площадь. Вода подымалась и опускалась съ какой-то гармонической мелодіей, заглушая шумъ шаговъ и голосовъ. По ступенямъ фонтана спускались къ вод женщины, двушки и ребятишки, длая запасы воды на день и весело пересмиваясь и переговариваясь съ прохожими. Нкоторые останавливались на минуту-другую, задумчиво глядя на серебристую струю воды.

Безсознательно привлекаемый шумомъ воды и людскихъ голосовъ, секретарь продолжалъ итти впередъ. Вдругъ, поднимаясь надъ безформеннымъ гуломъ, въ его ушахъ раздался веселый, звонкій голосъ:

— Какъ, мастеръ секретарь, по-вашему, еще ночь? Или вы забыли, что первая недля поста у насъ давно прошла? Ничего другого нельзя предположить о такомъ человк, какъ вы.

Какой-то огонекъ пробжалъ въ глазахъ секретаря, когда онъ услышалъ этотъ голосъ.

— Мтко сказано, юнгфрау Фастрада,— отвчалъ онъ, снимая шапку.

— Господи! Онъ еще не спохватился!— со смхомъ продолжала двушка.— Если бы ваше самообладаніе, г. секретаріусъ, не было извстно всему городу…

— То что бы вы подумали?

— Нчто такое, о чемъ я не могу говорить въ вашемъ присутствіи, зная, какъ вы презираете подобныя вещи…

— Но разв непремнно нужно выпить вина для того, чтобы сдлать вещь, которая всмъ кажется странной?

— Конечно, нтъ. Я полагаю, что у васъ хватитъ мужества даже на самый безумный поступокъ, даже если вы и не прибгнете къ вину. Но объясните же мн, что значитъ эта причуда, смыслъ которой ускользаетъ отъ моего грубаго пониманія?

— Я ищу человка, Фастрада. Люди стали такъ рдки въ наше время, что даже днемъ нуженъ фонарь, чтобы ихъ отыскать. Но я нашелъ больше — я нашелъ настоящаго человка.

— Поздравляю васъ,— съ насмшливой вжливостью отвчала двушка.— Гд же это вамъ посчастливилось?

— Здсь, юнгфрау, на этой самой площади.

— Еще разъ поздравляю васъ, хотя, какъ мн подсказываетъ мой скудный умъ, ихъ довольно трудно отыскать здсь въ это время дня.

И опять ея веселый смхъ покрылъ мягкое журчаніе фонтана.

— А между тмъ я нашелъ.

— Кто же это?

— Вы, юнгфрау Фастрада.

— Вотъ такъ комплиментъ. Смотрите, къ фонтану шествуетъ фрау Ринглинъ. Она только что поссорилась съ фрау Мейнгардтъ. Но и она настоящій человкъ.

— Не въ томъ значеніи, въ какомъ я понимаю это слово.

— А я?

— Вы дйствительно настоящій человкъ. Человкъ стоитъ на земл, гд мы родимся, но руки протягиваетъ къ небесамъ. Онъ подверженъ всмъ человческимъ слабостямъ, но можетъ стать и выше ихъ. Онъ можетъ любить вс радости этой жизни, но, если понадобится, можетъ отказаться отъ нихъ во имя идеи не отъ міра сего. Онъ можетъ бояться страданій, но можетъ безтрепетно пойти на нихъ, когда его позоветъ его внутренній голосъ. Мужчина можетъ быть мягче женщины, а женщина крпче мужчины. Вотъ что значитъ быть воплощеніемъ духа. Вотъ что значитъ быть настоящимъ человкомъ. Быть чмъ-то меньше значитъ срамить священное названіе ‘человкъ’.

Онъ говорилъ тихо и сдерживая себя. Но подъ конецъ въ его голос зазвучала страсть, а въ глазахъ загорлся огонекъ.

Двушка опустила глаза. Щеки ея вспыхнули.

— И это все?— прошептала она.

— Вы именно таковы, Фастрада. Если не теперь, то въ будущемъ. Ибо въ испытаніяхъ жизни растемъ мы.

— Но я вовсе не хочу испытаній,— сказала двушка, надувая губки.— Я хотла бы, чтобы вы устранили ихъ съ моего пути, г. секретаріусъ.

Онъ бросилъ на нее нжный взглядъ.

— Я сдлаю все, что отъ меня зависитъ. Но отъ нихъ не застрахованъ никто. Да они и нужны намъ, какъ деревьямъ нужна буря, чтобы сокъ поднимался до самыхъ верхнихъ втвей. Когда настанетъ часъ, я не премину прійти къ вамъ на помощь, какъ не преминете сдлать это и вы. Теперь же я могу потушить свой фонарь. Я нашелъ то, чего искалъ.

Онъ уже поднялъ фонарь, чтобы погасить его, какъ вдругъ неожиданное восклицаніе двушки отвлекло его отъ этого намренія.

— Смотрите. Что это движется сюда?

Она указала на другой конецъ площади, гд на нее выходила улица отъ Шнецторскихъ воротъ. Быстрымъ нервнымъ движеніемъ она подняла руку. Ея капюшонъ откинулся ей на спину. Прорвавшійся сквозь легкій туманъ золотистый лучъ задрожалъ на ея профил и блокурыхъ волосахъ, а струя фонтана явилась какъ бы серебристымъ фономъ для ея лица. Сзади нея поднимался рядъ высокихъ домовъ съ крутой крышей, съ рзьбой, почернвшей отъ времени и непогоды. Это былъ фонъ для всей ея фигуры.

Секретарь опустилъ руку, и свча въ фонар продолжала горть незамтно. Глаза ихъ были устремлены въ конецъ площади, куда она указывала.

— Смотрите!— воскликнула опять двушка.— Вс бгутъ по этому направленію. Вроятно, случилось что-нибудь необыкновенное. Можетъ быть, детъ король или папа. Впрочемъ, нтъ,— прибавила она, презрительно тряхнувъ головой:— ихъ появленіе не произвело бы этого оживленія.

Она была права. Жители Констанца уже не проявляли любопытства ни къ пап, ни къ королю, хотя послднему предстояло вскор короноваться императорскою короною. Они находили, что папа и король — такіе же люди, какъ вс другіе, и не въ состояніи измнить міра.

Прошли т времена, когда Сигизмундъ, созвавъ великій соборъ и осуществивъ мечту своего вка, былъ привтствуемъ, какъ настоящій спаситель міра, который прекратилъ расколъ церкви и низложилъ соперничавшихъ папъ. Но дйствительность оказалась далекой отъ ихъ мечты. Соборъ былъ созванъ, расколъ прекратился, но міръ остался такимъ же. Со всхъ концовъ Европы собрались святые отцы, по жители Констанца видли, что это не святые, а самые заурядные люди, жадные до женщинъ, вина и денегъ.

Народъ сталъ относиться къ собору скептически.

Кое-что, впрочемъ, было сдлано. 6-го іюля 1415 года сожгли Яна Гусса изъ Чехіи, а вслдъ за нимъ и его ученика Іеронима Пражскаго. Папа Іоаннъ, XXIII былъ низложенъ еще раньше. Но ни одно изъ этихъ событій, какъ ни страшно, какъ ни удивительно оно было, ничего не измнило въ создавшемся положеніи вещей.

Добрымъ гражданамъ Констанца пришлось отложить свои чаянія до боле благопріятнаго времени. Что касается папы Мартина V, то сначала его избраніе люди привтствовали шумной радостью, ‘не могли говорить отъ радости’, какъ выражается одинъ современный писатель. Правда, онъ былъ итальянецъ, по пусть.такъ. Большинство папъ было изъ итальянцевъ. Онъ первый сталъ принимать мры, чтобы доходы св. престола не потерпли ущерба,— пусть такъ и это, объ этомъ же хлопотали и другіе папы. Но когда онъ показалъ, что онъ такъ же не желаетъ слушать о какихъ-либо реформахъ, какъ и его предшественники, то народный интересъ къ нему разомъ исчезъ.

— Очевидно, тамъ кто-то детъ,— повторила юнгфрау Фастрада.— Выкрикиваютъ чье-то имя, но я не могу его разобрать отсюда. Подойдемъ поближе.

Она двинулась впередъ. Секретарь послдовалъ за нею.

— Понимаю теперь,— черезъ минуту промолвила двушка.— Кричатъ: ‘лэди Изольда Монторгсиль’. Это красавица-англичанка. Говорятъ, что она самая красивая женщина во всемъ христіанскомъ мір. Остановимся здсь. Мн хочется посмотрть, дйствительно ли она такъ красива, какъ о ней кричатъ. Говорятъ, что она пріхала сюда, чтобы посмотрть на папу и на короля прежде, чмъ они разъдутся. Она немного опоздала, но, быть можетъ, теперь для нея самое время,— добавила она съ высокомрной усмшкой.

Насколько лэди Монторгейль была прекрасна лицомъ, настолько же была легкомысленна ея репутація. Она не принадлежала къ классу странствующихъ авантюристокъ, хотя современные писатели и свидтельствуютъ, что при большинств европейскихъ дворовъ того времени куртизанками были англичанки. Многія изъ нихъ не могли удержаться отъ искушенія и предпринимали паломничество въ Римъ, гд ихъ необычная красота находила большихъ цнителей въ лиц папъ. Лэди Изольда не принадлежала къ ихъ числу. Она была знатнаго рода и одной ея красоты было достаточно, чтобы вознести ее надъ бдностью и дать ей въ супруги, кого она захочетъ. Не имя опредленнаго мста жительства, она странствовала изъ города въ городъ, отъ одного двора къ другому. Предполагали, что она — любовница герцога Орлеанскаго. Говорили, что она продаетъ свои ласки всякому, кто дастъ больше, и она не удостаивала опровергать вс эти слухи. Много разсказовъ ходило о ней. Сколько въ нихъ было правды, знала только она.

Какъ бы то ни было, это была знаменитость, на которую стоило взглянуть даже въ Констанц, который за послдніе годы перевидалъ ихъ великое множество. Народъ, которому наскучило смотрть на соборъ, папу и короля, жадно бросился смотрть на женщину легкомысленной репутаціи, которая, по крайней мр, не страдала лицемріемъ.

— Смотрите, вотъ она,— сказала Фастрада.

На улиц показались два вооруженныхъ всадника. За ними виднлась женская фигура, хавшая на высокой блой лошади. Лица ея было еще невозможно разобрать. За нею хало нсколько слугъ съ вьючными лошадьми, а въ аррьергард шло съ дюжину вооруженныхъ людей.

— Она путешествуетъ съ большой пышностью,— продолжала Фастрада.— У графини фонъ-Эрленбургъ не было такой свиты. Народу у нея, пожалуй, было больше, но не было такихъ одяній и такихъ лошадей.

Стоявшій рядомъ съ нею секретарь слушалъ ее молча. Въ ея словахъ было что-то такое, что дйствовало на него непріятно, хотя онъ едва ли сознавалъ это. Онъ не отвчалъ ни слова, но двушка была слишкомъ поглощена всмъ происходившимъ и не обращала на это обстоятельство вниманія.

Кавалькада приближалась. Всадники, хавшіе впереди, посмотрли на секретаря и его спутницу, которые, стоя на каменной скамейк, нсколько возвышались надъ другими, но, не обративъ на нихъ особаго вниманія, прохали мимо. Видно было, что эти солдаты были хорошо обучены. Потомъ хала сама лэди Изольда. Гибкая и ловкая, она свободно и красиво правила своимъ конемъ. Одта она была въ темносрую амазонку, опушенную темнымъ мхомъ. На голов у нея красовалась такого же цвта шапочка — нчто среднее между шапкой и капюшономъ, какъ обыкновенно носили въ Венеціи. Шапочка едва прикрывала густую массу рыжеватыхъ волосъ. Лицо ея было прекрасно — молва въ этомъ отношеніи нисколько не преувеличивала. Отъ благо, какъ мраморъ, лба до маленькаго рта и красиво очерченнаго подбородка — все въ немъ было совершенствомъ. Лицо это озарялось удивительными срыми глазами. Но всего удивительне былъ отпечатокъ необыкновенной чистоты, лежавшей на этихъ прекрасныхъ чертахъ, какъ будто ея душа понятія не имла о тхъ дяніяхъ, которыя ей приписывала молва.

Солнце вторично пробилось сквозь облака, и на одну минуту его теплые лучи ярко заиграли на лиц чужестранки, на собравшейся толп и на Фастрад. Фастрада была красива, но до красоты этой женщины ей было такъ же далеко, какъ звздамъ до солнца.

Лэди Изольда хала совершенно спокойно, какъ будто не замчая того вниманія, которое она вызывала. Когда она случайно оглянулась назадъ, человкъ въ черномъ съ зажженнымъ фонаремъ выдлился изъ толпы. Ея глаза съ выраженіемъ какого-то дтскаго удивленія скользнули по немъ.

Трудно было сказать, сколько ей лтъ. Въ этотъ моментъ она казалась двушкой, которой нтъ еще и двадцати лтъ. Но твердая посадка головы и умлое управленіе лошадью говорили противъ такого предположенія.

Одну минуту она смотрла на секретаря и стоявшую возл него двушку. Потомъ ея взглядъ высокомрно и пренебрежительно скользнулъ по толп. Какъ бы считая толпу недостойной ея взглядовъ, она опустила глаза и тихо продолжала хать впередъ.

— Боже мой, какъ она хороша!— воскликнулъ какой-то молодой человкъ, стоявшій впереди секретаря.

— Нравится она теб?— заговорила старуха, стоявшая около него.— Но она не для такихъ, какъ ты, а для тхъ, кто получше,— прибавила она съ усмшкой.

— Она, должно быть, прибыла изъ Венеціи или изъ Флоренціи,— промолвила Фастрада.— Ея платье итальянскаго покроя и сдлано изъ лучшаго фландрскаго сукна — этотъ зеленовато-синій цвтъ выдлывать довольно трудно. Ярдъ, должно быть, стоитъ не меньше двухъ флориновъ. А такой мхъ цнится на всъ золота. Просто гршно быть въ дорог въ такомъ костюм. Но ей, разумется, это можно.

Секретарь продолжалъ молчать.

— Что же вы не отвчаете?— спросила его двушка.— Позвольте васъ спросить, о чемъ вы думаете?

— Какая жалость, что такая красивая женщина и погибла и, наоборотъ, что эта погибшая женщина такъ красива,— вотъ о чемъ я думаю.

— Для своего ремесла она должна быть красивой.

Опять ея слова и тонъ голоса произвели на него какое-то странное, раздражающее дйствіе. Онъ самъ ненавидлъ женщинъ этого сорта, которыя продавали самую высокую вещь на земл — любовь, и старался не осквернять себя даже прикосновеніемъ къ нимъ. Но слова Фастрады казались неумстными по отношенію къ этому прекрасному лицу.

Секретарь опять пропустилъ ея замчаніе молча.

— Да вы, кажется, совсмъ лишились способности рчи, господинъ секретаріусъ. Эта дама даже однимъ своимъ появленіемъ, кажется, околдовала васъ!— примолвила Фастрада, смясь тихимъ, видимо дланнымъ смхомъ.

— Ваше присутствіе избавляетъ меня отъ всякихъ чаръ. А теперь идемъ. Какъ вы мало меня знаете!

— Но вы держали себя такъ странно,— торопливо сказала Фастрада.

— Мн было грустно, что одно изъ прекраснйшихъ твореній Божьихъ зашло такъ далеко отъ той стези, которая ему была опредлена. Не чувствовали ли и вы нчто подобное?

— Не знаю. Можетъ быть. Но это ея дло. Мы вс что посемъ, то и пожнемъ.

— Перестанемъ говорить о лэди Изольд. Что она для насъ? Лучше будемъ говорить о себ. Встрчу ли я васъ завтра опять на этомъ мст? Мн, кажется, нельзя будетъ сегодня зайти къ вамъ, какъ я хотлъ.

— Почему же?

— Прежде всего потому, что мн придется поднести лэди Изольд чашу въ знакъ привтствія города.

— Ей?

— Это знатная дама, путешествующая съ большою пышностью. Ее принимаютъ съ почестями при всхъ дворахъ. Если бъ городъ привтствовалъ только лицъ незапятнанной репутаціи, то прежде всего пришлось бы въ этомъ отказать королев Варвар. Въ сравненіи съ ней репутація лэди Изольды почти безупречна.

— Стало быть, вы скоро опять увидитесь съ нею!— воскликнула двушка съ оттнкомъ досады въ голос.

— Этого требуютъ мои служебныя обязанности.

— Я знаю. Но берегитесь ея чаръ. Не знаю, достаточно ли оградятъ васъ въ этомъ случа ваши служебныя обязанности.

— Въ этомъ случа мн будетъ помогать воспоминаніе о васъ и моя честь,— серьезно сказалъ онъ.— И что такое я для лэди Монторгейль?— почти съ горечью закончилъ онъ.

— Вы больше, чмъ она,— живо воскликнула двушка.— Вы… Но здсь я не ршаюсь сказать, кто вы. А она только то, что она есть.

— Однако короли вымаливали у нея улыбку и нердко тщетно, какъ я слышалъ. Итакъ, не бойтесь. Если ея чары дйствительно такъ могучи, какъ это вы предполагаете, то она не удостоитъ обратить ихъ противъ меня.

— Ну, тамъ увидимъ,— ревниво промолвила Фастрада.— Но вы сказали: прежде всего изъ-за нея, ну, а во-вторыхъ?

— А, во-вторыхъ, я боюсь, что я сегодня оскорбилъ вашего отца и другихъ членовъ совта и не пойду къ нему въ домъ, пока не раскаюсь и не понесу наказанія,— сказалъ онъ, смясь.

— Что такое случилось?

— Я читалъ имъ въ таверн ‘Чернаго Орла’ папскіе пункты реформы — у вашего отца есть копія этого,— реформы, которая цликомъ сводится къ измненію покроя поповскихъ рукавовъ. Я сказалъ, что это оскорбленіе для всего христіанства, но они вс стали кричать на меня. Вашъ отецъ напомнилъ о кардинал Бранкаччьо и объ инквизиціи, и въ одну минуту они вс стали такими набожными, что лучше и желать нельзя. Тутъ я и не выдержалъ и заявилъ, что пойду искать человка.

— Не потому ли вы взяли съ собой и фонарь?

— Да.

Двушка засмялась.

— Это, конечно, произвело впечатлніе. Но вдь не требуете же вы, чтобы они одни пошли противъ короля, папы и собора? Одинъ городъ — противъ всхъ, это невозможно!— прибавила она, становясь серьезной.

Теплый огонекъ мелькнулъ въ глазахъ секретаря.

— Когда я пришелъ сюда,— это было не такъ давно,— никто не зналъ меня, я былъ безъ средствъ и безъ друзей. Помните вы тотъ праздникъ, на которомъ ни одна женщина, ни одна двушка не захотли танцовать со мной, съ чужестранцемъ, одтымъ въ бдныя одежды. Я приглашалъ многихъ — я былъ упрямъ и хотлъ убдиться, что ни одна изъ нихъ не желаетъ имть меня своимъ кавалеромъ. Потомъ вы сами подошли ко мн и предложили танцовать съ вами — вы, дочь бургомистра, пригласить которую я не нашелъ къ себ смлости. Тогда вы не думали о томъ, что вы одна идете противъ всхъ.

Двушка перемнилась въ лиц.

— То было другое дло. Дло касалось только меня одной. Но тутъ цлый городъ… семьи, дти.

— Ихъ дти не будутъ имъ благодарны,— промолвилъ онъ съ горечью. Позоръ и рабство — не богатое наслдство.

— Ихъ дти вырастутъ такими же, какъ они, и будутъ предпочитать идеалу теплый домъ и хорошій столъ,— возразила она съ оттнкомъ легкаго нетерпнія въ голос.— Не знаю, слдуетъ ли ихъ за это порицать. Мы должны жить въ этомъ мір и должны брать его такимъ, каковъ онъ есть. Приходится длать уступки. Я знаю, что вы на это скажете,— оказала она поспшно, видя, какъ тнь прошла по лицу секретаря.— Это, конечно, не очень возвышенный взглядъ на жизнь. Но возвышенный или нтъ, а измнить положеніе вещей мы не можемъ. Вы напрасно идете на рискъ. А что касается гнва моего отца, то это пустяки,— прибавила она съ легкимъ оттнкомъ презрнія.— Это пройдетъ у него. Но то, что онъ говорилъ о боле суровыхъ мрахъ, врно. Я слышала его разговоръ съ кардиналомъ. Я была въ сосдней комнат, а они этого не знали.

— Не ршатся. По крайней мр, теперь. А если…

— Знаю,— прервала она его.— Знаю, что вы скоре дадите сжечь себя, чмъ отречетесь отъ своихъ убжденій. Но вспомните, что вы кое-чмъ обязаны мн.

— Да, я люблю васъ, люблю навсегда. Но я обязанъ и передъ своей честью.

— Но вдь никто пока о вашей чести и не говоритъ. Въ данный моментъ вы ничего не можете сдлать, абсолютно ничего. Вы можете только ухудшить положеніе дла. Поврьте, женщины лучше понимаютъ, что можно сдлать, чего нельзя. Поэтому общайте мн, что вы не сдлаете чего-нибудь неблагоразумнаго. Если вы будете вести себя, какъ слдуетъ, я умилостивлю отца и встрчу васъ здсь завтра. Когда вы придете къ намъ, то получите стаканъ хорошаго рейнвейна съ мускатнымъ оршкомъ, какой вамъ тогда понравился. Если только вы будете вести себя, какъ слдуетъ,— прибавила она съ вызывающей улыбкой, которая такъ шла къ ея личику.

— Хорошо, радость моя.

— Общайте.

— Общаю все, только не отреченіе отъ моихъ убжденій.

Она поняла, что не добьется отъ него большаго.

— Я очень рада, что вы взялись за умъ. Знаете, я опять осматривала домъ, который строится въ Петерсгаузен. Это какъ разъ то, что мн нужно,— впереди садъ, а изъ верхнихъ оконъ видъ на городъ. Вы должны радоваться, что скоро будетъ наше обрученіе и что мы поженимся во-время. Вы вдь знаете, что по завщанію моей матери я до замужества не могу располагать своими деньгами.

— Радуюсь, что вы нашли какъ разъ то, что вамъ нужно, дорогая моя. Но когда я смотрю на васъ, этотъ домъ представляется мн пустяками.

— Домъ — вещь существенная, господинъ секретаріусъ, ибо безъ него — холодно.

— Любовь должна согрвать даже въ открытомъ пол.

— Можетъ быть, и такъ, но я предпочитаю жить въ дом. Къ этому я больше привыкла.

Улыбнувшись и кивнувъ ему головой, она разсталась съ нимъ.

Онъ смотрлъ ей вслдъ, наблюдая, какъ она старалась выбирать сухія мстечки по улиц и придерживала платье, чтобы не замочить его.

— Руда переплавляется въ горнил,— бормоталъ онъ:— чтобы золото могло выйти оттуда чистымъ, могучимъ потокомъ. Такъ будетъ и съ тобой, Фастрада, когда придетъ часъ твой. Ты ужаснешься сил страсти своей и пожалешь, что она все еще мала.

Его глаза слдили за ея удаляющейся фигурой, пока она не затерялась въ толп. Онъ постоялъ еще немного, потомъ медленно повернулся и пошелъ въ противоположномъ направленіи. Вдругъ онъ вспомнилъ о своемъ фонар, потушилъ его и спряталъ подъ плащъ. Теперь онъ былъ уже не нуженъ ему.

Солнце опять скрылось за облака. Небо опять сдлалось срымъ, скучнымъ. Но въ воздух стало мягче. Втеръ перемнился. По крышамъ домовъ пронеслось теплое дыханіе южнаго втерка. На свинцовомъ неб снова появилось солнце — блдный, безцвтный дискъ безъ свта и тепла. Дома высились угрюмые и темные, безъ малйшаго отблеска на стеклахъ плотно закрытыхъ оконъ. Тмъ не мене снгъ сталъ быстро таять. Мало-по-малу на всей улиц онъ превратился въ массу бурой грязи. Съ крышъ капало все чаще и чаще. Время отъ времени съ нихъ срывался комъ подтаявшаго снга, поражая неосторожныхъ прохожихъ. Мужчины при этомъ ругались, двушки взвизгивали и длали гримасы, портившія ихъ лица, старухи бранились хриплыми голосами до тхъ поръ, пока на нихъ не падала другая глыба.

Рядомъ съ секретаремъ, съ лвой руки, шла какая-то хорошо одтая, красивая, черноглазая двушка, время отъ времени бросавшая на него быстрый кокетливый взглядъ. Вдругъ снгъ упалъ ей на плечи. Веселое выраженіе ея лица исчезло мгновенно, уступивъ мсто самому злому и обнаруживъ въ одну минуту ея настоящій характеръ.

Секретарь улыбнулся своей обычной саркастической улыбкой. Если люди такъ раздражаются при малйшей невзгод судьбы, то что же будетъ, если она подвергнетъ ихъ боле суровымъ огорченіямъ?

Мальчишки были рады снгу. Они старались захватить его какъ можно больше и бросали другъ въ друга снжками, пока дло не дошло до драки… Скоро половина ихъ уже валялась, замазанная и перепачканная, на земл. Подъ конецъ самые маленькіе изъ нихъ, мокрые, какъ мыши, съ плачемъ и съ разбитыми лицами бросились домой. Единственнымъ существомъ, которое относилось спокойно ко всему этому, былъ старый нищій, медленно ковылявшій подъ тяжестью своихъ лтъ и нищеты. Вдругъ тяжелая масса снга упала ему прямо на голову, заставивъ его опуститься на колни. Онъ поднялся съ трудомъ, но молча и покорно, и отряхнулъ съ себя снгъ, какъ будто эта добавочная невзгода не составляла для него особаго расчета. Дойдутъ ли люди когда-нибудь до такого спокойствія, чтобы съ достоинствомъ нести свою жизнь?

Секретарю представился прекрасный случай подумать на эту тему съ тхъ поръ, какъ улицы города Констанца переполнились толпой чужеземцевъ, въ которой толкали другъ друга кардиналъ и простой монахъ, бюргеръ и баронъ, солдатъ и придворный. Въ эти дни въ Констанц царило оживленіе. Несмотря на суровое время года, не было недостатка во всякаго рода развлеченіяхъ. Чтобы развлекать принцевъ и прелатовъ и людей меньшаго чина въ часы досуга, въ городъ нахало боле четырехсотъ, а по нкоторымъ лтописямъ — боле семисотъ женщинъ легкаго поведенія. Развлеченія были на всякій вкусъ и на всякій кошелекъ. На одномъ и томъ же перекрестк въ одно и то же время можно было смотрть на фокусы жонглера и слушать проповдь. Святые отцы нердко не обращали вниманія на суровую погоду — ради славы Божіей, а большею частью ради обогащенія своего кошелька. Такъ какъ конкуренція была сильна, то жонглеры и монахи старались изо всхъ силъ, и съ этихъ импровизированныхъ каедръ нердко раздавались такія слова, за которыя до собора и посл него слушатели и самъ проповдникъ рисковали попасть на костеръ.

Сначала перевсъ былъ на сторон проповдниковъ. Звонкими голосами они, казалось, возвщали наступленіе новаго вка, и толпа всегда тснилась около нихъ. Но мало-по-малу слушатели стали понимать, что все это только слова и что они не въ силахъ измнить положеніе вещей. Вс наслушались о реформ до тошноты, до болзни, подобно тмъ людямъ, которые, не получая пищи цлую недлю, питались бы однимъ пирожнымъ. Поэтому въ конц концовъ жонглеры взяли верхъ.

Самыя проповди измнились. Идеи были уже не въ мод и, чтобы выдержать конкуренцію съ жонглерами, приходилось прибгать къ боле грубымъ приманкамъ. Боле совстливые ораторы, умвшіе удерживать около себя толпу умстными шутками, были вытснены боле честолюбивыми, которые со смхомъ стали въ первый рядъ борьбы.

— Дорогіе братья и сестры о Господ, радуйтесь!— кричалъ какой-то толстый монахъ съ высоты бочки, на которую онъ забрался, чтобы стать повыше, да кстати не промочить и ногъ въ грязи. Радуйтесь!— кричалъ онъ человкамъ двадцати, собравшимся около него, благодаря его громкому голосу.— По безконечному милосердію Божію, у насъ теперь есть папа, настоящій папа. Одинъ, а не полдюжины, которые сами не знали, кто же изъ нихъ папа, и люди рисковали попасть въ адъ за то, что поклонялись ложному пан. Если бы кто-либо сдлалъ это не съ дурными намреніями, а по незнанію, то все равно онъ попалъ бы въ адъ, прямо въ адъ. И я уже слышу, какъ трещитъ тамъ огонь и воютъ гршныя души.

Монахъ выразительно затрясся всмъ тломъ.

— Но теперь все это измнилось,— продолжалъ онъ.— Теперь есть папа, настоящій папа! Можете ли вы понять, что это значитъ. Крылышко цыпленка, паровая рейнская форель, самъ медъ не такъ сладокъ для меня, какъ это слово ‘папа’.

Онъ облизалъ себ губы и повернулъ глаза, какъ будто увидлъ нчто, несравненно боле вкусное.

— Настоящій папа! Теперь человкъ можетъ совершить величайшія злодйства и не впасть въ отчаяніе. Ибо папа избавитъ его отъ грховъ. И за недорогую плату, ибо онъ человкъ милосердный и знаетъ потребности дтей своихъ: кражи — столько-то, убійство — столько-то. И все очень дешево. Только оскорбленіе священнослужителей — подороже, ибо ужъ очень гадко это преступленіе. Если такая вещь лежитъ у кого-либо изъ васъ на совсти, то не безпокойтесь. Если вы не знаете, какъ устроить это дло, то я помогу вамъ за небольшое вознагражденіе.

Съ минуту онъ помолчалъ, выжидая, чтобы его слова произвели надлежащее дйствіе. Потомъ онъ началъ опять:

— Всякій можетъ получить отъ папы прощеніе, ибо папа сообщаетъ всякое такое желаніе святымъ, святые — Дв Маріи, а Два Марія — Господу. Разъ, два, три — и готово. Скоре, чмъ проглотить горячую сосиску у мастера Броммеля.

Толпа захохотала.

— А главное дешево, очень дешево. Вотъ у меня есть нсколько четокъ, которыя благословилъ его святйшество папа. Настоящій папа, конечно. Мн удалось первому получить свжій запасъ.

Онъ вытащилъ четки и вертлъ ими передъ глазами слушателей.

— Я недостоинъ и прикасаться къ нимъ. Ибо надъ каждыми его святйшество прочелъ особую молитву, такъ что каждый, кто надлежащимъ образомъ будетъ употреблять ихъ, получитъ исполненіе своихъ желаній. Подумайте, благословлены самимъ папой! Это не то, что продаетъ безсовстный обманщикъ, братъ Оддо, у котораго имется запасъ еще отъ Іоанна XXIII, т.-е. Балтазара Коссы, и другихъ ложныхъ папъ. Вс они вели людей на погибель. Я зналъ одного человка, который купилъ такія четки — Петръ Раннель,— помните?. И въ тотъ же вечеръ его убили въ драк. И теперь онъ горитъ на адскомъ огн. А тутъ благодать на каждомъ шарик четокъ, и вы можете даже разорвать веревку, на которой они нанизаны, и сила ихъ отъ этого нисколько не уменьшится. Можно даже потерять нсколько штукъ, но не больше половины, иначе остальные потеряютъ свою силу.

Тутъ монахъ снова сдлалъ паузу. Видя, что спроса на четки попрежнему нтъ, онъ началъ опять:

— А вотъ еще нчто, что будетъ поважне.

Онъ вытащилъ другой свертокъ.

— Вотъ наплечники, кармелитскіе наплечники, на которые указала Святая Два Марія святому отцу Іоанну Стоку, генералу кармелитскаго ордена. Случилось это въ Англіи, въ город Кембридж въ 1251 году. Св. Два общала, что т, кто будетъ носить эти наплечники, будутъ избавлены отъ вчнаго огня. Все это было подтверждено папою Іоанномъ XXII — настоящимъ папою въ 1322 году. Эти наплечники изъ шерсти, изъ настоящей шерсти, не то, что у этого брата Герберта. Т совсмъ никуда не годятся.

Монахъ въ третій разъ остановился.

— Никто не желаетъ пріобрсти наплечники? Вы вс такъ уврены въ себ? Эй, мастеръ Броммель, я увренъ, что теб хотлось бы, чтобы у тебя снова выросли волосы? Виски у тебя порядочно уже пооблзли. А смотришь ты такъ, какъ будто выглядываешь себ хорошенькую невсту. Боюсь, что придется теб продать эту вещь подороже. Ты уже не первой молодости, и о теб нужно молиться хорошенько. Но я знаю, ты скупиться не будешь.

Слушатели опять захохотали. Мастеръ Броммель былъ извстный всмъ скряга.

— Наплечники могутъ сослужить теб хорошую службу и въ случа внезапной смерти. У тебя лицо ужъ очень красно, а относительно такихъ людей нельзя быть увреннымъ, что они попадутъ прямо въ рай.

— Покупай самъ грязное тряпье, отецъ Іоаннъ, ибо теб оно можетъ понадобиться самому,— возразилъ Броммель, къ великой потх толпы.— Вонь отъ твоей гнусной жизни идетъ по всему городу. Повсить бы тебя слдовало!

— Господи, онъ богохульствуетъ!— завопилъ монахъ.— Эту манну небесную онъ именуетъ грязнымъ тряпьемъ! Онъ надругался надъ святыми четками. Господи, прости его!

И онъ какъ бы въ отчаяніи закрылъ лицо руками.

— Не надъ четками, а надъ тобой!— заоралъ Броммель.

— Еще хуже! Разв ты не знаешь, что случилось за непочтительность съ сыновьями Ноя? Стадо должно уважать своего пастыря, не взирая на его недостатки. Оскорбить св. церковь и четки! Воистину народъ этотъ созрлъ для страшнаго суда!

— Четки сами по себ хороши, но твои руки оскверняютъ ихъ.

— А!— закричалъ монахъ во всю глотку.— Виклефская ересь! Ученикъ Гусса!

— Неправда,— страстно закричалъ его противникъ.— Кто это сказалъ теб?

— Ты самъ, несчастный! О, Господи, помилуй! Еретикъ въ нашей сред! Еретикъ въ город, котораго Господь удостоилъ избрать настоящаго папу! Что длать съ нимъ?— спросилъ монахъ, обращаясь къ своимъ слушателямъ.

Вс молчали. Мастеръ Броммель сдлался красенъ, какъ ракъ, увидя, что вс сторонятся его. Онъ искалъ словъ, но слова не шли ему на языкъ, и онъ бормоталъ съ пною у рта.

— Смотрите, какъ терзаетъ его дьяволъ!— закричалъ монахъ.— Но у меня есть нчто, что будетъ посильне и тысячи дьяволовъ.

Онъ вытащилъ изъ-за пазухи крестъ и высоко поднялъ его.

— Слушай меня, нечистый духъ, мучающій этого человка. Заклинаю тебя! Оставь его!

Задыхавшійся объ ярости мастеръ Броммель пробормоталъ нсколько невнятныхъ словъ.

— Дьяволъ спрашиваетъ, куда ему дваться,— разъяснилъ монахъ толп.— Повелваю теб покинуть твое теперешнее обиталище и вселиться въ свинью.

Наступила короткая пауза.

— Дьяволъ говоритъ, что онъ не можетъ этого сдлать, ибо онъ уже и такъ въ свинь!

Толпа разразилась хохотомъ. Въ самомъ дл Броммель съ его маленькими глазами и выступающимъ впередъ подбородкомъ былъ очень похожъ на это животное.

Въ ярости онъ топнулъ ногой объ землю.

— Пропади пропадомъ вс твои товары, лживый монахъ.

— Бдный человкъ!— промолвилъ тотъ тономъ сожалнія.— Я наложу на тебя наплечникъ. Прикосновеніе святой ткани исцлитъ тебя.

И, спрыгнувъ съ своей импровизованной каедры, онъ хотлъ обмотать шею Броммеля, но тотъ сопротивлялся отчаянно.

— Боже, какъ мучитъ его дьяволъ! Боюсь, что въ немъ сидитъ особенно могущественный дьяволъ, съ которымъ не справиться бдному монаху, въ род меня. Это, вроятно, тотъ самый злой духъ, который сидлъ въ Аріи и другихъ еретикахъ. Надо будетъ доложить объ этомъ случа епископу.

Никому не хотлось имть дла съ епископскимъ судомъ. Онъ по меньшей мр несъ за собой большіе убытки. Эта перспектива быстро привела въ себя Броммеля. Онъ позволилъ монаху наложить на себя паплечинки и тихо шепнулъ ему:

— Держи языкъ за зубами, и будешь получать сосиски даромъ, какъ прежде.

Монахъ незамтно кивнулъ головой.

— Боже, какъ прикосновеніе святой ткани успокоило его! Чудо! Настоящее чудо! Злой духъ, не покорившійся кресту, уступилъ наплечникамъ, получившимъ папское благословеніе. Несомннно, Господу Богу угодно было проявить такимъ образомъ ихъ могущественную силу.

Монахъ съ тріумфомъ посмотрлъ кругомъ.

— Вы вс были свидтелями. Если среди васъ есть такіе, у кого на душ лежитъ грхъ, или кто одержимъ какимъ-нибудь желаніемъ, то пусть выходитъ сюда смло и покупаетъ что-нибудь изъ моихъ вещей. Ему не придется жалть о своихъ деньгахъ. Наплечники предохраняютъ того, кто ихъ носитъ, отъ всякихъ золъ, это я знаю по собственному опыту. Сказать вамъ по секрету — помогаютъ они хорошо и въ любовныхъ длахъ.

— Сколько они стоятъ?— робко спросила какая-то молодая двушка.

— Каждая вещь по зильбергрошу. Страшно дешево, хотя должны бы продаваться на всъ золота. Впрочемъ, что это я говорю! Прости меня, Господи! Разв можно за какія бы то ни было деньги на земл пріобрсти такое сокровище? Кто возьметъ четки и наплечники вмст, тому десять процентовъ уступки!

— Я, пожалуй, куплю,— сказала двушка.— На то и другое у меня нтъ денегъ. Но вдь и каждое порознь хорошо дйствуетъ, не правда ли?

— Конечно! Еще бы! Разумется, то и другое вмст дйствуетъ сильне такъ же, какъ двое сильне одного. Но и каждая вещь въ отдльности тоже дйствуетъ сильно.

Двушка стала рыться въ карман. Монахъ воспользовался паузой, обернулся къ Броммелю и сказалъ:

— Можетъ быть, теперь и ты заплатишь свой зильбергрошъ, мастеръ Броммель, чтобы не нарушать счета.

— Но вдь я никогда не говорилъ, что собираюсь покупать у тебя,— возразилъ опшившій Броммель, длая жестъ, чтобы сорвать съ себя наплечникъ.

Монахъ остановилъ его съ выраженіемъ ужаса.

— Остановись, безумецъ! ты хочешь отдать назадъ наплечники, которые такъ чудодйственно излечили тебя? Еще разъ отдать себя во власть дьявола? Разв ты не понимаешь этого?

— Но у меня нтъ достаточно денегъ съ собой,— попробовалъ оправдаться мастеръ Броммель.— Вотъ смотри!

И онъ вынулъ изъ кармана какую-то мелочь.

— Ничего,— сказалъ монахъ.— Давай сюда деньги.

Броммель подалъ ему деньги, радуясь, что отдлался такъ дешево.

— Остальное я дополучу съ тебя виномъ, когда буду заходить иногда къ теб за сосисками, мастеръ Броммель.— Мученія плоти тоже вдь нужно утолять.

У Броммеля вытянулось лицо. Вс кругомъ захохотали.

Между тмъ двушка отсчитала, сколько было нужно, и, подавъ деньги монаху, протянула руку за наплечникомъ. Монахъ оттянулъ.

— Нтъ, нужно, чтобы его надла священная рука. Нужно еще благословить его на томъ, кто будетъ носить. Тогда онъ будетъ дйствовать вдвое сильне

Двушка вспыхнула.

— Хорошо. Надвайте тогда,— сказала она посл минутнаго колебанія.

— Нужно обнажить шею. Наплечникъ слдуетъ надвать на голое тло.

Двушка сначала было заколебалась, но потомъ сдлала, какъ ей было сказано.

— Это еще не все. Нужно, чтобы наплечнику было просторно.

И монахъ сталъ было запускать поглубже свои пальцы.

— Что вы длаете?— вспыхнувъ, закричала двушка, пытаясь вырваться.— Довольно. Не смйте!..

— Еще, еще немножко. Прекрасная грудь — настоящее мсто для ношенія такого наплечника.

Монахъ наклонился къ ддушк, но вдругъ полетлъ назадъ отъ сильнаго удара. Ударъ былъ такъ неожиданъ и силенъ, что онъ едва устоялъ на ногахъ и выронилъ изъ рукъ наплечникъ.

— Кто осмлился?— закричалъ онъ, съ трудомъ возстановляя потерянное равновсіе и едва сдерживая ругательство.— Господь…

— Молчи, монахъ,— строго сказалъ секретарь.— Ты оскверняешь имя Господа своими устами. Иди, постись и очисти душу свою отъ нечистыхъ желаній, противъ которыхъ ты будешь потомъ проповдывать.

— Какъ, еще еретики! О, Господи, сжалься надъ этимъ грховнымъ городомъ, который недостоинъ твоего благословенія. Здсь пренебрегаютъ твоими дарами и оскорбляютъ твоихъ служителей! О, горе, горе!

Онъ взялъ грязи съ улицы и опустилъ ее себ на голову. Было довольно холодно, и она не запачкала его одянія, новаго и крпкаго.

— А теперь я пойду увдомить епископа.

— Ступай, монахъ, ступай. Не думай, что ты запугаешь меня, ибо я принадлежу къ совту. Если я захочу, то отъ вашей мерзкой торговли завтра же не будетъ и слда.

— Боже! Онъ называетъ четки мерзкими!

— Въ твоихъ рукахъ,— да! Не кричи на меня, монахъ. Не думай, что ты въ безопасности потому, что ты хвалилъ папу. Ты преступилъ и т широкія права, которыя даются тмъ, кто продаетъ товары церкви. Полагаю, что у кардинала Камбрійскаго достанетъ силы отобрать ихъ отъ тебя.

Это имя, казалось, произвело свое дйствіе на монаха, ибо Пьеръ д’Айльи, архіепископъ Камбрэ, принадлежалъ къ числу самыхъ вліятельныхъ членовъ собора. Несмотря на свое низкое происхожденіе, онъ сумлъ, благодаря своимъ талантамъ, вжливымъ манерамъ и большому уму, достигнуть высшихъ ступеней. Если бы на послднемъ конклав не вспыхнула между кардиналами національная вражда, онъ, по всему вроятію, былъ бы избранъ папою. Онъ былъ общепризнаннымъ свтильникомъ церкви и открыто стремился къ ея реформ. У него не было той пламенной ревности, которою отличался его сподвижникъ, знаменитый канцлеръ парижскаго университета Герсонъ. Онъ слишкомъ долго жилъ между королями и потому сталъ слишкомъ придворнымъ человкомъ. Онъ былъ не изъ того тста, изъ котораго длаются мученики, но онъ имлъ здравыя понятія и довольно часто возвышалъ свой гласъ вопіющаго въ пустын. Люди убили реформы и собирались уже хоронить, и кардиналъ Камбрійскій ршилъ примириться съ фактомъ. Но его имя еще много значило въ Констанц.

Монахъ измнился въ лиц.

— Я уступаю сил,— сказалъ онъ.— Я ухожу, предоставляя тебя мщенію Божію.

И, сдлавъ широкій жестъ, который можно было толковать какъ угодно, смотря по фантазіи, онъ пошелъ прочь: минута была неблагопріятна для его торговли.

Двушка подняла наплечникъ съ земли.

— Онъ теперь остался безъ благословенія,— съ сожалніемъ сказала она.

Секретарь посмотрлъ на нее.

— Его благословлялъ дьяволъ,— рзко промолвилъ онъ.— Онъ годится только на дьявольское дло.

Двушка взглянула на него съ испугомъ, думая, что она ослышалась.

— Однако я отдала за него зильбергрошъ,— сказала она тономъ упрека.

Секретарь опять посмотрлъ на нее. Потомъ онъ вынулъ изъ кармана руку и протянулъ двушк два зильбергроша.

— Вотъ!— напряженно сказалъ онъ.— Бги съ этими деньгами за отцомъ Іоанномъ или другимъ какимъ-нибудь изъ той же породы и вели благословить наплечникъ и все прочее. Много это принесетъ теб пользы!

Не сказавъ боле ни слова, онъ круто повернулся и пошелъ, не глядя по сторонамъ. Онъ не замтилъ, какъ въ окн лучшей гостиницы въ город на противоположной сторон показалось прекрасное лицо и глубокіе срые глаза смотрли на него сверху, слдя за нимъ, пока онъ не скрылся за поворотомъ улицы.

Онъ шелъ быстро и нетерпливо, опустивъ голову, какъ будто не желая никого ни видть, ни слышать. Но въ эти дни трудно было не наткнуться въ добромъ город Констанц на какое-нибудь любопытное зрлище.

На ближайшей площади, на грубо сколоченныхъ подмосткахъ давалось представленіе. Въ воздух было уже тепло. Зрители запаслись толстыми сапогами, а актерамъ нужно было сть и пить, какъ въ хорошую, такъ и въ плохую погоду одинаково. Играли обычныя въ то время ‘миракли’. Эти миракли возникли въ средніе вка изъ такъ называемыхъ ‘страстей Господнихъ’, грубыхъ, но проникнутыхъ благоговйнымъ чувствомъ пьесъ, воспроизводившихъ евангельскія событія. Сначала миракли всячески поощрялись церковью. Даже въ тотъ періодъ, когда он выродились, он никогда не подвергались серьезному запрещенію. Полуцерковныя, полусвтскія, очень часто профанирующія все святое, он еще продолжали изображать страсти Христовы, внося въ нихъ множество постороннихъ вещей. Играли ихъ и при дворахъ и на улицахъ, и смотрть ихъ стекалась публика самая разнообразная. Актерами выступали большею частью французы, ибо въ Германіи эти пьесы были еще новостью. Въ Констанц было много такихъ, которые понимали французскій языкъ.

Секретарь не заинтересовался представленіемъ. Онъ бывалъ во Франціи и былъ знакомъ съ этими пьесами. Когда онъ проходилъ мимо сцены, его взглядъ упалъ на объявленіе о завтрашнемъ представленіи. На афиш было изображено, какъ одинъ аббатъ, надясь на свои силы, жилъ весело во грх и какъ въ критическую минуту онъ былъ застигнутъ оскорбленнымъ мужемъ, отъ ярости котораго его спасаетъ вмшательство самой Богоматери.

‘И это въ город, гд засдаетъ святйшій соборъ!’ промолвилъ секретарь сквозь зубы и расхохотался. Онъ шелъ дальше, и съ крышъ съ меланхолическимъ звукомъ падали капли таявшаго снга, и южный втеръ нагонялъ темныя облака на тусклое небо.

ГЛАВА III.
Мрачный домъ.

Горькая усмшка не успла сойти съ его лица, когда онъ дошелъ до своего дома и сталъ подниматься по узкимъ скрипучимъ лстницамъ. Магнусъ Штейнъ, несмотря на то, что былъ секретаремъ городского совта, не могъ напимать дорогую квартиру и принужденъ былъ жить въ маленькомъ ветхомъ домишк въ дешевомъ квартал города. Но онъ, казалось, не обращалъ на это вниманіе. Онъ не смотрлъ ни на гнилыя половицы, гнувшіяся подъ его ногами, ни на выбитыя стекла въ окн, изъ котораго виднлся темный, сырой, вонючій дворъ. Ко многому можно привыкнуть, и секретарь, несмотря на педантическую чистоту своего наряда, очевидно, свыкся съ этой неметенной лстницей, грязными и выбитыми стеклами и кучей сора на двор.

Онъ повернулъ ручку двери и, пройдя черезъ грязный коридоръ, вошелъ прямо въ жилую комнату.

Въ центр ея за столомъ, уставленнымъ остатками пищи, сидло три человка: женщина лтъ пятидесяти, казавшаяся, впрочемъ, моложе своихъ лтъ, двушка, которой не было еще и двадцати лтъ, и мужчина, повидимому, того же возраста, что и женщина. Волосы этой женщины не были еще посеребрены сдиной и, очевидно, когда-то отличались своей пышностью. Въ молодости она была очень красива и сохранила бы эту красоту и до сего времени, если бъ не ея наглый взглядъ, отъ котораго ея лицо теряло всякую красоту и привлекательность. Двушка также была красива — вылитая мать, какой она была лтъ двадцать тому назадъ. Разница только въ томъ, что у матери, очевидно, никогда не было такого невиннаго и кроткаго вида, какъ у дочери. Но и красота дочери имла свой недостатокъ. Въ ея темныхъ, большихъ глазахъ совсмъ не было выраженія, какъ будто ихъ обладательница была лишена души. Она безучастно сидла на стул, глядя прямо передъ собой и, очевидно, не обращая ни на что вниманія. Одта она была просто, но чисто, въ платье голубого сукна, тогда какъ женщина, сидвшая съ нею рядомъ, была наряжена въ шелкъ и бархатъ и одта по послдней мод. Концы ея рукавовъ волочились по полу, а на груди, которая была открыта, насколько позволяли тогдашнія свободныя моды, красовалось ожерелье изъ рубиновъ и жемчуговъ — великолпная вещь, представлявшая странный контрастъ съ бдной остановкой комнаты.

Не мене замчателенъ былъ и мужчина, сидвшій у стола. Его лицо, какъ и лицо женщины, было, очевидно, когда-то очень привлекательно, но съ теченіемъ времени пріобрло наглое и животное выраженіе, которое еще боле подчеркивалось большимъ, тяжелымъ подбородкомъ. На первый взглядъ онъ придавалъ лицу выраженіе энергіи и силы, которое соотвтствовало его репутаціи. Но если вглядться въ его впалыя щеки и морщины кругомъ рта, то становилось понятно, что этотъ человкъ никогда и ни въ чемъ себ не отказывалъ, и что этотъ видъ силы и энергіи получался у него благодаря слабости тхъ, которые его окружали. Глаза его видли плохо, и вообще онъ имлъ сильно поношенный видъ. Но въ немъ было что-то такое, что привлекаетъ женщинъ извстнаго сорта, изъ тхъ, которыя или совсмъ не знаютъ жизни, или знаютъ ее слишкомъ хорошо. Для привлеченія женщинъ другого типа онъ употреблялъ и другія средства, которыя, говорятъ, никогда не измняли ему.

Таковъ былъ отецъ Марквардъ, о которомъ мы уже имли случай упоминать. Его тонзура была выбрита по всмъ правиламъ, и покрой его рукавовъ могъ бы вполн удовлетворить самого папу. Отецъ Марквардъ дорожилъ реальностью и не придавалъ никакого значенія безполезному тщеславію, въ род роскошныхъ одяній. Поэтому, когда кто-нибудь жаловался на него епископу, его братъ, епископскій секретарь, могъ съ негодованіемъ сослаться на безукоризненность его одянія, что въ вкъ общей распущенности было явленіемъ не зауряднымъ.

Вс трое взглянули на секретаря, когда онъ вошелъ въ комнату. Черезъ секунду на лиц двушки появилась улыбка, какъ будто къ ней внезапно вернулась душа. Но, увидвъ его строгій лобъ, улыбка быстро исчезла съ ея лица, и ея глаза попрежнему приняли выраженіе пустоты.

— Поздно возвращаешься, Магнусъ. Мы думали, что ты уже пообдалъ, и потому не дожидались тебя, особенно въ виду того, что отецъ Марквардъ длаетъ намъ честь и обдаетъ сегодня съ нами,— сказала старшая изъ женщинъ, обращаясь къ секретарю.

Было половина перваго — обычный обденный часъ. Но секретарь не обратилъ на это вниманія.

— Мн было бы крайне непріятно если бъ я заставилъ васъ голодать изъ-за меня,— промолвилъ онъ холодно.

— Это моя вина,— вскричалъ отецъ Марквардъ.— Фрау Штейнъ такъ любезно упрашивала меня остаться, что я не имлъ мужества отказать. Можетъ быть, мн не слдовало бы соглашаться на ея просьбы.

— Я увренъ, что моя мать была бы очень огорчена вашимъ отказомъ,— отвчалъ секретарь вжливымъ тономъ, въ которомъ сквозила насмшка.

Потомъ онъ снялъ верхпее платье и слъ къ столу.

— Боюсь, что осталось не много,— сказала его мать.— Мы были такъ уврены, что ты но придешь, что съли все. Остался только кусокъ пирога.

— Благодарю васъ, я не голоденъ. Съ меня достаточно и столь почтеннаго общества,— отвчалъ сынъ съ угрюмой почтительностью.

— Стало быть, ты позавтракалъ. Если Магнусъ уже закусилъ, то не хотите ли взять этотъ кусокъ пирога, отецъ Марквардъ.

— Хорошо. Было бы жаль дать ему засохнуть. Это превосходный пирогъ и длаетъ честь вашему искусству, фрау Штейнъ. Если вы, господинъ секретаріусъ, отказываетесь…

— Отказываюсь..

— Тогда я позволю себ взять его.

У монаха былъ хорошій аппетитъ, и онъ понималъ толкъ въ д.

— Пожалуйста, достопочтенный отецъ. Я очень радъ, видя вашъ аппетитъ. Пріятно видть, когда человкъ такихъ строгихъ правилъ, какъ вы, позволяетъ себ нсколько смягчать суровую дисциплину.

— Увы! Всмъ иной разъ приходится уступать настояніямъ плоти,— не смущаясь, произнесъ отецъ Марквардъ и принялся за ду.

Онъ привыкъ, чтобы мужчины въ тхъ семьяхъ, которыя онъ посщалъ, встрчали его боле или мене привтливо.

— Я сохранила для тебя свой кусокъ пирога, братецъ,— сказала двушка такимъ же страннымъ и безжизненнымъ голосомъ, какъ и ея глаза.

Выраженіе нжности быстро мелькнуло на лиц секретаря.

— Спасибо, дорогая моя,— мягко отвтилъ онъ.— Кушай сама, я не голоденъ.

— Я сохранила для тебя свой кусокъ пирога,— повторила двушка, какъ будто она не слышала или не поняла его. И она подала ему тарелку съ пирогомъ.

Глаза брата, не теряя своей нжности, приняли скорбный оттнокъ.

— Спасибо, дорогая. Если ты сохранила это для меня, то, конечно, я съмъ это.

Онъ взялъ у нея тарелку, а двушка, видя, что ея желаніе исполнено, снова безсмысленно уставилась глазами на стну. Нсколько минутъ вс молчали. Наконецъ фрау Штейнъ заговорила:

— Ты не очень разговорчивъ, Магнусъ. Нашъ гость можетъ подумать, что ты не радъ его посщенію.

Сынъ поднялъ на нее глаза, въ которыхъ мелькалъ огонекъ.

— Я не радъ его посщенію! Слишкомъ даже много чести для меня принимать у себя человка такой чистоты и добродтели, который несетъ за собой благословеніе Господне въ каждую семью, которую онъ удостаиваетъ своимъ посщеніемъ! Вдь за его благоденствіе возносятся горячія молитвы по всему городу Констанцу.

Иронія была ужасна, ибо отецъ Марквардъ пользовался самой дурной репутаціей въ город.

Фрау Штейнъ поблднла, да и самъ монахъ былъ смущенъ. Онъ чувствовалъ себя въ полной безопасности, пока эта безопасность зависла отъ страха народнаго. Но въ манерахъ сидвшаго передъ нимъ человка было что-то такое, что заставляло его нервничать, хотя онъ и не чувствовалъ себя въ опасности. Поэтому онъ отвчалъ ему съ большей сдержанностью и осторожностью, чмъ сдлалъ бы это со всякимъ другимъ.

— Вамъ угодно преувеличивать мои достоинства, высокоблагородный господинъ секретаріусъ,— мягко отвчалъ онъ, стараясь не глядть въ горящіе глаза собесдника.— Я только бдный монахъ и по мр силъ служу Господу.

Опять наступила пауза.

Наконецъ отецъ Марквардъ всталъ изъ-за стола.

— Нужно проститься съ вами, фрау Штейнъ. Я знаю, что это неучтиво бжать сейчасъ же посл обда, но за мной присылалъ епископъ и мн нужно побывать у него до двухъ часовъ. Поэтому прошу извинить меня. Сердечно вамъ благодаренъ.

— Я знаю, что обязанность хозяйки — удерживать гостей,— возразила фрау Штейнъ.— Боюсь, однако, что нашъ домъ не можетъ служить приманкой для такого человка, какъ вы. Не понимаю, что сдлалось съ Магнусомъ. Я почти уврена, что онъ влюбленъ. Онъ обыкновенно не бываетъ такимъ угрюмымъ.

— Я не вижу, чтобы онъ былъ угрюмъ,— возразилъ монахъ.

Сказавъ еще дв-три любезныхъ фразы, онъ простился и вышелъ.

— Для чего вы пригласили этого человка къ столу?— строго спросилъ мать Магнусъ, лишь только дверь затворилась за монахомъ.

— О, Господи! Неужели ты хочешь, чтобы мы цлый день сидли одн. Неужели ты хочешь, чтобы дверь моего жилища была закрыта для всхъ постителей, пока я еще не стара и не безобразна и люди не отказываются навщать насъ? Что жъ, неужели я должна жить монахиней? И ихъ жизнь веселе, чмъ моя, я уврена.

— Это врно,— угрюмо согласился съ него сынъ. Женскіе монастыри пользовались самою дурной славой.

— Слава Богу, что ты хоть это понимаешь. Скверно уже одно то, что я и Эльза должны длать половину всей работы дома, т. е. собственно я одна должна длать, ибо Эльза ни на что не пригодна. Скверно, что ты не можешь нанять мн еще одну прислугу, какъ у меня было прежде. Если нельзя пригласить къ себ маленькую компанію, то теб лучше было бы запереть меня на замокъ и приставить къ дверямъ стражу. Держалъ бы ужъ меня, какъ въ тюрьм.

— Слыхали вы, что говорятъ объ отц Марквард?— строго спросилъ сынъ, не обращая вниманія на ея тираду.

— Никто въ мір не застрахованъ отъ клеветы. Я нахожу, что онъ очень милъ и любезенъ. Онъ понимаетъ, что должна чувствовать одинокая женщина.

— О, еще бы! Но я вовсе не нахожу его милымъ. Это позоръ для человчества.

— О, Господи! Какія преувеличенія. Люди не святые, это вс знаютъ. Монахи вдь тоже люди. Съ этимъ ничего не подлаешь.

— Конечно. Но если человкъ требуетъ для себя власти, какъ проповдникъ слова Божія, и употребляетъ эту власть, какъ средство для развращенія другихъ — что вы тогда скажите?

— Не моего ума дло ршать такіе вопросы.

— Да? Въ такомъ случа это мое дло. И я объявляю вамъ, что не желаю, чтобы этотъ Марквардъ переступалъ порогъ нашего дома.

— Кажется, ты хочешь, чтобы я умерла отъ одиночества и отчаянія!— плаксиво заговорила женщина.— Мало того, что мн нечего надть, что я исполняю тяжелую работу, плохо мъ…

— Вотъ на стол остатки утки, а на васъ платье новое.

— Ты хочешь, чтобы я принимала гостей въ лохмотьяхъ и угощала ихъ черствымъ хлбомъ? Разв часто я могу предложить такое угощеніе моимъ друзьямъ? Я счастлива, если это бываетъ въ недлю разъ.

— Если вы изводите весь запасъ провизіи въ первый же день, то нечего жаловаться, если ничего не остается на остальные шесть.

— Жаловаться? Ты виноватъ, что мы въ такомъ положеніи. Ты не длаешь ничего, чтобы достичь хорошаго положенія. Вотъ другой секретарь загребаетъ кучу денегъ разными маленькими одолженіями, справками и т. п. А ты съ своими нелпыми, горделивыми идеями… Когда открывали новый ‘Домъ друзей’,— часть совта была противъ этого,— онъ заработалъ хорошія деньги, протащивъ это дло. Ибо…

— Молчи! Не оскорбляй ушей твоей невинной дочери!

— Э, дуракъ! Да разв она что-нибудь понимаетъ.

— Молчи!— тихо и страшно повторилъ секретарь голосомъ, въ которомъ слышался едва сдерживаемый гнвъ.

— Господи Боже! Недостаетъ, чтобы ты сталъ бить меня!

— Не безпокойся. Слушай. Я мирился съ твоей пустотой и тщеславіемъ, которое поглощало на твои пестрыя платья и пиры все, что я зарабатывалъ, и шесть дней въ недлю мы чуть не умирали съ голоду. Я мирился съ этимъ только потому, что ты моя мать. Я мирился и съ недостаткомъ въ теб порядочности, отчего я могъ давнымъ-давно развратиться, опять-таки потому, что ты моя мать. Но я не помирюсь, если ты погубишь это бдное, безпомощное дитя. Не льсти себя надеждой, что Марквардъ является сюда ради тебя. Можетъ быть, онъ и не отвергнетъ тебя, какъ одинъ изъ этаповъ своей жизни, но конечная цль его другая. Онъ ищетъ новыхъ ощущеній, онъ, которому приходилось испытывать столько всевозможныхъ ощущеній. Нечего качать головой. Я знаю, что я говорю. Мн стыдно сказать это своей матери, но если я еще разъ встрчу его у насъ, я изобью тебя, да проститъ меня Богъ.

Съ этими словами онъ сдлалъ къ ней шагъ. Дрожа отъ страха, она отскочила къ стн. Секретарь еще разъ бросилъ на нее взглядъ, повернулся и вышелъ изъ комнаты.

Двушка продолжала спокойно сидть на стул, попрежнему играя своимъ ножомъ, какъ будто ничего не случилось.

Комнатой секретаря служила бдная каморка на самомъ верху дома, подъ крышей. Видъ ея былъ мрачный и угрюмый. Если въ мансард нельзя ожидать простора и комфорта, то можно было разсчитывать, по крайней мр, на массу свта и широкій горизонтъ. Но это была особенная мансарда. Домъ былъ невеликъ и невысокъ, и казался настоящимъ карликомъ между двумя гигантами-сосдями. Изъ маленькаго оконца въ боковой стн,— впереди былъ чердакъ для сушки блья, видны были только крыши и высокія трубы. Только вытянувъ шею и перевсившись, можно было увидть небо. Внизу былъ вонючій дворъ, а вверху тучами носился дымъ. Въ туманные дни, которые здсь нердки, тяжелый воздухъ прижималъ его къ самому окну мансарды, а въ солнечные — лучи никогда не попадали въ нее… Видно было только, какъ они золотили темныя черепичныя крыши и черныя трубы противоположныхъ домовъ. Лучшимъ временемъ для жильца этой мансарды была зима. Тогда снгъ таялъ на свту и втеръ дулъ съ озера съ такой силой, что продувалъ и очищалъ вс углы и закоулки. Въ комнатк, не имвшей камина, тогда было очень холодно, но ея обитатель, казалось, не замчалъ этого.

Нсколько цвтковъ росли за оконной рамой, не нуждаясь, повидимому, ни въ свт, ни въ свжемъ воздух. Они служили единственной чертой, примиряющей съ комнатой, они и педантичная чистота, составлявшая такой странный контрастъ съ остальнымъ домомъ.

Секретарь слъ на низкій стулъ около окна, такъ что цвты совсмъ загородили отъ него всякій видъ. Несмотря на холодную погоду, распустилась почка анемоны. Ярко-красные прозрачные лепестки рзко выдлялись на темномъ фон крышъ. Взглядъ секретаря упалъ на цвтокъ, и морщины разошлись на его лбу.

— Фастрада,— нжно прошепталъ онъ.— Если бъ не ты, я отчаялся бы въ мір и въ самомъ себ. Но какъ этотъ одинъ цвтокъ искупаетъ угрюмость этого мста, какъ горятъ его лепестки! Тмъ, чмъ этотъ цвтокъ является для комнаты, тмъ являешься ты для моей души.

Онъ сидлъ и смотрлъ на цвтокъ. Лицо его пылало. Вдругъ кто-то постучалъ въ дверь. Онъ нахмурилъ брови, но всталъ, подошелъ къ двери и открылъ ее. Когда онъ увидлъ, кто пришелъ, его лицо моментально измнило свое выраженіе.

— Ты, Эльза!— воскрикнулъ онъ.

— Да,— отвчала сестра,— Я принесла теб яблоковъ. Если они останутся внизу, ихъ съдятъ другіе, а ты, я знаю, любишь ихъ.

— Спасибо, дорогая!— нжно воскликнулъ онъ.

Было что-то невыразимо-трогательное въ этой заботливости этой несчастной, лишенной разума двушки о своемъ сильномъ брат.

— Если мать увидитъ, что ты взяла яблоки, она, пожалуй, будетъ тебя…

Онъ хотлъ сказать ‘бить’, но не кончилъ фразы. Нтъ, она не станетъ этого длать.

Но двушка уже не замчала его. Ея мысли приняли другое направленіе.

— Эта комната очень темна,— сказала она.

— Но не тогда, когда ты здсь.

Она не поняла смысла этихъ словъ.

— Я здсь, а все-таки темно.

Она подошла къ окну и взглянула на цвты.

— Зато цвты ярки, Эльза. Я чисто удивлялся, какъ они могутъ расти здсь безъ солнца.

— Когда тебя нтъ, я всегда ношу ихъ на другую сторону дома, гд сіяетъ солнце,— промолвила она, лукаво кивая ему головой.

— Ты мн никогда не говорила объ этомъ!— воскликнулъ онъ, растроганный до глубины души.— Но ты не должна носить тяжелыхъ горшковъ по ветхой лстниц…

— Смотри, новая почка!— воскликнула она.

Опять она не обратила никакого вниманія на то, что онъ сказалъ.

Странная была эта двушка. По временамъ она какъ будто понимала все, что ей говорили, и давала отвты, какъ вполн нормальный человкъ, но вдругъ умъ ея ослабвалъ, покидалъ ее, и отъ нея невозможно было ничего добиться. Если къ ней приставали съ вопросами, она начинала плакать. Братъ зналъ это.

— Да, отличная почка. А все благодаря твоимъ заботамъ.

— На будущей недл будутъ дв почки,— сказала она и посмотрла на него съ улыбкой.

Отойдя отъ окна, она оправила постель брата и стала обтирать со стола пыль. Въ этомъ, впрочемъ, не было надобности въ виду безукоризненной чистоты комнаты. Странно было видть ее за этими занятіями: внизу она не шевельнула пальцемъ.

Потомъ она пошла къ двери.

— Теб нужно читать,— промолвила она.

Секретарь въ это время обыкновенно предавался чтенію. Писалъ онъ благоразумно тогда, когда уже приходилось запирать комнату. На этотъ разъ онъ, однако, сказалъ:

— Сегодня я не буду читать, дорогая моя. Останься со мной лучше.

Но если ей приходила въ голову какая-нибудь мысль, она уже не могла освободиться отъ нея.

— Теб нужно читать,— повторила она, отворяя дверь.

— Ну, тогда прощай. Благодарю тебя за твои заботы.

— Прощай.

И, кивнувъ головой, она стала спускаться по лстниц.

Онъ съ печальной улыбкой посмотрлъ ей вслдъ, провожая ее глазами, пока она не скрылась за первымъ поворотомъ лстницы. Постоявъ съ минуту въ открытой двери, онъ со вздохомъ закрылъ ее. Потомъ онъ подошелъ къ окну и сталъ цловать цвты, къ которымъ она прикасалась. Стоя передъ ними, онъ размышлялъ о великой загадк жизни, которая въ своей страшной торжественности хоть разъ въ жизни заставляла каждаго человка замереть въ страшномъ молчаніи.

Вдругъ кто-то опять постучалъ въ дверь.

Секретарь подошелъ къ двери и открылъ ее. Передъ нимъ стояла его мать.

— Это только я,— сказала она, какъ бы читая на его лиц и покачивая головой.

— Что вамъ нужно?— холодно спросилъ сынъ.

— Пришелъ посыльный изъ совта…

— Хорошо. Пусть онъ войдетъ сюда.

— Къ несчастью, онъ уже ушелъ.

— Зачмъ онъ приходилъ?

— Онъ передалъ мн порученіе. Это все по этому длу?

— Нтъ.

— О, въ слдующій разъ, когда у тебя будутъ секреты, устраивай дло иначе.

— Позвольте же узнать, въ чемъ заключается порученіе?

— Ты долженъ поднести отъ имени города чашу этой лэди, которая пріхала недавно. Лэди Изольда, или какъ ее? Я забыла ея имя.

— Лэди Изольда Монторгейль. Я знаю.

— А, ты уже знаешь? Ты ведешь самъ свтскій образъ жизни, а другимъ проповдуешь уединеніе и самоотверженіе. Утромъ ты былъ съ юнгфрау Фастрадой, а днемъ идешь забавлять другихъ дамъ, Повидимому, вечеромъ тебя нечего ждать. Говорятъ, лэди Изольда очень милостива къ мужчинамъ, которые ей понравятся.

Секретарь нахмурился, и его губы задвигались, готовясь дать рзкій отпоръ, но онъ сдержалъ себя.

— Ты моя мать,— повторилъ онъ.

— Это значитъ, что ты сердитъ на меня. Хорошаго сынка я вырастила.

Онъ промолчалъ.

— Такъ какъ ты не удостаиваешь говорить съ твоей матерью, то мн остается уйти. Но и я хочу участвовать въ жизни. Если у тебя есть удовольствія, то они должны быть и у меня.

Магнусъ наконецъ не выдержалъ.

— Я не надюсь исправить васъ, да, можетъ быть, и не имю на это права. Поступайте, какъ вамъ подсказываетъ ваша совсть. Но помните, что я вамъ сказалъ часъ тому назадъ. Если не будете этого помнить, жестоко раскаетесь.

Она взглянула на него, хотла было что-то сказать, но раздумала и молча пошла по лстниц.

ГЛАВА IV.
Женщина легкой репутаціи.

Лэди Изольда сидла въ лучшей комнат гостиницы, лниво откинувшись на спинку кресла и глядя полуоткрытыми глазами въ окно.

Былъ полдень. Становилось все свтле, и отблескъ свта лежалъ на ней, оттняя серебряныя линія, вышитыя на ея сромъ бархатномъ костюм. Ея тонкая рука, казавшаяся высченной изъ слоновой кости, покоилась на темной ручк кресла. Только кончикъ одного пальца, освщенный свтомъ, отливалъ въ красноту. Она мечтательно смотрла на залитое свтомъ окно, стекла котораго то горли на солнц, какъ брильянты, то опять становились срозелеными, когда на нихъ падали тни. Она какъ будто улыбалась, очевидно, переживая какія-нибудь яркія мечты. Перемны на неб эффектно отражались и на ней, и отъ лучей солнца, появлявшихся и исчезавшихъ, ея профиль то вырисовывался четко и ясно, то опять сливался съ зеленоватой, таинственной тнью. Съ каждой перемной она казалась еще прекрасне. Она была вся изумительно красива отъ ея роскошныхъ волосъ и стройной руки въ разрзномъ откидномъ рукав до маленькой ножки, граціозно покоившейся на бархатной подушк. То была царственная красота, несмотря на то, что одта она была очень просто и скромно. На ней было высокое до ворота платье — въ противоположность мод и всякимъ ожиданіямъ отъ такой особы. Ея нарядъ отличался отъ прочихъ и въ другихъ отношеніяхъ. Ея платье было сдлано изъ очень дорогого матеріала, но покрой его былъ простъ, безъ всякихъ модныхъ искусственныхъ украшеній: не было никакихъ золотыхъ вышивокъ и позументовъ, никакихъ причудливыхъ кружевъ, какія выдумывали для себя женщины. Не было на ней и драгоцнностей, кром одного браслета на лвой рук, изображавшаго змю и запиравшагося большимъ рубиномъ. Не было ни цпочекъ вокругъ шеи, ни брильянтовъ въ волосахъ. Она какъ будто презирала всякія украшенія, которыми обыкновенныя женщины стараются усилить свою красоту.

Итакъ, она сидла безмолвно въ комнат. Даже ея служанк, сидвшей недалеко отъ нея на низкомъ стул, довольно долго не хотлось говорить, пока наконецъ ея живой, южный темпераментъ не выдержалъ этой тишины.

— Это комната совсмъ другая, чмъ та, которую намъ предложили было сначала,— промолвила эта черноглазая, черноволосая красивая двушка изъ Пуату. Лэди Монторгейль старалась, чтобы у нея служили красивыя двушки.

— Боже мой! Какъ мн хочется смяться, когда я вспомню физіономію этого графа, когда онъ выглянулъ въ дверь и увидлъ васъ и въ то же время услышалъ, что вы сказали про его манеры.

И она залилась веселымъ смхомъ.

Ея госпожа не отвчала ей. На ея губахъ лежала еще какая-то мягкая полоса, заставлявшая предполагать, что она улыбается, хотя этого на самомъ дл и не было.

Служанка опять засмялась, когда вся сцена пронеслась въ ея памяти. Когда лэди Изольда пріхала утромъ въ городъ, хозяинъ гостиницы принялъ ее со всевозможными привтствіями, но показанная имъ комната ей не понравилась.

— Эта комната для меня не годится,— сказала она ему.

Разсыпавшись въ извиненіяхъ, хозяинъ поспшилъ согласиться съ нею. Дйствительно, въ такой комнат женщин непріятно было жить: напротивъ нея была общая зала, куда постоянно приходили и откуда уходили во всякое время дня и ночи. Но вс другія комнаты были уже заняты: дло было передъ Пасхой, и теперь едва ли можно было найти свободную комнату въ цломъ город. Этажомъ выше было нсколько прекрасныхъ комнатъ, которыя очень бы подходили для ея чести, заявилъ хозяинъ, но часъ тому назадъ, он были уже взяты графомъ Галингеномъ, однимъ изъ самыхъ богатыхъ владтелей мстной округи.

— Онъ, впрочемъ, общалъ уступить свое помщеніе, если оно понадобиться какому-нибудь особенно знатному лицу или знатной дам,— замтила жена хозяина.

Это было не совсмъ врно, такъ какъ графъ общалъ уступить комнаты только герцогу Свейскому, прибытіе котораго ожидалось. Но хозяйк хотлось удержать у себя такую красивую гостью, присутствіе которой, по ея расчетамъ, должно было привлекать къ нимъ массы постителей.

— Онъ уступитъ, если ты пойдешь и попросишь его,— сказала она мужу.

Тотъ посмотрлъ на нее съ сожалніемъ. Порученіе было ему не по душ, по посл нкотораго колебанія онъ ршилъ послдовать совту жены. Его опасенія, однако, были основательны. Графъ, самъ по себ добрый, но грубый, какъ всякій житель деревни, сталъ ругаться и закричалъ, что пусть его возьмутъ черти, если онъ уступитъ свои комнаты этой…

Напрасно хозяинъ пытался вразумить его.

— Убирайся, если теб дорога твоя шкура!— заоралъ графъ.

Тмъ не мене, любопытство его было возбуждено и, когда хозяинъ вышелъ отъ него и обезкураженный предсталъ передъ своей прекрасной гостьей, стоявшей въ коридор и раздававшей приказанія своимъ слугамъ, графъ отворилъ дверь, вышелъ на площадку лстницы и сталъ смотрть внизъ. Онъ замеръ отъ того, что увидлъ. Ему никогда не приходилось путешествовать дальше Базеля на одной сторон Рейна и Ульма на другой. Ему никогда и не снилась во сн такая красавица. Но то, что онъ услышалъ, поразило его еще боле.

— Ничего,— сказалъ прізжая незнакомка хозяину. Она, очевидно, слышала гнвныя слова графа.— У него отецъ или ддъ былъ еще, очевидно, мужикомъ. Для того, чтобы получился настоящій дворянинъ, нужно, по крайней мр, четыре поколнія.

Графъ хвастался, что онъ человкъ практическій, не склонный къ глупостямъ, которыя продлывали старинные рыцари. Прошли т времена, когда за улыбку дамъ отдавались цлыя состоянія. Въ немъ, какъ и въ каждомъ член его рода, глубоко сидла фамильная гордость, но теперь она наткнулась на какую-то новую силу. Съ минуту онъ смотрлъ внизъ съ самымъ глупымъ выраженіемъ лица, потомъ быстро спустился внизъ и произнесъ:

— Боюсь, что произошло нкоторое недоразумніе. Мн не сказали, для кого нужны эти комнаты. Другой разъ развай ротъ, какъ слдуетъ, оселъ,— сердито обратился онъ къ хозяину.— Я, разумется, съ удовольствіемъ уступлю свои комнаты. Бги скорй и прибери комнаты, болванъ.

Хозяинъ, посмиваясь про себя, бросился исполнять приказаніе, а графъ приблизился къ лэди Изольд и сказалъ:

— Еслибъ я зналъ, что столь знатная и прекрасная дама…

— Дама всегда дама, независимо отъ того, прекрасна она, или дурна,— отрзала лэди Изольда.

Отъ комнатъ она отказалась и заняла ихъ только посл усиленныхъ просьбъ хозяина и самого графа, который казался безутшнымъ.

— Хотла бы я знать, какъ теперь чувствуетъ себя нашъ графъ,— начала опять служанка.— Объ немъ ни слуху, ни духу.

Ея госпожа опять не отвтила ничего.

Двушка молчала нсколько минутъ, потомъ, предполагая, что ея госпожа устала, спросила:

— Не прикажете ли приготовить покушать?

Дамы того времени очень любили выпить передъ обдомъ чашку горячаго молока съ медомъ.

Но лэди Изольда, повидимому, не была голодна.

— Нтъ, спасибо, Жуазель,— сказала она и снова погрузилась въ молчаніе.

Видя, что госпожа не расположена къ разговорамъ, Жуазелль поспшила приладиться къ ея настроенію.

Лэди Изольда продолжала сидть въ кресл и дремать. Вдругъ она вздрогнула. Было не холодно, но она слишкомъ долго сидла безъ всякаго движенія.

Служанка быстро встала и хотла подать ей накидку, но, сдлавъ шага два, вдругъ остановилась. Дверь изъ сосдней комнаты тихо отворилась, и вторая служанка спросила, можетъ ли она войти.

— Пришли отъ здшняго магистрата привтствовать васъ, лэди,— сказала она, остановившись передъ своей госпожой.— Три человка явились съ кубкомъ отъ городского совта и просятъ разршенія войти.

— Кто они?— спросила красавица тономъ, въ которомъ не слышно было особаго любопытства.

— Два младшихъ городскихъ чиновника и городской секретарь, высокій, смуглый человкъ благородной наружности.

Лэди Изольда медленно поднялась.

— Просите ихъ.

Черезъ секунду городской секретарь Магнусъ Штейнъ стоялъ передъ лэди Изольдой Монторгейль. На немъ былъ парадный костюмъ, черный камзолъ до колнъ, опушенный мхомъ, съ вырзомъ на груди, позволявшимъ видть складки блой сорочки и красный жилетъ. На ше у него лежала золотая цпь, ибо онъ являлся представителемъ города. Онъ съ достоинствомъ несъ этотъ знакъ отличія и вообще имлъ благородную вншность, какъ врно замтила служанка.

Поклонившись лэди, онъ передалъ то, что ему было поручено, и произнесъ все, что требуется въ такихъ случаяхъ. Ни слова больше, ни слова меньше. Все было сказано очень учтиво, но съ достоинствомъ. Оба чиновника, пока онъ говорилъ, молча стояли за нимъ, держа въ рукахъ подношенія города. Онъ обратился къ ней на норманско-французскомъ язык, который въ это время везд въ Европ служилъ языкомъ большей части англійской знати. Онъ отлично говорилъ на немъ. Для секретаря города, гд въ теченіе четырехъ лтъ пребывали прелаты всевозможныхъ національностей, въ этомъ не было ничего удивительнаго.

Лэди Изольда милостиво поблагодарила его. Но, подражая ему, держала себя также очень важно. Была ли она поражена, что человкъ его общественнаго положенія держится передъ ней такъ свободно и съ такимъ достоинствомъ, которое въ это время пріобрталось обыкновенно мечомъ, этого по ея обращенію нельзя было замтить. Пока она отвчала на привтствіе отъ имени города, она съ ногъ до головы была знатной лэди, говорящей съ простымъ бюргеромъ. Потомъ она перемнила тонъ и спросила:

— Позвольте васъ просить раздлить со мной ужинъ для того, чтобы вы могли видть, какъ я цню даръ города.

Тогда было въ обыча приглашать къ столу тхъ, кто подносилъ подарки. Отъ такихъ приглашеній не полагалось отказываться.

Тмъ не мене секретарь невозмутимо промолвилъ:

— Прошу извинить меня. Вслдствіе множества длъ, вызванныхъ приближающимся закрытіемъ засданій собора, въ ратуш накопилось много работы, такъ что я не имю возможности располагать, какъ бы хотлъ, своимъ свободнымъ временемъ. Кром того, я и не заслуживаю такой чести: наше подношеніе такъ не значительно.

Все это было сказано очень вжливо, но твердо. Лэди Изольда взглянула на него съ легкимъ изумленіемъ. Для нея было въ диковинку, что отъ ея приглашенія отказывались.

— Но вы не откажетесь приссть и выпить со мной вина во славу города? Это-то ваше время, наврно, вамъ позволитъ?

Было бы невжливо, а офиціальному лицу и невозможно отказываться отъ этого.

— Вы очень любезны, милэди. Не будучи самъ по себ достоинъ вашего приглашенія, я принимаю его отъ имени города.

Она бросила на него быстрый взглядъ, но въ его лиц не было ничего такого, что заставляло бы предполагать, что онъ придаетъ своимъ словамъ какое-нибудь другое значеніе. Приказавъ служанк принести стаканы и сладости, она сла и знакомъ пригласила его ссть противъ нея.

— Я уже васъ видла сегодня два раза, г. секретарь,— сказала она.

— Этимъ я польщенъ выше своихъ заслугъ,— отвчалъ онъ съ поклономъ.

— Можетъ быть,— весело промолвила прелестная англичанка.— Сегодня утромъ, когда я възжала въ городъ, вы стояли на скамейк съ красивой молодой двушкой.

— Совершенно врно, милэди.

— Вы еще держали въ рук зажженный фонарь, что мн показалось очень страннымъ.

— У васъ хорошее зрніе, милэди.

— Да. Но не объясните ли вы мн смысла этого страннаго факта? Я убждена, что это было сдлано не безъ причины, конечно, основательной, какую только и можно предполагать у человка вашего положенія и наружности.

— Этотъ случай недостоинъ вашего вниманія.

— Но женщины часто интересуются такими вещами, которыя, какъ вы сказали, не заслуживаютъ никакого вниманія. Надо относиться снисходительно къ этому недостатку нашего пола, ибо мало надежды, чтобы женщины когда-либо отъ него избавились. Итакъ, вы удовлетворите мое любопытство?

Говоря это, она смотрла на него и улыбалась нсколько насмшливой, но подкупающей улыбкой. Такую улыбку нельзя было видть безнаказанно, и до сего времени всякій, кому ее приходилось видть, привязывался къ лэди Изольд тломъ и душой.

Секретарь явился къ ней вооруженнымъ съ головы до ногъ и тмъ не мене безсознательно подчинился ея очарованію. Ршившись ничего не разсказывать ей, онъ, однако, черезъ минуту разсказалъ ей обо всемъ. Впрочемъ, съ его стороны было бы и неучтиво оставить ея любопытство неудовлетвореннымъ. Сердито предоставивъ ей длать изъ его разсказа выводы, какіе она знаетъ, онъ сказалъ:

— Я искалъ человка, ибо въ томъ обществ, въ которомъ я передъ тмъ находился, не оказалось ни одного.

— И нашли?

— Нтъ. Но я нашелъ нчто большее — настоящее человческое существо, хотя и не въ образ мужчины.

Въ его голос зазвучали радостныя ноты, торжествующія и въ то же время вызывающія. Онъ какъ бы нарочно хотлъ подчеркнуть передъ этой, сидящей передъ нимъ красавицей, что онъ иметъ въ виду не ее.

— Поздравляю васъ,— спокойно отвтила она.— Я, по крайней мр, еще не нашла, т. е. если понимать подъ словомъ ‘человкъ’ нчто высокое, какъ это длаете, повидимому, вы.

Въ ея голос звучала печаль, и выраженіе ея лица перемнилось. Насмшливая улыбка исчезла, и лицо ея приняло мягкое, дтское выраженіе, какое бываетъ у дтей, которыхъ впервые постираетъ какое-нибудь горе. Солнце давно уже перешло за окно, ярко освщенныя вечернія облака бросали въ комнату розоватый отблескъ, мягко освщая сидвшую посредин ея женщину. Она сидла совершенно спокойно. Ея глаза смотрли не на гостя, а куда-то вдаль, а рука покоилась на львиной голов, которой заканчивалась ручка кресла. Эта рука такъ совершенна и бла и имла на себ отпечатокъ такой невинности, что секретарь, взглянувъ на нее, почувствовалъ странное волненіе.

Ему хотлось плакать, что эта рука не такъ чиста, какъ красива. Розовыя тни, скользнувъ по фигур женщины, спустились теперь на ея руку, и кончикъ ея четвертаго пальца загорлся, какъ рубинъ.

Едва сознавая, что онъ хочетъ стряхнуть странныя чувства, внушенныя ему этой рукой, секретарь сказалъ, отвчая на ея послднія слова:

— Почему же? Человкъ постигъ Бога. А постигнувъ такъ много, должны ли мы быть чмъ-то меньшимъ? Быть меньшимъ и горть отъ стыда всякій часъ нашей жизни? Сохрани Боже! Образъ Его въ сердцахъ нашихъ, и горе тмъ, кто осмливается осквернять Его!

Ея глаза попрежнему были устремлены на стну, гд висло небольшое распятіе.

— Человкъ — не Богъ,— сказала она спокойно.

— Нтъ, не Богъ, но часть Его, и въ предлахъ плоти своей долженъ быть совершеннымъ.

— Кто же установитъ эти предлы?— спросила она, глядя ему прямо въ лицо.— Если вы предоставите каждому человку опредлять ихъ самому для себя, то они будутъ довольно узки.

— Этого не должно быть. Даже для человка самаго низкаго положенія они будутъ шире, чмъ онъ думаетъ. И съ каждымъ усиліемъ они будутъ становиться все шире и шире.

Наступила пауза. Секретарь поднялся.

— Не смю утруждать васъ своимъ присутствіемъ, милэди. Мн остается только благодарить васъ за милостивый пріемъ.

Лэди Изольда продолжала сидть.

— Я сказала, что видла васъ дважды. Вы еще не спросили, гд я видла васъ второй разъ. Въ человк, который стремится къ совершенству, это просто недостатокъ вжливости.

Магнусъ густо покраснлъ.

— Я боялся показаться назойливымъ,— возразилъ онъ.

— Хорошо сказано. Но я вамъ скажу, хотя вы меня и не спрашиваете. Это было незадолго до полудня, подъ этимъ самымъ окномъ, когда вы отдлали монаха. Я уже не говорю объ опасности, которой вы подвергались, ибо человкъ, даже въ обычномъ, а не только въ вашемъ смысл слова, долженъ встрчать опасность безтрепетно. Но мн понравился этотъ рыцарскій порывъ, который заставилъ васъ защитить двушку отъ прикосновенія этого монаха, хотя ваше дло было тутъ сторона. Вотъ что мн хотлось сказать вамъ и вотъ почему я задержала васъ такъ долго. А теперь я не хочу задерживать васъ боле.

Она поднялась и стояла передъ нимъ, стройная и властная. Дтское выраженіе пропало на ея лиц. Осталась только важная дама, привыкшая ходить по заламъ королей и знающая о своей красот и богатств.

Секретарь почувствовалъ, что онъ дважды потерплъ униженіе: первый разъ, когда онъ поднялся, чтобы уйти, не спросивъ на то позволеніе хозяйки, и теперь, когда его отпускали такимъ образомъ, какъ будто передъ нимъ была какая-нибудь королева, а не то, чмъ она въ дйствительности была.

Ея лицо было такъ повелительно, что ему не оставалось ничего другого, какъ прикоснуться губами къ рук, протянутой ею. Тогда это было въ мод, хотя раньше онъ съ негодованіемъ отрицалъ самую возможность этого для себя.

Черезъ минуту онъ стоялъ уже на темной улиц.

Возвращаясь домой, онъ невольно раздумывалъ о той, которую только что покинулъ. Что касается ея красоты, то никто не можетъ отрицать, что она велика и необычайна. Но не на ней останавливались его мысли. Онъ ожидалъ, что она броситъ на него два-три снисходительныхъ взгляда, какъ избалованный ребенокъ на новую дешевую игрушку. Съ своей стороны, и онъ ршился не говорить съ ней ни слова больше того, что безусловно требовало вжливое исполненіе его порученія.

Но она выказала къ нему больше интереса, чмъ къ имперскому графу, а онъ… онъ говорилъ съ ней, какъ никогда не говорилъ ни съ одной женщиной, кром своей невсты, хотя Фастрада и не понимала его такъ хорошо, какъ эта женщина, которую онъ презиралъ. Все его существо возставало при этой мысли. Но вина лежала на немъ самомъ. Говоря съ не искушенной двушкой,— не то, что эта лэди Изольда,— онъ, очевидно, не умлъ найти надлежащихъ словъ.

Трудно было сказать, что онъ думалъ относительно этой послдней. Трудно было также и сказать, почему она думала о немъ посл его ухода.

Лэди Изольда потребовала свчей и приказала Жуазел прочитать ей главу изъ ‘Романа о Роз’. Но только что она начала читать, какъ явился другой поститель.

— Высокопоставленный графъ Альбертъ фонъ-Галингенъ проситъ позволенія видть милэди.

Едва служанка успла произнести это имя, какъ Жуазель прыснула со смху.

— О, Господи!— воскликнула она.— Опять онъ! Не предсказывала ли я вамъ, милэди?

Ея госпожа продолжала оставаться серьезной.

— Если высокопоставленный графъ фонъ-Галингенъ проситъ объ этомъ, то надо, конечно, согласиться на его просьбу. Просите,— сказала лэди Изольда.

Графъ вошелъ увренно и съ улыбающимся лицомъ, какъ человкъ, который чувствуетъ свое право на любезный пріемъ.

— Надюсь, эти комнаты вамъ понравились?— спросилъ онъ на плохомъ французскомъ язык, поздоровавшись съ нею.

— Мн кажется, это лучшія комнаты въ гостиниц,— съ оттнкомъ пренебреженія отвчала лэди Изольда.

— Ну, конечно, вамъ случалось видть и лучшія.

— Да! Въ Луврскомъ дворц лучше. Но вдь Констанцъ — не Парижъ.

— О, конечно. Но мы постараемся развлекать васъ и заставить васъ забыть о его недостаткахъ, насколько можемъ. Не сдлаете ли мн чести раздлить со мной мой ужинъ сегодня вечеромъ?

Графъ былъ практичнымъ человкомъ, любившимъ итти прямо къ цли безъ долгихъ разговоровъ.

Лэди Изольда взглянула на него съ холоднымъ изумленіемъ.

— Нтъ, благодарю васъ. Я устала.

— Конечно, конечно. Я и забылъ. Вы имете такой свжій видъ. Ну, въ такомъ случа, завтра.

На ея лиц еще явственне приступило негодованіе.

— Ни сегодня, ни завтра.

Настала очередь графа удивляться.

— Но, стало-быть, какъ-нибудь потомъ?

— Тоже нтъ.

Графъ почувствовалъ себя обиженнымъ.

— Могу я спросить о причинахъ такого отказа?— надменно промолвилъ онъ.

— Конечно, хотя ваше собственное чувство приличія могло бы вамъ подсказать отвтъ. Но если ужъ вы меня спрашиваете, я вамъ отвчу. Потому, г. графъ, что я не имю чести быть съ вами знакома, а затмъ и потому еще, что подобныя приглашенія я принимаю только отъ моихъ друзей.

— А вы не хотите включить меня въ ихъ число?

— Вы ничего еще не сдлали, чтобы заслужить этого.

Графъ начиналъ уже сердиться. Неужели эта женщина воображаетъ, что ради нея онъ пойдетъ въ Святую Землю.

— Полагаю, что я для этого кое-что уже сдлалъ,— возразилъ онъ.

— Что же, напримръ?

— Разв я не терплю теперь крайнія неудобства только ради того, чтобы сдлать вамъ удовольствіе?

— Уступкой вашихъ аппартаментовъ?

Лэди Изольда разсмялась громкимъ, серебристымъ смхомъ.

— Вы, дйствительно, начинаете уже забавлять меня, не тратясь на ужинъ. Клянусь Богородицей Парижской! Вотъ человкъ, который воображаетъ, что можно пріобрсти мою дружбу, уступивъ мн комнату въ гостиниц! Рискуя показаться дерзкой, я должна вамъ сообщить, что моя дружба пріобртается не такъ-то легко. Что касается этихъ комнатъ, то, если вы ихъ такъ цните, вы можете получить ихъ обратно сегодня же вечеромъ.

Графъ сталъ протестовать всми силами.

— Я упомянулъ объ этомъ только въ доказательство моихъ намреній,— продолжалъ онъ, думая, что она хочетъ повысить себ цну — Я, конечно, сдлаю все, что вы пожелаете.

Для него, не располагавшаго свободными деньгами, это было ужасной уступкой.

— Въ такомъ случа отправляйтесь на освобожденіе Святой Земли,— серьезно промолвила лэди Изольда.— Я всегда считала вчнымъ позоромъ для христіанскихъ рыцарей, что они примирились съ своимъ пораженіемъ и не попытались загладить его. Когда вы справитесь удачно съ этимъ дломъ, тогда, быть можетъ, мы поговоримъ и объ остальномъ.

Теперь и графъ въ своемъ негодованіи нашелъ въ себ даръ слова.

— Да вы съ ума сошли!— вскричалъ онъ.— Вы сметесь надо мной.

— Я смюсь надъ вами! Кто вы такой и что вамъ угодно, господинъ графъ?

Она поднялась съ своего мста, и въ ея голос, который до сего времени звучалъ такъ мягко и мелодично, послышались какіе-то металлическіе звуки, какъ будто сталь ударялась о сталь.

— По какому праву? Когда въ Амьен при моемъ прізд не оказалось свободныхъ комнатъ, мн уступилъ свои аппартаменты герцогъ Глостерскій, довольствуясь въ награду одной моей улыбкой. А вы… вы должны были бы благодарить меня за то, что я дала вамъ случай сдлать что-нибудь для моего комфорта, благодарить меня за то, что я удостоила принять отъ васъ эту услугу. А вы приходите сюда и говорите со мной, какъ будто вы имете какія-то права, ужъ не знаю, на что. Правда, я не похожа на вашихъ такъ называемыхъ порядочныхъ женщинъ, которыя готовы продавать себя каждый день, если вы будете оплачивать ихъ и позовете священника для заключенія контракта. Я же отдаюсь тогда, когда хочу сама, и тому, кто меня достоинъ. Еще недавно мн предлагалъ свою любовь король Сизимундъ. Онъ показался слишкомъ незначительнымъ и недостаточно могущественнымъ для моей любви. Неужели вы больше его? Неужели ваше вліяніе на міровыя событія больше, чмъ его, и потому вы осмливаетесь являться сюда съ такими рчами?

Она стала опять спокойной. Ея грудь едва волновалась, пока она говорила. Но гнвъ, свтившійся въ ея глазахъ, еще продолжалъ сказываться въ голос и въ каждомъ ея жест.

Никогда въ жизни не чувствовалъ графъ такого униженія. Его жена отличалась энергичными манерами и рзкимъ языкомъ, но никогда онъ не чувствовалъ себя въ ея присутствіи такъ, какъ чувствовалъ себя теперь. Онъ былъ подавленъ. Онъ понялъ, что есть вещи, которыя были не въ его власти, что въ жизни есть величіе, которое сводитъ къ нулю вс общеустановленныя правила, и что едва ли слдуетъ пренебрегать старыми отмиравшими законами рыцарства.

Онъ возбудилъ въ ней только гнвъ и негодованіе, но какова должна быть эта женщина, если кому-нибудь удастся затронуть ея сердце! Правда, она не принадлежала къ числу тхъ, которыхъ мужчины именуютъ порядочными. Но кто изъ нихъ порядоченъ? Увы! Міръ былъ такъ несовершенъ, что графъ, не отличавшійся особой чувствительностью, вдругъ ощутилъ въ себ тоску. Длать было нечего, приходилось исправлять свой промахъ!

Его прощаніе показало его съ боле выгодной стороны, чмъ появленіе.

— Вы правы,— просто сказалъ онъ.— Прошу почтительнйше извиненія за мою дерзость. Прошу также разршенія поблагодарить васъ за то, что вы позволили мн оказать вамъ услугу.

— Охотно,— сказала она.

Она протянула ему руку, и графъ, нагнувшись, слегка прикоснулся губами къ ея пальцамъ, низко поклонился и вышелъ.

Лэди Изольда довольно долго стояла неподвижно на своемъ мст. Ея глаза были устремлены на дверь, какъ будто она видла тамъ что-то необычайное.

Изъ амбразуры окна вышла ея служанка. Она сидла тамъ, скрытая за занавской.

— Это было великолпно,— сказала она.— Я ждала смшной сцены, но вышло еще лучше. Милэди, вы само совершенство..

Ея госпожа взглянула на нее какъ-то растерянно.

— Само совершенство! О, Боже мой!

И она залилась слезами.

ГЛАВА V.
Гроза и буря.

На улицахъ добраго города Констанца бушевала буря. Зародилась она далеко, на низменныхъ равнинахъ Венгріи и, постепенно захватывая пространство, по лучила большую силу. Всю ночь неслась она надъ Австріей и возвышенностями Баваріи и къ вечеру достигла Констанца. Проснувшіеся утромъ обыватели, окна которыхъ выходили на озеро, съ удивленіемъ смотрли на сердитую красную полосу, разрывавшую облака, которыя нависли на восточномъ горизонт между Линдау и Брегенцомъ. Видно было, какъ ихъ тяжелая гряда колеблется, мало-по-малу разрывается и наконецъ летитъ по блдному предразсвтному небу, словно въ какомъ-то безумномъ бгств.

Видно было, какъ затллъ было занимавшійся огонекъ зари, но пертурбація въ воздух задула его, и онъ быстро замеръ. Озеро, закованное въ темныхъ, мрачныхъ берегахъ, пріобрло какой-то стальной, зловщій цвтъ. Застигнутые на немъ люди крестились и торопливо направлялись къ берегу. Время у нихъ еще было: озеро пока какъ бы замерло въ трепетномъ безмолвіи. Потомъ вдругъ по мелкой ряби его поверхности пронесся странный, глухой вой, могучее дыханіе бури стало вздымать его волны. Черезъ минуту эти волны превратились въ блую, клубящуюся массу, съ бшенствомъ несущуюся на городъ, пока набережная не преградила ей путь. Завывая и бснуясь, проносилась буря черезъ гребни ледорзовъ, яростно обдавая ихъ пной. Брызги долетали до самыхъ оконъ городскихъ домовъ, и волны, перепрыгивая черезъ парапетъ набережной, заливали улицы.

Волны обмывали ихъ съ такой яростью, какъ будто хотли очистить ихъ отъ вками накопившейся на нихъ грязи. Буря ворвалась въ комнату, гд хранились акты собора, сорвавъ съ петель ветхую, изъденную червями раму, стекла которой со звономъ разлетлись во вс стороны. Кто-то изъ коридора хотлъ войти въ комнату, чтобы не дать разлетться драгоцннымъ документамъ, но буря съ такой силой ударила его въ лицо дверью, что онъ почти безъ чувствъ упалъ на землю. Она сорвала вс обложки отъ соборныхъ актовъ и могучимъ свжимъ дыханіемъ носилась надъ этими столь ревниво охраняемыми документами, носилась грозно и тріумфально, какъ будто она имла власть смести эти свидтельства заблужденій, эгоизма и темноты. Увы! этого она-не могла сдлать: слишкомъ много было всего этого. Чернила давно высохли, а пергаментъ былъ проченъ. Но она сдлала все, что могла: она подняла пыль въ самыхъ сокровенныхъ углахъ, гд она такъ давно лежала толстымъ слоемъ, и сбросила на полъ не мало книгъ, недостойныхъ лежать на столахъ. Не имя силъ сдлать еще что-нибудь, она съ воемъ носилась вокругъ зданія, срывая съ крыши и въ безсильномъ гнв бросая на улицу черепицу, отъ которой случайные прохожіе должны были искать убжища.

И среди этого рева бури въ вышин слышны были громкіе и ясные, словно боевой рожокъ, крики ласточекъ. Несмотря на ужасы, творившіеся въ воздух, он не улетали. Сильна была буря, но еще сильне было влеченіе, приведшее ихъ сюда издалека. Не боясь яростной пертурбаціи въ небесахъ, он смло носились между борющимися облаками и кучами садились на башни.

Несмотря на то, что окно присутственной комнаты городского секретаря было заперто крпко, воздухъ и здсь предвщалъ бурю. Въ комнат было еще тепло отъ вчерашняго камина. Но два человка, стоявшіе около него, ршительно не обращали вниманіе на то, холодно въ комнат или тепло. Приближеніе весны касалось ихъ очень мало.

Передъ секретаремъ стоялъ разсыльный совта — тотъ самый, который, желая избавить себя отъ лишнихъ хлопотъ, или по какимъ-нибудь другимъ причинамъ, передалъ порученіе совта не секретарю, а его матери.

— Другой разъ не буду, ваша милость.— Ваша матушка думала, что вы не желаете, чтобы васъ безпокоили…

— Нехорошо, мастеръ Гейнрихъ,— строго прервалъ его секретарь,— Это уже въ третій разъ. Когда-нибудь дло кончится плохо. Бумаги совта должны передаваться тому, кому он адресованы, а не другимъ. Это я вамъ уже не разъ говорилъ.

— Я знаю, ваша милость. Но на этотъ разъ…

— Если вы не можете помнить, что вы должны длать, то вы не годитесь для вашей службы.

— Это правда, ваша милость. Но я этого и не забываю. Позвольте вамъ сказать все по правд, ваша милость.

Разсыльный замолчалъ.

— Ну,— холодно промолвилъ секретарь.

Разсыльный уже раскаивался въ своихъ словахъ, но было уже поздно и приходилось продолжать.

— Ваша матушка дала мн зильбергрошъ, чтобы узнать, въ чемъ дло. Деньги мн были очень нужны, кром того, я думалъ, что это все равно…

Секретарь давно уже подозрвалъ это.

— Стало быть, вы позволяли себ брать взятки, когда васъ посылали по служебному порученію. И вы считаете, что тутъ есть какое-нибудь извиненіе!?

— Я не то, чтобы забылъ обо всемъ этомъ. Но ужъ слишкомъ сильно было искушеніе. Да и дло было вовсе не важное…

— Хорошія могутъ произойти вещи, если вы будете исполнять приказанія, какъ вамъ заблагоразсудится! Довольно! Этого совершенно достаточно для того, чтобы уволить васъ. Мн очень жаль, что вамъ придется пострадать, но иногда временныя лишенія исправляютъ людей.

Секретарь былъ въ отвратительномъ настроеніи духа. Вчера онъ поздно вернулся домой,— онъ говорилъ лэди Монторгейль правду, утверждая, что его ждетъ куча длъ въ городской ратуш. Но они не задержали бы его такъ долго, если бъ въ послднюю минуту онъ не обнаружилъ, что въ одномъ изъ отчетовъ, сдланныхъ его подчиненными, вкрались ошибки. Пришлось исправлять ихъ до поздняго времени. Было, по всей вроятности, около двухъ часовъ ночи, когда онъ вернулся домой. Мать дожидалась его. Ея лицо съ каждымъ часомъ становилось все боле и боле, торжествующимъ и порочнымъ. Она, конечно, не врила, чтобы онъ провелъ ночь за работой на служб, и воображала, что ей представляется удобный случай укрпить свою позицію и выклянчить у него денегъ на свои надобности. Если у него сейчасъ ихъ нтъ, то онъ долженъ достать ихъ, какъ это длаютъ другіе служащіе, не столь щекотливые. Между матерью и сыномъ произошла бурная сцена. Секретарь горячо желалъ въ душ, чтобы его мать прошла хорошую школу нужды и познала на самомъ дл, что такое бдность. Можетъ быть, это образумитъ ее, когда другія средства не дйствуютъ.

Остальную часть ночи онъ ходилъ взадъ и впередъ по своей комнат. А утромъ жестоко досталось несчастному разсыльному, который явился невольной причиной всего этого. Бдняга, попавшій въ самое стсненное положеніе, вздумалъ оправдаться и сказалъ то, чего совсмъ не слдовало говорить.

— Потерпите еще, господинъ секретарь. Я не могу сейчасъ обойтись безъ этого мста: у меня ребенокъ боленъ, и хозяинъ требуетъ плату за квартиру. Я знаю, вы не долюбливаете другого секретаря, да онъ и въ самомъ дл ведетъ себя не такъ, какъ бы долженъ былъ. Но если вы простите меня, то я вамъ скажу одну вещь, отъ которой онъ будетъ всецло въ вашей власти. Время отъ времени онъ посылаетъ черезъ меня письма къ…

Черезъ минуту онъ уже сообразилъ, что не долженъ былъ говорить этого, но было уже поздно. Несмотря на свою страстную натуру, Магнусъ Штейнъ отличался большимъ самообладаніемъ. Но когда гнвъ его прорывался наружу, онъ становился страшнымъ. Онъ сдлалъ шагъ къ несчастному разсыльному, который забился въ уголъ. Слова замерли у него на губахъ.

— Что!— закричалъ секретарь.— Ты надешься этимъ путемъ сохранить за собою мсто! Ты — подлецъ и меня хочешь сдлать подлецомъ? Воображаешь, что я буду мстить своимъ врагамъ за ихъ спиной, какъ ночной разбойникъ? Какъ жаль, что я не прогналъ тебя раньше! Убирайся, и чтобы духа твоего здсь не было!

Разсыльный бросился ему въ ноги.

— Простите! Мой ребенокъ…

— Вотъ твое жалованье за мсяцъ. Это все, что у меня есть. Убирайся! Знать тебя не желаю.

Когда разсыльный ушелъ, секретарь подошелъ къ окну и распахнулъ его. Въ свжемъ воздух бури, грудь его дышала жадно.

— Пытаться подкупить меня!— воскликнулъ онъ.— Меня, который не щадилъ никакихъ трудовъ для того, чтобы вдолбить этому народу, что, кром пищи и сна, существуетъ еще нчто, что есть еще въ жизни честь. И вотъ результатъ! Я просто задыхаюсь!— страстно продолжалъ онъ.— Какъ мало воздуха! И это они называютъ бурей и бгутъ скоре подъ крышу! А между тмъ эта буря безсильна истребить смрадъ отъ пребыванія этого человка въ моей комнат.

Но буря не желала, чтобы надъ ней издвались безнаказанно. Она завывала, какъ легіонъ демоновъ, и съ такой свирпостью вдругъ ворвалась въ комнату, что секретарь былъ отброшенъ отъ окна къ противоположной стн. Бросившись на столъ, буря переворотила на немъ все и сбила въ одну безпорядочную кучу бумаги, перья, чернильницу и все, что на немъ находилось. Чернила разлились по столу и черной струей потекли на полъ, а вихрь заходилъ кругомъ по комнат. Онъ сорвалъ висвшую на стн шапку секретаря и бросилъ ее прямо въ чернильный потокъ. Завывая, какъ сумасшедшее существо, онъ переворотилъ всю пыль, накопившуюся въ углахъ, и развялъ ее по воздуху. Одну за другой онъ сбросилъ вс бумаги со стола и, окунувъ ихъ въ чернила, завертлъ въ дикомъ танц по всему полу. Трахъ! Съ шкапа слетлъ кувшинъ съ водой и нсколько стакановъ, а со дна камина поднялось цлое облако сажи. Какъ будто самъ дьяволъ ворвался въ этотъ уголокъ спокойствія и порядка, обреченный теперь въ жертву богамъ разрушенія.

— Урра!— ревла буря.— Теперь я покажу вамъ, что я такое.

Но секретарь только смялся.

— Мало!— кричалъ онъ ей въ отвтъ,— Чернила не достаточно черны, чтобы скрыть черноту того, что здсь написано. Тутъ грабежъ и несправедливость! Деньги вдовъ и сиротъ отдаются людямъ недостойнымъ. Еще сегодня утромъ написалъ я ассигновку на банкетъ, а вдь она взята изъ налога на самыхъ бдныхъ! Бушуй, буря, бушуй,— не стереть теб слдовъ несправедливости ни тутъ, ни на улиц!

Отъ этихъ упрековъ буря затихла и бросилась обратно наружу, гд некому было смяться надъ ней. Секретарь опять подошелъ къ окну и смотрлъ, какъ она разрушала черепичныя крыши и свалила трубу — другую. Съ страшнымъ грохотомъ падали он на каменную мостовую, распространяя вокругъ себя облако черной пыли, которая разносилась по воздуху, какъ дымъ.

Секретарь продолжалъ смяться. Его смшилъ и видъ его комнаты, и зрлище прохожихъ, которые, схватившись руками за голову, стремглавъ бжали по улиц.

А въ вышин опять раздавались пронзительные крики ласточекъ, ясные и безстрашные. Но ихъ голоса не радовали ни прохожихъ на улиц, ни одинокаго человка, стоявшаго у окна городской ратуши.

— Ломай, превращай ихъ въ прахъ, разрушай дома. Пусть люди, въ знакъ раскаянія, унесутъ пыль отъ нихъ на своихъ головахъ. Можетъ быть, при всеобщемъ разрушеніи вспомнятъ они о неизбжномъ конц, для котораго они созданы.

— Аминь!— завыла буря.

Новый яростный порывъ ея ударилъ прямо въ лицо секретарю. Въ то же время струя воздуха коснулась его спины. Обернувшись, онъ увидлъ, что дверь въ комнату открылась и что кто-то хочетъ войти въ нее. Онъ съ усиліемъ захлопцулъ окно. Вошелъ Мангольтъ.

— Господи, Боже мой!— вскричалъ онъ,— Что это вамъ пришло въ голову отворять окно. Разв въ такую погоду можно отворять окна? Съ ума вы сошли, что ли, мастеръ?

— Можетъ быть,— не двигаясь, отвчалъ тотъ.

Бургомистръ посмотрлъ на него въ изумленіи и сказалъ:

— Ну, ужъ въ этомъ виноватъ не я.

— О, конечно. Въ этомъ отношеніи ваша милость можете быть совершенно спокойны. Это случилось раньше, чмъ вы пришли.

Бургомистру стало страшно отъ этого спокойствія.

— Вы, кажется, относитесь къ этому довольно равнодушно!— вскричалъ онъ.

Еще разъ онъ осмотрлъ разрушенія, которая надлала въ комнат буря, подошелъ къ столу и поднялъ какую-то бумагу.

— Реестры! Совершенно испорчены. Придется все передлывать.

— До завтра они не понадобятся. Вчера я добрую часть ночи переписывалъ то, что въ нихъ было неврно. А сегодня я всю ночь буду переписывать то, что въ нихъ испорчено.

— Работали дв ночи подъ рядъ!

Мангольту никогда не приходилось длать этого.

— Впрочемъ, вы молоды, а работу сдлать надо. Но бумага, господинъ секретарь, бумага! Вдь она тоже стоитъ чего-нибудь. Вы забыли объ этомъ?

— Пусть вычтутъ изъ моего жалованья.

— Легко сказать. Вы не такъ богаты, и ваша мать будетъ не совсмъ-то довольна.

Въ глазахъ секретаря блеснулъ огонекъ.

— Это послужитъ ей на пользу. У нея всего довольно.

— Очень непочтительный отвтъ, господинъ секретарь. Мы должны уважать нашихъ родителей, несмотря на ихъ недостатки. Кстати, мн нужно сказать вамъ два слова. Почему вчера утромъ вы вели себя такъ странно? Нкоторые утверждаютъ, что вы хотли показать свое неуваженіе къ городскому совту.

— Это очень жаль,— спокойно отвчалъ секретарь.— Это недоразумніе произошло отъ того, очевидно, что я буквально перевелъ греческое слово ‘anthropos’, которое относится къ виду, теперь уже вымершему, къ полубогамъ, полутитанамъ,— сердито прибавилъ онъ.

— Мастеръ Шварцъ тоже говорилъ что-то подобное. Онъ называлъ и греческаго мудреца, который, по его словамъ, навелъ васъ на эту мысль. Но его объясненіе показалось недостаточнымъ.

— Чрезвычайно сожалю, что члены совта почувствовали себя оскорбленными. Я вполн понимаю, что нельзя и требовать отъ людей въ ихъ положеніи, чтобы они дйствовали иначе, чмъ они дйствуютъ на самомъ дл.

— Очень радъ, что слышу это,— подхватилъ бургомистръ, который не надялся на то, что секретарь будетъ такъ уступчивъ. Фастрада успла уже подготовить почву, и бургомистръ теперь удовольствовался бы и меньшими извиненіями.— Я такъ и скажу имъ. Я былъ увренъ, что вы дадите такія объясненія, которыя ихъ удовлетворятъ. Стало быть, дальше это дло не пойдетъ. Но на будущее время я совтую вамъ быть осторожне. Когда-нибудь и вамъ придется стоять во глав семьи, а можетъ быть, и города, вотъ какъ я теперь. Явится потребность комфорта и обезпеченности, ибо въ конц концовъ всмъ людямъ надо сть и пить. Съ этимъ ничего не подлаешь.

— Писано есть: не о хлб единомъ живъ будетъ человкъ, но о всякомъ глагол, исходящемъ изъ устъ Божіихъ. Впрочемъ, это едва ли слдуетъ понимать буквально.

— Конечно. Какъ можетъ человкъ жить словомъ? Да и не намъ, свтскимъ людямъ, толковать писаніе. Наше дло — жениться, плодить дтей, заботиться о нихъ и воспитывать ихъ и, насколько возможно, то же длать и относительно нашихъ согражданъ.

— То есть прежде всего заставить ихъ думать объ обезпеченности и комфорт?

— Именно,— отвчалъ бургомистръ, радуясь, что его собесдникъ понимаетъ его такъ хорошо.— Объ остальномъ позаботится духовенство. Это ихъ дло, и за него отвчаютъ они, а не мы.

— А если они заблуждаются сами?

— Ну, тогда вина падаетъ на нихъ. Если же мы начнемъ задаваться такими вопросами, то это приведетъ насъ къ тому же, къ чему пришли Янъ Гуссъ и Іеронимъ Пражскій,— возбужденно закричалъ Мангольтъ.

Объ этомъ съ нимъ нельзя было говорить.

— Да, это, конечно, рискованно,— спокойно согласился секретарь.

— Вотъ видите! Ихъ сожгли на этомъ свт, а, можетъ быть, будутъ жечь и на томъ,— промолвилъ бургомистръ, понижая голосъ. Поэтому не будемъ думать о такихъ вопросахъ и станемъ заниматься своимъ дломъ. А теперь я дамъ вамъ еще одинъ совтъ: не спорьте никогда съ тми, кто сильне васъ.

— Но какъ же я могу знать напередъ, кто меня сильне?

— Ахъ, ты, Господи, Боже мой! Каждый человкъ, который въ своемъ ум, можетъ сообразить это. Могу же я понять, что, напримръ, папа, король и даже кардиналъ Бранкаччьо сильне меня.

— Это врно,— согласился секретарь,— Онъ, повидимому, находился въ особенно сговорчивомъ настроеніи.

— Ну, вотъ видите,— наивно воскликнулъ бургомистръ.— Я только бургомистръ одного и притомъ не самаго большого города въ имперіи. А вы еще меньше меня, мастеръ секретарь. Никогда не нужно забывать о своемъ положеніи. Я очень радъ, что теперь вы, очевидно, понимаете это. Иначе едва ли я отдалъ бы за васъ когда-нибудь Фастраду, хотя она и очень умная двушка. Не придете ли вы сегодня къ намъ обдать? У насъ сегодня лаксъ-форель — чудная рыба, которую мн вчера поднесла корпорація рыбаковъ. Побургундски, съ мускатомъ.

Мускатный оршекъ былъ большой рдкостью въ т времена, и бургомистръ хотлъ подмтить на лиц секретаря, какой эффектъ произведутъ эти слова. Но на этомъ лиц не отразилось никакой радости.

Разочаровавшись въ своихъ ожиданіяхъ, бургомистръ продолжалъ:

— Кардиналъ Бранкаччьо былъ очень доволенъ, когда я сказалъ ему объ этомъ сегодня утромъ. Ему уже давно хотлось попробовать рыбу, приготовленную такимъ способомъ. Кстати, и для васъ представится удобный случай встртиться съ нимъ не въ такой офиціальной обстановк, какъ прежде. Это знатный князь церкви, любезный и привтливый. По крайней мр, онъ всегда былъ такимъ по отношенію ко мн, хотя другіе называютъ его высокомрнымъ. Но за моимъ столомъ онъ не будетъ высокомрнымъ. Итакъ, жду васъ къ двнадцати часамъ. Но вы должны быть аккуратны: кардиналъ не любитъ дожидаться обда.

— Благодарю васъ,— отвчалъ секретарь.— Боюсь, что у меня не будетъ свободнаго времени. Какъ вы сами сказали, эти бумаги нужно переписать къ завтрашнему дню. Нельзя терять ни минуты. Кром того, сегодня вечеромъ я долженъ засвидтельствовать свое почтеніе кардиналу камбрійскому.

— Если вы хотите работать, то я, конечно, не буду васъ отвлекать. У васъ есть враги въ совт, ибо вы на половину иностранецъ, какъ вамъ извстно. Поэтому будетъ не худо показать себя ревностнымъ работникомъ. Кром того, кардиналъ камбрійскій пользуется большимъ вліяніемъ. Жаль, что вы не можете устроиться иначе. Подумайте,— важная рыба въ бургундскомъ вин! Въ настоящемъ старомъ бургундскомъ, а не въ томъ, которое обычно употребляютъ при стряпн.

Круглое лицо бургомистра приняло нжное выраженіе при воспоминаніи о вин. Прежде, чмъ отпустить его, Фастрада дала ему попробовать хорошій стаканъ.

— Бургундское и мускатъ! Какъ жаль, что вы не можете! Впрочемъ, Фастрада оставитъ для васъ кусочекъ и, надо думать, не худой. О, хитрецъ! Самъ это знаетъ!

Онъ ласково хлопнулъ его по плечу и вышелъ.

Секретарь посмотрлъ ему вслдъ съ какимъ-то неопредленнымъ выраженіемъ лица. Потомъ онъ привелъ комнату въ порядокъ и слъ за работу.

Когда пробило одиннадцать часовъ, онъ всталъ и подошелъ къ окну.

— Фастрада общала встртиться со мною въ одиннадцать часовъ на площади,— прошепталъ онъ.— Но въ такую погоду она, очевидно, не придетъ.

Тмъ не мене онъ сошелъ на площадь и съ полчаса ходилъ туда и сюда. Но она не пришла.

Секретарь опять слъ за работу. Закусить ему было нечмъ. Домой итти не хотлось, а деньги онъ вс отдалъ, и теперь ему было не на что взять обдъ изъ таверны.

Онъ усердно писалъ до наступленія вечера. Онъ зажегъ свчи и еще съ часъ продолжалъ писать, пока не окончилъ работы. Захлопнувъ книги, онъ надлъ плащъ и отправился къ кардиналу камбрійскому. Онъ остался и безъ ужина, но не обращалъ вниманіе на это.

Въ это время кардиналъ обыкновенно принималъ своихъ друзей, т. е. всхъ тхъ, съ кмъ онъ былъ боле или мене близокъ. Какимъ образомъ въ число этихъ друзей попалъ и секретарь, общественное положеніе котораго не давало ему право на это и который, въ своей гордости, самъ старался держаться подальше отъ сильныхъ міра сего — этого не зналъ никто.

Буря бушевала еще довольно сильно, когда онъ затворилъ за собой ворота ратуши. Она едва не сорвала съ него плаща. Стоялъ мартъ, и западный втеръ въ это время давалъ чувствовать себя въ Констанц особенно сильно. Но Магнусъ только покрпче застегнулъ свой плащъ и быстрымъ шагомъ шелъ впередъ, длая время отъ времени глубокіе вздохи. Свжій воздухъ и неожиданные порывы втра, встрчавшаго его на перекресткахъ, какъ будто доставляли ему особое удовольствіе.

Была темная ночь, и крыши и гребни домовъ рзко выдлялись черными пятнами на фон неба, по которому втеръ гналъ кучи разорванныхъ облаковъ. Иногда кое-гд блестла звзда, переливаясь какимъ-то необычайно яркимъ свтомъ, иногда на стн вспыхивало желтое пятно, когда на противоположной сторон за спущенными шторами зажигали лампу. Но такихъ свтовыхъ пятенъ было мало: окна большею частью были съ закрытыми ставнями, если только втеръ не сорвалъ ихъ съ петель.

Улицы были безлюдны. Не встрчая никакихъ препятствій, буря свободно носилась по нимъ. Разъ или два секретарю встртилось нсколько закутанныхъ прохожихъ. Они шли, держась поближе къ домамъ, и исчезали гд-нибудь въ ближайшемъ переулк. Женщина повстрчалась ему всего одинъ разъ. Это было на перекрестк, откуда широкій проздъ опускался прямо къ озеру. Дома здсь стояли далеко другъ отъ друга, и мостовая была освщена слабыми, колеблющимися отблесками. По средин перекрестка она остановилась, тщетно борясь съ втромъ, который несся отъ пристани сплошнымъ сильнымъ потокомъ, пока не наталкивался на рядъ домовъ, стоявшихъ на площади. Для втра не было другого выхода, какъ завернуть въ сосдніе узкіе извилистые переулки, гд онъ бушевалъ, какъ разъяренный зврь. Дикими порывами бросался онъ отъ одной стны своей клтки къ другой, крутясь около женщины, стоявшей на перекрестк и едва державшейся на ногахъ. Подъ ногами было грязно и скользко — втеръ цлый день обдавалъ каменную мостовую брызгами фонтана, и буря смло могла свалить ее съ ногъ. Она и упала, но съ большимъ усиліемъ быстро поднялась. Ея одежды разввались вокругъ нея, словно въ какомъ-то безумномъ танц, и секретарь не могъ разсмотрть, была ли она красива или нтъ, молода или стара. Если бы онъ былъ увренъ въ послднемъ, онъ, безъ сомннія, подошелъ бы къ ней и предложилъ ей свою помощь. Вдь принесъ же онъ однажды съ одного конца города на другой поклажу какой-то старушки. Пока онъ раздумывалъ, какъ ему поступить, втеръ откинулъ словно парусъ, ея плащъ, подъ которымъ оказалась стройная, красивая фигура.

Секретарь пошелъ дальше своей дорогой. Въ город было цлое полчище женщинъ легкаго поведенія. Можетъ быть, буря послужитъ на пользу одной изъ нихъ. Что длать молодой честной двушк на улиц, одной, въ этотъ часъ и въ такую погоду?

Немного спустя онъ уже входилъ къ кардиналу камбрійскому. Здсь, какъ онъ и опасался, уже собралось цлое общество: кардиналъ Бранкаччьо, знаменитый гуманистъ мессеръ Франческо Поджіо и великій проповдникъ Джиминьяно Ингирамини. Секретарю, впрочемъ, было не до общества, хотя бы и столь блестящаго. Онъ пришелъ для того, чтобы разсказать кардиналу о своемъ столкновеніи съ монахомъ, а этого-то теперь и нельзя было сдлать.

— Извиняюсь, что потревожилъ ваше преосвященство въ то время, когда вы заняты съ своими друзьями,— сказалъ онъ, отвшивая церемонный поклонъ.— Позвольте засвидтельствовать вамъ мое глубочайшее почтеніе и прійти какъ-нибудь въ другой разъ.

— Нтъ, не позволю. Оставайтесь съ нами до вечера,— отвчалъ знаменитый отецъ церкви.— Вы тоже принадлежите къ числу моихъ друзей. Я, по крайней мр, увренъ въ этомъ. А высокая компанія, блестящая по своимъ талантамъ, безъ сомннія, будетъ рада, что она увеличивается новымъ достойнымъ ея членомъ.

— Мы вс гордимся дружбой нашего достопочтеннаго хозяина и рады видть еще одного изъ его друзей. Особенно такого, который показалъ себя мастеромъ въ язык боговъ,— промолвилъ Поджіо съ легкимъ итальянскимъ акцентомъ.

Секретарь дйствительно хорошо говорилъ на латинскомъ язык — язык всхъ тхъ, кто претендовалъ на образованность, изящество и эрудицію. Говорить настоящими классическими оборотами считалось, въ Италіи по крайней мр, верхомъ благородства. Многіе зажиточные люди говорили и понимали по-латыни, но, въ противоположность прежнимъ временамъ, люди стали теперь строже, и варварская латынь среднихъ вковъ сдлалась предметомъ ужаса и насмшекъ. На нее сыпались жестокіе удары со стороны ученыхъ, неутомимо изучавшихъ писанія древнихъ.

Остальные гости кардинала Камбрійскаго, въ свою очередь, сказали нсколько любезныхъ словъ, на которыя секретарь отвтилъ, какъ подобало.

Когда вс снова заняли свои мста, хозяинъ сказалъ:

— Я очень счастливъ, что вижу сегодня столько друзей вокругъ себя. Не явился только одинъ, хотя и общалъ прійти. Впрочемъ, едва ли можно ожидать, чтобы дама пришла въ такую погоду.

— Будемъ надяться, что она придетъ,— съ жаромъ сказалъ знаменитый гуманистъ. Ибо однихъ мужчинъ, безъ дамъ, недостаточно. Будемъ надяться, что сегодня она будетъ не только Венерой, но и Минервой, которая находитъ удовольствіе въ гроз и бур, хотя я и врю, что придетъ часъ — и она опять станетъ Венерой…

— Никто не сомнвается въ вашемъ желаніи, мессеръ Франческо,— отвчалъ съ улыбкой хозяинъ. Служителямъ музъ слдовало бы, впрочемъ, отдавать пальму первенства Минерв.

— Он об великія богини. Каждая въ свое время. Надюсь, что дама, которую мы ждемъ, соединяетъ въ себ ихъ обихъ.

— Это правда. Она — прекрасный, милый ребенокъ, но по временамъ проявляетъ мудрость, дающуюся долгой жизнью. Ее не оцнили, какъ слдуетъ, при французскомъ двор. Я же говорилъ съ нею нсколько разъ, какъ отецъ съ дочерью. Хотя, правду сказать, такая красота, какъ у нея,— опасный даръ.

— Я догадываюсь, о комъ идетъ рчь,— вмшался въ разговоръ кардиналъ Бранкаччьо.— Здсь къ этому описанію подходитъ только одна — лэди Изольда Монторгейль.

— Прекрасная гршница, клянусь Юпитеромъ!— воскликнулъ Поджіо.— Я видлъ ее лицо только мелькомъ, это было на улиц, когда она пріхала. Но у меня духъ захватило, Вы сдлаете мн величайшее одолженіе, ваше преосвященство, если представите меня ей.

— Ну, не очень-то разсчитывайте на это,— отвчалъ кардиналъ съ своей кроткой улыбкой.— Хотя нтъ человка безъ грха, однако я не знаю, въ прав ли вы называть ее гршницей. Пожалуй, вы разочаруетесь.

— Философъ никогда не разочаровывается,— торжественно заявилъ флорентинецъ.

— Новое орудіе дьявола для того, чтобы сбивать людей съ истиннаго пути,— мрачно прошепталъ проповдникъ.

— Если бъ я думалъ, что она можетъ сбить кого-нибудь изъ насъ съ пути истиннаго, то я не пригласилъ бы ее сегодня къ себ,— серьезно сказалъ хозяинъ.— Не для того я возвышалъ всегда голосъ,— правда, безъ особаго успха,— противъ всеобщей испорченности, чтобы подавать самому дурной примръ. Но я не принадлежу къ числу ханжей и помню, что на небесахъ будетъ больше радости объ одномъ гршник, который раскается, чмъ о девяноста девяти праведникахъ. Попытайтесь обратить ее на путь истины, Ингирамини, если она такая гршница, какъ предполагаетъ Поджіо. Если бы вс были совершенны, то на что было бы ваше божественное краснорчіе, которое, какъ увряютъ, двигаетъ даже камнями?

Все это было сказано съ подкупающей любезностью, которая составляла особенность великаго французскаго кардинала. Благодаря ей, тонкая иронія, лежавшая въ глубин его словъ, казалась только пикантной приправой къ похвал, которыми они заключались.

Проповдникъ не усплъ отвтить, такъ какъ въ эту минуту слуга доложилъ о прибытіи той, о которой они говорили.

— Вы оказали мн большую честь вашимъ посщеніемъ, и я долженъ искренно поблагодарить васъ за это,— сказалъ кардиналъ, поздоровавшись съ ней и познакомивъ съ ней присутствовавшихъ.— Мы уже не смли надяться, что вы пожалуете въ такую бурю.

— Но я общала прійти,— отвчала лэди Изольда.

Ея лицо пылало, а тяжелыя косы, которыхъ не могъ бы растрепать и втеръ, были свободно уложены на голов. Она казалась красиве и боле похожей на подростка, чмъ раньше. Одта она была въ то же самое темное платье, что и вчера, но на ней не было вовсе брильянтовъ, отсутствіе которыхъ нисколько, впрочемъ, не уменьшало ея красоты.

Гуманистъ сталъ упорно смотрть на нее, будучи не въ состояніи, а, можетъ быть, и просто не желая скрывать своего восторга. Въ темныхъ глазахъ кардинала Бранкаччьо вспыхнулъ огонекъ, и даже самъ проповдникъ не могъ отвести отъ нея глазъ. На его лиц было такое выраженіе, какъ будто онъ хотлъ угадать, какъ могъ Господь Богъ дать такую красоту демону. Только секретарь, скользнувъ по ней взглядомъ, холодно отвелъ глаза и сталъ смотрть на полъ.

— Она общала! Слышали!— закричалъ Пождіо.— Минерва заговорила устами стоиковъ. Хотя еще ни одинъ стоикъ не говорилъ столь прелестными устами…

— Неужели нужно быть стоикомъ, чтобы сдержать свое общаніе? Вы такъ думаете, мессеръ Поджіо?— сказала лэди Изольда мелодичнымъ голосомъ, въ которомъ слышался сарказмъ.

— Иногда,— не смущаясь, отвчалъ итальянецъ.— Особенно, когда приходится исполнять общаніе ради тхъ, которые далеко не такъ прелестны, какъ вы?

— Но какой же это стоицизмъ, если вы не держите своихъ общаній?

Вс засмялись.

— Почему вы это знаете?— спросилъ озадаченный Поджіо.

— Если мужчина разсуждаетъ объ общаніи такимъ образомъ, то, значитъ, онъ ихъ никогда не держитъ.

— Докажите это, мадонна. Позвольте мн дать вамъ какое-нибудь общаніе, и вы увидите, сдержу ли я его.

— Хорошо. Общайте мн хвалить везд послднее произведеніе Паоло Вергеріо и всми силами содйствовать его успху.

Поджіо ненавидлъ этого Паоло Вергеріо, а гуманисты, вопреки своимъ претензіямъ на изящество и утонченность, осыпали другъ друга въ пылу полемики самыми грубыми ругательствами, въ которыхъ подчасъ не было ничего остроумнаго.

Вс опять разсмялись.

— Мадонна, видимо, знаетъ васъ, Поджіо,— замтилъ Бранкаччьо.

Гуманистъ старался какъ-нибудь выпутаться.

— Я, конечно, далъ бы вамъ такое общаніе, если бы вы не сдлали послдняго добавленія. Если бы я сталъ расхваливать эту книгу, вс были бы убждены, что она никуда не годится,— возразилъ онъ, какъ ни въ чемъ не бывало.— Но я долженъ признаться, что я, Франческо Поджіо, побитъ и побитъ собственнымъ своимъ оружіемъ. Вотъ самая большая похвала, которую я могу сказать вамъ,— горделиво прибавилъ онъ.

— Боюсь, что я ея недостойна,— съ легкой насмшкой отвтила собесдница.

— О, достойны, и даже боле, чмъ достойны,— продолжалъ гуманистъ, не замчая, а, можетъ быть, и не желая замчать ея насмшливаго тона.— Вы правы, не требуется никакого стоицизма, чтобы постить нашего досточтимаго друга,— сказалъ онъ, кланяясь хозяину.— Но нужна большая доза стоицизма, чтобы выходить въ такую погоду.

— Правда, погода не особенно пріятна,— согласилась гостья.— Одинъ разъ втеръ схватилъ меня за одежду и повалилъ на землю.

— Но вы, конечно, были не одн?— участливо спросилъ хозяинъ.

— Одна-одинешенька. Я терпть не могу, когда кто-нибудь идетъ за мной сзади. Итти мн было недалеко, къ тому же я и сама сумю постоять за себя. Но на этотъ разъ буря одолла меня.

— Конечно, кто-нибудь изъ прохожихъ не замедлилъ прійти вамъ на помощь?— вжливо спросилъ флорентинецъ.

— Сказать по правд, я замтила только одного, но онъ, повидимому, не очень-то хотлъ помочь мн, хотя я была бы очень благодарна ему въ этотъ моментъ. Вроятно, борясь съ втромъ, я имла не особенно привлекательный видъ.

— Неужели это могло быть? Какой, должно быть, это былъ невжа. По истин, это страна варваровъ!— съ негодованіемъ воскликнулъ Поджіо.

— Сказать по правд, онъ былъ очень похожъ на господина секретаря, хотя вслдствіе бури и темноты я не могу, конечно, поклясться, что это былъ онъ,— небрежно промолвила лэди Изольда.

Вс глаза устремились на секретаря, который слегка покраснлъ.

— Это былъ я,— просто отвчалъ онъ.— И я не помогъ вамъ не потому, что вы имли не особенно привлекательный видъ, а потому, что вы были слишкомъ красивы, молоды и сильны. Я полагаю, что я заслужилъ бы названіе варвара скоре въ томъ случа, если бы сталъ навязывать свою помощь тамъ, гд въ ней не нуждаются и гд ее могли бы истолковать неправильно’.

— Что вы на это скажете, господа?— спросила гостья.

— Очень многое. Но мы предоставляемъ слово вамъ.

Итальянецъ сталъ говоритъ осторожне.

— Хорошо. Я считаю этотъ отвтъ очень умнымъ. Вы, несомннно, правы, г. секретарь. Хотя я, въ случа надобности, предложила бы свою помощь даже съ рискомъ быть понятой неправильно.

Секретарь опять вспыхнулъ, и на этотъ разъ сильне. Онъ такъ же, какъ и Поджіо, былъ побитъ собственнымъ оружіемъ. Онъ тмъ остре чувствовалъ ея упрекъ, что эта мысль входила въ систему его собственныхъ убжденій. Не бояться риска — разв онъ не говорилъ этого самъ вчера? О другой же причин, которая заставила его уклониться отъ помощи, онъ не могъ ей сказать.

— Позвольте напомнить вамъ, что я былъ убжденъ, что моя помощь не требуется. Иначе для меня не было бы извиненій.

— О, я не имла въ виду упрекать васъ,— весело отвтила лэди Изольда.— Я имю въ виду не себя и говорю принципіально.

На минуту водворилось молчаніе.

— Скажите теперь ваше мнніе, Поджіо,— произнесъ кардиналъ Бранкаччьо.

— Минерва уже высказалась!— воскликнулъ гуманистъ.— Это облегчаетъ мн мою задачу. Что я еще могу добавить? Но я надюсь, что эта строгая богиня не станетъ удерживать васъ отъ вашего настоящаго призванія.

— Въ чемъ же, по вашему мннію, должно заключаться мое призваніе?— нсколько высокомрно спросила гостья.

— Быть жрицей любви!— пылко воскликнулъ гуманистъ.— Всякая красивая женщина должна быть ею!

— Я тоже такъ полагаю. Но какимъ образомъ она можетъ быть жрицей, мессеръ?

— Если вы дйствительно этого не знаете, то позвольте мн просвтить васъ, мадонна.

— Позволить вамъ, который не обладаетъ достаточнымъ самообладаніемъ даже для того, чтобы похвалить своего врага? И вы будете учить меня любви! Полноте, мессеръ!

Вс опять разсмялись.

— Ну, не говорилъ ли я вамъ, Поджіо?— сказалъ хозяинъ.

Онъ позвонилъ. Вошелъ слуга, неся подносъ съ фруктами, пирожнымъ и виномъ. Кардиналъ наполнилъ стаканы и, поднявъ свой такъ, что свтъ лампы заигралъ въ его глубин, продолжалъ:

— Надюсь, что никто изъ васъ не откажется отъ вина. Это то самое, отвдавъ котораго, его святйшество сказалъ, что отнын онъ никакого другого пить не будетъ. Это, конечно, слабое вознагражденіе за несовершенство здшней жизни, но тмъ не мене единственное, которымъ мы всегда можемъ располагать. Увы! По временамъ мы вс нуждаемся въ утшеніи. Особенно я, состарвшійся, не осуществивъ того дла, которое я считалъ цлью моей жизни. Хотя и кое-кто изъ моихъ гостей тоже можетъ сказать, что судьба отнеслась немилостиво къ ихъ желаніямъ и стремленіямъ. Вотъ, напримръ, кардиналъ Бранкаччьо, несмотря на вс усилія обезпечить избраніе себя въ папы, долженъ видть, какъ тіара возлагается на голову другого. Или вотъ проповдникъ, который, несмотря на свое божественное краснорчіе, принужденъ смотрть, какъ міръ упорствуетъ въ своей развращенности и порочности. Наконецъ, мой другъ, городской секретарь, котораго приводитъ въ гнвъ людское ничтожество, и Поджіо, который, несмотря на все свое искусство краснорчія, встрчаетъ отпоръ со стороны нашей гостьи. Наконецъ, и сама наша прекрасная гостья тоже, вроятно, имла не мало красивыхъ иллюзій, разсявшихся потомъ, какъ дымъ.

— Что касается меня, то я доволенъ,— сказалъ кардиналъ Бранкаччьо, опорожнивъ свой стаканъ.— Въ настоящее время я предпочитаю видть на папскомъ престол папу Мартина.

Онъ говорилъ это вполн искренно, ибо папская власть еще только что начала оправляться посл страшныхъ ударовъ, нанесенныхъ ей расколомъ и соборомъ.

— Они не послушали Его и распяли Его,— прошепталъ Ингирамини.— Почему же они будутъ слушаться меня? Я терплю во имя Его и также не ропщу.

— И я доволенъ!— воскликнулъ гуманистъ.— Такой женщины,— онъ поклонился лэди Изольд,— я еще не видалъ даже въ Италіи, гд сосретодочивается все лучшее. Она была бы достойна Поджіо — Очень можетъ быть. Весь вопросъ въ томъ, достоинъ ли ея Поджіо.

На упитанномъ лиц гуманиста появилось на секунду выраженіе полнаго изумленія, отчего оно сдлалось простоватымъ.

— Итакъ, вы довольны, Поджіо?— ехидно спросилъ кардиналъ Бранкаччьо.

Но, благодаря своему колоссальному самомннію, этотъ человкъ, что называется, и глазомъ не моргнулъ.

— Конечно,— смло заявилъ онъ.— Каждое ваше слово только подтверждаетъ высказанное мною мнніе,— сказалъ онъ, снова кланяясь лэди Изольд.

Та пожала плечами.

— Тщеславіе, имя теб — мужчина. Я также должна считать себя довольной, пока Господь Богъ не отнялъ еще этого отъ меня.

— Если даже Поджіо, воспитанный богами, не могъ выиграть пальму первенства, то можно ли надяться на это другимъ?— съ легкой ироніей сказалъ хозяинъ.— Конечно, человческая природа останется всегда несовершенной, и я не долженъ жалть, если мои усилія не увнчаются успхомъ,— прибавилъ онъ со вздохомъ.

— Вы сдлали все, что могли. Если бъ вы старались выиграть больше, вы получили бы меньше. Никто не могъ бы сдлать больше,— вжливо и мягко замтилъ кардиналъ Бранккачьо.

Онъ принадлежалъ къ числу тхъ, которые взяли верхъ надъ епископомъ камбрійскимъ, добившись того, чтобы сначали избрали папу, а потомъ уже проводили реформы, чмъ задушили ихъ въ корн. Епископъ камбрійскій поддался на ихъ уговоры,— быть можетъ, у него были свои минуты слабости, а, быть можетъ, и потому, что онъ отчаялся въ успх своего плана.

— Вы не могли сдлать больше,— согласился Поджіо.

— Можетъ быть, можетъ быть,— вздохнулъ епископъ.

— Не слдуетъ требовать невозможнаго,— продолжалъ флорентинецъ.— И духовные люди, а мы вс платимъ дань своей плоти.

Слова эти не вязались съ сочиненіями Поджіо, въ которыхъ онъ жестоко бичевалъ пороки духовенства. Но гуманисты не отличались устойчивостью мнній, приспосабливая ихъ ко времени и мсту и всегда имя наготов какую-нибудь отговорку, если ихъ упрекали въ перемнчивости.

— Увы! Это правда,— произнесъ со вздохомъ епископъ камбрійскій, задумчиво отхлебывая изъ стакана.— А вы какъ думаете, другъ мой,— обратился онъ къ секретарю.— Вы еще ничего не сказали, и стаканъ вашъ стоитъ не тронутымъ. Неужели вы одинъ не хотите утшенія?

Въ глазахъ секретаря быстро вспыхнулъ огонекъ. Самъ того не замчая, онъ выпрямился въ своемъ кресл.

— Не хочу,— произнесъ онъ.

— Почему же? А какъ же мы не можемъ обойтись безъ него?

— Искорените въ себ эту привычку,— пылко сказалъ секретарь.— Невозможное существуетъ только для слабыхъ и испорченныхъ душъ, а не для людей сильныхъ, одаренныхъ возвышенными мыслями.

Вс глаза обратились на этого человка, который нсколькими ршительными словами заставилъ собесдниковъ слушать себя. Онъ сидлъ между лэди Изольдой и кардиналомъ Бранкаччьо, которые нсколько выдвинулись впередъ и были ярко освщены лампой. Сзади его кресла тянулась, утопая въ полумрак, довольно длинная и узкая комната.

Цвтная лампа, свшивавшаяся съ потолка, разливала на сидвшихъ подъ ней колеблющійся теплый свтъ, но не имла силы освтить вс темные уголки комнаты. Свтъ едва трогалъ высокій лобъ секретаря, скользилъ по его рзкому профилю, вырисовывая его орлиный носъ и гнвную складку губъ, и терялся въ его черной бород. Онъ не лъ цлый день, и его щеки и руки, державшіяся за ручку кресла, были блдны. Онъ сидлъ строгій и грозный, какъ будто собираясь упрекать міръ за его недостатки.

Съ мста, на которомъ сидла лэди Изольда, видно было это блдное и гнвное лицо. Но оно, очевидно, не пугало ее. Заинтересовавшись разговоромъ, она круто повернулась къ секретарю.

Кардиналъ камбрійскій посмотрлъ на него съ такимъ выраженіемъ, въ которомъ удивленіе смшивалось съ состраданіемъ.

— Но какъ это сдлать?— тихо промолвилъ онъ.

— Вырвите все это изъ вашего сердца разъ навсегда, безъ со жалнія и колебаній. Не забудьте, что въ глубин сердца нельзя оставить даже маленькій корешокъ, отъ котораго снова разовьются побги.

— Что вы хотите этимъ сказать?

— То, что тло царствуетъ надъ духомъ, слуга надъ господиномъ. Это заставляетъ насъ быть довольными, тогда какъ мы никогда не должны быть такими. Величайшій недостатокъ человка — это отсутствіе честолюбія. Нашъ хозяинъ сказалъ, что мы принадлежимъ къ королевской рас духовныхъ лицъ. Попробуемъ добиться зачисленія и въ царскій родъ.

Водворилась напряженная тишина. Кардиналъ Бранкаччьо холодно смотрлъ на него. Его умное лицо было спокойно и безстрастно, и на его губахъ играла легкая улыбка. На лиц лэди Изольды выражалось одно вниманіе. Глаза проповдника съ удивленіемъ были устремлены на оратора. Съ удивленіемъ смотрлъ на него и гуманистъ. Хозяинъ опустилъ голову на грудь и, казалось, погрузился въ раздумье.

Поджіо заговорилъ первымъ.

— Вы оскорбляете природу!— съ негодованіемъ воскликнулъ онъ.— Природа всегда чиста, и ея побужденія всегда хороши.

Это мнніе, рзко формулированное нсколько лтъ спустя Валлой, быстро распространялось среди гуманистовъ. Его можно было высказывать смло, не опасаясь впасть въ противорчіе съ идеями, до сихъ поръ господствовавшими въ церкви. Въ крайнемъ случа все можно было свалить на дьявола.

— Если побужденія всегда хороши, то почему же Христосъ запретилъ намъ слдовать имъ? Почему онъ заповдывалъ намъ самоотреченіе?

Говорить такъ значило переносить споръ на опасную почву, и Поджіо зналъ это.

— Я вдь нахожусь среди просвщенныхъ іерарховъ, а не среди монаховъ-фанатиковъ, не правда ли?— спросилъ онъ, осматриваясь кругомъ.— Можно ли говорить безъ всякихъ опасностей?

— Я здсь не хозяинъ,— промолвилъ кардиналъ Бранкаччьо, видя, что епископъ камбрійскій медлитъ отвтомъ.— Что касается меня, вы можете говорить совершенно спокойно. Я знаю, что вы сами остерегаетесь впасть въ какую-нибудь ошибку, которая можетъ оказаться роковой,— прибавилъ онъ съ легкимъ оттнкомъ презрнія.

Вс знали, что гуманисты не чувствовали особаго призванія къ мученичеству.

— А вы что скажете, ваше преосвященство?— обратился Поджіо къ хозяину.

Ингирамини былъ еще слишкомъ молодъ и не имлъ большого вліянія. Его можно было не опасаться.

— Вы мой гость,— отвчалъ епископъ, длая широкій жестъ рукой.

Поджіо поклонился.

— Благодарю васъ. Я такъ и зналъ. Поэтому я позволю себ сказать, что Христосъ показалъ намъ идеалъ, но не примръ, которому мы должны слдовать. Природа предъявляетъ къ намъ такія требованія, которыми мы не можемъ пренебрегать. Разв то, что существуетъ, не иметъ права на существованіе? Разв нельзя добиваться любви и дарить ее? Разв все не создано Богомъ? Или мы должны предполагать, что Онъ далъ намъ все въ насмшку, а не на пользу? Если мы въ чемъ-либо согршимъ, то есть церковь, которая насъ выкупитъ. Несомннно, заслуги святыхъ неизмримо больше нашихъ прегршеній. Правильно ли я говорю?— спросилъ онъ, оглядывая всхъ собесдниковъ.

— Совершенно правильно,— сказалъ кардиналъ Бранкаччьо, на губахъ котораго продолжала играть тонкая улыбка.— Словно по книг. Вы совершили чудо и, подобно Соломону, удовлетворили об стороны.

— Почему вы это знаете?— спросила лэди Изольда.

— Вы правы. Мы еще не выслушали центральное лицо въ нашемъ спор,— промолвилъ онъ, поворачиваясь къ секретарю.

Тотъ не смущаясь принялъ вызовъ.

— Вы говорите, что я оскорбляю природу. Но скажите, пожалуйста, какую нашу природу — низшую или высшую — мы должны считать за господина и какую за слугу?

— Природа одно и недлима.

— Такъ ли это? Она едина, какъ былъ когда-то единъ Богъ и человкъ. Но потомъ вдь они раздлились. Я согласенъ съ вами, что добро и зло одинаково происходятъ отъ одной силы, которая есть причина всего. Хотя, слдовательно, и то и другое иметъ пряво на существованіе, столкновеніе между ними должно быть разршено, и разршено въ сторону добра. Скажите мн, неужели вы, прислушиваясь къ вашимъ желаніямъ,— положимъ, соблазнить какую-нибудь женщину, или оклеветать своего врага, или отречься изъ страха передъ костромъ отъ своихъ убжденій,— неужели вы никогда не слышали внутренняго голоса, который говоритъ вамъ, что было бы возвышенне претерпть и даже умереть, чмъ пережить такой недостойный моментъ жизни?

Лицо Поджіо давно уже пылало.

— Желанія мудреца всегда въ согласіи съ его убжденіями,— отвчалъ онъ, не двигаясь.

— Вы удивлялись твердости Іеронима на костр, которому одно его слово могло спасти жизнь. А вотъ вы сейчасъ, прежде чмъ говорить, пожелали убдиться, что вы въ безопасности. Что же было вашимъ желаніемъ и что убжденіемъ?

— Моимъ желаніемъ было избгнуть мученій.

— А убжденіемъ?

— А убжденіемъ — что нужно избгать страданій,— цинично разсмялся итальянецъ.

— Однако вы восторгались Іеронимомъ именно за то, что онъ не поступилъ такъ. Для мудреца ваши убжденія что-то не очень стойки.

— Поступокъ Іеронима великъ, но не уменъ. А я поступаю умно.

— Если считать умнымъ то, что человкъ поступаетъ какъ разъ вразрзъ съ тмъ, что онъ признаетъ великимъ. Въ противномъ случа не присваивайте себ титула мудреца, ибо истинный мудрецъ не знаетъ страха.

Итальянецъ бросилъ на него яростный взглядъ, но съ минуту не могъ ничего возразить. Онъ умлъ очень ловко осыпать своихъ враговъ насмшками и укорами изъ-за спины, но чувствовалъ себя безсильнымъ передъ этой холодной и безжалостной логикой, не щадившей людского тщеславія и рзавшей ему правду въ глаза. Прежде, чмъ онъ снова обрлъ даръ слова, секретарь спокойно сталъ продолжать свою рчь:

— Зачмъ намъ обманывать самихъ себя? Одинъ за другимъ мы заключаемъ компромиссы съ порочностью. Соборъ, конечно, хотлъ бы провести реформы, но не хотлъ бы платить за нихъ. А вдь вс мы исповдуемъ вру въ Того, кто училъ величію жертвы, Кто не вступалъ въ компромиссъ съ людской слабостью и традиціями. Подавляя въ себ низшіе инстинкты, мы выигрываемъ въ высшей своей природ, и въ пламени горнила въ насъ отливается боле совершенное существо. Итакъ, надо ободриться, порвать съ нашей традиціей, не обращать вниманія на сопротивленіе внутри и бурю снаружи, попробовать стать великими, поскольку это для насъ возможно. Если это намъ и не удастся, то мы падемъ благородно, и въ самомъ паденіи своемъ достигнемъ того, чего другимъ не удастся достигнуть и при успх. Только этимъ путемъ двинемся мы къ совершенству, которое предначерталъ для насъ Господь.

Онъ смолкъ. Полунасмшливое, полускучающее выраженіе исчезло съ лица кардинала Бранкаччьо и замнилось высокомрнымъ изумленіемъ. Онъ видлъ, какъ лэди Изольда внимательно вслушивалась въ каждое слово секретаря, видлъ, какъ въ ея глазахъ засвтился какой-то огонекъ, и въ его взгляд мелькнуло что-то угрожающее. Онъ видлъ, какъ по лицу проповдника скользнуло выраженіе восторга, и плотно сжалъ свои губы.

Хозяинъ сидлъ въ задумчивости и печали и смотрлъ куда-то вдаль, какъ будто не замчая розоваго свта отъ лампы, освщавшаго страстное лицо секретаря и прелестную головку женщины, сидвшей съ нимъ рядомъ. Кардиналъ какъ будто не видлъ всхъ этихъ людей, созерцая какой-то невидимый образъ и прислушиваясь къ голосу, котораго никто не слышалъ, который и ласкалъ и упрекалъ въ одно и то же время. Наконецъ онъ печально покачалъ головой и прошепталъ: ‘Увы! Это было бы безполезно!..’ онъ сказалъ это такъ тихо, что эти слова слышала только одна лэди Изольда, сидвшая къ нему ближе всхъ.

Только на гуманиста рчь Магнуса не произвела никакого впечатлнія. Для него все это было шатаніемъ варварскаго ума и его уваженіе къ логик противника было подорвано. Онъ спокойно взялъ свой стаканъ, вдохнулъ въ себя ароматъ вина и не торопясь осушилъ его.

— Что же, по вашему мннію, долженъ былъ бы сдлать соборъ?— съ снисходительной улыбкой спросилъ онъ.

— Мн кажется, я достаточно выяснилъ свои идеи. Но если этого мало, я готовъ удовлетворить ваше любопытство. Надо воздвигнуть церковь бдную золотомъ, но богатую почитаніемъ народнымъ, бдную властью, но сильную превыше мры собственнымъ примромъ, бдную роскошью, но богатую любовью. Надо напомнить ей, что ей вврена величайшая изъ всхъ истинъ и что если она прегршаетъ въ ней, то она будетъ наказана, какъ за измну.

— Бдность не ручательство за чистоту. Нкоторые изъ нищенствующихъ монаховъ — хуже всхъ другихъ.

Большинство кардиналовъ недолюбливало нищенствующіе ордена, и Поджіо могъ говорить о нихъ смло.

— Пусть имъ разршено будетъ вступать въ бракъ,— спокойно промолвилъ секретарь.— Воздадите духу духовное, а плоти плотское.

Поджіо торжествовалъ.

— А какъ же чистота?

Нужно замтить, что по ученію церкви чистота была несовмстима съ бракомъ. Трактатъ, носящій имя Сикста III, почти не допускалъ мысли, что люди женатые могутъ достичь вчной жизни.

— Но вдь мужчину и женщину создалъ Господь Богъ!

— Позвольте, а какъ же быть съ церковными канонами?

— Заповди Господни выше церковныхъ каноновъ. Запрещать нужно то, что гршно, а не то, что свято. Чистая любовь есть символъ самаго высокаго и святого…

— А папа?— вскричалъ гуманистъ, увренный, что теперь онъ уже держитъ противника въ рукахъ,— Что вы скажете о немъ?

— Если бъ церковь была преобразована такъ, какъ я говорилъ, папой пожелалъ бы быть только святой,— спокойно отвтилъ секретарь.

Теперь заговорилъ и кардиналъ Бранкаччьо.

— Вы говорили очень много о церкви, но почти не сказали ничего о мірянахъ,— рзко замтилъ онъ.— Какимъ же образомъ церковь можетъ руководить ими и исправлять ихъ, если у нея не будетъ власти?

— Разв у Христа и апостоловъ была власть въ томъ смысл, какъ вы ее понимаете? Вдь этой властью вы обладали больше тысячи лтъ и что же вы сдлали? Что вы сдлали съ людьми?! Оглянитесь кругомъ.

Терпніе кардинала истощилось.

— Довольно я наслушался васъ!— вскричалъ онъ.— Соборъ принесъ такіе плоды, которыхъ онъ не ожидалъ. Поврьте, если бъ это говорилось не въ вашемъ дом, дорогой братъ…

Секретарь перевелъ свои сверкающіе глаза на кардинала Бранкаччьо

— Я не прошу покровительства. Что я сказалъ, то сказалъ. Сожгите меня, если хотите. Я готовъ.

Даже кардиналъ на минуту заколебался, взглянувъ на эти горящіе глаза.

— Намъ нужно только нсколько сотенъ мучениковъ,— продолжалъ секретарь звенящимъ голосомъ.

Онъ, казалось, длался выше по мр того, какъ говорилъ, и его слова падали на слушателей, какъ молотъ на наковальню.

— Всего сотню мужчинъ и пять десятковъ женщинъ. Каждая женщина повлечетъ за собой десятки мужчинъ. Намъ нужны не умирающіе съ голоду крестьяне и схоластическіе мечтатели, которые борются изъ-за словъ каждаго догмата. Ни рабовъ, ни фанатиковъ. Намъ нужны люди съ положеніемъ и вліяніемъ, особенно образованныя и прекрасныя дамы, которымъ есть что терять и которыя такимъ путемъ засвидтельствовали бы о сил своихъ убжденій.

По лицу проповдника снова скользнуло выраженіе восторга и удивленія.

— Если міру нуженъ мученикъ, то я готовъ,— прошепталъ онъ.

— Если міру нужно, то я тоже готова,— тихо, какъ эхо, повторила лэди Изольда.

Хозяинъ-кардиналъ какъ будто только теперь вышелъ изъ своей дремоты.

— Оставьте въ поко присутствующихъ — воскликнулъ онъ, обращаясь къ Бранкаччьо.

Въ его голос послышалось что-то такое, чего раньше не было.

— Не нужно больше мучениковъ, ибо это безполезно. Оставьте присутствующихъ въ поко, или, клянусь Господомъ, ихъ слова будутъ моими, и я буду кричать ихъ изъ окна.

Онъ вдругъ какъ будто выросъ и вновь сталъ ораторомъ, передъ которымъ чувствовалъ страхъ и соборъ, и папскій дворъ. Но скоро огонь погасъ въ его глазахъ, голова опустилась на грудь, и онъ прошепталъ тихонько, какъ будто желая убдить самого себя:

— Ибо это безполезно, безполезно…

— Разв я не говорилъ, что ваша дружба и гостепріимство лучшая охрана?— мягко сказалъ кардиналъ Бранкаччьо.

Папа Мартинъ V только что вступилъ на престолъ. Соборъ, еще не распущенный, грозилъ вскор собраться опять, и папскому двору не хотлось возбуждать къ себ вражду одного изъ наиболе вліятельныхъ его членовъ. Кром того, Томазіо Бранкаччьо легко было воздержаться отъ всякаго шага, который могъ бы вызвать сенсацію: въ его распоряженіи было достаточно всякихъ средствъ, чтобы добиться своихъ цлей..

— Не я говорилъ о сожженіи, и мн никогда не пришло бы въ голову разрушать такую красоту,— промолвилъ онъ, кланяясь лэди Изольд.— Не думаю я также, чтобы вамъ удалось пріобрсти такъ много приверженцевъ, господинъ секретарь, чтобы мры строгости находили себ оправданіе. А вы, Ингирамини, конечно, не забыли еще вашего обта о послушаніи церкви,— закончилъ онъ, бросивъ значительный взглядъ.

Его слова, казалось, сильно задли Ингирамини. Лицо его выражало уныніе, и взоръ опустился на землю.

Съ минуту вс молчали. Хозяинъ откинулся на спинку кресла и, казалось, опять погрузился въ свою задумчивость, не обращая вниманія на гостей. Гуманистъ смотрлъ на всхъ съ сожалніемъ, ибо для него вс они, кром кардинала Бранкаччьо, представлялись мечтателями, сражавшимися за нчто совершенно нереальное.

— Какая польза разсуждать о разныхъ химерахъ,— замтилъ онъ.— Надо брать человка такимъ, каковъ онъ есть.

Никто не отвчалъ ему.

Было уже поздно. Лампа горла не такъ ярко. Въ комнат царила полная тишина. Все получило какой-то боле торжественный и боле значительный видъ, чмъ прежде, какъ будто по комнат пронесся новый духъ, принесшій съ собой общую переоцнку. Серебряные кубки чудной работы, стоявшіе на полкахъ, не имющія себ цны картины на стнахъ, архіепископская митра, красовавшаяся на самомъ почетномъ мст, и висвшая надъ нею кардинальская шапка, все казалось теперь драгоцнне, чмъ прежде.

Секретарь взялъ стоявшій передъ нимъ стаканъ вина, до котораго онъ еще не дотрогивался и тихо осушилъ его. Въ этомъ было что-то торжественное, какъ будто онъ причащался.

Лэди Изольда пристально слдила за нимъ изъ-подъ опущенныхъ вкъ. Затмъ, какъ будто желая показать, что она одна изъ всхъ присутствовавшихъ понимаетъ истинный смыслъ его дйствій и сама хочетъ принять участіе въ нихъ, она также подняла свой бокалъ въ уровень съ головой и, посмотрвъ на него пристально, какъ будто взвшивая свое ршеніе, медленно стала пить красное вино, устремивъ глаза на картину, на которой была изображена Марія Магдалина у ногъ Господа.

Въ надушенной благовоніями комнат опять настало тяжелое молчаніе. Оно дйствовало столь угнетающимъ образомъ, что даже хозяинъ вышелъ, наконецъ, изъ своего оцпеннія. Онъ провелъ рукою по лбу, обвелъ глазами важныя торжественныя лица присутствовавшихъ, и сказалъ какимъ-то страннымъ, измнившимся голосомъ:

— Извините меня. Я плохой хозяинъ. Но я старъ, и мои мысли иной разъ разсиваются. Простите меня. Ваши стаканы пусты. Позвольте наполнить ихъ. И, кром того, вы ничего не кушаете.

И онъ принялся потчевать ихъ разными изысканными лакомствами, стоявшими на стол, но, кром Поджіо, вс отказались. Аппетитъ гуманиста, повидимому, не былъ еще удовлетворенъ. Онъ какъ будто хотлъ вознаградить себя за скучный для него вечеръ.

— Уже поздно,— сказала лэди Изольда.— Я должна проститься съ вами.

— Вы пойдете на этотъ разъ не одна,— сказалъ хозяинъ.— Одинъ изъ насъ долженъ проводить васъ до дому.

— Но мн недалеко итти,— возразила она.

— Все равно. Поздно, а въ такой часъ небезопасно для женщины ходить одной по улицамъ. Говорятъ, до собора этого не было,— прибавилъ онъ съ горечью.— Кром того, опять поднимается втеръ. Прислушайтесь.

Дйствительно, несмотря на закрытые ставни, можно было явственно слышать завываніе бури.

— Итакъ, выбирайте кого-нибудь изъ насъ.

— Въ такомъ случа, я выбираю васъ, господинъ секретарь. Вы знаете городъ и лучше всхъ можете меня проводить. Конечно, если вы примете мое предложеніе и если это не заставитъ васъ сдлать крюкъ.

По лицу Штейна пробжала тнь, но онъ стоялъ такъ, что она не могла этого замтить.

— Нисколько,— отвчалъ онъ, кланяясь.

— Да? Въ такомъ случа позвольте поблагодарить васъ заране.

— Благодарить надо мн,— сказалъ онъ, снова кланяясь.

Минуту спустя онъ уже ждалъ ее въ передней, пока кардиналъ камбрійскій прощался съ нею въ другой комнат. Кардиналъ Бранкаччьо съ Поджіо были уже на лстниц. Ингирамини собирался слдовать за ними. Но прежде, чмъ выйти изъ передней, онъ обратился къ секретарю и сказалъ:

— Богъ свидтель, что я готовъ положить душу свою за Его дло. Но я не ршаюсь еще итги по тому пути, по которому вы идете. Вдь это открытый бунтъ противъ церкви. А я далъ обтъ послушанія. Кардиналъ Бранкаччьо напомнилъ мн объ этомъ весьма кстати. Впрочемъ, я хочу вдь спасти свою душу, а не тло.

Секретарь бросилъ на него острый взглядъ.

— Разв ваши убжденія такъ слабы, что вы не ршаетесь поставить за нихъ на ставку даже вашу душу? Самопожертвованіе должно быть полнымъ.

Проповдникъ отскочилъ отъ него въ сторону, за нимъ показалась высокая фигура лэди Изольды, которая стояла на порог, уже закутанная въ плащъ.

Вскор она и избранный ею кавалеръ вышли на улицу. Холодный втеръ дулъ имъ прямо въ лицо. Секретарь повелъ свою спутницу какимъ-то узкимъ, извилистымъ переулкомъ, въ которомъ было сравнительно тихо. До сего времени онъ не раскрывалъ рта и могъ легко оправдаться, сославшись на холодный втеръ. Здсь онъ стихъ, и лэди Изольда заговорила первая, какъ бы отвчая на недосказанную имъ мысль:

— И сегодня, среди лучшихъ людей, вы не нашли, повидимому, человка по вашей мрк?

Онъ посмотрлъ на нее съ удивленіемъ.

— Увы? Не нашелъ,— отвчалъ онъ посл легкой паузы.— Но, можетъ быть, я не имю права судить о людяхъ. Быть можетъ, я самъ ничтожество. А чего не удалось найти сегодня, то, можетъ быть, найдется завтра.

Она покачала головой.

— Не найдется ни сегодня, ни завтра. Такіе люди, какихъ вы ищете, рдки, если только они вообще существуютъ. Былъ только одинъ, но и Того распяли…

— И теперь найдутся люди, готовые на т же страданія.

— Да, но есть кресты, которые тяжеле, и гвозди, которые остре, чмъ простой деревянный крестъ и обыкновенные желзные гвозди. На это Ингирамини готовъ хоть сейчасъ. Но подражать жизни Того, о Комъ я сейчасъ помянула, гораздо трудне, чмъ подражать Его смерти.

— Это правда. Да и не смерть, а жизнь нужна намъ. Здшній городокъ не великъ. Соборъ, въ немъ засдающій, можетъ быть, очень великъ, но не самый великій. А блый свтъ обширенъ.

Она опять покачала головой.

— Увы! Міръ вовсе не такъ великъ. Я знаю, что такое дворъ, городъ и лагерь. Я знаю королей, солдатъ и мудрецовъ, знаю дворцы и монастыри, кардиналовъ и святыхъ. Но человка, въ томъ смысл, какъ вы это понимаете, я не знаю.

— Но если не мужчину, то женщину — воскликнулъ онъ, мысленно обращаясь къ той, которую любилъ.— Не все ли равно, черезъ какой полъ идетъ спасеніе.

Лэди Изольда молчала.

— Вы одиноки?— спросила она тихо.

— У меня мать и сестра.

— Позвольте мн повидаться какъ-нибудь съ ними?

— Он недостойны вниманія такой важной дамы.

Иронія, съ которой были сказаны эти слова, затерялась въ шум втра.

— Я вовсе не важная дама и буду очень рада съ ними познакомиться.

Секретарь не далъ ей никакого отвта. Налетвшій порывъ втра избавилъ его отъ этой обязанности. Они, наконецъ, выбрались изъ лабиринта извилистыхъ переулковъ и вышли на широкую улицу, гд буря бушевала, не встрчая препятствій. Едва они вышли изъ-за угла, какъ она яростно бросилась на нихъ, ударила ихъ въ лицо, словно кулакомъ, сорвала плащъ съ лэди Изольды и на этотъ разъ съ такой ловкостью, что онъ слетлъ съ нея прежде, чмъ она успла сообразить, что произошло.

Это было опять на той же площади, гд земля была мокра отъ брызгъ фонтана. Они съ трудомъ подвигались впередъ. Втеръ немного повернулъ и теперь несъ съ собой ледяное дыханіе австрійскихъ Альпъ. Дорога была покрыта только что образовавшимся тонкимъ слоемъ льда. Лэди Изольда вытянула руки, чтобы удержать сорванный плащъ, но поскользнулась, потеряла равновсіе и непремнно упала бы, если бъ Магнусъ во время не схватилъ ее за руки. Тяжело дыша отъ борьбы съ бурей, она упала ему на грудь. Чтобы устоять противъ порывовъ втра, онъ долженъ былъ крпко прижать ее къ себ. Буря, яростно трепавшая ея плащъ, одинъ конецъ котораго она успла схватить рукой, вдругъ завернула ихъ обоихъ въ этотъ мягкій шелковый плащъ. Имъ стало тепло и какъ-то уютно въ этомъ убжищ. Ея лицо прикасалось къ его, а ея благоухающіе волосы щекотали ему лобъ. Она слышала, какъ билось его сердце.

Это продолжалось всего нсколько секундъ. Она была сильна и, оправившись, быстро освободилась отъ его рукъ. Да и онъ не длалъ никакой попытки ее удержать. Этотъ эпизодъ не былъ ей непріятенъ. Въ секретар было что-то особенное, а обыкновенные люди прілись ей до тошноты.

— Извините,— заговорила она, какъ только представилась возможность.— Я надлала вамъ столько хлопотъ.

— Вы чуть было не упали,— коротко отвчалъ онъ.

Среди бушующихъ порывовъ втра было не до разговоровъ. Они опять пошли дальше. Секретарь иногда поддерживалъ свою спутницу, но только тогда, когда это было необходимо. Ея домъ былъ недалеко, и у воротъ онъ простился съ нею, серьезно и молчаливо.

ГЛАВА VI.
Празднество.

Пасха прошла. Ее отпраздновали съ подобающей торжественность, какъ и слдовало городу, гд находился самъ папа и засдалъ великій соборъ. Въ великій четвергъ, по освященному временемъ обычаю, читали буллу ‘De coena Domini’ и папа Мартинъ V, окруженный кардиналами, торжественно проклиналъ съ балкона епископскаго дворца всхъ еретиковъ и враговъ церкви. Въ конц церемоніи онъ бросалъ потушенныя свчи внизъ прямо въ собравшуюся толпу, чтобы люди трепещущими перстами могли коснуться вещественнаго символа грознаго отлученія. Черезъ два дня въ собор пли торжественный гимнъ, и радостная всть о воскресеніи Христа была возвщена человчеству. Днемъ папа, выйдя во всей пышности на балконъ, раздавалъ раскаявшимся индульгенціи, отпуская имъ грхи и прегршенія.

Было нсколько процессій, сильно звонили колокола, но когда радостные дни прошли, народъ съ спокойнымъ сердцемъ сталъ возвращаться къ обычнымъ занятіямъ.

Теперь лэди Изольд стоило только что-нибудь пожелать, какъ все длалось но ея желанію. Не потому, чтобы она докучала кому-нибудь, нтъ, этого она никогда не длала. Она только мимоходомъ упоминала о своихъ желаніяхъ, какъ-нибудь мимоходомъ, и т, кто слышалъ ея слова, не находили себ покоя, пока не исполняли того, что она желала. Такъ, какъ ей, не служили ни пап, ни королю. И хотя за это никто не получалъ никакихъ наградъ, вс, однако, считали себя награжденными свыше мры, обстоятельство, совершенно необычное, которое казалось, однако, всмъ совершенно естественнымъ, если не тотчасъ, то впослдствіи.

Однажды утромъ кардиналъ Бранкаччьо сидлъ въ лучшей комнат дома бургомистра Мангольта. Напротивъ него за столомъ сидла жена почтеннаго бургомистра, фрау Марія.

— Какой у васъ свжій видъ сегодня, фрау Марія,— сказалъ кардиналъ.

— Правда?

— Вы такъ же свжи, какъ цвты, которые стоятъ передъ вами.

— И такъ же красива?

— Даже красиве, фрау Марія.

Она сидла вполуоборотъ къ раскрытому окну, черезъ которое вливался теплый воздухъ и яркій свтъ солнечнаго апрльскаго дня. Она была вся на свту, но выступавшіе впередъ края ея чепца скрывали ея черты, которыя отъ игры свта казались изящне, чмъ он въ дйствительности были. Вообще, едва ли можно было назвать ее красавицей. Если бы взглянуть на ея лицо при полномъ освщеніи, то линіи его показались бы слишкомъ рзкими и даже непропорціональными. Этотъ недостатокъ не выкупался, однако, и выраженіемъ этого лица. По временамъ оно было очень моложаво, и, пожалуй, кто-нибудь могъ бы дать ей года двадцать два-три. Ко всему этому, фигура у нея была высокая и статная, и она знала, чмъ можетъ нравиться мужчинамъ. Плечи ея были обнажены и рзко выдлялись на черномъ бархат кресла. Какъ-то странно не подходила къ ея фигур ея рука, лежавшая на дамасской скатерти стола. Она была слишкомъ велика, а ея цвтъ выдавалъ плебейское происхожденіе ея обладательницы. Ей надо было по возможности скрывать свои руки, чтобы не дать замтить, что ея пальцы слишкомъ толсты и снабжены слишкомъ короткими и плоскими ногтями. Впрочемъ, фрау Марія и не догадывалась о томъ, что ея руки не красивы, не догадывался объ этомъ и ея мужъ. А такъ какъ на нихъ она, носила множество драгоцнныхъ колецъ, то ей казалось, что необходимо выставлять ихъ напоказъ.

Взглядъ кардинала, оторвавшись отъ ея шеи, скользнулъ по ея рук и на минуту задержался на ея украшенныхъ кольцами пальцахъ. Отъ нихъ перешелъ къ своимъ собственнымъ блднымъ, аристократическимъ пальцамъ. Бранкаччьо обладалъ утонченнымъ вкусомъ и былъ знатокомъ женскихъ прелестей. Но зима въ Констанц была слишкомъ длинна, ночи слишкомъ темны и суровы, такъ что все это не благопріятсвовало любовнымъ похожденіямъ. Кром того, нсколько лтъ тому назадъ эти похожденія довели его до большой непріятности: люди его соперника напали на него ночью на улиц, и онъ едва усплъ спасти свою жизнь. Съ тхъ поръ у него на лиц остался шрамъ. Онъ не обезобразилъ его, но придалъ его мягкимъ и безукоризненнымъ чертамъ какой-то суровой оттнокъ. Такія приключенія не могли, конечно, удержать его отъ поисковъ удовольствій. Онъ не былъ трусомъ и умлъ хорошо владть шпагой. Но когда начинаешь старть, комфортъ начинаетъ все боле и боле одолвать человка.

Что касается Фастрады, которая была гораздо красиве своей мачехи, то ея, къ счастью, не было дома, когда кардиналъ поселился у нихъ. Къ тому же онъ далъ себ слово по возможности не сближаться одновременно и съ матерью, и съ дочерью въ одномъ и томъ же дом. Онъ находилъ, что подобное положеніе создавало гораздо больше хлопотъ и непріятностей, чмъ удовольствія. Поэтому онъ даже не пытался пріобрсти благосклонность Фастрады.

— Не слдуетъ врить тому, что говоритъ мужчина,— отвчала фрау Марія на его послднія слова.

— Почему же не слдуетъ, если онъ говоритъ правду?— спокойно возразилъ кардиналъ.

Онъ опять взглянулъ на свои руки и сдлалъ глотокъ изъ стоявшаго передъ нимъ стакана съ лучшимъ виномъ, какое только нашлось у Мангольта.

— Вы ведете слишкомъ уединенный образъ жизни, фрау Марія,— продолжалъ онъ, ставя на столъ свой стаканъ.— Если бъ у меня была такая красивая жена, я бы съ гордостью показывалъ ее везд.

— То вы, а то Каспаръ. Онъ слишкомъ ревнивъ для этого.

— Но вдь если онъ заперъ васъ въ четырехъ стнахъ, отъ этого дло нисколько не улучшилось, вроятно?

— Конечно, нтъ,— отвчала она со смхомъ.— Вы сами знаете.

Кардиналъ отвчалъ на эти слова только едва замтной улыбкой, которую его собесдникъ могъ понимать, какъ ему угодно. Помолчавъ немного, онъ сказалъ:

— Я хочу сказать бургомистру, чтобы передъ окончаніемъ собора онъ устроилъ какое-нибудь празднество. Я хочу, чтобы вы затмили всхъ, фрау Марія.

Фрау Марія, любившая удовольствія и ухаживанія не мене всякой другой женщины, разумется, ничего не имла противъ этого, но опасалась, что ея мужъ взглянетъ на дло съ другой точки зрнія.

— Каспаръ ревнивъ и скупъ,— замтила она,— Впрочемъ, если вы скажете…

— Скажу, фрау Марія. Мужъ хорошенькой жены не долженъ быть ни ревнивымъ, ни скупымъ. Это очень дурная привычка. Кром того, въ данномъ случа, принимая во вниманіе его офиціальное положеніе, часть расходовъ можетъ принять на себя городъ.

— Вотъ прекрасная мысль. Сейчасъ видно, что вы государственный человкъ.

— Благодарю васъ,— отвчалъ кардиналъ тономъ человка, который иметъ право на похвалы.

Впрочемъ, въ этомъ случа бургомистръ едва ли сталъ бы ворчать на расходъ… Хотя онъ и не располагалъ свободными средствами, но зато отличался тщеславіемъ и любилъ выставлять себя напоказъ. Однако, онъ дйствительно ревновалъ жену, которая была моложе его на цлыхъ двадцать лтъ.

Что касается этой маленькой интрижки кардинала,— допустимъ, что бургомистръ подозрвалъ, или даже зналъ объ этомъ,— то это пустяки. У многихъ гражданъ Констанца были свои кардиналы, епископы, аббаты, и эти дла считались чмъ-то среднимъ между отличіемъ и безчестьемъ, смотря по положенію и характеру лицъ, которыхъ они касались. Было, безъ сомннія, боле лестнымъ, если жена измняла съ какимъ-нибудь княземъ церкви, чмъ съ бюргеромъ, равнымъ, а, можетъ быть, и меньшимъ по положенію, чмъ законный мужъ.

— Набросаемъ теперь же списокъ приглашенныхъ,— сказалъ кардиналъ, очевидно, считая, что дло уже улажено.

И онъ сталъ называть имена одно за другимъ, совтуясь о каждомъ съ фрау Маріей.

— Это вы очень хорошо длаете,— замтила она.

Кардиналъ взглянулъ на нее въ притворномъ удивленіи.

— Но мужчина всегда такъ долженъ поступать относительно дамы.

— Мой Каспаръ никогда не спрашиваетъ моего согласія въ этихъ длахъ. Но,— продолжала она, тихо смясь,— разв это не смшно, что это дло устраиваете вы, а не онъ?

Кардиналъ улыбнулся особенной, свойственной ему улыбкой.

— Для чего же имть друзей, если они не могутъ сдлать для насъ кое-что?

Фрау Марія вспыхнула.

— Покончивъ съ мужчинами,— продолжалъ кардиналъ,— мы теперь должны заняться дамами. Собственно, мы должны были бы заняться ими прежде всего, но ваше присутствіе заставляетъ меня забывать обо всхъ остальныхъ.

И опять кардиналъ началъ называть имя одно за другимъ. Нкоторыя изъ нихъ фрау Марія ршительно вычеркивала, и кардиналъ не возражалъ.

— Придется, очевидно, пригласить и Магнуса Штейна съ его домочадцами,— сказалъ онъ.— Между нимъ и Фастрадой что-то есть, не правда ли?

Обыкновенно онъ не обращалъ на это вниманія, но на этотъ разъ это обстоятельство его, видимо, заинтересовало.

— Да, они обручены, хотя и не офиціально. Это трудно замтить по обращенію секретаря: онъ всегда строгъ и серьезенъ, какъ судья. Я, откровенно говоря, хотла бы для Фастрады лучшей партіи. Онъ непріятенъ въ обращеніи и вдобавокъ еще и бденъ. Но Каспаръ иметъ свднія, что король интересуется этимъ человкомъ, который вскружилъ голову и ему самому. У Фастрады, впрочемъ, есть свои деньги, доставшіяся ей отъ покойной матери, и вообще это дло не мое.

Между этими женщинами не существовало особой любви, и старшая изъ нихъ имла много причинъ желать, чтобы младшей не было въ дом.

— Конечно, конечно,— отвчалъ кардиналъ на послднія слова Маріи.— Итакъ, намъ придется пригласить его съ семействомъ.

— Относительно семейства я ничего не могу сказать. Онъ никуда не беретъ его съ собой. Его сестра несчастная двушка, полуидіотка.

— Полуидіотка? Что вы хотите сказать этимъ?

— То-есть, не совсмъ идіотка. У нея бываютъ свтлые промежутки, когда она говоритъ разумно. Ведетъ она себя всегда тихо и безобидно. Но онъ, конечно, даже не скажетъ имъ о приглашеніи.

— А если вы подеуе сами и попросите ихъ пріхать?

— Тогда он прідутъ, пожалуй. Фрау Штейнъ очень любитъ повеселиться, больше, чмъ это позволяютъ ей ея кошелекъ и ея лта. Прідетъ ли она, если я попрошу ее? Еще бы! Но это слишкомъ много чести для нея. Только почему я должна къ ней хать?

— Видите ли, это будетъ большой балъ, гд должны быть вс выдающіеся люди въ город и ихъ жены, конечно. Если они не увидятъ здсь городского секретаря съ его семействомъ, а вскор затмъ послдуетъ свадьба, то вс сдлаютъ выводъ, что вы были противъ этой свадьбы, но не могли ее предупредить.

Фрау Марія была поражена силой этого соображенія.

— Это правда. Какъ вы умны!

Онъ сдлалъ отклоняющій жестъ.

— Я хочу, чтобы васъ вс уважали, фрау Марія.

Они стали обсуждать дальнйшія подробности. Въ ту минуту, когда, казалось, все было кончено, кардиналъ вдругъ ударилъ себя по лбу и воскликнулъ:

— Я и забылъ пригласить лэди Изольду Монторгейль. Везъ нея не можетъ обойтись ни одно празднество въ Констанц.

Фрау Марія подняла было голову.

— Говорятъ, что она…

— Говорятъ всегда много вздору, который на самомъ дл не соотвтствуетъ дйствительности. Наконецъ, пусть въ нее броситъ камнемъ тотъ, кто самъ безъ грха.

Фрау Марія опять вспыхнула.

— Ей нужно обзавестись мужемъ, и тогда можно длать что угодно. Никто не посметъ сказать ни слова.

— Если бъ она пожелала, она могла бы быть герцогиней, а, можетъ быть, и чмъ-нибудь побольше.

— Почему же она не пожелала? Она путешествуетъ одна. Немудрено, что объ ней говорятъ дурно.

— Да, говорятъ дурно — въ маленькомъ городк. А при двор она была принята съ почетомъ. Впрочемъ, вопросъ не въ томъ, приглашать ли ее, а въ томъ, прідетъ ли она. Однажды она отказалась отъ такого предложенія фрау-фонъ Ульмъ.

— Правда?

Генрихъ фонъ-Ульмъ былъ не разъ во время собора первымъ бургомистромъ. Недавно его возвели въ рыцари, и онъ обдалъ у короля и папы. Его жена была соперницей фрау Маріи по своему положенію въ обществ.

— Хорошо! Хотя должна сознаться, что понятія не имю о многихъ, кто явится. Говорятъ, она очень красива?— подозрительно спросила она.

Кардиналъ прекрасно понималъ ее.

— Вамъ-то бояться нечего. Равной вамъ не найдется. Объ этомъ ужъ позвольте мн судить самому.

Она покачала головой.

— Вы, знаете ли, великій гршникъ,— прошептала фрау Марія, ревнивая и польщенная въ одно и то же время.— Ваши жертвы не являются вамъ по ночамъ?

— Зачмъ? Я вдь беру то, что даютъ. Что касается всего прочаго, то я уже имю разршеніе отъ грховъ, которое мн дано за мои великія заслуги церкви и человчеству въ дл избранія папы и прекращенія раскола.

— Это врно?

— Такъ же врно, какъ помощь святыхъ,— серьезно отвчалъ кардиналъ.

— Надюсь, что разршеніе простирается и на соучастниковъ въ вашихъ грхахъ.

— До извстной степени, конечно. А въ остальномъ я могу давать отпущенія и самъ.

— Все это что-то чудно. Но не намъ, бднымъ женщинамъ, разсуждать объ этомъ. Мы должны поступать такъ, какъ вы говорите.

— Только такимъ путемъ вы и можете избгнуть заблужденій. Ну, теперь все устроено. Я уже заране вижу это празднество, фрау Марія. Я горжусь своей хозяйкой и хочу показать ее моимъ друзьямъ.

— Только, ради Бога, будьте осторожны, дорогой мой!

Услышавъ такое обращеніе, кардиналъ нахмурился, но лицо его разгладилось такъ быстро, что фрау Марія не успла ничего замтить.

— Хорошо,— кратко промолвилъ онъ.

И, дйствительно, у него не было никакого желанія проявлять неосторожность. Ему только хотлось заране найти отговорку въ томъ, что онъ не будетъ около нея цлый вечеръ. Она была сносна, пока дло происходило въ домашней обстановк, но врядъ ли бы онъ сталъ гордиться ею при публик.

Кто-то постучалъ въ дверь. Фрау Марію позвали. Когда она вышла, кардиналъ продолжалъ сидть, разглядывая съ неопредленнымъ выраженіемъ свои блыя руки.

— Удивительно, какъ тщеславны эти женщины,— прошепталъ онъ про себя.— Нтъ такой грубой лести, которой он бы не поврили. Мн почти стыдно, что до сего времени я имлъ дло съ такими женщинами. Но не могъ же я знать, что почти передъ самымъ закрытіемъ собора въ Констанцъ явится такая прелестная женщина.

Онъ всталъ, тщательно стряхнулъ съ себя крошки хлба и вышелъ изъ комнаты. Въ его взгляд и походк было нчто такое, что говорило о томъ, что онъ чувствуетъ для себя унизительнымъ оставаться въ этой комнат.

Такимъ образомъ желаніе лэди Изольды исполнилось, и она встртилась на празднеств съ матерью и сестрой секретаря, который, впрочемъ, не сообщилъ имъ объ этомъ ея желаніи.

Когда она вошла, вс глаза обратились на нее. Празднество давалось не для нея, по крайней мр офиціально, и бургомистръ Мангольтъ, отъ имени котораго разсылались приглашенія, былъ бы очень удивленъ, если бъ кто-нибудь сказалъ ему объ этомъ. Но она была именно тмъ лицомъ, на которомъ сосредоточивалось общее любопытство. Вс о ней слышали, но видли ее немногіе, еще меньше было такихъ, которые говорили съ нею.

Вс взоры были устремлены впередъ, въ ожиданіи этой необычной гостьи. Мужчины ршительно настроились въ пользу плотскихъ удовольствій и стремились насладиться ими вполн. Но на этотъ разъ, по крайней мр въ этотъ вечеръ, они были разочарованы лэди Изольдой. Она была одта, правда, не съ такой простотой, съ какой одвалась до сихъ поръ. Въ волосахъ у ней былъ золотой обручъ, на ше красовалась нитка жемчуга, на груди букетъ свжихъ фіалокъ. Мужчины могли любоваться ею, но и только. Ея манеры были сдержанны и холодны, и мужчины находили ее совершенно не такой, какой они себ ее представляли.

Мужчины и женщины толпились около нея, любуясь ея красотой и завидуя ея драгоцнностямъ. Эти драгоцнности были самыми малоцнными изъ тхъ, которыми она обладала, но и он далеко превосходили драгоцнности графини Эрленбургъ, у которой, по слухамъ, были самыя дорогія вещи во всемъ город и его округ. Лэди Изольда смотрла на всхъ свысока и отвчала такъ, какъ ея собесдники и не ожидали. Графиня Эрленбургъ, которая была родомъ изъ той же мстности, откуда и графъ Галингенъ, и отличалась такой же грубостью, сказала ей: ‘Сознаюсь, что въ драгоцнныхъ вещахъ вы превосходите меня, но, конечно, вы легко можете достать то, что мн недоступно’.

— Такъ ужъ принято,— спокойно отвчала лэди Изольда:— чтобы гости надвали свои драгоцнности въ честь хозяевъ. Иначе я бы этого не сдлала. Я ихъ презираю и не имю ни малйшаго желанія кого-либо побждать. Впрочемъ, я не думаю, чтобы грхъ ограничивался только одной какой-нибудь категоріей поступковъ.

Фрау Маріи досталось еще хуже. Она также заговорила съ лэди въ дух графини Эрленбургъ и получила въ отвтъ:

— Лучшая драгоцнность жены это ея супружеская врность, фрау Марія, эта драгоцнность затмеваетъ вс другіе.

Супруга бургомистра была такъ ошеломлена этимъ отвтомъ, что сначала не знала, что ей отвтить.

— Вы, кажется, удивлены, услышавъ отъ меня похвалу врности,— спокойно продолжала лэди Изольда.— Ужъ, конечно, если бъ я была женой…

Хозяйка поспшила оставить гостью въ поко.

Лэди Изольда оставалась на своемъ мст, спокойно и какъ бы дремотно прислушивалась къ комплиментамъ мужчинъ и сплетнямъ женщинъ. Время отъ времени ея глаза пробгали по толп, какъ будто отыскивая кого-то.

— Какой величавый видъ у васъ сегодня,— сказалъ ей кардиналъ Бранкаччьо, давно уже любовавшійся ею.

При звук его голоса она слегка вздрогнула и, едва подавивъ звоту, откинулась на спинку кресла.

— Прошу извиненія, ваше преосвященство, но это я слышала сегодня уже разъ пятьдесятъ. Отъ человка съ вашимъ умомъ я разсчитывала услышать нчто боле интересное.

— Есть истины, которыя нужно только повторять и которыя не длаются отъ этого истертыми. Ваша красота столь возвышенна, что къ ней не подойдетъ никакой тщательно выработацный комплиментъ, а годятся только простыя и искреннія слова.

— Стало быть, это моя вина, и я слишкомъ требовательна. Къ несчастью, даже истины угнетаютъ того, на кого он сыплются дождемъ. Нельзя ли перевести разговоръ на что-нибудь другое?

— Въ вашемъ присутствіи трудно говорить о чемъ-нибудь иномъ, кром вашей красоты. Можно ли требовать, чтобы-человкъ, только что вышедшій изъ темнаго лса на свтъ Божій, говорилъ о чемъ-нибудь другомъ, кром солнца.

Онъ наклонился къ ней, пожирая ея глазами. Его тонкое обоняніе чувствовало благоуханіе ея волосъ и цвтовъ на груди. Съ минуту онъ смотрлъ на нее съ видомъ человка, совершенно опьянвшаго. Фрау Марія, издали наблюдавшая за нимъ, скрежетала зубами отъ ярости.

— Бываетъ иногда, что онъ говоритъ и о другомъ,— холодно отвчала лэди Изольда.— Вамъ во всякомъ случа придется говорить о чемъ-нибудь другомъ, если вы не хотите наскучить мн,— добавила она, глядя не на него, а на толпу.

— Если я не смю говорить о томъ, что въ данную минуту наполняетъ мою голову, то позвольте мн предложить одинъ вопросъ.

— Пожалуйста,— безразлично сказала она.

— Васъ, какъ видно, не очень занимаетъ сегодняшній вечеръ,— сказалъ кардиналъ, пристально слдя за нею.— Позвольте спросить, почему? Вдь все устроено согласно вашему желанію, и тутъ есть доля и моихъ заслугъ.

— О, не все. Кое-чего нтъ, иначе я не стала бы скучать.

— Чего же именно?

— Какъ чего? Что это за люди тутъ?— отвчала она полупрезрительно, полукапризно, какъ избалованный ребенокъ.

— Но вдь приглашены т, которыхъ вы желали пригласить. Приглашенъ и господинъ Магнусъ Штейнъ, секретарь города Констанца, будущій реформаторъ церкви и мученикъ. Приглашены также его мать и сестра.

Онъ продолжалъ внимательно слдить за нею.

Скучающее выраженіе не покидало прелестнаго лица лэди.

— Мн они не интересны. Разв нтъ еще кого-нибудь?

Кардиналъ назвалъ нсколько именъ, но она только качала головой.

— Если они, къ несчастью, не интересуютъ васъ больше, то это уже не моя вина, дорогая лэди.

— Вы должны были раздобыть другихъ.

— Но какъ же я могу знать, кто изъ нихъ удостоится вашего благорасположенія?

— Это уже ваше дло. Но мн, видимо, придется сдлать это самой. Что это за женщина въ плать съ вырзомъ и множествомъ драгоцнностей? Когда-то она, должно быть, была недурна.

— Это фрау Штейнъ,— отвчалъ кардиналъ съ улыбкой.

— А, это она! Я припоминаю, что я слышала о ней кое-что интересное. Приведите ее ко мн.

— Но… подъ какимъ предлогомъ?

— Разв для этого нуженъ какой-нибудь предлогъ? Неужели мн помогать вамъ выискивать предлогъ? Разв вы затруднились подыскать множество предлоговъ, когда убждали соборъ, желавшій реформъ, выбрать такого папу, отъ котораго реформъ они не получатъ? Неужели отъ этихъ усилій ваше остроуміе ослабло?

Кардиналъ опять улыбнулся.

— Можетъ быть, не въ такой степени, какъ вы думаете. Хорошо, ваше желаніе будетъ исполнено.

Онъ отошелъ отъ нея и вскор вернулся къ ней вмст съ фрау Штейнъ, которую и представилъ. Нужно, впрочемъ, сознаться, что на этотъ разъ его задача была не особенно трудна, ибо сама фрау Штейнъ сгорала отъ любопытства.

— Благодарю васъ, кардиналъ,— промолвила лэди Изольда.— Теперь я въ прекрасной компаніи, и вы можете свободно ухаживать за другими.

Фрау Штейнъ стояла въ ужас отъ такого обращенія съ могущественнымъ кардиналомъ, и ея уваженіе къ лэди Изольд усилилось еще боле. Но кардиналъ, повидимому, не замтилъ этого и отошелъ отъ нихъ съ благосклонной улыбкой.

— Нсколько дней тому назадъ я познакомилась съ вашимъ сыномъ, а теперь хотла бы познакомиться и съ вами. Я убждена, что у такого сына и мать должна быть необыкновенной,— привтливо обратилась къ ней лэди Изольда.— Видя васъ, трудно поврить, что у васъ взрослый сынъ.

Лэди Изольда отлично умла находить самыя подкупающія слова, и фрау Штейнъ, не питавшая къ ней никакого предубжденія изъ-за принциповъ, но ненавидвшая ее той ненавистью, съ какою обыкновенно женщины ненавидятъ тхъ, кто выше, моложе и красиве ихъ, была очарована. Кром того, комплименты лэди Изольды совпадали, по крайней мр на сегодняшній вечеръ, съ истиной.

— Вы льстите мн, лэди,— отвчала фрау Штейнъ, вспыхнувъ отъ удовольствія.— Но это правда: я была еще совсмъ ребенкомъ, когда вышла замужъ.

Это было не совсмъ врно, но фрау Штейнъ не страдала такой щекотливостью относительно лжи, какъ лэди Изольда.

— Вы должны гордиться вашимъ сыномъ,— продолжала лэди.

— Конечно. Онъ, безъ сомннія, красивый малый. Это мн говорили вс дамы,— отвчала фрау Штейнъ со смхомъ, выдававшимъ ея пошлую натуру.

Ея собесдница посмотрла на нее.

— Я говорю не о его вншности. Сказать по правд, я о ней еще и не думала. Я думала, что вы гордитесь сыномъ, который пользуется такимъ уваженіемъ въ городскомъ совт и тмъ отплачиваетъ вамъ за ваши заботы о немъ.

— Ну, если говорить объ этомъ, то онъ могъ бы сдлать для меня и побольше. Впрочемъ, я не могу жаловаться на него,— поспшила она поправиться, сообразивъ, что неудобно дискредитировать его въ глазахъ столь вліятельной дамы, которая имъ интересуется.— Онъ еще очень молодъ и слишкомъ пылокъ. Но, несомннно, время научить его. А мн бы хотлось, чтобы онъ усвоилъ боле практическіе взгляды на жизнь,— закончила она со вздохомъ, изображая изъ себя нжную, заботливую мать.

— Это правда, въ немъ нтъ мудрости дтей міра сего,— весело согласилась лэди Изольда.

— Вотъ что правда, то правда. Мы не богаты — вы можете видть это по моему платью. Это далеко не то, что было у меня въ молодости. Но Магнусъ не хочетъ ничего слушать. Если бъ онъ захотлъ, его должность могла бы давать ему хорошій доходъ. Онъ могъ бы принимать кое-какіе подарки отъ людей, которымъ онъ оказываетъ разныя услуги. Вс это длаютъ, и въ этомъ нтъ ничего дурного. Но у него нелпыя идеи. Поврите ли — однажды ему хотли дать очень выгодное порученіе. Но когда дло обсуждалось въ совт, онъ всталъ и началъ просить, чтобы это порученіе дали другому — его заклятому врагу, который длаетъ все возможное, чтобы его погубить. И тотъ получилъ денежки, въ которыхъ мы такъ нуждались. Разв это не глупо? Меня онъ не слушаетъ. Вотъ если бъ вы сказали ему словечко, то, я уврена, онъ послушался бы васъ.

Фрау Штейнъ быстро составила свой планъ дйствій. Лэди, очевидно, интересуется Магнусомъ. Если ей удастся хоть одинъ разъ заставить его отступить отъ своихъ принциповъ, то она впослдствіи суметъ использовать для себя это обстоятельство. Разсчитывать же на бракъ съ Фастрадой ей не хотлось. Прежде всего, она ей не нравилась. Во-вторыхъ, Магнусъ могъ бы сдлать лучшую партію: у Фастрады, правда, были деньги ея покойной матери, но это было не Богъ всть что. Отецъ же ея былъ бургомистромъ только на опредленный срокъ, и фрау Штейнъ не считала его способнымъ сдлать дальнйшую карьеру. Учитывая все это, она ршилась какъ можно лучше воспользоваться вліяніемъ этой прекрасной дамы, которая говоритъ съ ней такъ любезно и мило.

— Съ волками жить по-волчьи выть? Не такъ ли?— спросила, улыбаясь, фрау Штейнъ.

— Если этого не длать, то волки отъ насъ уйдутъ,— весело сказала лэди Изольда, какъ бы отвчая не ей, а самой себ.

— Не правда ли?— живо подхватила фрау фонъ-Штейнъ.

— А если будемъ длать это, то погубимъ самихъ себя. Другого выхода нтъ,— продолжала лэди, не обращая вниманія на свою собесдницу.

— Виновата, что вы изволили сказать?

— Что погибло, то погибло!— молвила лэди Изольда едва слышнымъ голосомъ.

Впереди нея въ аппартаментахъ, дверь которыхъ была открыта настежь, празднество было въ полномъ разгар. Страстне становились танцы, смле взоры и жесты танцующихъ. Слуги сновали во вс стороны, разнося графины съ виномъ. Жизнь, казалось, потеряла вс свои трансцедентальныя радости и надежды, и люди старались заполнить скоре страшную пустоту. Съ неутомимой жаждой пили они изъ чаши наслажденій и не отнимали ея отъ устъ, пока не длалось горько. Быстре и страстне становились танцы. Время отъ времени слышался звукъ паденія, рзкій смхъ, звонъ разбитаго стекла. Все это затеривалось, впрочемъ, въ шум и водоворот танцевъ.

Лэди Изольда смотрла на все, что происходило передъ нею. Воздухъ отяжеллъ отъ дыма люстръ, запаха увядшихъ цвтовъ и испареній толпы. Въ залахъ стоялъ словно туманъ. Наверху мерцалъ какой-то свтъ, подобный отраженію луны въ волнахъ. Чмъ ниже, тмъ онъ длался плотне, матеріальне, затмевая блескъ брильянтовъ и улыбки ихъ обладательницъ. Щеки, раньше свжія, какъ весна, теперь пылали отъ жары и вина и покрылись грубыми красными пятнами, которыя портили ихъ красоту. Глаза, въ начал вечера ясные, какъ горныя озера, теперь свтились лихорадочнымъ блескомъ, и въ ихъ прозрачныхъ глубинахъ виднлось что-то мутное и взволнованное. Уши не безъ удовольствія выслушивали вольности, и духовные и свтскіе люди одинаково радовались въ сердц, видя, какъ грхъ и порокъ собираютъ обильную жатву.

— Извините, лэди!— начала опять фрау Штейнъ.

Лэди Изольда вздрогнула и очнулась. Не вспомнился ли ей балъ, данный въ аббатств Сенъ-Дени,— это было до ея появленія въ свт, но память объ этой оргіи была еще свжа при французскомъ двор,— на которомъ вс женщины, чтобы не краснть, надли маски, а герцогъ Орлеанскій хвастался тмъ, что овладлъ женою Іоанна Бургундскаго, пока за это хвастовство страну не постигло посрамленіе и разореніе? Конечно, Констанцъ былъ далеко не Сенъ-Дени, хозяиномъ здсь былъ не французскій король, да и гости были вс рангомъ ниже. Но иногда мысль невольно перескакивала отъ этого празднества во Францію. Или, можетъ быть, въ ея воображеніи предстала фигура дофина, который дотанцовался до смерти, не заставивъ забыть этимъ бдствій своего королевства.

— Извините,— опять промолвила фрау фонъ-Штейнъ.

Лэди Изольда очнулась отъ своего сна.

— Мн передавали, что у васъ есть дочь,— спросила она, блуждая взглядомъ по толп.— Я уврена, что она у васъ красавица. Покажите мн ее?

— Увы! Бдная двушка недостойна вашего вниманія. Въ дтств она была сильно испугана, и съ тхъ поръ она не въ своемъ ум. Это великое мое горе, и я должна теперь изъ-за нея сплошь и рядомъ сидть дома. Когда же приходится брать ее съ собой, то я никогда не знаю, что изъ этого выйдетъ. Сегодня я хотла оставить ее дома, такъ какъ самой-то мн нельзя было отказаться отъ приглашенія фрау Мангольтъ. Но, услыхавъ о немъ, она тоже захотла хать. Да и Магнусъ настаивалъ на этомъ. Онъ всегда исполняетъ вс ея капризы, и это только ухудшаетъ дло. Я ее оставила вотъ тамъ у дверей въ обществ нсколькихъ другихъ двицъ, среди которыхъ, надо надяться, она будетъ вести себя спокойно.

Лэди Изольда посмотрла въ ту сторону, куда ей показала фрау Штейнъ. Но въ эту минуту грянула музыка, возвщая прибытіе короля.

Вошелъ король — почти уже императоръ. Онъ явился, чтобы своимъ присутствіемъ дать императорскую санкцію попойк, какой большинство гостей и считали сегодняшнее празднество. Танцы прекратились. Поднялась суматоха, толкотня, крики, при которыхъ нельзя было разговаривать. Шумный потокъ людей отъ наружныхъ дверей скоро хлынулъ внутрь, въ комнаты — странный, фантастическій потокъ: женщины въ огромныхъ головныхъ уборахъ съ высокими тульями, которыя, какъ башни, возвышались надъ толпою, колыхаясь то тамъ, то сямъ, словно суденышки, бросаемыя волнами, мужчины съ прившанными къ загнутымъ носкамъ звоночками, производившими музыку, достойную этого дикаго маскарада. Впереди всего этого шелъ король, одтый въ такой же фантастическій костюмъ, какъ и вс другіе. Король Сигизмундъ никогда не отказывался раздлить удовольствія своихъ подданныхъ.

Направо отъ кресла, на которомъ сидла лэди Изольда, поднялась настоящая живая волна.

— Прекрасная лэди,— галантно поклонившись, началъ Сигизмундъ,— не удостоите ли предсдательствовать на этомъ празднеств, рядомъ со мной. Моя супруга не могла прибыть сюда. Не угодно ли вамъ занять ея мсто? У празднества есть король, но нтъ королевы. Взгляните, ваши подданные горятъ нетерпніемъ увнчать васъ короной.

Онъ сдлалъ знакъ своей свит, которая держала внокъ изъ цвтовъ.

Лэди Изольда поднялась и, въ свою очередь, привтствовала короля.

— Ваше величество длаете мн слишкомъ много чести,— съ внезапной энергіей сказала она.— Выберите другую, боле красивую и боле достойную этой чести.

— Другой здсь нтъ!— отвчалъ король, не замчая, что своими словами онъ многимъ наноситъ обиду. Онъ дйствовалъ большею частью подъ впечатлніемъ минуты, нердко теряя въ одну минуту то, что ему удавалось пріобрсти лишь годами.

— Мы вс согласны въ этомъ! Не правда ли?— спросилъ онъ, обращаясь къ толп.

— Вс согласны!— послышался отвтъ хоромъ.

Когда король что-нибудь утверждаетъ, то кто посметъ ему противорчить?

— Vox populi vox Dei!— воскликнулъ король, видимо, находившійся въ беззаботномъ настроеніи.— Слышали это, прекрасная дама? Вы будете коронованы самимъ королемъ, который на сегодняшній вечеръ длается вассаломъ вашей красоты.

Отказаться было невозможно. Съ холодной усталой улыбкой она приняла гирлянду при крикахъ своихъ не совсмъ уже трезвыхъ подданныхъ.

Что касается Магнуса Штейна, то она видла его всего одинъ разъ, но и тутъ не успла заговорить съ нимъ. Онъ тоже старался держаться подальше отъ шумнаго веселья. Пока ее короновали, онъ стоялъ въ дверяхъ съ мастеромъ Шварцемъ, глядя на импровизированный тронъ, на которомъ возсдалъ король и женщина легкаго поведенія.

— Вотъ прелесть-то!— воскликнулъ Шварцъ.— Боюсь, мастеръ секретаріусъ, что вамъ не удастся измнить этого міра.

— Конечно,— отвчалъ тотъ, грустно глядя на развертывавшееся передъ нимъ зрлище.

Онъ вышелъ въ другую комнату, а когда вернулся въ большой залъ, короля уже не было, а лэди Изольда стояла по средин, окруженная своими поклонниками. Магнусу показалось, что на другомъ конц зала онъ замтилъ блокурые волосы Фастрады. Онъ было пошелъ къ ней, но толпа оттснила его къ лэди Изольд. По какому-то необъяснимому побужденію онъ поднялъ глаза и встртился съ ея взоромъ. Она какъ будто приглашала его остановиться и заговорить съ нею, но онъ, внутренно сердясь на себя за то, что поддался этому импульсу, важно поклонился ей и прошелъ мимо. Лэди Изольда слдила за нимъ глазами, пока онъ не подошелъ къ Фастрад, а затмъ ловко двинула толпу впередъ, такъ что могла не только видть обоихъ, но иногда и слышать обрывки ихъ разговора.

— Наконецъ-то!— промолвилъ секретарь, останавливаясь передъ Фастрадой,— Я уже отчаялся было васъ видть. Какъ бы я хотлъ, чтобы вс убрались отсюда, кром васъ.

— Ну, этого сдлать нельзя. Нельзя мн также и оставаться съ вами: я должна ухаживать за нашими гостями. Я должна васъ побранить, однако, за то, что вы говорили у кардинала камбрійскаго. Незачмъ отпираться: я знаю все. Разв вы забыли то, о чемъ я вамъ говорила? Я боюсь костра и содрогаюсь при мысли о мученичеств.

— Мы вс боимся этого. Когда я вижу васъ, я тоже молюсь, да мимо идетъ чаша сія. Но не страхъ спасаетъ иной разъ человка.

— И не глупое упорство, во всякомъ случа,— промолвила нетерпливо двушка,— Наконецъ, какъ можемъ мы быть уврены, что наше мнніе всегда справедливо. На ихъ сторон святые отцы и преданіе, а на нашей нтъ ничего.

— Я врю, что вы будете на той сторон, которая права.

— Можетъ быть. А теперь уходите.

Онъ послушно отошелъ прочь, еще разъ бросивъ на нее любовный взглядъ. А она, едва отвернувшись, бросила привтливый взглядъ графу Вейссенштейну. Но графъ, какъ будто не желая подойти къ ней, завязалъ разговоръ съ какимъ-то гостемъ. Вдругъ сзади Фастрады сдлалась какая-то суматоха: къ ней подскочила какая-то красивая, но блдная двушка съ широко раскрытыми и дико блуждающими глазами и схватила ее за руки. То была сестра Магнуса.

— Я хочу быть съ вами,— закричала она.— Они такіе гадкіе.

Вроятно, окружающіе дразнили ее, и бдная двушка, несмотря на то, что она съ трудомъ понимала другихъ, сильно обидлась.

Фастрада вздрогнула. Она не знала, что Магнусъ привезъ съ собой сестру, и была непріятно поражена ея появленіемъ.

— Съ кмъ вы были?— спросила она.

— Я хочу быть съ вами,— повторяла несчастная двушка.

Она была слишкомъ возбуждена и не могла дать прямого отвта.

Фастрада была нетерплива и ей не хотлось прибгать къ уловкамъ.

— Отвчайте мн,— сказала она рзко.— Гд ваша мать?

Ея тонъ испугалъ двушку, и она тщетно старалась отвтить на вопросъ. Съ минуту она глядла на Фастраду большими испуганными глазами и повторяла:

— Я хочу быть съ вами. Магнусъ сказалъ, чтобы я шла къ вамъ, когда захочу.

Фастрада бросила быстрый взглядъ на графа, который, видимо, собирался двинуться дальше, и промолвила:

— Теперь нельзя. Пустите мою руку. Теперь у меня нтъ времени. Идите къ матери.

Но двушка крпко держала ее за руку.

Фастрада разсердилась и негодовала на то, что Магнусъ вздумалъ привезти сегодня свою сестру.

— Идите же!— повторила она.— Разв вы не слышите?

Ея губы улыбались, но глаза метали молніи.

Двушка вдругъ выпустила руку Фастрады и разразилась рыданіями. Напрасно дочь бургомистра старалась успокоить ее: сцена начинала обращать на себя вниманіе.

Вдругъ какой-то нжный голосъ спросилъ:

— Вы сестра Магнуса Штейна?

При звукахъ этого музыкальнаго голоса Эльза, услышавъ свое имя, обернулась и взглянула вверхъ! Передъ ней стояла лэди Изольда въ корон изъ цвтовъ. Какъ будто очарованная ея кроткой улыбкой, Эльза перестала плакать. Лэди Изольда подошла и взяла ее за руку.

— Хотите оставаться со мной? Мы будемъ говорить о Магнус.

Эльза глядла на нее съ удивленіемъ и улыбалась, и наконецъ сначала робко, а потомъ смле, промолвила:

— Какіе у васъ дивные цвты!

— Они вамъ нравятся? Я дамъ вамъ самые лучшіе изъ нихъ.

И съ этими словами она сорвала нсколько цвтовъ изъ своей короны.

— Какъ вы добры!— съ дтскимъ восторгомъ воскликнула бдная двушка, хватая цвты и прижимая ихъ къ своему лицу.

Фастрада стояла тутъ же, кусая губы. Ей были ненавистны и лэди Изольда, и Эльза. У нея было хорошее намреніе: ей хотлось пріобрсти расположеніе графа для себя и для Магнуса. Можетъ быть, ей хотлось немножко подстрекнуть и ревность своего жениха, который иногда былъ слишкомъ увренъ въ ея любви. А, можетъ быть, гд-то тамъ, на дн души, безсознательно для нея зрла мысль, что быть графиней — куда выше, чмъ женой городского секретаря.

— Три граціи!— воскликнулъ кто-то изъ стоявшихъ около нихъ.

Лэди Изольда надменнымъ взглядомъ заставила его умолкнуть.

— Идите сюда и садитесь около меня,— сказала она Эльз.

Фастрада наконецъ овладла собой.

— Я пойду за ея матерью. Вдь настроеніе ея можетъ вдругъ перемниться.

— Не думаю,— спокойно промолвила лэди Изольда.— Вдь вы не будете плакать, пока вы со мной?— спросила она Эльзу.

— Нтъ. Вдь вы добрая.

Лэди Изольда сла съ ней за колонной, гд ихъ не было видно, и принялась разспрашивать ее о Магнус и ихъ жизни.

— Я люблю Магнуса,— сказала Эльза.— И вы должны любить его.

Лэди Изольда слегка покраснла.

— Но онъ, можетъ быть, не желаетъ этого?

— Какъ онъ можетъ этого не желать? Вы такая добрая и прекрасная. Общайте мн, что вы будете его любить. Общайте!

Щеки двушки разгорлись отъ необычайныхъ усилій говорить связно, она сильно волновалась. Лэди Изольда не знала, что сказать ей. Но какъ разъ въ этотъ моментъ явилась фрау Штейнъ и выручила ее. Она разсыпалась въ извиненіяхъ и въ благодарностяхъ.

— Очень рада, что мн удалось успокоить ее. Мы теперь будемъ друзьями, Эльза? Не такъ ли?

Но въ присутствіи матери двушка опять стала робкой.

Чтобы ободрить ее, лэди Изольда сорвала еще нсколько цвтовъ и вколола ихъ ей въ волосы. Эльза вскрикнула отъ восторга, а ея мать стояла съ разинутымъ ртомъ, удивляясь, какая блажь приходитъ иногда въ голову знатнымъ дамамъ. Снявъ свое великолпное шелковое покрывало, затканное золотыми нитями, лэди Изольда накинула его на голову Эльзы.

— Это для того, чтобы капюшонъ не измялъ цвтовъ,— сказала она.

ГЛАВА VII.
Иллюзія весны.

Прошелъ апрль. Соборъ былъ распущенъ. Многіе изъ его членовъ уже собирались хать домой. Вмст съ ними разсивались и надежды, которыя они принесли съ собой издалека и въ теченіе четырехъ лтъ держались въ монастыр, гд засдалъ соборъ. Вмсто нихъ подходила весна. Правда, въ мрачный городъ вступилъ пока ея авангардъ съ его неизбжными бурями и дождями и обманчивыми лучами солнца. Много почекъ, неосторожно распустившихся, погибло отъ несвоевременныхъ заморозковъ. Но все это наконецъ миновало. Теперь солнце ярко сіяло въ безоблачномъ голубомъ неб. Торжественно-печальные лики святыхъ, изображенные на окнахъ собора, пророки, спокойно смотрвшіе всю зиму внизъ на гршниковъ у ихъ ногъ, теперь преобразились и сіяли необыкновеннымъ блескомъ, какъ будто они вновь обрли вру и въ свою миссію, и въ свою силу. Золотыя буквы надписей, украшавшихъ соборъ, казавшіяся зимой полустертыми, теперь побдоносно выступали изъ мрака, и народъ со страхомъ и обновленной врой могъ прочесть: Resurgeremus.

За городскими воротами зелень почти уже распускалась, и кусты и деревья словно по уговору вдругъ покрылись почками. Сердца людей бились какъ-то необычайно. Мужчины и женщины пріобртали другъ для друга особую прелесть. Они смотрли другъ на друга и находили въ себ вещи, о которыхъ и не мечтали.

Полуденное солнце ярко освщало стны гостиницы ‘Лебедя’, бросая горячіе лучи въ окна лэди Изольды, которая съ марта удостоила переселиться сюда. Золотой потокъ лучей бжалъ по ярко натертому полу прямо къ креслу, на которомъ она сидла, и лобызалъ ея ноги. Но не смя итти дальше, лучи освщали рефлексомъ даже самые темные уголки комнаты.

Лэди Изольда, прекрасная и сіяющая, сидла на темномъ кожаномъ кресл. Ея рыжеватые волосы, покрывавшіе ее какъ будто короной, казалось, свтились сами. Противъ нея сидлъ кардиналъ Бранкаччьо.

Глядя на это прекрасное лицо и не замчая или не желая замчать холоднаго презрнія, которое выражалось на немъ, онъ спросилъ:

— Итакъ, вы отвергаете мое предложеніе?

Ея лицо приняло еще боле презрительное выраженіе, но онъ все еще не замчалъ этого.

— Да,— отвчала она, смотря не на него, а въ окно, откуда черезъ цвты на подоконник виднлась полоска голубого неба.— Слова, исходящія отъ васъ, кажутся мн оскорбительными. Вы скажете, что я не имю права обижаться. Къ несчастью, моя исторія, какъ извстно, сплетается съ исторіей моей великой страны.

Въ ея голос и манерахъ было что-то такое, что давно охладило бы пылъ любого человка. Но дать отпоръ кардиналу было не легко.

— Можетъ быть, вы влюблены въ кого-нибудь, прелестная лэди?— спросилъ онъ.

Тихая комната огласилась ироническимъ смхомъ.

— Только не въ васъ, кардиналъ.

— Можетъ быть, въ нашего общаго друга, Магнуса Штейна, секретаря добраго города Констанца и реформатора всего міра?

— Если бъ это было такъ,— отвчала она съ насмшкой:— но неужели я избрала бы васъ въ повренные?

— Знаете, вы съ нимъ не пара. Вы умны, а онъ глупецъ.

— Что такое умъ?— задумчиво спросила она, какъ бы забывая о присутствіи кардинала.— Кто уменъ — т ли, кто переплываетъ рчку, чтобы потомъ отдохнуть часъ-другой, или т, кто борется съ могучимъ теченіемъ, чтобы испытать чувство свободы и величія?

— Я вижу, что нашъ общій другъ пріобрлъ себ поклонницу,— насмшливо сказалъ кардиналъ.— Позвольте предостеречь васъ отъ пути, который, несомннно, ведетъ къ тому или другому мученичеству. Объ этомъ хорошо говорить, но испытывать это — не очень пріятно. Когда дло дойдетъ до этого, то и нашъ другъ запоетъ другую псню. Боль длаетъ чудеса. Самъ Христосъ на крест уступилъ плоти,— прибавилъ онъ цинично.

— Не богохульствуйте!

Лэди Изольда какъ-то странно посмотрла на кардинала.

— Ни ваша семья, ни вашъ народъ не славились врою и высокими идеалами. Говорятъ, вашъ дядя однажды открыто осмялъ архіепископа миланскаго за то, что тотъ врилъ въ воскресеніе мертвыхъ.

Это дйствительно было. Неаполитанцы славились своимъ невріемъ по всей Европ, и среди нихъ въ особенности дядя кардинала, низложенный папа Іоаннъ XXIII.

— Врно,— съ тихимъ смхомъ отвчалъ кардиналъ, какъ будто это воспоминаніе доставляло ему удовольствіе. Это было посл коронаціи въ садахъ Ватикана. Я стоялъ за кустомъ и былъ свидтелемъ этой сцены. Архіепископъ распространился насчетъ воскресенія, ему какъ будто хотлось произвести хорошее впечатлніе на моего дядю, но тотъ спросилъ его: ‘Ты вришь въ воскресеніе мертвыхъ?’ — ‘Конечно’, отвчалъ архіепископъ. ‘Tu sei una bestia’ (ты оселъ), промолвилъ папа и повернулся къ нему спиной.

— Вы надоли мн,— отвчала лэди Изольда, вставая.— Намъ не о чемъ говорить съ вами.

Кардиналъ продолжалъ, однако, сидть.

Лэди Изольда взглянула на него съ высокомрнымъ презрніемъ и, поднявъ брови, заговорила вновь:

— Мн очень непріятно, но я должна показать вамъ дверь. Я была слишкомъ терплива съ вами.

Кардиналъ, однако, и не думалъ вставать. Только въ глазахъ у него засвтился какой-то огонекъ.

— Это ваше послднее слово, мадонна?— спросилъ онъ.

— Да. Не вздумайте пугать меня,— промолвила она въ отвтъ на брошенный имъ взглядъ.— У васъ для этого слишкомъ мало силы.

Наступило глубокое молчаніе. Былъ слышенъ малйшій звукъ. Лэди Изольда насторожилась и прислушивалась. Ей показалось, что за дверью послышалось какое-то движеніе. Вс ея слуги ушли смотрть мистерію, которая разыгрывалась въ этотъ день, и она была одна съ кардиналомъ. Шорохъ за дверью прекратился, и она подумала, что ошиблась. На самомъ же дл, къ двери подходилъ съ извщеніемъ отъ городского совта Магнусъ Штейнъ. Бургомистръ Мангольдъ, видя, что король и знатнйшіе вельможи были въ восторг отъ лэди Изольды на празднеств, настоялъ на томъ, чтобы порученіе было передано самимъ городскимъ секретаремъ. Магнусу оставалось только повиноваться.

Подойдя къ двери аппартаментовъ лэди Изольды, онъ не нашелъ около нихъ никого, кто могъ бы доложить о немъ. Какая-то женщина, которую онъ встртилъ въ коридор, сказала ему, чтобы онъ вошелъ въ комнаты и постучалъ во внутреннюю дверь. Онъ такъ и сдлалъ. Его шаги заглушались пушистымъ ковромъ. Только что онъ хотлъ постучать въ дверь, какъ раздался громкій и гнвный голосъ лэди Изольды, бесдовавшей съ кардиналомъ. Магнусъ Штейнъ повернулся и ушелъ, не передавъ извщенія.

— Изъ всхъ съхавшихся сюда на соборъ,— продолжала лэди Изольда, теряя свое спокойствіе,— вы стоите ниже всего въ моемъ мнніи. Отдаться вамъ! Я предпочла бы отдаться дьяволу! Онъ, по крайней мр, великъ въ своемъ зл!

Кардиналъ, наконецъ, потерялъ терпніе. Рубецъ на его щек сдлался ярко краснымъ, и въ глазахъ забгали злые огоньки.

— Не слдуетъ преуменьшать мою способность ко злу!— вскричалъ онъ.— Я далъ себ клятву, что вы будете моей,— и это такъ и будетъ.

— Попытайтесь овладть мною!

— Попробую. Если бъ я захотлъ, то могъ бы сдлать это и сейчасъ. Вдь мы здсь одни.

— Однажды въ Рим, когда я была одна, ко мн въ комнату вломились два человка. Оба были убиты мною.

— Ну, я не изъ ихъ числа,— хладнокровно отвчалъ кардиналъ.— Вамъ этого бояться нечего. Мои притязанія идутъ дальше. Я не буду пугать васъ костромъ и другими средствами, имющимися въ арсенал церкви. Жаль было бы, если бы пытки обезобразили столь красивое тло. Нтъ, у меня есть для васъ нчто получше. Что вы скажете, если васъ выставятъ у позорнаго столба совершенно голую, какъ послднюю куртизанку, и весь городъ Констанцъ будетъ глазть на васъ?

Лэди Изольда медленно повернулась къ нему и бросила на него такой взглядъ, передъ которымъ не многіе не опустили бы глазъ. Но кардиналъ Вранкаччьо могъ выдержать многое.

— Эта мысль длаетъ вамъ честь,— промолвила она.— Еслибъ я не слышала этого собственными ушами, я никогда не поврила бы. Къ несчастью, вы этого сдлать не можете. Вс дла такого рода ршаются городскимъ совтомъ.

— Совершенно врно, прелестная лэди. Но вы забываете, что бургомистръ Мангольтъ и его жена — мои добрые друзья. Все будетъ сдлано, какъ слдуетъ, хотя вы и англичанка.

— Мн кажется, что подкупленные вами люди и сейчасъ дежурятъ здсь у воротъ, а, можетъ быть, даже и въ коридор?

Кардиналъ пожалъ плечами.

— Умный человкъ долженъ принимать мры предосторожности.

— Что врно, то врно,— сказала она съ какимъ-то страннымъ выраженіемъ.— Придется, очевидно, уступить вамъ. Я ошиблась въ васъ, ваше преосвященство. Вы, кажется, горите нетерпніемъ?— продолжала она, оставаясь совершенно спокойной.

— Врно,— отвчалъ кардиналъ съ своей сардонической улыбкой:— не забудьте, что вы заставили меня истощить вс средства убжденія.

Лэди Изольда не отвчала. Глубоко вздохнувъ, она отвернулась отъ своего собесдника, вынула платокъ и крпко прижала его къ губамъ, какъ бы борясь съ чувствомъ своего отвращенія. Когда она отняла отъ губъ этотъ шелковый платокъ, он были красны, а глаза горли огнемъ. Кардиналъ внимательно слдилъ за каждымъ ея движеніемъ, но пока ничто не возбуждало его подозрній.

— Я готова,— промолвила она, повертываясь къ нему.— Чего же вы ждете? Или я должна сама на колняхъ умолять васъ?

Золотистый лучъ свта отошелъ отъ нея и легъ узкой полоской на подоконник, перемшавшись съ тнью отъ цвтовъ, которые цвли какими-то огненными цвтами. Но кардиналъ не смотрлъ сюда. Его взглядъ неотступно слдилъ за стоящей передъ нимъ женщиной съ блднымъ лицомъ и ярко-красными губами.

Кардиналъ всталъ и съ загорвшимися щеками сдлалъ нсколько шаговъ туда, гд она ждала его. Осторожность не покидала его.

— Прежде всего я долженъ удостовриться, что ваійи ручки такъ же безопасны, какъ и прелестны.

Лэди Изольда подняла ихъ вверхъ. Широкіе рукава ея платья откинулись и обнажили ея руки, какъ бы показывая, что въ нихъ не спрятано ни кинжала, ни какого-либо другого орудія. Кардиналъ одобрительно кивнулъ головой, но для большей безопасности быстро схватилъ шелковые рукава, потянулъ ихъ къ себ и схватилъ лэди Изольду за руку. Она не сопротивлялась и, наклонившись, крпко поцловала его въ губы разъ, два, три, съ какой-то бшеной страстью. Потомъ она откинулась назадъ, какъ бы желая перевести дыханіе.

Кардиналъ продолжалъ слдить за нею.

Вдругъ на него нашла какая-то странная слабость. Ея глаза были устремлены на него, завораживали его и отнимали у него всю силу. Ноги неожиданно отказались служить ему. Онъ съ трудомъ добрался до ближайшаго кресла и опустился въ него, уже не владя своими членами. Безсильно сидлъ онъ, не отрывая глазъ отъ ея горящаго взора. Онъ съ минуту еще смотрлъ на нее, потомъ женская фигура уплыла изъ поля его зрнія и скрылась за кресломъ.

Онъ хотлъ встать, закричать, но не могъ. Мускулы не повиновались ему, хотя его чувства были обострены до крайности. Перезъ нсколько секундъ ловкія руки опутали его веревкою и крпко привязали къ креслу.

Опять передъ нимъ предстала лэди Изольда.

— Такъ будетъ хорошо,— промолвила она.— Теперь я запру двери: не хорошо мшать въ часъ любви.

Кардиналъ все видлъ и слышалъ, но не могъ ни говорить, ни избгнуть ея насмшливаго взора. Лэди Изольда стояла передъ нимъ и смотрла прямо ему въ лицо.

Мало-по-малу способность рчи стала возвращаться къ нему. Но въ ногахъ еще чувствовалась какая-то странная усталость. Кровь быстро бжала въ его жилахъ.

Теперь кардиналъ понялъ, что это значило.

— Сирійское снадобье,— прошепталъ онъ.— Кто научилъ васъ этому?

Она засмялась какимъ-то рзкимъ, металлическимъ звукомъ, столь для нея необычнымъ.

— Вы, вы сами, ваше преосвященство.

Вдругъ одно воспоминаніе прорзало его мозгъ.

— Беатриса Понтефакъ!— воскликнулъ онъ сдавленнымъ голосомъ.

— Она самая,— отвчала она, насмшливо присдая передъ нимъ.— Поздно же вы догадались.

— Но вдь волосы у васъ тогда были какъ ленъ. А теперь они рыжіе?

— Вс женщины нашей семьи родятся съ свтлыми волосами, а когда вырастутъ, становятся темне. Тогда я была еще двочкой. Мн не было и пятнадцати лтъ. А теперь мн двадцать пять.

Наступило молчаніе.

— Я замтилъ это странное сходство,— хрипло началъ кардиналъ.— Я забылъ объ этомъ свойств вашей семьи. Забылъ и о томъ, что самъ научилъ васъ употреблять это средство.

— Совершивъ преступленіе, преступникъ обыкновенно уходитъ прочь и забываетъ. Но онъ долженъ помнить, что его жертва не забываетъ ничего. Однажды вечеромъ, передъ тмъ, какъ уходить, вы сказали мн, что есть такая мазь, что если намазать ею губы и потомъ поцловать кого-нибудь, то этотъ человкъ лишается силы. Сказали и о противоядіи, которое предохраняетъ отъ такого дйствія. Я была удивлена тогда, зачмъ вы мн это говорили. Можетъ быть, вы хотли дать мн средство для защиты въ будущемъ. Можетъ быть, вы хотли этимъ устранить другихъ отъ наслажденій, которыя вы берегли только для себя.

Опять наступило полчаніе.

— Какъ мн отомстить вамъ теперь?— продолжала она.— Я не разъ думала о минутахъ моей мести. Первый разъ, когда я бжала изъ дома моихъ родителей. Холодный осенній втеръ гналъ передо мной послдніе листья. Думала я объ этомъ и тогда, когда я умирала отъ родовъ въ придорожной деревеньк. Думала я объ этомъ и въ Париж, когда умеръ мой ребенокъ, и я сидла надъ его маленькимъ трупикомъ въ своей комнатк на чердак, взглядывая на клочокъ сраго неба…

— У васъ былъ ребенокъ?— прохриплъ кардиналъ.— Я этого не зналъ.

— Вы были заняты своими удовольствіями и не считали нужнымъ освдомиться обо мн. Мой ребенокъ росъ въ нищет, и я не разъ думала о мщеніи. Говорятъ, что месть женщины хуже, чмъ месть мужчины,— продолжала она.— Женщина можетъ убить жену и ребенка своего бывшаго любовника, можетъ выколоть ему глаза, отрзать языкъ. Но можно сдлать кое-что и похуже.

Уже становилось темно, но въ этой темнот ея глаза горли еще ярче. Голосъ ея былъ страшенъ своимъ каменнымъ спокойствіемъ. Никто, кому пришлось видть ее при възд въ городъ, никто не призналъ бы въ ней теперь ту же самую женщину.

Капли холоднаго пота выступили на лбу кардинала. Напрасно ища помощи, онъ дико обводилъ глазами темнвшую комнату. Время отъ времени, словно повинуясь какой-то таинственной сил, онъ глядлъ ей прямо въ глаза, вздрагивалъ и опять начиналъ блуждать взглядомъ но комнат.

— Пощади!— прошепталъ онъ.— Ради Христа!

Она разсмялась какимъ-то страннымъ, нечеловческимъ смхомъ.

— Что за трусы эти мужчины! Они оскорбляютъ насъ, а чуть окажутся въ нашей власти, сейчасъ же молятъ о пощад. Ради Христа! Да разв вы когда-нибудь врили въ Него?

Кардиналъ молчалъ. Эти неумолимые глаза, казалось, впились въ его сердце.

— Я пріхала въ Констанцъ съ цлью увидть васъ и дйствовать. Но мстить можно только равному себ. Вы же недостойны моей мести.

Она говорила тихо и страстно.

— Въ конц концовъ что такое мщеніе? Падете до уровня того, кто тебя оскорбилъ.

— Однако вы собираетесь теперь мстить,— воскликнулъ, извиваясь въ своемъ кресл, кардиналъ.

— Можете вы дйствовать руками?— холодно спросила она.

— Какъ я могу дйствовать ими, когда я связанъ?— пробормоталъ онъ.

— Я хочу сказать, повинуются ли вамъ уже мускулы?

— Не знаю.

Она наклонилась къ креслу и освободила его правую кисть, крпко привязавъ, однако, самую руку.

— Ну?

— Отъ веревокъ руки у меня совсмъ онмли. Надо ослабить веревки.

Она откуда-то вдругъ вынула иголку и сильно ткнула ею въ ладонь его руки. Вскрикнувъ отъ боли, онъ быстро отдернулъ руку.

— Дйствовать руками вы можете,— промолвила она.— Теперь пишите письмо кардиналу Филластре. Помтьте его, какъ будто оно написано шесть мсяцевъ тому назадъ. Въ немъ вы будете просить его избрать кардинала Колонну, теперешняго папу. Повторите въ немъ разговоръ, который былъ у васъ въ первые дни конклава.

Кардиналъ Бранкаччьо взглянулъ на нее съ изумленіемъ.

— Откуда вы это знаете? Мы говорили на ухо. И этотъ разговоръ остался тайной между нами.

— Что можетъ остаться тайной въ этомъ мір?

— Я отказываюсь исполнить ваше желаніе.

— Ну, нтъ, вы не откажетесь. Вспомните, что я вамъ говорила.

Въ ея рукахъ вдругъ откуда-то оказался кинжалъ. Она быстро провела имъ по узлу веревки. Острое лезвіе перерзало его, какъ солому.

— Видите?

Кардиналъ затрепеталъ.

— Но какъ же я могу писать. Вдь я связанъ. Да и темно.

— Вотъ свчи. Сейчасъ я приготовлю все для васъ.

Она стала передъ нимъ на колни и подала ему бумагу, чернильницу и перо, такъ что кое-какъ онъ могъ писать.

Когда письмо было готово, она перечла его, одобрила: и спрятала. Затмъ, не говоря ни слова, она разрзала веревки, которыми онъ былъ прикрученъ къ креслу.

— Можете итти,— коротко проговорила она.

Но кардиналъ не могъ двинуться. Веревки глубоко врзались ему въ тло, вс члены его онмли.

— Можете итти,— повторила она.

Кардиналъ сдлалъ усиліе и всталъ. Мало-по-малу кровь стала течь въ его жилахъ свободне. Медленными и неврными шагами онъ двинулся къ двери, накинувъ дрожащими руками плащъ поверхъ своего измятаго шелковаго одянія.

— Я ухожу посрамленный и униженный,— промолвилъ онъ, обернувшись на порог.— Но я не сержусь. Вы сильне, чмъ я думалъ. Теперь я люблю васъ и клянусь, что вы будете моей.

Тихо и молча вышелъ кардиналъ. Только что затворилась за нимъ дверь, лэди Изольда подошла къ окну, которое все еще стояло открытымъ. Она посмотрла на усянное звздами небо и глубоко вздохнула, какъ будто съ нея спала какая-то тяжесть. Она долго стояла неподвижно. Наконецъ послышались голоса ея возвращавшейся прислуги. Она повернулась и легкимъ шагомъ двинулась имъ навстрчу.

— Дайте мн выходное платье,— сказала она своей служанк.— Я ухожу въ гости.

Прошло съ полчаса. И вдругъ на улиц среди полной ночной тишины послышался женскій крикъ:

— Помогите!

— Помогите!— послышалось еще разъ и затмъ все смолкло.

Было поздно. Давно уже погасъ послдній огонекъ. Окна были темны. Только свтъ луны и звздъ, нависшихъ подъ безмолвными домами, серебрилъ ихъ остроконечныя крыши. Медленно и мягко сталъ спускаться этотъ свтъ въ темныя, узкія улицы, задерживаясь, словно жидкое серебро, кое-гд на флюгерахъ и водосточныхъ трубахъ. Вс спали.

Крикъ о помощи вывелъ изъ задумчивости Магнуса Штейна, который медленно возвращался домой отъ своей невсты. Онъ провелъ этотъ вечеръ у нея въ дом. Послднее время онъ сталъ замчать, что разница въ ихъ убжденіяхъ становится слишкомъ чувствительна. И въ этотъ вечеръ между ними какъ бы образовалась пропасть. Онъ чувствовалъ, можетъ быть, безсознательно что между ними есть что-то такое, что разъединяетъ ихъ. Сомнніе пронеслось въ его ум, словно вспышка молніи. Оно тотчасъ же прошло, но все же отъ него осталось что-то, а что — этого онъ и самъ не могъ бы сказать.

Вмсто того, чтобы итти домой, онъ шелъ по безлюднымъ улицамъ, надясь найти отвтъ на мучительный вопросъ, отъ котораго исчезло его спокойствіе.

Улицы были совершенно темны. По другой сторон тянулись черные силуэты крышъ, прерываясь по временамъ свтлой полосой, отчего мракъ у ихъ основанія казался еще гуще. Только одна крыша въ конц какой-то улицы, круто поворачивавшей на югъ, была ярко освщена луной и, словно волшебный брильянтъ, выдлялась среди другихъ.

Постоявъ передъ ней секунду, онъ пошелъ дальше, туда, откуда ему какъ будто послышался крикъ. Ему казалось, что его влечетъ туда какая-то сила. Это странное чувство, будь это игра нервовъ или какая-то вншняя сила, которую невозможно отрицать, всецло охватило его, направляя его шаги.

Вдругъ крикъ повторился. Онъ шелъ отъ блой стны, къ которой онъ какъ разъ и направлялся. Здсь въ узкомъ переулк завязалась, очевидно, горячая схватка. Словно привиднія около той, которая звала на помощь, носились какія-то фигуры, то отступая, то надвигаясь снова. Секретарю показалось, что онъ уже слышалъ голосъ этой женщины, хотя онъ и не могъ припомнить, гд именно. Она стояла спиной къ стн, въ небольшой ниш, плотно прижавшись къ вдланной въ ней фигур какого-то святого. На нее напало человкъ пять-шесть. Было удивительно, какъ она сумла отразить это нападеніе.

Секретарь не могъ видть ея лица. Вдругъ вытянулась ея рука — блая красивая рука, тускло блвшая во мрак переулка. Въ ней сверкнуло лезвіе кинжала, и люди, окружившіе было женщину, поспшно отхлынули назадъ, пораженные страхомъ при вид этого маленькаго оружія.

Крикнувъ для ободренія женщины, секретарь смло бросился въ самую середину свалки.

При немъ былъ только кинжалъ, но, не смущаясь этимъ, онъ бросился на ближайшаго къ нему человка и, всадивъ кинжалъ ему въ горло, поспшно отнялъ у него его шпагу. Тутъ только онъ замтилъ, что у ногъ женщины лежитъ другой раненый.

Нападавшіе съ гнвнымъ удивленіемъ смотрли на неожиданную помощь. Затмъ съ ругательствами и проклятіями они стали окружать его, пока двое или трое изъ нихъ старались попрежнему выхватить свою добычу изъ ниши. Они разсчитывали быстро управиться съ дерзкимъ пришельцемъ. Онъ былъ, очевидно, штатскимъ человкомъ, а они — солдаты. Въ город, принадлежавшемъ и королю, и пап, было сколько угодно разнузданныхъ солдатъ. И хотя старинныя хроники и восхваляютъ правосудіе городского совта, но всякій, у кого была сильная протекція, могъ безнаказанно совершать не только убійства, но даже и нчто еще боле страшное.

Одолть секретаря оказалось не такъ-то легко. Ловко отбивая нападенія, онъ началъ какъ-то особенно посвистывать,— и этотъ звукъ произвелъ жуткое впечатлніе на нападающихъ. Скоро третій изъ нихъ упалъ на землю, остальные начали осторожно отступать. Ихъ было такъ много, что имъ надо было только подождать, пока онъ выбьется изъ силъ.

Секретарь не зналъ, какъ помочь женщин, ради которой онъ кинулся въ битву. Каждую минуту другіе члены шайки могли вырвать ее изъ ниши,— и онъ не можетъ оказать ей помощи. Пока онъ ломалъ себ голову надъ этимъ вопросомъ, послышались звуки псни, совпадавшей по мелодіи съ тмъ, что онъ насвистывалъ. Пніе становилось ближе и ближе. Можно было уже различить шаги и голоса пвцовъ.

— Великій Бернаръ!— громко закричалъ секретарь.— На помощь!

Послышались быстрые шаги, звонъ оружія, и около секретаря блеснули дв длинныя шпаги.

Великій Бернаръ — такъ называли итальянцы Бернарда де-Серръ, знаменитаго французскаго военачальника, командовавшаго войсками Флорентійской республики. Хотя его уже не было въ живыхъ, но его имя продолжало оставаться страшнымъ боевымъ кличемъ.

Завязалась ожесточенная схватка. Еще два негодяя упали на землю, остальные бросились вразсыпную.

Секретарь сказалъ всего нсколько словъ тмъ, кто такъ вовремя прибыли ему на помощь. Затмъ, обтеревъ свою шпагу, онъ направился къ спасенной имъ женщин.

— Вы можете итти теперь безопасно,— сказалъ онъ.— Мои друзья и я будемъ слдовать за вами на нкоторомъ разстояніи.

Женщина отдлилась отъ ниши. Капюшонъ еще скрывалъ ея лицо. Но отъ противоположнаго дома, теперь ярко освщеннаго луной, на него падалъ рзкій отблескъ. Секретарь увидлъ, что передъ нимъ стоитъ лэди Изольда.

— Прежде всего я должна поблагодарить васъ за вашу помощь,— раздался мелодическій голосъ, который онъ такъ хорошо зналъ.

— Это сдлалъ бы каждый мужчина,— холодно отвчалъ онъ.

— Съ такой храбростью и ловкостью — не каждый. Благодарю васъ также, господа. Если вы придете завтра комн, я могу отблагодарить васъ золотомъ, если вамъ угодно будетъ его принять.

— Золото солдату всегда кстати. И его надо брать и отъ принца, и отъ красавицы.

— Ловки въ битв и въ отвтахъ, какъ и подобаетъ солдатамъ Великаго Бернарда. Однажды мн пришлось оказать ему. гостепріимство въ Монторгейл. Если вамъ случится опять проходить тамъ, помните, что его владлица — вашъ другъ.

— Да здравствуетъ владлица Moнторгейля!— воскликнули оба солдата.

Она милостиво кивнула имъ головой.

— Пока я не выйду изъ этихъ безлюдныхъ улицъ, я попрошу васъ сопровождать меня. Но сначала осмотримъ убитыхъ.

— Убиты наповалъ, мадамъ,— сказалъ одинъ изъ солдатъ, презрительно ткнувъ ногой одного изъ лежавшихъ на земл.— Мы изъ отряда Великаго Бернарда и знаемъ, какъ надо длать такія дла.

— Знаю, знаю,— сказала она.— Итакъ, идемъ. Господинъ секретарь, угодно вамъ показывать намъ дорогу?

И она двинулась впередъ.

Мсяцъ, поднявшись, свтилъ еще ярче, и на дн переулка лежала яркая полоса свта. Онъ освтилъ блдное лицо человка, лежавшаго недалеко отъ мста схватки. Когда они проходили мимо, онъ вдругъ поднялся на локоть и забился въ конвульсіяхъ. Лицо его посинло, а на губахъ показалась пна.

— Не дотрагивайтесь до него!— закричала лэди Изольда, когда секретарь наклонился къ раненому.— Ему нельзя уже помочь, и онъ не проживетъ и четверти часа. Мой кинжалъ отравленъ.

Теперь секретарь понялъ, почему нападающіе старались держаться отъ нея подальше.

— Позвольте посовтовать вамъ не ходить ночью одной по улицамъ. Тогда вамъ не понадобится отравленное оружіе,— сумрачно замтилъ онъ.

— Однажды онъ понадобился мн даже въ коридор одного дворца противъ тхъ, кто долженъ былъ сопровождать меня,— серьезно отвчала она.— А сегодня я шла не по своей вол. Мн хотлась повидать кардинала камбрійскаго. Вдь отъ моего жилища до него нсколько шаговъ. Но меня завела сюда одна женщина. Я знаю, по чьему приказу.

Несмотря на мягкость, съ которой сказаны были эти слова, секретарь почувствовалъ въ нихъ упрекъ.

— Извините,— сказалъ онъ:— мы часто судимъ о дл, не зная его хорошенько.

— Я разсчитывала встртить васъ у кардинала.

Они молча пошли дальше. Вс окна были заперты, и ни одинъ глазъ не слдилъ за ними. То было время всякихъ насилій и внезапныхъ нападеній.

Секретарю казалось, что онъ идетъ во сн, и когда лэди Изольда заговорила было съ нимъ, отвта отъ него не было. Она взглянула на него удивленно и, въ свою очередь, смолкла. Едва достигли они до ея жилища, какъ Магнусъ Штейнъ вдругъ зашатался и, сдлавъ шага два, тяжело прислонился къ стн. Его спутница взглянула на него со страхомъ и увидла, что лицо его налилось кровью, а глаза ярко блестятъ.

— Живо!— вскричалъ одинъ изъ солдатъ, шедшій сзади него.— Несите его въ комнату. Онъ раненъ, а, можетъ быть, и хуже.

Оба подхватили его подъ руки. Лэди Изольда выхватила изъ кармана маленькій флаконъ и хотла влить его содержимое ему въ ротъ. Но онъ такъ плотно сжалъ губы, что ей съ трудомъ удалось влить каплю-другую. Затмъ они быстро направились къ ея дому. Лэди Изольда вбжала къ себ съ лихорадочной поспшностью, расталкивая вышедшихъ ей навстрчу слугъ.

— Несите сюда, въ эту комнату!

Она велла положить его на ея кровать, не обращая вниманіе на то, что его пыльные сапоги мараютъ ея дорогое шелковое одяло.

— Принесите скоре пищи и стараго испанскаго вина,— сказала она Жуазели.— Вы не слышали, что я вамъ сказала. Плохо же я васъ выдрессировала,— гнвно добавила она, видя, что двушка замшкалась.

Та бросилась со всхъ ногъ.

Не обращая ни на кого вниманія, лэди Изольда наклонилась надъ неподвижнымъ тломъ секретаря и внимательно осмотрла его, разыскивая, куда онъ раненъ. Лвый рукавъ его оказался разорваннымъ и окровавленнымъ. Она быстро отрзала рукавъ и обнажила руку — ту самую, которой секретарь пытался приподнять умиравшаго браво. Рана, сама по себ царапина, имла, однако, по краямъ какую-то странную окраску. Лэди Изольда быстро наклонилась и принялась высасывать рану.

— Боже мой!— въ ужас вскрикнула вернувшаяся Жуазель, понявъ, въ чемъ дло.— Вспомните о кинжал. Позвольте это сдлать мн.

— Молчи!— кратко отвчала лэди.

Черезъ минуту она поднялась и, взявъ изъ рукъ Жуазеллы бутылку съ виномъ, налила немного въ ложку. Ей удалось раньше влить раненому въ ротъ нсколько капель противоядія: он, очевидно, оказали свое дйствіе, и теперь его зубы были стиснуты не такъ плотно. Не безъ труда удалось ей влить еще нсколько капель. Давъ ему затмъ вина, она глубоко вздохнула и остановилась около постели.

— По крайней мр, выполоскайте хоть ротъ себ,— робко замтила Жуазель.

Лэди Изольда послдовала ея совту.

Одинъ изъ солдатъ предложилъ сходить за лекаремъ.

— Лекарь тутъ не поможетъ,— сказала лэди Изольда.— Я сама знаю, что тутъ надо длать. Онъ уже въ безопасности. Теперь идите и приходите завтра.

Оба солдата молча повиновались.

— Можете итти и вы,— продолжала лэди, обращаясь къ прислуг.— Если нужно будетъ, я позову васъ.

Она сла около кровати и пристально смотрла на секретаря. Онъ какъ будто спалъ. Обычная суровость его лица во сн исчезла. Черезъ нсколько минутъ она потрогала его руки: он были холодны, хотя на щекахъ показался уже румянецъ. Она взяла его руки въ свои и потихонько стала согрвать ихъ, пока изъ ранки не показалась снова кровь. Тогда она кивнула головой и опустилась въ свое кресло, не останавливая кровотеченія. Когда оно прекратилось, Магнусъ открылъ глаза. Наливъ стаканъ вина, лэди Изольда наклонилась надъ нимъ и заставила его выпить вина. Онъ былъ еще оглушенъ, но его пульсъ сталъ биться отъ вина сильне. Онъ поднялся, подпирая себя рукой, и спросилъ:

— Гд я? Что случилось?

— Ш-ш-ш! Вы не должны говорить,— отвчала она мелодичнымъ голосомъ.— Черезъ минуту вы все вспомните. А если нтъ, то я разскажу вамъ.

Тихонько она опять опустила его на подушки. Взявъ яства, принесенныя Жуазелью, она стала на колни и принялась кормить его, какъ ребенка. Но его воля была непоколебима. Съ усиліемъ онъ приподнялся и опять слъ на кровати.

— Разскажите же мн все!

— Вы спасли мн жизнь, даже больше,— серьезно отвчала она:— вы были ранены и потеряли сознаніе. Вспоминаете теперь?

— Нтъ, этого я не помню.

— Легкая царапина, и вы никогда бы не почувствовали ея, но, къ сожалнію, вы дотронулись до человка, пораженнаго моимъ кинжаломъ, и пна изъ его рта попала вамъ въ рану. А этотъ ядъ смертоносенъ. Но теперь вы въ безопасности,— быстро прибавила она.— У меня есть противоядіе.

Онъ взглянулъ на свою руку, изъ которой кровь продолжала капать на одяло.

— О, я испортилъ ваше одяло. Я слышалъ, что этотъ ядъ продолжаетъ дйствовать даже, когда высохнетъ.

— Не бойтесь. Кровь безвредна, ибо я высосала ядъ изъ ранки.

— Но вдь вы рисковали жизнью?

— А для чего она, какъ не для того, чтобы рисковать ради великой цли? Вдь и вы рисковали своей?

Это было сказано совершенно просто, какъ будто противъ этого ничего нельзя было сказать. Невольно его мысли перенеслись къ Фастрад, которая заклинала небеса сохранить ей эту жизнь и безпрестанно заставляла его длать ради нея то, что онъ считалъ низкимъ и позорнымъ.

Одно мгновеніе онъ ненавидлъ самъ себя за то, что онъ смлъ сравнивать ихъ обихъ — чистую двушку и потерянную женщину, и его вра въ невсту снова окрпла въ его сердц.

— Я только исполнилъ свой долгъ,— промолвилъ онъ,— Если хочешь быть мужчиной, то приходится безпрестанно рисковать жизнью.

— А разв женщин, если она хочетъ оставаться ею, также не приходится рисковать? Только судьба плохо вознаграждаетъ ее за это. Если она умираетъ, то умираетъ безъ славы. Если совершаетъ какой-нибудь проступокъ, то покрывается стыдомъ.

Онъ не нашелся, что возразить ей.

— Мы тоже должны учиться умирать, не оставляя по себ памяти,— сурово произнесъ онъ.

Въ глубин сердца онъ чувствовалъ, однако, что этому искусству онъ не учился.

— Вы рождены не для того, чтобы быть секретаремъ маленькаго городка,— начала лэди Изольда посл минутной паузы.

Какъ бы въ знакъ протеста, онъ махнулъ рукой.

— Нтъ, нтъ,— продолжала его собесдница, легка улыбаясь.— Вы не всегда были въ такомъ положеніи. Ваше обращеніе свидтельствуетъ о привычк къ лагерю и къ двору (Ваша рука съ большей охотой берется за шпагу, чмъ за перо. Можетъ быть, изъ-подъ этого пера и выйдетъ что-нибудь великое, но во всякомъ случа это не будетъ какой-нибудь лавочный счетъ. Вы будете великимъ человкомъ, или великимъ мученикомъ, а, можетъ быть, и тмъ и другимъ вмст, хотя я надюсь, что второе васъ минуетъ.

— Благодарю васъ за ваши комплименты. Я не стану отрицать, что у меня въ прошломъ есть тайны. Война съ ея продажностью мн опротивла. Я часто мечталъ о боле широкомъ поприщ, чмъ то, которое выпало мн на долю. Въ этомъ вы правы.. Во всемъ же остальномъ вы льстите мн. Я не разъ обвинялъ себя въ томъ, что я гоняюсь за химерами, но только не относительно моей карьеры. Извиняюсь, что я такъ долго задерживаю васъ и мшаю вашему отдыху,— вдругъ прибавилъ онъ.

— Сегодня все мое время къ вашимъ услугамъ. Нельзя, кром того, отпустить васъ, не перевязавши вамъ рану. Теперь пора.

Она подошла къ столу, вынула оттуда бинты и какія-то травы. Секретарь теперь уже стоялъ.

И снова ея нжные, холодные пальчики захлопотали около него. На него опять нашло какое-то навожденіе. Опять ноги отказались уходить изъ этой комнаты. Когда рана была перевязана, онъ опять слъ на кровать.

Лэди Изольда улыбнулась.

— Эта минутная слабость — дйствіе лекарства. Вы должны пробыть здсь еще.

— Но… люди…

— О, я не обращаю на нихъ вниманія!

Съ легкой улыбкой она взяла лютню и сказала:

— Сидите такъ. Чтобы вамъ не нужно было говорить, я буду играть.

И, свъ противъ него, она нжно заиграла пвучую псню провансальскихъ трубадуровъ.

Въ глубокомъ волненіи ловилъ онъ эти звуки. Много лтъ онъ не слышалъ ничего подобнаго. Лэди Изольда, казалось, преобразилась. Сама комната, которую онъ такъ хорошо зналъ, какъ будто измнилась. Свчи горли, ярко освщая ея лицо, а позади нея клубился, скрывая все, мягкій мракъ. Секретарь видлъ только ее, только о ней могъ онъ и думать. Безъ короны, безъ вассаловъ, сидла она передъ нимъ въ королевской роскоши. Короной ей служили ея золотистые волосы, трономъ — ея кресло.

Измнился и онъ самъ. Разв она не играетъ передъ нимъ съ покорностью, опустивши глаза и не смя встртиться съ нимъ взглядомъ? Непривычно страстнымъ взглядомъ онъ старался заглянуть ей въ глаза, но она не поднимала ихъ. Тихимъ голосомъ она запла старинную псню о любви, и эта псня все боле и боле задвала его за сердце.

И вдругъ она смолкла. Лишь пальцы ея продолжали тихонько скользить по струнамъ.

Въ комнат стало тихо, тихо.

Магнусъ Штейнъ сидлъ неподвижно, устремивъ глаза на ея прекрасное лицо и все еще ловя замершіе звуки…

Вдругъ, сдлавъ надъ собой огромное усиліе, онъ всталъ, чтобы убдиться, что онъ не грезитъ.

Глаза ихъ встртились. Она замтила странный блескъ въ его глазахъ и также поднялась. Не отводя отъ него взора, она медленно стала подходить къ нему.

— Я еще не поблагодарила васъ за вашъ подвигъ,— тихо промолвила она.— Но женщин трудно найти нужныя слова. Не поможете ли вы мн?

Онъ понялъ все.

Она стояла передъ нимъ, прекрасная, какъ никогда. Вдругъ его мысли перенеслись къ Фастрад, и она предстала передъ нимъ, какою онъ видлъ ее еще сегодня вечеромъ — маленькой душой и тломъ, въ сравненіи съ этой царственной женщиной. Онъ чувствовалъ ея власть надъ собой. Онъ не могъ оторваться отъ ея красоты, отъ ея огромныхъ, сверкающихъ глазъ и понималъ, что насталъ часъ великаго искушенія не только для его тла, но и для его души. Волна горячей крови хлынула ему въ сердце, каждый

фибръ его тла трепеталъ отъ искушенія. Но его закаленная воля, привыкшая къ побдамъ, взяла верхъ и на этотъ разъ. Мало-помалу горячая волна отхлынула обратно, и вмсто нея поднялся гордый, необузданный гнвъ, гнвъ на себя за то, что въ немъ поднялась было эта горячая волна, гнвъ на нее за то, что она чуть было не покрыла его позоромъ. И вмст съ тмъ ему было больно, что она оказалась меньше, чмъ онъ думалъ.

— Какъ смете вы искушать меня?— хрипло крикнулъ онъ, трясясь всмъ тломъ.— Потаскушка!

Можетъ быть, онъ и не хотлъ сказать громко это ужасное слово. Нельзя, впрочемъ, судить его за это по понятіямъ нашего времени. Въ ту эпоху между мужчиной и женщиной свободно произносились такія слова, отъ которыхъ наши современники пришли бы въ ужасъ.

Онъ вдругъ почувствовалъ то же непріятное чувство, которое испыталъ, услышавъ въ первый разъ это слово въ тотъ самый день, когда его сказала Фастрада при възд лэди Изольды въ городъ. Какъ онъ могъ крикнуть его теперь самъ? Этого онъ не могъ себ объяснить. Можетъ быть, онъ былъ еще подъ вліяніемъ лекарства, а, можетъ быть, тутъ сказалось страшное напряженіе, которое онъ сдлалъ надъ собой.

Лэди Изольда широко раскрыла глаза, какъ будто не вря собственнымъ ушамъ, и подалась назадъ, словно кто-нибудь ударилъ ее хлыстомъ.

Наступило глубокое молчаніе.

— Я предложила вамъ свою любовь, а въ отвтъ получила отъ васъ оскорбленіе,— начала она какимъ-то безцвтнымъ голосомъ.— Если я и не безъ грха, то разв это справедливо?

Даже въ эту минуту она была слишкомъ горда и не скрывала того, въ чемъ не созналась бы ни одна женщина.

— Вы предложили мн позоръ!— воскликнулъ онъ сдавленнымъ голосомъ, держась за колонку кровати, чтобы не упасть.

Онъ весь дрожалъ.

— Позоръ? Когда женщина, обманувшись въ сердц мужчины, предлагаетъ ему любовь, вы называете это позоромъ. А когда вы, мужчины, поступаете такъ относительно женщинъ, то какъ вы это называете? Разв вы сами такъ чисты, чтобы судить другихъ?

— Да, я чистъ!— вскричалъ онъ.

Какое-то выраженіе, смысла котораго онъ не могъ угадать, прошло по ея лицу.

— Я такъ и думала,— прошептала она.— Если бъ этого не было, я не стала бы и говорить съ вами. Вы назвали меня такъ, какъ ни одинъ мужчина не назвалъ бы женщину, даже если бъ онъ былъ совершенно правъ. Но правы ли вы были относительно меня, судите сами. Садитесь и выслушайте. Садитесь!— повторила она, длая повелительный жестъ,— Даже разбойникъ, котораго схватили на большой дорог, иметъ право требовать, чтобы его выслушали.

Въ ея тон было что-то такое, что не допускало возраженія.

Свъ въ кресло, она немного помолчала. Потомъ она поднялась во весь ростъ и, остановившись среди комнаты, начала говорить, не глядя на него:

— Лтъ десять тому назадъ папскій посолъ, хавшій на сверъ Англіи къ королю Генриху IV, былъ застигнутъ метелью и принужденъ искать гостепріимства въ одномъ замк. Здсь онъ оставался, пока не наступила оттепель. Среди сопровождавшихъ его духовныхъ лицъ былъ молодой неаполитанецъ знатнаго происхожденія, щедро надленный всми качествами своей расы, ловкостью, изяществомъ манеръ и лживостью. Дочь хозяина дома, которой не было еще и пятнадцати лтъ, до сихъ поръ видла мало мужчинъ, да и то это были грубые воины, умвшіе гораздо лучше владть шпагой, чмъ краснорчіемъ. Она влюбилась въ этого ловкаго прелата, говорившаго громкія слова, которыя, казалось, должны разбить вковыя оковы и уничтожить вковыя суеврія. Она не знала, конечно, что и онъ, и другіе его спутники были лжепророки, что вмсто цпей, которыя они разбивали, они готовили другія, еще боле унизительныя и мучительныя. Онъ говорилъ ей, что, какъ лицо духовное, онъ не можетъ вступить съ нею въ бракъ, но что тмъ больше величія будетъ въ ея любви, и она врила ему. Она не понимала, про какую любовь онъ говорилъ. Она не просила его сперва самому сбросить цпи, которыя онъ совтовалъ сбросить другимъ. Она любила его, и ей казалось преступленіемъ допустить мысль, что онъ въ чемъ-нибудь неправъ. Но ея двичій инстинктъ заставлялъ ее противиться его желаніямъ. Можетъ быть, въ конц концовъ она и уступила бы, я не знаю. Но однажды ночью этотъ человкъ, которому наскучило ждать, далъ ей снадобья и, когда она потеряла способность сопротивляться, взялъ отъ нея, что желалъ. Это былъ ея первый грхъ, если только это можно назвать грхомъ. Вскор посл этого онъ ухалъ, а она днями, недлями, мсяцами стала ждать отъ него хотя какой-нибудь всточки. Она продолжала ждать, пока наконецъ не была вынуждена удалиться изъ родительскаго дома — одна съ своимъ позоромъ. Можетъ быть, ей не слдовало бы оставаться въ живыхъ, но она не могла убить вмст съ собой и еще не родившагося ребенка. Часъ родовъ засталъ ее на большой дорог. На солом, въ стойл родила она своего ребенка. Оправившись, она отправилась за море, чтобы скрыть свой позоръ. Два года терпла она нищету, ибо она умла здить верхомъ и охотиться съ соколами, играть на лютн и писать стихи, но не умла зарабатывать себ на жизнь. Ребенокъ ея заболлъ. Ей предложили помощь на условіяхъ, которыя обыкновенно предлагаются молодымъ женщинамъ въ ея положеніи. Она отказалась. Но ребенку длалось все хуже и хуже, и она согласилась. Это былъ ея второй грхъ. Но было уже поздно: ребенокъ умеръ. Когда она возвращалась домой, опустивъ въ землю его маленькое тльце, ее повстрчалъ на улиц герцогъ Орлеанскій. Ея застывшее блдное лицо понравилось ему, онъ излекъ ее изъ нищеты и ввелъ въ придворные круги. Онъ ничего не требовалъ отъ нея: для этого онъ былъ слишкомъ благовоспитанъ. Она же, какъ могла, выражала ему свою благодарность — и слово добродтель стало пустымъ звукомъ, чмъ-то такимъ, что презираетъ и Богъ, и дьяволъ, и люди. Но я должна сказать, что все, чмъ я теперь владю, получено не отъ него. По праву и закону я теперь лэди Монторгейля и Вольтерна. Таковы были мои первые три грха. Сплетни прибавили къ нимъ много другихъ, ибо я не скрывала никогда, кто я. Съ тхъ поръ я безпрерывно странствую изъ страны въ страну въ поискахъ, сама не знаю чего, можетъ быть, умиротворенія. Мой четвертый грхъ я совершила сегодня.

До сихъ поръ она говорила тихимъ, монотоннымъ голосомъ, какъ будто пришибленная нанесеннымъ ей ударомъ. Но мало-помалу въ ея словахъ зазвенли страстныя ноты.

— Не знаю, заслужила ли я названіе, которое вы мн дали, но знаю только одно, что я не заслужила его отъ васъ. Я знаю многихъ женъ и двицъ, которыя хуже меня и которыхъ вы не смли бы такъ назвать. Он вдь продаютъ свое тло и души мужьямъ, которыхъ не любятъ, продаютъ за богатство, за положеніе. А я не требую отъ васъ ничего. За мной ухаживали принцы, короли искали моей дружбы, и я думала, что, несмотря ни на что, я еще могу предложить вамъ многое. Вы, вроятно, подумали, что это минутное увлеченіе, женскій капризъ. Нтъ, я думала, что вы можете прочесть все въ моихъ глазахъ. Любовь, если она ничего не проситъ, а, наоборотъ, готова сама все отдать, такая любовь не можетъ быть позоромъ, хотя бы это была любовь женщины въ род меня. Я видла, что вы страдаете, и мн показалось, что я лучше другихъ поняла васъ. Я думала, что вы, именно вы, шире, чмъ другіе, смотрите на жизнь, на ея ничтожество и величіе.

Она остановилась.

— Когда я пріхала сюда,— начала она мечтательно, съ оттнкомъ безконечной грусти:— я ожидала большаго отъ жизни. Подобно вамъ, я изврилась въ людей и отчаялась найти человка, который заслуживалъ бы это имя. Но здсь, въ город великаго собора, на которомъ человческое себялюбіе и испорченность достигли высшей своей точки, здсь мн показалось что я нашла свой идеалъ. Все стало казаться возможнымъ, разъ есть такіе люди. Мои мысли опять настроились такъ, какъ бывало въ дтств. Я опять врила въ Бога, въ возрожденіе людей и въ самое себя. Я вообразила, что, можетъ быть, могу помочь вамъ въ борьб, но забыла, что я недостойна этого. Простите.

Магнусъ Штейнъ сидлъ молча и неподвижно. Голова его опустилась на грудь, а на лицо легла глубокая тнь. Прошло нсколько минутъ, пока онъ опять поднялъ на нее глаза. Она все еще стояла на прежнемъ мст, глядя куда-то въ сторону.

— Вы правы,— заговорилъ онъ сдавленнымъ, неестественнымъ голосомъ.

— Вы не заслужили такого названія. Усердно извиняюсь передъ вами. Не могу понять, какъ я могъ сказать такое слово. Однако вы хотли сдлать все-таки нчто непростительное: вдь вы же знаете, что я обрученъ.

Она быстро повернулась къ нему и взглянула прямо ему въ лицо. Глаза ея стали еще печальне.

— Нтъ, этого я не знала. Еще разъ извините меня. А теперь, идите. Идите!— повторила она, видя, что онъ колеблется.— Идите!

Одной рукой она показывала ему на дверь, а другой судорожно держалась за край стола: силы покидали ее.

Магнусъ Штейнъ поклонился и молча вышелъ.

Когда дверь закрылась за нимъ, леди Изольда продолжала стоять у стола, трепеща всмъ тломъ. Потомъ медленными, неврными шагами она подошла къ двери и заперла ее. Попрежнему шатаясь, она вернулась въ комнату и, закрывъ лицо руками, бросилась на колни передъ распятіемъ. Долгое время, молча и не двигаясь, лежала она, распростертая. Лишь изрдка тло ея содрогалось конвульсивно.

Наконецъ она подняла голову. Глядя на скорбный, потемнвшій отъ времени ликъ Христа, видвшій немало отчаянія и внимавшій столькимъ молитвамъ, она тихо, отрывисто шептала:

‘Ты, простившій гршницу, научи меня, какъ мн найти прощеніе? Неужели ты, пришедшій спасти міръ, отвернулся отъ меня. Я не знала, что слезы мои будутъ такъ горьки! О, Господи, сжалься надо мной! Ты, Который, не судишь, какъ люди, и знаешь предлы силъ нашихъ, прости и помилуй меня!’

И она со слезами протягивала руки къ изображенію Христа на крест, который смотрлъ на нсе сверху и, казалось, хотлъ сказать: ‘Смотри, Я стражду. Страдай и ты. Я тоже молился, да мимо идетъ меня чаша сія, но она не прошла мимо. И я испилъ ее. Наклонись къ твоей и также испей ее’.

Женщина, казалось, поняла этотъ тайный голосъ, ибо она продолжала уже спокойне:

— Нтъ, не надо прощенія мн. Меня обманула плоть моя. Не о своемъ прощеніи молюсь я, а о немъ! Пусть я понесу крестъ свой, но сохрани его отъ гибели! Открой ему глаза и удержи отъ этой женщины! Она малодушна и предана сует міра сего. Его величіе для нея только безуміе. Боже, отнеси его отъ нея!

И опять съ мольбой протягивала она свои руки ко Христу. Свтъ отъ низкой свчки падалъ теперь прямо на Его склоненную голову въ терновомъ внц. Его ликъ попрежнему хранилъ важное, суровое выраженіе. Въ строгихъ глазахъ не видно было прощенія.

— Боже, сжалься надъ нимъ. Ты не можешь допустить, чтобы погибла великая душа, въ немъ живущая, погибла въ день мрака и отчаянія. Дай мн знаменіе, что Ты не дашь ему погибнуть!

Она говорила громко и угрожающе. Поднявшись съ колнъ, она стояла передъ крестомъ. Грудь ея волновалась.

Но ликъ попрежнему оставался неизмннымъ и знаменія но было. Движеніемъ воздуха свчу едва не задуло, и на мгновеніе еще большая тнь легла на изображеніе Христа.

Съ тихимъ стономъ она опять пала на колни…

— Не гнвайся, Господи! Сжалься надъ мукой моею и пошли знаменіе. И я благословлю страданія свои, которыя Ты дашь мн

Холодныя капли пота выступили у нея на лбу. Голосъ сдлался хриплымъ, но ликъ былъ все тотъ же, и знаменія не было.

Свчи догорли и погасли. Въ комнат стало совсмъ темно, но женщина попрежнему лежала неподвижно у подножія креста..Холоднымъ утреннимъ свтомъ засеребрилось окно. Медленно поднималась заря, освщая и крестъ, и надломленную женщину, распростертую передъ нимъ.

Наступалъ день. Онъ несъ новыя силы тмъ, кто провелъ ночь во сн, новыя надежды тмъ, кто задыхался въ отчаяніи въ ночной тьм. Но ей онъ не несъ съ собой ни силъ, ни надеждъ.

Сначала медленно, затмъ быстре и быстре разливался свтъ, по мр того, какъ невидимое еще солнце приближалось къ горизонту. Холодные блики заиграли на крест и на женщин съ обнаженной шеей и руками. Дивный контуръ ея плечъ рзко выдавался на фон стны, а на голов ея сіяли брильянты.

Майское солнышко тронуло наконецъ дома на противоположной сторон площади. Лучи его пробжали по унылой комнат и окутали женщину золотой своей сткой. Но отъ этого распростертая фигура казалась только еще печальне.

ГЛАВА VIII.
Пробужденіе.

Выйдя отъ лэди Изольды, секретарь пошелъ безцльно по безлюднымъ улицамъ, подставляя подъ свжій ночной втерокъ свою горячую голову. Боле по привычк, чмъ сознательно, онъ направился къ себ домой. Но, дойдя до своего жилища, онъ остановился и пошелъ назадъ. Онъ былъ увренъ, что его мать засыплетъ вопросами: гд онъ провелъ ночь. Что онъ будетъ отвчать ей? Поэтому онъ ршилъ итти прямо въ ратушу и провести остатокъ ночи въ своей рабочей комнат. Онъ не разъ проводилъ здсь ночи за работой, и она уже привыкла къ этому.

Медленно шелъ онъ по спящему городу. Все было объято безмолвіемъ. Луна бросала свой холодный свтъ на мостовую, по которой онъ шелъ. Безсознательно онъ направился къ мсту, гд нсколько часовъ тому назадъ произошла схватка. Трупы продолжали лежать на прежнихъ мстахъ. Эта часть города была не изъ лучшихъ, и всякій запоздавшій прохожій старался пройти ее, не вмшиваясь не въ свое дло. Секретарь тронулъ ногой человка, который едва не отравилъ его пною. Теперь онъ былъ уже мертвъ.

Магнусъ Штейнъ насупился и пошелъ дальше. Вотъ, наконецъ, и ратуша. Онъ отперъ и опять заперъ за собой ворота съ большимъ по этой глубокой тишин скрипомъ, поднялся по темной лстниц и по коридорамъ, въ которыхъ гулко отдавались его шаги, направился къ себ въ комнату. Здсь онъ выскъ огня и брезгливо осмотрлся.

Комната была въ безпорядк: ее еще не вымели и оставили такъ, какъ она была посл занятій. Очевидно, служители устремились вс смотрть мистерію, разсчитывая, безъ сомннія, что къ завтрашнему утру они еще успютъ прибрать комнату.

Секретарь спокойно зажегъ лампу и подобралъ бумаги, разбросанныя по полу втромъ: даже окно осталось, какъ было, открытымъ.

Открывъ столъ, гд хранились его списки, онъ вынулъ нкоторые и приготовился работать. Но мысли его были далеко, и совершенно машинально онъ сталъ складывать списки, не замчая того, что онъ соединяетъ ихъ неправильно. Нетерпливо махнувъ рукой, онъ слъ, наконецъ, за столъ и принялся писать. Но его рука то и дло останавливалась, онъ погружался въ задумчивость, пока не замчалъ этого и силою воли не принуждалъ себя писать дальше.

И сюда заглянула въ надлежащее время заря. Она тихонько прокралась сюда отъ озера, погашая одну звздочку за другой и набрасывая свой серебристый покровъ на тихую водную поверхность. Чаще и чаще вспыхивала она надъ городомъ, охватывая то какую-нибудь крышу, то башню. Окна въ ратуш стали срыми. Свтъ лампы казался блднымъ и неестественнымъ. А снаружи сначала рдко и робко, затмъ чаще и увренне стали доноситься утренніе звуки.

Въ воздух было холодно, и секретарь дрожалъ. Онъ просидлъ въ своей комнат до двухъ часовъ дня. Затмъ захлопнулъ книгу и спряталъ ее. Заперевъ комнату на ключъ, онъ спустился внизъ и пошелъ домой по залитымъ солнцемъ улицамъ.

Былъ чудный день. Улицы были переполнены разноцвтной толпой. Знакомые привтствовали его, но никто, казалось, не радовался встрч съ нимъ.

Магнусъ Штейнъ мрачно шелъ впередъ, избгая широкихъ площадей и выбирая узкіе переулки. Свтъ и веселье какъ будто оскорбляли его. Медленно поднялся онъ по скрипучей лстниц въ свое жилище. На площадк его встртила мать.

— Гд ты былъ все это время?— спросила она.— Я уже хотла послать за тобой кого-нибудь, но подумала, что ты, вроятно, пошелъ съ Фастрадой смотрть мистерію и ршилъ провести у нихъ всю ночь.

— Отчасти это врно,— произнесъ сынъ.— Но остатокъ ночи и утро я провелъ у себя въ рабочей комнат: у меня была работа.

— Ты не долженъ работать такъ много,— сказала она мягче обыкновеннаго. Но сынъ и не замтилъ этой разницы въ тон. Не отвчая ничего, онъ вошелъ къ себ въ комнату и слъ.

— Нельзя ли мн дать стаканъ вина? Если, конечно, оно у насъ есть.

— Есть, есть.

И съ необычнымъ проворствомъ она отправилась за виномъ. Когда онъ выпилъ стаканъ, она заговорила снова:

— Не хочешь ли чего-нибудь състь? Ужиналъ ли ты?

— Спасибо, я не голоденъ,— промолвилъ Магнусъ, съ изумленіемъ поднимая на нее глаза.

— Выпей еще вина. Ты что-то блденъ.

Это показалось ему подозрительнымъ. Уже первыя ея слова подйствовали на него непріятно. Каждую недлю въ этотъ самый день происходило засданіе городского совта, такъ что секретарь обыкновенно возвращался въ этотъ день ночью. Она не могла знати, что вчера засданіе было случайно отложено.

Онъ обвелъ глазами комнату, но въ ней все было попрежнему.

— Гд Эльза?— спросилъ онъ.

— Въ своей комнат. Она сейчасъ придетъ.

Онъ выпилъ свой стаканъ и сталъ ждать. Но Эльзы все не было. Это показалось ему страннымъ.

— Здорова ли она?— спросилъ онъ.

— Утромъ было довольно плохо. Знаешь, это часто съ ней бываетъ. Посл обда она, какъ будто, была очень утомлена, и я велла ей лечь отдохнуть. Она, вроятно, спитъ.

Трудно было объяснить себ эту внезапную нжность, и она не обманула Магнуса.

— Я пойду къ ней самъ,— сказалъ онъ, вставая.

— О, не надо, не надо,— вскричала фрау Штейнъ.— Она теперь спитъ, и ее не надо будить. Иначе вечеромъ ей будетъ хуже.

Она проговорила все это очень спокойно, но взглядъ ея избгалъ сына.

Не говоря ни слова, онъ пошелъ къ двери.

— Не ходи!— закричала мать съ раздраженіемъ.— Ты вызовешь у ней припадокъ.

Онъ не обратилъ вниманія на ея слова. Она вскочила и загородила ему дорогу.

— Подожди,— заговорила она, задыхаясь.— Я должна теб сказать одну вещь. Сегодня утромъ ей было такъ плохо, какъ никогда. Посл припадка она казалось полумертвой… Одинъ святой человкъ общалъ мн изгнать изъ нея бса… И теперь онъ у нея.

Жилы на лбу секретаря налились такъ, какъ будто хотли лопнуть. Съ гнвомъ онъ схватилъ мать за руку.

— Это отецъ Марквардъ?— промолвилъ онъ сквозь зубы,

— Ради Бога! Постой! Не убивай меня! Другой, другой… святой человкъ!

— Ты лжешь!— вскричалъ сынъ и оттолкнулъ ее съ такой силой, что она отлетла къ двери и упала у стны. Не взглянувъ на нее, сынъ бросился впередъ и быстро подошелъ къ двери Эльзы.

Дверь была заперта. Сильнымъ движеніемъ онъ сорвалъ ее съ петель и вошелъ.

Женщина за дверью затаила дыханіе. Слышно было, какъ съ металлическимъ звукомъ упалъ на полъ кинжалъ, выбитый изъ дрожащихъ рукъ искусителя. Раздался слабый крикъ монаха, сдавленнаго въ могучихъ, не знающихъ пощады объятіяхъ.

— Читай скоре себ отходную,— раздался суровый голосъ.— Часъ твой насталъ.

— Я изгонялъ бса,— визжалъ монахъ, пораженный смертельнымъ страхомъ.— Демонъ всецло овладлъ ею. Но я выгналъ его…

— Ну, стало быть, онъ теперь вселился теб въ душу. Черезъ пять минутъ все будетъ кончено.

Страшная опасность заставила монаха опомниться. Онъ опять прибгъ къ своей обычной самоувренности.

— Вы не смете убить меня!— закричалъ онъ.— Это не пройдетъ вамъ даромъ. Вс знаютъ, куда я пошелъ. Кром того, въ моемъ стол лежитъ письмо, въ которомъ вы обвиняетесь въ ереси. У меня о васъ довольно свдній. Если я не вернусь къ себ, то письмо будетъ передано епископу.

Это была обычная хитрость монаха, при помощи которой онъ въ свое время принудилъ къ повиновенію мастера Шварца и многихъ другихъ. Никакихъ писемъ, по всей вроятности, имъ заготовлено не было, но такъ какъ проврить сто было нельзя, то приходилось врить ему на слово.

Въ отвтъ на эту угрозу секретарь только разсмялся. Отъ смха монахъ затрясся, словно въ лихорадк.

— И ты думаешь запугать меня костромъ! Меня, который всю жизнь того и ждетъ, что завтра окажется на костр.

И онъ разсмялся опять. Его блые зубы ярко выдлялись изъ-подъ черныхъ усовъ.

— Но подумайте о вашей семь! Вспомните о матери, о сестр!

— Моя несчастная сестра не въ своемъ ум. А моя мать такъ погрязла въ порокахъ, что никакой духовный судъ не признаетъ ее еретичкой. Черезъ часъ я извщу твоего брата, гд онъ можетъ найти твой трупъ.

— О сжальтесь, сжальтесь,— извиваясь, завизжалъ монахъ.

— Вчера одна особа, въ тысячу разъ лучшая, чмъ ты, упрекнула меня въ томъ, что я безпощаденъ. Ужъ если я съ ней былъ безпощаденъ, то буду такимъ и теперь.

Вдругъ кто-то судорожно схватилъ его за рукавъ. То была его мать, Не имя возможности встать, она медленно подползла къ нему.

— Опомнись, сынъ мой, опомнись,— отчаянно выла она.— Костеръ! Костеръ!

Свободной рукой секретарь схватился за кинжалъ, лезвіе котораго сверкнуло передъ самымъ лицомъ испуганной женщины.

— Прочь, пока я не вышелъ изъ себя! Вмсто того, чтобы валяться здсь въ пыли, постаралась бы хотя прикрыть наготу дочери!

И, сорвавъ съ нея платокъ, онъ набросилъ его на Эльзу, которая относилась ко всему происходящему совершенно безучастно, какъ будто послдній остатокъ разума пропалъ у нея.

— Сжальтесь! Сжальтесь!— повторялъ, ползая на колняхъ, отецъ Марквардъ.

— Объявляю передъ лицомъ Господа, что я не хочу мстить теб за тхъ, кого ты уже усплъ погубить. Онъ Самъ будетъ судить тебя за это. То, что я сдлаю, я сдлаю для огражденія еще не погубленныхъ женъ и дочерей города Констанца.

— Я не всегда былъ такимъ,— въ отчаяніи лепеталъ монахъ, пытаясь оправдаться.— Я былъ добръ, когда былъ молодъ. Однажды я полюбилъ женщину, но она была замужемъ, а я былъ монахомъ. Но я ее всегда уважалъ. Во всемъ, что я потомъ дламъ, виновата церковь, а не я.

— Говори все это Господу Богу. Онъ взвситъ твои преступленія и разсудитъ тебя. У меня нтъ времени для этого. Молись, ибо твой часъ насталъ.

— Сжальтесь! Сжальтесь!— вопилъ монахъ.

— Не хочешь молиться — твое дло.

Секретарь поднялъ свой кинжалъ, но опять опустилъ его.

— Нтъ, не хочу марать клинокъ твоею кровью.

Схвативъ поясъ монаха, онъ удавилъ его имъ.

Все это произошло прежде, чмъ монахъ могъ сообразить, въ чемъ дло, и оказать какое-нибудь сопротивленіе. Фрау Штейнъ въ ужас со стонами уползла въ уголъ. Эльза попрежнему смотрла на все тупымъ взглядомъ — ее не тронули ни расширившіеся отъ ужаса глаза монаха, ни его исказившіяся судорогой черты, ни застывшее въ поко смерти лицо.

Вдругъ она испустила страшный крикъ. Выпрямившись во весь свой ростъ, она дико смотрла впереди себя. Вскрикнувъ еще разъ, она какъ мертвая опустилась опять. Братъ долго смотрлъ на нее и повернулся къ матери, сидвшей на полу, стуча челюстями.

— Это твое дло! Клянусь Богомъ, не знаю, долженъ ли я оставить тебя въ живыхъ! Сколько ты получила за это?

— Нтъ, нтъ!— рыдала она. Страхъ смерти и тяжкое брошенное ей обвиненіе вернули ей способность рчи.— Я дурная женщина, но этого я бы не сдлала! Я не получила ничего. У нея былъ припадокъ, и я думала, что онъ дйствительно можетъ помочь ей. Я однажды собственными глазами видла, какъ онъ изгналъ бса изъ фрау Керлингъ. Онъ клялся всми святыми, что вылечитъ ее, я я думала, что тутъ нтъ никакой опасности, потому что… потому что…

Несчастная женщина, кажется, впервые почувствовала весь свой позоръ.

— Потому что,— созналась она, потупясь,— имла основаніе думать, что онъ пришелъ ко мн.

Сынъ бросилъ на нее взглядъ, въ которомъ страннымъ образомъ смшано было презрніе, гнвъ и сожалніе.

— Ты моя мать,— промолвилъ онъ глухимъ голосомъ:— не знаю, что теб отвчать. Посмотри теперь за дочерью, а я пойду извстить епископа о всемъ происшедшемъ.

Отрезвленная страшной картиной фрау Штейнъ загородила ему дорогу. Въ ней невольно проснулись материнскіе инстинкты.

— Не надо, не надо!— кричала она, уже видя передъ собой костеръ.— Я пойду къ королю. Онъ долженъ сегодня вернуться. Я не могла открыть теб раньше, но теперь ты не можешь на это сердиться, ибо это спасетъ насъ всхъ: твой отецъ — король.

Она произнесла это съ гордостью. Видимо, тщеславіе овладло ею при воспоминаніи о прошлыхъ дняхъ. Но вдругъ она отступила назадъ: лицо ея сына было ужасно.

— Минуту тому назадъ я еще думалъ, что ты наконецъ поняла, что такое грхъ!— воскликнулъ онъ.— Но нкоторые родятся слпыми, и у нихъ нтъ чувства добра и зла, чести и позора. И ты еще гордишься тмъ, что было! А отъ кого же моя несчастная сестра?— спросилъ онъ, немного помолчавъ.

— Не… не знаю,— простонала она.

— Сегодня ночью я обозвалъ одну женщину потаскушкой, я, сынъ потаскушки!— тихо прошепталъ онъ.— Знаешь ли ты,— вдругъ заговорилъ онъ съ гнвомъ:— знаешь ли ты, что долженъ былъ бы сдлать съ тобою твой мужъ? Онъ долженъ былъ бы убить тебя. А что, по-твоему, долженъ сдлать я, носящій его имя? Ну, говори?

Женщина слушала его какъ будто въ припадк безумія, загипнотизированная его блестящими глазами и страшнымъ голосомъ. Вдругъ она закрыла голову руками и побжала изо всхъ силъ изъ комнаты. Не останавливаясь и не оглядываясь, она пронеслась по лстниц и выбжала на улицу.

Магнусъ Штейнъ посмотрлъ на дверь, въ которую она выбжала, и глубоко вздохнулъ.

— Слава Богу, что она ушла! Все-таки это моя мать. А мой отецъ король! Король Сигизмундъ, для котораго освщаютъ улицы, когда онъ отправляется въ публичные дома! Желалъ бы я знать, кто былъ мой ддъ! Должно быть, это былъ какой-нибудь святой, иначе я не могу понять, откуда у меня такія понятія. Дйствительно, я могу гордиться своимъ происхожденіемъ,— добавилъ онъ съ горькой улыбкой.

Его сестра попрежнему безучастно сидла на своемъ мст. Онъ обернулся къ ней.

— Несчастное существо! Какъ гласитъ писаніе? Грхи родителей на дтяхъ ихъ до седьмого колна. Что мн длать съ тобой?

Онъ обвелъ глазами маленькую бдную комнатку. Солнце уже ушло за окно, и только на потолк кое-гд бгали его слабые отблески. Внизу же все было сро и угрюмо. Мебели не было, кром простой кровати. Не было здсь и радостей жизни,— одно горе и скорбь. На подоконник стояло нсколько блдныхъ и чахлыхъ цвтовъ. Вс т, которые росли хорошо, Эльза отнесла въ комнату брата. Въ клтк надъ ними вислъ маленькій снгирь, котораго однажды она нашла на улиц съ перебитымъ крыломъ. Обыкновенно онъ весело плъ, но теперь и онъ какъ бы въ испуг хранилъ молчаніе.

— Душа ея попрежнему невинна, да и тло врядъ ли виновато. Но горе, если въ одинъ несчастный день преступленіе принесетъ свой плодъ! Долженъ ли я убить его?— бормоталъ про себя Магнусъ Штейнъ, бурно расхаживая но комнат.— Не знаю, будетъ ли это справедливо. Нтъ, я не могу этого сдлать.

Онъ круто повернулся, и его взглядъ упалъ на мертвое лицо отца Маркварда. Ему стало страшно. Онъ стиснулъ зубы и безъ церемоніи поволокъ трупъ въ сосднюю комнату. Тутъ онъ бросилъ его въ уголъ и прикрылъ салфеткой.

Вернувшись, онъ засталъ сестру въ сильномъ испуг. Она си-‘ дла на кровати и глядла на. него широко раскрытыми глазами.

— Ушли ли убійцы?— спросила она.

Братъ перемнился въ лиц.

— Здсь нтъ убійцъ,— строго сказалъ онъ:— не бойся ничего.

— А бдная Ядвига осталась жива? Я видла, какъ кровь текла по ея лицу…

Магнусъ понялъ, что она говоритъ о событіи, которое произошло пять лтъ тому назадъ, когда ея служанка была убита у нея на глазахъ. Это такъ потрясло ее, что съ тхъ именно поръ она и лишилась разума.

— Да, да, Ядвига жива,— отвчалъ онъ.

— О, какъ я рада. Я буду ухаживать за нею. Но почему теперь день? Вдь они только что были здсь, въ глухую ночь.

Пять лтъ тому назадъ, прозжая черезъ Францію, они остановились ночевать въ какомъ-то уединенномъ домик, возл большой дороги. Ночью на нихъ напала одна изъ разбойничьихъ шаекъ, которыми была наводнена въ то время эта несчастная страна.

— Это не та комната, гд мы спали!

Она бросилась къ окну и распахнула его настежь.

— Какъ! Мы въ город! Что случилось? Ты долженъ объяснить мн!

Она вдругъ измнилась. Медленность и обычная безсвязность ея рчи пропали. Голосъ сталъ звученъ и бодръ. Одно убійство лишило ее разума, другое, какъ будто, вернуло ей его.

Братъ стоялъ передъ ней, не зная, надолго ли вернулось къ ней сознаніе и слдуетъ ли считать его возвращеніе въ такую минуту благословеніемъ или проклятіемъ.

— Ты была очень больна, но теперь ты поправляешься,— промолвилъ онъ наконецъ.

— Это хорошо.

Маленькая птичка надъ цвтами вдругъ принялась пть, какъ будто поняла ея слова. Сначала она пла робко и тихо, затмъ все громче и веселе. Что-то теплое почувствовалъ Магнусъ на своихъ глазахъ. Эльза стояла передъ нимъ и осматривала самое себя.

— О, какъ я выросла!— воскликнула она.

Магнусъ, подавленный ужасомъ, молчалъ. Если раньше его сестр грозила какая-нибудь опасность, то теперь, когда она стала здорова, опасность эта стала куда больше.

— Ты была больна довольно долго — цлыхъ пять лтъ!— сказалъ онъ.

Онъ не смлъ сказать ей ничего боле. Время шло, надо было ршаться на что-нибудь и дйствовать.

Пять лтъ!

Она откинулась на кровать, какъ бы подавленная тяжестью этихъ долгихъ лтъ.

Она провела руками по лбу.

— Теперь я кое-что вспоминаю. Я помню какую-то женщину, которая все стояла передъ зеркаломъ, примривая платья и надвая на себя брильянты. Она бранила и била меня, когда я ей мшала.

Магнусъ только стиснулъ зубы.

— Помню еще какое-то празднество, на которомъ другая женщина бранила меня, хотя она была молода и красива. Помню, какъ я закричала, и къ намъ подошла другая, еще боле красивая. Мн она очень нравилась. Когда она улыбалась, она была какъ ангелъ, въ род тхъ, которые, помнишь, были нарисованы въ томъ французскомъ городк на окнахъ. Но, увы! Я была больна, и мн все это, должно быть, приснилось.

Помолчавъ немного, она заговорила опять:

— Это очень странно, но я хорошо помню этихъ обихъ женщинъ. Лицо у одной было сурово, когда она говорила со мной, слова ея были повелительны, она безпрестанно оглядывалась, какъ будто боялась толпы. Вс стояли кругомъ насъ и смотрли. Другая говорила со мной ласково, какъ будто боясь обидть меня громкимъ словомъ. Она не смотрла ни на кого, какъ будто никого вокругъ насъ и не было…

Магнусъ молчалъ. Онъ только крпче впился ногтями себ въ руку, пытаясь ршить мучительный вопросъ, требовавшій отвта.

— Если я теперь поправилась, то нужно поблагодарить Господа Бога. Я вспоминаю, что когда я поправилась отъ горячки, то мы потомъ пошли и молились Богу.

— Да, конечно, дорогая моя,— произнесъ секретарь, растрогавшись.— Но если ты можешь припомнить молитву, скажи ее сама. Твои слова скоре дойдутъ до Бога.

Оба они опустились на колни. Эльза, подумавъ немного, тихимъ голосомъ, но увренно, стала читать молитву, которой научилась въ дтств.

Мало-по-малу голосъ ея смолкъ, и въ комнат настала полная тишина. Даже птичка, какъ будто пораженная торжественнымъ настроеніемъ брата и сестры, перестала пть.

Секретарь поднялся съ колнъ. Приподнявъ сестру, онъ поцловалъ ее въ губы, какъ бы желая показать, что для него она попрежнему осталась чиста и непорочна.

— Наднь хорошее теплое платье и возьми изъ своихъ вещей то, что теб боле всего нравится. Мы должны уходить отсюда. Я теперь не могу объяснить теб почему, но ты должна врить мн и не разспрашивать меня.

— Хорошо,— отвчала она.

— Пока ты будешь одваться, я наведу порядокъ въ дом. Оставайся здсь и не выходи, что бы ты ни слышала. И не спрашивай почему.

Выйдя изъ комнаты, онъ взялъ изъ угла трупъ отца Маркварда, положилъ себ на спину и отнесъ въ погребъ. Ноша была не изъ пріятныхъ. Безжизненныя руки и ноги мертвеца колотились о секретаря и о перила узкой лстницы, а вытаращенные глаза на багровомъ лиц пристально смотрли въ одну точку. Но секретарю было не до того. Онъ привыкъ видть мертвыхъ и не боялся ихъ. Онъ спокойно спустился внизъ, не ускоряя и не замедляя своего шага.

Онъ положилъ тло въ уголъ погреба и покрылъ его простыней. Онъ зналъ, что трупъ останется здсь не долго.

Когда все было готово, онъ заперъ дверь погреба и тмъ же спокойнымъ и увреннымъ шагомъ поднялся опять по лстниц и прошелъ прямо въ свою комнату. Здсь онъ открылъ сундукъ и вынулъ со дна его какой-то свертокъ, тщательно завернутый въ холстину. Онъ долго развертывалъ его, пока наконецъ въ его рукахъ не очутилась кольчуга, легкая и гибкая, но очень частая, какія длались тогда въ Испаніи. Ее можно было носить незамтно подъ платьемъ. Рядомъ съ нею въ сундук лежала шпага — не такая, какія носятъ по праздникамъ бюргеры, съ золоченой ручкой и тонкимъ клинкомъ, но тяжелая и годная для боя.

Секретарь надлъ кольчугу и прикрпилъ шпагу, стараясь закрыть ее длиннымъ одяніемъ, которое носили члены городского совта. Затмъ онъ взялъ изъ потайнаго ящичка въ сундук мшечекъ съ золотомъ и положилъ его въ карманъ. Заперевъ снова сундукъ, онъ прислъ къ столу и сталъ писать письмо, которое потомъ запечаталъ и также спряталъ въ карманъ. Покончивъ съ этимъ дломъ, онъ отправился за сестрой.

Она была уже одта. Изъ вещей она взяла очень немногое. Ихъ у нея было мало, и он теперь казались ей новыми и незнакомыми. Изъ драгоцнностей у ней была всего одна небольшая золотая цпочка, неизвстно откуда попавшая къ ней. Съ собой она брала только узелокъ съ бльемъ и клтку съ снгиремъ.

— Онъ умретъ съ голоду, если его оставить здсь,— сказала она брату.

— Въ такомъ случа, возьмемъ его съ собой,— нжно отвчалъ онъ.

Такъ они покинули свое жилище.

ГЛАВА IX.
Приготовленія.

— О, какіе высокіе дома!— вскричала Эльза, когда они очутились на улиц.

На самомъ дл дома не были высоки, даже для Констанца. Это былъ бдный кварталъ города. Нсколько дальше, внизъ по улиц виднлись изъ-за стнъ извивавшихся домовъ деревья и кусты. Хотя несчастная двушка въ прежніе годы не разъ видала ихъ, тмъ не мене они совершенно испарились изъ ея памяти, и она шла по улиц, словно во сн.

— Посмотри, какъ нависли эти крыши!— говорила она.

Улица была не велика, но отъ нависшихъ крышъ съ трубами

и плоскими на нихъ окнами, громоздившихся одна возл другой въ живописномъ безпорядк, она казалась гораздо длинне.

Изъ трубъ весело бжалъ дымокъ. На черномъ фон черепич’ ныхъ крышъ выдлялось блдно-голубое облачко, подбитое се ребромъ. Дойдя до не загороженнаго ничмъ неба, оно вдругъ стало золотымъ. Весело взлетла стая голубей, на минуту заполнивъ собой все свободное пространство. Черезъ минуту они вернулись, однако, на залитыя солнцемъ крыши, какъ бы ршивъ, что не стоитъ летть, когда и здсь такъ хорошо. Внизу на улиц у своихъ дверей играли дти, улыбаясь на двухъ прохожихъ. Все дышало миромъ и спокойствіемъ, и Эльза, столько лтъ пробывшая въ уединеніи, смотрла на все съ довольствомъ и радостью. Но ея братъ шелъ впередъ равнодушно. Онъ хорошо зналъ добрый городъ Констанцъ.

Скоро они дошли до конца улицы, которая въ этомъ мст развтвлялась. Прямо передъ ними, противъ маленькой площади высился большой массивный домъ. Его деревянныя части казались черне, чмъ у другихъ домовъ. На двор, словно глаза какого-нибудь дракона, вспыхивали въ темномъ погреб огни кузнеца мастера Вейганда, погасавшіе только три раза въ годъ: на Пасху, Пятидесятницу и на Рождество. Когда грозы срывали въ город крыши,— а это случалось нердко,— дымъ изъ трубы кузнеца шелъ внизъ, выходилъ въ двери и окна, окрашивая въ черный цвтъ стны верхняго этажа.

Въ этотъ день огни здсь работали ярко, и весело работали мха, разбрасывая своимъ дуновеніемъ тысячи искръ.

Около печи, нахмурившись, стоялъ кузнецъ, сопровождая ругательствами каждый ударъ молотка. Время отъ времени онъ останавливался, чтобы перевести духъ и выпить изъ огромнаго кувшина, стоявшаго сзади него.

— Какъ это вы учили меня, г. секретарь?— спросилъ кузнецъ, поворачивая къ нимъ свое красное отъ огня и вина лицо.— ‘Одинъ разъ королю, другой — пап, а третій — дьяволу, сидящему внутри насъ!

И каждую фразу онъ сопровождалъ ударомъ молота, отъ котораго по всей кузниц летли огненныя брызги.

— Это все пустое! Потому что на королю, ни пап, ни дьяволу отъ этого ни тепло, ни холодно!

Секретарь, вошедшій въ кузницу вмст съ сестрой, взглянулъ на налитые кровью глаза кузнеца. Потомъ онъ перевелъ взоръ на блдную, изнуренную заботами женщину, которая стояла у окна и кормила грудью ребенка. Холодный отблескъ отъ камней мостовой падалъ ей прямо на лобъ и щеки, отчего он казались еще блдне и худе. Видъ у нея былъ такой, какъ будто она уже много выстрадала въ жизни и впереди не ждала ничего хорошаго. И было отъ чего. Подвыпивъ, мастеръ Вейгандъ билъ ее и сокрушалъ, все, что попадало ему подъ руку, не обращая вниманія на то, былъ ли это старикъ, или женщина, или ребенокъ, или, наконецъ, его собственное имущество. Потомъ онъ съ мрачнымъ видомъ сидлъ передъ разбитымъ и поломаннымъ, терзаемый стыдомъ и угрызеніями совсти.

— Ты не такъ меня понялъ,— отвчалъ Магнусъ Штейнъ.— Дай-ка мн молотокъ.

Схвативъ правой рукой тяжелый молотокъ, онъ махнулъ имъ раза два-три, какъ бы для того, чтобы разсчитать его тяжесть. Затмъ онъ схватилъ лвой полосу желза, которую ковалъ кузнецъ. Смло и ловко ударилъ онъ по красному желзу. Искры снопомъ полетли подъ самый потолокъ.

— Это королю,— звонко воскликнулъ онъ. Освщаемое огнемъ, кузнецу его лицо казалось свирпымъ.— Это пап! А это дьяволу!

Въ третій разъ молотъ, вмсто того, чтобы ударить по желзу, опустился на кувшинъ, стоявшій нсколько вправо отъ наковальни. Съ трескомъ разлетлись обломки по всей комнат, а вино, словно потокъ жидкаго золота, разлилось по полу.

Съ минуту вс стояли неподвижно отъ изумленія, словно пригвожденные къ своему мсту. Мужчины прекратили свою работу, мальчики у мховъ глядли, вытаращивъ глаза, жена кузнеца, видимо, испугалась. Самъ Вейгандъ въ остолбенніи смотрлъ на осколки своего любимаго кувшина. Когда онъ наконецъ понялъ, что случилось, жилы на его лбу налились, и, стиснувъ кулаки, онъ сдлалъ нсколько шаговъ по направленію къ секретарю. Въ глазахъ послдняго загорлся какой-то странный огонекъ. Кузнецъ увидлъ знакъ, который тотъ сдлалъ молоткомъ на горячемъ желз, и струхнулъ. Опустивъ глаза, онъ пробормоталъ:

— Что вы, съ ума, что ли, сошли? Кувшинъ отличнаго вина! Не говоря уже о самомъ кувшин, который стоитъ четыре флорина. У меня теперь нтъ другого!

— Нтъ — лучше,— мрачно отвчалъ секретарь.— Неужели ты думаешь побдить дьявола одними ударами? Ударь сначала по своимъ порокамъ, а потомъ ужъ по королю и пап!

Мастеръ Вейгандъ былъ еще достаточно трезвъ и не могъ не почувствовать справедливость этихъ словъ.

— Не знаю, въ этомъ проклятомъ зель есть что-то, что привораживаетъ человка. Должно быть, въ немъ самъ дьяволъ.

— Именно, дьяволъ, мастеръ Вейгандъ, но больше въ насъ самихъ, чмъ въ вин.

— Тутъ виновата еще эта проклятая рыба, отъ которой такъ хочется пить,— продолжалъ кузнецъ, указывая на стоявшую на стол соленую рыбу.

Секретарь взялъ ее и бросилъ въ огонь.

— Теперь она не будетъ больше возбуждать у тебя жажды.

Кузнецъ опять едва не разсердился, но снова преодоллъ себя.

— Пропалъ ужинъ!— сказалъ онъ съ дланнымъ смхомъ.

— Постись, постись! Завтра самъ будешь радъ.

— Трудно, знаете, когда человкъ долженъ работать и не можетъ ни състь, ни выпить.

— Трудно?

Бросивъ молотъ, секретарь вдругъ схватилъ одного изъ учениковъ и выволокъ его на средину кузницы, какъ будто желая заставить его заплакать отъ боли.

— Трудно? А управлять этимъ малымъ и заставлять его плакать не трудно! Научись лучше управлять дьяволомъ въ себ самомъ. Что касается кувшина, то я готовъ заплатить его стоимость.

Мастеръ Вейгандъ вспыхнулъ.

— Нтъ, нтъ, господинъ секретарь. Я знаю, что вы это сдлали не съ дурными цлями, и урокъ пойдетъ мн на пользу.

Рдкое соединеніе нравственной и физической силы въ чевк, который стоялъ передъ нимъ, видимо, производило на него сильное впечатлніе. Онъ взялъ изъ огня желзную полосу, которую ковалъ секретарь. Двумя ударами онъ сдлалъ то, что Вейганду едва ли удалось бы сдлать съ трехъ. И человкъ, сдлавшій это, не употреблялъ вина и проповдывалъ постъ.

— Изъ васъ вышелъ бы хорошій кузнецъ,— промолвилъ мастеръ Вейгандъ.

Это была высшая похвала, на которую онъ былъ способенъ.

— Благодарю васъ, мистеръ Вейгандъ. Но, конечно, мн далеко до васъ. Это хитрое ремесло, если понимать его какъ слдуетъ. Однако мн нужно итти. Нельзя ли на нсколько часовъ оставить

у васъ Эльзу? Ноя мать тоже ушла, и мн не хотлось бы оставлять ее одну. Она любитъ смотрть на огонь и наблюдать, какъ вы овладваете желзомъ.

Кузнецъ согласился. Эльза но разъ бывала въ кузнец, хотя теперь она этого уже не помнила. Прежде, чмъ уйти, братъ взялъ ее за руку и отвелъ въ сторону.

— Я скоро вернусь, дорогая моя,— сказалъ онъ.— Но если я не приду черезъ нсколько часовъ, не тревожься. Жди здсь и побольше молчи. Когда тебя будутъ спрашивать, отвчай ‘да’, или ‘нтъ’ — II только.

Она общала исполнить все, какъ онъ сказалъ, и секретарь ушелъ.

Молотки съ ритмическимъ звукомъ продолжали падать внизъ, мхи гудли, и искры летли во вс стороны, словно огненный дождь.

Улицы теперь были освщены не такъ ярко и рзко, хотя на крышахъ солнце попрежисму свтило во всю. Магнусъ шелъ быстро. До вечера было еще часа три-четыре, но у него было много дла.

Онъ перешелъ черезъ площадь, когда на золотую вывску гостиницы падали уже послдніе лучи, и пошелъ по узкому переулку, поворачивавшему направо. Сдлавъ нсколько поворотовъ, онъ дошелъ до небольшой площади сзади гостиницы, которая, какъ вс тогдашніе дома, длинные и узкіе, выходила на дв улицы. Можетъ быть, съ этой-то стороны и былъ ея настоящій фасадъ. Эта часть зданіи имла боле спокойный и аристократическій характеръ и была населена боле зажиточными постояльцами, которые хотли устроиться подешевле, не желая, однако, смшиваться со всякой мелкотой.

Секретарь прошелъ въ ворота и спросилъ Вильяма Маклюра, капитана папской гвардіи, который долженъ былъ сопровождать его святйшество въ Римъ. Гостиница едва ли могла служить приличнымъ убжищемъ для человка такого положенія, но онъ былъ младшимъ сыномъ въ роду. Къ тому же, несмотря на многіе грабежи, съ тхъ поръ, какъ онъ началъ свою военную карьеру, онъ былъ бденъ и не любилъ тратить лишняго.

У двери въ его комнату стоялъ на страж старый шотландецъ, рыжеволосый, голубоглазый, съ щетинистыми усами и отрывистой рчью, когда онъ говорилъ. Угрюмое, свирпое существо, которое перерзало на своемъ вку гораздо боле глотокъ, чмъ самъ Маклюръ. Онъ былъ, однако, такъ же бденъ, какъ и его командиръ.

— Дома капитанъ Маклюръ?— спросилъ секретарь.

— А вы кто такой и что вамъ отъ него нужно? Не можетъ же онъ принимать всякаго, въ род васъ,— отвчалъ шотландецъ, прищуривая глаза въ знакъ презрнія къ бюргеру.

Но передъ нимъ былъ человкъ, не расположенный ждать.

— Скажи ему, что я хочу его видть во имя прошлаго и самого дьявола,— гнвно промолвилъ Магнусъ,— Да поворачивайся! Я пришелъ не за деньгами. Поворачивайся, не то будетъ худо.

Тонъ и манера обращенія произвели свое дйствіе на стараго солдата. Въ нихъ видно было что-то военное. Быстро поднявшись, онъ сказалъ:

— Иду, иду. Почему же ваша милость сразу не сказали, какъ слдуетъ. Я сейчасъ доложу.

Маклюръ былъ высокій, жилистый человкъ съ рзкими чертами лица, съ крпкимъ подбородкомъ, стальными глазами и такими же щетинистыми усами, какъ у его денщика. Онъ поздоровался съ секретаремъ, и это еще боле укрпило хорошее мнніе о гост, уже сложившееся у стараго шотландца.

— Чмъ могу быть полезенъ вамъ, господинъ секретарь? Или какъ мн величать васъ?— спросилъ Маклюръ, когда они сли.

— Вы назвали меня правильно. Я все еще городской секретарь.

— Отлично. Правда, это звучитъ для меня довольно странно, особенно, когда я припомню, что служилъ подъ вашей командой, когда вы были помощникомъ того испанца. Позволите предложить вамъ что-нибудь? Въ этой мерзкой гостиниц вино отвратительно, а пиво безвкусно. А въ лучшей я останавливаться не могу. Могу послать за бутылкой чего-нибудь, что можно было бы распить, если у васъ есть время подождать.

— Благодарю васъ,— сухо отвчалъ секретарь.— Вы знаете, я не пью вина. Къ тому же мы оба — бдные люди, которымъ не приходится зря бросать деньги.

— Клянусь св. Дунстаномъ, вы правы. Но чмъ же я могу служить вамъ? Вдь вы пришли, конечно, не для того, чтобы имть удовольствіе разговаривать со мной.

— Откровенно говоря, нтъ. Мн нужны два человка и пять лошадей сегодня вечеромъ. Помогите мн найти ихъ, ради нашего прошлаго.

— Наемникъ теперь получаетъ восемнадцать флориновъ въ мсяцъ. Дешевле теперь не наймешь. На сколько времени вы хотите ихъ нанять?

— На недлю. Впослдствіи я разсчитываю пристроить ихъ на другую службу. Ибо я…

— Не стоитъ говорить объ этомъ. Я не желаю знать вашихъ секретовъ. Если я ихъ не знаю, то но могу и выдать, хотя бы меня пугали слабостью нашей гршной плоти. Но вернемся къ длу. Два человка, скажемъ, по пятнадцати флориновъ въ мсяцъ, это составитъ тридцать флориновъ. На меньшій срокъ не достанете. Вамъ, конечно, нужны надежные люди, которые умютъ сражаться и не оставятъ васъ въ бд. Въ такомъ случа, возьмите двоихъ

изъ Старой роты. Въ город ихъ найдется съ полдюжины, и вы съ ними старый знакомый.

— Конечно, я предпочиталъ бы взять ихъ. Вчера я встртился съ двоими. Но сегодня утромъ они должны были хать съ какимъ-то прелатомъ.

— Хорошо. Давайте на столъ тридцать шесть флориновъ, если дло рискованное. У людей будутъ свои лошади. Вамъ, стало быть, придется купить еще трехъ. Нанять теперь невозможно. Положимъ, вамъ удастся купить ихъ за пятьдесятъ флориновъ, это составитъ все вмст восемьдесятъ. У васъ есть эти деньги?

— Нсколько дней тому назадъ я получилъ свое жалованье. Да еще сберегъ кое-что на непредвиднные расходы. Но все-таки этихъ денегъ не хватитъ. Можетъ быть, люди удовольствуются пока половиной содержанія. Къ тому же я вдь не потребую отъ нихъ, чтобы они служили мн цлый мсяцъ. Къ тому же на горящихъ развалинахъ замка въ Пауту — помните?— мы дали клятву помогать другъ другу всмъ, чмъ можемъ, не щадя даже крови своей и жизни.

— Такія клятвы каждый день нарушаются и папой, и королемъ, и всми бюргерами. Почему же только солдатъ долженъ быть ей вренъ?— холодно спросилъ Мюклюръ.

— Нашъ прежній командиръ Вернардонъ Серрскій всегда держалъ свое слово. Такъ же поступалъ испанецъ донъ-Родриго, хотя въ другихъ отношеніяхъ онъ и не былъ такъ благороденъ.

— Вернардона Серрскаго уже нтъ въ живыхъ. Онъ убитъ преждевременно въ несчастномъ дл подъ Вилльфраншемъ. Ему не было еще и сорока лтъ. Неизвстно еще, какого онъ былъ бы образа мыслей теперь. А донъ-Родриго никогда не давалъ такихъ общаній, которыя ему трудно было бы потомъ сдержать. Какъ видите, намъ приходится самимъ думать о своихъ удобствахъ, разъ другіе люди объ этомъ не думаютъ. Что касается меня, то, какъ вамъ извстно, я человкъ бдный.

— Знаю,— сухо возразилъ Магнусъ.— Прошу не забывать, что лично у васъ я ничего не просилъ. Я говорилъ о людяхъ.

— Это правда,— спокойно отвчалъ Маклюръ, слегка покраснвъ.— Здсь Россъ и Мортье, которыхъ вы тогда лично извлекли изъ пламени. Я пошлю за ними. Они теперь служатъ у меня въ отряд, но я могу отпустить ихъ. Для нашего путешествія въ Римъ годится всякій. Я объясню имъ, въ чемъ дло. Можетъ быть, вамъ удастся и лошадей купить подешевле.

Онъ всталъ, подошелъ къ двери и сдлалъ распоряженіе своему денщику. Вернувшись, онъ опять слъ и продолжалъ:

— Я веллъ Фергюссону привести ихъ обоихъ. Если вы подождете немного, то можете переговорить съ ними сами. Можетъ быть, они сдлаютъ для васъ то, что не захотли бы сдлать для другого. Вс очень жалли, когда вы оставили нашъ отрядъ,— добавилъ Маклюръ ради учтивости.

— Благодарю васъ,— коротко отвчалъ секретарь.

— Я знаю, что въ моемъ отряд многіе предпочли бы служить подъ вашимъ начальствомъ, чмъ подъ моимъ,— продолжалъ Маклюръ съ улыбкой.

— Что жъ, теперь мн представляется эта возможность, хотя и на время.

Маклюръ поднялъ брови.

— Мн всегда казалось, что посл меча вамъ не сладко работать перомъ.

— Я работалъ перомъ еще раньше, чмъ взялся за мечъ.

— Этого я не зналъ. Когда вы оставили насъ посл этого дла въ Ландок,— нужно сознаться, что съ идеальной точки зрнія это дло было неважно,— мн очень хотлось знать, неужели новый образъ жизни придется вамъ боле по вкусу. Какъ видно, онъ не оправдалъ вашихъ ожиданій. Я всегда думалъ, что идеалы, о которыхъ вы иной разъ говорили, это только мечты поэта, а не реальная сила, способная поддерживать и руководить человкомъ въ его карьер. А вотъ теперь и вы идете на компромиссъ съ жизнью, какъ и вс мы.

— Вовсе нтъ!— сурово возразилъ секретарь.— Я не сдлалъ ни одной уступки жизни! Ни одной! Я не измнилъ моимъ убжденіямъ, и они теперь стали глубже, чмъ когда-либо.

— Конечно, я не знаю, что вы хотите предпринять. Но если вы разсчитываете опять принять команду, то вамъ не легко будетъ это сдлать съ такими убжденіями. Можетъ быть, васъ будетъ выручать ваше прежнее имя, но это продолжится недолго.

— Мн Это совсмъ не нужно.

Наступило молчаніе. Маклюръ задумчиво смотрлъ на стну, увшанную оружіемъ и разными военными трофеями.

— Вы странный человкъ, мастеръ Штейнъ,— наконецъ сказалъ онъ.

— Да? А вы разв не опредлили также для себя границы, которую вы не переступите? Разв при Гарфлер, когда вс бжали безъ оглядки, вы остались на своемъ посту, хотя вамъ явно грозила смерть? Почему вы поступили такъ?

— Почему? Потому что для шотландца и Маклюра бгство — позоръ.

— Вы сражались противъ англичанъ. Почему же теперь вы поддаетесь мене благороднымъ чувствамъ? Почему вы боитесь бдности и могущества? Солдатъ не долженъ бояться ничего!

— Нужно же человку имть что-нибудь для жизни,— запротестовалъ Маклюръ.— Хорошо, что вы узжаете изъ Констанца,— добавилъ онъ со смхомъ.— А того, чего добраго, вы убдили бы меня отдать все, что у меня есть,— я бдный человкъ,— и отправиться въ новый крестовый походъ.

— Нтъ надобности ходить такъ далеко. Для человка, который ничего не боится, найдется не мало опасныхъ длъ и здсь.

Въ эту минуту около двери надышались шаги. Маклюръ обрадовался возможности прекратить разговоръ и всталъ.

— Канальи не хотятъ наниматься меньше, чмъ на мсяцъ,— сказалъ онъ, вернувшись къ собесднику.— Оба они будутъ здсь черезъ часъ. Теперь они на часахъ у дворца. Если хотите, подождите ихъ.

— Благодарю васъ. Если вы будете такъ любезны переговорить съ ними отъ моего имени…

— Съ удовольствіемъ. Куда и когда они должны будутъ явиться къ вамъ?

— Сегодня въ девять часовъ въ городской скотобойн. Около него расположились торговцы скотомъ, поэтому появленіе людей и лошадей не привлечетъ особаго вйиманія. Вотъ деньги за лошадей и жалованье людямъ за полмсяца. Остальное я уплачу имъ передъ отъздомъ. Не забудьте, что дв лошади должны быть подъ дамскимъ сдломъ.

— Отлично. Я все устрою.

Маклюръ самъ торговалъ лошадьми, у него ихъ всегда можно было найти.

— Благодарю васъ,— промолвилъ онъ, получивъ деньги отъ Магнуса.— Прощайте, желаю вамъ всякаго благополучія.

Секретарь вынулъ изъ кармана письмо и попросилъ Маклюра передать его завтра утромъ епископу. Они пожали другъ другу руки и разстались.

Магнусъ отправился занимать денегъ — вещь довольно трудная для такого гордаго человка. Но онъ ршился на это безъ колебаній. Онъ направился къ мастеру Шварцу. Шелъ онъ быстро, ибо надо было попасть на другой конецъ города и перейти мостъ между Констанцемъ и Петерсгаузеномъ. Здсь, среди прелестныхъ береговъ озера, у Шварца былъ свой домъ, прятавшійся въ зелени садовъ и огородовъ.

Секретарь засталъ его сидящимъ передъ дверью. Подъ нимъ лежало озеро, а въ отдаленіи высилась величавая цпь горъ, едва позлащенная солнечными лучами.

— Вотъ неожиданная честь,— промолвилъ Шварцъ, поднимаясь и снимая шляпу.

— Сказать по правд, я пришелъ не ради чести, а для того, чтобы попросить васъ сдлать мн одолженіе.

Мастеръ Шварцъ опять насмшливо снялъ шляпу.

— Тмъ больше чести для меня! Я уже думалъ, что посл ссоры въ таверп ‘Чернаго Орла’ вы не удостоите больше меня своей дружбы.

— Вижу, что вы обидлись на меня, мастеръ Шварцъ, и очень сожалю объ этомъ.

— Чмъ могу служить вамъ?

— Мн нужно занять двадцать-тридцать флориновъ. Я разсчитываю уплатить ихъ черезъ мсяцъ или, самое позднее, черезъ два. Не можете ли вы ссудить мн эти деньги?

— Тридцать флориновъ! По ныншнимъ временамъ это сумма не малая. Какое же ручательство вы можете представить?

— Никакого, кром моего слова, мастеръ Шварцъ. Я даже хочу предупредить васъ, что все въ рукахъ Божіихъ и вы можете потерять эти деньги. Тмъ не мене я прошу васъ одолжить мн эту сумму: она пойдетъ на хорошее дло.

— Каждый называетъ свое дло хорошимъ.

— Я не для себя прошу деньги. Въ этомъ отношеніи вы меня знаете.

— Да, да. Но съ нкотораго времени намъ всмъ стали нужны деньги. Тридцать флориновъ — сумма немалая и безъ ручательства, да еще съ рискомъ потери, я не могу исполнить вашу просьбу.

— Вспомните о вашей покойной жен, мастеръ Шварцъ. Однажды, когда она была еще жива, вамъ также понадобились деньги. Ради ея памяти, исполните мою просьбу. Вспомните о ней.

— Я и безъ того часто вспоминаю о ней. Это мучительно, но дла теперь ужъ не поправить. Теперь я думаю только о своихъ удобствахъ. Если же удариться въ разныя фантазіи, то всегда найдется человкъ, который пойдетъ въ нихъ еще дальше. Въ конц концовъ все это вздоръ, ибо не можете же вы передлать весь міръ. Если, напримръ, я дамъ вамъ просимую сумму, то мн придется длать экономію и отказывать себ въ моемъ любимомъ итальянскомъ вин, которое я обычно пью для пользы желудка. И никакого удовлетворенія за это самопожертвованіе я не получу, кром того, что вы, быть можетъ, будете сердиться на меня за то, что я не далъ вамъ вдвое больше. Этого вы можете требовать только отъ человка, котораго вы, помните, искали днемъ съ огнемъ. А я, какъ вамъ извстно, не таковъ.

— Если я тогда обидлъ васъ, то очень сожалю объ этомъ. Мое почтеніе, мастеръ Шварцъ. Извините, что побезпокоилъ васъ.

И секретарь повернулся спиной къ красивому дому мастера Шварца, цвтникъ котораго спускался до самаго берега сіяющаго озера. Пройдя темный, крытый мостъ, онъ снова вступилъ въ мрачныя улицы города.

Мастеръ Шварцъ посмотрлъ ему вслдъ и пробурчалъ:

— Онъ начинаетъ пожинать, что посялъ. Не нравится это ему. Ну, пусть это его научитъ уму-разуму.

Онъ опять услся на скамью и, сдлавъ глотокъ изъ кувшина, съ гримасой отставилъ его прочь.

— Это не того сбора чортъ возьми! Никогда нельзя знать, что получишь, хоть и платишь дорого!

Онъ опять попробовалъ вино.

— Нтъ, это кислое. Пустая это штука жизнь,— неожиданно заключилъ онъ.

Онъ угрюмо сталъ смотрть на Анютины глазки и незабудки, потомъ перевелъ глаза на голубыя воды озера, по которому отъ вечерняго втерка во вс стороны шли серебряныя полосы.

Онъ молча и недовольно сидлъ на скамь, а секретарь продолжалъ странствовать въ поискахъ денегъ, пока ночь медленно не спустилась надъ городомъ, пока не погасли послдніе огоньки въ окнахъ.

Магнусъ Штейнъ, несмотря на поздній часъ, еще не нашелъ денегъ. Знакомство у него было небольшое. Мужчины, съ которыми онъ не пилъ и порокамъ которыхъ не потакалъ, не любили его. Такъ же относились къ нему и женщины, за которыми онъ не ухаживалъ и которыхъ не понималъ, или длалъ видъ, что не понимаетъ, когда т предлагали ему свою любовь.

Теперь вс подъ разными предлогами отклонили его просьбу. Наиболе благороднымъ оказался одинъ старый еврей, который готовъ былъ поврить ему на слово.

— Если вы общаете уплатить мн деньги съ процентами, то я достану вамъ эту сумму и даже большую безъ всякаго поручительства. Ибо я знаю, что вы человкъ, ходящій передъ Іеговой. Вы никогда не облагали меня незаконными налогами и никогда не лгали, какъ длаютъ христіане.

Онъ досталъ деньги для секретаря, потребовавъ отъ него только его слова въ томъ, что эти деньги будутъ непремнно возвращены ему. Такого ручательства секретарь дать не могъ, и ушелъ отъ еврея, оставивъ его деньги лежать на стол.

ГЛАВА X.
Испытаніе.

Хотя дни были уже достаточны длинны, но стало совсмъ темно, когда онъ добрался до воротъ дома Фастрады. Онъ нашелъ своихъ людей уже на мст, которое имъ было указано, хотя и было еще рано. Лошади были въ полной исправности и стоили денегъ, которыя онъ за нихъ заплатилъ. Но, какъ и предупреждалъ Маклюръ, люди не хотли трогаться съ мста прежде, чмъ имъ не будетъ уплачено за мсяцъ впередъ.

— Видите ли, капитанъ,— заговорилъ Мортье, онъ былъ французъ и говорилъ лучше, чмъ его товарищъ:— мы врили вашему, слову и знаемъ, что вы прежде всего постараетесь заплатить намъ. Но это совершенно необыкновенное предпріятіе. Тутъ человкъ рискуетъ не только вислицей, но и костромъ, если правда то, что о васъ говорятъ. Ваша храбрость тутъ не поможетъ: насъ только трое да дв женщины въ придачу. Такъ что, если мы не будемъ чувствовать, какъ подъ нашими куртками золото согрваетъ сердце, намъ нтъ и охоты браться за это дло, хотя мы съ удовольствіемъ ушли бы отъ этого скряги шотландца и перешли бы на вашу службу. Мы помнимъ, что вы спасли намъ жизнь и какую клятву мы дали. Но вдь теперь никто не держитъ своихъ клятвъ, и вс надъ ними смются. Если и вы не сдержите свою, то мы на васъ сердиться не будемъ… Не такъ ли, товарищъ?

— Да, да,— отвчалъ Россъ, не любившій тратить много словъ.

— Видите, капитанъ. Костеръ и возможность погубить душу тоже надо принимать во вниманіе.

— Да, вижу,— отвчалъ Магнусъ съ презрніемъ.— Ваша храбрость испаряется передъ костромъ, а ваша честь передъ деньгами, какъ, впрочемъ, у большинства людей. Я не могу дать вамъ сейчасъ всю сумму. Но подождите здсь немного. Я вернусь и уплачу вамъ сполна.

Онъ исчезъ, а люди, сконфуженные, продолжали стоять въ тни, отбрасываемой огромной стной скотобойни.

Магнусъ надялся достать денегъ у Фастрады. Онъ думалъ, что она не оскорбитъ его гордость, естественную въ подобномъ случа въ мужчин. Онъ зналъ, что она располагаетъ довольно значительной суммой, которая лежитъ у нея въ стол.

Онъ вошелъ въ домъ и спросилъ ее. Уже отужинали. Ему неоднократно случалось за-ходить къ нимъ въ это время, чтобы захватить ее на факельную процессію или какое-нибудь другое вечернее гулянье.

Фастрада вышла.

— Не можешь ли ты выйти со мной на минутку?— спросилъ Магнусъ.

— Вдь эти не видно!— засмялась она.— А луна взойдетъ не раньше полуночи.

— Зато есть звзды.

Въ его тон послышались какія-то необычныя нотки. Фастрада испугалась.

— Ужъ не случилось ли чего?— спросила она.

— Ты не выйдешь со мной?— спросилъ онъ.

— Разв нельзя сказать здсь? Тутъ никого нтъ.

Секретарь зналъ, что и стны имютъ уши не только во дворцахъ папы и короля, но и въ дом простыхъ бюргеровъ. Такъ какъ онъ не хотлъ говорить здсь, то она набросила на себя плащъ и пошла съ нимъ. Онъ привелъ ее на паперть собора св. Павла. Маленькій дворъ передъ церковью, отгороженный отъ улицы стной и засаженный старинными липами, былъ совершенно безлюденъ. Онъ сначала обошелъ его одинъ, чтобы убдиться, что тутъ никого боле нтъ, а затмъ, остановившись въ калитк, на которую падалъ слабый свтъ отъ звздъ, принялся разсказывать ей. Онъ считалъ себя обязаннымъ сдлать это. Ему казалось, что это будетъ оскорбленіемъ ихъ любви, если онъ скроетъ отъ нея все только ради того, чтобы не безпокоить и не разстраивать ее.

Узнавъ, что случилось, Фастрада онмла, какъ человкъ, пораженный внезапнымъ ударомъ. Ея женихъ не просилъ у нея ничего, онъ просто разсказалъ ей все тихо и спокойно, и она даже не могла разсмотрть его лица въ темнот. Тмъ не мене она чувствовала, что онъ спрашиваетъ ее, останется ли она, или подетъ за нимъ. И ршать этотъ вопросъ надо теперь же, нельзя откладывать ршенія, пока епископскій судъ не постановитъ своего ршенія. Если она останется въ Констанц, то, очевидно, всякая связь между ними будетъ разорвана. Съ другой стороны, ей и и ея семь грозитъ страшная опасность. Конечно, есть вроятіе, что онъ выйдетъ сухъ изъ этого дла, если, какъ говорятъ, король… Но вдь это только вроятіе. Нельзя, не роняя своего достоинства, отречься отъ Магнуса, пока будетъ длиться процессъ и опять считаться его невстой, когда онъ окончится. Нтъ, этого она не можетъ допустить. Да и ея отецъ не успокоится, пока между ними не произойдетъ окончательнаго разрыва. Жена и дочь во многихъ случаяхъ управляли Мангольтомъ. Но когда дло шло объ его безопасности, съ нимъ нельзя было шутить: онъ становился грубъ и, гд нужно, безпощаденъ.

Положеніе было совершенно ясно, и полумры не могли помочь длу: она должна или соединить сегодня свою судьбу съ нимъ или же разстаться съ нимъ. Фастрада чувствовала, что человку, который подвергается смертельной опасности, нужно же оказать какое-нибудь утшеніе.

Видя, что она не отвчаетъ ему, секретарь сказалъ:

— Не знаю, слдуетъ ли мн настаивать, чтобы ты связала свою судьбу съ моею. Мы, правда, обручены, но я могу вернуть теб твое слово.

Нсколько минутъ длилось глубокое молчаніе. Фастрада стояла, опустивъ глаза и какъ бы боясь встртиться съ нимъ взглядомъ, хотя въ темнот этого и нечего было страшиться. Онъ не жаловался, но его молчаніе говорило краснорчиво за него.

— Конечно, я не возьму свое слово назадъ, ибо ты въ опасности,— сказала она, наконецъ.— Но все это такъ ужасно и такъ внезапно случилось, что я поражена, какъ громомъ. Когда мы должны ршить этотъ вопросъ?— спросила она тихо, задерживая дыханіе.

Она знала, что ршаться на что-нибудь надо сейчасъ, но спросила объ этомъ, какъ длаютъ вс слабохарактерные люди, переспрашивающіе по нсколько разъ, хотя отвтъ имъ извстенъ заране.

— Увы! Сейчасъ же.

— Сейчасъ! Какъ же мы можемъ внчаться, когда надъ твоей головой виситъ судъ. Смерть будемъ застилать всякое будущее…

Ея голосъ замеръ въ рыданіяхъ.

— Увы, дорогая моя, смерть всегда застилаетъ намъ будущее. Но въ данномъ случа можно надяться, что она наступитъ не такъ-то скоро. Мое дло правое, и хотя правосудіе сдлалось рдкимъ дломъ въ этомъ мір, но Господь всемогущъ и раньше времени отчаиваться не слдуетъ. Если бъ у меня не было этой надежды, я не предлагалъ бы теб слдовать за мной. Но есть еще одно обстоятельство, которое я долженъ сообщить теб прежде, чмъ ты будешь ршать. Мн тяжело упоминать объ этомъ, но я считаю это необходимымъ. Ты выйдешь замужъ за человка,— если только это будетъ,— не равнаго теб по рожденію: я чадо незаконной любви, хотя и рожденъ замужней женщиной. Я сынъ короля. Я узналъ это отъ матери только сегодня.

Онъ ожидалъ, что это должно возмутить ее, но дйствіе его словъ оказалось совершенно другимъ.

— О, что касается этого, то въ этомъ случа виновата твоя мать, а не ты,— промолвила она, причемъ въ ея голос не было ни негодованія, ни удивленія.— И притомъ король есть король, и это не то, что сынъ какого-нибудь сапожника.

Ему показалось, что она хочетъ утшить его, и онъ почувствовалъ къ ней благодарность. Но медлить было нельзя: въ этотъ часъ все надо было все выяснить и обо всемъ переговорить.

— Не забывай, что если ты пойдешь со мной, теб придется испытать многое, можетъ быть, гораздо больше, чмъ ты воображаешь въ этотъ моментъ. Если ты подешь со мной сегодня изъ Констанца, то неизвстно, что ждетъ насъ впереди. Какія опасности, какія трудности и лишенія! Неизвстно даже, останусь ли я въ живыхъ, или нтъ. Твоя судьба будетъ велика — это я могу общать теб, но велика не въ томъ смысл, какъ люди обыкновенно это понимаютъ. Мой мечъ не пріобртетъ теб корону, и я не собираюсь выкраивать для тебя какое-нибудь герцогство, какъ это длаютъ ландскнехты по ту сторону Альпъ. Если я когда-нибудь буду въ сил, то она будетъ употреблена на то, чтобы исправить несправедливости, а не для того, чтобы чинить новыя, чтобы помогать нищему, а не королю, еретику, а не пап. Теб, быть можетъ, придется жить въ изгнаніи и подъ проклятіемъ церкви, если не за теперешнія мои дла, то за будущія. Подумай хорошенько, достаточно ли крпко ты любишь меня: разъ ршившись, ты уже не вернешься назадъ.

Двушка задрожала. Только теперь она поняла, что отъ нея требуется.

— Но для чего же все это?— спросила она, рыдая.— Для чего эти страданія, лишенія, смерть?

— Жизнь есть борьба, дорогая моя. Блаженны т, кто борется сознательно и за свое дло.

Опять настало молчаніе. Онъ не могъ видть ее. Онъ только слышалъ, какъ она прерывисто и часто дышала.

— Итакъ, обдумай все это хорошенько.

Наконецъ заговорила и она.

— Конечно, я люблю тебя. Но… если бъ ты пошелъ къ королю и разсказалъ ему все… онъ, конечно, вступится за тебя… Если бъ ты открылъ ему…

— Что!— вскричалъ Магнусъ, не вря своимъ ушамъ:— сказать королю! Королю Сигизмунду! Итти и просить у него уплаты за позоръ моей матери! Неужели ты этого не понимаешь, Фастрада?

— Но если ты самъ не хочешь итти, то найдутся другіе. Многіе заинтересованы въ томъ, чтобы теб и Эльз была оказана справедливость.

— Я не могу пойти на это и не могу оставить свою сестру на произволъ епископскаго суда,— отвчалъ секретарь сквозь зубы.— На это я рискну потомъ, но одинъ, а не съ нею. Нтъ, я все обдумалъ, и другого выхода для меня нтъ.

Фастрада знала, но продолжала отчаянно цпляться за соломинку.

— Пусть такъ. Я не хочу спорить съ тобой въ такую минуту. Но Господь не допуститъ, чтобы за преступленіе одного человка пострадало столько невинныхъ. Но бжать такъ, среди ночи, не приготовившись…

Слезы брызнули у нея изъ глазъ, когда она припомнила свои мечты о свадьб: ея свадьба должна была быть пиромъ для всего города, въ день ея къ ней должны были явиться ея подруги собирать ее къ внцу. Представилась ей и процессія по городскимъ улицамъ, и торжественная служба въ великомъ собор, гд она привыкла съ дтства молиться. Она уже видла себя замужемъ, видла, какъ постепенно поднимаются они по общественной лстниц, пока ея мужъ не становится первымъ лицомъ въ город. Ея дти растутъ около нея въ довольств и спокойствіи. Все это давно рисовалось ей въ воображеніи… и вдругъ…

Она зарыдала.

— Каждый день невинные страдаютъ за виновныхъ. Если ты хочешь соединить свою судьбу съ моею, то надо бжать сейчасъ среди ночи, безъ всякихъ приготовленій. Я могу общать теб только любовь свою — въ награду за потерю цлаго міра. Подумай, достаточно ли теб этого?

Опять у ней не хватило духу сказать, что нтъ.

— Я не говорю о себ. Но… наши дти….

Онъ не могъ видть въ темнот, какъ она вспыхнула.

— Ты не подумалъ объ этомъ?

— Они также должны учиться бороться съ жизнью. Богу извстно,— горячо прибавилъ онъ:— что темна будетъ моя жизнь безъ тебя, но не слдуй за мной, если не любишь меня такъ крпко.

Его голосъ упалъ. Въ немъ слышалось какое-то отчаяніе, какъ будто онъ уже не врилъ въ ея любовь. Онъ чувствовалъ, хотя и не хотлъ въ этомъ сознаться, что дйствительно любящую женщину незачмъ приглашать дважды.

Фастрада не знала, что отвчать. Въ его словахъ было какъ будто осужденіе, хотя онъ и не упрекалъ ее ни въ чемъ. Ей хотлось итти съ нимъ, но она знала, что она не пойдетъ съ нимъ. Она хотла его любви, но приходила въ ужасъ отъ цны, которой она пріобртается. Днемъ она, вроятно, еще стала бы бороться съ нимъ, и ея женскій умъ подсказалъ бы ей тысячи уловокъ. Но теперь его печальный голосъ, какъ-то торжественно звучавшій въ темнот, наводилъ на нее страхъ.

Передъ ней стояли статуи двухъ святыхъ, охранявшіе портикъ церкви. То были мученики, добровольно потерпвшіе за свою вру. Строго смотрла они на нее, какъ бы упрекая ее въ слабости. Надъ ней простиралась, словно нависшая черная бездна, крыша портала, и звзда, которую она раньше видла на полоск незакрытаго неба, теперь скрылась изъ виду.

Ей страшно хотлось плакать, но плакать она не могла.

— Когда мы должны хать?— шопотомъ спросила она.

— Сейчасъ, моя дорогая. Нужно какъ можно скоре собрать вещи, если ты дешь. Если у тебя есть колебаніе и сомнніе, то лучше не здить. Хотя ты и не отвтила на мой вопросъ, достаточно ли крпко ты меня любишь, но я думаю, что этотъ отвтъ уже данъ.

— Почему ты это знаешь?— воскликнула несчастная двушка, мучимая сомнніями, страхомъ и стыдомъ.— Что мужчина понимаетъ въ такихъ длахъ? Кто теб сказалъ, что я колеблюсь изъ страха за себя? Я колеблюсь потому, что не знаю, гд правильный путь.

Она знала, что это неправда, но въ темнот нельзя было разсмотрть, какъ она покраснла.

— Дай мн нкоторое время подумать. Я не могу думать здсь въ темнот, на этомъ страшномъ мст, куда слетаются всякія привиднія. Дай мн время!— повторила она, вздрагивая.— Черезъ часъ я вернусь и дамъ теб отвтъ.

— Мы здсь стоимъ въ священной оград церкви, къ которой не посмютъ приблизиться никакія привиднія. Я не могу дать теб время на размышленіе. Я рискнулъ бы на это, если бъ былъ одинъ, но со мной сестра.

— А обо мн ты не думаешь? Несмотря на громкія слова, ты, очевидно, любишь ее больше, чмъ меня.

— Хотлъ бы я этого,— отвчалъ онъ съ такой тоской, что она не могла не тронуть двушку.

— Но вдь я прошу у тебя всего часъ, даже меньше. Еще не такъ поздно. Я не могу думать здсь, не могу. Разв ты не видишь, что я вн себя? Сжалься! Пробыть часъ наедин съ собою и съ Богомъ — разв это много?

Еще разъ ему было сказано, что у него нтъ жалости. На этотъ разъ ему пришлось услышать это отъ любимой имъ двушки. Онъ понималъ, что настоящей сильной любви нечего раздумывать, но онъ любилъ ее. Къ тому же она просила пощады.

— Ворота запираются въ девять часовъ,— прошепталъ онъ.— Остается меньше часа. Сегодня, впрочемъ, базарный день, и многіе запоздаютъ. Насъ пропустятъ часовъ до десяти. Я пойду сейчасъ за Эльзой, хотя я предполагалъ захватить ее мимоходомъ. Такимъ образомъ у тебя будетъ нужное время. Мы встртимся опять здсь.

— Благодарю тебя,— сказала она, переводя дыханіе.

Неврными шагами она прошла мимо него. Онъ не протянулъ руки и не останавливалъ ее.

Перейдя порогъ портала, охраняемаго изображеніями святыхъ, она бросилась бжать, какъ будто ее дйствительно преслдовали привиднія и демоны. Она не останавливалась, пока не добжала до своей комнаты. Здсь она бросилась на колни передъ образами, которые висли надъ ея кроватью. Но молиться она не могла: ея мозгъ горлъ, и мысли кружились съ безпорядочной быстротой.

Черезъ нсколько минутъ она бросилась въ церковь Миноритовъ. Она была недалеко и сегодня была открыта до поздняго вечера, чтобы дать возможность благочестивымъ людямъ прежде, чмъ ухать изъ города, помолиться въ послдній разъ передъ чудотворной ракой св. Розабели.

Можетъ быть, св. Розабель дастъ ей указаніе, ибо она считается покровительницей всхъ двственницъ?

На лстниц она встртилась съ отцомъ.

— Я иду къ св. Розабели,— сказала она.

Изъ-подъ плаща не видно было ни ея испуганныхъ глазахъ, ни ея разстроеннаго лица.

— А, это хорошо,— отвчалъ мастеръ Мангольтъ.— Св. Розабелъ покровительствуетъ двушкамъ. Не забудь захватить съ собой маленькое приношеніе.

Въ другое время она встртила бы эти слова презрительной улыбкой, ибо ея отецъ, который первый кричалъ о жадности и плутняхъ монаховъ, когда это было въ мод, теперь вдругъ сталъ очень набожнымъ, когда втеръ задулъ въ другую сторону. Въ другое время она улыбнулась бы, но теперь она почувствовала и къ нему, и къ себ сильную жалость.

Воздухъ въ церкви былъ тяжелъ и насыщенъ куреніями, совершаемыми возл раки святой. Передъ ея образомъ ярко горли свчи, но въ туман, заполнившемъ весь притворъ, он свтили довольно тускло. Среди этихъ благовоній и свчъ возвышалась статуя св. Розабели, сидвшей въ пышныхъ одяніяхъ подъ золотымъ балдахиномъ, увшаннымъ драгоцнностями — приношеніе врующихъ. Вокругъ нея по стнамъ притвора висли безчисленныя сердца изъ серебра и другія приношенія. Лицо святой было строго и печально, какъ будто она, возложивши на себя внокъ мученичества, презирала теперь блестящую золотую корону, которую надли на нее люди, какъ будто, вкусивъ славы небесной, она находила бдной и слишкомъ человческой всякую земную роскошь.

Народъ толпами стекался къ ея рак и стоялъ на колняхъ около причудливой ршетки, которой отдлялся ея алтарь. Ея лицо было изъ раскрашеннаго дерева, но зато его можно было видть простыми глазами. Тверда и холодна была отдляющая ее ршетка, но зато ее можно было осязать руками.

Фастрада прильнула разгоряченнымъ лицомъ къ холодному пруту ршетки. Кругомъ нея стояла полная тишина: было уже поздно, и благочестивые богомольцы давно ушли изъ церкви. Удалились и монахи, бросивъ нанее послдній любопытный взглядъ. Одинъ за другимъ исчезали они во мрак церкви, какъ бы не желая смущать ея горячей молитвы.

Она осталась одна, лицомъ къ лицу со св. Розабелью. Свчи попрежнему ярко горли въ неподвижномъ воздух, все было такъ тихо, что слышно было, какъ она дышала. И въ этой тишин ни одинъ голосъ не утшилъ ее. Св. Розабелъ молчала, и не было отъ нея знаменія.

Фастрада увидла, что ей надо принять ршеніе, не разсчитывая на помощь свыше. Время отъ времени гд-то открывали дверь, и по церкви пробгалъ холодный втеръ, отъ котораго вздрагивала распростертая у ногъ святой Фастрада. Свчи около ея образа вдругъ вспыхивали, и одна или дв изъ нихъ погасли. Такъ гасли свчи, словно ихъ тушила невидимая рука, когда отлучали отъ церкви Іеронима Пражскаго.

Все гуще и гуще спускался мракъ изъ-подъ сводовъ церкви. Холодный втерокъ вдругъ заставилъ Фастраду вспомнить о страшной сил — проклятіи церкви, которое не остановится у дверей гроба, но перейдетъ за него въ вчность. Она слышала, что это — пустая угроза. А что если это не такъ?

Она глубоко вздохнула и провела дрожащей рукой по лбу.

Вдругъ сзади нея послышались чьи-то шаги. Одинъ изъ монаховъ длалъ обходъ всей церкви прежде, чмъ тушить свчи и запирать ее. Фастрада повернула голову и взглянула на монаха. То былъ отецъ Гальмотъ, къ которому она ходила исповдываться съ дтства, и который ее очень любилъ. Онъ слылъ за ученаго. Впрочемъ, многіе слыли учеными, пока не сожгли Яна Гусса и Іеронима Пражскаго

Вдругъ ей пришла въ голову мысль: она спроситъ его и, не разсказывая о себ, заставитъ его высказаться. Можетъ быть, такимъ путемъ ей и удастся найти выходъ.

Она бросилась вслдъ за монахомъ, зовя его по имени. Отецъ Гальмотъ вернулся, и они сли на скамейки, стоявшія рядомъ. Она не знала, который былъ часъ, ей казалось, что прошло нсколько минутъ. Монаху нечего было длать, и онъ сталъ внимательно слушать ее. Хотя она и ршила не говорить ему о себ, однако онъ, ловко умло выспросилъ у нея все. Онъ былъ спокоенъ, она волновалась. Къ тому же, только дотронувшись до ея холодной руки, онъ сразу понялъ, что тутъ что-то неладно.

Онъ спокойно отвчалъ на ея вопросы. Ему задавали еще и не такіе!

— Взгляни наверхъ,— говорилъ онъ, указывая руками на высченные изъ камня ключи св. Петра, украшавшіе фризъ притвора.— Что свяжете на земл, будетъ связано и на неб, и что разршите на земл, будетъ разршено и на неб. И ты еще сомнваешься въ сил проклятія святой церкви?

Отвтъ былъ очень простъ и сокрушилъ ее именно своей простотой. Она не могла не подумать, что сказалъ бы на это Магнусъ, если бъ онъ былъ здсь.

— Разв церковь когда-нибудь проклинаетъ несправедливо?

Много еще говорилъ отецъ Гальмотъ. Она не сказала ему ни одного имени, но отецъ Гальмотъ былъ монахъ и зналъ, какъ добыть то, что было нужно. Какъ-то постепенно ей стало казаться, что она говоритъ на исповди, хотя это и не была исповдь. Когда она кончила, оставалось договорить немногое. Но монахъ задержалъ ее, то уговаривая, то угрожая, пока не пробило одиннадцать часовъ.

Услышавъ звукъ колокола, она быстро сорвалась съ мста, едва вря своимъ ушамъ. Не обращая ни на что вниманіе, она ринулась на улицу. Желая спасти себя, она не хотла губить его.

Отецъ Гальмотъ стоялъ и улыбался. Онъ былъ, какъ вс говорили, хорошимъ духовникомъ. Онъ никогда не бранилъ духовныхъ дтей и не тянулъ съ нихъ деньги. Онъ не былъ преданъ ни чревоугодію, ни пьянству, и вообще въ немъ не было обычныхъ пороковъ. Не легко было дьяволу соблазнить такого человка.

Но дьяволъ все-таки добился своего. Что про него ни говори, нельзя не сознаться, что онъ обладаетъ опытностью и тактомъ. У отца Гальмота было одно слабое мсто. Онъ былъ ревностнымъ поборникомъ церкви и страстно желалъ власти, чтобы, конечно, служить длу Христову. Подслушавъ это, дьяволъ улыбнулся. Онъ внушилъ кардиналу Вранкаччьо мысль намекнуть кое о чемъ отцу Гальмоту, когда кардиналу, по причинамъ ему одному извстнымъ, захотлось наложить руку на нкоего Магнуса Штейна, секретаря добраго города Констанца.

Поэтому-то отецъ Гальмотъ и отправился прямо изъ церкви къ кардиналу — доложить его преосвященству, что ему удалось сегодня узнать.

Фастрада шла, не останавливаясь и едва переводя дыханіе, пока не достигла собора св. Павла.

Мсяцъ еще не поднимался, но сдлалось какъ-то свтле. Она могла уже у калитки различить Магнуса, который стоялъ на паперти, опершись на свою шпагу. Сзади него виднлись неопредленныя очертанія какой-то женщины. То была его сестра.

Увидвъ Фастраду, Магнусъ что-то сказалъ ей, и она скрылась въ темнот.

— Прости!— прошептала Фастрада, едва переводя духъ.— Я не знала, что уже такъ поздно. И…

Она не знала, что сказать. Въ отчаяніи она сняла кольца, которое онъ ей когда-то далъ, и протянула его ему. Конечно, онъ пойметъ этотъ жестъ.

— Прости меня,— безпомощно бормотала она.

Магнусъ понялъ все.

— Можетъ быть, ты пожелаешь сохранить его на память обо мн, Фастрада?— мягко спросилъ онъ.

Она взглянула на него въ смущеніи и удивленіи. Она ожидала, что онъ скажетъ ей что-нибудь грубое, рзкое. Но этотъ мягкій безстрастный голосъ былъ въ десять разъ хуже!

Она не знала, цной какой внутренней борьбы онъ принудилъ себя прійти сюда такъ поздно, когда назначенный для встрчи часъ уже прошелъ!

Фастрада не могла говорить и только протягивала ему кольцо: она знала, что оно стоитъ дорого, и чувствовала, что не иметъ права удерживать его теперь у себя.

— Въ такомъ случа и я долженъ вернуть теб твое,— сказалъ Магнусъ, снимая свое обручальное кольцо.

Онъ хотлъ положить его въ ея вытянутую руку, но она отдернула ее, бросилась бжать со всей скоростью, на которую только и была способна, словно ее дйствительно хватали сзади демоны и привиднія.

Кольцо Магнуса упало на землю и закатилось въ щель мостовой. Несмотря на темноту, брильянтъ продолжалъ сіять слабымъ блескомъ, и Магнусу не стоило большого труда его найти. Кольцомъ Фастрады и своимъ собственнымъ онъ могъ заплатить обоимъ наемникамъ, которые ждали его.

— Теперь я получилъ право располагать вашими гнусными мускулами, какъ мн угодно,— сказалъ онъ.

— Да, капитанъ,— отвчали т.— Теперь все правильно.

Кольца стоили вдвое дороже, чмъ нужно было имъ получить.

ГЛАВА XI.
У городскихъ воротъ.

Они быстро похали къ Эммишофтерскимъ воротамъ, хотя Магнусъ зналъ, что найдетъ ихъ запертыми. Надо было, впрочемъ, попробовать.

Завидвъ башню надъ воротами, которая высоко поднималась въ небо, уже засвтлвшее отъ восходившей луны, маленькая кавалькада остановилась. Магнусъ приказалъ одному изъ людей похать впередъ и разузнать, какъ обстоятъ дла.

Черезъ нсколько минутъ посланный вернулся.

— Безъ письменнаго разршенія отъ магистрата не пропускаютъ никого,— сказалъ онъ.

— Кто дежуритъ у воротъ?— спросилъ Магнусъ.

— Такая каналья, какую мн въ жизни не доводилось встрчать,— проворчалъ ландскнехтъ.— Его зовутъ мастеръ Швейнингенъ. Ведетъ себя, какъ свинья.

Секретарь зналъ его. Этотъ человкъ, если заберетъ себ въ голову, способенъ потребовать пропуска, подписаннаго самимъ бургомистромъ. Магнусъ не зналъ наврное, можно или нтъ подкупить этого Швейнингена, но, не говоря уже объ отвращеніи къ такому способу дйствій, онъ не имлъ въ своемъ распоряженіи достаточно денегъ для этого.

Не стоило пытаться пройти черезъ другія ворота: вс они были, очевидно, уже заперты. Лучше попробовать рано утромъ незамтно выйти черезъ эти, благо немногіе здили черезъ нихъ. Кром того, изъ этихъ воротъ они почти сейчасъ же попадали на швейцарскую территорію, гд ихъ не могли арестовать безъ приказанія мстныхъ властей.

Поэтому Магнусъ ршилъ ждать здсь до утра.

Недалеко отъ воротъ стоялъ хлбный амбаръ, принадлежавшій городу. Онъ былъ въ немъ всего нсколько дней тому назадъ, чтобы посмотрть, какой для него требуется ремонтъ. Случайно ключъ отъ него остался у него въ карман. Это зданіе и послужитъ имъ ночлегомъ. Улица, на которой находился сарай, лежала на самой окраин города и была довольно безлюдна и днемъ, а ночью ужъ наврно на ней не будетъ ни одного прохожаго. А если кто-нибудь и пройдетъ, то у всякаго свои дла, и онъ не станетъ заглядываться на другихъ.

Они устроили лошадей въ пристройк, а сами вошли въ главный корпусъ сарая. Онъ былъ совершенно пустъ: въ это время года въ немъ не водилась ни одного зерна, не нужно было и сторожа. Валялось только нсколько сноповъ соломы, на которыхъ можно было спать. Магнусъ бросилъ штукъ пять въ уголъ — для сестры и для себя,-Люди улеглись поближе къ дверямъ.

Спать почти не приходилось: въ четыре часа надо было уже вставать.

Эльза прилегла на свое ложе, по ея братъ не ложился, а стоялъ около нея, мрачно смотря на полъ. Эльза закрыла было глаза, но новая жизнь, къ которой она такъ внезапно проснулась, дйствовала на нее слишкомъ возбуждающимъ образомъ, и ей не спалось.

Открывъ глаза, она увидла, что ея братъ попрежнему стоитъ на томъ же самомъ мст.

— Разв ты не усталъ?— спросила она.

— Нтъ,— коротко отвчалъ онъ.— А ты спи.

— Я тоже не могу спать. Не поговорить ли намъ?

— Пожалуй.

Она стала щебетать о разныхъ безразличныхъ вещахъ, какъ ребенокъ, потомъ вдругъ воскликнула:

— Я теперь знаю, отчего я закричала на празднеств. Это изъ-за той, которая говорила съ тобой на паперти. Я думала, что я все это видла во сн. Но нтъ, это она, Тотъ же голосъ…

— Ты ошиблась,— сухо сказалъ онъ.

— Нтъ, нтъ. Но неужели это дйствительно случилось? Ты говорилъ, что я была больна…

— Не стоитъ думать объ этомъ. Постарайся заснуть,— повелительно промолвилъ Магнусъ.

— Хорошо,— покорно сказала она.— А другая женщина,— заговорила она, чрезъ нсколько секундъ:— видла я ее во сн, или на яву? Я хотла бы видть ее еще разъ…

— Молчи!— строго прервалъ ее братъ, такъ строго, что она взглянула на него съ испугомъ: она не привыкла къ такому суровому тону.

— Прости меня!— прибавилъ онъ мягче.— Мн показалось, что мн что-то послышалось…

Это была первая ложь за много лтъ, и ему стало досадно на самого себя.

Наступило молчаніе. Черезъ нсколько минутъ Эльза уже спала: Магнусъ попрежнему бодрствовалъ. Онъ сидлъ на солом, вперивъ взоръ въ одну точку.

Мало-по-малу узкое окно передъ нимъ стало свтлть. По стекламъ, покрытымъ слоемъ ныли и паутиной, началъ разливаться блдный свтъ, становившійся все ярче и ярче, пока не выступили изъ мрака темныя балки, которыхъ раньше нельзя было видть.

Взошелъ мсяцъ. Его лучи не трогали еще стеколъ, но въ небесахъ стало уже свтло. Отблески этого свта падали на полъ сарая и на безмолвнаго человка, неподвижно сидвшаго на своей солом. Голова его опустилась на грудь, руки стиснули рукоятку шпаги въ вид креста. Вдругъ блдный свтъ ударилъ прямо въ окно. Онъ какъ бы восплавилъ стекла, которыя жидкими блестящими каплями разлетлись по перекладинамъ. Но эти волны свта не вывели сидящаго на солом человка изъ его безмолвія и не разгладили его насупленныхъ бровей. Мрачно смотрлъ онъ на землю, какъ будто не замчая серебрянаго свта.

Въ эту ночь онъ лишился многаго. Изъ всхъ живыхъ существъ, которыхъ онъ любилъ, при немъ было одно — его сестра. Но не она олицетворяла въ его глазахъ идеалъ человчества. А та, которую онъ считалъ совершенствомъ, измнила ему.

Онъ опустилъ голову и сталъ наблюдать за игрой свта. Онъ видлъ, какъ онъ медленно пробирался по полу къ Эльз, неся вмст съ собой темныя полосы отъ оконной ршетки. Онъ видлъ, какъ свтъ пробжалъ черезъ нее и тихо скользнулъ изъ сарая, сузившись въ небольшую полоску у амбразуры окна, и постепенно исчезъ въ сроватомъ разсвт.

Холодный наступилъ для него день, такой же холодный, какъ двадцать четыре часа тому назадъ для лэди Изольды. Вздрогнувъ отъ холода, онъ всталъ и разбудилъ сестру. Она обвела кругомъ изумленными глазами, видимо, но понимая, гд она. Но черезъ минуту она вспомнила все.

— Какъ ты блденъ!— воскликнула она, всматриваясь въ осунувшееся лицо брата.— Ты не спалъ?

— Нтъ,— коротко отвчалъ онъ.

Люди уже встали и сдлали лошадей. Черезъ полчаса вс уже были на улиц. День едва брезжилъ, и на дн ея еще лежали тни. Крыши темными пятнами выдлялись на сромъ, безцвтномъ неб. Кое-гд послдніе лучи мсяца еще боролись съ наступающимъ днемъ.

Вс хали молча, пока не достигли того мста, гд они вчера свернули съ улицы, ведущей къ городскимъ воротамъ. Здсь Магнусъ приказалъ своему маленькому отряду остановиться и отправилъ одного изъ людей на перекрестокъ, гд сходились об улицы.

— Если увидишь, что къ воротамъ идетъ караулъ, сейчасъ же дай намъ знать,— сказалъ онъ ему.

Ворота открывались рано, ибо опоздавшіе наканун,— а ихъ было не мало,— торопились ухать какъ можно скоре. Магнусъ разсчитывалъ выхать въ первой такой партіи.

Пронеси Ты, Господи, черезъ эти ворота! У него было какое-то странное предчувствіе, хотя онъ и не придавалъ своимъ чувствамъ значенія. Сидя въ сдл, онъ хмурилъ брови, предвкушая послдствія неудачи.

Ждать пришлось не долго. Вдали послышалось щелканье копытъ, и показалась длинная вереница разныхъ фигуръ, которыя тянулись по темной улиц, словно привиднія. Раздался сигналъ. Они двинулись впередъ, имя передъ собой довольно большой отрядъ, женщинъ и вьючныхъ лошадей.

Достигнувъ воротъ, отрядъ остановился, и его командиръ стала, о чемъ-то говорить съ начальникомъ стражи у воротъ. Разговора, продолжался не долго. Начальникъ караула поклонился, войска двинулись впередъ и прошли черезъ ворота. Прошли и первые путники. Вдругъ одна вьючная лошадь чего-то испугалась. Произошло замшательство, и все шествіе остановилось. Магнусъ и его сестру притиснули къ толп, и на одно мгновеніе все смшалось въ одну общую кучу.

Въ эту минуту мастеръ Швейнингенъ замтилъ Магнуса. Онъ крикнулъ что-то своимъ служителямъ, и черезъ минуту чья-то грубая рука схватила поводъ его лошади.

— Кто вы такой и куда дете?

— Если ты будешь предлагать этотъ вопросъ каждому прозжему, то скоро охрипнешь,— спокойно отвчалъ Магнусъ, потихоньку вынимая шпагу изъ ноженъ.

— Отвчайте!— грубо настаивалъ человкъ.

— Тебя слдовало бы научить, мой милый, какъ надо обращаться вжливо. Вижу, что теб даны соотвтствующія указанія. Что касается моего имени,.то оно ни для кого не секретъ. Я Магнусъ Штейнъ, городской секретарь, и прошу пропустить меня безъ дальнйшихъ разспросовъ.

Но человкъ продолжалъ крпко держать лошадь.

— Мастеръ Швейнингенъ,— громко крикнулъ Магнусъ начальнику караула, который стоялъ у лстницы, ведущей въ кордегардію:— велите вашимъ людямъ отойти отъ меня. Вдь вы меня знаете.

— А, господинъ секретарь,— отвчалъ тотъ, сдлавъ видъ, что узналъ его только теперь.— Сегодня утромъ изъ совта получены особыя распоряженія насчетъ пропуска. Можетъ быть, вы будете любезны, сойти съ лошади и растолковать ихъ мн: я ничего въ нихъ не понимаю.

Это было довольно невинная хитрость, хотя Швейнингену она казалась цлой стратегемой. Магнуса не легко было провести такимъ путемъ. Онъ уже замтилъ, что въ воротахъ мелькаютъ кое-гд шлемы, хотя Швейнингнъ и воображалъ, что отъ превосходно Скрылъ своихъ людей. Магнусъ быстро сообразилъ положеніе длъ.

— Мн некогда, мастеръ Швейнингенъ.— На возвратномъ пути. Пусти лошадь

Но человкъ, схватившій ее за узду, не трогался съ мста.

— Прочь!— закричалъ секретарь.

Онъ быстро взмахнулъ шпагой и ударилъ ее человка плашмя по голов — тотъ безъ чувствъ упалъ на землю.

Стегнувъ по крупу лошадь сестры и пришпоривъ свою, онъ полетлъ впередъ.

Въ одно мгновеніе его окружило человкъ десять, которые словно изъ земли выросли. Поднявшійся шумъ испугалъ лошадей, которыя шли впередъ, и он загородили дорогу. Мастеръ Швеіінингенъ, считая себя въ полной безопасности, теперь началъ спускаться съ своего, обсерваціоннаго пункта.

Но онъ не зналъ, съ кмъ ему приходится имть дло. Не желая проливать кровь людей, которые только исполняли свою обязанность, Магнусъ, насколько было возможно,щадилъ ихъ. Но когда они сорвали и разорвали въ клочья его плащь, онъ принялъ дло всерьезъ. Такъ же поступили и оба его охранителя. А когда люди бывшаго отряда Бернарда сражались за свою жизнь, не было солдатъ, которые могли бы имъ противиться. Въ одну минуту четверо изъ нападавшихъ уже лежали на земл, и они быстро пробили бы себ путь.

Вдругъ мастеру Швейнингену пришла въ голову мысль, которая сдлала бы честь и не ему.

— Хватайте двушку!— закричалъ онъ своимъ людямъ, которые уже готовы были отступить.

Это была самая остроумная идея, которая за послднее время приходила ему въ голову. Люди его быстро бросились исполнять данное приказаніе. Многіе изъ нихъ, поспшившіе отодвинуться подальше и только воинственно потрясавшіе оружіемъ, теперь ринулись на Эльзу. Магнусъ кричалъ, чтобы она скоре хала впередъ и прозжала бы ворота, не дожидаясь его, но, къ несчастью, ея лошадь заартачилась, и она не могла справиться съ нею.

Люди Швейнингена схватили ее подъ уздцы и старались схватить Эльзу съ сдла.

А въ это время мастеръ Швейнингенъ, считавшій за лучшее, какъ и подобало начальнику караула, не вмшиваться въ драку, сталъ трубить въ большой рогъ, давая знать, что ему нужны подкрпленія.

Звучно раздался рогъ въ утренней тишин. Черезъ нсколько минутъ начальникъ караула будетъ имть возможность подавить силою всякое сопротивленіе. Магнусъ и его люди отлично понимали, что значитъ этотъ сигналъ. Они сдлали отчаянное усиліе освободить Эльзу, рубя направо и налво и не давая никому пощады. Въ нсколько минутъ образовалась настоящая свалка изъ лошадей, ругающихся людей, поблескивавшихъ мечей и пикъ, на остріяхъ которыхъ, въ тни воротъ, какъ будто бгали синіе огоньки. Все это было похоже на какую-то битву демоновъ въ преддверіи ада, которая становилась еще ужасне и страшне благодаря золотистымъ лучамъ, которые спокойно и съ торжествомъ освщали верхушки крышъ и башенъ.

Тни особенно столпились въ самой глубин воротъ. Двушка съ блымъ лицомъ отчаянно отбивалась отъ нсколькихъ нападавшихъ, которые въ этомъ мст, благо здсь не было никакой опасности, дйствовали особенно смло.

Вдругъ вс смшались въ одну кучу. Въ темныхъ воротахъ внезапно появилось блестящее видніе. Неслыханной красоты дама на бломъ кон прокладывала себ путь въ самую середину свалки. Она великолпно владла лошадью: однимъ большимъ прыжкомъ ея конь перелетлъ черезъ груды убитыхъ и валявшихся на земл людей. За нею съ тяжелымъ грохотомъ несся ея эскортъ. Блая лошадь стала почти рядомъ съ Эльзой, искры, какъ молніи, летли у нея изъ-подъ копытъ. Быстро осадивъ коня, всадница почти посадила его на заднія ноги.

Нападавшіе въ страх разбжались, глядя на ея грозно сверхкавшіе изъ-подъ маски глаза. Только одинъ изъ нихъ продолжалъ держать за поводья лошадь Эльзы, да и то потому, что онъ былъ оглушенъ ударомъ и плохо соображалъ, что длаетъ.

— Прочь, несчастный!— крикнула дама.

Свистнувъ въ воздух, ея хлыстъ больно ударилъ его по рук.

Вскрикнувъ отъ боли, онъ выпустилъ поводья.

Схвативъ, въ свою очередь, лошадь Эльзы подъ уздцы, защищая ее своимъ тломъ, всадница направилась прямо къ командиру караула.

— Эта двушка принадлежитъ мн!— закричала она.— Какъ смете вы ее удерживать! Прикажите вашимъ людямъ сію минуту пропустить ее.

Все это она крикнула столь повелительно, что мастеръ Швейшшгенъ, безъ сомннія знавшій, съ кмъ онъ иметъ дло, не осмлился отвтить ей отказомъ. Сначала онъ было заколебался, но она настойчиво повторила:

— Пропустите сію минуту, если не хотите, чтобы вамъ пришлось плохо.

Мастеръ Швейнингенъ не очень-то поврилъ ея заявленію относительно Эльзы. Но передъ нимъ была важная дама. На ея бумагахъ онъ самъ видлъ печать трехъ королей: императорскаго орла, лиліи Франціи и англійскихъ львовъ.

Онъ зналъ, что женщины, если у нихъ есть вліяніе и всъ, весьма опасны.

Онъ поклонился и уступилъ.

— Прошу извиненія. Мы не знали. Въ этой суматох…

— Идемъ,— сказала лэди Изольда Эльз.

Та искала глазами Магнуса.

— Идемъ, Эльза, демъ,— торопила ее лэди.

Эльза едва ли слышала эти слова, заглушаемыя звономъ оружія, но поняла ее по глазамъ. Она прохала ворота вмст съ лэди, причемъ служители послдней охраняли ихъ обихъ съ обнаженными шпагами.

Прохавъ ворота, она приказала своимъ людямъ остановиться и держаться наготов.

Едва выбрались они по ту сторону мрачнаго свода воротъ, какъ на улиц показалась темная масса солдатъ, спшившихъ по сигналу на помощь караулу. Черезъ нсколько минутъ они будутъ уже у самыхъ воротъ. Тмъ не мене и въ эти нсколько минутъ Магнусъ могъ бы пробиться сквозь рядъ копейщиковъ, преграждавшихъ ему дорогу и такимъ образомъ спасти себя. Но онъ этого не сдлалъ. Онъ зналъ, что его сестра теперь въ безопасности. Онъ не усплъ разглядть лэди Изольду. Онъ видлъ только даму, одтую въ темное платье, твердо державшую рукой въ блой перчатк своего коня. Изъ-за шума схватки онъ не могъ слышать ея голоса.

Странное чувство овладло имъ. Ему казалось, что онъ не достоинъ помощи этой дамы, что вс его понятія о жизни и людяхъ — ошибочны. Ему казалось, что его жизнь потерпла какое-то крушеніе и теперь будетъ отнята у него. И онъ былъ радъ этому.

Онъ опустилъ свою шпагу и объявилъ, что онъ сдается. Оба его наемника не врили своимъ ушамъ. Имъ удалось убить еще одного-двухъ изъ нападающихъ, но т одолли ихъ своею численностью.

Зная, что ихъ повсятъ, они принялись осыпать Магнуса ругательствами, крича:

— Вы измнили намъ!

— Я измнилъ вамъ!— съ гнвомъ спросилъ Магнусъ.— Разв я не заплатилъ вамъ? Разв я не пріобрлъ право отправить къ дьяволу ваши подлыя души? Кто первый нарушилъ клятву, которую мы дали другъ другу на развалинахъ пылающаго замка Монжове?

Они повсили голову и молчали.

Лэди Изольда хала съ Эльзой среди зеленыхъ полей, по которымъ гулялъ утренній втерокъ, и среди луговъ, покрытыхъ тысячами цвтовъ, надъ которыми въ небесахъ звонко заливался жаворонокъ.

Эльза хала, какъ во сн. Только когда лэди Изольда свернула съ большой дороги на боковую тропинку, окаймленную фруктовыми деревьями, втви которыхъ касались ихъ лица, она спросила:

— А онъ найдетъ насъ здсь?

— Не бойтесь. Мои слуги знаютъ дорогу.

Черезъ нсколько минутъ тропинка сдлала поворотъ и спустилась въ долину, которую перескалъ чистый, прозрачный ручей. Возл этого ручейка на полян лэди Изольду ждали остальные ея слуги.

— Я хала сюда, чтобы полюбоваться на весну,— сказала она Эльз.

Вс сошли съ лошадей. Лэди сняла маску и промолвила:

— Теперь вы въ безопасности.

— О,— въ радостномъ изумленіи воскликнула Эльза:— стало быть, это я не во сн видла. Я узнаю вашъ голосъ. Магнусъ говорилъ, что я была больна, и я думала, что это былъ бредъ. О, какъ мн благодарить васъ?

И, опустившись на колни, она хотла поцловать ей руку.

— Нтъ, вы не должны цловать мою руку.

— А гд же Магнусъ?— вдругъ забезпокоилась двушка.— Онъ остался цлъ?

— Не бойтесь, мои люди сражались при Азинкур и знаютъ свое дло.

Въ это время вдали послышался стукъ копытъ.

— А вотъ и они дутъ.

Вскор у входа въ долину показался первый всадникъ, а за нимъ другіе. Предводитель отряда сошелъ съ лошади и направился къ лэди Изольд. Остановившись передъ ней, онъ поклонился и ждалъ.

— Гд человкъ, котораго я вамъ поручила?

— Милэди, онъ сдался.

Эльза, стоявшая около лэди Изольды, въ испуг подалась назадъ: она никогда не думала, чтобы это прелестное лицо могло исказиться такимъ гнвомъ.

— Что! Вы осмливаетесь явиться ко мн съ такимъ извстіемъ? Разв вы забыли, что принадлежите къ моему клану Монторгейлю, гд я имю право казнить васъ и могу васъ повсить теперь же на первомъ попавшемся дерев, повсить, какъ трусовъ?

Ея голосъ сдлался словно стальнымъ. Эльза дрожала. Даже солдатъ вздрогнулъ подъ ея горящимъ взоромъ.

— Вы можете меня повсить, милэди, но я не трусъ,— отвчалъ онъ почтительно, но твердо.— И мы бы посмялись надъ этими бюргерами. Но лишь только мы разбросали ихъ, тотъ, о которомъ вы говорили, опустилъ шпагу и громко заявилъ, что онъ сдается. Почему онъ это сдлалъ, не знаю..

— Это врно?— спросила лэди Изольда

— Можно продать меня пыткамъ, а лотомъ повсить, если это не такъ. Это могутъ подтвердить вс мои товарищи.

— Итакъ, это врно,— проговорила она измнившимся голосомъ.— Почему онъ это сдлалъ?

— Не знаю, милэди. Мы вс были очень удивлены этимъ.

Съ минуту она была въ раздумь.

— Хорошо, вы можете итти.

Потомъ она подошла къ Эльз и сла около нея съ убитымъ лицомъ.

— Повторяю за мъ, не бойтесь за него. Но вы должны разсказать мн, что случилось.

Увы! Бдная Эльза сама не знала этого. Она стояла между деревьями, прижимая руки ко лбу, и думала-думала. Но въ ея мозгу проносились лишь странныя разрозненныя виднія. Мало-по-малу передъ ней предстало искаженное лицо и выкатившіеся глаза удушеннаго человка. И, упавъ на колни передъ лэди Изольдой и пряча свое лицо въ складкахъ ея платья, бдная двушка съ плачемъ и рыданіемъ, стала разсказывать, что могла. Она говорила безсвязно, едва понимая, что говоритъ. Но слушавшая ее женщина понимала ее. И она гладила и старалась успокоить ее.

Вечеромъ лэди Изольда вернулась въ Констанцъ.

ГЛАВА XII.
Судъ.

— Вы совершили убійство! Даже если допустить, что все то, что вы разсказывали, правда, хотя вы, вроятно, обмануты дьяволомъ, то какое же вы имли право взять отправленіе правосудія въ свои руки? Вы могли только просить о немъ.

Такъ говорили со всхъ сторонъ Магнусу.

— Въ теченіе цлыхъ столтій ржавли законы въ вашихъ рукахъ, пока наконецъ самое названіе законъ не стало насмшкой надъ человкомъ. Въ теченіе столтій вы устанавливали законы для сюзерена и вассала, для крестьянина и короля. Но онъ обрушивался на невинныхъ, а не на виновныхъ. Янъ Гуссъ явился сюда, полагаясь на короля и законъ, но вы уговорили короля нарушить законъ. Вотъ вашъ законъ!

Секретарь стоялъ передъ своими судьями. Передъ нимъ на возвышеніи сидлъ епископъ со своимъ дворомъ. Надъ нимъ на стн висло изображеніе Того, чьимъ именемъ они считали себя въ нрав судить.

— Вы богохульствуете,— вскричалъ епископъ, крестясь.

— Богохульствую? А вы? Сколько вковъ вы пользовались именемъ Христа для вашихъ собственныхъ цлей? Давая одной рукой причастіе, вы другой выгребали денежки отъ бдняковъ, а иногда похищали и честь ихъ женъ и дочерей. Сколько вковъ вы разрушали душу человческую? И вотъ теперь остался ли хоть одинъ мужчина или женщина, которые заслуживали бы названія человкъ? Все слабо и эгоистично, вс ищутъ Бога въ матеріи, а не въ полнот его духа.

Епископъ поднялся въ ярости. На его груди сіялъ драгоцнный крестъ, руки были унизаны перстнями — символами его власти. А надъ нимъ вислъ обнаженный Христосъ, лишенный всякаго земного величія, представляя странный контрастъ съ пышной обстановкой всего окружающаго.

— Вы, который возстаете противъ церкви, чему учите вы?— заговорилъ епископъ.— Если другіе совершили грхи, то разв вы сами не длали того же? Разв вы не совершили убійства?

Глаза секретаря засверкали.

— Я долженъ былъ судить и разить, если судьи отказались отъ этого. За мною право необходимости — .

Въ то время Аристотеля знали хорошо, и слово это часто употреблялось во время церковной смуты.

— Но и у Него было это право,— сказалъ какой-то монахъ въ клобук, показывая на Христа:— однако Онъ не воспользовался этимъ правомъ.

Въ противоположность другимъ онъ говорилъ очень спокойно, и, казалось, споръ имлъ для него только ученое значеніе.

— Да, но Онъ же сказалъ: ‘Если кто соблазнитъ единаго отъ малыхъ сихъ, то лучше, если жерновъ повиснетъ на ше его и потонетъ въ пучин морской’. Что я могъ сдлать, чтобы защитить мою сестру и другихъ отъ дальнйшихъ насилій? Скажите!

Вс молчали. Наконецъ епископъ заговорилъ опять:

— Если бы вы пришли ко мн, я оказалъ бы вамъ правосудіе.

Смущеніе было на его лиц, и голосу недоставало убдительности.

— Правосудіе? Ну, едва ли. Вы оштрафовали бы его на нсколько флориновъ и отршили бы его на нкоторое время отъ совершенія богослуженія. А потомъ онъ опять гулялъ бы на вол. Но если бъ вы даже сдлали и больше, то все равно вы не могли бы уже помочь мн. Разв въ папской исповдальн нельзя купить себ отпущеніе какихъ угодно грховъ?

Опять водворилось молчаніе. Епископъ молчалъ и смотрлъ на монаха около себя, какъ бы говоря ему: ‘теперь твоя очередь отвчать’. Но человкъ въ клобук не обращалъ вниманія на епископа и спокойно обратился опять къ Магнусу:

— Вамъ извстно, что. мы имемъ право сжечь васъ.

Секретарь засмялся тмъ самымъ холоднымъ металлическимъ смхомъ, отъ котораго задрожалъ передъ смертью отецъ Марквардъ.

— Вы думаете, что я одинъ изъ вашихъ и испугаюсь васъ? Если бы я захотлъ, я давно бы былъ теперь въ одномъ изъ свободныхъ кантоновъ.

— Пытки не разъ заставляли людей перемнить мнніе,— сказалъ опять монахъ.

— Попробуйте!

Монахъ поглядлъ на него строго, какъ бы желая испытать силу его убжденій. Потомъ онъ повернулся къ епископу и что-то прошепталъ ему на ухо. Епископъ кивнулъ головой.

— Знаете ли вы,— заговорилъ онъ: — что вамъ предъявляется самое низкое изъ обвиненій — обвиненіе въ краж и грабеж. Можетъ быть, вы и не заслуживаете костра, а попадете прямо на вислицу.

Секретарь поблднлъ.

— Что такое? Кто сметъ обвинять меня въ этомъ?

— Я,— холодно отвчалъ епископъ.— Въ городской касс, которая была вврена вамъ, оказалась большая растрата. Открыта она была совершенно случайно, ибо въ книгахъ она была очень ловко скрыта.

— Но кто же сказалъ, что это сдлалъ я?— закричалъ побагроввшій Магнусъ.

— Кто же другой могъ это сдлать? Ключи были у васъ, и счета вели вы. Деньги вамъ нужны были для бгства и для того, чтобы заплатить двумъ наемникамъ. Всмъ извстно, что вы человкъ бдный — и вдругъ теперь у васъ деньги. Очевидно, вы и украли.

Магнусъ готовъ былъ броситься на говорившаго, но сдержался.

— Вы лжете!— яростно закричалъ онъ.— Я усплъ скопить себ немного денегъ на черный день. Кром того, у меня были два драгоцнныхъ кольца. Если бы дло было иначе, неужели я бы сдался? Еще ударъ шпагой, и я былъ бы за воротами, вн вашей власти!

— Можетъ быть, вы заговорите иначе, когда взвсите на досуг ваше положеніе. Отведите его въ тюрьму,— приказалъ епископъ.

Онъ поднялся и вышелъ изъ комнаты. За нимъ послдовалъ и его дворъ. А Магнуса стража грубо втолкнула въ другую дверь.

Мастеръ Виллибальдъ Марквардъ, секретарь епископа, сидлъ въ своей комнат, весело освщенной солнцемъ. Комната выходила прямо въ епископскій садъ, и черезъ окна оттуда доносился ароматъ цвтовъ и деревьевъ. Вся комната была напоена ароматомъ и свтомъ. Въ ней стояла, массивная дубовая мебель, окна были зеленаго стекла, въ шкапу красовалась серебряная посуда, а въ углахъ, въ полутемнот, на отдльныхъ столикахъ лежали кучи свитковъ. Все здсь говорило о зажиточности и комфорт. Видно было, что здсь жилъ человкъ, которому везло въ мір.

Мастеръ Марквардъ былъ человкъ порядка. Онъ устроилъ свою жизнь по строгимъ правиламъ благоразумія и никогда не увлекался страстями, какъ его безразсудный братъ. Онъ никогда не длалъ ничего опаснаго, ничего такого, что было бы ниже его достоинства. Онъ никогда не оскорблялъ никого, кто потомъ могъ отплатить ему. Что касается его совсти, то онъ давно отдлался отъ нея, найдя, что она сильно связываетъ человка и можетъ даже поставить въ опасное положеніе, чего Виллибальдъ Марквардъ боялся больше всего.

Руководясь такими благоразумными принципами, онъ процвталъ. Онъ родился на чердак, выросъ въ грязи и нищет, а теперь сидлъ на мягкомъ кресл въ великолпномъ епископскомъ дворц, за столомъ изъ краснаго дерева, доставленнаго изъ Ливана.

Широкій потокъ солнечнаго свта падалъ прямо на него, согрвая его руки и играя огнемъ на золотистыхъ волосахъ сидвшей противъ него женщины.

— Какъ видите, онъ самъ испортилъ все дло,— говорилъ онъ, поглядывая на гостью,— Его дло было далеко не безнадежно. Я самъ поддерживалъ его, сколько могъ, ибо мой братъ, да упокой Господь его душу, дйствительно былъ не безъ грха. Хотя я и очень любилъ его, но вы изволили убдить меня, что голосъ крови долженъ замолкнуть передъ правосудіемъ.

Онъ бросилъ взглядъ на лежавшую передъ нимъ кучку золота.

— Къ несчастью, онъ оскорбилъ не только епископа, но и самую церковь. Что же теперь можно сдлать для него?

— Они собираются пытать его?— спросила дама какимъ-то страннымъ, безстрастнымъ голосомъ.

— Нтъ, этого не бойтесь,— живо подхватилъ онъ.— Я пущу въ ходъ все мое вліяніе, чтобы этого не было.

Замтивъ по презрительной складк ея губъ, что она не вритъ, будто его вліяніе идетъ такъ далеко, онъ продолжалъ:

— Кром того, какъ вамъ извстно, этимъ дломъ интересуется съ нкоторыхъ поръ делегатъ его святйшества. Онъ также противъ пытки. Поэтому, я думаю, можно быть спокойнымъ на этотъ счетъ.

Какая-то тнь прошла по лицу лэди.

— Кто этотъ делегатъ?— спросила она тмъ же безстрастнымъ тономъ.

Мастеръ Марквардъ уже раскаивался въ томъ, что сказалъ.

— Я но имю права вамъ этого говорить,— забормоталъ онъ.— Я связанъ клятвою хранить втайн все, что происходивъ на суд, но въ виду важныхъ причинъ…

Онъ опять бросилъ взглядъ на кучку золота.

— Въ виду того, что вамъ нужно это знать для цлей правосудія, я полагаю, что я могу отступить отъ буквы закона и обратиться къ его духу. Но…

Лэди Изольда спокойно открыла шелковый кошелекъ, который держала въ рукахъ, и высыпала оттуда еще кучку золотыхъ монетъ. Мастеръ Марквардъ, какъ очарованный, слдилъ за движеніемъ ея пальцевъ. Но когда она отняла руку и закрыла кошелекъ, секретарь епископа снова смотрлъ на нее самымъ почтительнымъ образомъ. Она не длала ничего, чтобы пощадить его щекотливость, и теперь глядла на него повелительно, требуя отвта.

Мастеръ Марквардъ сначала колебался, брать ли ему золото. Но, какъ человкъ практическій, онъ скоро ршилъ, что не стоитъ останавливаться изъ-за мелочей.

— Доводы ваши, милэди, убдительны, какъ всегда,— промолвилъ онъ съ легкой улыбкой.— Я думаю, что клятва соблюдать все втайн дается ради обезпеченія правильности правосудія. А не зная имени делегата, вы не можете и предпринять соотвтствующіе шаги. Полагаю, что могу назвать вамъ делегата его святйшества — это кардиналъ Томазо Бранкаччьо.

Опять какая-то тнь скользнула по лицу у лэди.

— Когда они думаютъ сжечь его?— опросила она.

— День еще не назначенъ.

Лэди Изольда встала.

— Благодарю васъ,— холодно промолвила она.

Мастеръ Марквардъ посмотрлъ на ея высокую, изящную фигуру. Закутанная во все черное, она, казалось, наполняла комнату какимъ-то необычайнымъ свтомъ. Онъ не забылъ бросить взглядъ и на ея кошелекъ и убдился, что онъ еще не совсмъ пустъ.

— Вамъ нужно знать еще одно обстоятельство, милэди, весьма серьезное. Но…

Она нетерпливо открыла кошелекъ и высыпала на столъ все, что тамъ было.

— Вотъ. Теперь говорите мн все безъ утайки. Кошелекъ, какъ видите, пустъ. Говорите! Если вы что-нибудь утаите, то, клянусь Богомъ, вы потомъ раскаетесь.

Человкъ, сидвшій передъ нею, въ первый разъ видлъ ея гнвъ и въ первый разъ пожелалъ, чтобы она поменьше обращала на него вниманіе.

— Не гнвайтесь на вашего покорнаго слугу, милэди,— сказалъ онъ съ покорностью,— Поврьте, я колебался не потому, что хотлъ получить отъ васъ деньги. Прошу васъ, возьмите ихъ назадъ.

— Говорите,— промолвила она повелительно.

— Слушаю, милэди. При обычныхъ условіяхъ, судъ будетъ принужденъ осудить его на сожженіе, но,— тутъ онъ сталъ говорить шопотомъ:— пусть это останется между нами,— его святйшество, по врожденному своему милосердію, а также и по другимъ причинамъ не желалъ бы, чтобы это случилось наканун его отъзда… На обвиняемаго взведено еще другое обвиненіе, въ томъ, что онъ обокралъ городскую казну. А это преступленіе наказуется повшеніемъ.

Впервые лэди Изольда, казалось, взволновалась.

— О, это неправда!— воскликнула она.

— Я этого не утверждаю, милэди. Но растрата налицо. Къ тому же и счета оказались подложными. Видли, какъ онъ разъ вошелъ въ свою комнату въ три часа ночи. Это было какъ разъ за день до его бгства. Наканун въ казначейство была внесена большая сумма денегъ. Увряютъ, что онъ убилъ моего бднаго брата только для того, чтобы имть приличный предлогъ къ бгству. Бдный Генрихъ, правда, имлъ незавидную репутацію. Но двушка эта не совсмъ въ своемъ ум и не можетъ быть свидтельницею. Къ тому же она исчезла.

— Но въ такомъ случа зачмъ же было объявлять себя еретикомъ?

— Можетъ быть, ему казалось боле выгоднымъ представить дло въ этомъ свт. Можетъ быть, онъ разсчитывалъ, что судъ отнесется къ нему особенно милостиво въ виду того, что, по общему убжденію, онъ сынъ короля. Можетъ быть, онъ скрылъ украденную сумму, чтобы потомъ воспользоваться ею, когда онъ будетъ на свобод. Я не утверждаю, что я этому всему врю. Я только передаю, что говорятъ. Нкоторые утверждаютъ, что имъ овладлъ сильный и упрямый демонъ. Пробовали даже отогнать отъ него этого бса, но до сихъ поръ безуспшно. Я не могу, конечно, предсказать, какъ поступитъ король,— продолжалъ онъ, помолчавъ съ минуту.— На его милосердіе разсчитываютъ очень многіе. Не знаю, сочтетъ ли онъ возможнымъ вступиться за мастера Штейна. По моему личному мннію, они его повсятъ, удовлетворивъ такимъ образомъ человческую и божественную справедливость. Въ конц концовъ быть повшеннымъ все-таки лучше, чмъ сгорть заживо.

— Нтъ, нтъ! Это позоръ и этого не будетъ!— странно вскричала она.

Секретарь епископа опять съ удивленіемъ посмотрлъ на прекрасную даму, сверкавшую глазами.

— Онъ обрученъ съ дочерью бургомистра. Онъ, конечно, станетъ также хлопотать за него…

— О, нтъ, милэди. Открытаго обрученія не было, и теперь говорятъ, что его и вообще не было.

— И его невста тоже?

— Она-то ршительне всхъ,— отвчалъ секретарь, слегка улыбаясь.

Странное выраженіе мелькнуло на лиц его собесдницы, не то облегченіе, не то досада.

— Это все, что вы можете сказать мн?— спросила она.

— Да, милэди.

— Хорошо. Если случится что-нибудь новое, увдомьте меня.

— Слушаю,— отвчалъ онъ съ поклономъ.— Я къ вашимъ услугамъ. Если разршите мн дать вамъ совтъ, поговорите съ кардиналомъ Бранкаччьо. Я слышалъ, что онъ получилъ отъ его святйшества обширныя полномочія въ этомъ дл.

Лэди Изольда вздрогнула.

— Я подумаю объ этомъ,— холодно отвчала она.

Секретарь проводилъ ее до дверей. Когда она скрылась за ними,

онъ посмотрлъ вокругъ себя съ сожалніемъ, какъ будто ему чего-то недоставало теперь. Потомъ его взоръ упалъ на золото, блествшее на стол. Онъ подошелъ и пересчиталъ его по обыкновенію самымъ внимательнымъ образомъ. Но прикосновеніе къ нему уже не доставляло ему былого удовольствія, и, считая деньги, онъ вдругъ остановился, разсянно оглядлъ комнату и прошепталъ:

— Что за дуракъ этотъ мастеръ Штейнъ!

ГЛАВА XIII.
У вратъ собора.

Судъ по длу Магнуса Штейна велся въ большой тайн, и немного свдніи доходило о немъ сквозь толстыя стны епископскаго дворца. И все же новости какимъ-то таинственнымъ путемъ расходились по городу.

Въ безоблачный день 15-го мая передъ соборомъ тснилась пестрая толпа народа: папа служилъ въ послдній разъ передъ отъздомъ въ Римъ. Хотя жителямъ Констанца онъ уже намозолилъ глаза, тмъ не мене толпа хотла видть его въ послдній разъ. Многіе никогда въ жизни не увидятъ уже этого человка, стоящаго, какъ утверждалъ Иннокентій III, между Богомъ и людьми.

Папа прибылъ въ соборъ въ торжественной процессіи, съ колокольнымъ звономъ, пніемъ гимновъ, раздавая направо и налво индульгенціи.

Небо было голубое, воздухъ теплый и ароматный. Городъ разукрасился по праздничному: ковры, бархатныя матеріи и шелковыя ткани, привезенныя съ Ливана, свшивались съ оконъ и балконовъ. Весело разввались флаги, и окна свтились на солнц, словно брильянты! Настоящіе брильянты, рдкіе, драгоцнные, сіяли на облаченіяхъ прелатовъ и на ше женъ и дочерей зажиточныхъ гражданъ. Пестрая и разноцвтная толпа, какъ волна, текла по срымъ улицамъ, направляясь къ собору, гд уже показывалась голова папской процессіи.

Съ веселой, оживленной толпой плелась какая-то женщина. Одта она была также пестро, иначе нельзя было въ этотъ день, но видъ у нея былъ грустный: впалыя щеки, блдное, увядшее лицо, все это выдавало ея подавленное душевное настроеніе.

— Его будутъ вшать,— сказала одна изъ двушекъ, шедшихъ впереди нея.

— Нтъ, ему отрубятъ голову,— отвчала другая.— Онъ вдь принадлежитъ къ совту.

— А я теб говорю, что его повсятъ,— твердила первая.— Это все равно, что онъ городской секретарь, но за воровство полагается вислица.

— Однако убійство отца Маркварда тоже что-нибудь да значитъ. Говорятъ, что онъ убилъ его потому, что тотъ ходилъ къ его матери.

— Ну, если это такъ, то ему пришлось бы убить слишкомъ много народу. Старуха, конечно, не святая, но могла бы держать себя и получше. Нтъ, увидишь, его повсятъ. Пройдемъ впередъ!

— Не будь такой жестокой, Метгильда, а то будутъ говорить, что ты недаромъ ненавидишь его.

— Почему это недаромъ?

— Говорятъ, что ты ухаживала за нимъ, какъ только могла, но онъ почему-то не обращалъ на тебя вниманія.

— Вотъ вранье!— закричала раздраженная двушка.— Кто это сказалъ? Ухаживать за нимъ — за воромъ!

Женщина, шедшая сзади, слышала каждое ихъ слово: толпа запрудила улицу, и об двушки должны были остановиться впереди нея.

— Ты лжешь!— яростно вскричала она, хватая за плечо ту изъ нихъ, которая говорила…— Вы бгали за нимъ вс, а теперь, когда надъ нимъ стряслась бда, клевещете на него.

Двушка съ гнвомъ обернулась и вслдъ затмъ испуганно воскликнула:

— Его мать!

— Да, его мать. Я была дурная мать и своей скверной жизнью довела его до позора. Да, я гналась за похвалами, мн нужны были брильянты и шелки. Но не изъ-за нихъ впалъ онъ въ такой грхъ. Теперь уже мн ничего этого не нужно.

Порывистымъ жестомъ она сорвала свой бархатный головной уборъ и принялась топтать его ногами. Вс обернулись и съ удивленіемъ смотрли на эту сцену, но въ эту самую минуту зазвонили колокола, запли клирики, и надъ моремъ головъ, опускаясь и понижаясь въ тактъ движенія несшихъ его людей, показался, словно корабль надъ волнующимся моремъ, золотой папскій балдахинъ.

‘Дорогу грядущему во имя Господне!’

Народъ отхлынулъ назадъ, и долго еще волновалось это человческое море, пока стража съ аллебардами не успокоила его. Медленно и величаво двигалась процессія къ вратамъ собора. Четыре имперскихъ графа несли папскій балдахинъ, по сторонамъ котораго шли король и курфюрсты. Передъ нимъ несли св. дары. Но мр ихъ приближенія вс обнажали голову и становились на колни. На балдахин сіяли золотые ключи — эмблема панской власти.

Папа только что даровалъ всмъ-отпущеніе грховъ. Очищенные отъ грха, вс могли теперь радости» войти въ соборъ и смло стать передъ лицомъ Господа.

Но тоскующей женщин, которая, какъ и вс, стояла на колняхъ, это отпущеніе доставило не большое утшеніе. Она съ завистью смотрла на ласточекъ, носившихся надъ площадью: свободныя, он не нуждаются ни въ какихъ отпущеніяхъ! Исповдь, отпущеніе грховъ, нсколько словъ молитвы, неужели всего этого довольно, чтобы искупить свою прошлую жизнь и получить прощеніе отъ Господа?

Изъ дома Божія черезъ открытыя двери неслось громкое, стройное пніе. Утшительны были эти звуки, но мать Магнуса не ршалась войти въ соборъ.

Т, которые стояли вп, не могли, конечно, видть панскаго служенія. Но передъ вратами собора началось свое служеніе. Изъ толпы выдлился какой-то монахъ и, обернувшись къ собравшимся, заговорилъ:

— Одному человку заблагоразсудилось предпринять паломничество ко святому кресту въ Рим. Прибывъ туда, онъ увидлъ, что домъ нкоего язычника Симона возвышался надъ церковью, хотя онъ былъ доведенъ только до крыши. Пока онъ удивлялся его высот, къ нему подошелъ какой-то человкъ и сказалъ: ‘Не удивляйся, а сядь и запиши, что узнаешь. Домъ, который ты видишь, принадлежитъ Симону Волхву, и тнь отъ него закрываетъ церковь’. И слъ человкъ и записалъ.

Тутъ монахъ опять повернулся къ народу и закричалъ:

— Восплачемъ, братія, о той симоніи, которая царствуетъ у насъ везд. О, Господи, по грхамъ нашимъ симонія процвтаетъ, церкви облагаются налогомъ, выборы служителей Божіихъ уничтожены, таинства продаются и покупаются. Молимъ Тя, Господи, очисти церковь Твою и порази симонистовъ, аки Петръ поразилъ Симона Волхва.

Народъ встрепенулся: нкоторые бранились, другіе смялись.

‘И пришелъ одинъ изъ семи ангеловъ, имющихъ семь чашъ, и, говоря со мной, сказалъ мн: подойди, я покажу теб судъ надъ великою блудницею, сидящею на водахъ многихъ. И повелъ меня въ дух въ пустыню, и я увидлъ жену, сидящую на звр багряномъ, преисполненномъ именами богохульными, съ десятью головами и десятью рогами. И жена облечена была въ порфиру и багряницу, украшена золотомъ и драгоцннымъ камнями и жемчугомъ и держала золотую чашу въ рук своей, наполненную мерзостями и нечистотою блудодйства ея. И на чел ея написано имя: тайна, Вавилонъ великій, мать блудницамъ и мерзостямъ земнымъ. Я видлъ, что жена упоена была кровью святыхъ и кровью свидтелей Іисусовыхъ’.

— О, Господи,— продоллгалъ монахъ, окончивъ свою цитату изъ Апокалипсиса:— кто же останется въ сни Твоей? Тотъ, на комъ нтъ пятна симоніи и кто блюдетъ справедливость Господню!

Поднялся ропотъ, но его голосъ покрывалъ шумъ.

— Отдайте то, что вы получили даромъ, и не носите ни золота, ни серебра въ кошелькахъ вашихъ. Но везд заботятся о себ, а не о Господ Іисус Христ.

Нсколько папскихъ тлохранителей расталкивали толпу, чтобы пробраться къ монаху и схватить его. Но прежде, чмъ они могли наложить на него руку, онъ безслдно исчезъ, и только откуда-то издали донесся его голосъ:

— Вы продали Господа, какъ Іуда Искаріотскій. И какъ не было прощенія ему, такъ не будетъ прощенія и вамъ…

Фрау Штейнъ задрожала. Она исповдалась и получила отпущеніе грховъ. Цлыхъ пять флориновъ истратила она на спасеніе своей души. Но что, если, какъ говорилъ монахъ, все только продавалось и не имло дйствительной силы?

Обдня кончилась. Опять раздался веселый перезвонъ колоколовъ, возвщавшихъ, что папа вышелъ изъ собора. За нимъ двигался живой потокъ, увлекая за собой все, что стояло возл собора.

Только исхудавшая, дико глядвшая женщина не хотла итти вмст съ другими. Она оставалась у собора, изъ всхъ силъ отстаивая свое мсто. Вдругъ она схватила за руку красивую, богато одтую двушку, стоявшую въ дверяхъ вмст съ именитыми лицами города.

— Распускаютъ слухи, что онъ совершилъ кражу и воровство,— закричала Штейнъ:— и никто не опровергаетъ этого. Вы были его невстой! Такъ скажите же, что это неправда!

Фастрада вздрогнула и измнилась въ лиц.

— Что же я могу сказать?— пробормотала она.— Разв я принадлежу къ судьямъ? Разв я могу что-нибудь доказать? Безъ сомннія, судъ постановитъ правильный приговоръ.

— Но вдь вы были его невстой!— пронзительно закричала Штейнъ.— Скажите же, что онъ не виновенъ! Это ваша обязанность, когда на него клевещутъ!

Съ минуту вс молчали. Фастрада поблднла, какъ полотно.

— Я не была его невстой! Мы никогда не были обручены! Онъ мн чужой, и я ему чужая! Дайте мн пройти!

— Да,— закричала Штейнъ, заступая ей дорогу.— Его кольца у васъ больше нтъ на пальц. Это правда. Но вдь вы знаете, что оно было у васъ до того самаго дня, когда на него обрушилось несчастье. Попробуйте сказать, что этого не было!

— Дайте мн пройти!

И кое-какъ она выбралась на площадь, гд ласточки, вившія гнзда между статуями святыхъ, съ рзкимъ крикомъ проносились у ней надъ головой. Вдругъ сзади нея послышался чей-то голосъ:

— Учитесь у нихъ! Он никогда не покидаютъ другъ друга въ бд и опасности. И хотя он и не ходятъ въ церковь, но он посрамляютъ тхъ, кто туда ходитъ.

Полуразсерженная, полуиспуганная, Фастрада быстро обернулась. Сзади нея на ступенькахъ, съ которыхъ она только что сошла, стояла лэди Изольда въ темномъ одяніи. Она смотрла на нее съ упрекомъ. Фастрада хотла было отвчать на ея укоры, но, обернувшись, замтила, что окружающіе, очевидно, не на ея сторон. Не говоря ни слова, она быстро пошла прочь, какъ тогда, отъ портала церкви св. Павла, хотя теперь ярко свтило солнце и привиднія гнздились у нея въ душ.

Фрау Штейнъ долго смотрла ей вслдъ, пока она не затерялась. Потомъ перевела свои воспаленные глаза на лэди Изольду, продолжавшую стоять на ступенькахъ паперти. Повинуясь внезапному порыву, несчастная мать бросилась къ ней и, охвативъ ея колни, зарыдала.

— У васъ есть сердце — спасите его!

— Спасу, если можно,— серьезно отвчала лэди Изольда.— По крайней мр отъ позора.

ГЛАВА XIV.
При двор короля и папы.

Несмотря на это, блдная женщина съ горящими глазами черезъ полчаса была уже въ монастыр августинцевъ, гд находилась резиденція короля, и, не желая ничего слушать, добивалась пропуска къ нему.

Покинувъ паперть, она, какъ испуганная, бжала по улицамъ, толкая всхъ направо и налво. Ее бранили, но она не обращала вниманія и продолжала работать локтями, пока не достигла мста назначенія. Видъ стражи и императорскаго орла надъ воротами монастыря заставилъ ее остановиться. Она попробовала собрать свои мысли. Дрожащими пальцами она оправила платье.

Не зная, какъ проникнуть въ ворота, она стояла и смотрла на стражу. Король былъ довольно доступенъ, и женщины иногда позволяли себ съ нимъ большія вольности. Въ Страссбург веселыя двицы ходили къ нему прямо въ спальню, вытаскивали его оттуда въ одной рубашк и заставляли танцовать съ ними на улиц. Но въ Констанц приходилось держать себя иначе. Здсь король долженъ былъ показываться во всемъ блеск своего сана. Онъ рдко выходилъ безъ свиты, и у его дверей всегда стояла стража.

У фрау Штейнъ было нсколько плановъ проникнуть къ нему, но вс они оказались неосуществимы. Не зная, что длать, она подошла къ страж. Но не успла она еще заговорить съ ними, какъ т осыпали ее насмшками.

— Неудобное время вы выбрали, прекрасная особа,— захихикалъ одинъ.— Приходите вечеромъ, когда будетъ потемне.

— Днемъ!— закричалъ другой съ дланнымъ негодованіемъ.— Какого же вы мннія о его величеств? Вокругъ него столько святыхъ прелатовъ, которые караулятъ каждый его шагъ.

Фрау Штейнъ густо покраснла и готова была уже дать имъ сдачи, какъ вдругъ увидла личнаго друга короля Эбергарда Виндека, который какъ разъ подходилъ къ воротамъ. Она знала его давно. Бросившись къ нему, она схватила его за рукава, умоляя о помощи. Видя ея возбужденное состояніе и боясь какой-нибудь сумасбродной выходки съ ея стороны, Виндекъ взялъ ее съ собой. Пока они поднимались но прохладной лстниц, она успла разсказать ему всю исторію. Движимый жалостью и стараясь съ другой стороны выгородить себя изъ этого дла, Виндекъ оставилъ ее въ коридор въ расчет, что король, выйдя изъ своихъ аннартаментовъ, самъ встртитъ ее и, такимъ образомъ, ши, Виндекъ, окажется въ стороц.

Такъ оно и случилось. Какъ только фрау Штейнъ увидла въ конц коридора огненную бороду короля, она бросилась впередъ и упала къ его ногамъ.

Сигизмундъ вздрогнулъ и нахмурился. Онъ не любилъ такихъ сценъ. Но она крпко обнимала его колни, и уйти отъ нея онъ не могъ. Виндекъ сдлалъ было видъ, что хочетъ отогнать ее, но отъ этого ея движенія стали еще сильне и живе.

— Правосудія!— кричала она, изливъ передъ королемъ свое горе.— Правосудія для вашей собственной крови, для вашего сына! Годы, конечно, стерли намять обо мн, хотя вы и клялись, что никогда не забудете меня.

Король опять нахмурился.

— Я ни забылъ васъ,— заговорилъ онъ довольно терпливо.— Когда нужно было, я посылалъ вамъ денегъ, хотя, къ несчастью, это бывало не такъ часто, какъ я бы этого хотлъ,— добавилъ онъ тмъ полушутливымъ, полуциническимъ тономъ, который длалъ его столь популярнымъ въ извстныхъ слояхъ народа.— И для мальчика я длалъ, что могъ. Онъ хотлъ стать монахомъ, и я заплатилъ за него вступной взносъ въ монастырь. Потомъ онъ нашелъ, что у него нтъ къ этому призванія,— не могу порицать его за это, и его столкновеніе съ аббатомъ было улажено. Потомъ онъ отличился въ качеств солдата. Вдругъ на него нашло раскаяніе, и онъ захотлъ быть писцомъ. Я опять доставилъ ему мсто, котораго онъ желалъ. Все время я помогалъ ему. Въ конц концовъ онъ убилъ монаха — бда, конечно, по велика, но онъ повернулъ все дло такъ глупо, что я не вижу, какъ я могу его спасти. Мн разсказывали все это дло. Онъ оскорбилъ церковь и заявилъ, что желаетъ. чтобы его сожгли. Если человкъ хочетъ лзть на смерть, то пусть себ лзетъ: о вкусахъ не спорятъ. Теперь у папы нтъ времени жечь его, и его, вроятно, просто повсятъ. Что же я могу тутъ сдлать?— угрюмо закончилъ король.

— Спасите его! Неужели его, королевскаго сына, повсятъ, какъ какого-нибудь вора? И вамъ не стыдно будетъ за своего сына?

— Ну, все это обойдется тихо,— пробормоталъ король.— Не могу же я ссориться изъ-за этого съ папою и церковью. Все-таки для него будетъ лучше, если его повсятъ.

— Для него это будетъ ужасно,— закричала фрау Штейнъ.

Она воспитала сына и жила съ нимъ столько лтъ, но только теперь, въ эти послдніе дни, его характеръ сталъ ей ясенъ.

— Онъ былъ такъ гордъ своею честностью! Онъ отъ этого съ ума сойдетъ.

— Не слдуетъ очень гордиться,— промолвилъ Сигизмундъ.— Я посмотрю,— прибавилъ онъ:— нельзя ли будетъ казнить его мечомъ.

— Онъ не долженъ умереть! Вы должны снасти его! Я порочная женщина, и все это случилось изъ-за меня. Онъ не долженъ пострадать за это. Вы должны спасти его, вдь это вашъ сынъ. Какъ вы оставляете своего сына, такъ и Богъ оставитъ васъ. Не встану съ колнъ, пока вы не дадите мн общаніе спасти его.

Ея пронзительные крики неслись по всему коридору, и король, ненавидвшій подобныя сцены, поспшилъ дать требуемое общаніе. Онъ вдь не придавалъ особаго значенія тому, что говорилъ, согласно правилу: кто не уметъ притворяться, тотъ не достоинъ царствованія.

Несчастная мать поглядла на него сначала съ недовріемъ, но потомъ ободрилась и оставила его въ поко.

— Какъ она постарла,— промолвилъ ей вслдъ Сигизмундъ.— Трудно поврить, что когда-то она мн нравилась. Распорядитесь, чтобы она больше меня не безпокоила,— сказалъ онъ Виндеку.

Фрау Штейнъ тяжело спустилась съ лстницы. Ея ноги окоченли: она долго стояла на колняхъ, да и старость ужъ давала себя знать. Она чувствовала, что король ее обманываетъ: мало ли общаній давалъ онъ ей прежде, и вс они остались не исполненными. Проходя по передней, она увидала себя въ огромномъ зеркал, которое прислалъ королю въ даръ патріархъ антіохійскій, и она не узнала себя: такъ она постарла. Глаза ея потеряли былой блескъ, щеки ввалились, морщины покрыли вс лицо и исказили очертанія рта.

Если король не держалъ своего слова, когда она была молода, то почему онъ теперь сдержитъ его? Вспомнила она и объ охранной грамот, которая была дана имъ Гуссу. Ей хотлось вернуться и добиться отъ него… она сама не знала чего. Но у ней не хватило силъ вернуться и, заплетая ногами, она продолжала итти къ выходу.

Словно во сн, прошла она мимо стражи, которая на этотъ разъ пропустила ее почтительно и уже не смла смяться надъ ней. Но она не замчала ее, не помнила она и того, какъ она очутилась на залитой солнцемъ площади. Въ одномъ ея углу въ сроватомъ полусвт виднлись плаха и топоръ.

Дрожащими пальцами она вытащила изъ пазухи индульгенцію, которую она вчера купила. Но теперь она показалась ей чмъ-то ненужнымъ. Какъ можетъ кусокъ бумаги отпускать такіе грхи, какіе она совершила. Но уже черезъ минуту она раскаялась. Боязливо оглянувшись, не видалъ ли кто-нибудь ее, она посмотрла на небо, какъ бы умоляя по наказывать ее за такое богохульство.

А что въ самомъ дл, если вс эти вещи имютъ силу? Вдь люди цлыми столтіями врили въ нихъ?

Она нагнулась и старательно подобрала оставшіеся клочки бумаги, которые еще не усплъ унести втеръ, и со страхомъ посмотрла, на небо. Но оно было все такимъ же голубымъ, и громъ небесный не загрохоталъ надъ ея головой.

Съ презрительной улыбкой она опять бросила, клочки бумаги и пошла дальше, сама не зная куда. Голова ея горла.

Ей казалось, что вс глядятъ на нее искоса и говорятъ ей вслдъ: ‘Смотрите, вотъ идетъ мать вора. Это она своей распутной жизнью довела его до этого, и за это она будетъ горть въ аду’.

Полуденное солнце сильно пекло ей голову. Боль въ вискахъ становилась сильне, но она шла все скоре и скоре. Впереди ея шли какіе-то мужчина и женщина.

— Завтра его повсятъ,— сказалъ мужчина.

— И по дломъ,— отвчала его спутница.— Да и ей тоже.

Они не сказали, кому это ‘ей’. Въ т времена нердко ловили и вшали разбойниковъ, которыхъ сопровождали женщины. Но фрау Штейнъ, мучимая одной и той же мыслью, отнесла эти слова къ Магнусу и къ себ. Подъ прямымъ угломъ она быстро свернула въ сосднюю улицу, лишь бы не видть и не слышать ихъ дальнйшаго разговора. Потомъ она ринулась по улицамъ, добжала до площади, а оттуда до моста, который связываетъ Рейнъ у его истока изъ озера. Съ минуту она постояла у перилъ, глядя на бурлящій водоворотъ. И вдругъ среди ритмическаго шума воды въ ея ушахъ прозвучалъ голосъ монаха: ‘Вы продали Господа, какъ Іуда Искаріотскій. И какъ ему не было прощенія, такъ не будетъ и вамъ’.

Вдь и она продала Господа. За ничтожныя удовольствія міра сего она продала свою честь и совсть!

Съ тмъ же нетерпніемъ отчаянія, съ какимъ Іуда ринулся навстрчу своей судьб, она закрыла глаза и бросилась въ рку.

——

— Итакъ, я могу разсчитывать на вашу помощь въ дл этого Паліана.

— Да. Долженъ васъ предупредить, что его святйшество думаетъ дать этотъ санъ своему брату Лоренцо. Мн объ этомъ сказали вчера. Королева неаполитанская желаетъ сдлать Джордано Колонну герцогомъ Амальфскимъ. Слдовательно…

— Я удовольствуюсь, если моему племяннику дадутъ Соріано. Итакъ, вы окажете мн поддержку?

— Не безпокойтесь объ этомъ, если, конечно, вы поддержите притязанія моего брата на Перуджію.

— Съ удовольствіемъ. Правда, что за послдніе годы управленія вашего брата въ Браччьо на него было немало жалобъ, но тогда онъ старался укрпить власть св. Петра въ спорномъ округ…

— Народъ всегда будетъ жаловаться. Но намъ нужно имть въ Перуджіи человка, который способенъ сохранить этотъ городъ за церковью.

Оба прелата расхаживали взадъ и впередъ по галере, которая находилась передъ Camera Apostolica. Длинная обширная комната была наполнена шумомъ голосовъ, папа узжалъ завтра, и вс, кто имлъ дла въ его канцеляріи, явились сюда. Толпа была самая пестрая: нобили, бюргеры, прелаты, священники, христіане, евреи, толковавшіе каждый о своемъ и по-своему. Хотя занятія канцеляріи были уже объявлены оконченными, но люди, давшіе взятку или заручившіеся общаніемъ, продолжали прибывать. Дла тхъ, которые не были признаны достойными аудіенціи самого вице-камераріуса, были унесены мелкими чиновниками. Конечно, не вс просьбы удовлетворялись: то тамъ, то сямъ слышались ругательства и жалобы.

— Неблагдарную мы избрали профессію,— сказалъ одыпъ священникъ другому, котирый вернулся къ нему весь красный и алой.— Если бы мы были королевскими актерами, то, безъ сомннія. получали бы больше вознагражденія. Сынъ Моссы Герра только что получилъ жирный приходъ въ Валенціи.

— Это врно?

— Я узналъ объ этомъ въ тотъ же день, отъ слуги тайнаго камерарія его святйшества. Я и не разсчитывалъ на такой кусокъ, но думалъ, что намъ дадутъ приходы, которыхъ мы просимъ. Теперь приходится класть зубы на полку!

— Похоже, что такъ!— отвчалъ другой, сдерживая ругательство.— Но вы дали столько, сколько мы условились?— спросилъ онъ подозрительно.— Знаете, что однажды сказалъ делегатъ Тевтонскаго ордена? ‘Здсь всякой дружб конецъ, если нтъ больше денегъ’.

— Я роздалъ ихъ всмъ правильно. Неужели вы думаете, что я стану подкупать самого папу?

Его собесдникъ издалъ восклицаніе, какъ бы сожаля о томъ, что это невозможно.

— У насъ для этого денегъ не хватитъ!— со вздохомъ промолвилъ онъ.

Чтобы подкупить Мартина V, нужна была большая сумма. Его страсть къ деньгамъ, усиливавшаяся съ каждымъ годомъ, была извстна всмъ.

— Однако…— началъ было опять священникъ, но вдругъ остановился.

Вниманіе всхъ присутствовавшихъ было устремлено на дверь, ведущую въ аппартаменты камерарія. Какому-то представительнаго вида человку,— по одежд нельзя было сказать, было ли это духовное, или свтское лицо,— надоло ждать, и онъ началъ ругать привратника. Тотъ отвчалъ въ томъ же топ. Проситель поднялъ голосъ, съ намреніемъ, вроятно, привлечь вниманіе, тхъ, кто находился за дверьми. Это ему удалось. Дверь отворилась, и вышелъ какой-то высокій, смуглый человкъ, одтый въ темную шелковую рясу.

— Кто тутъ шумитъ?— спросилъ онъ, строго посматривая на тхъ, кто стоялъ поближе къ двери.

Его строгій, холодный голосъ заставилъ привратника съежиться. Донъ Людовико д’Алеманъ, вице-камерарій и глаза апостолической камеры, пока не былъ замщенъ поста камерарія, отличался спокойными, изысканными манерами, но умлъ смирять непокорныхъ, когда было нужно,

Привратникъ поблднлъ и забормоталъ какія-то извиненія. Кричавшій человкъ разомъ замолчалъ и не промолвилъ ни слова.

— Въ другой разъ надо лучше охранятъ порядокъ,— рзко сказалъ вице-камерарій и прошелъ впередъ.

Дойдя до центра галерей, онъ повернулъ вправо и подошелъ къ ожидавшей его дам.

— Прошу извинить меня, мадонна, за то, что я заставилъ васъ ждать,— сказалъ онъ, низко кланяясь.— Благоволите слдовать за мной.

И, поклонившись еще разъ, онъ проводилъ ее до двери, которую привратникъ распахнулъ настежь.

Кричавшему передъ тмъ человку это показалось обиднымъ: благопріятный случай опять ускользалъ отъ него. Наконецъ голосъ опять къ нему вернулся.

— Я пришелъ раньше этой дамы!— рзко сказалъ онъ, выступая впередъ.

— Я знаю. Но, конечно, вы съ удовольствіемъ уступите вашу очередь дам,— отвчалъ итальянецъ своимъ холоднымъ, ровнымъ голосомъ.

Проситель на минуту опшилъ.

— Мы являемся сюда на основаніи закона, а законъ не знаетъ никакихъ предпочтеній,— продолжалъ онъ.— Мн уже мсяцъ тому назадъ общали уладить мое дло. Его святйшество узжаетъ завтра. Если мн не удастся переговорить сегодня, то мн не удастся это никогда, несмотря на общанія и деньги, которыя я роздалъ. Вдь безъ нихъ меня не пропустили бы и сегодня.

Онъ говорилъ съ еле сдерживаемымъ негодованіемъ.

— Вы негодуете на приношенія, которыя вами сдланы св. Петру? А если вы подкупали мелкихъ чиновниковъ, то вы тмъ самымъ предршили свое дло.

— Предршилъ или нтъ, но аудіенція мн общана,— настаивалъ тотъ.

— Иногда общанія даются въ предположеніи, что можно сдлать доброе дло. Но если этого нтъ, то нтъ основаній и исполнять такое общаніе. Если судъ его святйшества взглянетъ на ваше дло съ этой точки зрнія, то разв вы будете его порицать?

— Буду!— закричалъ проситель, въ которомъ гнвъ пересилилъ благоразуміе.

Судя по его твердому акценту,— разговоръ велся по-латыни,— это былъ нмецъ или англичанинъ.

— Законъ остается закономъ, а общаніе — общаніемъ. Даже папскій судъ не можетъ измнить этого!

— Да, законъ остается закономъ. Но по одному и тому же закону человка можно оправдать или осудить. Нужно истолковать его правильно. То же и съ общаніемъ. Разв вы можете ставить свое толкованіе рядомъ съ толкованіемъ его святйшества или апостолическаго двора?

Голосъ итальянца, нисколько не возвышаясь, сталъ рзкимъ, въ его глазахъ показалась угроза. Соборъ ужо распущенъ, папа собирается узжать, и его придворные еще разъ почувствовали себя господами положенія.

Иностранецъ понялъ это. Онъ слышалъ въ словахъ камерарія угрозу ересью и поблднлъ. Прежде, чмъ онъ нашелся, что сказать, донъ Людовико изящнымъ движеніемъ руки пригласилъ даму во внутренніе аппартаменты и повернулся спиной къ строптивому просителю.

— Нкоторые изъ этихъ сверянъ — настоящіе медвди,— промолвилъ онъ, когда дверь за нимъ затворилась.— Они, вроятно, и созданы для того, чтобы оттнять собой красоту, передъ которой преклонится всякій южанинъ,— добавилъ онъ съ поклономъ, вспомнивъ, что его просительница — также съ свера.— Вести себя такимъ образомъ по отношенію къ дам!— негодовалъ онъ,— Къ тому же у васъ дло спшное, не то, что у него.

— Иначе я не просила бы васъ принять меня раньше его.

— Онъ можетъ подождать и годъ. У него земельное дло. Съ голоду онъ не умретъ. Его святйшество выйдетъ не раньше, какъ черезъ часъ,— перемнилъ онъ тему разговора.— Я пригласилъ васъ сюда на случай, если онъ выйдетъ раньше. Не угодно ли вамъ будетъ ссть и подождать.

И онъ подвелъ ее къ трельяжу, закрытому вьющимися растеніями, откуда она могла все видть и слышать, оставаясь сама невидимой.

— Вы позволите мн заняться длами? Присутствіе такой просительницы только изощритъ мой умъ.

— Вы всегда очень любезны, донъ Людовико.

— Не настолько, какъ хотлось бы. Сегодня у насъ очень хлопотливый день: его святйшество настаиваетъ на томъ, чтобы хать завтра. Онъ не успокоится, пока не стряхнетъ съ своихъ ногъ прахъ Констанца. Онъ слышать не можетъ о собор я о всемъ, что его напоминаетъ. Вс обычныя занятія уже прекращены, и я заканчиваю теперь самыя спшныя. Итакъ, съ вашего позволенія…

И, сдлавъ поклонъ, онъ слъ за свой столъ.

Лэди Изольда сидла за трельяжемъ, безмолвно созерцая все происходящее. Она видла, какъ вошелъ въ роскошномъ одяніи какой-то кардиналъ, видла въ широко распахнувшіяся передъ нимъ двери, какъ вс низко кланялись ему, а онъ едва удостаивалъ отвтить на ихъ низкіе поклоны. Вс въ Констанц ненавидли кардиналовъ за ихъ гордость. Она видла, какъ тотъ же самый человкъ, который вошелъ съ такимъ презрніемъ ко всмъ, жадно выпрашиваетъ себ пребенду, умоляя камераріуса не забыть доложить о немъ его святйшеству при удобномъ случа. Въ это время обычай или скоре злоупотребленіе имть за собой нсколько слархій былъ запрещенъ. Это было одно изъ гнуснйшихъ злоупотребленій, ибо за нкоторыми прелатами числилось до пятисотъ епархій. Папа настоялъ, впрочемъ, чтобы это запрещеніе не касалось прелатовъ, не располагающихъ достаточными средствами, чтобы жить сообразно ихъ положенію.

Дале лэди Изольда слышала просьбу тяжущихся, которые ходатайствовали о томъ, чтобы ихъ было перенесено изъ свтскаго въ папскій судъ, хотя дло и не было подвдомственно духовному суду. Это было также большимъ злоупотребленіемъ, такъ какъ ихъ двухъ тяжущихся тотъ, кто былъ богаче, при общеизвстной продажности куріи, всегда могъ осилить своего противника. Въ конкордатахъ, которые Мартинъ V заключилъ съ Англіей и Германіей, переносить дла въ папскій судъ безъ согласія на то обихъ сторонъ, запрещалось, но съ оговоркой, дававшей самый широкій просторъ: если только по свойству дла или положенію лица, котораго оно касается, не будетъ удобне въ интересахъ правосудія ршить его въ куріи.

Она слышала, какъ одинъ прелатъ просилъ дать ему приходъ, который уже былъ общанъ другому, слышала, какъ онъ предлагалъ гарантіи, что будетъ аккуратно выплачивать святйшему престолу доходы первыхъ годовъ. Его соперникъ не будетъ, по его словамъ, въ состояніи удовлетворить всмъ требованіямъ, потому что онъ самъ небогатъ и къ тому же очень много раздаетъ бднымъ.

Многіе просили о диспенсаціи, т. е. о предоставленіи имъ права проживать не въ своей резиденціи. Многіе, наслаждаясь пребендами, не исполняли лежавшихъ на нихъ обязанностей, отчасти потому, что были слишкомъ молоды для этого, отчасти потому, что не хотли этого сами. Папа общалъ уничтожить и это злоупотребленіе, но не могъ этого сдлать въ виду примра, который онъ самъ недавно подавалъ.

Нкоторые являлись, чтобы замять длишки по проступкамъ, о которыхъ неудобно и говорить. И все это лэди Изольда принуждена была выслушивать. А передъ ней на стол лежалъ списокъ буллы, предписывавшей инквизиторамъ поступать съ безпощадной строгостью съ тми, кто осмлится не повиноваться церкви, а въ особенности съ послдователями Гуссовой ереси, которая начала уже распространяться въ Богеміи.

Отчаяніе овладло ею. Все было добродтелью, если этого хотла церковь, и все становилось грхомъ, когда ей было такъ нужно. Все можно было устроить при помощи золота. Вопросъ былъ только въ размр взятки. Она истратила много, чтобы найти доступъ сюда, и готова была отдать все, что у нея было. Но всего этого было мало, чтобы купить папу и его дворъ. А иначе здсь ничего нельзя было сдлать.

Отпустивъ послдняго просителя, камерарій всталъ изъ-за своего стола и, подойдя къ ней, сказалъ:

— Я распорядился, чтобы просителей больше не допускали сюда, пока его святйшество не выйдетъ къ нимъ. Такимъ образомъ вы можете поговорить съ нимъ безъ-всякихъ помхъ.

И, какъ бы угадывая по выраженію ея лица волновавшія ея чувства, онъ прибавилъ:

— Вотъ вы теперь присутствовали цлый часъ при томъ, какъ идутъ дла при папскомъ двор. Я знаю, что вы — острый наблюдатель. Скажите, какое же вы вынесли впечатлніе?

— Плоть и мамона управляютъ міромъ,— съ горечь отвчала она.

Камераріусъ не обидлся на ея слова. Только слабая улыбка скользнула по его красивому, умному лицу.

— Это врно,— отвчалъ онъ спокойно.— Но такъ везд. Вс обвиняютъ насъ въ томъ, что мы хуже всхъ. Но продажность царитъ везд — и въ высшемъ суд князей, и у прелатовъ. Почему же канцелярія папскаго двора должна составлять исключеніе?

— Въ самомъ дл, почему бы это?— иронически спросила она.

Онъ понялъ скрытый смыслъ ея вопроса и съ жаромъ продолжалъ:

— У насъ — самое лучшее извиненіе. Благодаря расколу и огромнымъ тратамъ, которыя сдлалъ Іоаннъ XXIII, или Балтазаръ Косса, если хотите его такъ называть, папскій дворъ очутился въ такомъ стсненномъ положеніи, что мы принуждены занимать деньги даже для того, чтобы покрыть расходы по коронованію теперешняго папы. Управленіе церковью и содержаніе папскихъ легатовъ стоитъ дорого. Къ тому же папскія владнія защищаются наемными войсками.

— Вроятно, его святйшеству очень непріятно…

— Будьте справедливы. Посмотрите на царскіе дворы епископовъ и прелатовъ. Разв можетъ папа жить въ апостольской простот? Если бы онъ вздумалъ такъ жить, его никто не сталъ бы терпть. Вс хотятъ, чтобы у папы были власть и сила, ибо отъ него исходитъ ихъ собственная власть и сила, и вс они мечтаютъ, что когда-нибудь тіара будетъ возложена и на ихъ голову. Папа — глаза церкви, которая не можетъ ошибаться. Если онъ не будетъ имть власти изречь свое великое проклятіе, то какъ могутъ они изрекать свои? Удалите изъ этого зданія хоть одинъ камень, и все оно станетъ разрушаться и падетъ. Въ конц концовъ, кто сдлался бы папой? Первый попавшійся прелатъ, у котораго хватило бы силы и смлости возвыситься надъ другими.

— А какъ же Христосъ сказалъ: ‘кто хочетъ быть первымъ, тотъ пусть будетъ меньшимъ изъ всхъ’.

Камерарій искоса взглянулъ на нее и едва замтно пожалъ плечами.

— Христосъ далъ много заповдей, которыя нельзя понимать буквально. Вс — не только духовенство, но и міряне, отъ короля до разбойника, вс хотятъ, чтобы церковь приспособлялась къ ихъ суетности. Но, кажется, я слышу шаги его святйшества, вдругъ сказалъ онъ. Вы можете говорить съ нимъ свободно и безъ страха. Я отдалъ строгій приказъ никого не впускать сюда. Что касается меня, то я долженъ заняться своимъ дломъ. Если какое-нибудь слово и дойдетъ до меня, то я сейчасъ же забуду его.

Камерарій отошелъ къ своему столу. Въ дверяхъ появилась дородная фигура папы.

Мартину V, происходившему изъ знатнаго рода Колонновъ, было около пятидесяти лтъ. На старинныхъ монетахъ и медаляхъ онъ изображенъ въ вид сильнаго, приземистаго человка, съ гладко-выбритымъ лицомъ и скудными волосами. У него былъ низкій лобъ, крючковатый носъ и толстыя губы, на которыхъ всегда играла дланная улыбка. Словомъ, это было незначительное лицо, ничмъ не отличавшееся отъ обычнаго типа римско-католическаго священника. Да онъ и не сдлалъ ничего такого, что заставило бы его сойти съ проторенной колеи. Онъ былъ въ первыхъ рядахъ тхъ, которые отправили на костеръ Яна Гусса и, вступивъ на апостолическій престолъ, не хуже своихъ предшественниковъ налегалъ на инквизиторовъ.

Съ перваго взгляда онъ показался простымъ и прямодушнымъ, но вскор обнаружилъ большую хитрость, которая помогала ему разъединять народы, сокрушать реформаторовъ и уклоняться отъ принятыхъ на себя обязательствъ. Неизвстно, былъ ли онъ щедръ, по извстно, что онъ очень любилъ деньги и подъ конецъ жизни сдлался страшнымъ скрягой. Разсказывали, что онъ подавалъ своимъ приближеннымъ сырую рыбу вмсто жареной, чтобы съэкономить на масл, и тушилъ въ церкви свчи, которыя считалъ излишними.

Таковъ былъ человкъ, передъ которымъ пала ницъ лэди Изольда.

— Святйшій отецъ! Прошу правосудія!— восклицала она.— Я не прошу избавить его отъ костра, если по законамъ церкви онъ заслужилъ это. Я прошу только не казнить его, какъ вора. Онъ не заслужилъ этого, и я прошу только правосудія.

Глаза папы были устремлены на красавицу, лежавшую у его ногъ.

— Мн говорили объ этомъ дл,— промолвилъ онъ, помолчавъ. -Но почему ты просишь за него, дочь моя?

— Потому, что вс оставили и отвернулись отъ него. Не думайте обо мн что-нибудь дурное, ибо онъ отвергъ меня и отнесся ко мн, какъ къ праху ногъ своихъ.

— И ты все-таки ходатайствуешь за него.

— Да, ибо писано: молитесь за оскорбляющихъ васъ!— пылко вскричала она.

— Но вдь ты просишь не прощенія, а правосудія,— ‘Промолвилъ папа, опять внимательно посмотрвъ на нее.— Его голосъ сталъ какъ будто тепле.— Если дло обстоитъ такъ, какъ ты говоришь, то нужно только радоваться, что онъ будетъ признанъ виновнымъ въ меньшемъ преступленіи и такимъ образомъ избгнетъ позорнаго костра.

— Нтъ, нтъ! Онъ проситъ только правосудія, и, конечно, я получу его отъ васъ, котораго называютъ святйшимъ.

— Разв ты предпочитаешь, чтобы его сожгли, какъ еретика, чмъ повсили, какъ вора?

Она замтила разставленную для нея ловушку, но смло отвтила:

— Да, если только онъ заслужилъ.

— Разв ты не понимаешь, что ересь есть величайшій позоръ, смерть для души и тла?— спросилъ папа. Въ его голос послышалось неудовольствіе.— Разв ты не знаешь, что если ты говоришь такимъ образомъ, то и твои чувства становятся подозрительными.

— Сожгите меня на одномъ костр съ нимъ!

— Ты лишилась ума, дочь моя,— строго промолвилъ папа.— Но я прощаю тебя, ибо ты не владешь собой. Я уже назначилъ слдователя, чтобы разобрать это дло и ршить его по справедливости.

— Вы назначили дьявола, чтобы чинить законъ Господень!

Лэди Изольда быстро поднялась съ колнъ. Глаза ея горли.

— Если бъ я захотла пойти къ нему, я йи знала, какъ добиться того, чего я желаю. Онъ только вдь этого и падетъ. Онъ — и справедливость! Святйшій отецъ,— продолжала она, опять опускаясь на колни,— вспомните, что вы представляете Того, Кто выше страстей міра сего и соображеній церкви и государства.

Мартинъ V нахмурился и отодвинулся отъ нея.

— Я не ожидалъ, что ты явишься сюда для того, чтобы безчестить одного изъ членовъ священной коллегіи, къ которой еще такъ недавно принадлежалъ и я самъ,— сказалъ онъ строго.

— Безчестить? Разв можно обезчестить такого человка? Что можно сказать о человк, который явился ко мн, когда моихъ слугъ не было дома, и хотлъ силою заставить меня исполнить свои желанія? А когда это ему не удалось, собрался силою похитить меня на улиц? Какъ назвать такого человка! Скажите сами.

Лицо папы стало еще недовольне.

— Это дьяволъ обманулъ тебя, дочь моя,— холодно отвчалъ онъ.— Не хочу предполагать, что ты лжешь сознательно. Твоя тщеславная красота заставляетъ тебя видть влюбленнаго въ каждомъ мужчин. Какъ бы тамъ ни было, по ты должна относиться къ священной коллегіи съ большимъ почтеніемъ, если бъ я зналъ, что ты будешь такъ говорить со мной, ты никогда не видла бы меня. Три года люди говорили про насъ самое худшее, и мы должны были переносить все это, ибо папская власть была все равно, что солнце во время затменія. Теперь затменіе прошло, и я впредь этого не допущу. Иди, дочь моя, и раскайся. Будь довольна и тмъ, что тебя не позовутъ къ отвту за твои необдуманныя слова.

И въ гнв папа пошелъ дальше.

— Я показывалъ ему письмо кардинала, которое вы мн дали, но оно принесло, пожалуй, больше вреда, чмъ пользы. Боюсь, что и вы говорили съ нимъ неблагоразумно. Его святйшество очень ревниво смотритъ за тмъ, чтобы оказывали должное почтеніе ему и кардиналамъ. Но не бойтесь,— говорилъ камерарій, поднимая съ полу лэди Изольду,— его гнвъ скоро пройдетъ, и я постараюсь представить ему это дло въ надлежащемъ свт.

— Благодарю васъ, донъ Людовико.

И она пошла къ двери, блдная, но спокойная. Камерарій проводилъ ее до самыхъ дверей гораздо почтительне чмъ обыкновенныхъ просителей. Слдавъ послдній поклонъ, онъ вернулся къ себ въ комнату и слъ за столъ.

— Никогда не поврилъ бы этому, если бъ не видлъ своими собственными глазами и не слышалъ своими собственными ушами.

И, вздохнувъ, онъ принялся писать свои бумаги.

ГЛАВА XV.
Наступленіе и конецъ ночи.

Стиснувъ руки, лэди Изольда стояла посреди своей комнаты, какъ мраморное изваяніе. Она была такъ же блдна, какъ въ тотъ день, когда герцогъ Орлеанскій встртилъ ее посл похоронъ ея ребенка. На ней было черное шелковое платье, словно она готовилась къ другимъ похоронамъ.

Опускалась ночь, и мракъ медленно охватывалъ неподвижную фигуру, стоявшую среди затемнвшей комнаты.

Лэди Изольда вздрогнула, хотя въ комнат еще было тепло отъ недавнихъ лучей солнца.

— Незачмъ больше молиться,— прошептала она.— Тутъ ничто не поможетъ.

Въ самомъ дл, помощи ждать было неоткуда. Кардиналъ камбрійскій ухалъ во Францію въ качеств папскаго легата. Если бы настроеніе папы измнилось, то ей дали бы знать объ этомъ. Кардинала Бранкаччьо нельзя было подкупить, въ этомъ, конечно, случа. Письмо, собственноручно имъ написанное, теперь уже потеряло силу. Нкоторое время оно давало ей возможность держать его въ рукахъ, но съ тхъ поръ онъ нашелъ способъ сдлать его безвреднымъ, и событія сегодняшняго утра доказали это.

— Некому помочь, если я не исполню его желанія.— промолвила она глухимъ, безжизненнымъ голосомъ.— Хотя я и клялась, что я скоре готова на самое худшее, но что для меня жизнь? Она разрушена, и что ему до того, какъ я поступлю?

Ея настроеніе измнилось, и голосъ опять зазвучалъ твердо и строго.

— Правильно ли это? Вдь и передъ самой собой я обязана кое-чмъ.

Мало-по-малу нервный спазмъ прошелъ. Кровь опять прилила къ сердцу и теплой волной хлынула въ виски.

— Что же говорить!— изступленно воскликнула лэди Изольда. Жертва должна быть полна!

Пальцы ея разжали другъ друга, руки упали, какъ будто это ршеніе лишило ихъ силы.

Она быстро накинула на себя плащъ и твердой поступью вышла изъ комнаты.

— Я ожидалъ васъ, мадонна,— сказалъ кардиналъ Бранкаччьо женщин, одтой во все черное, съ непроницаемымъ покрываломъ на лиц.

Передъ нимъ на стол лежало дло Магнуса Штейна.

— Черезъ часъ все будетъ устроено согласно вашему желанію,— прибавилъ онъ и пошелъ ей навстрчу.

Между тмъ Магнусъ Штейнъ сидла, въ епископской тюрьм. Для него также настала ночь, раньше, чмъ для всхъ остальныхъ жителей Констанца. Пока легкій свтъ еще лежалъ на улицахъ, на стнахъ его темницы замеръ и послдній слабый его отблескъ. Въ ней стало темно и холодно.

Темно и холодно стало и въ душ человка, который сидлъ на сромъ камн, закрывъ лицо руками.

Онъ думалъ о вислиц, которая ждала его на завтра.

Онъ уже видлъ насмшливую толпу, окружавшую эшафотъ, жадную до зрлищъ такого рода. Онъ уже слышалъ громкія шутки черни, насмхавшейся надъ человкомъ, таю. часто говорившимъ о самоусовершенствованіи, а теперь умиравшимъ изобличеннымъ воромъ. И онъ ничего не могъ возразить имъ, ибо они могутъ проткнуть желзомъ языкъ его.

Никто не любилъ его. Даже палачъ съ особеннымъ удовольствіемъ сообщилъ ему о томъ, что произошло. Единственный человкъ, которому онъ былъ дорогъ, не забудетъ нанесеннаго ему оскорбленія. Т, кто не обвиняетъ его, будутъ молчать, а если у кого и вырвется робкое слово въ его защиту, то оно будетъ заглушено гнвнымъ ревомъ толпы.

Прижавъ руками сильно бьющіеся виски, онъ всталъ іь лихорадочно, словно зврь въ клтк, принялся ходить по своей темниц.

Тихо вылъ втеръ на сосднемъ съ темницей кладбищ, пробираясь въ темные, запущенные уголки черезъ забытыя могилы, разрушавшіяся статуи и покрытые ржавчиной, изъденные временемъ кресты. Т, которые лежали подъ ними, такъ надялись на память друзей, но теперь они забыты, и нтъ никого, кто разсказалъ бы исторію ихъ страданій и тріумфовъ. Жизнь и смерть оказались одинаковой шуткой. Но мертвые были нмы и не могли жаловаться. И только втеръ плакалъ о ихъ судьб, поднимая землю подоломъ своего платья.

Гнвъ бушевалъ въ груди Магнуса Штейна. Онъ упрекалъ церковь за то, что она разрушила человческое счастье.

И вдругъ ему пришла въ голову жестокая мысль о томъ, что люди имютъ такую церковь, какой заслуживаютъ. Это заключеніе представилось ему со всей своей безпощадностью, и, несмотря на вс свои усилія, онъ не могъ оторваться отъ него. Оставалось только отвергнуть эту церковь совсмъ.

Шпагу и кинжалъ отъ него отняли при задержаніи, но у него оставались еще руки. Он еще были достаточно сильны, чтобы разорвать на полоски его одежду и свить изъ нихъ веревку, которая можетъ выдержать его тло. И онъ измрилъ глазами разстояніе отъ пола до оконной ршетки.

Вдругъ онъ вздрогнулъ, словно его коснулась рука какого-нибудь привиднія. Онъ сталъ прислушиваться, думая, что это втеръ бушуетъ снаружи. Нтъ, онъ явственно слышалъ чьи-то голоса и шаги.

Сначала онъ подумалъ, что это его обманываютъ его чувства: отъ приподнятаго нервнаго состоянія многое слышалось ему уже въ эту ночь. Но звонъ отпираемаго засова и появившаяся затмъ на полу полоска свта не оставляли никакого сомннія. Дверь отворилась настежь, и на порог появились два человка: одинъ чрезвычайно похожій по фигур на кардинала Бранкаччьо, другой — монахъ, лица котораго не было видно изъ-подъ плаща.

Неужели кардиналъ привелъ его съ собой для того, чтобы онъ исповдывался у него? Или они явились къ нему, чтобы предложить ему сохранить жизнь, если онъ отречется отъ своихъ мнніи?

Вдругъ смлая мысль пришла ему въ голову: вдь ихъ только двое, а за ними свободный проходъ. Что если бъ онъ овладлъ имъ? Онъ могъ бы тогда выйти незамтно въ плащ монаха.

Онъ сдлалъ шагъ впередъ, но, ослабвъ отъ лихорадки, долженъ было остановиться и схватиться за стну. Можетъ быть, онъ бы и нашелъ въ себ достаточно силы, чтобы овладть своими движеніями, но вдругъ у него явилось какое-то странное чувство, какъ будто бы онъ не имлъ права вступать съ ними въ борьбу, словно здсь было нчто такое, что запрещало это.

— Не угодно ли вамъ выйти и итти за нами?— спросилъ кардиналъ.— Здсь намъ не удобно говорить.

Его голосъ звучалъ какъ будто издали, хотя онъ стоялъ всего въ разстояніи одного шага.

Ошеломленный неожиданностью, Магнусъ двинулся за ними. Кардиналъ шелъ впереди, молчаливый монахъ замыкалъ шествіе.

Сдлавъ нсколько поворотовъ и поднявшись на лстницу, они остановились у какой-то лстницы. Однимъ изъ ключей, бывшихъ у него въ рукахъ, кардиналъ отперъ дверь и отворилъ ее. Передъ ними открылась комната, похожая на тюрьму, такая же пустая и неуютная, но, по крайней мр, сухая и теплая. Войдя въ нее, кардиналъ поставилъ на полъ- свой фонарь и жестомъ пригласилъ Магнуса войти. За нимъ вошелъ и монахъ, притворивъ за собою дверь.

Кардиналъ остановился посреди комнаты въ свтломъ круг, который отбрасывалъ фонарь. Магнусъ стоялъ передъ нимъ. Монахъ оставался у двери.

— Мы привлекли къ слдствію другого секретаря,— началъ кардиналъ дловымъ тономъ,— и онъ сознался, что это онъ совершилъ кражу, въ которой обвинили васъ. Онъ отвелъ вс подозрнія на васъ, что было совершенно естественно. Кром того, его дйствіями руководило, быть можетъ, личное чувство мести. Онъ утверждаетъ, что къ этому его побудило одно лицо, называть, которое я здсь не буду. Но судъ считаетъ, что это клевета,— добавилъ кардиналъ съ улыбкой.— Впрочемъ, это не важно. Вдь противъ васъ возбуждено еще обвиненіе въ убійств и ереси, которое вы подтвердили сами. Слдовательно, по закону мы должны сжечь васъ.

— Поступайте, какъ вы должны,— гордо отвчалъ Магнусъ.— Для этого-то я и нахожусь здсь.

Онъ снова овладла, собой, и каждый нервъ повиновался теперь его вол.

— Что касается меня, то я съ удовольствіемъ исполнилъ бы вашъ совтъ,— продолжалъ кардиналъ холоднымъ, безразличнымъ тономъ.— Но святой отецъ, но неизреченному своему великодушію, противъ того. Есть и другія причины, но которымъ это нежелательно. Сказать но правд, я не считаю ваши мннія столь еретическими, какъ они показались другимъ членамъ суда. Это только протестъ мечтателя противъ дйствительнаго міра, въ которомъ онъ не жилъ и котораго онъ не понимаетъ. Это обычный крикъ всхъ реформаторовъ противъ человческой природы, слабый и безвредный, пока преслдованіе не дастъ ему нкоторой силы. Получивъ полномочіе отъ его святйшества, я поэтому приговорилъ васъ къ изгнанію изъ этого города и изъ предловъ имперіи и требую съ вашей стороны только формальнаго общанія, что вы сегодня же утромъ удете изъ Конетанца, не говоря ни съ кмъ и не показываясь въ какомъ-либо публичномъ мст, и затмъ не возвратитесь въ имперію, пока вы живы. Ибо церковь не можетъ допустить, чтобы актъ ея милосердія былъ истолкованъ, какъ слдствіе ея слабости. Капитанъ Маклюръ снабдитъ васъ всмъ необходимымъ для путешествія. О вашей непричастности къ краж будетъ объявлено сегодня же. Вотъ я что хочу предложить вамъ. Если вы не примете этого предложенія, васъ завтра повсятъ, какъ вора. Другого выхода нтъ. Долженъ еще добавить, что, когда вы перейдете границы имперіи, вы вольны итти, куда вамъ угодно, и длать, что вамъ заблагоразсудится. Если у васъ еще не пропала охота сгорть на костр, то случай къ этому, безъ сомннія, еще представится. Вотъ, напримръ, въ южныхъ горахъ еще существуютъ шайки потомковъ прежнихъ катаровъ, оставшихся въ живыхъ посл истребленія ихъ два вка тому назадъ. Во время раскола они набрались храбрости и, какъ намъ сообщаютъ, ищутъ теперь себ предводителя. Можетъ быть, это мсто придется вамъ по вкусу.

Кардиналъ проговорилъ все это, ни на минуту не поднимая своего спокойнаго, размреннаго голоса. Тни, падавшія на его лицо отъ фонаря, лежали на немъ попрежнему. Хотя то, что онъ предлагалъ, было неожиданно и странно, но отъ оставался совершенно невозмутимымъ.

— И вы предлагаете мн итти къ нимъ?— спросилъ Магнусъ.

— Да. Ибо ни вы, ни они не передлаютъ міръ и не могутъ подорвать могущество церкви. Оно покоится на слишкомъ широкомъ основаніи — на несовершенств рода человческаго. А теперь — даете ли вы общаніе, что исполните мои требованія? Вотъ, святой отецъ будетъ свидтелемъ.

Магнусъ взглянулъ на монаха, который неподвижно стоялъ на своемъ мст, спрятавъ руку въ рукава и закрывъ лицо капюшономъ. Молчаливо и непроницаемо стоялъ онъ, какъ изваяніе.

Видя, что онъ не отвчаетъ, кардиналъ заговорилъ опять.

— Вамъ нечего бояться, что васъ обманутъ. По-моему, вамъ необходимо принять мое предложеніе, ибо вы не можете разсчитывать что васъ поведутъ по улицамъ съ тріумфомъ.

Магнусъ заколебался.

— Хорошо, я согласенъ,— сказалъ онъ.

— Отлично. Святой отецъ, будьте свидтелемъ,— торжественно провозгласилъ кардиналъ.— А теперь идите за мной.

Онъ взялъ фонарь съ пола и пошелъ рядомъ съ безмолвнымъ монахомъ. Сначала они шли по коридору, прошли черезъ дв или три двери, спустились внизъ по лстниц и остановились наконецъ возл низкой и узкой двери въ стн, почти незамтной для не знающаго ее человка. Кардиналъ отперъ эту дверь, и Магнусъ почувствовалъ на своихъ щекахъ холодное дыханіе ночного воздуха. Снявъ съ своихъ плечъ плащъ, кардиналъ накинулъ его на Магнуса.

— Прикройтесь этимъ плащомъ,— произнесъ онъ — Когда взойдетъ солнце, явитесь къ капитану Маклюру. А теперь идите.

Магнусъ словно во сн сдлалъ нсколько шаговъ. Очутившись за дверью, онъ оглянулся назадъ, какъ бы желая убдиться, что все это не сонъ. Онъ увидлъ, какъ высокая фигура кардинала нагнулась, чтобы поднять фонарь. Онъ теперь былъ безъ плаща, и Магнусъ узналъ его хорошо. Надъ нимъ, нсколькими ступеньками выше, стоялъ темный безмолвный монахъ, который, словно тнь, слдовалъ за ними всюду. Вдругъ онъ повернулся и сталъ подниматься но лстниц. Взявшись рукой за ручку внутренней двери, онъ собирался уже отворить ее. Въ это время внезапный порывъ втра откинулъ его рукавъ. Свтъ отъ фонаря падалъ прямо на него, и Магнусъ увидлъ длинные тонкіе пальцы, а изъ-подъ монашескаго одянія мелькнула стройная женская нога, обутая въ сандалію.

Ошеломленный этимъ зрлищемъ, Магнусъ нсколько секундъ стоялъ въ полномъ недоумніи. Вдругъ истина, словно молнія, прорзала его мозгъ. Какъ сумасшедшій, бросился онъ назадъ. Ему хотлось протестовать, взять назадъ свое согласіе, ибо онъ не хотлъ купить свою свободу такой цной. Тысячу разъ онъ предпочелъ бы быть повшеннымъ, какъ воръ..

Но об фигуры на лстниц уже исчезли. Наружная дверь отъ втра со стукомъ захлопнулась прямо передъ его носомъ. Напрасно онъ въ отчаяніи стучалъ по ней кулакомъ и что-то кричалъ: дверь была массивна, и т, кто находился за ней, не отвчали ему. Онъ искровянилъ себ руки о заржаввшую ручку двери, но все было напрасно. Запоръ крпко держался на своемъ мст, и стучать въ нее было все равно, что стучать въ домъ, въ которомъ все вымерло. Ни одного звука не было слышно изъ-за этихъ толстыхъ стнъ. Цна, которой была куплена его свобода, была уплачена,и нельзя было потребовать ее обратно. Но онъ не хотлъ мириться съ такимъ положеніемъ. Позоръ его былъ выше всякой мры. И онъ снова, обезумвъ, бросился на дверь, напрягая въ послднемъ отчаянномъ усиліи вс свои силы, и упалъ безъ чувствъ.

Довольно долго лежалъ онъ у подножія стны. Когда сознаніе вернулось къ нему, все оставалось попрежнему. Передъ нимъ была запертая дверь, суровыя, непроницаемыя стны, а за нимъ кладбище и могилы мертвецовъ. Было очень тихо. Только втеръ тихо вздыхалъ надъ его головой и плъ свою грустную псню среди могильныхъ крестовъ.

Теперь только онъ ясно увидлъ ея душу…

Съ трудомъ поднявъ свою горвшую голову съ мокрой травы и взглянувъ на срое, зловщее зданіе, гд ршилась его судьба, онъ залился слезами.

Луна была уже высоко. Она была на ущерб и бросала слабые лучи, висвшіе на крыш и башенкахъ, словно шелковое покрывало. Постепенно этотъ свтъ спускался все ниже и ниже, задерживаясь на фризахъ и рзныхъ фигурахъ святыхъ. Медленно опускался онъ, пока не дотронулся до земли и не засверкалъ тысячами брильянтовъ на росистой трав.

Магнусъ вздрогнулъ.

Было уже поздно. Появились предвстники зари. Медленно поднималась она съ востока, чтобы смнить ночь, медленно, но неудержимо.

Свтъ все усиливался. Башни и шпили уже ярко обрисовывались въ свтломъ эир. Насталъ наконецъ день.

Горячія слезы хлынули по щекамъ Магнуса.

Небо надъ крышами сіяло свтлой синевой. Готическія башенки, украшавшія зданіе, разомъ пріобрли форму и цвтъ. Тни, словно лишнія одежды, упали на полъ. Нкоторое время он подержались еще на могильныхъ крестахъ и вдругъ исчезли безслдно

Срыя до сихъ поръ стны тюрьмы стали розовыми, какъ бы предваряя славу того грядущаго дня, который уже не умретъ. По щекамъ Магнуса пронеслось свжее дыханіе утренняго втерка, какъ бы предостерегая его, что пора итти. Тмъ не мене онъ продолжалъ оставаться у двери, какъ бы ожидая, что она отворится.

Чу! Въ вышин зазвучали голоса ласточекъ, привтствующихъ наступленіе дня. Сильныя своей любовью, он весело идутъ навстрчу своимъ радостямъ, опасностямъ, страданіямъ, ибо и ихъ день не свободенъ отъ этого. Но он не боятся этого, и ихъ маленькія сердца наполнены радостью, ибо Отецъ Небесный въ своей справедливости печется и о нихъ.

Взгляни! Вотъ домъ стоитъ какъ бы въ огн. Лучи солнца сползаютъ съ крыши по стнамъ, словно расплавленное золото, и въ окнахъ отражается пламя загорвшагося востока. Выше и выше поднимались ласточки, воспвая славу Господню. И къ нимъ вдали присоединялись другіе голоса, словно эхо музыки сферъ, грядущихъ изъ мірового звзднаго пространства. И, проносясь надъ могильными плитами, голоса эти громко возглашали: ‘Нтъ смерти тамъ, гд есть любовь. И любящіе во грхахъ не погибнутъ. Ибо праведенъ Богъ, и надъ любящими будетъ иной судъ, чмъ надъ тми, кто не любилъ…’

Тихо скрипнула узкая дверь, черезъ которую ушелъ онъ отъ рабства. Изъ нея вышла женщина, закутанная во все черное. Голова ея была низко опущена. Тяжело шла она, какъ вдругъ рзкій звукъ заставилъ ее вздрогнуть и остановиться. Темная мужская фигура перегородила ей дорогу. Онъ бросился передъ ней

на колни и сталъ цловать подолъ ея платья, пряча голову въ складкахъ ея одянія.

Онъ хотлъ говорить, но не могъ. Съ его губъ вырывались какіе-то нечленораздльные звуки. Наконецъ рчь его стала боле внятной.

— Прости, прости!—кричалъ онъ прерывающимся голосомъ.

— Что вы хотите?— хрипло спросила она, стараясь освободиться отъ него.

— Разв ты не видишь, что я не могу говорить? Что я не могу поднять голову отъ стыда? О, зачмъ ты это сдлала!

— Что я сдлала?— спросила она тмъ же холоднымъ тономъ.— И зачмъ вы здсь?

Наконецъ онъ сталъ говорить боле связно.

— Когда ты открывала внутреннюю дверь, ты протянула руку, и рукавъ откинулся. Я узналъ твою руку, но въ это мгновеніе наружная дверь захлопнулась передо мной. Я въ отчаяніи стучалъ въ нее, но никто не откликнулся мн. О, не хитри со мной!— воскликнулъ онъ, замтивъ ея отрицательный жестъ,— Я знаю все. И все это… ради меня… о, Боже мой! И ты опять впала въ грхъ, ты, отринувшая грхъ!

— Да, я согршила. Но не вы… Я имю право быть тмъ, чмъ хочу.

Пораженный величіемъ и ужасомъ того, что она сдлала, онъ продолжалъ стоять передъ ней на колняхъ.

— Если вы все знаете,— продолжала она:— то разв вы не знаете того, что вы не должны медлить здсь?

— Посл того, что было, разв я могу уйти отсюда, жизнь моя? Скажи, разв я могу уйти отъ тебя?

Ея фигура замерла, какъ у человка, переживающаго мучительную боль.

— Я думала, что жертва полна,— прошептала она:— но вижу, что ошиблась. Любовь ко мн! Теперь! Вы, который такъ осуждали всякую нечистоту! Вы, который недлю тому назадъ объявили мн, что любите другую! Я не знала, что вы принадлежите къ числу тхъ, у которыхъ любовь мняется черезъ недлю…

— Бываютъ въ жизни человка дни, которые нужно считать за годы. Бываютъ и такія событія, которыя стираютъ границы пространства и времени.

— Но есть вещи, память о которыхъ сохраняется,— продолжала она съ горечью.— Разв вы забыли, что вы сказали мн всего нсколько дней тому назадъ? Теперь я стала дйствительно тмъ, чмъ вы меня назвали.

— Нтъ, нтъ!— страстно закричалъ онъ и поднялся съ колнъ.— Ты. согршила, но твой грхъ посрамилъ добродтель другихъ. Ты рискнула миромъ своей души, чтобы спасти душу того, кто такъ жестоко оскорбилъ тебя. Пойти на все, чтобы спасти меня!

И онъ страстно бросился къ ея ногамъ и обнялъ ея колни.

— Прости меня!— вскричалъ онъ.— Прости!

— Я прощаю васъ, если только такая особа, какъ я, могу прощать. Теперь встаньте и дайте мн пройти.

— Пройти!— вскричалъ онъ, не выпуская ея колнъ.— Понимаешь ли ты, что говоришь? Разв наши судьбы теперь не соединились?

— Нтъ, это невозможно

— Ты не простила меня?

— Я для васъ не товарищъ.

— Можетъ быть, я недостоинъ тебя, хотя вс эти годы я безсознательно, но страстно искалъ тебя въ образ другихъ, искалъ, какъ въ темную ночь человкъ ищетъ зари!..

— Зари! Вы бредите! Довольно. Позвольте мн уйти съ миромъ.

Онъ поднялся съ колнъ и загородилъ ей дорогу.

— Посл всего того, что было, какъ можемъ мы разстаться?— просто спросилъ онъ.— Моя любовь сильна, хотя и родилась во мрак ночи. Съ тмъ же успхомъ стала бы ты останавливать восходъ солнца: черезъ минуту оно взойдетъ, и лучи его заиграютъ на твоемъ лиц. Всю жизнь мою я мечталъ о томъ, чтобы встртить человка, который возлюбилъ бы меня, какъ ты возлюбила меня,— тихо и нжно продолжалъ онъ.— Мы оба впали въ грхъ, но не совершили низости. Въ заблужденіи мы искали истину, во мрак свтъ. Неужели мы, наконецъ, не увидли его? Господь справедливъ, и ты обрящешь новую непорочность, когда разогнанъ будетъ мракъ.

Впервые она вышла изъ своего оцпеннія.

— Будетъ ли?— съ отчаяніемъ вскричала она.— О, никогда не вернуть мн моей чистоты и непорочности.

Чтобы не упасть, она прислонилась къ стн и, схватившись руками за выступавшіе камни, судорожно зарыдала.

— Не прикасайтесь ко мн!— восклицала она сдавленнымъ голосомъ.— Молчите! Я не раскаиваюсь, нтъ, тысячу разъ нтъ! Но я для васъ не товарищъ. Теперь я знаю, что такое стыдъ и понесу его одна!— гордо добавила она, выпрямляясь.— Идите! Неужели я должна просить васъ напрасно?

— Да, дорогая моя. Связь, которая насъ теперь соединяетъ, нельзя разорвать словами. Какъ ты протянула мн руку, чтобы спасти меня отъ отчаянія, такъ и я протягиваю теб руку, когда тни прошлаго овладваютъ твоей душой. Твой грхъ — мой грхъ. Не сердись, если я прибгну къ сил, ибо ты научила меня дерзать на многое.

Сильнымъ движеніемъ онъ вдругъ обнялъ ее и поцловалъ. Она закрыла глаза, какъ будто этотъ поцлуй обжегъ се и со страстью и отчаяніемъ отвтила ему тмъ же.

Вдругъ она вырвалась изъ его объятій и бросилась на колни передъ могилой, которая находилась возл нея. Передъ ними было кладбище, еще покрытое мракомъ. Между блдными цвтами тихо высились темнвшіе кресты. Лучи солнца ударили ей прямо въ лицо, но видъ этихъ молчаливыхъ крестовъ отнималъ у нихъ всю ихъ прелесть. Сзади нихъ поднимался уже день, но непреодолимая сила, казалось, задерживаетъ его передъ этой священной оградой, за которой царствуютъ смерть и темнота. Только черезъ ршетчатыя ворота на другомъ конц кладбища падали скудные золотые лучи, освщая стоявшія за оградой деревья въ цвту, выдлявшіяся на серебристомъ фон озера.

Лэди Изольда съ тоской глядла на эти темныя забытыя могилы. Закрывъ лицо руками, она разразилась рыданіями — въ первый разъ съ тхъ поръ, какъ онъ узналъ ее.

— Идите,— промолвила она, рыдая.— Между нами стоитъ прошлое, котораго нельзя стереть.

— И не нужно стирать, дорогая моя! Оно уже побждено нами.

И какъ бы желая доказать, что онъ правъ, солнце медленно стало охватывать всю ея фигуру. Отъ нея оно пошло дальше, все боле и боле захватывая мрачное царство мертвыхъ. Но она не видла этого. Ея глаза были полны слезъ.

— Нтъ, нтъ!— повторяла она и вдругъ, поднявшись во весь свой ростъ, взглянула ему прямо въ глаза.

— Понимаете ли вы, что все во мн будетъ напоминать вамъ, что когда-то я принадлежала ему? Глядите!

И сильнымъ движеніемъ она откинула капюшонъ. Ея грудь волновалась, волосы отливали на солнц золотистымъ свтомъ.

— Глядите!— безжалостно продолжала она.— Глядите внимательно. Все, что есть во мн красиваго, все это принадлежало ему! Я сама думала, что прошлое можно вычеркнуть и забыть, но это оказалось невозможнымъ. И вы не можете убить его за это! Это была сдлка, постыдная сдлка, но сдлка! И вы не можете убить его!

Лицо его омрачилось.

— Да, я не могу этого сдлать,— мрачно прошепталъ онъ.

— Да, но вы хотли бы этого. Даже теперь ваша рука схватилась за поясъ, хотя на немъ и нтъ уже кинжала. И всякій разъ вы будете повторять, что хотли бы убить его.

— Нтъ,— сказалъ онъ, тряхнувъ головой:— этого не будетъ. То говоритъ во мн плоть, а не духъ. Мы согршили и вмст должны нести грхъ свой. Но будетъ и этому корецъ.

И онъ посмотрлъ на освщенное мсто передъ собой, какъ бы набирая отъ него силы.

— Убійца обртаетъ не миръ, а тоску. Онъ убиваетъ, но не покоряетъ. Пусть онъ остается живъ. Твоя любовь будетъ принадлежать мн, а не ему.

— Хорошо произносить такія слова въ свт утра,— тихо замтила она, наклонивъ голову.— Но когда наступитъ ночь… Идите!— рзко закричала она.— Идите. Я не должна уступать вамъ?

— Ты хочешь оставить меня одного? Безъ тебя ночь будетъ еще темне. Если бъ не было тебя, я умеръ бы въ эту ночь съ проклятіемъ на устахъ.

— Я знала это,— прошептала она, задерживая дыханіе.

— Ты знала это — и хочешь оставить меня одного?

Ему наконецъ удалось тронуть ее.

— А что, если у меня будетъ ребенокъ отъ него?— спросила она, широко раскрывая глаза.— Вы не подумали объ этомъ?

— Это будетъ твой ребенокъ, дорогая моя,— съ безконечной нжностью отвчалъ онъ.— И мы сдлаемъ изъ него настоящаго человка.

Она взглянула на него.

— Невозможно, чтобы мужчина мирился съ этимъ…

— А ты разв колебалась бы взойти и со мной на костеръ?

Взявъ ее за руки, онъ повелъ ее среди могилъ, залитыхъ теперь веселымъ свтомъ солнца.

Преображенные, они стояли среди цвтовъ — эмблемы вчной жизни.

——

Какъ вошелъ, такъ и закатился этотъ день во слав. На запад небо пылало желтымъ пламенемъ. Только надъ горизонтомъ виднлись пушистыя облачка синевато-сраго цвта, словно обшивка золотого платья.

По дорог, тянувшейся къ золотистому западу, прошелъ дождь. Самая пыль блестла везд, куда только хваталъ глазъ. Вдали солнца поблескивало послдними лучами на копьяхъ всадниковъ, вырисовывавшихся темными силуэтами на оранжево-желтомъ горизонт. Скоро въ яркомъ зарев заката ихъ уже не было видно. Надъ дорогой стояло густое облако пыли. Сегодня здсь прохалъ весь папскій дворъ. Задержался лишь пышный поздъ кардинала Бранкаччьо, ожидавшій, пока подкуютъ его лошадь, потерявшую подкову.

Кардиналъ сошелъ съ лошади и стоялъ въ нкоторомъ отдаленіи отъ другихъ на небольшомъ, поросшемъ травою возвышеніи. Передъ его глазами разстилалась огромная волнистая равнина. Вправо отъ него катилъ свои быстрыя волны Рейнъ.

Задумчиво смотрлъ онъ вдаль, гд уже замиралъ стукъ подковъ. Его лошадь уже подкована, и его свита дожидалась только его знака, чтобы тронуться дальше. Но онъ оставался на прежнемъ мст, и печально было лицо его. Землистое и усталое было это лицо, несмотря на падавшіе на него отблески вечерней зари. Онъ смотрлъ на дорогу, гд недавно перегналъ его маленькій отрядъ. Онъ встртился глазами съ его предводителемъ. Женщина, хавшая рядомъ съ нимъ, бросила на него взглядъ холоднаго презрнія и отвернулась, какъ отвертываются отъ надодливаго уличнаго нищаго.

— Онъ выигралъ, а я проигралъ,— шепталъ кардиналъ про себя, грустно смотря на дорогу.— Она принадлежитъ ему и никогда уже не будетъ моей. Я владлъ только тломъ, но не душою этой женщины: воспоминаніе не изъ пріятныхъ. Богачами уходятъ они отсюда, а я остаюсь бднякомъ. И не осталось у меня^—ничего, кром недовольства собою и сознанія своего безсилія.

Кардиналъ вздохнулъ.

— Возрожденіе! Вотъ великое теперь слово! Но увы! Я уже старъ для него.

И въ самомъ дл, онъ имлъ усталый видъ и смотрлъ старикомъ, хотя лтъ ему было еще не много. Печально смотрлъ онъ на западъ, гд послдніе лучи умиравшаго дня серебрили быстрыя воды Рейна.

Завтра настанетъ другой день, и свтомъ его насладятся т, кто жаждалъ его.

‘Историческій Встникъ’, тт. 137—138, 1914

Поль Бертрамъ.

ПЯТАЯ ТРУБА

ПЯТАЯ ТРУБА.(Историческій романъ).

ГЛАВА I.Таверна ‘Чернаго Орла’.

ГЛАВА II.Во град святйшаго собора.

ГЛАВА III.Мрачный домъ.

ГЛАВА IV.Женщина легкой репутаціи.

ГЛАВА V.Гроза и буря.

ГЛАВА VI.Празднество.

ГЛАВА VII.Иллюзія весны.

ГЛАВА VIII.Пробужденіе.

ГЛАВА IX.Приготовленія.

ГЛАВА X.Испытаніе.

ГЛАВА XI.У городскихъ воротъ.

ГЛАВА XII.Судъ.

ГЛАВА XIII.У вратъ собора.

ГЛАВА XIV.При двор короля и папы.

ГЛАВА XV.Наступленіе и конецъ ночи.

Читайте также: