Графиня дн Монсоро, Дюма Александр, Год: 1845 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 665 минут(ы)

ГРАФИНЯ ДЕ-МОНСОРО.

Романа Александра Дюма (*).

(*) Этотъ новый романъ Александра Дюма служитъ какъ-бы продолженіемъ прошлогоднему его роману ‘Королева Марго’, напечатанному въ XLI-мъ и XLII-мъ томахъ ‘Отеч. Записокъ’.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.
Бракосочетаніе Сен-Люка.

Въ воскресенье карнавала 1578 года, посл народнаго праздника, когда на улицахъ утихалъ шумъ радостнаго, веселаго дня, начиналось роскошное празднество въ великолпномъ дом, недавно-выстроенномъ по другую сторону рки и почти противъ Лувра знаменитой фамиліей Монморанси,— фамиліей, которая, находясь въ родственныхъ связяхъ съ королевскимъ домомъ, равнялась ближайшимъ членамъ его. Этотъ частный праздникъ, слдовавшій за народнымъ, былъ устроенъ по причин бракосочетанія друга короля Генриха III и одного изъ самыхъ близкихъ любимцевъ его, Франсуа д’Эпине де-Сен-Люка съ Жанной де-Коссе-Бриссакъ, дочерью маршала Франціи.

Обденный столъ былъ въ Лувр, и король, неохотно согласившійся на этотъ бракъ, присутствовалъ на немъ съ строгостію во взорахъ, совершенно-несогласовавшеюся съ обстоятельствами. Самый костюмъ его не соотвтствовалъ выраженію лица: Генрихъ былъ въ плать темно-каштановаго цвта, въ которомъ Клуэ изобразилъ его на свадьб Жуаза, и это королевское привидніе, серьзное до величія, вяло холодомъ на всхъ присутствующихъ, особенно же на новобрачную, на которую посматривало оно искоса и исподлобья.

Однакожь, мрачный видъ короля посреди радостнаго праздника никому не казался страннымъ, потому-что причина его была одна изъ тхъ придворныхъ тайнъ, около которыхъ вс лавируютъ, какъ около придворныхъ скалъ, зная, что столкновеніе съ ними влечетъ за собою неминуемую погибель.

Тотчасъ по окончаніи стола, король быстро всталъ, и вс, даже т, которые вполголоса сознавались, что охотно посидли бы еще за столомъ, должны были послдовать его примру.

Тогда Сен-Люкъ бросилъ взглядъ на жену, какъ-бы желая почерпнуть мужество изъ взоровъ ея и, подошедъ къ королю, сказалъ:

— Государь, удостоите ли вы меня чести принять участіе въ бал, который я даю сегодня вечеромъ въ дом Монморанси, для вашего величества?

Генрихъ III оглянулся съ выраженіемъ, въ которомъ гнвъ боролся съ грустію, и какъ Сен-Люкъ, наклонившись предъ нимъ, умолялъ его нжнымъ голосомъ и кроткой улыбкой, то онъ отвчалъ:

— Будемъ, хотя вы и не заслуживаете этого знака нашей дружбы.

Мадмуазель де-Бриссакъ, жена Сен-Люка, почтительно начала-было благодарить короля, но Генрихъ повернулся къ ней спиною, не отвчая на ея благодарность.

— За что король сердитъ на васъ, мсь де-Сен-Люкъ? спросила новобрачная своего мужа.

— Другъ мой, отвчалъ Сен-Люкъ:— я разскажу вамъ это посл, когда пройдетъ гнвъ его.

— А пройдетъ ли онъ? спросила Жанна.

— Непремнно, отвчалъ молодой человкъ.

Мадмуазель де-Бриссакъ была еще такъ недавно замужемъ, что не могла заставить мужа объяснить причину гнва короля, она преодолла на время свое любопытство, съ твердымъ намреніемъ дождаться минуты, когда ей можно будетъ предложить Сен-Люку условія, на которыя онъ по-певол долженъ будетъ согласиться.

Итакъ, въ то время, когда начинается нашъ разсказъ, Генрихъ ждалъ короля въ великолпный домъ фамиліи Монморанси.

Пробило уже одиннадцать часовъ, а короля не было.

Сен-Люкъ пригласилъ на этотъ балъ всхъ друзей короля и своихъ собственныхъ, онъ включилъ въ приглашеніе принцевъ и друзей принцевъ, особенно старыхъ нашихъ знакомыхъ, герцога д’Алансона, сдлавшагося герцогомъ анжуйскимъ при вступленіи Генриха III на престолъ, но герцогъ анжуйскій не былъ на обд въ Лувр, слдовательно, его нельзя было ожидать и въ домъ Монморанси.

Что касается до короля и королевы наваррскихъ, то они удалились въ Беарнъ и вступили въ открытую оппозицію, принявъ начальство надъ гугенотами.

Герцогъ анжуйскій также присоединился къ оппозиціи, но къ оппозиціи глухой и мрачной: онъ всегда старался держаться въ сторонъ, выдвигая, такъ сказать, впередъ тхъ изъ своихъ друзей, на которыхъ не подйствовалъ примръ ла-Моля и Коконна.

Очень-натурально, что его придворные ее жили въ согласіи съ придворными короля, и что между ними ежемсячно по два и по три раза бывали стычки, рдко проходившія безъ того, чтобъ одинъ изъ противниковъ не оставался на мст или, по-крайней-мр, не былъ опасно раненъ.

Что касается до Катерины, она достигла цли своихъ желаній. Возлюбленный сынъ ея возсдалъ на престол, котораго она столько домогалась для него, или, лучше сказать, для себя. И она царствовала подъ его именемъ, стараясь, однакожь, показывать видъ, что удаляется отъ всхъ мірскихъ длъ и заботится только о спасеніи души своей.

Сен-Люкъ, безпокоившійся о томъ, что ни одна особа изъ королевской фамиліи не являлась, старался утшить своего тестя, испуганнаго этимъ грознымъ обстоятельствомъ. Будучи, подобно всмъ, убжденъ въ дружб короля Генриха къ Сен-Люку, герцогъ де-Бриссакъ надялся вступить въ союзъ съ любимцемъ, а между-тимъ выходило напротивъ: дочь его сдлалась женою человка, впавшаго въ немилость. Сен-Люкъ употреблялъ вс усилія, чтобъ внушить ему спокойствіе, котораго у него-самого не было, а друзья его, Можиронъ, Шомбергъ и Колюсь, въ великолпныхъ костюмахъ, какъ-бы сжатые въ богатыхъ полукафтаньяхъ и въ огромныхъ брыжжахъ, посреди которыхъ головы ихъ казались точно на блюдахъ, увеличивали это безпокойство ироническимъ соболзнованіемъ.

— Ахъ, Боже мой! бдный другъ мой! говорилъ Келюсъ:— и въ-самомъ-дл начинаю думать, что теперь ты ршительно погибъ. Король сердитъ на тебя, что ты не послушался его совтовъ, а герцогъ анжуйскій сердится за то, что ты насмхался надъ его носомъ.

— Совсмъ нтъ, отвчалъ Сен-Люкъ: — король не приходитъ потому, что отправился въ гости въ Минимы Венсенскаго-Лса, а герцогъ анжуйскій потому, что влюбленъ въ какую-нибудь женщину, которую я забылъ пригласить.

— Полно! сказалъ Можиронъ: — разв ты не замтилъ, какую мину король длалъ за столомъ? Не-уже-ли онъ походилъ на человка, готовящагося идти въ гости куда бы то ни было? Что же касается до герцога анжуйскаго, — еслибъ причиной отсутствія его было то, что ты говоришь, отъ-чего жь бы придворнымъ его не прійдти? Посмотри, ни одного изъ нихъ нтъ! ршительное затмніе! даже Бюсси нтъ.

— Э, господа! говорилъ герцогъ де-Бриссакъ, уныло покачивая головой:— это похоже на совершенную немилость. Чмъ же, Боже мой! нашъ домъ, всегда столь преданный его величеству, могъ навлечь на себя его нерасположеніе?

И старый придворный съ горестію подымалъ руки къ небу.

Молодые люди смотрли на Сен-Люка съ громкимъ смхомъ, который не только не успокоивалъ маршала, но увеличивалъ его отчаяніе.

Новобрачная, грустная и задумчивая, старалась, подобно отцу, угадать, чмъ Сен-Люкъ разгнвалъ короля.

Сен-Люкъ это зналъ, и потому безпокоился боле другихъ.

Вдругъ у одного изъ главныхъ входовъ доложили о прибытіи короля.

— А! вскричалъ маршалъ съ просвтлвшимъ лицомъ: — теперь я ничего не страшусь, если доложатъ еще о прибытіи герцога анжуйскаго, я буду совершенно счастливъ.

— А я, проговорилъ Сен-Люкъ: — больше боюсь присутствія, нежели отсутствія короля, потому-что онъ, вроятно, пришелъ съиграть со мною дурную шутку, герцогъ анжуйскій не является по той же самой причин.

Однакожь, несмотря на это печальное размышленіе, онъ поспшилъ на встрчу короля, который, снявъ свой костюмъ темнокаштановаго цвта, явился блистая атласомъ, перьями и драгоцнными каменьями.

Но въ то самое мгновеніе, когда въ одну дверь входилъ король Генрихъ III, у другой, противоположной, явился еще король Генрихъ III, совершенно-сходный съ первымъ, одинаково-одтый, обутый, причесанный и убранный, такъ-что придворные, стремившіеся уже къ первому, внезапно остановились и отступили въ безпорядк отъ перваго ко второму.

Генрихъ III замтилъ это движеніе и, видя предъ собою вытянутыя лица, изумленные глаза и неподвижныя фигуры, вскричалъ:

— Что съ вами, господа?

Продолжительный смхъ былъ отвтомъ.

Король, нетерпливый отъ природы и особенно въ эту минуту мало-расположенный къ терпливости, начиналъ уже хмурить брови, когда Сен-Люкъ приблизился къ нему:

— Государь! Шико, вашъ шутъ, нарядился совершенно-сходно съ вашимъ величествомъ и даетъ дамамъ цаловать свою руку.

Генрихъ III засмялся. Шико пользовался при дворъ его такою же свободою, какого пользовался за тридцать лтъ предъ тмъ Трибуле при двор Франциска І-го и сорокъ лтъ спустя Ланжели при двор Лудовика XIII.

Шико былъ необыкновенный шутъ. Онъ нкогда назывался де-Шико и былъ бретонскимъ дворяниномъ, оскорбленный де-Майенномъ, онъ искалъ защиты и убжища у Генриха III и платилъ правдой, иногда жесткой, за покровительство, оказываемое ему преемникомъ Карла IX.

— Э! Шико, сказалъ Генрихъ:— изъ двухъ королей одинъ долженъ уступить мсто другому.

— Въ такомъ случа, не мшай мн играть роль короля, а ты играй роль герцога анжуйскаго, можетъ-быть, тебя пріймутъ за него, и ты услышишь вещи, которыя объяснятъ теб не то, что онъ думаетъ, а то, что длаетъ.

— Въ-самомъ-дл, сказалъ король, осматриваясь съ недовольнымъ видомъ: — брата моего нтъ здсь.

— Тмъ боле ты долженъ замнить его. И такъ, кончено: я Генрихъ, а ты Франсуа. Я буду царствовать, ты будешь танцовать, я возьму на себя все бремя королевскаго званія, а ты между-тмъ можешь немножко повеселиться. Бдный король!

Взоръ короля остановился на Сен-Люк.

— Ты правъ, Шико, я буду танцовать.

— Теперь я вижу, что ошибался, полагая, будто бы король гнвается на насъ, думалъ Бриссакъ.— Онъ, напротивъ, въ прекрасномъ расположеніи духа.

И Бриссакъ засуетился, поздравляя каждаго и въ-особенности себя-самого съ тмъ, что выдалъ дочь свою за человка, пользовавшагося такою милостію у короля.

Между-тмъ, Сен-Люкъ приблизился къ жен. Мадмуазель де-Бриссакъ не была красавицей, но у ней были прелестные черные глаза, блые зубы, ослпительный цвтъ тла, все это вмст придавало лицу ея большую пріятность.

— Мось Сен-Люкъ, сказала она мужу, занятая одною мыслію: — отъ-чего вс говорили, что король на меня гнвается? Съ-тхъ-поръ, какъ онъ пріхалъ, онъ не перестаетъ улыбаться мн.

— Посл обда вы мн не то говорили, милая Жанна, потому-что тогда взглядъ его пугалъ васъ.

— Вроятно, его величество былъ тогда въ другомъ расположеніи духа, сказала молодая женщина: — теперь же…

— Теперь еще хуже, сказалъ Сен-Люкъ: — король смется не отъ души. Я предпочелъ бы открытый гнвъ его. Жанна! бдный другъ мой, король готовитъ намъ какую-нибудь нехорошую шутку… О, ради Бога, не смотрите на меня такъ нжно, — пожалуйста, отвернитесь. Вотъ идетъ Можиронъ, удержите его, овладйте имъ, любезничайте съ нимъ.

— Послушайте, возразила Жанна улыбаясь: — это странное порученіе!… еслибъ я исполнила его, могутъ подумать…

— Ахъ! сказалъ Сен-Люкъ съ глубокимъ вздохомъ: — какъ бы хорошо было, еслибъ подумали!

И, обратившись спиной къ жен, изумленіе которой достигло высшей степени, онъ отправился ухаживать за Шико, игравшимъ роль короля съ чрезвычайно-комическимъ величіемъ.

Генрихъ, пользуясь случаемъ, танцовалъ. Но, танцуя, онъ не спускалъ глазъ съ Сен-Люка, то подзывалъ его, чтобъ сообщить ему забавное замчаніе, которое было ли смшно или нтъ, но заставляло хохотать Сен-Люка отъ души, то предлагалъ ему изъ своей коробочки пралинки и засахаренные плоды, которые Сен-Люкъ находилъ превкусными. Наконецъ, если Сен-Люкъ на минуту уходилъ изъ залы, въ которой былъ король, чтобъ занимать гостей въ другихъ комнатахъ, то Генрихъ немедленно посылалъ за нимъ пажа или кого-либо изъ придворныхъ, и Сен-Люкъ возвращался съ улыбкой къ своему повелителю, который казался спокойнымъ и довольнымъ тогда только, когда Сен-Люкъ былъ при немъ.

Вдругъ сильный шумъ поразилъ слухъ Генриха.

— Э-ге! сказалъ онъ: — мн кажется, это голосъ Шико. Слышишь, Сен-Люкъ, король сердится?

— Точно, ваше величество, отвчалъ Сен-Люкъ, не замчая намека короля: — онъ съ кмъ-то ссорится.

— Сходи, узнай, и сейчасъ же воротись.

Сен-Люкъ удалился.

И точно, голосъ Шико раздавался по всмъ заламъ, онъ даже старался подражать голосу короля.

— Я, кажется, довольно издалъ законовъ противъ роскоши! Но если тхъ, которые я издалъ, недостаточно, то я издамъ еще новые и буду издавать ихъ до-тхъ-поръ, пока не скажутъ ‘довольно!’ Если эти законы не будутъ хороши, то, по-крайней-мр, ихъ будетъ много! Шести страницъ много, клянусь рогами Вельзевула, мой кузенъ! Это много, мось де-Бюсси?

И, надувшись, покачнувшись на бокъ и уперевъ кулакъ въ бедро, Шико удивительцо-врно представлялъ короля.

— Что онъ тамъ говоритъ о Бюсси? спросилъ король, насупивъ брови.

Сен-Люкъ хотлъ уже отвчать королю, какъ вдругъ толпа разступилась, и шестеро пажей, одтые въ парчу, съ гербами своего повелителя, блиставшими отъ драгоцнныхъ каменьевъ, выступили впередъ. За ними слдовалъ молодой человкъ, гордый и прекрасный собою, съ поднятой головой, смлымъ взглядомъ, легкой презрительной улыбкой на лиц. Простой, черный бархатный костюмъ его составлялъ рзкую противоположность съ богатымъ костюмомъ его пажей.

— Бюсси, говорили вс шопотомъ:— Бюсси д’Амбуазъ.

И вс бжали на встрчу молодому человку, произведшему эту суматоху, или сторонились, чтобъ дать ему дорогу.

Можиронъ, Шомбергъ и Келюсъ стали по сторонамъ короля, какъ-бы для того, чтобъ защитить его.

— Странно! сказалъ первый, намекая на неожиданный приходъ Бюсси и на отсутствіе герцога д’Алансона, къ свит котораго принадлежалъ Бюсси:— странно! слуга пришелъ, а господина нтъ!

— Потерпите, возразилъ Келюсъ: — передъ слугой явились слуги слуги. Господинъ слуга идетъ, можетъ-быть, за господиномъ первыхъ слугъ.

— Послушай-ка, Сен-Люкъ, сказалъ Шомбергъ, младшій изъ любимцевъ (миньйоновъ) короля Генриха и вмст съ тмъ храбрйшій: — Бюсси не оказываетъ теб должнаго почета, посмотри-ка на черное полукафтанье его, прилично ли оно на свадебномъ бал?

— Нтъ, сказалъ Келюсъ:— это похоронный костюмъ.

— Ахъ! проговорилъ Генрихъ: — жаль, что онъ носитъ трауръ не по себ-самомъ!

— Однако, Сен-Люкъ, сказалъ Можиронъ:— герцога анжуйскаго нтъ! Ужь не попалъ ли ты и къ нему въ немилость?

Слова и къ нему поразили Сен-Люка въ самое сердце.

— Мы напрасно ждали, что онъ прійдетъ за Бюсси, сказалъ Келюсъ.— Разв не помните, что когда его величество почтилъ мось де-Бюсси приглашеніемъ въ свою свиту, онъ отвчалъ, что, происходя отъ королевской крови, не иметъ надобности быть въ чьей-либо свит, и довольствуется однимъ и лучшимъ повелителемъ, то-есть, самимъ-собою?

Король насупилъ брови и сталъ кусать концы усовъ своихъ.

— Не смотря на то, Келюсъ, возразилъ Можиронъ: — онъ все-таки въ свит герцога анжуйскаго.

— Въ такомъ случзъ, флегматически отвчалъ Келюсъ:— вроятно, герцогъ важне короля.

Этотъ отвтъ долженъ былъ произвести сильное впечатлніе на Генриха, который всегда братски ненавидлъ герцога анжуйскаго. Онъ не сказалъ ни слова, но страшно поблднлъ.

— Полно, полно, господа! сказалъ съ трепетомъ Сен-Люкъ: — пожалйте гостей моихъ, не разстроивайте моего свадебнаго бала.

Эти слова Сен-Люка, по-видимому, перемнили направленіе мыслей Генриха.

— Да, сказалъ онъ: — не будемъ разстраивать свадебнаго бала Сенъ-Люка, господа.

Онъ произнесъ эти слова закручивая усъ съ насмшливымъ видомъ, ускользнувшимъ отъ вниманія бднаго новобрачнаго.

— Странно! вскричалъ Шомбергъ: — разв Бюсси въ роднъ съ Бриссакомъ?

— Почему это? спросилъ Можиронъ.

— Потому-что Сен-Люкъ защищаетъ его. Чортъ возьми! защищать можно только себя, родныхъ, союзниковъ, или близкихъ друзей.

— Господа, сказалъ Сен-Люкъ: — мсь де-Бюсси мн не союзникъ, не другъ и не родственникъ, онъ гость мой.

Король бросилъ гнвный взглядъ на Сен-Люка.

— Притомъ же, поспшно прибавилъ послдній, испугавшись взгляда короля:— я его нисколько не защищаю.

Бюсси съ достоинствомъ выступилъ впередъ и готовился уже поклониться королю, но Шико, обиженный тмъ, что не ему отдавали предпочтеніе, вскричалъ:

— Эге!… Бюсси, Бюсси д’Амбуазъ, Луи де-Клермонъ, графъ де-Бюсси!… я по-невол долженъ вычислять вс твои имена, чтобъ ты понялъ, что я говорю съ тобою… Разв ты не видишь настоящаго Генриха?.. разв ты не умешь отличить короля отъ шута? Тотъ, къ кому ты подходишь, не кто иной, какъ Шико, мой шутъ… который длаетъ иногда такія глупости, что я умираю со смха.

Бюсси продолжалъ идти впередъ и наклонился уже передъ королемъ, какъ тотъ сказалъ ему:

— Разв вы не слышите, мсь де-Бюсси? Васъ зовутъ.

И при громкомъ смх своихъ миньйоновъ, Генрихъ обернулся спиною къ молодому капитану.

Бюсси покраснлъ отъ негодованія, но, побдивъ первое движеніе и не обращая вниманія на смхъ Келюса, Шомберга и Можирона, обратился къ Шико:

— Простите, ваше величество, я принялъ вашего шута за короля.

— Что? проговорилъ Генрихъ остановившись:— что онъ сказалъ?

— Ничего, ваше величество, сказалъ Сен-Люкъ, на котораго, повидимому, судьба наложила долгъ примирителя въ этотъ вечеръ: — ничего, ршительно ничего.

— Все равно, Бюсси, сказалъ Шико, принявъ любимую позу короля:— все равно, это непростительно.

— Государь, возразилъ Бюсси:— простите, я былъ озабоченъ.

— Чмъ? своими пажами? сказалъ Шико съ неудовольствіемъ.— Вы разоряетесь на пажей и — mordieu! вступаете въ мои права.

— Какимъ образомъ? сказалъ Бюсси, который понялъ, что, потворствуя шуту, онъ боле раздосадуетъ короля.— Прошу васъ объясниться, ваше величество, и если я въ-самомъ-дл виноватъ, то сознаюсь въ томъ съ должною покорностію.

— Вы наряжаете въ парчу этихъ мальчишекъ, сказалъ Шико, указавъ на пажей:— между-тмъ, какъ сами, дворянинъ, капитанъ, носите просто черный бархатъ!

— Государь, сказалъ Бюсси, обратившись къ миньойнамъ короля: — ныньче мальчишки одваются въ парчу, позвольте же мн, для отличія отъ нихъ, носить бархатъ…

И онъ отплатилъ миньйонамъ того же презрительною улыбкою, съ которою они смотрли на него за нсколько минутъ предъ симъ.

Генрихъ взглянулъ на своихъ любимцевъ, которые, поблднвъ отъ ярости, какъ-бы ожидали одного знака своего повелителя, чтобъ броситься на Бюсси. Келюсъ, боле другихъ озлобленный противъ этого дворянина, съ которымъ онъ уже имлъ бы поединокъ, еслибъ не строгое запрещеніе короля, — схватился за эфесъ шпаги.

— Не на мою ли свиту вы намекаете? вскричалъ Шико, который, заступивъ мсто короля, спрашивалъ то, что король самъ долженъ бы былъ спросить въ подобномъ случа.

И, произнося эти слова, шутъ принялъ такую комически-величественную позу, что половина гостей расхохоталась. Другая же половина не смялась, по той весьма-натуральной причин, что смялись надъ него.

Между-тмъ, трое изъ друзей Бюсси, полагавшіе, что дло не обойдется безъ ссоры, стали возл него. То были Шарль Бальзакъ д’Антрагъ, котораго по-просту называли Антраге,— Ливаро и Рейберакъ.

Замтивъ эти враждебныя расположенія, Сен-Люкъ понялъ, что Бюсси былъ подосланъ братомъ короля, чтобъ нарочно надлать шума или вызвать кого-нибудь. Онъ задрожалъ сильне прежняго, потому-что попался между сильною ненавистью двухъ могущественныхъ враговъ, избравшихъ домъ его мстомъ битвы.

Онъ подбжалъ къ Келюсу, который былъ боле другихъ разгоряченъ и, наложа руку на эфесъ его шпаги, вскричалъ:

— Ради самого неба! успокойся, другъ… подождемъ.

— О, mordieu! успокойся самъ, отвчалъ Келюсъ.— Ударъ этого невжды столько же попалъ въ тебя, какъ и въ меня, кто оскорбляетъ одного изъ насъ, тотъ оскорбляетъ насъ всхъ, а кто оскорбляетъ насъ, тотъ оскорбляетъ короля!..

— Келюсъ, Келюсъ! сказалъ Сен-Люкъ: — подумай о герцог анжуйскомъ, который тмъ опасне, что его самого нтъ здсь. Я надюсь, ты не думаешь, что я боюсь слуги!

— Надюсь! Намъ, приверженцамъ короля, некого страшиться!.. Если мы подвергаемся опасности, защищая короля, то онъ защититъ насъ.

— Тебя, да, но не меня! плачевнымъ голосомъ отвчалъ Сен-Люкъ.

— Такъ кто же теб веллъ жениться? сказалъ Келюсъ: — ты знаешь, какъ король ревнуетъ къ друзьямъ своимъ!

— Прекрасно! подумалъ Сен-Люкъ:— всякій заботится только о себ. Слдовательно, и мн не слдуетъ забывать себя. А такъ-какъ я хочу жить спокойно, по-крайней-мр первыя дв недли брака, такъ постараюсь угодить герцогу.

Посл этого размышленія, онъ оставилъ Келюса и пошелъ къ мось де-Бюсси.

II.
Продолженіе.

Посл своего дерзкаго отвта, Бюсси поднялъ голову и окинулъ смлымъ взоромъ всхъ присутствующихъ, прислушиваясь не отвтитъ ли кто-нибудь на его дерзость. Но вс стояли опустивъ глаза, вс молчали, одни боялись короля, другіе Бюсси.

Послдній, замтивъ, что къ нему приближался Сен-Люкъ, вообразилъ, что онъ наконецъ дождался того, чего желалъ.

— Не тому ли, что сейчасъ сказалъ я, обязанъ я удовольствію видть васъ передъ собою? спросилъ Бюсси.

— А что вы сказали? спросилъ Сен-Люкъ съ граціозною улыбкой.— Что же вы сказали? Я ничего не слышалъ. Нтъ, я замтилъ васъ и подошелъ для того, чтобъ поблагодарить за честь, которую длаетъ мн ваше присутствіе въ этомъ дом.

Бюсси былъ человкъ возвышенный во всхъ отношеніяхъ,— мужественный до безразсудства, но образованный, остроумный и вжливый. Онъ зналъ храбрость Сен-Люка, и потому понялъ, что въ эту минуту онъ подчинялъ свое оскорбленное самолюбіе долгу хозяина дома. Всякому другому онъ повторилъ бы сказанное, но теперь онъ вжливо поклонился Сен-Люку и снисходительно отвчалъ на его привтствіе.

— О-го! сказалъ Генрихъ, увидвъ, что Сен-Люкъ подошелъ къ Бюсси:— кажется, мой птушокъ отвчаетъ капитану. Онъ очень-хорошо длаетъ, но я не хочу, чтобъ его зарзали. Посмотри, Келюсъ… или нтъ! ты слишкомъ-горячъ… Можиронъ, сходи, послушай, о чемъ они бесдуютъ.

Можиронъ скоро повиновался, но осторожный Сен-Люкъ замтилъ его движеніе и, не давъ ему времени дойдти до Бюсси, пошелъ къ нему на встрчу и воротился съ нимъ вмст къ королю.

— Что ты сказалъ этому приторному Бюсси? спросилъ король.

— Я, государь?

— Да, ты.

— Я ему пожелалъ добраго вечера, сказалъ Сен-Люкъ.

— А! и больше ничего? проворчалъ король.

Сен-Люкъ замтилъ, что онъ сдлалъ глупость.

— Я пожелалъ ему добраго вечера, сказалъ онъ:— и присовокупилъ, что завтра буду имть честь пожелать ему добраго утра.

— О-го! произнесъ Генрихъ: — я такъ и думалъ. Ты слишкомъ-горячъ.

— Я долженъ просить ваше величество сохранить это въ тайн, прибавилъ Сен-Люкъ.

— Не бойся! сказалъ Генрихъ III:— и еслибъ ты могъ избавить меня отъ него, не подвергаясь самъ опасности…

Миньйоны помнялись быстрымъ взглядомъ. Генрихъ притворился, что не замтилъ этого.

— Потому-что, продолжалъ король: — дерзость его становится нестерпимою…

— Да, да, сказалъ Сен-Люкъ.— Только рано ли, поздно ли, онъ будетъ наказанъ… Поврьте, ваше величество.

— Гм! Онъ мастеръ владть шпагой, сказалъ король, покачавъ головой.— Еслибъ на него напала бшеная собака… это избавило бы насъ отъ него безъ дальнихъ хлопотъ.

И онъ изъ-подлобья посмотрлъ на Бюсси, прогуливавшагося по зал взадъ и впередъ вмст съ своими друзьями и насмхавшагося надъ противниками герцога анжуйскаго, — слдовательно, надъ друзьями короля.

— Corbleu! вскричалъ Шико:— что вы, Бюсси, задваете моихъ любимыхъ дворянъ! Не забудьте, что я тоже умю владть шпагой.

— А, негодный! проворчалъ Генрихъ: — по чести, онъ не ошибается.

— Ваше величество, если Шико будетъ продолжать подобныя шутки, я накажу его, сказалъ Можиронъ.

— Не совтую, Можиронъ: Шико дворянинъ, и весьма-щекотливъ въ длахъ, касающихся его чести. Впрочемъ, не онъ заслуживаетъ наказанія, потому-что не онъ дерзче всхъ.

Въ этотъ разъ, слова короля были ясны, Келюсъ сдлалъ знакъ д’О и д’Эпернону.

— Господа, сказалъ Келюсъ, отведя ихъ въ-сторону: — намъ надо посовтоваться, ты, Сен-Люкъ, говори съ королемъ и старайся помириться съ нимъ.

Сен-Люкъ предпочелъ это обстоятельство совщанію съ товарищами и подошелъ къ королю и Шико, разговаривавшимъ о чемъ-то съ жаромъ.

Между-тмъ, Келюсъ отвелъ четырехъ друзей своихъ въ амбразуру окна.

— Что теб нужно? говори скоре! сказалъ д’Эпернонъ.— Я волочился за женою Жуаза и предваряю тебя, что если то, что ты хочешь сказать намъ, не занимательно, я никогда не прощу теб этого!

— Я хочу вамъ сообщить, господа, отвчалъ Келюсъ:— что тотчасъ посл бала ду на охоту.

— Хорошо, сказалъ д’О:— на какую охоту?

— На охоту за кабаномъ.

— Что за мысль пришла теб хать на охоту въ такой холодъ?

— Ничего. Я ду.

— Одинъ?

— Нтъ, съ Можирономъ и Шомбергомъ. Мы будемъ охотиться для короля.

— А, понимаю! сказали вмст Шомбергъ и Можиронъ.

— Король хочетъ, чтобъ завтра ему подали кабанью голову.

— Съ итальянскимъ воротникомъ, сказалъ Можиронъ, намекая на простой воротничокъ, который, въ противоположность съ брыжжами миньйоновъ, покрывалъ плечи Бюсси.

— А-га! произнесъ д’Эпернонъ:— такъ и я съ вами.

— О чемъ идетъ рчь? спросилъ д’О:— я ршительно ничего не понимаю.

— Посмотри вокругъ себя, мой милый.

— Ну, смотрю.

— Не смется ли кто-нибудь теб въ глаза?

— Бюсси, кажется.

— Такъ не кажется ли теб еще, что онъ кабанъ, голова котораго можетъ быть пріятна королю?

— Ты думаешь, что король…? началъ д’О.

— Онъ требуетъ, отвчалъ Келюсъ.

— Изволь, и я ду съ вами. Но какъ же мы будемъ охотиться?

— На сторожк. Это врне.

Бюсси замтилъ совщаніе, и не сомнваясь въ томъ, что разговоръ шелъ объ немъ, посмиваясь приблизился съ своими друзьями къ разговаривавшимъ.

— Посмотри, Антраге, посмотри, Рибейракъ, сказалъ онъ:— какъ они сгруппированы! Какое трогательное зрлище… точно Эвріалъ и Низій, Дамонъ и Пиій, Касторъ и… но гд же Поллуксъ?

— Поллуксъ женился, сказалъ Антраге: — Кастора разрознили съ нимъ.

— Что они тамъ длаютъ? спросилъ Бюсси, дерзко указывая на нихъ.

— Я готовъ биться объ закладъ, сказалъ Рибейракъ: — что они замышляютъ какую-нибудь шалость.

— Ошибаетесь, господа, сказалъ Келюсъ улыбаясь:— мы говоримъ объ охот.

— Не-уже-ли, синьноръ Купидонъ? сказалъ Бюсси:— теперь холодненько охотиться. Замерзнете.

— Извините, отвчалъ Можиронъ вжливо: — у насъ есть теплыя перчатки и полукафтанья на ват.

— А! Это успокоиваетъ меня, сказалъ Бюсси: — а когда вы намрены хать на охоту?

— Можетъ-быть, въ эту же ночь, отвчалъ Шомбергъ.

— Не можетъ-быть, а наврное, замтилъ Можиронъ.

— Я извщу о томъ короля, сказалъ Бюсси:— что скажетъ его величество, если завтра утромъ узнаетъ, что вс любимцы его простудились?

— Не безпокойтесь, сказалъ Келюсъ: — его величество знаетъ, что мы собираемся на охоту.

— За жаворонками? спросилъ Бюсси съ оскорбительно-ироническою улыбкою.

— Нтъ, возразилъ Келюсъ: — за кабаномъ. Намъ непремнно нужна кабанья голова.

— Но гд же показался кабанъ?… спросилъ Антраге.

— По близости, отвчалъ Шомбергъ.

— Найдете ли вы его? спросилъ Ливаро.

— Постараемся, отвчалъ д’О. Не угодно ли вамъ, мось де-Бюсси, хать съ нами?

— Нтъ, отвчалъ Бюсси тмъ же насмшливымъ тономъ.— Не могу, къ-сожалнію. Завтра я долженъ быть у герцога анжуйскаго для встрчи мсь де-Монсоро, которому его высочество, какъ вамъ извстно, пожаловалъ званіе обер-егермейстера.

— Но ныньче ночью? спросилъ Келюсъ.

— А! и ныньче ночью не могу, у меня есть свиданіе въ таинственномъ дом Сент-Антуанскаго-Предмстья.

— А-га! вскричалъ д’Эпернонъ:— не живетъ ли королева Марго инкогнито въ Париж? Мы узнали, мось де-Бюсси, что вы преемникъ ла-Моля.

— Да, но съ нкотораго времени я отказался… дло идетъ совершенно о другой особ.

— Которая ждетъ васъ въ Сент-Антуанскомъ-Предмсть? спросилъ д’О.

— Именно, мн даже надобно попросить совта у васъ, мсь де-Келюсъ.

— Говорите. Хоть я и не адвокатъ, но умю давать хорошіе совты, особенно друзьямъ.

— Говорятъ, что парижскія улицы ночью не безопасны, Сент-Антуанское-Предмстье весьма-уединенно. Какую дорогу совтуете вы мн избрать?

— Такъ-какъ луврскій перевозчикъ будетъ насъ ждать всю ночь, то я, на вашемъ мст, отправился бы къ маленькому парому въ Пре-о-Клеркъ, пошелъ бы по набережной до Гран-Шатл, и по улиц Тиксерандри дошелъ бы до Сент-Антуанскаго-Предмстья. Если вы счастливо минуете турнельскій отель, то дальше ужь нечего опасаться…

— Благодарю за маршрутъ, сказалъ Бюсси.— Во-первыхъ, маленькій паромъ въ Пре-о-Клеркъ, потомъ набережная Гран-Шатл, улица Тиксерандри и наконецъ Сент-Антуанское-Предмстье. Я послдую вашему совту, мось де-Келюсъ, непремнно.

И, поклонившись, онъ отошелъ, сказавъ вслухъ Бальзаку д’Антрагу:

— Нтъ, Антраге, съ этими людьми ршительно нельзя ничего сдлать, уйдемъ.

Ливаро и Рибейракъ засмялись, слдуя за Бюсси и Антраге, которые, удаляясь, нсколько разъ оглядывались со смхомъ.

Миньйоны оставались спокойны, они ршились не понимать оскорбленій.

Когда Бюсси переходилъ чрезъ послднюю залу, въ которой находилась мадамъ де-Сен-Люкъ, не спускавшая глазъ съ своего мужа, послдній кивнулъ ей головою, указавъ на удалявшагося любимца герцога анжуйскаго. Жена поняла взглядъ мужа съ проницательностью, свойственною женщинамъ и, поспшивъ на встрчу Бюсси, преградила ему дорогу.

— Ахъ, мсь де-Бюсси, сказала она: — вс говорятъ о сонет, сочиненномъ вами…

— Противъ короля? спросилъ Бюсси.

— Нтъ, но въ честь королевы. О, скажите мн его!

— Съ удовольствіемъ, отвчалъ Бюсси, подавъ руку женъ Сен-Люка, и, повторяя сонетъ, удалился съ нею.

Въ то же время, Сен-Люкъ тайкомъ подошелъ къ миньйонамъ и услышалъ, какъ Келюсъ говорилъ:

— При такихъ врныхъ свдніяхъ, не трудно будетъ преслдовать звря, и такъ, господа, на углу турнельскаго отеля, близь Сент-Антуанскихъ-Воротъ.

— Каждый съ лакеемъ? спросилъ д’Эпернонъ.

— Нтъ, Ногаре, нтъ, отвчалъ Келюсъ: — будемъ одни, исполнимъ одни дло и одни же сохранимъ тайну. Я его ненавижу: не смотря на то, ни за что не соглашусь, чтобъ до него коснулась палка лакея… онъ родовой дворянинъ.

— Мы выйдемъ вс шестеро вмст? спросилъ Можиронъ.

— Пятеро, а не шестеро, сказалъ Сен-Люкъ.

— Ахъ, да! мы и забыли, что ты обзавелся женой. Мы поступили-было съ тобой, какъ съ холостымъ, сказалъ Шомбергъ.

— Въ-самомъ-дл, прибавилъ д’О:— пусть бдный Сен-Люкъ хоть первую ночь брака останется съ женою.

— Вы ошибаетесь, господа, возразилъ Сен-Люкъ: — меня удерживаетъ совсмъ не жена, хотя, признайтесь, она стоитъ того, чтобъ я всмъ для нея пожертвовалъ… меня удерживаетъ король.

— Какъ, король?

— Да, его величество желаетъ, чтобъ я проводилъ его до Лувра.

Молодые люди посмотрли на него съ улыбкой, значенія которой Сен-Люкъ не могъ понять.

— Что длать! сказалъ Келюсъ: — король такъ къ теб расположенъ, что не можетъ обойдтись безъ тебя.

— Притомъ же, прибавилъ Шомбергъ:— намъ ненужно Сен-Люка. Обойдемся и безъ него!

— Зврь силенъ, сказалъ д’Эпернонъ.

— Ба! возразилъ Келюсъ:— я однимъ коломъ ручаюсь управиться съ нимъ.

Послышался голосъ Генриха, звавшаго Сен-Люка.

— Господа, сказалъ послдній:— вы слышите, король зоветъ меня, желаю вамъ удачи на охот, до свиданія.

И онъ оставилъ ихъ. Но вмсто того, чтобъ идти къ королю, онъ пробрался вдоль стнъ за толпою зрителей и танцевавшихъ, и подошелъ къ двери, гд стоялъ Бюсси, котораго прелестная новобрачная старалась удержать.

— А, это вы, мось Сен-Люкъ, сказалъ молодой человкъ.— Но какъ вы озабочены! Ужъ не собираетесь ли и вы на большую охоту, о которой мн сейчасъ говорили?

— Нтъ, отвчалъ Сен-Люкъ: — я озабоченъ потому, что искалъ васъ…

— Не-уже-ли?

— И потому-что опасался не застать васъ еще здсь. Милая Жанна, прибавилъ онъ:— скажите вашему батюшк, чтобъ онъ старался удержать короля, мн надо сказать два слова наедин мось де-Бюсси.

Жанна поспшно удалилась, она не понимала ничего, но исполняла все безпрекословно, потому-что инстинктивно чувствовала важность совтовъ мужа.

— Что вамъ угодно, мось де-Сен-Люкъ? спросилъ Бюсси.

— Я хотлъ вамъ сказать, мось де-Бюсси, отвчалъ Сен-Люкъ: — что если у васъ назначено сегодня вечеромъ какое-нибудь свиданіе, то лучше отложите его до завтра, потому-что въ это время по парижскимъ улицамъ ходить опасно. Сверхъ того, если вамъ нужно проходить мимо Бастиліи, то старайтесь обойдти турнельскій отель, потому-что возл него есть углубленіе, въ которое могутъ легко спрятаться нсколько человкъ. Вотъ что мн нужно было сказать вамъ, мось де-Бюсси. Боже сохрани меня отъ той мысли, что человкъ, подобный вамъ, можетъ струсить… я только совтую вамъ предостеречься.

Въ это самое время раздался голосъ Шико:

— Сен-Люкъ, мой миленькій Сен-Люкъ! Не прячься же. Разв ты не видишь, я жду тебя, чтобъ вернуться въ Лувръ?

— Я здсь, ваше величество, отвчалъ Сен-Люкъ, побжавъ впередъ по направленію голоса Шико.

Возл шута стоялъ Генрихъ III, которому одинъ пажъ подавалъ уже тяжелый плащъ, подбитый горностаемъ, другой массивныя перчатки, доходившія до локтя, а третій бархатную маску съ атласной подкладкой.

— Ваше величество, сказалъ Сен-Люкъ, обращаясь вмст и къ королю и къ шуту: — я буду имть честь посвтить вамъ до вашихъ носилокъ.

— Совсмъ нтъ, сказалъ Генрихъ:— Шико идетъ въ свою сторону, а я въ свою. Вс друзья мои — негодяи: они разбрелись, такъ-что я долженъ одинъ вернуться въ Лувръ. Я понадялся на нихъ, а ихъ нтъ… Слдовательно, ты, какъ человкъ женатый, степенный, не можешь отпустить меня одного: ты долженъ проводить меня къ королев. Пойдемъ, другъ мой, пойдемъ. Эй! коня мось де-Сен-Люку!.. Или нтъ, ненужно, сказалъ онъ, какъ-бы подумавъ: — носилки мои широки, будетъ мста обоимъ.

Жанна де-Бриссакъ не проронила ни одного слова изъ этого разговора, она хотла говорить, сказать слово мужу, извстить отца о томъ, что король похищалъ Сен-Люка, но послдній, приложивъ палецъ къ губамъ, сдлалъ ей знакъ, чтобъ она ничего не говорила.

— Осторожне! подумалъ онъ:— я снискалъ себ пріязнь Франсуа-Анжуйскаго, но изъ этого не слдуетъ еще, чтобъ я долженъ былъ поссориться съ Генрихомъ-Валуа. Ваше величество, прибавилъ онъ въ-слухъ:— я такъ вамъ преданъ, что по приказанію вашему готовъ за вами слдовать на край свта.

Наступила суматоха, со всхъ сторонъ отпускали глубокіе поклоны, потомъ вс умолкли, чтобъ слышать, какъ король прощался съ мамзель де-Бриссакъ и отцомъ ея. Король былъ чрезвычайно-любезенъ.

Потомъ лошади нетерпливо заржали на двор, факелы бросали красноватый свтъ на стекла оконъ. Смясь и дрожа отъ холода, толпа придворныхъ и вс приглашенные на свадьбу разъхались и разошлись въ разныя стороны.

Оставшись одна съ своими служанками, Жанна удалилась къ себ въ спальню и преклонила колни передъ образомъ святой, которую избрала своею хранительницей. Потомъ, она отпустила служанокъ, приказавъ приготовить ужинъ своему мужу.

Мось де-Бриссакъ сдлалъ боле: онъ послалъ шесть слугъ къ воротамъ Лувра, чтобъ они ждали тамъ Сен-Люка и проводили его домой. Но, два часа спустя, слуги послали одного изъ своихъ товарищей къ маршалу съ извщеніемъ, что вс двери въ Лувр были заперты, и что дежурный капитанъ сказалъ имъ: ‘Вы напрасно ждете, теперь уже мы никого не выпустимъ изъ Лувра. Его величество изволитъ почивать — и вс спятъ’.

Маршалъ пошелъ извстить объ этомъ странномъ обстоятельств свою дочь, которая такъ безпокоилась, что ршилась не смыкать глазъ во всю ночь, въ ожиданіи мужа.

III.
Какъ часто не тотъ входитъ въ домъ, кто отворяетъ дверь.

Сент-Антуанскія-Ворота состояли изъ каменнаго свода, на подобіе ныншнихъ Сен-Денискихъ и Сен-Мартенскихъ-Воротъ въ Париж. Только съ лвой стороны они примыкали къ смежнымъ строеніямъ, къ Бастиліи, и такимъ-образомъ соединялись съ ветхой темницой.

Пространство, находившееся между воротами и бретаньскимъ отелемъ, было велико, мрачно и грязно, но это пространство было мало посщаемо днемъ, а ночью совершенно-пусто, потому-что вечерніе прохожіе проложили себ дорогу возл самой темницы, чтобъ стать,— въ это время, когда не было ночныхъ патрулей, а улицы наполнены были разбойниками,— подъ защиту часоваго, который хотя и не могъ помочь имъ, но могъ крикомъ созвать людей и разогнать промышлениковъ.

Само собою разумется, что въ зимнія ночи прохожіе были еще осторожне, нежели въ лтнія.

Ночь, когда происходило описанное нами, была такъ холодна, мрачна, и небо было подернуто такими тяжелыми тучами, что никто не могъ бы замтить на стн темничной ограды часоваго, который самъ не могъ видть людей, проходившихъ по площади.

Передъ Сент-Антуанскими-Воротами, ближе къ городу, не было ни одного дома, виднлись только высокія стны, направо примыкавшія къ Церкви-св.-Павла, а налво къ турнельскому отелю. На конц этого отеля былъ тотъ уступъ, о которомъ Сен-Люкъ говорилъ Бюсси.

Ни одинъ фонарь не освщалъ этой части древняго Парижа. Въ ночи, когда мсяцу угодно было освщать путь прохожимъ, взору представлялась мрачная, величественная и неподвижная гигантская масса Бастиліи, чернымъ пятномъ отдлявшаяся отъ небесной лазури. Въ темныя же ночи, это мсто было еще мрачне, и мстами перескалось слабымъ свтомъ, виднвшимся въ окнахъ.

Въ эту ночь, начавшуюся довольно-сильнымъ морозомъ и кончившуюся изобильнымъ снгомъ, ни одного прохожаго не видно было на троп, проложенной возл темницы, но зато привычный глазъ разсмотрлъ бы въ уступ турнельской стны нсколько черныхъ тней, по движеніямъ ихъ можно было видть, что он старались согрться, чему препятствовала, однакожь, неподвижность, на которую они себя осудили, какъ-бы въ ожиданіи какого-нибудь происшествія.

Часовой, которому въ темнот нельзя было различить этихъ людей, не могъ слышать тихаго разговора ихъ, хотя этотъ разговоръ былъ довольно-занимателенъ.

— Проклятый Бюсси былъ нравъ, говорилъ одинъ изъ этихъ людей,— я помню только одну такую ночь, именно, когда мы были съ королемъ Генрихомъ въ Варшав, если намъ прійдется еще долго ждать, такъ мы въ-самомъ-дл замерзнемъ.

— Полно, Можиронъ! ты жалуешься какъ баба, отвчалъ другой.— Правда, не тепло, но закутайся въ плащъ и спрячь руки въ карманы: какъ-разъ согрешься.

— Теб хорошо говорить, Шомбергъ, сказалъ третій:— по всему видно, что ты Нмецъ. У меня губы растрескались, а усы покрыты льдомъ.

— У меня руки окостенли, сказалъ четвертый.— Право, мн кажется, что он у меня отмерзли!

— Зачмъ ты не взялъ муфты у маменьки, бдный Келюсъ? отвчалъ Шомбергъ.— Она бы теб охотно отдала ее, особенно, еслибъ ты сказалъ ей, что это для избавленія себя отъ милаго Бюсси, котораго она любитъ какъ моровую язву.

— Э, Боже мой! потерпите, сказалъ пятый.— Я увренъ, что сейчасъ намъ будетъ жарко.

— Дай Богъ, д’Эпернонъ! сказалъ Можиронъ, переступая съ ноги на ногу.

— Это говорилъ не я, отвчалъ д’Эпернонъ: — а д’О. Я молчу, боясь, чтобъ у меня слова не замерзли.

— Что ты сказалъ? спросилъ Келюсъ у Можирона.

— Д’О говорилъ, отвчалъ Можиронь: — что сейчасъ намъ будетъ жарко, а я ему отвчалъ: дай-то Богъ!

— Мн кажется, желаніе твое исполнилось, потому-что тамъ кто-то идетъ.

— Ошибаешься. Это не онъ.

— Почему?

— Потому-что онъ хотлъ идти по другой дорог.

— Большая важность! Разв онъ не могъ догадаться, что мы замышляемъ что-нибудь противъ него и перемнить дорогу?

— Вы не знаете Бюсси, если онъ скажетъ: пройду тамъ-то, такъ и пройдетъ, хотя бы узналъ, что самъ чорть поджидаетъ его по той дорог.

— Однако, замтилъ Келюсъ: — два человка идутъ сюда.

— Правда, правда! произнесли два или три голоса.

— Въ такомъ случа, впередъ! сказалъ Шомбергъ.

— Не горячитесь, сказалъ д’Эпернонъ: — можетъ-быть, это честные граждане, или добрыя бабки… Постойте! они остановились.

И точно, на конц Улицы-св.-Павла, выходящей на Сент-Антуанскую-Улицу, остановились какъ-бы въ нершимости два человка.

— О-го! сказалъ Келюсъ: — не замтили ли они насъ?

— Полно! мы сами себя едва видимъ.

— Ты правъ, возразилъ Келюсъ.— Смотрите: они поворотили на лво… остановились у какого-то дома… ищутъ…

— Да, да.

— Они, кажется, хотятъ войдти, сказалъ Шомбергъ.— Какъ! не-уже-ли онъ уйдетъ отъ насъ?

— Да это не онъ, потому-что ему надобно идти въ Сент-Антуанскую-Улицу, отвчалъ Можиронъ.

— А почему вы знаете, сказалъ Шомбергъ: — что хитрецъ не обманулъ насъ случайно, по злоб, или съ намреніемъ?

— Въ-самомъ-дл, сказалъ Келюсъ: — это возможно.

Размышленія эти заставили шайку дворянъ выскочить изъ своего убжища, съ обнаженными шпагами бросились они къ двумъ человкамъ, остановившимся у двери.

Одинъ изъ нихъ только-что готовился отпереть дверь, когда шумъ нападающихъ заставилъ таинственныхъ прохожихъ огляпуться.

— Что это? спросилъ тотъ, что былъ пониже, у своего товарища.— Ужь не на насъ ли нападаютъ, д’Орильи?

— Кажется, ваше высочество, возразилъ человкъ, отворявшій дверь.— Назовете ли вы себя, или сохраните инкогнито?

— Вооруженные люди? это измна!

— Какіе-нибудь ревнивцы. Я говорилъ вашему высочеству, она такъ хороша, что у ней не можетъ не быть поклонниковъ, а у васъ соперниковъ.

— Войдемь скоре, д’Орильи. За дверьми легче защищаться отъ нападенія, нежели передъ дверьми.

— Да, ваше высочество, когда нтъ враговъ съ тылу, а кто знаетъ…

Онъ не усплъ договорить. Молодые люди съ быстротою молніи пробжали разстояніе во сто шаговъ, отдлявшее ихъ отъ дома. Келюсъ и Можиронъ, бжавшіе возл стны, бросились между дверью и тми, которые хотли войдти въ нее, чтобъ пресчь имъ отступленіе, между-тмъ, какъ Шомбергъ, д’О и д’Эпернонъ готовились напасть на нихъ спереди.

— На смерть! на смерть! кричалъ Келюсъ, самый отчаянный изъ пяти товарищей.

Вдругъ тотъ, котораго отворявшій дверь называлъ высочествомъ, обратился къ Келюсу, ступилъ шагъ впередъ и, скрестивъ руки на груди, спросилъ глухимъ, мрачнымъ голосомъ:

— Мн кажется, что вы хотите умертвить брата короля, мось де-Келюсъ?

Келюсъ отступилъ съ ужасомъ… руки его опустились… колни задрожали…

— Его высочество принцъ анжуйскій! вскричалъ онъ.

— Его высочество герцогъ анжуйскій! повторили его товарищи.

— Что жь вы замолчали, господа? произнесъ Франсуа грознымъ голосомъ.— Что жь вы не кричите: ‘на смерть! на смерть!’

— Простите, ваше высочество, проговорилъ д’Эпернонъ: — это была шутка… простите.

— Мы не думали, сказалъ д’О: — встртить ваше высочество въ такое время и въ такой отдаленной части города.

— Шутка? возразилъ Франсуа, не удостоивая д’О отвта.— Вы странно шутите, мось д’Эпернонъ. Говорите: если вы не думали встртить меня, то къ кому же относилась ваша шутка?

— Ваше высочество, почтительно сказалъ Шомбергъ:— мы видли, что Сен-Люкъ пошелъ въ эту сторону. Это намъ показалось подозрительнымъ, и мы хотли узнать, какая причина можетъ заставить мужа оставить жену въ первую ночь брака.

Отговорка была удачно придумана, потому-что, по всмъ вроятностямъ, герцогъ долженъ былъ узнать, что Сен-Люкъ не ночевалъ дома, и это обстоятельство подтвердило бы слова Шомберга.

— Сен-Люкъ? Вы приняли меня за Сен-Люка, господа?

— Точно такъ, ваше высочество, въ одинъ голосъ отвчали пріятели.

— Странно! сказалъ герцогъ анжуйскій: — кажется, трудно ошибиться. Сен-Люкъ цлой головой выше меня.

— Точно-такъ, ваше высочество, отвчалъ Келюсъ: — но онъ одного роста съ мось д’Орильи.

— Притомъ же теперь такъ темно, прибавилъ Можиронъ.

— Наконецъ, сказалъ Келюсъ:— вы не можете думать, что мы осмлились бы не только оскорбить ваше высочество, но даже помшать вашимъ удовольствіямъ.

Слушая болве или мене логическія отговорки молодыхъ людей, Франсуа незамтнымъ образомъ отошелъ отъ двери вмст съ д’Орильи, постояннымъ товарищемъ его ночныхъ прогулокъ, и отдалился отъ нея на такое разстояніе, что трудно было бы отъискать ее.

— Мои удовольствія, произнесъ онъ съ горечью.— А кто вамъ говоритъ, что я пришелъ сюда для удовольствій?

— Это до насъ не касается, ваше высочество, возразилъ Келюсъ:— и потому мы готовы немедленно удалиться, если вы простите намъ.

— Хорошо! Идите.

— Ваше высочество, прибавилъ д’Эпернонъ:— можете положиться на нашу всмъ извстную скромность.

Герцогъ анжуйскій, готовившійся уже удалиться, внезапно остановился и, нахмуривъ брови, сказалъ строго:

— Скромность, мось де-Ногаре: — а кто васъ проситъ быть скромнымъ?

— Мы полагали, что такъ-какъ ваше высочество одни съ повреннымъ тайнъ вашихъ…

— Вы ошибались… Я хочу, чтобъ вы убдились въ своей ошибк.

Молодые дворяне слушали въ почтительномъ молчаніи.

— Я шелъ, продолжалъ герцогъ анжуйскій медленно и съ удареніемъ на каждомъ слов, какъ-бы желая, чтобъ оно лучше запечатллось въ памяти слушателей: — я шелъ къ Жиду Манасесу, который уметъ гадать на стекл и на кофейной гущ. Онъ живетъ, какъ вамъ извстно, въ Турнельской-Улиц. Мимоходомъ, Орильи замтилъ васъ и принялъ за стражу, обходившую рундомъ. А потому, прибавилъ онъ съ нкоторою веселостью, страшною для всхъ, знавшихъ характеръ принца:— мы, какъ настоящіе гадальщики, пробирались возл стнъ, чтобъ сколько-возможно укрыться отъ вашихъ грозныхъ взглядовъ.

Произнося эти слова, принцъ дошелъ до Церкви-св.-Павла и находился уже въ недальнемъ разстояніи отъ часоваго Бастиліи, обезопасивъ себя такимъ образомъ отъ нападенія, которое онъ считалъ весьма-возможнымъ, по причин ненависти къ нему брата. Отговорки и извиненія миньйоновъ Генриха III не успокоили его.

— Теперь вы уже знаете, что вамъ должно думать и, въ-особенности, что должно говорить, продолжалъ принцъ: — и такъ вы можете удалиться. Прощайте, господа.

Молодые люди поклонились принцу и удалились молча. Герцогъ нсколько разъ оглядывался, слдя за ними взоромъ и медленно удаляясь въ противоположную сторону.

— Ваше высочество, сказалъ д’Орильи: — клянусь вамъ, что эти люди замышляли что-то недоброе. Скоро полночь, мы находимся въ уединенной части города, воротимтесь скоре домой, ваше высочество.

— Совсмъ нтъ, сказалъ принцъ, остановивъ его: — я, напротивъ, хочу воспользоваться ихъ отсутствіемъ.

— Но вы ошибаетесь, сказалъ д’Орильи.— Они не ушли, они опять спрятались на прежнемъ мст… Посмотрите сами… тамъ, въ углубленіи турнельскаго отеля.

Франсуа посмотрлъ. Д’Орильи былъ правъ. Молодые люди стали опять на прежнее мсто, и ясно было, что они намревались привесть въ исполненіе замыселъ, прерванный прибытіемъ принца, можетъ-быть, они скрылись только для того, чтобъ подсматривать за принцемъ и удостовриться, точно ли онъ шелъ къ Жиду Манасесу.

— На что вы ршаетесь, ваше высочество? спросилъ д’Орильи.— Я готовъ длать, что прикажете, но мн кажется, что неблагоразумно здсь оставаться.

— Mordieu! сказалъ принцъ съ досадой:— жаль… мн не хотлось бы уйдти…

— Поврю, ваше высочество, но можно отложить до другаго раза. Я уже говорилъ вамъ, что освдомлялся обо всемъ подробно. Домъ нанятъ на годъ. Мы знаемъ, что красавица живетъ въ первомъ этаж, служанка ея подкуплена, у насъ есть ключъ отъ ея квартиры. При такихъ выгодныхъ обстоятельствахъ, мы можемъ ждать.

— Увренъ ли ты, что дверь отворялась?

— Совершенно: третій ключъ пришелся.

— Ахъ, кстати! Заперъ ли ты?..

— Дверь?

— Да.

— Разумется, ваше высочество.

Не смотря на то, что д’Орильи отвчалъ утвердительно, мы должны сказать, что онъ самъ не былъ увренъ въ томъ, заперъ ли онъ дверь. Однакожь, ршительность, съ которою онъ отвчалъ, успокоила принца.

— Я желалъ бы, однакожь, узнать, что они тамъ длаютъ, сказалъ принцъ.

— Что длаютъ? Я могу вамъ объяснить это. Они поджидаютъ кого-нибудь. Уйдемте, ваше высочество, у васъ много враговъ: можетъ-быть, противъ васъ-самихъ составленъ заговоръ.

— Пойдемъ… только съ тмъ, чтобъ вернуться.

— Однакожь не въ эту ночь, ваше высочество. Простите мн трусость… но она позволительна, потому-что я сопровождаю принца крови… наслдника престола, которому столько людей завидуютъ…

Послднія слова произвели такое сильное впечатлніе на Франсуа, что онъ сталъ поспшно удаляться, не переставая, однакожь, проклинать встрчу и внутренно ршившись отомстить при случа молодымъ дворянамъ за непріятную помху.

— Пойдемъ домой, сказалъ онъ:— насъ, я думаю, ждетъ Бюсси, воротившійся съ проклятаго бала, онъ врно поссорился и убилъ или завтра убьетъ одного изъ этихъ гнусныхъ миньйоновъ… это утшитъ меня.

— Именно, ваше высочество, сказалъ д.Орильи:— положитесь на Бюсси, въ этомъ отношеніи я самъ на него надюсь.

Они удалились.

Едва они повернули за уголъ Улицы-Жуи, какъ наши молодые люди увидли всадника, приближавшагося съ противоположнаго конца и закутаннаго въ широкій плащъ. Рзкій стукъ лошадиныхъ копытъ раздавался въ тишин ночи, и слабый лучъ луны, боровшійся съ тяжелыми тучами и силившійся проникнуть сквозь снгъ, валившій хлопьями, освтилъ блое перо на ток всадника. Онъ приближался медленно и затягивалъ удила, отъ-чего ретивый конь нетерпливо храплъ и сильне ударялъ копытами по окаменлои отъ мороза мостовой.

— Теперь, сказалъ Келюсъ: это онъ.

— Не можетъ быть! возразилъ Можиронъ.

— Отъ-чего же?

— Отъ-того, что онъ одинъ, а мы оставили его съ Антрагемъ, Ливаро и Рибейракомъ, не можетъ быть, чтобъ они отпустили его одного.

— Это онъ, онъ! сказалъ д’Эпернонъ.— Я узнаю его по кашлю и по тому, что онъ гордо держитъ голову… Онъ одинъ.

— Слдовательно, сказалъ д’О,— намъ нельзя всмъ вмст напасть на него.

— Все равно, можно ли, нельзя ли, вскричалъ Шомбергъ:— но это онъ! Итакъ — впередъ, друзья!

То былъ въ-самомъ-дл Бюсси, беззаботно приближавшійся и въ точности слдовавшій по дорог, означенной ему Келюсомъ. Не смотря на то, что предостереженіе Сен-Люка заставило его вздрогнуть, онъ, не слушая убжденія друзей, разстался съ ними и похалъ одинъ.

Мужественный Бюсси любилъ идти на встрчу опасностямъ.

— Я простой дворянинъ, говаривалъ онъ про себя:— но въ груди моей сердце императора, когда я читалъ въ Плутарх подвиги древнихъ Римлянъ, мн казалось, что между ними нтъ ни одного подвига, на которой бы я не могъ ршиться.

Притомъ же, Бюсси подумалъ, что Сен-Люкъ, котораго онъ не считалъ своимъ другомъ, и который, въ-самомъ-дл, оказывалъ ему участіе только изъ личныхъ выгодъ, — нарочно предостерегъ его, чтобъ заставить принять мры предосторожности, могшія сдлать его смшнымъ въ глазахъ недоброжелателей. Бюсси мене страшился смерти, нежели посмянія. Даже враги сознавали его мужество, и, чтобъ поддержать свою славу, Бюсси предпринималъ самые отчаянные подвиги. Какъ настоящій плутарховскій герой, онъ отослалъ своихъ товарищей, которые могли бы защитить его отъ цлаго эскадрона, — и одинъ, скрестивъ на груди руки, не имя другаго оружія, кром шпаги и кинжала, онъ направлялся къ дому, гд ждала его не возлюбленная, какъ можно было бы подумать, но письмо королевы наваррской, писавшей къ нему каждый мсяцъ въ извстное время, въ память прежней ихъ дружбы. Исполняя общаніе, данное имъ прелестной королев Марго, мужественный капитанъ каждый разъ самъ отправлялся ночью за письмомъ, доставляемымъ въ извстный домъ.

Онъ безопасно дохалъ до Сент-Антуанской-Улицы, какъ вдругъ проницательные и привычные глаза его замтили во мрак, возл стны, нсколько человкъ, которыхъ герцогъ анжуйскій, не будучи предувдомленъ, не замтилъ.

Бюсси сосчиталъ черныя тни, отдлявшіяся отъ срой стны.

— Три, четыре, пять человкъ, сказалъ онъ:— не считая лакеевъ, которые ждутъ, вроятно, съ другой стороны, и набгутъ при первомъ призыв своихъ господъ. Такая сила противъ одного человка очень льститъ моему самолюбію. Чортъ возьми! работа будетъ. Я вижу, добрый Сен-Люкъ не обманулъ меня, и хотя бы я встртилъ его-самого въ числ этихъ господъ, я скажу ему: ‘спасибо, товарищъ, за предостереженіе!’

Размышляя такимъ-образомъ, онъ продолжалъ подвигаться впередъ, только лвой рукой онъ незамтно отстегнулъ застежку плаща, освободивъ правую…

Съ крикомъ: ‘Впередъ, друзья!’ повтореннымъ всми молодыми людьми, они бросились на Бюсси.

— Э, господа! сказалъ Бюсси чистымъ, звучнымъ голосомъ: — вы, кажется, хотите убить бднаго Бюсси! Такъ онъ-то и есть страшный зврь, грозный кабанъ, за которымъ вы собирались охотиться? Позвольте же вамъ замтить, что и кабанъ вашъ не дастъ спуску… а вы знаете, я никогда не измняю слову.

— Знаемъ! вскричалъ Шомбергъ: — но все-таки ты невжа, Бюсси д’Амбуазъ, что разговариваешь съ нами сидя на лошади, между-тмъ, какъ мы пшіе.

И вмст съ этими словами, молодой человкъ откинулъ свой плащъ, и блый атласный рукавъ его блеснулъ какъ серебро при свт луны. Бюсси не понялъ движенія Шомберга, онъ подумалъ, что оно сопровождало его угрозу, и хотлъ уже отвчать такъ, какъ обыкновенно отвчалъ Бюсси, но лошадь покачнулась подъ нимъ…

Шомбергъ, со свойственнымъ ему искусствомъ, доказаннымъ уже во многихъ битвахъ, кинулъ ножъ, лезвіе котораго было тяжеле рукоятки, въ колно лошади… ножъ глубоко вонзился въ рану.

Бдное животное глухо заржало и, задрожавъ всемъ тломъ, упало на переднія колни. Бюсси, никогда потерявшій присутствія духа, соскочилъ съ лошади и обнажилъ шпагу.

— Несчастный! вскричалъ онъ: — это моя любимая лошадь, ты мн дорого за нее заплатишь.

Шомбергъ приближался, увлекаемый своею храбростью и не разсчитавъ разстоянія… въ то же мгновеніе рука Бюсси выпрямилась, и шпага его вонзилась въ ляжку противника.

Шомбергъ громко вскрикнулъ.

— Что? спросилъ Бюсси: — умю ли я держать слово? Безразсудный! надо было перерубить руку Бюсси, а не колно коню его!

Въ одно мгновеніе, пока Шомбергъ перевязывалъ платкомъ ляжку, лезвіе шпаги Бюсси сверкнуло предъ глазами осаждавшихъ, и капиталъ отступилъ не для того, чтобъ бжать, но чтобъ стать къ стн, къ которой и прислонился, чтобъ защититься отъ нападенія сзади. Онъ не хотлъ звать на помощь, потому-что подобный поступокъ былъ недостоинъ его. Онъ наносилъ по десяти ударовъ въ минуту и часто чувствовалъ, что шпага его встрчала слабое сопротивленіе, какъ-бы вонзаясь въ тло. Но вдругъ онъ оступился и покачнулся… этой секунды достаточно было Келюсу, чтобъ нанести ему ударъ въ бокъ.

— Попалъ! вскричалъ Келюсъ.

— Да, только въ полукафтанье, отвчалъ Бюсси, нехотвшій даже сознаться въ томъ, что былъ раненъ.

И, наступая на Келюса, онъ съ такою силою ударилъ по его шпаг, что она отлетла на нсколько шаговъ. Но онъ не могъ воспользоваться своимъ торжествомъ, потому-что въ эту же минуту д’О, д’Эпернонъ и Можиронъ напали на него съ большею яростью. Шомбергъ перевязалъ свою рану, Келюсъ усплъ поднять шпагу. Бюсси понялъ, что его окружатъ, что ему оставалась одна только секунда для отступленія къ стн, и что, если онъ не воспользуется ею, то погибнетъ.

Онъ разомъ отскочилъ назадъ. Въ то же мгновеніе нападавшіе были опять возл него, однакожь капитанъ, благодаря другому скачку, усплъ опять прислониться къ стн. Тамъ онъ остановился, съ спокойной улыбкой защищаясь отъ пяти шпагъ, блиставшихъ передъ его глазами и старавшихся поразить его. Вдругъ холодный потъ выступилъ на лбу его… въ глазахъ у него потемнло. Онъ забылъ о своей ран, и только первые признаки обморока напомнили ему о ней.

— А! ты ослабваешь, вскричалъ Келюсъ, съ новымъ бшенствомъ наступая на него.

— Вотъ теб доказательство! вскричалъ Бюсси.— И онъ ударилъ его эфесомъ въ високъ. Келюсъ, пораженный тяжелымъ ударомъ, повалился наземь.

Потомъ, съ яростью кабана, долго-гонимаго собаками, но наконецъ обращающагося къ нимъ лицомъ, онъ грозно вскрикнулъ и бросился впередъ. Д’О и д’Эпернонъ отступили. Можиронъ, поднявъ Келюса, поддерживалъ его. Бюсси переломилъ шпагу раненнаго и ранилъ д’Эпернона въ руку. На одно мгновеніе Бюсси былъ побдителемъ, но Келюсъ пришелъ въ себя. Шомбергъ, не смотря на свою рану, опять присоединился къ нападающимъ… и опять четыре шпаги направились къ груди капитана.

Бюсси видлъ, что онъ погибъ, собралъ послднія силы, чтобъ отступить, и медленно приближался къ стн. По холодному поту, выступавшему на лбу его, по звону, раздававшемуся въ его ушахъ, по кровавой пелен, закрывавшей глаза его, по боли въ боку, онъ чувствовалъ, что скоро долженъ лишиться чувствъ. Шпага его наносила одни неврные, нетвердые удары. Лвой рукой Бюсси сталъ искать стну, коснулся ея, и ея холодъ освжилъ и подкрпилъ его… Но какъ онъ изумился, замтивъ, что стна подавалась! То была полурастворенная дверь. Надежда пробудилась въ сердц капитана, и въ эту ршительную минуту онъ собралъ вс свои силы. Въ-продолженіи секунды, удары его были такъ быстры и сильны, что наступающіе невольно отступили. Воспользовавшись этой секундой, Бюсси подался назадъ… дверь отворилась… онъ вошелъ въ домъ, обернулся, плечомъ прижалъ дверь… замокъ щелкнулъ.

Все было кончено. Бюсси былъ вн опасности. Бюсси остался побдителемъ, потому-что былъ спасенъ.

Тогда глазами, блиставшими радостью, онъ взглянулъ въ маленькое отверстіе двери, огражденное крпкой желзной ршеткой и увидлъ блдныя лица враговъ своихъ. Онъ видлъ, съ какимъ безполезнымъ бшенствомъ они ударяли шпагами въ дверь… онъ слышалъ яростные клики, проклятія ихъ.

Но вдругъ ему показалось, что все закружилось вокругъ него, что стна на него падаетъ. Онъ ступилъ три шага впередъ и вышелъ на дворикъ, покачнулся и упалъ на ступени лстницы.

Потомъ онъ боле ничего не видлъ и не слышалъ… ему показалось, что онъ опустился въ безмолвіе и мракъ могилы.

IV.
Какъ иногда трудно отличить мечту отъ истины.

Передъ паденіемъ своимъ, Бюсси усплъ приложить платокъ къ ран и затянуть кушакъ, чмъ и составилъ нчто въ род повязки для глубокой раны, изъ которой струилась горячая, жгучая кровь, но прежде еще онъ потерялъ столько крови, что долженъ былъ лишиться чувствъ.

Однакожь, отъ-гого ли, что въ ум его, воспламененномъ гнвомъ и страданіями, сохранилась жизнь, или сильная горячка разсяла обморокъ, Бюсси какъ-бы сквозь туманъ увидлъ слдующее:

Онъ былъ въ комнат, украшенной обоями, на которыхъ были представлены фигуры во весь ростъ, въ комнат съ расписнымъ потолкомъ и обставленной рзною мбелью. Между двумя окнами находился ярко-освщенный портретъ женщины, только капитану показалось, что рамка этого портрета была не что иное, какъ наличникъ двери. Бюсси, неподвижный, какъ-бы высшею силою прикованный къ постели и лишившійся всхъ чувствъ, кром чувства зрнія, смотрлъ смутными глазами на неподвижныя фигуры, красовавшіяся на обояхъ, и любовался приторными улыбками женщинъ съ цвтами въ рукахъ, и забавно-гнвными физіономіями мужчинъ, размахивавшихъ мечами. Видлъ ли онъ прежде эти лица, или они въ первый разъ представлялись глазамъ его? Этого онъ не могъ объяснить себ: такъ голова его была еще тяжела.

Вдругъ портретъ женщины отдлился отъ рамки, и къ нему приблизилось прелестное созданіе, одтое въ длинное блое шерстяное платье, съ распущенными по плечамъ волосами, съ черными глазами, длинными бархатными рсницами, съ прозрачнымъ тломъ нт.жно-розоваго цвта. Эта женщина была такъ дивно-хороша, обнаженныя руки ея были такъ очаровательны, что Бюсси сдлалъ сильное усиліе, чтобъ пасть къ ногамъ ея. Но узы, подобныя тмъ, которыя удерживаютъ мертвеца въ могил, приковывали его къ постели.

Онъ остался неподвиженъ, и ему показалось, что онъ лежитъ на одной изъ тхъ великолпныхъ кроватей, которыя длались во времена Франциска I, съ блыми капковыми занавсами, вышитыми золотомъ.

При вид женщины, Бюсси пересталъ обращать вниманіе на фигуры, изображенныя на обояхъ. Существо, отдлившееся отъ портрета, было для него все, и онъ старался разсмотрть, что посл женщины осталось въ рам. Но облако, сквозь которое не могъ проникнуть взоръ его, закрывало раму, онъ опять сталъ смотрть на таинственное существо, и, сосредоточивъ на немъ вс силы ума своего, сталъ мысленно сочинять къ нему стихи, которые онъ сочинялъ довольно-легко.

Но вдругъ женщина исчезла: нчто непрозрачное стало между ею и Бюсси. Непрозрачная масса медленно двигалась, и что-то черное, въ вид рукъ, простиралось къ капитану.

Кровь закипла въ Бюсси, и онъ вошелъ въ такое бшенство противъ незванаго постителя, что наврное бросился бы на него, еслибъ могъ пошевельнуться… онъ даже сдлалъ отчаянное усиліе, но тщетно.

Пока онъ старался отдлиться отъ постели, къ которой былъ какъ-бы прикованъ, вновь прибывшій заговорилъ.

— Здсь ли?

— Здсь, докторъ! отвчалъ такой нжный голосъ, что сердце Бюсси встрепенулось:— вы можете теперь снять повязку,

Бюсси сдлалъ еще усиліе, чтобъ удостовриться, былъ ли то голосъ женщины-портрета, но напрасно. Онъ увидлъ только передъ собою молодого человка пріятной наружности, который снялъ съ глазъ повязку и съ изумленіемъ озирался.

— Чтобъ чортъ его побралъ! подумалъ Бюсси.

И онъ хотлъ выразить свою мысль словами или движеніемъ, но не могъ сдлать ни того, ни другаго.

— А! теперь понимаю, сказалъ молодой человкъ, подошедъ къ постели.— Вы ранены? Посмотримъ, что у васъ…

Бюсси хотлъ отвчать, но вспомнилъ, что прежнія усилія его были тщетны. Передъ глазами его носился туманъ, а къ оконечностяхъ пальцевъ онъ ощущалъ такую боль, какъ будто-бы его кололи тысячами булавокъ.

— Не-уже-ли рана его смертельна? съ горестнымъ выраженіемъ голоса и съ ангельскимъ участіемъ спросилъ тотъ же нжный голосъ. Бюсси показалось, что у него выступили слезы на глазахъ.

— Не знаю! отвчалъ молодой человкъ:— но сейчасъ скажу… теперь онъ въ обморок.

Бюсси не слышалъ больше ничего, исключая легкаго шороха платья удалявшейся женщины. Потомъ ему показалось, что въ рану его опускали раскаленное желзо…

Въ-послдствіи, Бюсси не могъ объяснить, долго ли онъ находился въ обморок.

Только, когда онъ пробудился отъ этого летаргическаго сна, холодный втеръ дулъ ему въ лицо, грубые, хриплые голоса непріятнымъ образомъ поражали слухъ его, онъ открылъ глаза, чтобъ посмотрть, не поссорились ли фигуры обоевъ съ фигурами, изображенными на потолк, и надялся увидть портретъ. Но обоевъ не было, потолка также. Портретъ исчезъ. По правую сторону его былъ человкъ въ срой одежд, въ запятнанномъ кровью передник, одинъ уголъ котораго былъ заткнутъ за поясъ, и по лвую сторону стоялъ августинскій монахъ, поддерживавшій ему голову, а передъ нимъ старуха, бормотавшая молитвы.

Блуждающій взоръ Бюсси остановился на груд камней, лежавшей передъ нимъ, и поднялся выше, чтобъ измрить высоту ея, онъ узналъ тогда Тампль, крпость, окруженную стнами и башнями, а надъ Тамплемъ срое, холодное небо, легко позлащенное восходящимъ солнцемъ.

Бюсси былъ просто на улиц, или, лучше сказать, на краю рва, — а ровъ этотъ былъ возл Тампля.

— Благодарю, добрые люди, сказалъ онъ:— за то, что вы вынесли меня сюда. Мн нуженъ былъ воздухъ. Впрочемъ, очень-можно было отворить только окна и оставить меня на кровати съ камковыми занавсами, тамъ мн было лучше… Но все равно. Если вы еще не вознаградили себя сами, что было бы весьма-естественно и даніе умно, то найдете у меня въ карман десятка два золотыхъ экю, возьмите ихъ себ, друзья мои.

— Намъ не слдуетъ никакого вознагражденія, сказалъ мясникъ.— Мы и не думаемъ переносить васъ. Проходя мимо, мы увидли васъ здсь и остановились.

— Ахъ, чортъ возьми! сказалъ Бюсси:— и молодаго доктора не было?

Говорившіе съ нимъ посмотрли другъ на друга.

— Это все еще бредъ горячки, сказалъ августинскій монахъ, покачавъ головой.

— Сынъ мой, мн кажется, что теб не худо бы исповдаться.

Бюсси съ изумленіемъ посмотрлъ на монаха.

— Не было доктора, мой бдный господинъ, сказала старуха — Вы были одиншеньки, брошены здсь, безъ всякаго милосердія, и холодны какъ покойникъ. Посмотрите, на снгу видно то мсто, гд вы лежали.

Бюсси взглянулъ на свой бокъ, вспомнилъ, что былъ раненъ, засунулъ руку подъ полукафтанье и ощупалъ платокъ, по-прежнему покрывавшій рану и по-прежнему придерживаемый поясомъ.

— Странно, сказалъ онъ.

Пользуясь позволеніемъ, присутствовавшіе длили между собою его золото съ жалобными восклицаніями.

— Хорошо, сказалъ Бюсси, когда длежъ былъ конченъ:— хорошо, друзья мои. Теперь проводите меня домой.

— Какъ же, какъ же, бдненькій молодой господинъ! говорила старуха:— мясникъ силенъ, при томъ же съ нимъ лошадь, онъ можетъ довезти васъ.

— Въ-самомъ-дл? спросилъ Бюсси.

— Разумется! отвчалъ мясникъ, я и лошадь моя къ вашимъ услугамъ.

— Все равно, сынъ мой, сказалъ монахъ: — пока мясникъ пойдетъ за лошадью, теб слдовало бы исповдаться.

— Mordieu! вскричалъ Бюсси, приподнявшись съ усиліемъ.— Я надюсь, что не пришла еще пора, и потому отложимъ это до другаго раза. Мн холодно, и а желалъ бы быть у себя дома, чтобъ согрться.

— А гд же вашъ домъ?

— Домъ Бюсси знаете?

— Какъ! вскричали присутствовавшіе:— домъ Бюсси?

— Да, что жь въ этомъ удивительнаго?

— Такъ стало-быть вы изъ слугъ мсь де-Бюсси?

— Я самъ Бюсси.

— Вы! вскричали вс хоромъ: — вы мсь де-Бюсси, храбрый Бюсси, бичъ миньйоновъ? Виватъ Бюсси!

И нсколько человкъ изъ увеличившейся толпы подняли молодаго капитана на плечи и съ торжествомъ понесли домой, между-тмъ какъ монахъ, считая свою долю изъ двадцати экю, удалялся, покачивая головой и ворча:

— Если это въ-самомъ-дл еретикъ Бюсси, такъ не удивительно, что онъ не хотлъ исповдываться!

Прибывъ домой, Бюсси немедленно послалъ за своимъ хирургомъ, который объявилъ, что рана была неопасна.

— Скажите, спросилъ его Бюсси: — не была ли моя рана перевязана?

— Можетъ-быть, сказалъ докторъ: — впрочемъ, утвердительно сказать не могу, потому-что она еще совсмъ-свжа.

— А могла ли она произвести бредъ?

— Разумется.

— Чортъ возьми! подумалъ Бюсси:— однакожь, обои съ фигурами, расписанный плафонъ, кровать съ блыми камковыми занавсами, вышитыми золотомъ, портретъ между двумя окнами, прелестная блондинка съ черными глазами, докторъ игравшій въ жмурки и которому мн хотлось свернуть шею… не-уже-ли все это мечта, бредъ? Не-уже-ли дйствительна только моя битва съ миньйонами? Но гд же я дрался съ ними?.. Ахъ, да! возл площади Бастиліи, невдалек отъ Церкви-Св.-Павла. Я прислонился къ стн… она подалась, и я спасся въ дверь. Мн посчастливилось запереть за собою дверь, и я попался въ корридоръ… изъ корридора на дворикъ. Потомъ ничего не помню. Приходилъ ли я въ себя, или то была одна мечта?.. Да, но вотъ вопросъ, кто вынесъ меня оттуда?.. А моя бдная лошадь? Ее, вроятно, нашли убитою на площади. Докторъ, позовите, пожалуйста, кого-нибудь.

Докторъ позвалъ слугу.

Бюсси освдомился и узналъ, что лошадь окровавленная, израненная, дотащилась до воротъ, гд и нашли ее утромъ. Это обстоятельство встревожило всхъ въ дом, слуги Бюсси, любившіе своего господина, побжали его отъискивать, и многіе изъ нихъ еще не воротились.

— Слдовательно, одно только остается для меня загадкой, — именно портретъ, думалъ Бюсси.— Впрочемъ, я начинаю убждаться, что это была одна мечта: есть ли какая-нибудь возможность, чтобъ портретъ вышелъ изъ рамки? И для чего? чтобъ разговаривать съ докторомъ, у котораго завязаны глаза? Нтъ, нтъ, я вижу, что я былъ въ горячк!.. А между-тмъ, портретъ этотъ былъ очарователенъ. У него было…

И Бюсси принялся исчислять всю красоту портрета, и по-мр-того, какъ припоминалъ вс подробности ея, сладострастный трепетъ, трепетъ любви, согрвающій сердце, пробжалъ по горвшей его груди.

— И не-уже-ли все это мн снилось, вскричалъ Бюсси, когда докторъ перевязывалъ ему рану.— Mordieu! это невозможно… подобныя мечты невозможны. Припомню еще разъ.

И Бюсси сталъ припоминать въ сотый разъ.

— Я былъ на балу, Сен-Люкъ сказалъ мн, что меня будутъ поджидать близь Бастиліи.— Я былъ съ Антрагемъ, Рибейракомъ и Ливаро. Я разстался съ ними, пошелъ по набережной къ Гран-Шатло… У турнельскаго отеля я замтилъ людей, поджидавшихъ меня. Они кинулись на меня… испортили мою лошадь. Мы отчаянно дрались. Я вошелъ въ корридоръ, лишился чувствъ, а потомъ… да! вотъ въ этомъ-то а потомъ все дло: въ немъ заключаются горячка, бредъ, мечта!.. А потомъ, прибавилъ онъ со вздохомъ,— я лежалъ на краю рва, близь Тампля, гд августинскій монахъ непремнно хотлъ меня исповдать…

— Все равно, продолжалъ Бюсси посл краткаго молчанія, во время котораго онъ старался собрать свои воспоминанія: — я долженъ узнать, что заключается еще въ этомъ а потомъ! Докторъ, не-уже-ли мн опять прійдется пролежать въ постели дв недли, какъ къ прошлый разъ?

— Не знаю. Попробуйте, можете ли пройдти? сказалъ хирургъ.

— Еще бы! отвчалъ Бюсси.— У меня точно ртуть въ ногахъ.

— Обойдите вокругъ комнаты.

Бюсси соскочилъ съ постели и твердымъ шагомъ обошелъ комнату.

— Хорошо, сказалъ докторъ:— вамъ можно будетъ выйдти, только съ тмъ условіемъ, чтобъ вы не здили верхомъ и не прошли десяти ль въ первый день.

— Вотъ это дло! вскричалъ Бюсси.— Люблю васъ, докторъ, за это… однако, я въ прошлую ночь видлъ другаго доктора. Да, точно видлъ… Я слишкомъ-хорошо помню лицо его, и если когда-нибудь встрчу, непремнно узнаю.

— Не совтую вамъ искать его, сказалъ докторъ: — посл такихъ ранъ обыкновенно слдуетъ горячка, а съ нею неразлученъ бредъ… Вамъ бы слдовало это знать, потому-что вы уже боле двнадцати разъ бывали ранены…

— О, Боже мой! вскричалъ вдругъ Бюсси, пораженный внезапною мыслію:— не-уже-ли я лишился чувствъ не за дверью, а передъ дверью? Не-уже-ли я не видлъ ни аллеи, ни лстницы, ни кровати съ блыми камковыми занавсами, вышитыми золотомъ, ни портрета? Не-уже-ли эти разбойники, полагая, что я убитъ, донесли меня до тампльскаго рва и бросили тамъ? Въ такомъ случа, очень-вроятно, что мн все это пригрезилось. Боже праведный! Если это правда, если они виною тхъ грезъ, которыя волнуютъ, пожираютъ, убиваютъ меня, то клянусь не оставить ни одного изъ нихъ живымъ!

— Совтую вамъ не горячиться, сказалъ докторъ: — если вы хотите поскоре выздоровть.

— Исключая, однакожь, добраго Сен-Люка, продолжалъ Бюсси, не слушая доктора.— Онъ поступилъ со мною какъ другъ, сегодня же отправлюсь къ нему.

— Только не раньше вечера, сказалъ докторъ: — часовъ въ пять вы можете выйдти, неране.

— Хорошо, отвчалъ Бюсси:— но увряю васъ, что я вылечусь скоре, выходя со двора, нежели оставаясь въ постели.

— Впрочемъ, и то можетъ быть, сказалъ докторъ:— вы во всхъ отношеніяхъ престранный больной, длайте какъ знаете, послушайтесь только одного совта: не обнажайте шпаги до-тхъ-поръ, пока эта рана не заживетъ.

Бюсси общалъ послдовать этому совту, одлся, приказалъ подать носилки и веллъ снести себя въ домъ Монморанси.

V.
Какъ провела первую ночь брака мамзель де-Бриссакъ или мадамъ де-Сен-Люкъ.

Луи де-Клермонъ, боле извстный подъ именемъ Бюсси д’Амбуаза, причисленный къ отважнйшимъ полководцамъ XVI столтія своимъ двоюроднымъ братомъ, Брантомомъ, — былъ красивый, стройный мужчина и благородный дворянинъ. Съ давняго времени, никто не славился такими дивными подвигами, какъ онъ. Короли и принцы домогались его дружбы. Королевы и принцессы привтствовали его нжнйшими улыбками. Бюсси сдлался, посл ла-Моля, любимцемъ Маргариты-Наваррской, и добрая королева, одаренная отъ природы нжнымъ сердцемъ, такъ была огорчена смертію прежняго своего любимца, исторію котораго мы разсказали, и столько нуждалась въ утшеніи, что съ безразсудною нжностью привязалась къ прекрасному и храброму Бюсси д’Амбуазу, такъ-что даже Генрихъ, мужъ ея, обыкновенно необращавшій вниманія на прихоти жены, невольно разгнвался, и Франсуа никогда бы не простилъ Бюсси безразсудства сестры, еслибъ это обстоятельство не доставило ему преданнаго друга въ молодомъ и мужественномъ капитан, и въ этотъ разъ, герцогъ пожертвовалъ своею любовію тому глупому, нершительному честолюбію, которое во всю жизнь заставляло его страдать.

Но посреди всхъ своихъ военныхъ, честолюбивыхъ и любовныхъ успховъ, Бюсси оставался тмъ, чмъ можетъ быть душа, недоступная никакимъ человческимъ слабостямъ, и тотъ, которому неизвстенъ былъ страхъ, не зналъ и любви до того самого времени, съ котораго начинается разсказъ нашъ. Это могучее сердце, бившееся въ груди простаго дворянина, было чисто и двственно, подобно алмазу, до котораго не касалась еще рука ювелира и который только-что вышелъ изъ руды, гд созрвалъ подъ одними солнечными лучами.

Генрихъ III предлагалъ ему свою дружбу, и Бюсси отказался отъ нея, отвчавъ, что друзья Генриха были лакеи, а иногда и хуже, и что такое званіе казалось ему недостойнымъ его имени. Генрихъ III молча перенесъ это оскорбленіе, усилившееся еще тмъ, что Бюсси поступилъ въ свиту Франсуа. Надо сказать, что Франсуа былъ столько же повелителемъ Бюсси, сколько сторожъ звринца бываетъ повелителемъ льва: онъ кормитъ и ухаживаетъ за львомъ, чтобъ тотъ не сълъ его. Таковъ былъ Бюсси, котораго Франсуа употреблялъ орудіемъ личной своей мести. Бюсси это очень-хорошо понималъ, но молчалъ, потому-что такая роль нравилась ему.

Онъ составилъ себ теорію наподобіе девиза Роановъ, которые говорили:

‘Roi ne puis, prince ne daigne, Rohan je suis’.

(Королемъ не могу бытъ, принцемъ не хочу, а Роанъ я есмь.)

Бюсси же говорилъ:

— Я не могу быть королемъ Франціи, но герцогъ анжуйскій можетъ и хочетъ быть имъ, я же буду править герцогомъ анжуйскимъ.

И точно онъ правилъ имъ.

Когда слуги Сен-Люка увидли, что у дома остановился страшный Бюсси, они побжали извстить о томъ мось де-Бриссака.

— Дома ли де-Сен-Люкъ? спросилъ Бюсси, выглянувъ изъ носилокъ.

— Никакъ нтъ, отвчалъ привратникъ.

— Гд же онъ теперь?

— Незнаю, отвчалъ достойный слуга.— Вс въ дом въ сильномъ безпокойств. Мось де-Сен-Люкъ не возвращался со вчерашняго вечера.

— Ба! вскричалъ Бюсси съ изумленіемъ.— Не-уже-ли?

— Точно.

— А мадамъ де-Сен-Люкъ?

— О! она другое дло.

— Дома?

— Дома.

— Доложите же ей, что я весьма бы желалъ засвидтельствовать ей мое нижайшее почтеніе.

Пять минутъ спустя, посланный воротился съ отвтомъ, что г-жа де-Сен-Люкъ съ большимъ удовольствіемъ прійметъ г. де-Бюсси.

Бюсси спустился съ бархатныхъ подушекъ и началъ всходить по парадпой лстниц, Жанна де-Коссе вышла на встрчу молодому человку до середины пріемной залы. Она была очень-блдна, и черные какъ вороново крыло волосы ея придавали ея блдности цвтъ пожелтвшей слоновой кости, глаза ея раскраснлись отъ тягостной безсонницы, а на щекахъ какъ-бы виднлся сребристый слдъ недавней слезы Бюсси, котораго эта блдность сначала заставила улыбнуться и который готовилъ уже комплиментъ, соотвтственный обстоятельствамъ, вдругъ остановился, замтивъ признаки истинной горести.

— Добро пожаловать, мось де-Бюсси, сказала молодая женщина: — добро пожаловать, хотя приходъ вашъ не предвщаетъ мн ничего добраго.

— Что вы говорите? спросилъ Бюсси: — отъ-чего приходъ мой кажется вамъ зловщимъ?

— Ахъ! у васъ былъ поединокъ съ Сен-Люкомъ въ эту ночь, не правда ли? признайтесь!

— У меня? съ Сен-Люкомъ? повторилъ Бюсси съ изумленіемъ.

— Да. Онъ удалилъ меня, чтобъ наедин переговорить съ вами. Вы принадлежите герцогу анжуйскому, а онъ королю. Вы поссорились. Не скрывайте отъ меня ничего, умоляю васъ! Вы должны понять мое безпокойство. Онъ ушелъ съ королемъ, но вы могли сойдтись посл. Скажите правду, что случилось съ Сен-Люкомъ?

— Я не могу прійдти въ себя отъ изумленія, отвчалъ Бюсси.— Я ожидалъ, что вы съ участіемъ освдомитесь о моей ран, а вы отъ меня же требуете отчета!

— Де-Сен-Люкъ ранилъ васъ, вы дрались! вскричала Жанна.— А! вы видите, что я не ошиблась…

— Совсмъ нтъ, сударыня, онъ не дрался… по-крайней-мр со мною онъ не дрался и — благодаря Бога!— не онъ меня ранилъ. Мало того: еслибъ я послушался его, такъ самъ не былъ бы раненъ. Не-уже-ли онъ вамъ не сказалъ, что мы теперь друзья?

— Какъ же могъ онъ мн это сказать, если я не видала его?

— Вы его не видали? слдовательно то, что мн говорилъ вашъ привратникъ, справедливо?

— Что онъ вамъ говорилъ?

— Что г. де-Сен-Люкъ не возвращался домой съ одиннадцати часовъ вечера. Не-уже-ли вы, въ-самомъ-дл, не видали его съ-тхъ-поръ?

— Нтъ!

— Но гд же онъ можетъ быть?

— Я васъ объ этомъ спрашиваю.

— О, разскажите, разскажите! сказалъ Бюсси, который понялъ, въ чемъ было дло: — это весьма-забавно.

Бдная молодая женщина съ изумленіемъ посмотрла на Бюсси.

— Нтъ. Я хотлъ сказать, что это весьма-прискорбно, поправился Бюсси. Я лишился столько крови, что совсмъ растерялся. Разскажите мн эту плачевную исторію, сударыня, разскажите.

И Жанна разсказала все, что знала, то-есть приказаніе Генриха III Сен-Люку проводить его, и возвращеніе слугъ отъ запертыхъ воротъ Лувра.

— А, понимаю! сказалъ Бюсси.

— Что вы понимаете? спросила Жанна.

— Его величество увелъ съ собою Сен-Люка въ Лувръ, и попавъ туда, Сен-Люкъ уже не могъ выйдти.

— Отъ-чего же онъ не могъ выйдти?

— А! отъ-того… что…

Бюсси былъ въ большомъ затрудненіи.

— Сударыня! отвчалъ онъ наконецъ: — я не могу открывать вамъ тайнъ государственныхъ.

— Но я была посл того въ Лувр съ отцомъ моимъ.

— Что жь?

— Стражи отвчали намъ, что они ничего не знаютъ, и что, должно быть, мось де-Сен-Люкъ вернулся домой.

— Это еще боле доказываетъ, что онъ въ Лувр, сказалъ Бюсси.

— Вы думаете?

— Я въ томъ увренъ, и если вамъ самимъ угодно увриться…

— Какимъ образомъ?

— Ступайте сами въ Лувръ.

— Разв это послужитъ къ чему-нибудь?

— Разумется.

— Но мн отвтятъ то же, что прежде отвчали, потому-что, еслибъ онъ въ-самомъ-дл былъ тамъ, зачмъ бы имъ не пустить меня къ нему?

— Хотите идти въ Лувръ?

— Зачмъ?

— Видть Сен-Люка?

— Но говорятъ вамъ, что его тамъ нтъ.

— Э, mordieu! А я говорю вамъ, что онъ тамъ.

— Странно…

— Нтъ, очень-натурально.

— Но разв васъ пустятъ въ Лувръ?

— Разумется. Я не мадамъ де-Сен-Люкъ.

— Вы изумляете меня…

— Пойдемте только со мною.

— Но я васъ не понимаю. Вы говорите, что жена Сен-Люка не можетъ войдти въ Лувръ, а между-тмъ зовете меня съ собою?

— Вы меня не понимаете, сударыня, я проведу въ Лувръ не жену Сен-Люка… Женщину — въ Лувръ… фи!

— Слдовательно, вы сметесь надо мною… и сметесь въ такую минуту… это жестоко!

— Совсмъ нтъ! Выслушайте меня: вамъ двадцать лтъ, вы высоки ростомъ, стройны, глаза у васъ черные… вы очень похожи на моего пажа… понимаете?.. того хорошенькаго мальчика, которому вчера великолпный костюмъ былъ такъ къ-лицу?

— Ахъ, какое безразсудство! вскричала Жанна покраснвъ.

— Другаго средства я не знаю. Хотите ли вы видть Сен-Люка? говорите.

— О! я бы отдала все на свт, чтобъ увидться съ нимъ.

— Такъ я покажу вамъ его, не требуя съ насъ ничего.

— Но…

— Другаго средства нтъ.

— Извольте, я готова исполнить ваше желаніе, только какъ достать костюмъ этого молодаго человка?

— Объ этомъ не безпокойтесь. Я пришлю вамъ одинъ изъ совершенно-новыхъ костюмовъ, приготовленныхъ для моихъ пажей къ первому балу вдовствующей королевы, и выберу для васъ тотъ, который будетъ вамъ впору, потомъ мы сойдемся сегодня вечеромъ въ условленномъ мст, — хоть въ Улиц-Сент-Оноре, а оттуда…

— Оттуда?

— Оттуда мы вмст отправимся въ Лувръ.

Жанна засмялась и подала руку Бюсси.

— Простите мн мои подозрнія, сказала она.

— Съ удовольствіемъ. Вы доставляете мн средство участвовать въ шутк, которая разсмшитъ всю Европу. Слдовательно, я же у васъ въ долгу.

И, разставшись съ молодой женщиной, онъ воротился къ себ, чтобъ заняться приготовленіями къ замышляемому маскараду.

Вечеромъ, въ извстный часъ, Бюсси и мадамъ де-Сен-Люкъ встртились у Сержантской-Заставы. Если бъ на молодой женщин не былъ костюмъ пажей Бюсси, онъ никакъ бы не узналъ ея. Она была очаровательна. Помнявшись нсколькими словами, они направились къ Лувру.

Въ конц Улицы-Фоссе-Сен-Жерменъ, они встртили большое общество, заградившее имъ дорогу.

Жанна испугалась.

По факеламъ и костюмамъ, Бюсси узналъ свиту герцога анжуйскаго, а по пгой лошади и блому бархатному плащу самого герцога.

— А! сказалъ Бюсси, обратившись къ Жанн:— вы не знали, какъ пройдти въ Лувръ, успокойтесь: теперь вы войдете туда съ большимъ церемоніаломъ.

— Ваше высочество! закричалъ Бюсси герцогу анжуйскому.

Не смотря на шумъ отъ лошадей и говора всадниковъ, звуки этого голоса достигли до слуха принца.

Онъ оглянулся.

— Бюсси! вскричалъ онъ радостно: — я думалъ, что ты смертельно раненъ и халъ къ теб съ визитомъ.

— Ваше высочество, отвчалъ Бюсси, не поблагодаривъ даже принца за вниманіе:— если я не убитъ, такъ обязанъ этимъ одному себ. По истин, вы посылаете меня въ славныя западни! Балъ Сен-Люка походилъ вчера на притонъ разбойниковъ. Они высосали у меня порядочное количество крови.

— Клянусь смертію, Бюсси, что они дорого заплатятъ за твою кровь!… Я отомщу за каждую каплю.

— Полноте, отвчалъ Бюсси съ своею обыкновенною смлостію:

— Это вы только говорите, а на дл вы улыбнетесь первому изъ разбойниковъ, который вамъ попадется. Хорошо бы еще, еслибъ, улыбаясь, вы показывали зубы, а то нтъ! у васъ губы слишкомъ-плотно сжаты.

— Ступай же за мною въ Лувръ, сказалъ принцъ: — и ты увидишь!

— Что я увижу, ваше высочество?

— Ты увидишь, какъ я буду говорить съ братомъ.

— Послушайте, ваше высочество, я не пойду съ вами въ Лувръ, если на мою же голову упадетъ вся вина. Выговоры хороши для миньйоновъ, а не для меня.

— Будь спокоенъ, я принялъ это дло къ сердцу.

— Общаетесь ли вы, что расправа будетъ хороша?

— Ты останешься доволенъ… Ты, кажется, еще колеблешься?

— Ваше высочество… я такъ хорошо васъ знаю…

— Ступай, говорятъ теб. Это свиданіе надлаетъ шума.

— Теперь ваше дло устроилось, шепнулъ Бюсси на ухо молодой графин.— Между добрыми братьями, обожающими другъ друга, будетъ страшная ссора… а вы между-тмъ увидите Сен-Люка.

— Ну, что? спросилъ герцогъ: — ршился ли ты, или хочешь, чтобъ я далъ теб честное слово?

— О, нтъ! вскричалъ Бюсси: — это принесетъ мн несчастіе. Какъ бы то ни было и что бы ни случилось, я послдую за вами, а если меня оскорбятъ, такъ я съумю отмстить за себя.

И Бюсси пошелъ рядомъ съ принцомъ, между-тмъ, какъ новый пажъ его пошелъ за нимъ.

— Нтъ, нтъ, сказалъ принцъ, отвчая на послднюю угрозу Бюсси:— это дло до тебя не касается, мой храбрый дворянинъ! я беру на себя мщеніе. Послушай, сказалъ онъ, понизивъ голосъ: — я знаю убійцъ.

— Не-уже-ли? сказалъ Бюсси: — вы трудились развдывать?

— Я самъ видлъ ихъ.

— Будто? спросилъ Бюсси съ изумленіемъ.

— Да, у меня было дло близь Сент-Антуанскихъ-Воротъ. Они сперва напали на меня и чуть не убили, вмсто тебя. А! я не зналъ, что эти разбойники поджидали тебя!… не то…

— Что жь бы вы сдлали?

— Твой новый пажъ былъ съ тобою? спросилъ принцъ, не договоривъ угрозы.

— Нтъ, ваше высочество, я былъ одинъ, отвчалъ Бюсси: — а вы?

— Я былъ съ Орильи, но отъ-чего же ты былъ одинъ?

— Потому-что хочу сохранить прозвище храбраго, которое они мн сами дали.

— Они ранили тебя? спросилъ принцъ, быстро уклоняясь отъ колкостей Бюсси.

— Я не хочу говорить имъ этого, иначе они слишкомъ обрадуются, отвчалъ Бюсси: — по они проткнули мн бокъ.

— Злоди! вскричалъ принцъ.— Орильи былъ правъ, когда говорилъ, что у нихъ злой умыселъ.

— Какъ! сказалъ Бюсси: — вы видли засаду? вы были съ Орильи, который почти такъ же хорошо играетъ шпагою, какъ на лютн? онъ сказалъ, что у этихъ людей былъ злой умыселъ… васъ было двое, а ихъ было только пятеро, и вы не остались тамъ, чтобъ видть, что они затвали, и чтобъ защищать того, на котораго намревались напасть?

— Что жь длать! я не зналъ, кого они поджидали.

— Чортъ возьми! вы должны же были знать, что они могли поджидать только кого-нибудь изъ вашихъ друзей! А такъ-какъ только я одинъ имю дерзость и мужество быть вашимъ другомъ, то не трудно было угадать, что они добирались до меня.

— Да, ты правъ, мой добрый Бюсси, сказалъ Франсуа:— это не пришло мн въ голову.

— Что длать! проговорилъ Бюсси со вздохомъ, какъ-бы не находя другихъ словъ, чтобъ выразить то, что думалъ о герцог.

Прибыли въ Лувръ. У воротъ герцогъ анжуйскій былъ встрченъ капитаномъ и стражею. Строго было приказано никого не впускать. Но очень-понятно, что это приказаніе не простиралось на первую особу въ королевств посл короля. Принцъ вошелъ со всею свитою подъ арку подъемнаго моста.

— Ваше высочество, сказалъ Бюсси, вступивъ на почетный дворъ: — ступайте на расправу и не забывайте, что вы мн общали. Мн же надобно идти по своему длу.

— Ты уходишь отъ меня, Бюсси? съ безпокойствомъ сказалъ принцъ, надявшійся на присутствіе капитана.

— По необходимости, но не бойтесь: въ самый разгаръ расправы я явлюсь къ вамъ. Только кричите громче, ваше высочество, чтобъ я издали услышалъ, потому-что если я не услышу вашего крика, такъ не пріиду.

Потомъ, въ то самое время, когда герцогъ входилъ въ большую залу, онъ съ Жанной пробрался во внутренніе покои.

Бюсси зналъ Лувръ какъ свой домъ. Онъ прошелъ по потаенной лстниц и дошелъ до передней.

— Подождите меня здсь, сказалъ онъ Жанн.

— О, Боже мой! вы оставляете меня одну? со страхомъ произнесла молодая женщина.

— Это необходимо, я долженъ очистить вамъ дорогу.

VI.
Продолженіе.

Бюсси пошелъ прямо въ оружейный кабинетъ, столько любимый королемъ Карломъ IX и, по новому распоряженію и расположенію, превратившійся въ спальню короля Генриха III. Карлъ IX, король-охотникъ, король-кузнецъ, король-поэтъ, украсилъ эту комнату ружьями, охотничьими рогами, манускриптами и книгами. Генрихъ III украсилъ ее двумя постелями, бархатною и атласною, довольно-безнравственными картинами, талисманами, восточными благовонными порошками, нарамниками, освященными папой, и коллекціей отличнйшихъ рапиръ.

Бюсси очень-хорошо зналъ, что не застанетъ Генриха въ этой комнат, потому-что братъ просилъ у него аудіенціи въ большомъ кабинет, но онъ зналъ также, что возл комнаты короля былъ покой кормилицы Карла IX, въ которомъ теперь жилъ тотъ любимецъ Генриха, который былъ въ чести. Но такъ-какъ Генрихъ III былъ чрезвычайно-непостояненъ въ своей дружб, то въ этой комнат неперемнно жили Можиронъ, д’О, д’Эпернонъ, Келюсъ и Шомбергъ, а въ настоящее время въ ней, вроятно, былъ заключенъ Сен-Люкъ, къ которому король внезапно почувствовалъ такое расположеніе, что похитилъ его у жены.

Генриху III, человку странной организаціи, королю то мелочному, то глубокомысленному, то трусливому, то мужественному, вчно скучавшему, безпокойному, задумчивому, нужны были постоянныя развлеченія,— днемъ: шумъ, игры, движеніе, маскарады, интриги,— ночью: свтъ, болтовня… Генрихъ III — единственное лицо этого характера, встрчающееся въ новйшей исторіи… Онъ долженъ былъ родиться нсколькими столтіями прежде, на Восток, и царствованіе его должно было составлять нчто среднее между царствованіемъ Нерона и Геліогабала.

Такъ-какъ Бюсси полагалъ, что Сен-Люкъ занималъ комнату кормилицы, то онъ постучался у двери въ переднюю, общую этимъ двумъ покоямъ.

Капитанъ стражей отворилъ дверь.

— Мось де-Бюсси! вскричалъ онъ съ изумленіемъ.

— Точно-такъ, любезный мось де-Нансей, отвчалъ Бюсси: — король приказалъ мн переговорить съ Сен-Люкомъ.

— Хорошо, доложите мось де-Сен-Люку, что его спрашиваютъ отъ имени короля.

Чрезъ отверстіе полурастворенной двери, Бюсси бросилъ взглядъ пажу. Потомъ, обратившись къ Нансею, спросилъ:

— Что длаетъ нашъ бдный Сен-Люкъ?

— Онъ играетъ съ Шико, въ ожиданіи короля, который пошелъ на аудіенцію, испрошенную у него его высочествомъ герцогомъ анжуйскимъ.

— Позволите ли вы пажу моему подождать здсь? спросилъ Бюсси капитана стражи.

— Охотно.

— Жанъ, ступай сюда, сказалъ Бюсси молодой женщин, и рукою указалъ ей амбразуру окна, въ которую она поспшно удалилась.

Едва она скрылась туда, какъ вошелъ Сен-Люкъ. Нансей отступилъ изъ скромности.

— Что нужно еще отъ меня королю? сказалъ Сен-Люкъ рзкимъ голосомъ и съ досадой.— Ахъ, это вы, мось де-Бюсси!

— Я, мой добрый Сен-Люкъ, по прежде всего…

Онъ понизилъ голосъ.

— Прежде всего, благодарю васъ за оказанную мн услугу.

— Услуга эта была естественна, отвчалъ Сен-Люкъ: — я не хотлъ, чтобъ такой благородный и мужественный дворянинъ, какъ вы, былъ убитъ измнническимъ образомъ.

— Меня чуть не убили… за малымъ дло стало… но въ подобныхъ случаяхъ и малость важна!

— Что вы говорите?

— Я говорю, что отдлался раной, за которую, однакожь, щедро заплатилъ Шомбергу или д’Эпернону, не знаю хорошенько. Что же касается до Келюса, то онъ живъ только благодаря крпости своего черепа. Мн въ жизнь не случалось еще встрчать такого крпкаго черепа!

— Разскажите, пожалуйста, свое приключеніе, это развлечетъ меня, сказалъ Сен-Люкъ, звнувъ съ наслажденіемъ.

— Теперь некогда, любезный Сен-Люкъ.— Я пришелъ сюда совсмъ за другимъ. Вамъ, кажется, здсь ужасно-скучно?

— Что и говорить!

— Такъ я пришелъ развлечь васъ… Чортъ возьми, услуга за услугу.

— Вы правы, и ваша услуга гораздо-больше моей. Отъ скуки скоре можно умереть, нежели отъ шпаги, она дйствуетъ медленне, но врне.

— Бдный графъ, сказалъ Бюсси: — слдовательно, я не ошибался, вы въ плну?..

— Въ жесточайшемъ плну. Король увряетъ, что только моя веселость можетъ разсять его. Это очень-милостиво, и потому со вчерашняго вечера я сдлалъ ему боле гримасъ, нежели его обезьяна, и наговорилъ боле грубостей, нежели шутъ его.

— Скажите же, не могу ли я вамъ оказать какую-нибудь услугу?

— Можете, и весьма-большую, отвчалъ Сен-Люкъ: — сходите, пожалуйста, ко мн, или, лучше сказать, къ де-Бриссаку, и успокойте мою бдную жену, которая, вроятно, очень тревожится и находитъ мое поведеніе страннымъ.

— Но что мн сказать ей?

— Скажите, что вы видите — что я въ плну и что со вчерашняго вечера король толкуетъ мн о дружб такъ, какъ Цицеронъ писалъ объ ней, и о добродтели — такъ, какъ Сократъ исполнялъ ее.

— Что жь вы отвчаете ему?

— Morbleu!!., я отвчаю, что въ дружб я непостояненъ и добродтели не знаю, не смотря на то, онъ продолжаетъ вздыхать и повторяетъ: ‘ахъ, Сен-Люкъ! не-уже-ли дружба — только мечта? не-уже-ли добродтель пустой звукъ?..’ Когда ему надостъ повторять это по-французски, онъ принимается говорить то же самое но-латин, а потомъ по-гречески.

При этихъ словахъ, пажъ, котораго Сен-Люкъ прежде не замтилъ, громко засмялся.

— Что длать, любезный другъ! Онъ надется тронуть васъ. Bis repetita placent, а тмъ боле ter. И такъ, вы никакой услуги отъ меня не требуете?

— Ахъ, Боже мой! Есть еще одна… но я не смю…

— Въ такомъ случа то, о чемъ вы меня просили, исполнено.

— Какъ?

— Я угадывалъ, куда вы попались, а потому все разсказалъ вашей жен.

— Что жь она отвчала?

— Она сначала не хотла врить. Но, прибавилъ Бюсси, бросивъ косвенный взглядъ на амбразуру окна:— я надюсь, что наконецъ убдилъ ее. Слдовательно, требуйте отъ меня другой услуги, боле-трудной, пожалуй даже невозможной, тогда мн будетъ пріятне услужить вамъ.

— Въ такомъ случа, прилетите на крылатомъ кон къ моему окну и умчите меня къ жен. Потомъ, если вамъ угодно, можете опять воротиться на луну.

— Другъ мой, это можно устроить гораздо-проще: пусть жена ваша пріидетъ къ вамъ.

— Сюда?

— Да, сюда.

— Въ Лувръ?

— Разумется, въ Лувръ. Это гораздо-забавне. Не правда ли?

— Еще бы, mordieu!

— Тогда вы не будете больше скучать?

— Не буду, клянусь!

— Потому-что вдь вы здсь скучаете?

— Спросите Шико. Съ самаго утра я возненавидлъ его и три раза вызывалъ на поединокъ. Онъ такъ озлился, что при другихъ обстоятельствахъ, я умеръ бы со смху, а тутъ даже не улыбнулся. Только если это будетъ еще продолжаться, я безъ шутокъ убью его или дамъ ему убить себя.

— Э! это очень можетъ случиться, вы знаете, что Шико мастерски владетъ шпагой. Въ гробу вамъ будетъ еще скучне, нежели здсь, поврьте!

— Не думаю.

— Послушайте, сказалъ Бюсси, смясь: — хотите ли, я дамъ вамъ своего пажа?

— Мн?

— Да, чудеснаго мальчика.

— Благодарю, отвчалъ Сен-Люкъ: — я ненавижу этихъ мальчишекъ. Король предлагалъ мн послать за тмъ изъ моихъ пажей, котораго я люблю боле другихъ, но я отказался. Предложите его королю, онъ обзаводится новыми пажами. Вышедши отсюда, я буду держать у себя въ домъ одну женскую прислугу.

— Ничего, сказалъ Бюсси, продолжая смяться: — возьмите только моего пажа.

— Бюсси! возразилъ Сен-Люкъ съ неудовольствіемъ: — перестаньте насмхаться.,

— Послушайтесь, возьмите.

— Не хочу.

— Да говорятъ вамъ, что останетесь довольны.

— Нтъ, нтъ, нтъ, сто разъ нтъ!

— Эй, пажъ! поди сюда.

— Mordieu! вскричалъ Сен-Люкъ съ негодованіемъ.

Пажъ приближался красня.

— О! произнесъ Сен-Люкъ съ крайнимъ изумленіемъ, узнавъ Жанну въ ливре Бюсси.

— Ну, что? спросилъ Бюсси:— отослать его?

— Нтъ, нтъ! вскричалъ Сен-Люкъ, только совсмъ другимъ тономъ.— А, Бюсси! Бюсси! я вамъ навки обязанъ!

— Вы забываете, Сен-Люкъ, что за нами подсматриваютъ.

— Правда, отвчалъ Сен-Люкъ, и, ступивъ уже два шага къ жен, скоро отступилъ назадъ.

Въ-самомъ-дл, г. де-Нансей, изумленный слишкомъ-выразительнымъ движеніемъ Сен-Люка, сталъ уже прислушиваться, какъ вдругъ сильный шумъ въ аудіенц-зал привлекъ его вниманіе.

— Ахъ, Боже мой! вскричалъ Нансей:— кажется, король на кого-то гнвается!

— Въ-самомъ-дл? возразилъ Бюсси съ притворнымъ безпокойствомъ: — ужь не на герцога ли анжуйскаго, съ которымъ я пришелъ?

Капитанъ стражей прикрпилъ шпагу къ боку и пошелъ къ галере, изъ которой слышался шумъ.

— Хорошо ли я устроилъ дла? спросилъ Бюсси, обратившись къ Сен-Люку.

— Что жь еще? спросилъ послдній.

— То, что король теперь ссорится съ герцогомъ анжуйскимъ, а такъ-какъ это должно быть очень-любопытно, то я бгу туда. Воспользуйтесь суматохой,— не для того, чтобъ бжать, потому-что отъ короля не уйдете, а для того, чтобъ спрятать здсь этого прелестнаго пажа, котораго я дарю вамъ… Возможно ли это?

— Конечно, возможно. Да хоть бы и не было возможно, такъ должно быть! По счастію, я притворился больнымъ и не выхожу изъ комнаты.

— Въ такомъ случа, прощайте, Сен-Люкъ, а вы, сударыня, не забывайте меня въ своихъ молитвахъ.

И Бюсси, радуясь шутк, которую съигралъ надъ Генрихомъ III, вышелъ изъ передней и поспшилъ въ галерею, гд король, раскраснвшійся отъ гнва, доказывалъ герцогу анжуйскому, поблднвшему отъ ярости, что въ приключеніи прошедшей ночи Бюсси самъ былъ зачинщикомъ.

— А я утверждаю, кричалъ герцогъ анжуйскій: — что д’Эпернонъ, Можиронъ, Шомбергъ, д’О и Келюсъ поджидали его у турнельскаго отеля.

— Кто вамъ это сказалъ?

— Я самъ видлъ ихъ, государь! собственными своими глазами видлъ!

— Въ темнот, не правда ли? На двор было темно, какъ въ труб.

— Я не по лицу и узналъ ихъ.

— А по чему же? по спин?

— Нтъ, ваше величество, по голосу.

— Разв они говорили съ вами?

— Мало того: они приняли меня за Бюсси, и напали на меня.

— На васъ?

— Да, на меня.

— А зачмъ вы ходили къ Сент-Антуанскимъ-Воротамъ?

— Это мое дло.

— Я хочу знать это. Я сегодня любопытенъ.

— Я шелъ къ Манасесу.

— Къ Манасесу? къ Жиду?

— Вы же ходите къ Руджіери, чернокнижнику.

— Я хожу куда мн вздумается, на то я король!

— Это не причина.

— Я вамъ говорилъ и говорю, что Бюсси былъ зачинщикомъ.

— Бюсси?

— Да.

— Гд?

— На бал у Сен-Люка.

— Бюсси вызвалъ пятерыхъ разомъ! Полноте, государь, Бюсси храбръ, но не безразсуденъ.

— Mordieu! Я вамъ говорю, что самъ слышалъ его вызовъ!… И что тутъ удивительнаго? Не смотря на вс возраженія, я знаю, что онъ ранилъ Шомберга въ ляжку, д’Эпернона въ руку, а Келюса почти убилъ.

— Не-уже-ли? сказалъ герцогъ: — онъ мн не говорилъ этого. Надо поздравить его.

— Я, сказалъ король: — никого поздравлять не буду, но покажу примръ строгости надъ этимъ забіякой.

— А я, возразилъ герцогъ: — котораго ваши друзья оскорбляютъ не только въ особъ Бюсси, но и въ его собственной, я докажу, что я братъ вашъ, и что въ цлой Франціи не должно быть человка, кром вашего величества, который осмлился бы смотрть мн прямо въ глаза, и который не питалъ бы ко мн, если не уваженія, такъ страха!…

Въ это время вошелъ Бюсси въ зеленомъ атласномъ костюм, украшенномъ розовыми лентами.

— Ваше величество, сказалъ онъ, наклонившись предъ Генрихомъ III: — благоволите принять выраженіе моего глубочайшаго почтенія.

— Pardieu! вотъ онъ и самъ, сказалъ Генрихъ.

— Ваше величество изволили говорить обо мн? спросилъ Бюсси.

— Да, отвчалъ король: — и очень-радъ, что васъ вижу, не смотря на то, что мн говорили, вы совершенно-зоровы… лицо ваше свже, нежели было когда-нибудь…

— Ваше величество, я долженъ имть сегодня чрезвычайно-свжій цвтъ лица, возразилъ Бюсси: — потому-что лишняя кровь портитъ цвтъ тла.

— Если васъ побили, если ранили васъ, мось де-Бюсси, такъ жалуйтесь, и я удовлетворю васъ.

— Позвольте замтить вашему величеству, что меня не побили, не ранили, и что я не жалуюсь.

Генрихъ съ изумленіемъ посмотрлъ на герцога анжуйскаго.

— Что жь вы говорили? спросилъ онъ.

— Я говорилъ, что Бюсси получилъ глубокую рану въ бокъ.

— Правда ли это, Бюсси? спросилъ король.

— Если это говоритъ его высочество, такъ должно быть правда, отвчалъ Бюсси.

— И, получивъ рану въ бокъ, спросилъ Генрихъ: — вы не жалуетесь?

— Я пожалуюсь вашему величеству только въ такомъ случа, когда мн отрубятъ правую руку, и тмъ лишатъ средства мстить. Впрочемъ, продолжалъ отчаянный дуэлистъ:— и въ этомъ случа я съумю отомстить за себя лвой рукой.

— Дерзкій! проговорилъ Генрихъ.

— Ваше величество, сказалъ герцогъ анжуйскій: — вы говорили объ удовлетвореніи: исполняйте же общаніе — я больше ничего не требую. Прикажите сдлать слдствіе, назначьте сами судей, чтобъ можно было узнать, кто былъ не зачинщикомъ, а убійцей!

Генрихъ покраснлъ.

— Нтъ, отвчалъ Генрихъ:— я не хочу знать, на чьей сторон вина, и лучше — прощу всхъ. Я желаю, чтобъ эти свирпые враги примирились, и очень сожалю, что здсь нтъ Шомберга и д’Эпернона, которыхъ раны задержали дома. Скажите, герцогъ, кто изъ моихъ друзей былъ самый ожесточенный, по вашему мннію? Скажите: вы должны это знать, если увряете, что видли ихъ.

— Келюсъ, отвчалъ герцогъ анжуйскій.

— Ваше высочество не ошиблись, отвчалъ Келюсъ: — и я въ томъ не отпираюсь.

— Въ такомъ случа, сказалъ Генрихъ:— пускай мосье де-Бюсси и Келюсъ примирятся за всхъ.

— О! что это значитъ, ваше величество? сказалъ Келюсъ.

— Это значитъ, что я хочу, чтобъ вы сейчасъ же обнялись здсь, при мн.

Келюсъ нахмурился.

— Что жь, синьйоръ? вскричалъ Бюсси, произнося слова съ итальянскимъ акцентомъ и сдлавъ любимый жестъ итальянскихъ комедіантовъ: — не-уже-ли вы, синьйоръ, откажете мн въ этой ласк?

Выходка эта была такъ неожиданна и исполнена съ такимъ комизмомъ, что самъ король засмялся. Бюсси, подошедъ къ Келюсу, продолжалъ:

— Синьйоръ, обнимемся: король приказалъ.

И онъ бросился къ нему на шею.

— Надюсь, что это только комедія? сказалъ шопотомъ Келюсъ.

— Не безпокойтесь, отвчалъ Бюсси шопотомъ же: — рано ли, поздно ли, мы встртимся.

Келюсъ, красный и растрепанный отъ объятій Бюсси, отступилъ въ бшенств.

Генрихъ опять нахмурилъ брови, а Бюсси, раскланявшись съ ужимками итальянскаго комедіанта, сдлалъ пируэтъ и удалился изъ аудіенц-залы.

Этой комической выходкой онъ пріобрлъ себ смертельнаго врага.

VII.
Какъ ложился спать король Генрихъ III.

Посл этой сцены, начинавшейся трагедіей, кончившейся комедіей, и слухъ о которой въ нсколько минутъ распространился по всему городу, король, сильно-разгнванный, пошелъ къ своему покою, сопровождаемый шутомъ, просившимъ ужинать.

— Я не голоденъ, сказалъ король, переступая за порогъ своей комнаты.

— Врю, возразилъ Шико:— но я съ ума схожу отъ голода, я готовъ кусаться.

Король не обратилъ вниманія на послднія слова. Онъ разстегнулъ застежку своей мантильи, бросилъ ее на кровать, снялъ токъ, утвержденный на голов его длинными черными булавками, и бросилъ на кресло, потомъ, направивъ шаги къ корридору, ведшему въ комнату Сен-Люка, которая отдлялась отъ его спальни одного стною, сказалъ:

— Жди меня, шутъ, я сейчасъ ворочусь.

— О, не торопись, не торопись! отвчалъ Шико:— я даже желаю, продолжалъ онъ, прислушиваясь къ удалявшимся шагамъ Генриха:— чтобъ ты далъ мн время приготовить теб маленькій сюрпризъ.

Потомъ, когда шаги совершенно утихли, онъ отворилъ дверь въ переднюю и закричалъ:

— Эй! кто-нибудь!

Явился слуга.

— Король передумалъ и приказалъ подать ужинъ, сказалъ Шико:— деликатный ужинъ для него и для Сен-Люка. Слышишь? И вина не жалть. Ступай!

Слуга побжалъ исполнять приказаніе Шико, полагая, что это было приказаніе короля.

Генрихъ же, какъ мы уже сказали, пошелъ въ спальню Сен-Люка, который, зная, что король прійдетъ, легъ въ постель и приказалъ старому слуг читать вслухъ молитвы. Слуга этотъ принадлежалъ Сен-Люку и, послдовавъ за нимъ въ Лувръ, попался въ плнъ вмст съ нимъ. На позолоченомъ кресл, въ углу, опустивъ голову на руки, спалъ крпкимъ сномъ пажъ, котораго привелъ Бюсси.

Король однимъ взоромъ окинулъ комнату.

— Что это за молодой человкъ? спросилъ онъ Сен-Люка съ безпокойствомъ.

— Ваше величество сами позволили мн взять одного изъ пажей моихъ.

— Конечно, отвчалъ Генрихъ III.

— И я воспользовался позволеніемъ.

— А!

— Можетъ-быть, ваше величество раскаяваетесь въ томъ, что позволили мн это развлеченіе? спросилъ Сен-Люкъ.

— Нтъ, сынъ мой, нтъ, напротивъ, я желаю, чтобъ ты имлъ развлеченіе. Ну, какъ ты себя чувствуешь?

— У меня сильная лихорадка.

— Въ-самомъ-дл, у тебя горитъ лицо. Дай пощупать пульсъ, ты знаешь, я таки-разумю кое-что въ медицин.

Сен-Люкъ съ видимымъ неудовольствіемъ подалъ ему руку.

— Да, сказалъ король, жаръ и волненіе въ крови.

— Я очень-нездоровъ, ваше величество, сказалъ Сен-Люкъ.

— Не бойся, я пришлю къ теб своего врача.

— Благодарю, ваше величество!

— И самъ буду ухаживать за тобою…

— Ваше величество, я не потерплю…

— Я велю поставить себ въ твоей комнатъ кровать, Сен-Люкъ. Мы будемъ бесдовать цлую ночь. Мн надо о многомъ переговорить съ тобою.

— Ахъ! вскричалъ Сен-Люкъ съ отчаяніемъ: — вы говорите, что знаете толкъ въ медицин, увряете меня въ дружб, а между-тмъ не хотите давать мн спать. Morbleu! у васъ странная манера лечить больныхъ! Morbleu! у васъ страшный способъ доказывать дружбу.

— Какъ? ты хочешь остаться одинъ въ этомъ положеніи?

— Ваше величество, со мной пажъ, Жанъ.

— Но онъ спитъ.

— Такъ и слдуетъ, по-крайней-мр, онъ мн самому не мшаетъ спать.

— Позволь мн, по-крайней-мр, остаться съ нимъ. Я буду разговаривать съ тобою только тогда, когда ты проснешься.

— Ваше величество, я бываю очень сердитъ, когда просыпаюсь, надобно привыкнуть ко мн, чтобъ терпливо сносить грубости, которыя я говорю при пробужденіи.

— Хорошо, такъ прійди ко мн на минуту.

— А посл, когда вы ляжете, я буду свободенъ?

— Совершенно.

— Извольте, только увряю васъ, я буду плохой собесдникъ. Мн ужасно спать хочется.

— Ничего! Ты можешь звать сколько теб угодно.

— Какое тиранство! сказалъ Сен-Люкъ:— вдь у васъ и безъ меня много друзей.

— Да, хороши друзья! Бюсси отдлалъ ихъ порядкомъ. У Шомберга проткнута ляжка, у д’Эпернона ранена рука, Келюсъ не пришелъ еще въ себя отъ вчерашняго удара и отъ сегодняшнихъ объятій. Остается д’О, который чрезвычайно надодаетъ мн, и Можиронъ, который на меня дуется. Скоре! разбуди этого пажа и однься.

— Ваше величество, я бы желалъ, чтобъ вы удалились…

— Зачмъ?

— Уваженіе къ…

— Что за вздоръ!

— Черезъ пять минутъ я буду у васъ.

— Ну, хорошо! Черезъ пять минутъ я жду тебя, только не больше пяти минутъ, слышишь? и въ эти пять минутъ придумай какую-нибудь забавную исторію, чтобъ я могъ посмяться.

За тмъ, король, достигнувшій половины того, чего желалъ, удалился въ-половину удовлетворенный.

Едва дверь затворилась, какъ пажъ вскочилъ съ кресла.

— Ахъ, Сен-Люкъ, вскричалъ онъ, когда замолкли шаги короля:— вы хотите оставить меня. Боже мой, какое мученіе! Я умираю со страха. Если узнаютъ…

— Милая Жанна, отвчалъ Сен-Люкъ:— Гаспаръ защититъ васъ! и онъ указалъ на стараго слугу.

— Въ такомъ случа, мн лучше уйдти, отвчала молодая женщина, покраснвъ.

— Если вамъ непремнно угодно, Жанна, сказалъ Сен-Люкъ съ грустію:— я прикажу проводить васъ въ домъ Монморанси, потому-что только мн запрещено выходить отсюда. Но если вы такъ же добры, какъ прелестны, если вы расположены хоть нсколько къ бдному Сен-Люку, подождите его здсь нсколько минутъ. Я столько буду жаловаться на головную боль, на нервы и желудокъ, что надомъ королю, и онъ пошлетъ меня спать.

Жанна опустила глаза.

— Ступайте же, сказала она: — я подожду, но я вамъ скажу то же, что король: не оставайтесь долго.

— Жанна, милая Жанна! вы очаровательны! сказалъ Сен-Люкъ: — я не замедлю къ вамъ воротиться. Впрочемъ, мн пришла мысль, я обдумаю ее хорошенько и вернувшись сообщу вамъ.

— Мысль… которая освободитъ васъ?

— Надюсь.

— Такъ идите же скоре.

— Гаспаръ, сказалъ Сен-Люкъ:— не впускай никого сюда. Если я не вернусь черезъ четверть часа, запри дверь ключомъ и принеси мн его. Потомъ ступай домой и скажи, чтобъ никто не безпокоился о графин, самъ же приходи завтра.

Гаспаръ улыбаясь общалъ исполнить приказанія, которыя молодая женщина выслушивала красня.

Сен-Люкъ нжно поцаловалъ руку жены и побжалъ въ комнату Генриха, начинавшаго уже безпокоиться.

Жанна, оставшись одна, робко спряталась за широкій занавсъ кровати и тамъ съ безпокойствомъ придумывала средство выйдти съ торжествомъ изъ страннаго положенія, въ которомъ находилась.

Сен-Люкъ, вошедши въ комнату короля, былъ пораженъ сильнымъ сладострастнымъ ароматомъ, распространявшимся въ воздух. Генрихъ въ-самомъ-дл наступалъ на цвты, которыми былъ усянъ коверъ, розы, жасмины, фіалки, гвоздики составляли, не смотря на зимнее время, мягкій и благовонный коверъ короля Генриха III.

Комната, плафонъ которой былъ расписанъ прекрасною живописью на холст, была меблирована, какъ мы уже сказали, двумя кроватями, изъ которыхъ одна была такъ широка, что занимала почти треть комнаты. Эта кровать была украшена обоями, сотканными изъ шелка и золота, и изображавшими исторію Ценея или Денисы, то въ вид женщины, то въ вид мужчины, превращенія эти были выражены, какъ очень-понятно, въ самзыхъ фантастически-сладострастныхъ формахъ. Балдахинъ кровати былъ изъ парчи съ шелковыми узорами, а у изголовья виднлся великолпновытканный гербъ короля.

У оконъ были т же обои, какъ у кроватей, а диваны и кресла обиты тою же матеріею, изъ которой были занавсы у окопъ и кровати. Посреди плафона, на золотой цпочк висла серебряная, позолоченная лампа, въ которой горло масло, распространявшее въ воздухъ нжное благоуханіе. Но правую сторону кровати, золотой сатиръ держалъ въ рукахъ канделабръ, въ которомъ горли четыре свчи изъ розоваго воска, также надушеннаго. Эти восковыя свчи, толщиною въ палецъ, разливали нжный свтъ, который, вмст со свтомъ лампы, озарялъ комнату.

Король, опустивъ голыя ноги на цвты, которыми былъ усянъ полъ, сидлъ въ кресл изъ чернаго дерева съ золотыми украшеніями, на колняхъ у него было семь или восемь щенковъ испанской породы, которыхъ нжныя мордочки пріятно щекотали ему руки. Двое слугъ разбирали и завивали волосы короля, причесанные вверхъ, усы, загнутые крючками, и рдкую, клочковатую бороду.

Третій слуга покрывалъ лицо короля розовымъ масломъ страннаго вкуса и самаго сладострастнаго запаха.

Генрихъ сидлъ съ закрытыми глазами, съ величіемъ и важностью индійскаго божества.

— Сен-Люкъ! говорилъ онъ: — гд Сен-Люкъ?

Сен-Люкъ вошелъ.

Шико взялъ его за руку и подвелъ къ королю.

— Вотъ, сказалъ онъ Генриху:— вотъ онъ, твой другъ Сен-Люкъ, прикажи ему тоже вымазаться, или, лучше сказать, выпачкаться твоимъ масломъ, потому-что если ты не пріймешь эту необходимую предосторожность, то можетъ случиться весьма-непріятное обстоятельство: или теб покажется, что отъ него нехорошо пахнетъ, или ему покажется, что отъ тебя слишкомъ-хорошо пахнетъ. Эй, сюда масла и гребенки! вскричалъ онъ, опустившись въ кресло противъ короля:— я тоже хочу попробовать, хорошо ли пачкаться!

— Шико, Шико! вскричалъ Генрихъ: — твоя кожа слишкомъ-суха, и поглотитъ слишкомъ-много масла, а у меня его немного, щетина же твоя такъ жестка, что переломаетъ вс мои гребенки.

— Кожа моя высохла на твоей служб, неблагодарный! а если щетина моя жестка, такъ отъ-того, что ты длаешь мн столько непріятностей, что заставляешь безпрестанно щетиниться!.. Но не давай мн масла, не давай!.. Я теб отплачу.

Генрихъ пожалъ плечами, не будучи расположенъ смяться надъ фарсами шута.

— Пошелъ, сказалъ онъ: — ты говоришь вздоръ.

Потомъ, обратившись къ Сен-Люку, продолжалъ:

— Ну что, другъ мой, какъ твоя головная боль?

Сен-Люкъ поднесъ руку ко лбу и вздохнулъ.

— Представь себ, продолжалъ Генрихъ: — я видлъ Бюсси д’Амбуаза. Ай!.. вскричалъ онъ, обратившись къ парикмахеру:— ты обжегъ меня.

Парикмахеръ сталъ на колни.

— Вы видли Бюсси д’Амбуаза, ваше величество? сказалъ Сен-Люкъ, задрожавъ.

— Да, отвчалъ король.— Представь себ, что за глупцы! Пятеро напали на одного… И онъ ушелъ отъ нихъ! Я велю ихъ самихъ приколотить гд-нибудь въ пустынномъ мст. Скажи-ка, Сен-Люкъ, еслибъ ты былъ съ ними? а?

— Ваше величество, отвчалъ молодой человкъ: — очень-вроятно, что я не былъ бы счастливе своихъ товарищей.

— Полно! что ты говоришь? Я готовъ прозакладовать десять тысячь экю, что ты ранишь Бюсси десять разъ, прежде, нежели онъ успетъ шесть разъ дотронуться до тебя! Pardieu! Это мы завтра увидимъ. Ты продолжаешь фехтовать?

— Конечно, ваше величество.

— То-есть, я спрашиваю, часто ли ты упражняешься въ этомъ?

— Почти каждый день, когда бываю здоровъ. Но когда нездоровъ, то ни къ чему не гожусь.

— Когда мы съ тобой дрались, кто былъ искусне?

— Мы почти-одинаково деремся, ваше величество.

— А я фехтую получше Бюсси, mordieu! закричалъ Генрихъ.— Эй! ты, кажется, вырвалъ мн клокъ волосъ изъ бороды.

Брадобрй сталъ на колни.

— Ваше величество, спросилъ Сен-Люкъ:— не знаете ли вы средства противъ тошноты?

— Надобно сть, отвчалъ король.

— О, я думаю, что вы ошибаетесь.

— Нтъ, увряю тебя.

— Ты правъ, Генрихъ, сказалъ Шико:— а такъ-какъ у меня и тошпота и рзь въ живот, то я слдую твоему предписанію.

Въ то же время послышался шумъ, подобный скорому чавканью обезьяны.

Король оглянулся и увидлъ Шико, проглотившаго дв порціи ужина, который онъ веллъ принести отъ имени короля, и съ наслажденіемъ выпившаго какую-то жидкость, поданную въ чашк изъ японскаго фарфора.

— Что ты тамъ длаешь, Шико? спросилъ Генрихъ.

— Ты лелешь наружность, а я внутренность, отвчалъ Шико: — коли ты не позволяешь мн также заботиться о своей наружности…

— Ахъ, негодный! вскричалъ король, сдлавъ такое быстрое и нечаянное движеніе головою, что палецъ слуги, перемаравшаго ему лицо масломъ, попалъ въ ротъ Генриху.

— Кушай на здоровье! съ важностью произнесъ Шико:— я теб не запрещаю заботиться ни о наружности, ни о внутренности своей.

— Осторожнее! накричалъ Генрихъ лакею.

Лакей, ни слова не говоря, сталъ на колни подобно парикмахеру и брадобрю.

— Позовите сюда капитана стражей, вскричалъ Генрихъ: — да скорое! живое!

— А зачмъ теб твоего капитана? спросилъ Шико, облизывая внутренность чашки.

— Чтобъ онъ проткнулъ насквозь шпагой Шико и изжарилъ его для моихъ собакъ!

Шико вскочилъ и, подбоченясь, вскричалъ съ негодованіемъ:

— Mordieu! мое мясо твоимъ собакамъ, дворянина четвероногимъ! Пусть идетъ твой капитанъ! Пусть идетъ! Мы увидимъ!..

И Шико вытащилъ свою длинную шпагу, которою такъ забавно сталъ пугать парикмахера, брадобря и слугу, что король не могъ удержаться отъ смха.

— Я проголодался, сказалъ король плачевнымъ голосомъ: — а этотъ негодяй сълъ мой ужинъ.

— Ты ужасно-прихотливъ, Генрихъ, ужасно-непостояненъ. Я давича предлагалъ теб поужинать,— ты отказался, впрочемъ, бульйонъ твой остался. Я теперь сытъ и пойду спать.

Между-тмъ, старый Гаспаръ принесъ ключъ своему господину.

— И я пойду спать, сказалъ Сен-Люкъ: — потому-что ужасно болнъ. У меня лихорадка…

— Вотъ, Сен-Люкъ, сказалъ король, подавая нсколько щенковъ молодому человку:— возьми это съ собою.

— Зачмъ? спросилъ Сен-Люкъ.

— Положи ихъ спать съ собою, и боль твоя перейдетъ къ нимъ.

— Благодарю, ваше величество, отвчалъ Сен-Люкъ, укладывая собакъ въ корзину:— я не довряю этому средству.

— Я прійду къ теб, Сен-Люкъ, сказалъ король.

— О, не ходите, ваше величество, умоляю васъ! сказалъ Сен-Люкъ:— вы испугаете меня, а говорятъ, отъ этого можетъ сдлаться падучая болзнь.

И, непоклонивишсь королю, онъ удалился. До-тхъ-поръ, пока онъ не исчезъ за дверью, Генрихъ ласково кивалъ ему головою. Шико также исчезъ. Люди, присутствовавшіе при вечернемъ туалет короля, тоже удалились. Остались только слуги, которые покрыли лицо короля маской изъ тончайшаго полотна, напитаннаго ароматнымъ жиромъ. Въ этой маск были оставлены отверстія для глазъ, носа и рта. Она прикрплялась подъ колпакомъ, сдланнымъ изъ шелковой и золотой ткани. Потомъ они надли на короля розовую атласную фуфайку на ват и съ атласной же подкладкой, потомъ подали ему перчатки изъ мягчайшей кожи. Эти перчатки доходили до локтей и внутри были напитаны благовоннымъ масломъ, придававшимъ имъ ту мягкость, причину которой никакъ нельзя было угадать по наружности.

По окончаніи этихъ мистерій королевскаго вечерняго туалета, Генрихъ сталъ пить бульнонъ изъ золотой чашки, но прежде отлилъ половину въ точно такую же чашку, которую приказалъ отнести Сен-Люку, и пожелать ему доброй ночи.

Потомъ онъ сталъ молиться… но Генрихъ былъ такъ озабоченъ въ этотъ вечеръ, что произнесъ только одну молитву, не взявъ даже въ руки освященныхъ четокъ, окончивъ молитву, онъ приказалъ открыть занавсы кровати, окуренной кишпецомъ, бензоемъ и корицей.

Опустившись, наконецъ, на множество мягкихъ подушекъ, Генрихъ приказалъ убрать цвты, отъ которыхъ запахъ становился слищкомъ-тяжелымъ. Слуги отворили на нсколько секундъ окна, чтобъ освжить тяжелый воздухъ, потомъ зажгли въ мраморномъ камин кучу виноградныхъ лозъ, которыя вспыхнули подобно метеору, но, угаснувъ, распространили, однакожь, по всему покою пріятную теплоту.

Тогда слуга закрылъ занавсы, двери, и впустилъ въ комнату огромную любимую собаку короля, Нарцисса. Однимъ прыжкомъ вскочила она на кровать, отряхнулась, повернулась нсколько разъ и улеглась у ногъ своего господина.

Наконецъ, розовыя свчи были погашены, лампа опущена, въ нее вложена мене-яркая свтильня, опять поднята, и слуга, которому были поручены эти послднія обязанности, удалился едва касаясь пола.

Король Франціи забылъ уже, что у него было королевство.

Онъ спалъ.

Полчаса спустя, стражи въ галереяхъ и на различныхъ постахъ увидли сквозь занавсы оконъ Генриха, что и лампа угасла и… лунный свтъ отразился на окнахъ королевскаго покоя. Стражи подумали, что король спалъ крпкимъ сномъ.

Весь наружный и внутренній шумъ утихъ, и можно было бы слышать тихій полетъ летучей мыши въ мрачныхъ корридорахъ Лувра.

VIII.
Какъ, безъ всякой извстной причины, король измнился въ одну ночь.

Такимъ образомъ прошли два часа. Вдругъ раздался страшный крикъ въ комнатъ короля.

Однакожь, ночная лампа угасла, ничто не прерывало прежней глубокой тишины, исключая этого страннаго королевскаго крика. Потому-что кричалъ — король.

Вскор послышался шумъ упавшей мебели, вазы, разлетвшейся въ дребезги… послышались скорые шаги, потомъ опять крикъ, сопровождаемый лаемъ собакъ. Заблистали огни, засверкали обнаженныя шпаги въ галереяхъ, и тяжелые шаги сонныхъ стражей раздались подъ массивными сводами.

— Вставайте! кричали со всхъ сторонъ: — вставайте! король зоветъ!.. Король зоветъ!

И въ то же мгновеніе, капитанъ Швейцарцевъ, дворцовые стражи, дежурные стрлки, наперерывъ другъ передъ другомъ бросились въ королевскій покой, который освтился въ одцо мгновеніе…

Возл опрокинутаго кресла и разбитой вазы, передъ кроватью, съ которой подушки, простыни и одяла были разбросаны по комнат, стоялъ Генрихъ, блдный, со всклоченными волрсами, съ неподвижными глазами.. Правая рука его была вытянута впередъ и дрожала какъ листъ отъ втра, лвая судорожно сжатая вцпилась въ эфесъ шпаги, за которую онъ машинально схватился.

Собака, столь же испуганная, какъ и господинъ ея, смотрла на него и выла.

Король былъ нмъ отъ ужаса, и вс присутствовавшіе, не смя вымолвить слова, съ ужасомъ вопрошали другъ друга взглядами.

Тогда явилась полуодтая, но закутанная въ широкій пеньюаръ молодая королева, Луиза-Лотарингская, существо кроткое, подобно ангелу, промелькнувшее по земл…

Крикъ мужа разбудилъ ее.

— Что случилось, ваше величество? спросила она съ трепетомъ: — я услышала вашъ крикъ и прибжала.

— Ни… ни… ничего, проговорилъ король, не спуская глазъ съ одной точки, гд какъ-бы представлялось ему страшное видніе.

— Но вы кричали, повторила королева.— Вы, вроятно, больны?

Ужасъ, выражавшійся на лиц короля, былъ такъ силенъ, что вскор овладлъ всми сбжавшимися на крикъ его. Вс глазами пожирали короля, чтобъ удостовриться, не былъ ли онъ раненъ, не былъ ли укушенъ какимъ-нибудь наскомымъ.

— О, ваше величество, вскричала королева:— ваше величество! ради Бога, не оставляйте насъ въ этомъ страх!… Не прикажете ли позвать врача?

— Врача? сказалъ Генрихъ мрачнымъ голосомъ.— Нтъ, плоть здорова, страждетъ духъ… Нтъ, нтъ, не надо врача, позовите… духовника.

Присутствовавшіе посмотрли другъ на друга, потомъ на двери, занавсы, паркетъ, потолокъ. Нигд не видно было ничего, чтобы могло навесть на короля такой ужасъ.

Король требовалъ духовника: тайна становилась боле непроницаемою, любопытство увеличивалось.

Немедленно по требованію короля, одинъ изъ стражей выбжалъ, вскочилъ на коня, и тысячи искръ засверкали по мостовой.

Пять минутъ спустя, настоятель іезуитскаго монастыря былъ, такъ сказать, вырванъ изъ своей кровати и входилъ къ королю.

Съ прибытіемъ духовника прекратилась суматоха, спокойствіе и тишина возстановились, вс вопрошаютъ другъ друга, догадываются, угадываютъ, но — вс трепещутъ… Король исповдается!

На другой день король всталъ съ разсвтомъ, прежде всхъ во дворц, и приказалъ опять запереть ворота Лувра, которые отворились только для того, чтобъ выпустить духовника.

Потомъ онъ веллъ призвать священника и церемоніймейстера, взялъ молитвенникъ, переплетенный въ черный бархатъ, и началъ читать молитвы, прерывалъ это занятіе, чтобъ вырзывать ножницами лики святыхъ и вдругъ приказалъ позвать всхъ друзей своихъ.

По этому приказанію отправились прежде всего къ Сен-Люку, но онъ страдаетъ боле вчерашняго. Онъ томится, жалуется. Болзнь его превратилась въ моральное изнеможеніе, сонъ его, или, лучше сказать, летаргія была такъ глубока, что изъ всхъ обитателей дворца, онъ одинъ не слышалъ крика короля, хотя одна только стна отдляла его комнату отъ королевской. Онъ проситъ позволенія остаться въ постели.

При этомъ печальномъ извстіи, Генрихъ перекрестился и послалъ за аптекаремъ, потомъ веллъ принести въ Лувръ вс бичи изъ августинскаго монастыря, одтый въ чорномъ съ головы до ногъ, онъ подошелъ къ хромающему Шомбергу, къ д’Эпернону съ подвязанной рукою, къ Келюсу, пепригаедшему еще въ себя со вчерашняго дня, къ трепещущимъ д’О и Можирону, роздалъ имъ бичи и приказалъ бить другъ друга изо всхъ силъ.

Д’Эпернонъ возразилъ, что такъ-какъ у него правая рука подвязана, то его должно исключить изъ этой церемоніи, потому-что онъ не можетъ возвращать удары, которые будетъ получать, отъ-чего выйдетъ нкоторое разстройство въ гамм бичеванія.

Генрихъ III отвчалъ ему, что тмъ угодне будутъ его страданія Господу — и самъ подалъ первый примръ, скинулъ полукафтанье, жилетъ, рубаху и началъ бить себя изо всхъ силъ. Шико хоглъ-было посмяться и потрунить по своему обыкновенію, но грозный взглядъ короля остановилъ его, тогда и онъ взялся за бичъ, но, вмсто того, чтобъ бить себя, началъ колотить другихъ, и, соскучившись бить по спинамъ, онъ принялся обивать скульптурныя украшенія стнъ.

Эта церемонія мало-по-малу успокоила короля, однакожъ замтно было, что умъ его еще спльно разстроенъ.

Вдругъ онъ уходитъ изъ комнаты, приказавъ продолжать церемонію до своего возвращенія, но лишь только онъ за дверь, какъ бичеваніе прекратилось какъ-бы по волшебству. Одинъ Шико продолжалъ колотить д’О, котораго терпть не могъ. Д’О возвращалъ ему удары. Это былъ поединокъ на плеткахъ.

Генрихъ ушелъ къ королев. Онъ подарилъ ей жемчужное ожерелье въ двадцать-пять тысячъ экю, поцаловалъ въ объ щеки,— чего не длалъ уже боле года,— и умолялъ, чтобъ она сложила съ себя царскія украшенія и облеклась во вретище.

Луиза-Лотарингская, всегда кроткая и добрая, немедленно согласилась на требованіе своего супруга. Она спросила, однакожь, зачмъ онъ, подаривъ ей жемчужное ожерелье, велитъ ей надть вретище.

— Для спасенія души моей, отвчалъ Генрихъ.

Этотъ отвтъ удовлетворилъ королеву, потому-что она лучше другихъ знала, сколько грховъ на душ ея мужа. Она одлась по желанію Генриха, который ушелъ въ свой покой, прося королеву прійдти туда же.

При вход короля, опять началось бичеваніе. Д’О и Шико, неперестававшіе бить другъ друга, доколотились до крови. Король благодарилъ ихъ и назвалъ своими истинными, единственными друзьями.

По прошествіи десяти минутъ, явилась королева, одтая во вретище. Всмъ придворнымъ розданы восковыя свчи, и вскор мужчины и женщины, преданные королю, пошлй босыми ногами по мерзлой мостовой на Монмартръ, сначала они дрожали отъ холода, но мало-по-малу ихъ согрвали удары Шико, который колотилъ бичомъ всхъ безъ разбора.

Д’О сознался побжденнымъ, и сталъ какъ-можно-подальше отъ Шико.

Въ четыре часа вечера, печальная прогулка кончилась, монастырямъ были сдланы богатые подарки, ноги придворныхъ распухли, спины миньйоновъ избиты, королева явилась передъ народомъ во вретищ изъ грубаго холста, король съ четками въ видъ череповъ.

Были слезы, рыданія, плачъ, молитвы, кантаты.

День, какъ читатели видятъ, прошелъ незамтно.

Вс пострадали отъ холода и побоевъ, чтобъ угодить королю, но никто не угадывалъ, зачмъ Генрихъ, наканун весело танцовавшій, вздумалъ возложить на себя такое суровое покаяніе. Гугеноты, лигнеты и вольнодумцы насмшливо глядли на странную процессію, спрашивая: — Что это за люди?

Генрихъ воротился домой голодный, съ красными и синими пятнами на спин, онъ цлый день ни на шагъ не отходилъ отъ королевы и при каждой остановк процессіи у церквей и часовень общалъ ей новые подарки и говорилъ о путешествіяхъ къ святымъ мстамъ.

Что же касается до Шико, то, наскучивъ колотить и проголодавшись боле обыкновеннаго отъ сильнаго моціона, онъ ушелъ, не доходя до Монмартра, съ нкоторыми вольнодумцами, и вошелъ въ знаменитую гостинницу, гд нался и напился до-сыта. Потомъ, на возвратномъ шествіи процессіи, онъ незамтнымъ образомъ опять присоединился къ ней, принявшись снова бить всхъ и раздавая, какъ онъ самъ говорилъ, покаятельныя индульгенціи.

Вечеромъ, король почувствовалъ сильную усталость отъ далекой прогулки и отъ ударовъ плеткой. Онъ веллъ подать себ постный ужинъ, вымазать масломъ спину и плечи и пошелъ къ Сен-Люку, котораго засталъ веселымъ и здоровымъ.

— Ахъ! сказалъ король съ видомъ человка, чувствующаго глубокое отвращеніе къ жизни: — какъ хорошо, что жизнь человческая соединена съ такими страданіями!

— Отъ-чего, ваше величество? спросилъ Сен-Люкъ.

— Отъ-гого, что человкъ, которому наскучитъ жизнь, не боится смерти, но стремится къ ней всми своими желаніями и помышленіями.

— Простите, ваше величество, сказалъ Сен-Люкъ:— это вы можете говорить про себя, но я нисколько не стремлюсь къ смерти.

— Послушай, Сен-Люкъ, сказалъ король, покачавъ головою:— ты хорошо сдлаешь, если послдуешь моему совту… этого мало: моему примру.

— Охотно, ваше величество, если этотъ примръ мн понравится.

— Хочешь ли ты оставить свою жену? я покину престолъ, и мы вмст вступимъ въ монастырь. У меня есть разршеніе отъ нашего святйшаго отца папы, завтра же мы пострижемся. Я нарекусь братомъ Генрихомъ…

— Простите, ваше величество, вы не дорожите своимъ престоломъ, потому-что онъ надолъ вамъ, но я очень дорожу своей женой, съ которою даже не могъ еще и познакомиться. Слдовательно, я отказываюсь…

— О-го! сказалъ Генрихъ:— да ты, кажется, выздоровлъ?

— Совершенно, ваше величество, сердце, умъ и душа моя удивительно расположены къ счастію и удовольствіямъ.

— Бдный Сен-Люкъ! сказалъ король, всплеснувъ руками.

— Вчера, ваше величество, я, можетъ-быть, принялъ бы ваше предложеніе. Вчера я былъ не въ дух, болнъ, грустенъ. За бездлицу я бросился бы въ колодезь, или — въ монастырь! Но сегодня вечеромъ — другое дло, я провелъ прекрасную ночь, очаровательный день и… mordieu! да здравствуетъ радость!

— Ты сказалъ mordieu, Сен-Люкъ!

— Будто-бы? Впрочемъ, можетъ-быть, вы сами часто употребляете это слово.

— Употреблялъ, но больше употреблять не буду.

— Я не смю сказать того же про себя. Постараюсь употреблять подобныя слова порже, вотъ все, что могу общать. Впрочемъ, Господь такъ милостивъ къ грхамъ нашимъ, когда эти грхи происходятъ отъ человческой слабости.

— Итакъ, ты полагаешь, что Господь помилуетъ меня?

— О! я говорю не о вашемъ величеств, а о самомъ-себ.

Король вздохнулъ, и произнесъ mea culpa, ударяя себя въ грудь.

— Сен-Люкъ, сказалъ онъ:— хочешь ли ты спать у меня?

— Это зависитъ отъ того, чмъ мы займемся.

— Мы зажжемъ вс свчи, я лягу, а ты будешь читать мн житія святыхъ отцовъ.

— Покорно благодарю, ваше величество.

— Не хочешь?

— Не чувствую ни малйшаго расположенія.

— И ты, Сен-Люкъ, оставляешь меня!

— Напротивъ, я остаюсь при васъ.

— Не-уже-ли?

— Если вамъ угодно.

— Разумется, угодно.

— Но съ условіемъ… sine qua non…

— Съ какимъ условіемъ?

— Съ тмъ, чтобъ вы послали за музыкантами, приказали приготовить ужинъ… мы будемъ танцовать.

— Сен-Люкъ! Сен-Люкъ! вскричалъ Генрихъ съ невыразимымъ ужасомъ.

— О, ваше величество! я сегодня ужасно расположенъ къ веселости.— Согласны ли вы?

Но Генрихъ не отвчалъ. Умъ его, иногда столь живой и веселый, омрачался боле-и-боле и, казалось, боролся съ тайною мыслію, отягчавшею его, подобно свинцу, привязанному къ ножкамъ птицы, длающей тщетныя усилія, чтобъ улетть.

— Сен-Люкъ, произнесъ наконецъ король мрачнымъ голосомъ: — видаешь ли ты когда-нибудь сны?

— Часто, ваше величество.

— Вришь ты снамъ?

— Разсудокъ велитъ врить имъ.

— Какъ такъ?

— Конечно! сны утшаютъ насъ въ горестной дйствительности. Такъ, напримръ, прошлою ночью у меня былъ прелестный сонъ.

— Какой?

— Мн снилась жена…

— Ты думаешь еще о своей жен, Сен-Люкъ?

— Боле, нежели когда-либо.

— Ахъ!.. король вздохнулъ и поднялъ глаза къ небу.

— Мн снилось, продолжалъ Сен-Люкъ: — что жена моя, сохранивъ свое прелестное личико… потому-что жена моя прелестна, не правда ли, ваше величество?

— Увы, да! отвчалъ король.— Евва тоже была хороша, несчастный! Но вдь она-то и погубила насъ!

— Такъ вы за это на нее и сердитесь? Но выслушайте мой сонъ…

— И у меня былъ сонъ…

— Итакъ, жена моя, сохранивъ свое прелестное личико, обратилась въ птичку, и перелетвъ черезъ ршетки и ограду Лувра, стала крылышками стучаться ко мн въ окно, говоря: ‘отвори, Сен-Люкъ, отвори, супругъ мой!’

— И ты отворилъ? вскричалъ король почти съ отчаяніемъ.

— Еще бы! вскричалъ Сен-Люкъ:— и съ радостію!

— Суета-суетъ!

— Всяческая суета! прибавилъ Сен-Люкъ.

— Но потомъ ты проснулся?

— Нтъ, ваше величество, сонъ былъ слишкомъ-пріятенъ.

— И сонъ твой продолжался?

— До самаго утра.

— И этой ночью ты опять надешься…

— Видть сонъ? Надюсь. Да, ваше величество, вотъ отъ-чего я отказываюсь отъ вашего лестнаго, впрочемъ, для меня приглашенія. Если вамъ угодно, чтобъ я не спалъ, такъ я желаю по-крайней-мр быть вознагражденъ за то, что отказываюсь отъ сладостнаго сновиднія. Итакъ, если вамъ угодно послать за музыкантами…

— Довольно, Сен-Люкъ, довольно, сказалъ король, вставая.— Ты губишь свою душу, погубишь и мою, если я доле останусь съ гобою. Прощай, Сен-Люкъ, надюсь, что вмсто сна-искусителя небо пошлетъ теб душеспасительный сонъ, который заставить тебя завтра покаяться и обратиться на путь истины.

— Сомнваюсь, ваше величество, и даже осмлюсь посовтовать вамъ сегодня же выгнать изъ Лувра гршника Сен-Люка, ршившагося умереть безъ покаянія.

— Нтъ, сказалъ Генрихъ:— нтъ, надюсь, что завтра ты будешь говорить и думать иное. Спокойной ночи, Сен-Люкъ, я буду молиться за тебя.

— Прощайте, ваше величество, я буду спать за васъ.

И Сен-Люкъ заплъ первый куплетъ довольно-веселой псенки, которую король напвалъ, когда былъ въ дух, это заставило Генриха еще поспшне удалиться и захлопнуть за собою дверь.

— Боже! сказалъ онъ, воротившись къ себ: — гнвъ твой справедливъ, потому-что міръ съ-часу-на-часъ развращается боле и боле!..

IX.
Какъ король боялся того, чего испугался, и какъ Шико боялся испугаться.

Разставшись съ Сен-Люкомъ, король пошелъ сперва къ себ, а оттуда въ большую галерею, гд, по его приказанію, собрался весь дворъ.

Тамъ онъ сталь раздавать награды друзьямъ своимъ, отправилъ д’О, д’Эпернона и Шомберга въ провинцію, грозилъ Можирону и Келюсу казнью, если они опять осмлятся поссориться съ Бюсси, далъ послднему поцаловать свою руку и долго-долго сжималъ въ своихъ объятіяхъ Франсуа.

Что же касается до королевы, онъ былъ такъ милъ и любезенъ съ нею, что это всмъ показалось добрымъ признакомъ для наслдства французскаго престола.

Однакожь, время проходило, ночь наступала, и вс замчали, что король нарочно удерживалъ придворныхъ, наконецъ, на луврскихъ часахъ пробило девять, Генрихъ осмотрлся, онъ, казалось, выбиралъ между друзьями своими того, на кого бы возложитъ обязанность чтеца, отъ которой Сен-Люкъ отказался.

Шико смотрлъ на него.

— Генрихъ, сказалъ онъ съ обыкновенною своею дерзостью: — ты сегодня что-то умильно посматриваешь на меня. Не хочешь ли ты подарить мн аббатство съ доходомъ въ десять тысячь ливровъ? Давай, давай! я не прочь…

— Ступай со мною, Шико, сказалъ король.— Доброй ночи, господа, я иду спать.

Шико обратился къ придворнымъ, закрутилъ усы съ граціознымъ движеніемъ и, сдлавъ томные глазки, повторилъ, подражая голосу Генриха:

— Прощайте, господа, мы идемъ, спать.

Придворные едва могли удержаться отъ смха, король покраснлъ.

— Эй! парикмахера, сказалъ Шико: — брадобря, каммердинера! Да смотрите, не забудьте розоваго масла!

— Не нужно, сказалъ король:— теперь начинается постъ, а я нахожусь въ покаяніи.

— Жаль, но вдь розовое масло не скоромное, сказалъ Шико.

Король и тутъ вошли въ покой, уже описанный нами.

— Послушай-ка, Генрихъ! сказалъ Шико:— такъ я попалъ сегодня въ любимцы? въ неразлучные? да разв я похорошлъ, что ли? разв я лучше купидончика Келюса?

— Молчи, дуракъ! сказалъ король: — а вы, господа, удалитесь, мн сегодня никого не нужно.

Слуги повиновались, дверь за ними затворилась. Генрихъ и Шико остались одни. Шико съ изумленіемъ смотрлъ на Генриха.

— Зачмъ ты отослалъ ихъ? спросилъ шутъ.— Вдь они не мазали еще насъ. Не хочешь ли ты собственноручно мазать меня? Что жь? Это также покаяніе своего рода! Генрихъ не отвчалъ. Вс удалились, король и шутъ продолжали смотрть другъ на друга.

— Будемъ молиться, сказалъ Генрихъ.

— Спасибо, вскричалъ Шико.— Если ты призвалъ меня для этого, такъ напрасно трудился. Прощай, сынъ мой, доброй ночи.

— Останься! сказалъ король.

— О-го! вскричалъ Шико сердито.— Это похоже на принужденіе. Ты деспотъ, Діонисій! Мн здсь скучно, цлый день я по твоей милости безпощадно колотилъ друзей своихъ, а теперь ты, кажется, опять хочешь приняться за ту же исторію… Не хочу! Насъ только двое здсь, а вдвоемъ скучно… обоимъ достается.

— Молчи, жалкій дуракъ! вскричалъ король.— Кайся.

— Ну, такъ! Да въ чемъ же мн каяться? Въ томъ, что я сдлался твоимъ шутомъ? Confiteor… каюсь, mea culpa, моя вина, моя страшная вина!

— Не богохульствуй, несчастный! не богохульствуй! кричалъ король.

— Однако, сказалъ Шико: — на поврку выходитъ, что лучше попасть въ клтку ко льву или къ обезьянамъ, нежели въ твою комнату, Генрихъ. Прощай, спокойной ночи.

Король поспшно вынулъ ключъ изъ двери.

— Генрихъ, сказалъ Шико: — увряю тебя, ты сегодня страшенъ, и если ты меня не выпустишь, я стану кричать, позову на помощь, разломаю дверь, разобью окна… А-га! я вдь шутить не люблю!

— Шико, сказалъ король съ задумчивымъ видомъ:— ты употребляешь во зло скорбь мою.

— А! понимаю, сказалъ Шико:— ты боишься остаться одинъ.— То-то и есть. Прикажи-ка себ выстроить двнадцать дворцовъ, какъ Тиверій, или двнадцать комнатъ, какъ Діонисій. А пока возьми мою шпагу и позволь мн уйдти съ ножнами.

При слов ‘боишься’, молнія сверкнула въ глазахъ Генриха, потомъ съ страннымъ трепетомъ онъ вскочилъ и началъ прохаживаться по комнат.

Генрихъ былъ въ такомъ волненіи, лицо его было такъ блдно, что Шико подумалъ, что король въ-самомъ-дл нездоровъ. Съ безпокойствомъ слдя за нимъ взорами, онъ наконецъ сказалъ ему:

— Успокойся, сынъ мой! Что съ тобою? Разскажи свое горе другу твоему Шико.

Король остановился передъ шутомъ и, пристально посмотрвъ на него, сказалъ:

— Да, ты другъ мой, мой единственный другъ.

— Кстати, сказалъ Шико:— Валенсейское-Аббатство теперь безъ настоятеля.

— Слушай, Шико, скроменъ ли ты?

— И Петивьерское свободно, а туда бы славно, тамъ длаютъ превкусные паштеты.

— Не смотря на вс твои шутки и глупости, продолжалъ король:— ты человкъ съ сердцемъ.

— Такъ не давай мн аббатства, дай полкъ.

— Ты даже при случа можешь подать хорошій совтъ.

— Такъ не давай мн полка, а произведи въ совтники. Или нтъ! лучше дай аббатство, или полкъ. Не хочу быть совтникомъ: нельзя имть своего мннія.

— Молчи, молчи, Шико, минута приближается… страшная, грозная минута!..

— Опять ты за свое! сказалъ Шико.

— Ты увидишь и услышишь!

— Увижу — кого? услышу — что?

— Подожди, и ты самъ все узнаешь, подожди.

— Нтъ, не хочу ждать! не хочу ждать!.. Да что ты ко мн присталъ!

— Шико, ты храбръ?

— Конечно, но не хочу подвергать своей храбрости испытанію! Tudiable! Если король Франціи кричитъ такъ, что всполошитъ весь дворецъ, такъ со мной… со мной можетъ приключиться еще большая бда. Прощай, Генрихъ, позови своихъ капитановъ, своихъ стражей, Швейцарцевъ, привратниковъ, а меня отпусти!.. Не люблю опасностей невидимыхъ! Не люблю опасностей невдомыхъ!

— Приказываю теб остаться, сказалъ король повелительнымъ голосомъ.

— Вотъ забавно!.. да если я боюсь! Если мн страшно! Если у меня волосы становятся дыбомъ!.. Караулъ!.. Пожаръ!..

И Шико влзъ на столъ.

— Полно, дуракъ, сказалъ король.— Если ты непремнно хочешь знать въ чемъ дло, такъ слушай!

— А-га! сказалъ Шико, потирая руки, осторожно слзая со стола и обнажая длинную шпагу.— Это дло другое! Когда ты мн скажешь, въ чемъ опасность, такъ я могу принять свои мры. Разсказывай, разсказывай, сынъ мой. Видно, мы будемъ имть дло съ какимъ-нибудь крокодиломъ. Гм! tu diable! шпага моя хороша, потому-что я подрзаю ею каждую недлю мозоли, а мозоли у меня словно желзо… Итакъ, ты говорилъ, что мы увидимъ крокодила?

Шико опустился въ глубокое кресло, держа шпагу между колнями.

— Въ прошлую ночь, напалъ Генрихъ:— я спалъ…

— И я тоже, сказалъ Шико.

— Вдругъ чье-то дыханіе повяло мн въ лицо…

— Видно собака твоя проголодалась и стала лизать у тебя съ лица масло.

— Я просыпаюсь вполовину и чувствую, какъ волосы становятся у меня дыбомъ подъ шапочкой.

— А! послушай-ка, я самъ начинаю дрожать, сказалъ Шико, поджавъ ноги подъ себя и уперевъ подбородокъ на эфесъ шпаги.

— Тогда, продолжалъ король столь слабымъ и дрожащимъ голосомъ, что звуки его едва доходили до слуха Шико: — тогда по комнат раздался столь плачевный стонъ, что разумъ мой помрачился…

— Это голосъ крокодила. Я читалъ въ путешествіи Марко Паоло, что крокодилъ подражаетъ крику дтей, но успокойся, сынъ мой, если онъ прійдетъ, такъ мы убьемъ его.

— Слушай дале.

— Слушаю! сказалъ Шико, внезапно выпрямившись:— я неподвиженъ какъ пень,— нмъ, какъ рыба.

Генрихъ продолжалъ боле-мрачнымъ тономъ:

— Несчастный гршникъ! произнесъ голосъ…

— Ба! прервалъ Шико: — голосъ говорилъ?.. Такъ, значитъ, это не крокодилъ?..

— Несчастный гршникъ! сказалъ онъ: я голосъ твоего судьи!

Шико вскочилъ, но тотчасъ же опять принялъ прежнее положеніе.

— Какого судьи? парламентскаго?

— Ахъ, Шико! отвчалъ Генрихъ: — грозенъ былъ этотъ голосъ!

— Не-уже-ли? Какъ, въ рупоръ?..

— Здсь ли ты? Внемлешь ли мн? Намренъ ли ты, закоренлый гршникъ, коснть въ своихъ преступленіяхъ?

— Не-ужь-то? смотри, пожалуй! сказалъ Шико:— правду говорятъ, что vox populi, vox…

— Потомъ, прервалъ его король:— онъ длалъ мн жестокіе упреки… о которыхъ я умалчиваю…

— Напрасно, сынъ мой, напрасно, разсказывай все, я бы желалъ знать, все ли извстно голосу…

— Нечестивецъ! вскричалъ король:— если ты сомнваешься, такъ я велю наказать тебя!

— Я? спросилъ Шико: — нисколько, я только удивляюсь, какъ этотъ судья ждалъ до-сихъ-поръ. Онъ видно терпливъ. Я бы давно… И такъ, мой сынъ, ты порядочно струсилъ?

— О, да!

— Поврю.

— Холодный потъ выступилъ у меня на вискахъ, и кровь застыла въ жилахъ.

— Поврю, поврю, не знаю, что бы я сдлалъ на твоемъ мст! Только, врно, что-нибудь нехорошее… Потомъ ты позвалъ?

— Да.

— И пришли?

— Да.

— Искали?

— Везд.

— Судьи не нашли?

— Нигд.

— Ужасно!

— Такъ ужасно, что я послалъ за духовникомъ.

— А! Это хитро, и онъ прибжалъ?

— Немедленно.

— Послушай-ка, Генрихъ, будь хоть разъ въ свою жизнь искренъ. Что твой духовникъ думаетъ объ этомъ происшествіи?

— Онъ пришелъ въ ужасъ.

— Поврю.

— Онъ крестился и приказалъ мн покаяться.

— Это очень-хорошо. Но что же онъ сказалъ о видніи, или, лучше сказать, о голос?

— Онъ сказалъ, что это чудо, и что мн слдуетъ позаботиться о спасеніи души своей. Я потому сегодня же утромъ…

— Что ты сдлалъ сегодня утромъ?

— Я подарилъ сто тысячь ливровъ іезуитамъ.

— Славно!

— И истязалъ свое тло и такому же истязанію подвергъ своихъ любимцевъ!

— Прекрасно! Дальше?

— Дальше ничего. Ну, скажи, Шико, что ты объ этомъ думаешь? Я говорю съ тобою не какъ съ шутомъ, а какъ съ человкомъ благоразумнымъ, съ другомъ.

— Ахъ, ваше, величество, отвчалъ Шико серьзно: — мн кажется, что это вамъ грезилось.

— Ты думаешь?

— Я думаю, что это нехорошій сонъ, и что онъ не повторится, если вы не будете много думать о немъ.

— Сонъ? повторилъ Генрихъ, покачавъ головою.— Нтъ, нтъ, я не спалъ, увряю тебя.

— Ты спалъ, Генрихъ!

— Не спалъ, глаза у меня были открыты.

— Да и я сплю съ открытыми глазами.

— Такъ, но я видлъ, а кто спитъ, тотъ и съ открытыми глазами не видитъ.

— Что же ты видлъ?

— Я видлъ, какъ луна свтила въ окно и отражалась на аметист, украшающемъ эфссъ моей шпаги…

— А что сдлалось съ лампой?

— Она погасла.

— Пригрезилось, сынъ мой, пригрезилось!

— Отъ-чего ты не вришь этому, Шико?

— Отъ-того, что теб пригрезилось.

— Это не отвтъ, Шико! Понимаешь ли ты теперь, зачмъ я хочу, чтобъ ты остался у меня? сказалъ король.

— Еще бы не понять!

— Я хочу, чтобъ ты самъ услышалъ голосъ.

— Чтобъ вс приняли эту исторію за фарсъ, если я стану разсказывать объ ней? Шико такъ ничтоженъ, такъ глупъ, что никто ему не повритъ. Хитро придумано!

— Зачмъ же ты не хочешь врить, сказалъ король: — что я ввряю теб эту тайну, какъ другу?

— Не лги, Генрихъ, если голосъ опять заговоритъ, такъ онъ опять пожуритъ тебя… Но все равно! Я останусь съ тобою. Мн самому хочется послушать этотъ голосъ, можетъ-быть, онъ скажетъ что-нибудь и на мою долю.

— Но что же намъ длать?

— Ложись спать.

— А если, напротивъ…

— Слушать не хочу!

— Однакожь…

— Не-уже-ли ты думаешь, что зажмешь ротъ голосу, если не ляжешь спать? Тогда онъ, чего добраго, еще разсердится пуще вчерашняго!

— Хорошо, сказалъ король: — ты остаешься?

— Остаюсь.

— Ну, такъ я лягу спать.

— Съ Богомъ!

— Но ты не ляжешь?

— Ни за что.

— Только я сниму одно полукафтанье.

— Какъ знаешь.

— Я останусь въ панталонахъ.

— Хорошо.

— А ты?

— А я останусь на этомъ кресл.

— Ты не будешь спать?

— Не знаю, сонъ то же, что страхъ — не зависитъ отъ нашей воли.

— Только постарайся не заснуть.

— Я буду щипать себя, впрочемъ, голосъ меня разбудитъ.

— Не шути съ голосомъ, сказалъ Генрихъ, поднявшій уже ногу, чтобъ лечь въ постель, но вдругъ отскочившій отъ нея.

— Полно, сказалъ Шико: — ложись же спать!

Король глубоко вздохнулъ и, осмотрвъ вс углы съ безпокойствомъ, влзъ въ постель, дрожа всмъ тломъ.

— Вотъ такъ! сказалъ Шико: — теперь и я устроюсь.

Онъ растянулся въ кресл, обложивъ себя со всхъ сторонъ подушками.

— Какъ вы себя чувствуете, ваше величество?

— Не дурно, отвчалъ король: — а ты?

— Хорошо. Спокойной ночи, Генрихъ.

— Спокойной ночи, Шико, только не спи.

— Не буду, отвчалъ Шико, громко звнувъ.

И оба закрыли глаза: король, чтобъ притвориться спящимъ, Шико, чтобъ заснуть въ-самомъ-дл.

X.
Какъ голосъ ошибся и обратился къ Шико, вмсто короля.

Въ-продолженіи десяти минутъ, король и Шико оставались неподвижны и молчаливы. Вдругъ король вскочилъ.

Это движеніе короля разогнало первый сонъ Шико, и онъ тоже вскочилъ.

Оба со страхомъ посмотрли другъ на друга.

— Что? спросилъ Шико шопотомъ.

— Дыханіе, отвчалъ король едва-слышнымъ голосомъ: — повяло, дыханіе!

Въ то же мгновеніе, одна изъ свчей, бывшихъ у золотаго сатира въ рукахъ, угасла, потомъ другая, потомъ третья и наконецъ послдняя.

— О-го, какое дыханіе! сказалъ Шико,

Шико не договорилъ еще этихъ словъ, какъ погасла и лампа. Нсколько угольковъ, догоравшихъ въ камин, слабо освщали комнату.

— Страшно! сказалъ Шико, вставъ на кресл.

— Онъ заговоритъ, сказалъ король, спрятавшись подъ одяло: — онъ заговоритъ.

— Будемъ слушать, отвчалъ Шико.

И точно, въ одно и то же мгновеніе глухой, шипящій голосъ пропищалъ за кроватью короля:

— Закоренлый гршникъ! здсь ли ты?

— Здсь, здсь, отвчалъ Генрихъ дрожащимъ голосомъ.

— О-го! сказалъ Шико: — какой хриплый голосъ, все равно… страшно!

— Внемлешь ли ты мн? продолжалъ голосъ.

— Внемлю, внемлю, отвчалъ Генрихъ съ еще большимъ ужасомъ.

— Не-уже-ли ты думаешь, что угодилъ мн сегодняшней комедіей? Я знаю, что сердцемъ ты еще не покаялся!

— Хорошо сказано, вскричалъ Шико: — метко!

Руки короля дрожали, Шико подошелъ къ нему.

— Ну что? проговорилъ король: — вришь ли теперь, несчастный?

— Постой, сказалъ Шико.

— Что теб надобно?

— Тише!.. уйди потихоньку… я лягу на твое мсто.

— Зачмъ?

— Чтобъ голосъ пожурилъ меня.

— Разв ты думаешь, что въ такомъ случа онъ пощадитъ меня?

— Не знаю, но все равно! Попытаемся.,

И онъ осторожно помогъ королю сойдти съ кровати, а самъ легъ на его мсто.

— Теперь, Генрихъ, сказалъ онъ: — ступай, сядь на мое кресло и оставь меня здсь.

Генрихъ повиновался, онъ начиналъ догадываться.

— Ты не отвчаешь, продолжалъ голосъ: — слдовательно не хочешь каяться!

— Простите, простите! сказалъ Шико, подражая голосу короля.

Потомъ, обратившись къ Генриху, шепнулъ:

— Хорошъ голосъ!.. Онъ не узнатъ, что я не ты, а я.

— Э-re! сказалъ король: — что это значитъ?

— Постой, постой! То ли еще мы услышимъ!

— Несчастный! произнесъ голосъ.

— Точно, отвчалъ Шико:— я закоренлый гршникъ!

— Такъ сознайся въ своихъ преступленіяхъ и покайся.

— Я сознаюсь, сказалъ Шико: — что поступилъ неблагородно съ моимъ кузеномъ Конде, соблазнивъ жену его — и каюсь!

— Что ты тамъ говоришь? проговорилъ король.— Замолчи! Объ этомъ уже давно не говорятъ!

— Не-уже-ли? сказалъ Шико: — такъ поговоримъ о другомъ.

— Я сознаюсь, продолжалъ за Генриха Шико: — что обманулъ Поляковъ и убжалъ отъ нихъ, взявъ съ собою вс королевскія драгоцнности.

— Дуракъ! вскричалъ Генрихъ: — что ты тамъ толкуешь!

— Да надо же ему что-нибудь разсказывать, возразилъ Шико.— Не мшай.

— Говори! произнесъ голосъ.

— Я сознаюсь, продолжалъ Шико:— что отбилъ престолъ Франціи у моего кузена д’Алансона, которому онъ приходился по праву, потому-что я самъ отказался отъ него, принявъ польскую корону — каюсь!

— Негодяй! вскричалъ король.

— Это еще не все, произнесъ голосъ.

— Сознаюсь, дйствовалъ вмст съ моей доброй матерью, чтобъ изгнать изъ Франціи моего шурина, короля наваррскаго, лишивъ его всхъ друзей, и сестру мою Маргериту, лишивъ ее всхъ любовниковъ, — въ чемъ искренно каюсь!

— А, разбойникъ! проговорилъ король, стиснувъ зубы отъ злости.

— Ваше величество, если хотите, чтобъ голосъ сжалился надъ вами, такъ не должно ничего скрывать отъ него.

— Я спрашиваю не о политик, продолжалъ голосъ.

— А-га! отвчалъ Шико плачевнымъ голосомъ:— вы изволите говорить о моей нравственности?

— Именно! отвчалъ голосъ.

— Сознаюсь, продолжалъ Шико:— я чрезвычайно изнженъ, лнивъ, вялъ, малодушенъ и лицемръ.

— Правда, произнесъ глухо голосъ.

— Я дурно поступалъ съ женщинами, и особенно съ моею женою, ангеломъ кротости и доброты.

— Возлюби жену, яко самого-себя, съ гнвомъ произнесъ голосъ:— и не помышляіі о другомъ!

— Ахъ! вскричалъ Шико плачевнымъ голосомъ: — я много гршилъ!

— И соблазнялъ другихъ своимъ примромъ!

— Правда, совершенная правда.

— Ты чуть не погубилъ бднаго Сен-Люка.

— Ба! вскричалъ Шико:— такъ я еще не погубилъ его?

— Нтъ, но это можетъ случиться, если ты завтра же не отпустишь его.

— А-га! шепнулъ Шико королю:— голосъ, кажется, расположенъ къ Сен-Люку.

— И если не пожалуешь его герцогомъ, а жену герцогиней, продолжалъ голосъ: — въ вознагражденіе за оскорбленіе.

— А если я не послушаюсь? спросилъ Шико.

— Если ты не послушаешься, возразилъ голосъ, принявъ грозное выраженіе: — такъ попадешь въ огнь вчный, туда же, гд досел жарятся Сарданапалъ, Навуходоносоръ и маршалъ де-Рецъ.

Генрихъ III жалобно застоналъ. Эта угроза еще боле увеличила страхъ его.

— Peste! сказалъ Шико:— замчаешь ли ты, Генрихъ, какъ голосъ заботится о Сен-Люк? Можно подумать, что они большіе друзья.

Но Генрихъ не слышалъ шутокъ Шико, а если и слышалъ, такъ он не могли разогнать его страха.

— Я погибъ! говорилъ онъ въ безуміи: — я погибъ! этотъ голосъ сверху убьетъ меня!

— Сверху? возразилъ Шико: — совсмъ не сверху, а съ боку?

— Какъ, съ боку? спросилъ Генрихъ.

— Разумется, разв ты не слышишь, что онъ тутъ за стной? Генрихъ, голосъ твой живетъ въ Лувр.

— Нечестивый!

— Поздравляю тебя, Генрихъ, съ такимъ жильцомъ. Только мн кажется, ты не умешь довольно цнить этой чести. Какъ! голосъ живетъ въ Лувр, за твоей стной, а ты и не извстишь его? Полно, Генрихъ, это невжливо, и я не узнаю тебя.

Въ это самое мгновеніе, сучокъ, лежавшій въ углу камина, вспыхнулъ и освтилъ комнату, а вмст съ тмъ и лицо Шико.

На немъ выражалось столько иронической веселости, что король изумился.

— Какъ! сказалъ онъ: — ты еще можешь шутить? Ты смешь…

— Да, смю, сказалъ Шико:— и ты самъ осмлишься сейчасъ, чортъ возьми!.. Да поразмысли же хорошенько, сынъ мой, и длай то, что я теб совтую.

— Что ты мн совтуешь?..

— Я совтую теб сходить посмотрть, не сидитъ ли голосъ въ сосдней комнатъ.

— Но если онъ опять заговоритъ?

— Такъ я отвчу ему. Оно даже очень-кстати, потому-что голосъ вообразитъ, будто ты все-еще здсь, голосъ-то не совсмъ хитеръ, онъ не узнаетъ даже съ кмъ говоритъ. Вотъ я цлую четверть часа бесдую съ нимъ, а онъ и не узналъ меня!..

Генрихъ насупилъ брови. Шико поколебалъ его убжденіе.

— Мн кажется, ты правъ, Шико, сказалъ онъ:— и мн пришла охота…

— Да ступай же!

Генрихъ отворилъ тихонько дверь въ корридоръ, ведшій къ сосдней комнат, которая, какъ мы уже сказали, принадлежала кормилиц Карла IX, а теперь занята была Сен-Люкомъ. Но едва онъ прошелъ нсколько шаговъ, какъ услышалъ, что голосъ опять сталъ произносить угрозы. Шико жалобно отвчалъ ему.

— Да, говорилъ голосъ:— ты непостояненъ, какъ женщина, изнженъ, какъ сибаритъ, развращенъ, какъ идолопоклонникъ!

— Хи, хныкалъ Шико: — хи, хи! разв я виноватъ, что тло у меня нжно, руки блы, умъ перемнчивъ? Но кончено, о голосъ! Съ завтрашняго же дня я буду носить рубахи изъ самой грубой холстины…

Генрихъ продолжалъ идти впередъ по корридору, замчая съ изумленіемъ, что по мр того, какъ слова Шико становились мене-внятными, слова, произносимыя голосомъ, явственне и громче долетали до его слуха, и что голосъ выходилъ точно изъ комнаты Сен-Люка.

Генрихъ хотлъ уже постучаться, какъ замтилъ слабую полосу свта, пробивавшуюся сквозь замочную скважину.

Онъ наклонился, приложилъ глазъ къ этой скважин и сталъ смотрть.

Вдругъ Генрихъ, дотол блдный, покраснлъ, выпрямился и сталъ протирать глаза, какъ-бы не довряя имъ.

— Mordieu! проговорилъ онъ:— онъ осмлился такимъ образомъ подшутить надо мною!

Вотъ что онъ увидлъ въ замочную скважину:

Въ одномъ углу комнаты, Сен-Люкъ, въ шелковомъ халат, говорилъ въ сарбаканъ грозныя слова, столько устрашившія короля, а возл него, опершись къ нему на плечо, стояла молодая женщина въ бломъ пеньюар, она по-временамъ отнимала у Сен-Люка сарбаканъ и говорила въ него слова, которыя ей приходили на умъ. Въ промежуткахъ они смялись, прислушиваясь къ гнусливому и плаксивому голосу Шико.

— Жанна де-Коссе въ комнат Сен-Люка, отверзтіе въ стн, мистификація!.. Со мной!.. глухо произнесъ Генрихъ.— О, они мн дорого заплатятъ за это!..

На оскорбительныя слова, сказанныя молодою женою Сен-Люка въ сарбаканъ, король отскочилъ отъ двери и съ такой яростію и силою ударилъ въ нее ногой, что замокъ отскочилъ.

Жанна страшно вскрикнула и скрылась за занавсами кровати.

Сен-Люкъ, съ сарбаканомъ въ рукъ, блдный, трепещущій, упалъ на колни передъ королемъ, поблднвшимъ отъ ярости.

— Ай! кричалъ Шико за стной: — ай, пощадите!.. Умираю, изнемогаю!

Но въ комнат Сен-Люка никто еще не имлъ силы произнести одного слова: такъ быстръ и внезапенъ былъ переходъ отъ смха къ ужасу.

Генрихъ первый прервалъ молчаніе однимъ словомъ.

— Вонъ! сказалъ онъ, протянувъ руку.

И, уступивъ движенію ярости, недостойной короля, онъ вырвалъ сарбаканъ изъ рукъ Сен-Люка и хотлъ его ударить.

Но это движеніе заставило Сен-Люка скоро вскочить.

— Ваше величество, сказалъ онъ:— вы не имете права бить меня: я дворянинъ.

Генрихъ съ бшенствомъ бросилъ сарбаканъ на полъ. Кто-то поднялъ его. То былъ Шико, который, услышавъ шумъ въ сосдней комнат и полагая, что посредникъ необходимъ, прибжалъ туда.

Онъ оставилъ Генриха и Сен-Люка справляться другъ съ другомъ, а самъ побжалъ къ занавсу, изъ-за котораго вытащилъ трепещущую молодую женщину.

— Вотъ какъ! вскричалъ онъ:— Адамъ и Евва! А ты выгоняешь ихъ, Генрихъ? спросилъ онъ, взглянувъ на короля.— Такъ позволь же мн выпроводить ихъ.

И, ставъ между королемъ и Сен-Люкомъ, онъ поднялъ сарбаканъ надъ головами виноватыхъ и произнесъ:

— Изгоняю васъ изъ рая, чтобъ впередъ вашей ноги здсь не было!

Потомъ, наклонившись къ уху Сен-Люка, который обхватилъ одной рукой талью жены, какъ-бы желая защитить ее отъ гнва короля, Шико шепнулъ ему:

— Не жалйте лучшихъ своихъ лошадей, но чтобъ завтра же между вами и Лувромъ было разстоянія двадцать ль по-крайней-мр!

XI.
Какъ Бюсси отправился отъискивать свою мечту, боле и боле убжденный въ томъ, что то была дйствительность.

Бюсси и герцогъ анжуйскій, возвращаясь домой, были оба задумчивы,— герцогъ анжуйскій потому, что опасался послдствій ссоры съ королемъ, къ которой онъ былъ нкоторымъ образомъ вынужденъ, Бюсси потому, что происшествія прошедшей ночи не выходили у него изъ ума.

— Наконецъ, говорилъ онъ, разставшись съ герцогомъ посл множества комплиментовъ за энергію, которую онъ обнаружилъ: — наконецъ неоспоримо то, что на меня напали, что я дрался, что меня ранили, потому-что я чувствую сильную боль въ боку. Защищаясь, я видлъ стну турнельскаго отеля и зубчатыя башни Бастиліи, тамъ на меня напали, потому-что я халъ въ Сент-Антуанское-Предмстье за письмомъ королевы наваррской. Я дрался тамъ, передъ дверью, которая подалась, за которую я скрылся и изъ-за которой видлъ еще блдное лицо и сверкающіе глаза Келюса. Я попалъ въ корридоръ, на конц корридора была лстница. Я вступилъ на первую ступеньку, споткнулся о вторую и лишился чувствъ. Потомъ начались грезы. Наконецъ, я очутился на краю рва близь Тампля, между августинскимъ монахомъ, мясникомъ и старухой… Теперь я желалъ бы знать, отъ-чего все прочее такъ хорошо сохранилось въ моей памяти, а мечта исчезла?.. Въ этомъ-то вся и тайна!

Бюсси остановился у двери своего дома, прислонился къ стн, и закрылъ глаза.

— Morbleu! вскричалъ онъ: — не можетъ-быть, чтобъ бредъ оставилъ въ ум такое сильное впечатлніе. Я какъ теперь вижу комнату съ обоями, на которыхъ были изображены фигуры, вижу расписанный плафонъ, вижу кровать съ блыми камковыми занавсами, вышитыми золотомъ. Вижу портретъ, вижу блондинку… только не знаю, какъ она вышла изъ рамки. Наконецъ, вижу открытое и веселое лицо молодаго доктора, котораго подвели къ моей кровати съ завязанными глазами. Кажется — ясно? Нтъ! я непремнно долженъ еще разъ на яву увидть этотъ сонъ!.. Во-первыхъ, чтобъ лучше приступить къ длу, надну костюмъ боле приличный для ночныхъ прогулокъ — а потомъ къ Бастиліи!

Въ-слдствіе этого намренія, довольно-безразсуднаго со стороны человка, который шелъ къ тому же мсту, на которомъ его наканун чуть не убили, Бюсси вошелъ къ себ, веллъ перевязать свою рану, надлъ ботфорты, взялъ съ собою самую надежную изъ своихъ шпагъ, закутался въ плащъ, слъ въ носилки и, прибывъ къ навалу Сент-Антуанской Улицы, вышелъ изъ носилокъ, приказавъ своимъ людямъ ждать себя, а самъ отправился одинъ къ Бастиліи.

Было около девяти часовъ вечера. Колокольный звопъ возвстилъ уже о томъ, чтобъ тушили огни. Улицы опустли.

По причин оттепели, площадь Бастиліи была покрыта лужами.

Бюсси сталъ отъискивать то мсто, гд упала его лошадь, и нашелъ его, онъ сталъ отступать такимъ же образомъ, какъ отступалъ наканун, дошелъ до стны и началъ отъискивать дверь съ углубленіемъ и маленькимъ окошечкомъ, черезъ которое онъ смотрлъ на Келюса. Но почти вс двери были съ уступомъ и окошечкомъ, за всми слдовалъ корридоръ.

— Pardieu! вскричалъ Бюсси съ досадой— хотя бы мн пришлось стучаться во вс двери, допрашивать всхъ жильцовъ, хотя бы мн пришлось истратить тысячу экю, чтобъ развязать языкъ слугамъ и старухамъ, я добьюсь-таки истины! Здсь пятьдесятъ домовъ, по десяти домовъ на вечеръ: слдовательно, мн надобно будетъ потерять пять вечеровъ. Подожду только, чтобъ стало посуше.

Едва Бюсси договаривалъ эти слова, какъ увидлъ слабый, дрожащій свтъ, осторожно приближавшійся и отражавшійся въ лужахъ, какъ маякъ въ мор. Этотъ свтъ медленно приближался къ нему, описывая круги, останавливаясь по-временамъ, переходя то направо, то налво, иногда спотыкаясь и прыгая подобно блуждающему огню, потомъ опять приближаясь ровно и опять выдлывая прежнія эволюціи.

— Надо согласиться, подумалъ Бюсси: — что здсь престранное мсто… Подожду.

И Бюсси, закутавшись въ плащъ, спрятался въ углубленіе двери. Ночь была такъ темна, что въ четырехъ шагахъ нельзя было ничего различить.

Фонарь все приближался прежнимъ порядкомъ. Но такъ-какъ Бюсси не былъ суевренъ, то и не могъ думать, чтобъ это былъ блуждающій огонекъ, гроза путешественниковъ среднихъ вковъ.

И точно, нсколько секундъ спустя, мнніе его оправдалось.

Въ тридцати шагахъ отъ себя, Бюсси увидлъ черную, длинную какъ столбъ фигуру, которая мало-по-малу принимала формы живаго существа, державшаго въ лвой рук и то передъ собою, то съ боку фонарь. Это живое существо въ ту минуту принадлежало, по-видимому, къ почетному братству пьяницъ, потому-что только пьянству можно было приписать странные круги, описываемые этимъ существомъ, и мужество, съ которымъ спотыкалось оно въ грязныхъ ямахъ и ступало черезъ лужи.

Однажды, онъ даже поскользнулся на неотмерзшей мостовой и глухой стукъ, сопровождаемый быстрымъ движеніемъ фонаря сверху внизъ, возвстилъ Бюсси, что ночной путникъ, нетвердо державшійся на ногахъ, нашелъ боле-врный центръ тяжести.

Бюсси ощутилъ съ этой минуты то уваженіе, которое вс благородные люди питаютъ къ запоздалымъ пьяницамъ, и готовился уже идти подать помощь этому служителю Бахуса, какъ говорилъ поэтъ Ронсаръ, какъ увидлъ, что фонарь поднялся съ быстротою, доказывавшею въ хозяин его твердость, какой нельзя было предполагать прежде.

— А-га! проговорилъ Бюсси:— видно еще приключеніе.

И такъ-какъ фонарь все боле и боле приближался и направлялся прямо къ нему, то онъ еще дале спрятался въ уступъ двери.

Фонарь приблизился еще на десять шаговъ, и тогда Бюсси, по свту, распространяемому имъ, замтилъ странное обстоятельство: у человка, несшаго фонарь, были завязаны глаза.

— Pardieu! сказалъ Бюсси про-себя:— вотъ странная идея играть въ жмурки съ фонаремъ, въ такое время и по такой грязи! Ужь не грезится ли мн опять?

Человкъ съ фонаремъ ступилъ еще пять или шесть шаговъ.

— Господи! подумалъ Бюсси: — да онъ никакъ что-то бормочетъ. Стало-быть, это не пьяница и не сумасшедшій: это математикъ, ищущій разршенія какой-нибудь задачи.

Такое мнніе было внушено наблюдателю послдними словами, произнесенными человкомъ съ фонаремъ:

— Четыреста-восемьдесятъ-восемь, четыреста-восемьдесятъ-девять, четыреста-девяносто, бормоталъ человкъ съ фонаремъ:— должно быть здсь.

И тогда таинственный незнакомецъ, приподнявъ повязку, пошелъ прямо къ дому, противъ котораго находился.

Подошедъ къ двери, онъ сталъ внимательно разсматривать ее.

— Нтъ, сказалъ онъ:— не здсь.

Потомъ опустилъ повязку и пошелъ дале.

— Четыреста-девяносто-одинъ, четыреста-дсвяносто-два, четыреста-девяносто-гри, четыреста-девяносто-четыре… должно быть здсь.

И онъ опять поднялъ повязку и, остановившись противъ двери, находившейся возл той, у которой Бюсси былъ спрятанъ, сталъ осматривать ее съ тмъ же вниманіемъ.

— Гм! сказалъ онъ: — кажется, здсь, нтъ… а впрочемъ… нтъ, нтъ! Эти проклятыя двери вс похожи одна на другую.

— Я замтилъ то же самое, подумалъ Бюсси: — сходство нашихъ замчаній заставляетъ меня уважать математика.

Математикъ опустилъ повязку и продолжалъ:

— Четырегта-девяносто-пять, четыреста-девяносто-шесть, четыреста-девяносто-семь, четыреста-девяносто-восемь, четыреста-девяносто-девять… если теперь противъ меня дверь, такъ это должна быть именно та, которую я ищу.

Точно, противъ него была дверь, и именно та самая, у которой былъ спрятанъ Бюсси, а потому, когда математикъ поднялъ и повязку и фонарь, то встртился лицомъ-къ-лицу съ Бюсси.

— Ну, что? спросилъ Бюсси.

— О! вскричалъ незнакомецъ, отступивъ шагъ назадъ.

— Э, старый знакомый! вскричалъ Бюсси.

— Не можетъ быть! вскричалъ незнакомецъ.

— Оно такъ, да только очень-странно. Такъ это вы, докторъ?

— А вы раненный?

— Точно.

— Боже! какой случай!

— Вы докторъ, продолжалъ Бюсси:— перевязывавшій вчера дворянину рану въ боку…

— Въ правомъ.

— Именно, я васъ сейчасъ узналъ, у васъ такая легкая и вмст искусная рука.

— Ахъ! я не надялся встртить васъ здсь.

— Чего же вы искали?

— Домъ.

— А! сказалъ Бюсси: — вы искали домъ?

— Да.

— Разв вы его не знаете?

— Какъ же мн его знать, отвчалъ молодой человкъ:— коли меня провели съ завязанными глазами.

— Слдовательно, вы теперь уврены, что были въ этомъ дом?

— Въ этомъ, или одномъ изъ сосднихъ, наврное не знаю, потому-что самъ ищу его.

— Въ такомъ случа, мн не пригрезилось, сказалъ Бюсси.

— Пригрезилось? Что такое?

— Надобно вамъ сказать, другъ мой, что мн казалось, будто все это приключеніе, исключая, разумется, раны, была мечта.

— Знаете ли, что слова ваши нисколько не удивляютъ меня!

— Отъ-чего?

— Я былъ увренъ, что тутъ кроется какая-нибудь тайна.

— Да, другъ мой, и тайна, которую вы поможете мн открыть, не правда ли?

— Охотно.

— Но прежде всего два слова.

— Говорите.

— Какъ васъ зовутъ?

— Я охотно отвчу вамъ на этотъ вопросъ, отвчалъ молодой человкъ.— Хотя мн очень-хорошо извстно, что, по мод и по законамъ общежитія, мн слдовало бы при подобномъ вопрос подбочениться, закинуть назадъ голову и спросить: ‘А васъ самихъ какъ зовутъ, почтеннйшій?’ Но вы вооружены длинной шпагой, а со мной кром ланцета ничего нтъ. Вы похожи на благороднаго дворянина, а меня можно принять за бродягу, потому-что я промокъ до костей и загрязнился по поясъ. Итакъ, я ршаюсь откровенно отвчать на вашъ вопросъ: меня зовугъ Реми ле-Годуэнъ.

— Прекрасно. Благодарю васъ. А я — Луи де-Клермонъ, графъ де-Бюсси.

— Бюсси д’Амбуазъ! герой Бюсси! вскричалъ молодой докторъ съ восторгомъ.— Какъ? вы тотъ знаменитый Бюсси, тотъ капитанъ, который… котораго… о!

— Я самъ, скромно отвчалъ дворининъ.— И такъ-какъ теперь мы знаемъ другъ друга, то покорнйше васъ прошу удовлетворить моему любопытству…

— Сейчасъ, сейчасъ. Я такъ запачкался, что, подобно Эпаминонду-ивянину, долженъ буду просидть дня три въ своей комнат, не имя другаго платья… Но извините, вы, кажется, изволили спрашивать меня о чемъ-то…

— Да, я желалъ знать, какъ вы попали въ этотъ домъ?

— Очень-простымъ и вмст непонятнымъ образомъ. Я вамъ это сейчасъ объясню, сказалъ молодой человкъ.

— Пожалуйста.

— Ахъ, извините, графъ… Я такъ разстроенъ, такъ изумленъ, что даже забылъ, что говорю съ графомъ.

— Ничего, продолжайте.

— Изволите видть, графъ, что со мною случилось: я живу въ улиц Ботрельи, въ пятистахъ шагахъ отсюда. Я бдный ученикъ хирургіи и, увряю васъ, уже довольно-хорошо знаю свое дло.

— Я это извдалъ по опыту.

— Я прилежно учился, и учусь, продолжалъ молодой человкъ: — а больныхъ у меня нтъ. Меня зовутъ Реми ле-Годуэнъ, Реми по имени, а ле-Годуэнъ потому, что я родился въ Нантель-ле-Годуэнъ. Дней семь или восемь назадъ, за Арсеналомъ, какой-то человкъ былъ раненъ ножомъ, я зашилъ ему рану въ живот и очень-ловко упряталъ кишки, которыя ползли-было наружу. Это составило мн нкоторую репутацію, которой я обязанъ тмъ, что въ прошлую ночь меня разбудилъ нжненькій голосокъ.

— Женскій? вскричалъ Бюсси.

— Да, но берегитесь, графъ, не смотря на всю простоту свою, я узналъ, что это былъ голосъ служанки. Впрочемъ, это очень-натурально: съ этими голосами я боле знакомъ, нежели съ голосами знатныхъ дамъ.

— Что же вы сдлали?

— Я всталъ и отворилъ дверь, но едва вышелъ въ сни, какъ дв ручки, не слишкомъ-нжныя, но и не слишкомъ-жесткія, завязали мн глаза.

— Ничего не говоря? спросилъ Бюсси.

— Ничего. Она сказала мн:— Пойдемте, не старайтесь узнавать, куда идете, будьте скромны, вотъ вамъ награда.

— Какая же была награда?

— Кошелекъ, набитый пистолями, который она вложила мн въ руку.

— А-га! Что жь вы отвчали?

— Я отвчалъ, что готовъ слдовать за миленькой проводницей… Я не зналъ, мила ли она, но во всякомъ случа этотъ комплиментъ не могъ испортить дла.

— И вы послдовали за нею безъ возраженій, не требуя никакого обезпеченія въ своей безопасности?

— Я часто читалъ подобныя исторіи въ книгахъ и всегда замчалъ, что он кончались чмъ-нибудь пріятнымъ для врача. Слдовательно, я, какъ имлъ уже честь докладывать, пошелъ за служанкой, меня вели по твердой дорог, морозило, и я сосчиталъ пятьсотъ-два шага.

— Хорошо, сказалъ Бюсси:— вы поступили благоразумно, слдовательно, вы остановились у этой двери?

— Я полагаю, потому-что сосчиталъ до четырех-сотъ девятидесяти-девяти шаговъ, если только хитрая двчонка не заставила меня нарочно покружиться, въ чемъ я ее очень подозрваю.

— Да, но предположимъ даже, что она приняла эту предосторожность, сказалъ Бюсси: — не-уже-ли она не дала вамъ чего-нибудь замтить, не произнесла какого-нибудь имени?

— Никакого.

— И вы сами ничего не замтили?

— Я замтилъ все, что можно было замтить пальцами, служащими иногда вмсто глазъ… то-есть: дверь, обитую гвоздями, за дверью корридоръ, въ конц корридора лстницу.

— На-лво?

— Да. Я даже сосчиталъ ступени.

— Сколько?

— Двнадцать!

— И потомъ прямо входъ?

— Нтъ, кажется, сперва былъ корридоръ, потому-что три раза отворялись двери.

— Хорошо.

— Потомъ я услышалъ голосъ… Ахъ! это ужь былъ голосъ госпожи… нжный, пріятный голосокъ.

— Да, да, это быль ея голосъ.

— Ея?

— Я въ томъ увренъ.

— Вы счастливе меня, потому-что хоть въ чемъ-нибудь уврены. Потомъ меня толкнули въ комнату, въ которой вы лежали, и мн позволили снять повязку.

— Такъ, такъ.

— Тогда я увидлъ васъ.

— Гд я былъ?

— На постели.

— Съ блыми камковыми занавсами, шитыми золотомъ?

— Да.

— Въ комнат съ обоями?

— Да.

— И съ расписаинымъ потолкомъ?

— Точно-такъ. Между двумя окнами…

— Портретъ.

— Именно.

— Портретъ восьмнадцати или двадцати-лтней двушки.

— Да.

— Блондинки?

— Такъ.

— Прелестной, какъ ангелъ?

— Еще прелестне!

— Правда! Что жь вы сдлали?

— Я перевязалъ вамъ рану.

— И очень-искусно.

— Какъ умлъ!

— Прекрасно перевязали, другъ мой, прекрасно! потому-что сегодня утромъ рана почти закрылась.

— Благодаря бальзаму, мною-самимъ составленному и изумительному въ подобныхъ случахъ! Сколько разъ, не имя кого лечить, я самъ наносилъ себ раны, чтобъ испытать свой бальзамъ. И что же? Каждый разъ раны заживали въ два-три дня.

— Любезный мось Реми, вскричалъ Бюсси: — вы человкъ драгоцнный, и я сердечно полюбилъ васъ. Но говорите: что жь было дале?

— Потомъ съ вами опять сдлался обморокъ. Голосъ безпрестанно спрашивалъ меня объ васъ.

— Откуда?

— Изъ сосдней комнаты.

— Такъ-что вы не видали хозяйки?

— Не видалъ.

— Что же вы отвчали ей?

— Я отвчалъ, что рана не опасна, и что черезъ сутки не будетъ и слдовъ ея.

— Что же она?

— Она была въ восторг, потому-что вскричала, Какое счастье, Боже мой!

— Она сказала: какое счастье?

— Сказала.

— Мось Реми, я беру васъ подъ свое покровительство. Но дале, дале…

— Дале все было кончено, рана ваша была перевязана, мн нечего было больше длать, и голосъ сказалъ: ‘мось Реми…’

— Голосъ зналъ, какъ васъ зовутъ?

— Конечно, въ-слдствіе заслуженной мною репутаціи посл излеченія раны, о которой я вамъ говорилъ.

— Правда, правда. И такъ, голосъ сказалъ вамъ: ‘мось Реми…’

— ‘Будьте благороднымъ человкомъ, не измняйте бдной женщин, которую увлекло человколюбіе, надньте опять повязку и удалитесь, не стараясь узнать, гд вы были.’

— И вы общали?

— Далъ честное слово.

— И сдержали его?

— Какъ видите, наивно отвчалъ молодой человкъ:— иначе я не сталъ бы искать двери.

— Вы поступили прекрасно, какъ благородный человкъ, сказалъ Бюсси:— и хотя внутренно я бшусь, но не могу не сказать вамъ: дайте мн вашу руку, мось Реми.

И Бюсси дружески протянулъ руку къ мололому доктору.

— Графъ… сказалъ Реми съ замшательствомъ.

— Давайте, давайте, вы дворянинъ по сердцу.

— Графъ, сказалъ Реми: — я почту за величайшую честь пожать руку храброму Бюсси д’Амбуазу… но сперва я долженъ объяснить вамъ, зачмъ ищу домъ.

— Зачмъ?

— Въ кошельк было десять пистолей.

— Ну?

— Это слишкомъ-много для человка, который беретъ по пяти су за визитъ, и то только въ такомъ случа, если ему могутъ заплатить, а потому я хотлъ…

— Возвратить деньги?

— Да.

— Любезный Реми, вы черезъ-чуръ совстливы, клянусь вамъ, вы заслужили эти деньги, и он принадлежатъ вамъ по праву.

— Вы думаете? сказалъ Реми, весьма-довольный.

— Увряю васъ, только не эта дама должна платить вамъ, потому-что я ея не знаю, и она меня не знаетъ.

— Слдовательно, я долженъ же отдать деньги…

— Пожалуй, но я у васъ въ долгу.

— Вы?

— Да, и заплачу свой долгъ. Что вы длаете въ Париж? говорите… Разскажите мн вс свои обстоятельства, мой добрый мсь Реми.

— Что я длаю въ Париж? Покуда ничего, но еслибъ у меня были паціенты, я бы не сидлъ сложа руки.

— Прекрасно! Я сейчасъ дамъ вамъ паціента: хотите лечить меня? Вамъ будетъ много дла, увряю васъ! Не проходитъ дня, чтобъ я не изуродовалъ кого-нибудь, или чтобъ мн самому не досталось. Скажите же… хотите ли взяться чинить прорхи, которыя мн будутъ длать, или которыя я буду длать?

— Ахъ, графъ! сказалъ Реми: — я не достоинъ этой чести…

— Нтъ, чортъ возьми! такихъ людей, какъ вы, немного. А у васъ рука легка, какъ у женщины, притомъ же, вашъ бальзамъ…

— Графъ!

— Вы будете жить у меня… у васъ будетъ своя квартира, свои люди. Соглашайтесь, или, клянусь честью, вы оскорбите меня. Впрочемъ, дло ваше не кончено: вы должны сдлать мн еще перевязку.

— Графъ, отвчалъ молодой докторъ: — я такъ счастливъ, что не умю выразить своей признательности. Я буду трудиться… у меня будутъ паціенты!

— Нтъ, не будутъ, потому-что я беру васъ для себя-одного… и, разумется, для друзей моихъ. Но скажите: больше вы ничего не помните?

— Ничего.

— Такъ объясните мн одно обстоятельство. Вы, какъ человкъ наблюдательный, осторожный, ощупывающій стны, изучающій голоса, можетъ-быть, скажете мн, какимъ образомъ я попался изъ этого дома на край рва близь Тампля?

— Вы!

— Да, я… Вы не помогали переносить меня?

— Нисколько! Я даже воспротивился бы этому, потому-что холодъ могъ повредить вамъ.

— Въ такомъ случа, сказалъ Бюсси:— я ршительно теряюсь. Не хотите ли вы еще поискать со мною?

— Все, что вамъ угодно, графъ, но я боюсь, что трудъ нашъ будетъ напрасенъ. Здсь вс домы похожи одинъ на другой.

— Такъ мы посмотримъ днемъ, сказалъ Бюсси.

— Да, но днемъ насъ самихъ увидятъ.

— Такъ надо будетъ вывдать?

— Будемъ вывдывать, графъ.

— И вывдаемъ! Поврь мн, Реми, насъ теперь двое, и я увренъ, что это не мечта, а дйствительность. Это уже много.

XII.
Что за человкъ былъ обер-егермейстеръ Бріанъ де-Монсоро.

Бюсси волновала не радость, а восторгъ, когда онъ убдился, что мечта его не была мечтою, и что прелестная блондинка въ-самомъ-дл оказала ему великодушное гостепріимство, о которомъ сердце его сохранило неясное воспоминаніе.

Онъ ршился не отпускать отъ себя молодаго человка, котораго возвелъ въ званіе своего домашняго доктора. Не смотря на то, что Реми былъ ужасно выпачканъ, онъ долженъ былъ ссть съ нимъ въ носилки, Бюсси боялся отпустить его, чтобъ и онъ не исчезъ, какъ видніе, онъ ршился взять его къ себ, запереть на ночь, и выпустить на свободу только къ утру.

Во все время возвратнаго пути, графъ допрашивалъ молодого человка, но отвты все оставались въ томъ тсномъ кругу, который мы указали. Реми-ле-Годуэнъ зналъ не боле Бюсси.

Но для человка, въ сердц котораго раждается любовь,— а въ сердц Бюсси она развивалась видимо,— пріятно бесдовать о любимой женщин, правда, Реми не видалъ этой женщины, но это была еще выгода для Бюсси, потому-что онъ могъ описывать ему ея прелести.

Бюсси былъ очень-расположенъ пробесдовать всю ночь о незнакомой красавиц, но Реми, вступивъ въ свою новую должность, началъ съ того, что приказалъ раненному лечь спать, усталость то же совтовала ему, и онъ повиновался.

Однакожь, Бюсси прежде самъ проводилъ своего новаго врача въ квартиру, состоявшую изъ трехъ комнатъ, которую онъ самъ нкогда занималъ, потомъ, удостоврившись, что молодой докторъ, довольный своей новой квартирой и счастіемъ, посланнымъ ему Провидніемъ, не уйдетъ тихонько изъ дома, вошелъ въ великолпную квартиру, которую занималъ въ первомъ этаж.

Проснувшись на другое утро, онъ увидлъ возл своей кровати Реми. Молодой докторъ все еще не врилъ своему счастію и ждалъ пробужденія Бюсси, чтобъ удостовриться, не грезилось ли ему самому.

— Какъ вы себя чувствуете? спросилъ онъ Бюсси.

— Прекрасно, мой любезный эскулапъ, довольны ли вы сами?

— Такъ доволенъ, великодушный покровитель мой, что не помняюсь даже съ королемъ Генрихомъ III, хотя онъ теперь, какъ кажется, собирается прямо въ рай, но дло не въ томъ, надобно осмотрть вашу рану.

— Осмотрите.

И Бюсси поворотился бокомъ, чтобъ молодой хирургъ могъ лучше снять повязку.

Все шло какъ-нельзя-лучше, рана закрылась. Бюсси спалъ какъ человкъ вполн-счастливый, сонъ и счастіе помогли хирургу, такъ-что ему почти ничего не оставалось длать.

— Что вы скажете, мой добрый Реми?

— Я не смю сознаться, что вы почти здоровы, боясь, чтобъ вы не отослали меня домой, въ мою квартирку, въ улиц Ботрельи, въ пятистахъ шагахъ отъ таинственнаго дома…

— Который мы отъищемъ, не правда ли, Реми?

— Надюсь.

— И такъ, другъ мой, сегодня ты долженъ…

— Простите! вскричалъ Реми, со слезами на глазахъ:— вы, кажется, сказали мн ты?

— Реми, я говорю ты людямъ, которыхъ люблю. Теб это непріятно?

— Напротивъ, вскричалъ молодой человкъ, стараясь схватить руку Бюсси и поцаловать ее:— напротивъ! Я думалъ, что мн только послышалось. О, мось де-Бюсси! я сойду съ ума отъ радости!

— Не надобно, другъ мой, я хочу, чтобъ и ты полюбилъ меня хоть немного, хочу, чтобъ ты былъ у меня домашнимъ человкомъ и сегодня же переселился ко мн совсмъ, мн же ты долженъ позволить присутствовать при врученіи жезла новому придворному обер-егермейстеру {При вступленіи въ это званіе, егермейстеру вручали жезлъ — estorluaire, который онъ долженъ былъ подавать королю на охот въ лсу, для отклоненія сучьевъ при скачк въ галопъ.}.

— Ахъ! сказалъ Реми: — это еще опасно.

— Ничего, общаюсь теб быть осторожнымъ.

— Но вдь вы должны быть на лошади?

— Непремнно.

— Есть ли у васъ спокойная лошадь?

— У меня ихъ четыре.

— Ну, такъ возьмите ту, на которой вы позволили бы хать той особ… знаете… гд портретъ..?

— Знаю ли? Еще бы! Реми, ты проложилъ себ навки дорогу къ моему сердцу, я ужасно боялся, что ты не позволишь мн хать на сегодняшную охоту, или на этотъ охотничій церемоніалъ, на которомъ будутъ вс придворныя дамы и съдутся многія изъ горожанокъ. Ты понимаешь, что мой портретъ непремнно долженъ принадлежать ко двору, — либо это горожанка. Простой мщанкой она быть не можетъ: роскошь и изящество ея дома доказываютъ, что она или знатная, или богатая женщина… Я, можетъ-быть, встрчу ее!

— Все возможно, философически отвчалъ Реми.

— Да, только дома нельзя узнать, со вздохомъ возразилъ Бюсси.

— Еще трудне будетъ войдти въ него, прибавилъ Реми.

— О, только бы найдти!.. О томъ, какъ войдти, я всегда думаю только тогда, когда уже войду, сказалъ Бюсси:— впрочемъ, у меня есть врное средство.

— Какое?

— Я дамъ себя еще разъ ранить.

— Прекрасно, сказалъ Реми: — это подаетъ мн надежду, что вы оставите меня при себ.

— Не безпокойся, сказалъ Бюсси:— мн кажется, что я знакомъ съ тобою уже лтъ двадцать, и, клянусь честью, никогда не разстанусь съ тобою.

Доброе лицо молодаго доктора просіяло невыразимою радостью.

— Итакъ ршено, сказалъ онъ:— вы дете на охоту, чтобъ отъискивать красавицу, а я отправлюсь сперва въ улицу Ботрельи и потомъ пойду узнавать домъ.

— Забавно было бы, сказалъ Бюсси:— еслибъ и твои и мои поиски увнчались успхомъ.

Бюсси и Реми разстались не какъ господинъ и подчиненный, а какъ два друга.

Въ Венсеньскомъ-Лсу была назначена большая охота по случаю вступленія въ новую должность Бріана де-Монсоро, недавно пожалованнаго въ обер-егермейстеры. Религіозная процессія и внезапное покаяніе короля заставляли всхъ сомнваться въ томъ, будетъ ли онъ лично присутствовать на этой охотъ, потому-что когда на него находили подобныя минуты, онъ по цлымъ недлямъ не выходилъ изъ Лувра, а иногда поступалъ даже въ монастырь, но къ величайшему изумленію двора, около девяти часовъ утра вс узнали, что король ухалъ въ Венсеньскій-Замокъ и охотился за оленями съ своимъ братомъ, герцогомъ анжуйскимъ, и всмъ дворомъ.

Мсто сходки было назначено у Лощины-Короля-св.-Лудовика. Такъ называли въ то время перекрестокъ, гд находился еще, какъ говорятъ, знаменитый дубъ, возл котораго король-мученикъ творилъ судъ и расправу. Вс уже собрались въ девять часовъ утра, когда новый сановникъ, предметъ общаго любопытства и почти никому незнакомый при двор, явился на красивомъ ворономъ кон своемъ.

Вс взоры обратились на него.

Это былъ человкъ лтъ тридцати-пяти, высокій ростомъ, рябое и покрытое красными пятнами лицо его производило непріятное впечатлніе и заставляло внимательне его разсматривать, что рдко располагаетъ въ пользу того, кого разсматриваютъ. Къ сочувствію располагаетъ обыкновенно первый взглядъ: открытый взоръ и прямодушная улыбка симпатически вызываютъ такой же взоръ и такую же улыбку.

На немъ было зеленое полукафтанье, вышитое по швамъ серебромъ, серебряный поясъ съ вышитымъ гербомъ короля, токъ съ длиннымъ перомъ, въ лвой рук нчто въ род палицы, а въ правой жезлъ, который онъ долженъ былъ вручить королю.

Мось де-Монсоро имлъ мужественную грозную, но ужь нисколько не красивую наружность.

— Фи! какого урода вы привезли намъ изъ своей провинціи, ваше высочество, сказалъ Бюсси герцогу анжуйскому: — такъ за такими-то дворянами вы здите въ глушь? Чортъ возьми! во всемъ Париж не найдешь такой непріятной физіономіи, хотя у насъ ихъ и много! Говорятъ,— я повторяю только то, что слышалъ,— говорятъ, будто-бы ваше высочество изволили настоятельно требовать, чтобъ король принялъ этого обер-егермейстера.

— Графъ де-Монсоро служилъ мн врой и правдой, отрывисто отвчалъ герцогъ анжуйскій:— я вознаграждаю его.

— Хорошо сказано, ваше высочество, признательность ваша тмъ достойне, что мы рдко встрчаемъ ее, но если онъ не иметъ другаго достоинства, такъ мн кажется, что и я служилъ вамъ врой и правдой, и смю доложить, мн боле былъ бы къ-лицу костюмъ обер-егермейстера, нежели этому привиднію… Ахъ! да у него рыжая борода. Я и не замтилъ этого: однимъ достоинствомъ боле!

— Я не зналъ, отвчалъ герцогъ анжуйскій: — что надобно походить на Аполлона или Антиноя, чтобъ занимать мсто при двор.

— Ваше высочество не знали этого? спросилъ Бюсси съ величайшимъ хладнокровіемъ: — странно!

— Я предпочитаю сердце лицу, отвчалъ принцъ:— оказанныя услуги важне общанныхъ.

— Простите за любопытство, ваше высочество, продолжалъ Бюсси: — но мн бы очень хотлось знать, какія услуги оказалъ вамъ де-Монсоро?

— А, Бюсси! съ колкостью отвчалъ герцогъ:— вы правду сказали — вы любопытны… слишкомъ-любопытны.

— Вотъ вы каковы, принцъ! воскликнулъ Бюсси съ обыкновенною своею смлостью.— Вы сами любите разспрашивать и требуете, чтобъ вамъ отвчали, а спроси васъ, такъ ни слова не добьешься.

— Правда, сказалъ герцогъ анжуйскій: — но если ты хочешь знать, за что я покровительствую Монсоро, я дамъ теб средство узнать.

— Какое?

— Спроси самого Монсоро.

— Въ-самомъ-дл! вскричалъ Бюсси.— Вы правы! Тмъ боле, что съ нимъ, какъ съ простымъ дворяниномъ, я чиниться не стану, и если онъ мн не дастъ отвта, такъ…

— Что же?

— Такъ я ему скажу, что онъ невжа.

И, обратившись съ этими словами къ принцу спиною. Бюсси, не разсуждая, снялъ шляпу и при всхъ приблизился къ Монсоро, который, сидя на кон посреди круга, образовавшагося около него и будучи центромъ всхъ взоровъ, ожидалъ съ удивительнымъ хладнокровіемъ, чтобъ король избавилъ его, наконецъ, отъ этого непріятнаго положенія.

Когда онъ увидлъ Бюсси, приближающагося съ открытымъ, веселымъ, улыбающимся лицомъ, то и его лицо приняло мене-серьзное выраженіе.

— Простите, сказалъ Бюсси:— но я вижу, что вы здсь совершенно одни. Не-уже-ли милость, которою вы пользуетесь, доставила вамъ уже столько враговъ, сколько вы могли имть друзей за недлю до вступленія въ это званіе?

— Не знаю наврное, графъ, но объ закладъ биться готовъ, отвчалъ де-Монсоро.— Позвольте, однакожь, мн узнать, чему я обязанъ честію, которую вы мн оказываете, нарушая мое уединеніе?

— Гому восторгу, смло отвчалъ Бюсси: — который герцогъ анжуйскій внушилъ мн къ вамъ.

— Какимъ образомъ?

— Разсказавъ тотъ подвигъ, за который вы пожалованы обер-егермейстеромъ.

Монсоро страшно поблднлъ. Онъ бросилъ на Бюсси взглядъ, предвщавшій сильную грозу.

Бюсси замтилъ тогда, что сдлалъ ошибку, но онъ не любилъ отступать, напротивъ, онъ былъ изъ тхъ людей, которые нескромность поправляютъ дерзостью.

— Вы говорите, отвчалъ обер-егермейстеръ:— что герцогъ разсказалъ вамъ мой послдній подвигъ?

— Да, отвчалъ Бюсси:— разсказалъ очень-подробно, это самое внушило мн непреодолимое желаніе услышать разсказъ о томъ же подвиг отъ васъ самихъ.

Монсоро сжалъ жезлъ въ рукахъ своихъ, какъ-бы желая употребить его оружіемъ противъ Бюсси.

— Parbleu! сказалъ онъ: — я готовъ бы былъ исполнить ваше желаніе, но вотъ король… Однакожь, если вамъ угодно, то посл я буду къ вашимъ услугамъ.

И точно, король, на своемъ любимомъ гндомъ кон, быстро приближался къ лощин.

Бюсси оглянулся и встртилъ взглядъ герцога анжуйскаго, на лиц его была одна изъ самыхъ злобныхъ его улыбокъ.

— Господинъ и слуга, подумалъ Бюсси:— длаютъ оба очень-нехорошую гримасу, когда смются, каково же должно быть, когда они плачутъ?

Король любилъ открытыя, пріятныя лица, а потому Монсоро ему не понравился. Не смотря на то, онъ довольно-ласково принялъ жезлъ, который обер-егермейстеръ подалъ ему, преклонивъ, по обычаю, одно колно.

Немедленно за тмъ, пикры возвстили, что олень былъ загнанъ, и охота началась.

Бюсси нарочно сталъ съ боку, чтобъ видть всхъ, скакавшихъ мимо, онъ разсматривалъ всхъ женщинъ, но тщетно: между ними были хорошенькія, прелестныя, очаровательныя, но милаго существа, котораго искалъ онъ, не было.

Бюсси присоединился къ друзьямъ своимъ. Антраге, вчно веселый и беззаботный, разогналъ скуку своего друга.

— Новый обер-егермейстеръ нашъ очень-некрасивъ, сказалъ онъ Бюсси: — не правда ли?

— Я нахожу его отвратительнымъ, хороша должно быть семья его! Покажи мн его жену.

— Онъ не женатъ, возразилъ Антраге.

— Почему ты знаешь?

— Потому-что мадамъ де-Ведронъ находитъ его красавцемъ и охотно взяла бы его себ въ четвертые мужья, какъ Лукреція Борджіа взяла графа д’Эсте. Посмотри, какъ она гонится на своей пгой лошади за воронымъ конемъ мось Монсоро.

— А какихъ онъ имній владтель? спросилъ Бюсси.

— Разныхъ.

— Гд они?

— Въ Анжу.

— Онъ богатъ?

— Говорятъ, но это все достоинство его., онъ изъ мелкаго дворянства.

— А кто его возлюбленная?

— У него нтъ возлюбленной, онъ хочетъ быть оригиналомъ… Но тебя, кажется, зоветъ герцогъ анжуйскій, ступай скоре.

— Подождетъ!.. Этотъ Монсоро сильно возбуждаетъ мое любопытство… Я нахожу его страннымъ. Мн кажется, — самъ не знаю отъ-чего, — но мн кажется, что мн прійдется имть съ нимъ дло. И притомъ, что за имя, Монсоро!

— Мон-де-ла-Суро, возразилъ Антраге: — вотъ происхожденіе этого имени, это мн растолковалъ сегодня утромъ мой старый аббатъ: Mons Soricis.

— Странное имя!

— Ахъ, постой! вскричалъ вдругъ Антраге.

— Что такое?

— Ливаро долженъ знать…

— Кого?

— Фамилію Mons Soricis. Они сосди по владніямъ.

— Не-уже-ли? Надобно сейчасъ спросить его. Эй, Ливаро!

Ливаро приблизился.

— Скоре, сюда, Ливаро!… Что Монсоро?

— Какъ что?

— Разскажи намъ, что за люди эти Монсоро?

— Охотно.

— Долго будешь разсказывать?

— Нтъ, недолго. Въ трехъ словахъ я объясню вамъ, что знаю и что думаю про него… Я боюсь его!

— Хорошо! Это касается до тебя. Разскажи же намъ теперь,— что до него касается.

— Слушай!.. Однажды вечеромъ…

— Страшно начинается, сказалъ Анграге.

— Не мшай же!— Однажды вечеромъ я возвращался отъ своего дяди черезъ Меридорскій-Лсъ. Этому будетъ мсяцевъ шесть, вдругъ слышу ужасный крикъ и вижу, что въ нсколькихъ шагахъ отъ меня скачетъ блая осдланная лошадь, всадника на ней не было, я поскакалъ за нею и на конц длинной аллеи, омраченной вечерними сумерками, вижу всадника на ворономъ коп: онъ не скакалъ, а летлъ. Еще разъ послышался страшный крикъ, и я замтилъ, что передъ нимъ лежала перекинутая черезъ сдло женщина, которой онъ старался зажать ротъ рукою. Со мной было охотничье ружье,.ты знаешь, что я стрляю обыкновенно довольно-мтко. Я прицлился и врно подстрлилъ бы всадника, еслибъ ружье не дало осчки.

— Что же потомъ? спросилъ Бюсси.

— Потомъ я разспрашивалъ дровоска, что это былъ за человкъ, похищавшій женщинъ, дровоскъ отвчалъ, что это былъ мось де-Монсоро.

— Такъ что жь за бда! сказалъ Антраге:— похищать женщинъ позволительно, это водится, не правда ли, Бюсси?

— Правда, отвчалъ Бюсси:— но имъ по-крайней-мр не мшаютъ кричать.

— Кто же была женщина, которую онъ похищалъ? спросилъ Антраге.

— Этого никто не зналъ.

— Да! сказалъ Бюсси:— онъ въ-самомъ-дл человкъ весьма-любопытный…

— Врно то, сказалъ Ливаро:— что о немъ идетъ ужасная молва.

— Не разсказываютъ ли другихъ приключеній?

— Нтъ, никакихъ, онъ никогда, впрочемъ, открыто и не длалъ большаго зла, притомъ же, говорятъ, онъ очень-добръ, къ крестьянамъ — хотя они, не смотря на эту доброту, боятся его какъ огня. На охот онъ настоящій Нимвродъ, и король можетъ похвалиться, что теперь у него отличный обер-егермейстеръ. Онъ во всякомъ случа будетъ лучше Сен-Люка, которому король назначалъ-было это мсто, по которому предпочли де-Монсоро, благодаря вліянію герцога анжуйскаго.

— Однако ты видишь, что герцогъ продолжаетъ звать тебя, сказалъ Антраге.

— Пускай зоветъ! Но кстати, знаете ли, что разсказываютъ про Сен-Люка?

— Нтъ, онъ все еще въ плну у короля? спросилъ смясь Ливаро.

— Вроятно, отвчалъ Антраге: — если его нтъ здсь.

— Совсмъ нтъ, друзья мои, онъ ускакалъ въ часъ ночью!

— Куда?

— Въ имніе жены своей.

— Изгнанъ?

— Кажется.

— Не можетъ быть, чтобъ король ршился изгнать Сен-Люка.

— Увряю тебя!

— Отъ кого ты слышалъ?

— Отъ самого маршала де-Бриссака.

— Вотъ любопытная новость, это повредитъ Монсоро.

— О! знаю, вскричалъ Бюсси.

— Что ты знаещь?

— Угадалъ!

— Да что жь ты угадалъ?

— Какую услугу онъ оказалъ герцогу анжуйскому.

— Сен-Люкъ?

— Нтъ, Монсоро.

— Не-уже-ли?

— Да, чортъ возьми, вы сейчасъ увидите, ступайте за мною.

И Бюсси, вмст съ Ливаро и д’Ангратомъ поскакалъ въ галопъ за герцогомъ анжуйскимъ, который, наскучивъ звать его знаками, похалъ дале.

— Ахъ, ваше высочество! вскричалъ Бюсси, догнавъ принца: — что за драгоцнный человкъ этотъ Монсоро!

— Не-уже-ли?

— Удивительный!

— Разв ты съ нимъ говорилъ? насмшливо спросилъ принцъ.

— Конечно, притомъ онъ человкъ весьма-остроумный.

— И ты спросилъ его, какую онъ мн оказалъ услугу?

— Разумется, вдь я только для того и подъхалъ къ нему.

— И онъ теб отвчалъ? спросилъ герцогъ разсмявшись.

— Отвчалъ, и съ любезностью, за которую я ему душевно благодаренъ.

— А что жь онъ теб сказалъ, мой неустрашимый дворянинъ? спросилъ принцъ.

Тутъ Бюсси тихонько шепнулъ принцу намекъ на способность Монсоро похищать женщинъ…

Герцогъ еще боле нахмурился, съ яростію сжалъ кулаки и пустилъ коня въ такой бшеный галопъ, что Бюсси и друзья его остались позади.

— А-га! сказалъ Антраге:— ты, кажется, попалъ въ цль своей шуткой.

— Тмъ боле, прибавилъ Ливаро:— что не вс принимаютъ ее за шутку.

— Чортъ возьми! сказалъ Бюсси:— мн кажется, что я его кольнулъ въ самое сердце!

Минуту спустя, послышался голосъ герцога анжуйскаго.

— Эй, Бюсси! гд ты? кричалъ онъ: — ступай сюда!

— Здсь, ваше высочество, отвчалъ Бюсси, приблизившись.

Принцъ громко хохоталъ.

— Я вижу, что вы теперь только поняли мою шутку, сказалъ Бюсси.

— Нтъ, Бюсси, я смюсь не тому, что ты мн сказалъ.

— Жаль, я желалъ бы заставить смяться принца, который не часто смется.

— Я смюсь тому, мой бдный Бюсси, что ты хитришь и выдумываешь небывалыя исторіи, чтобъ допытаться до истины.

— Совсмъ-нтъ, ваше высочество! Я сказалъ вамъ сущую правду!

— Хорошо. Насъ теперь двое, разскажи же мн подробне твою исторійку, гд ты узналъ ее?

— Въ Меридорскомъ-Лсу, ваше высочество.

Герцогъ поблднлъ, по не сказалъ ни слова.

— Теперь уже нтъ никакого сомннія, подумалъ Бюсси:— герцогъ замшанъ въ исторію похитителя на вороной лошади и несчастной жертвы.

— Послушайте, ваше высочество, сказалъ Бюсси, смясь въ свою очередь отъ-того, что герцогъ пересталъ смяться: — если есть нкотораго рода услуги, которыя нравятся вамъ боле другихъ, такъ научите насъ, и мы готовы вступить въ соперничество съ Монсоро.

— Pardieu! охотно, сказалъ герцогъ:— слушай, Бюсси, ты можешь оказать мн услугу.

Принцъ отвелъ Бюсси въ сторону.

— Слушай, сказалъ онъ: — я случайно встртилъ въ церкви прелестную женщину, такъ-какъ нкоторыя черты лица ея, закрытаго вуалемъ, напомнили мн ту, которую я нкогда любилъ страстно, я пошелъ за нею и узналъ, гд она живетъ. Служанка ея подкуплена, и у меня есть ключъ отъ ея дома.

— До-сихъ-поръ я не вижу, чтобъ вы нуждались въ услуг.

— Погоди! Говорятъ, она добродтельна, хотя свободна, молода и прелестна

— А, ваше высочество, это невозможно!

— Послушай, ты храбръ и любишь меня — по-крайней-мр, самъ увряешь, что любишь.

— Не каждый день.

— Ты храбръ не каждый день?

— Нтъ, но люблю васъ не каждый день.

— А!… а сегодня?

— Пожалуй, полюблю, чтобъ угодить вашему высочеству. Извольте говорить.

— Я хочу, чтобъ ты сдлалъ для меня то, что мы обыкновенно длаемъ только для самихъ-себя.

— Не прикажете ли поволочиться за васъ? спросилъ Бюсси.— Вашему высочеству, вроятно, угодно удостовриться точно ли она такъ же добродтельна, какъ прелестна? Извольте, я согласенъ.

— Нтъ, не то. Я хочу, чтобъ ты узналъ, не волочится ли кто-нибудь другой за нею.

— Это мене пріятно и понятно. Объяснитесь…

— Ты долженъ подсмотрть, кто тотъ мужчина, который ходитъ къ ней?

— Такъ, стало-быть, къ ней ходитъ мужчина?

— Я подозрваю.

— Любовникъ? мужъ?

— Не знаю, но во всякомъ случа ревнивецъ.

— Тмъ лучше, ваше высочество.

— Отъ-чего же тмъ лучше?

— Отъ-того, что у васъ уже однимъ затрудненіемъ меньше. Стало-быть, она не такъ добродтельна, какъ вы полагаете.

— Это не утшительно. Но прежде всего я бы желалъ узнать, кто этотъ человкъ.

— И вы на меня возлагаете это порученіе?

— Да, если ты хочешь услужить мн…

— Вы пожалуете мн мсто обер-егермейстера, когда на него будетъ ваканція?

— Охотно, Бюсси! Тмъ охотне, что я еще ничего не сдлалъ для тебя.

— Не-уже-ли? Это вы теперь только замтили!

— Я давно уже говорю это.

— Да, но такъ, чтобъ никто не услышалъ.

— Что жь, Бюсси?

— Что угодно, ваше высочество?

— Согласенъ ли ты?

— Подсматривать за красавицей?

— Да.

— Признаюсь вашему высочеству, что это порученіе не очень мн нравится и я охотно промнялъ бы его на другое.

— Ты самъ предлагалъ услужить мн, Бюсси, а теперь уже отказываешься?

— Pardieu! Вы возлагаете на меня обязанность шпіона.

— Совсмъ нтъ! я требую дружеской услуги, впрочемъ, не думай, что ты будешь безъ дла, прійдется, можетъ-быть, обнажить шпагу.

Бюсси покачалъ головой.

— Ваше высочество, сказалъ онъ:— есть вещи, которыя каждый долженъ длать самъ для себя, чтобъ он не были непріятны.

— Слдовательно, ты отказываешься?

— Отказываюсь, ваше высочество.

Герцогъ насупилъ брови.

— Такъ я послдую твоему совту, сказалъ онъ: — я самъ пойду, и если буду убитъ или раненъ, то скажу, что просилъ друга своего, Бюсси, взять на себя эту маленькую непріятность и что въ первый разъ въ жизнь свою Бюсси былъ остороженъ.

— Ваше высочество, отвчалъ Бюсси:— сказали мн однажды вечеромъ: ‘я ненавижу миньйоновъ короля, которые не упускаютъ случая насмхаться надъ нами, сходи-ка на свадьбу къ Сен-Люку, поссорься съ ними и избавь меня отъ котораго-нибудь изъ нихъ’. Я пошелъ, ваше высочество, ихъ было пятеро, я былъ одинъ, я оскорбилъ ихъ, они сли въ засаду, вс пятеро разомъ напали на меня, убили мою лошадь, не смотря на то, я ранилъ двоихъ и чуть не разбилъ голову третьему. Сегодня вы поручаете мн обидть женщину. Простите, ваше высочество, — это выходитъ изъ разряда услугъ, которыя вы можете отъ меня требовать, и я отказываюсь.

— Хорошо, сказалъ герцогъ: — я пойду одинъ, или опять съ Орильи.

— Опять! вскричалъ Бюсси, въ груди котораго невольно вздрогнуло сердце.— Извините, но…

— Что такое?

— Не за ревнивцемъ ли вы подсматривали въ то время, когда увидли миньйоновъ, поджидавшихъ меня?

— Именно.

— Слдовательно, ваша незнакомая красавица живетъ близь Бастиліи? спросилъ Бюсси.

— Противъ Церкви-св.-Екатерины.

— А!

— Въ такой части города, гд лихо можно попасться подъ ножъ ревнивца…

— Посл того вечера вы уже не были тамъ?

— Былъ, вчера.

— Что жь?

— Я увидлъ человк, который какъ-будто чего-то искалъ, и который, вроятно, замтивъ меня, сталъ возл самой двери и не отходилъ уже оттуда.

— Этотъ человкъ былъ одинъ?

— Да, съ полчаса.

— А потомъ?

— Потомъ къ нему подошелъ другой человкъ съ фонаремъ.

— А-га!

— Только человкъ въ плащ… продолжалъ принцъ.

— Плащъ былъ на первомъ? спросилъ Бюсси.

— Да. Тогда человкъ въ плащ и человкъ съ фонаремъ стали разговаривать и, по-видимому, ршились остаться тутъ на всю ночь. Это надоло мн, и я воротился домой.

— Съ намреніемъ отказаться отъ интриги?

— Кажется. И прежде, нежели я ршусь войдти въ этотъ домъ, который очень-похожъ на притонъ разбойниковъ…

— Вы посылаете туда на пробу одного изъ друзей своихъ.

— Другъ этотъ, не будучи принцемъ, не имя столькихъ враговъ, какъ я, и боле привыкнувъ къ подобнымъ приключеніямъ, можетъ узнать мру опасности, которой я могу подвергнуться, и увдомить меня о томъ.

— На вашемъ мст, ваше высочество, сказалъ Бюсси:— я бросилъ бы эту женщину.

— Ни за что въ свт! Она слишкомъ-хороша.

— Да вы сами говорите, что едва замтили лицо ея.

— Я видлъ ее столько, что могъ разсмотрть прелестные русые волосы.

— А!

— Очаровательные глаза.

— А! а!

— Цвтъ лица, какого мн не случалось еще видть, дивную талію…

— А! а! а!

— Ты понимаешь, что отъ подобной женщины трудно отказаться.

— Понимаю, ваше высочество, и вхожу въ ваше положеніе.

Генрихъ искоса посмотрлъ на Бюсси.

— Честное слово! сказалъ послдній.

— Ты смешься.

— Нтъ, и въ доказательство моего участія… такъ и быть, готовъ принять на себя ваше порученіе.

— Такъ ты передумалъ?

— Передумалъ… Скажите мн только, что надобно длать?

— Ты долженъ спрятаться въ нкоторомъ разстояніи отъ двери, которую я теб укажу, и если въ нее войдетъ мужчина, поди за нимъ и узнай, кто онъ.

— Хорошо, но если онъ захлопнетъ за собою дверь?

— Вдь я теб сказалъ, что у меня есть ключъ.

— Ахъ, да! я и забылъ, но вотъ въ чемъ дло: если ключъ подходитъ и къ другой двери? Если я войду не туда, куда слдуетъ?

— Ошибиться нельзя, эта дверь ведетъ въ корридоръ, въ конц корридора на лво лстница, подымешься двнадцать ступеней, тамъ опять корридоръ…

— Но какъ же вы все это знаете, если, какъ говорите, сами никогда не бывали въ этомъ дом?

— Вдь я теб говорилъ, что подкупилъ служанку? Она мн все объяснила.

— Pardieu! Какъ хорошо быть герцогомъ! Такъ все само и идетъ къ вамъ. Я, на-примръ, долженъ бы былъ самъ отъискивать домъ, найдти дверь, попасть въ корридоръ, сосчитать ступени. Это отняло бы у меня много времени, и кто знаетъ, удалось ли бы еще!

— Итакъ, ты согласенъ?

— Разв я могу въ чемъ-нибудь отказать вашему высочеству? Только вы сами укажите мн дверь.

— Изволь, возвращаясь съ охоты, мы сдлаемъ кругъ, продемъ чрезъ Сент-Антуанскія-Ворота, и я покажу теб домъ.

— Прекрасно, а что мн длать съ мужчиной, если онъ прійдетъ?

— Ничего, поди только за нимъ и узнай, кто онъ.

— Это трудненько, еслижь, на-примръ, этотъ человкъ до того остороженъ, что не пуститъ меня вверхъ и спроситъ зачмъ я пришелъ?

— Тогда длай, что теб заблагоразсудится.

— Какъ-будто бы я дйствовалъ для себя?

— Совершенно.

— Будетъ исполнено.

— Только никому ни слова!

— Никому — честное слово дворянина!

— И никого не бери съ собою!

— Я пойду одинъ — клянусь…

— И такъ, ршено, мы объдемъ кругомъ мимо Бастиліи. Я покажу теб дверь… ты прійдешь ко мн… я дамъ теб ключъ… и сегодня вечеромъ…

— Я займу постъ, ваше высочество, ршено.

Бюсси и принцъ присоединились къ охот, которою мось де-Монсоро управлялъ съ искусствомъ геніальнаго охотника. Король былъ въ восторг отъ всхъ его распоряженіи. Олень, гонимый два часа, проскакавшій около пяти ль, показавшійся боле двадцати разъ,— какъ-бы нарочно дался въ руки королю.

Мось де-Монсоро получилъ благодарность отъ короля и герцога.

— Я не заслуживаю похвалъ вашего высочества, сказалъ онъ послднему: — потому-что вамъ обязанъ этимъ мстомъ.

— Но вы знаете, сказалъ герцогъ: — чтобъ вполн заслужить расположеніе короля, вы сегодня вечеромъ должны хать въ Фонтенбло, королю угодно начать охотиться тамъ посл завтра, охота будетъ продолжаться нсколько дней, потому-что одного дня не достаточно, чтобъ познакомиться съ тамошнимъ лсомъ.

— Знаю, ваше высочество, отвчалъ де-Монсоро:— экипажъ мой уже готовъ. Я уду ночью.

— Теперь вамъ не будетъ отдыха, мось де-Монсоро! сказалъ Бюсси.— Вы желали быть обер-егермейстеромъ и получили это мсто, съ которымъ сопряжены по-крайней-мр пятьдесятъ безсонныхъ ночей въ году, хорошо еще, что вы не женаты.

Бюсси смялся, говоря это, герцогъ же устремилъ проницательный взглядъ на обер-егермейстера, потомъ поскакалъ къ королю поздравить его на счетъ перемны, происшедшей въ его здоровь со вчерашняго дня.

Что жь касается до Монсоро, то при шутк Бюсси, лицо его еще разъ покрылось тою отвратительною блдностью, которая придавала ему такой страшный видъ.

XIII.
Какъ Бюсси отъискалъ въ одно время и портретъ и оригиналъ.

Охота кончилась въ четыре часа по полудни, въ пять же часовъ, — какъ-будто король угадывалъ желаніе герцога анжуйскаго, — весь дворъ возвращался въ Парижъ чрезъ Сент-Антуанское-Предмстье.

Мось де-Монсоро, подъ предлогомъ отъзда, простился съ королемъ и герцогомъ и въ экипажъ отправился въ Фроманто.

Прозжая мимо Бастиліи, король показалъ своимъ друзьямъ грозную и мрачную наружность темницы, какъ-бы желая напомнить имъ, что ихъ ожидало, еслибъ они вздумали изъ друзей его сдлаться его врагами.

Многіе поняли намкъ короля и еще ниже кланялись ему.

Между-тмъ, герцогъ анжуйскій говорилъ тихимъ голосомъ Бюсси, хавшему возл него:

— Смотри хорошенько, Бюсси, смотри направо! Видишь этотъ деревянный домикъ, передъ которымъ маленькая статуя Богородицы? Сочти посл него четыре другіе дома.

— Сосчиталъ, сказалъ Бюсси.

— Въ пятомъ, продолжалъ герцогъ:— прямо противъ Церкви-Св. Екатерины…

— Вижу, вижу, ваше высочество:— смотрите, при звукахъ трубъ, возвщающихъ о прозд короля, у всхъ оконъ показываются любопытные.

— Да, отвчалъ герцогъ: — но у оконъ того дома, о которомъ я теб говорю, никого не видно.

— Точно… но посмотрите… уголокъ занавса приподымается… сказалъ Бюсси, и сердце его сильно забилось.

— И однакожь никого не видно. О! ее содержатъ въ строгомъ заточеніи, либо она сама скрывается. Во всякомъ случа, ты теперь знаешь домъ, подемъ ко мн, я отдамъ теб ключъ.

Бюсси не спускалъ глазъ съ окна — никого не было видно.

Пріхавъ къ себ, герцогъ отдалъ Бюсси ключъ отъ указаннаго дома, приказавъ ему хорошенько сторожить. Бюсси общалъ все исполнить и похалъ домой.

— Ну что? спросилъ онъ Реми.

— Позвольте мн, графъ, сдлать вамъ тотъ же вопросъ.

— Ты ничего не нашелъ?

— Домъ этотъ днемъ такъ же неприступенъ, какъ ночью. Я колеблюсь между пятью или шестью смежными домами.

— Въ такомъ случа я, кажется, былъ счастливе тебя, любезный Реми!

— Разв вы тоже искали?

— Нтъ, я только прохалъ по той улиц.

— И узнали дверь?

— Провидніе, другъ мой, повело меня къ цли таинственными путями.

— И вы уврены?

— Не говорю, чтобъ я былъ увренъ, но надюсь.

— А когда же я узнаю, оправдались ли ваши надежды?

— Завтра утромъ.

— Нуженъ ли я вамъ?

— Нтъ, мой добрый Реми.

— Вы не хотите, чтобъ я шелъ за вами?

— Нельзя.

— Будьте осторожны, графъ.

— О! отвчалъ Бюсси смясь:— совтъ твой напрасенъ, я извстенъ по своей осторожности.

Бюсси отобдалъ, какъ человкъ незнающій гд и какъ онъ поужинаетъ, потомъ, въ восемь часовъ, опоясалъ лучшую свою шнагу, прицпилъ къ поясу, вопреки недавнему запрещенію короля, пару пистолетовъ, и отправился въ носилкахъ на конецъ Улицы-св.-Павла.

Оттуда онъ пошелъ дале, отъискалъ деревянный домикъ, передъ которымъ стояла статуя Богородицы, сосчиталъ посл него еще четыре дома, уврился, точно ли былъ пятымъ тотъ, который указалъ ему герцогъ и, закутавшись въ плащъ темнаго цвта, сталъ на углу Улицы-св.-Екатерины, ршившись прождать два часа, и если посл этого времени никто не прійдетъ, то дйствовать уже для самого-себя.

Девять часовъ пробило на Церкви-св.-Павла, когда Бюсси сталъ на углу.

Онъ простоялъ не боле десяти минутъ, какъ увидлъ въ темнот двухъ всадниковъ, вызжавшихъ изъ воротъ Бастиліи. Близь турнельскаго отеля они остановились, одинъ изъ нихъ соскочилъ съ лошади и отдалъ поводъ въ руки другому, который, по-видимому, былъ слуга, потомъ, простоявъ на одномъ мст, пока слуга съ лошадію не исчезъ изъ вида, сталъ приближаться къ дому, съ котораго Бюсси не спускалъ глазъ.

Не доходя нсколькихъ шаговъ до дома, незнакомецъ обошелъ кругомъ, какъ-бы желая удостовриться, что никого не было, потомъ, не замтивъ никого, онъ скоро подошелъ къ двери и исчезъ.

Бюсси услышалъ только скрипъ двери, запиравшейся за незнакомцемъ, подождалъ еще минуту, полагая, что таинственный человкъ, можетъ-быть, подсматриваетъ еще изъ окошечка. Но по прошествіи нсколькимъ минутъ, Бюсси перешелъ черезъ улицу, отворилъ дверь и, узнавъ, что она скрипла, осторожно заперъ ее за собою.

Тогда онъ осмотрлся: точно, это было то самое окошечко, изъ-за котораго онъ смотрлъ на Келюса. Но Бюсси пришелъ не за тмъ только, чтобъ узнать окошечко. Онъ сталъ медленно и ощупью пробираться по корридору, въ конц котораго, налво, наткнулся на первую ступень лстницы.

Тамъ онъ остановился по двумъ причинамъ: во-первыхъ, потому-что волненіе его было сильно, и онъ долженъ былъ прислониться къ стн, во-вторыхъ, потому-что онъ услышалъ голосъ, говорившій:

— Гертруда, доложи своей госпож, что я пришелъ, и впусти меня.

Эти слова были произнесены повелительнымъ голосомъ и, минуту спустя, Бюсси услышалъ голосъ горничной, отвчавшей:

— Потрудитесь войдти въ залу, сударь, барыня сейчасъ прійдетъ.

Потомъ онъ опять услышалъ шумъ затворявшейся двери.

Бюсси вспомнилъ тогда, что Реми сосчиталъ двнадцать ступеней, онъ сосчиталъ ихъ столько же и вступилъ на площадку, потомъ вспомнилъ о корридор и о трехъ дверяхъ, и, выставивъ впередъ руки, удерживая дыханіе, прошелъ нсколько шаговъ. Наконецъ онъ наткнулся на первую дверь: это была та самая, въ которую вошелъ незнакомецъ, онъ пошелъ дале, встртилъ другую дверь, ощупью нашелъ ключъ, повернулъ его и, дрожа всмъ тломъ, толкнулъ дверь.

Комната, въ которую вступилъ Бюсси, была совершенно-темна, исключая одной части, въ которую проникалъ свтъ изъ сосдней комнаты, черезъ полурастворенныя двери. Этотъ свтъ падалъ на окно, завшенное занавсами, которые снова заставили забиться сердце молодаго человка отъ радости.

Онъ поднялъ глаза, взглянулъ на освщенную часть плафона: — и узналъ миологическую живопись его, онъ протянулъ руку и коснулся кровати.

Не было боле сомннія: онъ находился въ той самой комнат, гд лежалъ раненный.

Еще сильнйшая дрожь пробжала по всему его тлу, когда онъ коснулся кровати… по всему замтно было, что кровать принадлежала молодой и прелестной женщин.

Бюсси спрятался за занавсъ кровати и сталъ слушать.

Въ сосдней комнат съ нетерпніемъ прохаживался незнакомецъ, по-временамъ онъ останавливался, ворча сквозь зубы:

— Скоро ли она будетъ?

Вдругъ отворилась дверь въ залу. На ковр послышались легкіе шаги маленькой ножки, шорохъ шелковаго платья достигъ до слуха Бюсси и онъ услышалъ голосъ, исполненный боязни и презрнія:

— Я здсь, что вамъ еще угодно отъ меня?

— Ого! подумалъ Бюсси, закутываясь въ занавсъ:— если этотъ господинъ поклонникъ, такъ мужъ можетъ спать спокойно.

— Сударыня, сказалъ человкъ, котораго такъ холодно приняли: — имю честь доложить вамъ, что, будучи принужденъ хать завтра утромъ въ Фонтенбло, я хочу провести съ вами ночь.

— Принесли ли вы мн какое-нибудь извстіе объ отц моемъ? спросила молодая женщина.

— Выслушайте меня…

— Вы знаете, въ чемъ мы вчера условились, я согласилась сдлаться вашею женою только съ тмъ, что или отецъ мой прідетъ въ Парижъ, или я поду къ нему.

— Немедленно по возвращеніи изъ Фонтенбло, мы удемъ, даю вамъ честное слово, но до-тхъ-поръ…

— О! не запирайте двери, это напрасно, я не проведу ни одной ночи подъ одной кровлей съ вами, пока не буду успокоена насчетъ отца моего.

И женщина, говорившая съ такою твердостью, свиснула въ маленькій серебряный свистокъ. Раздался рзкій, продолжительный звукъ.

Въ то же мгновеніе, дверь, въ которую вошла она, отворилась снова, и въ нее вошла служанка — высокая, здоровая крестьянка изъ Анжу, которая какъ-бы ожидала этого зова госпожи и поспшно прибжала.

Она вошла въ залу и отворила дверь настежь.

Лучъ свта проникъ тогда въ комнату, гд спрятался Бюсси, и между двумя окнами онъ увидлъ портретъ.

— Гертруда, сказала молодая женщина: — не ложись спать и будь готова явиться на первый зовъ мой.

Не говоря ни слова, служанка удалилась, оставивъ, однакожь, дверь отворенною и, слдовательно, чудный портретъ освщеннымъ.

Бюсси никакъ не могъ уже боле сомнваться: онъ узналъ портретъ.

Медленно приблизился онъ къ двери и приложилъ глазъ къ скважин, которая, по причин массивности петлей, оставалась между дверью и стною. Не смотря на всю осторожность, съ которою онъ приближался, полъ заскриплъ подъ его ногами.

При этомъ звук, молодая женщина оглянулась: то былъ оригиналъ портрета, то была фея мечты его.

Хотя мужчина ничего не слышалъ, однакожь и онъ машинально оглянулся.

Это былъ г. де-Монсоро.

— А! подумалъ Бюсси: — блая лошадь… похищенная женщина… я, вроятно, открою какую-нибудь ужасную тайну.

И на лиц его выступилъ холодный потъ.

Бюсси, какъ мы уже сказали, могъ видть и ее и его.

Она стояла передъ Монсоро блдная, съ гордой, презрительной улыбкой.

Онъ сидлъ, лицо его было покрыто страшною блдностью, онъ нетерпливо постукивалъ ногой и какъ-бы грызъ себ руку.

— Сударыня, сказалъ наконецъ Монсоро:— не надйтесь долго играть со мною роль угнетенной жертвы. Вы въ Париж, вы у меня въ дом, да, сверхъ того, вы теперь графиня де-Монсоро, то-есть, жена моя.

— Если я ваша жена, то зачмъ вы отказываетесь свезти меня къ отцу, зачмъ скрываете вы меня отъ цлаго свта?

— Вы забыли герцога д’Анжу, сударыня.

— Но вы увряли меня, что, сдлавшись вашею женою, я не должна буду боле опасаться его.

— То-есть…

— Вы увряли меня въ этомъ!

— Однакожь, я долженъ же принять нкоторыя мры предосторожности.

— Такъ принимайте эти мры и возвратитесь ко мн не ране, какъ когда он будутъ приняты.

— Діана, сказалъ графъ, гнвъ котораго видимо усиливался: — Діана, не играйте священными узами брака. Послушайтесь моего совта.

— Внушите мн довренность къ мужу, и я буду уважать бракъ.

— Мн кажется, поведеніе мое должно бы внушить вамъ ко мн доврчивость.

— Я думаю, ко всемъ этомъ дл вы дйствовали не изъ одного участія ко мн… случай помогъ вамъ…

— Довольно! вскричалъ графъ: — я въ своемъ дом, вы жена моя, и самъ адъ не спасетъ васъ отъ рукъ моихъ, въ эту ночь вы будете принадлежать мн!

Бюсси схватился за шпагу и хотлъ уже выступить впередъ, но движеніе Діаны остановило его.

— Вотъ, вскричала она, выхвативъ изъ-за пояса кинжалъ: — вотъ мой отвтъ!

Потомъ однимъ скачкомъ она очутилась въ комнат, гд находился Бюсси, захлопнула дверь и задвинула двойныя задвижки. Монсоро бросился къ двери, но уже было поздно. Съ яростію ударилъ онъ кулакомъ въ дверь, такъ-что дерево затрещало.

— Вы знаете меня! вскричала Діана въ отвтъ на проклятія и угрозы его: — войдите силою въ эту комнату, и вы найдете меня мертвою на полу.

— Успокойтесь, сударыня, сказалъ Бюсси, обхвативъ талью ея обими руками:— успокойтесь, у васъ будетъ мститель.

Діана готова была вскрикнуть, но она поняла, что въ эту минуту ей угрожала только одна опасность, именно отъ мужа. Она стала въ оборонительное положеніе, но безмолвная, трепещущая, неподвижная.

Монсоро ударилъ ногою въ дверь, потомъ, вроятно, убжденный въ томъ, что Діана приведетъ свою угрозу въ исполненіе, вышелъ изъ залы, громко захлопнувъ за собою дверь. Потомъ шумъ шаговъ его мало-по-малу утихалъ въ корридоръ и, наконецъ, совершенно затихъ на лстницъ.

— Кто вы? спросила тогда Діана, отступивъ назадъ.— Кто вы? какъ вошли вы сюда?

— Сударыня, сказалъ Бюсси, отворяя дверь и ставъ на колни передъ Діаною: — я тотъ, которому вы спасли жизнь. Можете ли вы думать, что я зашелъ сюда съ дурнымъ намреніемъ?

Благородное лицо молодаго человка было ярко освщено. Діана узнала его.

— О! вы были здсь! вскричала она, всплеснувъ руками: — вы были здсь и все слышали?

— Увы!… все.

— Но кто вы? Какъ васъ зовутъ?

— Луи де-Клермонъ, графъ де-Бюсси.

— Бюсси, вы храбрый Бюсси! наивно вскричала Діана, не подозрвая даже радости, которую это восклицаніе внушило молодому человку.— Ахъ, Гертруда! продолжала она, обращаясь къ своей служанк, которая, услышавъ, что госпожа ея съ кмъ-то разговаривала, вошла испуганная:— Гертруда, теперь мн нечего боле бояться, съ этой минуты я становлюсь подъ защиту и покровительство благороднйшаго и великодушнйшаго изъ дворянъ Франціи.

Потомъ, протянувъ руку къ Бюсси, она продолжала:

— Встаньте, графъ, я знаю, кто вы, теперь узнайте, кто я.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I.
Кто была Діана де-Меридоръ.

Бюсси былъ вн себя отъ счастія и вошелъ съ Діаной въ залу, изъ которой за нсколько минутъ вышелъ Монсоро.

Онъ смотрлъ на Діану съ восторгомъ, смшаннымъ съ изумленіемъ, никакъ не ожидая, чтобъ женщина, которую онъ искалъ, могла выдержать сравненіе съ тою, которую представляло ему его воображеніе,— а между-тмъ, дйствительность была выше, совершенне мечты его.

Діан было восьмнадцать или девятнадцать лтъ, то-есть, она была въ первомъ цвт юности и красоты. Выраженіе взгляда было слишкомъ-понятно, Діана чувствовала, что Бюсси былъ отъ нея въ восторг и не имла ни силы, ни твердости, чтобъ разрушить сладостныя мечты, въ которыя онъ былъ погруженъ, смотря на нее.

Наконецъ, надобно было прервать это слишкомъ-выразительное молчаніе.

— Мось де-Бюсси, сказала она:— вы отвчали только на одинъ изъ моихъ вопросовъ: я спросила васъ, кто вы, и вы сказали, но я еще спросила, какъ вы зашли сюда?… На этотъ вопросъ вы мн ничего не отвтили.

— Графиня, отвчалъ Бюсси: — по нсколькимъ словамъ, подслышаннымъ мною изъ разговора вашего съ г. де-Монсоро, я понялъ, что причины моего пребыванія здсь окажутся сами-собою изъ вашего разсказа о себ. Вы, кажется, сейчасъ общались разсказать мн, кто вы.

— О да, графъ, я самъ все разскажу, отвчала Діана: — одно ваше имя внушило мн полную къ вамъ довренность, я часто слышала, что это имя принадлежитъ человку, котораго мужеству, прямодушію и благородству можно ввриться.

Бюсси молча поклонился.

— Изъ немногихъ словъ, слышанныхъ вами, сказала Діана: — вы могли понять, что я дочь барона де-Меридора, то-есть, единственная наслдница одного изъ славнйшихъ и древнйшихъ именъ въ Анжу.

— Былъ баронъ де-Меридоръ, сказалъ Бюсси: — который могъ спастись при Павіи, но, узнавъ, что король его въ плну, самъ отдалъ Испанцамъ свою шпагу и попросилъ, какъ милости, чтобъ ему позволили слдовать за Францискомъ I въ Мадритъ, тамъ онъ не отходилъ отъ высокаго плнника и оставилъ его только для того, чтобъ собрать во Франціи выкупъ за него.

— Это отецъ мой, и если вамъ когда-нибудь случится войдти въ большую залу Меридорскаго-Замка, вы увидите портретъ Франциска I, написанный мастерскою кистью Леонардо да-Вничи, и подаренный моему отцу королемъ въ память его преданности.

— Да! сказалъ Бюсси: — въ то время короли умли еще награждать своихъ подданныхъ.

— По возвращеніи изъ Испаніи, отецъ мой женился. Первыя дти, два сына, умерли. Глубока была горесть барона де-Меридора, видвшаго, что родъ его долженъ пресчься. Вскор умеръ и король, тогда горесть моего отца превратилась въ отчаяніе, нсколько лтъ спустя посл этого событія, онъ оставилъ дворъ и поселился съ женою въ своемъ Меридорскомъ-Замк. Тамъ я родилась какъ-бы чудомъ, десять лтъ спустя посл смерти моихъ братьевъ.

‘Тогда вся любовь барона сосредоточилась на единственной его дочери, онъ не любилъ, а обожалъ меня. Трехъ лтъ я лишилась матери, это былъ еще горестный ударъ для барона. Будучи еще слишкомъ-молода и не понимая всей важности этой потери, я не переставала улыбаться, и эта улыбка утшала отца моего.

‘Я росла при немъ, способности мои развивались подъ его надзоромъ. Такъ точно, какъ я была все для него, такъ и онъ, мой бдный отецъ, былъ для меня всмъ. Мн минуло шестнадцать лтъ, и я даже не подозрвала, что существовалъ другой міръ, кром того, въ которомъ я жила съ своими овечками, павлинами, лебедями и голубями, не думая о томъ, что эта жизнь должна была измниться и не желая того.

‘Замокъ Меридорскій былъ окруженъ обширными лсами, принадлежавшими герцогу анжуйскому, лса эти были населены оленями, которыхъ никто не безпокоилъ и которые отъ-того были почти ручными, я знала почти всхъ, одни изъ нихъ до того привыкли къ моему голосу, что прибгали, когда я звала ихъ, особенно одна лань, моя любимица, моя бдная Дафна, привыкла сть съ моей руки.

‘Одной весной, я цлый мсяцъ не видала своей любимицы, я думала, что она погибла, и оплакала ее какъ друга, по вдругъ она появилась съ двумя маленькими оленями, птенцы сначала боялись, но, увидвъ, съ какою доврчивостью подходила ко мн ихъ мать, они поняли, что меня нечего бояться и тоже стали ласкаться ко мн.

‘Около того времени разнесся слухъ, что герцогъ анжуйскій прислалъ вице-губернатора въ главный городъ провинціи. Нсколько дней спустя, узнали, что вице-губернаторъ пріхалъ, и что его звали графомъ де-Монсоро.

‘Отъ-чего это имя поразило меня въ самое сердце, когда его въ первый разъ произнесли при мн? Теперь только я понимаю, что это было предчувствіе.

‘Прошла недля. Разные были у насъ толки о граф де-Монсоро. Однажды утромъ лса огласились звуками роговъ и лаемъ собакъ, я поспшила къ ршетк замка и, подоспвъ къ ней, увидла Дафну, промелькнувшую какъ молнія и преслдуемую стаей собакъ, молодые олени слдовали за нею.

‘Минуту спустя, на ворономъ кон пронесся, подобно виднію, мось де-Монсоро.

‘Я вскрикнула, хотла просить, чтобъ пощадили мою любимицу, но онъ не слышалъ моего голоса или не обратилъ на него вниманія, увлекаемый охотою.

‘Тогда, забывъ безпокойство, которое я могла причинить своему отцу, если онъ замтитъ мое отсутствіе, я побжала въ ту сторону, куда ускакали охотники, надясь встртить самого графа или кого-нибудь изъ его свиты и упросить, чтобъ они пощадили мою фаворитку.

‘Я пробжала такимъ образомъ съ пол-ль, сама не зная куда бжала, потому-что давно уже потеряла изъ вида и лань, и стаю собакъ, и охотниковъ. Вскор я перестала даже слышать лай собакъ, упала у дерева и горько заплакала. Я пробыла тамъ около четверти часа, когда вдали послышался мн шумъ охоты, я не ошибалась: шумъ этотъ постепеино приближался и сталъ такъ близокъ, что я не сомнвалась, что охота пройдетъ мимо меня или, по-крайней-мр, въ весьма недальнемъ отъ меня разстояніи.

‘Я поспшно встала и увидла мою бдную Дафну, утомленную и измученную, при ней остался только одинъ маленькій олень, другой, вроятно, былъ загнанъ и разорванъ собаками.

‘Она сама видимо ослабвала, разстоянія между ею и стаей было гораздо-мене, нежели въ первый разъ, она уже не бжала, а скакала, увидвъ меня, она жалостно затосковала.

‘Какъ и въ первый разъ, я длала тщетныя усилія, чтобъ остановить охотниковъ. Монсоро не видлъ ничего, кром оленя, имъ преслдуемаго, онъ пронесся опять съ быстротою молніи, громко трубя въ рогъ.

‘За нимъ три или четыре охотника подстрекали собакъ голосомъ и звуками роговъ. Подобно вихрю пронеслась мимо меня эта гроза, составленная изъ лая, фанфаръ и криковъ, исчезла въ чащъ лса и утихла въ отдаленіи.

‘Я была въ отчаяніи, я говорила себ, что еслибъ приблизилась еще только на пятьдесятъ шаговъ на край лощины, то мось де-Монсоро замтилъ бы меня, и, вроятно, по моей просьб, пощадилъ бы бдное животное.

‘Эта мысль придала мн бодрости, охотники могли въ третій разъ проскакать мимо меня. Я пошла по дорог, обсаженной прекрасными деревьями и ведущей въ замокъ Боже. Этотъ замокъ, принадлежавшій герцогу анжуйскому, находится въ трехъ ль отъ замка отца моего. Сдлавъ нсколько шаговъ, я увидла Боже, и только тогда вспомнила, что удалилась одна отъ МеридорскагоЗамка.

‘Признаюсь, мною овладлъ необъяснимый ужасъ, и только въ эту минуту я подумала о неосторожности и даже о непристойности своего поведенія. Я пошла по берегу пруда, чтобъ дойдти до сада и попросить садовника, добраго человка, часто дарившаго мн красивые букеты, чтобъ онъ проводилъ меня домой, какъ вдругъ опять услышала шумъ охоты. Я остановилась и начала прислушиваться. Шумъ усиливался. Я все забыла. Почти въ то же мгновеніе, лань появилась по другой сторон пруда. Собаки уже догоняли ее. Она была одна: и другой маленькій олень достался въ добычу собакамъ, видъ воды придалъ ей новыя силы, она ноздрями вдохнула въ себя свжесть и бросилась въ прудъ, какъ-бы намреваясь доплыть до меня.

‘Сначала, она плыла скоро, казалось, силы ея возстановились. Я смотрла на нее со слезами на глазахъ, протянувъ впередъ руки и съ невыразимою боязнію… но мало-по-малу силы стали покидать ее, между-тмъ, какъ собаки все боле и боле оживлялись, надясь на скорую добычу. Вскор самыя ожесточенныя достигли ея, и она перестала плыть. Въ то же мгновеніе, г. де-Монсоро появился у опушки лса, подъхалъ къ пруду и соскочилъ съ коня. Тогда я собрала вс свои силы и, сложивъ руки, вскричала умоляющимъ голосомъ: ‘пощадите!’ Кажется, онъ замтилъ меня, и я вскричала еще разъ, громче прежняго. Онъ услыхалъ меня, поднялъ голову, побжалъ къ лодк, отвязалъ ее и скоро поплылъ къ бдному животному, окруженному уже всей стаей. Я не сомнвалась, что г. де-Монсоро былъ тронутъ моимъ умоляющимъ голосомъ и хотлъ спасти Дафну, онъ подплылъ къ ней, обнажилъ охотничій ножъ, который блеснулъ на солнц… я громко вскрикнула… весь ножъ вонзился въ горло бднаго животнаго. Брызнула кровь и окрасила воду вокругъ лодки. Лань застонала жалобнымъ голосомъ, стала биться въ вод, вытянула шею и… умерла.

‘Я безъ чувствъ упала на берегу пруда.

‘Я пришла въ себя уже на постели въ замк Боже. У изголовья горько плакалъ мой отецъ, за которымъ тотчасъ же послали.

‘Такъ-какъ мое безпамятство было только нервическимъ кризисомъ, произведеннымъ усталостью и сильнымъ волненіемъ, то на другой же день я могла воротиться въ Меридоръ. Однакожь, въ-продолженіи трехъ или четырехъ дней, я не выходила изъ комнаты.

‘На четвертый, отецъ мой сказалъ мн, что во все время моей болзни г. де-Монсоро приходилъ освдомляться обо мн, онъ былъ въ отчаяніи, когда узналъ, что быль невольною причиною этого несчастія, и просилъ, чтобъ ему позволили извиниться предо мною, говоря, что онъ утшится только тогда, когда я прощу ему.

‘Смшно было бы не принять его, и, не смотря на все отвращеніе, которое онъ внушалъ мн, я согласилась на его просьбу.

‘На другой день, онъ явился, я поняла все безразсудство своей горести: охота такое удовольствіе, въ которомъ принимаютъ участіе даже женщины, слдственно, я сама нкоторымъ образомъ должна была извиняться въ впечатлніи, произведенномъ на меня смертію моей бдной Дафны.

‘Графъ притворялся неутшнымъ и двадцать разъ клялся честію, что еслибъ онъ могъ угадать, какое участіе я принимала въ его жертв, онъ почелъ бы за счастіе пощадить ее, его увренія, однакожь, не убдили меня, и графъ удалился, не разсявъ тягостнаго впечатлнія, которое онъ произвелъ на мое сердце.

‘Удаляясь, графъ просилъ у отца моего позволеніе навщать насъ. Онъ родился въ Испаніи, былъ воспитанъ въ Мадрит. Отцу моему пріятно было встртить человка, съ которымъ онъ могъ говорить о стран, гд прожилъ такъ долго въ добровольномъ плну. Притомъ же, графъ былъ древняго происхожденія, вице-губернаторъ провинціи, любимецъ, какъ говорили, герцога анжуйскаго, слдственно, не было никакихъ причинъ не принимать его.

‘Но съ этой минуты прекратилось если не счастіе, то спокойствіе мое. Вскор я замтила, какое впечатлніе произвела на графа. Сначала, онъ приходилъ разъ въ недлю, потомъ два, и наконецъ сталъ ходить каждый день. Онъ понравился отцу моему своею къ нему внимательностью. Я видла, съ какимъ удовольствіемъ батюшка разговаривалъ съ нимъ. Я не смла жаловаться, и на что было мн жаловаться? Графъ былъ любезенъ со мною, какъ съ любовницей, почтителенъ, какъ съ сестрою.

‘Однажды утромъ, батюшка вошелъ ко мн въ комнату. Лицо его было серьзне обыкновеннаго, не смотря на то, на немъ была написана внутренняя радость.

‘— Дитя мое, сказалъ онъ: — ты всегда увряла меня, что не хочешь разлучаться со мною?

‘— О, батюшка! вскричала я: — вы знаете, что это мое высшее желаніе!

‘— Другъ мой, продолжалъ онъ, наклонившись, чтобъ поцаловать меня: — отъ тебя самой зависитъ исполненіе этого желанія.

‘Не знаю, отъ-чего я угадала, что онъ хотлъ сказать, и такъ поблднла, что онъ остановился, не коснувшись еще губами до моего лба.

‘— Діана! милое дитя моя! вскричалъ онъ: — что съ тобою?

‘— Мось де-Монсоро, не правда ли? проговорила я.

‘— Что же? спросилъ онъ съ изумленіемъ.

‘— О! никогда, батюшка: — если вы чувствуете хоть сколько-нибудь состраданія къ своей дочери… никогда!

‘— Діана, другъ мой, сказалъ онъ: — ты знаешь, что не изъ состраданія, а изъ любви къ теб я готовъ отказать ему, но подумай… можетъ-быть, черезъ недлю…

‘— О, нтъ, нтъ! вскричала я: — это напрасно, ни недли, ни часа, ни минуты. Нтъ, нтъ…

‘И я залилась слезами.

‘Отецъ мой нжно любилъ меня, никогда еще онъ не видлъ моихъ слезъ, онъ обнялъ и утшилъ меня двумя словами, давъ честное слово, что не будетъ боле говорить мн объ этомъ брак.

‘И точно, цлый мсяцъ я не видала г. де-Монсоро, и никто не говорилъ мн о немъ. Однажды мы получили приглашеніе на балъ, который давалъ г. де-Монсоро въ честь брата короля, постившаго провинцію.

‘Къ этому письму было приложено собственноручное приглашеніе принца, писавшаго, что онъ имлъ уже удовольствіе знать моего отца при двор короля Генриха, и что радъ будетъ случаю снова увидться съ нимъ.

‘Первымъ движеніемъ моимъ было просить батюшку, чтобъ онъ отказался, и онъ, безъ всякаго сомннія, исполнилъ бы мою просьбу, еслибъ приглашеніе было сдлано отъ имени одного Монсоро, но отецъ мой боялся оскорбить его высочество отказомъ.

‘Мы похали на балъ. Г. де-Монсоро принялъ насъ такъ, какъ-будто бы ничего между нами не происходило, обращеніе его со мною было не холодно и вообще ни мало не отличалось отъ обращенія съ прочими дамами. Это меня обрадовало и успокоило.

‘Но совсмъ иначе поступилъ герцогъ анжуйскій.— Лишь-только онъ увидлъ меня, какъ не спускалъ съ меня глазъ. Мн было неловко подъ тяжестію этого взгляда и, не объясняя причины, заставлявшей меня дйствовать, я такъ долго упрашивала отца, что онъ, наконецъ, ршился ухать со мною съ бала.

‘Три дня спустя, г. де-Монсоро явился въ Меридоръ: — я издали увидла его и удалилась въ свою комнату.

‘Я боялась, чтобъ батюшка не послалъ за мною, но страхъ мой былъ напрасенъ.— по прошествіи получаса, я увидла, что г. де-Монсоро удалился. Отецъ не говорилъ мн даже объ этомъ посщеніи, только я замтила, что онъ сталъ печаленъ и мраченъ.

‘Прошло еще нсколько дней. Я возвращалась съ прогулки по окрестностямъ, когда мн доложили, что у отца моего былъ г. де-Монсоро. Батюшка два или три раза спрашивалъ обо мн, не понимая гд я такъ долго оставалась. Онъ приказалъ немедленно извстить его, когда я возвращусь.

‘И точно, едва я воротилась къ себ въ комнату, батюшка вошелъ ко мн.

‘— Дитя мое, сказалъ онъ мн: — обстоятельство, причину котораго мн теперь не за чмъ объяснять, заставляетъ меня разлучиться съ тобою на нсколько дней. Не спрашивай, но будь уврена, что это обстоятельство должно быть чрезвычайно-важно, потому-что я ршаюсь разлучиться съ тобою на недлю, на дв — быть-можетъ, на мсяцъ.

‘Я затрепетала, хотя не могла угадать, чему подвергалась, какая опасность ожидала меня. Но вторичный визитъ г. де-Монсоро не предвщалъ мн ничего хорошаго.

‘— Куда же вы меня отсылаете? спросилъ я.

‘— Въ Людскій-Замокъ, къ сестр моей, тамъ ты будешь сокрыта отъ всхъ взоровъ. Чтобъ прибытіе твое осталось тайнымъ, ты въдешь въ замокъ ночью.

‘— Вы не проводите меня?

‘— Нтъ, я долженъ остаться здсь, чтобъ отклонить подозрнія. Даже домашніе не будутъ знать, куда ты удешь.

‘— Съ кмъ же я поду?

‘— Съ двумя врными людьми, на которыхъ я вполн полагаюсь.

‘— Батюшка…

‘Онъ поцаловалъ меня.

‘— Дитя мое, сказалъ онъ: — это необходимо.

‘Я знала, какъ отецъ любилъ меня, и потому боле не настаивала и не требовала отъ него другихъ объясненій: — мы только условились, что Гертруда, дочь моей кормилицы, проводитъ меня.

‘Батюшка удалился, приказавъ мн готовиться къ отъзду.

‘Въ восемь часовъ было уже темно, потому-что это было въ середин зимы. Въ восемь часовъ вечера, батюшка пришелъ за мной.— Я была готова, мы сошли внизъ безъ шума, перешли черезъ садъ, онъ самъ отворилъ маленькую калитку, изъ которой былъ выходъ въ лсъ, тамъ ждалъ меня экипажъ и два человка, батюшка долго говорилъ съ ними, прося ихъ беречь меня, потомъ я сла въ экипажъ, Гертруда помстилась возл меня. Батюшка поцаловалъ меня еще разъ и мы отправились.

‘Я не знала, какая опасность угрожала мн и заставляла удалиться изъ Меридора, разспрашивала Гертруду, — но и она ничего не знала. Я не смла разспрашивать проводниковъ, которыхъ не знала. Мы хали лсомъ. Но прошествіи двухъ часовъ, ровное и однообразное движеніе начинало усыплять меня, какъ вдругъ Гертруда схватила меня за руку. Экипажъ остановился.

‘— Ахъ, сударыня! вскричала бдная двушка:— что это съ нами случилось?

‘Я выглянула изъ экипажа, насъ окружали шесть замаскированныхъ всадниковъ, проводники хотли-было защищаться, но ихъ обезоружили.

‘Я такъ испугалась, что не могла даже звать на помощь, притомъ же кто услышалъ бы крикъ мой?

‘Человкъ, казавшійся начальникомъ замаскированныхъ людей, приблизился къ экипажу.

‘— Успокойтесь, сударыня, сказалъ онъ: — вамъ не сдлаютъ никакого зла, только вы должны послдовать за нами.

‘— Куда? спросила я.

‘— Туда, гд вамъ не только нечего опасаться, но гд съ вами будутъ поступать какъ съ королевой.

‘Это утшеніе испугало меня боле угрозы.

‘— О, батюшка! батюшка! проговорила я.

‘— Послушайте, сударыня, сказала мн шопотомъ Гертруда: — здшнія окрестности мн извстны, я душевно привязана къ вамъ, сильна, и намъ, вроятно, удастся убжать.

‘Слова бдной служанки не успокоили меня. Однакожь, такъ пріятно имть близь себя существо преданное, что я нсколько пришла въ себя.

‘— Длайте съ нами, что угодно, господа, отвчала я: — мы бдныя, слабыя женщины, и не можемъ защищаться.

‘Одинъ изъ замаскированныхъ сошелъ съ лошади, слъ на мсто нашего проводника, и экипажъ поворотилъ въ другую сторону.

‘Мы хали почти три часа, потомъ экипажъ остановился. Я услышала скрипъ двери, говоръ и вслдъ за тмъ экипажъ похалъ дале. По звуку я могла угадать, что мы хали по подъемному мосту, и не ошибалась: — я выглянула изъ экипажа и увидла, что мы въхали въ замокъ.

‘Кому принадлежалъ этотъ замокъ — этого не знала ни я, ни Гертруда… Часто, во время дороги, мы хотли знать гд хали, но видли только, что со всхъ сторонъ окружалъ насъ непроницаемый лсъ. Мы подумали, что насъ нарочно кружили въ лсу, чтобъ сбить съ толку.

‘Дверцы экипажа отворились, и человкъ, который уже прежде говорилъ съ нами, просилъ насъ выйдти.

‘Я молча повиновалась. Два человка, вроятно принадлежавшіе къ замку, вышли къ намъ на встрчу съ факелами. Согласно общанію, испугавшему меня, насъ приняли сколь-возможно-почтительно. Мы послдовали за людьми съ факелами, они провели насъ въ великолпно-убранную спальню.

‘На стол былъ приготовленъ роскошный ужинъ.

‘— Вы у себя, сударыня, сказалъ мн тотъ же человкъ, который прежде говорилъ съ нами: — и такъ-какъ вамъ необходима женская прислуга, то ваша служанка останется при васъ, комната ея смежна съ вашей.

‘Мы помнялись съ Гертрудой радостными взглядами.

‘— Всякій разъ, когда вамъ угодно будетъ позвать, продолжалъ замаскированный: — потрудитесь только постучать этимъ молоткомъ въ дверь, и человкъ, который будетъ постоянно въ передней, немедленно явится на зовъ вашъ.

‘Эта мнимая внимательность показала намъ, что за нами строго присматривали.

‘Замаскированный поклонился и вышелъ, мы услышали, что онъ заперъ дверь на два оборота ключа.

‘Я осталась одна съ Гертрудой.

‘Съ минуту мы сидли неподвижны, смотря одна на другую при свт двухъ свчей, стоявшихъ на томъ стол, на которомъ былъ приготовленъ ужинъ. Гертруда хотла что-то сказать, я сдлала ей знакъ, чтобъ она молчала: насъ, вроятно, подслушивали.

‘Дверь въ комнату, которую назначили Гертруд, была отворена, намъ вмст пришла мысль осмотрть эту комнату. Гертруда взяла подсвчникъ, и мы вмст вошли туда.

‘То была большая туалетная комната, принадлежавшая къ спальн и дополнявшая ее. Въ ней была дверь, параллельная двери той комнаты, въ которую насъ ввели: — эта дверь, точно какъ и первая, была украшена прелестнымъ чеканеннымъ мднымъ молоткоагь, упадавшимъ на пуговку изъ того же металла. И молотки и пуговки были отдланы съ такимъ искусствомъ, какъ-будто-бы вышли изъ мастерской Бенвенуто Челлини.

‘Замтно было, что об двери вели въ одну и ту же переднюю.

‘Гертруда приблизила свчу къ замку и увидла, что дверь была заперта на ключъ.

‘Мы были въ заточеніи.

‘Удивительно, какъ люди совершенно-различныхъ состояній, будучи въ одной опасности, въ одномъ положеніи, имютъ одн и т же мысли и хорошо понимаютъ другъ друга.

‘Гертруда подошла ко мн.

‘— Замтили ли вы, сударыня, сказала она тихимъ голосомъ: — что мы прошли только пять ступеней?

‘— Да, отвчала я.

‘— Слдовательно, мы въ нижнемъ этаж.

‘— Это ясно.

‘— Такъ-что, прибавила она еще боле понизивъ голосъ и устремивъ глаза на окна: — такъ-что…

‘— А ршетки? возразила я.

‘— Ничего, лишь бы у васъ достало смлости…

‘— Смлости! вскричала я: — о, будь спокойна, въ смлости у меня недостатка нтъ.

‘Тогда Гертруда приложила палецъ къ губамъ.

‘— Понимаю, отвчала я ей.’

‘Гертруда знакомъ показала мн, чтобъ я осталась тамъ, гд была, и снесла подсвчникъ на столъ.

‘Я уже поняла ея намреніе, подошла къ окну и стала искать задвижки внутренняго ставня.

‘Я, или, врне, Гертруда, воротившись, нашла ее. Ставень отворился.

‘Я невольно вскрикнула отъ радости, окно было безъ ршетокъ.

‘Но Гертруда успла уже замтить причину этой мнимой безпечности нашихъ сгражеи: подъ самыми окнами былъ большой прудъ, который боле преграждалъ намъ средства къ бгству, нежели ршетки.

‘Но, осмотрвъ внимательно видъ, представлявшійся намъ изъ оконъ, я узнала мстоположеніе: мы находились въ заточеніи въ замк Боже, куда я прежде часто приходила съ отцомъ и гд лишилась чувствъ въ день смерти моей бдной Дафны.

‘Замокъ Боже принадлежалъ герцогу анжуйскому.

‘Тогда вся истина, подобно громовому удару, представилась уму моему.

‘Съ мрачнымъ наслажденіемъ глядла я на прудъ, въ немъ я видла послднее средство противъ насилія, послднюю защиту отъ безчестія.

‘Мы закрыли ставень… Не раздваясь я легла въ постель, а Гертруда сла у ногъ моихъ въ кресло.

‘Двадцать разъ въ-продолженіи этой ночи я внезапно просыпалась съ невыразимымъ ужасомъ, но ничто до-сихъ-поръ не оправдывало этого страха, исключая положенія, въ которомъ я находилась, ничто не свидтельствовало о какихъ-либо дурныхъ замыслахъ противъ меня, вс спали въ замк, и только крикъ болотныхъ птицъ прерывалъ ночную тишину.

‘Стало свтать, дневной свтъ убдилъ меня во вчерашнихъ опасеніяхъ, не было ршительно никакого средства къ побгу безъ чьей-либо помощи, но отъ кого могли мы ожидать помощи?

‘Около девяти часовъ, кто-то постучался въ дверь. Я ушла въ комнату Гертруды, сказавъ ей, чтобъ она позволила войдти.

‘Вошли вчерашніе наши похитители, они унесли ужинъ, до котораго мы не коснулись, и принесли завтракъ.

‘Гертруда стала-было разспрашивать ихъ, но они удалились, не отвтивъ ни слова.

‘Но наше заточеніе въ замк Боже и мнимое уваженіе, которое намъ оказывали, открыли мн всю истину. Герцогъ анжуйскій видлъ меня на бал у Монсоро, онъ влюбился въ меня, отца моего увдомили объ этомъ, онъ хотлъ избавить меня отъ преслдованій, жертвой которыхъ я могла сдлаться, и удалилъ изъ Меридора, но или неврный слуга, или несчастный случай измнили ему, предосторожность его была напрасна: я попалась во власть человка, отъ котораго онъ тщетно старался спасти меня.

‘Я остановилась на этой мысли, которая одна была возможна и справедлива.

‘По настоянію Гертруды, я выпила чашку молока и съла кусокъ хлба.

‘Мы провели все утро, придумывая разные безразсудные планы къ бгству. На сто шаговъ разстоянія отъ насъ, была лодка съ веслами. Еслибъ мы могли добраться до нея, то наврно были бы спасены.

‘Во все утро, никто не безпокоилъ насъ. Намъ принесли обдъ такимъ же образомъ, какъ завтракъ, я была чрезвычайно-слаба и сла за столъ, одна Гертруда прислуживала мн, потому-что слуги исчезли, поставя обдъ на столъ. Но вдругъ, разламывая хлбъ, я нашла въ немъ маленькую записочку. Развернувъ ее, прочла слдующія слова:

‘Васъ бережетъ другъ. Завтра вы узнаете кто онъ и вмст получите извстіе о своемъ отц.’

‘Вы можете понять, какъ сильна была моя радость: сердце мое билось сильно. Я показала записку Гертруд. Мы провели весь день въ ожиданіи и надежд.

‘Вторая ночь такъ же прошла спокойно, какъ первая, наступалъ нетерпливо-ожидаемый часъ завтрака, я была уврена, что найду въ хлб еще записочку — и не ошиблась, я нашла записку слдующаго содержанія:

‘Особа, похитившая васъ, прибудетъ въ замокъ Боже сегодня вечеромъ въ десять часовъ, но другъ, берегущій васъ, будетъ подъ вашими окнами въ девять часовъ, съ письмомъ отъ вашего отца, которое послужитъ къ тому, чтобъ внушить вамъ къ нему довренность. Сожгите эту записку.’

‘Я нсколько разъ перечитывала записку и бросила ее въ огонь. Почеркъ былъ совершенно-незнакомъ мн, и я никакъ не могла догадаться, кто былъ этотъ другъ’.

‘Мы съ Гертрудой терялись въ догадкахъ, сто разъ въ-теченіи дня подходили съ нею къ окнамъ, чтобъ посмотрть, нтъ ли кого на берегу пруда или въ лсной чащ, — но не видно было ни души.

‘Часъ спустя посл обда, постучались въ дверь, такъ-какъ это было въ первый разъ въ такое время, то мы чрезвычайно изумились и обезпокоились, однакожь, такъ-какъ не было никакой возможности запереться изнутри, то мы но-необходимости должны были впустить стучавшагося.

‘Это былъ все тотъ же человкъ, который говорилъ съ нами во время похищенія. Я не могла узнать его по лицу, потому-что въ то время онъ былъ въ маск, но узнала по голосу съ первыхъ словъ, которыя произнесъ онъ.

‘Онъ подалъ мн письмо.

‘— Отъ кого вы? спросила я.

‘— Потрудитесь прочитать письмо, сударыня, отвчалъ онъ: — и вы узнаете.

‘— Но я не хочу читать письма, не зная, отъ кого оно.

‘— Какъ вамъ угодно. Мн приказано отдать это письмо, и я кладу его къ ногамъ вашимъ… если вамъ будетъ угодно, вы поднимите его.

‘И точно, онъ положилъ письмо на скамейку, на которой лежали мои ноги, и вышелъ.

— Что мн длать? спросила я Гертруду.

— По моему мннію, сударыня, вамъ слдуетъ прочитать письмо. Можетъ-быть, оно извщаетъ о какой-нибудь опасности, отъ которой мы, будучи предувдомлены, можемъ избавиться.

‘Совтъ этотъ былъ такъ благоразуменъ, что я подняла письмо и развернула его…’

При этихъ словахъ, Діана прервала свой разсказъ, встала, открыла маленькій ящикъ и изъ шелковаго бумажника вынула письмо.

Бюсси взглянулъ на адресъ и прочиталъ:

‘Прелестной Діан де-Меридоръ’.

Потомъ, взглянувъ на молодую женщину, онъ сказалъ:

— Это почеркъ герцога анжуйскаго.

— Ахъ! отвчала она со вздохомъ:— слдовательно, онъ не обманулъ меня.

Письмо было у Бюсси въ рукахъ, но онъ не смлъ открыть его.

— Читайте, сказала ему Діана: — Если сама судьба назначила васъ быть повреннымъ тайнъ моей жизни, я не хочу ничего скрывать отъ васъ.

Бюсси повиновался и сталъ читать:

— ‘Несчастный принцъ, котораго божественная красота ваша поразила въ самое сердце, прійдетъ сегодня вечеромъ, въ десять часовъ, извиниться на-счетъ поведенія своего съ вами, — поведенія, которое, какъ онъ самъ знаетъ, можетъ быть оправдано только пламенною любовію, которую вы внушили ему.

‘Франсуа.’

— Слдовательно, это письмо точно отъ герцога анжуйскаго? спросила Діана.

— Да, отвчалъ Бюсси:— это его почеркъ и подпись.

Діана вздохнула.

— Не-уже-ли онъ не такъ виновенъ, какъ я полагала? прогорила она.

— Кто, принцъ? спросилъ Бюсси.

— Нтъ, графъ де-Монсоро?

Но Бюсси не отвчалъ.

— Продолжайте, сударыня, и тогда мы произнесемъ судъ надъ герцогомъ и графомъ.

— Это письмо, въ неподложности котораго я тогда не имла никакой причины сомнваться, потому-что оно такъ хорошо согласовалось съ моими собственными опасеніями, — это письмо возвщало мн, Какъ предвидла Гертруда, опасность, въ которой я находилась и въ которой покровительство неизвстнаго друга, предлагавшаго мн свою помощь именемъ отца моего, было мн еще драгоцнне. На немъ я основала вс свои надежды.

‘Мы съ Гертрудой опять не спускали глазъ съ другаго берега пруда и той части лса, которая находилась противъ нашихъ оконъ, но не замтили ничего такого, что могло бы оправдать наши надежды.

‘Наступила ночь, но такъ-какъ это было въ январ, то стемнло уже въ четыре часа: слдственно, пять смертельныхъ часовъ оставалось еще до ршительной минуты, мы ждали съ невыразимою боязнію.

‘Была прекрасная, свтлая зимняя ночь: небо, усянное звздами, было ясно, и луна освщала природу серебристымъ свтомъ, мы открыли окно въ комнат Гертруды, за которою, вроятно, наблюдали не такъ строго, какъ за моею.

‘Около восьмаго часа, надъ прудохмъ поднялся легкій туманъ, но, подобно прозрачному кисейному покрывалу, онъ не скрывалъ отъ насъ предметовъ, или, лучше сказать, глаза наши такъ привыкли къ темнот, что могли различать явственно вс предметы.

‘Такъ-какъ мы не могли въ точности опредлять времени, то и не знали, который именно былъ часъ, какъ вдругъ сквозь туманъ замтили мы у опушки лса движущіяся тни. Он осторожно приближались, пробираясь около деревьевъ и какъ-бы стараясь скрыться во мрак, ихъ окружавшемъ. Можетъ-быть, мы подумали бы, что представлявшееся нашимъ глазамъ было не что иное, какъ игра нашего утомленнаго зрнія, но ржаніе лошади поразило слухъ нашъ.

‘— Это наши друзья, проговорила Гертруда.

‘— Или герцогъ, отвчала я.

‘— О, нтъ! сказала она: — герцогъ не сталъ бы скрываться.

‘Это простое замчаніе разсяло мои опасенія и успокоило меня.

‘Мы смотрли съ удвоеннымъ вниманіемъ.

‘Одинъ человкъ отдлился отъ прочихъ, которые остались въ лсу, пошелъ прямо къ лодк, отвязалъ ее и поплылъ къ намъ.

‘По мр того, какъ лодка приближалась, я начинала узнавать человка, правившаго ею, мн казалось, что то были мрачныя и рзкія черты графа де-Монсоро, наконецъ, когда онъ былъ въ десяти шагахъ отъ насъ, я уже боле не сомнвалась.

‘Съ той минуты, я стала столько же страшиться помощи, какъ и самой опасности.

‘Я оставалась нмая, неподвижная въ сторон отъ окна, такъ, что онъ не могъ меня видть. Подплывъ къ стн, онъ прицпилъ лодку за желзное кольцо, и голова его появилась въ окн.

‘Я невольно вскрикнула.

‘— Ахъ, простите! сказалъ графъ Монсоро: — я думалъ, чтобы ожидали меня.

‘— Я ожидала, отвчала я: — но не васъ.

‘Горькая улыбка появилась на лиц графа.

‘— Кто же заботится о спасеніи чести Діаны де-Меридоръ, кром меня и отца ея?

‘— Вы писали мн, что прійдете за мною отъ имени моего отца.

‘— Правда, и такъ-какъ я зналъ, что вы не будете имть ко мн полной довренности, то запасся письмомъ барона.

‘И онъ подалъ мн письмо.

‘Мы не зажгли свчей, потому-что темнота могла способствовать намъ привесть въ исполненіе наше намреніе. Я пошла въ свою комнату, стала на колни возл камина и прочла слдующее:

‘Милая Діана! Мось де-Монсоро одинъ можетъ спасти тебя отъ опасности, въ которой ты находишься, опасность эта велика! Вврься же ему, какъ лучшему другу, котораго небо посылаетъ намъ.

‘Онъ теб посл откроетъ мое тайное желаніе, только исполненіе этого желанія вознаградитъ графа за благодяніе, намъ оказываемое.

‘Твои отецъ

Баронъ де-Меридоръ.’

‘Въ ум моемъ не было ничего опредленнаго противъ Монсоро, отвращеніе мое къ нему было боле инстинктивное, нежели обдуманное. Я могла обвинить его только въ убіеніи лани,— а въ охотник это было совсмъ не преступленіе.

‘Я возвратилась къ нему.

‘— Что же? спросилъ онъ.

‘— Я прочитала письмо, графъ, батюшка пишетъ, что вы можете спасти меня отсюда, но не говоритъ, куда вы меня отвезете.

‘— Туда, гд баронъ ожидаетъ васъ.

‘— Гд же онъ меня ожидаетъ?

‘— Въ Меридорскомъ-Замк.

‘— Слдовательно, я увижусь съ отцомъ моимъ?

‘— Черезъ два часа.

‘— О, графъ! если вы меня не обманываете…

‘Я замолчала, видно было, что графъ ждалъ окончанія моей фразы.

‘— То можете быть уврены въ вчной моей признательности, прибавила я слабымъ, дрожащимъ голосомъ, потому-что понимала, чего онъ могъ ожидать отъ моей признательности.

‘— Итакъ, вы готовы слдовать за мною?

‘Я съ безпокойствомъ взглянула на Гертруду, видно было, что мрачное лицо графа успокоивало ее не боле меня.

‘— Не забудьте, что каждая минута теперь дороже, нежели вы можете думать, сказалъ онъ.— Я уже опоздалъ почти получасомъ, сейчасъ будетъ десять часовъ, а вы, кажется, были предувдомлены, что въ десять часовъ принцъ будетъ въ Боже?

‘— Да! отвчала я.

‘— Когда принцъ будетъ здсь, мн можно будетъ только рисковать жизнію безъ всякой надежды, между-тмъ, какъ теперь я рискую съ полной увренностью спасти васъ.

‘— Зачмъ же батюшка самъ не пріхалъ?

‘— Не-уже-ли вы думаете, что за барономъ не присматриваютъ? Каждый шагъ его извстенъ.

‘— Но вы? спросила я.

‘— Я — другое дло, я другъ, повренный принца.

‘— Но если вы другъ, повренный принца, то…

‘— То я измняю ему? это правда. Я сейчасъ говорилъ вамъ, что рискую жизнью, чтобъ спасти васъ отъ безчестія.

‘Въ этомъ отвт графа было столько убдительнаго, онъ былъ такъ похожъ на истину, что, ощущая еще нкоторое отвращеніе къ тому, чтобъ идти за графомъ, я, однакожь, не находила боле словъ, чтобъ выразить это отвращеніе.

‘— Я жду, сказалъ графъ.

‘Я посмотрла на Гертруду: она такъ же колебалась…

‘— Посмотрите, сказалъ графъ: — посмотрите въ эту сторону, если еще сомнваетесь.

‘И со стороны, противоположной той, съ которой онъ пріхалъ, мы увидли толпу всадниковъ, приближавшихся къ замку.

‘— Что это за люди? спросила я.

‘— Это герцогъ анжуйскій и его свита, отвчалъ графъ.

‘— Сударыня, вскричала Гертруда: — теперь ужь нельзя боле медлить.

‘— Ради Бога, сказалъ графъ:— ршайтесь, время дорого!

‘Я упала на стулъ, силы измняли мн.

‘— О, Боже, Боже мой! что мн длать? проговорила я.

‘— Слышите ли, сказалъ графъ: — слышите ли, они стучатся въ ворота.

‘И точно, два человка, отдлившіеся отъ толпы, стучали въ ворота.

‘— Еще пять минутъ, сказалъ графъ, и будетъ поздно.

‘Я хотла встать, но не могла.

‘— Помоги мн, Гертруда! проговорила я.

‘— Сударыня, сказала бдная двушка:— слышите ли вы? Ворота отперли… слышите ли вы стукъ копытъ по каменной мостовой?..

‘— Да, да! отвчала я едва-внятно.— Но силы измняютъ мн.

‘— О, такъ я вамъ помогу! вскричала она, подняла меня какъ ребенка, и передала на руки графа.

‘Почувствовавъ прикосновеніе этого человка, я задрожала такъ сильно, что чуть не выпала изъ рукъ его въ воду.

‘Но онъ крпко прижалъ меня къ груди и посадилъ въ лодку.

‘Гертруда послдовала за мною, не нуждаясь въ помощи графа.

‘Тогда я замтила, что мои вуаль упалъ и плавалъ по вод.

‘Я подумала, что онъ можетъ показать преслдователямъ дорогу, которую мы избрали для побга.

‘— Мой вуаль! сказала я графу: — достаньте мой вуаль.

‘Графъ бросилъ взглядъ въ ту сторону, куда я указывала пальцемъ.

‘— Ничего, сказалъ онъ: — это лучше.

‘И, схвативъ весла, онъ далъ такое быстрое движеніе лодк, что въ нсколько ударовъ мы были уже близь противоположнаго берега.

‘Въ это время мы увидли, что окна моей комнаты освтились, слуги вошли туда со свчами.

‘— Обманулъ ли я васъ? Могли ли мы еще медлить?

‘— О, нтъ, нтъ! вскричала я: вы точно мой спаситель.

‘Мы видли, какъ свчи скоро переходили изъ моей комнаты въ комнату Гертруды, и услышали крики. Вошелъ какой-то человкъ, вс остановились передъ нимъ. Этотъ человкъ подошелъ къ открытому окну, выглянулъ въ него, замтилъ вуаль, плававшій по вод и страшно вскрикнулъ.

‘— Видите ли, какъ мы хорошо сдлали, что оставили вуаль, сказалъ графъ: — принцъ подумаетъ, что вы бросились въ воду и пока васъ будутъ искать, мы успемъ спастись.

‘Мн стало страшно этого мрачнаго ума, который напередъ разсчиталъ выгоду подобнаго средства.

‘Мы причалили къ берегу.’

II.
Продолженіе разсказа. Договоръ.

Наступила минута молчанія. Діана, почти столько же взволнованная воспоминаніями, какъ дйствительностію, не могла боле говорить, голосъ ея ослабвалъ. Бюсси слушалъ ее всми способностями души своей и напередъ клялся вчною ненавистью къ врагамъ ея и преслдователямъ.

Наконецъ, вдохнувъ изъ флакончика, который былъ у ней въ карман, Діана продолжала:

— Едва мы сошли на берегъ, какъ семь или восемь человкъ подошли къ намъ. То, были слуги графа, между которыми я узнала двухъ слугъ, провожавшихъ нашъ экипажъ въ ту ночь, когда на насъ напали люди герцога. Конюшій велъ двухъ лошадей, одна изъ нихъ была вороная лошадь графа, другая, блая, назначалась мн, Графъ помогъ мн ссть на блую лошадь и потомъ самъ вскочилъ на своего коня.

‘Гертруду посадилъ съ собою одинъ изъ слугъ графа, и мы ускакали въ галопъ.

‘Замтивъ, что графъ взялъ мою лошадь подъ уздцы, я сказала ему, что умю довольно-хорошо здить верхомъ и чтобъ онъ не безпокоился, но онъ отвчалъ, что блая лошадь была очень-пуглива и можетъ меня сбросить.

‘Мы скакали уже около десяти минутъ, когда я услышала голосъ Гертруды, звавшей меня. Я оглянулась и увидла, что толпа всадниковъ раздлилась, четверо поскакали съ Гертрудой въ лсъ, между-тмъ, какъ графъ де-Монсоро и четверо другихъ слугъ продолжали скакать по прежней дорог.

‘— Гертруда! вскричала я:— графъ, зачмъ вы разлучаете меня съ Гертрудой?

‘— Это необходимая предосторожность, сказалъ графъ:— если за нами погонятся, мы должны оставить два слда, надобно, чтобъ съ двухъ сторонъ люди въ селеніяхъ говорили, что видли, какъ похищали женщину. Можетъ случиться, что герцогъ анжуйскій ошибется и поскачетъ за вашей служанкой, но во всякомъ случа преслдователи должны будутъ раздлиться на дв части.

‘Не смотря на положительность этого отвта, онъ не успокоилъ меня: но что было длать? я вздохнула и молчала.

‘Впрочемъ, дорога, по которой мы хали, точно вела въ Меридоръ. По скорости, съ которою мы скакали, намъ оставалось до замка не боле четверти часа, какъ вдругъ на перекрестк, который былъ мн очень-хорошо знакомъ, графъ, вмсто того, чтобъ продолжать дорогу къ замку отца моего, поворотилъ на-лво, совсмъ въ другую сторону. Я вскрикнула и, не смотря на быстроту лошади, готовилась уже соскочить съ нея, когда графъ, наблюдавшій, вроятно, за всми моими движеніями, наклонился ко мн, обхватилъ мою талью и перекинулъ къ себ на сдло. Блая лошадь, чувствуя себя свободною, громко заржала и поскакала въ лсъ.

‘Графъ такъ скоро сдлалъ это, что я успла только вскрикнуть.

‘Онъ зажалъ мн ротъ рукою.

‘— Клянусь вамъ честью, сказалъ онъ:— что въ точности исполняю волю вашего отца и докажу вамъ это на первомъ роздых, если и это доказательство не убдитъ васъ, или покажется вамъ сомнительнымъ, то еще разъ клянусь честію, вы будете свободны.

‘— Но вы сказали, что отвезете меня къ отцу? вскричала я, отталкивая его руку и откинувъ голову назадъ.

‘— Да, я это сказалъ, потому-что, мн казалось, вы колебались слдовать за мною, и одна минута этой нершимости могла погубить и его, и васъ, и меня, что, впрочемъ, вы сами видли. Скажите же, спросилъ графъ, остановивъ лошадь:— хотите ли вы погубить барона? хотите ли вы подвергнуться безчестію? Скажите одно слово, и я отвезу васъ въ Меридоръ.

‘— Но вы сейчасъ сказали, будто у васъ есть доказательство, что вы дйствуете по приказанію моего отца?

‘— Вотъ оно, сказалъ графъ: — возьмите это письмо и прочтите его въ первомъ домъ, въ которомъ мы остановимся. Если и посл того вамъ все-еще угодно будетъ вернуться въ замокъ, — повторяю вамъ, вы свободны. Но если вамъ угодно будетъ послушаться приказаній барона, то вы не вернетесь въ замокъ, я въ томъ увренъ.

‘— Такъ поскачемте скоре, графъ, я нетерпливо желаю удостовриться, правду ли вы говорите.

‘— Вспомните, что вы добровольно слдуете за мною.

‘— Да, добровольно, въ такой, однакожь, степени, въ какой можетъ дйствовать добровольно молодая двушка, находясь въ этомъ положеніи, гд она съ одной стороны видитъ смерть отца и свой собственный позоръ, а съ другой стороны необходимость ввриться человку, котораго она почти не знаетъ, все равно, я слдую за вами добровольно, и вы сами удостовритесь въ томъ, если прикажете мн подать коня.

‘Графъ сдлалъ знакъ одному изъ своихъ людей, чтобъ онъ слзъ съ коня, и минуту спустя, я скакала возл графа.

‘— Блая лошадь недалеко убжала, сказалъ онъ слуг: — поищи ее въ лсу, позови ее, ты знаешь, что она послушна, какъ собака. Прізжай за нами прямо въ Ла-Шатръ.

‘Я невольно вздрогнула. Ла-Шатръ былъ въ десяти ль отъ Меридорскаго-Замка, по дорог въ Парижъ.

‘— Графъ, сказала я: — я слдую за вами, но въ Ла-Шатр мы условимся…

‘— Въ Ла-Шатр, сударыня, отвчалъ графъ: — вы сообщите мн свои приказанія.

‘Это мнимое повиновеніе не успокоивало меня, но такъ-какъ это было единственное средство спастись отъ герцога анжуйскаго, то я молча слдовала за Монсоро. На разсвт мы прибыли въ Ла-Шатръ. Но вмсто того, чтобъ въхать въ селеніе, мы поворотили по полю во ст шагахъ отъ первыхъ садиковъ и направились къ уединенному домику.

‘Я остановила лошадь.

‘— Куда мы демъ? спросила я.

‘— Позвольте, отвчалъ графъ: — я уже замтилъ точность вашего ума, а потому обращаюсь опять къ вашему уму. Можемъ ли мы, спасаясь отъ преслдованій могущественнйшаго лица въ государств посл короля, остановиться въ обыкновенной гостинниц, посреди селенія, гд первый крестьянинъ, который насъ увидитъ, можетъ выдать насъ? Можно подкупить одного человка, но не цлую деревню.

‘Во всхъ отвтахъ графа была точность и положительность, противъ которой я не могла ничего возразить.

‘— Хорошо, сказала я.— Подемте туда.

‘И мы отправились дале.

‘Насъ ожидали, я не замтила, что одинъ изъ нашихъ слугъ поскакалъ впередъ. Свтлый огонь горлъ въ камин довольно-опрятной комнаты, тамъ же была приготовлена постель.

‘— Вотъ ваша комната, сказалъ графъ: — я буду ожидать вашихъ приказаній.

‘Онъ поклонился и вышелъ.

‘Я осталась одна.

‘Первымъ движеніемъ моимъ было подойдти къ ламп и вынуть письмо отца моего, вотъ оно, г. де-Бюсси, читайте и будьте моимъ судьею.’

Бюсси взялъ письмо и сталъ читать:

‘Возлюбленная моя Діана, если, въ — чемъ я не сомнваюсь,— ты исполнила мою просьбу и послдовала за графомъ де-Монсоро, то онъ, вроятно, объяснилъ теб, что, по несчастію, ты понравилась герцогу анжуйскому, и что онъ похитилъ и отвезъ тебя въ замокъ Боже, по этому поступку ты можешь сама судить о томъ, на что герцогъ способенъ и какой позоръ угрожаетъ теб. Теперь же представляется средство спастись отъ безчестія, котораго я не переживу: ты должна выйдти за нашего благороднаго друга, сдлавшись его женою, ты будешь уже находиться подъ его защитой, и графъ де-Монсоро поклялся мн, что съуметъ защитить тебя. Слдовательно, величайшее мое желаніе состоитъ въ томъ, чтобъ бракъ вашъ совершился сколь-возможно-скоре, и если ты готова исполнить мою просьбу, то къ совершенному согласію присовокупляю мое отеческое благословеніе и молю Бога, чтобъ Онъ даровалъ теб вс сокровища блаженства, которыми Онъ, по милосердію своему, надляетъ сердца, подобныя твоимъ.

‘Твой, не приказывающій, но умоляющій отецъ,
‘Баронъ де-Меридоръ’.

— Увы! сказалъ Бюсси: — если это письмо точно отъ вашего отца, оно ршительно.

— Оно точно отъ него, я въ томъ не сомнваюсь, не смотря на то, я три раза прочитала его, не зная, на что ршиться. Наконецъ я позвала графа.

‘Онъ вошелъ немедленно, почему я и заключила, что онъ ждалъ за дверью.

‘Письмо было у меня въ рукахъ.

‘— Что же? спросилъ онъ:— читали ли вы?

‘— Да, отвчала я.

‘— Сомнваетесь ли вы еще въ моей преданности и моемъ уваженіи?

‘— Письмо это отнимаетъ у меня всякое сомнніе, отвчала я.— Скажите же, графъ, что вы намрены длать, еслибъ… еслибъ я послдовала совту моего отца?

‘— Я намренъ отвезти васъ въ Парижъ, тамъ легче всего будетъ скрыть васъ.

‘— А батюшка?

‘— Когда пройдетъ опасность, вы увидитесь съ нимъ.

‘— Графъ! я готова принять вашу защиту съ условіями, которыя вы предпишете.

‘— Я ничего не предписываю, отвчалъ графъ: — я только предлагаю средство спасти васъ, и больше ничего.

‘— Извините, я готова принять средство спасенія, предлагаемое вами, на трехъ условіяхъ.

‘— Говорите.

‘— Первое — то, что вы возвратите мн Гертруду.

‘— Она здсь, отвчалъ графъ.

‘— Второе — что мы не вмст подемъ въ Парижъ.

‘— Чтобъ совершенно успокоить васъ, я самъ хотлъ предложить вамъ это.

‘— Въ-третьихъ — что нашъ бракъ будетъ заключенъ при моемъ отц, если только тому не воспрепятствуютъ обстоятельства, признанныя дйствительными мною-самою.

‘— Это мое величайшее желаніе, благословеніе вашего батюшки осчастливитъ союзъ нашъ.

‘Я была поражена изумленіемъ. Я думала, что графъ сдлаетъ хоть какое-нибудь возраженіе на мои три условія, а между-тмъ онъ самъ былъ одного со мною мннія.

‘— Позвольте же мн теперь подать вамъ нсколько совтовъ, сказалъ Монсоро.

‘— Извольте, я слушаю.

‘— Путешествуйте только ночью.

‘— Я уже ршилась на это.

‘— Позвольте мн назначить мста, гд вамъ останавливаться, и дорогу, по которой хать, вс предосторожности мои будутъ имть одну цль, именно — спасти васъ отъ герцога апжуйскаго.

‘— Если вы точно любите меня такъ, какъ говорите, то моя безопасность должна быть вамъ такъ же дорога, какъ и ваша собственная, слдовательно, я не могу длать ни какихъ возраженій противъ вашего желанія.

‘— Наконецъ, прошу васъ принять въ Париж ту квартиру, которую я вамъ приготовлю, какъ бы она ни была проста и уединенна.

‘— Чмъ проще и уединенне будетъ квартира, тмъ она мн боле понравится.

‘— Въ такомъ случа, мы во всемъ согласны, и мн остается только засвидтельствовать вамъ мое почтеніе, прислать къ вамъ Гертруду и приступить къ исполенію нашего плана.

‘— Я дворянка, графъ, если вы сдержите свои общанія, и я не измню своимъ.

‘— Это общаніе говоритъ мн, что вскор я буду счастливйшимъ изъ смертныхъ.

‘Съ этими словами, онъ поклонился и вышелъ.

‘Пять минутъ спустя, вошла Гертруда.

‘Велика была радость этой бдной двушки, она думала, что ее навсегда хотли разлучить со мною. Я разсказала ей обо всемъ, мн нуженъ былъ человкъ, который понялъ бы мои намренія, помогалъ бы мн, слушался бы, въ случа нужды, одного знака, одного взгляда. Согласіе графа на вс мои условія пугало меня, я думала, что онъ поступалъ такимъ-образомъ потому только, что хотлъ сначала завлечь меня подальше.

‘Когда я разговаривала съ Гертрудой, мы услышали стукъ копытъ удаляющейся лошади. Я выглянула въ окно: графъ во весь галопъ возвращался въ ту сторону, съ которой мы пріхали. Зачмъ возвращался онъ назадъ? Я не могла объяснить себ этого. Но онъ исполнилъ первое условіе, возвративъ мн Гертруду, а удаляясь, исполнялъ и второе. Впрочемъ, куда бы онъ ни узжалъ, отсутствіе его успокоивало меня.

‘Мы пробыли цлый день въ маленькомъ домик, намъ прислуживала хозяйка, только къ вечеру, человкъ, казавшійся начальникомъ нашихъ провожатыхъ, вошелъ ко мн, такъ-какъ мн казалось, что опасность будетъ уменьшаться по мр удаленія моего отъ замка Боже, то я сказала этому человку, что готова къ отъзду, пять минутъ спустя, онъ воротился и доложилъ, что все было готово. У крыльца стояла моя блая лошадь, графъ де-Монсоро не ошибся: она прибжала по первому зову.

‘Мы хали всю ночь и опять только на разсвт остановились. Я разсчитала, что мы прохали около пятнадцати ль, вс мры были приняты графомъ, чтобъ я не терпла ни отъ холода, ни отъ усталости. Лошадь, которую онъ выбралъ для меня, была смирна, рысь у нея была чрезвычайно-спокойная, на плечи мн накинули плащъ, подбитый мхомъ.

‘Во время всего путешествія, со мною поступали одинаково почтительно и заботливо: ясно было, что намъ предшествовалъ человкъ, заготовлявшій все для нашего принятія. Не знаю, самъ ли графъ взялъ на себя эту обязанность, или одинъ изъ повренныхъ его, но во всякомъ случа онъ дйствовалъ совершенно-согласно второму моему условію, и во всю дорогу я ни разу не увидала его.

‘Около вечера седьмаго дня, я съ высоты холма увидла громадную кучу домовъ. То былъ Парижъ.

‘Мы остановились и съ наступленіемъ ночи отправились дале, вскор мы въхали въ ворота, за которыми первый предметъ, представившійся глазамъ моимъ, было огромное зданіе, казавшееся мн монастыремъ. Мы два раза перехали черезъ рку, поворотили направо и, десять минутъ спустя, очутились на Площади-Бастиліи. Тамъ вышелъ къ намъ на встрчу изъ одного дома человкъ, по-видимому, дожидавшійся насъ. Онъ подошелъ къ начальнику провожатыхъ и сказалъ,

‘— Здсь.

‘Начальникъ обратился ко мн.

Мы пріхали, сударыня, сказалъ онъ.

‘И, соскочивъ съ лошади, онъ помогъ мн сойдти на землю.

‘Дверь въ домъ была отворена, на ступеняхъ лстницы стояла лампа.

‘— Сударыня, сказалъ мн начальникъ провожатыхъ:— вы здсь у себя, у этой двери кончается возложенное на меня порученіе, могу ли льстить себя надеждою, что оно было исполнено согласно вашимъ желаніямъ и даннымъ мн приказаніямъ?

‘— Я душевно вамъ благодарна, отвчала я: — поблагодарите также отъ моего имени добрыхъ людей, меня провожавшихъ. Я желала бы вознаградить ихъ… но у меня ничего нтъ.

‘— Не безпокойтесь, отвчалъ онъ: — они уже щедро награждены.

‘Онъ поклонился мн и вскочилъ на коня.

‘— За мной! сказалъ онъ, обратившись къ слугамъ: — да чтобъ никто изъ васъ завтра утромъ не помнилъ этого дома!

‘Посл этихъ словъ, они ускакали въ галопъ и исчезли при поворот въ Сент-Антуанскую-Улицу.

‘Первымъ движеніемъ Гертруды было запереть дверь. Потомъ она взяла лампу и стала свтить мн.

‘Мы взошли на лстницу, потомъ въ корридоръ: вс двери были отворены. Зала эта была освщена какъ теперь.

‘Я отворила эту дверь: за нею была туалетная комната, а за этою — спальня, въ которой, къ величайшему своему изумленію, увидла я свой портретъ.

‘Это тотъ самый, который вислъ въ комнат моего отца, въ Меридор, вроятно, батюшка подарилъ его графу.

‘Я задрожала при этомъ новомъ доказательств того, что батюшка считалъ меня уже женою графа Монсоро.

‘Мы обошли весь домъ: въ немъ никого не было, но за то не было и ни въ чемъ недостатка, вс печи затоплены, а въ столовой приготовленъ ужинъ.

‘Я скоро взглянула на столъ: на немъ былъ только одинъ приборъ, это успокоило меня.

‘— Видите ли, сударыня, сказала мн Гертруда:— графъ твердо держитъ свое общаніе.

‘— Да, отвчала я со вздохомъ, потому-что мн было бы пріятне, еслибъ графъ, измнивъ одному изъ своихъ общаній, далъ и мн право отступиться отъ своего слова.

‘Посл ужина мы еще разъ обошли весь домъ, но и въ этотъ разъ не нашли ни живой души: онъ принадлежалъ намъ, намъ однмъ.

‘Гертруда спала въ моей комнат.

‘На другой день, она вышла со двора и, воротившись, разсказала мн, что мы жили на конц Сент-Антуанской-Улицы, противъ турнельскаго отеля, и что черное, мрачное зданіе, возвышавшееся съ правой стороны, было — Бастилія.

‘Впрочемъ, это не послужило мн ни къ чему. Я никогда не была въ Парижъ, и потому не знала его.

‘День прошелъ спокойно, вечеромъ, когда я садилась за столъ, кто-то постучался.

‘Я съ безпокойствомъ посмотрла на Гертруду.

‘Опять стали стучаться.

‘— Посмотри, кто тамъ, сказала я Гертруд.

‘— А если графъ? спросила она, увидвъ, что я поблднла.

‘— Если графъ, отвчала я съ усиліемъ: — впусти его, Гертруда, онъ сдержалъ свое общаніе, и я не должна измнять слову.

‘Минуту спустя, Гертруда воротилась.

‘— Графъ, сказала она.

‘— Проси, отвчала я.

‘Гертруда удалилась, графъ появился на порог.

‘— Сдержалъ ли я свои общанія? спросилъ онъ.

‘— Сдержали, отвчала я:— благодарю васъ.

‘— Слдовательно, вамъ угодно будетъ теперь принимать меня у себя? продолжалъ онъ съ улыбкой, иронію которой не могъ скрыть, не смотря на вс свои старанія.

‘— Войдите.

‘Графъ вошелъ и остановился у стола. Я сдлала ему знакъ, чтобъ онъ слъ.

‘— Не принесли ли вы мн какихъ новостей? спросила я.

‘— Откуда и отъ кого?

‘— Отъ отца моего, изъ Меридора.

‘— Я не возвращался въ Меридорскій-Замокъ, и потому не видался съ барономъ.

‘— Такъ отъ герцога, изъ Боже.

‘— Это другое дло: я былъ въ Боже и видлъ герцога.

‘— Какъ вы нашли его?

‘— Въ сомнніи.

‘— На-счетъ чего?

‘— На-счетъ вашей смерти.

‘— Но вы утвердили его въ этомъ мнніи?

‘— Я длалъ, что могъ.

‘— Гд же теперь герцогъ?

‘— Въ Париж, со вчерашняго вечера.

‘— Отъ-чего жь онъ воротился такъ поспшно?

‘— Отъ-того, что непріятно оставаться въ такомъ мст, гд мы должны обвинять себя въ смерти женщины.

‘— Видли ли вы его въ Париж?

‘— Я сейчасъ отъ него.

‘— Говорилъ ли онъ вамъ обо мн?

‘— Я не далъ ему выговорить ни слова.

‘— О чемъ же вы ему говорили?

‘— Объ общаніи, которое онъ мн далъ, и которое я просилъ его исполнить. Онъ обязался выхлопотать мн званіе обер-егермейстера за услуги, которыя я оказалъ ему.

‘— Ахъ, да! отвчала я ему съ грустной улыбкой, вспомнивъ о смерти моей бдной Дэфны:— вдь вы страшный охотникъ… я помню… вы имете полное право на это званіе.

‘— Я получаю его не какъ охотникъ, а какъ врный слуга герцога, мн дадутъ его не потому, что я имю на него право, а потому-что герцогъ анжуйскій побоится быть ко мн неблагодарнымъ.

‘Не смотря на все уваженіе, которое оказывалъ мн графъ де-Монсоро, въ словахъ его было что-то устрашавшее меня, — именно, выраженіе мрачной и твердой воли.

‘Я молчала нсколько минутъ.

‘— Могу ли я писать къ отцу моему? спросила я.

‘— Разумется, но помните, что ваши письма могутъ быть перехвачены.

‘— Смю ли я выходить?

‘— Вы смете длать все, что вамъ угодно, только позвольте мн замтить, что за вами могутъ приглядывать.

‘— По-крайней-мр, могу ли я идти въ воскресенье къ обдн?

‘— Можете, но лучше не ходить. Впрочемъ, если это вамъ непремнно угодно, то позвольте посовтовать вамъ идти въ Церковь-св.-Екатерины.

‘— А гд эта церковь?

‘— Напротивъ васъ, на-искось.

‘— Благодарю.

‘Опять наступило молчаніе.

‘— Когда я опять увижу васъ, графъ?

‘— Жду вашихъ приказаній.

‘— Будто они что-нибудь значатъ для васъ?

‘— Конечно, теперь я еще для васъ человкъ чужой.

‘— У васъ нтъ ключа отъ этого дома?

‘— Ключъ отъ него можетъ имть только вашъ мужъ.

‘— Графъ, отвчала я, испуганная этими покорными отвтами: — графъ, вы можете приходить когда вамъ будетъ угодно, или когда вамъ нужно будетъ сообщить мн что-либо важное.

‘— Благодарю васъ, сударыня, я воспользуюсь этимъ позволеніемъ, но не употреблю его во зло… первымъ доказательствомъ этому пусть послужитъ то, что я теперь же удаляюсь.

‘Съ этими словами графъ всталъ.

‘— Вы уходите? спросила я, боле и боле удивленная поведеніемъ, котораго никакъ не ожидала.

‘— Сударыня, отвчалъ графъ: — знаю, что вы меня не любите, и не хочу употреблять во зло вашего положенія, заставляющаго васъ принимать мое покровительство. Навщая васъ не часто и оставаясь недолго, я надюсь, что вы мало-по-малу привыкнете ко мн, жертва будетъ казаться вамъ не столь тягостною, когда наступитъ минута сдлаться моей женою.

‘— Графъ, сказала я вставая:— я сознаю всю деликатность вашихъ поступковъ и, не смотря на сухость и жесткость, сопровождающую каждое ваше слово, умю цнить ихъ надлежащимъ образомъ. Вы правы, я буду говорить съ вами такъ же откровенно, какъ вы со мною говорили. У меня были противъ васъ предубжденія, которыя, я надюсь, разсетъ время.

‘— Позвольте мн, сказалъ графъ: — питать ту же надежду и ожидать этой счастливой минуты.

‘Потомъ, поклонившись мн со всею почтительностью, которую я могла ожидать отъ нижайшаго изъ слугъ своихъ, онъ сдлалъ знакъ Гертруд, въ присутствіи которой происходилъ этотъ разговоръ, чтобъ она посвтила ему, и вышелъ.’

III.
Продолженіе разсказа. Бракъ.

— Странный человкъ! сказалъ Бюсси.

— Не правда ли, очень-странный? Онъ выражалъ мн любовь свою со всею горечью ненависти. Когда Гертруда воротилась, она застала меня боле грустною и печальною, нежели прежде.

‘Гертруда старалась утшить меня, но ясно было, что бдная двушка столько же безпокоилась, какъ и я сама. Это ледяное почтеніе, ироническое повиновеніе, побждаемая страсть, рзкими звуками отзывавшаяся въ каждомъ слов его, были страшне, нежели ясно-высказанная воля, съ которою я могла бы еще бороться.

‘На слдующій день было воскресенье: съ самаго дтства своего я не пропускала ни одной обдни. Колоколъ Церкви-св.-Екатерины какъ-бы призывалъ меня. Я видла, какъ народъ шелъ къ Божьему дому, закрылась плотнымъ вуалемъ и въ сопровожденіи Гертруды вмшалась въ толпу богомольцевъ, собиравшихся по звуку колокола.

‘Я выбрала самый темный уголокъ и преклонила тамъ колни. Гертруда стала какъ-будто на страж, между свтомъ и мною. Но это было напрасно: никто не обращалъ на меня вниманія.

‘На третій день, графъ опять пришелъ и объявилъ мн, что пожалованъ въ обер-егермейстеры. Вліяніе герцога анжуйскаго доставило ему это мсто, почти общанное одному изъ любимцевъ короля, г. де-Сен-Люку. Самъ графъ не ожидалъ такой милости.’

— Точно, сказалъ Бюсси: — это обстоятельство удивило насъ всхъ.

— Онъ пришелъ возвстить мн эту новость, надясь, что полученіе почетнаго званія заставитъ меня скоре дать свое согласіе, только онъ самъ не просилъ, не упоминалъ даже о брак, ожидая всего отъ моего общанія и самаго положенія длъ.

‘Что же касается до меня, то, полагая, что герцогъ анжуйскій считаетъ меня умершею, я начинала надяться, что опасность миновалась, и, слдовательно, я не была боле обязана сдлаться женою графа.

‘Прошла цлая недля безъ особыхъ приключеній, кром двухъ посщеній графа. Эти посщенія были, по-прежнему, холодны и почтительны, но я уже говорила вамъ, какъ странны и почти страшны были эти холодность и почтительность.

‘Въ слдующее воскресенье, я опять пошла въ церковь и заняла то же мсто, которое занимала за недлю. Спокойствіе длаетъ насъ неосторожными: посреди молитвы, я невольно откинула вуаль… въ дом божіемъ я помышляла только о Бог… Я усердно молилась за своего отца, какъ вдругъ почувствовала, что Гертруда коснулась руки моей: она должна была повторить это движеніе, чтобъ вывести меня изъ религіознаго одушевленія, въ которое я погружена была. Я подняла голову, машинально осмотрлась и съ ужасомъ увидла въ двухъ шагахъ отъ себя герцога анжуйскаго, прислонившагося къ колонн и пожиравшаго меня глазами,

‘Съ нимъ былъ человкъ, казавшійся боле повреннымъ, нежели слугой его.’

— Это былъ Орильи, сказалъ Бюсси:— его музыкантъ на лютн.

— Кажется такъ, отвчала Діана: — Гертруда посл узнала его имя.

— Продолжайте, умоляю васъ, продолжайте, сказалъ Бюсси: — я начинаю все понимать.

— Я поспшно опустила вуаль, но уже было поздно: онъ увидлъ меня, и если не узналъ, то во всякомъ случа сходство мое съ двушкою, которую онъ любилъ и считалъ погибшею, сильно его поразило. Смущенная его взоромъ, я встала и пошла къ двери, но онъ посплъ туда прежде меня, обмакнулъ пальцы въ кропильницу и подалъ мн святую воду.

‘Я притворилась, будто не замтила его, и прошла мимо.

‘Но не оглядываясь я поняла, однакожь, что за мною слдовали. Еслибъ я знала Парижъ, то нашла бы средство скрыть отъ герцога свое настоящее мсто жительства, но я не знала другой дороги, кром той, которая вела отъ дома, гд жила я, до церкви, я никого не знала, у кого могла бы просить гостепріимства на четверть часа, у меня не было ни одного друга… былъ, правда, защитникъ, но его боялась я боле врага…’

— О, Боже мой! проговорилъ Бюсси:— зачмъ Провидніе или случай не позволили мн ране встртиться съ вами!..

Діана взглядомъ поблагодарила молодаго человка.

— Но простите, сказалъ Бюсси: — я безпрестанно прерываю васъ, а между-тмъ самъ умираю отъ любопытства. Продолжайте, Бога ради.

— Въ тотъ же вечеръ пришелъ графъ де-Монсоро. Я не знала, должна ли была я говорить ему о своемъ приключеніи, когда онъ самъ уничтожилъ мою нершимость.

‘— Вы спрашивали меня, сказалъ онъ: — можете ли ходить къ обдн, я отвчалъ, что вы были властны располагать своими поступками, но что лучше было бы, еслибъ вы не выходили изъ дома: вы не послушались меня и вышли сегодня утромъ въ Церковь-св.-Екатерины. Случай, или скоре фатализмъ привелъ туда герцога: онъ видлъ васъ.

‘— Это правда, и я не ршилась открывать вамъ этого, потому-что не была уврена, узналъ ли меня герцогъ.

‘— Вашъ видъ поразилъ его, ваше сходство съ двушкой, которую онъ считаетъ погибшею, показалось ему необыкновеннымъ: онъ послдовалъ за вами и справлялся, но никто не могъ сказать ему, кто вы, потому-что никто этого не знаетъ.

‘— Боже мой! что жь изъ этого выйдетъ? вскричала я.

‘— Герцогъ настойчивъ и неумолимъ, отвчалъ графъ де-Монсоро.

‘— О, я надюсь, онъ забудетъ меня!

‘— Не думаю: кто васъ видлъ хоть одинъ разъ, тотъ уже не можетъ васъ забыть. Я длалъ все, что могъ, чтобъ забыть васъ, но убдился въ невозможности…

‘Молнія страсти, блеснувшая при этихъ словахъ въ глазахъ графа, испугала меня въ эту минуту боле, нежели видъ герцога анжуйскаго въ церкви.

‘Я не могла отвчать.

‘— Что же вы намрены длать? спросилъ графъ.

‘— Не могу ли я перемнить квартиры, жить въ другомъ дом, въ другой улиц, на другомъ конц Парижа, или, что еще лучше, воротиться въ замокъ моего отца?

‘— Все это не послужило бы ни къ чему, сказалъ Монсоро, покачавъ головой: — герцогъ неутшенъ, онъ напалъ на вашъ слдъ, вы теперь можете уединяться куда вамъ будетъ угодно, но отъ него не уйдете.

‘— О, Боже мой! вы пугаете меня.

‘— Не пугаю, а говорю правду.

‘— Такъ позвольте же и мн спросить, что вы намрены длать, графъ?

‘— Увы! отвчалъ Монсоро, съ горькой ироніей: — я не одаренъ ни воображеніемъ, ни изобртательнымъ умомъ. Я нашелъ одно средство, оно вамъ не нравится: такъ не приказывайте мн искать другого.

‘— Но, Боже мой! возразила я: — опасность, можетъ-быть, не такъ велика, какъ вы полагаете.

‘— Это докажутъ намъ послдствія, сказалъ графъ, вставая.— На всякій случай, я повторяю вамъ, что графиня де-Монсоро тмъ мене должна будетъ опасаться герцога, что теперь, по новому своему званію, я завишу прямо отъ короля, и, слдовательно, мы можемъ искать у него защиты и покровительства.

‘Я отвчала вздохомъ. То, что говорилъ графъ, было и благоразумно, И возможно.

‘Монсоро молчалъ, какъ-бы желая дать мн время хорошенько обдумать отвтъ, но я не имла силы произнести слова. Онъ стоялъ предо мною, готовясь удалиться. Горькая улыбка появилась на лиц его, онъ поклонился и вышелъ.

‘Я слышала, какъ онъ произносилъ проклятія, сходя внизъ.

‘Я позвала Гертруду.

‘Гертруда обыкновенно бывала или въ кабинет, или въ спальн, во время посщеній графа, она немедленно явилась на зовъ мой.

‘Я стояла у окна, за занавсками, такъ-что, не будучи сама замчена, могла видть все, что происходило на улиц.

‘Графъ вышелъ изъ дома и удалялся.

‘Мы около часа простояли у окна… все было тихо.

‘Ночь прошла спокойно.

‘На другой день, Гертруда, выходя изъ дома, встртила молодаго человка, того самого, который былъ въ церкви съ герцогомъ, но на вс вопросы его она не отвчала ни слова, ни просьбы, ни убжденія его на нее не подйствовали.

‘Молодой человкъ удалился съ досадой.

‘Эта встрча внушила мн невыразимый ужасъ. Она была началомъ преслдованія, которое, вроятно, этимъ не удовольствуется. Я боялась, что Монсоро не прійдетъ, и что, можетъ-быть, ночью приняты будутъ противъ меня какія-нибудь насильственныя мры, я послала за графомъ: онъ пришелъ немедленно.

‘Я разсказала ему все, и, по словамъ Гертруды, описала ему наружность молодаго человка.

‘— Это Орильи, сказалъ онъ: — что ему отвчала Гертруда?

‘— Гертруда ничего не отвчала.

‘Монсоро задумался.

‘— Напрасно, сказалъ онъ.

‘— Отъ-чего же?

‘— Отъ-того, что намъ нужно выиграть время.

‘— Время?

‘— Да, сегодня я еще въ зависимости отъ герцога анжуйскаго, но черезъ дв недли, черезъ полторы, черезъ недлю, быть-можетъ, герцогъ будетъ зависть отъ меня. Слдовательно, надобно обмануть его, чтобъ онъ согласился ждать.

‘— Боже мой!

‘— Надежда сдлаетъ его терпливымъ. Ршительный отказъ можетъ заставить его приступить къ отчаяннымъ мрамъ.

‘— Графъ! напишите къ батюшк, вскричала я: — онъ прідетъ и упадетъ къ ногамъ короля, король сжалится надъ заслуженнымъ старикомъ!

‘— Это зависитъ отъ расположенія духа, въ которомъ будетъ находиться король, и отъ того, будетъ ли въ политическихъ видахъ его выказать себя другомъ или недругомъ герцога анжуйскаго. Сверхъ того, нужно не мене шести дней времени, чтобъ послать встника къ вашему отцу, столько же нужно вашему отцу, чтобъ пріхать сюда. А въ двнадцать дней герцогъ достигнетъ своей цли, если мы не остановимъ его.

‘— Но какъ его остановить?

‘Графъ де-Монсоро не отвчалъ. Я поняла мысль его и опустила глаза.

‘— Графъ, сказала я посл минутнаго молчанія: — отдайте ваши приказанія Гертруд… она исполнитъ ихъ.

‘Едва-замтная улыбка выступила на лиц графа при этомъ обращеніи къ его покровительству.

‘Онъ сталъ разговаривать съ Гертрудой.

‘— Я могу быть замченнымъ, выходя отсюда, сказалъ мн графъ: — до ночи осталось еще два или три часа — позволите ли вы мн провесть это время у васъ?

‘Графъ де-Монсоро имлъ почти право требовать, но онъ просилъ, я сдлала ему знакъ, чтобъ онъ слъ.

‘Тогда я замтила, какую могущественную власть Монсоро имлъ надъ самимъ-собою, онъ въ то же мгновеніе преодоллъ всю тягость нашего взаимнаго положенія, и разговоръ его, которому обычная его рзкость придавала энергическій характеръ, сдлался занимателенъ и разнообразенъ. Графъ много путешествовалъ, много испыталъ, много видлъ, много мыслилъ, и по прошествіи двухъ часовъ я поняла всю силу вліянія, которое этотъ странный человкъ пріобрлъ надъ отцомъ моимъ.’

Бюсси глубоко вздохнулъ.

‘— Съ наступленіемъ ночи, продолжала Діана: — онъ прекратилъ разговоръ, простился со мною и удалился.

‘Вечеромъ, мы съ Гертрудой опять стали у окна. Въ этотъ вечеръ, мы увидли двухъ человкъ, внимательно разсматривавшихъ домъ. Они нсколько разъ подходили къ двери, насъ они не могли видть, потому-что вс свчи были погашены.

‘Около одиннадцати часовъ, они удалились.

‘На другой день, Гертруда опять встртила того же молодаго человка, на томъ же самомъ мст, онъ опять подошелъ къ ней и снова сталъ ее разспрашивать. Гертруда была не такъ сурова съ нимъ и уже сказала ему нсколько словъ.

‘На слдующій день, Гертруда сдлалась еще разговорчиве, она сказала молодому человку, что я была вдова совтника и, не имя состоянія, жила очень-уединенно, онъ хотлъ узнать еще боле, но Гертруда не говорила боле ни слова.

‘На третій день, Орильи обнаружилъ нкоторое сомнніе въ справедливости разсказа Гертруды и заговорилъ объ Анжу, замк Боже и Меридоръ.

‘Гертруда отвчала, что въ жизнь свою не слыхала такихъ именъ.

‘Тогда Орильи признался, что онъ находится при двор герцога анжуйскаго, что герцогъ влюбился въ меня. Вслдъ за тмъ онъ сталъ длать ей и мн великолпныя предложенія, — ей за то, чтобъ дать герцогу средство войдти въ домъ, мн — чтобъ я согласилась принять его.

‘Монсоро приходилъ каждый вечеръ, и каждый вечеръ я сообщала ему положеніе нашихъ длъ. Онъ оставался отъ восьми часовъ до полуночи, замтно было, что онъ сильно безпокоился.

‘Въ субботу вечеромъ, онъ пришелъ блдный, раздраженный, взволнованный.

‘— Послушайте, сказалъ онъ мн:— надобно все общать ко вторнику или къ серед.

‘— Общать? вскричала я: — зачмъ?

‘— Герцогъ на все ршился. Въ эту минуту, онъ въ дружб съ королемъ и, слдовательно, отъ короля защиты ожидать нельзя.

‘— Но разв до середы можетъ случиться что-нибудь благопріятное для меня? Разв до середы я могу быть спасена?

‘— Можетъ-быть. Со-дня-на-день ожидаю я обстоятельства, которое поставитъ герцога въ зависимость отъ меня. Я стараюсь приблизить срокъ этого событія не только желаніями, но и дйствіями. Завтра я долженъ оставить васъ и хать въ Монтро.

‘— Вы должны? спросила я съ нкоторымъ ужасомъ, смшаннымъ съ радостію.

‘— Да, у меня тамъ назначено свиданіе для ускоренія того событія, о которомъ я вамъ говорилъ.

‘— А если до вторника ничто не перемнится — что тогда будетъ, Боже мой!

‘— Но что же могу я предпринять противъ принца, не имя никакого права защищать васъ?.. Надобно будетъ покориться.

‘— О, батюшка! батюшка! вскричала я.

‘Графъ пристально взглянулъ на меня.

‘— Такъ вы сильно ненавидите меня? спросилъ онъ.

‘— Графъ…

‘— Какая же причина вашей ненависти?

‘— О, никакой нтъ! напротивъ…

‘— Не преданъ ли я вамъ, какъ другъ, не почтителенъ ли, какъ братъ?

‘— Вы поступаете со мною какъ благородный человкъ.

‘— Не дали ли вы мн общанія?

‘— Дала…

‘— Напоминалъ ли я вамъ хоть разъ объ этомъ общаніи?

‘— Ни разу.

‘— И не смотря на то, вы, стоя между честію и позоромъ, лучше соглашаетесь сдлаться любовницей герцога анжуйскаго, нежели женою графа де-Монсоро?

‘— Я не говорю этого.

‘— Такъ ршайтесь же.

‘— Я ршилась.

‘— Сдлаться графиней де-Монсоро?

‘— Лучше, нежели любовницей герцога анжуйскаго.

‘— Лучше, нежели любовницей герцога анжуйскаго:— это предпочтеніе весьма для меня лестно.

‘Я не отвчала.

‘— Все-равно, сказалъ графъ: — скажите Гертруд, чтобъ она постаралась выиграть время до вторника, а тамъ мы увидимъ.

‘На другой день, Гертруда, по обыкновенію, вышла со двора, но не встрчала Орильи. Это обезпокоило насъ еще боле, нежели его постоянное появленіе. Гертруда нарочно вышла во второй разъ, безъ всякой надобности, только въ надежд встртить его, но напрасно. Третій выходъ былъ такъ же безполезенъ, какъ и два первые.

‘Я послала Гертруду къ графу де-Монсоро, — его не было дома, и никто не зналъ, куда онъ ухалъ.

‘Мы были одн, беззащитны, слабы, въ первый разъ я почувствовала всю свою несправедливость къ графу.’

— О! вскричалъ Бюсси: — вы напрасно стараетесь такъ скоро оправдывать этого человка, въ поведеніи его есть тайна, которой мы еще не знаемъ, но которую откроемъ.

‘— Наступилъ вечеръ, нами овладлъ невыразимый ужасъ, я ршилась на все, лишь бы не даться живою въ руки герцога анжуйскаго. Я вооружилась этимъ кинжаломъ и намревалась поразить имъ себя въ ту минуту, когда принцъ или люди его захотятъ наложить на меня руку. Мы заставили всмъ, чмъ могли, дверь въ мою спальню. По непостижимой безпечности, у двери, ведшей на улицу, не было внутренней задвижки или запора. Мы спрятали лампу и опять стали у окна.

‘Все было тихо до одиннадцати часовъ, въ одиннадцать часовъ, пять человкъ вышли изъ Сент-Антуанской Улицы, стали совтоваться между собою и спрятались въ уступ стны турнельскаго отеля.

‘Страхъ нашъ увеличился, эти люди, вроятно, пришли съ намреніемъ напасть на насъ.

‘Однакожь, они не трогались. Прошло около четверти часа.

‘Наконецъ, изъ-за угла Улицы-Св.-Павла вышли еще два человка. Луна, выступившая изъ-за тучъ, освтила этихъ людей, и Гертруда узнала въ одномъ изъ нихъ Орильи.

‘— Ахъ, сударыня! это они, проговорила бдная двушка.

‘— Да, отвчала я, дрожа отъ ужаса,— а первые пять человкъ ихъ сообщники.

‘— Но они должны будутъ выломать дверь, сказала Гертруда:— а на шумъ сбгутся сосди.

‘— Какое дло до насъ сосдямъ? Не-уже-ли ты думаешь, что они захотятъ вмшаться въ непріятное дло изъ-за женщинъ, которыхъ они не знаютъ? Нтъ, Гертруда, у насъ остался только одинъ защитникъ — графъ!

‘— Такъ зачмъ же вы, сударыня, не хотите сдлаться его женою?

‘Я вздохнула.

IV.
Продолженіе разсказа. Бракъ.

‘Между-тмъ, два человка, вышедшіе изъ Улицы-Св.-Павла, пробрались возл домовъ и подошли подъ наши окна.

‘Мы тихонько отворили окно.

‘— Увренъ ли ты, что это здсь? спросилъ одинъ голосъ.

‘— Здсь, ваше высочество, я въ томъ убжденъ. Пятый домъ отъ угла Улицы-Св.-Павла.

‘— А увренъ ли ты, что ключъ подойдетъ?

‘— Я воскомъ снялъ форму замка.

‘Я схватила руку Гертруды и судорожно сдавила ее.

‘— А когда мы войдемъ?

‘— Тамъ ужь мое дло. Горничная отворитъ намъ. У вашего высочества есть въ карман золотой ключъ, подходящій ко всмъ замкамъ.

‘— Отпирай же.

‘Мы услышали, какъ замокъ щелкнулъ…

‘Вдругъ люди, скрывшіеся въ углубленіи, отдлились отъ стны и бросились къ принцу и къ Орильи съ криками:

‘— На смерть! на смерть!

‘Я уже ничего не понимала и только угадывала, что неожиданная помощь подоспла къ намъ. Я упала на колни и благодарила Бога.

‘Но лишь-только принцъ выступилъ впередъ, лишь-только онъ назвалъ себя, какъ вс голоса умолкли, вс шпаги опустились и неожиданные защитники мои отступили.’

— Да, да, сказалъ Бюсси: — они поджидали не принца, а меня.

‘— Какъ бы то ни было, продолжала Діана: — это нападеніе удалило принца. Мы увидли, какъ онъ ушелъ, молодые же дворяне опять стали на прежнее мсто въ уступ стны турнельскаго отеля.

‘Нельзя было сомнваться, что по-крайней-мр въ эту ночь опасность миновалась для насъ, потому-что скрывавшіеся дворяне имли дурной умыселъ не противъ меня. Но мы были такъ обезпокоены и взволнованы, что не могли лечь спать. Мы остались у окна и съ боязнію ожидали какого-нибудь новаго происшествія.

‘Мы ждали не долго. Посередин Сент-Антуанской-Улицы показался всадникъ.

‘Это былъ, по-видимому, тотъ, котораго поджидали молодые люди, потому-что, увидвъ его, они закричали: ‘впередъ, впередъ!’ и бросились на него.

‘Вы знаете все, что случилось дале…’ сказала Діана.

— Напротивъ, возразилъ Бюсси, надясь открыть какую-нибудь тайну сердца молодой женщины: — я не знаю ничего, кром поединка, или, лучше сказать, битвы, потому-что посл лишился чувствъ.

— Не считаю нужнымъ объяснять вамъ, какое участіе принимали мы въ этой битв, столь неровной, но вмст съ тмъ столь мужественно поддерживаемой съ вашей стороны’, сказала Діана, слегка покраснвъ.— ‘При каждой перемн этой битвы, мы вскрикивали… молились… за васъ. Мы видли, какъ ваша лошадь покачнулась и упала. Мы думали, что вы погибли, но нтъ! храбрый Бюсси оказался достойнымъ своей славы. Вы встали на ноги, и противники ваши встртили грознаго врага, наконецъ, будучи окружены, угрожаемы со всхъ сторонъ, вы отступили какъ левъ, обратившись лицомъ къ непріятелю, и прислонились къ нашей двери… тогда въ ум нашемъ мелькнула мгновенно одна и та же мысль: мы хотли сойдти внизъ, отворить дверь и впустить васъ… Гертруда взглянула на меня…

‘— Да, сказала я ей, и мы вмст побжали къ лстниц.

‘Но я уже говорила вамъ, что мы заставили дверь, и потому прошло нсколько минутъ, пока мы могли отставить отъ нея нагроможденную мбель… Въ то самое мгновеніе, когда мы вышли на лстницу, мы услышали, что дверь наша съ шумомъ захлопнулась.

‘Мы остановились неподвижны. Кто вошелъ къ намъ и какимъ образомъ?

‘Вскор послышались чьи-то шаги въ корридор, они приближались къ лстниц… показался мужчина… онъ шелъ нетвердыми шагами и выставивъ руки впередъ… покачнулся и упалъ съ глухимъ стономъ.

‘Тогда мы увидли, что намъ-самимъ нечего было страшиться, и что, напротивъ, незнакомецъ нуждался въ нашей помощи.

‘— Принеси лампу! сказала я Гертруд.

‘Она побжала и воротилась съ огнемъ.

‘Мы не ошиблись: вы были въ обморок. Мы узнали въ васъ дворянина, который такъ мужественно защищался противъ пятерыхъ, и немедленно ршились подать вамъ помощь, снесли васъ въ мою комнату и уложили на постель.

‘Вы не приходили въ себя, помощь врача казалась необходимою. Гертруда вспомнила, что ей разсказывали о чудесной операціи, исполненной недавно однимъ молодымъ докторомъ, жившимъ… въ улиц… въ улиц Ботрельи. Она знала, гд онъ жилъ, и предложила мн сходить за нимъ.

‘— Но, замтила я:— этотъ молодой человкъ можетъ измнить намъ.

‘— Будьте спокойны, отвчала она: — я прійму свои мры. Гертруда двушка смлая и вмст осторожная. Я совершенно положилась на нее. Она взяла деньги, ключъ и кинжалъ мой… я осталась одна съ вами… и молилась за васъ.’

— О! воскликнулъ Бюсси: — я не зналъ всего своего счастія!..

— Четверть часа спустя, продолжала Діана: — Гертруда воротилась, ведя съ собою молодаго доктора, который на все согласился и слдовалъ за нею съ завязанными глазами.’

— Да, сказалъ Бюсси:— въ эту минуту я пришелъ въ себя, глаза мои остановились на вашемъ портретъ, и мн показалось, что онъ ожилъ, вышелъ изъ рамы.

— Я точно вошла въ эту минуту, безпокойство заставило меня забыть осторожность, я сдлала нсколько вопросовъ молодому доктору, онъ осмотрлъ вашу рану, сказалъ, что она неопасна, и я успокоилась.

— Все это сохранилось въ моей памяти, сказалъ Бюсси: — но такъ неясно, какъ остается воспоминаніе о сновидніи, а между-тмъ здсь, прибавилъ молодой человкъ, приложивъ руку къ сердцу: — здсь мн что-то говорило, что это не было сновидніемъ.

‘— Докторъ, перевязавъ вашу рану, вынулъ изъ кармана маленькую сткляночку съ красною жидкостью и вылилъ вамъ въ ротъ нсколько капель…

‘— Этотъ эликсиръ, сказалъ онъ:— усыпитъ раненнаго и прогонитъ лихорадку.

‘И точно, минуту спустя, вы опять закрыли глаза и впали опять въ безпамятство, изъ котораго на минуту вышли.

‘Я испугалась, но докторъ успокоилъ меня.

‘— Все къ лучшему, сказалъ онъ: — дайте теперь больному хорошенько выспаться.

‘Гертруда опять завязала ему глаза и проводила въ улицу Ботрельи. Она замтила, что онъ считалъ шаги.’

— Точно, сказалъ Бюсси:— онъ сосчиталъ шаги.

— Это предположеніе испугало насъ. Молодой врачъ могъ измнить намъ. Мы ршились скрыть вс слды оказаннаго вамъ гостепріимства, но самое главное состояло въ томъ, чтобъ скрыть васъ-самихъ… но какъ? куда?

‘Я собрала вс силы, было два часа по полуночи, на улицахъ не было ни души. Гертруда сильна, она совтовала вынести васъ… Положеніе наше было таково, что мы должны были ршиться на это. Мы вмст подняли васъ и донесли до тампльскаго рва.

Потомъ на-скоро воротились домой, испуганныя смлостью, съ которою мы, женщины, вышли одн на улицу въ такое время, когда даже мужчины выходятъ только въ сопровожденіи слугъ.

‘Господь берегъ насъ: мы не встртили никого и воротились домой никмъ незамченныя.

‘Воротившись, я лишилась чувствъ…’

— О, Боже мой! вскричалъ Бюсси, сложивъ руки: — чмъ я заплачу за то, что вы для меня сдлали!

Наступила минута молчанія, во время котораго Бюсси съ нжностью смотрлъ на Діану. Молодая женщина, опершись на столъ, опустила голову.

Посреди этого молчанія, раздался бой башенныхъ часовъ на Церкви-св.-Екатерины.

— Два часа! сказала Діана вздрогнувъ.— Два часа! а вы еще здсь!

— О, ради-Бога, умолялъ Бюсси:— не отсылайте меня, не объяснивъ, какъ и чмъ я могу быть вамъ полезенъ. Предположите, что Господь даровалъ вамъ брата, и скажите этому брату, что онъ можетъ сдлать для сестры своей.

— Увы! теперь ничего! сказала молодая женщина:— уже поздно!

— Что было на другой день? спросилъ Бюсси:— что длали вы въ тотъ день, когда я думалъ только о васъ, не будучи однакожь убжденъ въ томъ, что вы не были только мечтою, видніемъ?

— Въ-продолженіи этого дня, продолжала Діана: — Гертруда вышла и встртила Орильи. Онъ разспрашивалъ ее боле прежняго и не сказалъ ни слова о ночномъ покушеніи, но только именемъ своего господина просилъ у меня свиданія.

‘Гертруда согласилась, прося, чтобъ онъ обождалъ до середы, то-есть до сегодня.

‘Орильи общалъ, что господинъ его умритъ свое нетерпніе и будетъ ждать.

‘Итакъ, намъ предстояли три дня отдыха.

‘Вечеромъ пришелъ графъ де-Монсоро.

‘Мы разсказали ему все, кром того, что касалось до васъ. Мы сказали ему, что въ прошедшую ночь герцогъ отворилъ дверь фальшивымъ ключомъ, но что въ то самое время, когда онъ намревался войдти, на него напали пять дворянъ, между которыми были д’Эпернонъ и Келюсъ, имена которыхъ я запомнила.

‘— Да, да, сказалъ графъ:— я уже слышалъ объ этомъ, слдовательно, у него есть ключъ… Я ожидалъ этого.

‘— Нельзя ли перемнить замка? спросила я его.

‘— Онъ сдлаетъ новый ключъ, отвчалъ графъ.

‘— Прикажите сдлать задвижки.

‘— Онъ прійдетъ съ десятью человками и выломаетъ дверь.

‘— Но вы ожидали какого-то событія, которое дастъ вамъ власть надъ герцогомъ.

‘— Оно отложено, можетъ-быть, на долгое время.

‘Я замолчала, холодный потъ выступилъ на лбу моемъ, и я уже не могла боле скрывать отъ себя, что могла спастись отъ герцога анжуйскаго только сдлавшись женою графа.

‘— Графъ, сказала я ему:— повренный герцога общалъ ждать до середы… я прошу васъ подождать до вторника.

‘— Во вторникъ вечеромъ, сударыня, сказалъ графъ:— въ такое же время, я буду здсь.

‘И, не говоря боле ни слова, онъ всталъ и удалился.

‘Я слдила за нимъ глазами и увидла, что, вмсто того, чтобъ удалиться, онъ всталъ въ углубленіе турнельской стны и, казалось, ршился простоять тамъ всю ночь, чтобъ въ случа нужды подоспть ко мн на помощь. По-крайней-мр, я такъ думала.

‘Каждое доказательство преданности этого человка поражало меня въ сердце.

‘Два дня прошли быстро, ничто не возмутило нашего уединенія. Не могу вамъ объяснить, что я ощущала въ эти два дня.

‘Когда наступила ночь втораго дня, я была уничтожена, вс чувства, казалось, мало-по-малу покидали меня. Я была неподвижна, нма и холодна, какъ статуя, одно сердце мое только билось, все остальное существо какъ-бы перестало жить.

‘Гертруда стояла у окна. Я, сидя на одномъ мст, отирала платкомъ выступавшій на лиц потъ.

‘Вдругъ Гертруда протянула ко мн руку, это движеніе, которое за нсколько дней заставило бы меня вздрогнуть, не произвело теперь на меня никакого дйствія.

‘— Сударыня! сказала она.

‘— Что?

‘— Четыре человка., я вижу четырехъ человкъ… они приближаются сюда… отворяютъ дверь… входятъ…

‘— Пусть входятъ, отвчала я не трогаясь.

‘— Но это люди, вроятно, герцога анжуйскаго, Орильи и сообщники ихъ.

‘Вмсто отвта, я взяла кинжалъ и положила его возл себя на столъ.

‘— Позвольте мн сперва посмотрть, вскричала Гертруда, бросившись къ двери.

‘И минуту спустя, она воротилась.

‘— Сударыня, это графъ.

‘Я спрятала кинжалъ не сказавъ ни слова, только обратилась лицомъ къ входившему графу.

‘Кажется, блдность моя испугала его.

‘— Гертруда сказала мн, что вы меня приняли за герцога и хотли убить себя, еслибъ ваше опасеніе оправдалось? вскричалъ онъ.

‘Я въ первый разъ видла его взволнованнымъ, Было ли это волненіе дйствительно или притворно?

‘— Гертруда напрасно сказала вамъ это, отвчала я.

‘Наступила минута молчанія.

‘— Вы знаете, что я пришелъ не одинъ, сказалъ графъ.

‘— Гертруда видла четырехъ людей.

‘— Догадываетесь ли вы, кто они?

‘— Я полагаю, что одинъ изъ нихъ священникъ, а двое свидтели.

‘— Согласны ли вы сдлаться моею женою?

‘— Разв я не дала вамъ слова? Только я не забываю нашего договора, мы условились, что только въ крайности я выйду за васъ не въ присутствіи моего отца.

‘— Я не забылъ этого условія, только мн кажется, что положеніе длъ таково…

‘— Вы правы.

‘— Что же?

‘— Я готова сдлаться вашею женою, графъ. Но замтьте одно: вы вступите въ права мужа не прежде, пока я не увижусь съ отцомъ моимъ.

‘Графъ насупилъ брови и сжалъ губы.

‘— Я не намренъ приневоливать васъ, сказалъ онъ: — вы дали слово… я готовъ отказаться отъ своихъ правъ, вы свободны… только…

‘Онъ подошелъ къ окну и бросилъ взглядъ на улицу.

‘— Только, продолжалъ онъ: — смотрите…

‘Я встала, движимая могущественнымъ влеченіемъ, заставляющимъ насъ удостовряться въ несчастій, и подъ окномъ увидла человка, закутаннаго въ плащъ и какъ-бы старавшагося войдти въ домъ…’

— Боже мой! вскричалъ Бюсси: — вы говорите, что это было вчера?

— Да, вчера, около девяти часовъ вечера.

— Продолжайте, сказалъ Бюсси.

— Минуту спустя, къ этому человку присоединился еще одинъ: у послдняго былъ въ рукахъ фонарь.

‘— Что думаете вы объ этихъ людяхъ? спросилъ меня графъ де-Монсоро.

‘— Я думаю, что это герцогъ и его повренный, отвчала я.

Бюсси глубоко вздохнулъ.

‘— Теперь, продолжалъ графъ: — приказывайте — уйдти мн, или оставаться?

‘Я колебалась… Да, не смотря на письмо моего отца, не смотря на данное общаніе, не смотря на близкую, страшную опасность, я колебалась… и еслибъ у двери не было этихъ людей…’

— О! я несчастный! вскричалъ Бюсси: — человкъ въ плащ былъ я, человкъ съ фонаремъ былъ Реми-ле-Годуэнъ, тотъ молодой врачъ, за которымъ вы посылали!

— Вы! вскричала Діана съ изумленіемъ.

— Да, я…я, боле-и-боле убжденный въ дйствительности своихъ воспоминаній, старался отъискать домъ, въ которомъ мн было оказано гостепріимство, комнату, въ которой лежалъ, женщину, или, лучше сказать, ангела, котораго видлъ… О! я несчастный, несчастный!

И Бюсси былъ какъ-бы уничтоженъ подъ бременемъ фатализма, воспользовавшагося имъ, чтобъ заставить Діану отдать руку графу.

— Слдовательно, продолжалъ онъ, посл минутнаго молчанія: — теперь вы… жена его?

— Со вчерашняго вечера, отвчала Діана.

И опять наступило молчаніе, прерываемое только тяжелымъ дыханіемъ молодыхъ людей.

— Но скажите, спросила вдругъ Діана: — какимъ-образомъ вы вошли въ этотъ домъ?

Бюсси молча показалъ ей ключъ.

— Ключъ! вскричала Діана: — откуда вы достали этотъ ключъ? Кто вамъ далъ его?

— Гертруда общала принцу ввести его къ вамъ сегодня вечеромъ… Принцъ видлъ графа де-Монсоро и меня, а такъ-какъ и Монсоро и я также видли его, то онъ побоялся опасности и послалъ меня вмсто себя.

— И вы приняли на себя это порученіе? сказала Діана съ легкимъ упрекомъ.

— Это было единственное средство войдти къ вамъ. Не-ужели вы будете такъ несправедливы и осудите меня за то, что я пришелъ сюда за одною изъ величайшихъ радостей и одною изъ величайшихъ горестей моей жизни?

— Да, я осуждаю васъ, сказала Діана: — потому-что лучше было бъ, еслибъ вы не видали меня… и забыли бы обо мн.

— Нтъ, сказалъ Бюсси: — вы ошибаетесь. Самъ Господь послалъ меня къ вамъ, чтобъ открыть страшныя козни, которыхъ жертвой вы сдлались. Послушайте, съ той минуты, какъ я впервые увидлъ васъ, вся жизнь моя принадлежитъ вамъ. Теперь же я приступлю къ исполненію долга, который я самъ возложилъ на себя.— Вы желали имть извстія объ отц своемъ?

— О, да! вскричала Діана: — я не знаю, что сталось съ нимъ.

— Я все узнаю и все сообщу вамъ, сказалъ Бюсси: — вспоминайте только иногда о томъ, кто, начиная съ этой минуты, будетъ жить только вами и для васъ.

— Но этотъ ключъ? спросила Діана съ безпокойствомъ.

— Я возвращаю его вамъ, сказалъ Еюссд: — потому-что хочу пользоваться имъ только въ такомъ случа, когда вы сами дадите его мн. Клянусь честію, что я буду пользоваться этимъ ключомъ, какъ почтительный и преданный братъ.

— Я врю слову храбраго Бюсси, сказала Діана: — возьмите.

И она подала ключъ молодому человку.

— Не позже какъ черезъ дв недли, сказалъ Бюсси: — мы узнаемъ, что такое графъ де-Монсоро.

И, поклонившись Діан съ почтительностію, смшанною съ пламенною любовію и глубокою грустію, Бюсси исчезъ за дверью.

Діана опустила голову и долго прислушивалась къ удалявшимся шагамъ молодаго человка. Давно уже умолкъ этотъ звукъ, а она все еще слушала съ сильнымъ сердечнымъ біеніемъ и слезами на глазахъ…

V.
Какъ путешествовалъ король Генрихъ III и сколько времени ему было нужно, чтобъ дохать изъ Парижа въ Фонтенбло.

Четыре или пять часовъ спустя посл разсказаннаго нами, блдное солнце, едва серебрившее края красноватаго облака, освтило отъздъ короля Генриха III въ Фонтенбло, гд, какъ мы уже сказали, длались приготовленія къ большой охот.

Этотъ отъздъ, который, при другомъ государ, остался бы незамченнымъ, при Генрих — этомъ странномъ корол, царствованіе котораго мы вознамрились описать,— составлялъ важное событіе по шуму и суматох, его сопровождавшимъ.

И точно, съ восьми часовъ утра по луврской набережной тянулась длинная процессія, выходившая изъ большихъ воротъ, между Угловой-Башней и Астрюсской-Улицей, впереди, на красивыхъ лошадяхъ, хали дежурные дворяне, закутанные въ подбитые мхомъ плащи, за ними безчисленное множество пажей, потомъ толпа лакеевъ и, наконецъ, дворцовая швейцарская стража, за которою непосредственно слдовалъ королевскій экипажъ.

Этотъ экипажъ, запряженный восьмью мулами подъ великолпными попонами, заслуживаетъ особаго вниманія.

Представьте себ четыреугольный продолговатый ящикъ на четырехъ колесахъ, внутри обложенный кругомъ подушками, а снаружи обвшенный парчевыми занавсами, онъ имлъ до пятнадцати футовъ длины и до восьми ширины. По тяжелой дорог или въ гористыхъ мстахъ, къ восьми муламъ припрягалось неопредленное число воловъ, которыхъ медленный ходъ не прибавлялъ скорости, но по-крайней-мр доставлялъ надежду прибыть къ цли, хотя двумя или тремя часами позже.

Въ этомъ ящик помщался Генрихъ III и весь дворъ его, исключая, однакожь, королевы, Луизы-Водемонской, которая такъ мало принадлежала ко двору своего мужа, что появлялась только въ путешествіяхъ къ святымъ мстамъ, или въ другихъ религіозныхъ процессіяхъ.

Итакъ, оставивъ бдную королеву въ сторон, скажемъ, изъ кого состоялъ дорожный дворъ Генриха III.

Онъ состоялъ, во-первыхъ, изъ самого короля, врача его Марка-Мирона, капеллана, имя котораго не дошло до насъ, шута Шико, нашего стараго знакомаго, изъ пяти или шести миньйоновъ, находившихся въ милости, Келюса, Шомберга, д’Эпернона, д’О и Можирона — изъ пары гончихъ собакъ, которыя, посреди всхъ этихъ людей лежавшихъ, сидвшихъ, или стоявшихъ, протягивали свои острыя, зминыя морды и звали, и, наконецъ, изъ корзинки, набитой цлою семьею щенковъ англійской породы, и которая то лежала на колняхъ короля, то висла на цпочк или на лент у него на ше.

По-временамъ, изъ нарочно-устроенной въ экипаж конуры вытаскивали суку, которая кормила щенятъ и на которую какъ-бы съ сожалніемъ смотрли гончія собаки, увренныя въ особенной оказываемой ей милости, и потому не считавшія нужнымъ ревновать.

Къ потолку была прицплена мдная золоченая клтка, въ которой сидли два прелестные голубя, блые какъ снгъ, съ двойнымъ чернымъ кольцомъ на шейкахъ.

Если случайно въ экипажъ попадалась какая-нибудь дама, то звринецъ умножался еще двумя или тремя обезьянами, которыя въ то время были въ мод у дамъ двора послдняго короля изъ рода Валуа.

Статуэтка шартрской Божіей Матери, высченная изъ мрамора скульпторомъ Жаномъ Гужономъ для короля Генриха II, стояла на одномъ конц экипажа, въ вызолоченной ниш, и какъ-бы съ изумленіемъ смотрла на окружавшіе ее предметы.

Вс памфлеты того времени — недостатка въ нихъ не было,— вс сатирики той эпохи часто упоминали объ этомъ экипаж, называя его ноевымъ ковчегомъ.

Король сидлъ на одномъ конц, подъ самой нишей статуэтки, у ногъ его Келюсъ и Можиронъ сплетали ленты, — занятіе, составлявшее одно изъ самыхъ серьзныхъ длъ молодыхъ людей того времени, оно послужило къ открытію множества самыхъ замысловатыхъ узловъ, тайна которыхъ потеряна въ наше время. Можиронъ вышивалъ въ одномъ углу свой гербъ съ новымъ девизомъ, будто бы имъ-самимъ придуманнымъ, въ другомъ углу, капелланъ разговаривалъ съ врачомъ, д’О и д’Эпернонъ выглядывали въ окна и, вставъ слишкомъ-рано, звали заодно съ гончими, наконецъ, Шико, сидя у однхъ дверецъ, вывсивъ ноги наружу, чтобъ быть всегда наготов выйдти изъ экипажа, когда ему вздумается, плъ кантаты, декламировалъ пасквили, или, по мод того времени, сочинялъ анаграммы и во всхъ именахъ придворныхъ находилъ чрезвычайно-непріятныя личности.

Прибывъ на площадь Шатле, Шико заплъ кантату.

Капелланъ, разговаривавшій, какъ мы уже сказали, отвернулся съ неудовольствіемъ и нахмурился.

— Шико, другъ мой, сказалъ король: — берегись.

— Спасибо за совтъ, сынъ мой, сказалъ Шико:— я и забылъ про нашего достойнаго капеллана, разговаривающаго съ докторомъ. Не нужно кантатъ? изволь, я спою теб самую новенькую псеньку, только-что-сложенную.

— На какой голосъ? спросилъ король.

— Все на тотъ же, отвчалъ Шико, и заплъ во все горло:

Notre roi doit cent millions (*)…

(*) Нашъ король долженъ двсти мильйоновъ.

— Я долженъ больше этого, сказалъ Генрихъ:— тотъ, кто слагалъ эту псенку, лжетъ, Шико, я долженъ больше.

Не обращая вниманія на эти слова, Шико продолжалъ:

Henri doit deux cent millions,

Et faut, pour acquitter les dettes

Que Messieurs les mignons ont faites

De nouvelles inventions,

Nouveaux impts, nouvelles tailles,

Qu’il faut, du profond des entrailles

Des pauvres sujets arracher.

Malheureux qui tranent leurs vies

Sous la griffe de ces harpies

Qui avalent tout sans mcher (*).

(*) Генрихъ долженъ двсти мильйоновъ, и нужны, чтобъ покрыть долги, сдланные господами миньйонами, новыя выдумки, новые налоги, новые поборы, которые должно вырвать изъ внутренности бдныхъ подданныхъ, несчастныхъ, влекущихъ жизнь подъ когтями грабителей, которые поглощаютъ все, не жуя.

— Хорошо! сказалъ Келюсъ, продолжая сплетать шелковыя ленты:— у тебя прекрасный голосъ, Шико. Продолжай, другъ мой, спой намъ второй куплетъ.

— Послушай, Валуа, сказалъ Шико, не отвчая Келюсу: — не вели своимъ друзьямъ называть меня другомъ: это обидно.

— Говори стихами, Шико, отвчалъ король: — проза твоя никуда не годится.

— Изволь, сказалъ Шико и продолжалъ:

Leur parler et leur vtement

Se voit tel qu’une honnte femme

Aurait peur d’en recevoir blme,

Vtue aussi lascivement.

Le cou ne же tourne son aise.

Dedans les replis de leur fraise,

Dj le froment n’est plus bon

Pour l’empois blanc de leur chemise,

Et faut pour faon plus exquise,

Faire de riz leur amidon (*).

(*) Ихъ языкъ и одежда таковы, что честная женщина подверглась бы осужденію, еслибъ нарядилась такъ сладострастно. Ше ихъ мшаютъ поворачиваться нжныя складки брызжей, и пшеница ужь не годится для того, чтобъ крахмалить ихъ рубахи, а для вящшаго ихъ удовольствія, должно длать крахмалъ изъ риса.

— Браво! сказалъ король:— кажется, д’О изобрлъ рисовый крахмалъ?

— Никакъ нтъ, ваше величество, отвчалъ Шико: — не д’О, а мось де-Сен-Мегренъ, преставившійся въ прошломъ году подъ ударами мось де-Манеина. Помилуйте, за что вы лишаете бднаго покойника его достоинствъ? крахмалъ и то, что онъ сдлалъ мось де-Гизу, составляютъ всю славу его, отнимите у него крахмалъ, и имя его не дойдетъ до потомства.

И, не обращая вниманія на лицо короля, омрачившееся при этомъ воспоминаніи, Шико продолжалъ:

Leur poil est tondu au compas…

— Все это говорится о миньйонахъ, замтилъ Шико, прервавъ пніе.

— Понимаемъ, понимаемъ, продолжай! сказалъ Шомбергъ.

Шико продолжалъ:

Leur poil est tondu au compas,

Mais non d’une faon pareille,

Car en avant, depuis l’oreille,

Il est long et derri&egrave,re bas (*).

(*) Волосы ихъ подстрижены по циркулю, но только не одинаково, ибо спереди отъ ушей они длинны, а сзади коротки.

— Старая псня! сказалъ д’Эпернонъ.

— Старая? вчера только сложена.

— Ну, а мода ужь перемнилась сегодня утромъ: смотри.

И д’Эпернонъ снялъ токъ, чтобъ показать Шико, что спереди волосы его были такъ же коротко-острижены, какъ сзади.

— О! какъ это скверно! вскричалъ Шико и продолжалъ:

Leurs cheveux droits par artifice,

Par la gomme qui les hrisse,

Retordent leurs plis refriss

Et dessus leur tte lg&egrave,re,

Un petit bonnet par derri&egrave,re

Les rend encor plus dguiss (*).

(*) Волосы ихъ искусственно приглажены, клей становитъ ихъ дыбомъ, кудри искусно завиты, а сверхъ втренныхъ головъ надта сзади маленькая шапочка, которая еще боле обезображиваетъ ихъ.

— Пропускаю четвертый куплетъ, сказалъ Шико:— онъ слишкомъ-безнравственъ.

Потомъ онъ опять заплъ:

Pensez-vous que nos vieux Franais,

Qui par leurs armes valeureuses

En tant de guerres dangereuses

Ont fait retentir leurs exploits,

Epandant le fruit de leur gloire.

Avec le nom de leur victoire,

En tant de prilleux hasards,

Eussent la chemise empese,

Eussent la perruque frise,

Eussent le teint blanchi de fards (*)?

(*) Не-уже-ли вы думаете, что у нашихъ древнихъ французовъ, которые съ своимъ страшнымъ оружіемъ въ столькихъ опасныхъ битвахъ прославились подвигами, распространяли плоды своей славы вмст съ именемъ своихъ побдъ, въ столькихъ опасныхъ случаяхъ, — не-уже-ли вы думаете, что у нихъ рубахи были накрахмалены, парики завиты, лицо намазано блилами?

— Браво! вскричалъ Генрихъ: — еслибъ братъ мой былъ здсь, онъ поблагодарилъ бы тебя, Шико.

— Кого называешь ты братомъ, сынъ мой? спросилъ Шико.— Ужь не Жозефа ли Фулона, сен-женевскаго аббата, къ которому, какъ говорятъ, ты ходишь на покаяніе?

— Нтъ, отвчалъ Генрихъ, спускавшій Шико вс его шутки.— Я говорю о братъ моемъ, Франсуа.

— Ахъ, да! Понимаю, понимаю, ты говоришь о Франсуа, принц крови Божіею милостію, герцога брабантскаго, лотьерскаго, люксамбурскаго, гвельдрскаго, алансонскаго, анжуйскаго, туренскаго, беррійскаго, эврскаго, шато-тьерскаго, графа фландрскаго, голландскаго, зеландскаго, зютфенскаго, менскаго, пертскаго, мантскаго, миланскаго и бофорскаго, маркиза святой имперіи, сеньора фризскаго и малинскаго, защитника бельгійской свободы, которому природа дала одинъ носъ, оспа два, и на котораго я сочинилъ слдующее четверостишіе:

Messieurs, ne soyez tonns,

Si voyez Franois deux ns,

Car par droit comme par usage,

Faut deux nez double visage (*).

(*) Господа, не удивляйтесь, если увидите два носа у Франсуа, ибо по праву и по обычаю нужно два носа двойному лицу.

Миньйоны разсмялись, потому-что герцогъ анжуйскій былъ личный врагъ ихъ, и эпиграмма на принца заставила ихъ на время забыть пасквиль на нихъ-самихъ, проптый шутомъ.

Что касается до короля, то какъ до-сихъ-поръ Шико не задвалъ его-самого, онъ смялся громче другихъ, не щадя никого, кормя сахаромъ и пирожнымъ собакъ и злословя брата и друзей.

Вдругъ Шико вскричалъ:

— О! Генрихъ, ты не соблюдаешь политики, Генрихъ, это дерзко и неосторожно.

— Что такое? спросилъ король.

— Нтъ, слово честнаго шута, ты не долженъ бы сознаваться въ такихъ вещахъ… фи, фи!

— Въ какихъ вещахъ? спросилъ Генрихъ съ изумленіемъ.

— Въ тхъ, которыя ты самъ говоришь про себя, когда подписываешь свое имя. А, Генрихъ! а, сынъ мой! это нехорошо.

— Берегитесь, ваше величество, сказалъ Келюсъ, угадывавшій какую-нибудь колкость по сладкому выраженію лица Шико.

— Что ты за вздоръ несешь, дуракъ? спросилъ король.

— Какъ ты подписываешься? Ну-ка, скажи!

— Pardieu!.. Я подписываюсь… я подписываюсь… Henri de Valois.

— Замтьте, господа, сказалъ Шико: — онъ самъ это говоритъ, посмотримъ, нтъ ли въ этихъ тринадцати буквахъ буквы V?

— Разумется, Valois начинается съ буквы V.

— Достопочтенный капелланъ, выньте свою записную книжку, потому-что я нашелъ настоящее имя короля, Henri de Valois не что иное, какъ анаграмма.

— Какъ такъ?

— Конечно, анаграмма. Я вамъ сейчасъ скажу пасгоящее имя моего сына. Итакъ: въ Henri de Valois есть V, пишите V, достопочтенный капелланъ.

— Написано, сказалъ д’Эпернонъ.

— Нтъ ли въ этой подписи буквы і?

— Конечно есть, это послдняя буква имени Henri.

— Какъ велика злоба людская! сказалъ Шико:— зачмъ она отдлила эти дв буквы, которыя созданы для того, чтобъ стоять рядомъ! Итакъ: поставьте посл V букву i. Готово ли?

— Готово, отвчалъ д’Эпернонъ.

— Поищемъ теперь, не найдется ли буква l, есть? ладно! Буква a тоже есть, другое i, сидитъ, есть и n. Ладно! Умешь ли ты читать, Ногаре?

— Умю, къ стыду своему, отвчалъ д’Эпернонъ.

— Полно важничать, не-уже-ли ты считаешь себя такимъ важнымъ лицомъ, что теб можно быть невждой?

— Дерзкій! вскричалъ д’Эпернонъ, замахнувшись на Шико сарбаканомъ.

— Бей, но читай, сказалъ Шико.

Д’Эпернонъ засмялся и сталъ читать по складамъ.

— Vi — lain, vilain…

— Ладно! вскричалъ Шико.— Видишь ли, Генрихъ, какъ это хорошо начинается: имя твое я ужь нашелъ. Надюсь, ты дашь мн такую же пенсію, какую братъ нашъ Карлъ IX платилъ Аміо, когда я составлю и фамилію твою.

— Шико, ты доведешь до того, что тебя надобно будетъ приколотить палками, сказалъ король.

— А гд ростутъ палки, которыми колотятъ дворянъ? Скажи, пожалуйста, сынъ мой.

— Мн кажется, сказалъ Келюсъ: — что мось де-Майеннъ не нуждался въ палкахъ, мой бдный Шико, въ тотъ день, когда засталъ тебя съ своей любовницей.

— За то я у него въ долгу. Не бойтесь, сеньръ Купидонъ, это внесено у меня въ приходъ.

И Шико приставилъ палецъ ко лбу.

— Полно, Келюсъ, сказалъ д’Эпернонъ: — я увренъ, что по твоей милости Шико не доскажетъ намъ фамиліи.

— Не бойся, сказалъ Шико: — я поймалъ уже ее…

— Скажи, скажи фамилію! вскричали молодые люди.

— Во-первыхъ, въ остающихся буквахъ у насъ есть большое H, пиши H, Ногаре.

Д’Эпернонъ повиновался.

— Потомъ e, потомъ r, потомъ возьмемъ въ Valois — о, потомъ е, возьму то слово, которое грамотки называютъ частицей — d, е, потомъ прибавь букву s, которою кончается имя. Все это вмст составитъ… складывай, д’Эпернонъ, H, e, r, o, d, е, s.

— Hrodes, сказалъ д’Эпернонъ.

— Vilain Hrodes! вскричалъ король.

— Угадалъ, отвчалъ Шико: — и вотъ что ты не стыдишься подписывать каждый день. О, сынъ мой!

И Шико съ комическимъ ужасомъ закрылъ лицо, опрокинувшись назадъ,

— Мось Шико, сказалъ Генрихъ:— вы забываетесь.

— Нисколько, отвчалъ Шико:— я говорю, что вижу, вотъ что значитъ быть откровеннымъ!, Какъ-разъ разсердишь кого-нибудь!

— Хороша твоя генеалогія! сказалъ Генрихъ.

— Не отрекайся отъ нея, сынъ мой, сказалъ Шико:— ventre de biche! Это самая лучшая генеалогія для короля, который безпрестанно иметъ дло съ Жидами.

— Этотъ грубіянъ всегда найдется, вскричалъ король.— Господа, молчите, такимъ-образомъ ему некому будетъ отвчать.

Въ ту же минуту наступило глубокое молчаніе.

Шико, внимательно глядвшій на дорогу, не намревался прерывать молчанія, какъ вдругъ, нсколько минутъ спустя, на Моберской-Площади, на углу улицы Нойе, Шико выскочилъ изъ экипажа, растолкалъ стражей и бросился на колни возл угла дома довольно-красивой наружности и съ балкономъ на разрисованныхъ бревнахъ, выдавшимся на улицу.

— Эй, нечестивецъ! вскричалъ король: — что ты тамъ длаешь?

Но Шико не отвчалъ, онъ сталъ на колни на мостовой и вслухъ произносилъ слова, которыя явственно доходили до слуха короля.

— Вотъ домъ,— я узнаю его и всю жизнь свою не забуду,— вотъ домъ, въ которомъ Шико пострадалъ. Шико никогда не призывалъ несчастій на мось де-Майенна, виновника своихъ несчастій, ни на Николая Давида, орудіе пытки. Нтъ, Шико ждалъ, потому-что Шико терпливъ, хотя и не безгршенъ,— и вотъ уже добрыхъ шесть лтъ, между которыми одинъ годъ високосный, какъ Шико насчитываетъ проценты долга господамъ де-Майенну и Николаю Давиду… по десяти процентовъ — которые должно теперь называть законными процентами, потому-что самъ король платитъ ихъ своимъ кредиторамъ,— и такъ по десяти процентовъ, сложность ихъ удвоиваетъ капиталъ въ-теченіи семи лтъ. Пусть же у Шико достанетъ терпнія подождать еще годъ, чтобъ пятьдесятъ ударовъ, которые Шико получилъ въ этомъ домъ по приказанію принца лотарингскаго, отъ рукъ разбойника, нормандскаго адвоката, удвоились вмст съ кружкою крови, которую они выпустили изъ Шико.

Шико поцаловалъ землю, и къ невыразимому изумленію собравшихся зрителей, непонимавшихъ смысла этой сцены, вернулся и занялъ прежнее свое мсто въ экипаж.

— Что значитъ, спросилъ король: — эта длинная и странная рчь и вся эта комедія?

— Ваше величество, отвчалъ шутъ:— Шико похожъ на лисицу, Шико долго-долго чуетъ и лижетъ камни, на которыхъ осталась его кровь, — лижетъ до-тхъ-поръ, пока не раздавитъ этими же каменьями головы тхъ, которые пролили кровь его.

— Ваше величество! вскричалъ Келюсъ: — мн послышалось, что Шико произнесъ имя герцога майеннскаго, а потому я готовъ биться объ закладъ, что рчь его относится къ тмъ побоямъ, о которыхъ онъ сейчасъ говорилъ.

— Бейтесь, Жакъ де-Леви, графъ де-Келюсъ, сказалъ Шико: — бейтесь объ закладъ — выиграете.

— Слдовательно?.. спросилъ король.

— Именно, ваше величество, отвчалъ Шико: — въ этомъ дом у Шико была любовница, доброе и прелестное существо, да еще дворянка, въ добавокъ. Однажды ночью, когда онъ пришелъ къ ней, какой-то ревнивый принцъ приказалъ окружить домъ, приказалъ схватить Шико и бить его палками такъ немилосердо, что Шико выскочилъ въ окно, или, лучше сказать, не имя времени отворить окна, соскочилъ съ этого маленькаго балкона, который вы видите, на улицу и Шико остался живъ только чудомъ.

— Ахъ, бдный Шико! А вы еще бранили его, ваше величество!

— Такъ тебя больно прибили, мой бдный Шико?

— О, очень, ваше величество! Только все-таки не довольно.

— Какъ такъ?

— Въ-самомъ-дл, я былъ бы очень-доволенъ, еслибъ мн досталось больше.

— За грхи твои?

— Нтъ, за грхи герцога маценнскаго.

— А! понимаю, ты думаешь мстить отважному воину…

— Нтъ, ошибаетесь, ваше величество. Нашъ великій полководецъ, неустрашимый воинъ — это старшій братъ, который добивается короны Франціи, нтъ, у этого разсчетъ съ Генрихомъ де-Валуа, это касается до тебя, сынъ мой, знай свои долги такъ, какъ я знаю свои.

Генрихъ не любилъ, чтобъ ему говорили о его двоюродномъ брат, де-Гиз, а потому отвтъ Шико заставилъ его задуматься, такъ-что до самаго Бисетра прерванный разговоръ уже не возобновлялся.

Въ три часа времени, экипажъ дохалъ отъ Лувра до Бисетра, и оптимисты полагали, что на будущій день къ вечеру прибудутъ въ Фонтенбло, между-тмъ, какъ пессимисты предлагали пари, что прибудутъ туда не ране полудня третьяго дня.

Шико же уврялъ, что они никогда не додутъ.

По вызд изъ Парижа, кортежъ сталъ свободне подвигаться впередъ.

Утро было ясное, втеръ утихъ, солнце проникло наконецъ сквозь тучи, и день походилъ на одинъ изъ тхъ прекрасныхъ октябрьскихъ дней, во время которыхъ, при шелест послднихъ падающихъ листьевъ, взоръ гуляющаго съ грустнымъ сожалніемъ погружается въ синеватую таинственную даль шепчущихъ лсовъ.

Было три часа пополудни, когда поздъ приблизился къ первымъ стнамъ жювизиской ограды. Съ этой точки можно было уже замтить мостъ, выстроенный на Орж и большую гостинницу подъ названіемъ ‘Cour de France’, смшивавшую съ рзкимъ вечернимъ втеркомъ запахъ своихъ жаркихъ и веселый трескъ своихъ каминовъ.

Носъ Шико на-лету схватилъ кухонныя испаренія. Онъ высунулся изъ экипажа и издали у двери гостинницы увидлъ нсколько человкъ, закутанныхъ въ плащи. Посреди этихъ людей былъ кто-то низенькій и толстый, лицо котораго было совершенно скрыто широкими полями шляпы.

Эти люди поспшно вошли въ гостинницу при появленіи позда.

Но низенькій толстякъ поотсталъ на минуту отъ другихъ, и видъ его поразилъ Шико. Въ то самое мгновеніе, когда толстякъ исчезъ, Шико выскочилъ изъ экипажа, взялъ свою лошадь у пажа, ведшаго ее подъ уздцы, и, скрывшись за угломъ стны и незамчаемый въ наступившія сумерки, онъ далъ прохать позду, медленно подвигавшемуся къ Эссонну, гд король намревался провесть ночь, потомъ, когда послдніе всадники исчезли у Шико изъ виду, когда не стало слышно шума колесъ на мостовой, шутъ выхалъ изъ-за своего угла, тайкомъ объхалъ замокъ и подскочилъ къ гостинницъ, какъ-будто-бы пріхалъ изъ Фонтенбло. Приблизившись къ окну, Шико бросилъ быстрый взглядъ во внутренность и съ удовольствіемъ увидлъ, что люди, которыхъ онъ замтилъ, все еще были тамъ, а съ ними и толстякъ, котораго онъ, по-видимому, удостоивалъ особаго вниманія. Только такъ-какъ Шико имлъ свои причины стараться не быть замченнымъ, то, вмсто того, чтобъ войдти въ ту комнату, въ которой былъ толстякъ, онъ вошелъ въ другую, приказалъ подать себ бутылку вина и слъ такимъ-образомъ, что могъ видть каждаго, кто захотлъ бы войдти или выйдти.

Изъ этой комнаты, Шико, осторожно усвшійся въ тни, могъ видть уголъ огромнаго камина въ сосдней комнат. Въ этомъ углу сидлъ на табурет толстякъ низкаго роста, вполн освщенный краснымъ свтомъ пламени, которому вязка виноградныхъ лозъ, брошенныхъ въ эту минуту, придала еще боле яркости.

— Я не ошибся, говорилъ Шико про-себя: — и когда я проклиналъ его у дома въ улиц Ноане, то, казалось, чуялъ возвращеніе этого человка. Но отъ-чего же онъ тайкомъ возвращается въ столицу моего друга Ирода? Зачмъ онъ прячется отъ него? А! Пиладъ! Пиладъ! Не-уже-ли намъ прійдется разсчитаться скоре, нежели я думалъ?

Вскор Шико замтилъ, что съ мста, которое онъ себ выбралъ, онъ не только могъ видть, но, по странному случайному акустическому дйствію, могъ и слышать разговоръ этихъ людей. Шутъ навострилъ уши съ такимъ же вниманіемъ, съ какимъ наблюдалъ за всми движеніями толстяка.

— Господа, сказалъ толстякъ своимъ товарищамъ: — мн кажется, пора хать, послдній изъ лакеевъ позда прохалъ, и я думаю, что въ это время дорога еще безопасна.

— Совершенно-безопасна, ваша свтлость, отвчалъ голосъ, заставившій вздрогнуть Шико и принадлежавшій человку, котораго онъ прежде не замтилъ, обративъ все свое вниманіе на главное лицо.

Человкъ, которому принадлежалъ этотъ голосъ, былъ такъ же высокъ ростомъ, какъ тотъ, котораго онъ называлъ свтлостью, былъ низокъ, столько же блденъ, какъ тотъ румянъ, столько же почтителенъ, какъ тотъ дерзокъ.

— А! почтеннйшій Давидъ, сказалъ Шико про себя и тихонько смясь:— Tu quoque… Ладно! Я буду очень-несчастливъ, если мы разстанемся и въ этотъ разъ не сказавъ другъ другу пары словъ.

Шико выпилъ вино и заплатилъ хозяину, чтобъ ничто не могло задержать его, когда ему вздумается уйдти.

Предосторожность его была не напрасна, потому-что семь человкъ, обратившихъ на себя вниманіе Шико, также стали расплачиваться, или, лучше сказать, толстякъ заплатилъ за всхъ, потомъ слуги или конюшіе подвели имъ лошадей, и вскор всадники, поскакавъ по направленію къ Парижу, исчезли въ туман первыхъ вечернихъ сумерекъ.

— Хорошо! сказалъ Шико: — онъ детъ въ Парижъ, такъ и я за нимъ.

И Шико, также свъ на лошадь, послдовалъ издали за всадниками, ни на минуту не теряя изъ вида ихъ срыхъ плащей, или прислушиваясь къ топоту коней ихъ.

Вся кавалькада своротила съ большой дороги въ Фроманто, направилась къ Шуази, потомъ, перехавъ черезъ Сену по Шарантонскому-Мосту, въхала въ городъ чрезъ Сент-Антуанскія-Ворота и подобно рою пчелъ скрылась въ дом Гиза, въ которомъ ихъ, по-видимому, ожидали.

— Чудесно! сказалъ Шико, прячась за уголъ:— это, какъ видно, козни не одного Майенна — тутъ есть и гизовскія!.. До-сихъ-поръ это было только любопытно, теперь же становится чрезвычайно-интереснымъ. Подождемъ.

И Шико прождалъ въ-самомъ-дл добрый часъ, не смотря на холодъ и голодъ, начинавшіе жестоко терзать его. Наконецъ, дверь опять отворилась: но, вмсто шести всадниковъ, закутанныхъ въ плащи, изъ нея вышли семь монаховъ, закрытыхъ капюшонами и вооруженныхъ огромными четками.

— О! вскричалъ Шико:— какая неожиданная развязка! Не-ужели домъ Гизовъ до того проникнутъ притворнымъ благочестіемъ, что нечестивцы обращаются въ Божьихъ овечекъ, только переступивъ за порогъ его?.. Теперь эта исторія становится еще занимательне.

Шико послдовалъ за монахами точно такъ, какъ прежде слдовалъ за всадниками, не сомнваясь, что подъ монашеской одеждой скрывались т же люди, которые прежде скрывались подъ плащами.

Монахи перешли черезъ мостъ Нотр-Дамъ, прошли городъ, дошли до Моберской-Улицы и вступили въ Улицу-Св.-Женевьевы.

— Ой, ой, ой! сказалъ Шико, снявъ шляпу, когда проходилъ мимо дома, передъ которымъ онъ утромъ преклонялъ колни: — ужь не возвращаемся ли мы въ Фонтенбло? Въ такомъ случа, я напрасно хлопоталъ… Однако нтъ… мы идемъ не туда.

Монахи остановились у воротъ Аббатства-Св.-Женевьевы и исчезли подъ сводами, во мрак которыхъ стоялъ другой монахъ того же ордена, послдній выступилъ впередъ и пропускалъ пришедшихъ не иначе, какъ съ величайшимъ вниманіемъ осмотрвъ ихъ руки.

— Tudieu! подумалъ Шико: — чтобъ попасть сегодня вечеромъ въ аббатство, нужно, какъ кажется, чистенько вымыть руки. Нтъ… нтъ… тутъ скрывается что-то необыкновенное!

Посл этого размышленія, Шико, довольно озабоченный тмъ, какъ бы узнать намренія людей, за которыми слдовалъ, сталъ осматриваться и съ изумленіемъ увидлъ со всхъ сторонъ монаховъ, шедшихъ къ аббатству поодиначки и попарно.

— Что бы это значило? подумалъ Шико:— что за важное совщаніе сегодня въ Аббатств-Св.-Женевьевы?.. Въ первый разъ въ жизнь мн приходитъ охота побывать на монашескомъ совщаніи… и, признаюсь, страшная охота!

Монахи исчезали подъ сводомъ, показывая руки или извстный значокъ, бывшій у нихъ въ рукахъ.

— Я бы охотно пошелъ за ними, подумалъ Шико: — но для этого у меня не достаетъ двухъ необходимыхъ вещей: во-первыхъ, монашеской одежды, ибо я не вижу ни одного свтскаго между этими почтенными особами, а во-вторыхъ той вещицы, которую они показываютъ брату-привратнику, я увренъ, что они показываютъ какой-то значокъ! Ахъ, братъ Горанфло, братъ Горанфло! еслибъ ты былъ теперь здсь, мой достойный другъ!

Это восклицаніе было вынуждено воспоминаніемъ объ одномъ изъ почтенныхъ братій женовефицовъ, котораго Шико обыкновенно угощалъ, когда не обдалъ въ Лувр,— о томъ самомъ, съ которымъ, во время покаятельнаго шествія, шутъ остановился въ гостинниц у Монмартрскихъ-Воротъ.

Монахи все-еще продолжали стекаться со всхъ сторонъ, такъ-что можно было подумать, что половина населенія Парижа поступила въ монашество, а братъ-привратникъ не переставалъ осматривать всхъ съ одинакимъ вниманіемъ.

— Нтъ никакого сомннія, сказалъ Шико про себя:— сегодня вечеромъ происходитъ что-то необыкновенное. Я долженъ найдти средство удовлетворить своему любопытству. Теперь половина восьмаго, братъ Горанфло, вроятно, сидитъ въ гостинниц Рога-Изобилія, онъ, обыкновенно, ужинаетъ въ это время.

Шико оставилъ монаховъ и, пустивъ лошадь въ галопъ, вскор доскакалъ до Сен-Жакской-Улицы, гд насупротивъ Монастыря-Св.-Бенуа процвтала гостинница Рога-Изобилія.

Шико былъ знакомъ въ этой гостинниц не какъ обычный поститель, но какъ одинъ изъ тхъ таинственныхъ гостей, которые оставляли по-временамъ золотую монету и часть своего ума въ заведеніи Клода Бономе. Такъ звали раздавателя даровъ Цереры и Бахуса, которые постоянно сыпались изъ знаменитаго миологическаго рога, служившаго вывской заведенію.

VI.
Читатель будетъ имть удовольствіе познакомиться съ братомъ Горанфло, о которомъ уже два раза было упомянуто въ нашемъ разсказ&#1123,.

За прекраснымъ днемъ наступилъ прекрасный вечеръ, но такъ-какъ день былъ холодный, то вечеръ былъ еще холодне. Подъ шляпами запоздалыхъ прохожихъ виднъ былъ паръ ихъ дыханія, освщаемый красноватымъ свтомъ факеловъ, шаги прохожихъ явственно слышались по мерзлой мостовой вмст съ покрякиваньемъ, къ которому вынуждалъ холодъ. Однимъ словомъ, былъ одинъ изъ тхъ крпкихъ весеннихъ морозовъ, которые придаютъ двойную прелесть розовому цвту оконъ освщенныхъ гостинницъ.

Шико вошелъ въ общую залу, окинулъ взоромъ вс уголки и закоулки и, не находя между гостями того, кого искалъ, спокойно отправился въ кухню.

Хозяинъ заведенія былъ углубленъ въ благочестивое чтеніе возл огромной сковороды, на которой шипло масло, въ ожиданіи мерлановъ, лежавшихъ наготовь на стол и усыпанныхъ густо мукою.

При вход Шико, Бономе поднялъ голову.

— А! это вы, ваша милость, сказалъ онъ, закрывая книгу.— Желаю вамъ добраго вечера и хорошаго аппетита.

— Благодарю за двойное желаніе, хотя одна половина его такъ же выгодна для васъ, какъ пріятна для меня. Но это еще не ршеное дло.

— Какъ не ршемое?

— Да, вы знаете, что я не люблю сть одинъ.

— Если вашей милости будетъ угодно, сказалъ Бономе, приподнявъ зеленый колпакъ:— такъ я отъужинаю съ вами.

— Благодарю, любезный, хоть я и знаю, что вы славный собесдникъ, но я ищу…

— Брата Горанфло, не такъ ли? спросилъ Бономе.

— Именно, отвчалъ Шико:— что онъ, принялся уже за свой ужинъ?

— Нтъ еще, но все-таки совтую вамъ поторопиться.

— Поторопиться?

— Да, потому-что черезъ пять минутъ онъ кончитъ.

— Братъ Горанфло не принимался еще за ужинъ, а вы говорите, что черезъ пять минутъ онъ кончитъ?

И Шико покачалъ головой въ знакъ недоврчивости.

— Ваша милость, вроятно, изволили забыть, что сегодня середа, сказалъ Клодъ: — и что завтра начинается постъ.

— Такъ что же? сказалъ Шико съ видомъ, мало говорившимъ въ пользу религіозныхъ наклонностей брата Горанфло.

— А! то-то и есть! возразилъ хозяинъ съ движеніемъ, которое, вроятно, означало: оно такъ, да я и самъ не понимаю этого.

— Ршительно, въ подлунной машин разстроился какой-нибудь механизмъ, сказалъ Шико.— Можетъ ли быть, чтобъ братъ Горанфло проглотилъ свой ужинъ въ пять минутъ? Кажется, мн сегодня суждено быть свидтелемъ разныхъ чудесъ.

И съ видомъ путешественника, вступающаго на незнакомую землю, Шико сдлалъ нсколько шаговъ къ небольшому отдльному кабинету со стекляяою дверью, завшенною занавской съ блыми и розовыми клтками, онъ толкнулъ дверь и увидлъ въ этой комнатк, при свтъ сальной свчи съ нагорвшей свтильной, почтеннаго женовефица, небрежно мшавшаго ложкой порцію шпината, варенаго въ вод и которому онъ старался придать боле сочности кускомъ сыра.

Между-тмъ, пока почтенный братъ углубленъ въ это занятіе съ гримасой, доказывавшей, что онъ не слишкомъ полагался на помощь сыра, мы постараемся представить его въ свт, который вознаградитъ читателей за то, что они такъ долго были лишены удовольствія познакомиться съ нимъ.

Брату Горанфло было около тридцати-восьми лтъ, росту онъ былъ пяти футовъ. Этотъ низенькій ростъ вознаграждался, по словамъ самого брата, пропорціональностью формъ, то, чего ему не доставало въ вышину, онъ выгадывалъ въ ширину, потому-что въ плечахъ имлъ до трехъ футовъ ширины, что соотвтствуетъ, какъ всякому извстно, девяти футамъ въ объем.

Въ центр его геркулесовскихъ плечъ торчала воловья шея съ жилами толщиною въ палецъ. По несчастію, и шея была пропорціональна съ прочими частями тла, то-есть, была толста и коротка, что при первомъ слишкомъ-сильномъ волненіи угрожало брату Горанфло апоплексическимъ ударомъ. Но, сознавая этотъ недостатокъ и опасность, которой онъ его подвергалъ, достойный женовефицъ никогда не волновался, даже выраженіе неудовольствія, которое замтилъ Шико, вошедъ въ комнату, рдко появлялось на лиц брата Горанфло.

— Эй, пріятель! что вы тутъ длаете? вскричалъ Гасконецъ, смотря попеременно то на шпинатъ, то на Горанфло, то на нагорвшую свчу, то на кружку, наполненную водой, подкрашенной нсколькими каплями вина.

— Какъ видите, братъ мой, ужинаю, отвчалъ Горанфло голосомъ звучнымъ и могущественнымъ, какъ колоколъ аббатства.

— Да разв такъ ужинаютъ? Кто стъ эту траву съ сыромъ? Полно! вскричалъ Шико.

— Сегодня первая середа поста, надобно заботиться о спасеніи души, надобно поститься! отвчалъ Горанфло гнуся и поднявъ глаза къ небу.

Шико остолбенлъ. По выраженію лица его можно было угадать, что ему не разъ случалось видть, какъ Горанфло постился.

— Въ которомъ же часу вы обдали?

— Я не обдалъ, братъ мой, сказалъ монахъ, гнуся больше прежняго.

— Да что вы гнусите? Не-ужь-то вы думаете, что я гнусить не умю? Посмотримъ, кто лучше… Коли вы не обдали, братъ, сказалъ Шико, въ-самомъ-дл гнуся сильне монаха:— такъ чмъ же вы занимались?

— Я сочинялъ рчь, отвчалъ Горанфло, гордо закинувъ голову.

— О-го, вотъ какъ! а зачмъ?

— Чтобъ произнести ее сегодня вечеромъ въ аббатств.

— Странно, подумалъ Шико: — онъ будетъ говорить рчь… сегодня вечеромъ… странно!

— Надобно поторопиться, сказалъ Горанфло, проглотивъ первую ложку шпината съ сыромъ:— а не то слушатели мои разсердятся.

Шико вспомнилъ о безчисленномъ множеств монаховъ, входившихъ въ аббатство, и полагая, что герцогъ майеннскій, по всмъ вроятностямъ, былъ въ числ ихъ, изумился, что настоятель монастыря, Жозефъ Фулонъ, избралъ Горанфло, неотличавшагося ни малйшимъ краснорчіемъ, для произнесенія проповди предъ лотарингскимъ принцемъ и такимъ многочисленнымъ собраніемъ.

— Будто-бы! сказалъ онъ: — а въ которомъ часу вы будете проповдывать?

— Отъ девяти до половины десятаго часа, братъ мой.

— Э! теперь только три четверти девятаго, вы удлите мн пять минутъ. Ventre de biche! Мы не видались цлую недлю.

— Мы въ томъ не виноваты, братъ мой, сказалъ Горанфло:— и смю надяться, это нисколько не вредитъ нашей дружб. Ваша служба удерживаетъ васъ при особ нашего великаго короля Генриха III, да сохранитъ его Господь! Моя же приказываетъ мн собирать подаянія и молиться, а потому не удивительно, что мы рдко видимся.

— Да, отвчалъ Шико:— но, corboeuf! тмъ боле мы должны веселиться, когда случай сводитъ насъ вмст.

— Да я очень-веселъ, сказалъ Горанфдо, сдлавъ плачевную мину:— не смотря на то, я непремнно долженъ разстаться съ вами.

И онъ хотлъ встать.

— Дошьте, по-крайней-мр, эту траву, сказалъ Шико, опустивъ руку на плечо монаха и заставивъ его ссть.

Горанфло посмотрлъ на шпинатъ и вздохнулъ, потомъ глаза его обратились къ кружк съ подкрашенной водой, и онъ невольно отвернулся.

Шико замтилъ, что это была удобная минута приступить къ аттак.

— Помните ли вы нашъ послдній обдъ? сказалъ онъ: — у Монмартрскихъ-Воротъ, когда нашъ великій король Генрихъ III колотилъ себя и другихъ?.. Обдъ былъ чудесный, дичь славная, бургонское перваго сорта… какъ-бишь это вино называется? Да вы, кажется, и открыли его?

— Это вино моей родины, отвчалъ Горанфло:— изъ Романіи.

— Да, да, помню, это молоко, которое вы сосали, родившись на свтъ, достойный сынъ мой!

Горанфло съ задумчивой улыбкой провелъ языкомъ по губамъ.

— Каково было винцо, а? сказалъ Шико.

— Хорошо, отвчалъ женовефецъ: — да только оно бываетъ лучше.

— То же самое утверждалъ на-дняхъ Клодъ Бономе, нашъ хозяинъ, онъ увряетъ, будто у него въ погреб есть пятьдесятъ бутылокъ этого винца, предъ которымъ вино его товарища, хозяина гостинницы близь Монмартрскихъ-Воротъ, просто вода!

— Истинно такъ, сказалъ Горанфло.

— Какъ? вскричалъ Шико: — вы это знаете и пьете отвратительную подкрашенную воду, когда вамъ стояло только руку протянуть за бутылкой отличнйшаго вина? фи!

Схвативъ кружку съ водою, Шико бросилъ ее на полъ.

— На все есть свое время, братъ мой, возразилъ Горанфло.— Вино тогда хорошо, когда, напившись его, намъ нечего боле длать, какъ прославлять Господа, создавшаго оное! Но когда проповдь впереди, такъ вода лучше и для вкуса, и для обычая: facunda est aqua.

— Вздоръ! возразилъ Шико.— Magis facundum est vinum, и, въ доказательство, скажу вамъ, что и мн нужно произнести рчь, и что именно по этой причин я прикажу себ подать бутылку вашего винца… да чего бы мн състь, Горанфло?

— Чего хотите, только не шпината, отвчалъ монахъ: — онъ никуда не годится.

— Бррр! вскричалъ Шико, взявъ тарелку и поднося ее къ носу:— бррр!

И, открывъ окно, онъ выкинулъ на улицу тарелку со шпинатомъ.

— Хозяинъ! вскричалъ онъ.

Клодъ Бономе, вроятно подслушивавшій за дверью, въ то же мгновеніе явился на порог.

— Хозяинъ, сказалъ ему Шико: — принеси мн дв бутылки романейскаго вина, вдь ты хвалился имъ!

— Дв бутылки, сказалъ Горанфло.— Зачмъ? Я пить не стану.

— Еслибъ я думалъ, что вы будете пить, такъ я веллъ бы принести четыре, шесть бутылокъ, я веллъ бы принести весь запасъ, какой есть у хозяина, сказалъ Шико.— Но когда мн приходится пить одному, такъ съ меня будетъ двухъ бутылокъ.

— Точно, возразилъ Горанфло: — дв бутылки очень-благоразумно, и если вы притомъ будете сть постное, такъ духовнику вашему не за что будетъ побранить васъ.

— Разумется, сказалъ Шико:— фи! Кто станетъ сть скоромное въ среду постомъ!

И, отправившись къ буфету, между-тмъ, какъ Бономе побжалъ за виномъ, Шико вытащилъ жирную пулярку.

— Что вы тамъ длаете? спросилъ Горанфло, съ невольнымъ участіемъ слдившій за всми движеніями Гасконца:— что вы тамъ длаете?

— Какъ видите, овладваю карпомъ, чтобъ другой кто не перебилъ у меня. Въ постъ къ рыб доступу нтъ.

— Карпъ! рыба! вскричалъ Горанфло съ изумленіемъ.

— Разумется, карпъ, отвчалъ Шико, сунувъ женовефецу подъ носъ жирную пулярку.

— Это?

— Ну, да, это.

— Я давно ли у карпа клевъ? спросилъ монахъ.

— Клевъ? спросилъ Гасконецъ:— да гд тутъ клевъ? просто рыбья головка!

— А крылья? продолжалъ монахъ.

— Это плавательныя перья.

— А перья?

— Это чешуя. Любезный Горанфло, вы пьяны.

— Пьянъ! вскричалъ Горанфло:— пьянъ!.. Что вы? Я ничего не лъ, кром шпината, и ничего не пилъ, кром воды.

— Такъ, значитъ, шпинатъ обременяетъ вашъ желудокъ, а вода бросается въ голову?

— Да вотъ хозяинъ, сказалъ Горанфло: — пусть онъ ршитъ, рыба это, или пулярка.

— Пожалуй. Но пусть онъ сперва откупорить вино. Я хочу удостовриться, то ли вино принесъ онъ. Откупоривайте, Бономе.

Хозяинъ откупорилъ бутылку и налилъ полстакана Шико.

Шико проглотилъ вино и сталъ щелкать языкомъ.

— Я плохой знатокъ и не имю ршительно никакой памяти на вина, не знаю, лучше оно или хуже того, что мы пили у Монмартрскихъ-Воротъ. Я даже не знаю, то ли оно.

Глаза Горанфло заблистали, когда онъ увидлъ бутылки.

— Послушайте, братъ мой, сказалъ Шико, наливъ нсколько капель вина въ стаканъ монаха: — ваше назначеніе помогать ближнимъ, помогите жь мн узнать, точно ли это то вино, и хорошо ли оно?

Горанфло взялъ стаканъ, поднесъ ко рту и съ наслажденіемъ, по капл, выпилъ.

— То, совершенно то, отвчалъ онъ: — но…

— Но что?

— Но вы мн налили слишкомъ-мало, я не могу ршить хорошо ли оно.

— Жаль! а мн очень хочется знать достоинство этого вина, потому-что я не хочу, чтобъ меня обманывали. Еслибъ вамъ не нужно было говорить сегодня проповди, я попросилъ бы васъ выпить еще немножко.

— Такъ и быть, изъ дружбы къ вамъ, сказалъ монахъ.

— Вотъ люблю!

И онъ налилъ монаху полстакана.

Горанфло съ такимъ же почтеніемъ, какъ въ первый разъ, поднесъ стаканъ ко рту и сталъ пить съ такимъ же наслажденіемъ.

— Это вино лучше, сказалъ онъ: — гораздо-лучше, могу васъ уврить.

— Э! да вы, я вижу, заодно съ хозяиномъ.

— Знатокъ, отвчалъ Горанфло: — съ перваго раза узнатъ названіе вина, со второго — качества его, а съ третьяго лта.

— О, да! вскричалъ Шико.— Скажите мн, пожалуйста, сколько лтъ этому вину?

— Это не трудно, отвчалъ Горанфло, подставляя ему стаканъ:— налейте мн только дв капельки, и я скажу вамъ, сколько ему лтъ.

Шико до трехъ четвертей наполнилъ стаканъ, монахъ выпилъ его медленно, но не останавливаясь.

— 1561-го! сказалъ онъ, поставивъ стаканъ на столъ.

— Ахъ, ты Господи! сказалъ Бономе:— именно такъ! 1561 года.

— Братъ Горанфло, сказалъ Гасконецъ, поклонившись монаху:— въ Рим поклоняются людямъ, которые не стоятъ вашего мизинца!

— Привычка, сказалъ Горанфло съ скромностію.

— И природныя дарованія, сказалъ Шико:— а то, извините! съ одной привычкой далеко не уйдешь! Я самъ привыкъ пить, да все-таки не знаю толку въ вин… Но что вы длаете?

— Какъ видите, встаю.

— Зачмъ?

— Чтобъ идти въ собраніе.

— Не отвдавъ моего карпа?

— Ахъ, да! Мн кажется, любезный братъ, что въ пищ вы знаете еще мене толкъ, чмъ въ пить. Бопоме, что это за зврь?

И братъ Горанфло показалъ на предметъ спора.

Трактирщикъ съ изумленіемъ посмотрлъ на вопрошавшаго.

— Да, прибавилъ Шико: — скажите намъ, что это за зврь?

— Вотъ вопросъ! что это за зврь? Разумется, пулярка.

— Пулярка! съ изумленіемъ вскричалъ Шико.

— И еще майская, прибавилъ Клодъ.

— А что? спросилъ Горанфло торжествуя.

— А то, что я, какъ кажется, не правъ, отвчалъ Шико: — но такъ-какъ мн ужасно хочется състь эту пулярку и не оскоромиться, то удружите, любезный братъ, въ знакъ вашего расположенія, и магической силой обратите ее въ карпа.

— Ха, ха, ха! засмялся Горанфло.

— Нтъ, пожалуйста, серьзно продолжалъ Шико: — удружите, а не то оскоромишься!

— Такъ и быть! отвчалъ Горанфло, увлеченный своею природною веселостью и виномъ, которое выпилъ почти на тощакъ.

И Шико налилъ женовефицу полный стаканъ. Первая бутылка опорожнилась.

— Именемъ Бахуха, Момуса и Комуса, сказалъ Горанфло:— будь ты карпомъ!

И онъ вспрыснулъ виномъ пулярку и девять разъ повторилъ свою формулу.

— Теперь, сказалъ Гасконецъ, чокнувшись съ женовефицомъ: — выпьемъ за здоровье превращеннаго, пусть хорошо изжарится и пусть искусство Клода Бономе увеличитъ и разовьетъ качества, дарованныя ему природою.

— За его здоровье! вскричалъ Горанфло, громко захохотавъ и проглотивъ разомъ стаканъ вина: — за его здоровье, morbleu!.. Славное вино!

— Хозяинъ, сказалъ Шико:— посадите немедленно этого карпа на вертелъ, поливайте его свжимъ тепленькимъ масломъ, въ которое прошу накрошить свинаго жира и шалотокъ, потомъ, когда онъ станетъ золотиться, то-есть, по-просту поджариваться, подавайте живе.

Горанфло не говорилъ ни слова, но взоромъ и легкимъ движеніемъ головы одобрялъ распоряженія Шико.

— Теперь же, продолжалъ Шико: — подайте намъ сардинокъ, да тунца. У насъ теперь постъ, хозяинъ, и я хочу слдовать наставленіямъ почтеннаго брата Горанфло. Да постойте, принесите еще дв бутылки романійскаго вина 1561 года.

Изъ кухни вскор пронесся пріятный запахъ, производившій странное дйствіе на монаха. Онъ сталъ облизываться, но все-еще крпился и длалъ усиліе, чтобъ встать съ мста.

— Не-уже-ли, спросилъ Шико:— вы хотите оставить меня одного въ ршительную минуту?

— Что длать! Надо идти, отвчалъ Гораифло, поднявъ глаза къ потолку съ видомъ нелицемрнаго сожалнія.

— Однако, вы неосторожно поступаете, отправляясь говорить проповдь не закусивъ.

— Отъ-чего же? проговорилъ монахъ.

— Отъ-того, что у васъ будетъ одышка. Галліенъ сказалъ: Pulmo hominis facile deficit.

— Увы! да, сказалъ Горанфло: — я это не разъ испыталъ на себ, еслибъ у меня не было одышки, я былъ бы образцомъ краснорчія.

— Вотъ вы сами сознаетесь! сказалъ Шико.

— По счастію, отвчалъ Горанфло, опять усвшись на стул:— по счастію, у меня есть усердіе… рвеніе!

— Да, но усердія и рвенія недостаточно, на вашемъ мст я отвдалъ бы сардинокъ и выпилъ бы еще нсколько капель этого нектара.

— Одну сардинку, отвчалъ Горанфло: — и одинъ стаканъ.

Шико положилъ сардинку на тарелку монаха и налилъ ему стаканъ вина.

Горанфло сълъ сардинку и опорожнилъ стаканъ.

— Ну, что? сказалъ Шико, который только потчивалъ монаха, а самъ ничего не лъ и не пилъ: — ну, что?

— Въ-самомъ-дл, отвчалъ Горанфло: — это немножко подкрпило меня.

— Ventre de biche! вскричалъ Шико: — если вамъ предстоитъ длинная проповдь, такъ вы должны подкрплять себя не немножко, а хорошенько, на вашемъ мст, продолжалъ Гасконецъ: — я бы сълъ пару плавательныхъ перьевъ этого карпа, потому-что если вы не закусите получше, такъ отъ васъ будетъ пахнуть виномъ. Merum sobrio male olet.

— А, чортъ возьми! сказалъ Горанфло: — вдь вы правду говорите.

Въ это время принесли пулярку, Шико отрзалъ одну изъ лапокъ, которыя онъ называлъ плавательными перьями, подалъ ее монаху и тотъ съ большимъ аппетитомъ сълъ ее.

— Честное слово! вскричалъ Горанфло: — это превкусная рыба.

Шико отрзалъ другую лапку и положилъ ее на тарелку пріятеля, между-тмъ, какъ самъ принялся за крылышко.

— И славное вино, сказалъ Шико, откупоривая третью бутылку. Возбудивъ свой огромный аппетитъ, Горанфло не могъ уже остановиться, онъ сълъ вторую лапку, превратилъ прочую часть пулярки въ скелетъ и позвалъ Бономе.

— Хозяинъ, сказалъ онъ: — у меня пробудился аппетитъ, вы, кажется, хвастали, что у васъ есть славная яичница съ ветчинкой?

— Конечно, есть, отвчалъ Шико:— она уже заказана. Не правда ли, Бономе?

— Какъ же, какъ же, сказалъ трактирщикъ, никогда не противоречившій своимъ покупателямъ, когда рчи ихъ клонились въ въ его пользу.

— Такъ подавайте, подавайте, хозяинъ! сказалъ монахъ.

— Черезъ пять минутъ будетъ готово, отвчалъ Клодъ, который, по знаку Шико, скоро выскочилъ изъ комнаты, чтобъ приготовить требуемое.

— А! протяжно вздохнулъ Горанфло, опустивъ на столъ свой огромный кулакъ, вооруженный вилкой:— теперь легче.

— Не правда ли?

— Да, и еслибъ яичница была готова, такъ я проглотилъ бы ее разомъ, точно такъ, какъ разомъ проглочу этотъ стаканъ вина.

И съ сверкающими отъ жадности взорами, монахъ проглотилъ четверть третьей бутылки.

— Но скажите, спросилъ Шико:— разв вы были нездоровы?

— Не нездоровъ, а глупъ, пріятель! отвчалъ Горанфло: — эта проклятая рчь измучила меня, я сочинялъ ее три дня.

— Должно быть, она чудесна?

— Великолпна!

— Скажите мн нсколько словъ изъ нея въ ожиданіи яичницы.

— Вотъ-еще! вскричалъ Горанфло: — кто станетъ говорить рчи за столомъ? Гд ты это видалъ, шутъ? Не у твоего ли господина, при двор?

— При двор короля Генриха — да хранитъ его Господь!— произносятъ славныя рчи! сказалъ Шико, приподнявъ шляпу.

— А о чемъ толкуютъ эти рчи?

— О добродтели.

— Да, да, вскричалъ монахъ, опустившись на спинку стула: — тмъ боле, что твой король Генрихъ III ужасно добродтеленъ!

— Не знаю, добродтеленъ ли онъ, сказалъ Шико:— но я знаю, что мн ни разу ни отъ чего не случалось краснть при двор,

— Поврю! сказалъ монахъ:— ты, я думаю, давно уже разучился краснть, развратникъ!

— Что? я развратникъ! вскричалъ Шико: — да я олицетворенная воздержность и умренность! Я слдую за всми процессіями, соблюдаю вс посты…

— Да, ты! слуга Сардананала, Навуходоносора, Ирода! Процессіи ваши лицемрны, посты не безкорыстны. По счастію, мы узнали твоего короля Генриха III!

И, вмсто рчи, которой онъ не хотлъ говорить шуту, Горанфло заплъ во все горло слдующую псенку:

Le roi, pour avoir de l’argent,

А fait le pauvre et l’indigent

Et l’hypocrite,

Le grand pardon il а gagn

Au pain, l’eau et jeun

Comme un ermite,

Mais Paris, qui le connat Lien,

Ne fui voudra plus prter rien

A sa requte,

Car il а dj tant prt

Qu’il а de lui dire arrt:

— Allez en qute (*).

(*) Король, чтобъ деньги получить, прикидывался бднымъ, нищимъ и лицемрилъ, прощеніе онъ получилъ постясь на хлб, на вод, какъ отшельникъ, но Парижъ теперь его узналъ и не даетъ больше ничего, Парижъ ужь столько давалъ, что ршился ему отвчать: ‘Ступайте собирать подаяніе’.

— Браво! вскричалъ Шико: — браво!— Потомъ прибавилъ про себя: — коли, заплъ, такъ скоро и заговоритъ.

Въ это время явился Бономе съ яичницей въ одной и двумя бутылками въ другой рук.

— Неси, неси! закричалъ Горанфло, улыбнувшись и открывъ ротъ до ушей.

— Но, другъ мой, замтилъ Шико: — вы забываете, что вамъ надобно говорить рчь.

— Она здсь! отвчалъ монахъ, хлопнувъ широкою ладонью по лбу, до котораго начинала уже разливаться краска, выступившая на щекахъ его.

— Въ половин десятаго, прибавилъ Шико.

— Я солгалъ, сказалъ монахъ: — omuis homo mendax, confiteor.

— А въ которомъ же часу?

— Въ десять.

— Въ десять? Я думалъ, что аббатство запираютъ въ девять.

— Пускай запираютъ! отвчалъ Горанфло, любуясь рубиновымъ цвтомъ вина и поднося стаканъ къ свч: — пускай запираютъ, у меня свой ключъ.

— Ключъ отъ воротъ аббатства? вскричалъ Шико: — не-уже-ли?

— Онъ здсь, отвчалъ Горанфло, ударивъ по карману.

— Не можетъ быть, сказалъ Шико:— я знаю монастырскія постановленія, я былъ на покаяніи въ трехъ монастыряхъ. Ключа отъ воротъ не поврятъ простому монаху.

— Вотъ онъ, отвчалъ Горанфло, опрокинувшись на стул и съ громкимъ смхомъ показывая Шико монету.

— Деньги? А, понимаю! вскричалъ Шико.— Вы подкупаете брата-привратника, чтобъ возвращаться домой въ непозволенные часы. О, несчастный гршникъ!

Ротъ Горанфло опять расширился до ушей съ сладкой улыбкой человка, на котораго начинаютъ дйствовать винные пары.

— Suflicit… пробормоталъ онъ.

Онъ хотлъ уже спрятать монету въ карманъ, но Шико остановилъ его.

— Постойте, постойте, сказалъ онъ.— Какая странная монета!

— Съ изображеніемъ еретика, сказалъ Горанфлсь — За то она и просверлена на томъ мст, гд должно быть сердце.

— Точно, точно, проговорилъ Шико, разсматривая монету.

— Кинжаломъ въ грудь, бормоталъ Горанфло: — смерть еретику! Тому, кто убьетъ еретика, прощаются вс грхи!.. Я самъ отдаю ему свой уголокъ въ раю.

— А-га! подумалъ Шико:— дло начинаетъ объясняться, только онъ еще не довольно-пьянъ.

И онъ опять наполнилъ стаканъ монаха.

— Да, сказалъ онъ вслухъ: — смерть еретику и виватъ католикамъ!

— Виватъ православнымъ! сказалъ Горанфло, залпомъ опорожнивъ стаканъ: — виватъ!

— Слдовательно, сказалъ Шико, который, при вид монеты, вспомнилъ о брат-привратник, внимательно разсматривавшемъ руки монаховъ, сходившихся со всхъ сторонъ къ воротамъ аббатства: — слдовательно, вы покажете эту монету брату-привратнику и…

— И онъ меня впуститъ, дополнилъ Горанфло.

— Не говоря ни слова?

— Я пройду съ этой монетой въ аббатство точно такъ же свободно, какъ это вино проходитъ въ мое горло.

И женовефицъ выпилъ еще стаканъ вкуснаго вина.

— Peste! сказалъ Шико: — если сравненіе врно, такъ вы въ-самомъ-дл пройдете какъ ни въ чемъ не бывали.

— То-есть… вотъ какъ… бормоталъ Горанфло совершенно-пьяный:— то-есть такъ… что брату Горанфло настежь отворятъ… объ половинки… воротъ… то-есть вотъ какъ!

— И вы будете говорить рчь?

— И буду говорить рчь, отвчалъ женовефецъ.— Видишь ли, какъ это длается: вотъ, на-примръ, вхожу… слушаешь ли ты, Шико?

— Еще бы! обоими ушами.

— Ну, такъ слушай же… обоими ушами. Вхожу… знаешь, вхожу. Собраніе большое… избранное, и есть бароны, есть и графы, есть даже герцоги…

— Чего добраго, и принцы?

— И принцы, отвчалъ монахъ:— ты угадалъ… и принцы, знай нашихъ! Я съ покорностью вхожу къ врнымъ членамъ союза…

— Къ врнымъ членамъ союза? повторилъ Шико: — что это за союзъ?

— Не мшай, вхожу къ врнымъ… членамъ союза, зовутъ брата Горанфло, я выхожу впередъ…

Съ этими словами, монахъ всталъ.

— Вы выходите впередъ? повторилъ Шико.

— Выхожу впередъ, продолжалъ Горанфло, стараясь исполнить то, что говорилъ, но едва онъ ступилъ шагъ, какъ наткнулся на уголъ стола и повалился на полъ.

— Браво! сказалъ Шико, подымая его и сажая на стулъ: — вы выходите впередъ, кланяетесь собранію и говорите…?

— А вотъ врешь! Не знаешь… такъ и не толкуй. Я ничего не говорю… друзья говорятъ…

— Что же они говорятъ?

— Друзья говорятъ: ‘Братъ Горанфло, говорите рчь! Говорите, достойный нашъ союзникъ, братъ Горанфло!’

И женовефицъ гордо произнесъ свое имя.

— Достойный союзникъ? повторилъ Шико про-себя: — какую тайну откроетъ мн это вино?

— И я начинаю…

Женовефицъ всталъ, закрылъ глаза и прислонился къ стн: онъ былъ мертвецки-пьянъ.

— Вы начинаете? повторилъ Шико, поддерживая его.

— Я начинаю: ‘Братія, сегодня великій день для вры… братія, сегодня чрезвычайно-великій день для вры, право… право… славно…’

Посл этихъ словъ, Горанфло сталъ повторять несвязные звуки, и Шико увидлъ, что отъ него ничего нельзя было боле добиться, а потому пересталъ поддерживать его.

Братъ-Горанфло, хранившій равновсіе только при помощи Шико, повалился вдоль стны, какъ неплотно-приставленное бревно, и ногами толкнулъ столъ, съ котораго упало нсколько пустыхъ бутылокъ.

— Аминь! сказалъ Шико.

Почти въ то же мгновеніе окна маленькой комнатки задрожали отъ громоподобнаго храпнія женовефица.

— Прекрасно, сказалъ Шико:— лапки пулярки исполнили свое дло. Пріятель мой проспитъ двнадцать часовъ безъ просыпа, и я смло могу раздть его.

Разсудивъ, что не должно было терять времени, Шико развязалъ тесемки чернаго кафтана монаха и, поворотивъ Горанфло какъ мшокъ съ орхами, стащилъ съ него кафтанъ, завернулъ его самого въ скатерть, повязалъ ему голову салфеткой и, спрятавъ кафтанъ подъ плащъ, вышелъ въ кухню.

— Хозяинъ, сказалъ онъ Бономе, отдавая ему золотую монету: — вотъ вамъ за ужинъ, вотъ еще монета за то, чтобъ вы поберегли мою лошадь, которую оставлю у васъ, а вотъ еще за то, чтобъ не будили бднаго брата Горанфло, который спитъ сномъ праведника.

— Ладно, ладно! отвчалъ трактирщикъ, вполн довольный щедрой платой:— все будетъ исполнено… не безпокойтесь, мось Шико.

Посл этихъ словъ, Шико вышелъ, и съ легкостью серны, съ хитростью лисицы, добжалъ до Сент-Этьеиской-Улицы, гд, взявъ въ правую руку монету, накинулъ на себя кафтанъ монаха и въ три четверти десятаго, не безъ нкотораго сердечнаго волненія, подошелъ къ воротамъ Монастыря-Святой-Женевьевы.

VII.
Какъ Шико замтилъ, что легче было войдти въ СкитЖеневьевское-Аббатство, нежели выйдти изъ него.

Надвая платье монаха, Шико изъ предосторожности подложилъ подъ плечи свой плащъ, чтобъ казаться толще, борода была у него того же цвта, какъ у Горанфло, и хотя онъ родился на берегахъ Гаронны, а женовефецъ на берегахъ Саоны, однакожь Шико такъ часто передразнивалъ голосъ монаха, что удивительнымъ-образомъ научился подражать ему. Всмъ извстно, что монаха, закрытаго капюшономъ, можно узнать только по бород, да по голосу.

Братъ-привратникъ готовился уже запирать ворота, когда къ нимъ подошелъ Шико. Гасконецъ показалъ просверленную монету и былъ немедленно впущенъ. Передъ нимъ прошли два монаха, онъ послдовалъ за ними и вошелъ въ капеллу, въ которой часто бывалъ съ королемъ.

Генрихъ III всегда особенно покровительствовалъ Сент-Женевьевскому-Аббатству.

Капелла была построена въ одиннадцатомъ или двнадцатомъ столтіи, и, какъ вс капеллы того времени, имла хоры, подъ которыми находился склепъ или подземная церковь. По этой причин хоры были восемью или десятью футами выше церковной трапезы, на хоры вели дв боковыя лстницы, между которыми была желзная дверь, ведшая изъ трапезы въ склепъ, за дверью шла внизъ лстница.

На хорахъ, занимавшихъ боковыя стороны церкви по сторонамъ алтаря, украшеннаго образомъ святой Женевьевы, работы живописца Россо, стояли статуи Кловиса и Клотильды.

Три лампы освщали капеллу, одна изъ нихъ висла посреди хоровъ, другія дв были повшены на равномъ другъ отъ друга разстояніи въ трапезной.

Этотъ скудный свтъ придавалъ еще большую торжественность церкви, какъ-бы удвоивая ея размры, потому-что воображеніе могло продолжить до безконечности части, терявшіяся во мрак.

Глаза Шико не съ разу привыкли къ темнот, чтобъ скоре приглядться, онъ сталъ считать монаховъ. Ихъ было сто-двадцать въ трапез, и двнадцать на хорахъ, всего сто-тридцать-два человка. Двнадцать монаховъ, находившихся на хорахъ, были разставлены въ рядъ предъ алтаремъ и какъ-бы служили стражей для защиты дарохранительницы.

Шико съ удовольствіемъ замтилъ, что онъ пришелъ не послдній къ тмъ, которыхъ Горанфло называлъ ‘братьями союза’. За нимъ вошли еще три монаха въ широкихъ срыхъ рясахъ: они стали передъ тмъ рядомъ, о которомъ мы уже упомянули.

Маленькій служка, котораго Шико сначала не замтилъ, обошелъ капеллу, чтобъ осмотрть, вс ли были по мстамъ, потомъ пошелъ къ одному изъ трехъ монаховъ, прибывшихъ посл Шико, и сталъ что-то говорить ему.

— Насъ сто-тридцать-шесть человкъ, сказалъ этотъ монахъ громкимъ, звучнымъ голосомъ:— это Божье число.

Въ то же мгновеніе, сто-двадцать монаховъ, находившихся въ трапезной, разошлись и заняли мста на стульяхъ и скамьяхъ. Шумъ тяжелыхъ желзныхъ затворовъ и скрипъ петлей, послышавшійся вслдъ за тмъ, возвстилъ о томъ, что запирались массивныя двери.

Хотя Шико былъ не трусливъ, однакожь сердце его сильно забилось при этомъ шум. Чтобъ прійдти въ себя, онъ слъ въ тни за каедрой, откуда могъ видть трехъ монаховъ, казавшихся главными лицами этого собранія.

Имъ принесли кресла, и они услись на нихъ, точно судьи. Монахи, стоявшіе за ними, не садились.

Когда шумъ отъ запиравшихся дверей и усаживанья монаховъ утихъ, ударилъ три раза маленькій колоколъ.

Это былъ, вроятно, знакъ возстановленія тишины, потому-что при первыхъ двухъ ударахъ раздалось продолжительное тсс!, а при третьемъ наступила глубокая тишина.

— Братъ Монсоро, сказалъ тотъ же монахъ, который уже говорилъ:— какія всти принесли вы союзу изъ Анжу?

Два обстоятельства обратили на себя вниманіе Шико: первое — звучный, громкій голосъ говорившаго, которому было приличне выходить изъ-подъ забрала шлема на пол битвы, нежели изъ-подъ монашескаго капюшона въ церкви, второе — имя Монсоро, недавно появившагося при двор, гд, какъ мы уже сказали, онъ произвелъ непріятное впечатлніе.

Монахъ высокаго роста, въ ряс съ угловатыми складками, вышелъ изъ среды братій и смлымъ, твердымъ шагомъ взошелъ на каедру.

Шико тщетно старался разсмотрть его лицо.

— Тмъ лучше, подумалъ онъ:— если я не увижу ничьего лица, то, по-крайней-мр, и моего не увидятъ.

— Братія, произнесъ человкъ, по первымъ звукамъ голоса котораго онъ узналъ обер-егермейстера: — извстія изъ анжуйской провинціи неблагопріятны, не потому, чтобъ мы не встрчали тамъ единомышленниковъ, но потому-что не имемъ тамъ представителей. Распространеніе союза въ этой провинціи было возложено на барона де-Меридора, но этотъ старецъ, опечаленный недавнею смертію своей дочери, пренебрегъ длами святой лиги, и мы ничего не можемъ ожидать отъ него, пока онъ не утшится. Что касается до меня, то я пріобрлъ трехъ новыхъ членовъ обществу и, согласно постановленію, опустилъ имена ихъ въ церковную кружку. Пусть совтъ ршитъ, могутъ ли эти три новые брата,— за которыхъ я, впрочемъ, отвчаю какъ за самого-себя,— сдлаться членами союза.

Одобрительный ропотъ пробжалъ по рядамъ монаховъ, братъ Монсоро воротился уже на свое мсто, а ропотъ все еще не утихъ.

— Братъ ла-Гюрьеръ, продолжалъ тотъ же монахъ, который, казалось, по произволу вызывалъ врныхъ: — скажите намъ, что вы сдлали въ Париж?

Другой монахъ, также съ опущеннымъ капюшономъ, взошелъ на каедру.

— Братія, сказалъ онъ:— всмъ вамъ извстна моя преданность каолической вр, я на дл доказалъ ее въ тотъ день, въ тотъ великій день, когда наша вра восторжествовала. Да, братія, съ этого дня я сдлался однимъ изъ пламеннйшихъ приверженцевъ нашего великаго Генриха де-Гиза, и отъ самого г. де-Бема, — да благословитъ его Господь!— получилъ приказанія, которыя ему угодно было дать мн, и которыя я выполнялъ съ такою ревностью, что хотлъ даже убить собственныхъ постояльцовъ своихъ. Эта преданность къ нашей святой вр доставила мн надзоръ за кварталомъ, и, смю сказать, это весьма-важное обстоятельство для нашей цли. Благодаря званію надзирателя, я могъ узнать и записать имена всхъ еретиковъ квартала Сен-Жермен-л’Оксерруа, въ которомъ по-прежнему содержу гостинницу, въ Улиц-Арбр-Секъ, куда и приглашаю васъ, о братія!.. Конечно, я уже не столько жажду крови гугенотовъ, какъ въ прежнія времена, но не могу скрыть отъ себя настоящей цди нашего святаго союза.

— Надобно прислушать, подумалъ Шико: — этотъ ла-Гюрьеръ былъ, если не ошибаюсь, страшный преслдователь еретиковъ, и онъ долженъ знать вс подробности лиги…

— Говорите, говорите, произнесло нсколько голосовъ.

Ла-Гюрьеръ, весьма-довольный случаемъ развить свои ораторскія способности, которыя онъ считалъ въ себ врожденными, поправился, прокашлялся и продолжалъ:

— Если я не ошибаюсь, братія, такъ насъ въ эту минуту занимаетъ не одно истребленіе частныхъ ересей. Добрый Французскій народъ долженъ убдиться, что никогда не встртитъ еретиковъ между королями, которымъ суждено управлять имъ. Позвольте же спросить васъ, братія, въ какомъ положеніи дла? Францискъ II, общавшій сдлаться ревностнымъ защитникомъ вры, умеръ бездтенъ. Карлъ IX, бывшій ревностнымъ католикомъ, умеръ бездтенъ. Король Генрихъ III, о врованіяхъ и дйствіяхъ котораго судить мн не подобаетъ, — умретъ, вроятно, не оставивъ наслдника, слдовательно, остается герцогъ анжуйскій, у котораго не только нтъ дтей, но который, кром того, весьма-слабо преданъ святой лиг.

Нсколько голосовъ, и между ними голосъ обер-егермейстера, прервали слова оратора.

— Отъ-чего же? Почему вы говорите, что онъ слабо преданъ? Какой поводъ подалъ принцъ къ этому обвиненію?

— Я говорю, что онъ слабо преданъ, потому-что до-сихъ-поръ онъ не вступилъ еще въ члены святой лиги, хотя знаменитый братъ Монсоро общалъ намъ это отъ его имени.

— А кто вамъ говоритъ, что онъ не вступилъ въ члены, вскричалъ голосъ Монсоро: — если я самъ объявилъ, что представилъ сегодня новыхъ членовъ? Пока имена ихъ сдлаются извстными, вы никого не имете права обвинять.

— Справедливо, отвчалъ ла-Гюрьеръ:— я подожду еще, но герцогъ анжуйскій смертенъ, члены рода его недолговчны,— у него нтъ дтей… Кто же посл него вступитъ на престолъ? Самый свирпйшій изъ гугенотовъ, ренегатъ, отступникъ, Навуходоносоръ!..

При этихъ словахъ, не ропотъ, а бшеныя рукоплесканія покрыли голосъ оратора.

— Генрихъ-Беарискій, противъ котораго преимущественно составленъ союзъ нашъ, Генрихъ-Беарискій, который является въ то самое время въ Париж, когда вс воображаютъ, что онъ погрязъ въ своихъ любовныхъ интригахъ въ По или въ Тарб!

— Онъ въ Париж? вскричало нсколько голосовъ: — въ Париж? Не можетъ быть!

— Онъ былъ въ Париж, вскричалъ ла-Гюрьеръ:— въ ту самую ночь, когда была умерщвлена госпожа де-Совъ, онъ, быть-можетъ, и теперь еще въ столиц.

— Смерть Беарнцу! вскричали нкоторые голоса.

— Да, конечно, смерть! закричалъ ла-Гюрьеръ: — и еслибъ онъ когда-нибудь остановился въ моей гостинниц la Belle-Etoile, я ручаюсь за себя… да не остановится! Въ одинъ и тотъ же капканъ два раза не поймаешь одной и той же лисицы. Онъ остановится у кого-нибудь изъ своихъ друзей, потому-что у этого еретика есть друзья. Да, братія, и число этихъ-то друзей мы должны стараться уменьшить по-воможности. Нашъ союзъ святъ, наша лига благородна, ее освятилъ, благословилъ, утвердилъ самъ святйшій папа Григорій III. Итакъ я требую, чтобъ вы перестали хранить нашъ союзъ втайн, пусть надзирателямъ за частями и кварталами будутъ розданы списки, и пусть они отправляются съ ними по домамъ приглашать добрыхъ гражданъ къ подписк. Т, которые подпишутъ, будутъ нашими друзьями, т, которые откажутся, будутъ нашими врагами, и если вторая вароломеевская ночь окажется необходимою, мы повторимъ ее!

Раздался громъ рукоплесканій, потомъ, когда волненіе утихло, опять послышался звучный голосъ перваго монаха, который сказалъ:

— Святой союзъ благодаритъ брата ла-Гюрьера за его усердіе и принимаетъ предложеніе его къ соображенію, оно будетъ разсмотрно въ высшемъ совт.

Рукоплесканія усилились. Ла-Гюрьеръ поклонился нсколько разъ, чтобъ благодарить собраніе и, сошедши съ каедры, слъ на прежнее мсто согбенный подъ громадностью торжества своего.

— А-га! подумалъ Шико: — я начинаю понимать дло. На православіе моего пріятеля Генриха III мене полагаются, нежели на православіе брата его Карла IX и господъ Гизовъ. Не удивительно! потому-что самъ герцогъ майеннскій запутанъ въ это дло. Господа Гизы хотятъ составить въ государств маленькое отдльное общество, начальниками котораго хотятъ быть сами, великій Генрихъ, полководецъ, будетъ управлять арміей, толстый Майеннъ завладетъ гражданами, знаменитый кардиналъ сдлается главой церкви, и въ одно прекрасное утро мой пріятель Генрихъ увидитъ, что у него остались одн четки, съ которыми его попросятъ удалиться въ какой-нибудь монастырь. Умно придумано! Ахъ да!.. а герцогъ анжуйскій? Чортъ возьми, что останется герцогу анжуйскому?

— Братъ Горанфло! произнесъ тотъ же монахъ, который вызывалъ уже обер-егермейстера и ла-Гюрьера.

Отъ-того ли, что онъ былъ слишкомъ занятъ собственными размышленіями, или отъ-того, что не привыкъ еще отвчать на имя монаха, одеждой котораго завладлъ, но Шико не отвчалъ.

— Братъ Горанфло! произнесъ служка такимъ рзкимъ и тоненькимъ голосомъ, что Шико вздрогнулъ.

— О-го! проговорилъ онъ:— точно женскій голосокъ зоветъ брата Горанфло. Не-уже-ли въ этомъ почтенномъ собраніи участвуетъ и прекрасный полъ?

— Братъ Горанфло, повторилъ тотъ же тоненькій голосокъ: — гд вы?

— Ахъ, чортъ возьми! проворчалъ Шико: — вдь Горанфло-то я, совсмъ изъ ума вонъ!

Потомъ, гнуся изо всхъ силъ, онъ отвчалъ вслухъ:

— Здсь, здсь! Я былъ погруженъ въ глубокія размышленія, пробужденныя во мн рчью брата ла-Гюрьера, и потому не слышалъ, что меня звали.

Опять послышался одобрительный ропотъ въ пользу ла-Гюрьера, слова котораго отзывались еще во всхъ сердцахъ, этотъ ропотъ далъ Шико время приготовиться.

Шико могъ бы, скажутъ, не отвчать на зовъ главнаго монаха, такъ-какъ вс сидли съ опущенными капюшонами. Но просимъ читателей вспомнить, что присутствующіе были сочтены, слдовательно, они знали и ждали другъ друга, и отсутствіе одного брата, между-тмъ, какъ счетомъ вс были тутъ, заставило бы ихъ поднять капюшоны, и тогда Шико былъ бы въ великой опасности.

Онъ не колебался ни минуты, всталъ, поднялъ плечи, взошелъ на каедру и еще ниже опустилъ капюшонъ.

— Братія! сказалъ онъ, удивительно-врно подражая голосу монаха:— я, какъ вамъ извстно, собиратель милостыни въ этомъ монастыр и, слдовательно, имю возможность входить во вс жилища здшнихъ прихожанъ. Пользуюсь этимъ правомъ ради православной церкви.

‘Братія!’ продолжалъ онъ, припоминая первыя слова рчи Горанфло, прерванной такъ жестоко крпкимъ сномъ, которымъ онъ и теперь еще наслаждался: ‘братія, сегодня великій день для вры православной! Мы въ дом Всевышняго, о братія, и потому будемъ говорить откровенно.

‘Что такое Французское Королевство? Тло. Это сказалъ св. Августинъ: Ornais civitas corpus est — ‘Всякгіі градъ тло есть’. Какое же первое условіе спасенія тла? Здоровье. Чмъ можно сохранять здоровье тла? Осторожными кровопусканіями въ случа избытка силъ. Несомннно, что враги каолической церкви слишкомъ усилились, потому-что мы опасаемся ихъ: слдовательно, надо еще разъ пустить кровь громадному тлу, называемому обществомъ, это повторяютъ мн каждый день прихожане, отъ которыхъ я приношу въ монастырь молоко, яйца, ветчину и деньги.’

Это начало рчи Шико произвело сильное впечатлніе на слушателей.

Шико обождалъ, чтобъ одобрительный ропотъ, возбужденный его словами, затихъ, и продолжалъ:

— Мн, можетъ-быть, скажутъ, что церковь не любитъ проливать крови: ecclesia abhorret a sanguine, продолжалъ онъ.— Но замтьте хорошенько слдующее: богословъ не объясняетъ къ какой крови церковь питаетъ отвращеніе. Я готовъ прозакладовать вола на яйцо, что онъ говоритъ не о крови еретиковъ. И точно: Fons mains, corruptorum sanguis hereticorum autem pessimus!.. Но вотъ еще другой аргументъ, братія: я сказалъ ‘церковь’. Но мы не вс принадлежимъ къ церкви. Братъ Монсоро, который сейчасъ говорилъ такъ краснорчиво, вроятно, опоясанъ и теперь ножомъ обер-егермейстера. Братъ ла-Гюрьеръ ловко управляетъ вертеломъ: veru agreste, lethiferum tarnen instrumentum. Я самъ, о братія, я самъ, Жакъ-Непомюсенъ Горанфло, носилъ оружіе въ Шампаньи и жегъ гугенотовъ въ ихъ молельняхъ. Кажется, и этого было довольно съ меня, чтобъ попасть въ рай, но внезапно въ совсти моей пробудилось сомнніе: прежде, чмъ мы сожгли гугенотовъ, мы немножко ограбили ихъ. Кажется, это испортило нашъ великодушный поступокъ… по-крайней-мр, такъ уврялъ духовникъ мой… Въ-слдствіе этого, я поспшилъ постричься въ монахи и, чтобъ смыть съ себя пятно, положенное на меня еретиками, я съ той минуты далъ обтъ провесть остатокъ дней моихъ въ воздержаніи и знаться только съ добрыми католиками.

Вторая часть рчи оратора понравилась не мене первой, и вс удивлялись, какими непостижимыми путями совершилось обращеніе брата Горанфло.

Къ одобрительному ропоту присовокупились нкоторыя рукоплесканія. Шико скромно раскланялся во вс стороны и продолжалъ:

— Теперь намъ остается поговорить о начальникахъ, которыхъ мы избрали себ, и о которыхъ мн, недостойному женовефецу, кажется, есть что сказать. Конечно, похвально, въ-особенности осторожно, пробраться ночью, въ монашескомъ одяніи, въ капеллу, чтобъ слышать рчь брата Горанфло, но мн кажется, что этимъ не должна ограничиться обязанность высокихъ Сановниковъ. Такая осторожность заставляетъ окаянныхъ гугенотовъ смяться надъ нами, долгъ справедливости заставляетъ сказать, что они насъ не боятся, потому-что они суровы на словахъ, храбры на дл… Я требую, чтобъ и мы поступали боле-достойнымъ образомъ, какъ люди благородные, стремящіеся… Къ чему мы стремимся? къ истребленію ереси?.. Да, но тутъ скрываться не за чмъ! Не скрываться должны мы, а открыто выйдти на улицу, благочестивымъ шествіемъ, и пусть солнечный свтъ играетъ на вашихъ блестящихъ оружіяхъ!.. Зачмъ же мы дйствуемъ, какъ тати ночные?…

‘Все это прекрасно, отвтите вы, но кто первый подастъ примръ? Кто?.. Я!.. я, Жакъ-Непомюсенъ Горанфло, я, недостойный братъ ордена Св. Женевьевы, скромный и покорный собиратель милостыни, я облекусь, если вамъ угодно, въ стальную кирассу, надну на голову шлемъ, возьму мушкетъ въ руки и пойду передъ добрыми католиками, хоть бы только для того, чтобъ пристыдить начальниковъ, которые скрываются, какъ-будто-бы дло шло не о защищеніи церкви, а о какой-нибудь трактирной ссор!..’

Рчь Шико, согласовавшаяся съ мнніемъ многихъ изъ членовъ лиги, невидвшихъ надобности скрываться, а желавшихъ идти прямо къ цли, которая, шесть лтъ назадъ, была достигнута вароломеевскою ночью,— рчь эта произвела въ большей части слушателей пылкій восторгъ, и они закричали въ одинъ голосъ:

— Виватъ! да здравствуетъ церковь! Виватъ храброму брагу Горанфло! Будемъ дйствовать открыто!.. открыто!..

Энтузіазмъ былъ тмъ пламенне, что усердіе почтеннаго брата впервые являлось въ такомъ свт. Ближайшіе друзья дотол считали его человкомъ ревностнымъ, безъ всякаго сомннія, но вмст съ тмъ осторожнымъ, удерживаемымъ въ границахъ благоразумія чувствомъ самосохраненія. Но вдругъ братъ Горанфло выступилъ какъ-бы въ боевомъ вооруженіи на арену изъ полусвта, въ которомъ дотол оставался… и чмъ неожиданне, тмъ пламенне былъ восторгъ его пріятелей.

По несчастію или по счастію для Шико, начальники не были одного съ нимъ мннія, и, слдовательно, выгоды ихъ требовали прекращенія этого восторга. Одинъ изъ трехъ молчаливыхъ монаховъ наклонился къ уху служки и, секунду спустя, тоненькій голосокъ произнесъ трижды:

— Братія, наступилъ часъ отдыха, засданіе кончено.

Монахи съ шумомъ поднялись съ своихъ мстъ и, ршившись единодушно требовать въ будущее засданіе подтвержденія предложеній брата Горанфло, медленно направились къ двери. Многіе изъ нихъ подошли къ каедр, чтобъ поблагодарить собирателя милостыни, рчь котораго имла такой блистательный успхъ, когда онъ сойдетъ внизъ. Но Шико разсудилъ, что вблизи могли узнать его по голосу, могли замтить, что онъ былъ выше брата Горанфло, который, конечно, повысился въ ум своихъ слушателей, но только морально, и потому онъ, поспшно преклонивъ колни, притворился усердно-молящимся.

Пріятели уважили его внезапный экстазъ и направились къ выходу, разговаривая щопотомъ, но съ жаромъ, чрезвычайно-забавлявшимъ Шико.

Однакожь, Шико не достигнулъ своей цли.

Онъ оставилъ короля Генриха III потому, что увидлъ герцога майеннскаго. Онъ вернулся въ Парижъ, потому-что увидлъ Николая Давида. Шико, какъ читатели уже знаютъ, поклялся двойною местію. Но онъ былъ человкъ слишкомъ-ничтожный, чтобъ могъ дерзнуть напасть на принца изъ лотарингскаго дома, а потому ршился выжидать удобнаго случая. Совсмъ другое дло было съ Николаемъ Давидомъ, простымъ нормандскимъ адвокатомъ. Правда, и онъ былъ въ свое время солдатомъ, по Шико мастерски владлъ оружіемъ, и потому нетерпливо ждалъ встрчи со своимъ смертельнымъ врагомъ.

Шико внимательно слдилъ за всми монахами, чтобъ узнать долговязую, тощую фигуру Давида, но вдругъ замтилъ, что, при выход, каждый монахъ подвергался такому же осмотру, какъ при вход, братъ-привратникъ выпускалъ ихъ по какому-то условленному знаку. Шико сначала подумалъ, что онъ ошибался, по вскор это сомнніе превратилось въ увренность… холодный потъ выступилъ на тл бдняка..

Братъ Горанфло объяснилъ ему, что нужно было сдлать, чтобъ войдти, но онъ забылъ узнать, съ помощію какого знака можно было выйдти.

VIII.
Какъ Шико, невольно оставшійся въ капелл аббатства, увидлъ и услышалъ вещи, которыя было весьма-опасно слышать и видть.

Шико поспшилъ соидти съ каедры и вмшался въ толпу монаховъ, чтобъ узнать какъ-нибудь значокъ и добыть себ его, если было еще возможно. И точно, вытянувъ шею и слдя за движеніями выходившихъ и привратника, онъ увидлъ, что выходный знакъ была монета, обрзанная въ вид звзды.

Монетъ этихъ было довольно въ карман у Гасконца, но по несчастію ни одна не была обрзана такимъ страннымъ образомъ, который навсегда изгонялъ ее изъ обращенія.

Шико мигомъ понялъ опасность своего положенія.

Подойдя къ двери и не будучи въ состояніи предъявить своего значка, онъ былъ бы узнанъ, какъ шутъ и одинъ изъ ближайшихъ людей къ королю, онъ могъ быть весьма-опасенъ братіямъ союза, а потому ему пришлось бы плохо. Шико понялъ все это и спрятался за колонну.

— Мало того, думалъ Шико:— что я погублю себя, но потеряю случай оказать услугу королю, къ которому я, привязанъ, хотя и говорю ему безпрестанно дерзости. Конечно, мн теперь лучше бы воротиться въ гостинницу Рога-Изобилія, къ брату Горанфло, но на нтъ и суда нтъ.

Разсуждая такимъ образомъ, Шико старался спрятаться за уголъ исповдальни.

Минуту спустя, послышался голосъ служки, кричавшаго съ паперти:

— Вс ли вышли? Сейчасъ запрутъ двери.

Никто не отвчалъ. Шико вытянулъ впередъ шею и увидлъ, что въ часовн остались только три монаха въ срыхъ рясахъ.

— Ладно, сказалъ Шико: — лишь бы не запирали оконъ, такъ я ужь выберусь.

— Осмотримъ церковь, сказалъ служка брату-привратнику.

— Ventre-de-biche! проворчалъ Шико: — я не удлю мста въ своемъ сердц этому монашку!

Братъ-привратникъ зажегъ восковую свчу и вмст съ привратникомъ сталъ обходить церковь.

Положеніе Шико было чрезвычайно-опасно. Братъ-привратникъ и служка должны проидти мимо его и непремнно замтили бы его. Шико постепенно обходилъ колонну по-мр-того, какъ свтъ приближался и оставаясь такимъ образомъ въ тни, потомъ, отворивъ тихонько исповдальню, вошелъ въ нее и заперъ за собою дверь.

Братъ-привратникъ и служка прошли въ четырехъ шагахъ отъ него, и сквозь ршетку свтъ упалъ на платье Шико.

— Чортъ возьми! ворчалъ про себя Шико:— не вчно же братъ-привратникъ, служка и три срые монаха останутся въ церкви, когда они уйдутъ, такъ я подставлю стулья къ окну и вылзу…

— Да! вылзу… продолжалъ Шико, отвчая самому-себ:— вмлзу на дворъ, а не на улицу!.. Нтъ, ужь лучше дождаться утра… закутаюсь въ рясу Горанфло и усну… нечего длать!

— Гаси лампы, сказалъ служка.— Пусть снаружи вс видятъ, что совщаніе кончилось.

Привратникъ, съ помощію длиннаго гасильника, погасилъ об лампы, и трапеза погрузилась въ глубокій мракъ.

Потомъ онъ погасилъ и лампу на хорахъ.

Только блдный лучъ зимней луны слабо освщалъ церковь, пробиваясь сквозь цвтныя стекла.

Вмст съ мракомъ наступила и тишина.

Колоколъ ударилъ двнадцать разъ.

— Ventre de biche! проворчалъ Шико: — въ полночь, одинъ, въ церкви, пріятель мой Горанфло порядочно бы струсилъ, но къ-счастію, я не такой слабой комплекціи. Шико, другъ мой, желаю теб доброй ночи и спокойнаго сна!

Прошло десять минутъ, глаза его стали слипаться, и онъ начиналъ погружаться въ сонъ, уму его представлялись фантастическіе образы и неясныя виднія, какъ вдругъ рзкій ударъ по мдной доск дребезжа разнесся во церкви,

— Это что? спросилъ Шико, открывъ глаза и прислушиваясь.

Въ то же время опять засвтилась лампа на хорахъ и синеватое пламя ея освтило прежнихъ трехъ монаховъ, сидвшихъ на томъ же мст и въ той же неподвижности.

Невольный суеврный страхъ овладлъ Гасконцемъ, не смотря на всю свою храбрость, онъ принадлежалъ къ своей эпох, а въ его время врили фантастическимъ преданіямъ и страшнымъ легендамъ.

Онъ сотворилъ крестное знаменіе и произнесъ топотомъ:

— Vade retro, satanas!

Еслибъ видніе было адское, еслибъ все представлявшееся глазамъ Шико было дьявольское навожденіе, то оно непремнно исчезло бы посл словъ Шико, но такъ-какъ монахи остались на своихъ мстахъ, вопреки vacle retro, то Гасконецъ сталъ думать, что видитъ вещи весьма-естественныя, и хотя не настоящихъ монаховъ, то по-крайней-мр живыхъ людей.

Не смотря на это, дрожь человка пробуждающагося, смшанная съ трепетомъ человка боящагося, пробжала по тлу Шико.

Секунду спустя, одна плита пола медленно поднялась и остановилась, безъ всякой видимой посторонней опоры, на собственномъ своемъ узкомъ основаніи. Въ отверстіи показался сперва срый капюшонъ, потомъ явился цлый монахъ, который, медленно поднявшись, вступилъ на полъ, за нимъ плита медленно закрылась.

При этомъ зрлищ, Шико пересталъ врить въ дйствительность своего заклинанія. Волосы поднялись дыбомъ на голов его, и онъ вообразилъ, что вс пріоры, аббаты и старшины Монастыря-св.-Женевьевы, начиная съ Опта, умершаго въ 533 году, и до Пьерра Будена, предшественника настоящаго начальника, возстанутъ изъ своихъ гробовъ, находившихся въ склеп.

Но сомнніе его было непродолжительно.

— Братъ Монсоро, сказалъ одинъ изъ трехъ монаховъ появившемуся столь страннымъ образомъ: — прибылъ ли тотъ, кого мы ждемъ?

— Онъ ждетъ приказанія войдти, отвчалъ тотъ, къ кому обращался вопросъ.

— Отворите ему дверь, и пусть онъ войдетъ.

— О-го! подумалъ Шико: — кажется, комедія-то въ двухъ дйствіяхъ, а я видлъ только первое. Два дйствія! шутка!..

И, не смотря на то, что Гасконецъ шутилъ съ самимъ-собою, онъ не могъ, однакожь, преодолть невольнаго трепета, отъ котораго ему казалось, что вся скамья, гд сидлъ онъ, была обита острыми иглами.

Братъ Монсоро приблизился къ трапез и отворилъ желзную дверь, находившуюся между двумя лстницами, ведшими на хоры.

Въ то же время, монахъ, сидвшій на хорахъ между двумя другими, опустилъ свой капюшонъ и открылъ такимъ образомъ широкій шрамъ, благородный знакъ, по которому Парижане узнавали съ такимъ восторгомъ того, кто слылъ уже героемъ католиковъ, не сдлавшись еще ихъ мученикомъ.

— Знаменитый Генрихъ де-Гизъ, подумалъ Шико: — а мой пріятель воображаетъ, что онъ занятъ осадой Ла-Шариге. А! теперь я все понимаю. Тотъ, который сидитъ по правую сторону, долженъ быть кардиналъ лотарингскій, по лвую — мой закадычный другъ, герцогъ майеннскій, но гд же, чортъ его возьми, Николай Давидъ?

И точно, въ то же мгновеніе, какъ-бы для подтвержденія мннія Шико, капюшоны другихъ двухъ монаховъ опустились назадъ, открывъ съ одной стороны умное лицо, широкій лобъ и проницательный взоръ знаменитаго кардинала, а съ другой гораздо-мене благородное и выразительное лицо герцога майеннскаго.

— Ага! узналъ я васъ, подумалъ Шико: — теперь посмотримъ, что ты будешь длать, послушаемъ, что ты скажешь.

Въ это самое время, Монсоро подошелъ къ желзной двери.

— Полагали ли вы, что онъ прійдетъ? спросилъ человкъ съ шрамомъ своего брата, кардинала.

— Не только полагалъ, но былъ въ томъ такъ увренъ, что взялъ съ собою все, что нужно для помазанія мромъ.

И Шико, сидвшій такъ близко, что легко могъ все слышать и видть, замтилъ, какъ слабый свтъ лампы блеснулъ на золотомъ ящичк съ выпуклыми украшеніями.

— Кажется, они хотятъ помазать кого-то на царство.— Какъ это хорошо, мн уже давно хотлось видть такую церемонію!

Между-тмъ, человкъ двадцать монаховъ, скрытые подъ большими капюшонами, вошли въ желзную дверь и заняли мста въ трапезной. Одинъ изъ нихъ вошелъ вслдъ за графомъ де-Монсоро и всталъ на правую сторону трехъ братьевъ, на хорахъ.

Служка опять явился, почтительно выслушалъ приказанія Генриха де-Гиза и исчезъ.

Герцогъ де-Гизъ окинулъ взоромъ собраніе, которое было въ шесть разъ малочисленне перваго и, вроятно, состояло только изъ избранныхъ, уврившись, что вс не только слушали его, но съ нетерпніемъ ожидали, чтобъ онъ заговорилъ, онъ сказалъ:

— Друзья, время дорого, и я пойду прямо къ цли. Полагаю, что вы были въ первомъ собраніи, и потому слышали, что нкоторые изъ членовъ лиги обвиняютъ въ равнодушіи и даже въ нерасположеніи одного изъ главнйшихъ между нами, принца самаго приближеннаго къ трону. Наступила минута выказать этому принцу все наше участіе и уваженіе. Вы сами услышите его, и, какъ люди, стремящіеся къ первой цли святой лиги, будете сами судить о томъ, справедливы ли упреки и обвиненія въ равнодушіи, холодности и бездйствіи, высказанные сейчасъ однимъ изъ братьевъ святой лиги, которому мы не сочли нужнымъ открывать нашей тайны, — а именно Горанфло.

При этомъ имени, произнесенномъ герцогомъ де-Гизомъ съ выраженіемъ, свидтельствовавшемъ о нерасположеніи къ бдному женовефецу, Шико не могъ удержаться отъ внутренняго смха, который хотя не былъ громкомъ, но не мене того былъ неприличенъ, судя по важности лицъ, возбуждавшихъ его.

— Братья, продолжалъ герцогъ: — принцъ, содйствія котораго мы желали и надялись — здсь!

Вс взоры съ любопытствомъ обратились къ монаху, стоявшему по правую сторону трехъ братьевъ.

— Ваше высочество, сказалъ герцогъ де-Гизъ, обратившись къ тому, на котораго въ эту минуту было обращено общее вниманіе: — мн кажется, что воля Господа теперь несомннна, такъ-какъ вы согласились присоединиться къ намъ, то наше дло должно быть правое. Позвольте же попросить ваше высочество поднять капюшонъ, чтобъ ваши приверженцы могли собственными глазами убдиться въ исполненіи даннаго имъ общанія… общанія столь лестнаго, что имъ трудно было поврить ему.

Таинственное лицо, къ которому обращался Генрихъ де-Гизъ, откинуло капюшонъ назадъ, и Шико, ожидавшій увидть подъ рясой какого-нибудь лотарингскаго неизвстнаго принца, съ изумленіемъ увидлъ лицо герцога анжуйскаго, оно было такъ блдно, что при синеватомъ свт лампады казалось высченнымъ изъ мрамора.

— Нашъ братецъ анжуйскій! подумалъ Шико: — не-ужь-то онъ не перестанетъ играть чужими головами въ чужія короны?

— Да здравствуетъ его высочество герцогъ анжуйскій! вскричали вс присутствующіе.

Франсуа поблднлъ боле прежняго.

— Не бойтесь, ваше высочество, шепнулъ ему Генрихъ де-Гизъ: — въ капелл нтъ ни одного лишняго человка, а двери крпко заперты.

— Разумется, подумалъ Шико.

— Братья, сказалъ графъ де-Монсоро:— его высочество желаетъ вамъ сказать нсколько словъ.

— Пусть говоритъ, пусть говорить! вскричали остальные: — мы слушаемъ.

Три лотарингскіе принца обратились къ герцогу анжуйскому и поклонились ему.

Герцогъ анжуйскій оперся на спинку скамьи, казалось, онъ готовъ былъ упасть.

— Господа, сказалъ онъ такимъ глухимъ и дрожащимъ голосомъ, что сначала было трудно разслышать его:— господа, я врю, что Господь обратилъ на насъ свой милостивый взоръ, и что, рано ли, поздно ли, Онъ положитъ конецъ смутамъ и безпорядкамъ, которые суть слдствія безразсуднаго людскаго честолюбія.

Начало рчи герцога было такъ же темно, какъ мраченъ былъ его характеръ, вс въ молчаніи ожидали, чтобъ рчь его высочества прояснилась нсколько, и чтобъ можно было судить о ней.

Герцогъ продолжалъ боле-твердымъ голосомъ:

— Я самъ бросилъ взоръ на этотъ міръ и, не будучи въ состояніи окинуть всю поверхность его своимъ слабымъ взглядомъ, остановилъ его на Франціи. Что же увидлъ я тогда въ этомъ королевств? Святая вра Христова поколеблена въ своемъ основаніи, и истинные слуги Божіи разсяны и изгнаны. Тогда я измрилъ глубину бездны, уже разверстой ересями, потрясающими врованія подъ предлогомъ быть угодными Господу, и душа моя погрузилась въ печаль и стованіе…

Одобрительный ропотъ пробжалъ по собранію.

Герцогъ высказалъ свое сочувствіе къ страданіямъ церкви, что почти равнялось объявленію войны виновникамъ этихъ страданій.

— Посреди этой глубокой горести, продолжалъ принцъ: — я услышалъ, что многіе благородные дворяне, благочестивые люди и приверженные къ обычаямъ нашихъ предковъ, приняли на себя попеченіе объ утвержденіи поколебленнаго алтаря. Я бросилъ вокругъ себя грустный взглядъ, и мн показалось, что наступилъ уже день страшнаго суда, что Господь отдлилъ уже избранныхъ отъ отчужденныхъ. Съ одной стороны, были послдніе, и я съ ужасомъ отдалился отъ нихъ, съ другой стороны были избранные, и я бросился въ ихъ объятія… Братія, я съ вами!

— Очень-хорошо! произнесъ Шико тихимъ голосомъ.

Но предосторожность его была напрасна: онъ могъ бы закричать во все горло, и все-таки никто бы не услышалъ его: такъ шумны были клики и рукоплесканія, раздавшіяся подъ сводами церкви посл словъ герцога.

Три лотарингскіе принца первые подали знакъ къ этому шуму, потомъ кардиналъ, стоявшій ближе другихъ къ герцогу, ступилъ еще шагъ къ нему и сказалъ:

— Добровольно ли вы пришли къ намъ, принцъ?

— Совершенно-добровольно.

— Кто открылъ вамъ нашу святую тайну?

— Другъ мой, усердный приверженецъ католической вры, графъ де-Монсоро.

— Такъ-какъ вы теперь изъ нашихъ, сказалъ герцогъ де-Гизъ:— то благоволите, ваше высочество, объявить намъ, что вы намрены сдлать для блага религіи и святой лиги?

— Я намренъ исполнять вс требованія римско-католическо-апостолической религіи, отвчалъ новопосвященный.

— Ventre de biche! проворчалъ Шико:— охота же людямъ окружать себя таинственностью, чтобъ твердить подобныя глупости! Что бы имъ идти прямо къ Генриху III? Онъ охотно вступилъ бы въ союзъ ихъ. Вдь процессіи, бичеванія, истребленіе ереси — его любимыя занятія!.. Чудаки, право! Corboeuf! Добрый герцогъ анжуйскій такъ растрогалъ меня, что мн хочется выйдти изъ исповдальни и просить этихъ господъ, чтобъ они приняли и меня въ свою лигу! Продолжай, достойный братъ моего благопріятеля, продолжай! Это очень-похвально!..

И герцогъ анжуйскій, какъ-бы угадавъ мысли Шико, продолжалъ въ-самомъ-дл.

— Но, сказалъ онъ:— благородные дворяне должны имть цлію не одни интересы религіи. Я вижу еще другую цль.

— Говоры, анжуйскій, говори! говорилъ Шико про себя:— я тоже дворянинъ, и надюсь — благородный, слдовательно, цль твоя касается и до меня.

— Ваше высочество, сказалъ кардиналъ де-Гизъ:— мы съ глубочайшимъ вниманіемъ готовы васъ слушать.

— Тмъ боле, что слова ваши пробуждаютъ надежду въ нашихъ сердцахъ, прибавилъ герцогъ майеннскій.

— Такъ я объяснюсь, сказалъ герцогъ анжуйскій, устремивъ безпокойный взглядъ въ мрачный конецъ капеллы, какъ-бы для того, чтобъ удостовриться, не услышатъ ли его словъ уши, недостойныя ихъ слышать.

Графъ де-Монсоро понялъ безпокойство принца и успокоилъ его улыбкой и выразительнымъ взглядомъ.

— Всякій дворянинъ долженъ сперва помышлять о Бог, а потомъ… при послднихъ словахъ герцогъ анжуйскій невольно понизилъ голосъ.

— Потомъ о корол, пробормоталъ Шико, — старая псня!

— Потомъ объ отечеств, сказалъ герцогъ анжуйскій: — и онъ спрашиваетъ себя, точно ли отчизна его наслаждается тою честію и тмъ благосостояніемъ, которыхъ она заслуживаетъ…

— И такъ, я спрашиваю себя, продолжалъ герцогъ анжуйскій, угловатыя скулы котораго мало-по-малу оживлялись лихорадочнымъ румянцемъ: — я спрашиваю себя пользуется ли моя отчизна тмъ спокойствіемъ и счастіемъ, которыхъ заслуживаетъ прекрасная, чудная страна, называемая Франціей, и — вижу съ горестію, что нтъ.

‘И точно, братія! самыя разнообразныя, но могущественныя власти и партіи терзаютъ государство. По слабости высшей воли, которая забываетъ, что она должна надъ всмъ господствовать для блага своихъ подданныхъ и только изрдка, и то всегда некстати, принимается за энергическія дйствія, которыя, поэтому самому, производятъ только вредъ, — по слабости этой воли мы смло можемъ обвинить въ злополучномъ положеніи Франціи только ея… правителя!…

‘Но, братія, обвинять не значитъ утверждать.

‘Хотя мы не знаемъ настоящаго источника зла, а только подозрваемъ его, — но зло, однакожь, существуетъ… Если виновникъ этого зла и не король, такъ виновны мнимые друзья, его окружающіе, а потому я долженъ былъ, какъ истинный, врный служитель церкви и престола, присоединиться къ тмъ, которые всми способами стремятся истреблять еретиковъ и коварныхъ совтниковъ. Вотъ, господа, чему и я хочу содйствовать всми силами, вотъ почему и я присоединяюсь къ лиг.’

— О-го! подумалъ Шико съ изумленіемъ: — одно ушко выказалось, да только не ослиное, какъ я думалъ сперва, а лисье.

Эта рчь герцога анжуйскаго,— показавшаяся, быть-можетъ, нсколько-длинною нашимъ читателямъ, незнакомымъ съ политикой того вка,— такъ сильно возбудила участіе слушателей, что почти Вс приблизились къ принцу, чтобъ не проронить ни одного слова изъ рчи, произносимой боле и боле глухимъ, неявственнымъ голосомъ, по мр того, какъ смыслъ ея становился ясне.

Зрлище было любопытное. Толпа изъ двадцати-пяти или тридцати слушателей, съ откинутыми капюшонами, оставлявшими незакрытыми благородныя, смлыя физіономіи, на которыхъ было написано сильное любопытство, группировалась вокругъ принца и была освщаема блднымъ свтомъ единственной лампы.

Остальная часть церкви, какъ-бы чуждая драмы, разъигрывавшейся на одной точк, была погружена въ глубокій, непроницаемый мракъ.

Посреди группы видно было блдное лицо герцога анжуйскаго, со впалыми глазами и ртомъ, походившимъ на челюсть черепа.

— Ваше высочество, сказалъ герцогъ де-Гизъ: — благодаря васъ за произнесенныя слова, осмлюсь прибавить, что вы окружены людьми преданными не только изложеннымъ вами правиламъ, но и особ вашего высочества, въ чемъ послдствія этого совщанія вполн убдятъ васъ.

Герцогъ анжуйскій поклонился и, поднявъ голову, окинулъ собраніе безпокойнымъ взоромъ.

— Ваше высочество, сказалъ кардиналъ, отъ котораго не ускользнулъ взглядъ принца: — если вы еще опасаетесь, такъ надюсь, что одни имена окружающихъ васъ могутъ ручаться за врность и преданность ихъ. Вогъ губернаторъ д’Онисъ, д’Антрагъ младшій, де-Риберакъ и де-Ливаро, молодые дворяне, знакомые вашему высочеству, вотъ еще видамъ кастильйонскій, баронъ де-Люсиньянъ, господа Крюсе и Леклеръ,— все люди, убжденные въ благоразуміи вашего высочества и счастливые тмъ, что служатъ святой религіи и престолу подъ вашимъ начальствомъ. Слдовательно, мы вс съ признательностью готовы принять повелнія вашего высочества.

Герцогъ анжуйскій не могъ скрыть движенія гордости. Надменные Гизы, которыхъ онъ никогда не могъ подчинить вол своей, теперь сами говорили о повиновеніи.

— По происхожденію своему и уму, сказалъ герцогъ майеннскій:— вы естественный начальникъ святаго союза, и отъ вашего высочества мы должны узнать, какъ поступать съ тми ложными друзьями короля, о которыхъ вы сейчасъ изволили говорить.

— Это весьма-просто, отвчалъ герцогъ съ тмъ лихорадочнымъ одушевленіемъ, которое въ людяхъ малодушныхъ замняетъ мужество: — когда чужеядныя и ядовитыя растенія росгугъ въ пол и вредятъ полезнымъ растеніямъ, ихъ должно истреблять. Король окруженъ не друзьями, но льстецами, которые губятъ его и подаютъ примръ ужасной, позорной жизни!

— Правда, сказалъ герцогъ де-Гизъ мрачнымъ голосомъ.

— Притомъ же, эти льстецы, прибавилъ кардиналъ: — препятствуютъ намъ, истиннымъ друзьямъ его высочества, имть доступъ къ престолу, принадлежащій намъ по праву.

— А потому, внезапно вскричалъ герцогъ маненнскій — пусть простые члены лиги заботятся о польз церкви. Служа церкви, они будутъ угождать только членамъ ея. Мы же будемъ длать свое! Есть люди, мшающіе намъ, оскорбляющіе насъ и неоказывающіе должнаго уваженія принцу, которому мы душевно преданы и котораго избрали своимъ начальникомъ.

Лицо герцога анжуйскаго покрылось краской.

— Истребимъ, продолжалъ Майеинъ:— истребимъ до послдняго эту окаянную сволочь, которую король обогащаетъ намъ же во вредъ! Пусть только каждый изъ насъ возьметъ на себя отправить на тотъ свтъ хоть одного. Насъ здсь тридцать человкъ, сочтемъ враговъ.

— Это благоразумно, сказалъ герцогъ анжуйскій:— и вы, мось де-Майеннъ, уже сдлали свое.

— Что сдлано, то не въ счетъ, отвчалъ герцогъ майеннскій.

— Однакожь вы должны оставить и на нашу долю нкоторыхъ, сказалъ д’Антрагъ.— Я беру на себя Келюса.

— Я Можирона, сказалъ Ливаро.

— Я Шомберга, сказалъ Риберакъ.

— Хорошо, хорошо! вскричалъ герцогъ: — не забывайте, что у меня остается еще Бюсси, мой храбрый Бюсси, который возьметъ на свою долю нсколькихъ.

— А мы? а мы? кричали другіе.

Граъъ де-Монсоро выступилъ впередъ.

— А-га! оберъ-егермейстеръ пришелъ просить свою долю, проговорилъ Шико, который, видя, какой оборотъ принимали дла, уже не смялся.

Но онъ ошибался на-счетъ графа де-Монсоро.

— Господа, сказалъ послдній:— прошу позволенія сказать нсколько словъ. Мы люди смлые, ршительные, а между-тимъ боимся откровенно говорить другъ съ другомъ. Мы люди разсудительные, а между-тмъ останавливаемся на пустякахъ. Будьте же, господа, посмле, поршительне, пооткровенне. Дло идетъ не о миньйонахъ короля Генриха и не о томъ, что мы не имемъ къ нему доступа…

— О чемъ же? проговорилъ Шико, приставивъ къ уху руку, въ вид акустической трубы, чтобъ не проронить ни одного слова.

— Говори же скоре, о чемъ? я жду.

— Насъ теперь занимаетъ затруднительное, невыносимое положеніе, въ которомъ мы находимся. Власть, которая нами управляетъ, недостойна французскаго дворянства: что значатъ религіозныя комедіи, безсиліе и оргіи, щедрость на празднества, заставляющія съ сожалніемъ улыбаться всю Европу, скупость ко всему, что относится къ войн и искусствамъ? Подобное поведеніе происходитъ не отъ невднія, не отъ малодушія, а отъ разстройства умственныхъ силъ!

Могильная тишина наступила за словами обер-егермейстера.

Впечатлніе, произведенное ими, было тмъ глубже, что каждый втайн твердилъ слова, произнесенныя имъ вслухъ, такъ-что вс вздрогнули, какъ-бы услышавъ отголосокъ собственнаго своего мннія, собственнаго своего убжденія.

Графъ де-Монсоро, очень-хорошо понимавшій, что молчаніе это было слдствіемъ общаго согласія, продолжалъ:

— Не-уже-ли мы должны терпть сумасшедшаго, малодушнаго и празднаго короля, когда Испанія зажигаетъ свои костры, когда въ Германіи, въ древнихъ монастыряхъ, пробуждаются ересеначальники, когда непоколебимая политика Англіи отскаетъ головы? Вс эти націи со славою стремятся къ чему-нибудь? Мы же находимся въ презрнномъ, позорномъ усыпленіи! Простите мн, господа, что я дерзаю говорить это въ-присутствіи великаго принца. Вотъ уже четыре года, какъ нами управляетъ не король, а монахъ!…

При этихъ словахъ, энтузіазмъ присутствующихъ, искусно-подготовленный и воздерживаемый въ-продолженіи цлаго часа осторожнымъ дйствіемъ начальниковъ, разразился съ такою силою, что никто не узналъ бы въ этомъ пылкомъ порыв прежнихъ холодныхъ и разсудительныхъ союзниковъ.

— Не хотимъ боле Генриха! кричали вс: — дайте намъ въ начальники дворянина, короля-воина, тирана, если нужно, но не хотимъ монаха!

— Господа, господа! сказалъ лицемрно герцогъ анжуйскій:— пощадите, умоляю васъ, моего брата, который ошибается или котораго обманываютъ. Позвольте мн надяться, что наши умные совты и благодтельное вмшательство могущества лиги наставятъ его на путь истинный.

— Шипитъ, змя, шипитъ! ворчалъ Шико.

— Ваше высочество, сказалъ герцогъ де-Гизъ: — изволили выслушать искреннее выраженіе мннія нашего общества. Нтъ, здсь идетъ дло о союз противъ Беарнца, пугалища глупцовъ, а не о лиг для поддержанія правъ церкви, которая сама съуметъ поддержать ихъ лучше насъ, мы заботимся о томъ, чтобъ вывести французское дворянство изъ постыднаго положенія, въ которомъ оно находится. Долго удерживало насъ уваженіе къ вашему высочеству, долго мысль о привязанности вашего высочества къ своимъ роднымъ удерживала насъ въ границахъ скрытности. Теперь вы все узнали, а потому услышите цль настоящаго засданія лиги….

— Что вы говорите, герцогъ? спросилъ принцъ съ безпокойствомъ.

— Ваше высочество, продолжалъ герцогъ де-Гизъ:— мы собрались не для того, чтобъ вступать въ богословскіе диспуты, а для того, чтобъ дйствовать и дйствовать ршительно. Сегодня мы избирали начальника, способнаго обогатить дворянство Франціи, а такъ-какъ у древнихъ франковъ существовалъ обычай длать подарокъ избираемому начальнику, то мы предлагаемъ начальнику, избранному нами…

Вс сердца забились, но сильне другихъ забилось сердце герцога. Однакожъ, онъ оставался нмъ и неподвиженъ… только страшная блдность измняла его волненію.

— Господа, продолжалъ герцогъ де-Гизъ, взявъ со скамьи и поднявъ надъ головою принца что-то тяжелое: — вотъ подарокъ, который я, отъ имени всхъ, подношу принцу.

— Корона! вскричалъ герцогъ, схватившись за спинку скамьи, чтобъ не упасть: — корона мн?

— Виватъ Франциску III! вскричали дворяне, обнажая шпаги.

Глухо, страшно раздавалось это восклицаніе подъ тяжелыми сводами церкви.

— Мн?.. мн? говорилъ принцъ, дрожа отъ радости и страха: — мн?.. Но это невозможно!.. Братъ мой еще живъ!… Братъ мой помазанникъ Господа!

— Мы ждемъ, сказалъ герцогъ де-Гизъ:— чтобъ судъ Божій былъ произнесенъ…

— О, господа! произнесъ слабымъ голосомъ принцъ:— пощадите!

— Ваше высочество, сказалъ кардиналъ: — мы уважаемъ вашу братнюю любовь, но вотъ нашъ отвтъ на ваше замчаніе: Генрихъ III былъ помазанникъ Божій, но я, по дарованной. мн свыше власти, отршилъ его: не онъ, а вы теперь избранникъ Божій!.. Этотъ храмъ такъ же важенъ, какъ реймскій соборъ, потому-что въ немъ хранятся мощи святой Женевьевы, покровительницы Парижа, здсь было погребено тло Кловиса, перваго христіанскаго короля… И въ этомъ святомъ храм, передъ статуей истиннаго основателя Французской Монархіи, я, одинъ изъ сановниковъ церкви, имющій полное право надяться быть со-временемъ главой ея, провозглашаю васъ королемъ и помажу на царство святымъ мромъ, присланнымъ папою Григоріемъ XIII! Ваше высочество, назовите будущаго реймскаго архіепископа, назовите вашего коннетабля, и черезъ минуту вы будете королемъ, и братъ вашъ Генрихъ будетъ провозглашенъ незаконнымъ владтелемъ престола, если откажется уступить вамъ его добровольно! Служка, зажги свчи на алтар!

И въ одно мгновеніе служка, ожидавшій, по-видимому, этого приказанія, зажегъ свчи алтаря.

Ярко освтился алтарь, и вс увидли на немъ митру, осыпанную драгоцнными каменьями, и мечъ съ гербомъ Франціи. То была архіепископская митра… то былъ мечъ коннетабля…

И въ то же время подъ сводами пронесся звукъ органа, заигравшаго Veni Creator.

Эта эффектная развязка, подготовленная тремя лотарингскими принцами и которой не ожидалъ самъ герцогъ анжуйскій, произвела глубокое впечатлніе на присутствующихъ. Сильные воспламенились, слабые стали сильными.

Герцогъ анжуйскій поднялъ голову и шагомъ боле-твердымъ, нежели можно было ожидать, пошелъ къ алтарю, въ правую руку взялъ митру, въ лвую мечъ и, возвратившись къ герцогу и кардиналу, которые ожидали этой чести, возложилъ митру на кардинала и вручилъ мечъ герцогу.

Единодушныя рукоплесканія привтствовали этотъ ршительный и тмъ боле неожиданный поступокъ, что всмъ былъ извстенъ нершительный характеръ принца.

— Господа, сказалъ герцогъ присутствующимъ: — пусть герцогъ майеннскій запишетъ ваши имена: въ тотъ день, когда я сдлаюсь королемъ, вы вс будете кавалерами ордена.

Рукоплесканія усилились, и вс присутствующіе поочередно стали подходить къ герцогу майеннскому.

— Mordieu! подумалъ Шико: — вотъ славная окказія получить голубую лепту: стоитъ только показаться! Но не покажусь — я презираю суетность!

— Теперь къ алтарю, ваше величество, сказалъ кардиналъ де-Гизъ.

— Мось де-Монсоро, вы полковникъ, господа де-Риберакъ и д’Антрагъ — капитаны, де-Ливаро — лейтенантъ моей стражи, займите на хорахъ мста, которыя принадлежатъ вамъ по чинамъ, которые я вамъ жалую.

Каждый изъ названныхъ занялъ мсто, которое въ настоящей коронаціи принадлежало бы имъ.

— Господа, сказалъ герцогъ, обращаясь къ прочимъ:— каждый изъ васъ можетъ просить у меня чего угодно, я постараюсь удовлетворить всхъ.

Между-тмъ, кардиналъ ушелъ за дарохранительницу и воротился оттуда въ полномъ облаченіи, неся въ рукахъ чашу съ муромъ.

Служка, по данному знаку, принесъ евангеліе и крестъ. Кардиналъ взялъ и то и другое, положилъ крестъ на евангеліе и подалъ ихъ принцу, который положилъ на нихъ руку.

— Предъ лицомъ Бога, сказалъ принцъ: общаю моему народу уважать и защищать права святой вры нашей, какъ слдуетъ христіанскому королю и старшему сыну церкви. Да поможетъ мн Господь и святое евангеліе!

— Аминь! отвчали въ одинъ голосъ вс присутствующіе.

— Аминь! повторилъ какъ-бы отголосокъ въ глубин церкви.

Герцогъ де-Гизъ, исполнявшій, какъ мы уже сказали, должность коннетабля, подошелъ къ алтарю и положилъ на него свой мечъ.

Кардиналъ благословилъ его, вынулъ изъ ноженъ, взялъ за лезве и подалъ Франциску, который принялъ его за рукоять.

— Государь, сказалъ кардиналъ: — пріймите этотъ мечъ вмст съ благословеніемъ Господа, пусть этотъ мечъ, силою Святаго Духа, послужитъ вамъ на защиту отъ враговъ и на покровительство святой церкви и государства, вамъ ввряемаго. Пріймите этотъ мечъ, чтобъ, съ помощію его, творить судъ и расправу, защищать вдовъ и сиротъ и уничтожать безпорядки, царствуйте со славою и доблестно, чтобъ удостоиться царствовать съ тмъ, котораго вы замняете на земл и котораго царствію не будетъ конца! Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, аминь.

Герцогъ опустилъ мечъ такимъ образомъ, что остріе его касалось пола, и черезъ минуту опять отдалъ его герцогу де-Гизу.

Служка принесъ подушку и положилъ ее предъ герцогомъ анжуйскимъ, который преклонилъ на ней колно.

Потомъ кардиналъ открылъ маленькую золотую шкатулку и остріемъ золотой иглы извлекъ изъ нея частицу святаго мра, которую положилъ на дискосъ.

Взявъ дискосъ въ лвую руку, онъ произнесъ надъ герцогомъ дв молитвы.

Потомъ, взявъ святой елей большимъ перстомъ, онъ сотворилъ имъ крестное знаменіе на голов принца, говоря:

— Ungo te in regem de oleo sanctificato, in nomine Patris et Filii et Spiritus-Sancti.

Вслдъ за тмъ, служка стеръ елей платкомъ, вышитымъ золотомъ.

Тогда кардиналъ взялъ въ об руки корону и опустилъ ее на голову принца, не выпуская, однакожь, изъ рукъ. Герцогъ де-Гизъ и де-Майеннъ приблизились и съ обихъ сторонъ взялись за корону.

И кардиналъ, поддерживая ее одною лвою рукою, сказалъ, благословляя принца правою:

— Господь внчаетъ тя внцомъ славы и правосудія.

Потомъ, отнявъ и лвую руку, произнесъ:

— Прійми сей внецъ во имя Отца и Сына и Святаго Духа.

Корона опустилась на голову блднаго и дрожавшаго всми членами герцога анжуйскаго, и въ то же мгновеніе онъ инстинктивно схватился за нее руками…

Служка прозвонилъ, и вс присутствующіе преклонили головы…

Но вскор они опять подняли ихъ, обнажили шпаги и вскричали:

— Да здравствуетъ король Францискъ III!

— Ваше величество, сказалъ кардиналъ герцогу анжуйскому: — съ этой минуты вы царствуете надъ Франціею, потому-что васъ внчалъ представитель самого папы Григорія XIII.

— Ventre de biche! проворчалъ Шико:— преинтересное зрлище! Спасибо имъ… удружили! все показали.

— Господа, сказалъ герцогъ анжуйскій съ гордостью и величіемъ:— я никогда не забуду именъ тридцати дворянъ, которые первые сочли меня достойнымъ царствовать надъ ними… Прощайте, господа, да хранитъ васъ Богъ!

Кардиналъ и герцогъ де-Гизъ поклонились, но Шико, смотрвшіи на нихъ съ боку, замтилъ, что пока герцогъ майеннскій провожалъ новаго короля, братья помнялись иронической улыбкой.

— Ой, ой, ой! Это еще что значитъ? подумалъ Гасконецъ:— и что за игра, когда вс плутуютъ?

Между-тмъ, герцогъ ушелъ въ желзную дверь, ведшую въ склепъ, куда за нимъ послдовали вс присутствовавшіе, исключая трехъ братьевъ, которые вошли въ трапезную, пока братъ-привратникъ гасилъ свчи на алтар.

Служка затворилъ желзную дверь, и церковь опять была освщена только одною лампою, которая, подобно символу, непостижимому масс, говорила избраннымъ о чемъ-то таинственномъ…

IX.
Какъ Шико, думая заняться исторіей, проходилъ курсъ генеалогіи.

Шико всталъ въ исповдальн, чтобъ поразмяться. Онъ могъ надяться, что это засданіе было послднее, а такъ-какъ было уже около двухъ часовъ пополуночи, то онъ хотлъ уже устроиться, чтобъ лучше уснуть.

Но, къ величайшему изумленію его, когда вс двери были заперты, три лотарингскіе принца вышли изъ трапезной, только теперь они скинули съ себя монашеское одяніе и явились въ обыкновенныхъ своихъ костюмахъ.

Въ то же время, при появленіи ихъ, служка засмялся такъ громко и весело, что и Шико не могъ удержаться отъ смха, самъ не зная, чему смется.

Герцогъ майеннскій поспшно подошелъ къ лстниц.

— Не смйтесь такъ громко, сестра, сказалъ онъ:— они только-что вышли и могутъ васъ услышать.

— Сестра? подумалъ Шико съ новымъ изумленіемъ:— не-ужь-то этотъ монашекъ женщина?

И точно, служка откинулъ назадъ свой капюшонъ и открылъ преумное и премилое женское личико.

У нея были черные глаза, блиставшіе лукавствомъ, но въ серьзныя минуты принимавшіе грозное выраженіе.

У нея былъ алый, прелестный ротикъ, носъ прекрасно-очерченный, кругленькій подбородокъ, оканчивавшій правильный овалъ нсколько-блднаго лица, на которомъ ярко отдлялись черныя брови.

Это была сестра Гизовъ, мадамъ де-Монпансье, опасная сирена, искусно умвшая скрыть подъ тяжелой монашеской одеждой неровность плечъ, изъ которыхъ одно было нсколько-выше другаго, и некрасивую форму правой ноги, заставлявшую ее слегка хромать.

Благодаря этимъ несовершенствамъ, въ тлъ этой женщины, которую Господь надлилъ лицомъ ангела, поселилась душа демона.

Шико часто видалъ ее при дворъ королевы Луизы-Водемонской, ея кузины, и понялъ всю тайцу предшествовавшихъ сценъ.

— Ахъ! братецъ-кардиналъ, говорила герцогиня, не переставая хохотать: — а онъ подставлялъ голову! Фи! Какъ онъ былъ нехорошъ въ корон!

— Все равно, сказалъ герцогъ: — мы достигли того, что намъ было нужно, и Франсуа теперь не отступится. Монсоро, у котораго, вроятно, были свои тайныя, мрачныя причины, довелъ насъ до этого, и теперь мы уврены, что онъ не отступится отъ насъ, какъ отъ ла-Моля и Коконна, когда ихъ повели на эшафотъ.

— О! отвчалъ герцогъ майеннскій: — принцамъ нашего рода далеко до этой дороги.

Шико понялъ, что съ герцогомъ анжуйскимъ съиграли комедію, и такъ-какъ онъ ненавидлъ принца, то за эту мистификацію охотно поцаловалъ бы Гизовъ, исключая, однакожъ, Майенна, за котораго онъ поцаловалъ бы два раза герцогиню де-Монпансье.

— Но возвратимтесь къ дламъ, сказалъ кардиналъ.— Все крпко заперто, не правда ли?

— Все, все! отвчала герцогиня: — впрочемъ, можно посмотрть.

— Нтъ, сказалъ герцогъ:— вы, должно-быть, устали, мой миленькій служка.

— Напротивъ, мн было слишкомъ-весело.

— Майеннъ, вы говорите, что онъ здсь? спросилъ герцогъ.

— Да.

— Но я не видалъ его.

— Еще бы! Онъ спрятанъ.

Шико пересталъ смяться.

— Гд же? спросилъ герцогъ де-Гизъ.

— Въ исповдальн.

Эти слова раздались въ ушахъ Шико какъ сто тысячь трубъ апокалипсиса.

— Кто спрятанъ въ исповдальн? ворчалъ онъ, задрожавъ: — ventre de biche! Кажется, я одинъ здсь!

— Слдовательно, онъ все видлъ, все слышалъ? спросилъ герцогъ.

— Такъ что же? Онъ въ нашихъ рукахъ.

— Приведите его, Майеннъ.

Майеннъ сошелъ съ лстницы, осмотрлся и пошелъ прямо къ исповдальн, въ которой сидлъ нашъ Гасконецъ.

Шико былъ храбръ, но въ этотъ разъ холодный потъ выступилъ на лбу его, и онъ такъ задрожалъ, что зубы застучали во рту его.

— Однакожь, думалъ онъ, стараясь высвободить шпагу изъ-подъ широкаго платья монаха: — я не хочу умереть, какъ собака, въ этомъ ящикъ. Пойду на встрчу, смерти, ventre de biche! А такъ-какъ представляется удобный случай, такъ прежде убью Майенна, а потомъ умру самъ.

И, чтобъ привести въ исполненіе это мужественное намреніе, Шико, схватившись за рукоятку шпаги, хотлъ уже отдернуть задвижку, когда послышался голосъ герцогини:

— Не въ этой, Майеннъ, не въ этой! сказала она: — въ другой, налво.

— А! въ другой, сказалъ герцогъ, протягивавшій уже руку къ двери, онъ скоро повернулся и пошелъ къ противоположной исповдальн.

— Уфъ! произнесъ Гасконецъ съ глубокимъ вздохомъ, которому позавидовалъ бы самъ Горанфло:— хорошо, что она предупредила кровопролитіе… Да кой-чортъ сидитъ тамъ?

— Выходи, Николай Давидъ, сказалъ Майеннъ: — мы одни.

— Я здсь, ваша свтлость, отвчалъ человкъ, выходившій изъ исповдальни.

— А! дружокъ, тебя-то и не доставало! проворчалъ Гасконецъ: — я тебя везд искалъ и нахожу въ то самое время, когда пересталъ искать,

— Ты все слышалъ, все видлъ, не правда ли? спросилъ герцогъ де-Гизъ.

— Я не проронилъ ни одного слова, не пропустилъ ни одного обстоятельства, будьте спокойны, ваша свтлость.

— Слдовательно, ты можешь все передать его святйшеству Григорію XIII? спросилъ опять де-Гизъ.

— Все, до одного слова.

— Братъ мой, де-Майеннъ, говоритъ, что ты сдлалъ чудеса для насъ. Разсказывай же, что ты сдлалъ?

Кардиналъ и герцогиня приблизились съ любопытствомъ. Три принца и сестра составили одну группу.

Николай Давидъ стоялъ въ трехъ шагахъ отъ нихъ, вполн освщенный пламенемъ лампы.

— Я сдлалъ, что общалъ, ваша свтлость, отвчалъ Николай Давидъ: — то-есть, я нашелъ средство возвесть васъ на престолъ Франціи, безъ споровъ и препятствій.

— И они лзутъ на престолъ! подумалъ Шико.— Сколько же у насъ будетъ королей?

Читатели видятъ, что храбрый Шико опять повеселлъ. Эта веселость происходила отъ трехъ причинъ:

Во-первыхъ, онъ спасся неожиданнымъ образомъ отъ страшной опасности, во-вторыхъ, онъ открылъ заговоръ, въ-третьихъ, по этому самому заговору, онъ нашелъ средство отмстить своимъ двумъ злйшимъ врагамъ: герцогу майеннскому и адвокату Николаю Давиду.

— Милый Горанфло, проговорилъ онъ, когда привелъ въ порядокъ вс свои мысли: — какой же ужинъ я теб задамъ завтра за то, что ты одолжилъ мн свое платье! ужь угощу!

— Если средство твое слишкомъ-ршительно, такъ я отказываюсь отъ него, сказалъ Генрихъ де-Гизъ.— Я не хочу имть на ше всхъ королей христіанскаго міра, царствующихъ по праву наслдства.

— Я все предусмотрлъ, ваша свтлость, отвчалъ адвокатъ, поклонившись герцогу и съ увренностью взглянувъ на тріумвиратъ.— Я не только умю ловко владть шпагой, какъ говорятъ мои враги, желавшіе лишить меня довренности вашей свтлости: я изучилъ вс богословскія и юридическія книги, какъ ученый правовдъ, я разобралъ вс лтописи и вс законы, и изъ нихъ извлекъ все то, что намъ нужно. Главное дло — доказать ваши права на престолъ и законность этихъ правъ, это мн удалось, ваша свтлость, и я открылъ, что вы законные наслдники, между-тмъ, какъ домъ Валуа принадлежитъ къ отрасли, незаконно владющей престоломъ…

Увренность, съ которою Николай Давидъ произнесъ эту небольшую рчь, сильно обрадовала герцогиню де-Монпансье, внушила большое любопытство кардиналу и де-Майенну, и вызвала улыбку на строгое лицо герцога де-Гиза.

— Трудно однакожь доказать, сказалъ онъ: — чтобъ лотарингскій домъ, не смотря на свое высокое происхожденіе, могъ оспоривать первенство у дома Валуа.

— Это доказано, ваша свтлость, отвчалъ Николай, приподнявъ длинное монашеское платье и вытащивъ изъ-подъ него большой листъ пергамента. Въ то же время можно было замтить, что онъ былъ вооруженъ.

Герцогъ взялъ пергаментъ изъ рукъ Николая Давида.

— Что это? спросилъ онъ.

— Родословное древо лотарингскаго дома.

— Ведущаго свой родъ отъ…?

— Отъ Карла-Великаго, ваша свтлость.

— Отъ Карла-Великаго! вскричали братья съ недоврчивостью, но вмст съ невольною радостію: — не можетъ быть. Первый лотарингскій герцогъ былъ современникъ Карла-Великаго, назывался Рань, но не былъ родственникомъ этого великаго императора.

— Погодите, ваша свтлость, сказалъ Николай: — позвольте вамъ замтить, что я не прибгъ бы къ тому доказательству, которое можно опровергнуть и уничтожить съ перваго слова. Что вамъ нужно? Процессъ, добрый процессъ, который длился бы долго, занялъ бы парламентъ и народъ, чтобъ, во время его, вамъ можно было склонить на свою сторону не народъ, — онъ вашъ,— но парламентъ. Итакъ, извольте взглянуть, ваша свтлость: я поступилъ какъ слдуетъ, во-первыхъ:

‘Ранье, первый герцогъ лотарингскій, современникъ Карла-Великаго.

‘Гильберъ, сынъ его, современникъ Лудовика-Кроткаго.

‘Генрихъ, сынъ Гильбера, современникъ Карла-Лысаго.

— Но… прервалъ его герцогъ де-Гизъ.

— Потерпите, ваша свтлость, сейчасъ увидите. Извольте прислушать. Бона…

— Да, сказалъ герцогъ: — Бона, дочь Рисина, втораго сына Ранье.

— Прекрасно, отвчалъ адвокатъ: — въ супружеств… съ кмъ?

— Кто? Бона?

— Да.

— Съ Карломъ-Лотарингскимъ, сыномъ Лудовика VI, королемъ Франціи.

— Съ Карломъ-Лотарингскимъ, сыномъ Лудовика VI, королемъ Франціи, повторилъ Давидъ.— Теперь извольте прибавить: братомъ Лотаря, лишеннаго престола Франціи незаконнымъ владтелемъ Гугомъ-Капетомъ.

— О! произнесли вмст герцогъ майеннскій и кардиналъ.

— Продолжай, сказалъ Генрихъ де-Гизъ: — я начинаю понимать.

— Карлъ-Лотарингскій наслдовалъ бы престолъ посл брата своего Лотаря, еслибъ родъ послдняго угасъ. Родъ Лотаря угасъ, слдовательно, вы единственный и настоящій наслдникъ престола Франціи.

— Mordieu! проворчалъ Шико: — эта змя ядовите, нежели я полагалъ.

— Что вы скажете на это, братъ? спросили вмст кардиналъ и герцогъ майенискій.

— Я говорю, отвчалъ Генрихъ:— что, по несчастію, во Франціи существуетъ законъ, называемый салическимъ, и уничтожающій вс наши замыслы.

— Я ждалъ этого замчанія, ваша свтлость, вскричалъ Давидъ съ гордостью удовлетвореннаго самолюбія: — назовите мн первый примръ салическаго закона?

— Восшествіе на престолъ Филиппа де-Валуа, вопреки правъ Эдуарда-Англійскаго.

— Назовите мн годъ этого восшествія?

Герцогъ сталъ думать.

— Тысяча триста двадцать-восьмой, отвчалъ кардиналъ не думая.

— То-есть, триста-сорокъ-одинъ годъ посл незаконнаго вступленія на престолъ Гуго-Капета, двсти сорокъ-шесть лтъ посл пресченія рода Лотаря. Слдовательно, за двсти-сорокъ лтъ до того предки ваши имли право на престолъ: за двсти-сорокъ лтъ до учрежденія салическаго закона. Всякому извстно, что законъ не иметъ обратной силы.

— Вы человкъ весьма-искусный, Давидъ, сказалъ герцогъ, смотря на адвоката съ изумленіемъ, къ которому примшивалось, однакожь, нкоторое презрніе.

— Это замысловато! сказалъ кардиналъ.

— Умно! сказалъ Майеннъ.

— Удивительно! вскричала герцогиня.— А какъ я теперь принцесса крови, то выйду замужъ только за какого-нибудь германскаго императора.

— Боже мой! проворчалъ Шико: — объ одномъ я всегда молилъ и еще молю: Nec nos inducas in tentationein et libera nos ab avocatibus.

Одинъ герцогъ де-Гизъ остался задумчивъ посреди общаго восторга.

— Не-уже-ли человкъ, подобный мн, долженъ унижаться до подобныхъ уловокъ? проговорилъ онъ.— Не-уже-ли народы повинуются охотне подобнымъ пергаментамъ, нежели благородству и величію, написанному на лиц человка, молніямъ, сверкающимъ въ глазахъ это?

— Что длать, Генрихъ, вы правы, совершенно правы. Еслибъ смотрли только на лицо, такъ вы были бы царь между царями, потому-что вс прочіе принцы, какъ вс говорятъ, кажутся простолюдинами передъ вами. Но, чтобъ вступить на престолъ, главное дло, какъ очень-умно замтилъ Николай Давидъ, затять добрый процессъ, а родословная нужна для того, чтобъ нашъ гербъ не уступалъ гербамъ другихъ владтелей въ Европ.

— Слдовательно, эта родословная дйствительна, продолжалъ, вздохнувъ, Генрихъ де-Гизъ: — вотъ двсти экю, общанные вамъ, Николай Давидъ, моимъ братомъ герцогомъ майеннскимъ.

— А вотъ и еще двсти экю, сказалъ кардиналъ адвокату, глаза котораго заблистали радостно при вид золота: — за новое порученіе, которое мы возложимъ на васъ.

— Говорите, я весь къ услугамъ вашей милости.

— Мы не можемъ послать васъ самихъ въ Римъ къ нашему святйшему отцу Григорію XIII, съ этой родословной, чтобъ онъ утвердилъ ее. Вы слишкомъ-незначительное лицо, и предъ вами не отворится дверь Ватикана.

— Увы! сказалъ Николай Давидъ: — сердце у меня благородное, но происхожденія я ничтожнаго! Ахъ, еслибъ я былъ только простой дворянинъ!

— Замолчишь ли ты, бродяга! проворчалъ съ дворянскимъ негодованіемъ Шико.

— Но вы не дворянинъ, продолжалъ кардиналъ:— къ-сожалнію. Слдовательно, мы должны возложить это порученіе на Пьера де-Гонди.

— Позвольте, братецъ, сказала герцогиня серьзно: — Гонди — люди ученые, въ этомъ нтъ никакого сомннія, но мы не имемъ надъ ними никакого вліянія, никакой власти. За нихъ намъ можетъ поручиться одно ихъ честолюбіе, по они могутъ удовлетворить свое честолюбіе такъ же хорошо съ королемъ Генрихомъ, какъ съ Гизами.

— Сестра говоритъ правду, сказалъ герцогъ майеннскій:— и мы не можемъ положиться на Пьера де-Гонди съ тою же увренностью, съ какою полагаемся на Николая Давида, онъ нашъ, и мы можемъ его повсить, если намъ вздумается.

Эта наивность герцога, высказанная безъ чиновъ, въ глаза Николаю Давиду, произвела на бднаго законника самое странное впечатлніе: онъ засмялся судорожнымъ смхомъ, свидтельствовавшимъ о большомъ страх.

— Братъ мой Карлъ шутитъ, сказалъ Генрихъ де-Гизъ поблднвшему адвокату: — мы знаемъ, что вы намъ преданы, вы доказали это во многихъ случаяхъ.

— Да, доказалъ, это я знаю! подумалъ Шико, грозя кулакомъ своему врагу, или, врне сказать, двумъ врагамъ.

— Успокойтесь, Карлъ, успокойтесь, Екатерина, я принялъ вс мры. Пьеръ де-Гонди отвезетъ эту родословную въ Римъ, но вмст съ другими бумагами, не зная самъ, что везетъ. Папа утвердитъ или не утвердитъ, а Гонди ничего не будетъ знать. Вы, Николай Давидъ, отправитесь почти въ одно время съ нимъ и будете ждать его въ Шалон, Ліон или Авиньйон, смотря по приказанію, которое получите отъ насъ, такимъ-образомъ вамъ однимъ будетъ извстна наша тайна. Слдовательно, вы видите, что повреннымъ нашимъ остаетесь вы одни.

Давидъ поклонился.

— Да, но не забывай, дружокъ, на какомъ условіи, ворчалъ Шико:— ты будешь повшенъ, если измнишь, но не бойся, клянусь святой Женевьевой, изображенной здсь въ разныхъ видахъ, что ты теперь стоишь между двумя вислицами, но ближе къ той, которую я теб готовлю.

Братья пожали другъ другу руки и поцаловали сестру, которая принесла имъ монашескія рясы, снятыя ими въ трапезной, потомъ, когда они надли ихъ, она сама опустила на лицо капюшонъ и пошла вмст съ ними по направленію къ двери, у которой ждалъ ихъ братъ-привратникъ. Вскор они исчезли во мрак, и только слышно было, какъ деньги звучали въ карман Николая Давида.

Братъ-привратникъ заложилъ за ними затворы и, воротившись въ церковь, погасилъ лампу, тогда опять наступилъ глубокій мракъ, уже прежде наводившій такой таинственный ужасъ на Шико.

Шумъ сандалій монаха на каменномъ полу мало-по-малу утихалъ и, наконецъ, совсмъ затихъ.

Пять минутъ, казавшіяся вчностью Гасконцу, прошли, и ничто не нарушало ни тишины, ни мрака.

— Слава Богу, сказалъ Шико: — теперь, кажется, все кончено, три дйствія съиграны, актры разъхались. Постараюсь и я выбраться отсюда: будетъ съ меня и этой комедіи!

И, не желая боле провесть ночь въ церкви съ-тхъ-поръ, какъ увидлъ, что и подъ поломъ и въ исповдальняхъ скрывались мнимые монахи, Ши ко отдернулъ тихонько задвижку, осторожно отворилъ дверь и вышелъ изъ своей будки.

Онъ замтилъ, что въ одномъ углу стояла лстница, которую приставляли къ окнамъ, чтобъ чистить стекла и рамы. Онъ не терялъ времени. Выставивъ впередъ руки, осторожно переступая, онъ тихо добрался до лстницы, поднялъ ее и приставилъ къ окну.

При свт луны, Шико замтилъ, что не ошибся въ своемъ разсчет: окно выходило на монастырское кладбище.

Гасконецъ открылъ окно, слъ верхомъ на подоконникъ, притащилъ къ себ лстницу съ ловкостью, которую всегда сообщаетъ радость или страхъ, и потомъ спустилъ ее наружу.

Сошедъ внизъ, онъ спряталъ лстницу за уголъ и, пробираясь между могилами, дошелъ до стны, отдлявшей кладбище отъ улицы и перелзъ черезъ нее, сваливъ за собою нсколько каменьевъ, которые упали на улицу.

Тамъ Шико вздохнулъ свободне.

Онъ отдлался нсколькими царапинами отъ опасности, нсколько угрожавшей его жизни.

Потомъ, начавъ дышать свободне, Шико побжалъ къ Улиц-Сен-Жакъ, и остановился только у гостинницы Рога-Изобилія, въ дверь которой немедленно постучался.

Клодъ Бономе самъ отворилъ ему дверь. Онъ былъ изъ тхъ людей, которые знаютъ, что за всякое безпокойство платятъ наличными деньгами, и надялся боле разбогатть экстраординарными доходами.

Онъ съ перваго взгляда узналъ Шико, хотя тотъ ушелъ свтскимъ человкомъ, а воротился монахомъ.

— А! это ваша милость, сказалъ онъ: — добро пожаловать!

Шико далъ ему экю.

— А братъ Горанфло? спросилъ онъ.

Пріятная улыбка выступила на лиц хозяина, онъ пошелъ къ маленькой комнатк, толкнулъ дверь и сказалъ:

— Посмотрите.

Братъ Горанфло храплъ на томъ же мст, на которомъ оставилъ его Шико.

— Ventre de biche! сказалъ Гасконецъ:— достойный другъ мой, ты еще самъ не знаешь, какой теб приснился страшный сонъ!

X.
Какъ путешествовали мось и мадамъ де-Сен-Люкъ и какъ они нашли себ спутника.

На другой день утромъ, около того времени, когда просыпался братъ Горанфло, закутанный въ свой черный кафтанъ, читатель нашъ встртилъ бы по дорогъ изъ Парижа въ Анжеръ, между Шартромъ и Ножаномъ, двухъ всадниковъ, дворянина съ пажомъ, смирные кони которыхъ шли рядомъ, лаская другъ друга мордами и бесдуя ржаніемъ и дыханіемъ, какъ пара добрыхъ животныхъ, которыя, будучи лишены дара слова, нашли-таки средство сообщать другъ другу свои ощущенія.

Наканун, всадники прискакали въ Шартръ на лошадяхъ, покрытыхъ пною, одна изъ нихъ упала на самой соборной площади, и такъ-какъ въ то самое время благочестивые граждане Шартра шли въ церковь, то зрлище прекраснаго коня, издыхавшаго отъ усталости и покинутаго своими хозяевами, подобно какой-нибудь ничтожной кляч, доставило имъ не малое развлеченіе.

Нкоторые изъ нихъ замтили, — жители Шартра съ давнихъ временъ слывутъ за тонкихъ наблюдателей, — замтили, что тотъ изъ всадниковъ, который былъ повыше ростомъ и казался господиномъ, далъ прохожему мальчику экю, чтобъ тотъ проводилъ его до ближайшей гостинницы, изъ заднихъ воротъ которой, выходившихъ на поляну, оба всадника выхали, полчаса спустя, на новыхъ коняхъ.

Выхавъ на поляну, еще голую и холодную, но уже украшенную синеватыми тонами, предвстниками весны, всадникъ, который былъ повыше ростомъ, приблизился къ меньшему и обнявъ его, сказалъ:

— Поцалуемся, теперь намъ нечего бояться.

Тогда г-жа де-Сен-Люкъ — то была она, — раскрыла плащъ, который былъ у нея на плечахъ, наклонилась къ молодому человку и, опершись обими руками на плеча его, съ нжнымъ взглядомъ его поцаловала.

Изъ увренія въ томъ, что они находились въ безопасности, а можетъ-быть и изъ долгаго сладкаго поцалуя воспослдовало то, что въ этотъ день мось и мадамъ де-Сен-Люкъ остановились въ маленькой гостиниц Курвилльскаго-Селенія, находящагося въ четырехъ ль отъ Шартра и представлявшаго, по своему уединенію, двойнымъ запорамъ и разнымъ другимъ удобствамъ, множество выгодъ.

Они остались тамъ цлый день и цлую ночь, и приказавъ принести себ покушать, заперлись, сказавъ хозяину, что нуждаются въ поко посл долгаго, утомительнаго путешествія, а потому желаютъ, чтобъ ихъ не безпокоили до слдующаго утра. Приказаніе ихъ было исполнено въ точности.

Утромъ этого слдующаго дня мы встрчаемъ молодыхъ супруговъ на дорог изъ Шартра въ Ножанъ.

Такъ-какъ въ этотъ день они были еще спокойне и беззаботне, то хали уже не какъ бглецы, даже не какъ влюбленные, а какъ школьники, ежеминутно сворачивающіе съ прямой дороги, чтобъ любоваться первыми древесными почками, отъискивали первый зеленющій мохъ, собирали первые цвтки, первенцы весны, пробивающіеся сквозь тающій снгъ, и отъ-души радовались при вид солнечнаго луча, ласкающаго отливчатую шейку утокъ или прыжками зайца, пробгавшаго по полян.

— Morbleu! вскричалъ вдругъ Сен-Люкъ: — какъ пріятно быть на свобод! Была ли ты когда-нибудь на свобод, Жанна?

— Я? отвчала молодая женщина весело и звучнымъ голоскомъ:— никогда, я въ первый разъ въ волю наслаждаюсь открытымъ воздухомъ. Отецъ мой былъ всегда мнителенъ. Мать была домосдка. Я никогда не выходила безъ гувернантки, двухъ горничныхъ и долговязаго лакея, такъ-что мн ни разу не удавалось порзвиться на лугу, съ-тхъ-поръ, какъ я, беззаботное и рзвое дитя, бгала по большимъ меридорскимъ лсамъ съ моей доброй Діаной, перегоняя ее и иногда разбгаясь въ разныя стороны. Тогда мы останавливались съ боязнію, при вид оленя или лани, испуганной нами, и со страхомъ спрашивали тишину лсной чащи… Но ты, мой милый Сен-Люкъ, ты всегда былъ свободенъ!

— Я свободенъ?

— Разумется, мужчина…

— Ошибаешься, мой другъ, я никогда не былъ свободенъ. Будучи воспитанъ съ герцогомъ анжуйскимъ, я ухалъ съ нимъ въ Польшу, воротился въ Парижъ, былъ прикованъ къ нему вчнымъ деспотизмомъ этикета и преслдуемъ плачевнымъ голосомъ, твердившимъ мн безпрестанно: ‘Сен-Люкъ, другъ мой, мн скучно, давай скучать вмст.’ Свободенъ, одтъ, — а корсетъ, сжимавшій мн животъ, а накрахмаленные брыжжи, царапавшіе мн шею, а завитые волосы, вымазанные разными помадами, а токъ, булавками приклеенный къ моей голов… О, нтъ, нтъ, моя добрая Жанна, мн кажется, я былъ мене свободенъ, нежели ты. За то, ты видишь теперь, какъ я пользуюсь своей свободой. Vive Dieu! чудная вещь свобода!..

— А если насъ поймаютъ, Сен-Люкъ, сказала молодая женщина, оглянувшись съ безпокойствомъ: — если насъ посадятъ въ Бастилію?

— Если насъ посадятъ вмст, милая Жанна, такъ бда еще не очень-велика, кажется, вчера мы просидли вмст точно государственные преступники, а между-тмъ не скучали.

— Сен-Люкъ, отвчала Жанна съ лукавой и веселой улыбкой: — насъ вмст не посадятъ… этого-то я и боюсь!

И прелестная молодая женщина покраснла отъ-того, что хотла много высказать, а сказала такъ мало.

— Такъ скроемся подальше, сказалъ Сен-Люкъ.

— О, будь спокоенъ! отвчала Жанна: — въ этомъ отношеніи намъ бояться нечего, мы скроемся какъ-нельзя-лучше, ты не знаешь Меридора съ его высокими дубами, похожими на колонны храма, сводомъ которому служитъ само небо, ты не знаешь его безконечныхъ галерей и лнивыхъ ркъ, текущихъ лтомъ подъ мрачными арками зелени, а зимой подъ слоями сухихъ, желтыхъ листьевъ, ты не знаешь огромныхъ прудовъ, полей, засянныхъ рожью, цвтниковъ, мягкихъ луговъ и маленькихъ башенъ, населенныхъ тысячами голубей, летающихъ и воркующихъ подобно пчеламъ вокругъ улья, но это еще не все, Сен-Люкъ: посреди всего этого, царица этого маленькаго царства, очаровательница этихъ армидиныхъ лсовъ, прелестная, добрая, несравненная Діана, алмазное сердце въ золотой оболочк… о, ты полюбишь ее, Сен-Люкъ!

— Я уже люблю ее за то, что она тебя любила!

— Я уврена, что она и теперь еще любитъ меня и всегда будетъ любить меня. Діана постоянна въ своей дружб. Можешь ли ты представить себ, какую счастливую жизнь будемъ мы вести въ этомъ гнзд изъ цвтовъ, которые распустятся съ наступленіемъ весны! Діана управляетъ домомъ своего отца, стараго барона, слдовательно, о его пріем заботиться нечего. Онъ старый воинъ временъ Франциска I, нкогда сильный и храбрый, теперь слабый и кроткій, сохранившій одно воспоминаніе о прошедшемъ, о побдител при Мариньйон и побжденномъ при Павіи, питающемъ одну привязанность въ настоящемъ и одну надежду въ будущемъ — любовь къ Діан!.. Мы можемъ прожить въ Меридор такъ, что онъ и знать того не будетъ. А если и узнаетъ, такъ онъ будетъ намъ радъ какъ-нельзя-боле! Стоитъ только слушать его, когда онъ будетъ говорить, что Діана очаровательнйшая двушка въ мір, и что король Францискъ I величайшій полководецъ въ исторіи!

— О, это прелестно! сказалъ Сен-Люкъ:— только я предвижу частыя ссоры.

— Съ кмъ?

— Съ барономъ.

— За что? За короля Франциска I?

— Нтъ. Я, пожалуй, соглашусь съ нимъ въ этомъ, но что касается до очаровательнйшей двушки…

— Да вдь я твоя жена, а не двушка.

— И то правда, сказалъ Сен-Люкъ.

— Можешь ли ты представить себ наше блаженство? продолжала Жанна.— Съ утра мы выйдемъ въ лсъ изъ маленькаго павильйона, въ которомъ будемъ жить. Я знаю этотъ павильйонъ, дв башенки связаны зданіемъ, выстроеннымъ во времена Лудовика XII, очаровательной архитектуры, онъ теб понравится… А изъ оконъ спокойный видъ на безконечный лсъ, въ темныхъ аллеяхъ котораго вдали виднются олень или лань, подымающіе голову при малйшемъ шум, съ противоположной же стороны обширный видъ на золотистыя поляны, на селенія изъ блыхъ домиковъ съ красными кровлями, на Луару, искрящуюся при солнечныхъ лучахъ и покрытую челноками. Потомъ, въ трехъ ль отъ насъ, будетъ озеро, съ лодками, у насъ будутъ свои лошади, свои собаки, съ которыми мы будемъ охотиться въ большихъ лсахъ, между-тмъ, какъ старый баронъ, не зная о гостяхъ, будетъ прислушиваться къ отдаленнымъ звукамъ охотничьихъ роговъ, къ лаю собакъ, и будетъ говорить:

‘— Слушай, дочь моя, слушай… точно будто Астрея и Флегетонъ охотятся…

‘— Пускай охотятся, добрый папенька, отвтитъ ему Діана…

— Скорй, скорй, Жанна, сказалъ Сен-Люкъ: — я бы желалъ уже быть въ Меридор.

И они погоняли лошадей, которыя часа два скакали безъ отдыха, потомъ мало-по-малу умряли бгъ, и молодые люди опять вступали въ разговоръ, или мнялись поцалуями.

Такимъ-образомъ они дохали до Маиса, гд почти совершенно-успокоенные, пробыли цлый день. Еще счастливая станція на счастливомъ пути ихъ!

Съ твердымъ намреніемъ прибыть въ тотъ же вечеръ въ Меридоръ, они на слдующій день въхали въ песчаные лса, простиравшіеся въ то время отъ Геселара до Экомуа.

Прибывъ туда, Сен-Люкъ считалъ себя уже вн всякой опасности, зная то пылкій, то лнивый правъ короля, который, по расположенію духа, либо отправилъ за нимъ въ погоню двадцать курьеровъ и сто стражей съ приказаніемъ привести его живаго или мертваго, либо вздохнулъ, потянулся и проворчалъ, звнувъ:

— О! измнникъ Сен-Люкъ, не зналъ же я тебя!

А такъ-какъ за ними не было никакой погони, то было очень-вроятно, что Генрихъ III находился не въ первомъ, а во второмъ расположеніи духа.

Такъ думалъ Сен-Люкъ, оглядываясь по-временамъ на пустынную дорогу, на которой незамтно было ни малйшаго преслдователя.

— Я увренъ, думалъ онъ: — что вся гроза разразилась надъ бднымъ Шико, который, не смотря на всю свою глупость, а, можетъ-быть, по причин этой глупости, далъ мн очень-хорошій совтъ… Я отдлаюсь какою-нибудь боле или мене остроумною анаграммою.

И Сен-Люкъ вспомнилъ страшную анаграмму, которую Шико сочинилъ на него, когда онъ былъ еще въ милости.

Вдругъ Сен-Люкъ почувствовалъ, что жена схватила его за руку. Онъ вздрогнулъ. Движеніе ея не походило на ласку.

— Что съ тобой? спросилъ онъ.

— Смотри, сказала Жанна.

Сен-Люкъ оглянулся и увидлъ вдали всадника, скакавшаго во весь опоръ по той же дорог, по которой они хали.

Всадникъ этотъ находился на вершин холма, рзко отдлялся отъ блднаго неба, и по тому обману перспективы, который, вроятно, многіе изъ нашихъ читателей замчали, казался великаномъ.

Это обстоятельство показалось дурнымъ предзнаменованіемъ Сен-Люку, потому-что въ то самое время, когда онъ считалъ себя уже вн опасности, дйствительность какъ-бы опровергала его мнніе. Не смотря на спокойствіе, онъ внутренно страшился какой-либо внезапной прихоти Генриха III.

— Да, точно, отвчалъ онъ, поблднвъ: — всадникъ.

— Ускачемъ поскоре, сказала Жанна, пришпоривъ лошадь.

— Нтъ, возразилъ Сен-Люкъ, который, не смотря на ощутительный страхъ, не терялъ присутствія духа:— нтъ, этотъ всадникъ одинъ, если я не ошибаюсь, а отъ одного человка я бжать не могу. Посторонимся и дадимъ ему дорогу, когда онъ продетъ, мы будемъ продолжать путь.

— А если онъ остановится?

— Если остановится, такъ мы увидимъ, съ кмъ имемъ дло, и будемъ дйствовать сообразно обстоятельствамъ.

— Ты правъ, сказала Жанна:— и я напрасно безпокоилась, находясь, мой милый Сен-Люкъ, подъ твоей защитой.

— Однакожъ все-таки пришпоримъ лошадей, сказалъ Сен-Люкъ, бросивъ послдній взглядъ на незнакомца, скакавшаго во весь галопъ прямо къ нимъ:— я узнаю шляпу и на шляп перо, которое пугаетъ меня.

— О, Боже мой! Что же можетъ быть страшнаго въ шляп и пер? спросила Жанна, слдуя за мужемъ, схватившимъ лошадь ея подъ уздцы и тащившимъ ее за собою въ лсъ.

— То, что перо самаго новомоднаго цвта, а шляпа ныншней формы, подкрашивать эти перья стоитъ слишкомъ-дорого, шляпы эти также непомрпо-дороги, по причин своей новомодности, слдоватольно за нами скачетъ не какой-нибудь деревенскій дворянинъ, землякъ жирныхъ пулярдокъ, которыхъ столько уважаетъ Шико. Ускачемъ скоре, Жанна, этотъ всадникъ похожъ на посланца моего повелителя, августйшаго Генриха III.

— Ускачемъ! отвчала молодая женщина, дрожа какъ листъ при одной мысли о томъ, что ее могли разлучить съ мужемъ.

Но говорить было легко, исполнить трудно. Сосны были такъ часты въ лсу, что образовывали настоящую зеленую стну, да и лошади вязли въ сыпучемъ песк.

Между-тмъ, всадникъ приближался съ быстротою молніи, и уже слышался топотъ копя его по склону холма.

— Боже мой! нтъ никакого сомннія, онъ гонится за нами! вскричала молодая женщина.

— Morbleu! отвчалъ Сен-Люкъ:— если за нами, такъ посмотримъ, что ему угодно, потому-что бжать невозможно, онъ пшкомъ догонитъ насъ.

— Онъ остановился, сказала молодая женщина.

— Сходитъ съ коня, прибавилъ Сен-Люкъ: — входитъ въ лсъ. А, morbleu! хоть бы онъ былъ самъ чортъ, такъ я пойду къ нему на встрчу.

И точно, привязавъ лошадь къ дереву, незнакомецъ вошелъ въ лсъ и кричалъ:

— Эй, дворянинъ! не бгите, тысяча чертей! Я хочу отдать вамъ вещь, которую вы потеряли.

— Что онъ говоритъ? спросила графиня.

— Онъ говоритъ, что мы потеряли какую-то вещь, отвчалъ Сен-Люкъ.

— Эй, господинъ пажъ, продолжалъ незнакомецъ: — вы забыли свои браслетъ въ курвилльской гостинниц. Чортъ возьми! женскихъ подарковъ терять не должно, а особенно съ портретомъ, и тмъ боле съ портретомъ почтенной мадамъ де-Коссе. Я же хочу вамъ услужить, а вы заставляете меня бгать за вами.

— Да это знакомый голосъ! вскричалъ Сен-Люкъ.

— Онъ говоритъ о маменьк.

— Разв ты потеряла браслетъ, другъ мой?

— Ахъ, Боже мой, да! Я только сегодня утромъ замтила это, и никакъ не могла вспомнить, гд его оставила.

— Да это Бюсси! вскричалъ вдругъ Сен-Люкъ.

— Графъ де-Бюсси, спросила Жанна: — нашъ другъ?

— Разумется, нашъ другъ! вскричалъ Сен-Люкъ, спша такъ же скоро на встрчу дворянину, какъ онъ бжалъ отъ него.

— Сен-Люкъ! слдовательно я не ошибся, сказалъ звучнымъ, веселымъ голосомъ де-Бюсси, который однимъ скачкомъ очутился возл молодыхъ супруговъ.— Здравствуйте, графиня, продолжалъ онъ, смясь и подавая графин портретъ, который она въ-самомъ-дл забыла въ курвилльской гостинниц, гд, какъ мы уже говорили, наши путешественники переночевали.

— Не король ли послалъ васъ за нами лъ погоню, мось де-Бюсси? спросила Жанна, улыбаясь.

— Меня? О, нтъ! Я не такъ-друженъ съ его величествомъ, чтобъ могъ удостоиться подобнаго порученія. Нтъ, я нашелъ вашъ браслетъ въ Курвилл, и по-этому догадался, что вы дете по этой дорог. Тогда я погналъ своего копя, увидлъ васъ и невольно загналъ въ лсъ. Извините.

— Слдовательно, спросилъ Сен-Люкъ, не совсмъ еще убжденный:— одинъ случай привелъ васъ на эту дорогу.

— Случай, отвчалъ Бюсси:— или, лучше сказать, Провидніе.

И вс сомннія Сен-Люка разсялись при взгляд въ свтлые глаза и на откровенную улыбку прекраснаго молодаго человка.

— Слдовательно, вы путешествуете? спросила Жанна.

— Путешествую, отвчалъ Бюсси, садясь на лошадь.

— Только не такъ, какъ мы?

— Нтъ, къ-сожалнію.

— То-есть я хотла сказать, вы не въ милости!

— Почти.

— А куда вы дете?

— Къ Анжеру. А вы?

— Туда же.

— Понимаю, имніе Бриссакъ находится въ десяти ль отсюда, между Анжеромъ и Самюромъ, вы дете искать убжища въ родномъ гнздышк, какъ гонимые голубки, это очень-мило, и я позавидовалъ бы вашему счастію, еслибъ зависть не, была такой нехорошій порокъ!

— Э! мось де-Бюсси, сказала Жанна съ выраженіемъ признательности:— женитесь, и вы будете такъ же счастливы, какъ мы, счастіе само приходитъ, когда намъ есть кого любить.

И она улыбаясь взглянула на Сен-Люка, какъ-бы требуя, чтобъ тотъ подтвердилъ слова ея.

— Графиня, отвчалъ Бюсси:— я не довряю этому счастію, вдь не всякому удастся жениться съ разршенія короля…

— Полноте, мось де-Бюсси, будто вы не знаете, что васъ вс любятъ.

— Когда насъ любятъ вс, графиня, отвчалъ улыбаясь Бюсси:— такъ это значитъ, что никто насъ не любитъ.

— Знаете что, сказала Жанна, значительно взглянувъ на мужа: — я найду вамъ невсту, это, во-первыхъ, успокоитъ многихъ ревнивыхъ мужей, которыхъ я знаю, а во-вторыхъ, это доставитъ вамъ то счастіе, которое вы отрицаете.

— Я не отрицаю этого счастія, отвчалъ Бюсси, вздохнувъ:— я только говорю, что для меня оно не существуетъ.

— Хотите ли, я женю васъ? повторила мадамъ де-Сен-Люкъ.

— Если вы хотите женить меня по своему вкусу, такъ нтъ, а по моему — такъ да.

— Вы говорите это, какъ человкъ, ршившійся остаться холостякомъ.

— Можетъ-быть.

— Не-уже-ли вы влюблены въ женщину, на которой не можете жениться?

— Графъ, ради Бога, сказалъ Бюсси: — попросите мадамъ де-Сен-Люкъ, чтобъ она перестала терзать мое бдное сердце.

— Берегитесь, Бюсси, вы заставите меня думать, что вы влюблены въ жену мою.

— Въ такомъ случа вы должны сознаться въ моей скромности и въ томъ, что ревнивымъ мужьямъ нечего меня бояться.

— Правда! сказалъ Сен-Люкъ, вспомнивъ, что Бюсси привелъ къ нему жену въ Лувръ.— Но все равно, признайтесь, сердце ваше несвободно.

— Признаюсь, отвчалъ Бюсси.

— По любви, или по прихоти? спросила Жанна.

— По страсти, графиня.

— Я вылечу васъ.

— Не думаю.

— Я женю васъ.

— Сомнваюсь.

— И вы будете такъ счастливы, какъ заслуживаете…

— Увы! единственное мое счастіе теперь то, что я несчастливъ.

— Объявляю вамъ, что я ужасно упряма.

— А я больше васъ! отвчалъ Бюсси.

— Графъ, вы уступите мн.

— Послушайте, графиня, сказалъ молодой человкъ:— будемъ путешествовать какъ добрые друзья. Не будемъ ссориться. Выдемъ сперва изъ этой песочницы и подемъ полемъ къ тому маленькому селенію, которое виднется тамъ, вправо…

— Зачмъ же къ этому, а не къ другому?

— Мн все равно.

— Такъ стало-быть вы дете съ нами.

— До извстнаго мста, если позволите.

— Съ удовольствіемъ. Но вы сдлаете еще лучше, если подете съ нами.

— Куда?

— Въ Меридорскій-Замокъ.

Кровь бросилась сперва въ лицо, а потомъ къ сердцу Бюсси. Онъ сначала покраснлъ, а потомъ такъ поблднлъ, что тайна его была бы открыта, еслибъ Жанна не смотрла въ это время съ улыбкой на мужа.

Бюсси имлъ время прійдти въ себя, пока молодые супруги, или, лучше сказать, любовники, взорами бесдовали другъ съ другомъ, собравшись съ духомъ, онъ спросилъ:

— Въ Меридорскій-Замокъ, графиня? Что это такое?

— Имніе одной изъ моихъ подругъ, отвчала Жанна.

— Изъ вашихъ… подругъ… продолжалъ Бюсси: — и она… теперь у себя… въ имніи?

— Разумется, отвчала г-жа де-Сен-Люкъ, не имвшая ни малйшаго свднія о томъ, что происходило въ послдніе два мсяца въ Меридор:— не-уже-ли вы, графъ, никогда не слышали ничего о барон де-Меридор, одномъ изъ богатйшихъ владтелей въ этомъ краю?.. И…

— И? повторилъ Бюсси, замтивъ, что Жанна остановилась.

— И о дочери его, Діан де-Меридоръ, прелестнйшей двиц не только въ здшнемъ краю, но и въ цлой Франціи?

— Не слыхалъ, съ трудомъ отвчалъ Бюсси.

И пока Жанна опять смотрла на мужа съ нжнымъ выраженіемъ, молодой дворянинъ спрашивалъ себя, по какому странному счастію встрчалъ онъ на этой дорог, безъ всякой причины, безъ всякой логики, людей, которые заговаривали съ нимъ о Діан де-Меридоръ, о единственной женщин, о которой онъ могъ помышлять въ настоящую минуту. Было ли это сдлано съ намреніемъ? Не можетъ-быть, потому-что Сен-Люкъ не былъ уже въ Париж, когда Бюсси вошелъ къ графин де-Монсоро и когда онъ узналъ, что графиня де-Монсоро была Діана де-Меридоръ.

— А далеко ли отсюда это имніе? спросилъ Бюсси.

— Кажется, въ семи ль, и я готова биться объ закладъ, что мы тамъ переночуемъ, а не въ этомъ селеніи, которое вамъ столько нравится. дете вы съ нами?

— Съ удовольствіемъ.

— А! произнесла Жанна: — вотъ мы уже ступили шагъ къ тому счастію, которое я вамъ предлагаю.

Бюсси поклонился и продолжалъ хать возл молодыхъ супруговъ, которые были съ нимъ очень-любезны за услугу, имъ оказанную.

Въ-продолженіи нсколькихъ минутъ они хали молча.

Наконецъ, Бюсси, которому хотлось узнать многое, ршился сдлать вопросъ. Какъ человкъ, котораго приглашали въ незнакомый домъ, онъ имлъ на то полное право.

— А что за человкъ этотъ баронъ де-Меридоръ, о которомъ вы мн говорите?

— Онъ истинный дворянинъ, рыцарь древнихъ временъ, который, еслибъ жилъ во времена короля Артура, то наврное попалъ бы за круглый столъ.

— А, спросилъ Бюсси, съ неимоврнымъ усиліемъ стараясь придать лицу своему равнодушное выраженіе:— за кого выдалъ онъ свою дочь?

— Свою дочь?

— Да.

— За кого?

— Я спрашиваю васъ о томъ.

— Діану?

— Что жь въ этомъ удивительнаго?

— Ничего, но Діана не замужемъ, иначе меня первую увдомили бъ о томъ.

Сердце Бюсси сжалось, и горестный, тяжкій вздохъ вырвался изъ груди его.

— Слдовательно, продолжалъ онъ: — мамзель де-Меридоръ въ замк, у своего отца?

— Надемся, отвчалъ Сен-Люкъ съ удареніемъ, которымъ какъ бы хотлъ показать жен, что онъ понялъ ее, соглашался съ нею и вступалъ съ нею въ союзъ.

Наступила минута молчанія, во время котораго каждый былъ занятъ своими мыслями.

— Ахъ! вскричала вдругъ Жанна, приподнявшись на стременахъ: — вотъ и башни замка. Смотрите, смотрите, мось де-Бюсси, посреди этого огромнаго обнаженнаго лса, который черезъ мсяцъ покроется очаровательною зеленью, видите ли вы аспидную кровлю?

— Вижу, вижу, отвчалъ Бюсси съ волненіемъ, которому самъ изумился.— Такъ это замокъ Меридоръ?

И по обороту мысли, весьма-понятному и естественному при вид богатой и прекрасной природы даже въ это время года, при вид дворянскаго жилища, онъ вспомнилъ о бдной плнниц, заключенной въ удушливомъ домик Сент-Антуанской-Улицы, посреди парижскихъ испареній и тумановъ…

Онъ еще разъ вздохнулъ. Общая счастіе, г-жа де-Сен-Люкъ внушила ему надежду.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

I.
Старикъ-сирота.

Мадамъ де-Сен-Люкъ не ошиблась: два часа спустя, они подъхали къ Меридорскому-Замку.

Посл разговора путешественниковъ, сообщеннаго нами въ послдней глав, Бюсси сталъ раздумывать, не разсказать ли добрымъ пріятелямъ своимъ о причинахъ, заставившихъ Діану удалиться изъ Меридора. Но, приступая къ этимъ объясненіямъ, надобно было открыть не только то, что вс скоро должны были узнать, но еще и то, что одинъ Бюсси зналъ, и чего онъ никому не хотлъ открывать. Итакъ онъ отказался отъ признанія, которое повлекло бы за собою слишкомъ-много разспросовъ и догадокъ.

Притомъ же, Бюсси желалъ вступить въ Меридоръ, какъ человкъ совершенно-незнакомый. Онъ хотлъ видть барона де-Меридоръ безъ всякаго приготовленія и желалъ слышать откровенное мнніе старика о граф Монсоро и герцог анжуйскомъ, онъ желалъ, наконецъ, убдиться — не въ томъ, справедливъ ли разсказъ Діаны, потому-что не могъ подозрвать ее, — но въ томъ, что она сама не была обманута ни въ чемъ и что разсказъ, который онъ выслушалъ съ такимъ участіемъ, во всемъ согласовался съ дйствительностью.

Читатели видятъ, что Бюсси обладалъ двумя качествами, поддерживающими человка высшихъ способностей въ его сфер, даже посреди ослпленія, порождаемаго любовью: эти два качества были осторожность съ чужими и глубокое уваженіе къ любимой особ.

А потому мадамъ де-Сен-Люкъ, обманутая, вопреки своей женской проницательности, присутствіемъ духа Бюсси, ни мало не сомнвалась въ томъ, что молодой человкъ впервые слышитъ имя Діаны, что это имя не пробуждало въ немъ ни воспоминаній, ни надеждъ, и что онъ надялся встртить въ Меридор какую-нибудь довольно-неловкую провинціалку, которую сильно смутитъ видъ неожиданныхъ гостей.

Въ-слдствіе этого, она готовилась насладиться его изумленіемъ при вид Діаны.

Одно удивило ее: когда часовой протрубилъ сигналъ, возвщавшій о прізд гостей, Діана не вышла имъ на встрчу къ подъемному мосту, что она обыкновенно длывала.

Но, вмсто Діаны на главное крыльцо вышелъ изъ замка согбенный старецъ, упиравшійся на трость. На немъ было зеленое бархатное полукафтанье, подбитое лисьимъ мхомъ, а у пояса висли серебряный свистокъ и связка ключей.

Вечерній втеръ игралъ длинными волосами его, блыми какъ первый выпавшій снгъ.

Онъ перешелъ черезъ подъемный мостъ, за нимъ слдовали дв большія собаки нмецкой породы, он шли медленно, опустивъ голову и ни однимъ шагомъ не опереживая одна другой. Старецъ, подошелъ къ парапету, спросилъ слабымъ голосомъ:

— Кто тамъ и кто удостоиваетъ бднаго старика посщеніемъ?

— Я! я, баронъ Огюстенъ! весело вскричала молодая женщина.

Жанна де-Коссе называла старика по имени, въ отличіе отъ младшаго его брата, Гильйома, умершаго за три года передъ тмъ.

Но вмсто радостнаго восклицанія старика, которое Жанна ожидала, онъ медленно поднялъ голову, и, устремивъ на путешественниковъ мутные глаза, спросилъ:

— Вы?.. Я не вижу. А кто вы?..

— О, Боже мой! вскричала Жанна: — не-уже-ли вы меня не узнате? Ахъ, я и забыла, что я переодта…

— Простите, сказалъ баронъ: — но я почти ничего боле не вижу. Глазамъ стариковъ трудно плакать, а если имъ суждено проливать слезы, то эти слезы жгутъ ихъ.

— Ахъ, баронъ! вскричала молодая женщина:— я вижу, что, въ-самомъ-дл, зрніе ваше стало слабо, иначе вы узнали бы меня, хоть я и въ мужскомъ плать. Итакъ, я должна вамъ сказать, какъ меня зовутъ.

— Да, да, скажите, возразилъ старикъ: — а не то я не узнаю.

— Такъ знайте же, что я графиня де-Сен-Люкъ.

— Сен-Люкъ? повторилъ старикъ:— не знаю.

— Но когда я была въ двицахъ, сказала засмявшись молодая женщина: — меня звали Жанной де-Коссе-Бриссакъ.

— Ахъ, Боже мой! вскричалъ старецъ, стараясь открыть дрожащими руками ршетчатую дверь:— ахъ, Боже мой!

Жанна, непонимавшая причины этого страннаго пріема, столь различнаго отъ того, котораго ожидала, и приписывавшая его дряхлости старика и ослабленію его умственныхъ способностей, соскочила, наконецъ, съ лошади, когда онъ узналъ ее, и бросилась къ нему, по прежней привычк, но, поцаловавъ барона, она замтила, что щеки его были мокры: онъ плакалъ.

— Это отъ радости! подумала она.— Сердце его осталось молодо.

— Пойдемте, сказалъ старикъ, поцаловавъ Жанну.

И, не обращая никакого вниманія на обоихъ мужчинъ, ее сопровождавшихъ, онъ направился къ замку прежнимъ медленнымъ и мрнымъ шагомъ и по-прежнему сопровождаемый двумя собаками, которыя только посмотрли на гостей.

Видъ замка былъ исполненъ невыразимаго унынія, вс ставни были закрыты, онъ походилъ на огромный гробъ. Слуги, изрдка появлявшіеся, были въ траур. Сен-Люкъ посмотрлъ на жену, какъ-бы спрашивая ее, что это значило.

Жанна поняла взглядъ мужа, и такъ-какъ она сама желала поскоре выйдти изъ грустнаго невднія, то подошла къ барону, взяла его за руку и спросила:

— А Діана? Не-уже-ли ея нтъ здсь?

Старикъ остановился, какъ-бы пораженный громомъ, и, посмотрвъ на молодую женщину съ выраженіемъ, походившимъ почти на ужасъ, вскричалъ:

— Діана!

И въ то же мгновеніе об собаки, поднявъ головы къ своему хозяину, жалобно завыли.

Бюсси невольно задрожалъ, Жанна посмотрла на Сен-Люка, а тотъ остановился въ нершимости, идти ли ему впередъ, или воротиться назадъ.

— Діана! повторилъ старикъ, какъ-будто-бы ему нужно было время, чтобъ обдумать сдланный ему вопросъ:— разв вы не знаете?..

И слабый, дрожащій голосъ его превратился въ стонъ, вырвавшійся изъ глубины груди.

— Но что такое? что же случилось? вскричала Жанна, сложивъ руки.

— Діана умерла! вскричалъ старикъ, поднявъ съ видомъ отчаянія руки къ небу и залившись слезами.

Потомъ онъ опустился въ изнеможеніи на первыя ступени крыльца, къ которому подошелъ въ эту минуту, закрылъ лицо обими руками и покачивался, какъ-бы желая прогнать страшное воспоминаніе, безпрестанно терзавшее его.

— Умерла! вскричала Жанна съ ужасомъ, поблднвъ какъ мертвая.

— Умерла! повторилъ Сен-Люкъ съ нжнымъ состраданіемъ къ старику.

— Умерла? проговорилъ Бюсси.— Онъ обманулъ его, сказавъ, что Діана умерла. О, бдный старикъ! какъ ты меня полюбишь!

— Умерла! умерла! повторялъ баронъ: — они убили ее!

— Ахъ, бдный, бдный баронъ! произнесла Жанна, которая, посл ужаснаго удара, нанесеннаго ей этимъ извстіемъ, нашла единственное средство, облегчающее сердце женщины — слезы.

Она зарыдала, обливая слезами лицо старика, около шеи котораго обвились ея руки.

Старый владтель Меридора поднялся съ усиліемъ.

— Все равно, сказалъ онъ: — горесть и уныніе, поселившіяся въ моемъ замк, не изгнали изъ него гостепріимства, пойдемте за мною.

Жанна взяла старика подъ руку и прошла съ нимъ чрезъ сни, древнюю залу стражей, превратившуюся въ столовую, а оттуда въ пріемную.

Передъ ними шелъ и отворялъ двери слуга, печальное лицо и раскраснвшіеся глаза котораго свидтельствовали о привязанности къ господину, за ними шли Сен-Люкъ и Бюсси.

Вошедъ въ пріемную, старикъ, поддерживаемый Жанною, слъ, или лучше сказать, упалъ на большое деревянное кресло, украшенное богатой рзьбой.

Слуга открылъ окно, чтобъ освжить воздухъ, и, не выходя изъ комнаты, удалился въ уголъ.

Жанна не осмливалась прерывать молчанія. Она страшилась растравить раны старика разспросами, и вмст съ тмъ, подобно всмъ людямъ молодымъ и счастливымъ, не хотла врить въ несчастіе старика. Есть лта, въ которыя не понимаютъ ужасовъ неумолимой смерти, потому-что не врятъ въ нее.

Баронъ первый прервалъ молчаніе, какъ-бы угадавъ желаніе Жанны.

— Вы, кажется, сказали мн, что вы замужемъ, милая Жанна? этотъ молодой человкъ вашъ мужъ?

И онъ указалъ на Бюсси.

— Нтъ, баронъ Огюстенъ, отвчала Жанна:— вотъ мой мужъ, графъ де-Сен-Люкъ.

Сен-Люкъ преклонился не столько передъ почтеннымъ, заслуженнымъ старикомъ, сколько передъ несчастнымъ отцонъ, баронъ отечески отвтилъ на его поклонъ и даже силился улыбнуться, потомъ, обративъ мутные глаза къ Бюсси, онъ спросилъ:

— А это вашъ братъ, братъ вашего мужа, или родственникъ вашъ?

— Нтъ, почтенный баронъ, это не родственникъ, но другъ нашъ: Луи де-Клермонъ, графъ де-Бюсси д’Амбуазъ, одинъ изъ дворянъ герцога анжуйскаго.

При этихъ словахъ, старикъ невольно вскочилъ, выпрямился, бросилъ грозный взглядъ на Бюсси, и, какъ-бы истощенный этимъ нмымъ вызовомъ, съ глухимъ стономъ упалъ опять въ кресло.

— Что это значитъ? спросила Жанна.

— Баронъ знаетъ васъ, графъ де-Бюсси? спросилъ Сен-Люкъ.

— Я въ первый разъ имю честь видть барона де-Меридоръ, спокойно отвчалъ Бюсси, который одинъ понялъ, какое дйствіе произвело на старика имя герцога анжуйскаго.

— А! вы дворянинъ герцога анжуйскаго, сказалъ баронъ:— вы на служб у этого чудовища, этого демона, и смете признаваться въ томъ, и осмлились войдти въ мой домъ!

— Онъ, кажется, помшанъ, шепнулъ Сен-Люкъ жен, съ изумленіемъ смотря на барона.

— Вроятно, горесть разстроила умственныя способности его, отвчала Жанна со страхомъ.

Баронъ де-Меридоръ произнесъ послднія слова, заставившія Сен-Люка и жену его думать, что онъ не въ полномъ разум, бросивъ на Бюсси еще боле грозный взглядъ, но молодой человкъ спокойно, почтительно встртилъ этотъ взглядъ, и не отвчалъ ни слова.

— Да, этого чудовища, продолжалъ г. де-Меридоръ, боле и боле воспламеняясь: — этого убійцы моей дочери!

— Бдный старикъ! проговорилъ Бюсси.

— Что онъ говоритъ? спросила Жанна.

— Что вы на меня смотрите съ такимъ удивленіемъ? вскричалъ баронъ, взявъ Жанну и Сен-Люка за руки:— разв вы не знаете, что герцогъ анжуйскій убилъ мою Діану? да, мою Діану, мою дочь, убилъ герцогъ анжуйскій!..

Старикъ произнесъ послднія, слова съ выраженіемъ такой глубокой горести, что слезы выступили на глазахъ самого Бюсси.

— Баронъ, сказала молодая женщина: — хоть я и не постигаю, какъ это могло случиться, но вы ни въ какомъ случа не можете обвинять въ этомъ ужасномъ преступленіи г. де-Бюсси, благороднйшаго и великодушнйшаго изъ дворянъ. Посмотрите сами, Бюсси не понимаетъ вашихъ словъ: онъ вмст съ нами оплакиваетъ ваше горе. Не-уже-ли бы онъ пришелъ сюда, еслибъ зналъ, какъ вы его пріймете? Ахъ, баронъ Огюстенъ, лучше разскажите намъ, какъ это случилось… разскажите намъ подробности этого несчастія!..

— Слдовательно, вы не знали?.. спросилъ старикъ, обращаясь къ Бюсси.

Бюсси поклонился не отвчая.

— Э, Боже мой! Разумется, онъ не зналъ, коли я сама не знала этой катастрофы!

— Моя Діана умерла, и лучшая подруга ея не узнала о ея смерти!.. Правда, я никому не писалъ, никому не говорилъ объ этомъ, мн казалось, что посл моей Діана никого не осталось на свт…

— Разскажите намъ все, разскажите,— это облегчитъ вашу горесть, сказала Жанна.

— Да! отвчалъ баронъ, глубоко вздохнувъ:— этотъ злодй, увидлъ мою Діану, красота ея поразила его… онъ веллъ похитить и скрыть ее въ замк Боже!.. Тамъ онъ намревался обезчестить ее, какъ дочь какого-нибудь васалла. Но Діана, моя благородная и чистая Діана, предпочла смерть. Она бросилась изъ окна въ озеро, и люди графа нашли только вуаль ея, плававшій по поверхности воды…

Старикъ сопровождалъ послднія слова слезами и рыданіями, которыя глубоко растрогали Бюсси, неустрашимаго воина, привыкшаго видть и проливать кровь.

Жанна съ невыразимымъ ужасомъ глядла на грача.

— О, графъ! вскричалъ Сен-Люкъ:— не правда ли, это ужасно! Вы должны оставить этого изверга, благородное сердце, подобное вашему, не можетъ оставаться преданнымъ похитителю и убійц!

Старикъ, нсколько успокоенный этими словами, ожидалъ отвта Бюсси, чтобъ знать, какое мнніе имть объ немъ, сочувствіе Сен-Люка уже утшало его. Въ сильные нравственные кризисы, велики и физическія слабости человка, и ребенокъ, укушенный любимою собакою, почти забываетъ свою боль, когда видитъ, какъ эту собаку наказываютъ.

Но, вмсто отвта на вопросъ Сен-Люка, Бюсси ступилъ шагъ къ барону де-Меридоръ.

— Баронъ, сказалъ онъ:— позволите ли вы мн переговорить съ вами наедин?

— Выслушайте г-на де-Бюсси, добрый баронъ! сказала Жанна: — вы увидите, какъ онъ добръ и услужливъ.

— Говорите, графъ, сказалъ баронъ дрожащимъ голосомъ, потому-что читалъ что-то странное во взгляд молодого человка.

Бюсси обратился къ Сен-Люку и жен его со взглядомъ, исполненнымъ благородства и пріязни, и сказалъ:

— Позвольте…

Молодые люди вышли изъ залы рука-объ-руку и еще боле цня собственное свое счастіе при вид страшной горести старика.

Когда они затворили за собою дверь, Бюсси подошелъ къ барону и низко поклонился ему.

— Баронъ, сказалъ онъ: — вы изволили въ моемъ присутствіи обвинить принца, которому я служу, вы обвинили его въ такомъ преступленіи, что я нахожусь вынужденнымъ, просить у васъ объясненія.

Старикъ сдлалъ быстрое движеніе.

— О! вы не поняли почтительнаго смысла словъ моихъ, а говорю вамъ съ участіемъ, сочувствую вашей горести, и одно желаніе облегчить вашу горесть заставляетъ меня просить васъ, баронъ, чтобъ вы въ подробности разсказали мн страшную катастрофу, о которой вы сейчасъ говорили г-ну де-Сен-Люкъ и жен его. Скажите, баронъ, убждены ли вы въ томъ, что все произошло такъ, какъ вы полагаете? что нтъ уже никакой надежды?

— Графъ, отвчалъ старикъ:— я надялся — но недолго. Благородный, великодушный дворянинъ, г. де-Монсоро, полюбилъ мою бдную дочь и принималъ въ ней живйшее участіе.

— Г. де-Монсоро! вскричалъ Бюсси: — потрудитесь же разсказать мн, что онъ сдлалъ, какъ поступилъ?

— Онъ поступилъ, какъ благородный и достойный дворянинъ, тмъ боле, что Діана отвергла его руку. Не смотря на то, онъ первый сообщилъ мн о низкомъ замысл герцога. Онъ указалъ мн средство уклониться отъ нихъ и просилъ только объ одномъ, чтобъ спасти мою дочь, и это одно доказываетъ всю прямоту, все благородство души его, онъ просилъ руки моей дочери, чтобъ, какъ человкъ молодой и мужественный, могъ защитить ее отъ могущественнаго принца, противъ котораго я, слабый старикъ, ничего не могъ предпринять. Я съ радостію согласился, но, увы! все было тщетно… онъ прибылъ слишкомъ-поздно… смерть уже спасла Діану отъ безчестія!

— Но съ-тхъ-поръ, спросилъ Бюсси:— вы не получали никакихъ извстій о граф де-Монсоро?

— Посл моего несчастія, прошло не боле мсяца, сказалъ старикъ:— и не успвъ въ своемъ великодушномъ намреніи, бдный графъ не смлъ, вроятно, явиться ко мн.

Бюсси опустилъ голову, онъ все понялъ.

Онъ понималъ теперь, какимъ-образомъ графу де-Монсоро удалось похитить у принца молодую двушку, которую онъ любилъ, — понималъ, почему графъ не опровергалъ слуха о ея смерти, боясь допустить до свднія принца, что онъ обманулъ его и что молодая двушка сдлалась его женою.

— Что вы теперь скажете? спросилъ старикъ, видя, что молодой человкъ задумался и устремилъ въ землю глаза, нсколько разъ сверкавшіе во время его разсказа.

— Я скажу, баронъ, отвчалъ Бюсси: — что герцогъ анжуйскій поручилъ мн привезти васъ въ Парижъ. Его высочество желаетъ лично переговорить съ вами.

— Переговорить! со мною! вскричалъ баронъ: — чтобъ я сталъ лицомъ-къ-лицу съ этимъ человкомъ, посл смерти моей дочери? А что нужно отъ меня этому убійц?

— Кто знаетъ? Быть-можетъ, онъ хочетъ оправдаться.

— Если онъ и оправдается, вскричалъ старикъ: — такъ возвратитъ ли ма тмъ мою дочь? Нтъ, г. де-Бюсси, нтъ, я не пойду въ Парижъ, я не хочу удаляться изъ того мста, въ которомъ покоится милое дитя мое!

— Баронъ, сказалъ Бюсси твердымъ голосомъ: — позвольте мн повторить мою просьбу, я считаю обязанностью, священнымъ долгомъ проводить васъ въ Парижъ, и нарочно за тмъ пріхалъ сюда.

— Хорошо же! я поду въ Парижъ, вскричалъ старикъ, задрожавъ отъ гнва.— Но горе погубившимъ дочь мою и меня! Король выслушаетъ меня, а если не выслушаетъ, такъ я обращусь ко всмъ дворянамъ Франціи. Притомъ же, продолжалъ онъ, какъ-бы про себя: — я забылъ въ своей горести, что у меня въ рукахъ оружіе, которымъ я до-сихъ-поръ не воспользовался. Да, г. де-Бюсси, я пойду съ вами.

— А я, баронъ, сказалъ Бюсси, взявъ старика за руку:— совтую вамъ быть твердымъ и спокойнымъ, какъ слдуетъ быть заслуженному дворянину. Господь часто непостижимымъ образомъ награждаетъ благородныя сердца, и вы не знаете, что вамъ готовитъ Его милосердіе. Прошу васъ, баронъ, не считать меня своимъ врагомъ до-тихъ-поръ, когда вы убдитесь въ моей къ вамъ преданности. И такъ, до завтра, баронъ, если вамъ угодно, завтра съ разсвтомъ мы отправимся въ путь.

— Я согласенъ, отвчалъ старый дворянинъ, невольно растроганный чувствомъ, съ которымъ Бюсси произнесъ послднія слова:— но до-тхъ-поръ, вы мн не врагъ и не другъ, вы боле того — вы гость мой, и я самъ хочу приводить васъ въ назначенный для васъ покой.

Баронъ взялъ со стола серебряный подсвчникъ съ тремя свчами, и тяжелыми шагами пошелъ съ Бюсси д’Амбуазомъ по парадной лстниц замка.

Собаки хотли послдовать за нимъ, но онъ остановилъ ихъ однимъ знакомъ, двое слугъ шли за Бюсси также съ подсвчниками.

Дошедъ до порога назначенной для него комнаты, графъ спросилъ, что сталось съ Сен-Люкомъ и его женою.

— Мой старый Жерменъ, вроятно, позаботился о нихъ, отвчалъ баронъ, — желаю вамъ доброй ночи, графъ.

II.
Какъ Реми-ле-Годуэнъ познакомился, въ отсутствіи Бюсси, съ одной изъ обитательницъ дома въ Сент-Антуанской-Улиц.

Сен-Люкъ и жена его не приходили въ себя отъ изумленія. Бюсси, имвшій тайные переговоры съ г-мъ де-Меридоръ, Бюсси, намревавшійся хать съ старикомъ въ Парижъ, наконецъ, Бюсси, принимавшій на себя распоряженіе длами, о которыхъ онъ, повидимому, не имлъ прежде никакого понятія, былъ для молодыхъ людей необъяснимымъ феноменомъ.

Что же касается, до барона, то волшебное могущество титула ‘его высочества’, произвело на него обыкновенное свое дйствіе, дворяне временъ Генриха III не смялись еще надъ титулами и гербами, королевское высочество, это слово для барона де-Меридоръ, какъ и для всхъ, исключая короля, было страшне грозы и бури.

Утромъ, баронъ простился съ своими гостями, въ полное распоряженіе которымъ оставлялъ свой замокъ, но Сен-Люкъ и жена его, понимая затруднительность положенія, ршились при первой возможности выхать изъ Меридора и отправиться въ имніе Бриссака, которое находилось по сосдству, лишь-только получатъ на то позволеніе боязливаго маршала.

Что же какается до Бюсси, то ему достаточно было одной минуты для объясненія своего страннаго поведенія. Онъ шепнулъ нсколько словъ на ухо жен Сен-Люка.

Посл этихъ словъ, лицо Жанны прояснилось, щеки ея покрылись очаровательнымъ румянцемъ, коралловый ротикъ полураскрыдся, выставивъ на показъ два ряда зубовъ блыхъ, какъ перламутръ, приложивъ пальцы къ губамъ и пославъ поцалуй Бюсси, она убжала, сдлавъ знакъ мужу.

Старикъ не замтилъ этой выразительной пантомимы, устремивъ взоръ на жилище своихъ прародителей, онъ машинально ласкалъ двухъ собакъ, которыя какъ-бы не хотли съ нимъ разставаться, растроганнымъ голосомъ роздалъ онъ нисколько приказаній слугамъ, которые въ уныніи и почтительно внимали словамъ своего стараго и несчастнаго повелителя. Потомъ, свъ не безъ груда и съ помощію конюшаго на пгую лошадь, которую онъ особенно любилъ, баронъ поклонился замку и ухалъ, не сказавъ ни слова.

Бюсси, съ сіяющими отъ удовольствія глазами, отвчалъ на улыбки Жанны и часто оглядывался, чтобъ прощаться съ своими друзьями. При разставаніи, Жанна шепнула ему:

— Какой вы, графъ, странный человкъ!.. Я общала вамъ счастіе въ Меридор, а между-тмъ вы сами принесли сюда счастіе.

Изъ Меридора до Парижа далеко, особенно для стараго воина, покрытаго ранами, полученными въ народныхъ войнахъ. Далеко было также бдному пгому коню, котораго звали Жирнакомъ, и который при этомъ имени еще гордо подымалъ поникшую отъ старости голову.

Въ дорог, Бюсси принялся за исполненіе своего намренія, состоявшаго въ томъ, чтобъ внимательностью и сыновними попеченіями заслужить пріязнь старика, встртившаго его сначала съ ненавистію, — и, вроятно, онъ усплъ въ этомъ, потому-что утромъ шестаго дня, по прибытіи въ Парижъ, баронъ де-Меридоръ сказалъ молодому человку слова, ясно выражавшія перемну, происшедшую въ умь его во время путешествія:

— Странно, графъ! теперь я ближе, нежели когда-либо, къ источнику своего несчастій, а между-тмъ, я гораздо-спокойне, нежели какъ былъ при отъздъ изъ Меридорскаго-Замка.

— Подождите еще два часа, баронъ, отвчалъ Бюсси: — и вы будете судить обо мн не такъ, какъ прежде судили.

Путешественники въхали въ Парижъ чрезъ Сен-Марсельское-Предмсгье.

— Куда мы демъ? спросилъ баронъ:— вроятно въ Лувръ?

— Баронъ, отвчалъ Бюсси: — я сперва намренъ пригласить васъ къ себ, чтобъ вы имли время отдохнуть и собраться съ силами, необходимыми вамъ для свиданія съ особою, къ которой я долженъ проводить васъ.

Баронъ повиновался безпрекословно, Бюсси проводилъ его прямо къ своему дому, въ улицъ Гренель-Сент-Оноре.

Слуги графа не ожидали, или, лучше сказать, уже перестали ждать его: воротившись ночью домой въ маленькую дверь, отъ которой у него одного былъ ключъ, онъ самъ осдлалъ свою лошадь, и ускакалъ, повидавшись сперва только съ Реми-ле-Годуэномъ. Внезапное отсутствіе Бюсси, опасности, которымъ онъ подвергался въ прошедшую недлю, ни чмъ неисправимая его отважность, заставляли всхъ полагать, что, наконецъ, счастіе измнило его мужеству, и что онъ сдлался жертвой какого-нибудь нападенія своихъ враговъ.

Лучшіе друзья и врнйшіе слуги Бюсси тшетно искали его-самого или трупа его въ предмстьяхъ, въ бастильскихъ рвахъ и въ уединеннйшихъ частяхъ города.

Одинъ только человкъ былъ спокоенъ и отвчалъ на вс разспросы:

— Графъ живъ и здоровъ.

Но на вс дальнйшіе вопросы, на вс попытки узнать куда двался графъ, этотъ человкъ молчалъ.

Человкъ этотъ, подвергавшійся грубостямъ и колкостямъ за успокоительный, но весьма лаконическій отвтъ, былъ знакомецъ нашъ, Реми-ле-Годуэнъ, который, къ величайшему соблазну домочадцевъ графа, велъ престранную жизнь: пропадалъ иногда съ утра, ходилъ, звалъ, возвращался къ ночи съ страшнымъ аппетитомъ и всякій разъ веселостью своею разгонялъ уныніе домочадцевъ.

Ле-Годуэнъ возвращался домой посл одной изъ своихъ таинственныхъ отлучекъ, когда услышалъ на почетномъ двор дома Бюсси радостные клики. Онъ вошелъ на дворъ и увидлъ, съ какою радостію конюшіе окружали лошадь, нетерпливо ожидая, на чью долю достанется честь подержать лошадь графа, который не сходилъ еще съ нея.

— Благодарю, говорилъ имъ Бюсси: — за ваше участіе, вы радуетесь, что я еще живъ. Вы не довряете глазамъ своимъ… Это я самъ, друзья мои, я самъ. Помогите же этому достойному дворянину сойдти съ лошади, и оказывайте ему такое же уваженіе, какъ-бы онъ былъ принцъ крови.

Бюсси не напрасно сказалъ послднія слова. Слуги сначала не обратили никакого вниманія на старика, по скромной одеждъ, далеко отсталой отъ моды и по старой пгой лошади, они приняли его за какого-нибудь стараго отставнаго конюшаго, привезеннаго графомъ изъ провинціи.

Но посл приказанія Бюсси, вс засуетились около стараго дворянина.— Ле-Годуэнъ, по обыкновенію своему, глядлъ на происходившее смясь изподтишка, и только серьзный видъ Бюсси согналъ улыбку съ веселаго, открытаго лица молодаго доктора.

— Скоре, отведите комнату господину барону! вскричалъ Бюсси.

— Которую? спросили разомъ нисколько голосовъ.

— Лучшую, мою.

И, соскочивъ съ лошади, Бюсси подалъ старику руку, чтобъ помочь ему взобраться на лстницу и стараясь принять его еще съ большимъ почетомъ, нежели съ какимъ самъ былъ принятъ имъ.

Баронъ де-Меридоръ принималъ вс почести безъ сопротивленія и почти безъ воли, подобно тому, какъ мы иногда предаемся увлекательнымъ мечтамъ, заносящимъ насъ въ фантастическія страны царства воображенія и мрака.

Барону принесли золочный кубокъ, и Бюсси самъ налилъ въ него ‘вино гостепріимства’.

— Благодарю, благодарю! говорилъ старикъ: — но скоро ли мы отправимся туда, куда должны идти?

— Скоро, баронъ, будьте спокойны… предстоящее свиданіе осчастливитъ не васъ однихъ, но и меня.

— Не-уже-ли?.. Вы во всю дорогу говорили мн рчи, смысла которыхъ я не понимаю.

— Я говорю, баронъ, и говорилъ, что Провидніе хранитъ благородныя сердца… и оказываетъ чудеса въ ихъ пользу.

Баронъ съ изумленіемъ посмотрлъ на Бюсси: — но Бюсси, почтительно поклонившись и сказавъ, что сейчасъ вернется, удалился съ улыбкой на лиц.

Бюсси ожидалъ встртить Реми въ передней, и не ошибся. Онъ взялъ молодаго врача подъ-руку и пошелъ съ нимъ въ сосднюю комнату.

— Ну, любезный Иппократъ, спросилъ онъ: — какъ наши дла?

— Какія дла?

— Разумется, дла въ Сент-Антуанской-Улиц.

— Графъ, мн кажется, что они въ весьма-благопріятномъ положеніи — для васъ. Впрочемъ, это не новость.

Бюсси вздохнулъ.

— Слдовательно, мужъ не возвращался? спросилъ онъ.

— Какъ же! приходилъ, только напрасно.— Во всей этой исторіи замшанъ какой-то старый отецъ, на которомъ будетъ основана развязка, этого отца ждутъ съ неописаннымъ нетерпніемъ…

— А ты почему это знаешь?

— Какъ не знать! отвчалъ Годуэнъ съ открытой, добродушной улыбкой:— ваше отсутствіе лишило меня всякихъ занятій, не желая даромъ сть хлбъ вашъ, я употребилъ все свое свободное время въ вашу пользу.

— Что же ты сдлалъ? Разсказывай, мой добрый Реми, я слушаю.

— Вотъ что я сдлалъ: когда вы ухали, я, съ туго-набитымъ кошелькомъ, книгами и шпагой переселился въ маленькую квартирку, которую нанялъ на углу Сент-Антуанской-Улицы.

— Прекрасно.

— Оттуда мн былъ виднъ отъ подваловъ до трубъ извстный вамъ домъ.

— Хорошо, дале.

— Переселившись на новую квартиру, я слъ къ окну.

— Такъ.

— Такъ, да не такъ, тутъ явилось маленькое затрудненіе.

— Какое?

— Изъ этого окна я все видлъ, но и меня могли видть. Сосди могли принять меня, постоянно любующагося однимъ и тмъ же видомъ, за плута, за влюбленнаго, за шпіона или за сумасшедшаго.

— Справедливо, мой добрый Годуэнъ.— Какъ же ты сдлалъ?

— Я увидлъ, что надобно было прибгнуть къ ршительнымъ мрамъ, и… влюбился!

— Что? спросилъ Бюсси, не понимая, какую пользу могла принести ему любовь Реми.

— Я влюбился, какъ уже имлъ честь вамъ докладывать, съ важностію повторилъ молодой докторъ: — влюбился крпко, безъ памяти.

— Въ кого же?

— Въ Гертруду.

— Гертруду? служанку г-жи Монсоро?

— Разумется, въ Гертруду, служанку графини Монсоро.— Что длать, графъ! я не дворянинъ, а бдный, ничтожный докторъ, слдовательно, по-необходимости, долженъ довольствоваться служанками и длать свои опыты in anima vili, какъ у насъ говорится.

— Бдный Реми! сказалъ Бюсси: — я вполн цню твою преданность.

— Э, графъ! отвчалъ Годуэпъ:— вы напрасно обо мн сожалете. Гертруда славная двушка, она двумя дюймами выше меня ростомъ, и шутя подниметъ меня одной рукой за воротникъ, у ней чрезвычайно развиты двуглавая мышца и ручные мускулы. Это внушило мн къ ней уваженіе, весьма польстившее ея самолюбію, а такъ-какъ я всегда ей уступаю, то у насъ никогда не доходитъ до споровъ, притомъ же, у ней есть чудесная способность…

— Какая?

— Способность разсказывать, такъ-что я все знаю, что длается у ея госпожи… А? что вы скажете на это, графъ?— Я думалъ, что вамъ очень-пріятно будетъ знать, что происходило во время вашего отсутствія.

— Годуэнъ, ты добрый геній, посланный мн случаемъ или, лучше сказать, самимъ Провидніемъ… Слдовательно, ты съ Гертрудой въ такихъ отношеніяхъ…

— Puella me deligit, отвчалъ Годуэнъ, покачиваясь съ притворнымъ самодовольствіемъ.

— И ты принятъ у нихъ въ дом?

— Вчера, въ полночь, я въ первый разъ на-ципочкахъ вошелъ въ знакомую вамъ дверь съ окошечкомъ.

— Какъ дошелъ ты до этого?

— Самымъ простымъ способомъ.

— Но какимъ же? разскажи.

— На третій день посл вашего отъзда, и на второй посл моего переселенія въ новую квартиру, я ждалъ на улиц, чтобъ предметъ будущей моей страсти отправился закупать провизію, чмъ онъ занимается каждый день, отъ восьми до девяти часовъ утра. Въ десять минутъ девятаго она явилась. Я немедленно отправился къ ней на встрчу.

— И она узнала тебя?

— Узнала, вскрикнула и убжала.

— А ты?

— Я побжалъ за нею и насилу догналъ, потому-что она бгаетъ очень-шибко, но, знаете, въ длинномъ плать бжать неловко… И такъ, я догналъ ее…

‘— Іисусе! вскричала она.

‘— Пресвятая Богородица! вскричалъ я.

‘Это восклицаніе подало ей хорошее мнніе обо мн, потому-что другой человкъ, мене-благочестивый, закричалъ бы corbleu, или morbleu!

‘— Молодой докторъ! вскричала она.

‘— Прелестная служанка! отвчалъ я’

‘Она улыбнулась, но въ то же время отвчала:

‘— Вы ошибаетесь, я васъ не знаю.

‘— А я васъ знаю, возразилъ я:— потому-что съ-тхъ-поръ, какъ встртился съ вами, я не живу — я обожаю васъ, обожаю до того, что уже не могъ боле жить въ улиц Ботрельи и переселился сюда, въ Сент-Антуанскую-Улицу, чтобъ только видть васъ, любоваться вами… Если я понадоблюсь вамъ въ другой разъ, чтобъ опять перевязать рану какому-нибудь красавцу-дворянину, такъ милости прошу на новую квартиру.

‘— Тише! сказала она.

‘— А-га! такъ вы меня узнали теперь? отвчалъ я.

‘И вотъ какъ мы познакомились или, лучше сказать, возобновили знакомство.

— Такъ-что теперь ты…

— Счастливъ, какъ только можно быть счастливымъ… говоря относительно, — вы понимаете, но и въ другомъ отношеніи я боле, нежели счастливъ, потому-что мн удалось услужить вамъ.

— Но если она догадается?

— Никогда, я ни слова не говорилъ о васъ. Гд бдному Реми-ле-Годуэну знать такихъ благородныхъ дворянъ, какъ графъ де-Бюсси? Нтъ, я только такъ, стороной, спросилъ ее: а что подплываетъ вашъ молодой баринъ?

‘— Какой молодой баринъ?

‘— А тотъ, что былъ раненъ.

‘— Это совсмъ не мой баринъ, отвчала она.

‘— А!, я только такъ подумалъ, потому-что онъ лежалъ въ постели вашей барыни…

‘— Ахъ, Боже мой, нтъ! отвчала она со вздохомъ:— мы его совсмъ не знали, и посл того видли только одинъ разъ.

‘— Такъ, слдовательно, вы не знаете даже, какъ его зовутъ? спросилъ я.

‘— Знаю.

‘— Вроятно, и позабыли?

‘— О, нтъ, имя его не изъ тхъ, которыя забываются.

‘— Какъ же его зовутъ?

‘— Слышали ли вы когда-нибудь о храбромъ граф де-Бюсси?

‘— Еще бы! отвчалъ я: — кто не знаетъ славнаго Бюсси?

‘— Такъ это онъ и былъ.

‘— А госпожа ваша?

‘— Моя госпожа за-мужемъ.

‘— Что за бда! можно быть за-мужемъ, врной супругой и, вмст съ тмъ, думать иногда о красавц, съ которымъ нечаянно встртишься… особенно, когда этотъ красавецъ былъ раненъ и лежалъ въ нашей постели…

‘— Да я и не говорю, чтобъ моя барыня не думала о немъ.

Яркая краска выступила на щекахъ Бюсси.

‘— Мы даже говоримъ о немъ, прибавила Гертруда: — когда остаемся одн.

— Добрая двушка! вскричалъ графъ.

‘— А что же вы о немъ говорите? спросилъ я.

‘— Я разсказываю моей госпож о его подвигахъ, о нихъ мн не трудно было узнать, потому-что весь Парижъ толкуетъ о ранахъ, которыя онъ наноситъ и самъ получаетъ. Я даже пою ей псенку, которая въ большой мод.

‘— Знаю я эту псенку, отвчалъ я.

Un beau chercheur de noise,

C’est le seigneur d’Amboise.

Tendre et fid&egrave,le aussi,

C’est Monseigneur Bussy!

‘— Такъ?

‘— Такъ, именно такъ! вскричала Гертруда.— И госпожа моя съ утра до ночи твердитъ эту псенку.

Бюсси дружески пожалъ руку молодому врачу, невыразимо-сладостное ощущеніе проникло въ душу его.

— А дале что? спросилъ онъ, — такъ человкъ ненасытенъ въ своихъ желаніяхъ.

— Пока ничего. О! да я этимъ не ограничусь, я еще боле узнаю… Но не прогнвайтесь, въ одинъ день… или, лучше сказать, въ одну ночь всего не узнаешь!…

III.
Отецъ и дочь.

Разсказъ Реми осчастливилъ Бюсси, онъ изъ него узналъ дв новости:— во-первыхъ, что Діана по-прежнему ненавидла графа Монсоро, и что она была боле расположена къ нему-самому.

Кром того, наивное расположеніе къ нему молодаго человка радовало его сердце. Во всхъ добрыхъ, благородныхъ ощущеніяхъ есть какая-то таинственная сила, укрпляющая вс наши способности. Чмъ мы становимся лучше, тмъ чувствуемъ себя счастливе, а чмъ счастливе, тмъ становимся лучше.

Бюсси понялъ, что теперь не должно было терять времени, и что на него падала отвтственность за каждую минуту продолженія горести бднаго старика.

Сошедъ на дворъ, барокъ де-Меридоръ слъ на коня, для него приготовленнаго. Бюсси также слъ на другаго коня, и, въ сопровожденіи Реми, они выхали на улицу.

Изумленіе барона возрастало по мр того, какъ они приближались къ Сент-Антуанской-Улиц, двадцать лтъ прошло съ-тхъ-поръ, какъ онъ не былъ въ Париж, а потому все казалось ему измнившимся, новымъ.

Но вмст съ изумленіемъ возрастала и грусть старика, по-мр-того, какъ онъ приближался къ невдомой цли своего путешествія.— Какъ пріиметъ его герцогъ, и какія будутъ послдствія этого горестнаго свиданія?

По-временамъ, онъ съ изумленіемъ смотрлъ на Бюсси, спрашивая себя, какое таинственное влеченіе заставило его послдовать за дворяниномъ принца — виновника его горестей? Не поступилъ ли бы онъ съ большимъ достоинствомъ, отказавшись отъ свиданія съ герцогомъ анжуйскимъ и отправившись прямо въ Лувръ, чтобъ пасть къ ногамъ короля и разсказать ему обо всемъ? Чего хотлъ отъ него принцъ? Чмъ могъ онъ утшить его? Не былъ ли онъ изъ тхъ, которые льстивыми словами на минуту облегчаютъ нанесенныя ими раны… раны, которыя потомъ заставляютъ ихъ страдать боле прежняго?

Всадники въхали въ Сент-Антуанскую-Улицу. Бюсси, какъ искусный полководецъ, послалъ впередъ Реми, чтобъ приготовить обитательницъ маленькаго домика къ неожиданному посщенію.

Годуэнъ обратился къ Гертруд и воротился доложить своему господину, что путь былъ прочищенъ, и что они не встртятъ никакого препятствія.

Читатели поймутъ, что вс эти переговоры шли шопотомъ.

Между-тмъ, баронъ всматривался съ изумленіемъ.

— Какъ! спросилъ онъ:— не-уже-ли герцогъ анжуйскій живетъ здсь?

И подозрніе проникло въ душу его при вид маленькаго, скромнаго домика, къ которому они подъхали.

— Не совсмъ, отвчалъ Бюсси съ веселой улыбкой: — не герцогъ живетъ здсь, а особа, которую онъ любилъ нкогда.

Лицо стараго дворянина приняло мрачное выраженіе.

— Графъ, сказалъ онъ:— остановивъ лошадь:— мы, провинціалы, не привыкли къ вашимъ парижскимъ обычаямъ, ваше легкомысліе пугаетъ насъ простяковъ. Мн кажется, если его высочеству герцогу анжуйскому угодно видть барона де-Меридора, то онъ долженъ принять его въ своемъ дворн, а не у одной изъ своихъ любовницъ. Притомъ же, прибавилъ старикъ съ глубокимъ вздохомъ:— я удивляюсь, какъ вы, человкъ, по-видимому, благородный, могли взять на себя порученіе проводить старика въ такой неблагопристойный домъ?.. Не для того ли вы это длаете, чтобъ дать мн понять, что моя бдная Діана была бы еще жива, еслибъ, подобно хозяйк этого дома, предпочла позоръ смерти?

— Полно-те, баронъ, сказалъ Бюсси съ прямодушною улыбкой, которая была сильнйшимъ убдительнымъ средствомъ его, чтобъ склонить старика послдовать за нимъ въ Парижъ: — не длайте впередъ ложныхъ заключеній. Клянусь вамъ честію, что вы ошибаетесь. Особа, которую вы сейчасъ увидите, совершенно-добродтельна и вполн достойна вашего уваженія.

— Но кто же она?

— Она… она жена одного изъ знакомыхъ вамъ дворянъ.

— Въ-самомъ-дл? Такъ зачмъ же вы говорили, что принцъ любилъ ее?

— За тмъ, что я всегда говорю правду, баронъ: — извольте войдти въ домъ и вы убдитесь, что я исполнилъ свое общаніе.

— Берегитесь, я оплакивалъ возлюбленную дочь, а вы сказали мн: ‘пути Всевышняго неисповдимы!..’ Понимаете ли, что общать мн утшеніе — значитъ почти общать мн, что для меня сотворится чудо?

— Войдите, баронъ, повторилъ Бюсси съ тою же улыбкою, всегда побждавшею возраженія старика.

Баронъ сошелъ съ лошади.

Гертруда выбжала на порогъ и съ изумленіемъ глядла на Годуэна, Бюсси и стараго барона, не постигая, какимъ случаемъ эти три человка находились вмст.

— Доложи графин Монсоро, сказалъ молодой графъ, что мось де-Бюсси воротился и желаетъ говорить съ нею.— Но, ради Бога, прибавилъ онъ шопотомъ: — не говори ей, кого я привелъ съ собою.

— Графиня Монсоро! вскричалъ старикъ съ изумленіемъ: — графиня Монсоро!

— Извольте идти впередъ, баронъ, сказалъ Бюсси, приглашая барона войдти въ корридоръ.

Въ то самое время, когда старикъ нетвердыми шагами шелъ по лстницъ, вверху послышался дрожащій голосъ Діаны.

— Г. де-Бюсси! говорила она: — проси, Гертруда, проси!

— Этотъ голосъ, вскричалъ баронъ, внезапно остановившись посреди лстницы: — этотъ голосъ! О, Боже мой! Боже мой!

— Идите же, баронъ, сказалъ Бюсси.

Но въ то мгновеніе, когда баронъ, дрожа всми членами, схватился за перилы, чтобъ не упасть, вверху показалась Діана, озаренная свтлымъ лучомъ солнца, пробивавшимся въ отворенную дверь…

При этомъ видніи, казавшемся сверхъестественнымъ, старикъ страшно вскрикнулъ протянувъ впередъ руки… Діана, готовившаяся уже броситься на шею къ отцу, остановилась боязливо.

Протянувъ руки, баронъ коснулся плеча Бюсси и оперся на него.

— Діана жива! проговорилъ баронъ де-Меридоръ: — Діана, моя Діана, жива! А мн сказали, что она умерла… о Боже мой!..

И старый воинъ, принимавшій участіе въ столькихъ битвахъ, пощадившихъ его, старый дубъ, пораженный громовымъ ударомъ извстія о смерти Діаны, атлетъ, столь могущественно боровшійся съ горестью — былъ внезапно уничтоженъ, подавленъ радостію, и еслибъ не Бюсси, то онъ упалъ бы съ лстницы предъ видніемъ, стоявшимъ передъ глазами его.

— Боже мой! вскричала Діана, быстро спускаясь по ступенямъ, отдлявшимъ ее отъ старика: — что сдлалось съ отцомъ моимъ, г. де-Бюсси?

И испуганная внезапною блдностью и страннымъ дйствіемъ, произведеннымъ на стараго барона видомъ ея, вопрошала она Бюсси боле взоромъ, чмъ словами.

— Баронъ де-Меридоръ считалъ васъ умершею и оплакивалъ васъ.

— Какъ! вскричала Діана: — и никто не открылъ ему истины?

— Никто.

— О! нтъ, нтъ, никто! вскричалъ старикъ, вышедъ изъ минутнаго забытья: — никто! даже г. де-Бюсси молчалъ!

— Неблагодарный! сказалъ молодой дворянинъ съ выраженіемъ кроткаго упрека.

— Да, да, неблагодарный! отвчалъ старикъ: — вы правы, потому-что эта минута вознаграждаетъ меня за вс мои страданія. О, Діана, милая Діана, продолжалъ онъ, прижавъ одною рукою голову дочери къ губамъ своимъ, а другую протягивая къ Бюсси.

Потомъ, поднявъ вдругъ голову, какъ-бы пораженный горестнымъ воспоминаніемъ или новою боязнію, которая вкралась въ сердце его, не смотря на радость, служившую ему, такъ-сказать, щитомъ, онъ сказалъ:

— Но, г. де-Бюсси, вы сказали мн, что я увижусь съ графиней Монсоро: гд же она?

— Увы! произнесла съ глубокимъ вздохомъ Діана.

Бюсси также вздохнулъ и отвчалъ съ усиліемъ:

— Она предъ вами, баронъ, графъ Монсоро зять вашъ.

— Какъ! проговорилъ старикъ:— Монсоро твой мужъ, и никто, даже ты, Діана, не дала мн знать объ этомъ?

— Я не смла писать къ вамъ, батюшка, боясь, чтобъ письмо не попалось въ руки принца… Притомъ же, я думала, что вы все знаете.

— Но къ-чему, для чего вся эта таинственность? спросилъ старый баронъ.

— Тутъ скрывается что-то непостижимое, вскричала Діана.— Зачмъ г. Монсоро оставлялъ васъ въ томъ мнніи, что я умерла? зачмъ скрывалъ онъ отъ васъ бракъ нашъ?

Баронъ, какъ-бы страшась проникнуть тайну, боязливо вопрошалъ взоромъ сверкавшіе глаза дочери и задумчивый взглядъ Бюсси.

Вся эта сцена происходила на лстниц.

— Монсоро мой зять! проговорилъ баронъ де-Меридоръ, покачивая головой.

— Чему же вы удивляетесь? возразила Діана съ нжнымъ упрекомъ:— не вы ли сами приказали мн выйдти за него, батюшка?

— Да, но только въ такомъ случа, еслибъ онъ спасъ тебя.

— Онъ спасъ меня, отвчала Діана, входя въ залу и съ мрачнымъ видомъ опустившись въ кресло.— Онъ спасъ меня… не отъ несчастія, но отъ позора.

— Такъ зачмъ же онъ не написалъ мн, что ты жива? Вдь онъ зналъ, какія горькія слезы проливалъ я? сказалъ старикъ.— Я умиралъ съ горя, между-тмъ, какъ одно слово могло возвратить мн жизнь… и онъ молчалъ!

— О! въ этомъ скрывается черное намреніе! вскричала Діана.— Батюшка, я не разстанусь боле съ вами, г. де-Бюсси, вы защитите насъ, не правда ли?

— Увы, графиня! отвчалъ молодой человкъ, поклонившись:— я не имю права мшаться въ ваши семейныя тайны. Видя странное поведеніе вашего супруга, я долженъ былъ найдти вамъ защитника, которому вы могли бы ввриться. За этимъ-то защитникомъ здилъ въ Меридоръ. Теперь же, когда вы съ нимъ, я долженъ удалиться.

— Онъ правъ, печально проговорилъ старикъ.— Г. Монсоро страшился гнва герцога анжуйскаго, и г. де-Бюсси не хочетъ навлечь на себя его же гнва.

Діана бросила на молодаго человка взглядъ, выражавшій: ‘неуже-ли тотъ, котораго зовутъ храбрымъ Бюсси, можетъ бояться герцога анжуйскаго, какъ боится его графъ Монсоро?

Бюсси понялъ взглядъ Діаны и улыбнулся.

— Баронъ, сказалъ онъ:— простите мн странную просьбу… я длаю ее съ намреніемъ услужить вамъ.

Баронъ и Діана смотрли на Бюсси.

— Спросите, баронъ, продолжалъ Бюсси: — графиню Монсоро…

Онъ произнесъ послднія слова съ удареніемъ, но замтивъ, что Діана поблднла, онъ сжалился надъ нею и продолжалъ:

— Спросите вашу дочь, счастлива ли она бракомъ, совершившимся по вашему приказанію и по ея согласію?

Діана сложила руки и не могла удержать слезъ. Это былъ единственный отвтъ ея на вопросъ Бюсси. Ясне она и не могла отвчать.

На глазахъ стараго барона выступили слезы. Онъ начиналъ уже понимать, что дружба его къ Монсоро, быть-можетъ, слишкомъ-опрометчивая, была одною изъ главнйшихъ причинъ несчастія его дочери.

— Теперь, продолжалъ Бюсси: — скажите, баронъ, правда ли, что никакая хитрость, никакое насиліе не заставили васъ отдать руку вашей дочери графу Монсоро?

— Правда, я добровольно общалъ ему руку Діаны, если онъ спасетъ ее.

— Онъ точно спасъ ее, слдовательно, мн не зачмъ спрашивать, намрены ли вы не отпираться отъ даннаго слова.

— Вы лучше всякаго другаго знаете, что всякій, а тмъ боле дворянинъ, долженъ исполнять общанное. Графъ Монсоро спасъ мою дочь, слдовательно, моя дочь принадлежитъ графу Монсоро.

— Ахъ! проговорила молодая женщина:— зачмъ я не умерла!

— Графиня! сказалъ Бюсси: — вы видите, что я былъ правъ, когда говорилъ, что здсь мн нечего боле длать. Баронъ отдалъ вашу руку графу Монсоро, а вы общали ему отдать и сердце, когда увидитесь съ отцомъ своимъ.

— Не терзайте меня, де-Бюсси, вскричала графиня Монсоро, приблизившись къ молодому человку:— отецъ мой не знаетъ, что я боюсь этого человка, отецъ мой не знаетъ, что я ненавижу его, отецъ мой думаетъ, что онъ мой спаситель… а я, я вижу, я угадываю инстинктивно, что онъ мой палачъ!

— Діана!.. Діана! вскричалъ баронъ:— онъ спасъ тебя!

— Да, вскричалъ Бюсси, вышедъ изъ границъ осторожности, въ которыхъ онъ до-тхъ-поръ оставался.— Но если опасность была не такъ велика, какъ вы думаете, если опасность была мнимая, если… выслушайте меня, баронъ: во всемъ этомъ скрывается какая-то тайна, которую я долженъ разгадать, и разгадаю. Но поврьте, еслибъ я былъ на мстъ г. Монсоро, еслибъ мн судьба даровала счастіе спасти вашу дочь отъ безчестія, — я, врно, не потребовалъ бы отъ нея платы за эту услугу!

— Онъ любилъ ее, сказалъ баронъ де-Меридоръ, понимая всю гнусность поведенія Монсоро, но стараясь извинить его: — любви можно простить многое.

— А разв я… вскричалъ Бюсси, но внезапно опомнившись, замолчалъ, и только молнія, блеснувшая изъ глазъ, досказала мысль его.

Діана поняла его.

— Вы меня поняли, сказала она, покраснвъ: — не правда ли? вы требовали, чтобъ я назвала васъ другомъ, братомъ… другъ мой, братъ мой, не-уже-ли вы еще будете отказываться покровительствовать мн?

— Но герцогъ анжуйскій! герцогъ анжуйскій! говорилъ старикъ, который страшился только гнва принца.

— Я не изъ тхъ, которыхъ можетъ испугать гнвъ принцевъ, отвчалъ молодой человкъ: — и если не ошибаюсь, намъ и нечего опасаться этого гнва, если вамъ угодно, баронъ, я васъ такъ подружу съ герцогомъ, что онъ самъ защититъ васъ отъ графа Монсоро, настоящаго врага вашего, поврьте мн, только съ этой стороны угрожаетъ вамъ опасность невдомая, по страшная,— невидимая, но неизбжная.

— Все погибло, если герцогъ узнаетъ, что Діана жива! вскричалъ старикъ.

— Вижу, вскричалъ Бюсси: — что, несмотря на вс мой увренія, вы боле довряете г-ну Монсоро, нежели мн. Оставимте это, отвергайте мое предложеніе, баронъ, отвергайте всесильнаго защитника, котораго я предлагалъ вамъ. Предайтесь въ руки человка, такъ хорошо заслужившаго вашу довренность. Я уже сказалъ вамъ: я исполнилъ свой долгъ, и мн здсь нечего боле длать. Прощайте, баронъ, прощайте, графиня, вы никогда боле не увидите меня…

— О! вскричала Діана, схвативъ руку молодаго человка:— разв я колебалась? разв я довряла ему? Нтъ! на колняхъ умоляю васъ, не покидайте меня.

Бюсси схватилъ умоляющія руки Діаны, и весь гнвъ его упалъ подобно снгу, тающему на вершинахъ горъ при теплой улыбк майскаго солнца.

— Да, графиня! сказалъ Бюсси: — да, я принимаю святую обязанность, которую вы на мени возлагаете, я сейчасъ же отправлюсь къ принцу, ухавшему, говорятъ, съ королемъ на богомолье въ Шартръ, и не пройдетъ трехъ дней, какъ возвращусь съ утшительными извстіями, или — я не буду Бюсси!

И, подошедъ къ Діанъ, онъ сказалъ ей голосомъ тихимъ, но дышавшимъ страстію:

— Мы теперь соединились противъ графа де-Монсоро, не забывайте, что не онъ привелъ къ вамъ отца…

И, пожавъ еще разъ руку барона, онъ вышелъ изъ комнаты.

IV.
Какъ братъ Горанфло проснулся и какъ былъ принятъ въ монастыр.

Мы разстались съ нашимъ пріятелемъ Шико, когда онъ стоялъ въ восторг предъ богатырскимъ сномъ и звучнымъ храпніемъ брата Горанфло, онъ сдлалъ знакъ хозяину гостинницы, чтобъ тотъ удалился и унесъ свчу, наказавъ ему сперва ни слова не говорить достойному брату о его отлучк въ десять часовъ вечера и возвращеніи въ три часа утра.

Такъ-какъ Бономе замтилъ, что всегда шутъ угощалъ монаха и платилъ за него, то крайне уважалъ шута и старался всячески угождать ему. Онъ общалъ Шико не говорить ни слова о происшествіяхъ этой ночи, и удалился, оставивъ пріятелей въ темнот, по приказанію шута.

Вскор Шико замтилъ, что братъ Горанфло и храплъ и говорилъ въ одно и то же время. Это было слдствіемъ не угрызеній совсти, а слишкомъ-полнаго желудка.

Слова, произносимыя монахомъ во сн, составляли страшную смсь краснорчія и вакхическихъ изреченій.

Однакожъ, Шико понялъ, что въ темнот ему весьма-трудно будетъ возвратить брату Горанфло его одежду такъ, чтобъ тотъ, проснувшись, ничего не замтилъ, и точно, въ темнот онъ могъ нечаянно наступить на одинъ изъ огромныхъ членовъ монаха и тмъ разбудить его.

Въ-слдствіе этого размышленія, Шико раздулъ уголья въ камин, чтобъ нсколько освтить комнату.

Въ то же время, Горанфло пересталъ храпть и проговорилъ:

— Братья! подымается сильный втеръ, это дуновеніе, вдохновляющее меня…

И онъ опять захраплъ.

Шико обождалъ нсколько секундъ, и замтивъ, что Горанфло опять погрузился въ летаргическій сонь, принялся снимать съ него скатерть, въ которую самъ его закуталъ.

— Бррр! проворчалъ Горанфло: — холодно! Чего добраго, виноградъ не созретъ.

Шико остановился на минуту и потомъ опять продолжалъ начатое дло.

— Вы знаеге мое усердіе, братіи, продолжалъ монахъ: — я душой преданъ церкви и его свтлости герцогу де-Гизу.

— Каналья! проворчалъ Шико.

— Это мое мнніе, продолжалъ Горанфло:— но неоспоримо…

— Что неоспоримо? спросилъ Шико, съ усиліемъ приподнявъ монаха, чтобъ надть на него черный кафтанъ.

— Неоспоримо то, что человку съ виномъ не совладать, братъ Горанфло долго боролся съ виномъ, и наконецъ таки-преодоллъ злое питіе!

Шико пожалъ плечами.

Монахъ открылъ одинъ глазъ и увидлъ надъ собою лицо Шико, показавшееся ему блднымъ и мрачнымъ при слабомъ свт.

— Не нужно мн ни привидній, ни домовыхъ, не нужно! сказалъ монахъ, какъ-бы разсуждая съ духомъ, съ которымъ заключалъ условіе.

— Онъ мертвецки-пьянъ, сказалъ Шико, продолжая завертывать Горанфло въ длинныя полы его платья и натягивая ему капюшонъ на голову.

— А! вотъ это дло! Церковный сторожъ плотне затворилъ двери, и теперь нтъ больше сквознаго втра.

— Теперь, пожалуй, просыпайся, коли хочешь, проговорилъ Шико: — мн все равно.

— Небо услышало мои молитвы, ворчалъ монахъ: — аквилонъ, угрожавшій винограду, превратился въ тихій зефиръ.

— Аминь! сказалъ Шико.

Разставивъ пустыя бутылки и грязныя тарелки въ живописномъ порядк, подложивъ подъ голову салфетки и покрывшись скатертью, онъ легъ возл своего пріятеля и заснулъ.

Дневной свтъ, падавшій ему прямо въ глаза, и рзкій голосъ хозяина, бранившаго своихъ поваренковъ, разогнали сонъ брата Горанфло.

Онъ приподнялся, не безъ труда услся на полу и сталъ озираться. Сначала, его поразилъ многозначительный безпорядокъ разбросанной посуды, потомъ Шико, который, притворясь спящимъ, храплъ, но въ то же время внимательно слдилъ за всми движеніями монаха.

— Разсвло! вскричалъ Горанфло: — corbleu! не-ужь-то я проспалъ всю ночь?

Потомъ, подумавъ съ минуту, онъ продолжалъ:

— А монастырь? о-го-го!

И онъ сталъ застегиваться, чего Шико, одвая его, не могъ сдлать.

— Все равно, продолжалъ онъ: — мн свились странныя вещи: мн казалось, что я умеръ и былъ завернутъ въ саванъ, запятнанный кровью.

Горанфло не совсмъ ошибался: проснувшись въ половинъ ночи, онъ принялъ простыню, въ которую былъ завернутъ, за саванъ, а капли пролитаго вина — за кровь.

— По счастію, это былъ одинъ только сонъ, подумалъ Горанфло, снова осматриваясь.

Взоръ его остановился на Шико, который, замтивъ, что монахъ глядлъ на него, захраплъ громче прежняго.

— Чудная вещь быть пьянымъ! сказалъ Горанфло, съ восторгомъ смотря на Шико: — какъ онъ счастливъ, что можетъ спокойно спать! Ахъ, онъ совершенно свободенъ, а я!..

И онъ испустилъ вздохъ, заглушившій храпніе Шико и, вроятно, разбудившій бы Гасконца, еслибъ тотъ въ-самомъ-дл спалъ.

— Не разбудить ли его? продолжалъ монахъ: — онъ можетъ подать мн хорошій совтъ.

Шико захраплъ такъ, что окна задрожали.

— Нтъ, продолжалъ Горанфло: — я и безъ него найду какую-нибудь ловкую отговорку. Но во всякомъ случа, мн трудно будетъ избавиться отъ ареста… Арестъ бы еще ничего, да на хлбъ и на воду посадятъ… Были бы у меня деньги, такъ я подкупилъ бы брата стража…

Услышавъ эти слова, Шико очень-осторожно и ловко вытащилъ изъ кармана довольно-туго-набитый кошелекъ и спряталъ его подъ себя.

Эта предосторожность не была лишнею, потому-что Горанфло съ уныніемъ на лиц приближался къ своему пріятелю, произнося задумчиво:

— Еслибъ онъ не спалъ, такъ наврное одолжилъ бы мн экю, но я не хочу нарушать его сна… а потому самъ возьму…

Съ этими словами, Горанфло приблизился къ Шико и тихонько запустилъ къ нему въ карманъ руку.

Шико продолжалъ храпть, пока пріятель обшаривалъ его карманы.

— Странно! сказалъ монахъ: — въ кармапахъ ничего нтъ… А! врно въ шляп…

Пока монахъ поползъ къ шляп, Шико тихонько высыпалъ деньги въ руку и спряталъ пустой кошелекъ въ боковой карманъ панталонъ.

— И въ шляп ничего нтъ, сказалъ монахъ:— странно! Я, однакоже, наврное зпаго, что пріятель мой Шико никогда не выходитъ со двора съ пустыми карманами… Ахъ, старый Гасконецъ! прибавилъ онъ съ улыбкой, раскрывшей ротъ его до самыхъ ушей: — яи забылъ твои штаны.

И, опустивъ руку въ карманъ панталонъ Шико, онъ вынулъ изъ него пустой кошелекъ.

— Господи! проговорилъ онъ:— кто же заплатитъ хозяину?

Это размышленіе произвело сильное впечатлніе на монаха, потому-что онъ немедленно вскочилъ на ноги и шагомъ скорымъ, хотя еще нетвердымъ вышелъ изъ комнаты, не говоря ни слова съ хозяиномъ, прошелъ чрезъ кухню и выбжалъ на улицу.

Тогда Шико опустилъ деньги свои въ кошелекъ, спряталъ кошелекъ въ карманъ и, подошедъ къ окну, въ которое пробивался уже солнечный лучъ, погрузился въ глубокія размышленія, забывъ о Горанфло.

Между-тмъ, собиратель милостыни, закинувъ суму на спину, продолжалъ удаляться съ выраженіемъ на лиц, которое прохожіе могли принять за благочестивое смиреніе, но которое было слдствіемъ озабоченности: Горанфло придумывалъ отговорку, которая могла бы выручить его изъ бды.

Завиднныя имъ издали монастырскія ворота показались ему боле мрачными, нежели когда-либо, толпа монаховъ, разговаривавшихъ на порог и съ безпокойствомъ смотрвшихъ на вс четыре стороны, показалась ему также дурнымъ предзнаменованіемъ.

Но едва онъ вышелъ изъ Улицы-Сен-Жакъ, какъ движеніе монаховъ, увидвшихъ его, внушило ему невыразимую боязнь.

— Они говорятъ обо мн, подумалъ онъ:— они показываютъ на меня, ждутъ меня, меня врно проискали всю ночь, отсутствіе мое надлало шума. Я погибъ!

У него закружилась голова, ему пришла отчаянная мысль — бжать, бжать безъ оглядки, но нкоторые изъ монаховъ шли уже къ нему на встрчу, бжать не было никакой возможности — его непремнно догонятъ, свяжутъ, насильно повлекутъ въ монастырь… Горанфло покорился своей судьб.

Опустивъ голову, онъ шелъ на встрчу товарищамъ, которые остановились въ нершимости.

— Увы! подумалъ Горанфло: — они, кажется, не хотятъ знать меня.

Наконецъ, одинъ изъ монаховъ пошелъ на встрчу къ Горанфло и сказалъ:

— Бдный братъ нашъ!

Горанфло вздохнулъ и поднялъ глаза къ небу.

— Вы знаете, что пріоръ васъ ждетъ? сказалъ другой.

— Ахъ, Боже мой!

— Да, Боже мой! прибавилъ третій: — онъ сказалъ, чтобъ васъ привели къ нему, лишь только вы вернетесь.

— Этого-то я и опасался, проговорилъ Горанфло.

И ни живъ, ни мертвъ, онъ вошелъ въ монастырь, дверь со скрипомъ затворилась за нимъ.

— А, это вы! вскричалъ братъ-приврагникъ: — ступайте скоре, васъ требуетъ къ себ настоятель, почтенный пріоръ нашъ Жозефъ Фулонъ.

И, взявъ Горанфло за руку, братъ-привратникъ повелъ, или, лучше сказать, потащилъ его къ пріору.

Тамъ тоже за нимъ затворили двери.

Горанфло опустилъ глаза, боясь встртить разгнванный взоръ аббата, ему казалось, что весь міръ покинулъ его, и что онъ находился въ полной власти начальника, по справедливости разгнваннаго.

— А! наконецъ-то я васъ дождался! сказалъ аббатъ.

— Преподобный отецъ… проговорилъ монахъ.

— Сколько безпокойствъ вы намъ причиняете! сказалъ пріоръ.

— Вы слишкомъ милостивы, преподобный отецъ, возразилъ Горанфло, непонимавшій, что было причиною снисходительности, которой онъ никакъ не ожидалъ.

— Вы боялись воротиться въ монастырь, посл того, что произошло въ прошлую ночь, не правда ли?

— Признаюсь, я не смлъ воротиться, отвчалъ монахъ, на лбу котораго выступилъ холодный потъ.

— Ахъ, любезный братъ, любезный братъ! вы поступили неблагоразумно, вы погорячились, сказалъ аббатъ.

— Позвольте мн объяснить вамъ, почтенный отецъ…

— Къ-чему тутъ объясненія? Вашъ поступокъ…

— Вы не требуете объясненій? Тмъ лучше, сказалъ Горанфло: — потому-что я находился въ затрудненіи…

— Я вполн понимаю ваше затруднительное положеніе. Вы были увлечены минутнымъ энтузіазмомъ… Конечно, энтузіазмъ святое чувство, святая добродтель… но и добродтели, употребленныя во зло, становятся пороками… поступки самые благородные, будучи преувеличены, заслуживаютъ порицанія…

— Позвольте, преподобный отецъ, сказалъ Горанфло: — теперь я ничего не понимаю. О какомъ поступк изволите Вы говорить?

— Я говорю о вашемъ поведеніи въ прошедшую ночь.

— Гд?

— Въ монастыр.

— А-га! съ монастыр?

— Да, да.

Горанфло почесалъ себ кончикъ носа. Онъ начиналъ понимать, что тутъ было какое-то недоразумніе.

— Я такой же ревностный католикъ, какъ и вы, не смотря на то, смлость ваша испугала меня.

— Моя смлость? спросилъ Горанфло: — такъ вы думаете, что я былъ очень-смлъ?

— Боле, нежели смлы, сынъ мой, вы были дерзки.

— Увы! отецъ мой, простите человку, не вполн еще преодолвшему свои страсти, но я исправлюсь, непремно исправлюсь.

— Врю, однакожь выходка ваша можетъ имть весьма-дурныя послдствія для васъ и для насъ. Еслибъ все это дло произошло между нами, такъ ничего бы, но…

— Какъ! вскричалъ Горанфло: — не-уже-ли оно извстно и вн стнъ монастырскихъ?

— Конечно, вдь вы знаете, что тутъ было боле ста мірянъ, которые не проронили ни одного слова изъ вашей рчи.

— Изъ моей рчи? повторилъ Горанфло, боле и боле изумленный.

— Надобно отдать вамъ справедливость,— рчь была прекрасна, я очень-хорошо понимаю, что рукоплесканія увлекли васъ, что общее одобреніе увеличило ваше вдохновеніе, но вы ршились предложить открытое шествіе по парижскимъ улицамъ, вы объявили, что сами ршитесь явиться въ полномъ вооруженіи, чтобъ вызвать на правое дло всхъ православныхъ католиковъ… признайтесь, это ужь черезъ-чуръ смло!

Горанфло смотрлъ на настоятеля глазами, въ которыхъ выражалось сильнйшее изумленіе.

— Остается одно средство поправить все дло, продолжалъ пріоръ.— Религіозный духъ, исполняющій ваше великодушное сердце, можетъ повредить вамъ въ Париж, гд столько злыхъ, ожесточенныхъ противъ васъ. Я желаю, чтобъ вы отправились…

— Куда, почтенный отецъ? спросилъ Горанфло, въ полномъ убжденіи, что его пошлютъ прямо въ какой-нибудь подвалъ.

— Въ провинцію.

— Въ изгнаніе? вскричалъ Горанфло.

— Но здсь вы подевргаетесь опасности, любезный братъ.

— Какой опасности?

— Васъ предадутъ уголовному суду и осудятъ на вчное заточеніе, если не на смерть!

Горанфло страшно поблднлъ, онъ не могъ постигнуть, отъ-чего за ночь, проведенную вн монастыря, ему угрожали вчнымъ заточеніемъ и даже смертною казнію.

— Между-тмъ, какъ, подчиняясь этому временному изгнанію, любезншій братъ, вы не только спасаетесь отъ грозящей вамъ опасности, но вамъ представляется еще средство водрузить знамя вры въ провинціи: то, что вы говорили и предлагали въ эту ночь, опасно и почти-невозможно въ присутствіи короля и его проклятыхъ миньйоновъ, въ провинціи же — дло иное. Узжайте же скоре, братъ Горанфло, можетъ-быть уже поздно… можетъ-быть, стражамъ дано уже приказаніе арестовать васъ.

— Ой, ой! Что это вы говорите, преподобный отецъ? проговорилъ монахъ, озираясь съ ужасомъ: — какое мн дло до стражей?

— Вамъ до нихъ нтъ никакого дла, но, можетъ-быть, имъ до васъ есть дло.

— Стало-быть, на меня ужь донесли? спросилъ Горанфло.

— Я почти увренъ въ томъ. Узжайте же, узжайте скоре.

— Узжать? Это легко сказать, преподобный отецъ! произнесъ Горанфло съ горестью.— А чмъ я буду жить?

— Чмъ? Вдь вы собиратель милостыни этого монастыря? Вотъ вамъ и средства. До-сихъ-поръ, вы собирали для другихъ: теперь будете собирать для себя. Впрочемъ, вамъ нечего безпокоиться! идеи и система, которыя вы развили, доставятъ вамъ столькихъ приверженцевъ въ провинціи, что вы ни въ чемъ не будете нуждаться… Поступайте, ступайте! И не возвращайтесь, пока васъ не позовутъ.

Нжно и дружески обнявъ брага Горанфло, пріоръ проводилъ его до двери своей келльи.

Тамъ собрались вс братья, въ ожиданіи появленія Горанфло.

Едва онъ показался, какъ вс бросились къ нему на встрчу, каждый хотлъ прикоснуться къ рукамъ, къ ше, къ платью его. Нкоторые даже прикладывались къ пол его одежды.

— Прощайте, говорилъ одинъ, прижимая его къ сердцу: — прощайте, вы, святой человкъ, не забывайте меня въ своихъ молитвахъ.

— Будто-бы? подумалъ Горанфло:— не-ужь-то я въ-самомъ-дл святой человкъ?

— Прощайте, говорилъ другой, пожимая ему руку: — прощайте, мужественный поборникъ вры! прощайте!

— Прощай, мученикъ! говорилъ ему третій, цалуя конецъ веревки, которою Горанфло былъ опоясанъ: — мы блуждаемъ во мракъ, но скоро проглянетъ свтъ истины.

Переходя изъ рукъ въ руки, изъ объятій въ объятія, отъ поцалуевъ къ поцалуямъ, Горанфло дошелъ до двери, ведшей на улицу, его выпихнули, и опять дверь со скрипомъ затворилась за нимъ…

Горанфло посмотрлъ на дверь съ выраженіемъ, котораго невозможно описать и, пятясь назадъ, вышелъ изъ Парижа.

Подошедъ къ застав, онъ остановился, перевелъ духъ и проворчалъ:

— Чортъ возьми! они вс съ ума сошли, а если нтъ, такъ прости, Господи, мое прегршеніе, я самъ рехнулся!..

V.
Какъ братъ Горанфло убдился, что онъ лунатикъ, и какъ горько оплакивалъ этотъ недугъ.

До злополучнаго дня, когда бдный монахъ подвергся неожиданному гоненію, братъ Горанфло велъ жизнь созерцательную, то-есть, выходилъ утромъ рано, когда ему хотлось подышать воздухомъ,— поздно, когда проспитъ, не полагаясь на монастырскую кухню, онъ позволялъ себ иногда нкоторыя дополненія къ ней, но и то только въ такомъ случа, если благочестивые прихожане подавали милостыню монетой, тогда онъ удлялъ себ частицу изъ этой милостыни и заходилъ въ гостинницу ‘Рога-Изобилія’, вечеромъ же возвращался въ монастырь. Правда, угощалъ его иногда и пріятель его, Шико, но Гасконецъ былъ большой чудакъ. Иногда онъ встрчался съ монахомъ дней пять-шесть сряду, а потомъ исчезалъ на дв недли, на мсяцъ, на полтора. Въ это время Шико оставался неотлучно при корол, или самъ предпринималъ какое-нибудь путешествіе. Слдовательно, Горанфло былъ одинъ изъ тхъ монаховъ, для которыхъ міръ начинался съ настоятеля и кончался съ пустымъ котломъ въ кухн, ему никогда и въ умъ не приходило, чтобъ когда-нибудь ему пришлось отправиться въ дальній путь искать приключеній.

Добро бы у него были деньги — а то нтъ, отвтъ настоятеля былъ простъ и ясенъ:

— Ищи и обрящешь.

Горанфло, подумавъ, что ему надобно будетъ долго искать, усталъ заране, не приступивъ еще къ поискамъ.

Однакожъ, главное дло состояло въ томъ, чтобъ прежде всего избавиться отъ опасности, неизвстной, но великой, судя по словамъ пріора. Бдный монахъ былъ не изъ тхъ, которые могутъ скрыть свою фигуру и спастись отъ преслдованій какимъ-нибудь ловкимъ превращеніемъ, и потому онъ ршился бжать, и скоро миновалъ заставу, стараясь не быть замченнымъ часовыми.

Но, вышелъ въ чистое поле, удалившись на пятьсотъ шаговъ отъ городскихъ воротъ, увидвъ на краю канавы первую весеннюю травку, вызываемую теплыми солнечными лучами, замтивъ, что передъ нимъ, направо и налво, было уединеніе, тишина, пустыня, а только сзади слышался еще гулъ многолюднаго города, — онъ слъ на край канавы, уперъ мясистый подбородокъ на толстую, жирную ладонь, почесалъ указательнымъ пальцемъ конецъ лоснившагося своего носа и погрузился въ размышленія, сопровождаемыя глубокими вздохами.

Горанфло вздыхалъ чаще и глубже по-мр-того, какъ время приближалось къ девяти часамъ — тo-есть къ обденному времени въ монастыр, потому-что монахи, отсталые отъ просвщенія, какъ и надлежитъ быть людямъ, отсталымъ отъ всего мірскаго, слдовали еще, въ 1578 году, примру добраго короля Карла V, обдавшаго въ восемь часовъ утра, тотчасъ посл обдни.

Столь же трудно было бы сосчитать песчинки, гонимыя втромъ на берегу морскомъ во время бури, какъ исчислить различныя мысли, развивавшіяся одн за другими въ ум голоднаго Горанфло.

Первая мысль, отъ которой онъ съ большимъ трудомъ могъ отказаться, была — воротиться въ Парижъ, идти прямо въ монастырь, объявить настоятелю, что онъ ршительно предпочитаетъ заточеніе изгнанію, что онъ даже согласенъ подвергнуться бичеванью, лишь бы его кормили, хоть только пять разъ въ день, не боле.

За этою мыслію, мучившею бднаго монаха добрую четверть часа, въ ум его родилась другая, боле благоразумная: онъ хотлъ идти прямо въ гостинницу Рога-Изобилія, разсказать Шико, который, вроятно, еще спалъ, о своемъ бдственномъ положеніи, виновникомъ котораго былъ искуситель-Гасконецъ, и попросить вомощи у великодушнаго друга.

Эта мысль не покидала Горанфло также въ-продолженіи четверти часа.

Наконецъ, третья мысль была смле двухъ первыхъ: монахъ хотлъ обойдти вокругъ столицы, воротиться въ нее чрезъ Сен-Жерменскія-Ворота или Нельскую-Башню и тайкомъ продолжать собирать милостыню. Онъ зналъ вс теплыя мста, зажиточные уголки, переулочки, гд нкоторыя благочестивыя старушки всегда держали въ запас какого-нибудь жирнаго каплуна для собирателя милостыни, признательная память рисовала ему хорошенькій домикъ съ крылечкомъ, гд, въ-продолженіе цлаго лта, готовились разныя варенья, добрая доля которыхъ всегда доставалась брату-собирателю. Надобно сказать, что мысли брата-Горанфло были преимущественно обращены къ удовольствіямъ стола и наслажденіямъ сна, такъ-что онъ иногда не безъ боязни помышлялъ о томъ дн, когда противъ него возстанутъ два страшные обвинителя: обжорливость и лность. Однакожь почтенный монахъ, не смотря на означенную боязнь, продолжалъ спускаться въ бездну, на дн которой безпрестанно ревутъ, какъ харибда и сцилла, эти два смертные грха.

Послдняя мысль понравилась ему боле другихъ, этотъ родъ жизни казался ему именно тмъ, для котораго онъ былъ рожденъ, но чтобъ привести эту мысль въ исполненіе, надобно было остаться въ Париж, чтобъ вести этотъ родъ жизни, надобно было ежеминутно рисковать повстрчаться со стражами, сержантами, духовнымъ начальствомъ.

Притомъ же, тутъ представлялось другое препятствіе: казначей Монастыря-Св.-Женевьевы былъ человкъ заботливый, слдовательно, онъ не замедлитъ назначить новаго брата-собирателя, и Горанфло рисковалъ повстрчаться съ товарищемъ, который имлъ бы надъ нимъ большое преимущество, исполняя свою законную обязанность.

Горанфло затрепеталъ при этой мысли, — и было отъ чего!

Вдругъ онъ увидлъ за городскими воротами всадника, всадникъ подъхалъ во весь галопъ къ маленькому домику, находившемуся во ст шагахъ отъ того мста, гд сидлъ Горанфло,— постучался въ ворота и, минуту спустя, исчезъ за ними вмст съ конемъ своимъ.

Горанфло замтилъ это обстоятельство только потому, что позавидовалъ счастію всадника, у котораго была лошадь и который, слдовательно, могъ продать ее и на вырученныя деньги утолить свой голодъ.

Но черезъ минуту, всадникъ,— Горанфло узналъ его по плащу,— вышелъ изъ дома и спрятался между кустарникомъ и кучей каменьевъ, лежавшихъ въ нсколькихъ шагахъ отъ дома.

— Онъ, кажется, затваетъ что-то недоброе, проворчалъ Горанфло, — Еслибъ я самъ не боялся стражи, такъ пошелъ бы предувдомить ее, или, еслибъ я быль похрабре, такъ самъ бы раздлался съ злоумышленникомъ.

Въ это время, человкъ, прятавшійся за каменьями и осматривавшійся съ безпокойствомъ, замтилъ Горанфло, сидвшаго на прежнемъ мстъ и въ томъ же положеніи. Это обстоятельство было ему, по-видимому, непріятно, онъ сталъ прохаживаться за каменьями съ притворною безпечностью.

— Вотъ странно, проворчалъ Горанфло:— вотъ странно… Я какъ-будто знаю эту фигуру… такъ и есть!.. Но нтъ, нтъ, невозможно.

Въ это мгновеніе, незнакомецъ, стоявшій спиною къ Горанфло, вдругъ прислъ, какъ-будто-бы ноги его вдругъ подкосились. Онъ услышалъ стукъ лошадей, прозжавшихъ подъ сводомъ городскихъ воротъ.

И точно, три человка — двое казались слугами,— три добрые мула и три огромные чемодана медленно вызжали изъ Парижа. Лишь-только подсматривавшій незнакомецъ завидлъ ихъ, какъ прислъ еще ниже и на четверенькахъ поползъ до кустарника, куда забился точно охотникъ на сторожк.

Кавалькада прохала, не замтивъ его, между-тмъ, какъ онъ, казалось, пожиралъ глазами всадниковъ.

— Я воспрепятствовалъ преступленію, подумалъ Горанфло: — и присутствіе мое на большой дорог въ эту минуту было очень-кстати.

Когда всадники прохали, незнакомецъ воротился въ домъ.

— Ладно! подумалъ Горанфло: — это обстоятельство доставитъ мн то, о чемъ я такъ долго думалъ. Если человкъ прячется,— значитъ, не хочетъ, чтобъ его видли. Слдовательно, я открылъ тайну, и хоть бы она стояла не боле шести денье, потребую за нее выкупа.

И не теряя времени, Горанфло направился къ дому, но по мр приближенія къ нему, припоминалъ воинственный видъ всадника, длинную шпагу его и грозный взглядъ, которымъ онъ преслдовалъ кавалькаду. Монахъ остановился, почесалъ носъ и сказалъ:

— Нтъ, напрасно, такого человка нескоро настращаешь.

У двери дома, Горанфло совершенно убдился въ этомъ мнніи, и оставивъ носъ, принялся почесываться за ухомъ.

Вдругъ лицо его прояснло.

— Э! славная мысль! сказалъ онъ.

Пробужденіе мысли въ тяжеломъ ум Горанфло было такое чудо, что онъ самъ не могъ понять, откуда взялась эта мысль, но и въ то время уже знали пословицу: нужда солому ломитъ.

— Мысль, повторилъ онъ:— да еще какая!.. Я скажу ему: дворянинъ, у каждаго человка есть свои намренія, свои желанія, свои надежды, дайте мн что-нибудь, и я помолюсь, чтобъ ваши желанія исполнились. Если намренія его дурны, въ чемъ я и не сомнваюсь, то ему вдвое нужне молитвы, слдовательно, онъ дастъ мн двойную милостыню. Я же представлю этотъ случай первому богослову, котораго встрчу: нужно ли молиться за неизвстныя намренія, особенно, если они кажутся намъ сомнительными? Что скажетъ богословъ, то я и сдлаю, слдовательно, вся отвтственность падетъ на него, а если не встрчу богослова… ну, такъ молиться не буду, ибо нахожусь въ сомнніи. Но во всякомъ случа, я позавтракаю на деньги злоумышленника. Это позволительно.

Разсудивъ такимъ образомъ, Горанфло прислонился къ стн и сталъ ждать.

Пять минутъ спустя, ворота отворились, всадникъ выхалъ.

Горанфло приблизился.

— Дворянинъ, сказалъ онъ: — прочитаю пять pater и пять ave за васъ и за исполненіе вашихъ желаній.

Незнакомецъ обратился лицомъ къ Горанфло и вскричалъ:

— Горанфло!

— Мось Шико! вскричалъ монахъ, остолбенвъ.

— Куда ты идешь? спросилъ Шико.

— Самъ не знаю, а вы?

— Я знаю, куда ду, отвчалъ Шико:— куда глаза глядятъ.

— Далеко?

— Какъ вздумается. Но такъ-какъ ты, почтеннйшій братъ, не хочешь сказать мн, куда идешь, такъ я подозрваю тебя…

— Въ чемъ?

— Въ томъ, что ты за мной подсматриваешь.

— Господи-Владыко! Стану ли я за вами подсматривать? Сохрани меня Боже! Я видлъ — а не подсматривалъ.

— Что ты видлъ?

— Какъ вы поджидали кавалькаду.

— Ты не въ своемъ ум.

— А что же вы длали за каменьями?

— Слушай, Горанфло, я хочу выстроить себ домъ за городомъ, эти камни мои, и я осматривалъ, крпки ли они.

— Это другое дло, отвчалъ монахъ, не повривъ ни одному слову изъ всего сказаннаго: — слдовательно, я ошибся.

— Но что же ты длаешь за городомъ?

— Увы, г. Шико! я бдный изгнанникъ, отвчалъ Горанфло съ глубокимъ вздохомъ.

— Что? спросилъ Шико.

— Я бдный изгнанникъ.

И Горанфло выпрямился, принявъ гордую позу человка, которому важное событіе даетъ право на состраданіе ближнихъ.

— Братія изгоняютъ меня изъ среды своей, продолжалъ онъ: — я исключенъ изъ общества ихъ, проклятъ!

— Не-уже-ли? да за что же?

— Послушайте, г. Шико, сказалъ монахъ, положивъ руку на сердце: — хоть врьте, хоть не врьте… но, вотъ вамъ Богъ, я самъ не знаю, за что!

— Ужъ не застали ли васъ въ прошлую ночь въ… волокитств?

— Жестокая шутка! отвчалъ Горанфло: — будто вы не знаете, что я длалъ въ прошлую ночь.

— То-есть, я знаю, что вы длали отъ восьми до десяти часовъ: но отъ десяти до трехъ — не знаю.

— Что такое? отъ десяти до трехъ?

— Разумется, въ десять часовъ вы вышли.

— Я? сказалъ Горанфло, вытаращивъ на Гасконца безсмысленные глаза.

— Вы вышли… будто не помните! Я еще спросилъ, куда вы идете.

— Куда иду?.. И вы точно спросили?

— Спросилъ.

— И я вамъ отвчалъ?

— Вы отвчали, что идете говорить рчь.

— Странно… это очень-возможно, проговорилъ Горанфло, вполовину убжденный.

— Еще бы невозможно! вы даже сказали мн часть вашей рчи, — она была очень-длинна.

— Она была въ трехъ частяхъ, по правиламъ, предписываемымъ Аристотелемъ.

— Вы говорили отчаянныя вещи противъ короля Генриха.

— Не-ужь-то?

— Такія отчаянныя, что я опасаюсь, чтобъ васъ не арестовали, какъ возмутителя.

— Г. Шико, вы открываете мн глаза, но были ли они у меня открыты, когда я говорилъ съ вами?

— Были, только взглядъ ихъ былъ неподвиженъ, ужасенъ: казалось, вы говорили во сн, хотя и съ открытыми глазами…

— Гм! однако я проснулся-таки въ гостинниц Рога-Изобилія… Это какъ случилось?

— Что жь въ этомъ удивительнаго?

— Какъ, что удивительнаго? Вдь вы сами говорите, что я ушелъ въ десять часовъ изъ гостинницы.

— Ушли, но вы вернулись въ три часа, въ доказательство этого я даже скажу вамъ, что вы не затворили за собою двери, такъ-что я весь продрогъ.

— И я тоже, сказалъ Горанфло: — помню, помню,

— Ну, видите ли?

— Если вы говорите правду…

— Какъ! говорю ли я правду? Да спросите хоть хозяина, Бономе.

— Бономе?

— Ну, да, онъ отворялъ вамъ двери. Еще надобно сказать, что вы такъ важничали, когда вернулись, что я былъ вынужденъ сказать вамъ:— Фи, братъ Горанфло, гордость большой порокъ, особенно въ теб.

— А чмъ же я гордился?

— Успхомъ своей рчи, похвалами Гиза, кардинала и герцога майеннскаго, котораго да сохранитъ Господь, прибавилъ Шико, приподнявъ шляпу.

— Ну, теперь я все понимаю! вскричалъ Горанфло, всплеснувъ руками.

— Слава Богу! Итакъ, вы сознаетесь, что были въ обществ… какъ-бишь его… да, да, въ обществ святаго союза. Были?

Горанфло опустилъ голову на грудь и жалобно застоналъ.

— Я лунатикъ, проговорилъ онъ: — я давно уже замчаю въ себ этотъ недугъ…

— Лунатикъ? спросилъ Шико: — что это значитъ?

— Это значитъ, отвчалъ Горанфло:— что во мн духъ преобладаетъ надъ плотію до такой степени, что когда плоть спитъ, духъ бодрствуетъ и управляетъ плотію, которая, не смотря на оковывающій ее сонъ, должна ему повиноваться.

— Ничего не понимаю! возразилъ Шико: — это, просто, какое-то колдовство, скажите лучше, почтеннйшій братъ, что въ васъ сидитъ нечистая сила! Виданное ли дло, чтобъ человкъ во сн ходилъ, размахивалъ руками, бранилъ короля, произносилъ отчаянныя рчи?.. Нтъ, воля ваша, тугъ нечистая сила шалитъ… сгинь, окаянный! Vade retro satanas!

И Шико попятилъ назадъ своего коня.

— Такъ и вы покидаете меня, г. Шико. Tu quoque, Brute! Ахъ, Боже мой! Вотъ ужь отъ васъ-то я этого не ожидалъ!

И Горанфло въ отчаяніи всхлипывалъ.

Шико сжалился надъ его горестію.

— Ну, говори же, сказалъ онъ:— что теб надо?

— Увы! и самъ не знаю… Я съ ума сойду… голова у меня полна, а животъ пустъ… Наставьте меня на путь истинный, г. Шико.

— Ты что-то говорилъ о путешествіи?

— Говорилъ, то-есть, почтеннйшій отецъ пріоръ приказалъ мн отправиться въ путь.

— Куда? спросилъ Шико.

— Куда мн вздумается, отвчалъ Горанфло.

— А куда же теб вздумается?

— Не знаю, отвчалъ Горанфло, поднявъ руки къ небу: — куда Богъ велитъ!.. Г. Шико, одолжите мн, пожалуйста, два экю на дорогу.

— Только? Я сдлаю для тебя больше, сказалъ Шико.

— А! Что же вы сдлаете?

— Вдь я сказалъ теб, что и я путешествую.

— Да.

— Ну, такъ я беру тебя съ собою.

Горанфло недоврчиво посмотрлъ на Гасконца, какъ-бы думая, что онъ подшучивалъ надъ нимъ.

— Только съ тмъ условіемъ, что вы будете слушаться меня. Согласны?

— Согласенъ ли? вскричалъ Горанфло: — согласенъ ли?.. Однакожъ, есть ли у васъ деньги на дорогу?

— Смотрите, отвчалъ Шико, вынувъ туго-набитый кошелекъ.

Горанфло прыгнулъ отъ радости.

— Сколько тутъ? спросилъ онъ.

— Сто-пятьдесятъ пистолей.

— А куда мы демъ?

— Узнаешь.

— Когда позавтракаемъ?

— Сейчасъ.

— На чемъ же я поду? спросилъ Горанфло съ безпокойствомъ.

— Не на моей лошади, corboeuf! ты раздавишь ее!

— Такъ какъ же мн быть?

— Очень-просто, у тебя брюхо, какъ у силена, я куплю теб осла.

— Вы мое солнышко, г. Шико… только выберите осла подюже… вы мой благодтель!.. Гд жь мы позавтракаемъ?

— Здсь, morbleu, здсь! Посмотри-ка эту дверь, и читай, если умешь читать.

Они приблизились къ гостинниц. Горанфло посмотрлъ по направленію пальца Шико и прочиталъ надъ дверью:

‘Здсь окорока, яица, пироги и блое вино.’

Трудно описать перемну, происшедшую въ лиц Горанфло: оно прояснилось, глаза его засверкали, ротъ полураскрылся и расширился до самыхъ ушей, выставивъ на показъ два ряда блыхъ зубовъ. Наконецъ, онъ съ признательностью поднялъ руку кверху и, покачиваясь со стороны на сторону, заплъ псенку.

— Славно пто! вскричалъ Шико: — и чтобъ не тратить понапрасну драгоцннаго времени, сядемъ поскоре за столъ, любезнйшій брать. Я прикажу подать теб завтракъ, а самъ пойду куплю осла.

VI.
Какъ братъ Горанфло путешествовалъ, сидя на осл, прозывавшемся Панюржемъ, и какъ во время путешествія онъ узналъ многія вещи, которыхъ не зналъ прежде.

Шико отъ-того такъ мало заботился о собственномъ желудк, что передъ выходомъ изъ гостинницы Рога Изобилія порядочно позавтракалъ.

Онъ усадилъ брата Горанфло за столъ, и ему начали подавать ветчину, яица и вино. Горанфло лъ съ свойственными ему скоростью и аппетитомъ.

Между-тмъ, Шико самъ пошелъ справляться по сосдству, не продаетъ ли кто-нибудь осла, въ деревн онъ нашелъ у одного крестьянина, между быкомъ и лошадью, такого смирнаго осла, какого нужно было брату Горанфло, этому животному было четыре года, цвта оно было буросраго, комплекціи довольно-плотной. Въ то время, оселъ стоялъ не боле двадцати ливровъ, Шико заплатилъ двадцать-два ливра и былъ провожаемъ благословеніями хозяина.

Когда Шико воротился съ покупкой и ввелъ осла въ ту самую комнату, въ которой обдалъ Горанфло, почтенный братъ, проглотивъ уже половину огромнаго пирога и опорожнивъ третью бутылку вина, находился въ такомъ пріятномъ расположеніи духа, что бросился на шею своему ослу, облобызалъ его въ об скулы и всунулъ ему въ ротъ огромную корку хлба. Оселъ заревлъ отъ удовольствія.

— О-го! сказалъ Горанфло:— да у него славный голосъ. Мы съ нимъ можемъ спть дуэтъ. Благодарю, другъ Шико, благодарю.

И онъ нарекъ своего осла Панюржемъ.

Шико взглянулъ на столъ и увидлъ, что безъ зазрнія совсти могъ оторвать своего товарища отъ обда, и потому сказалъ тмъ голосомъ, которому Горанфло не могъ противиться:

— Довольно, пріятель, довольно! Пора въ дорогу… Въ Мелн мы будемъ полдничать.

Не смотря на повелительное и нсколько-жосткое выраженіе своего голоса, Шико умлъ смягчить приказаніе общаніемъ, противъ котораго Горанфло не дерзнулъ возражать. Онъ только повторилъ:

— Въ Мелн! въ Мелн!

И немедленно взобрался съ помощію стула на своего осла, на которомъ, вмсто сдла, была кожаная подушечка съ двумя ремнями, служившими вмсто стременъ. І’оранфло уперся на ремни, въ правую руку взялъ поводья, лвою подбоченился съ важностію и выхалъ изъ гостинницы…

Шико вскочилъ на своего коня съ ловкостью искуснаго здока, и оба всадника немедленно направились по дорог въ Мелнъ мелкой рысью.

.Прохавъ такимъ-образомъ четыре ль, они остановились отдохнуть. Горанфло воспользовался прекрасной погодой, растянулся на трав и заснулъ. Шико, съ своей стороны, задумался и разсчиталъ, что ему нужно не мене двнадцати дней, чтобъ прохать сто-двнадцать ль.

Панюржъ щипалъ кустъ волчца.

Шико покачалъ головой.

— Нельзя, проговорилъ онъ, смотря на Горанфло, храпвшаго на трав, точно на мягкомъ пуховик:— нельзя, если товарищъ хочетъ слдовать за мной, такъ долженъ хать не по десяти, а по двнадцати ль въ день.

Шико толкнулъ Горанфло локтемъ, чтобъ разбудить его и сообщить ему свое намреніе.

Горанфло открылъ глаза.

— Что? мы въ Мелн? спросилъ онъ.— Тмъ лучше, я проголодался.

— Нтъ еще, отвчалъ Шико:— затмъ-то я и разбудилъ васъ, мы должны торопиться въ Мелнъ. Мы демъ слишкомъ-тихо, ventre de biche! слишкомъ-тихо!

— Что жь за бда, г. Шико, что мы демъ тихо?… Будто вы не знаете, какъ трудно идти въ гору? Да и къ-чему намъ торопиться? кто насъ знаетъ? чмъ доле будетъ наше путешествіе, тмъ доле мы будемъ вмст. Зачмъ мы путешествуемъ? Я — для распространенія истинной вры, вы — для своего удовольствія. Чмъ тише мы будемъ хать, тмъ легче мн будетъ распространять вру, чмъ тише мы будемъ хать, тмъ больше будетъ вамъ удовольствія. Я даже готовъ бы пробыть нсколько дней въ Мелн, тамъ, говорятъ, водятся превкусные пироги, начиненные угрями, и я бы желалъ сдлать добросовстное и безпристрастное сравненіе между мелнскими и другими пирогами. Что вы на это скажете, г. Шико?

— Я скажу, возразилъ Гасконецъ: — что по-моему лучше не полдничать въ Мелн, а чтобъ выиграть потерянное время, дохать до Монтро и тамъ уже за-одно поужинать.

Горанфло безсмысленно посмотрлъ на своего товарища.

— Впередъ! въ путь, въ путь! вскричалъ Шико.

Горанфло приподнялся, не вставая, однакожь, на ноги и жалобно простоналъ.

— Впрочемъ, если вы не хотите хать со мною, такъ воля ваша… я васъ принуждать не стану, сказалъ Шико.

— Нтъ, нтъ! вскричалъ Горанфло въ испуг: — нтъ, я поду съ вами, г. Шико, я не могу разстаться съ вами.

— Ну, такъ не мшкайте! демъ.

Горанфло подвелъ своего осла къ столбику и вдзъ на него, уже не верхомъ, а съ боку, на дамскій манеръ, онъ уврялъ, что такъ ему будетъ удобне разговаривать съ Шико, въ сущности же онъ догадался, что теперь они подутъ скоре, и потому ему можно будетъ держаться за уши и за хвостъ осла.

Шико поскакалъ крупной рысью, оселъ побжалъ за его лошадью, оглашая воздухъ жалобнымъ крикомъ.

Горанфло находился въ чрезвычайно-непріятномъ положеніи. Повременамъ Шико вставалъ на стремена и осматривался, не замчая никого на дорог, онъ сильне и сильне погонялъ свою лошадь.

Заботясь только о томъ, какъ бы удержаться на осл, Горанфло сначала не обратилъ вниманія на озабоченность Шико, но, мало-по-малу усвшись, спросилъ:

— Что или кого вы ищете, любезный Шико?

— Никого, отвчалъ онъ.— Я смотрю куда мы демъ.

— Какъ куда? Въ Мелнъ. Вдь вы сами сказали, вы даже прибавили, что…

— Надо скоре хать, скоре! сказалъ Шико, пришпоривъ лошадь.

— Какъ, скоре? вскричалъ Горанфло: — вдь мы… скачемъ… рысью…

— Въ галопъ, въ галопъ! сказалъ Гасконецъ, пустивъ лошадь свою въ галопъ.

Панюржъ также пустился въ галопъ, вслдъ за лошадью, но съ дурно-скрываемымъ бшенствомъ, непредсказывавшимъ ничего добраго для его всадника.

Горанфло задыхался.

— Послушайте-ка… послушайте… г. Шико… проговорилъ онъ съ изумленіемъ,— такъ-то вы путешествуете… для своего удовольствія?.. Хорошо удовольствіе!

— Скоре, скоре! кричалъ Шико.

— На гору трудно…

— Хорошіе здоки только на гору и скачутъ въ галопъ…

— Да вдь я не имю никакихъ притязаній на званіе хорошаго здока…

— Ну, такъ оставайтесь!

— Э, нтъ! ventre bleu! вскричалъ Горанфло:— ни за что!

— Такъ скачите въ галопъ! живе!

И Шико опять пришпорилъ лошадь.

— Панюржъ задыхается, кричалъ Горанфло:— Панюржъ сейчасъ повалится!..

— Такъ прощайте! отвчалъ Шико.

Горанфло хотлъ-было распроститься съ Гасконцемъ, но вспомнилъ, что лошадь, которую онъ проклиналъ отъ души, несла на себ причудливаго человка, у котораго былъ въ карман тугонабитый кошелекъ. Онъ покорился необходимости и, ударяя изо всей мочи каблуками осла, принудилъ его пуститься въ галопъ.

— Я загоню своего бднаго Панюржа, вскричалъ Горанфло плачевнымъ голосомъ, желая хоть этимъ возбудить сострадательность Шико:— я непремнно загоню его.

— Ничего, загони! отвчалъ Шико, на котораго это важное, по мннію Горанфло, замчаніе не произвело ни малйшаго впечатлнія:— загони, мы купимъ лошака.

Какъ-бы понявъ эти грозныя слова, оселъ своротилъ съ большой дороги и пустился бжать стороной.

— Помогите! кричалъ Горанфло:— помогите, я упаду въ рку!

— Не бда, отвчалъ Шико:— я готовъ биться объ закладъ, что вы всплывете.

— О! проговорилъ Горанфло: — это убьетъ меня, я увренъ. И вс эти непріятности претерпваю я за то, что природа создала меня лунатикомъ!

Вдругъ Шико, взъхавъ на вершину возвышенія, разомъ остановилъ свою лошадь, такъ-что она невольно попятилась.

Горанфло, какъ плохой здокъ, продолжалъ скакать съ розмаху, не будучи въ состояніи остановить осла.

— Остановись, corboeuf! стой! закричалъ ему Шико.

Но ослу пришла охота скакать въ галопъ, а извстно, что ослы чрезвычайно упрямы.

— Остановишься ли ты? кричалъ Шико: — или, клянусь честью, я всажу теб пулю въ лобъ.

— Съ какимъ дьяволомъ я связался! ворчалъ Горанфло: — что съ нимъ сдлалось?

Такъ-какъ Шико продолжалъ кричать грознымъ голосомъ и такъ-какъ Горанфло послышался уже свистъ пули, то онъ спустился съ осла на-земь.

— А-га! проговорилъ онъ, не выпуская изъ рукъ поводья и тмъ заставивъ остановиться Панюржа: — перехитрилъ я тебя!

Горанфло началъ взоромъ искать Шико, чтобъ прочесть на лиц его выраженіе благоволенія за свою ловкость.

Шико стоялъ за большимъ камнемъ и оттуда длалъ знаки брату Горанфло.

Эта предосторожность заставила Горанфло догадаться, что, вроятно, тутъ была какая-нибудь опасность. Онъ осмотрлся и увидлъ въ пятистахъ шагахъ отъ себя трехъ всадниковъ, покойно хавшихъ на мулахъ. Съ перваго взгляда, онъ узналъ трехъ путешественниковъ, которые утромъ выхали изъ Парижа и за которыми Шико подсматривалъ изъ-за груды камней.

Шико обождалъ, пока путешественники не скрылись на поворот дороги, тогда онъ подъхалъ къ своему товарищу, сидвшему на прежнемъ мст и невыпускавшему изъ рукъ поводья Панюржа.

— Однако, вскричалъ Горанфло, начиная терять терпніе:— объясните же мн, наконецъ, г. Шико, что за комедію мы играемъ? Сначала надо было гнать во весь галопъ, а теперь сиди, не трогайся съ мста!

— Другъ мой, отвчалъ Шико:— я только хотлъ узнать, прытокъ ли вашъ оселъ и не обманулъ ли меня продавецъ. Испытаніе кончено, и я совершенно-доволенъ.

Горанфло не поврилъ этому отвту и хотлъ уже отвчать Гасконцу, что онъ его не обманетъ, но лность шепнула ему на ухо, чтобъ онъ не вступалъ ни въ какія разсужденія.

Итакъ, не скрывая своего неудовольствія, онъ только возразилъ:

— Пусть такъ, но я ужасно усталъ и проголодался.

— Я самъ усталъ, отвчалъ Шико, пріятельски ударивъ по плечу Горанфло: — я тоже проголодался, и въ первой гостинниц, которая намъ попадется…

— Что же? вскричалъ Горанфло, удерживая дыханіе и не довряя своему слуху.

— Мы закажемъ, продолжалъ Гасконецъ: — жаренаго поросенка, фрикассе изъ цыплятъ и кружку лучшаго вина.

— Не-уже-ли? вскричалъ Горанфло: — вы не шутите?

— Честное слово.

— Въ такомъ случа, я опять готовъ скакать въ галопъ, сказалъ Горанфло, вставая.— Подемъ, Панюржъ, теб дадутъ отрубей.

Шико слъ опять на лошадь, а Горанфло повелъ своего осла подъ уздцы.

Вскор обтованная гостинница представилась взорамъ путешественниковъ. Она находилась между Корбелемъ и Мелномъ, но, къ величайшему изумленію Горанфло, издали любовавшагося пріятною наружностью гостинницы, Шико приказалъ ему взобраться на осла и поворотилъ въ сторону, чтобъ прохать за домомъ, впрочемъ, догадливость Горанфло быстро развивалась, и онъ объяснилъ себ причину новой причуды Гасконца: три мула путешественниковъ, за которыми Шико, казалось, слдовалъ, стояли передъ дверьми гостинницы.

— Слдовательно, все наше путешествіе и обденные часы зависятъ отъ этихъ проклятыхъ путешественниковъ? подумалъ Горанфло: — досадно!

И онъ глубоко вздохнулъ.

Панюржъ, замтивъ, что его своротили съ прямой дороги, остановился и уперся передними ногами въ землю, ршившись не трогаться съ мста.

— Посмотрите, сказалъ Горанфло жалобнымъ голосомъ: — оселъ не хочетъ двигаться впередъ.

— А! онъ не хочетъ? сказалъ^—Шико:— такъ я жь его подвину!

Онъ приблизился къ дереву и отломилъ прямой и гибкій сучокъ, толщиною въ палецъ.

Панюржъ былъ не изъ числа тхъ глупыхъ животныхъ, которыя не заботятся о томъ, что происходитъ вокругъ нихъ и понимаютъ бду только тогда, когда она имъ сядетъ на спицу. Онъ внимательно слдилъ за всми движеніями Шико, къ которому начиналъ уже питать должное уваженіе, и, угадавъ его намреніе, лягнулъ задними ногами и побжалъ впередъ легкой рысцой.

— Бжитъ! бжитъ! закричалъ Горанфло.

— Ничего, отвчалъ Шико: — въ дорог добрый хлыстъ не лишняя вещь.

И Гасконецъ продолжалъ счищать листья съ сучка.

VII.
Какъ братъ Горанфло промнялъ осла на лошака, а лошака на лошадь.

Однакожъ, похожденія Горанфло приближались къ концу, по-крайней-мр въ этотъ день. Объхавъ стороной, они опять выхали на большую дорогу и остановились въ сосдней гостинницъ, на разстояніи трехъ четвертей ль отъ первой. Шико взялъ комнату, выходившую окнами на дорогу, и заказалъ ужинъ, который имъ вскор и подали. Но замтно было, что Шико мало заботился о д, онъ не переставалъ глядть въ окно и прислушиваться къ малйшему шуму. Эта заботливость продолжалась до десяти часовъ, по такъ-какъ до-тхъ-поръ никто не прозжалъ, то Шико отошелъ отъ окна, приказавъ дать двойную порцію овса и отрубей лошади и ослу, чтобъ на зар они были готовы къ отъзду.

Услышавъ это приказаніе, Горанфло, дремавшій посл сытнаго ужина, запитаго достаточнымъ количествомъ добраго вина, вздохнулъ.

— На зар? спросилъ онъ,

— Э, ventre de biche! отвчалъ Шико:— ты, я думаю, привыкъ вставать такъ рано.

— Да, человкъ рожденъ для труда, сказалъ его товарищъ.

И, весьма-довольный этимъ изреченіемъ, Горанфло величественно пошелъ къ постели, которую Шико, опасаясь какой-нибудь неосторожности съ его стороны, приказалъ приготовить въ той же комнат.

На другой день, едва стало разсвтать, Шико всталъ, подошелъ къ окну и, спрятавшись за занавску, устремилъ взоръ на дорогу.

Вдругъ послышался шумъ, и Шико скоро отскочилъ отъ окна. По дорог хали три всадника на мулахъ.

Гасконецъ тотчасъ же подошелъ къ Горанфло и началъ будить его.

— Не-ужь-то мн не будетъ ни минуты покоя? проворчалъ Горанфло, проспавшій всю ночь_чкакъ убитый.

— Живе, живе! сказалъ Шико:— одвайтесь, пора хать.

— А завтракъ?

— Завтракъ ждетъ насъ по дорог въ Монтро.

— Что такое Монтро? спросилъ Горанфло, весьма-мало свдущій въ географіи.

— Монтро, отвчалъ Гасконецъ: — городъ, въ которомъ можно позавтракать. Понимаете?

— Понимаю, отвчалъ лаконически Горанфло.

— Такъ я пойду расплачиваться съ хозяиномъ, продолжалъ Гасконецъ:— черезъ пять минутъ ворочусь, и если вы не будете готовы, такъ я уду безъ васъ.

Не смотря на строгій наказъ Шико, Горанфло одвался шесть минутъ, и потому, когда онъ вышелъ изъ гостинницы, Гасконецъ уже отъзжалъ отъ нея.

Горанфло взобрался на Панюржа, и оселъ, подкрпленный двойною порціею овса и отрубей, пустился въ галопъ безъ всякаго приглашенія и вскор догналъ лошадь Гасконца.

Шико стоялъ на стременахъ и глядлъ вдаль.

Горанфло также приподнялся и увидлъ на горизонт трехъ всадниковъ, спускавшихся съ возвышенія.

Почтенный братъ вздохнулъ при грустной мысли о томъ, что чужіе люди имли такое вліяніе на судьбу его.

Шико сдержалъ слово: они позавтракали въ Монтро.

Два дня прошли безъ особыхъ приключеній, и потому мы не станемъ входить въ подробности путешествія двухъ товарищей. Горанфло начиналъ привыкать къ новой жизни и готовъ былъ уже повеселть, какъ вдругъ къ вечеру третьяго дня онъ замтилъ, что Шико пріунылъ: съ самаго полудня онъ не видалъ и тни трехъ путешественниковъ, за которыми слдовалъ, и потому ужиналъ и спалъ дурно.

Горанфло лъ и пилъ за двоихъ и принялся пть самыя веселыя псни, какія только зналъ, Шико все-таки былъ печаленъ и мраченъ.

Едва стала заниматься заря, какъ онъ будилъ уже своего товарища, Горанфло одлся и послдовалъ за Гасконцемъ, который отъ самой гостинницы пустилъ лошадь свою въ галопъ.

Но все было тщетно: три путешественника точно сквозь землю провалились.

Около полудня, и лошадь и оселъ едва передвигали ноги.

Шико подъхалъ къ мытной застав, находившейся на Мосту-Вильнв-ле-Руа, гд сбирали пошлину за прогонъ рогатаго скота.

— Не прозжали ли здсь сегодня, спросилъ онъ:— три путешественника на мулахъ?

— Сегодня? нтъ, отвчалъ смотритель: — вчера прозжали.

— Вчера? въ которомъ часу?

— Въ семь часовъ вечера.

— Ты замтилъ ихъ?

— дутъ милю — какъ не замтить!

— Что жь это были за люди?

— Кажись, одинъ-то господинъ, а другіе двое лакеи.

— Они, они! сказалъ Шико, подавая смотрителю монету.

Потомъ продолжалъ про себя:

— Вчера вечеромъ, въ восемь часовъ, ventre de biche! Двнадцатые часами раньше насъ… Нечего длать! Унывать не должно.

— Я и не унываю, г. Шико, сказалъ Горанфло:— да Панюржъ едва ноги волочитъ.

И точно, бдный оселъ опустилъ голову и дрожалъ всмъ тломъ.

— Посмотрите, продолжалъ Горанфло: — въ какомъ состояніи Rama лошадь?

— Несмотря на всю свою силу, благородный, слишкомъ-горячій конь былъ весь въ мылъ, изъ ноздрей его валилъ теплый паръ, глаза налились кровью.

Шико скоро осмотрлъ обоихъ животныхъ и согласился съ мнніемъ своего товарища.

— Братъ-собиратель подаянія! сказалъ Шико: — тутъ надобно принять ршительныя мры.

— Вотъ ужь нсколько дней, какъ мы не выходимъ изъ ршительныхъ мръ, отвчалъ Горанфло, сдлавъ печальную мину отъ одного предложенія Гасконца, хотя не зналъ еще, въ чемъ оно состояло.

— Мы должны разстаться, сказалъ Шико ршительно.

— Ба! вскричалъ Горанфло: — вы все твердите одно и то же. Зачмъ намъ разставаться?

— Вы не можете поспть за мною.

— Vertudieu! сказалъ Горанфло:— я несусь какъ стрла, не дале, какъ сегодня, я прогалопировалъ пять часовъ сряду.

— Этого мало.

— Такъ подемъ дале: — чмъ шибче мы будемъ хать, тмъ скоре прибудемъ къ цли, потому-что, я надюсь, у насъ должна же быть какая-нибудь цль.

— Лошадь моя выбилась изъ силъ, оселъ вашъ измучился.

— Такъ какъ же быть?

— Мы оставимъ ихъ здсь, а на возвратномъ пути возьмемъ опять съ собою.

— А мы сами? Не-ужь-то вы хотите путешествовать пшкомъ?

— Мы подемъ на лошакахъ.

— А гд ихъ взять?

— Купимъ.

— Нечего длать, сказалъ Горанфло со вздохомъ: — приношу вамъ еще эту жертву!

— Слдовательно, вы согласны?

— Покупайте лошаковъ.

— Браво, братъ Горанфло! изъ васъ будетъ прокъ, поручите хозяину гостинницы поберечь Баяра и Панюржа, а я пойду искать лошаковъ.

Горанфло добросовстно исполнилъ возложенное на него порученіе, въ-продолженіе четырехъ дней знакомства его съ Панюржемъ, онъ оцнилъ — не скажемъ качества, но недостатки его, и замтилъ, что они были: лность, сластолюбіе и обжорливость. Это замчаніе тронуло брата-собирателя и онъ съ сожалніемъ разставался съ своимъ осломъ, но Горанфло самъ былъ не только лнтяй, сластолюбецъ и обжора, но еще въ добавокъ эгоистъ, а потому ему пріятне было разстаться съ Панюржемъ, чмъ съ Шико, по причин туго-набитаго кошелька послдняго.

Шико воротился съ двумя лошаками, на которыхъ они въ этотъ день прохали двадцать ль, такъ-что къ вечеру Шико съ радостію увидлъ у кузницы трехъ знакомыхъ ему муловъ.

— А! произнесъ онъ, вздохнувъ изъ глубины души.

— А! отдулся Горанфло.

Но опытный глазъ Гасконца не замтилъ ни господина, ни слугъ, на мулахъ не было ни уздечекъ, ни сделъ.

Вокругъ этихъ животныхъ стояли незнакомые люди, которые тщательно разсматривали и какъ-бы оцнивали ихъ. Одинъ изъ этихъ людей былъ барышникъ, другой кузнецъ, а остальные двое — францисканскіе монахи, они поворачивали муловъ во вс стороны, смотрли имъ зубы, ноги, уши… словомъ, приторговывались къ нимъ.

Невольная дрожь пробжала по всему тлу Шико.

— Ступай впередъ, сказалъ онъ брату-Горанфло: — подойди къ Францисканцамъ, отведи ихъ въ сторону, разспроси, надюсь, что вы между собою скрытничать не будете, узнай стороной, чьи эти мулы, что за нихъ просятъ, и куда двались хозяева ихъ.

Горанфло, обезпокоенный безпокойствомъ своего друга, погналъ лошака прямо къ толп и воротился нсколько минутъ спустя.

— Узналъ всю подноготную! сказалъ онъ.— Во-первыхъ, знаете ли вы, гд мы находимся?

— Э! morbleu! мы на дорог въ Ліонъ, — это я знаю и безъ тебя.

— Прекрасно, но вы мн сказали, что желаете знать, куда двались хозяева этихъ животныхъ?

— Да, да.

— Одинъ изъ нихъ, кажется, дворянинъ.

— Можетъ-быть.

— Этотъ дворянинъ отправился въ Авиньйонъ.

— Одинъ?

— Какъ одинъ?

— Я спрашиваю, одинъ ли онъ похалъ?

— Со слугой.

— А другой?

— Другой отправился въ Ліонъ.

— Гм! А зачмъ дворянинъ похалъ въ Авиньйонъ? Я думалъ, что онъ детъ въ Римъ… Впрочемъ, продолжалъ Шико, я говорю съ тобой о вещахъ, которыхъ ты знать не можешь.

— А вотъ знаю же! отвчалъ Горанфло.— Что? вамъ удивительно?

— Ты знаешь?..

— Знаю, что онъ детъ въ Авиньйонъ потому, что его святйшество папа Григорій XIII прислалъ въ этотъ городъ уполномоченнаго легата.

— А-га, понимаю! сказалъ Шико: — а мулы?

— Мулы ихъ выбились изъ силъ, и они продали ихъ барышнику, который хочетъ сбыть ихъ францисканцамъ.

— За сколько?

— По пятнадцати пистолей за мула.

— А какъ же они сами похали?

— На лошадяхъ, которыхъ здсь купили.

— У кого?

— У капитана рейтаровъ, который здсь за ремонтомъ.

— Ventre de biche! вскричалъ Шико: — ты драгоцнный человкъ, Горанфло!

Горанфло пріосанился.

— Теперь, продолжалъ Шико: — ты долженъ докончить начатое.

— Что же?

Шико соскочилъ съ лошака, и отдавъ поводья Горанфло, сказалъ:

— Возьми лошаковъ и продай ихъ францисканцамъ за двадцать пистолей: — они должны оказать теби предпочтеніе.

— Еще бы! сказалъ Горанфло:— а не то я донесу на нихъ настоятелю.

— Прекрасно, Горанфло!

— Однако, постойте… замтилъ Горанфло: — какъ же мы сами?..

— На лошадяхъ, morbleu!

— Гм! чортъ возьми! проворчалъ Горанфло, почесавшись за ухомъ.

— Полно, сказалъ Шико: — ты славный здокъ.

— Э, куда ни шло! вскричалъ Горанфло.— Гд же вы будете?

— На городской площади.

— Такъ ждите же меня.

И братъ-собиратель подаянія твердыми шагами пошелъ къ францисканцамъ, между-тмъ, какъ Шико переулкомъ отправился къ городской площади.

Тамъ, въ гостинниц Смлаго-Птуха, онъ нашелъ капитана рейтаровъ, сидвшаго за бутылкой бургонскаго вина, отвты капитана на вопросы Шико вполн подтвердили слова его спутника.

Потомъ, Гасконецъ выторговалъ пару лошадей у ремонтра, который тотчасъ же записалъ ихъ околвшими въ дорог, благодаря этому счастливому обстоятельству, Шико получилъ пару лошадей за тридцать-пять пистолей.

Оставалось только купить уздечки и сдла, когда Шико увидлъ изъ окна Горанфло, несшаго два сдла на голов и пару уздечекъ въ рукахъ.

— О-го! вскричалъ Шико:— что это значитъ?

— Ничего не значитъ, прехладнокровно отвчалъ Горанфло: — сдла и уздечки съ нашихъ лошаковъ.

— Такъ ты удержалъ ихъ? спросилъ Шико засмявшись.

— Еще бы!

— И продалъ лошаковъ?

— За десять пистолей каждаго.

— И теб заплатили?

— Наличными.

Горанфло ударилъ по карману, набитому монетами всхъ видовъ и размровъ.

— Ventre de biche! вскричалъ Шико.— Горанфло, ты великій человкъ!

— Не великій, а такъ-себ, отвчалъ Горанфло съ гордою скромностью.

— Теперь въ дорогу, сказалъ Шико.

— Дайте же мн сперва напиться, сказалъ его спутникъ.

— Пей, пока я буду сдлать лошадей, только смотри, немного.

— Одну бутылочку.

— Только не больше.

Горанфло выпилъ дв бутылки и принесъ остальныя деньги Гасконцу.

Шико хотлъ-было отдать деньги, вырученныя за лошаковъ, своему спутнику, но разсудилъ, что лишь-только у Горанфло будутъ наличныя, такъ съ нимъ нельзя будетъ справиться, и потому, онъ взялъ деньги, прежде нежели Горанфло усплъ замтить его нершимость, и вскочилъ на коня.

Товарищъ его послдовалъ его примру съ помощію капитана, человка благочестиваго, который держалъ ногу Горанфло, за что послдній благословилъ его, лишь-только вскарабкался на лошадь.

— Добрый конь! сказалъ Шико, замтивъ, какъ легко лошадь его пустилась въ галопъ.

Горанфло, не забывая, что вмст съ Шико скакалъ и кошелекъ его, пустилъ свою лошадь вслдъ за нимъ, впрочемъ, онъ уже сдлалъ большіе успхи въ верховой зд, вмсто того, чтобъ держаться за гриву одною, а за хвостъ другою рукою, онъ ухватился обими руками за передокъ сдла и такъ крпко, что другой опоры ему и не было нужно.

Подъ конецъ, онъ даже перегонялъ Шико по весьма-натуральной причин: Горанфло разсчиталъ, что скакать въ галопъ гораздо-пріятне, нежели хать рысью, и потому безпрестанно понукалъ лошадь Гасконца.

Усилія ихъ увнчались успхомъ: на другой день вечеромъ, не вдалек отъ Шалона, Шико догналъ Николая Давида, переодтаго лакеемъ, и не терялъ его изъ вида до самого Ліона, въ ворота котораго они въхали вечеромъ на восьмой день по вызд изъ Парижа.

Это было почти въ то самое время, когда по другой дорог, Бюсси, Сен-Люкъ и жена его възжали, какъ мы уже говорили, въ Меридорскій-Замокъ.

VIII.
Какъ Шико и товарищъ его остановились въ гостинниц Лебедя-Креста, и какъ были приняты хозяиномъ.

Николай Давидъ, переодтый лакеемъ, направился къ площади Терро и остановился у лучшей гостинницы, подъ вывской Лебедь-Креста.

Шико видлъ, какъ онъ вошелъ туда, и обождалъ нсколько минутъ, чтобъ удостовриться, нашелъ ли онъ тамъ мсто и, слдовательно, остается ли въ этой гостинниц.

— Нравится ли теб гостинница Лебедя-Креста? спросилъ Гасконецъ своего товарища.

— Отъ-чего жь нтъ? отвчалъ Горанфло.

— Такъ ступай туда, найми отдльную, уединенную комнатку, скажи, что ты ожидаешь сюда кого-нибудь изъ братіи, и жди меня у порога, я же пойду прогуляюсь и ворочусь, когда совершенно смеркнется, тогда ты проводишь меня въ нашу комнату такъ, чтобъ люди, которыхъ я не хочу видть, не столкнулись со мною. Понимаешь?

— Какъ-нельзя-лучше.

— Выбери довольно-большую, свтленькую комнату, смежную, если можно, съ тою, которую найметъ извстный теб путешественникъ, постарайся, чтобъ окна выходили на улицу, такъ, чтобъ можно было видть всхъ входящихъ и выходящихъ, не говори моего имени никому и ни въ какомъ случа, и общай повару золотыя горы.

— Будетъ исполнено.

И точно, Горанфло какъ-нельзя-лучше выполнилъ возложенное на него порученіе. Когда наступила ночь, онъ вышелъ на порогъ, засталъ тамъ Шико, взялъ его за руки и проводилъ въ нанятую комнату. Не смотря на всю свою простоту, Горанфло далъ замтить Гасконцу, что хотя дверь изъ комнаты ихъ выходила на другую лстницу, но была рядомъ съ комнатой Николая Давида, отъ которой отдлялась деревянною, заштукатуренною перегородкою, и что въ этой перегородк можно было пробить отверстіе, если понадобится.

Шико внимательно выслушалъ Горанфло, по-мр-того, какъ онъ говорилъ, лицо Гасконца прояснялось.

— Ты заслуживаешь награды, сказалъ Шико, когда братъ-собиратель подаянія замолчалъ: — за все то, что ты сдлалъ, я велю подать теб сегодня къ ужину хересу, Горанфло! да, morbleu! я попотчую тебя хересомъ!

— Я не знаю еще порядочно вкуса этого вина, сказалъ Горанфло:— оно должно быть очень-пріятно.

— Узнаешь! veutre de biche! возразилъ Шико, вступая во владніе квартирой: — узнаешь, и не позже, какъ черезъ два часа… Помни мое слово!

Шико позвалъ хозяина.

Можетъ-быть, читателямъ покажется, что лица нашего разсказа слишкомъ-часто останавливаются въ гостинницахъ: на это мы отвтимъ, что не наша вина, если эти лица — одинъ изъ угожденія своей возлюбленной, другіе спасаясь отъ гнва короля, — разбрелись на сверъ и на югъ. Находясь между древними временами, когда не было нужды въ гостинницахъ по милости братскаго гостепріимства, и временами новйшими, когда гостинница превратилась въ табль-д’отъ, мы невольно должны останавливаться въ гостинницахъ, гд происходятъ важнйшія сцены нашей повсти. Впрочемъ, караваи-сараи нашего запада имли въ ту эпоху три формы, а именно, они были или гостинницы, или трактиры, или кабаки.

Лебедь-Креста принадлежалъ ко второму разряду.

Впрочемъ, это легко можно было замтить изъ обращенія хозяина, который, явившись на зовъ Шико, сказалъ ему, чтобъ онъ потерплъ, потому-что были путешественники, пріхавшіе прежде его.

Шико догадался, что хозяинъ говорилъ о Давид.

— О чемъ они такъ долго толкуютъ? сказалъ Шико, когда хозяинъ удалился.

— Не-ужь-то вы думаете, что у него есть секреты съ извстнымъ вамъ путешественникомъ?

— Должно быть такъ, если этотъ грубіянъ соглашается толковать съ человкомъ, одтымъ слугою.

— А! возразилъ Горанфло:— онъ переодлся, я видлъ его: онъ теперь весь въ черномъ.

— Тмъ боле я имю причину думать, что хозяинъ съ нимъ за-одно.

— Хотите ли, я выпытаю у жены его…? сказалъ Горанфло.

— Нтъ, возразилъ Шико:— ступай лучше, прогуляйся по городу.

— А ужинъ?

— Я велю приготовить его въ твое отсутствіе, а вотъ теб пока экю… не равно теб пить захочется.

Горанфло съ признательностью принялъ экю.

По мр удаленія отъ Парижа, Горанфло боле и боле привязывался къ свобод, наконецъ, онъ дошелъ до того, что вспоминалъ о монастыр не иначе, какъ о мрачной темниц. Горанфло чрезвычайно любилъ ночныя прогулки, а потому съ радостію оставилъ Шико одного и вышелъ изъ гостинницы, опустивъ руку въ карманъ и придерживая свой экю, чтобъ не потерять его.

Едва Горанфло удалился, какъ Шико, не теряя ни минуты, взялъ буравъ и просверлилъ въ перегородк дырочку, по причинъ толщины доски, онъ не могъ увидть въ эту дырочку всхъ гостей, бывшихъ въ комнат, но, приложивъ къ ней ухо, онъ могъ довольно-явственно слышать почти все, что тамъ говорили.

Однакожь, по расположенію лицъ въ сосдней комнат, Шико могъ видть хозяина, разговаривавшаго съ Николаемъ Давидомъ.

Нкоторыя слова, произнесенныя боле-тихимъ голосомъ, ускользали отъ слуха Шико, однакожь, онъ понялъ изъ всего разговора, что Давидъ толковалъ о преданности своей королю и даже говорилъ, будто-бы г. де-Морвильо возложилъ на него важное порученіе.

Хозяинъ слушалъ почтительно, но, по-видимому, очень-равнодушно, потому-что почти ничего не отвчалъ. Шико даже замтилъ нкоторую иронію во взгляд и въ выраженіи голоса хозяина всякій разъ, когда онъ произносилъ имя короля.

— Э-ге! подумалъ Шико:— ужь не принадлежитъ ли нашъ хозяинъ къ лиг? Увидимъ, mordieu!

Такъ-какъ въ разговор трактирщика съ Давидомъ не было ничего интереснаго, то Шико отошелъ отъ перегородки.

Нсколько минутъ спустя, дверь отворилась.

Въ комнату вошелъ хозяинъ, онъ снялъ колпакъ съ головы и почтительно остановился у двери, но на лиц его было то же насмшливое, ироническое выраженіе, которое уже прежде поразило Шико.

— Садитесь, почтеннйшій, сказалъ ему послдній: — прежде, чмъ мы условимся, выслушайте мою исторію.

Слова эти, по-видимому, не понравились хозяину, онъ показалъ видъ, что не намренъ садиться.

— Какъ вамъ угодно, продолжалъ Шико.

Хозяинъ сдлалъ знакъ, которымъ хотлъ выразить, что ему не нужно на это ничьего разршенія.

— Вы видли, что я пріхалъ съ монахомъ, сказалъ Шико.

— Видлъ, отвчалъ хозяинъ.

— Тс! не говорите этого никому… монахъ этотъ изгнанникъ.

— Ба! вскричалъ хозяинъ:— нечто онъ переодтый гугенотъ?

Шико притворился обиженнымъ.

— Гугенотъ! сказалъ онъ съ презрніемъ: — кто вамъ сказалъ, что онъ гугенотъ? Прошу васъ замтить, что этотъ монахъ мой родственникъ, и что у меня нтъ въ родн гугенотовъ. Вамъ стыдно, почтеннйшій, говорить такія мерзости!

— Мало ли что бываетъ на свт! возразилъ хозяинъ.

— Да въ моей родн этого никогда не было, почтеннйшій! Этотъ монахъ жесточайшій врагъ всхъ гугенотовъ, отъ-чего и попался въ немилость къ его величеству Генриху III, покровительствующему, какъ вамъ извстно, еретикамъ.

Трактирщикъ начиналъ принимать живое участіе въ судьб бднаго Горанфло.

— Тс! сказалъ онъ, приложивъ палецъ къ губамъ.

— Разв у васъ есть здсь королевскіе люди? спросилъ Шико.

— Кажется, отвчалъ хозяинъ, кивнувъ головою: — вотъ тамъ, за перегородкой.

— О! такъ намъ здсь оставаться страшно… убраться лучше поскоре…

— Да куда же вы пойдете?

— Нашъ пріятель, содержатель одной изъ парижскихъ гостинницъ, ла-Гюрьеръ, далъ намъ адресы…

— Ла-Гюрьеръ? Такъ вы знаете Ла-Гюрьера?

— Тс! не говорите этого никому, мы познакомились съ нимъ въ вароломеевскую ночь.

— Ну, сказалъ хозяинъ: — я вижу, что вы и вашъ родственникъ люди православные, я тоже знаю Ла-Гюрьера. Купивъ этотъ трактиръ, я даже изъ дружбы къ нему хотлъ взять ту же фирму, но побоялся, что новая вывска повредитъ моимъ дламъ… Итакъ, вы изволили говорить, что вашъ родственникъ…

— Былъ до того безразсуденъ, что ршился говорить открыто рчь противъ гугенотовъ, рчь его имла огромный успхъ, очень-непонравившійся его величеству королю, который немедленно приказалъ схватить дерзновеннаго и посадить въ темницу.

— А потомъ? спросилъ хозяинъ съ участіемъ.

— Я увезъ его, отвчалъ Шико.

— А! вы прекрасно поступили!

— Г. де-Гизъ хотлъ-было заступиться за него…

— Какъ, великій Генрихъ де-Гизъ? Генрихъ-Балафро?

— Генрихъ-святой.

— Да, именно, вы правду говорите — Генрихъ-святой!

— Но я не захотлъ быть виновникомъ народной войны.

— Въ такомъ случа, вы должны понять это…

И хозяинъ сдлалъ рукою знакъ, по которому приверженцы лиги узнавали другъ друга.

Въ ночь, проведенную въ Монастыр-св.-Женевьевы, Шико не только замтилъ этотъ знакъ, но и видлъ, какъ надобно было отвчать на него.

— Еще бы! А это знаете?

И Шико сдлалъ другой знакъ.

— О! произнесъ трактирщикъ дружески:— въ такомъ случа, вы здсь у себя, домъ мой принадлежитъ вамъ, считайте меня другомъ, я считаю васъ братомъ, и если вы нуждаетесь въ деньгахъ…

Вмсто отвта, Шико вынулъ изъ кармана кошелекъ, полнота котораго мало убавилась.

Видъ полнаго кошелька всегда пріятенъ, даже великодушному человку, предлагающему вамъ свои услуги, онъ узнатъ такимъ образомъ, что вы не нуждаетесь въ его помощи, и вмст съ тмъ сохраняетъ сознаніе великодушнаго поступка, стоившаго ему весьма-недорого.

— Тмъ лучше, сказалъ хозяинъ.

— Чтобъ еще боле обрадовать и успокоить васъ, продолжалъ Шико:— я долженъ вамъ сказать, что мы путешествуемъ для распространенія вры, и что дорожныя деньги выплачены намъ изъ казначейства святаго союза. Укажите же намъ гостинницу, гд бы мы могли быть въ безопасности?

— Morbleu! сказалъ хозяинъ: — нигд вамъ не будетъ такъ хорошо, какъ у меня, поврьте.

— Но вы сейчасъ говорили, что здсь возл же живетъ…

— Да, но если я только замчу, что онъ подслушиваетъ и подсматриваетъ, такъ не будь я Бернулье, если не выживу его!

— Васъ зовутъ Бернулье? спросилъ Шико.

— Точно такъ, мое имя извстно православнымъ, не столичнымъ, а провинціальнымъ. Скажите одно слово, одно только слово, и я выживу вашего сосда.

— Зачмъ? сказалъ Шико: — напротивъ, оставьте его, гораздо-выгодне быть возл своихъ враговъ, такимъ-образомъ легче наблюдать за ихъ дйствіями.

— Вы совершенно-правы! съ восторгомъ вскричалъ Бернулье.

— Но почему вы думаете, что этотъ человкъ нашъ врагъ? я говорю нашъ потому, продолжалъ Гасконецъ съ нжной улыбкой: — что мы братья! я въ томъ увренъ.

— О, да! мы братья, отвчалъ хозяинъ.

— Почему же вы думаете, что онъ нашъ врагъ?

— А вотъ почему: онъ пріхалъ сюда въ лакейскомъ плать, потомъ перерядился адвокатомъ, но онъ столько же адвокатъ, какъ и лакей, потому-что, подъ плащомъ, лежавшимъ на стул, я увидлъ конецъ длинной шпаги. Кром того, онъ съ восторгомъ говорилъ о корол, и открылъ мн, что пріхалъ съ порученіемъ отъ г. де-Морвилье, министра Навуходоносора нашего.

— Ирода, какъ я его называю.

— Сарданапала!

— Браво!

— О, я вижу, что мы понимаемъ другъ друга, сказалъ хозяинъ.

— Еще бы! Слдовательно, я остаюсь.

— Непремнно.

— Только ни слова о моемъ родственник.

— Ни словечка.

— Ни обо мн.

— За кого вы меня принимаете? Но тише, кто-то идетъ.

Горанфло явился на порог.

— Ахъ! это онъ, достойный изгнанникъ! вскричалъ хозяинъ.

И, подойдя къ монаху, онъ сдлалъ ему знакъ лигровъ.

Этотъ знакъ поразилъ Горанфло изумленіемъ и ужасомъ.

— Отвчай же, отвчай, братъ! сказалъ Шико.— Нашъ хозяинъ все знаетъ, онъ изъ нашихъ.

— Изъ нашихъ? спросилъ Горанфло: — изъ какихъ изъ нашихъ?

— Изъ чиновъ святаго союза, сказалъ Бернулье вполголоса.

— Ты видишь, что таиться нечего, отвчай же.

Горанфло отвчалъ, трактирщикъ былъ вн себя отъ радости.

— Однако, сказалъ Горанфло, желая поскоре перемнить разговоръ: — мн общали хересу.

— Хересу, малаги, аликантскаго вина, весь мой погребъ къ вашимъ услугамъ, почтеннйшій братъ!

Горанфло посмотрлъ на хозяина, потомъ на Шико, и наконецъ поднялъ взоръ къ небу. Онъ ничего не понималъ и, въ смиреніи своемъ, сознавался, что счастіе превышало вс заслуги его.

Три дня сряду Горанфло напивался: первый день хересомъ, второй малагой, третій аликантскимъ виномъ, но, по прошествіи этихъ трехъ дней, онъ сознался, что все-таки бургонское вкусне, и потому воротился къ шамбертеню.

Во все время этихъ вино-испытаній, Шико не выходилъ изъ своей комнаты, и отъ утра до ночи подсматривалъ за адвокатомъ Николаемъ Давидомъ.

Трактирщикъ, приписывавшій поведеніе Шико боязни встртиться съ мнимымъ роялистомъ, всячески старался надодать послднему.

Но ничто не помогало. Николай Давидъ, назначивъ Пьеру-де-Гонди свиданіе въ трактир Лебедя-Креста, не хотлъ вызжать изъ него, опасаясь разъхаться съ посланнымъ Гизовъ, и потому оставлялъ безъ вниманія вс придирки хозяина, но за то, лишь-только Бернулье затворялъ за собою двери, какъ Николай Давидъ приходилъ въ бшенство, что весьма забавляло Шико, смотрвшаго въ дырочку.

Замтивъ враждебное расположеніе хозяина, Давидъ, на другой же день своего прізда въ гостинницу, погрозилъ за нимъ кулакомъ и сказалъ:

— Еще пять или шесть дней, и я съ тобой раздлаюсь.

Изъ этихъ словъ Шико узналъ, что Николай Давидъ не выдетъ изъ трактира, пока не получитъ отвта отъ легата.

Но на седьмой день, Николай Давидъ, которому хозяинъ, не смотря на вс убжденія Шико, объявилъ, что ему нужна его комната, — занемогъ.

Пока онъ не слегъ еще въ постелю, хозяинъ настаивалъ, чтобъ онъ выхалъ, адвокатъ просилъ дать ему сроку до слдующаго дня, надясь, что ему будетъ легче, но на слдующій день ему стало хуже.

Трактирщикъ пришелъ къ Гасконцу, и сказалъ, потирая руки:

— Нашъ роялистъ, пріятель Ирода, ножки протянетъ!

— Ба! вскричалъ Шико: — не-ужь-то вы думаете, что онъ умретъ?

— У него, любезный братъ, прескверная горячка, онъ мечется какъ угорлый, сами доктора ничего не понимаютъ, аппетитъ у него страшный: онъ хотлъ задушить меня и прибилъ моихъ слугъ… сами доктора ничего не понимаютъ.

Шико задумался.

— Видли ли вы его? спросилъ онъ.

— Какъ же! вдь я жь говорю вамъ, что онъ хотлъ задушить меня.

— Въ какомъ онъ былъ положеніи?

— Блдный, разстроенный, кричалъ, какъ бснующійся.

— Что онъ кричалъ?

— ‘Берегите короля! Противъ него замышляютъ недоброе!’

— Негодяй!

— Извергъ! Иногда онъ говоритъ, что ждетъ кого-то изъ Авиньйона и не хочетъ умирать, пока не увидится съ этимъ человкомъ.

— Cмoтpитe, пожалуйста! сказалъ Шико.— Онъ ждетъ кого-то изъ Авиньйона.

— Ждетъ не дождется.

— Ventre de biche! вскричалъ Шико.

— Послушайте-ка, продолжалъ хозяинъ:— вотъ будетъ забавно, если онъ умретъ.

— Очень-забавно, отвчалъ Шико:— только мн бы не хотлось, чтобъ онъ умеръ до прибытія того человка, котораго онъ ждетъ изъ Авиньйона.

— Отъ-чего же? Чмъ скоре умретъ, тмъ лучше.

— Да, но ненависть моя не простирается до души его, а такъ-какъ онъ, по-видимому, ждетъ изъ Авиньйона исповдника…

— Э, полноте! это одинъ бредъ горячки… онъ никого не ждетъ…

— Кто знаетъ! сказалъ Шико.

— Я вижу, что вы предобрйшая душа, сказалъ хозяинъ.

— Плати добромъ за зло.

Хозяинъ удалился въ восторг отъ Шико.

Что же касается до Горанфло, то, не входя ни въ какія дла, ни въ какія заботы, онъ толстлъ видимо: по прошествіи восьми дней, лстница, ведшая къ его комнат, стала трещать подъ ногами его и сдлалась слишкомъ-узкою, такъ-что въ одинъ вечерь Горанфло съ ужасомъ объявилъ Гасконцу, что лстница замтнымъ образомъ похудла. Впрочемъ, ни Давидъ, ни лига, ни плачевное состояніе религіи не трогали его: онъ заботился только о томъ, какъ бы разнообразить свои обды и гармонировать различныя вина съ кушаньями, которыя заказывалъ себ. Каждый разъ, когда онъ встрчался съ трактирщикомъ, послдній говорилъ съ изумленіемъ про-себя:

— Кто бы могъ подумать, что этотъ толстякъ воплощенное краснорчіе!

IX.
Какъ Горанфло исповдывалъ адвоката, и какъ адвокатъ исповдывалъ Горанфло.

Наконецъ, наступилъ, или приближался тотъ день, когда трактирщикъ долженъ былъ избавиться отъ непріятнаго постояльца.

Бернулье вбжалъ въ комнату Шико съ такимъ неумреннымъ смхомъ, что послдній долго не могъ добиться отъ него ни слова.

— Умираетъ! вскричалъ наконецъ сострадательный трактирщикъ: — умираетъ, издыхаетъ!

— Что же тутъ смшнаго? спросилъ Шико.

— Какъ что? Это чудесная штука.

— Какая штука?

— Нтъ, признайтесь, что вы съиграли съ нимъ эту шутку,

— Я? съигралъ шутку? съ больнымъ?

— Да, разумется вы!

— Но въ чемъ же дло?

— Въ чемъ дло?.. Вдь вы знаете, что онъ все ожидалъ кого-то изъ Авиньйона?

— Знаю. Что же дальше?

— Этотъ кто-то пріхалъ.

— А! вы видли его?

— Еще бы! Кто можетъ войдти сюда мимо меня?

— Что жь это за человкъ?

— Низенькій, худощавый, розовый.

— Онъ и есть! невольно вскричалъ Шико.

— А! такъ вы знаете его?.. Вдь я ужь говорилъ, что вы подослали его.

— Такъ онъ пришелъ! вскричалъ Шико, вставая и закручивая усы:— ventre de biche! Разскажите же мн все подробно, Бернулье.

— Дло очень-просто… только, если не вы подослали этого человка, такъ вы разскажите мн, кто это сдлалъ… И такъ, извольте слушать: — я только-что принялся-было сдирать шкуру съ кролика, какъ увидлъ, что у двери гостинницы остановился маленькій человчекъ на огромной лошади.

‘— Здсь г. Никола? спросилъ человчекъ.— Вы знаете, что гнусный роялистъ назвался здсь этимъ именемъ.

‘— Здсь, говорю я.

‘— Скажите жь ему, что пріхалъ человкъ, котораго онъ ждетъ изъ Авиньйона.

‘— Извольте, отвчалъ я: — только позвольте вамъ замтить одно обстоятельство, и — Какое?

‘— Г. Никола умираетъ.

‘— Тмъ боле прошу васъ не медлить.

‘— Но вы, можетъ-быть, не знаете, что у него злая горячка?

‘— Не-уже-ли? сказалъ незнакомецъ:— такъ дайте же ему скоре знать обо мн.

‘— Какъ, вы настаиваете?

‘— Настаиваю.

‘— Несмотря на опасность?

‘— Несмотря ни на что, я долженъ его видть.

Маленькій человчекъ сердился и говорилъ такимъ повелительнымъ тономъ, что нельзя было ему противорчить, я и проводилъ его въ комнату больнаго.

— И онъ теперь тамъ? сказалъ Шико, указавъ на сосднюю комнату.

— Тамъ. Не правда ли, это забавно?

— Чрезвычайно-забавно, отвчалъ Шико.

— Какъ жаль, что мы не можемъ слышать, о чемъ они говорятъ!

— Въ-самомъ-дл, жаль.

— Должно быть пресмшно.

— Умора, но кто же вамъ мшаетъ войдти?

— Онъ выслалъ меня.

— Подъ какимъ предлогомъ?

— Подъ тмъ предлогомъ, что онъ намренъ исповдываться.

— А кто вамъ мшаетъ подслушать у двери?

— Въ самомъ-дл! вскричалъ хозяинъ и выбжалъ изъ комнаты.

Шико же подбжалъ къ дырочк въ перегородк.

Пьеръ де-Гонди сидлъ у изголовья кровати больнаго, но они говорили такъ тихо, что Шико не могъ ни слова разслышать изъ ихъ разговора.

Впрочемъ, хоть бы онъ и могъ слышать, то не понялъ бы ничего, потому-что разговоръ ихъ оканчивался и, пять минутъ спустя, г. де-Гонди всталъ, простился съ больнымъ и вышелъ.

Шико побжалъ къ окну.

Слуга, сидвшій на кургузой лошади, держалъ подъ уздцы большаго коня, о которомъ говорилъ трактирщикъ: — минуту спустя, посланный Гизовъ явился, вскочилъ на лошадь и поворотилъ за уголъ къ дорог, ведшей въ Парижъ.

— Mordieu! подумалъ Шико:— только бы онъ не взялъ съ собою родословной, но все равно, я догоню его, хоть бы мн пришлось загнать десять лошадей… Нтъ, адвокаты хитрыя лисицы, и въ-особенности мой пріятель, котораго я подозрваю… Экая досада! продолжалъ Шико, съ нетерпніемъ топнувъ ногою: — куда двался обжора Горанфло.

Въ это время вошелъ хозяинъ.

— Ну, что? спросилъ его Шико.

— Ухалъ! отвчалъ хозлинъ.

— Исповдвикъ?

— Какой онъ исповдникъ!

— А больной?

— Въ обморок.

— Вы уврены, что онъ все въ своей комнат?

— Еще бы! онъ выйдетъ изъ нея только для-того, чтобъ отправиться на кладбище.

— Хорошо, какъ-только воротится мой братъ, пошлите его ко мн.

— А если онъ пьянъ?

— Все-равно, посылайте.

— Разв очень-нужно?

— Необходимо, для общаго блага нашего.

Бернулье скоро вышелъ, онъ былъ человкъ усердный.

Шико находился въ сильномъ волненіи: онъ не зналъ, бжать ли ему за Гонди, или войдти прямо къ Давиду, если адвокатъ былъ въ-самомъ-дл такъ опасно боленъ, какъ говорилъ хозяинъ, то, вроятно, онъ передалъ свои депеши Гонди. Шико какъ безумный прохаживался взадъ и впередъ по комнат, ударялъ себя въ лобъ и старался прицпиться хоть къ одной какой-нибудь мысли изъ тысячи мыслей, кипвшихъ въ голов его.

Въ сосдней комнат все было тихо, Шико въ дырочку могъ видть только одинъ уголъ кровати, закрытой занавсками.

Вдругъ на лстниц послышался голосъ. Шико вздрогнулъ: то былъ голосъ Горанфло.

Братъ-собиратель подаянія, сопровождаемый хозяиномъ, тщетно старавшимся заставить его молчать, медленно избирался по лстниц, распвая дребезжащимъ отъ опьяннія голосомъ:

Le vin

Et le chagrin

Se battent dans ma tte,

Ils у font un tel train

Que c’est une tempte.

Mais l’un est le plus fort:

C’est le vin!

Si bien que le chagrin

En sort

Grand train.

Шико побжалъ къ двери.

— Тише, пьяница! закричалъ онъ.

— Ужь и пьяница! возразилъ Горанфло:— не тотъ пьяница, кто пьетъ, а тотъ, кто…

— Перестань же! ступай сюда, а вы, Бернулье… знаете?

— Знаю, знаю, сказалъ хозяинъ, значительно кивнувъ головою и поспшно сбгая съ лстницы.

Ступай же сюда, говорятъ теб, продолжалъ Шико, таща Горанфло въ комнату: — и поговоримъ серьзно, если можешь…

— Могу ли? вотъ еще! Вы, кажется, сметесь надо много. Я серьзенъ, какъ проголодавшійся оселъ.

— Скажи лучше, какъ напившійся, возразилъ Шико, поживъ плечами.

Потомъ онъ подвелъ Горанфло къ креслу, на которое тотъ тяжело опустился, испустивъ протяжное: ‘а!’

Шико затворилъ дверь и воротился къ Горанфло съ серьзнымъ и озабоченнымъ лицомъ, и братъ-собиратель понялъ, что дло шло о чемъ-то важномъ.

— Ну, что тамъ еще! спросилъ Горанфло, какъ-бы желая выразить этимъ словомъ вс гоненія, которымъ онъ подвергался отъ Гасконца.

— То, отвчалъ Шико строго: — что ты совершенно забываешь обязанности своего званія, ты распутничаешь, гніешь въ пьянств и забываешь религію, corboeuf!

Горанфло вытаращилъ глаза на говорившаго.

— Я? произнесъ онъ.

— Да, ты, посмотри на себя, на кого ты похожъ? Кафтанъ твои изодранъ, ты, вроятно, подрался съ кмъ-нибудь, потому-что у тебя подбитъ одинъ глазъ.

— У меня? произнесъ Горанфло, боле-и-боле изумленный выговорами, къ которымъ не привыкъ.

— У кого же больше? Ты по колни запачканъ грязью, да еще какою грязью, блою! Ясное доказательство, что ты пьянствовалъ въ предмстьяхъ.

— Правда.

— Несчастный! женовефецъ долженъ бы боле заботиться, о себ!

— Не-ужь-то я въ-самомъ-дл такъ виноватъ? спросилъ Горанфло, глубоко-тронутый словами Шико.

— То-есть, ты заслуживаешь, чтобъ небесный огонь пожралъ тебя. Берегись! если ты не исправишься, я покину тебя.

— Шико, другъ мой, ты этого не сдлаешь!

— Вдь и въ Ліон есть стража.

— О! сжалься, мой добрый покровитель! проговорилъ Горанфло и заревлъ какъ теленокъ.

— Фи! продолжалъ Шико: — и еще въ какое время предаешься ты разврату? Когда тутъ, возл насъ, умираетъ человкъ!

— Правда, отвчалъ Горанфло съ выраженіемъ раскаянія.

— Ну, говори, христіанинъ ты, или нтъ?

— Христіанинъ ли я! вскричалъ Горанфло вставая: — отсохни мой языкъ, если я не христіанинъ!

И протянувъ одну руку, онъ заплъ, такъ, что окна задрожали:

Je suis chrtien,

C’est mon seul bien.

— Довольно! сказалъ Шико, зажимая ему ротъ рукою: — если ты христіянинъ, такъ не дашь, умереть ближнему безъ покаянія.

— Справедливо! Гд онъ? гд мой ближній? Я сейчасъ исповдую его, только дайте мн сперва напиться… жажда страшно мучитъ!

Шико подалъ Горанфло большую кружку съ водой, и онъ почти разомъ опорожнилъ ее.

— А! сынъ мой, сказалъ Горанфло, ставя обратно кружку на столъ: — теперь мн легче!

— Слава Богу, отвчалъ Шико, ршившись воспользоваться этой минутой.

— Теперь, скажи мн, милый другъ, продолжалъ Горанфло: — кого исповдывать?

— Нашего несчастнаго сосда… онъ умираетъ и нуждается въ душевной помощи. Ступай къ нему.

— Разв вы думаете, г. Шико, спросилъ Горанфло оробвъ: — что ему безъ меня нельзя обойдтись?

— Никакъ нельзя! Если онъ заблудшаяся овца, ты наставишь его на путь истинный… ты укажешь ему дорогу въ рай.

— Бгу!…

— Постой, я долженъ объяснить теб, что надо длать.

— Зачмъ? я и безъ васъ знаю свое дло.

— Конечно, но сегодня ты долженъ исполнять не только свое, но и мое дло.

— Ваше дло?

— И если ты исполнишь его добросовстно, я поставлю на твое имя сто пистолей въ Гостинниц Рога-Изобилія…

— Будетъ исполнено! Какъ же мн исповдывать его?

— Слушай! По званію своему, ты можешь говорить именемъ вры и короля, краснорчіемъ своимъ ты долженъ убдить этого человка отдать теб бумаги, которыя ему привезли изъ Авиньйона.

— А зачмъ мн эти бумаги?

Шико съ презрніемъ посмотрлъ на Горанфло.

— Чтобъ получить тысячу экю! сказалъ онъ.

— Тысячу экю? Понимаю и отправляюсь.

— Погоди, онъ скажетъ теб, что уже исповдывался.

— Ну, такъ мн нечего будетъ длать…

— Слушай, ты отвчаешь ему, что онъ лжетъ, что человкъ, вышедшій сейчасъ отъ него, былъ не исповдникъ, а такой же гршникъ, какъ онъ самъ.

— Да онъ разсердится!

— А теб какое дло? Вдь онъ умираетъ!

— Справедливо.

— Потомъ, заговори съ нимъ о ра, объ ад, словомъ, о чемъ хочешь, только добейся того, чтобъ онъ отдалъ теб бумаги, полученныя изъ Авиньйона.

— А если онъ не отдастъ?

— Такъ не отпускай ему грховъ, прокляни его!

— А по-моему, такъ, просто, насильно отнять у него бумаги.

— Пожалуй и это, только скажи мн сперва, понялъ ли ты, что я теб говорилъ?

— Понялъ, и вы увидите, какъ ловко исполню дло.

Горанфло провелъ рукою по лицу, оно приняло спокойное выраженіе, хотя въ глазахъ оставалось еще нчто туманное, голосъ его смягчился, движенія стали медленны, но въ рукахъ замтна еще была легкая дрожь.

Потомъ онъ величественно направился къ двери.

— Постой! сказалъ Шико: — когда онъ отдастъ теб бумаги, сожми ихъ въ одну руку, а другою постучись въ эту стну.

— А если не отдастъ?

— Тоже постучись.

— Понимаю.

И Горанфло вышелъ изъ комнаты, между-тмъ, какъ Шико, находившійся въ невыразимомъ волненіи, приложилъ ухо къ дырочк и притаилъ дыханіе, чтобъ явственне разслышать малйшій звукъ.

Десять минутъ спустя, затрещавшій полъ возвстилъ ему о томъ, что Горанфло входилъ къ сосду, и_/, приложивъ глазъ къ отверстію, онъ увидлъ тучную фигуру своего товарища.

Адвокатъ приподнялся на подушк и съ изумленіемъ глядлъ на неожиданнаго гостя.

— Здравствуй, братъ мой! сказалъ Горанфло торжественнымъ голосомъ, остановившись посреди комнаты.

— Что вамъ нужно, отецъ? проговорилъ больной слабымъ голосомъ.

— Сынъ мой, я недостойный монахъ, я узналъ, что вы находитесь въ опасности, и пришелъ позаботиться о спасеніи души вашей.

— Благодарю, отвчалъ больной:— по мн кажется, что трудъ вашъ напрасенъ. Мн легче.

Горанфло покачалъ головой.

— Вы думаете? спросилъ онъ.

— Я въ томъ увренъ.

— Сынъ мой, это одно навожденіе дьявола, которому бы хотлось, чтобъ вы умерли безъ покаянія.

— Дьяволъ очень бы ошибался, сказалъ больной:— потому-что я только-что исповдывался.

— Кому?

— Достойному священнику, прибывшему изъ Авиньйона.

Горанфло опять покачалъ головой.

— Это не священникъ, сказалъ онъ.

— Какъ не священникъ?

— Разумется, нтъ.

— Почему вы это знаете?

— Я знаю его.

— Того, кто сейчасъ вышелъ отсюда?

— Да, отвчалъ Горанфло съ выраженіемъ такой искренности, что адвокатъ невольно смшался.

— Такъ-какъ вамъ не легче, сказалъ Горанфло:— и такъ-какъ тотъ, кто вышелъ отсюда, былъ не священникъ, то вы должны покаяться…

— Охотно, отвчалъ адвокатъ боле-твердымъ голосомъ:— но я хочу покаяться предъ тмъ, кого самъ выберу.

— Вамъ уже некогда посылать за другимъ священникомъ, потому-то я и пришелъ…

— Какъ некогда? вскричалъ больной боле-и-боле твердымъ голосомъ.— Говорятъ вамъ, что мн легче, говорятъ вамъ, что я выздоравливаю!

Горанфло въ третій разъ печально покачалъ головой.

— А я говорю вамъ, продолжалъ онъ флегматически:— я говорю вамъ, сынъ мой, что я не имю никакой надежды на ваше выздоровленіе, вы обречены уже на смерть врачами и святымъ Провидніемъ. Знаю, что поступаю, жестоко, говоря вамъ это, но эта участь предстоитъ намъ всмъ, рано ли, поздно ли, но намъ остается то утшеніе, что, умирая въ этомъ мір, мы воскресаемъ въ лучшемъ. Самъ Пиагоръ говоритъ это, хотя онъ и былъ идолопоклонникъ. Итакъ, кайся, любезный сынъ мой, кайся!

— Но увряю васъ, что мн гораздо-легче… Я даже полагаю, что одно ваше присутствіе возстановило мои силы…

— Ошибаешься, сынъ мой, возразилъ Горанфло:— это одинъ обманъ, въ послднія минуты жизнь на мгновеніе вспыхиваетъ, точно потухающая лампа. Послушай, сынъ мой, сказалъ монахъ, садясь возл кровати:— разскажи мн откровенно вс твои заговоры, козни, хитрости.

— Мои заговоры, козни, хитрости? повторилъ Николай Давидъ, невольно пятясь отъ загадочнаго монаха, котораго онъ не зналъ и который, по-видимому, зналъ его такъ хорошо.

— Да, сказалъ Горанфло, сложивъ руки и преспокойно располагаясь слушать исповдь умиравшаго:— и когда ты мн все откроешь, вручи мн же бумаги, и, быть-можетъ, Господь позволитъ мн даровать теб прощеніе.

— Какія бумаги? вскричалъ больной такимъ рзкимъ, сильнымъ и громкимъ голосомъ, какъ человкъ совершенно-здоровый.

— Бумаги, которыя мнимый священникъ привезъ теб изъ Авиньйона.

— А кто вамъ сказалъ, что этотъ мнимый священникъ привезъ мн бумаги? спросилъ адвокатъ, приподнявшись на постели и такимъ грознымъ голосомъ, что Горанфло былъ внезапно выведенъ изъ пріятной полудремоты, въ которую начиналъ-было уже погружаться.

Но онъ тотчасъ же поправился и ршился показать твердость духа.

— Тотъ, кто мн это сказалъ, очень-хорошо знаетъ, что онъ говорилъ, отвчалъ Горанфло:— да полно толковать, подавай бумаги или нтъ теб прощенія!

При этомъ слов, Давидъ, выскочивъ изъ постели, схватилъ Горанфло за горло.

— Ахъ, Господи! да разв у васъ блая горячка? Такъ вы не хотите каяться, не хотите?

Большой палецъ адвоката такъ ловко и сильно сдавилъ горло Горанфло, что тотъ захриплъ, не договоривъ своей фразы.

— Я хочу, чтобъ ты самъ покаялся, посланный Вельзевула! вскричалъ адвокатъ Давидъ: — а что касается до блой горячки, такъ ты увидишь сейчасъ, помшаетъ ли она мн задушить тебя!

Братъ Горанфло былъ силенъ, но нападеніе было такъ внезапно, что, собравъ вс силы, онъ могъ только приподняться со стула, уцпиться за рубаху адвоката и отбросить его такъ далеко, что тотъ полетлъ въ противоположный уголъ комнаты.

Николай Давидъ вскочилъ съ бшенствомъ, бросился къ шпаг, конецъ которой былъ замченъ трактирщикомъ, обнажилъ ее, и въ одно мгновеніе ока приставилъ остріе ея къ горлу Горанфло, въ изнеможеніи опустившагося обратно на стулъ.

— Кайся! сказалъ глухимъ голосомъ адвокатъ:— или ты умрешь!

Горанфло, совершенно-протрезвившійся отъ холоднаго прикосновенія острія шпаги, понялъ опасность своего положенія.

— О! сказалъ онъ:— слдовательно, вы совсмъ не были больны? Слдовательно, болзнь ваша была одна комедія?

— Ты забываешь, что теб должно не спрашивать, а отвчать, сказалъ адвокатъ.

— Отвчать? На что?

— На мои вопросы.

— Спрашивайте.

— Кто ты?

— Вы сами видите, кто я.

— Это не отвтъ, сказалъ адвокатъ, придавивъ конецъ шпаги.

— Берегитесь же! Если вы меня убьете, такъ ничего не узнаете.

— Правда. Какъ тебя зовутъ?

— Братъ Горанфло.

— Такъ ты настоящій монахъ?

— Вотъ вопросъ! Разумется настоящій.

— Зачмъ ты въ Ліон?

— Затмъ, что изгнанъ изъ Парижа.

— Что привело тебя въ эту гостинницу?

— Случай.

— Давно ли ты здсь?

— Шестнадцать дней.

— Зачмъ ты подсматривалъ за мною?

— Я и не думалъ подсматривать за вами.

— Какъ ты узналъ, что я получилъ бумаги?

— Мн сказали.

— Кто?

— Тотъ, кто послалъ меня сюда.

— А кто тебя послалъ сюда?

— Не могу сказать.

— Я заставлю!

— Ой! закричалъ Горанфло.— Vertudieu! Не троньте, я закричу.

— А я убью.

Горанфло закричалъ, на конц шпаги показалась капля крови.

— Какъ его зовутъ? спросилъ адвокатъ.

— А! такъ и быть! терплъ я долго… больше не могу…

— Разумется, ты сдлалъ, что могъ. Говори же, кто подослалъ тебя ко мн…

— Меня…

Горанфло колебался, ему трудно было измнить другу.

— Говори же! сказалъ адвокатъ, топнувъ ногою.

— Да ну!… Шико.

— Шутъ короля?

— Именно.

— А гд онъ?

— Здсь! вскричалъ чей-то голосъ.

И Шико явился на порог, блдный, грозный, съ обнаженной шпагой въ рук.

ГЛАВА X.
Какъ Шико раздлался съ адвокатомъ.

Узнавъ своего смертельнаго врага, Николай Давидъ отступилъ съ ужасомъ.

Горанфло воспользовался этой минутой, чтобъ отскочить въ сторону и тмъ избавился отъ угрожавшей ему шпаги адвоката.

— Помоги мн, другъ мой! закричалъ онъ: — помоги! меня ржутъ, убиваютъ!

— А-га! почтеннйшій г. Давидъ, сказалъ Шико: — такъ это вы?

— Да, проговорилъ Давидъ: — я.

— Какъ я радъ случаю видться съ вами, продолжалъ Гасконецъ.

Потомъ, обратившись къ Горанфло, прибавилъ:

— Добрый мой Горанфло, пока мы думали, что г. Давидъ умираетъ, присутствіе и помощь твоя были намъ весьма-нужны, но теперь, когда г. Давидъ здоровхонекъ, то ему уже не нужно духовника, и потому онъ будетъ имть дло съ дворяниномъ.

Давидъ хотлъ-было презрительно улыбнуться.

— Да, съ дворяниномъ, сказалъ Шико:— съ дворяниномъ, который сейчасъ докажетъ вамъ свое происхожденіе. Любезный Горанфло, продолжалъ Шико, обращаясь къ монаху: — потрудись стать на площадк передъ дверью и не впускай никого, мн нужно переговорить о весьма-важномъ дл съ г-мъ Давидомъ.

Горанфло былъ очень-радъ случаю у идти подальше отъ свирпаго адвоката, а потому немедленно пошелъ къ двери, описавъ порядочный кругъ, чтобъ во все время перехода черезъ комнату находиться въ почтительномъ разстояніи отъ Давида, скоро проскочилъ онъ въ дверь и исчезъ.

Шико заперь за нимъ дверь на задвижку, не измняя своему хладнокровію.

Давидъ былъ сначала сильно пораженъ неожиданностью этого происшествія, но потомъ, надясь на свое искусство и на то, что былъ наедин съ Шико, онъ пришелъ въ себя, когда Гасконецъ заперъ двери и обратился къ адвокату, адвокатъ стоялъ опершись на кровать, со шпагой въ рук, и улыбался.

— Одвайтесь, сказалъ Шико:— я подожду, потому-что не хочу имть никакого преимущества предъ вами. Я знаю, что вы чрезвычайно-ловко владете шпагой, но это меня нисколько не безпокоитъ.

Давидъ захохоталъ.

— Презабавная шутка! сказалъ онъ.

— Да, она мн тоже нравится, но это еще не все: посл будетъ еще забавне. Знаете ли, г. Давидъ, зачмъ я пришелъ сюда?

— Не за остальными ли ударами, которыхъ я вамъ не додалъ, когда вы такъ ловко выскочили изъ окна?

— Нтъ, я помню, сколько получилъ, и считаю себя должникомъ герцога майеннскаго… но съ нимъ я посл разсчитаюсь. Сюда же я пришелъ за нкоторой родословной, которую Пьеръ де-Гонди привезъ вамъ сюда, самъ не зная, какое сокровище было у него въ рукахъ.

Давидъ поблднлъ.

— За какою родословною? спросилъ онъ.

— За родословною господъ Гизовъ, происходящихъ, какъ вамъ самимъ извстно, по прямой линіи отъ Карла-Великаго.

— А-га! сказалъ Давидъ:— такъ вы, мось Шико, шпіонъ, а я считалъ васъ шутомъ!

— Почтеннйшій мось Давидъ, чтобъ быть вамъ пріятнымъ, я буду и тмъ и другимъ: шпіономъ, чтобъ довести васъ до вислицы, шутомъ, чтобъ смяться, когда васъ повсятъ.

— Меня повсятъ!

— Повсятъ, мой милый мось Давидъ, головы вамъ отсчь нельзя — вы не дворянинъ.

— Какимъ способомъ можете вы довести меня до вислицы, какъ говорите?

— Весьма-простымъ: я разскажу всю правду, и дло съ концомъ. Надо вамъ знать, любезнйшій мось Давидъ, что я присутствовалъ съ прошломъ мсяц на маленькомъ совщаніи, бывшемъ въ Монастыр-Святои-Жепевьевы, между ихъ свтлостями, господами Гизами и герцогиней де-Монпансье.

— Вы?

— Да, я, я сидлъ въ исповдальн, которая находилась прямо противъ той, въ которой вы сидли, не правда ли, какъ тамъ неловко? Впрочемъ, мн было еще хуже вашего, потому-что я не могъ выйдти прежде, пока совщаніе не кончилось, а оно продолжалось непростительно-долго. Итакъ, я слышалъ рчи г. Монсоро, Лагюрьера и одного монаха, имя котораго я забылъ, но который говорилъ весьма-краснорчиво. Я видлъ сцену коронованія герцога анжуйскаго: это была драма того спектакля, потомъ пьеска, которую играли въ заключеніе, была крайне-забавна, въ этой пьеск разъигрывали родословную герцоговъ лотарингскихъ, просмотрнную, исправленную и дополненную г-мъ Николаемъ Давидомъ. Весьма-забавная пьеска! Не доставало въ ней только подтвержденія его святйшества.

— А! вы знаете эту родословную? сказалъ Давидъ, съ трудомъ удерживая свое бшенство и злобно кусая губы.

— Да, сказалъ Шико:— и она показалась мн чрезвычайно-замысловатою, хитро-придуманною, особенно относительно салическаго закона. Только, право, не здорово имть столько ума! Какъ-разъ умрешь — на вислиц, я былъ очарованъ вашею изобртательностью и въ то же время почувствовалъ къ вамъ крайнее состраданіе. Какъ! подумалъ я: не-уже-ли я позволю повсить почтеннаго г. Давида, знаменитаго адвоката, столь же ловко владющаго шпагой, какъ и перомъ,— словомъ, моего закадычнаго друга? Никогда! Я могу не только спасти его отъ вислицы, но и осчастливить, озолотить этого храбраго и умнаго адвоката, этого милаго друга, которому я заплачу добромъ за нсвольно-причиненное мн зло. Спасу его! Узнавъ, что вы намрены отправиться въ путь, я ршился слдовать за вами. Когда вы вызжали изъ Парижа, я подсматривалъ за вами, вы не замтили меня, потому-что я былъ слишкомъ-хорошо спрятанъ, съ этой минуты, я слдовалъ за вами, то теряя васъ изъ виду, то догоняя васъ, — словомъ, мн было съ вами много хлопотъ. Наконецъ, мы пріхали въ Ліонъ. Я говорю: мы, потому-что часъ спустя посл вашего прізда, я былъ не только въ одной гостинниц съ вами, но даже возл васъ, вотъ тамъ, за этой стной. Считаю излишнимъ объяснять, что я вызжалъ изъ Парижа не для того, чтобъ потерять васъ изъ вида,— нтъ, я просверлилъ въ этой тонкой стн маленькую дырочку, сквозь которую могъ любоваться вами, сколько душ моей было угодно — и, признаюсь, вдоволь на васъ насмотрлся. Но вотъ вы вдругъ занемогли, хозяинъ хотлъ выпроводить васъ изъ дома, вы же назначили г-ну де-Гонди свиданіе въ трактир Лебедя-Креста, боялись разойдтись съ нимъ и прикинулись больнымъ. Хитрость довольно-ловкая: но я самъ хитеръ, и потому не совсмъ поврилъ вашей болзни. Однакожъ, такъ-какъ мы вс смертны (въ чемъ я сейчасъ постараюсь убдить васъ), то я прислалъ сюда добраго Горанфло, моего товарища и друга, чтобъ склонить васъ къ раскаянію, а вы, закоренлый гршникъ, не внимая благочестивымъ словамъ его, хотли проткнуть его шпагой, забывъ, что за кровь платятъ кровію! Тогда я поспшилъ подоспть на помощь къ моему бдному другу… Позвольте же мн сказать вамъ, почтеннйшій г. Давидъ, что я съ вами ссориться не намренъ, вдь мы старые друзья — помиримся, согласитесь на мое предложеніе, и вы не раскаетесь…

— Какое предложеніе?

— Да то же самое, которое вамъ длалъ пріятель мой Горанфло. Еслибъ вы отдали ему бумаги, я охотно простилъ бы васъ. Вы, г. Давидъ, человкъ замчательный: вы мастерски владете шпагой, славно здите верхомъ, судебные крючки вамъ ни-по-чемъ, искусство набивать широкіе карманы туго-набитыми кошельками вы постигли въ совершенств. Жаль было бы, еслибъ такой великій человкъ, какъ вы, исчезъ внезапно съ лица земли, гд ему суждено играть немаловажную роль. Послушайте, г. Давидъ, бросьте заговоры. Послушайтесь меня, разойдитесь съ Гизами. Отъ нихъ добра не дождетесь. Отдайте мн ваши бумаги, и даю вамъ честное слово дворянина, я помирю васъ съ королемъ.

— А если я вамъ ихъ не отдамъ, тогда что? спросилъ Николай Давидъ.

— А! если вы ихъ не отдадите, тогда другое дло. Тогда я васъ убью, честное слово дворянина! Не правда ли, это очень-забавно, мой милый мось Давидъ?

— Чрезвычйно-забавно, отвчалъ адвокатъ, играя шпагой.

— Если жь вы отдадите мн ихъ, продолжалъ Шико:— то все будетъ забыто. Вы, можетъ-быть, не врите мн, любезнйшій мось Давидъ, потому-что сами человкъ злопамятный, такъ и меня считаете такимъ же? Ошибаетесь. Правда, я ненавижу васъ, но я ненавижу еще боле герцога майеннскаго: дайте мн средства погубить герцога, и я спасу васъ. Хотите ли, чтобъ я прибавилъ еще нсколько словъ, которыхъ вы не поймете, потому-что сами никого въ мір, кром себя, не любите?… Знаете ли, что я, жалкій, униженный и унизившійся шутъ, люблю короля, не смотря на вс его недостатки? Я люблю короля, давшаго мн убжище, защитившаго меня отъ мясника Майенна, напавшаго ночью съ пятнадцатью разбойниками, на Луврской-Площади, на одного человка! Вы знаете, о комъ я говорю… о бдномъ Сен-Мегрен. Надюсь, вы не были въ числ убійцъ его? Не были? Тмъ лучше — я вамъ врю. Итакъ, я хочу, чтобъ мой бдный король могъ царствовать спокойно, а это невозможно при проискахъ Майенна и родословныхъ Николая Давида. Отдайте жь мн родословную и — честное слово! я осчастливлю васъ.

Во все время длинной своей рчи, Шико внимательно слдилъ за движеніями Давида, но не замтилъ ни одной доброй мысли въ мрачныхъ глазахъ адвоката, ни одного благороднаго чувства на холодно-злобномъ лиц его.

— Вижу, что все краснорчіе мое напрасно: вы не врите мн, слдовательно, я долженъ прибгнуть къ единственному остающемуся мн средству наказать васъ за оскорбленіе, мн причиненное, и избавить свтъ отъ человка, неврующаго ни въ честность, ни въ добродтель. Васъ повсятъ. Прощайте, мось Давидъ!

И Шико началъ отступать къ двери, не спуская глазъ съ адвоката.

Давидъ бросился къ нему.

— И вы думаете, вскричалъ онъ:— что я выпущу васъ? О, нтъ, господинъ шпіонъ, нтъ, мой милый Шико: тотъ, кто знаетъ тайну родословной, долженъ умереть! Тотъ, кто угрожаетъ Николаю Давиду, долженъ умереть! Тотъ, кто требуетъ отъ меня бумагъ, долженъ умереть!

— Тмъ-лучше, отвчалъ Шико съ прежнимъ спокойствіемъ: — я не хотлъ драться съ вами только потому, что увренъ былъ въ преимуществ, которое имю надъ вами: Крильйонъ показалъ мн ударъ, одинъ только ударъ, но его будетъ достаточно — честное слово!… Отдавайте же бумаги, или я убью васъ! прибавилъ онъ грознымъ голосомъ: — я нанесу вамъ рану въ горло, въ то самое мсто, въ которое вы кольнули моего друга Горанфло.

Шико не договорилъ этихъ словъ, какъ Давидъ бросился на него съ дикимъ хохотомъ. Шико искусно отразилъ первый ударъ.

Противники были почти одного роста, но такъ-какъ Шико былъ одтъ, а адвокатъ въ одной рубах, то послдній казался выше, худощаве Гасконца. Онъ по движеніямъ своимъ походилъ на змю: съ такою быстротою дйствовалъ онъ шпагой и такъ ловко уклонялся отъ ударовъ Шико, но Шико сказалъ правду: адвокатъ встртилъ опаснаго соперника. Фехтуя почти каждый день съ королемъ, шутъ достигъ высокой степени совершенства въ искусств владть шпагой, Давидъ вскор убдился въ этомъ, безпрестанно встрчая остріе шпаги своего противника.

Онъ отступилъ.

— А—га! сказалъ Шико:— вы начинаете мн врить, не правда ли? Еще разъ повторяю вамъ: отдайте бумаги!

Но адвокатъ отступилъ только, казалось, для-того, чтобъ перевести дыханіе, и съ новымъ остервенніемъ бросился на Гасконца, до-сихъ-поръ спокойно защищавшагося и ненаносившаго ни одного удара.

Адвокатъ опять отступилъ.

— Ну! сказалъ Шико: — теперь и мн пора за дло!

И онъ сталъ наступать.

Николай Давидъ однимъ скачкомъ и совершенно-неожиданно бросился на Шико, но Гасконецъ дйствовалъ слишкомъ-спокойно, и потому однимъ движеніемъ отразилъ ударъ адвоката, поразивъ его въ самое горло, какъ общалъ.

— Правду ли я говорилъ? спросилъ Шико.

Давидъ не отвчалъ, кровь хлынула изо рта его, и онъ повалился къ ногамъ Гасконца.

Шико скоро отступилъ. Не смотря на смертельную рану, змя можетъ еще подняться и ужалить.

Невольнымъ движеніемъ Давидъ поползъ къ кровати, какъ-бы желая еще защитить свою тайну.

— Э! произнесъ Шико:— я думалъ, что ты уменъ, а на поврку выходитъ, что ты глупхонекъ! Я не зналъ, гд были спрятаны твои бумаги, а ты самъ указываешь мн мсто.

Пока Давидъ мучился въ предсмертныхъ конвульсіяхъ, Шико побжалъ къ кровати, поднялъ подушку, матрацъ и подъ нимъ нашелъ свернутый пергаментъ, котораго Давидъ, неожидавшій этой катастрофы, не думалъ прятать дале.

Въ то самое время, какъ онъ развертывалъ пергаментъ, чтобъ удостовриться, точно ли это была та бумага, которую онъ искалъ, Давидъ приподнялся съ яростію, но тотчасъ же опять упалъ, испустивъ послдній вздохъ.

Взоромъ, исполненнымъ радости и гордости, Шико смотрлъ на пергаментъ, привезенный изъ Авиньйона Пьеромъ де-Гонди.

Папскій легатъ, врный политик своего начальника, подписалъ на родословной слдующія слова:

Fiat ut voluit Deus: Deus jura hominum fecit.

— Гм! сказала, Шико: — не слишкомъ-то вжливо поступаютъ они съ моимъ королемъ.

Потомъ онъ спряталъ бумагу на груди, приподнялъ тло адвоката, положилъ его на кровать, обратилъ лицомъ къ стн и, отворивъ дверь, позвалъ Горанфло.

Горанфло вошелъ.

— Какъ вы блдны! вскричалъ онъ, взглянувъ на Шико.

— Да, послднія минуты этого бдняги сильно растрогали меня.

— Какъ! не-ужь-то онъ умеръ?

— Кажется, отвчалъ Шико.

— Да вдь онъ былъ здоровхенокъ.

— Былъ. Онъ думалъ, что все прошло, хотлъ-было пость, проглотилъ кусокъ, другой… а не тутъ-то было! желудокъ не варитъ, ножки протянулъ.

— По-дломъ ему! онъ хотлъ зарзать меня, а кто другому яму…

— Прости ему, братъ мой, вдь ты христіанинъ.

— Ну, такъ и быть, прощаю, отвчалъ Горанфло: — хоть онъ, признаться, порядочно напугалъ меня.

— Но это еще не все, сказалъ Шико:— ты должнъ зажечь свчи и прочитать молитву надъ тломъ покойника.

— Это зачмъ?

У Горанфло была привычка спрашивать: зачмъ?

— Какъ зачмъ? возразилъ Шико: — чтобъ тебя не посадили въ тюрьму, какъ убійцу.

— Меня? Полно! Да не онъ ли хотлъ заколоть меня?

— Онъ! но такъ-какъ это ему не удалось, то ярость слишкомъ взволновала кровь его и, вроятно, въ груди у него лопнула какая-нибудь артерія, а тамъ и поминай какъ звали! Слдовательно, ты видишь, Горанфло, что, по-настоящему, ты виновникъ его смерти, правда, неумышленный, но все-таки виновникъ! А потому, пока невинность твоя не будетъ доказана, теб можетъ быть плохо.

— Кажется, вы правду говорите, г. Шико, сказалъ Горанфло.

— Тмъ боле правду, что здсь въ Ліон начальство чрезвычайно-строгое.

— Господи помилуй! проговорилъ братъ-собиратель подаянія.

— Длай же, что теб говорятъ.

— Да, что же мн длать?

— Останься здсь, читай вс молитвы, какія знаешь и даже какихъ не знаешь, а вечеромъ выйди изъ трактира не торопясь, и ступай къ кузниц, которая на углу. Знаешь?

— Знаю, отвчалъ Горанфло:— тамъ-то я и подшибъ себ глазъ вчера…

— Трогательное воспоминаніе! Но слушай: я распоряжусь такимъ-образомъ, чтобъ лошадь твоя была тамъ — понимаешь? Садись на нее, не вступая ни съ кмъ въ разговоры, и скачи, если хочешь, въ Парижъ, въ Вильнв-ле-Гуа ты продашь лошадь и возьмешь своего Панюржа.

— Ахъ, мой добрый Панюржъ! Что-то онъ подлываетъ? Я буду очень-радъ увидться съ нимъ. Но чмъ же я буду жить до-тхъ-поръ?

— Я не скуплюсь съ своими друзьями, сказалъ Шико: — на.

И Шико вынулъ изъ кармана горсть монетъ, которыя положилъ на широкую ладонь своего спутника.

— Великодушный человкъ! сказалъ Горанфло, тронутый до слезъ:— позвольте мн остаться съ вами въ Ліон, это вторая столица королевства и городъ весьма-гостепріимный.

— Да пойми же, наконецъ, что я не остаюсь здсь. Я ду… ду немедленно и такъ скоро, что теб не поспть за мною.

— Покоряюсь, сказалъ Горанфло печально.

— Давно бы такъ!

Онъ усадилъ своего товарища возл постели, сошелъ къ хозяину и, отведя его въ сторону, сказалъ:

— Бернулье, вы не знаете, что случилось въ вашемъ дом?

— Что же такое? спросилъ хозяинъ, вытаращивъ глаза: — что слупилось?

— Закоренлый гршникъ, отчаянный роялистъ, защитникъ гугенотовъ…

— Что же?

— Противникъ православной вры, принималъ сегодня у себя посланнаго отъ папы.

— Я же вамъ это говорилъ.

— Да, его святйшество (да сохранитъ Господь его и въ этомъ и въ томъ міръ!) прислалъ своего повреннаго къ злодю… но, по-видимому, злодй-то не зналъ, съ какою цлію.

— А съ какою?

— Ступайте въ комнату своего постояльца, Бернулье, приподнимите одяло, посмотрите на шею, и вы увидите.

— Вы пугаете меня.

— Я говорю, что знаю. Въ вашемъ дом свершился судъ надъ гршникомъ, Бернулье. Вы должны благодарить папу за эту честь.

Потомъ Шико вложилъ въ руку хозяина десять золотыхъ монетъ, пошелъ въ конюшню и вывелъ изъ нея обихъ лошадей.

Хозяинъ же бгомъ отправился въ комнату Николая Давида.

Тамъ онъ засталъ молящагося Горанфло.

Онъ подошелъ къ кровати и приподнялъ одяло. Рана была еще свжа, но тло адвоката было уже холодно, какъ ледъ.

— Такъ погибаютъ вс враги истинной вры! сказалъ онъ, сдлавъ знакъ Горанфло.

— Аминь! отвчалъ тотъ.

Это происходило около того самого времени, когда Бюсси соединилъ Діану де-Меридоръ со старымъ барономъ, считавшимъ ее умершею.

ГЛАВА XI.
Какъ герцогъ анжуйскій узналъ, что Діана де-Меридоръ жива.

Наступилъ конецъ апрля.

Большой Шартрскій-Соборъ былъ завшенъ блыми драпировками, а на колоннахъ, гирлянды изъ листьевъ замняли цвты, которыхъ въ то время года еще не было.

Король, прошедшій босыми ногами отъ градскихъ воротъ, стоялъ противъ алтаря, оглядываясь по-временамъ, вс ли придворные и друзья его слдовали за нимъ. Но одни, которымъ не нравилась жесткая мостовая, надли башмаки, другіе, усталые или проголодавшіеся, отдыхали или ли въ гостинницахъ, куда пробрались тайкомъ, и только весьма-немногіе имли мужество стоять голыми ногами на сырой плит, покрывавшей полъ въ церкви.

Религіозная церемонія имла цлію вымолить наслдника французскому престолу, разныя священныя вещи были вынуты изъ золотыхъ ящиковъ, въ которыхъ он хранились.

Посреди всеобщаго молчанія, Генрихъ III услышалъ вдругъ странный шумъ, походившій на заглушаемый смхъ, и оглянулся, чтобъ досмотрть, не возвратился ли Шико, только одинъ Гасконецъ, которому все сходило съ рукъ, могъ дерзнуть засмяться въ подобную минуту.

Однакожь, смялся не Шико, его тутъ не было, и это очень огорчало короля, невидавшаго его съ-тхъ-поръ, какъ онъ выскочилъ изъ экипажа, на дорогъ въ Фонтенбло.

Къ церкви подъхалъ всадникъ на лошади, покрытой пной, не смотря на то, что сапоги и платье его были забрызганы грязью, онъ пробрался между босыми придворными, одтыми въ длинныя вретища.

Замтивъ, что король оглянулся, незнакомецъ остановился почтительно, потому-что былъ человкъ придворный, это легко было узнать по движеніямъ и дорогой, красивой одеждъ его.

Генрихъ, недовольный шумомъ, произведеннымъ запоздалымъ придворнымъ, и дерзостью, съ которою онъ являлся въ церковь, въ свтскомъ, несоотвтствующемъ торжественности обряда костюм, бросилъ на него взглядъ, исполненный упрека и досады.

Вновь-прибывшій притворился, будто не замтилъ взгляда короля, и, сдлавъ нсколько шаговъ, къ большому соблазну присутствующихъ (потому-что сапоги его, по тогдашней мод, были со скрипомъ), преклонилъ колни возл бархатнаго кресла герцога анжуйскаго, погруженнаго въ глубокія размышленія и необрашавшаго вниманія на происходившее вокругъ него.

Приближеніе новаго лица заставило его поднять голову, онъ скоро оглянулся и произнесъ вполголоса:

— Бюсси!

— Здраствуйте, ваше высочество, отвчалъ молодой дворянинъ такимъ голосомъ, какъ-будто-бы только на канун разстался съ герцогомъ, и какъ-будто ничего важнаго не произошло съ-тихъпоръ, какъ онъ не видалъ его.

— Ты, кажется, съ ума сошелъ?

— Отъ-чего же, ваше высочество?

— Какъ же ты могъ внезапно и неожиданно оставить меня, пропадалъ Богъ-всть гд, и вдругъ очутился въ Шартр во время торжественной церемоніи и въ такомъ вид?

— Ваше высочество, сказалъ Бюсси: — мн немедленно нужно переговорить съ вами.

— Зачмъ же ты не пріхалъ раньше?

— Вроятно, нельзя было.

— Но что же ты длалъ въ-продолженіи трехъ недль?

— Объ этомъ-то я и хочу переговорить съ вашимъ высочествомъ.

— Такъ подожди конца церемоніи.

— Увы! Я вижу, что надо ждать, а это-то самое и бситъ меня.

— То! вотъ и конецъ, потерпи, мы вмст отправимся ко мн.

— Непремнно, ваше высочество.

Король и королева стали на колни подъ высокимъ балдахиномъ и усердно молились, придворные, желая подслужиться, подражали имъ.

За тмъ король всталъ, поклонился сперва епископу, потомъ королев и направилъ шаги къ выходу.

Но на половин дороги онъ остановился, замтивъ Бюсси.

— Графъ! сказалъ онъ:— кажется, наше покаяніе вамъ не нравится, потому-что вы не можете отказаться отъ шелка и золота, когда самъ король вашъ наложилъ на себя саржевое вретище.

— Ваше величество, отвчалъ Бюсси съ достоинствомъ, но слегка поблднвъ отъ упрека: — никто боле меня не преданъ вашему величеству, никто, даже изъ тхъ, которые изранили себ ноги на жесткой мостовой, но я только-что воротился съ далекой и утомительной дороги и только сегодня утромъ узналъ о пребываніи вашего величества въ Шартр. Я проскакалъ двадцать-два ль въ пять часовъ, чтобъ поспть сюда во-время, вотъ почему я не усплъ перемнить платья и подвергся выговору, котораго я, врно, не получилъ бы, еслибъ остался спокойно въ Парижъ.

Король остался, по-видимому, доволенъ этимъ отвтомъ, но, замтивъ, что нкоторые изъ друзей его пожимали плечами, пока говорилъ Бюсси, онъ не хотлъ разсердить ихъ, оказавъ снисхожденіе дворянину своего брата, и пошелъ дале, не говоря ни слова.

Бюсси почтительно далъ пройдти королю.

— Какъ! сказалъ герцогъ: — ты промолчалъ?

— Что же мн было еще говорить?

— Разв ты не видлъ, что Шомбергъ, Келюсъ и Можиронъ пожимали плечами, когда ты говорилъ?

— Видлъ, ваше высочество, спокойно отвчалъ Бюсси.

— Что же?

— Не-ужь-то вы думаете, что я стану заводить ссору въ церкви?

— А! вотъ-какъ! сказалъ герцогъ съ изумленіемъ: — а я думалъ, что ты не видалъ, или не хотлъ видть.

Бюсси пожалъ плечами и, вышедъ вмст съ герцогомъ изъ церкви, сказалъ ему:

— Теперь къ вамъ, ваше высочество?

— Прямо ко мн, я вижу, что у тебя должны быть весьма-важныя новости.

— Весьма-важныя, которыхъ вы и не подозрваете.

Герцогъ съ изумленіемъ посмотрлъ на Бюсси.

— Я говорю правду, отвчалъ Бюсси.

— Такъ дай мн только поклониться королю, я сейчасъ же ворочусь.

Герцогъ пошелъ проститься съ королемъ, который, будучи въ самомъ пріятномъ расположеніи духа, позволилъ брату воротиться въ Парижъ, когда ему заблагоразсудится.

Поспшно воротившись къ Бюсси, онъ похалъ съ нимъ вмст въ домъ, который былъ отведенъ принцу.

Тамъ они заперлись.

— Садись, сказалъ герцогъ: — и разсказывай, я думалъ, что ты убитъ.

— Поврю, ваше высочество.

— И весь дворъ надлъ блое платье, радуясь твоей мнимой смерти… но теперь не въ томъ дло. Ты разстался со мною, чтобъ наблюдать за прелестной незнакомкой! Кто эта женщина и чего могу я ожидать отъ нея?

— Вы пожнете то, что посяли, ваше высочество: стыдъ и позоръ.

— Что-о? спросилъ герцогъ, боле изумленный словами, нежели непочтительностью Бюсси.

— Вы слышали мои слова, холодно возразилъ Бюсси:— слдовательно, мн не нужно повторять ихъ.

— Объяснитесь, графъ, предоставьте загадки и анаграммы шуту короля.

— Извольте, ваше высочество, мн стоитъ только прибгнуть къ вашимъ воспоминаніямъ.

— Но кто эта женщина?

— Я думалъ, что вы узнали ее.

— Такъ это она! вскричалъ герцогъ.

— Она, ваше высочество.

— Ты ее видлъ?

— Видлъ.

— Она говорила съ тобою?

— Разумется, молчатъ только покойники… Впрочемъ, вы, можетъ-быть, имли свои причины надяться и полагать, что она умерла.

Герцогъ поблднлъ, жесткія слова того, который, по общему правилу, долженъ бы льстить ему, поразили его въ самое сердце.

— Да, ваше высочество, продолжалъ Бюсси:— хотя вы поставили молодую двушку дворянскаго происхожденія въ такое положеніе, что ей оставалось только одно спасеніе — въ самоубійств… она, однакожь, спаслась другимъ способомъ отъ позора… Но не радуйтесь еще, ваше высочество: сохранивъ жизнь, она подверглась несчастію, которое хуже самой смерти…

— Что же съ нею случилось? спросилъ герцогъ съ невольнымъ трепетомъ.

— Ваше высочество! Одинъ человкъ спасъ ее отъ позора, этотъ человкъ спасъ ей жизнь, но онъ потребовалъ такую великую награду за услугу, оказанную несчастной двушк, что не стояло и спасать ее!

— Говори, говори…

— Чтобъ спастись отъ распростертыхъ уже объятій герцога анжуйскаго, любовницей котораго она не хотла сдлаться, двица де-Меридоръ должна была укрыться въ объятіяхъ человка, котораго она презираетъ, ненавидитъ…

— Что ты говоришь!

— Я говорю, что Діана де-Меридоръ стала графиней Монсоро.

При этихъ словахъ, кровь такъ сильно бросилась въ лицо Франсуа, что даже глаза его побагровли.

— Mordieu! вскричалъ онъ съ яростію: — правду ли ты говоришь?

— Съ этимъ вопросомъ вы можете обращаться къ кому угодно, только не къ Бюсси, гордо отвчалъ молодой дворянинъ.

— Ты меня не понялъ, сказалъ принцъ: — я не подозрваю твоей честности, Бюсси, я только изумляюсь, какъ дворянинъ изъ моей свиты, какой-нибудь Монсоро, дерзнулъ защитить женщину, которую я удостоивалъ своимъ вниманіемъ!

— Отъ-чего же нтъ? спросилъ Бюсси.

— Такъ и ты сдлалъ бы то же самое?

— Я сдлалъ бы боле: я прямо предупредилъ бы ваше высочество, что вы поступаете неблагородно.

Герцогъ грозно взглянулъ на Бюсси, но тотчасъ же успокоился и продолжалъ боле-хладнокровнымъ тономъ:

— Послушай, любезный Бюсси, смшно было бы, если бъ я сталъ извиняться…

— Отъ-чего же смшно? Когда дло касается чести, вы ничто боле, какъ дворянинъ.

— Потому-то я и прошу тебя быть судьею между мною и графомъ Монсоро,

— Меня?

— Да, тебя, я хочу, чтобъ ты сказалъ мн откровенно, не поступилъ ли онъ со мною, какъ измнникъ?

— Съ вами?

— Со мною, потому-что онъ зналъ мои намренія.

— А намренія вашего высочества были…?

— Заслужить любовь Діаны.

— Заслужить любовь ея?

— Да, но ни въ какомъ случа не прибгать къ насилію.

— Не-уже-ли таковы, въ-самомъ-дл, были ваши намренія? спросилъ Бюсси съ иронической улыбкой.

— Конечно, и до послдней минуты я не измнялъ своихъ намреній, хотя Монсоро всячески и самымъ убдительнымъ образомъ уговаривалъ меня приступить прямо къ цли.

— Не-уже-ли?… Не-уже-ли этотъ человкъ, въ-самомъ-дл, уговаривалъ васъ обезчестить Діану?

— Честное слово!

— А! такъ это было только на словахъ?

— Письменно. Хочешь ли, я покажу теб одно изъ его писемъ?

— О! вскричалъ Бюсси: — еслибъ это была правда…

— Погоди, ты сейчасъ убдишься.

И герцогъ поспшно пошелъ къ маленькому ящику, возл котораго днемъ и ночью стоялъ на часахъ пажъ, и вынулъ изъ него записку, которую и вручилъ Бюсси.

— Читай, сказалъ онъ: — если не вришь моимъ словамъ.

Бюсси взялъ записку, дрожащею рукою развернулъ ее и прочелъ:

‘Ваше высочество,

‘Прошу васъ не безпокоиться: похищеніе удастся намъ прекрасно, потому-что молодая двушка отправляется сегодня на недлю къ ттк, живущей въ Людскомъ-Замк, я беру все на себя, а потому вамъ не о чемъ безпокоиться. Что же касается до отчаянія двушки, то оно исчезнетъ, когда вы предстанете предъ нею.— Итакъ, я буду дйствовать… и сегодня вечеромъ… она будетъ въ замк Боже.

‘Вашего высочества всепокорнйшій слуга,
‘Бріанъ де-Монсоро.’

— Что ты теперь скажешь, Бюсси? спросилъ принцъ, когда молодой дворянинъ во второй разъ пробжалъ письмо.

— Я скажу, что графъ Монсоро вамъ душевно преданъ.

— То-есть, что онъ измнилъ мн?

— Ахъ, да! я и забылъ про послдствія.

— Онъ обманулъ меня, измнникъ! Онъ уврилъ меня въ смерти двушки…

— Которую самъ укралъ у васъ, правда, это злая шутка. Но, продолжалъ Бюсси съ дкой ироніей: — надо простить любви г-на де-Монсоро.

— А! ты думаешь?… протяжно произнесъ герцогъ съ злобной улыбкой.

— Я ничего не думаю. Это ваше дло.

— А что бы ты сдлалъ на моемъ мст? Но постой, разскажи мн сперва, что онъ сдлалъ?

— Онъ уврилъ отца молодой двушки, что вы ее похитили. Онъ вызвался быть ея защитникомъ и пріхалъ въ замокъ Боже съ письмомъ отъ барона де-Меридоръ, подплылъ на лодк къ окну той комнаты, въ которой находилась плнница, и увезъ ее, потомъ, заключивъ ее въ извстный вамъ домъ, онъ до того стращалъ ее, что она ршилась отдать ему свою руку.

— Какая гнусная низость! вскричалъ герцогъ.

— Онъ надялся на покровительство вашего высочества, сказалъ Бюсси съ обыкновенною своего смлостью.

— А, Бюсси!.. ты увидишь, умю ли я мстить!

— Мстить! полноте, вы этого не сдлаете.

— Отъ-чего?

— Принцы не мстятъ, ваше высочество:— они наказываютъ. Вы объявите этому Монсоро, что онъ подлый измнникъ, и накажете его.

— Но какимъ-образомъ?

— Возвративъ счастіе Діан Меридоръ.

— Могу ли я это сдлать?

— Можете, ваше высочество.

— Но какъ, говори же!

— Возвративъ ей свободу.

— Объяснись.

— Бракъ, въ который она вступила, былъ вынужденный, слдовательно, онъ недйствителенъ.

— Ты правъ.

— Прикажите расторгнуть этотъ бракъ, и вы поступите, какъ благородный принцъ и достойный дворянинъ.

— Гм! мнительно произнесъ принцъ:— ты, Бюсси, что-то очень-горячо вступаешься за это дло.

— Я… ни мало, я забочусь только объ одномъ: чтобъ не сказали, что Луи де-Клермонъ графъ де-Бюсси служитъ коварному принцу и безчестному человку.

— Такъ ты увидишь!.. Но какъ расторгнуть бракъ?

— Очень-просто, пускай дйствуетъ отецъ ея.

— Баронъ де-Меридоръ?

— Да.

— Но вдь онъ далеко… въ своемъ имніи.

— Онъ здсь, ваше высочество, то-есть, въ Париж.

— У тебя?

— Нтъ, у своей дочери. Поговорите съ нимъ, ваше высочество, общайте ему свое покровительство, пусть онъ увидитъ въ вашемъ высочеств не врага, а защитника, пусть тотъ, кто за нсколько дней проклиналъ ваше имя, благословитъ его!

— Онъ человкъ весьма-сильный въ своемъ краю, сказалъ герцогъ: — говорятъ, онъ иметъ вліяніе на всю провинцію.

— Точно такъ, ваше высочество, но вы должны думать не объ этомъ, а о томъ, что онъ отецъ, что дочь его несчастна…

— Когда же я могу увидться съ нимъ?

— Какъ только воротитесь въ Парижъ.

— Хорошо.

— И такъ, я могу положиться на васъ?

— Можешь.

— Честное слово дворянина?

— Честное слово принца.

— Когда же вы удете отсюда?

— Сегодня вечеромъ, ты подождешь меня?

— Нтъ, я поскачу впередъ.

— Ступай, и будь готовъ.

— Я всегда готовъ къ услугамъ вашего высочества. Гд я увижусь съ вами?

— На выход у короля, завтра въ полдень.

— Я буду тамъ, прощайте.

Не теряя ни минуты, Бюсси ускакалъ въ Парижъ, чтобъ поскоре утшить барона, которому общалъ помочь, и Діану, которой возвращалъ жизнь.

ГЛАВА XII.
Какъ Шико воротился въ Лувръ и какъ его принялъ король Генрихъ III.

Было одиннадцать часовъ утра, но вс еще спали въ Лувр, часовые на двор осторожно прохаживались взадъ-и-впередъ, стражи разговаривали шопотомъ.

Боялись разбудить короля, отдыхавшаго посл возвращенія изъ Шартра.

Два человка въ одно время подъхали къ главнымъ воротамъ Лувра, одинъ на красивой берберійской лошади, другой на андалузскомъ кон, покрытомъ пной.

Они вмст остановилась у воротъ и взглянули другъ на друга.

— Мось де-Шико, сказалъ младшій, вжливо поклонившись:— здоровы ли вы?

— А! мось Бюсси! слава Богу, я здоровъ, отвчалъ Шико съ ловкостью и вжливостью истиннаго дворянина.

— Вы являетесь къ выходу короля? спросилъ Бюсси.

— И вы, вроятно, тоже.

— Нтъ. Мн надо повидаться съ герцогомъ анжуйскимъ. Вы знаете, г. Шико, прибавилъ Бюсси улыбаясь:— что я не имю чести быть въ числ любимцевъ его величества.

— Это не относится къ чести короля.

Бюсси поклонился.

— Вы издалека? спросилъ Бюсси: — Мн сказали, что вы куда-то узжали?

— Да, я былъ на охот, возразилъ Шико.— Но и вы, кажется, узжали?

— Да, мн надобно было побывать въ провинціи, отвчалъ Бюсси:— теперь, могу ли я просить васъ оказать мн услугу?

— Сдлайте одолженіе! сказалъ Шико: — поставлю себ за особенную честь быть пріятнымъ графу Бюсси.

— Вы, какъ человкъ свой, домашній, пройдете прямо во внутренніе покои, между-тмъ, какъ я долженъ буду дожидаться въ передней, потрудитесь, пожалуйста, дать знать герцогу анжуйскому, что я жду его.

— Разв герцогъ въ Лувр? спросилъ Шико.— Ахъ, да! Онъ, вроятно, хочетъ быть на выход у его величества, но отъ-чего же вы не хотите войдти вмст со мною, графъ?

— Боюсь гнвнаго лица короля.

— Ба!

— Онъ не балуетъ меня своими ласковыми улыбками.

— Будьте спокойны, скоро все перемнится.

— Ужь не чернокнижникъ ли вы, мось Шико?

— Отчасти. Смле, мось Бюсси, войдемте вмст.

Шико и Бюсси вошли во дворецъ, одинъ направился къ покоямъ герцога анжуйскаго, темъ самымъ, которые прежде занимала королева Маргерита, другой къ спальн короля.

Генрихъ III только-что проснулся, позвонилъ въ большой колокольчикъ, и толпа слугъ и друзей ворвалась въ королевскій покой. Бульйонъ изъ дичи, вино, приправленное пряностями, и пирожки съ говядиной были уже поданы, когда Шико вошелъ въ комнату своего повелителя и, не поздоровавшись съ нимъ, слъ къ столу, полъ и напился.

— Par la mordieu! вскричалъ король съ внутреннею радостью, хотя и притворялся разгнваннымъ: — это, кажется, Шико, бглецъ, бродяга, разбойникъ?

— Что съ тобой, что съ тобой, сынъ мой? сказалъ Шико, безъ церемоніи садясь съ запыленными сапогами въ огромное кресло, украшенное золотыми лиліями, и въ которомъ сидлъ уже самъ Генрихъ III.— Не-ужь-то мы забываемъ ту маленькую ретираду изъ Польши, въ которую мы играли роль оленя, а магнаты замняли собакъ? Пиль! пиль! лови его!

— Ну такъ! сказалъ Генрихъ:— опять ты начнешь надодать мн своими грубостями. Въ твое отсутствіе я былъ совершенно-покоенъ, никто не тревожилъ меня.

— Ба! ба! сказалъ Шико: — ты вчно жалуешься! Скажи же мн, Генрике, что ты длалъ во время моего отсутствія? Хорошо ли ты правилъ своей прекрасной Франціей?

— Шико!

— Что? народецъ нашъ по-прежнему жалуется?

— Дуракъ!

— Повсили ли кого-нибудь изъ завитыхъ красавчиковъ? Ахъ, извините, мось де-Келюсъ, я не зналъ, что вы здсь.

— Шико, мы поссоримся!

— Осталось ли еще сколько-нибудь денегъ въ нашихъ сундучкахъ? Или все перешло къ Жидамъ? или и Жидовъ-то обобрали? По-дломъ имъ! Надо веселиться, жизнь ужасно-скучна и однообразна!

И онъ сталъ собирать съ золотой тарелки крошки слоенаго тста пирожковъ съ говядиной.

Король засмялся: ссоры его съ Шико всегда оканчивались смхомъ.

— Говори же, сказалъ онъ: — что ты длалъ три недли?

— Я выдумалъ планъ маленькой процессіи въ трехъ отдленіяхъ, отвчалъ Шико.— Слушайте:

‘Первое отдленіе — кающіеся гршники, одтые въ одной рубах и, пожалуй, панталонахъ, идутъ отъ Лувра къ Монмартру и дерутъ другъ друга за волосы.

‘Второе отдленіе — т же кающіеся, обнаженные по поясъ, колотятъ другъ друга четками, возвращаясь отъ Монмартра къ Сен-Женевьевскому-Аббатству.

‘Наконецъ, третье отдленіе — т же кающіеся, совершенно-наrie, безпощадно колотятъ другъ друга плетками, возвращаясь отъ Сен-Женевьевскаго-Аббатства въ Лувръ.

‘Хотилось-было мн, для большаго эффекта, вывесть ихъ на Гревскую-Площадь, чтобъ тамъ палачъ сжегъ ихъ всхъ отъ перваго до послдняго, но я вспомнилъ, что огнь вчный уже ждетъ ихъ въ аду… Вотъ и все!’

— Скажи мн лучше, гд ты пропадалъ? спросилъ король.— Знаешь ли, что я веллъ искать тебя по всмъ грязнымъ закоулкамъ Парижа?

— Меня въ Лувр не было.

— Я думалъ, что тобою завладлъ какой-нибудь распутникъ.

— Этого быть не могло…

— Слдовательно, я ошибался?

— Какъ всегда и во всемъ.

— Ты, пожалуй, скажешь, что здилъ на поклоненіе къ святымъ мстамъ.

— Именно, и здилъ не одинъ, а съ монахомъ.

Въ это самое время, вошелъ г. Монсоро и низко поклонился королю.

— А! это вы, господинъ обер-егермейстеръ, сказалъ Генрихъ: — скоро ли вы устроите намъ хорошую охоту?

— Когда вашему величеству будетъ угодно. Я узналъ, что въ Сен-Жермен-аи-Лэ развелось много кабановъ.

— Опасно охотиться за кабанами, сказалъ Шико.— Я помню, что короля Карла IX чуть не убилъ кабанъ на охот, притомъ же, на кабана надобно охотиться съ огромными колами, — какъ-разъ мозоли натрешь. Не правда ли, сынъ мой?

Графъ Монсоро косо посмотрлъ на Шико.,

— Знаешь, ли, продолжалъ Гасконецъ, обращаясь къ Генриху: — знаешь ли, что твой обер-егермейстеръ недавно встртилъ волка?

— Отъ-чего ты такъ думаешь?

— Отъ-того, что, подобно облакамъ поэта Аристофана, онъ сохранилъ выраженіе лица и особенно глаза волчьи, удивительное сходство!

Графъ Монсоро поблднлъ и, обратившись къ Шико, сказалъ:

— Г. Шико, я мало живалъ при двор и не привыкъ къ шутамъ. Предувдомляю васъ, что не люблю, когда меня оскорбляютъ въ присутствіи моего короля, особенно, когда дло идетъ о моей служб.

— Вотъ забавно! сказалъ Шико: — а мы, придворные, очень любимъ посмяться. Еще недавно, король отпустилъ такую шутку, что мы вс чуть не померли со смха.

— Какую шутку? спросилъ Монсоро.

— Какъ же! онъ пожаловалъ васъ въ обер-егермейстеры, вы видите, что король тоже любитъ пошутить!

Монсоро бросилъ на Гасконца взглядъ, исполненный ярости.

— Полно, полно! сказалъ Генрихъ, видя, что дло доходило до ссоры: — поговоримъ лучше о чемъ-нибудь другомъ.

— Да, поговоримъ о послдней шартрской церемоніи, сказалъ Шико.

— Шико, не богохульствуй! возразилъ король строгимъ голосомъ.

— Не богохульствуй? повторилъ Шико.— Ошибаешься, Генрихъ, сынъ мой: я человкъ военный и, пожалуй, придворный. Я никогда не богохульствую.

Генрихъ звнулъ, протеръ глаза и улыбнулся.

— У тебя за отвтомъ дло не станетъ, сказалъ Генрихъ и, оборотившись къ придворнымъ, заговорилъ о другомъ.

— Государь мой, сказалъ Монсоро тихимъ голосомъ Гасконцу: — не угодно ли вамъ зайдти въ амбразуру этого окна?

— Какъ же, какъ же, съ удовольствіемъ! отвчалъ Шико.

— Такъ пожалуйте за мною.

— На край свта, если прикажете!

— Оставьте шутки, вы никого уже не разсмшите ими, потому-что никто ихъ не услышитъ, сказалъ Монсоро, слдуя за шутомъ въ амбразуру окна.— Теперь мы лицомъ-къ-лицу, господинъ Шико, господинъ шутъ, господинъ проказникъ, и потому можемъ, поговорить серьзно. Дворянинъ запрещаетъ вамъ, — слышите ли? запрещаетъ подшучивать надъ нимъ, особенно, онъ совтуетъ вамъ вспомнить, что въ лсу еще много палокъ, которыя бьютъ такъ же, какъ т, которыми потчивалъ васъ мось де-Майеннъ.

— А! произнесъ Шико, по-видимому очень-хладнокровно, хотя въ черныхъ глазахъ его сверкнула молнія.— А! вы напоминаете мн, какъ много я обязанъ г-ну де-Майенну, не желаете ли вы, чтобъ я сдлался и вашимъ должникомъ, и чтобъ питалъ къ вамъ столько же признательности, какъ и къ герцогу майеннскому?

— Вы забываете еще одного изъ вашихъ кредиторовъ.

— Не-уже-ли? кажется, у меня хорошая память… Кто же этотъ забытый кредиторъ?

— Николай Давидъ.

— О, ошибаетесь! отвчалъ Шико съ мрачной усмшкой:— этому я ничего больше не долженъ, мы съ нимъ разсчитались.

Въ это самое время къ нимъ подошелъ Бюсси.

— Ахъ, мось де-Бюсси, сказалъ Шико:— помогите мн, пожалуйста. Графъ Монсоро загналъ меня сюда точно оленя, скажите ему, сдлайте одолженіе, что я кабанъ, и что кабанъ бросается на охотника.

— Шико, сказалъ Бюсси: — мн кажется, что вы обижаете господина обер-егермейстера, предполагая, что онъ не отдаетъ вамъ должной справедливости, какъ дворянину. Графъ, продолжалъ Бюсси, обращаясь къ Монсоро: — позвольте вамъ доложить, что герцогъ анжуйскій желаетъ говорить съ вами.

— Со мною? съ безпокойствомъ спросилъ Монсоро.

— Съ вами, графъ, отвчалъ Бюсси.

Монсоро обратилъ на Бюсси проницательный взглядъ, какъ-бы желая проникнуть въ глубину души его, но, встртивъ ясный взглядъ Бюсси, долженъ былъ невольно опустить глаза.

— Пойдете вы со мною? спросилъ обер-егермейстеръ молодаго дворянина.

— Нтъ, я пойду впередъ извстить его высочество, что вы сейчасъ будете.

И Бюсси поспшно удалился, скользя между толпою придворныхъ.

Герцогъ анжуйскій былъ въ своемъ кабинет и перечитывалъ письмо, содержаніе котораго уже извстно нашимъ читателямъ. Услышавъ шумъ за дверью и полагая, что идетъ Монсоро, онъ поспшно спряталъ письмо.

Вошелъ Бюсси.

— Ну что? спросилъ герцогъ.

— Онъ сейчасъ будетъ, ваше высочество.

— Онъ ничего не подозрваетъ?

— А хоть бы и подозрвалъ, возразилъ Бюсси: — такъ что за бда? Не вамъ ли онъ всмъ обязанъ? Вы извлекли его изъ ничтожества, и опять можете туда же обратить.

— Конечно, отвчалъ герцогъ съ тою озабоченностью, въ которую онъ всегда повергался предъ какимъ-нибудь событіемъ, гд надо было показать энергію.

— Можетъ-быть, вамъ кажется сегодня, что онъ не совсмъ виновенъ?

— О, напротивъ! преступленіе его изъ тхъ, которыя увеличиваются по-мр-того, какъ ихъ обсуживаешь.

— Впрочемъ, сказалъ Бюсси:— все сосредоточивается на одномъ пункт: онъ измнническимъ образомъ похитилъ молодую двушку, дочь дворянина, женился на ней обманомъ и продлками, недостойными дворянина, онъ самъ будетъ требовать, чтобъ бракъ былъ расторгнутъ: иначе, вы его принудите къ тому.

— Ршено.

— Не забудьте, что именемъ отца, именемъ молодой двушки, именемъ древняго рода Меридоровъ, вы дали мн слово.

— Честное слово!

— Не забудьте, что отецъ и дочь извщены обо всемъ и съ невыразимою боязнію ждутъ послдствій вашего свиданія съ этимъ человкомъ.

— Молодая двушка будетъ свободна, клянусь, Бюсси.

— А! ваше высочество, сказалъ Бюсси:— если вы это сдлаете, я уврюсь тогда, что вы великодушный принцъ.

И онъ почтительно поцаловалъ руку, подписавшую столько лживыхъ общаній, измнившую столькимъ клятвамъ.

Въ это время, въ передней послышались шаги.

— Это онъ, сказалъ Бюсси.

— Позвать сюда графа Монсоро, вскричалъ Франсуа съ строгостію, показавшеюся Бюсси добрымъ предзнаменованіемъ.

И молодой дворянинъ, почти увренный въ томъ, что достигъ своей цли, не могъ удержать гордо-иронической улыбки, поклонившись входившему Монсоро, обер-егермейстеръ отвчалъ на поклонъ Бюсси съ тою ледянистою вжливостью, подъ которою, какъ подъ непроницаемою корою, умлъ скрывать все происходившее въ душъ его.

Бюсси вышелъ въ знакомый намъ корридоръ, въ тотъ самый корридоръ, въ которомъ Карлъ IX, Генрихъ III, герцогъ Алансонъ и герцогъ Гизъ чуть не задушили Ла-Моля. Этотъ корридоръ и примыкавшая къ нему передняя были наполнены дворянами, пришедшими засвидтельствовать свое почтеніе герцогу.

Бюсси вмшался въ толпу ихъ, и вс почтительно разступились предъ нимъ, столько же изъ уваженія къ его собственной особ, какъ и изъ уваженія къ милости, въ которой онъ находился у герцога анжуйскаго. Дворянинъ скрылъ въ глубин души свои ощущенія и опасенія, и съ притворнымъ спокойствіемъ ожидалъ окончанія разговора, отъ котораго зависло счастіе всей его жизни.

Разговоръ постепенно становился громче и громче, Монсоро былъ не изъ тхъ людей, которые уступаютъ безъ борьбы, безъ сопротивленія. Но герцогъ былъ съ нимъ въ такихъ отношеніяхъ, что ему стояло только наложить на него руку, чтобъ уничтожить его.

Вдругъ раздался громкій голосъ принца. Онъ, по-видимому, что-то приказывалъ.

Бюсси затрепеталъ отъ радости.

Но въ-слдъ за тмъ наступила глубокая тишина, придворные замолчали, съ безкопойствомъ смотря другъ на друга.

Предаваясь то боязни, то надежд, Бюсси не зналъ, что это значило… прошло четверть часа.

Вдругъ дверь комнаты герцога отворилась, и за занавсомъ послышались голоса, весело и дружески разговаривавшіе.

Бюссгі зналъ, что, кром обер-егермейстера, никого не было съ герцогомъ, и что еслибъ не произошло между ними ничего неожиданнаго, то они, врно, не разговаривали бы такъ весело.

Онъ невольно поблднлъ. Вся кровь его хлынула, къ сердцу.

Вскор голоса приблизились, и изъ-за занавса вышелъ Монсоро, кланяясь герцогу, который проводилъ его до порога, сказавъ:

— Прощай, мой другъ. И такъ, ршено.

— Другъ, проворчалъ Бюсси, — mordieu! Это что значитъ?

— И такъ, ваше высочество, сказалъ Монсоро, продолжая говорить съ принцомъ: — вы сами теперь того мннія, что доле скрываться не должно.

— Не должно, отвчалъ герцогъ:— вся эта таинственность не что иное, какъ ребячество.

— Слдовательно, сегодня же вечеромъ я представлю ее королю.

— Представляйте смло, я предувдомлю его величество.

Потомъ герцогъ наклонился къ уху обер-егермейстера и шепнулъ ему нсколько словъ.

— Я уже распорядился, ваше высочество, отвчалъ Монсоро.

Монсоро еще разъ поклонился герцогу, обратившему взоръ на придворныхъ, онъ не замтилъ Бюсси, скрывавшагося за складками оконнаго занавса.

— Господа, сказалъ Монсоро, обратившись къ дворянамъ, ожидавшимъ своей очереди, чтобъ предстать предъ принца и кланявшимся новому любимцу:— господа, позвольте мн сообщить вамъ новость: его высочеству угодно было позволить мн объявить всмъ о моемъ бракосочетаніи съ Діаной де-Меридоръ — бракосочетаніи, заключенномъ уже мсяцъ тому назадъ. Сегодня вечеромъ я буду имть честь представить жену свою ко двору.

Бюсси, задрожалъ: ударъ этотъ былъ такъ силенъ, что молодой человкъ чуть не лишился чувствъ.

Онъ выступилъ впередъ… и герцогъ и онъ, оба блдные, хотя волнуемые различными ощущеніями, помнялись взглядами… во взгляд Бюсси было глубокое негодованіе, во взгляд герцога анжуйскаго выразился ужасъ.

Монсоро прошелъ переднюю, сопровождаемый комплиментами и поздравленіями придворныхъ.

Бюсси сдлалъ-было движеніе, чтобъ идти къ принцу, но принцъ, замтилъ это движеніе и предупредилъ молодаго дворянина, поспшно опустивъ занавсъ, за занавсомъ стукнула дверь и щелкнулъ замокъ.

Тогда опять горячая, волновавшаяся кровь Бюсси хлынула къ его сердцу. Рука его невольно опустилась на кинжалъ, висвшій съ боку, онъ машинально обнажилъ кинжалъ до половины, потому-что первое движеніе страстей этого человка было страшно… но потомъ онъ опять опустилъ кинжалъ въ ножны: любовь сковала всю горячность его, сильная, жгучая, невыносимая боль заглушила его гнвъ: казалось, сердце его разорвалось на части.

Въ этомъ пароксизм двухъ боровшихся страстей, энергія молодаго человка была побждена, она пала, подобно двумъ яростнымъ волнамъ, которыя, казалось, готовы подняться до самаго неба, но по столкновеніи между собою разлетаются брызгами…

Бюсси понялъ, что если онъ доле останется здсь, то вс поймутъ и угадаютъ безумную его горесть, онъ пошелъ по корридору до секретной лстницы, спустился на дворъ Лувра, вскочилъ на лошадь и поскакалъ въ галопъ къ Сент-Антуанской-Улиц.

Баронъ и Діана ждали общаннаго отвта, вскор они увидли молодаго человка блднаго, разстроеннаго, унылаго.

Діана поняла все и громко вскрикнула.

— Графиня! вскричалъ Бюсси:— презирайте меня: я думалъ, что что-нибудь сдлать, а теперь убдился, что а существо ничтожное. Я думалъ, что могу что-нибудь сдлать, между-тмъ, я не могу даже умереть! Вы жена графа де-Монсоро, законная жена его… вы всми признаны и сегодня же вечеромъ будете представлены ко двору. Я же бдный безумецъ… или нтъ! вы правду говорили, баронъ… герцогъ анжуйскій низкій, коварный человкъ!

Вн себя отъ горести и ярости, Бюсси разстался съ старикомъ и его дочерью, вскочилъ на лошадь, вонзилъ ей шпоры въ бока ея и, самъ не зная куда, скакалъ опустивъ поводья, стараясь только заглушить страданія сердца, сильно стучавшаго въ груди его…

XIII.
Что произошло между его высочествомъ герцогомъ анжуйскимъ и обер-егермейстеромъ.

Теперь объяснимъ внеаанную перемну, происшедшую въ герцог анжуйскомъ посл разговора съ Монсоро.

Герцогъ, принимая графа Монсоро, находился въ самомъ благопріятномъ положеніи для видовъ Бюсси. Раздражительность его была возбуждаема двумя господствовавшими въ сердц его страстями: самолюбіе герцога было сильно затронуто, опасеніе огласки, которою угрожалъ ему Бюсси именемъ барона Монсоро, еще боле подстрекало гнвъ Франсуа.

И такъ, герцогъ анжуйскій принялъ обер-егермейстера съ тою строгостью, которая заставляла трепетать самыхъ безстрашныхъ придворныхъ: вс знали мстительность Франсуа.

— Вашему высочеству было угодно меня видть? сказалъ Монсоро очень-спокойно и стараясь угадать по лицу принца причину гнва, скрывавшагося подъ его холодною наружностью.

— Мн надобно переговорить съ вами, сказалъ герцогъ:— только прошу васъ быть откровеннымъ.

Монсоро поклонился.

— Вдь вы врный слуга, господинъ обер-егермейстеръ? вы искренно преданы мн?

— Я стараюсь всячески доказать вашему высочеству свою преданность.

— Знаю, знаю, вы часто извщали меня о составленныхъ противъ меня заговорахъ, часто помогали моимъ намреніямъ, забывая собственныя выгоды, жертвуя даже жизнію…

— Ваше высочество…

— Я все это знаю и помню. Еще недавно — я самъ долженъ напомнить вамъ объ этомъ, потому-что вы изъ деликатности никогда не упомянете объ оказанныхъ вами услугахъ, — еще недавно, въ несчастномъ приключеніи…

— Въ какомъ приключеніи, ваше высочество?

— Въ похищеніи дочери барона Меридоръ… Бдная двушка!

— Увы! произнесъ Монсоро такимъ голосомъ, но которому восклицаніе его нельзя было прямо примнить къ словамъ Франсуа.

— Вы сожалете объ ней, не правда ли?

— Какъ не сожалть, ваше высочество? Вы сами…

— Я? о, вы знаете, какъ я раскаявался въ этой пагубной прихоти! Только дружба моя къ вамъ, только важныя услуги, вами мн оказанныя, могли заставить меня забыть, что вы виновникъ моего раскаянія, угрызеній совсти…

— Это что значитъ? подумалъ Монсоро:— не-уже-ли, въ-самомъ-дл, одно пустое раскаяніе?

— Ваше высочество, возразилъ онъ вслухъ: — ваша природная доброта заставляетъ васъ напрасно обвинять себя: вы такъ же мало виноваты въ смерти этой двушки, какъ и я…

— Отъ-чего же?

— Конечно, вдь вы не имли намренія довести ее до самоубійства?

— Разумется, нтъ.

— Слдовательно, вы и не виноваты, это одинъ случай…

— Притомъ же, прибавилъ герцогъ, вперивъ взоръ въ глаза Монсоро: — смерть все прикрыла своимъ непроницаемымъ покровомъ.

Въ голос герцога было такое странное выраженіе, что Монсоро въ то же время поднялъ глаза и подумалъ:

— Это не раскаяніе.

— Ваше высочество, прибавилъ онъ вслухъ: — угодно ли вамъ, я буду говорить откровенно?

— Что удерживаетъ васъ? спросилъ принцъ съ гордостію, смшанною съ изумленіемъ.

— И точно, возразилъ Монсоро:— я не знаю, что удерживаетъ меня…

— Говорите же!

— О, ваше высочество, я хотлъ только сказать, что съ принцемъ столь великодушнымъ и умнымъ, я бы давно долженъ говорить открыто, прямо…

— Давно бы?.. Что это значитъ?..

— То, ваше высочество, что вы сами не были откровенны со мною.

— Не-уже-ли? вскричалъ герцогъ съ громкимъ смхомъ, скрывавшимъ сильный гнвъ.

— Выслушайте, ваше высочество, сказалъ Монсоро, почтительно поклонившись.— Я знаю, зачмъ вамъ угодно было призвать меня.

— Такъ говорите.

— Вашему высочесту, можетъ-быть, угодно было сказать мн, что Діана де-Меридоръ жива, и слдовательно, не въ чемъ раскаиваться?

— А! наконецъ-то! Зачмъ же вы такъ долго не открывали мн этого утшительнаго извстія?.. Нечего сказать, вы врный, преданный слуга! Вы были свидтелемъ моей горести, моего отчаянія, я вамъ разсказывалъ о страшныхъ снахъ, меня терзавшихъ и не дававшихъ мн покоя посл смерти этой двушки. Вы все это знали… и молчали, — между-тмъ, какъ однимъ словомъ могли разсять тоску, меня сндавшую!.. Какъ прикажете назвать подобное поведеніе, господинъ обер-егермейстеръ?

Послднія слова герцогъ произнесъ съ разразившимся негодованіемъ.

— Ваше высочество, отвчалъ Монсоро: — вы какъ-будто обвиняете меня…

— Измнникъ! закричалъ герцогъ вскочивъ и подступая къ оберегермейстеру:— я обвиняю тебя… да! Ты обманулъ меня! Ты похитилъ у меня женщину, которую я любилъ!..

Монсоро страшно поблднлъ, но остался по-прежнему спокоенъ и гордъ.

— Правда, сказалъ онъ.

— А! ты сознаешься… обманщикъ, плутъ!

— Говорите тише, ваше высочество, сказалъ Монсоро холодно: — вы забываете, что говорите съ дворяниномъ, преданнымъ…

Герцогъ судорожно захохоталъ.

— Это что еще значитъ? проговорилъ онъ.

— Это значитъ, отвчалъ Монсоро съ лицемрною кротостью: — что еслибъ вашему высочеству угодно было меня выслушать, то я сказалъ бы вамъ, что я отъ-того и похитилъ эту двушку, что вы любили ее!

Герцогъ не нашелся, что отвчать на эту дерзость.

— Вотъ мое извиненіе, сказалъ обер-егермейстеръ почтительно: — я пламенно любилъ Діану де-Меридоръ…

— И я тоже! съ гордостію возразилъ Франсуа.

— Знаю, но она… васъ не любила.

— Ужь не тебя ли она любила?

— Можетъ-быть! проговорилъ Монсоро.

— Лжешь! лжешь! ты обманомъ увезъ ее… ты поступилъ хуже меня… Только мн, господину, не удалось, а ты, слуга, былъ счастливе… отъ-того, что мн помогало одно только могущество мое, ты же прибгнулъ къ измн!

— Ваше высочество, я любилъ ее.

— А мн какое до этого дло?

— Герцогъ!..

— Ты грозишь мн, змя?

— Берегитесь, ваше высочество! сказалъ Монсоро, опустивъ голову какъ тигръ, готовящійся броситься на свою жертву.— Я любилъ ее… и вы ошибочно называете меня своимъ слугой. Жена моя принадлежитъ мн, никто не можетъ отнять ее у меня! Я любилъ эту женщину, она должна была принадлежать мн, и я отнялъ ее у васъ.

— Не-уже-ли? вскричалъ Франсуа, бросившись къ колокольчику.— Ты отнялъ ее!.. Такъ и я жь отниму ее у тебя!

— Ошибаетесь, герцогъ, вскричалъ Монсоро, бросившись къ серебряному колокольчику, чтобъ воспрепятствовать принцу позвонить.— Оставьте намреніе вредить мн, потому-что, если вы оскорбите меня публично… если…

— Отдай мн эту женщину, говорятъ теб!

— Отдать? но какъ?.. Она моя жена, я женился на ней предъ лицомъ Господа!

Монсоро надялся на дйствіе послднихъ словъ, но они еще боле раздражили герцога.

— Ты женился на ней предъ Господомъ, сказалъ онъ: — и отдашь ее людямъ!

— Какъ, стало-быть, вы все знаете? съ изумленіемъ спросилъ Монсоро.

— Да, все знаю. Ты расторгаешь бракъ, а не то я расторгну его…

— Это невозможно, герцогъ…

— Завтра ты возвратишь Діану де-Меридоръ отцу ея, завтра ты самъ будешь изгнанъ! Черезъ часъ, ты долженъ продать мсто обер-егермейстера, вотъ мои условія… Соглашайся, васаллъ, или я уничтожу тебя въ прахъ, какъ этотъ стаканъ!

И, схвативъ со стола хрустальный бокалъ, украшенный эмалью и подаренный ему эрцгерцогомъ австрійскимъ, онъ съ яростію бросилъ его въ Монсоро, который уклонился отъ удара, но былъ засыпанъ осколками стекла.

— Я не отдамъ жены, не продамъ мста и не выду изъ Парижа, отвчалъ Монсоро, бросившись къ Франсуа.

— А!.. дерзкій!… проклятый!..

— Я испрошу помилованіе у короля французскаго, у короля, внчаннаго въ Аббатств-св.-Женевьевы, и новый, добрый, благородный король, осчастливленный Божіею милостію, не откажется выслушать перваго просителя, къ нему являющагося!..

Монсоро постепенно возвышалъ голосъ и придавалъ боле-и-боле выразительности грознымъ словамъ, глаза его сверкали дикимъ, мрачнымъ огнемъ.

Франсуа поблднлъ, отступилъ назадъ, задернулъ массивный занавсъ двери и, схвативъ Монсоро за руку, проговорилъ задыхающимся, отрывистымъ голосомъ:

— Хорошо… хорошо… графъ… Говорите… просите… только тише… тише… Я слушаю васъ.

— Я буду говорить съ должнымъ почтеніемъ, сказалъ Монсоро, анезапно успокоившись.

Франсуа медленно прошелся по обширной комнатъ и заглянулъ за занавсь, какъ-бы желая удостовриться, что никто не слышалъ словъ графа Монсоро,

— Говорите, графъ, сказалъ онъ наконецъ:— вы хотли о чемъ-то просить меня?

— Я хотлъ объяснить вашему высочеству, что пагубная любовь всему виною. Любовь, — самая сильная изъ всхъ страстей… она заставила меня забыть мой долгъ, забыть уваженіе, которое обязанъ я питать къ вамъ, герцогъ…

— Я уже говорилъ вамъ, графъ, что вы поступили измнническимъ образомъ.

— Не обвиняйте меня, ваше высочество, я самъ понимаю всю тяжесть своего преступленія. Но выслушайте, герцогъ: вы богаты, молоды, счастливы… вы первый государь всего христіанскаго міра…

Герцогъ сдлалъ невольное движеніе.

— Да, первый и самый великій государь… продолжалъ Монсоро шопотомъ: — между престоломъ и вами остался одинъ шагъ… Я видлъ все величіе, всю славу вашей будущности, и, сравнивая ваше могущество съ маловажностью моихъ собственныхъ желаній, подумалъ: пусть тотъ, предъ которымъ я ничто, занимается своими блистательными мечтами, пусть онъ идетъ къ своей величественной цли, я же буду искать счастія въ ткни… онъ даже не замтитъ моего отсутствія, не обратитъ вниманія на то, что я лишаю его минутной прихоти…

— Графъ! графъ! сказалъ герцогъ, невольно-увлеченный льстивымъ краснорчіемъ обер-егермейстера.

— Вы простите мн, ваше высочество?

Въ это время, герцогъ нечаянно поднялъ глаза. Онъ увидлъ на стн портретъ Бюсси, на который любилъ смотрть, какъ нкогда на портретъ ла-Моля. На этомъ портрет такъ врно было схвачено гордое выраженіе, мужественный вгзлядъ молодаго дворянина, что герцогу показалось, будто онъ видитъ передъ собою самого Бюсси съ огненнымъ взглядомъ, Бюсси, представшаго предъ нимъ, чтобъ придать ему мужества.

— Нтъ, сказалъ герцогъ: — я не могу простить васъ, я забочусь не о себ, Богъ тому свидтель, а о несчастномъ отц, недостойнымъ образомъ обманутомъ и требующемъ, чтобъ ему отдали дочь его… Я забочусь о бдной женщин, которую вы насильно заставили выйдти за себя… Вы знаете, графъ, что первая обязанность государя — правосудіе.

— Ваше высочество…

— Правосудіе первая обязанность государя…

— Мн кажется, что и признательность также первая обязанность жороля.

— Что вы говорите?

— Я говорю, что король никогда не долженъ забывать, кому обязанъ престоломъ… Я возвелъ васъ на престолъ, государь!

— Монсоро! вскричалъ герцогъ съ большимъ ужасомъ: — Монсоро! повторилъ онъ тихимъ и дрожащимъ голосомъ: — слдовательно вы такъ же измняете королю, какъ измнили принцу?

— Я служу тому, кто покровительствуетъ мн! продолжалъ Монсоро боле и боле возвышая голосъ.

— Несчастный!..

И герцогъ еще разъ взглянулъ на портретъ Бюсси.

— Не могу! продолжалъ онъ слабымъ голосомъ.— Монсоро, вы благородный дворянинъ, слдственно, должны понять, что я не могу одобрить вашего поведенія.

— Отъ-чего же нтъ, ваше высочество?

— Отъ-того, что это поступокъ, недостойный ни васъ, ни меня… Откажитесь отъ этой женщины, любезный графъ, принесите мн еще эту жертву, окажите мн эту услугу, и требуйте, чего хотите…

— Итакъ, вы еще любите Діану де-Меридоръ, ваше высочество? спросилъ Монсоро, поблднвъ отъ ревности.

— Нтъ! нтъ! Клянусь, что нтъ!

— Такъ о чемъ же вы заботитесь? Она моя жена, я дворянинъ… чего же вамъ боле?

— Но она васъ не любитъ.

— Что за бда!

— Откажитесь отъ нея, умоляю васъ, Монсоро…

— Не могу…

— Въ такомъ случа… говорилъ герцогъ въ величайшемъ отчаяніи:— я… вы…

— Подумайте, государь!

При послднемъ слов, холодный потъ выступилъ на лбу герцога.

— Вы донесете на меня?

— Донесу. Если новый государь, котораго мы избрали, оскорбитъ меня, лишитъ меня чести и счастія, я буду искать защиты и покровительства у прежняго.

— Это низко!

— Правда, но влюбленный готовъ и на низость.

— Это подло!

— Правда, влюбленный готовъ и на подлость.

Герцогъ хотлъ броситься на Монсоро, но тотъ остановилъ его однимъ взглядомъ, одной улыбкой.

— Вы ничего не выиграете, если и убьете меня, ваше высочество, сказалъ онъ: — есть тайны, которыя всплываютъ точно утопленники! Останьтесь лучше милостивымъ королемъ, если хотите, чтобъ я остался врноподданнымъ!

Герцогъ ломалъ себ пальцы, царапалъ ихъ когтями.

— Не-уже-ли вы не хотите оказать маловажной услуги человку, душевно вамъ преданному?

Франсуа всталъ.

— Что вамъ надобно? спросилъ онъ.

— Соблаговолите, государь…

— Несчастный! не-уже-ли ты хочешь, чтобъ я просилъ тебя о пощад!

— О, ваше высочество!

И Монсоро низко поклонился.

— Говорите же! проговорилъ Франсуа.

— Прощаете ли вы мн?

— Прощаю.

— Вы помирите меня съ барономъ де-Меридоромъ?

— Помирю.

— Вы подпишете мой свадебный контрактъ?

— Подпишу, отвчалъ герцогъ задыхающимся голосомъ.

— И удостоите жену мою улыбкой въ тотъ день, когда она явится у королевы, которой я намренъ ее представить.

— Хорошо. Все ли теперь?

— Ршительно все, ваше высочество.

— Идите же, я далъ вамъ слово.

— А вы, сказалъ Монсоро герцогу на ухо: — вы останетесь на престол, на который я возвелъ васъ! Прощайте, государь.

Въ этотъ разъ, послднее слово было произнесено такъ тихо, что оно польстило слуху герцога.

— Теперь, подумалъ Монсоро удаляясь: — мн остается только узнать, кто увдомилъ обо всемъ герцога.

XIV.

Въ тотъ же день, графъ Монсоро представилъ, по желанію герцога анжуйскаго, жену свою королев.

Генрихъ, передъ отходомъ ко сну, получилъ извщеніе отъ г. де-Морвилье, что на другой день былъ назначенъ большой совтъ.

Онъ не разспрашивалъ канцлера: было поздно, и его величеству хотлось спать. Для совта былъ назначенъ самый удобный часъ, чтобъ не обезпокоить короля.

Достойный канцлеръ прекрасно зналъ своего повелителя, онъ зналъ, что король не будетъ слушать съ надлежащимъ вниманіемъ его доклада. Онъ зналъ, что Генрихъ, часто страдавшій безсонницею, всю ночь будетъ думать о предстоящемъ совт, что это возбудитъ его любопытство, и, слдовательно, онъ внимательне выслушаетъ докладъ канцлера.

Г. де-Морвилье не ошибся въ своемъ разсчет.

Проспавъ часа три или четыре, Генрихъ проснулся, вспомнилъ о томъ, что говорилъ ему канцлеръ, слъ на кровать и сталъ раздумывать.

Но вскор ему надоло думать одному, онъ слзъ съ постели, и, не измняя ночнаго туалета, пошелъ къ комнат Шико, въ которой провели первую брачную ночь Сен-Люкъ и мамзель де-Бриссакъ.

Гасконецъ крпко спалъ и храплъ.

Генрихъ три раза дергалъ его за руку и не могъ разбудить.

Посл третьяго раза, онъ такъ громко закричалъ, что Шико встрепенулся и открылъ одинъ глазъ.

— Шико! повторилъ король.

— Что тамъ еще? спросилъ Шико.

— Э! другъ мой, сказалъ Генрихъ: — какъ ты можешь спать такъ крпко, когда король твой бодрствуетъ?

— Ахъ, Боже мой! вскричалъ Шико, притворяясь, будто не узналъ короля: — ужь не заболлъ ли его величество?

— Шико, другъ мой, сказалъ Генрихъ: — это я!

— Кто — ты?

— Я, Генрихъ!

— Сынъ мой, я вижу, что ты неосторожно поужиналъ. Вдь я предостерегалъ тебя!

— Да я почти и не лъ.

— Такъ, стало-быть, тебя отравили, сказалъ Шико:— Venire de biche! Какъ ты блденъ, Генрихъ!

— Вдь я въ полотняной маск.

— Такъ, стало быть, ты здоровъ?

— Здоровъ.

— Зачмъ же ты меня будишь?

— Мн грустно.

— Не-уже-ли? Смотри, пожалуй!

— Мн очень-грустно.

— Тмъ лучше.

— Какъ, тмъ лучше?

— Да такъ, грусть заставляетъ призадуматься, а призадумаешься, такъ и разсудишь, что въ два часа ночи можно будить честнаго человка разв только для того, чтобъ сдлать ему подарокъ. Что же ты мн принесъ? Показывай.

— Ничего, Шико, я пришелъ говорить съ тобою.

— Этого мало.

— Шико, г. де-Морвилье быль вчера при двор.

— Ты принимаешь всякую сволочь, зачмъ же онъ приходилъ?

— Сказать, что завтра будетъ большой совтъ, и просить аудіенціи.

— Вотъ по всему видно, что онъ порядочный человкъ, онъ сперва спроситъ позволенія, а потомъ войдетъ.

— Что ему отъ меня надобно, Шико?

— Какъ, несчастный! Ты для этого только вопроса разбудилъ меня?

— Шико, другъ мой, ты знаешь, что моя полиція находится подъ вдніемъ Морвилье.

— Не знаю, отвчалъ Шико: — да и знать не хочу.

— Онъ всегда подробно доноситъ мн обо всемъ.

— Господи Боже мой! Какъ бы я теперь сладко спалъ!

— Ты сомнваешься въ бдительности канцлера? спросилъ Генрихъ.

— Да, corboeuf, сомнваюсь! отвчалъ Шико: — и имю на то свои причины.

— Какія же?

— Будетъ съ тебя одной, или нтъ?

— Будетъ, если она хороша.

— И посл мн можно будетъ спать?

— Да?

— Ну, такъ слушай: въ одинъ прекрасный день… впрочемъ, нтъ, это было вечеромъ…

— Все равно.

— Совсмъ не все равно. Однажды вечеромъ, я прибилъ тебя, Келюса и Шомберга въ улиц Фруамантель…

— Ты прибилъ?..

— Да, прибилъ, прибилъ всхъ троихъ.

— За что?

— За то, что оскорбили моего пажа, я прибилъ, а Морвилье не узналъ объ этомъ.

— Какъ? вскричалъ Генрихъ:— такъ это былъ ты, злодй! разбойникъ!

— Я самъ, сказалъ Шико, потирая руки: — не правда ли, сынъ мой, у меня рука довольно-тяжела?

— Негодяй!

— Такъ ты признаешься?

— Я велю высчь тебя, Шико!

— Не въ томъ дло: понятно ли теб теперь, или нтъ? вотъ все, что я желаю знать.

— Ты это знаешь такъ же хорошо, какъ я самъ, несчастный!

— Призывалъ ли ты на другой день своего Морвилье?

— Призывалъ, онъ былъ у меня при теб.

— Разсказалъ ли ты ему о непріятномъ приключеніи, случившемся наканун съ однимъ изъ твоихъ пріятелей?

— Разсказалъ.

— Приказывалъ ли ты ему отъискать виновнаго?

— Приказывалъ.

— Отъискалъ ли онъ его?

— Нтъ.

— Ну, такъ ты видишь, что полиція твоя никуда не годится.

И, обратившись лицомъ къ стн, ршившись не говорить боле ни слова, Шико захраплъ такъ громко, что король потерялъ всякую надежду разбудить его.

Генрихъ, вздыхая, воротился къ себ.

На другой день собрался совтъ.

Члены его часто измнялись по прихоти короля. Въ этотъ разъ, совтъ состоялъ изъ Келюса, Можирона, д’Эпернона и Шомберга, уже въ-продолженіе четырехъ мсяцевъ находившихся въ милости у короля.

Шико, сидвшій на конц стола, складывалъ изъ бумаги кораблики и методически разставлялъ ихъ на стол, чтобъ составить, какъ онъ говорилъ, флотъ его.

Доложили о Морвилье.

Хитрый государственный человкъ нарядился въ самый мрачный костюмъ и придалъ лицу своему весьма-печальное выраженіе. Посл глубокаго поклона, на который отвтилъ Шико, онъ подошелъ къ королю и сказалъ:

— Я нахожусь предъ совтомъ вашего величества?

— Да, передъ лучшими моими друзьями. Говорите.

— Государь! Дло чрезвычайно-важное. Я долженъ открыть вашему величеству страшный заговоръ.

— Заговоръ! вскричали вс присутствующіе.

Шико оставилъ большой корабль, который онъ хотлъ назвать адмиральскимъ, и сталъ прислушиваться.

— Заговоръ, ваше величество, повторилъ Морвилье, понизивъ голосъ съ таинственнымъ видомъ.

— О-го! сказалъ король.— Ужь не испанскій ли заговоръ?

Въ это время, герцогъ анжуйскій, приглашенный въ совтъ, вошелъ въ залу. Дверь за нимъ была немедленно заперта.

— Слышите ли, братъ мой, сказалъ Генрихъ, посл церемоніальнаго привтствія: — г. де-Морвилье открылъ какой-то заговоръ.

Герцогъ бросилъ на всхъ присутствующихъ мнительный взглядъ.

— Можетъ ли быть?.. проговорилъ онъ.

— Точно, ваше высочество, сказалъ г. де-Морвилье: — страшный заговоръ.

— Разскажите же намъ, въ чемъ дло, сказалъ Шико, опустивъ конченный корабль въ хрустальную вазу, стоявшую на стол.

— Да, проговорилъ герцогъ анжуйскій: — разскажите, господинъ канцлеръ.

— Я слушаю, сказалъ Генрихъ.

Канцлеръ съжился, принялъ еще боле-таинственный видъ и заговорилъ тихимъ голосомъ:

— Государь, давно уже я наблюдаю за таинственными дйствіями нкоторыхъ недовольныхъ…

— Нкоторыхъ?.. повторилъ Шико.— Вы слишкомъ-скромны, г. де-Морвилье!

— Большею частію, продолжалъ канцлеръ: — это люди ничтожные, лавочники, ремесленники, мелкіе адвокаты… были немногіе монахи и школьники.

— Ну, слава Богу, по-крайней-мр не герцоги, сказалъ Шико съ большимъ хладнокровіемъ и принимаясь за новый корабликъ.

Герцогъ анжуйскій принужденно улыбнулся.

— Я зналъ, ваше величество, продолжалъ канцлеръ: — что недовольные пользуются обыкновенно двумя обстоятельствами: войной или религіей…

— Очень-умно, замтилъ Генрихъ.— Дале?

Довольный этой похвалой, канцлеръ продолжалъ:

— Въ арміи у меня были офицеры, преданные вашему величеству, они извщали меня обо всемъ… въ духовенств же другое дло, тамъ я долженъ, былъ употребить своихъ людей,

— Очень-умно, замтилъ Шико.

— Наконецъ, продолжалъ Морвилье: — мн удалось уговорить одного изъ парижскихъ чиновниковъ…

— Уговорить? На что? спросилъ король.

— Чтобъ онъ наблюдалъ за проповдниками, возмущающими народъ противъ вашего величества.

— О-го! подумалъ Шико:— ужь не о моемъ ли пріятел онъ говоритъ?

— Этихъ людей поддерживаетъ партія, нерасположенная къ престолу. Я изучилъ эту партію.

— Прекрасно, сказалъ король.

— Очень-умно, сказалъ Шико.

— Я узналъ, наконецъ, надежды этой партіи! съ торжествующимъ видомъ вскричалъ Морвилье.

— Очень-умно! вскричалъ Шико.

Король сдлалъ знакъ Гасконцу, чтобъ онъ молчалъ.

Герцогъ анжуйскій не спускалъ глазъ съ оратора.

— Въ-продолженіи двухъ мсяцевъ, сказалъ канцлеръ: — я содержалъ на суммы вашего величества людей чрезвычайно-ловкихъ, мужественныхъ до отчаянія, и, правда, жадныхъ къ деньгамъ, но польза, оказанная ими, неоцннна… Они донесли мн, что за огромную сумму денегъ откроютъ мсто сходбища заговорщиковъ.

— Очень-умно! сказалъ Шико:— плати, Генрихъ!

— О! за этимъ дло не станетъ, вскричалъ Генрихъ:— но говорите, канцлеръ, какая же цль этого заговора… какая надежда заговорщиковъ?…

— Государь! они замышляютъ другую вароломеевскую ночь!

— Противъ кого?

— Противъ гугенотовъ.

Присутствующіе съ изумленіемъ поглядли другъ на друга.

— Сколько вамъ это стояло? сказалъ Шико.

— Семьдесятъ-пять тысячь ливровъ съ одной стороны, сто тысячь съ другой.

Шико обратился къ королю.

— Дай мн тысячу экю, вскричалъ Гасконецъ:— и я теб открою тайну г. де-Морвилье.

Канцлеръ съ изумленіемъ посмотрлъ на шута, герцогъ опять принужденно улыбнулся.

— Говори, сказалъ король.

— Вся эта исторія не что иное, какъ та же лига, отвчалъ Шико:— лига, начатая десять лтъ назадъ. Г. де-Морвилье открылъ то, что всякій гражданинъ въ Парижъ знаетъ какъ свои пять пальцевъ.

— Милостивый государь!.. вскричалъ канцлеръ.

— Я говорю правду и докажу ее!.. сказалъ Шико докторальнымъ тономъ.

— Такъ скажите же мсто сходбища лигровъ?

— Извольте, во-первыхъ, площадь, во-вторыхъ, площадь, въ-третьихъ, площади.

— Г. Шико шутитъ, сказалъ съ принужденной улыбкой канцлеръ:— а признаки ихъ?

— Они одты какъ вс Парижане и передвигаютъ ноги, когда ходятъ, съ важностью отвчалъ Шико.

Громкій смхъ раздался посл этого отвта. Г. де-Морвилье счелъ приличнымъ не сердиться и засмялся вмст съ прочими. Но потомъ, принявъ опять мрачный видъ, продолжалъ:

— Одинъ изъ моихъ шпіоновъ присутствовалъ на ихъ собраніи въ такомъ мст, которое, вроятно, не извстно вамъ, Шико.

Герцогъ анжуйскій поблднлъ.

— Гд же? спросилъ король.

— Въ Аббатств-св.-Женевьевы.

Шико уронилъ птушка, котораго онъ только-что сложилъ и усаживалъ въ адмиральскій корабликъ.

— Въ Аббатств-св.-Женевьевы? повторилъ король.

— Не можетъ быть, проговорилъ герцогъ.

— Это врно, сказалъ Морвилье, весьма-довольный дйствіемъ, произведеннымъ на присутствующихъ, и бросая на всхъ торяшствующіе взгляды.

— О чемъ же они говорили? Что поршили? спросилъ король.

— Они ршили, чтобъ лигры избрали начальниковъ, чтобъ каждый членъ запасся орунйемъ, чтобъ въ каждую провинцію былъ посланъ одинъ изъ заговорщиковъ, чтобъ вс гугеноты, покровительствуемые вашимъ величествомъ,— это ихъ собственныя выраженія…

Король улыбнулся.

— Чтобъ вс гугеноты были убиты въ извстный день.

— Только? спросилъ Генрихъ.

— Чортъ возьми! сказалъ Шико:— по всему видно, что ты католикъ.

— Больше вы ничего не узнали? спросилъ герцогъ.

— Еще узналъ, ваше высочество…

— Я думаю, сказалъ Шико:— этого мало за сто-семьдесятъ-пять тысячь ливровъ! Слишкомъ-мало.

— Что же еще, канцлеръ? спросилъ король.

— Начальники избраны…

Шико замтилъ безпокойство герцога анжуйскаго, слышалъ почти біеніе сердца его.

— Вотъ какъ! сказалъ Шико:— заговорщики избрали начальниковъ… странное дло! Однако, и этого мало за-сто семьдесятъ-пять тысячь ливровъ.

— Кто эти начальники? спросилъ король:— какъ зовутъ ихъ?

— Во-первыхъ, проповдникъ, фанатикъ, полоумный… за имя котораго я заплатилъ десять тысячь ливровъ.

— Такъ и слдовало!

— Это женовевскій монахъ, братъ Горанфло.

— Бдняжка! произнесъ Шико съ искреннимъ сожалніемъ.— Ужь, видно, ему такъ на роду написано!

— Горанфло! сказалъ король, записывая это имя: — хорошо… дале…

— Дале… отвчалъ канцлеръ колеблясь,— это все… ваше величество…

И Морвилье опять окинулъ присутствующихъ таинственнымъ взглядомъ, какъ-бы желая сказать:

— Еслибъ ваше величество были одни, то я сказалъ бы боле.

— Говорите, канцлеръ, сказалъ король:— здсь вс друзья мои… говорите.

— О, государь! тотъ, кого я не смю назвать, иметъ также могущественныхъ друзей…

— Не-ужь-то эти друзья могущественне меня? спросилъ Генрихъ, поблднвъ отъ гнва и безпокойства.

— Государь, это государственная тайна… простите, ваше величество…

— Вы правы.

— Очень-умно! сказалъ Шико.

— Канцлеръ! сказалъ герцогъ анжуйскій:— мы удалимся, если вы не можете говорить при насъ!

Морвилье колебался. Шико наблюдалъ за малйшими движеніями его, опасаясь, не открылъ ли онъ, въ-самомъ-дл, что-либо поважне первыхъ тайнъ.

Король сдлалъ канцлеру знакъ, чтобъ онъ приблизился, герцогу анжуйскому показалъ, чтобъ онъ оставался на своемъ мст, Гасконцу приказалъ молчать, а любимцамъ не слушать.

Мось де-Морвилье наклонился къ уху короля, но онъ не усплъ исполнить половины движенія, предписываемаго въ подобномъ случа этикетомъ, какъ громкіе крики послышались на двор Лувра.

Король вдругъ вскочилъ, Келюсъ и д’Эпернонъ бросились къ окну, герцогъ анжуйскій схватился за шпагу съ поспшностью человка, мучимаго нечистою совстью.

Шико наблюдалъ въ одно время и за тмъ, что происходило на двор, и за тмъ, что длалось въ комнат.

— А! г. де-Гизъ, вскричалъ онъ:— г. де-Гизъ идетъ въ Лувръ.

Король вздрогнулъ.

— Правда, вскричали дворяне.

— Герцогъ де-Гизъ? проговорилъ герцогъ анжуйскій.

— Странно… странно… герцогъ де-Гизъ въ Париж, протяжно проговорилъ король, прочитавшій въ безсмысленномъ отъ испуга взоръ канцлера то имя, которое онъ намревался шепнуть ему на ухо.

— Вы хотли назвать моего двоюроднаго брата, герцога де-Гиза? спросилъ король тихимъ голосомъ канцлера.

— Точно, ваше величество, онъ былъ главнымъ во время засданія, отвчалъ канцлеръ шопотомъ.

— А другіе?..

— Другихъ не знаю…

Генрихъ бросилъ испытующій взглядъ на Шико.

— Ventre de Liehe! вскричалъ Гасконецъ, становясь въ любимую позицію короля:— позвать сюда братца моего, де-Гиза!

И, наклонившись къ Генриху, шепнулъ:

— Этого ты хорошо знаешь! Кажется, не зачмъ записывать его имя!

Стражи съ шумомъ отворили об половины двери.

— Только одну половину, вскричалъ Генрихъ:— только одну!… Объ отворяются только для короля!

Герцогъ де-Гизъ былъ уже такъ близокъ, что могъ слышать эти слова, но они нисколько не измнили улыбки, съ которою онъ ршился привтствовать короля.

XV.
Зачмъ де-Гизъ приходилъ въ Лувръ.

За г. де-Гизомъ слдовала толпа офицеровъ, придворныхъ, дворянъ, за этой блистательной свитой шелъ народъ — свита мене блистательная, но боле врная и опасная.

Одни дворяне вошли во дворецъ, народъ остался за дверьми.

Изъ толпы народа раздавались громкіе крики въ то время, когда герцогъ де-Гизъ вступилъ въ галерею.

При видъ этой арміи, которая всегда сопровождала парижскаго героя, когда онъ появлялся на улиц, дворцовая стража взялась за оружіе и, выстроившись за своимъ храбрымъ полковникомъ, съ угрозой смотрла на народъ, бросая въ то же время гнвные взгляды на героя.

Гизъ замтилъ неблагопріятное расположеніе стражи, которою начальствовалъ Грильйонъ, онъ ласково поклонился полковнику, неподвижно и съ суровою гордостью стоявшему со шпагой въ рукахъ въ четырехъ шагахъ отъ своихъ солдатъ.

Это пренебреженіе полковника и цлаго полка къ его могущественному вліянію поразило герцога. Лицо его приняло на минуту безпокойное выраженіе, но, по мр приближенія къ королевскому покою, оно опять прояснялось, такъ-что онъ вошелъ въ кабинетъ Генриха III улыбаясь.

— А! это вы, кузенъ? сказалъ король.— Съ какимъ шумомъ! Мн послышалось, что звучали трубы!

— Государь, отвчалъ герцогъ:— трубы звучатъ въ Париж только для короля, а на войн для полководца, я, какъ человкъ хорошо-знакомый съ придворными и лагерными обычаями, знаю это. Здсь трубы слишкомъ-шумны для подданнаго, тамъ он слишкомъ-незначительны для короля.

Генрихъ кусалъ губы.

— Par la mordieu! сказалъ онъ посл короткаго молчанія, въ-продолженіе котораго пожиралъ глазами лотарингскаго принца: — какъ вы нарядны, кузенъ! Вы, вроятно, сегодня только изъ лагеря?

— Только сегодня, ваше величество, отвчалъ герцогъ, слегка покраснвъ.

— Много чести, кузенъ, много чести доставляетъ мн ваше посщеніе, весьма-много чести.

Генрихъ III обыкновенно повторялъ слова свои, когда старался скрывать мысли, толпившіяся въ ум его, точно такъ, какъ генералъ сгущаетъ ряды солдатъ передъ баттареей, которая должна быть открыта не тотчасъ.

— Много чести, много чести, повторилъ Шико, такъ врно поддлываясь подъ голосъ короля, что, казалось, слова эти были произнесены самимъ королемъ.

— Государь, сказалъ герцогъ:— вы шутите: можетъ ли мое посщеніе длать честь вашему величеству?

— Я хотлъ сказать, г. де-Гизъ, возразилъ король: — что всякій добрый католикъ, но возвращеніи изъ кампаніи, отдаетъ сперва долгъ Богу въ которомъ-либо изъ храмовъ его, а потомъ уже королю. Почивайте Бога, служите королю,— вотъ, мой кузенъ, полу-религіозная, полу-политическая аксіома.

Герцогъ де-Гизъ покраснлъ боле прежняго, король, смотрвшій ему прямо въ глаза, замтилъ краску, выступавшую на лиц его и обративъ взоръ, какъ-бы по инстинктивному побужденію, на герцога анжуйскаго, замтилъ, что родной братецъ его былъ такъ же блденъ, какъ двоюродный красенъ.

Это смущеніе, выражавшееся столь противоположнымъ образомъ, поразило короля. Онъ на мгновеніе опустилъ глаза и принялъ ласковый видъ, подъ которымъ никто лучше Генриха III не умлъ скрывать своего гнва.

— Во всякомъ случа, сказалъ онъ:— я чрезвычайно-радъ, герцогъ, что вы спаслись отъ военныхъ опасностей, хотя, съ свойственнымъ вамъ мужествомъ, не избгали ихъ, какъ мн говорили. Но опасности знаютъ и боятся васъ, кузенъ.

Герцогъ поклонился.

— А потому, намъ совстно передъ вами, пока вы подвергаетесь смертнымъ опасностямъ, мы сочиняемъ новыя моды и молимся.

— Да, ваше величество, сказалъ герцогъ, остановившись на послднемъ слов короля: — мы знаемъ, что вы государь просвщенный и благочестивый, и никакія удовольствія не заставятъ васъ упустить изъ вида славу Господа и выгоды святой его церкви. Это обстоятельство и подало намъ смлость безбоязненно явиться прямо къ вашему величеству.

— Смотри-ка, какъ велика безбоязненная смлость твоего кузена, Генрихъ, сказалъ Шико, показывая на толпу дворянъ, почтительно остановившихся за дверьми:— треть этой безбоязненной смлости осталась за дверьми твоего кабинета, а дв другія трети за луврскими воротами.

— Безбоязненно? повторилъ Генрихъ:— но разв вы когда-либо входили ко мн съ боязнію?

— Государь, смлость, о которой я говорю, относится къ предложенію, которое намренъ я сдлать вашему величеству.

— А! такъ вы ко мн съ предложеніемъ, кузенъ? Говорите смло — или безбоязненно, какъ вы сказали… Что же это за предложеніе?

— Исполненіе одной изъ прекраснйшихъ идей, родившихся въ христіанскомъ мір посл того, какъ крестовые походы стали невозможны.

— Говорите, герцогъ.

— Государь, продолжалъ герцогъ, возвысивъ голосъ такимъ образомъ, что вс, находившіеся въ передней, могли слышать его: — государь, величественно званіе христіанскаго короля: оно обязываетъ пламенно заботиться о покровительств и защит религіи. Вы, король, какъ старшій сынъ церкви, обязаны защищать мать свою.

— О-го! сказалъ Шико: — мой кузенъ читаетъ проповдь со шпагой на боку и шлемомъ на голов, это очень-забавно! Не удивительно посл этого, что монахи хотятъ воевать. Генрихъ, дай полкъ моему пріятелю, Горанфло!

Герцогъ притворился, будто не разслышалъ этихъ словъ, Генрихъ закинулъ одну ногу на другую и облокотился на колно.

— Не угрожаютъ ли церкви Сарацины, любезный герцогъ? спросилъ король.— Или не добиваетесь ли вы титула короля… іерусалимскаго?

— Государь, возразилъ герцогъ:— многочисленная толпа народа, слдовавшая за мною и благословлявшая мое имя, удостоила меня этого пріема только за усердное покровительство вры православной. Предъ вступленіемъ вашего величества на престолъ, я Уже имлъ честь говорить вамъ о союз между всми истинными католиками.

— Да, да, сказалъ Шико:— да, помню, ventre de biche! Помню лигу! Помню! Какъ не помнить! Генрихъ, у тебя должна быть весьма-слабая память, если ты забылъ лигу.

Герцогъ оглянулся и бросилъ презрительный взглядъ на говорившаго, не зная, какое вліяніе имли эти слова на короля посл того, что ему за нсколько минутъ донесъ Морвилье.

Герцогъ анжуйскій смутился еще боле прежняго и, приложивъ палецъ къ губамъ, устремилъ пристальный взглядъ на герцога де-Гиза, блдный и неподвижный, онъ походилъ на статую Осторожности.

Король не замтилъ взгляда, свидтельствовавшаго о взаимныхъ отношеніяхъ двухъ принцевъ, но Шико, играя корабликомъ, небрежно подошелъ къ королю и, устанавливая свою игрушку на тог Генриха, шепнулъ ему:

— Посмотри на брата, Генрихъ.

Съ быстротою молніи король поднялъ глаза, почти также быстро герцогъ опустилъ палецъ, но уже было поздно. Генрихъ замтилъ движеніе и угадалъ его.

— Государь, продолжалъ герцогъ де-Гизъ, замтившій поступокъ Шико, но неслышавшій словъ его: — вс католики требовали союза святой лиги, потому-что она имла главною цлію упрочить престолъ противъ коварныхъ козней гугенотовъ, смертельныхъ враговъ нашихъ.

— Славно сказано! вскричалъ Шико.— Одобряю pedibus et nutu!

— Но, продолжалъ герцогъ: — недостаточно составить союзъ, недостаточно образовать массу, какъ бы плотна она ни была: надобно дать направленіе этому союзу. А въ такомъ королевств, какъ Франція, нсколько мильйоновъ человкъ не могутъ соединиться безъ согласія короля.

— Нсколько мильйоновъ! вскричалъ Генрихъ, не скрывая своего изумленія, которое можно было принять за страхъ.

— Нсколько милліоновъ человкъ, повторилъ Шико: — маленькое смечко недовольныхъ, которое, будучи посажено искусными руками, не преминетъ дать прекрасные плоды!

Терпніе герцога, казалось, лопнуло, онъ презрительно сжалъ губы, хотлъ топнуть ногою, но только судорожно придавилъ ею полъ.

— Удивляюсь, государь, сказалъ онъ: — что вы позволяете прерывать меня, когда я говорю съ вами о такихъ важныхъ длахъ.

При этихъ словахъ, Шико, какъ-бы раздлявшій мнніе герцога, вскочилъ съ сердцемъ и, грозно осматриваясь, закричалъ дребезжащимъ голосомъ:

— Тише тамъ! молчать, или — ventre de biche! первый, кто заговоритъ, будетъ имть дло со мною!

— Нсколько милліоновъ человкъ! повторилъ король, которому очень не нравилось это число:— это весьма-лестно для католической вры, но сколько же протестантовъ въ моемъ королевств противъ этого огромнаго числа союзниковъ?

Герцогъ сталъ припоминать.

— Четверо, сказалъ Шико.

Эта новая выходка разсмшила друзей короля, между-тмъ, какъ Гизъ насупилъ брови, а дворяне, ждавшіе въ передней, громко стали роптать на дерзость Гасконца.

Король медленно обратился къ двери, за которою слышался ропотъ, бросилъ гордый взглядъ на недовольныхъ, и — все утихло.

Потомъ, обративъ тотъ же взглядъ на герцога, онъ продолжалъ:

— Говорите же, герцогъ, что вамъ надо?.. говорите ясне… короче…

— Слава короля моего дороже мн своей собственной, и потому я требую, чтобъ вы, государь, ясно доказали, что по усердію и привязанности къ католической вр вы столько же выше насъ, сколько и во всемъ другомъ, и этимъ отняли бы у недовольныхъ предлогъ къ новымъ войнамъ.

— О! если дло идетъ только о войн, кузенъ, сказалъ Генрихъ: — то у меня есть войска, у васъ однихъ, если не ошибаюсь, въ лагер, который вы покинули, чтобъ пріхать ко мн съ прекрасными совтами, около двадцати-пяти тысячь человкъ.

— Государь, вы не совсмъ поняли меня.

— Такъ говорите ясне, кузенъ, вдь вы великій полководецъ, и мн очень-пріятно будетъ слышать ваши разсужденія о войн.

— Государь, я хотлъ сказать, что въ настоящее время королямъ суждено вести дв войны: войну моральную, если можно такъ выразиться, и войну политическую, войну противъ идей и войну противъ людей.

— Mordieu! сказалъ Шико: — прекрасно сказано.

— Молчи, шутъ! сказалъ король.

— Люди, продолжалъ герцогъ: — видимы, осязательны, смертны, на нихъ можно напасть, ихъ можно порочить, потомъ осудить и казнить, если нужно.

— Да, сказалъ Шико: — можно повсить и безъ суда, это короче и проще.

— Но на идеи, продолжалъ герцогъ: — прямо нападать нельзя, ваше величество, он невидимы, непроницаемы, скрываются отъ тхъ, которые хотятъ уничтожить ихъ — скрываются въ глубин души и пускаютъ глубокіе корни, и чмъ боле обрзываютъ неосторожные отростки, выходящіе наружу, тмъ сильне и глубже проникаютъ внутренніе корни. Идея, ваше величество, подобна карл-великану, за которымъ надо смотрть днемъ и ночью, потому-что идея, вчера ползавшая у ногъ вашихъ, сегодня становится выше васъ. Идея, ваше величество, это искра, падающая на соломенную крышу, надобно имть хорошіе глаза, чтобъ днемъ замтить начало пожара,— и вотъ почему, ваше величество, мильйоны блюстителей необходимы!

— Пропали мои четыре гугенота! вскричалъ Шико:— жаль мн ихъ, ventre de biche!

— Я пришелъ просить ваше величество, продолжалъ герцогъ:— назначить главу этимъ мильпонамъ блюстителей, этому святому союзу!

— Вы кончили, кузенъ? спросилъ Генрихъ.

— Кончилъ, ваше величество, вы видли, что я говорилъ прямо и откровенно.

Шико громко вздохнулъ, между-тмъ, какъ герцогъ анжуйскій, успокоившись, съ улыбкой глядлъ на лотарингскаго принца.

— Что вы скажете на это, господа? спросилъ король, обращаясь къ присутствующимъ.

Шико, не говоря ни слова, взялъ шляпу и перчатки, потомъ, схвативъ за хвостъ львиную кожу, лежавшую у ногъ короля, утащилъ ее въ уголъ комцаты и растянулся на ней.

— Что ты длаешь, Шико? спросилъ король.

— Государь, отвчалъ онъ: — говорятъ, утро вечера мудрене. Отъ-чего это говорятъ? отъ-того, что, когда человкъ выспится, то становится умне. Я высплюсь, а завтра утромъ дамъ отвтъ моему кузену де-Гизу.

И онъ потянулся.

Герцогъ бросилъ на Гасконца гнвный взглядъ, Шико мигнулъ однимъ глазомъ и захраплъ.

— Жду отвта, ваше величество, сказалъ герцогъ.

— Я думаю, что вы правы, кузенъ, соберите главныхъ лигровъ, прійдите съ ними ко мн, и я выберу вамъ начальника.

— Когда же, государь? спросилъ герцогъ.

— Завтра.

Съ послднимъ словомъ, король взглянулъ съ улыбкой сперва на герцога де-Гиза, потомъ на герцога анжуйскаго.

Послдній намревался удалиться вслдъ за другими придворными, но Генрихъ остановилъ его.

— Остановитесь, братецъ, сказалъ онъ:— мн нужно переговорить съ вами.

Герцогъ де-Гизъ прижалъ руку ко лбу, какъ-бы желая удержать волновавшіяся въ ум его мысли, и удалился съ своей свитой, которая вскор разсялась подъ сводами.

Минуту спустя, послышались клики толпы, привтствовавшей опять своего любимца.

Шико продолжалъ храпть, не извстно, точно ли онъ спалъ.

XVI.
Касторъ и Поллуксъ.

Король отпустилъ всхъ своихъ любимцевъ, удержавъ брата.

Герцогъ анжуйскій во всю предшествовавшую сцену сохранилъ видъ равнодушія, а потому безъ опасенія согласился на приглашеніе Генриха. Онъ не зналъ, что Шико наблюдалъ за нимъ, и что король замтилъ взглядъ и движеніе, которыми онъ предостерегалъ герцога де-Гиза.

— Братецъ, сказалъ Генрихъ, удостоврившись, что, кром Шико, никто не остался въ кабинет и прохаживаясь большими шагами отъ двери къ окну, и обратно: — знаете ли вы, что я очень-счастливъ?

— Государь, возразилъ герцогъ:— если вы въ-самомъ-дл счастливы, то счастіе ваше не что иное, какъ должное возмездіе за ваши добродтели.

Генрихъ пристально взглянулъ на брата.

— Да, я очень-счастливъ! продолжалъ онъ:— потому-что, если мн самому не приходятъ на умъ возвышенныя идеи, такъ он приходятъ моимъ приближеннымъ… я это говорю потому, что идея де-Гиза, по-истин, великая идея!

Герцогъ поклонился въ знакъ согласія.

Шико открылъ одинъ глазъ, какъ-будто не такъ хорошо слышалъ съ закрытыми глазами и какъ-будто ему нужно было видть лицо короля, чтобъ лучше понимать слова его.

— Точно, продолжалъ Генрихъ: — соединить подъ одно знамя всхъ католиковъ, обратить королевство въ церковь, вооружить незамтнымъ образомъ всю Францію, отъ Кале до Лангедока, отъ Бретани до Бургундіи, такъ, чтобъ у меня всегда была готовая армія противъ Англичанъ, Фламандцевъ или Испанцевъ, и чтобъ ни Англичане, ни Испанцы, ни Фламандцы не подозрвали даже существованія этой арміи… знаете ли, Франсуа, что это высокая идея?

— Не правда ли, ваше величество? сказалъ герцогъ анжуйскій, радуясь тому, что король вполн соглашался съ видами герцога де-Гиза, его союзника.

— Да, и я чувствую себя душевно-расположеннымъ къ тому, кому пришла такая чудесная мысль.

Шико открылъ оба глаза, но тотчасъ же опять закрылъ ихъ, замтивъ на лиц короля одну изъ тхъ тонкихъ улыбокъ, которыя понималъ одинъ Шико. Ему довольно было этой улыбки.

— Да, продолжалъ король.— Повторяю, что такая мысль должна быть вознаграждена по достоинству, и я готовъ все сдлать для того, кому она пришла въ голову… Скажите мн, Франсуа, точно-ли принадлежитъ эта мысль, или начатое уже исполненіе ея, герцогу де-Гизу?

Герцогъ анжуйскій утвердительно кивнулъ головою.

— Прекрасно, сказалъ король.— Я говорилъ, что я счастливъ, но долженъ бы сказать, что я слишкомъ счастливъ, потому-что подданнымъ моимъ не только приходятъ въ голову высокія идеи, но, по усердію ко мн, они даже начинаютъ, безъ моего вдома, приводить эти идеи въ исполненіе. Однакожь скажите, Франсуа, скажите по правдъ, прибавилъ король, положивъ руку на плечо брату: — скажите, точно ли я обязанъ де-Гизу этой идеей?

— Нтъ, ваше величество, эту мысль имлъ уже, двадцать лтъ тому, кардиналъ лотарингскій, и только вароломеевская ночь воспрепятствовала, или, лучше, сдлала излишнимъ на время исполненіе ея.

— Ахъ! какъ жаль, что кардиналъ лотарингскій умеръ! сказалъ Генрихъ: — я бы возвелъ его въ званіе папы, посл смерти Григорія XIII, но надо отдать справедливость и племяннику, продолжалъ Генрихъ съ добродушіемъ: — онъ умлъ воспользоваться этой идеей. По несчастію, я не могу сдлать его папой, но пожалую его… впрочемъ, его уже нечмъ жаловать!

— Государь, возразилъ Франсуа, совершенно-обманутый притворнымъ добродушіемъ брата:— вы преувеличиваете заслуги и достоинства де-Гиза, идея не его и не онъ развилъ ее.

— Такъ, врно, братъ его, кардиналъ?

— Конечно, и кардиналъ очень занимался этимъ, но не онъ главный…

— А! такъ, видно, Майеннъ?

— О, ваше величество! вы длаете ему слишкомъ-много чести, сказалъ герцогъ.

— Правда, какая политическая идея можетъ прійдти въ голову этому мяснику! Но кому же я долженъ быть признателенъ за развитіе этой идеи?

— Мн, ваше величество, отвчалъ герцогъ.

— Вамъ? вскричалъ Генрихъ съ притворнымъ добродушнымъ изумленіемъ.

Шико открылъ одинъ глазъ.

Герцогъ поклонился.

— Какъ? сказалъ Генрихъ:— когда вс возставали противъ меня, когда проповдники кляли мои пороки, поэты и пасквилянты сплетали вирши на мои недостатки, политики порицали мою безпечность, друзья смялись надъ моею неспособностью, когда, наконецъ, положеніе мое сдлалось столь невыносимымъ, что я худлъ, что волосы мои сдли… вамъ, Франсуа, пришла такая высокая мысль!.. А я… простите, Франсуа… я не всегда считалъ васъ своимъ другомъ. Ахъ, Франсуа! какъ я виноватъ передъ вами!

И Генрихъ, растроганный до слезъ, протягивалъ руку къ брату.

Шико открылъ оба глаза.

— О! я понимаю всю важность этой идеи, продолжалъ Генрихъ: — я не могъ собирать ни повинностей, ни рекрутовъ — вс роптали на меня!.. Теперь же идея де-Гиза или, лучше сказать, ваша, мой добрый братъ, даетъ мн богатство, войско, друзей и спокойствіе. Теперь, Франсуа, недостаетъ только одного, чтобъ упрочить мое счастіе…

— Чего же?

— Кузенъ мой сейчасъ говорилъ, что надобно бы назначить главу этому союзу.

— Конечно…

— Вы понимаете, Франсуа, что начальника надобно выбрать не изъ моихъ любимцевъ: ни одинъ изъ нихъ не иметъ необходимаго для этого ума и мужества. Келюсъ храбръ, но онъ слишкомъ занятъ своими любовными интрижками. Можиронъ храбръ, но онъ занятъ своимъ туалетомъ. Шомбергъ храбръ, но не отличается особеннымъ умомъ, въ этомъ соглашаются даже лучшіе друзья его. Д’Эпернонъ храбръ, но онъ лицемръ, на котораго я не полагаюсь, хоть и не показываю вида… Но вы знаете, Франсуа, одна изъ самыхъ тяжкихъ обязанностей короля та, что онъ долженъ постоянно скрывать свои ощущенія, сказалъ Генрихъ съ возрастающею доврчивостью: — и мн такъ легко, такъ пріятно на душ, когда могу говорить откровенно, какъ теперь, на-примръ…

Шико закрылъ глаза.

— Итакъ, продолжалъ Генрихъ: — вы боле другихъ содйствовали развитію этой идеи, вы избрали орудіемъ герцога де-Гиза, слдовательно, я смло могу согласиться…

— Что вы говорите, государь? вскричалъ Франсуа, не будучи въ силахъ скрыть своего безпокойства.

— Я говорю, что главой союза долженъ быть принцъ…

— Государь, берегитесь!

— Хорошій полководецъ, искусный дипломатъ…

— Особенно искусный дипломатъ, повторилъ герцогъ.

— Мн кажется, Франсуа, что это званіе особенно прилично герцогу де-Гизу? Не правда ли?

— Ваше величество, сказалъ Франсуа: — герцогъ де-Гизъ и безъ того уже слишкомъ-могущественъ.

— Да, но въ его могуществ и заключается вся моя сила.

— Герцогъ де-Гизъ овладлъ уже войскомъ и народомъ, кардиналъ лотарингскій овладлъ духовенствомъ, Майеннъ — опасное орудіе въ рукахъ двухъ братьевъ… Мн кажется, что могущество ихъ будетъ слишкомъ-велико.

— Правда, сказалъ Геврихъ: — правда твоя, Франсуа.

— Еслибъ Гизы были французскіе принцы, такъ можно бы еще надяться, что они будутъ пещись о выгодахъ нашего дома…

— Правда и то, они лотарингскіе принцы…

— Всегда соперничествовавшіе съ нашимъ домомъ.

— Франсуа, вы совершенно правы! Tudieu! я не считалъ васъ такимъ искуснымъ политикомъ… да! Знаете, отъ-чего я худю, отъ-чего волосы мои сдютъ? Могущество лотарингскаго дома безпокоитъ меня, не проходитъ дня, Франсуа, чтобъ эти три Гиза,— вы правду сказали, они завладли всмъ,— чтобъ то герцогъ, то кардиналъ, то Майеннъ не оторвали у меня клочка моей власти, не отняли у меня котораго-нибудь изъ моихъ преимуществъ смлостью, силой, хитростью, или измной… А я, бдный, слабый, покинутый всми, не могу даже противиться имъ!.. Ахъ, Франсуа! еслибъ мы прежде объяснились, еслибъ я прежде могъ прочитать то, что было въ вашемъ сердц, — о! тогда у меня достало бы силы противиться имъ! Въ васъ я нашелъ бы помощника, опору. Но, увы! теперь ужь поздно…

— Отъ-чего же?

— Отъ-того, что теперь мы должны были бы вступить въ борьбу, а одна мысль о борьб мн тягостна. Итакъ пусть герцогъ де-Гизъ будетъ главой лиги.

— Напрасно, ваше величество, сказалъ герцогъ.

— Кого же мн назначить, Франсуа? Кто возьметъ на себя эту опасную должность? Да, опасную! Разв вы не догадались, чего домогался герцогъ? Онъ именно того и хотлъ, чтобъ я избралъ его главою лиги.

— Такъ что же?

— То, что всякій другой, кого я изберу, сдлается смертельнымъ врагомъ его.

— Изберите человка, равнаго ему по могуществу,— такого, который, подъ вашей защитой, не страшился бы силы и могущества трехъ соединенныхъ лотарингскихъ принцевъ.

— Э! любезный братъ, сказалъ Генрихъ съ грустію: — гд же мн найдти такого человка?

— Поищите около себя, ваше величество.

— Около себя? Да кром васъ и Шико, у меня истинныхъ друзей нтъ.

— О-го! подумалъ Шико: — ужь не хочетъ ли онъ и со мной съиграть недобрую шутку?

И онъ закрылъ глаза.

— Какъ! сказалъ герцогъ: — не-уже-ли вы еще не понимаете, государь?

Генрихъ такъ посмотрлъ на герцога анжуйскаго, какъ-будто съ глазъ его внезапно снала завса.

— Ахъ, Боже мой! вскричалъ онъ.

Франсуа поднялъ голову.

— Но нтъ, продолжалъ Генрихъ: — вы не согласитесь, Франсуа. Это слишкомъ-тяжкая обязанность: гд вамъ возиться съ чернымъ народомъ! гд вамъ выслушивать проповди фанатиковъ! гд вамъ, въ случа возмущенія мясниковъ, ходить по улицамъ парижскимъ! Надобно быть тройственнымъ, наподобіе Гизовъ, надобно имть правую руку по имени Карлъ, а лвую по имени Луи… Майеннъ въ вароломеевскую ночь оказался весьма-дльнымъ человкомъ: онъ безпощадно и безъ разбора билъ и рзалъ всхъ…

— Слишкомъ безъ разбора.

— Можетъ-быть, но не въ томъ дло.— Отвчайте на мои вопросъ, Франсуа. Не-уже-ли вы согласились бы связаться съ чернью? Не-уже-ли вы, первый дворянинъ моего двора, захотите сдлаться популярнымъ? Mort de ma vie, братецъ! люди очень измняются съ лтами!

— Я готовъ согласиться на это — не для себя, а для васъ, ваше величество.

— Добрый, прекрасный братъ! вскричалъ Генрихъ, утирая пальцемъ небывалую слезу.

— Итакъ, продолжалъ Франсуа:— вы желаете, чтобъ я взялъ на себя званіе, которое вамъ угодно было поручить герцогу де-Гизу?

— Желаю ли я! вскричалъ Генрихъ.— Corne du Diable! Не только желаю, но радуюсь вашей услужливости. Итакъ, и вы помышляли о лиг? Тмъ лучше, mordieu! тмъ лучше! Чудесно! теперь я вижу, что окруженъ одними великими, умными людьми…

— О! вы шутите, ваше величество…

— Я? Соже сохрани, теперь не до шутокъ. Я говорю, что думаю, Франсуа: — вы избавляете меня отъ большаго затрудненія… Съ нкотораго времени я боленъ морально. Умственныя способности мои слабютъ. Маронъ объясняетъ мн причину этого… но возвратимся къ нашему длу… Впрочемъ, на что мн умъ, когда добрые люди думаютъ за меня? Итакъ, мы ршили, что вы будете главой лиги? Такъ?

Франсуа задрожалъ отъ радости.

— О! вскричалъ онъ: — еслибъ я заслужилъ довренность вашего величества!

— Довренность? Кого мн опасаться, когда не Гизъ будетъ главою лиги? Ужь не самой ли лиги?.. Можетъ-быть, опасность угрожаетъ мн съ этой стороны? Говори, мой добрый Франсуа, говори!

— О, государь! произнесъ герцогъ.

— Ахъ, какъ я безразсуденъ! Можно ли мн опасаться союза, начальникомъ котораго будете вы?.. Кажется, это логически?.. Нтъ, я ничего не опасаюсь. Впрочемъ, во всякомъ случа, у меня во Франціи еще довольно врноподданныхъ, съ которыми я могу пойдти на лигу, если ей вздумается надодать мн!

— Разумется, ваше величество, отвчалъ герцогъ съ наивностью, почти столь же искусно поддланною, какъ добродушіе короля: — король всегда останется королемъ.

Шико открылъ одинъ глазъ.

— Разумется! сказалъ Генрихъ.— Но, къ-несчастію, мн приходитъ на умъ мысль… Удивительно, сколько сегодня рождается мыслей… одн за другими — точно грибы.

— Какая же это мысль? спросилъ герцогъ съ безпокойствомъ.

— Нашъ кузенъ де-Гизъ вообразилъ себе, вроятно, что онъ, а не другой кто-нибудь, будетъ начальникомъ лиги. Какъ же мн съ нимъ быть?

— Съ герцогомъ де-Гизомъ?

— Да, онъ, я думаю, только для того и взялся за дло.— Берегитесь, Франсуа, онъ не такой человкъ, чтобъ согласился сдлаться жертвой. Sic vos non vobis. Вы читали Виргилія: Nidificates aves.

— О, ваше величество…

— Франсуа, я увренъ, что онъ такъ думаетъ.— Вдь онъ знаетъ, какъ я безпеченъ!

— Ваше величество, вамъ стоитъ сказать одно слово, и онъ уступитъ.

— Скажите лучше — притворится, Я уже сказалъ вамъ: берегитесь, Франсуа, у моего кузена де-Гиза длинны руки! Ему стоитъ только протянуть ихъ, и одной рукой онъ коснется Испаніи, а другою Англіи — Дон-Жуана-Австрійскаго и Елизаветы. У Бурбона шпага была короче рукъ де-Гиза, — несмотря на то, онъ сдлалъ много зла Франциску I, нашему дду…

— Если вы считаете его столь опаснымъ, тмъ боле должны поручить мн начальство надъ лигой, чтобъ не усилить его вліянія и — при первой измн, мы учинимъ надъ нимъ судъ и расправу.

Шико открылъ другой глазъ.

— Судъ и расправу, Франсуа! Судъ и расправу!.. Нтъ, Лудовику XI, королю могущественному и богатому, можно было ставить эшафоты и возводить на нихъ кого ему вздумается… У меня же не достанетъ денегъ и на то, чтобъ купить чернаго бархата, которымъ въ подобныхъ случаяхъ обиваютъ эшафотъ.

Произнося эти слова, Генрихъ, не смотря на все свое присутствіе духа, бросилъ на герцога мрачный взглядъ, котораго послдній не могъ вывести.

Шико закрылъ глаза.

Наступила минута молчанія.

Король первый заговорилъ.

— Надобно быть осторожнымъ, любезный Франсуа, сказалъ онъ: — надо избгать народныхъ войнъ, ссоръ между моими подданными. Я — сынъ Генриха-воинственнаго и Катерины-хитрой, я немножко наслдовалъ хитрость моей матери… позову герцога де-Гиза и наобщаю ему столько, что мы сладимъ это дло пріятельскимъ образомъ.

— Ваше величество, вскричалъ герцогъ анжуйскій: — вы мн поручите начальство надъ лигой?

— Конечно.

— Вы понимаете, что это выгодне для васъ?

— Разумется.

— Это ваше собственное желаніе?

— Собственное мое желаніе, только не надо обижать кузена де-Гиза.

— Не безпокойтесь, ваше величество: — я самъ берусь уговорить герцога.

— Когда?

— Сейчасъ.!

— Такъ вы намрены идти къ нему?— О, братецъ, подумайте! Вы сдлаете ему слишкомъ-много чести!

— Я не пойду къ нему.

— Какъ же?

— Онъ ждетъ меня.

— Гд?

— У меня.

— У васъ? Да вдь онъ вышелъ изъ Лувра?— Вы слышали, какъ народъ привтствовалъ его.

— Да, но, вышедъ въ большія ворота, онъ воротился въ боковыя. Королю принадлежалъ, по праву, первый визитъ герцога де-Гиза, мн же принадлежитъ второй.

— Ахъ, братецъ! сказалъ Генрихъ:— какъ я вамъ благодаренъ, что вы такъ хорошо поддерживаете наши права, которыя я иногда, по слабости своей, забываю! Идите же, Франсуа, и устройте это дло.

Франсуа взялъ руку брата и наклонился, чтобъ поцаловать ее.

— Что вы длаете, Франсуа?.. Въ мои объятія! Вотъ ваше мсто, здсь, на груди моей! Дайте мн прижать васъ къ сердцу.

И братья стали обниматься въ нсколько пріемовъ, наконецъ, герцогъ анжуйскій, высвободившись изъ объятій короля, вышелъ изъ кабинета и поспшно направилъ шаги къ своимъ покоямъ.

Сердце его было преисполнено радости.

По уход брата, король топнулъ ногой и, бросившись въ потаенный корридоръ, ведшій къ покоямъ Маргериты-Наваррской, занимаемымъ герцогомъ анжуйскимъ, онъ вступилъ въ маленькій кабинетъ, откуда легко можно было слышать все, что говорилось въ комнат Франсуа.

— Ventre de biche! сказалъ Шико, открывъ оба глаза вмст и садясь на кожу: — какая трогательная семейная сцена! Мн казалось, что я на Олимп, и вижу сцену свиданія Кастора и Поллукса посл шестимсячной ихъ разлуки.

XVII.
Здсь доказывается, что подслушиваніе есть лучшій способъ — слышать.

Герцогъ анжуйскій засталъ герцога де-Гиза въ той самой комнат королевы наваррской, гд нкогда Генрихъ и де-Муи шопотомъ и говоря на ухо другъ другу, условились бжать, осторожный Генрихъ зналъ, что въ Лувр было мало комнатъ, возл которыхъ не были устроены коморки для подслушиванья.

Герцогъ анжуйскій тоже зналъ это важное обстоятельство, но, вполн обманутый добродушіемъ брата, онъ забылъ о немъ.

Генрихъ III вошелъ, какъ мы уже сказали, въ маленькій кабинетъ въ то самое время, когда съ другой стороны герцогъ входилъ въ свой покой: слдовательно, ни одно слово изъ разговора Франсуа съ де-Гизомъ не ускользнуло отъ короля.

— Что новаго, ваше высочество? съ живостію спросилъ герцогъ де-Г изъ.

— Засданіе кончилось счастливо, герцогъ.

— Вы были очень-блдны, ваше высочество.

— Разв замтно было? спросилъ герцогъ съ безпокойствомъ.

— Я замтилъ.

— А король?

— Кажется, нтъ, но король удержалъ ваше высочество.

— Почему вы это знаете?

— Я видлъ, когда выходилъ изъ кабинета. Вроятно, король говорилъ съ вашимъ высочествомъ о моемъ предложеніи?

— Говорилъ.

За этимъ словомъ наступило молчаніе, смыслъ котораго Генрихъ понялъ.

— Что же говоритъ король? спросилъ наконецъ де-Гизъ.

— Король одобряетъ вашу мысль, но именно по громадности ея ему кажется опаснымъ вврить вамъ начальство надъ лигой.

— Безъ меня успхъ ея сомнителенъ.

— Мн то же кажется, любезный герцогъ, и предположеніе ваше не состоится.

— Жаль! сказалъ де-Гизъ:— это значитъ умереть прежде рожденія, кончить не начиная.

— Умны оба, шепнулъ кто-то на ухо Генриху, внимательно вслушивавшемуся.

Генрихъ III скоро обернулся и увидлъ длинную фигуру Шико, наклонившагося къ акустической труб, возл которой онъ сидлъ.

— Ты осмлился прійдти сюда, негодяй! сказалъ король.

— Молчи, сказалъ Шико, махнувъ рукой: — молчи, сынъ мой, ты мшаешь мн слушать.

Король пожалъ плечами, но такъ-какъ онъ зналъ, что изъ всхъ окружавшихъ его, онъ могъ положиться только на одного Шико, то продолжалъ подслушивать.

— Ваше высочество, сказалъ герцогъ де-Гизъ: — мн кажется, что король могъ бы прямо отказать мн, тмъ боле, что онъ принялъ меня довольно-дурно. Не хочетъ ли онъ обмануть меня?

— Кажется, отвчалъ принцъ нершительно.

— Въ такомъ случа, предпріятіе погибло.

— Конечно, возразилъ герцогъ анжуйскій:— такъ-какъ вамъ принадлежитъ честь этой выдумки, то я всячески старался поддерживать ее… Это мн почти удалось.

— Какъ такъ, ваше высочество?

— Король поручилъ мн упрочить или навсегда уничтожить лигу.

— Какимъ образомъ? спросилъ герцогъ лотарингскій съ сверкающими глазами.

— Послушайте: король опасается вашего могущественнаго вліянія, слдовательно, надобно устранить только опасенія его — дло же останется въ томъ же вид. Настоящимъ начальникомъ лиги всегда будетъ герцогъ де-Гизъ… но званіе это будетъ возложено на герцога анжуйскаго.

— А! вскричалъ де-Г’изъ, и кровь бросилась ему въ лицо.

— Славно! проговорилъ Шико:— кость брошена, собаки сейчасъ подерутся.

Но, къ величайшему изумленію короля и Шико, герцогъ де-Гизъ внезапно успокоился и продолжалъ почти-веселымъ голосомъ:

— Вы искусный политикъ, ваше высочество, если вы придумали эту уловку.

— Я, отвчалъ принцъ.

— Честь вамъ и слава!

— Надобно вамъ сказать, что я только воспользовался случаемъ. Впрочемъ, любезный герцогъ, прибавилъ принцъ: — ничего еще не ршено — я хотлъ прежде переговорить съ вами.

— Зачмъ, ваше высочество?

— Затмъ, что я не знаю, къ чему это поведетъ.

— А я знаю, шепнулъ Шико.

— Это маленькій заговоръ, сказалъ Генрихъ улыбаясь.

— О которомъ твой Морвилье не зналъ, однакожь, ни слова, но не мшай слушать: это очень-интересно!

— Такъ я же вамъ скажу: къ чему это поведетъ, извстно одному Богу, продолжалъ герцогъ де-Гизъ: — но вотъ къ чему это послужитъ: лига будетъ вторая, народная армія, первая армія принадлежитъ уже мн, церковь въ рукахъ моего брата, кардинала… Когда же и лига будетъ подъ моимъ начальствомъ, тогда мы будемъ всесильны!

— Не говоря уже о томъ, сказалъ герцогъ анжуйскій: — что я наслдникъ престола.

— А-га! произнесъ Генрихъ.

— Онъ правъ, сказалъ Шико:— ты самъ виноватъ, сынъ мой!.. Вольно жь теб не имть наслдника!

— Не смотря на то, что вы наслдникъ престола, возразилъ де-Гизъ:— вамъ предстоятъ тысячи препятствій… Сочтите ихъ…

— Э, герцогъ! ue-ужь-то вы думаете, я не считалъ уже, не взвшивалъ ихъ?

— Первое препятствіе — король наваррскій…

— О! этотъ мн не страшенъ, онъ слишкомъ занятъ своими любовными интригами.

— Ошибаетесь, ваше высочество: это самый опасный противникъ, онъ проголодался, исхудалъ, платье на немъ износилось… Онъ поджидаетъ васъ, не теряетъ ни васъ, ни брата вашего изъ вида, ему ужасно хочется вступить на тронъ. Пусть что-нибудь случится съ тмъ, кто теперь сидитъ на престол, и вы увидите, какъ онъ очутится изъ По въ Парижъ… Вы увидите, ваше высочество, и вспомните слова мои.

— Что же можетъ случиться съ тмъ, кто сидитъ на престолъ? медленно спросилъ Франсуа, устремивъ испытующій взоръ на Гиза.

— Э-ге! проговорилъ Шико:— прислушай, Генрихъ, Гизъ сейчасъ наскажетъ теб кучу весьма-поучительныхъ вещей. Прійми ихъ въ соображеніе.

— Многое можетъ случится, ваше высочество, отвчалъ де-Гизъ.— Вы знаете, что сегодня живъ и здоровъ, а завтра чувствуешь какую-то необъяснимую боль… думаешь, что проживешь еще многія лта, а на поврку выходитъ, что не проживешь и нсколькихъ часовъ.

— Слышишь, Генрихъ, слышишь? сказалъ Шико, взявъ дрожавшую руку короля, на всемъ тл котораго выступилъ холодный нотъ.

— Да, это правда, возразилъ герцогъ анжуйскій такимъ глухимъ голосомъ, что король и Шико должны были прислушиваться къ словамъ его съ удвоеннымъ вниманіемъ: — правда, принцы нашего дома рождаются подъ вліяніемъ пагубной звзды, но братъ мой, Генрихъ III, слава Богу, здоровъ и силенъ. Онъ бывалъ и на войнъ, и это еще боле укрпило его… Какъ же ему теперь не быть здоровымъ, когда вся жизнь его проходитъ въ удовольствіяхъ?

— Правда, ваше высочество, отвчалъ де-Гизъ: — но не забывайте, что удовольствія, которымъ предаются короли Франціи, имютъ свои опасности, отецъ вашъ, Генрихъ II, также воротился здоровъ и силенъ съ войны, но умеръ отъ удовольствій, о которыхъ вы упоминаете. Копье Монгоммери было безобидно, правда, для латъ, но не для глаза короля Генриха II, скончавшагося отъ раны… Вотъ что можетъ случиться. Правда, пятнадцать лтъ спустя, вдовствующая королева приказала воротить Монгоммери изъ изгнанія и отрубить ему голову… но все-таки это не возвратило королю жизни. Что же касается до вашего брата, покойнаго короля Франциска, то ему значительно повредило во мнніи народа его слабоуміе, онъ также умеръ весьма-несчастнымъ образомъ. Признайтесь, принцъ, что боль въ ух не можетъ быть смертельною болзнью,— а между-тмъ король умеръ отъ этой боли…Вотъ что можетъ случиться. Я часто слышалъ, что эта смертельная болзнь развилась въ ух Франциска не однимъ случаемъ… мн даже называли весьма-извстную особу…

— Герцогъ!.. проговорилъ Франсуа красня.

— Да, ваше высочество, продолжалъ герцогъ:— съ нкоторыхъ-поръ весьма-опасно носить титулъ короля. Антуанъ Бурбонскій получилъ рану въ плечо только отъ-того, что назывался королемъ: другой легко и скоро излечился бы отъ этой раны, а онъ — умеръ отъ нея. Глазъ, ухо и плечо причинили много горя во Франціи, и это напоминаетъ мн стихи, сложенные по этому случаю графомъ де-Бюсси.

— Какіе стихи? спросилъ король.

— Будто ты не знаешь? отвчалъ Шико.

— Не знаю,

— Худо же, если отъ тебя скрываютъ подобныя вещи. Слушай:

Par l’oreille, l’paule et l’oeil,

La France eut trois rois au cercueil,

Par l’oreille, l’oeil et l’paule,

11 mourut trois rois dans la Gaule.

Par l’oeil, l’paule et l’oreille…

Но тише, тише! Мн кажется, что братъ твой говоритъ.

— А послдній стихъ?

— Посл скажу, когда Бюсси прибавитъ къ нимъ еще четыре стиха.

— Что это значить?

— Это значитъ, что въ семейной картин его не достаетъ еще двухъ лицъ… Но слушай: не брать твой, а герцогъ де-Гизъ говоритъ.

— Замтьте, ваше высочество, продолжалъ де-Гизъ:— что исторія вашихъ родныхъ и союзниковъ не кончена еще въ стихахъ Бюсси.

— Что я теб говорилъ? сказалъ Шико, толкнувъ Генриха локтемъ.

— Вы забываете Жанну д’Альбре, мать Беарнца, которая умерла отъ-того, что понюхала пару перчатокъ, купленныхъ у флорентинца, близь Сен-Мишельскаго-Моста, это тоже весьма неожиданный случай, тмъ боле, что въ то время очень-многіе желали смерти Жанны. Признайтесь, ваше высочество, что васъ самихъ это обстоятельство весьма удивило?

Герцогъ анжуйскій только насупилъ брови, что придало его коварному взгляду еще боле мрачное выраженіе.

— А вспомните Карла IX, продолжалъ герцогъ: — и вы не спросите, что можетъ случиться. Ему причинили смерть не глазъ, не ухо, не плечо, не носъ, а орямо — ротъ.

— Что-о? вскричалъ Франсуа.

И по послышавшемуся движенію можно было угадать, что герцогъ анжуйскій отступилъ съ ужасомъ.

— Да, ваше высочество, ротъ, повторилъ де-Гизъ: — чтеніе охотничьихъ книгъ весьма-опасно, особенно, когда страницы такъ слипнутся, что нельзя иначе перебирать ихъ, какъ поднося безпрестанно палецъ ко рту, чтобъ смачивать его слюней, вкусъ застарлой бумаги весьма вреденъ для здоровья: онъ отравляетъ слюну…

— Герцогъ! герцогъ! произнесъ Франсуа съ ужасомъ: — мн кажется, что вы выдумываете эти преступленія!

— Преступленія? повторилъ де-Гизъ:— кто вамъ говоритъ о преступленіяхъ, ваше высочество? Я только говорю, что можетъ случиться! Я и не думаю о преступленіяхъ. А знаете ли вы, что случилось съ королемъ Карломъ IX на охот?

— Слушай, Генрихъ, сказалъ Шико: — теб, какъ охотнику, это должно быть очень-любопытно.

— Я знаю, что случилось съ Карломъ, сказалъ Генрихъ.

— Да я не знаю, я тогда еще не былъ при двор, не мшай же мн слушать, сынъ мой.

— Вы знаете, ваше высочество, продолжалъ лотарингскій принцъ: — о какой охотъ я говорю, о той, въ которую, по великодушному побужденію вашего сердца убить кабана, бросившагося на вашего брата, вы выстрлили съ такою поспшностью и такъ неосторожно, что вмсто кабана, въ котораго вы цлились, вы рапили того, въ кого не цлились. Этотъ выстрлъ доказываетъ, какъ должно опасаться того, что можетъ случиться. Всмъ при дворъ извстна ловкость вашего высочества. Вс знаютъ, что вы стрляете чрезвычайно-мтко, а потому вы, я думаю, сами не мало изумились, когда увидли, что король упалъ съ лошади и неминуемо сдлался бы жертвой свирпаго кабана, еслибъ не подосплъ король наваррскій и не убилъ дикаго звря.

— Какая же мн была польза въ смерти короля Карла IX? сказалъ герцогъ анжуйскій, стараясь придать себ твердости и спокойно отвчать на ироническіе намеки де-Гиза:— если наслдникомъ его былъ братъ мой Генрихъ?

— Позвольте, ваше высочество, вы забываете, что польскій престолъ былъ не занятъ. Со смертію Карла IX открывалась вакансія и на французскій престолъ. Нтъ никакого сомннія, что старшій братъ вашъ избралъ бы послдній. Но вдь и польскимъ престоломъ нельзя было пренебрегать, тмъ боле, что я знаю многихъ, которые домогались даже бдненькой короны наваррской. Притомъ же, смерть Карла IX еще одного ступенью приближала васъ къ наслдству… Вдь король Генрихъ Ш прибылъ же изъ Варшавы сюда въ десять дней, слдовательно, и вы могли поспть сюда также скоро.

Генрихъ III посмотрлъ на Шико, который въ свою очередь взглянулъ на короля, но уже не съ обыкновеннымъ лукавыми, и саркастическимъ выраженіемъ, но съ участіемъ, почти-нжнымъ, которое, однакожь, тотчасъ же исчезло съ загорлаго лица его.

— Что же вы изъ этого заключаете? спросилъ герцогъ анжуйскій, стараясь прекратить разговоръ, въ которомъ де-Гизъ высказалъ все свое неудовольствіе.

— Я заключаю, что со всякимъ человкомъ, а тмъ боле съ королемъ, можетъ многое случиться. Вы олицетворяете собою случаи, угрожающій Генриху III, особенно, если сдлаетесь начальникомъ лиги, потому-что быть начальникомъ лиги — значитъ быть королемъ короля, не говоря уже о томъ, что, принявъ начальство надъ лигой, вы уничтожаете случай, угрожающій скорому вашему вступленію на престолъ, т. е. Беарнца.

— Скорому вступленію! Слышишь? сказалъ Генрихъ III.

— Какъ не слышать, ventre de biche! отвчалъ Шико.

— Слдовательно… продолжалъ герцогъ де-Гизь.

— Слдовательно, повторилъ герцогъ анжуйскій:— вы того мннія, что я долженъ принять предложеніе короля?

— Разумется! отвчалъ лотарингскій принцъ: — я умоляю васъ принять это предложеніе, ваше высочество.

— А вы… сегодня вечеромъ?

— О! будьте спокойны, люди мои рыскаютъ съ утра, и сегодня вечеромъ Парижъ очень удивится…

— — Чему удивится Парижъ? спросилъ Генрихъ III.

— А нечто ты не догадываешься?

— Нтъ.

— Ахъ, какъ ты недогадливъ, сынъ мой! Сегодня вечеромъ публично подписываютъ лигу, потому-что тайкомъ она уже давно подписана и переподписана, ждали только твоего согласія: утромъ ты согласился, а вечеромъ ужь и подписываютъ… ventre de biche! Ты видишь, Генрихъ, что твои случаи — потому-что у тебя ихъ два,— что твои случаи не теряютъ времени.

— Хорошо, сказалъ герцогъ анжуйскій:— и такъ, до вечера.

— Да, до вечера! произнесъ глухимъ голосомъ король.

— Какъ! спросилъ Шико:— не-ужь-ли и ты, Генрихъ, ршишься вечеромъ выйдти на улицу?

— Непремнно.

— Напрасно, Генрихъ.

— Отъ-чего?

— А случай!

— Не бойся, я буду не одинъ, и ты пойдешь со мною.

— Какъ бы не такъ! Я, братъ, не гугенотъ. Я православный католикъ и самъ хочу подписать лигу, не разъ, а десять разъ, не десять, а сто разъ!

Не стало боле слышно голосовъ герцога анжуйскаго и де-Гиза.

— Еще одно слово, сказалъ король, остановивъ Шико: — что ты думаешь обо всемъ этомъ?

— Я думаю, что ни одинъ изъ вашихъ предшественниковъ не зналъ своего случая, Генрихъ II не берегъ глаза, Францискъ II не берегъ уха, Антуанъ-Бурбонскій не берегъ плеча, Жанна д’Альбре не берегла носа, Карлъ IX не берегъ рта. Слдовательно, вы, Генрихъ, имете большое преимущество надъ ними: вы можете предостеречься, потому-что, ventre de biche! хорошо знаете своего братца!

— Да, сказалъ Генрихъ III:— и скоро онъ увидитъ, par la mordieu! какъ его знаю!

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА I.
Вечеръ Лиги.

Празднества теперешняго Парижа отличаются шумомъ и боле или мене значительнымъ стеченіемъ народа, но они чрезвычайно-однообразны. Не то было въ старинномъ Париж. Миріады народа, стремившагося къ одной точк, толпившагося въ узкихъ улицахъ, между домами съ балконами и крылечками, имвшими свой отличительный характеръ, составляли прекрасное зрлище, разнообразіе костюмовъ, вооруженій, нарчій, движеніи, голосовъ, представляло тысячу любопытныхъ подробностей, собранныхъ на одной точк и составлявшихъ одно чрезвычайно-занимательное цлое.

Вотъ что представлялъ Парижъ въ восемь часовъ вечера, въ тотъ день, когда герцогъ де-Гизъ, посл представленія королю и разговора съ герцогомъ анжуйскимъ, хотлъ заставить добрыхъ гражданъ столицы королевства Франціи подписать лигу.

Граждане, въ лучшихъ своихъ костюмахъ, какъ-бы наряженные на праздникъ, или въ полномъ вооруженіи, какъ-бы готовясь на смотръ или битву, направлялись къ церкви: вс, движимые однимъ чувствомъ и идя къ одной цли, были веселы или мрачны, когда проходили мимо постовъ королевской стражи. Этотъ мрачный видъ и особенно крики, насмшки и брань, сопровождавшіе его, очень обезпокоили бъ г-на де-Морвилье, еслибъ онъ не зналъ добрыхъ Парижанъ, насмшниковъ и забіякъ, но неспособныхъ быть зачинщиками, если только ихъ не побудитъ къ тому злой другъ или неосторожный врагъ.

Разнообразіе этого зрлища было увеличено еще тмъ, что множество женщинъ, нехотвшихъ оставаться дома въ такой торжественный день, послдовали за своими мужьями, нкоторыя тащили даже за собою толпу дтей, и весьма-забавную картину составляли ребятишки, цплявшіеся за непомрно-длинные мускеты, за гигантскія сабли или грозныя алебарды отцовъ.

По-временамъ, изъ группы людей, боле другихъ воспламененныхъ, слышались грозные крики и вслдъ за тмъ въ воздух сверкало лезвіе обнаженныхъ шпагъ, особенно, когда о ни проходили мимо дома какого-нибудь гугенота. Тогда ребятишки кричали: — Вароломеевская ночь-ночь-ночь!— между-тмъ, какъ отцы вторили имъ: — На костры еретиковъ! на костры! на костры!

Эти крики на минуту вызывали къ окнамъ блдное лицо какой-нибудь старой служанки или суроваго пастора, вслдъ за тмъ слышался за дверьми шумъ желзныхъ запоровъ и замковъ. Тогда граждане, счастливые и гордые тмъ, что, подобно зайцу въ басн Лафонтена, напугали людей боле ихъ трусливыхъ, продолжали торжественное шествіе и переносили дале шумныя и безсильныя угрозы.

Стеченіе народа было особенно-велико на улиц Арбр-Секъ. Улица была загорожена, въ полномъ смысл этого слова, шумная и буйная толпа направлялась къ свтлому фонарю, висвшему надъ вывской, знакомой многимъ изъ нашихъ читателей. На ней былъ изображенъ цыпленокъ на лазоревомъ пол, съ слдующею надписью: Прекрасная-Звзда.

На порог этого дома, человкъ, замчательный по шерстяному клтчатому колпаку, о чемъ-то громко разсуждалъ. Онъ размахивалъ обнаженной шпагой, а въ другой рук держалъ тетрадь, вполовину исписанную именами.

— Сюда, сюда, добрые католики! пожалуйте въ гостинницу ‘Прекрасной-Звзды’! вы здсь найдете и доброе вино, и добрыхъ людей, пожалуйте! Минута благопріятная, въ эту ночь добрые будутъ отдлены отъ злыхъ, завтра утромъ вырвутъ дурную траву изъ поля! Пожалуйте, господа, умющіе писать, идите и пишите! Неумющіе писать, идите и говорите ваши имена, или мн, Ла-Гюрьеру, или помощнику моему, г. Крокантену.

Г. Крокантенъ, перигорскій уроженецъ, въ бломъ плать съ ногъ до головы, опоясаиный веревкой, за которой торчали ножъ и чернильница, записывалъ имена выступавшихъ впередъ.

— Господа, за вру! кричалъ вовсе горло хозяинъ гостинницы ‘Прекрасной-Звзды’: — господа, за святую вру!… Святая вра! господа, виватъ!…

И онъ задыхался отъ усердія и усталости, потому-что энтузіазмъ его начался съ четвертаго часа по-полудии.

Добрые католики, одушевляемые восклицаніями Ла-Гюрьера, записывались, или говорили имена свои г. Крокантену.

Множество именъ было уже записано, къ величайшему удовольствію хозяина гостинницы, имвшему опасную соперницу въ церкви Сен-Жермен-у-Гоксерроа, но, по счастію, число правоврныхъ было такъ велико, что т, которымъ не удавалось войдти въ церковь и записаться у алтаря, пробирались до двери гостинницы, гд распоряжались Ла-Гюрьеръ и помощникъ его, Крокантенъ.

Когда тетради Ла-Гюрьера и Крокантена были исписаны, хозяинъ гостинницы приказалъ немедленно принести дв новыя, чтобъ не было остановки, и опять громче прежняго принялся вызывать желающихъ, надясь заслужить этимъ вниманіе герцога де-Гиза,— вниманіе, котораго онъ уже такъ давно домогался.

Между-тмъ, какъ подписчики предавались порывамъ безпрестанно-усиливавшагося усердія и переходили изъ одной улицы въ другую, въ толп показался человкъ высокаго роста, съ помощію толчковъ и пинковъ добиравшійся до Крокантена.

Достигнувъ своей цли, этотъ человкъ взялъ перо изъ рукъ почтеннаго гражданина, только-что расчеркнувшагося подъ своею подписью, и написалъ свое имя буквами въ полдюйма величины, такъ-что на блой страничк, имъ избранной, не осталось боле мста, расчеркнувшись фигурными закорючками, онъ передалъ перо гражданину, стоявшему за нимъ и нетерпливо ожидавшему своей очереди.

— Шико! прочиталъ этотъ гражданинъ: — чортъ возьми, какъ красиво расписывается этотъ господинъ!

Шико, — то былъ онъ, — отказавшись слдовать за Генрихомъ, бродилъ по улицамъ и расписывался гд только могъ. Написавъ свое имя у Крокантена, онъ перешелъ къ Ла-Гюрьеру, съ завистью глядвшему на Крокантена, которому посчастливилось украсить тетрадь свою такимъ красивымъ почеркомъ. Ла-Гюрьеръ принялъ Шико не съ открытыми объятіями, но съ открытою тетрадью. Гасконецъ записался еще боле-вычурнымъ почеркомъ, потомъ спросилъ Ла-Гюрьера, нтъ ли у него еще третьей тетради.

Ла-Гюрьеръ шутить не любилъ: онъ косо посмотрлъ на Шико, Шико посмотрлъ ему прямо въ глаза. Ла-Гюрьеръ назвалъ его сквозь зубы еретикомъ, Шико проворчалъ ему въ отвтъ: кабачникъ. Ла-Гюрьеръ отложилъ тетрадь и схватился за шпагу. Шико бросилъ перо и также схватился за шпагу, наконецъ, ссора эта кончилась бы непремнно поединкомъ, въ которомъ досталось бы трактирщику, еслибъ Шико не почувствовалъ, что его кто-то ущипнулъ въ руку, онъ скоро оглянулся.

За нимъ стоялъ король, одтый простымъ гражданиномъ, съ нимъ были Келюсъ и Можиронъ, также переодтые, но вооруженные шпагами и ружьями.

— Это что такое? вскричалъ король: — что вы, господа? вы добрые католики и ссоритесь! Mordieu, вы подаете дурной примръ.

— Извольте длать выговоры тому, кому слдуетъ, сказалъ Шико, какъ-бы не узнавая короля: — этотъ неучъ сзываетъ прохожихъ, чтобъ у него записывались, а запишешься, такъ онъ же еще ругается.

Ла-Гюрьеръ замтилъ вновь-прибывшихъ и однимъ толчкомъ подвинулъ толпу назадъ, такъ-что Шико, король и миньйоны отдлились отъ нея и остались на возвышеніи, на крылечк заведенія трактирщика-фанатика.

— Какое усердіе! шепнулъ Генрихъ: — сегодня раздолье православной религіи въ моемъ город!

— Да, ваше величество, но не раздолье еретикамъ… А вашему величеству извстно, что вы сопричислены къ ихъ сонму… Посмотрите на лво… еще лве… еще, что вы видите?

— А! широкую образину герцога майеннскаго и остренькую мордочку кардинала.

— Тише, ваше величество, вс выгоды на нашей сторон, потому-что мы знаемъ, гд наши непріятели, а они не знаютъ, гд мы.

— Чего же мн бояться?

— Э, Боже мой! въ такой давк ни за что нельзя ручаться. Трудно ли спрятать подъ полой ножъ, трудно ли вонзить этотъ ножъ въ бокъ сосду, такъ-что онъ и не успетъ замтить, кто нанесъ ему ударъ? Сосдъ вздохнетъ, да и былъ таковъ! Уйдемте подальше, ваше величество, здсь не хорошо.

— Разв меня узнали?

— Нтъ, по-крайней-мир, не думаю, но узнаютъ, если вы доле останетесь здсь.

— Виватъ за вру! Виватъ за православную! кричала толпа народа, возвращавшаяся съ рынковъ и хлынувшая въ улицу Арбр-Секъ.

— Виватъ герцогъ де-Гизъ! виватъ кардиналъ! виватъ мось де-Майеннъ! отвчалъ народъ, толпившійся у гостинницы Ла-Гюрьера и узнавшій двухъ приближавшихся къ ней лотарингскихъ принцевъ.

— О-го! Это что за виватъ? сказалъ Генрихъ III, насупивъ брови.

— Эти крики доказываютъ, что всмъ хорошо на своемъ, мст: герцогу де-Гизу хорошо на улицахъ, а вамъ въ Лувр, ступайте въ Лувръ, ваше величество, ступайте въ Лувръ.

— И ты съ нами?

— Я? О, нтъ! я теб теперь не нуженъ, сынъ мой, у тебя есть своя стража. Живе, господа! Спшите, Кедюсъ, спшите, Можиронъ! Я хочу присутствовать на этомъ зрлищ до самаго конца. Оно кажется мн весьма-любопытнымъ и забавнымъ.

— Куда же ты идешь?

— Пойду еще записываться. Я хочу, чтобъ завтра въ город было боле тысячи моихъ автографовъ. Вотъ и набережная, спокойной ночи, сынъ мой, ступай направо, а я пойду налво, каждый долженъ идти своей дорогой. Мн нужно еще забжать въ Сен-Мерри послушать отличнаго проповдника.

— Что тамъ еще за шумъ? внезапно вскричалъ король: — зачмъ народъ бжитъ къ Новому-Мосту?

Шико поднялся на ципочки, но увидалъ только массу народа, кричавшаго, реввшаго, толкавшагося и несшаго кого-то или что-то съ торжествомъ на плечахъ.

Вдругъ, въ томъ мст, гд набережная расширяется, толпа, сжатая сперва въ узкомъ пространств, разступилась, расширилась и, подобно чудовищу, выкинутому волнами къ ногамъ Ипполита, человкъ, казавшійся главнымъ дйствующимъ лицомъ этой сцены, былъ, такъ-сказать, брошенъ къ самымъ ногамъ короля.

Человкъ этотъ былъ братъ Горанфло, сидвшій на осл.

Онъ кричалъ и размахивалъ руками.

Оселъ оглашалъ воздухъ жалобнымъ ревомъ.

— Ventre de biche! вскричалъ Шико, узнавъ и осла и сдока, выступившихъ на сцену:— я говорилъ теб объ отличномъ проповдник въ Сен-Мери, намъ не зачмъ далеко ходить — послушаемъ этого.

— Проповдникъ на осл? спросилъ Келюсъ.

— Отъ-чего же и нтъ, сынъ мой?

— Да онъ скоре похожъ на Силена! сказалъ Можиронъ.

— Который же изъ нихъ проповдникъ? спросилъ Генрихъ: — и оселъ и человкъ кричатъ въ одно время.

— Оселъ краснорчиве, отвчалъ Шико: — но человкъ говоритъ лучше по-французски. Прислушай, Генрихъ, прислушай, сынъ мой.

— Смирно! кричалъ народъ:— смирно!..

— Смирно! закричалъ Шико голосомъ, покрывшимъ ревъ народа.

Наступило молчаніе.

Толпа окружила проповдника и осла. Горанфло началъ говорить рчь.

— Братія! сказалъ онъ:— Парижъ — славный городъ, Парижъ — гордость королевства Франціи, а Парижане весьма-умный народъ!.. Такъ сказано въ псенк…

И онъ заплъ во все горло:

Parisien, mon bel ami,

Que tu sais de sciences!

Но при этихъ словахъ, или, лучше сказать, при этой аріи, оселъ сталъ аккомпанировать такъ громко и съ такимъ ожесточеніемъ, что сдокъ долженъ былъ замолчать.

Народъ хохоталъ.

— Молчи, Панюржъ, да замолчи же! кричалъ Горанфло: — ты посл будешь говорить, дай мн сперва кончить рчь.

Оселъ замолчалъ.

— Братія! продолжалъ проповдникъ:— міръ сей — юдоль плача и горестей, въ которой люди должны, большею частію, утолять свою жажду слезами.

— Онъ, кажется, пьянъ? сказалъ король.

— Еще бы! отвчалъ Шико.

— Я самъ, предсдящій предъ вами, возвращаюсь изъ изгнанія, какъ Іудеи, и вотъ уже цлая недля, какъ мы, то-есть Панюржъ и я, живемъ подаяніями…

— Кто такой Панюржъ? спросилъ король.

— Вроятно, кто-нибудь изъ его товарищей: — я такъ думаю, отвчалъ Шико.— Но не мшай мн слушать: рчь бдняка трогаетъ меня.

— И кому я обязанъ этимъ?.. Ироду! Вы знаете, о какомъ Ирод говорю я…

— Ты тоже знаешь, сынъ мой, сказалъ Шико:— помнишь мою анаграмму?

— Негодяй!

— Кому это ты говоришь? Мн, проповднику, или ослу?

— Всмъ троимъ.

— Братія, продолжалъ Горанфло: — вотъ мой оселъ, котораго я люблю какъ овцу, онъ можетъ подтвердить вамъ, что мы въ три дня прибыли сюда изъ Вильнв-ле-Руа, чтобъ присутствовать на великомъ торжеств, совершающемся сегодня вечеромъ… А какъ мы пріхали?

La bourse vide,

Le gosier sec.

Но ничто не удержало насъ, т. е. Панюржа и меня!

— Кто же этотъ Панюржъ? спросилъ опять Генрихъ, озабоченный этимъ страннымъ прозвищемъ.

— И такъ, мы пріхали, продолжалъ проповдникъ: — чтобъ узнать, что здсь длается. Теперь же мы видимъ, но не понимаемъ. Что здсь длается, братія? Сегодня ли свергаютъ Ирода съ престола? Сегодня ли сажаютъ брата Генриха въ монастырь?

— О-го! сказалъ Келюсъ: — мн очень хочется подстрлить этого толстяка, какъ ты думаешь, Можиронъ?

— Ба! сказалъ Шико:— какъ можно сердиться за такую бездлицу, Келюсъ? Поврь мн, Генрихъ, если тебя посадятъ только въ монастырь, такъ это еще слава Богу!.. Не такъ ли, Панюржъ?

Оселъ, услышавъ свое имя, поднялъ уши я страшно заревлъ.

— О, Панюржъ! о! сказалъ проповдникъ: — тебя, кажется, волнуютъ страсти?.. Господа, продолжалъ онъ: — я выхалъ изъ Парижа съ двумя пріятелями: Панюржемь, моимъ осломъ, и Шико, шутомъ его величества… Господа, не знаете ли вы, что сталось съ моимъ другомъ, Шико?

Шико сдлалъ гримасу.

— А! сказалъ король:— такъ это твой другъ!

Келюсъ и Можиронъ засмялись.

— Хорошъ твой другъ, продолжалъ король:— а нельзя ли узнать, какъ его зовутъ.

— Горанфло, Генрихъ, ты знаешь, тотъ самый Горанфло, о которомъ уже намекалъ теб г. де-Морвилье.

— Сен-Женевьевскій возмутитель?

— Именно.

— Такъ я велю его повсить.

— Нельзя.

— Отъ-чего?

— Отъ-того, что у него нтъ шеи. Голова приросла къ плечамъ.

— Братія, продолжалъ Горанфло: — братія, вы видите предъ собою настоящаго мученика. Братія, теперь дло идетъ о томъ, чтобъ защитить меня, или, лучше сказать, защитить всхъ правоврныхъ католиковъ. Вы не знаете, что длается въ провинціи, что затваютъ тугеноты. Мы должны были убить въ Ліон одного, проповдывавшаго возмущеніе. Пока во Франціи останется одинъ гугенотъ, православные не будутъ имть ни минуты покоя. Истребимъ же гугенотовъ! За оружіе, братія, за оружіе!

— За оружіе! повторили многіе.

— Far la mordieu! сказалъ король:— заставь этого пьяницу замолчать, или онъ накличетъ вторую вароломеевскую ночь!

— Погоди, погоди, сказалъ Шико.

Взявъ сарбакань изъ рукъ Келюса, онъ пробрался до оратора и изъ всей силы ударилъ его пустымъ и звучнымъ инструментомъ по спин.

— Ржутъ! бьютъ! заревлъ Горанфло.

— А! это ты? сказалъ Шико, просунувъ голову подъ руку Горанфло:— какъ поживаешь, дружище?

— Помогите, г. Шико, защитите! продолжалъ кричать Горанфло:— враги вры хотятъ убить меня, но я умру, взывая къ правоврнымъ: на костеръ гугенотовъ! на костеръ Беарнца!

— Замолчи, животное!

— Чортъ побери Гасконцевъ! продолжалъ кричать Горанфло.

Но въ это самое время другой ударъ, уже не сарбаканомъ, а палкой, упалъ на плечо Горанфло, который въ этотъ разъ заревлъ отъ боли.

Шико съ изумленіемъ осмотрлся, но замтилъ только конецъ палки. Ударъ былъ нанесенъ человкомъ, вмшавшимся въ толпу посл исправительной мры, предпринятой противъ брата Горанфло.

— О-го! сказалъ Шико: — кто это такъ больно заступается за насъ? Ужъ не землякъ ли? Надобно узнать.

И онъ побжалъ за человкомъ съ палкой, скоро удалявшимся по набережной въ сопровожденіи еще какого-то незнакомца.

II.
Улица-Фероннри.

Шико былъ мастеръ бгать и скоро догналъ бы человка, ударившаго Горанфло, еслибъ нчто странное въ фигур этого человка и особенно въ фигур его товарища не дало ему понять, что опасно было приступить къ человку, старавшемуся не быть узнаннымъ. И точно, оба видимо старались скрыться въ толп, оглядываясь по-временамъ, какъ-бы желая удостовриться, не гонятся ли за ними.

Шико разсудилъ, что было только одно средство не возбудить ихъ подозрнія, именно — перегнать ихъ и идти передъ ними. Они шли къ Улиц-Сент-Оноре, на углу Улицы-Тирніанъ Шико перегналъ ихъ и, убжавъ довольно-далеко впередъ, спрятался въ уступ, въ Улиц-Бурдонне.

Незнакомцы, опустивъ поля шляпъ до самыхъ бровей и закрываясь плащами до самыхъ глазъ, продолжали идти скорымъ военнымъ шагомъ къ Улиц-Фероннри.

Шико опять перегналъ ихъ.

На углу Улицы-Фероннри, незнакомцы остановились и осмотрлись.

Шико же продолжалъ идти впередъ и дошелъ уже до половины улицы.

Тутъ предъ домомъ, походившимъ уже на развалины, — такъ онъ былъ старъ,— стояла карета, запряженная двумя дюжими лошадьми.

Шико осмотрлся, замтилъ, что возница спалъ на козлахъ, и что изъ окна выглядывало озабоченное лицо женщины. Быстрая мысль сверкнула въ ум Шико: ему показалось, что карета ждала двухъ незнакомцевъ. Онъ осторожно прошелъ за нею и, пользуясь тнью отъ дома, проскользнулъ, никмъ незамеченный, подъ каменную скамью, стоявшую у дома и служившую лоткомъ зеленщикамъ, которые въ то время два раза въ недлю обращали Улицу-Фероннри въ рынокъ.

Лишь-только онъ усплъ забиться подъ скамью, какъ увидлъ незнакомцевъ, подходившихъ уже къ лошадямъ, они опять стали осматриваться съ безпокойствомъ, одинъ изъ нихъ началъ будить кучера, но такъ-какъ кучеръ спалъ крпко, то онъ произнесъ выразительное гасконское cap di diou, между-тмъ, какъ товарищъ его толкалъ въ спину лниваго возницу.

— Такъ я не ошибся, подумалъ ІІІико: — это мои земляки, теперь мн не удивительно, что они такъ ловко ударили Горанфло, бранившаго Гасконцевъ.

Молодая женщина, узнавъ двухъ мужчинъ, которыхъ она ждала, поспшно высунулась изъ окна тяжелаго экипажа, тогда Шико могъ явственно разсмотрть ее: ей могло быть отъ двадцати до двадцати-двухъ лтъ, она была хороша собою, но чрезвычайно-блдна, еслибъ было свтло, то по цвту лица ея и синимъ полукружіямъ подъ глазами, по томнымъ движеніямъ, можно было бы угадать, что она была въ болзненномъ состояніи, объясняемомъ частыми обмороками и округленностью таліи.

Но изъ всего этого, Шико замтилъ только три вещи: что она была молода, блдна и блондинка.

Незнакомцы подошли къ карет и стали между нею и скамьею, подъ которою сидлъ Шико.

Тотъ изъ мужчинъ, который былъ повыше ростомъ, схватилъ обими руками блую ручку, протягиваемую ему молодой женщиной, и, поставивъ одну ногу на подножку, сказалъ:

— Ну, что, другъ мой, милая моя, какъ вы себя чувствуете?

Молодая дама съ грустной улыбкой покачала головой и указала на флакончикъ со спиртомъ.

— Опять дурнота, ventre-saint-gris! Какъ бы я сердился на васъ за эту болзнь, еслибъ самъ не былъ ея виновникомъ, мое сердце!

— А какой чортъ веллъ вамъ брать ее съ собой? довольно-грубо произнесъ другой незнакомецъ:— Видно, ужь ваша судьба такая! Всегда и везд къ вашему полукафтанью прицпится какая-нибудь юбка!

— Э, любезный Агриппа! отвчалъ первый мужчина, казавшійся мужемъ или возлюбленнымъ молодой женщины: — ты не знаешь, какъ трудно разставаться съ тмъ, кого любишь!

И онъ бросилъ на молодую женщину взглядъ, исполненный томной нжности.

— Cordioux! вы бсите меня, говоря такимъ образомъ, возразилъ угрюмый товарищъ.— Разв вы пріхали въ Парижъ любезничать, волочиться? Мн кажется, что для вашихъ сантиментальныхъ прогулокъ довольно мста и въ Беарн, не зачмъ, было доходить до Вавилона, гд васъ сегодня вечеромъ чуть не прибили разъ двадцать. Вернитесь домой, если хотите нжничать, но здсь, mordioux! занимайтесь интригами, только не любовными, а политическими!

При этихъ словахъ, Шико очень хотлось поближе посмотрть на говорившихъ, но онъ не могъ этого сдлать, опасаясь быть замченнымъ,

— Пусть онъ ворчитъ, мой другъ, продолжалъ мужчина, стоявшій у дверецъ кареты: — не обращайте на него вниманія. Я думаю, что онъ сдлается боленъ, если ему не на кого будетъ ворчать.

— Но, ventre-saint-gris! вскричалъ ворчунъ: — влзайте по-крайней-мр въ карету, если хотите нжничать, а не стойте на улиц, гд васъ могутъ узнать.

— Ты правъ, Агриппа, вы видите, что ворчунъ мой не такъ сердитъ, какъ кажется. Дайте мн мстечко, мое сердце, если позволяете, чтобъ я слъ возл васъ или у вашихъ ногъ.

— Не только позволяю, ваше величество, но даже прошу васъ объ этомъ.

— Ваше величество! проворчалъ Шико, невольно поднявъ голову и стукнувшись головой о каменную скамью:— ваше величество? Это что значитъ?

Но въ то же время, влюбленный вскочилъ въ карету, и послышался звукъ нжнаго, продолжительнаго поцалуя.

— Mordioux! проговорилъ незнакомецъ, оставшійся на улиц: — человкъ преглупое животное!

— Пусть меня повсятъ, если я тутъ что-нибудь понимаю! подумалъ Шико.— Но подождемъ: все приходитъ въ-пору тому, кто уметъ подождать.

— О, какъ я счастливъ! продолжалъ, не заботясь о досад своего товарища, тотъ, кого называли величествомъ:— ventre-saint-gris! сегодня чудный день! Добрые Парижане, ненавидящіе меня отъ всей души и готовые безпощадно растерзать меня, еслибъ знали, что я здсь, — добрые Парижане хлопочутъ изъ всхъ силъ, чтобъ прочистить мн дорогу къ престолу, и, сверхъ-того, въ моихъ объятіяхъ женщина, которую я обожаю! Гд мы теперь, д’Обинье? Когда я буду королемъ, я воздвигну на этомъ мст памятникъ доброму генію Беарнца.

— Беарнца…

Шико не договорилъ, или, лучше сказать, не додумалъ, онъ второй разъ уткнулся въ то же мсто, тмъ же мстомъ.

— Мы въ Улиц-Фероннри, ваше величество, и здсь намъ быть нехорошо, сказалъ д’Обинье, жаловавшійся на вещи, когда ему надодало ворчать на людей.

— Мн кажется, продолжалъ незнакомецъ, въ которомъ читатели, вроятно, узнали уже Генриха, короля наваррскаго: — мн кажется, что я теперь ясно предугадываю свое будущее, я предвижу, что буду королемъ, сильнымъ и могущественнымъ, но, быть-можетъ, мене любимымъ, нежели теперь… О, мой ангелъ! повторите мн еще, что любите меня, голосъ вашъ пробуждаетъ сладостнйшія ощущенія въ душ моей!

И Беарнець опустилъ голову на плечо возлюбленной, съ чувствомъ, часто овладвавшимъ имъ.

— О, Боже мой! вскричала молодая женщина съ боязнію: — вамъ дурно, ваше величество?

— Этого только не доставало! проворчалъ д’Обинье: — хорошъ солдатъ, хорошъ полководецъ, хорошъ король, съ которымъ длается дурно!

— Нтъ, милая, успокойся, отвчалъ Генрихъ: — можетъ ли мн быть дурно съ тобою?

— По-истин, ваше величество, сказалъ д’Обинье:— я не знаю, зачмъ вы называетесь Генрихомъ-Наваррскимъ, а не Ронсаромъ или Клеманомъ Маро. Cordioux! мн удивительно, отъ-чего вы не живете въ ладахъ съ королевой Марго? Вы, кажется, оба порядочно расположены къ поэзіи?

— Ахъ, д’Обинье! ради Бога, не говори мн о женъ. Какъ-разъ накличешь бду, ventre-saint-gris! Она, чего-добраго, сама сюда явится!

— Вы, врно, забыли, что она въ Наварр? сказалъ д’Обинье.

— Ventre-saint-gris! Вдь и я въ Наварр, или, по-крайней-мр, вс думаютъ, что я тамъ. Послушай, Агриппа, ты напугалъ меня, садись и демъ.

— Нтъ, не сяду, отвчалъ д’Обинье:— позжайте, я пойду за вами, я буду мшать вамъ, или, лучше-сказать, вы будете мшать мн въ карет.

— Такъ запри же дверцы, беарнскій медвдь, и длай что хочешь! сказалъ Генрихъ.

Потомъ, обратившись къ кучеру, онъ прибавилъ:

— Навареннъ, ты знаешь куда хать?

Карета медленно тронулась съ мста, д’Обинь послдовалъ за нею, ворча на друга, но заботясь о безопасности короля.

Съ груди Шико спала свинцовая тяжесть, когда они удалились: онъ зналъ, что д’Обинь не оставилъ бы въ живыхъ неосторожнаго, подслушавшаго подобный разговоръ.

— Надобно ли увдомить Валуа о томъ, что я слышалъ? спрашивалъ себя Шико, на-четверенькахъ вылзая изъ-подъ-скамьи.— Зачмъ? продолжалъ онъ потягиваясь и расправляя ноги:— можно ли доносить на двухъ скрывающихся людей и беременную женщину? Нтъ, это было бъ неблагородно. Нтъ, я не скажу ему ничего, да и къ-чему ему знать объ этомъ? Вдь не онъ царствуетъ, а я!

И Шико весело припрыгнулъ.

— Очень-мило смотрть на нжныхъ любовниковъ, продолжалъ Шико: — только д’Обинье правь: почтенный Генрихъ-Наваррскій ужь слишкомъ влюбчивъ. Годъ-тому, не боле, онъ пріхалъ въ Парижъ для г-жи де-Совъ. Теперь онъ привезъ съ собою эту милашку, безпрестанно падающую въ обморокъ. Но кто эта красавица? Вроятно, ла-Фоссеза. Притомъ же, если Генрихъ-Наваррскій не шутя добивается престола, такъ онъ позаботится объ уничтоженіи своихъ соперниковъ, герцога де-Гиза, кардинала де-Гиза и моего пріятеля, герцога майеннскаго. Исполать!.. Я чувствую особое расположеніе къ Беарнцу, ибо увренъ, что рано ли, поздно ли, но непремнно онъ съиграетъ шутку съ отвратительнымъ лотарингскимъ мясникомъ… Итакъ, ршено! Не скажу никому ни слова.

Въ эту минуту, нахлынула въ улицу толпа пьяныхъ лигровъ.

— Да здравствуютъ католики! Смерть Беарнцу! на костеръ гугенотовъ! на костеръ еретиковъ! кричала толпа.

Между-тмъ, карета поворотила за уголъ ограды Кладбища-Святыхъ-Невинныхъ и исчезла въ отдаленіи Сен-Дениской-Улицы.

— Итакъ, думалъ Шико:— я видлъ кардинала де-Гиза, видлъ герцога майеннскаго, видлъ короля Генриха III, видлъ Генриха Наваррскаго, одного принца не достаетъ въ моей коллекціи, именно герцога анжуйскаго, надобно отъискать его. Куда двался мой Францискъ III? Я непремнно долженъ видть моего будущаго, нареченнаго и внчаннаго уже монарха.

И Шико направился къ Церви-Сен-Жермен-л’Оксерруа.

Не одинъ Шико искалъ герцога анжуйскаго и безпокоился о его отсутствіи: Гизы также искали его, гд только могли, но тщетно. Герцогъ анжуйскій былъ человкъ осторожный, и мы увидимъ, какія причины заставляли его еще скрываться отъ своихъ друзей.

Шико вошелъ въ Улицу-Бетизи, многочисленная толпа собралась у двери виноторговца, и въ этой толп Гасконецъ узналъ де-Монсоро и де-Гиза.

— А! подумалъ Шико, въ надежд, что напалъ наконецъ на слдъ герцога анжуйскаго: — держи-ладьи здсь, должно быть, и акула недалека.

Шико ошибался. Монсоро и Гизъ стояли у двери кабака, набитаго пьяницами, и щедро подливали стаканъ за стаканомъ оратору, поджигая его возмутительное краснорчіе.

Ораторъ этотъ былъ мертвецки-пьяный Горанфло, разсказывавшій свое путешествіе въ Ліонъ и поединокъ съ окаяннымъ кальвинистомъ.

Герцогъ де-Гизъ, какъ-бы находя въ этихъ разсказахъ объясненіе молчанія Николая Давида, слушалъ внимательно.

Улица-Бетизи была наполнена народомъ: нсколько дворянъ-лигровъ привязали лошадей къ столбу, а сами съ жаромъ разговаривали. Шико остановился у одной изъ группъ и сталъ прислушиваться.

Горанфло, то сталкиваемый съ осла, то опять возносимый на свою живую каедру, съ трудомъ ворочалъ языкомъ, но, по-несчастію, могъ еще отвчать на распросы герцога и Монсоро, которые, подозрвая бду или измну, старались заставить его высказать всю правду.

Это обстоятельство испугало подслушивавшаго Гасконца боле, нежели присутствіе короля наваррскаго въ Париж. Онъ страшился, чтобъ Горанфло не назвалъ его, это могло объяснить допрашивавшимъ все дло и открыть тайну, которую Шико скрывалъ такъ тщательно. Но Гасконецъ не терялъ присутствія духа: пробравшись къ столбу, къ которому были привязаны лошади, онъ отвязалъ двухъ или трехъ и, ударивъ ихъ изъ всей мочи уздечками, пустилъ въ середину толпы, которая, испугавшись галопа и громкаго ржанія лошадей, разбжалась въ разныя стороны.

Горанфло опасался за Панюржа, дворяне за своихъ лошадей, граждане за самихъ-себя, наступила суматоха, — вс разбжались, нсколько человкъ заревли даже:

— Пожаръ! пожаръ!

Шико съ быстротою стрлы пробрался сквозь толпу, приблизился къ Горанфло и, бросивъ ему грозный взглядъ, схватилъ Панюржа подъ-уздцы и вмсто того, чтобъ слдовать за толпой, поворотилъ въ противную сторону.

Шико потащилъ за собою покачивавшагося проповдника въ глухой переулокъ близь Церкви-Сен-Жермен-л’Оксерруа и, прижавъ Панюржа вмст съ сдокомъ его къ стн, вскричалъ:

— А, пьяница! а, негодный! а, измнникъ! а, ренегатъ! ты предпочелъ кружку съ виномъ другу!

— Ахъ, г. Шико! проговорилъ Горанфло.

— Какъ, неблагодарный! продолжалъ Шико: — я кормилъ, поилъ тебя, набивалъ теб карманы и брюхо, а ты измняешь мн, своему благодтелю!

— Ахъ, Шико!

— Ты всмъ разсказываешь мои тайны, измнникъ!

— Любезный другъ!

— Молчи! ты, вроломный, заслуживаешь наказанія!

Дюжій Горанфло, сильный, мощный какъ волъ, но побжденный раскаяніемъ и, особенно, виномъ, покачивался со-стороны-на-сторону въ рукахъ Шико, который трясъ его, какъ надутый пузырь.

Одинъ Панюржъ возставалъ противъ обидъ, причиняемыхъ его хозяину, и лягался въ сторону, за что Шико билъ его палкой.

— Наказанія! бормоталъ Горанфло:— я заслуживаю наказанія? я, вашъ другъ, любезнйшій мось Шико.

— Да, да, наказанія, сказалъ Шико:— я не хочу оставаться у тебя въ долгу.

И палка Гасконца опустилась на широкія, мясистыя плечи Горанфло.

— О! еслибъ я не былъ пьянъ! закричалъ Горанфло съ сердцемъ.

— Что жь бы ты сдлалъ?

Проповдникъ погрозилъ кулакомъ.

— Ты прибилъ бы меня, своего друга? Неблагодарный!

— Да вы же бьете вашего друга, мось Шико?

— Кто крпко любитъ, тотъ крпко и бьетъ.

— Такъ убейте же меня на мст! закричалъ Горанфло.

— Ты это заслужилъ, по на первый случай я удовольствуюсь боле-легкимъ наказаніемъ… и палка еще разъ опустилась на спину Горанфло.

— О! еслибъ я не былъ пьянъ!

— Старая псня!

И Шико съ большимъ усердіемъ сталъ выказывать свою привязанность къ бдному женовевцу, реввшему во все горло.

— Полно ревть! сказалъ Гасконецъ.— Ну, будетъ съ тебя на первый случай, поправься же и ступай отдохни въ гостинниц Рога-Изобилія.

— Да, я и дороги-то не вижу, сказалъ Горанфло, по щекамъ котораго текли крупныя слезы.

— Добро бы ты выплакалъ выпитое вино, такъ протрезвился бы… А то нтъ, я же долженъ провожать тебя!

И Шико потащилъ за собою Панюржа, между-тмъ, какъ Горанфло цплялся обими руками за сдло, чтобъ не потерять равновсія.

Они миновали такимъ-образомъ Мостъ-Мнье, улицу Сен-Баргелеми и вступили въ улицу Сен-Жакъ. Женовевецъ все плакалъ, Гасконецъ все тащилъ осла.

По приказанію Шико, два прислужника изъ гостинницы Бономе помогли Горанфло слзть съ осла и провели его въ каморку, о которой мы уже упоминали.

— Готово, сказалъ Бономе, вышедъ къ Шико.

— Вы уложили его?

— Храпитъ.

— Прекрасно! Но какъ онъ не вкъ же будетъ спать, такъ не забудьте, что онъ не долженъ знать, какимъ-образомъ очутился здсь. Не говорите ему обо мн ни слова. Не худо бы даже уврить его, что онъ не выходилъ отсюда съ той ночи, когда надлалъ столько шума въ своемъ монастыр, и что все, случившееся съ нимъ съ-тхъ-поръ, онъ видлъ во сн.

— Слушаю, мось Шико, отвчалъ хозяинъ: — но что же съ нимъ, бдненькимъ, приключилось?

— Большое несчастіе, онъ, кажется, поссорился въ Ліон съ посланнымъ герцога майеннскаго и убилъ его.

— Ахъ, ты, Господи!.. вскричалъ хозяинъ: — слдовательно…

— Герцогъ майеннскій поклялся, что прибьетъ его до полусмерти, отвчалъ Шико.

— Будьте покойны, сказалъ Бономе: — я ни за что въ мір не выпущу его отсюда.

— Прекрасно… а теперь, продолжалъ Гасконецъ, обезопасивъ себя со стороны Горанфло:— теперь я непремнно долженъ отъискать герцога анжуйскаго.

И онъ отправился къ дому его величества Франциска III.

III.
Принцъ и другъ.

Шико тщетно искалъ герцога анжуйскаго по парижскимъ улицамъ.

Читатели знаютъ, что герцогъ де-Гизъ приглашалъ принца показаться въ народъ, это приглашеніе обезпокоило мнительнаго герцога анжуйскаго. Принцъ задумался, а посл размышленія онъ всегда бывалъ остороженъ.

Однакожь, такъ-какъ собственная его польза требовала, чтобъ онъ своими глазами видлъ расположеніе Парижанъ, то онъ принялъ приглашеніе, ршившись вмст съ тмъ не выходить изъ дворца иначе, какъ въ сопровожденіи человка, на котораго онъ могъ положиться.

Герцогъ зналъ одного такого человка: Бюсси д’Амбуаза.

Но только страхъ могъ заставить его идти къ Бюсси.— Посл сцены съ Монсоро, молодой дворянинъ не являлся къ герцогу анжуйскому, и послдній внутренно сознавался, что Бюсси былъ правъ.

Притомъ же на д’Амбуаза, какъ на всхъ великодушныхъ людей, горесть имла сильнйшее вліяніе, нежели радость. Человкъ, безстрашный въ опасностяхъ, холодный и непоколебимый передъ огнемъ и мечомъ, всегда скоре становится жертвой непріятностей, нежели человкъ низкій, малодушный. Т, которыхъ женщины заставляютъ плакать, чаще другихъ заставляютъ трепетать мужчинъ.

Бюсси погрузился, такъ-сказать, въ свою горесть. Онъ видлъ Діану при двор, ее признали графиней Монсоро, она вступила въ число придворныхъ дамъ королевы, онъ видлъ, какъ тысячи любопытныхъ взоровъ пожирали красавицу, которую онъ, такъ-сказать, открылъ и извлекъ изъ могилы, ее скрывавшей. Въ-продолженіе цлаго вечера, онъ не спускалъ страстнаго, пламеннаго взора съ молодой женщины, неподымавшей глазъ, исполненныхъ грусти, и Бюсси, несправедливый, какъ всякій истинно-любящій человкъ, забывая прошедшее и вс мечты о несбывшемся счастіи, — Бюсси не хотлъ понять, какъ страдала Діана, если не подымала глазъ, боясь встртить на его лиц выраженіе грусти, которую она понимала, которой сочувствовала!..

— О! думалъ Бюсси, тщетно ожидая взгляда: — женщины хитры и смлы только тогда, когда хотятъ обмануть опекуна, мужа или мать, он робки, малодушны, когда дло идетъ о признательности, он такъ боятся показаться любящими, такъ дорожатъ малйшей лаской, что не боятся поразить въ самое сердце того, кто жаждетъ этой ласки. Діана могла мн сказать прямо, откровенно: — благодарю васъ, мось де-Бюсси, за услугу, мн оказанную, но любить васъ я не могу. Этотъ ударъ убилъ, или вылечилъ бы меня. Но, нтъ! она предпочитаетъ меня, позволяетъ мн любить ее, и любить безнадежно… О! я не люблю ея боле… я презираю ее!

И онъ удалился съ отчаяніемъ и яростію въ сердц.

Въ это время, лицо его не имло того благороднаго выраженія, на которое вс женщины глядли съ любовію, мужчины со страхомъ: лицо его было мрачно, улыбка принужденно-злобна, онъ глядлъ изъ подлобья.

Выходя изъ пріемной комнаты, Бюсси взглянулъ въ зеркало: — перемна, происшедшая съ нимъ, поразила его непріятнымъ образомъ.

— Я безразсуденъ, подумалъ онъ. Изъ-за одной женщины, пренебрегающей мною, я хочу добровольно отказаться отъ сотни другихъ женщинъ, ко мн расположенныхъ!.. И для кого же пренебрегаетъ она мною?.. Для этого длиннаго, блднаго скелета, безпрестанно слдящаго за нею… неспускающаго съ нея ревниваго взора!.. Онъ тоже притворяется, что не видитъ меня… О! если я захочу, такъ сегодня же этотъ человкъ будетъ лежать блденъ и нмъ у моихъ ногъ, сегодня же я поражу его шпагой въ самое сердце, если захочу, такъ сегодня же запятнаю блое платье Діаны кровью этого человка… Если я не могу быть любимъ, то, по-крайней-мр, могу быть страшенъ и ненавидимъ!… Но подобный поступокъ недостоинъ меня, — это было бы прилично какому-нибудь Келюсу и Можирону, еслибъ Келюсъ и Можиронъ умли любить. Лучше походить на того героя Плутарха, которому я столько удивлялся: на молодаго Антіоха, умиравшаго отъ любви безъ жалобы, безъ гнва!.. Да, я буду молчать! Я боролся лицомъ-къ-лицу со всми героями нашего столтія, самъ Крильйонъ, мужественный Крильйонъ былъ обезоруженъ мною, и жизнь его была въ моихъ рукахъ… Я заглушу въ душ своей горесть, какъ Геркулесъ задушилъ великаго Антея, не позволивъ ему ни разу коснуться Надежды, матери его… Для меня, Бюсси, прозваннаго храбрымъ, подобно Крилльйону, нтъ ничего невозможнаго… я могу стать на ряду съ героями древнихъ временъ!..

И съ этими словами, онъ раскрылъ судорожно-сжатую руку, отеръ холодный потъ съ лица и медленно пошелъ къ двери. Ногой хотлъ онъ ударить въ нее, но удержался, собралъ всю свою кротость, все свое терпніе и вышелъ, съ улыбкой и спокойствіемъ на лиц, съ волканомъ въ сердц.

Онъ встртилъ герцога анжуйскаго и отвернулся: онъ не чувствовалъ въ себ столько твердости, чтобъ улыбнуться, или даже поклониться принцу, называвшему его другомъ и измнившему ему такимъ коварнымъ образомъ.

Франсуа позвалъ Бюсси, но Бюсси не оглянулся.

Онъ воротился къ себ, бросилъ шпагу на столъ, отцпилъ кинжалъ, разстегнулъ мантію и полукафтанье и опустился въ кресло, приклонивъ голову къ рзному гербу, украшавшему спинку кресла.

Слуги удалились безъ шума, полагая, что господинъ ихъ хочетъ отдохнуть.

Но Бюсси не спалъ — онъ мечталъ.

Онъ провелъ нсколько часовъ въ этомъ положеніи, не замчая, что на другомъ конц комнаты человкъ, также сидвшій въ кресл, внимательно слдилъ за всми его движеніями, какъ-бы выжидая удобнаго случая вступить съ нимъ въ разговоръ.

Наконецъ, холодная дрожь пробжала по всему тлу Бюсси, зубы его застучали лихорадочно, руки опустились, голова, отяжелвъ, соскользнула со спинки кресла.

Тогда человкъ, наблюдавшій за Бюсси, вздохнулъ, поднялся съ кресла и подошелъ къ молодому дворянину.

— Графъ, сказалъ онъ: — вы нездоровы.

Бюсси поднялъ голову, лицо его горло.

— А! это ты, Реми, проговорилъ онъ.

— Да, графъ, я ждалъ васъ.

— Ждалъ? Зачмъ?

— Затмъ, что вамъ тутъ оставаться нельзя. Вы нездоровы — это безпокоитъ меня.

— Благодарю, другъ мой, сказалъ Бюсси, взявъ руку молодаго человка.

Реми не выпускалъ грозной руки, бывшей въ настоящую минуту слабе руки ребенка, и съ уваженіемъ, съ любовію прижималъ ее къ своему сердцу.

— Скажите мн, графъ, намрены ли вы бороться съ лихорадкой? Если намрены, то не оставайтесь въ этомъ положеніи: она какъ-разъ преодолетъ васъ. Ложитесь лучше въ постель, и велите себ читать какую-нибудь хорошую книгу, изъ которой можете почерпнуть силу и утшеніе.

Бюсси послдовалъ совту друга.

Во весь слдующій день, Реми не отходилъ отъ постели больнаго, онъ служилъ ему врачомъ души и тла, тло онъ успокоивалъ освжительными напитками, душу — нжными словами, исполненными вры и терпнія.

Но на третій день, тотъ самый день, когда герцогъ де-Гизъ представлялся королю, Бюсси тщетно ожидалъ Реми.

— Онъ, вроятно, утомился, подумалъ Бюсси:.— бдный молодой человкъ! Ему нуженъ воздухъ, видъ весенней зелени, солнца, притомъ же, вроятно, Гертруда ждала его… Гертруда простая служанка, но она любитъ его… любящая служанка выше всякой знатной дамы, неимющей сердца!

Прошелъ цлый день, Реми не являлся. Именно потому, что его не было, Бюсси боле желалъ его видть, продолжительное отсутствіе молодаго хирурга, наконецъ, вывело его изъ терпнія.

Вечеромъ, когда улицы стали наполняться народомъ, когда стало смеркаться и нельзя уже было различать предметовъ въ комнатъ, Бюсси услышалъ шумъ въ передней.

Въ спальню графа вбжалъ одинъ изъ слугъ его.

— Его высочество герцогъ анжуйскій, продолжалъ онъ.

— Проси, возразилъ Бюсси, насупивъ брови при той мысли, что принцъ, котораго онъ теперь презиралъ отъ души, заботился еще о немъ.

Герцогъ вошелъ. Въ комнатъ Бюсси не было свчей…

— Какъ у тебя темно, Бюсси, сказалъ герцогъ.

Бюсси не отвчалъ, отвращеніе оковывало языкъ его.

— Не-уже-ли ты такъ опасно боленъ, что не можешь отвчать мн? продолжалъ герцогъ.

— Да, я очень боленъ, ваше высочество, проговорилъ Бюсси.

— Такъ, вроятно, отъ-того-то ты и не приходилъ ко мн въ эти два дня?

— Именно отъ-того, отвчалъ Бюсси.

Принцъ, раздосадованный этимъ лаконизмомъ, прошелся два или три раза по комнат, то смотря въ окно, то передвигая мебель.

— Ты славно живешь, Бюсси, сказалъ герцогъ, чтобъ только прервать непріятное молчаніе.

Бюсси не отвчалъ.

— Господа, сказалъ герцогъ своимъ придворнымъ, вошедшимъ за нимъ въ спальню:— потрудитесь удалиться въ сосднюю комнату, кажется, нашъ Бюсси, въ-самомъ-дл, опасно боленъ. Зачмъ не послали за Мирономъ? Бюсси заслуживаетъ, чтобъ его лечилъ врачъ короля.

Одинъ изъ слугъ Бюсси печально покачалъ головой, герцогъ замтилъ это движеніе.

— Нтъ ли у тебя какого-нибудь горя, Бюсси? спросилъ герцогъ съ лицемрнымъ участіемъ.

— Не знаю, отвчалъ графъ.

Герцогъ приблизился, подобно влюбленному, котораго жестокость возлюбленной длаетъ боле кроткимъ и ласковымъ.

— Говори же, Бюсси! Говори откровенно.

— Что мн вамъ говорить, ваше высочество?

— Ты сердитъ на меня? Да? прибавилъ онъ тихимъ голосомъ.

— Сердитъ? За что? Да и можно ли сердиться на принцевъ? Къ чему это ведетъ?

Герцогъ промолчалъ.

— Но, продолжалъ Бюсси иронически: — мы напрасно теряемъ время… Вы, герцогъ, вроятно, пришли сюда не за тмъ только, чтобъ узнать о моемъ здоровь?

Герцогъ посмотрлъ на Бюсси съ притворнымъ изумленіемъ.

— Я вамъ нуженъ? Не правда ли? спросилъ Бюсси съ жестокостью.

— А, графъ!

— Конечно, я вамъ нуженъ! Не-уже-ли вы думаете, что я могу врить вашему участію? Нтъ, потому-что вы, ваше высочества, никого не любите.

— Бюсси! отъ тебя ли я это слышу?

— Перестаньте, говорите лучше прямо, что вамъ нужно? Человкъ, находящійся на служб у принца, долженъ гордиться, если этому принцу угодно хоть притворяться его другомъ, и жертвовать для него всмъ,— даже жизнію. Говорите, ваше высочество, что вамъ угодно?

Герцогъ покраснлъ… можетъ-быть, отъ-того только, что было темно.

— Мн ничего не нужно отъ тебя, Бюсси. Ты ошибаешься, думая, что я пришелъ къ теб изъ какихъ-нибудь видовъ. Но такъ-какъ теперь прекрасная погода и весь Парижъ въ волненіи,— сегодня подписываются на лигу,— то я желалъ бы вмст съ тобою прогуляться по городу.

Бюсси посмотрлъ на герцога.

— А Орильи? сказалъ онъ.

— Арфистъ! возразилъ герцогъ, презрительно пожавъ плечами.

— А я думалъ, ваше высочество, что онъ занимаетъ у васъ и другія должности. Впрочемъ, кром Орильи, у васъ есть еще десять или двнадцать дворянъ, шаги которыхъ я слышу у себя въ пріемной.

Медленно поднялся тяжелый занавсъ у двери.

— Кто тамъ? съ гнвомъ вскричалъ герцогъ:— кто безъ доклада сметъ входить въ комнату, въ которой я сижу?

— Я, Реми, отвчалъ ле-Годуэнъ, смло и величественно входя въ комнату.

— Что за Реми? спросилъ герцогъ.

— Реми ле-Годуэнъ, отвчалъ молодой человкъ: — врачъ его сіятельства графа де-Бюсси.

— Боле, нежели докторъ,— другъ, прибавилъ Бюсси.

— А! произнесъ герцогъ, обидясь.

— Ты слышалъ, что угодно его высочеству? спросилъ Бюсси, готовясь встать съ постели.

— Да, его высочеству угодно, чтобъ вы вышли съ нимъ.

— Такъ что же? гордо спросилъ герцогъ.

— Вамъ, графъ, выходить нельзя, отвчалъ ле-Годуэпъ съ твердостью.

— Отъ-чего? вскричалъ принцъ.

— Отъ-того, что сегодня слишкомъ-холодно, ваше высочество.

— Слишкомъ-холодно? повторилъ герцогъ, изумленный дерзостью молодаго человка, осмлившагося противорчить ему.

— Да, слишкомъ-холодно. Слдовательно, я, отвчающій за графа де-Бюсси предъ его друзьями, и боле предъ самимъ-собою, запрещаю ему выходить.

Не смотря на запрещеніе доктора, Бюсси готовь уже былъ соскочить съ носгели, но Реми значительно пожалъ ему руку.

— Хорошо, сказалъ герцогъ.— Если графъ подвергается опасности, то пусть остается.

И его высочество, крайне раздосадованный, сдлалъ два шага къ двери.

Бюсси не трогался.

Герцогъ воротился къ постели.

— Слдовательно, сказалъ онъ:— ты ршился не выходить?

— Вы видите, ваше высочество, отвчалъ Бюсси: — докторъ запрещаетъ.

— Позови лучше Мирона, Бюсси: онъ искусный врачъ.

— Ваше высочество, врачъ-другъ, по-моему, лучше, нежели врачъ ученый, сказалъ Бюсси.

— Въ такомъ случа, прощай!

— Прощайте, ваше высочество!

И герцогъ вышелъ съ шумомъ.

Едва онъ удалился, какъ Реми, слдившій за нимъ глазами и удостоврившійся, что принцъ вышелъ изъ дома, скоро подошелъ къ больному.

— Вставайте, графъ, сказалъ онъ:— и скоре, скоре!

— Вставать? зачмъ?

— Чтобъ идти прогуляться со мной. Здсь воздухъ слишкомъ-спертъ.

— Но не ты ли сейчасъ говорилъ герцогу, что на двор слишкомъ-холодно?

— Съ-тхъ-поръ, какъ онъ ушелъ, температура перемнилась.

— Слдовательно?.. спросилъ Бюсси, приподнявшись съ любопытствомъ.

— Слдовательно, отвчалъ ле-Годуэнъ:— я увренъ, что теперь чистый воздухъ можетъ быть вамъ полезенъ.

— Не понимаю, сказалъ Бюсси.

— Вы и не можете понимать лекарствъ, которыя я вамъ предписываю, а между-тмъ, глотаете же ихъ… Вставайте же скоре! Прогулка съ герцогомъ анжуйскимъ могла вамъ быть опасною, прогулка же съ докторомъ будетъ здорова. Послушайтесь меня… или вы уже не имете ко мн довренности?.. Въ такомъ случа, вамъ не за чмъ держать меня.

— Изволь, изволь, я повинуюсь теб, сказалъ Бюсси.

— И прекрасно длаете!

Бюсси всталъ, онъ былъ блденъ и нетвердо держался на ногахъ.

— Какъ вы интересны! сказалъ Реми шутя: — какъ эта блдность вамъ къ-лицу!

— Но куда же мы пойдемъ?

— Въ ту часть города, которой воздухъ я сегодня анализировалъ.

— Какой же тамъ воздухъ?

— Отличный для вашего здоровья.

Бюсси одлся.

— Шпагу и шляпу, сказалъ онъ. Реми подалъ ему то и другое. Потомъ они оба вышли.

IV.
Этимологія Жюссьенской-Улицы.

Реми взялъ больнаго подъ руку, поворотилъ на лво въ улицу Кокилльеръ, и дошелъ до вала.

— Странно, сказалъ Бюсси: — ты ведешь меня къ сторон Грани-Бательерскаго-Болота, и увряешь, что тамъ воздухъ для меня здоровъ!

— Потерпите, ваше сіятельство, сказалъ Реми:— потерпите, мы повернемъ сейчасъ въ Монмартрскую-Улицу, вы увидите, что это за улица!

— Да разв я ея не знаю?

— А, если знаете, тмъ лучше! Мн не нужно будетъ терять времени на то, чтобъ указывать вамъ ея красоты, и я прямо проведу васъ въ хорошенькую, маленькую улицу. Пойдемте только, вы увидите.

Пройдя шаговъ двсти по Монмартрской-Улиц, Реми поворотилъ на-право.

— Послушай, ты, кажется, нарочно кружишь, вскричалъ Бюсси: — мы опять идемъ туда, откуда пришли.

— Это Ежипсьенская (Египетская) Улица, ваше сіятельство, которую народъ называетъ уже не Ежипсьенскою, а Жипсьеннскою, или даже Жиссьенскою-Улицею, вы увидите, что скоро эту же самую улицу будутъ называть Жюссьенскою: это гораздо-нжне и притомъ, съ приближеніемъ къ югу, нарчія становятся боле богаты гласными. Вы должны это знагь, графъ, потому-что были въ Польш, тамъ есть слова, состоящія изъ четырехъ согласныхъ, поставленныхъ рядомъ, такъ-что кажется, будто произносящій ихъ жуетъ мелкіе камешки.

— Все это очень-хорошо, но такъ-какъ я не думаю, чтобъ мы пришли сюда для филологическихъ разсужденіи, то скажи мн наконецъ, куда мы идемъ?

— Видите ли вы эту маленькую церковь? возразилъ Реми.— Не правда ли, чтофасадъ, выходящій на улицу, очень-милъ? Я готовъ биться объ закладъ, что вы до-сихъ-поръ и не замчали ея?

— Правда, я въ первый разъ ее вижу.

Дворяне рдко заходили въ маленькую церковь святой Маріи-Египетской, посщаемую однимъ простымъ народомъ, у котораго она прозывалась Нокеронской-Часовней.

— Вы теперь знаете, графъ, какъ называется эта церковь, вы довольно насмотрлись на ея наружный видъ, о потому, не угодно ли полюбоваться внутренностью? Вы увидите, какъ красиво разрисованы стекла… Это очень-любопытно.

Бюсси посмотрлъ на Годузна, замтилъ на лиц его кроткую, нжную улыбку, и понялъ, что, уговаривая его войдти въ церковь, молодой докторъ имлъ совсмъ не ту цль, о которой говорилъ, тмъ боле, что въ темнот и нельзя уже было различить расписанныхъ стеколъ.

Но въ церкви, освщенной въ это время для вечерней службы, можно было еще полюбоваться наивною живописью XVI вка, слды которой и понын сохранились еще въ Италіи.

Стны церкви были расписаны, по приказанію короля Франциска І-го, фресками, изображавшими жизнь святой Маріи-Египетской.

— Ужь не хочешь ли ты пробудить во мн какихъ-нибудь особенныхъ идей? Если такъ, то ты ошибся, Реми. Это хорошо для школьниковъ.

— Сохрани Боже! возразилъ Годуэнъ: — Omnis cogitatio libidinosa cerebrum inficit.

— Такъ что же ты…

— Не выколоть же мн себ глазъ!

— Скажи мн, наконецъ, была ли у тебя какая-нибудь особенная цль, когда ты велъ меня сюда?

— Никакой не было, отвчалъ Реми.

— Такъ уйдемъ.

— Потерпите! служба сейчасъ кончится. Нельзя же безпокоить правоврныхъ.

И Годуэнъ слегка удержалъ Бюсси за руку.

— Вотъ и кончено, сказалъ Реми.— Пойдемте, графъ.

Бюсси разсянно пошелъ къ выходу.

— Куда же вы торопитесь? сказалъ Годуэнъ: — вы забываете взять святой воды. О чемъ вы такъ задумались?

Бюсси, послушный какъ ребенокъ, пошелъ къ столбу, возл котораго стояла кропильница.

Годуэнъ воспользовался этой минутой, чтобъ сдлать знакъ женщин, которая тотчасъ же направилась къ тому же столбу, къ которому шелъ Бюсси.

Въ то самое мгновеніе, когда графъ протянулъ руку къ кропильниц, иы вшей видъ раковины, поддерживаемой двумя Египтянами изъ чернаго мрамора, женская рука, довольно-толстая и красная, коснулась его руки и окропила ее святой водой.

Бюсси невольно взглянулъ въ лицо женщины и въ то же мгновеніе отступилъ и поблднлъ, потому-что узналъ Гертруду, вполовину-закрытую чернымъ шерстянымъ вуалемъ,

Оеіъ стоялъ неподвижно, забывъ даже сотворить крестное знаменіе, между-тмъ, какъ Гертруда, поклонившись ему, пошла дале и скрылась подъ сводомъ, находившимся передъ выходомъ.

Вслдъ за Гертрудой, дюжими локтями прочищавшей себ дорогу, шла женщина, тщательно закутанная въ шелковую маитилью, женщина, которой прелестныя молодыя формы, очаровательная ножка и стройная талья напомнили Бюсси, что въ цломъ мір была только одна такая талья, одн такія ножки…

Реми не произнесъ ни слова, онъ только посмотрлъ на графа… и Бюсси понялъ, зачмъ молодой докторъ привелъ его въ Улицу-св.-Маріи-Египетской…

Бюсси послдовалъ за этой женщиной, Годуэнъ пошелъ за Бюсси.

Процессія этихъ четырехъ особъ, слдовавшихъ одна за другою, могла бы быть весьма-забавною, еслибъ на лицахъ двухъ изъ нихъ не были написаны жестокія страданія.

Гертруда, шедшая впереди, поворотила за уголъ Монмартрской-Улицы, прошла нсколько шаговъ, потомъ вдругъ повернула на право къ какой-то калитк.

Бюсси остановился въ нершимости.

— Ваше сіятельство! сказалъ Реми:— вы, кажется, хотите, чтобъ я наступилъ вамъ на пятки?

Бюсси пошелъ дале.

Гертруда вынула изъ кармана ключъ, отперла дверь и посторонилась, госпожа ея вошла въ дверь не оглядываясь.

Ле-Годуэнъ шепнулъ два слова горничной, также посторонился и пропустилъ Бюсси, потомъ вошелъ вмст съ Гертрудой и оба занерли за собою дверь.

Это было въ послднихъ дняхъ апрля, около половины восьмаго часа вечера, теплое дуновеніе весны развивало на деревьяхъ зелень… листья начинали пробиваться изъ буровато-зеленыхъ почекъ.

Бюсси осмотрлся: онъ былъ въ садик, окруженномъ высокою каменною стною, по которой вились виноградные листья и плющъ, наполнявшіе воздухъ сильнымъ запахомъ, извлекаемымъ изъ нихъ вечерней прохладой.

Первыя сирени, расцвтшія подъ благодтельнымъ вліяніемъ утреннихъ солнечныхъ лучей, производили на чувства молодаго человка сладостное впечатлніе… И онъ невольно спрашивалъ себя, не были ли эти ощущенія слдствіемъ присутствія столь нжно, столь пламенно-любимой женщины…

Въ бесдк, обсаженной жасминами, на маленькой скамь, примыкавшей къ церковной стн, сидла Діана, уныло опустивъ голову на грудь и машинально обрывая листочки душистой гвоздики, которые падали на песокъ, принимавшій боле-темный цвтъ отъ вечерней сырости.

Соловей, скрытый между листьями дикаго каштана, залился долгою, меланхолическою пснію, прерываемою, по-временамъ, блистательными, звучными, торжественными нотами.

Бюсси былъ одинъ въ саду съ графиней Монсоро, потому-что Реми и Гертруда куда-то удалились. Онъ подошелъ къ ней, Діана подняла голову.

— Графъ, произнесла она робкимъ голосомъ: — между вами и мною не можетъ и не должно быть недостойнаго притворства: вы не случайно встртились со мною въ Церкви-св.-Маріи-Египетской…

— Нтъ, отвчалъ Бюсси:— Годуэнъ привелъ меня туда не говоря зачмъ, но клянусь, что я не зналъ…

— Вы не понимаете меня, графъ, печально прервала его Діана.— Да, я очень-хорошо знаю, что г. Годуэнъ привелъ васъ въ церковь и, быть-можетъ, насильно…

— Нтъ, не насильно, возразилъ Бюсси: — я не зналъ, что ожидало меня…

— Вы жестоки, г. де-Бюсси, проговорила Діана, покачавъ головою и поднявъ къ Бюсси глаза, омоченные слезами.— Вы, вроятно, хотите сказать, что еслибъ знали намреніе Реми, то не послдовали бы за нимъ?

— О, графиня!…

— Это очень-естественно и справедливо, графъ. Вы оказали мн большую услугу, а я даже не поблагодарила васъ. Простите меня, и будьте уврены въ моей искренней признательности…

— Сударыня…

Бюсси замолчалъ, онъ былъ такъ смущенъ, что не находилъ словъ, вс мысли его перепутались,

— Но я хотла вамъ доказать, продолжала Діана, одушевляясь боле и боле: — что я не неблагодарна, и не забываю услугъ мн оказанныхъ. Я просила г. Реми доставить мн честь повидаться съ вами, я сама назначила это свиданіе… Простите, если я поступила дурно…

Бюсси прижалъ руку къ сердцу.

— О, графиня! произнесъ онъ: — вы уврены въ противномъ!

Мысли стали приходить въ порядокъ въ взволнованномъ ум молодаго человка, вечерній втерокъ, наносившій благоуханія, освжалъ горящее лицо его.

— Я знаю, продолжала Діана, чувствовавшая въ эту минуту боле твердости, нежели Бюсси, прозванный храбрымъ, потому-что долго готовилась къ этому свиданью:— я знаю, какъ вы исполнили мое порученіе. Мн извстна вся ваша деликатность. Я узнала и умю оцнить васъ. Посудите же сами, какъ я страдала при мысли, что вы усомнились въ признательности… и привязанности моей къ вамъ…

— Графиня, возразилъ Бюсси: — три дня я былъ боленъ и никуда не выходилъ,

— Знаю, отвчала Діана, между-тмъ, какъ на лиц ея выступилъ румянецъ, изобличавшій все участіе, принимаемое ею въ болзни Бюсси: — знаю, я страдала не мене васъ, потому-что г-нъ Реми, можетъ-быть, обманывалъ меня, но… онъ говорилъ…

— Что ваше равнодушіе причиной моихъ страданій? О, нтъ! онъ не обманывалъ васъ.

— Слдовательно, я должна была сдлать то, что длаю, продолжала графиня де-Монсоро: — я вижу васъ, благодарю васъ за вс оказанныя мн услуги, и клянусь, что вчно буду вамъ признательна… Врите ли вы теперь, что я говорю искренно?

Бюсси уныло покачалъ головой и не отвчалъ.

— Вы не врите словамъ моимъ? спросила Діана.

— Графиня, отвчалъ Бюсси:— если мы кого любимъ, то всячески стараемся доказать ему свое расположеніе, вы знали, что я былъ при двор въ день вашего представленія, вы знали, что я былъ близь васъ, вы угадывали, что взоръ мой былъ устремленъ на васъ однхъ… и ни разу не взглянули на меня, ни словомъ, ни знакомъ, ни движеніемъ не дали мн понять, что замтили меня… Впрочемъ, можетъ-быть, я и ошибаюсь: можетъ-быть, вы не узнали меня, вы видли меня только два раза.

Діана отвчала взглядомъ, исполненнымъ такого грустнаго упрека, что Бюсси былъ тронутъ до глубины души.

— Простите, графиня, простите, сказалъ онъ: — вы выходите изъ разряда обыкновенныхъ женщинъ, а между-тмъ поступаете, какъ он… Вашъ бракъ?…

— Вдь вы знаете, какъ онъ былъ заключенъ?

— Да, но легко было расторгнуть его.

— Невозможно.

— Невозможно? Вы забывали, что близь васъ есть человкъ, готовый пожертвовать для васъ жизнію?

Дізна опустила глаза.

— Этого-то я и страшилась, сказала она.

— И для этого-то вы пожертвовали мною! О, вы не можете представить себ, какую я веду жизнь съ-тхъ-поръ, какъ вы принадлежите другому!

— Графъ, сказала Діана съ достоинствомъ: — женщина не можетъ перемнить мужа безъ ущерба своему доброму имени…

— И вы предпочли графа Монсоро…

— Вы уврены въ этомъ? проговорила Діана едва-слышнымъ голосомъ.— Тмъ лучше!

И глаза ея наполнились слезами.

Бюсси въ волненіи прохаживался передъ нею.

— Теперь я опять совершенно чужой вамъ! сказалъ онъ.

— Увы! произнесла Діана съ глубокимъ вздохомъ.

— Ваше молчаніе убждаетъ меня въ этомъ.

— Только молчаніемъ я могу отвчать вамъ.

— Наше молчаніе есть слдствіе вашего обращенія со мною въ Лувр. При двор вы не смотрли на меня, здсь, вы не говорите со мною.

— Въ Лувр я была возл графа Монсоро: онъ не спускалъ съ меня глазъ… онъ ревнивъ.

— Ревнивъ! Чего же онъ еще желаетъ, Боже мой? Какого благополучія можетъ онъ еще желать, когда весь свтъ завидуетъ его благополучію?

— Повторяю вамъ, онъ ревнивъ, онъ замтилъ, что въ-продолженіе нсколькихъ дней какой-то человкъ бродилъ около нашего новаго жилища…

— Разв вы выхали изъ маленькаго домика въ Сент-Антуанской-Улиц?

— Какъ! невольно вскричала Діана:— стало-быть, не вы ходили около нашего дома?

— Графиня, съ-тхъ-поръ, какъ бракъ вашъ сдлался извстенъ, съ-тхъ-поръ, какъ вы были представлены ко двору, съ-тхъ-поръ, наконецъ, какъ вы не хотли удостоить меня взгляда, я слегъ въ постелю… и теперь еще боленъ… боленъ физически и душевно… Вы видите, что вашъ мужъ не можетъ ревновать ко мн, потому-что не меня видлъ у вашего дома.

— Въ такомъ случа, графъ, если желаніе ваше увидться со мною было искренно, то будьте признательны этому незнакомцу… Зная ревность г. Монсоро, я опасалась за васъ и ршилась видться съ вами, чтобъ сказать вамъ: графъ, не подвергайтесь опасности, не увеличивайте моего несчастія!

— Успокойтесь, графиня, я уже говорилъ вамъ, что не выходилъ изъ комнаты.

— Позвольте же мн теперь высказать вамъ все, что у меня на душ. Опасаясь человка, котораго мы не знаемъ, но котораго, быть-можетъ, узналъ графъ Монсоро, онъ требуетъ, чтобъ я оставила Парижъ, и такъ, — прибавила Діана, протянувъ руку къ Бюсси: — это свиданіе послднее между нами… Завтра я узжаю въ Меридоръ.

— Вы узжаете! вскричалъ Бюсси.

— Только этимъ могу я успокоить г. Монсоро, отвчала Діана: — только этимъ могу я быть мене-несчастною. Притомъ же, мн самой опротивлъ Парижъ, дворъ, Лувръ, весь свтъ! Я возвращусь къ прежнимъ тихимъ, мирнымъ радостямъ, къ воспоминаніямъ о моей двической жизни, и эти радости, эти воспоминанія прольютъ въ душу мою утшенія, въ которыхъ она столько нуждается. Батюшка подетъ со мною. Въ Меридор я увижусь съ Жанной и мужемъ ея… Прощайте!

Бюсси закрылъ лицо руками.

— Все, проговорилъ онъ: — все кончено!

— Что вы говорите? вскричала Діана вставая.

— Человкъ, удаляющій васъ отсюда, человкъ, отнимающій у меня единственную мою надежду, состоявшую въ томъ, чтобъ дышать однимъ воздухомъ съ вами, чтобъ взглянуть на васъ, коснуться вашего платья, обожать васъ, — этотъ человкъ, — мой смертельный врагъ… я уничтожу его своими руками, раздавлю его подъ своими ногами…

— О, графъ!

— Презрнный! вскричалъ Бюсси: — вмсто того, чтобъ благодарить судьбу, сдлавшую васъ его женою, — васъ, прелестнйшее и непорочнйшее, существо въ мір, онъ дерзаетъ ревновать!.. Ревновать!.. Гнусное, отвратительное чудовище!

— О, ради Бога, успокойтесь… успокойтесь, граф!.. Онъ, можетъ-быть, ревнуетъ не безъ причины…

— Не безъ причины!.. И вы защищаете его?

— О! еслибъ вы знали! сказала Діана, закрывъ лицо руками, какъ-бы страшась, чтобъ Бюсси не замтилъ выступившей на немъ краски.

— Еслибъ я зналъ? повторилъ Бюсси: — я знаю только одно, графиня, тотъ, кто обладаетъ вами, не долженъ заботиться ни о комъ боле въ цломъ мір!..

— Но… сказала Діана прерывающимся, глухимъ, пламеннымъ голосомъ: — но… вы ошибаетесь… графъ не обладаетъ мною!..

При этихъ словахъ, молодая женщина коснулась горящихъ рукъ Бюсси, встала, убжала, легкая какъ тнь, и исчезла въ тни садика. У калитки она встртила Гертруду, схватила ее за руку и увлекла за собою прежде, нежели Бюсси, вн себя отъ счастія, усплъ протянуть впередъ руки, чтобъ схватить ее.

Онъ вскрикнулъ… колни его сгибались…

Реми подосплъ во-время, чтобъ поддержать его и усадить на скамью, съ которой только-что сошла Діана.

V.
Какъ д’Эпернонъ изодралъ свое полукафтанье, и какъ Шомбергъ былъ выкрашенъ синей краской.

Между-гмъ, какъ ла-Гюрьеръ продолжалъ собирать подписку, Шико спроваживалъ Горанфло въ гостинницу Рога-Изобилія, а Бюсси возвращался къ жизни въ очаровательномъ садик, исполненномъ благоуханій и любви, — Генрихъ III, огорченный тмъ, что видлъ, раздосадованный проповдями, которыя слышалъ въ церквахъ, взбшенный таинственнымъ почетомъ, отдаваемымъ его брату, герцогу анжуйскому, который прошелъ мимо его въ Улин-Сент-Оноре, сопровождаемый герцогами де-Гизомъ и де-Майенномъ, и цлой свитой дворянъ, которыми начатьствовалх, по-видимому, графъ Монсоро, Генрихъ III воротился въ Лувръ съ Можирономъ и Келюсомъ.

Король, по обыкновенію, вышелъ изъ Лувра съ четырьмя своими друзьями, но въ нсколькихъ шагахъ отъ Лувра, Шомбергъ и д’Эпернонъ, наскучивъ смотрть на пасмурное лицо Генриха и надясь встртить какое-нибудь приключеніе въ такой суматох, воспользовались первымъ удобнымъ случаемъ, чтобъ отдлиться отъ короля, и поворотили въ Орлеанскую-Улицу.

Они не прошли ста шаговъ, какъ нашли то, чего искали.

Д’Эпернонъ подставилъ свой сарбаканъ подъ ноги гражданину, бжавшему сломя-голову и отлетвшему на десять шаговъ при встрч съ неожиданнымъ препятствіемъ.

Шомбергъ сорвалъ шпагой чепецъ съ головы женщины, казавшейся ему старухой, но оказавшейся, къ счастію его, хорошенькою и молоденькою.

Однакожь они невпопадъ вздумали подшучивать надъ добрыми Парижанами, обыкновенно столь терпеливыми: по городу пробжала возмутительная лихорадка, превращающая самыхъ смирныхъ людей въ свирпыхъ, лютыхъ зврей. Опрокинутый гражданинъ вскочилъ и заревлъ:

— Остановите еретика!

Гражданинъ былъ одинъ изъ ревностнйшихъ лигеровъ, толпа сбжалась на крикъ его и бросилась на д’Эпернона.

Женщина закричала:

— Держите миньйона!

Это было еще хуже, мужъ этой женщины, красильщикъ, выпустилъ на Шомберга цлую стаю своихъ мастеровыхъ.

Шомбергъ, какъ человкъ храбрый, разсердился и размахивалъ шпагой.

Д’Эпернонъ, какъ человкъ разсудительный, пустился бжать.

Генрихъ не безпокоился о двухъ отлучившихся миньйонахъ: онъ зналъ, что оба они съумютъ выпутаться изъ бды: одинъ прыткостію, другой храбростію, онъ обошелъ улицы и спокойно воротился въ Лувръ.

Генрихъ III сидлъ въ глубокомъ кресл, въ своемъ оружейномъ кабинет, и дрожалъ отъ гнва, пріискивая причину разсердиться на кого-нибудь.

Можиронъ игралъ съ Нарциссомъ, гончей собакой короля.

Келюсъ, уперши кулаки въ щеки, сидлъ на подушк и глядлъ на Генриха.

— Заговоръ идетъ… идетъ, иронически говорилъ король:— они то ползаютъ какъ зми, то кидаются какъ тигры.

— Эхъ, ваше величество, сказалъ Келюсъ: — когда во Франціи не было заговоровъ?.. Не сидть же сложа руки братьямъ, сыновьямъ, родственникамъ короля!

— Келюсъ, твои политическія правила и разсужденія нелпы!

Келюсъ повернулся на подушк и обратился спиною къ королю.

— Скажи, Можиронъ, продолжалъ Генрихъ:— правъ я, или нтъ, mordieu? Можно ли меня утшать нелпицами, или общими мстами, какъ какого-нибудь чулочника, боящагося лишиться своей любимой кошки?

— Ваше величество, сказалъ Можиронъ, бывшій всегда и во всемъ одного мннія съ Келюсомъ:— если вы не чулочникъ, такъ докажите, что вы великій король. Вотъ вамъ примръ, посмотрите на Нарцисса: онъ доброе, смирное животное, а ущипните его за ухо, онъ заворчитъ, наступите ему на лапу, онъ укуситъ.

— Хорошъ и ты! съ сердцемъ возразилъ Генрихъ:— сравниваешь меня съ псомъ.

— Нимало, ваше величество, сказалъ Можиронъ:— я только говорю, что Нарциссъ съуметъ защитить себя, между-тмъ, какъ вы…

Можиронъ не договорилъ и также обратился спиной къ Генриху.

— А! теперь я одинъ, прекрасно, продолжайте, друзья мои, добрые, отличные друзья мои, для которыхъ я, какъ вс говорятъ, мотаю государственные доходы, оставляйте, оскорбляйте, дорзывайте меня!.. Честное слово! я теперь окруженъ одними палачами… Ахъ, Шико! мой бдный Шико! гд-то ты теперь?

— Этого только не доставало, сказалъ Келюсъ:— теперь онъ зоветъ дурака.

— Это очень-естественно, замтилъ Можиронъ.

И онъ съ дерзостью сталъ напвать поговорку: Скажи съ кмъ ты знакомъ, я скажу кто ты таковъ.

Генрихъ насупилъ брови, молнія страшнаго гнва сверкнула въ большихъ чорныхъ глазахъ его… Но, какъ-бы утомленный уже однимъ проблескомъ страсти, онъ опустился опять въ кресло и сталъ чесать уши одному изъ щенковъ, лежавшихъ возл него въ корзин.

Скорые шаги послышались въ передней, и, секунду спустя, на порог явился д’Эпернонъ, безъ тока, безъ мантіи, въ изодранномъ полукафтань.

Келюсъ и Можиронъ оглянулись, а Нарциссъ бросился съ лаемъ на вошедшаго, какъ-будто бы узнавалъ любимцевъ короля только по платью.

— Боже праведный! вскричалъ Генрихъ III: — что съ тобою случилось?

— Ваше величество, сказалъ д’Эпернонъ: — взгляните на меня, вотъ какъ поступаютъ съ друзьями вашими!

— Но кто… кто обидлъ тебя? спросилъ король.

— Mordieu! ваши подданные, или, лучше-сказать, подданные герцога анжуйскаго, кричавшіе изо всей мочи: да здравствуетъ лига, да здравствуетъ вра, да здравствуетъ Гизъ, да здравствуетъ Франсуа, да здравствуетъ, наконецъ, весь свтъ, исключая вашего величества.

— Но за что же народъ поступилъ съ тобою такимъ образомъ?

— За что? Такъ. Что можетъ одинъ человкъ сдлать противъ цлаго народа! Меня узнали, заревли, что я другъ вашего величества, и — какъ видите.

— А Шомбергъ?

— Что Шомбергъ?

— Шомбергъ не защитилъ тебя?

— Corboeuf! Шомбергу самому надобно было развдываться съ чернью.

— Какъ-такъ?

— Онъ попался въ руки красильщику, съ жены котораго шутя снялъ чепчикъ, обидчивый мужъ выпустилъ на него цлую стаю красильщиковъ.

— Par la mordieu! а гд ты разстался съ бднымъ Шомбергомъ? спросилъ король, вставая.— Я самъ пойду къ нему на помощь! Пусть скажутъ, прибавилъ Генрихъ III, значительно посмотрвъ на Можирона и Келюса: — пусть скажутъ, что друзья покинули меня, но никто не будетъ имть права сказать, что я покинулъ друзей!

— Благодарю, ваше величество, произнесъ голосъ за Генрихомъ:— благодарю, по вотъ я и самъ! Gott verdamme mich, я отдлался, но дорого поплатился!

— А, Шомбергъ! Это голосъ Шомберга! вскричали миньйоны.— Да гд же ты?

— Pardieu! здсь, — разв вы не видите? вскричалъ прежній голосъ.

И точно: во мрак вс увидли какое-то приближавшееся къ нимъ привидніе.

— Шомбергъ! вскричалъ король:— откуда ты? Отъ-чего ты такого цвта?

Шомбергъ былъ выкрашенъ съ головы до ногъ, съ платьемъ, со всмъ, отличнйшею яркою синею краскою.

— Der Teufel! вскричалъ онъ:— проклятые! Теперь мн не удивительно, что весь народъ бжалъ за мною!

— Но что же съ тобой случилось? спросилъ король.— Отъ-чего ты посинлъ?

— Отъ-того, что они, разбойники, окунули меня въ чанъ, я думалъ, что они просто окунули меня въ воду… не тутъ-то было… въ индиго!

— О, mordieu! вскричалъ Келюсъ, громко захохотавъ:— они раскаются! Индиго чрезвычайно-дорого, и на тебя пошло, по-крайней мр, франковъ на двадцать краски!

— Теб хорошо смяться, посмотрлъ бы я, что сказалъ бы ты на моемъ мст.

— И ты никого не наказалъ? спросилъ Можиронъ.

— Я знаю только, что воткнулъ въ кого-то свой кинжалъ по самую рукоятку, но въ одну секунду меня схватили, понесли, окунули и чуть не утопили..

— Какъ же ты избавился отъ нихъ?

— У меня достало мужества сдлать низость.

— Какую?

— Я закричалъ: ‘да здравствуетъ лига!’

— Я этимъ же отдлался, сказалъ д’Эпернонъ: — только меня заставили еще прибавить: ‘да здравствуетъ герцогъ анжуйскій!’

— И меня тоже, сказалъ Шомбергъ съ яростію.— И я тоже кричалъ: ‘да здравствуетъ герцогъ анжуйскій!’ Но это еще не все.

— Какъ! сказалъ король: — они заставили тебя еще кому-нибудь кричать виватъ, мой бдный Шомбергъ?

— Нтъ, кричать не заставляли, довольно, кажется, и двухъ виватовъ, отъ которыхъ я чуть не задохся, но въ то самое время, когда я кричалъ: ‘да здравствуетъ герцогъ анжуйскій’… угадайте, кого я увидлъ?— Бюсси, проклятаго Бюсси, который слышалъ, какъ я кричалъ виватъ его герцогу!..

— Онъ, можетъ-быть, не слышалъ? сказалъ Келюсъ.

— Какъ не слыхать! Вы можете представить себ, какъ я кричалъ, когда меня посадили въ чанъ и приставили ножъ къ горлу!

— И онъ не подосплъ къ теб на помощь? сказалъ Можиронъ.— Какъ дворянинъ, онъ долженъ былъ защитить дворянина!

— У него, кажется, было совсмъ-другое на ум, онъ не бжалъ, а летлъ.

— Притомъ же онъ тебя, вроятно, не узналъ, сказалъ Можиронъ.

— Какъ не узнать!

— Вдь ты былъ ужь выкрашенъ.

— Правда, былъ, сказалъ Шомбергъ.

— Въ такомъ случа, Бюсси винить нельзя, сказалъ Генрихъ: — я самъ не узнаю тебя, мой бдный Шомбергъ!

— Все равно, сказалъ молодой человкъ: — мы встртимся съ нимъ не въ Улиц-Кокилльеръ и не при такихъ неблагопріятныхъ обстоятельствахъ.

— Что касается до меня, сказалъ д’Эпернонъ: — такъ мн бы хотлось развдаться не съ слугой, а съ господиномъ, я золъ не на Бюсси, а на его высочество герцога анжуйскаго.

— Да, да, прибавилъ Шомбергъ: — герцогъ анжуйскій преслдуетъ насъ насмшками, пока повренные его точатъ ему на насъ кинжалъ…

— Вы сами слышали, ваше величество, какъ чернь восхваляла достоинства герцога анжуйскаго! вскричали вмст Келюсъ и Можиронъ.

— Точно теперь не вы какъ-будто король въ Париж, а онъ, попытайтесь-ка выйдти на улицу, сказалъ д’Эпернонъ: — и посмотримъ, уважатъ ли васъ больше, нежели насъ.

— А, братъ! братъ! проговорилъ Генрихъ III глухимъ голосомъ и съ угрозой.

— Да, ваше величество, вы не въ первый и не въ послдній разъ будете говорить, какъ теперь: ‘а, братъ! братъ!..’, а между-тмъ все-таки не пріймете никакихъ мръ противъ этого брата, сказалъ Шомбергъ: — я вамъ говорю съ полною увренностію, что братецъ вашъ глава какого-то заговора.

— Э, mordieu! вскричалъ Генрихъ: — я сейчасъ толковалъ то же самое Келюсу и Можирону, а эти господа пожали плечами и повернулись ко мн спиною.

— Ваше величество, возразилъ Можиронъ:— мы пожали плечами и повернулись къ вамъ спиною не потому, что вы говорили о заговор, а потому-что вы, по-видимому, не были расположены къ прекращенію его ршительными мрами.

— Теперь же, прибавилъ Келюсъ: — мы опять обращаемся къ вашему величеству, умоляя спасти насъ, или, лучше сказать, васъ-самихъ, ибо наша смерть — ваша гибель!.. Завтра герцогъ де-Гизъ явится въ Лувръ, завтра онъ будетъ требовать, чтобъ вы назначили главу лиг: завтра вы, по общанію своему, возложите это званіе на герцога анжуйскаго, и тогда герцогъ, сдлавшись главою лиги, то-есть, принявъ начальство надъ сотней тысячь Парижанъ, разгоряченныхъ оргіями этой ночи, сдлаетъ съ вами что захочетъ или что предпишетъ ему его коварное честолюбіе!

— А! сказалъ Генрихъ: — слдовательно, вы готовы вспомоществовать мн въ случа ршительной мры?

— Готовы, ваше величество, отвчали молодые люди въ одинъ голосъ.

— Позвольте мн только надть новый токъ, новую мантію и другое полукафтанье, сказалъ д’Эпернонъ.

— Ступай въ мою гардеробную и потребуй отъ каммердинера все, что теб нужно, мы съ тобою одного роста.

— А мн позвольте помыться.

— Ступай въ мою комнату, Шомбергъ, сказалъ король: — тамъ тебя вымоютъ.

— Слдовательно, ваше величество, спросилъ Шомбергъ: — мы можемъ надяться, что причиненное намъ оскорбленіе не останется безъ наказанія?

Генрихъ III сдлалъ рукою знакъ, чтобъ молодые люди замолчали, и, опустивъ голову на грудь, задумался.

Посл минутнаго размышленія, онъ сказалъ:

— Келюсъ, узнай, воротился ли герцогъ анжуйскій въ Лувръ.

Келюсъ вышелъ, д’Эпернонъ и Шомбергъ остались до возвращенія,— такъ величина опасности воспламенила усердіе ихъ къ длу короля: матросы возмущаются не въ бурю, а во время штиля.

— Ваше величество, спросилъ Можиронъ: — ршаетесь на сильную мру?

— Увидишь, возразилъ король.

Келюсъ воротился.

— Герцога еще нтъ дома, сказалъ онъ.

— Хорошо, сказалъ король: — д’Эпернонъ, ступай, переоднься, Шомбергъ, вымойся, а вы, Келюсъ и Можиронъ, идите къ воротамъ и оставайтесь тамъ до возвращенія брата.

— А когда онъ воротится? спросилъ Келюсъ.

— Когда онъ воротится, вы прикажете запереть вс выходы. Ступайте.

— Браво, ваше величество! сказалъ Келюсъ.

— Черезъ десять минутъ я буду здсь, сказалъ д’Эпернонъ.

— Я не могу сказать наврное, когда буду готовъ, сказалъ Шомбергъ:— это зависитъ отъ качества краски.

— Приходите только какъ-можно-скоре, отвчалъ король.

— Вы остаетесь одни, ваше величество? спросилъ Можиронъ.

— Нтъ, Можиронъ, я остаюсь съ Богомъ и буду молить Его покровительствовать нашему предпріятію.

— Молитесь усердне, ваше величество, сказалъ Келюсъ: — потому-что мы находимся въ весьма-затруднительномъ положеніи.

— Аминь! заключилъ Можиронъ.

Двое молодыхъ людей, которымъ поручено было поджидать герцога, вышли въ одну дверь, двое другихъ въ другую.

Король, оставшись одинъ, преклонилъ колни предъ налоемъ съ распятіемъ.

VI.
Шико становится все боле и боле королемъ Франціи.

Пробило полночь: вс ворота Лувра обыкновенно запирались въ полночь. Но Генрихъ очень-врно разсудилъ, что герцогъ анжуйскій непремнно проведетъ эту ночь въ Лувр, чтобъ не подать королю подозрнія въ томъ, что онъ виновникъ суматохи, происходившей въ Париж.

Король отдалъ приказаніе не запирать воротъ до часу.

Въ четверть перваго, Келюсъ воротился.

— Ваше величество, герцогъ дома, сказалъ онъ.

— Гд Можиронъ?

— Онъ остался на часахъ, неравно герцогъ опять уйдетъ!

— Не думаю.

— Въ такомъ случа… сказалъ Келюсъ, сдлавъ знакъ, что пора дйствовать.

— Въ такомъ случа, пускай онъ ложится спать, сказалъ Генрихъ.— Кто при немъ?

— Графъ де-Монсоро и нкоторые изъ дворянъ его.

— А Бюсси?

— Бюсси нтъ.

— Прекрасно! сказалъ король, радуясь тому, что при брат его не было лучшаго его защитника.

— Что будетъ угодно приказать вашему величеству? спросилъ Келюсъ.

— Скажи д’Эпернону и Шомбергу, чтобъ они поторопились, да вели доложить графу де-Монсоро, что я желаю говорить съ нимъ.

Келюсъ поклонился и исполнилъ порученіе съ поспшностью, возбуждаемою чувствомъ ненависти и жаждою мщенія, слившимся въ его сердц.

Пять минутъ спустя, д’Эпернонъ и Шомбергъ вошли къ королю — первый переодвшись, а другой вымывшись до-чиста, только въ углубленіяхъ лица его остались синеватые отливы.

Посл миньйоновъ явился де-Монсоро.

— Капитанъ стражей вашего величества объявилъ мн, что вамъ, государь, угодно было потребовать меня къ себ, сказалъ обер-егермейстеръ поклонившись.

— Графъ, сказалъ Генрихъ: — да, я выходилъ сегодня вечеромъ со двора, звзды такъ весело горли на неб, погода такая прекрасная, что мн пришла мысль похать завтра на охоту, теперь только полночь, графъ, отправьтесь же немедленно въ Венсеннъ, прикажите выгнать оленя, и завтра мы будемъ за нимъ охотиться.

— Я полагалъ, ваше величество, сказалъ Монсоро: — что вы изволили назначить завтра аудіенцію его высочеству герцогу анжуйскому и герцогу де-Гизу, чтобъ дать лиг начальника…

— Такъ что же? спросилъ король гордо.

— Такъ… мн кажется, завтра не будетъ времени…

— Время всегда есть тому, кто уметъ имъ пользоваться, господинъ обер-егермейстеръ, потому-то я и велю вамъ хать теперь же, немедленно. Вы успете выгнать въ эту ночь оленя и приготовить экипажи къ десяти часамъ утра. Идите же, скоре!.. Келюсъ и Шомбергъ! прикажите отъ моего имени выпустить изъ Лувра г. де-Монсоро, и отъ моего же имени прикажите запереть ворота, когда онъ выйдетъ.

Обер-егермейстеръ удалился съ изумленіемъ.

— Какая странная прихоть! сказалъ онъ молодымъ людямъ въ передней.

— Да, отвчали они лаконически.

Графъ Монсоро увидлъ, что они не были расположены разговаривать, и промолчалъ.

— Плохо! подумалъ онъ, бросивъ косвенный взглядъ въ сторону покоевъ герцога анжуйскаго: — кажется, надъ его высочествомъ собирается непогода.

Но не было никакой возможности предостеречь принца: Келюсъ шелъ по одной, Шомбергъ по другой сторон обер-егермейстера, такъ-что онъ подумалъ, не приказано ли имъ арестовать его. Вышедъ изъ Лувра и услышавъ за собою шумъ запиравшихся воротъ, онъ убдился, что подозрнія его были неосновательны.

Десять минутъ спустя, Келюсъ и Шомбергъ воротились къ королю.

— Теперь, сказалъ Генрихъ III:— ни слова, ступайте за мною.

— Куда же мы идемъ, ваше величество? спросилъ д’Эпернонъ, всегда осторожный.

— Кто пойдетъ со мною, тотъ увидитъ, сказалъ король.

— Идемъ! вскричали въ одинъ голосъ миньйоны.

Молодые люди прицпили шпаги, накинули мантіи и послдовали за королемъ, вошедшимъ со свтильникомъ въ рукахъ въ знакомый уже намъ потаенный корридоръ, по которому часто вдовствующая королева и король Карлъ IX ходили къ доброй королев Марго, покои которой теперь занималъ Франсуа.

Въ этомъ корридор дежурилъ каммердинеръ, но прежде, нежели онъ усплъ встать, чтобъ предувдомить герцога, Генрихъ схватилъ его за руку, приказалъ молчать и передалъ его въ руки молодыхъ людей, которые впихнули его въ темненькую каморку и заперли за нимъ дверь.

Итакъ, король самъ отворилъ дверь, ведущую въ спальню герцога анжуйскаго.

Франсуа только-что легъ и предавался честолюбивымъ мечтаніямъ, пробужденнымъ въ немъ событіями этого вечера. Онъ слышалъ, какъ народъ возносилъ его имя и позорилъ короля. Въ сопровожденіи герцога де-Гиза, онъ шелъ по улицамъ и видлъ, какъ народъ почтительно разступался передъ нимъ и его свитой, между-тмъ, какъ придворные короля были преслдуемы, осыпаемы насмшками и оскорбленіями. Во всю свою жизнь, проведенную въ мрачныхъ козняхъ, проискахъ, трусливыхъ заговорахъ, онъ не наслаждался такою популярностью, пробуждавшею въ немъ честолюбивйшія надежды.

Онъ положилъ на столъ принесенное ему графомъ де-Монсоро письмо, въ которомъ де-Гизъ просилъ его непремнно быть на выход короля.

Послднее увщаніе было излишне: герцогъ анжуйскій самъ ни за что не пропустилъ бы такого торжественнаго для него случая.

Но каково же было изумленіе его, когда потаенная дверь тихо отворилась, каковъ былъ ужасъ его, когда онъ увидлъ входившаго къ нему короля!

Генрихъ знакомъ приказалъ своимъ любимцамъ остановиться у порога, а самъ пошелъ къ кровати Франсуа, мрачный, насупивъ брови и не говоря ни слова.

— Ваше величество, проговорилъ герцогъ: — эта неожиданная честь…

— Пугаетъ васъ, не правда ли? спросилъ король:— да, это очень-понятно, но оставайтесь въ постели, не вставайте, не вставайте.

— Но… ваше величество… позвольте, проговорилъ герцогъ, дрожа всми членами и схвативъ лежавшее на стол письмо де-Гиза.

— Вы читали? спросилъ король.

— Читалъ, ваше величество.

— И, вроятно, что-нибудь очень-пріятное?..

— О, нтъ, ваше величество, отвчалъ герцогъ съ непринужденною улыбкою:— такъ… записку…

— Понимаю, сказалъ Генрихъ, записку — и, вроятно, любовную? Однако, кто же будетъ запечатывать такими огромными печатями любовныя записки?

Герцогъ спряталъ письмо.

— Вы слишкомъ-скромны, Франсуа сказалъ король, со смхомъ, походившимъ на скрежетаніе зубовъ.

Франсуа почувствовалъ, что на всемъ тл его выступилъ холодный потъ.

— Вашему величеству, вроятно, угодно сообщить мн что-нибудь секретное,— спросилъ онъ скрпя сердце и замтивъ по движенію одного изъ молодыхъ дворянъ, что они подслушивали и весьма забавлялись началомъ этой сцены.

— Секретное, отвчалъ король:— однакожь, позвольте мн имть четырехъ свидтелей… Господа, продолжалъ онъ, обращаясь къ четыремъ миньйонамъ:— вы можете подслушивать: король позволяетъ вамъ это!

Герцогъ поднялъ голову.

— Ваше величество, сказалъ онъ съ ядовитымъ и ненавистнымъ взглядомъ: — ршившись оскорблять человка моего званія, вы должны были прежде изгнать меня изъ Лувра, въ дом герцога анжуйскаго, я зналъ бы, что и какъ отвчать вамъ.

— Не-уже-ли?.. произнесъ Генрихъ III протяжно и съ грозной ироніей: — вы забываете, стало-быть, что гд бъ вы ни были, вы мой подданный, и, слдовательно, у васъ своего дома нтъ?.. Я король!.. Въ моихъ рукахъ все и вс!

— Ваше величество, вскричалъ Франсуа:— я здсь въ Лувр… у своей матери.

— А ваша мать у меня, отвчалъ Генрихъ.— Но довольно… Покажите мн письмо.

— Какое?

— Parbleu! то, которое вы читали, которое лежало на вашемъ стол, и которое вы спрятали, когда я вошелъ сюда.

— Ваше величество, подумайте! сказалъ герцогъ.

— О чемъ? спросилъ король.

— О томъ, что требованіе ваше не достойно благороднаго дворянина: это требованіе полицейскаго чиновника.

Король поблднлъ.

— Письмо! вскричалъ онъ.

— Письмо отъ женщины, ваше величество!.. Подумайте! сказалъ Франсуа.

— И письма женщинъ бываютъ иногда весьма-любопытны и страшны… Доказательствомъ тому письма нашей матери…

— Братъ! вскричалъ Франсуа.

— Письмо! вскричалъ король, топнувъ ногою:— давайте его сюда, или я прикажу отнять его у васъ.

Герцогъ вскочилъ съ постели, смялъ письмо въ рукахъ и намревался бросить его въ каминъ.

— Вы поступаете такимъ образомъ съ роднымъ братомъ?— спросилъ Франсуа.

Генрихъ угадалъ его намреніе и преградилъ ему дорогу къ камину.

— Не съ братомъ, отвчалъ онъ, а съ злйшимъ врагомъ! Не съ братомъ, а съ герцогомъ анжуйскимъ, прорыскавшимъ весь вечеръ по парижскимъ улицамъ, прихвостнемъ де-Гиза, и скрывающимъ отъ меня письмо одного изъ своихъ соучастниковъ, господъ лотарингскихъ принцевъ.

— Ошибаетесь, сказалъ герцогъ: — ошибаетесь!

— А я вамъ говорю, что видлъ на печати трехъ птичекъ лотарингскаго герба, намревающихся проглотить французскія лиліи. Подавайте письмо, mordieu! или…

Генрихъ ступилъ на шагъ къ герцогу и положилъ ему руку на плечо.

Тотчасъ посл этого движенія короля, бросивъ косвенный взглядъ на четырехъ миньйоновъ, ожидавшихъ только знака Генриха, — Франсуа упалъ на колни и, прислонившись къ кровати, закричалъ:

— Помогите, помогите! братъ хочетъ убить меня!

Слова эти, произнесенныя съ выраженіемъ глубокаго страха, произвели сильное впечатлніе на короля и разсяли гнвъ его… Онъ вспомнилъ, вспомнилъ съ ужасомъ, что въ род его, какъ-бы проклятомъ съ давнихъ уже временъ, братья убивали братьевъ!..

— Нтъ, сказалъ онъ: — вы ошибаетесь, братецъ: король и не думалъ убивать васъ… но довольно… сознайтесь побжденнымъ! Вы знаете, что я вашъ король, вашъ повелитель… а если забыли…

— Знаю, знаю! вскричалъ герцогъ.

— Въ такомъ случа, король приказываетъ вамъ показать ему это письмо.

Герцогъ анжуйскій опустилъ письмо изъ рукъ.

Король поднялъ его, сложилъ и, не читая, спряталъ въ карманъ.

— Все ли теперь, ваше величество? спросилъ герцогъ съ своимъ кошачьимъ взглядомъ.

— Нтъ, ваше высочество, не все еще, отвчалъ король: — за возмущеніе, неимвшее, по счастію, дурныхъ послдствій, вы должны остаться подъ арестомъ въ своихъ покояхъ до-тхъ-поръ, пока подозрнія мои на вашъ счетъ не будутъ опровергнуты. Вы здсь у себя, окружены всми удобствами жизни, слдственно, вамъ здсь худо не будетъ. Ныншнюю ночь васъ будутъ стеречь эти господа, а завтра утромъ ихъ смнитъ мой швейцарскій караулъ.

— Но не-уже-ли я не могу видться съ своими друзьями?

— Кого вы называете своими друзьями?

— Графа Монсоро, де-Риберака, и Антрага, де-Бюсси.

— Вс хороши, особенно послдній!

— Разв онъ заслужилъ чмъ-нибудь гнвъ вашего величества?

— Да, отвчалъ король.

— Когда же?

— Всегда, и особенно въ эту ночь.

— Въ эту ночь? Что же онъ сдлалъ?

— По его милости, меня оскорбили на улиц…

— Васъ, государь!

— Да, или моихъ друзей! Все-таки оскорбленіе падаетъ на меня.

— Васъ обманули, ваше величество, этого не можетъ быть!

— Я знаю, что это правда.

— Ваше величество! вскричалъ герцогъ съ торжествующимъ видомъ:— вотъ уже три дня, какъ Бюсси не выходитъ изъ дома! Онъ дома, въ постели, боленъ.

Король обратился къ Шомбергу.

— Можетъ-быть, онъ и боленъ, сказалъ послдній:— только не въ постели, а въ улиц Кокилльеръ.

— Кто вамъ это сказалъ? спросилъ герцогъ анжуйскій вставая: — кто вамъ сказалъ, что Бюсси былъ въ улиц Кокилльеръ?

— Я самъ его видлъ.

— Вы видли Бюсси?

— Бюсси, здороваго, веселаго, казавшагося веселйшимъ человкомъ въ мір, онъ шелъ съ своимъ спутникомъ, конюшимъ или докторомъ, не знаю.

— Я тутъ ничего не понимаю, сказалъ герцогъ:— я видлъ сегодня вечеромъ де-Бюсси: онъ лежалъ въ постели, больной, стало-быть, онъ обманулъ меня.

— Все равно, сказалъ король: — графъ де-Бюсси будетъ наказанъ вмст съ другими, когда дло объяснится.

Надясь отклонить отъ себя гнвъ короля, обративъ его на Бюсси, герцогъ не сталъ защищать своего дворянина.

— Если Бюсси въ-самомъ-дл обманулъ меня, сказалъ онъ: — если онъ въ-самомъ-дл выходилъ со двора, то, вроятно, у него были тайныя намренія, которыхъ онъ не смлъ открыть мн, врнйшему подданному вашего величества.

— Вы слышите, господа, сказалъ король: — что говоритъ мой братъ? Онъ увряетъ, что не давалъ никакихъ порученій де-Бюсси.

— Тмъ лучше, сказалъ Шомбергъ.

— Отъ-чего же тмъ лучше?

— Отъ-того, что въ такомъ случа, не подлежа суду вашего величества, Бюсси принадлежитъ намъ.

— Хорошо, хорошо, посл увидимъ, сказалъ Генрихъ III.— Господа, ввряю вамъ своего роднаго брата, поступайте съ нимъ во всю ночь, въ которую будете имть честь стоять у него на часахъ, съ должнымъ уваженіемъ, какъ съ принцемъ крови, первымъ лицомъ въ королевствъ… посл меня.

— Будьте спокойны, ваше величество! сказалъ Келюсъ, бросивъ на короля взглядъ, заставившій дрожать герцога:— будьте спокойны, мы не забудемъ, чмъ обязаны его высочеству.

— Хорошо, прощайте, господа, сказалъ Генрихъ.

— Ваше величество! вскричалъ герцогъ, боле устрашенный отсутствіемъ, нежели присутствіемъ короля:— не-уже-ли я, въ-самомъ-дл, подъ арестомъ? Не-уже-ли я не могу ни выходить, ни видться съ своими друзьями?

Онъ вспомнилъ о наступающемъ дн, — дн, о которомъ онъ за нсколько минутъ мечталъ такъ сладостно…

— Ваше величество, сказалъ герцогъ, замтивъ нершительность короля: — позвольте мн, по-крайней-мир, остаться при особ вашей, тамъ мое настоящее мсто, тамъ я буду боле нежели гд-либо въ вашихъ глазахъ. Государь! сжальтесь надо мною, позвольте мн остаться при васъ.

Король хотлъ уже согласиться на просьбу короля, хотлъ уже сказать да, когда вниманіе его было отвлечено къ двери, у которой появилась худощавая, долговязая фигура, руками, ногами, головой и всмъ тломъ длавшая самые замысловатые отрицательные знаки.

Шико длалъ королю знаки, чтобъ онъ сказалъ ‘нтъ’.

— Нтъ, сказалъ Генрихъ брату:— вамъ здсь очень-хорошо, я желаю, чтобъ вы остались здсь.

— Государь… проговорилъ герцогъ.

— Это моя воля, кажется, вамъ достаточно этого, герцогъ? сказалъ король съ строгостію, совершенно уничтожившею Франсуа.

— Не говорилъ ли я, что Шико настоящій король Франціи! проворчалъ Гасконецъ…

VII.
Какъ Шико навстилъ Бюсси, и что изъ того воспослдовало.

На другой день, въ девять часовъ утра, Бюсси покойно завтракалъ съ Реми, приказавшимъ ему, по праву медика, подкрпить себя пищею, они говорили о прошедшемъ вечер, а Реми припоминалъ фрески въ Церкви-Святой-Маріи-Египетской.

— Скажи мн, Реми, спросилъ Бюсси, посл краткаго молчанія: — не узналъ ли ты дворянина, котораго окупали въ чанъ, когда мы проходили по улиц Кокилльеръ?

— Еще бы!.. Только никакъ не могу припомнить его имени.

— И я узналъ его только по голосу.

— Я думаю, онъ былъ уже выкрашенъ.

— Я долженъ бы былъ освободить его, сказалъ Бюсси: — дворяне обязаны защищать другъ-друга противъ черни, но, увряю тебя, Реми, я былъ слишкомъ занятъ мыслями, волновавшими кровь мою.

— Онъ, кажется, узналъ насъ, сказалъ Годуэнъ: — потому-что погрозилъ намъ вслдъ кулакомъ и произнесъ какое-то проклятіе.

— Не-уже-ли?

— Я видлъ собственными глазами, только очень можетъ статься, что угроза обращалась не къ намъ, прибавилъ Реми, зная вспыльчивость Бюсси.

— Все равно, надобно узнать, кто этотъ дворянинъ, я не могу спустить ему такого оскорбленія.

— Постойте, постойте, вскричалъ Годуэнъ,— я узнаю его!

— Почему?

— Онъ произнесъ проклятіе.

— Еще бы, mordieu! Другой, на его мст, произнесъ бы нсколько проклятій!

— Да, но не нмецкихъ.

— Ба!..

— Я слышалъ явственно, какъ онъ вскричалъ: ‘Gott verdamme mich!’

— Такъ это Шомбергъ.

— Именно, онъ и есть.

— Въ такомъ случа, готовь свои мази и пластыри, любезный Реми.

— Зачмъ?

— Надо будетъ лечить его, или меня.

— Полноте, графъ! не-уже-ли вы, человкъ счастливый, захотите опять рисковать жизнію?

— Ты не понимаешь, сказалъ графъ: — какъ мы охотно рискуемъ жизнію, когда счастливы!.. Увряю тебя, что я никогда не обнажалъ охотно шпаги, когда проигрывалъ большія суммы, когда любовница измняла мн, или когда совсть укоряла меня бъ чемъ-нибудь, но всякій разъ, когда кошелекъ мой бывалъ полонъ, когда я влюблялся, когда совсть моя была чиста, я смло и весело выходилъ на поединокъ, я былъ увренъ въ твердости руки моей, гляжу прямо въ глаза своему противнику, читаю въ душ его и — побждаю!.. Сегодня я буду чудесно драться, Реми, прибавилъ Бюсси, протягивая руку къ молодому человку:— потому-что чрезвычайно счастливъ, благодаря тебя, другъ мой!

— Позвольте, позвольте, графъ, сказалъ ле-Годуэнъ: — вы должны, однакожь, отказать себ въ этомъ удовольствіи. Одна прелестная дама, съ которою я недавно познакомился, поручила васъ мн и взяла съ меня клятву, что я буду беречь васъ, подъ тмъ предлогомъ, что вы уже обязаны ей жизнію и, слдовательно, не имете права располагать ею.

— Добрый Реми, сказалъ Бюсси, погрузившись въ неясное состояніе, позволяющее влюбленному смотрть на вс предметы какъ-бы сквозь газовый занавсъ,— очаровательное состояніе, походящее почти на сонъ: прислушиваясь къ словамъ друга, влюбленные въ этомъ состояніи не перестаютъ слдить душою за мыслію о любимой особ.

— Да, добрый Реми, сказалъ Годуэнъ:— отъ-того, что я доставилъ вамъ свиданіе съ графиней Монсоро, но вы заговорите совсмъ другое, когда будете разлучены съ нею… а время это приближается, если не настало уже.

— Что ты говоришь? вскричалъ Бюсси: — пожалуйста, оставь эти шутки, Годуэнъ.

— Э, графъ! Я и не думалъ шутить:— разв вы не знаете, что она узжаетъ въ Анжу, и что я самъ, къ великой своей горести, долженъ разстаться съ мамзель Гертрудой?.. Ахъ!

Забавная горесть Реми заставила молодаго графа улыбнуться.

— Разв ты очень любишь ее? спросилъ онъ.

— Еще бы!.. она… еслибъ вы знали, какъ она… еслибъ вы знали, какъ она меня бьетъ!

— И ты позволяешь ей?

— По любви къ наук, она вынудила меня изобрсти мазь отъ синяковъ.

— Теб слдовало бы послать нсколько банокъ этой мази Шомбергу.

— Пускай онъ избавляется, какъ самъ знаетъ: — оставимте его въ поко.

— Изволь, но обратимся опять къ графин Монсоро или, лучше сказать, къ Діан де-Меридоръ, потому-что ты, вроятно, знаешь…

— Ахъ, Боже мой! знаю, все знаю.

— Когда же мы демъ, Реми?

— Ну, такъ и есть!.. Не скоро, очень-нескоро демъ.

— Отъ-чего же?

— Во-первыхъ, отъ-того, что нашъ начальникъ, любезнйшій герцогъ анжуйскій, запутался вчера вечеромъ въ такія дла, что вы скоро ему понадобитесь.

— Во-вторыхъ?

— Во-вторыхъ отъ-того, что по особенному счастію, г. Монсоро ничего не подозрваетъ, то-есть васъ, по-крайней-мр, онъ ни мало не подозрваетъ, что же онъ скажетъ, когда вы исчезнете изъ Парижа въ одно время съ его женою?

— А мн какое дло до того, что онъ скажетъ?

— Положимъ, что вамъ дла нтъ, такъ мн есть, графъ. Я берусь лечить раны, получаемыя вами на поединкахъ, потому-что вы сами хорошо владете шпагой, и эти раны никогда не могутъ быть опасны, но отрекаюсь отъ ранъ, которыя могутъ быть нанесены вамъ кинжаломъ гд-нибудь въ темнот, и особенно ревнивыми мужьями, эти животныя, въ подобныхъ случаяхъ, свирпы, неумолимы, вспомните хоть бднаго Сен-Мегрена, измнническимъ образомъ убитаго лотарингскимъ принцемъ.

— Что длать, другъ мой, судьбы своей не избгнешь, и если мн суждено быть убитымъ графомъ Монсоро…

— Что же?

— Тогда онъ убьетъ меня.

— А потомъ, черезъ недлю, черезъ мсяцъ, черезъ годъ, Діана де-Меридоръ, какъ вы ее еще называете, сдлается совершенно женою г. де-Монсоро, и ваша бдная душа, которая безсмертна, вроятно, будетъ парить надъ возлюбленною, будетъ крпко досадовать…

— Ты правъ, Реми, я хочу жить.

— Это прекрасно, но недостаточно, вы должны не только жить, но еще слдовать моимъ совтамъ — быть любезнымъ съ Монсоро, онъ теперь ревнуетъ къ герцогу анжуйскому, который бродилъ подъ окнами красавицы, какъ испанскій любовникъ, и былъ узнанъ по неизмнному спутнику его, Орильи. Старайтесь угождать почтенному мужу, не спрашивайте даже, куда двалась его жена: вы это знаете и безъ него, однимъ словомъ, войдите съ нимъ въ дружбу, и онъ везд будетъ провозглашать, что вы единственный дворянинъ, обладающій добродтелями Сципіона: умренностью и скромностью…

— Мн кажется, что ты правъ, сказалъ Бюсси.— Такъ-какъ я теперь уже не ревную къ этому медвдю, то сдлаю его ручнымъ, это будетъ удивительно-забавно! Требуй отъ меня теперь все, чего хочешь, Реми, теперь для меня нтъ ничего невозможнаго — я счастливъ!

Въ это время, кто-то постучался въ дверь. Бюсси и Реми замолчали.

— Кто тамъ? спросилъ Бюсси.

— Ваше сіятельство, отвчалъ пажъ:— какой-то дворянинъ желаетъ васъ видть.

— Видть меня? такъ рано? Что это за человкъ?

— Высокій господинъ въ зеленомъ бархатномъ плать и въ розовыхъ чулкахъ, съ нсколько-смшнымъ, но честнымъ лицомъ.

— Э! вскричалъ Бюсси: — ужь не Шомбергъ ли?

— Шомбергъ не высокъ.

— Правда, такъ не Монсоро ли?

— Монсоро не честенъ.

— Ты правъ, это не можетъ быть ни тотъ, ни другой, проси.

Минуту спустя, поститель явился на порог.

— Ахъ, Боже мой! вскричалъ Бюсси, поспшно вскочивъ при вид вошедшаго, Реми же, какъ скромный другъ, удалился въ сосднюю комнату.

— Мось Шико! вскричалъ Бюсси.

— Точно-такъ, графъ, отвчалъ Гасконецъ.

Бюсси смотрлъ на него съ тмъ удивленіемъ, которое можно перевести слдующими словами:

— Что вамъ надобно?

А потому Шико, понявъ этотъ нмой взглядъ, отвчалъ очень-серьзно:

— Графъ, я пришелъ предложить вамъ маленькое условіе.

— Предлагайте, отвчалъ Бюсси съ изумленіемъ.

— Что вы мн дадите, если я окажу вамъ большую услугу?

— Какова будетъ услуга, отвчалъ довольно-небрежно Бюсси.

Гасконецъ притворился, что не замчаетъ этого небрежнаго вида.

— Графъ, сказалъ Шико, садясь и перекидывая одну ногу на другую: — я замчаю, что вы не удостоиваете меня приглашенія приссть.

Краска бросилась въ лицо молодому графу.

— Это не хорошо, тмъ боле, что вы должны мн быть признательны за услугу, которую я намренъ оказать вамъ.

Бюсси не отвчалъ.

— Графъ, продолжалъ Шико, ни мало не смущаясь: — знаете ли вы лигу?

— Я слышалъ объ ней, отвчалъ Бюсси, обративъ невольное вниманіе на слова Гасконца.

— Слдовательно, вы должны знать, что лига есть не что иное, какъ союзъ правоврныхъ христіанъ, соединившихся съ благочестивою цлію перерзать своихъ ближнихъ, гугенотовъ. Принимаете ли вы участіе въ лиг? Я — ревностный членъ ея.

— Странно, что вы длаете мн такой вопросъ…

— Отвчайте: да, или нтъ?

— Повторяю вамъ, что я удивляюсь…

— Мн угодно было спросить васъ, принимаете ли вы участіе въ лиг, слышали вы?

— Мось Шико, такъ-какъ я не люблю вопросовъ, смысла которыхъ не понимаю, то покорнйше прошу васъ перемнить разговоръ, только изъ приличія я не говорю вамъ, что, не любя вопросовъ, не люблю и вопрошающихъ.

— Прекрасно, приличіе весьма-прилично въ обществ, говоритъ нашъ милый графъ де-Монсоро, когда онъ въ дух.

При имени де-Монсоро, произнесенномъ Гасконцемъ безъ намренія, Бюсси опять сталъ внимателенъ.

— Не открылъ ли де-Монсоро чего-нибудь, подумалъ онъ: — не подослалъ ли онъ Шико выпытать?..

Потомъ онъ прибавилъ вслухъ:

— Говорите скоре и ясне, мось Шико, даю вамъ только нсколько минутъ времени.

— Optime, сказалъ Шико: — въ нсколько минутъ можно многое высказать. Впрочемъ, я напрасно спрашивалъ васъ, потому-что если вы и не принимаете еще участія въ лиг, то скоро пріймите, по примру герцога анжуйскаго.

— Герцога анжуйскаго! Кто вамъ это сказалъ?

— Онъ самъ, вышеупомянутый герцогъ объяснилъ оное нижеподписанному Шико, какъ пишутъ законники и какъ писалъ почтенный Николай Давидъ, свтильникъ парижскаго форума, forum parisiense, каковый свтильникъ погашенъ неизвстно чьимъ дуновеніемъ… Слдовательно, если герцогъ анжуйскій принадлежитъ къ лиг, то и вы, правая рука его, не можете не принадлежать къ ней! Это очень-естественно: лига не захочетъ взять въ начальники лвшу!

— Что же дале, мось Шико? спросилъ Бюсси ласкове прежняго.

— Дале? возразилъ Шико.— Дале, что если только узнаютъ, что вы членъ лиги или будете членомъ ея, то съ вами будетъ то же, что съ его королевскимъ высочествомъ.

— А что случилось съ его высочествомъ? вскричалъ Бюсси.

— Графъ, сказалъ Шико, вставъ и принявъ тотъ самый тонъ, которымъ говорилъ ему за нсколько минутъ Бюсси:— графъ, я не люблю вопросовъ и,— позвольте мн не уважить приличія,— не терплю вопрошающихъ! И потому мн хочется оставить васъ на произволъ судьбы.

— Мось Шико, сказалъ Бюсси съ улыбкой, заключавшей въ себ извиненіе дворянина:— прошу васъ, скажите мн, что случилось съ герцогомъ?

— Онъ подъ арестомъ.

— Гд?

— Въ своей спальн. Четверо изъ моихъ добрыхъ друзей караулятъ его: господинъ де-Шомбергъ, выкрашенный вчера въ синюю краску, что вамъ, впрочемъ, очень-хорошо извстно, ибо вы проходили мимо во время самой операціи, мось д’Эпернонъ, пожелтвшій отъ вчерашняго страха, мось де-Келюсъ, покраснвшій отъ злобы, и мось де-Можиронъ, поблднвшій отъ скуки, все это очень-мило, тмъ боле, что герцогъ зеленетъ отъ боязни, такъ-что мы, луврскіе обитатели, будемъ наслаждаться всми цвтами радуги!..

— Слдовательно, вы полагаете, что и мн угрожаетъ опасность? спросилъ Бюсси.

— Опасность?.. Нтъ, позвольте, немножко похуже этого… я думаю, что къ вамъ сейчасъ пожалуютъ стражи…

Бюсси вздрогнулъ.

— Любите вы Бастилью, мось де-Бюсси? Тамъ очень-удобно размышлять о сует міра сего… Впрочемъ, комендантъ, г. Лоранъ Тестю, очень-хорошо кормитъ своихъ голубковъ.

— Меня хотятъ посадить въ Бастилью! вскричалъ Бюсси.

— Mordieu! я совсмъ и забылъ, что у меня въ карман есть нчто въ род приказанія отправить васъ туда. Угодно вамъ посмотрть?

И Шико вынулъ изъ кармана королевское повелніе, написанное по форм и повелвавшее немедленно схватить Луи де-Клермона, графа де-Бюсси д’Амбуаза, гд бы онъ ни находился.

— Сочиненіе мось де-Келюса, сказалъ Шико:— очень-мило написано.

— Въ такомъ случа, вскричалъ Бюсси, тронутый поступкомъ Шико:— вы, въ-самомъ-дл, оказываете мн величайшую услугу.

— Кажется, сказалъ Гасконецъ.

— Г. Шико, сказалъ Бюсси: — прошу васъ, будьте со мною откровенны: съ какою цлію спасаете вы меня? Я знаю, что вы любите короля, и что король не любитъ меня…

— Графъ, отвчалъ Шико, вставъ и поклонившись: — я спасаю васъ только съ тою цлію, чтобъ спасти васъ. Толкуйте это себ, какъ вамъ угодно.

— Но, ради Бога, скажите, чему я долженъ приписать ваше благорасположеніе?

— Вы забыли, что я жду отъ васъ вознагражденія.

— Правда.

— Согласны ли вы?

— Всей душою!

— Слдовательно, вы не откажетесь услужить мн, когда представится случай?

— Не откажусь сдлать все, что будетъ въ моихъ силахъ. Честное слово Бюсси!

— Этого слова мн достаточно, сказалъ Шико, вставая.— Садитесь же скоре на коня и убирайтесь подальше, я же снесу повелніе куда слдуетъ.

— Такъ не вамъ было поручено арестовать меня?

— А, графъ! за кого вы меня принимаете? Я дворянинъ.

— Но я не могу оставить герцога анжуйскаго…

— Оставляйте смло, онъ первый измнилъ вамъ.

— Вы благородный дворянинъ, г. де-Шико, сказалъ Бюсси Гасконцу.

— Это я знаю и безъ васъ, графъ! отвчалъ Шико.

Бюсси позвалъ Годуэна.

Реми, надобно отдать ему справедливость, подслушивалъ за дверью, онъ немедленно явился на зовъ графа.

— Реми, вскричалъ Бюсси: — вели сдлать лошадей.

— Он осдланы, ваше сіятельство, спокойно отвчалъ Реми.

— Графъ, сказалъ Шико,— господинъ Реми умный молодой человкъ.

— Это я знаю и безъ васъ! отвчалъ Реми.

И они очень-вжливо и церемонно поклонились другъ другу.

Бюсси взялъ вс свои наличныя деньги и наполнилъ ими свои карманы и карманы Годуэна, потомъ поклонился Шико, еще раз поблагодарилъ и поспшно сталъ сходить съ лстницы.

— Извините, графъ, сказалъ Шико:— мн нужно присутствовать при вашемъ отъздъ.

И Шико послдовалъ за Бюсси и Годуэномъ до конюшенъ, гд стояли на готовъ дв осдланныя лошади.

— Куда же мы демъ? спросилъ Реми, небрежно подбирая поводья.

— Но…

Бюсси притворился, будто находится въ нершимости.

— Отъ-чего бы вамъ не хать въ Нормандію? небрежно спросилъ Шико, съ видомъ знатока осматривая лошадей.

— Нтъ, отвчалъ Бюсси:— это слишкомъ-близко.

— А во Фландрію? продолжалъ Шико.

— Слишкомъ-далеко.

— Мн кажется, сказалъ Реми: — что лучше всего хать въ Анжу, какъ вы думаете, ваше сіятельство?

— Пожалуй, подемъ въ Анжу, сказалъ Бюсси, покраснвъ.

— Такъ-какъ вы дете… началъ Шико.

— Немедленно.

— То честь имю желать вамъ счастливаго пути, поминайте меня въ своихъ молитвахъ.

И почтенный дворянинъ удалился съ приличною важностью, отбивая углы своей длинной шпагой.

— Чему быть, того не миновать! сказалъ Реми, съ улыбкой посмотрвъ на графа.

— Поскачемъ скоре! вскричалъ Бюсси:— мы, можетъ-быть, еще догонимъ ее.

— Ахъ, ваше сіятельство, сказалъ Бодуэнъ: — не мшайте судьб… она балуетъ васъ.

И они ускакали.

VIII.
Ходули Шико, щелкушка Келюса, и сарбаканъ Шомберга.

Не смотря на наружное равнодушіе, Шико возвращался въ Лувръ съ невыразимою радостью въ сердц.

Онъ втройн былъ счастливъ тмъ, что оказалъ услугу такому благородному человку, какъ Бюсси, что принималъ участіе въ интриг, и что сдлалъ возможною для короля ршительную мру, которую требовали обстоятельства.

И точно, умъ и, особенно, сердце Бюсси, союзъ трехъ братьевъ Гизовъ, угрожали бдой Парижу.

Все, чего король опасался, и что Шико предвидлъ, случилось.

Принявъ у себя утромъ членовъ-лигеровъ, явившихся къ нему съ тетрадями, исписанными именами, общавъ главу лигъ, заставивъ всхъ поклясться въ безпрекословномъ повиновеніи глав, котораго назначитъ король, побесдовавъ съ кардиналомъ и герцогомъ майеннскимъ, Генрихъ де-Гизъ пошелъ къ герцогу анжуйскому, съ которымъ разстался наканун въ десятомъ часу вечера.

Шико ожидалъ этого посщенія, и потому, вышедъ отъ Бюсси, онъ сталъ бродить около алансонскаго дворца. Онъ не прождалъ четверти часа, какъ увидлъ де-Гиза.

Шико спрятался за уголъ, герцогъ вошелъ во дворецъ.

Тамъ онъ засталъ перваго каммердинера Франсуа, безпокоившагося о томъ, что его господинъ не возвращался домой, но онъ полагалъ, что, вроятно, герцогъ провелъ эту ночь въ Лувр.

Де-Гизъ пожелалъ видть Орильи. Каммердинеръ отвчалъ, что онъ съ вечера ждетъ въ кабинет его высочества.

Герцогъ вошелъ туда. Орильи, какъ читатели уже знаютъ, былъ повренный принца и его музыкантъ на лютн, ему были извстны вс тайны его высочества, но теперь онъ столько же безпокоился объ отсутствіи своего господина, какъ и каммердинеръ. Разсянно перебирая пальцами струны лютни, онъ часто вставалъ, подходилъ къ окну и смотрлъ, не идетъ ли принцъ.

Три раза посылали въ Лувръ, и каждый разъ посланному отвчали, что его высочество, воротившись очень-поздно домой, изволитъ еще почивать.

Генрихъ де-Гизъ сталъ разспрашивать Орильи.

Орильи отвчалъ, что былъ отдленъ вчера вечеромъ толпою отъ принца и, тщетно проискавъ его довольно-долгое время, воротился въ алансонскій дворецъ, не зная о намреніи его высочества провести ночь въ Лувр. Повренный Франсуа разсказалъ также де-Гизу, что три раза посылалъ въ Лувръ, и каждый разъ ему отвчали, что герцогъ еще почиваетъ.

— Почиваетъ? Въ одиннадцать часовъ? сказалъ де-Гизъ.— Это что-то невроятно, самъ король всегда уже на ногахъ въ это время. Орильи, вы должны бы сходить въ Лувръ.

— Я самъ уже думалъ объ этомъ, ваша свтлость, отвчалъ Орильи: — но мн кажется, что его высочество гд-нибудь любезничаетъ и нарочно веллъ привратнику сказывать, что онъ спитъ. Если такъ, то онъ можетъ обидться…

— Нтъ, Орильи, возразилъ де-Гизъ:— герцогъ человкъ благоразумный и не станетъ заниматься пустяками въ такой важный день. Ступайте же безъ боязни въ Лувръ: вы непремнно найдете тамъ его высочество.

— Извольте, ваша свтлость, но что же мн сказать ему?

— Скажите, что собраніе въ Лувр назначено къ двумъ часамъ, и что мы условились переговорить еще до того времени. Вы понимаете, Орильи, прибавилъ герцогъ съ движеніемъ довольно-непочтительной досады:— что въ такое время, когда король готовится назначить начальника лиги, спать смшно!

— Итакъ, я попрошу его высочество пожаловать сюда?

— Да, и скажите, что я съ нетерпніемъ жду его, лигры начинаютъ уже собираться въ Лувръ, слдовательно, теперь намъ каждая минута дорога. Я же, между-тмъ, пошлю за графомъ де-Бюсси.

— Слушаю, ваша свтлость. Если жь я не найду его высочества въ Лувр, что тогда?

— Если не найдете, такъ и не ищите. Докажите, по-крайней-мр, свое усердіе, и онъ не будетъ имть права сердиться на васъ. Во всякомъ случа, я самъ въ три четверти втораго буду въ Лувр.

Орильи поклонился и вышелъ.

Шико, увидвъ его, догадался, куда и зачмъ онъ шелъ.

— Все погибло, подумалъ Гасконецъ: — или, по-крайней-мр, дло страшно запутается и будетъ отложено въ долгій ящикъ, если герцогъ де-Гизъ узнаетъ, что Франсуа подъ арестомъ.

Посл этого разсужденія, Шико пустился со всхъ ногъ по направленію къ Лувру и, обойдя кругомъ, посплъ туда гораздо-прежде Орильи.

Мы же послдуемъ за повреннымъ герцога анжуйскаго.

Онъ пошелъ вдоль набережной, покрытой торжествующими гражданами, и направился къ Лувру, сохранявшему свою спокойную, строгую физіономію посреди всеобщей радости.

Орильи зналъ всхъ при двор, онъ остановился у воротъ и разговорился съ дежурнымъ офицеромъ, важной особой для любителей придворныхъ новостей.

Дежурный офицеръ былъ чрезвычайно-любезенъ и веселъ: король всталъ въ самомъ пріятномъ расположеніи духа.

Отъ дежурнаго офицера, Орильи перешелъ къ швейцару.

Швейцаръ осматривалъ нсколько десятковъ лакеевъ, которымъ сшили новое платье, и раздавалъ имъ алебарды новаго фасона.

Онъ очень-ласково улыбнулся Орильи, отвчалъ на его замчанія относительно погоды, что подало музыканту хорошую идею о политической атмосфер.

Довольствуясь собранными свдніями, Орильи пошелъ дале, къ парадной лстниц, ведшей къ покоямъ герцога. Онъ почтительно кланялся во вс стороны дворянамъ, собиравшимся уже въ сняхъ.

У двери спальни его высочества, онъ увидлъ Шико, сидвшаго на складномъ табурет.

Шико одинъ игралъ въ шахматы и обдумывалъ какой-то ходъ.

Орильи хотлъ пройдти, но вытянутыя впередъ длинныя ноги Шико преградили ему дорогу.

Онъ долженъ былъ ударить Гасконца по плечу.

— Ахъ, извините! сказалъ Шико: — я не узналъ васъ, мосье Орильи.

— Что вы тутъ длаете, мось Шико?

— Какъ видите, играю въ шахматы.

— Одни?

— Да… обдумываю ходъ… вы играете въ шахматы?

— Плохо.

— Ахъ, да! вдь вы музыкантъ, а музыка такое трудное искусство, что счастливцы, которымъ оно дается, должны посвятить ему все свое время, вс свои способности.

— А ходъ, вроятно, трудный? спросилъ Орильи смясь.

— Ужасно трудный: мой король безпокоитъ меня, вы, можетъ-быть, не знаете, мось Орильи, что въ шахматахъ король — пшка весьма-ничтожная, неимющая ршительно никакой воли, король въ шахматахъ можетъ ступить только одинъ шагъ впередъ и одинъ назадъ, между-тмъ, какъ его окружаютъ ловкіе, сильные враги: кони, скачущіе изъ одного угла въ другой, и простыя пшки, окружающія его и всячески ему досаждающія, такъ-что ему стоитъ только сдлать одинъ необдуманный шагъ, и онъ погибъ!.. Правда, есть у короля одна преданная пшка, шутъ, она иметъ право ходить взадъ и впередъ, изъ одного конца въ другой, становится передъ королемъ, за нимъ, возл него, но и то надобно-замтить, что чмъ шутъ преданне королю, тмъ большей опасности онъ-самъ подвергается… Вотъ теперь, на-примръ, я долженъ вамъ признаться, мось Орильи, что мой король и шутъ его находятся въ чрезвычайно-затруднительномъ положеніи.

— Но, спросилъ Орильи: — по какому случаю пустились вы въ эти глубокомысленныя комбинаціи здсь, у двери покоевъ его высочества?

— Я жду г. де-Келюса.

— Онъ гд?

— Здсь.

— Да гд же здсь? спросилъ Орильи.

— У его высочества.

— У его высочества? Г. де-Келюсъ? съ изумленіемъ повторилъ Орильи.

Во все время этого разговора, Шико понемногу отодвигался, такъ-что Орильи невольно вступалъ въ корридоръ, и находился у самой двери въ спальню герцога.

При послднихъ словахъ, онъ, однакожь, отступилъ въ нершимости.

— А зачмъ г. де-Келюсъ у его высочества герцога анжуйскаго? спросилъ Орильи:— они, кажется, никогда друзьями не были,

— Тссъ! прошиплъ Шико съ таинственнымъ видомъ.

И, схвативъ обими руками шахматную доску, онъ выпятился впередъ и перегнулся такимъ образомъ, что губы его почти коснулись ушей Орильи.

— Онъ пришелъ просить извиненіи у его высочества…

— Извиненія? въ чемъ?

— Они вчера немножко поссорились.

— Не-уже-ли?

— Да, король веллъ ему извиниться: вдь вы знаете, какъ братья теперь дружны между собою… а потому король пожурилъ Келюса, да еще веллъ ему просить прощенія.

— Въ-самомъ-дл?

— Какъ же, какъ же? Ахъ, мось Орильи, сказалъ Шико:— вдь это, просто, золотой вкъ! Лувръ превратится въ настоящую Аркадію, а братья — Arcades ambo!.. Ахъ, извините, я забылъ, что вы музыкантъ и опять заговорилъ съ вами по-латин.

Орильи улыбнулся и вошелъ въ переднюю, когда онъ отворялъ дверь, Гасконецъ перемигнулся съ Келюсомъ, который былъ, впрочемъ, уже предувдомленъ.

Шико же опять погрузился въ размышленія надъ шахматною доскою.

Келюсъ, сидвшій въ передней и безпечно игравшій красивой щелкушкой изъ чернаго дерева, съ вставными перламутровыми украшеніями, ловко закидывая шарикъ и такъ же ловко ловя его, вжливо поклонился Орильи.

— Браво! мось де-Келюсъ, сказалъ Орильи, полюбовавшись ловкостью молодаго человка: — браво!

— Ахъ, любезнйшій мось Орильи, сказалъ Келюсъ: — когда-то я буду такъ ловко играть въ щелкушку, какъ вы играете на лютн?

— Упражняйтесь, отвчалъ Орильи съ нкоторой досадой.— Но мн сказали, что вы у его высочества?

— Да, я выпросилъ у него аудіенцію, любезный Орильи, — но Шомбергъ предупредилъ меня!

— Какъ! и г. де-Шомбергъ тоже? вскричалъ Орильи съ изумленіемъ.

— Какъ же! Все по приказанію короля. Шомбергъ тутъ, въ столовой. Войдите, пожалуйста, мось Орильи, и напомните его высочеству, что мы давно ждемъ.

Орильи вошелъ въ слдующую комнату и увидлъ Шомберга, растянувшагося на длинной скамь, обитой мягкой подушкой.

Лежа на спин, Шомбергъ прицливался въ золотое колечко, прившенное къ потолку на шелковой тесемк, и пускалъ изъ сарбакана маленькіе глиняные шарики, которые приносила ему обратно его любимая собака.

— Какъ! вскричалъ Орильи: — вы забавляетесь такимъ-образомъ въ покояхъ его высочества?.. А, мось де-Шомбергъ!.. Это неприлично.

— Ахъ, guten Morgen, мось, сказалъ Шомбергъ: — что длать? надобно же какъ-нибудь убить время до аудіенціи.

— Но гд же его высочество? спросилъ Орильи.

— Тссъ! Его высочество занятъ съ д’Эпернономъ и Можирономъ. Они просятъ у него прощеніе. Но не угодно ли вамъ войдти, мось д’Орильи, вдь вы свой человкъ у герцога!

— Можетъ-быть, герцогу неугодно?..

— Совсмъ нтъ, онъ у себя въ картинной:— войдите, войдите.

И, схвативъ Орильи за плеча, онъ почти-насильно впихнулъ его въ слдующую комнату, гд музыкантъ, неуспвавшій прійдти въ себя отъ изумленія, увидлъ передъ зеркаломъ д’Эпернона, приглаживавшаго себ усы, и Можирона, вырзывавшаго картинки.

Герцогъ сидлъ безъ шпаги между обоими молодыми людьми, смотрвшими на него только для того, чтобъ слдить за малйшими его движеніями и весьма-неуважительно разговаривавшими съ нимъ.

Увидвъ Орильи, герцогъ хотлъ броситься къ нему на встрчу.

— Тише, ваше высочество, вскричалъ Можиронъ: — вы наступаете на мои картинки.

— Боже! вскричалъ музыкантъ: — что я слышу? Васъ оскорбляютъ, ваше высочество!

— А, почтеннйшій Орильи! сказалъ д’Эпернонъ, продолжая приглаживать усы передъ зеркаломъ: — какъ поживаете? Должно-быть, хорошо, потому-что у васъ яркій румянецъ на щечкахъ!

— Будьте такъ добры, господинъ музыкантъ, сказалъ Можиронъ:— принесите намъ свой маленькій кинжалъ.

— Господа, господа! вскричалъ Орильи: — вы забываете, гд вы!

— Ни мало, любезнйшій Орфей, отвчалъ д’Эпернонъ:— другъ мой проситъ васъ принести кинжалъ, потому-что герцогъ безоруженъ.

— Орильи! произнесъ герцогъ глухимъ голосомъ и съ подавляемою яростію:— разв ты не видишь, что я арестованъ?

— Арестованы! Кмъ?

— Братомъ. Не-уже-ли ты не понялъ этого, узнавъ моихъ стражей?

Орильи вскрикнулъ съ изумленіемъ.

— Я ничего не зналъ, ваше высочество, вскричалъ онъ:— иначе…

— Вы взяли бы съ собою лютню, чтобъ развлечь его высочество, любезнйшій мось Орильи? произнесъ насмшливый голосъ:— но я подогадливе васъ… я послалъ за вашей лютней… вотъ она…

И Шико подалъ бдному музыканту лютню: за Гасконцемъ стояли Келюсъ и Шомбергъ, потягивавшіеся и звавшіе.

— А что твои шахматы, Шико? спросилъ д’Эпернонъ.

— Ахъ, да! спросилъ Келюсъ: — нашелъ ты ходъ?

— Мн кажется, господа, что дуракъ спасетъ своего короля, только не безъ труда. Мось Орильи, пожалуйте мн свой кинжалъ…

Музыкантъ повиновался, печально опустилъ голову, и слъ на подушку у ногъ принца.

— Одинъ сидитъ ужь въ мышеловк, сказалъ Келюсъ,— попадутся и другіе.

Съ этими словами, объяснявшими Орильи вс предшествовавшія сцены, Келюсъ воротился въ переднюю, промнявъ сперва свою щелкушку на сарбаканъ Шомберга.

— Вотъ что дло, то дло! сказалъ Шико: — надо умть разнообразить свои удовольствія, отправлюсь выбирать начальника лиг.

И онъ вышелъ изъ комнаты герцога, у ногъ котораго сидлъ унылый, грустный музыкантъ съ лютней.

IX.
Какъ король назначилъ предводителя лиг, только не его высочество герцога анжуйскаго и не его свтлость герцога де-Гиза.

Часъ большаго собранія наступилъ, или, лучше сказать, наступалъ, потому-что съ полудня уже стали собираться въ Лувръ главные лигры и многіе любопытные.

Волновавшійся Парижъ отправилъ въ Лувръ депутаціи лигровъ, цеховъ, милиціи и старшинъ городскихъ, и вся столица какъ-бы раздлилась на дв части: на Лувръ и городъ, на дйствующихъ и любопытствующихъ.

Вокругъ Лувра толпилось несметное множество народа, какъ-бы сжимая его массой своей, но Лувръ былъ спокоенъ. То время, когда ни вковыя стны, ни громъ пушекъ не могли остановить яростной черни, не наступило еще: швейцарская стража улыбалась массамъ Парижанъ, не смотря на то, что эти массы были вооружены, а Парижане улыбались швейцарской страж: не наступило еще время пролитія крови въ королевскихъ покояхъ…

Не смотря, однакожъ, на то, что драма не принимала еще мрачнаго вида, она была исполнена занимательности: въ тронной зал сидлъ король, окруженный своими офицерами, друзьями, родными, придворными, передъ нимъ поочередно проходили депутаціи, оставлявшія начальниковъ своихъ въ тронной зал, а сами выходившія изъ Лувра и занимавшія мста, назначенныя имъ подъ окнами и на дворахъ.

Такимъ-образомъ, король могъ однимъ взглядомъ окинуть всхъ своихъ враговъ, которыхъ указывали ему иногда Шико, стоявшій за трономъ, иногда взглядъ вдовствующей королевы, а иногда движеніе низшихъ лигровъ, неумвшихъ скрывать свое нетерпніе при появленіи кого-либо изъ могущественнйшихъ ихъ начальниковъ.

Вошелъ графъ де-Монсоро.

— Посмотри-ка, Генрихъ, посмотри-ка, шепнулъ Шико.

— На кого мн смотрть?

— На твоего обер-егермейстера, право, стоитъ посмотрть на него, онъ ужасно блденъ и весь забрызганъ грязью.

— Точно, сказалъ король:— это онъ.

Генрихъ сдлалъ знакъ графу де-Монсоро, обер-егермейстеръ приблизился.

— Какимъ образомъ очутились вы здсь? спросилъ его король.— Я послалъ васъ въ Венсеннъ выгнать оленя.

— Въ семь часовъ олень былъ выгнанъ, ваше величество, но, не получивъ до полудня никакого извстія, я поспшилъ прискакать сюда и освдомиться, не случилось ли чего съ вашимъ величествомъ.

— Не-уже-ли? спросилъ король.

— Государь! продолжалъ графъ: — я провинился… но приписывайте мою вину избытку преданности вашему величеству.

— Благодарю, отвчалъ Генрихъ III: — я съумю оцнить вашу преданность.

— Угодно ли будетъ теперь вашему величеству приказать, чтобъ я воротился въ Венсеннъ? съ безпокойствомъ спросилъ де-Монсоро.

— Нтъ, нтъ, останьтесь, господинъ обер-егермейстеръ, охота эта была не что иное, какъ прихоть, которая такъ же скоро прошла, какъ и пришла, останьтесь здсь, мн теперь нужны люди преданные, врные, и — вы сами становитесь въ число тхъ, на преданность которыхъ я могу полагаться.

Монсоро поклонился.

— Гд прикажете мн стать, ваше величество? спросилъ онъ.

— Отдай мн его на полчасика! шепнулъ Шико на ухо королю.

— Зачмъ?

— Мн хочется побсить его. Теб вдь все равно, а ты долженъ вознаградить меня за то, что заставляешь присутствовать на этой скучной церемоніи.

— Такъ возьми же его.

— Гд прикажете мн стать, ваше величество? повторилъ графъ де-Монсоро.

— Гд вамъ угодно. Или нтъ, станьте за моимъ кресломъ. Это мсто моихъ друзей.

— Пожалуйте-ка сюда, господинъ обер-егермейстеръ, сказалъ Шико, сторонясь и пропуская де-Монсоро: — пожалуйте-ка сюда и полюбуйтесь нашими депутаціями… это лучше всякой охоты! Вотъ, на-примръ, дичь, которую узнаетъ по запаху не только охотничья собака, но и самъ охотникъ. Ventre de biche! Какое благовоніе! Это проходятъ, или, лучше сказать, прошли сапожники, а вотъ идутъ кожевники. Mort de ma vie! если вы и теперь не слышите никакого запаха, такъ я сейчасъ же отставлю васъ отъ должности!

Графъ де-Монсоро притворялся слушающимъ или слушалъ, но не слышалъ. Онъ былъ весьма озабоченъ и осматривался съ безпокойствомъ, которое тмъ боле поразило короля, что Шико безпрестанно заставлялъ его смотрть на графа.

— Знаешь ли, говорилъ Шико шопотомъ королю:— за кмъ охотится теперь твой обер-егермейстеръ?

— Не знаю.

— За твоимъ братомъ, анжуйскимъ.

— Только безуспшно, сказалъ король улыбнувшись.

— Еще бы! Хочешь ли, я совсмъ собью его съ толку?

— Пожалуй.

— Постой же… говорятъ, что волка отъ лисицы чутьемъ не различишь: такъ я жь его собью съ толку и съ дороги. Спроси его, гд графиня?

— Зачмъ?

— Сперва спроси, потомъ разспрашивай.

— Графъ, спросилъ Генрихъ: — гд ваша супруга? Я не вижу ея между придворными дамами?

Графъ вздрогнулъ, какъ-будто бы его ужалила змя.

Шико почесывалъ кончикъ носа, мигая королю.

— Ваше величество, отвчалъ обер-егермейстеръ: — жена моя нездорова, ей вреденъ парижскій климатъ, испросивъ позволеніе у ея величества, она ухала въ прошедшую ночь съ барономъ де-Меридоромъ, отцомъ своимъ.

— Куда же она ухала? спросилъ король, весьма-довольный тмъ, что могъ отвернуться, когда проходилъ цехъ кожевниковъ.

— Въ Анжу, на свою родину, ваше величество.

— Правда, замтилъ Шико весьма-серьзно: — парижскій воздухъ чрезвычайно-вреденъ беременнымъ женщинамъ: Gravidis uxoribus Lutetia inclemens…

Монсоро поблднлъ и съ бшенствомъ посмотрлъ на Шико, облокотившагося на спинку королевскаго кресла и внимательно смотрвшаго на проходившихъ вслдъ за кожевниками позументщиковъ.

— А кто сказалъ вамъ, что графиня беременна? проговорилъ Монсоро, кусая губы.

— А разв нтъ? спросилъ Шико.

— Нтъ.

— Та-та-та! Слышалъ, Генрихъ? спросилъ Шико короля:— кажется, твой обер-егермейстеръ похожъ на тебя… не удается ему!

Монсоро сжалъ кулаки и скрылъ свое бшенство, бросивъ на Шико взглядъ, исполненный ненависти и мщенія. Шико отвчалъ на этотъ взглядъ, надвинувъ на глаза шляпу.

Графъ понялъ, что теперь сердиться было бы неприлично и смшно, а потому покачалъ головой, какъ-бы желая разсять тягостныя мысли.

Шико повеселлъ и, принявъ посл сердитаго самый ласковый видъ, сказалъ:

— Бдная графиня, она умретъ со скуки дорогой.

— Я говорилъ его величеству, сказалъ Монсоро:— что она похала съ отцомъ.

— Положимъ такъ, отецъ — лицо весьма-почтенное, но довольно-скучное… такъ, что еслибъ съ нею былъ только отецъ, то…

— Что? съ живостію спросилъ графъ.

— Что что? спросилъ въ свою очередь Шико.

— Что вы хотите сказать словами: только отецъ?

— А! вы сдлали грамматическій элипсисъ, опущеніе словъ.

Графъ пожалъ плечами.

— Нтъ, ужь позвольте вамъ замтить, господинъ обер-егермейстеръ, что вы сдлали опущеніе. Вопросительная форма, употребленная вами, называется грамматическимъ элипсисомъ или опущеніемъ. Спросите хоть Генриха: онъ вдь филологъ!

— Да, сказалъ Генрихъ: — но что хотлъ ты сказать двумя послдними словами?

— Какими словами?

— Только отецъ.

— Что хотлъ сказать, то и сказалъ. Я удивляюсь милости Провиднія, и повторяю, что еслибъ съ нею былъ только отецъ, то она умерла бы со скуки, но, по счастію, на большихъ дорогахъ встрчаются пріятели, большіе весельчаки, которые, наврное, доставятъ графин пріятное развлеченіе, а такъ-какъ они дутъ къ одной цли, прибавилъ Шико небрежно: — то нтъ никакого сомннія, что они встртятся. Генрихъ, у тебя довольно-живое воображеніе, можешь ли ты представить себ, какъ они дутъ рядышкомъ? Дорога славная, по сторонамъ зелень, лошади красуются, пріятель нашъ разсказываетъ ея сіятельству тысячу забавныхъ анекдотцевъ, а ея сіятельство покатывается со смху.

Новый ударъ и боле-меткій, нанесенный въ самое сердце обер-егермейстеру!

Однако, невозможно было разсердиться въ присутствіи короля, бывшаго въ эту минуту за-одно съ Шико, а потому, преодолвъ бшенство, онъ взглянулъ на Гасконца съ лицемрною любезностью и спросилъ ласковымъ голосомъ:

— Какъ? кто-нибудь изъ вашихъ пріятелей похалъ въ Анжу?

— Скажите лучше изъ нашихъ, потому-что тотъ, кто похалъ, боле вашъ, нежели нашъ пріятель.

— Вы удивляете меня, мось Шико, сказалъ графъ:— я не знаю, кто…

— Полноте! не притворяйтесь.

— Клянусь вамъ…

— Знаете, графъ, вдь я видлъ, какъ вы сейчасъ искали глазами,— разумется, тщетно,— того изъ вашихъ друзей, кто теперь преспокойно скачетъ по дорог въ Анжу.

— Какъ! вы видли? спросилъ графъ.

— Да, видлъ, господинъ обер-егермейстеръ, блднйшій изъ всхъ прошедшихъ, настоящихъ и будущихъ обер-егермейстеровъ, начиная отъ Нимврода до г. д’Отфора, вашего предшественника…

— Мось Шико!..

— Что мось Шико? Разумется, блднйшій! Veritas veritatum. Это латинскій барбаризмъ, потому-что на свт только одна истина, а еслибъ были дв, такъ одна изъ нихъ была бы не истина… Но вдь вы не филологъ, почтеннйшій господинъ обер-егермейстеръ.

— Нтъ, не филологъ, а потому прошу васъ воротиться безъ дальнйшихъ цитатъ къ пріятелямъ, о которыхъ вы говорите, и назвать мн ихъ, если тому не воспрепятствуетъ избытокъ воображенія, который я въ васъ замчаю…

— Э! Боже мой! вы затвердили одно и то же, господинъ обер-егермейстеръ. Morbleu! ищите и обрящете! Ваше дло ловить зврей и открывать логовища ихъ, доказательствомъ тому служитъ бдный олень, котораго вы напрасно вспугнули сегодня утромъ. Весело ли бы вамъ было, еслибъ вамъ кто-нибудь помшалъ спать?

Взоръ Монсоро боязливо блуждалъ по зал, ища кого-то.

— Какъ? вскричалъ онъ, замтивъ незанятое мсто возл короля.

— Давно бы такъ, сказалъ Шико.

— Его высочество герцогъ анжуйскій! вскричалъ обер-егермейстеръ.

— Лови, лови! сказалъ Гасконецъ:— зврь показался.

— Онъ ухалъ сегодня! вскричалъ графъ.

— Онъ ухалъ сегодня, отвчалъ Шико: — но, быть-можетъ, онъ ухалъ вчера. Спросимъ короля, графъ. Генрихъ, сынъ мой, когда исчезъ твой братъ?

— Въ прошедшую ночь, отвчалъ король.

— Герцогъ ухалъ… ухалъ… проговорилъ Монсоро задыхающимся голосомъ, поблднвъ и задрожавъ.— Ахъ, Боже мой! Можетъ ли это быть, ваше величество?

— Я не говорю, что братъ мой ухалъ, возразилъ король: — я говорю только, что онъ исчезъ въ прошлую ночь, и что лучшіе друзья его не знаютъ, куда онъ двался.

— О! произнесъ графъ съ яростію: — еслибъ я былъ увренъ!..

— Ну, что жь, еслибъ вы и были уврены? Не бда, если герцогъ и поволочится за ея сіятельствомъ! Нашъ пріятель Франсуа самый любезный изъ всей семьи, онъ волочился во время оно за Карла IX, а теперь волочится за Генриха III, которому не до прекраснаго пола! Надобно же, чтобъ при двор одинъ изъ принцевъ былъ представителемъ французской любезности…

— Герцогъ ухалъ… ухалъ… повторялъ де-Монсоро:— уврены ли вы въ этомъ?

— А вы? спросилъ Шико.

Обер-егермейстеръ еще разъ обратилъ взоръ къ мсту, обыкновенно занимаемому герцогомъ возл брата.

— Я долженъ удостовриться, проговорилъ онъ, сдлавъ движеніе, какъ-бы намреваясь бжать.

Шико удержалъ его.

— Стойте же смирно, mordieu! сказалъ онъ.— Вы такъ безпокойны, что у меня голова кружится. Mort de ma vie! какъ бы я желалъ быть на мст вашей жены, хоть бы для того только, чтобъ провести цлый день съ-глазу-на-глазъ съ принцемъ, и чтобъ послушать Орильи: онъ играетъ не хуже покойнаго Орфея. Счастлива же ваша супруга, нечего сказать!

Монсоро задрожалъ отъ гнва.

— Потише, господинъ обер-егермейстеръ, потише, сказалъ Шико:— умрьте вашу радость, засданіе начинается. Неприлично давать волю своимъ страстямъ, послушайте лучше рчь короля.

Обер-егермейстеръ невольно долженъ былъ стоять смирно, потому-что мало-по-малу тронная зала наполнялась народомъ. Все утихло. Герцогъ де-Гизъ вошелъ въ залу и преклонилъ предъ королемъ колно, бросивъ безпокойный взглядъ на незанятое мсто герцога анжуйскаго.

Король поднялся съ кресла.

Герольды возстановили молчаніе.

X.
Продолженіе.

— Господа, сказалъ король: — когда наступило глубокое молчаніе и когда въ залу вошли д’Эпернонъ, Шомбергъ, Можиронъ и Келюсъ, которыхъ смнилъ швейцарскій караулъ:— господа, находясь, такъ-сказать, между небомъ и землею, король долженъ внимать гласу свыше и снизу, онъ долженъ повиноваться вол Господа и исполнять требованія народа. Я очень-хорошо понимаю, что союзъ всхъ силъ, соединенныхъ на защиту вры католической, есть залогъ спокойствія, если и не благоденствія моего народа, а потому съ благодарностію выслушалъ совтъ, данный мн его свтлостью, принцемъ де-Гизомъ. Итакъ, утверждаю лигу и даю полное и совершенное на нее согласіе, но такъ-какъ огромному тлу необходима сильная, могущественная голова, такъ-какъ необходимо, чтобъ начальникъ союза, поставившаго себ цлію защиту церкви православной, былъ ревностнйшимъ сыномъ церкви, по званію или побужденію собственнаго сердца, то я назначаю лиг главою христіанскаго принца…

Генрихъ III съ намреніемъ остановился.

Полетъ мухи былъ бы великимъ событіемъ посреди этой всеобщей неподвижности.

Генрихъ III повторилъ:

— Я назначаю главою… Генриха III, короля Франціи и Польши!

Послднія слова Генрихъ произнесъ нарочно съ торжествующимъ видомъ, чтобъ сильное возбудить энтузіазмъ своихъ приверженцевъ и вмст съ тмъ сильне поразить лигровъ, глухимъ ропотомъ изъявлявшихъ неудовольствіе, изумленіе и страхъ.

Герцогъ де-Гизъ стоялъ какъ пораженный громомъ, крупныя капли пота катились со лба его, онъ помнялся взглядами съ братьями, герцогомъ де-Майенномъ и кардиналомъ, стоявшими между главными литерами, одинъ съ правой, другой съ лвой стороны.

Монсоро, боле прежняго изумленный отсутствіемъ герцога анжуйскаго, успокоился, вспомнивъ слова Генриха III.

Онъ понялъ, что герцогъ могъ исчезнуть и не узжая въ Анжу.

Кардиналъ осторожно приблизился къ своему брату.

— Франсуа, шепнулъ онъ ему на ухо:— теперь намъ здсь оставаться нельзя… Поспшимъ удалиться, потому-что чернь перемнчива: король, котораго она вчера ненавидла, сдлается на нсколько дней ея идоломъ.

— демъ, отвчалъ де-Майеннъ.— Подождите здсь брата, а я пойду приготовить все къ ретирад.

— Идите.

Между-тмъ, король первый подписалъ актъ, лежавшій на стол и приготовленный r-мъ де-Морвилье, знавшимъ вмст съ королевой-матерью намреніе короля, потомъ, обратившись къ де-Гизу съ тмъ насмшливымъ видомъ, который онъ умлъ придавать себ при случа, сказалъ:

— Подпишите актъ, кузенъ.

И передалъ ему перо.

— Вотъ тутъ… тутъ… пониже… подъ моимъ именемъ, прибавилъ король, пальцемъ указывая герцогу, гд писать.— Извольте же теперь передать перо кардиналу и герцогу де-Майенну.

Но герцогъ де-Майеннъ вышелъ уже изъ дворца, а кардиналъ былъ въ сосдней зал.

Король замтилъ ихъ отсутствіе.

— Такъ подпишитесь вы, господинъ обер-егермейстеръ.

Герцогъ передалъ перо графу Монсоро и намревался удалиться.

— Погодите, сказалъ ему король.

И пока Келюсъ насмшливо принималъ перо изъ рукъ обер-егермейстера, пока не только вс присутствовавшіе дворяне, но и старшины цеховъ, собравшихся на великое торжество, готовились подписываться подъ именемъ Генриха III, послдній иронически говорилъ герцогу де-Гизу:

— Ваша свтлость, я, кажется, угадалъ ваше намреніе составить для охраненія нашей столицы добрую армію изъ всхъ силъ лиги? Армія образовалась и можетъ, я полагаю, гордиться своимъ начальникомъ.

— Безъ-сомннія, ваше величество, отвчалъ герцогъ на удачу.

— Но вмст съ тмъ я не забываю, что у меня есть еще другое войско, начальство надъ которымъ по праву принадлежитъ первому полководцу въ моемъ государствъ… а потому, я буду начальствовать надъ лигой, а васъ, любезный кузенъ, прошу воротиться къ своему войску.

— Когда прикажете мн хать, ваше величество? спросилъ герцогъ.

— Сейчасъ, отвчалъ король.

— Генрихъ, Генрихъ! говорилъ тихимъ голосомъ Шико, которому церемоніальный этикетъ воспрещалъ бжать прямо къ королю.

Но такъ-какъ Генрихъ не слышалъ, или не понялъ смысла зова его, то, схвативъ длинное перо, вполовину запачканное чернилами, онъ почтительно приблизился и шепнулъ королю:

— Замолчишь ли ты, простякъ?

Но уже было поздно: король объявилъ де-Гизу свою волю, и вручилъ ему дипломъ, заране приготовленный, не смотря на вс знаки и гримасы Гасконца.

Герцогъ де-Гизъ взялъ дипломъ и удалился.

Кардиналъ ждалъ его въ сосдней комнат, а герцогъ де-Майеннъ поджидалъ обоихъ у воротъ Лувра.

Они немедленно сли на коней и, десять минутъ спустя, были вн Парижа.

Собраніе мало-по-малу расходилось.— Одни кричали виватъ королю, другіе лиг.

— А! сказалъ Генрихъ, потирая руки и смясь: — по-крайней-мр, я разршилъ важную задачу.

— Да, нечего сказать! ворчалъ Шико: — ты великій человкъ!

— Разумется, возразилъ король: — я соединилъ два противоположные вивата, такъ-что вс эти дураки кричатъ теперь по невол одно и то же.

— Sta bene! сказала королева-мать Генриху III, пожавъ ему руку.

— Знаю я! проворчалъ Гасконецъ: — sta bene, а у самой на сердц такъ и скребетъ!

— О, ваше величество! вскричали любимцы короля, шумно окружая его: — какая высокая, геніяльная мысль!

— Они воображаютъ, что ты теперь озолотишь ихъ, шепнулъ Шико на ухо королю.

Генриха III съ торжествомъ проводили въ его покои, посреди кортежа, сопровождавшаго короля, Шико игралъ роль порицателя, детрактора древнихъ, преслдуя короля своими жалобами.

Настойчивость, съ которою Шико напоминалъ тому, кого вс превозносили какъ полубога, что онъ простой смертный, до того поразила короля, что онъ отпустилъ всю свою свиту и остался наедин съ Гасконцемъ.

— Mordieu! сказалъ Генрихъ, оборотившись къ нему:— ты вчно недоволенъ, Шико, это порядочно начинаетъ надодать мн! Чортъ возьми! я требую отъ тебя не лести, а здраваго смысла.

— Ты очень-умно поступаешь, Генрихъ, сказалъ Шико.

— Согласись, по-крайней-мир, что я поступилъ умно?

— Съ этимъ-то я и не согласенъ.

— А! ты завидуешь мн, второй король Франціи! сказалъ Генрихъ.

— Я? ни мало. Почему завидовать.

— Corbleu! ты мн надолъ…

— Ухъ! какое самолюбіе!

— Ну, говори: начальникъ я лиги, или нтъ?

— Разумется, это неоспоримо, но…

— Что же но?

— Но ты теперь ужь не король.

— Кто же король?

— Вс, кром тебя, Генрихъ, во-первыхъ, твой братъ.

— Какой братъ?

— Вотъ вопросъ! разумется, анжуйскій!

— Который у меня подъ арестомъ?

— Да, хоть онъ и подъ арестомъ, да посвященъ на царство.

— Кмъ онъ посвященъ?

— Кардиналомъ де-Гизомъ. Хвастай же посл этого своей полиціей, Генрихъ! Въ Париж, въ твоей столиц, въ Церкви-Святой-Женевьевы коронуютъ новаго короля въ присутствіи тридцати-трехъ человкъ, а ты ничего не знаешь!.. Спишь-себ спокойно!

— А разв ты это знаешь?

— Разумется, знаю.

— Какъ же ты можешь знать то, чего я не знаю?

— Очень-просто: за тебя бодрствуетъ г. де-Морвилье, а за меня — я бодрствую самъ.

Король насупилъ брови.

— Итакъ, не считая Генриха Ш, у насъ есть еще король: Франсуа-Анжуйскій, потомъ… потомъ, сказалъ Шико, какъ-бы припоминая: — третій король, герцогъ де-Гизъ…

— Герцогъ де-Гизъ?

— Да, да, герцогъ де-Гизъ, Генрихъ де-Гизъ, нашъ третій король.

— Хорошъ король, котораго я изгоняю, отсылаю въ армію!

— Большая важность! Будто бы тебя-самого не отсылали въ Польшу? Будто бы отъ Шарите до Лувра дальше, нежели отъ Кракова до Парижа? Ахъ! этимъ-то ты и чванишься, что послалъ его въ армію, то-есть, что поручилъ его начальству тридцать тысяч воиновъ, — ventre de biche, и какихъ еще воиновъ!.. Цлую армію… настоящую армію, а не такую, какъ твоя лига… Нтъ, нтъ, армія изъ сапожниковъ хороша для Генриха-Валуа, короля мильйоновъ, Генриху-Лотарингскому нужна армія, состоящая изъ солдатъ, и какихъ еще солдатъ!.. обстрленвыхъ, зачерствлыхъ, загорвшихъ отъ пушечнаго огня, способныхъ истребить двадцать такихъ армій, какъ твоя лига!.. Такъ-что, если Генриху де-Гизу, который и теперь уже въ сущности король, захочется быть королемъ и по имени, то ему стоитъ только обратить трубачей къ столиц и сказать: ‘Маршъ! проглотимъ разомъ Парижъ, Генриха III и Лувръ’, и дло будетъ сдлано! Знаю я этихъ усачей!

— Ты, хитрый политикъ, забываешь, однакожь, одно обстоятельство, сказалъ Генрихъ.

— Очень можетъ быть! ужь не думаешь ли ты, что я забываю четвертаго короля?

— Нтъ, отвчалъ Генрихъ съ гордымъ презрніемъ: — ты забываешь, что корона на корол изъ дома Валуа, который постарше другихъ своими предками. Можно допустить, что подобная идея можетъ прійдти въ голову герцогу анжуйскому: онъ изъ нашего рода, у насъ одни предки, между нами можетъ быть споръ, потому-что вся разница состоитъ только въ старшинств… Но какой-нибудь Гизъ… полно, шутъ, поучись генеалогіи, и ты увидишь, что древне: лиліи дома Франціи, или птички лотарингскаго дома.

— Вотъ въ этомъ-то и штука! сказалъ Шико.

— Какая штука, шутъ?

— А такая, что родъ Гиза по-древне, нежели ты думаешь.

— Ужь не древне ли моего? спросилъ Генрихъ съ презрительной улыбкой.

— Можетъ-быть, сынъ мой.

— Ты глупъ, Шико.

— По должности, Генрихъ.

— Ты глупъ и по умишку. Совтую теб выучиться читать, а потомъ заглянуть въ исторію.

— Гд мн теперь учиться! возразилъ Шико.— А ну-ка ты, ученый, прочти-ка, что здсь написано.

И Шико вынулъ изъ-за пазухи пергаментъ, на которомъ Николай Давидъ написалъ извстную уже намъ родословную,— ту самую, которая была подтверждена папой, прислана въ Авиньйонъ и по которой Генрихъ де-Гизъ происходилъ отъ Карла-Великаго.

Генрихъ поблднлъ, увидвъ подпись легата и подъ нею печать святаго Петра.

— Что скажешь, Генрихъ? спросилъ Шико: — куда упрятались твои лиліи, а? Ventre de biche! лотарингскія птички залетли почти выше кесарскаго орла, берегись, сынъ мой!

— Но какъ попалась къ теб эта родословная?

— Сама пришла. Такое ужь мое счастіе!

— Но гд же она была прежде? нетерпливо спросилъ король.

— Подъ подушкой адвоката.

— А какъ звали этого адвоката?

— Николаемъ Давидомъ.

— Гд онъ былъ?

— Въ Ліон.

— А кто взялъ родословную изъ-подъ его подушки?

— Одинъ изъ моихъ добрыхъ пріятелей.

— Кто этотъ пріятель?

— Проповдникъ.

— Монахъ?

— Именно.

— А зовутъ его?

— Горанфло.

— Какъ! вскричалъ Генрихъ:— отвратительный лигръ, говорившій возмутительныя рчи въ Сен-Женевьевскомъ-Аббатств и оскорблявшій меня вчера на улиц?

— Помнишь исторію Брута, притворявшагося безумнымъ?..

— Стало-быть, этотъ женовевецъ тонкій политикъ?

— Толстый, но тонкій, настоящій Маккіавель, бывшій секретаремъ Флорентинской-республики и учителемъ вашей бабушки.

— Слдовательно, онъ унесъ эту бумагу у адвоката?

— Унесъ? Нтъ, насильно отнялъ.

— У Николая Давида, извстнаго забіяки?

— У Николая Давида, извстнаго забіяки.

— Слдовательно, твой Горанфло храбръ?

— Какъ Баяръ.

— И посл такой великой заслуги, онъ не явился еще ко мн просить награды?

— Онъ смиренно воротился въ свои монастырь и проситъ только объ одномъ: чтобъ простили ему и забыли, что онъ удалялся изъ монастыря.

— Онъ скроменъ!

— Какъ святой Крепенъ.

— Шико, даю теб честное слово, что другъ твой будетъ настоятелемъ при первой ваканціи, которая откроется! вскричалъ король.

— Благодарю за него, Генрихъ.

Шико поклонился.

— Ventre de biche! подумалъ онъ:— вотъ мой Горанфло попался между Майенномъ и Генрихомъ III, между вислицей и аббатствомъ: будетъ ли онъ повшенъ, или сдлается настоятелемъ? Трудно ршить. Во всякомъ случа, если онъ теперь спитъ, то ему должны сниться странные сны!

XI.
Этеоклъ и Полиникъ.

Торжественный день утвержденія лиги кончался такъ же весело, какъ начался.

Друзья короля торжествовали, проповдники лиги собирались причислить брата Генриха къ лику святыхъ и припоминали великіе подвиги его молодости.

Любимцы говорили: левъ пробудился.

Лигры говорили: лисица пронюхала ловушку.

А такъ-какъ отличительная черта французской націи — самолюбіе, такъ-какъ французы не любятъ подчиняться начальникамъ недальняго ума, то даже заговорщики радовались тому, что король перехитрилъ ихъ.

Надобно, однакожь, прибавить, что главные заговорщики поспшили укрыться.

Три лотарингскіе принца, какъ мы знаемъ уже, ускакали во весь галопъ изъ Парижа, а главный агентъ ихъ, графъ де-Монсоро, вышелъ изъ Лувра съ намреніемъ поскакать вслдъ за герцогомъ анжуйскимъ.

Но въ то самое время, какъ онъ готовился выйдти изъ воротъ, къ нему подошелъ Шико. Вс лигры удалились изъ дворца, Гасконцу уже нечего было опасаться за короля своего.

— Куда вы такъ спшите, господинъ обер-егермейстеръ? спросилъ онъ.

— За его высочествомъ, лаконически отвчалъ графъ.

— За его высочествомъ?

— Да, я опасаюсь за него. Теперь такое время, что принцамъ опасно путешествовать безъ конвоя.

— О! принцъ такъ храбръ, сказалъ Шико: — что никого не боится.

Обер-егермейстеръ посмотрлъ на Гасконца.

— Но во всякомъ случа я безпокоюсь не мене васъ! продолжалъ Шико.

— О чемъ же, или о комъ?

— О его высочеств.

— Отъ-чего?

— Разв вы не знаете, что говорятъ?

— Говорятъ, что онъ ухалъ, мрачно отвчалъ графъ.

— Говорятъ, что онъ умеръ, шепнулъ ему Гасконецъ на ухо.

— Не-уже-ли? вскричалъ Монсоро съ изумленіемъ, смшаннымъ съ невольною, злобною радостью: — вдь вы же говорили, что онъ въ дорог?

— Меня самого уврили, а я вдь такой простякъ, что всему врю, но теперь я имю причины думать, что бдный принцъ точно въ дорог, да только на тотъ свтъ.

— Кто же подалъ вамъ такую печальную мысль?

— Вдь герцогъ пришелъ вчера въ Лувръ? Не такъ ли?

— Такъ. Я самъ былъ съ нимъ.

— Ну, то-то же и есть! Войдти-то онъ вошелъ, а ужь не выходилъ.

— Изъ Лувра?

— Ну, да.

— А Орильи?

— Исчезъ!

— А слуги его?

— Исчезли! исчезли! исчезли!

— Вы шутите, г. Шико? сказалъ обер-егермейстеръ.

— Спросите!

— Кого?

— Хоть короля.

— Короля спрашивать нельзя.

— Э, можно! надо только умть приступить.

— Нтъ, не можетъ быть! Я долженъ узнать…

И Монсоро, воротившись, пошелъ къ кабинету короля.

Его величества не было въ кабинет.

— Гд король? спросилъ обер-егермейстеръ:— мн надобно отдать его величеству отчетъ въ нкоторыхъ возложенныхъ на меня порученіяхъ.

— Его величество у герцога анжуйскаго, отвчалъ каммердинеръ.

— У герцога анжуйскаго! вскричалъ графъ, обратившись къ Шико, послдовавшему за нимъ.— Слдовательно, принцъ живъ?

— Гм! произнесъ Гасконецъ: — сомнительно!

Обер-егермейстеръ совершенно сбился съ толку: онъ теперь убдился, что герцогъ анжуйскій не выходилъ изъ Лувра. Намеки слугъ, нкоторыя слова, схваченныя имъ мимоходомъ, еще боле убдили его въ этомъ.

Не зная настоящей причины отсутствія принца, онъ совершенно потерялся.

Король точно былъ у герцога анжуйскаго, но такъ-какъ обер-егермейстеръ не смлъ войдти туда же, не смотря на все свое любопытство, то долженъ былъ ждать въ передней.

Мы уже сказали, что, во время собранія, четырехъ миньйоновъ смнила швейцарская стража, но, по окончаніи засданія, одно желаніе объявить его высочеству о торжеств короля — заставило ихъ не обратить вниманія на скуку, и они опять заняли свой постъ: Шомбергъ и д’Эпернонъ въ передней, Можиронъ и Келюсъ въ самой комнат принца.

Франсуа смертельно скучалъ и безпокоился, разговоры молодыхъ людей еще боле досаждали ему.

— Знаешь ли, говорилъ Келюсъ Можирону изъ одного конца комнаты въ другой и не обращая вниманія на принца: — знаешь ли, Можиронъ, что я только теперь понялъ нашего друга, Генриха? онъ великій политикъ!

— Объяснись, отвчалъ Можиронъ, потягиваясь въ кресл.

— Король зналъ о заговор и молчалъ, молчалъ — слдовательно, боялся, теперь же открыто заговорилъ о немъ — слдовательно, больше не боится.

— Логически, отвчалъ Можиронъ.

— Не боится — такъ накажетъ виновныхъ, ты вдь знаешь, Генрихъ, у него весьма-много добрыхъ качествъ, но въ милосердіи избытка нтъ.

— Справедливо.

— Слдовательно, если онъ хочетъ наказать виновныхъ, то долженъ чинить надъ ними судъ, и мы будемъ имть удовольствіе слдить за амбуазскимъ процессомъ.

— Чудное зрлище, morbleu!

— Да, и мы будемъ имть лучшія мста, если только…

— Что такое?

— Если только — это весьма-возможно — если только королю не вздумается оставить въ сторон судебныя формы, по причин важности обвиненныхъ… Тогда все дло устроится такъ… домашнимъ образомъ.

— Оно бы и лучше, по моему мннію, сказалъ Можиронъ: — такъ-какъ это дло семейное, то и должно быть устроено домашнимъ образомъ.

Орильи бросилъ на принца боязливый, безпокойный взглядъ.

— Mordieu! сказалъ Можиронъ: — я бы, на мст короля, самыхъ-то важныхъ лицъ и не пощадилъ бы! Эти господа гораздо-виновне другихъ. Что они знатныя особы, такъ и думаютъ, что имъ все позволено!.. Нтъ, я бы казнилъ одного или двухъ… особенно одного, а всмъ другимъ — камень на шею, да гуртомъ въ воду!.. Сена глубока у Нельской-Башни… Честное слово! Я бы на мст короля не колебался ни минуты.

— Для этого случая кстати бы возобновить чудесное изобртеніе мшковъ, сказалъ Келюсъ.

— Что это за изобртеніе? спросилъ Можиронъ.

— Проказы 1350 года, вотъ въ чемъ дло: въ мшокъ сажали человка вмст съ тремя или четырьмя кошками, да и бросали въ воду. Кошки, нетерпящія сырости, почуявъ воду, вцплялись въ человка, тогда въ мшк происходили уморительныя сцены, которыхъ, по-несчастію, нельзя было видть.

— Откуда набрался ты этой учености, Келюсъ? сказалъ Можиронъ:— я очень люблю разговаривать съ тобою.

— Этого изобртенія нельзя примнить къ начальникамъ заговора: они имютъ полное право на публичную казнь, или на убіеніе изъ-за угла. Но для мелочи оно бы очень-хорошо, подъ мелочью я разумю любимцевъ, конюшихъ, метр-д’отелей, музыкантовъ…

— Господа, проговорилъ Орильи, поблднвъ отъ ужаса.

— Молчи, Орильи, сказалъ Франсуа: — слова этихъ господъ не могутъ относиться ни ко мн, ни къ моей свит: надъ принцами крови никто во Франціи шутить не дерзнетъ!

— Нтъ, съ ними не шутятъ, сказалъ Келюсъ:— имъ отскаютъ головы, Лудовикъ XI очень любилъ эту забаву: вспомните принца немурскаго.

Въ это самое время, въ зал послышались шаги, дверь отворилась, на порог явился король.

Франсуа всталъ.

— Ваше величество, вскричалъ онъ:— я не могу тергіливо сносить оскорбленій этихъ людей.

Но Генрихъ не обратилъ никакого вниманія на герцога.

— Здравствуй, Келюсъ, сказалъ Генрихъ, цалуя своего любимца въ об щеки:— здравствуй, другъ мой, я очень-радъ, что вижу тебя, очень-радъ, а ты, мой милый Можиронъ, какъ поживаешь?

— Смертельно скучаю, сказалъ Можиронъ:— взявшись караулить вашего брата, ваше величество, я думалъ, что съ нимъ веселе. Онъ ужасно скученъ! Не-уже-ли онъ вамъ родной братъ?

— Слышите, ваше величество? сказалъ Франсуа: — не-уже-ли вы сами приказали оскорблять такимъ образомъ своего роднаго брата?

— Молчите, сказалъ Генрихъ, оглядываясь:— преступники жаловаться не смютъ.

— Но вы забываете, что этотъ преступникъ вамъ…

— Имя, которымъ вы надетесь уменьшить свою вину, еще боле увеличиваетъ ее. Какъ братъ мой, вы вдвое преступне!

— Но если я невиненъ?

— Неправда!

— Въ чемъ же состоитъ мое преступленіе?

— Въ томъ, что вы навлекли на себя гнвъ мой!

— Ваше величество, сказалъ Франсуа оскорбленный: — должны ли наши семейныя ссоры происходить при свидтеляхъ?

— Справедливо. Господа, друзья мои, оставьте меня одного съ братомъ.

— Ваше величество, шепнулъ Келюсъ: — вы забываете, что противъ васъ однихъ будутъ два врага.

— Я уведу Орильи, шепнулъ Можиронъ съ другой стороны.

Молодые дворяне увели Орильи, совершенно-потерявшагося отъ страха.

— Мы теперь одни, сказалъ король.

— Я съ нетерпніемъ ожидалъ этой минуты, ваше величество.

— И я. А! вы добираетесь до моей короны, достойный Этеоклъ, лига была у васъ только средствомъ достигнуть до вашей цли — да престола! Такъ васъ короновали въ отдаленной части Парижа, въ уединенномъ монастыр, и потомъ намревались представить добрымъ Парижанамъ совершенно уже снаряженнаго на престолъ!

— Увы! сказалъ Франсуа, замчая, какъ гнвъ короля постепенно возрасталъ:— вы не даете мн сказать слова…

— Зачмъ вамъ говорить? сказалъ Генрихъ: — затмъ ли, чтобъ лгать или разсказывать мн вещи, которыя я знаю не хуже васъ, или нтъ, вы будете лгать, потому-что, сознаваясь въ томъ, что вы сдлали, вы должны сознаться, что заслуживаете смертную казнь!.. Такъ лучше молчите, чтобъ не унижаться еще боле!

— Братъ, братъ! вскричалъ Франсуа: — не-уже-ли вы нарочно пришли сюда, чтобъ оскорблять меня?

— Слова мои могутъ быть оскорбительны только въ такомъ случа, если я лгу… и дай Богъ, чтобъ я лгалъ!.. Говорите же, говорите, оправдайтесь… докажите, что вы не измнникъ и, что еще хуже, не неискусный измнникъ!

— Я не понимаю словъ вашего величества: они кажутся мн загадкой.

— Такъ я же объясню вамъ эти загадки! вскричалъ Генрихъ грознымъ голосомъ, болзненно поразившимъ слухъ Франсуа.— Да, вы составили заговоръ противъ меня, точно такъ же, какъ нкогда составили заговоръ противъ брата нашего Карла, только, прежде, сообщникомъ вашимъ былъ король наваррскій, а теперь герцогъ де-Гизъ. Вс эти интриги и продлки доставятъ вамъ почетное мсто въ исторіи заговорщиковъ. Только прежде вы ползали какъ змя, а теперь хотите кусаться, какъ левъ, посл коварства — насиліе, посл яда — мечъ.

— Яда! Что вы хотите этимъ сказать? вскричалъ Франсуа, поблднвъ отъ ярости и, подобно Этеоклу, съ которымъ сравнилъ его Генрихъ, ища мста, гд бы врне поразить Полиника пламеннымъ взоромъ, за неимніемъ меча или кинжала. О какомъ яд говорите вы?

— О яд, которымъ ты отравилъ нашего брата Карла, о яд, приготовленномъ тобою для Генриха Наваррскаго, твоего сообщника. Теперь всмъ уже извстно дйствіе этого пагубнаго яда, мать наша уже такъ часто пользовалась имъ. Вотъ почему ты не ршаешься употребить его со мною, вотъ почему ты обратился къ боле-ршительному средству,— къ мечу, надясь сдлаться начальникомъ лиги! Но посмотри на меня пристальне, Франсуа, продолжалъ Генрихъ, грозно ступивъ шагъ къ брату:— посмотри на меня внимательне и убдись, что такой человкъ, какъ ты, никогда не убьетъ такого короля, какъ Генрихъ III!..

Франсуа задрожалъ, послднія слова поразили его ужасомъ, но король продолжалъ безжалостно, немилосердо:

— Ты избралъ мечъ! желалъ бы я видть тебя передъ собою, съ мечомъ въ рукахъ! Я уже перехитрилъ тебя, Франсуа, потому-что избралъ извилистую тропинку, чтобъ добраться до престола Франціи, но эту тропинку надобно было устлать трупами нсколькихъ тысячь Поляковъ… слдовательно, это была хитрость благородная, смлая. Если и ты хочешь хитрить, такъ по-крайней-мр подражай мн! Тогда твоя хитрость будетъ достойна брата короля, достойна полководца!.. И такъ, повторяю, что въ хитрости я уже побдилъ тебя, въ прямомъ же, благородномъ поединк я убью тебя… итакъ, не хитри и не хитрись, потому-что съ этой минуты я буду поступать съ тобою, какъ твой повелитель, какъ король, какъ деспотъ, съ этой минуты, я буду наблюдать за всми твоими происками, буду стараться проникнуть въ мрачные изгибы твоихъ мрачныхъ мыслей, и при малйшемъ подозрніи, при малйшемъ сомнніи, схвачу тебя своею могучею рукою и брошу тебя, ничтожнаго, слабаго, подъ топоръ палача!.. Вотъ что я хотлъ сообщить теб касательно нашихъ семейныхъ длъ, вотъ зачмъ я хотлъ поговорить съ тобою наедин, Франсуа, вотъ зачмъ я оставлю тебя въ эту ночь одного, чтобъ ты могъ обдумать слова мои… Утро вечера мудрене…

— Итакъ, проговорилъ герцогъ:.— по прихоти вашего величества, по подозрнію, неимющему никакого основанія, я впалъ въ немилость?

— Ты подвергся моему суду, Франсуа!

— Назначьте, по-крайней-мр, срокъ моему заточенію.

— Ты узнаешь срокъ, когда теб прочтутъ приговоръ твой!

— Не-уже ли я не могу даже видться съ матерью?

— Зачмъ это? Въ цломъ мір только три экземпляра той охотничьей книги, которую мой бдный братъ Карлъ проглотилъ, въ полномъ смысл этого слова! Два другіе находятся во Флоренціи и въ Лондон. Впрочемъ, я не такой страстный любитель охоты, какъ мой бдный братъ. Прощай, Фраисуа.

Принцъ упалъ въ изнеможеніи на стулъ.

— Господа, сказалъ король, отворивъ дверь:— господа, герцогъ просилъ у меня позволенія остаться наедин, чтобъ обдумать отвтъ, который онъ долженъ дать мн завтра утромъ. Оставьте же его одного, вы, можетъ-быть, замтите, что посл нашего разговора его высочество нсколько встревоженъ, но не обращайте на это вниманія и помните, что, вступивъ въ заговоръ противъ меня, герцогъ анжуйскій добровольно отказался отъ имени моего брата, слдовательно, онъ — не что иное, какъ плнникъ, а вы стражи его, если плнникъ оскорбитъ васъ, немедленно увдомьте меня, Бастилья у меня подъ-рукой, а Лоранъ Тестю уметъ укрощать самые строптивые нравы!

— Ваше величество, ваше величество! проговорилъ Франсуа съ отчаяніемъ: — вспомните, что я вашъ…

— Я помню, что и Карлъ IX былъ вашъ братъ, отвчалъ Генрихъ.

— Отдайте мн, по-крайней-мр, слугъ моихъ, моихъ друзей!

— Вы напрасно жалуетесь: для васъ я отказываюсь отъ общества своихъ собственныхъ друзей.

И Генрихъ захлопнулъ дверь…

Франсуа, блдный и трепещущій, отступилъ нсколько шаговъ назадъ и упалъ въ кресло.

XII.
Какъ иногда полезно рыться въ пустыхъ шкапахъ.

Предшествовавшая сцена открыла герцогу анжуйскому всю опасность его положенія. Миньйоны не скрыли отъ него ни малйшаго изъ обстоятельствъ, случившихся въ Лувр, они преувеличили униженіе герцога де-Гиза и торжество Генриха III, онъ слышалъ, какъ народъ кричалъ: ‘да здравствуетъ король! да здравствуетъ лига!’ Онъ видлъ, что его покинули вс начальники, заботившіеся прежде всего о своемъ спасеніи. Покинутый родными, число которыхъ значительно уменьшилось отравленіями и убійствами, ненавистью и распрями, онъ съ ужасомъ припоминалъ прошедшее… Въ борьб съ Карломъ IX, у него были, по-крайней-мр, два друга или, лучше сказать, два орудія — люди преданные, храбрые — Коконна и ла-Моль.

Сожалніе о неудач замняетъ у иныхъ людей раскаяніе.

Въ первый разъ въ жизни, чувствуя себя всми оставленнымъ, герцогъ анжуйскій какъ-бы раскаялся въ томъ, что принесъ въ жертву ла-Моля и Коконна…

Въ то время, Маргерита любила, утшала его. Чмъ онъ отплатилъ сестр своей, Маргерит?

Оставалась мать его, королева Катерина. Но мать никогда не любила его. Она пользовалась имъ только, какъ орудіемъ своихъ замысловъ, и Франсуа отдавалъ себ справедливость: въ рукахъ матери онъ чувствовалъ, что столько же могъ владть собою, какъ кормчій кораблемъ во время сильной бури посреди океана.

Онъ вспомнилъ, что недавно близь него было сердце благородное, мужественное.

Воспоминаніе о Бюсси вполн овладло умомъ его.

А! тогда Франсуа ощутилъ настоящее угрызеніе совсти: онъ измнилъ Бюсси, чтобъ удалить Монсоро, онъ угождалъ Монсоро, потому-что ему была извстна его тайна,— и вотъ эта тайна, открытіемъ которой грозилъ ему Монсоро, стала извстна королю, и Монсоро нечего было опасаться!

Слдовательно, онъ напрасно поссорился съ Бюсси… слдовательно, какъ сказалъ въ новйшее время одинъ изъ славнйшихъ политиковъ: поступокъ его былъ боле, нежели преступленіе — онъ былъ ошибкой.

Какъ утшительно было бы принцу, въ настоящемъ положеніи его, думать, что признательный, слдовательно, врный Бюсси бережетъ его, что непобдимый, благородный, любимый всми спасетъ его, отомститъ за него!

Но, какъ читатели уже знаютъ, Бюсси былъ недоволенъ принцемъ и оставилъ его въ уединенной комнат, возвышавшейся на пятьдесятъ футовъ надъ землею, и охраняемой четырьмя вооруженными миньйонами, не упоминая уже о томъ, что дворы были наполнены стражами и воинами.

По-временамъ, принцъ подходилъ къ окну и погружалъ взоръ на дно рвовъ, но отъ такой высоты могла закружиться голова у самаго ршительнаго человка, а герцогъ анжуйскій былъ далеко не изъ самыхъ ршительныхъ.

По-временамъ, одинъ изъ стражей принца, то Шомбергъ, то Можиронъ, то д’Эпернонъ, то Келюсъ входили въ комнату и, не кланяясь принцу, даже не обращая на него вниманія, осматривали вс углы, рылись въ шкапахъ и ящикахъ, заглядывали подъ кровать и столы, смотрли даже, цлы ли были занавсы и простыни.

Иногда они выглядывали изъ оконъ, и пятьдесятъ футовъ вышины успокоивали ихъ.

— Ma foi! сказалъ Можиронъ, возвращаясь съ досмотра: — мн надоло, я теперь отсюда ни шагу, и не хочу боле просыпаться, чтобъ идти навщать его высочество герцога анжуйскаго.

— Разумется, возразилъ д’Эпернонъ:— мы дурно поняли смыслъ приказаній короля.

— Какъ-такъ? спросилъ Келюсъ.

— Очень-просто, чего требуетъ король? Чтобъ мы стерегли герцога анжуйскаго — больше ничего!

— Очень-хорошо, сказалъ Шомбергъ:— но берегитесь, гocпoда, онъ хитеръ.

— Тутъ и хитрость ничего не поможетъ! сказалъ д’Эпернонъ: — одной хитрости недостаточно, чтобъ сбить съ ногъ четырехъ храбрыхъ стражей.

И пріосанившись, д’Эпернонъ пригладилъ усы.

— Правда, сказалъ Келюсъ.

— Не-уже-ли же ты думаешь, возразилъ Шомбергъ: — что герцогъ анжуйскій захочетъ бжать именно мимо насъ? Ужь если онъ ршится бжать, такъ скоре пробьетъ дыру въ стн!

— Чмъ? У него нтъ никакого оружія.

— А окна? спросилъ довольно-нершительно Шомбергъ, вспомнивъ страшную вышину.

— Окна! браво! Хорошъ Шомбергъ! вскричалъ д’Эпернонъ: — браво, браво!.. Скачокъ не дуренъ: пятьдесятъ футовъ.

— Конечно, пятьдесятъ футовъ…

— Притомъ же, онъ хромаетъ, тяжелъ, трусливъ какъ…

— Ты, дополнилъ Шомбергъ.

— Другъ мой, возразилъ д’Эпернонъ:— ты очень-хорошо знаешь, что я боюсь только привидній, это происходитъ отъ слабости нервовъ.

— Берегись, сказалъ очень-серьзно Келюсъ:— чтобъ вс т, которыхъ ты убилъ на дуэли, не явились передъ тобою въ эту ночь.

— Не смйтесь, господа, сказалъ Можиронъ: — я часто слышалъ о чудесныхъ бгствахъ, за-примръ, съ помощію простынь…

— Правда, правда, сказалъ д’Эпернонъ: — замчаніе Можирона весьма-справедливо. Я самъ видлъ въ Бордо плнника, спасшагося съ помощію простынь.

— Видите ли, господа? сказалъ Шомбергъ.

— Дк, продолжалъ д’Эпернонъ: — только этотъ плнникъ расшибъ себ голову и ребра, простыни его не достало футовъ на тридцать, и онъ долженъ былъ соскочить… тло его убжало изъ темницы, а душа убжала изъ тла!

— Впрочемъ, замтилъ Келюсъ:— если онъ и вздумаетъ бжать, такъ доставитъ намъ удовольствіе поохотиться, мы отправимся за нимъ въ погоню, догопимъ и поймаемъ его.

— Mordieu! сказалъ Можиронъ: — это будетъ гораздо-лучше! Мы охотники, а не какіе-нибудь тюремщики!..

Заключеніе это показалось всмъ весьма-основательнымъ, молодые люди заговорили о другихъ предметахъ, условившись, однакожъ, навшать каждый часъ герцога анжуйскаго.

Миньйоны весьма-справедливо полагали, что герцогъ никогда не ршится на какую-нибудь отчаянную мру.

Но у принца не было недостатка въ воображеніи, мы даже должны прибавить, что оно было въ сильномъ волненіи, когда герцогъ прохаживался отъ своей кровати къ знаменитому кабинету, въ которомъ провелъ дв или три ночи ла-Моль, когда Маргерита скрыла его во время вароломеевской ночи.

По-временамъ, герцогъ останавливался у окна и прикладывалъ блдное лицо къ холодному стеклу. За рвами простирался шаговъ на пятнадцать песчаный берегъ, а за нимъ протекала Сена, гладкая какъ зеркало.

На другомъ берегу, во мрак высилась неподвижная, гигантская масса: то была Нельская-Башня.

Герцогъ анжуйскій слдилъ за всми измненіями заходившаго солнца, съ вниманіемъ, какое обыкновенно обращаетъ плнникъ на подобнаго рода зрлища, онъ слдилъ за постепеннымъ уменьшеніемъ свта и распространеніемъ мрака, любовался чудной картиной древняго Парижа, видлъ, какъ крыши были позлащены послдними лучами солнца и какъ, потомъ, ихъ осеребрили первые лучи луны, потомъ имъ мало-по-малу овладлъ невыразимый ужасъ, при вид черныхъ тучъ, собиравшихся надъ Лувромъ и предвщавшихъ страшную грозу.

Къ прочимъ слабостямъ герцога анжуйскаго, должно причислить боязнь грозы.

Онъ много бы далъ, чтобъ миньйоны были съ нимъ въ одной комнатъ, хоть бы ему пришлось опять подвергаться ихъ оскорбленіямъ.

Однакожь, нельзя было позвать ихъ…

Франсуа бросился на постель… но не могъ заснуть. Онъ хотлъ читать — буквы кружились передъ глазами его. Онъ хотлъ запить страхъ виномъ — вино казалось ему горькимъ. Онъ коснулся пальцами до струнъ лютни Орильи, но звуки ея такъ сильно подйствовали на его нервы, что онъ готовъ былъ заплакать.

Тогда онъ сталъ произносить страшныя проклятія и ломать все, что попадалось ему подъ руку. Это былъ недостатокъ, общій всему роду его, и вс въ Лувр привыкли къ этимъ припадкамъ бшенства.

Миньйоны заглянули въ дверь, чтобъ узнать причину шума, и увидвъ, что принцъ забавлялся, спокойно заперли дверь, что еще боле раздражило герцога.

Онъ только-что разломалъ стулъ, когда послышалось у окна какое-то дребезжаніе, и въ то же время герцогъ анжуйскій почувствовалъ довольно-рзкую боль въ ляжк.

Первою мыслію его было, что онъ раненъ какимъ-нибудь посланнымъ короля.

— А, измнникъ! извергъ! вскричалъ принцъ:— ты хочешь убить меня низкимъ образомъ… я погибъ.

И онъ упалъ на полъ.

Но, упавъ, онъ коснулся рукою до чего-то жесткаго, неровнаго, непоходившаго на пулю.

— О! камень, вскричалъ онъ: — что это значитъ?

И въ то же время онъ выпрямилъ ногу: она не была ранена, хотя онъ и чувствовалъ въ ней довольно-сильную боль.

Герцогъ поднялъ камень и подошелъ къ окну.

Камень былъ брошенъ такъ сильно, что не разбилъ, а пробилъ стекло.

Вокругъ камня была обвернута бумага.

Тогда мысли герцога приняли другое направленіе… Не брошенъ ли этотъ камень другомъ?

Холодный потъ выступилъ на лбу его: въ надежд, такъ же какъ и въ страх, есть свои страданія.

Герцогъ подошелъ къ камину.

Точно, вокругъ камня была бумажка, прикрпленная шелковой ниткой, завязанной въ нсколько узловъ. Бумага смягчила ударъ, нанесенный Франсуа камнемъ въ ногу.

Резорвать нитку, развернуть бумагу и прочитать ее было для герцога дломъ одной минуты: онъ совершенно ожилъ.

Вотъ что онъ прочиталъ:

‘Не надоло ли вамъ сидть взаперти? Не хотите ли подышать чистымъ воздухомъ и насладиться свободой? Войдите въ кабинетъ, въ которомъ королева наваррская скрыла бднаго друга вашего, г. ла-Моля, откройте шкапъ, снимите нижнюю полку и увидите двойное дно, въ этомъ двойномъ дн найдете шелковую лстницу, привяжите ее къ балкону и опустите внизъ, тамъ ее натянутъ сильныя руки. Внизу ждетъ лошадь. Вы не успете опомниться, какъ будете уже въ безопасности’.

‘Другъ.’

— Другъ! вскричалъ принцъ: — другъ! Но у меня нтъ боле друзей… Кто же заботится еще обо мн?

Герцогъ задумался, но, не зная, на комъ остановить свои мысли, подбжалъ къ окну — никого не было видно.

— Не скрывается ли тутъ злой умыселъ? проговорилъ принцъ, въ ум и сердц котораго прежде другихъ чувствованій пробуждались недоврчивость и боязнь.

Потомъ онъ прибавилъ:

— Во всякомъ случа, удостоврюсь, есть ли въ шкапу двойное дно, и есть ли въ этомъ дн лстница…

Не трогая зажженной свчи, герцогъ изъ предосторожности отправился въ темнот къ кабинету, дверь котораго онъ нкогда отворялъ съ радостнымъ біеніемъ сердца, надясь встртить въ немъ королеву наваррскую, ослпительною красотою которой Франсуа восхищался боле, нежели слдовало брату.

И теперь сердце его сильно билось…

Онъ ощупью добрался до шкапа, отворилъ его, въ-потьмахъ сосчиталъ полки и, дошедъ до нижней, пожалъ ее, доска перевернулась.

Принцъ опустилъ руку въ углубленіе и съ трепетомъ коснулся шелковой лстницы.

Какъ тать, убгающій съ своей добычей, герцогъ воротился въ свою комнату съ найденнымъ имъ сокровищемъ.

Пробило десять часовъ.

Герцогъ, вспомнивъ, что сейчасъ войдетъ къ нему кто-нибудь изъ его стражей, поспшно спряталъ лстницу подъ подушку кресла, въ которое слъ.

Лстница была такъ искусно сдлана, что совершенно умстилась подъ подушкой.

Не прошло пяти минутъ, какъ въ комнату вошелъ Можиронъ въ спальномъ плать, съ обнаженною шпагой подъ мышкой и свчой въ рукахъ.

Входя въ комнату, онъ продолжалъ разговаривать съ прочими молодыми людьми.

— Медвдь взбшонъ, кричалъ ему кто-то вслдъ: — онъ сейчасъ ломалъ у себя все, смотри, Можиронъ, чтобъ онъ не сълъ тебя

— Дерзкій! проговорилъ герцогъ.

— Кажется, бы мн что-то сказали, герцогъ?— спросилъ Можиронъ, съ дерзостью обратившись къ Франсуа.

Герцогъ хотлъ-было вскочить съ гнвомъ, но опомнился и успокоился: ссора продлила бы только время и могла помшать его бгству.

Онъ скрылъ свое негодованіе и поворотилъ кресло такимъ образомъ, что обратился спиною къ молодому человку.

Можиронъ пошелъ къ постели, осмотрлъ простыни, потомъ къ окнамъ, уврился, что занавсы были цлы, разбитое стекло остановило его, но вспомнивъ, что герцогъ сейчасъ бсновался и разбивалъ все попадавшееся ему подъ руку, пошелъ дале.

— Что это, Можиронъ? вскричалъ Шомбергъ:— ты что-то молчишь? ужь не сълъ ли тебя медвдь? Вздохни, по-крайней-мр, чтобъ мы могли мстить за тебя!

Герцогъ съ досады ломалъ пальцы.

— Ничего,— сказалъ Можиронъ:— медвдь совершенно спокоенъ, даже зубовъ не показываетъ.

Герцогъ злобно усмхнулся.

Что жь касается до Можирона, то, не кланяясь даже принцу, онъ вышелъ и заперъ за собою дверь на ключъ.

Принцъ медленно приподымался съ кресла, и когда ключъ пересталъ скрипть въ замк, проговорилъ съ ядовитой усмшкой:

— Господа, берегитесь: медвдь прехитрое животное…

XIII.
Ventre saint-gris!

Оставшись одинъ, герцогъ анжуйскій, зная, что ему предстоитъ цлый часъ покоя, вынулъ лстницу изъ-подъ подушки, развернулъ ее, осмотрлъ каждый узелъ, каждую ступень съ заботливйшею осторожностью.

— Лстница крпка, подумалъ онъ: — нтъ опасности сломить шею, потомъ развернулъ ее совсмъ, сосчиталъ тридцать-восемь ступеней на пятнадцать дюймовъ растоянія одна отъ другой.

— И длина достаточна, подумалъ онъ: — слдовательно, и въ этомъ отношеніи опасаться нечего.

Онъ задумался.

— Ахъ! произнесъ онъ вполголоса:— теперь я все понимаю! Проклятые миньйоны нарочно подложили мн эту лстницу, я привяжу ее къ балкону, стану спускаться, а они обржутъ ее, — вотъ ихъ умыселъ…

Поразмысливъ еще нсколько, онъ продолжалъ:

— Но нтъ, не можетъ быть, они не такъ глупы, чтобъ могли подумать, что я ршусь спускаться по этой лстниц, не заставивъ двери, и прежде, чмъ они успютъ разломать ее, я могу быть уже внизу… Да, продолжалъ онъ, оглядываясь съ безпокойствомъ:— такъ поступилъ бы я, ршившись бжать… Однакожъ, не могли же они предположить, что я поврю ихъ хитрости… потому-что кто могъ знать объ этой лстниц, скрытой въ шкап, принадлежавшемъ королев наваррской? Кто, кром сестры моей Маргариты, могъ знать о существованіи этой лстницы?.. Другъ? продолжалъ герцогъ, смотря на подпись письма:— другъ? А кто изъ друзей герцога анжуйскаго знаетъ, что хранится въ старыхъ шкапахъ сестры моей, королевы наваррской?

Перечитывая письмо и стараясь узнать руку, герцогъ былъ пораженъ новою мыслію.

— Бюсси! вскричалъ онъ.

И въ-самомъ-дл, вс женщины были безъ ума отъ Бюсси, королева наваррская считала Бюсси героемъ, и всегда, какъ она сама сознается въ своихъ мемуарахъ, была въ отчаяніи, когда онъ выходилъ на поединокъ. Бюсси былъ скроменъ, Бюсси былъ благороденъ, Бюсси легко забывалъ оскорбленія, слдовательно, кто же, кром Бюсси, могъ написать эту записку?

Франсуа находился въ невыразимомъ волненіи.

Все, казалось, убждало его въ томъ, что записку написалъ и подкинулъ Бюсси. Герцогъ анжуйскій не зналъ всхъ причинъ молодаго дворянина быть имъ недовольнымъ, потому-что не зналъ любви его къ Діан де-Меридоръ, правда, онъ нсколько подозрвалъ его, потому-что понималъ, какъ трудно было не полюбить Діану, но это было подозрніе, ни на чемъ не основанное.

Притомъ же, Бюсси, какъ человкъ смлый, предпріимчивый и великодушный, не могъ смотрть равнодушно на заточеніе своего начальника и, вроятно, захотлъ отплатить ему добромъ за зло…

Не было никакого сомннія: Бюсси написалъ письмо, Бюсси подкинулъ его, Бюсси ждалъ герцога.

Чтобъ еще боле убдиться въ этомъ, герцогъ подошелъ къ окну, сквозь туманъ, подымавшійся надъ ркою, онъ увидлъ три продолговатые силуэта: то были лошади, возл нихъ рисовались еще дв тни — то были спасители его.

Да, именно: одна изъ этихъ тней былъ — Бюсси, другая — ле-Годуэнъ.

— Если меня и обманываютъ, проговорилъ герцогъ: — то обманываютъ очень-искусно, такъ-что мн не стыдно вдаться въ обманъ.

Посмотрвъ въ замочную скважину, Франсуа увидлъ своихъ стражей: двое спали, двое играли въ шахматы, оставленные имъ Гасконцемъ.

Онъ погасилъ свчу.

Потомъ отворилъ окно и вышелъ на балконъ.

Пропасть, въ которую онъ погрузилъ взоръ, казалась еще ужасне во мрак. Онъ отступилъ съ ужасомъ.

Но воздухъ и свобода имютъ столько прелести для заточеннаго, что когда Франсуа воротился въ комнату, ему показалось, что онъ задыхается. Это обстоятельство имло на него такое сильное вліяніе, что нчто въ род равнодушія къ жизни и смерти проникло въ его сердце.

Принцъ принялъ это ощущеніе за храбрость.

Пользуясь минутой, онъ схватилъ лстнипу, прикрпилъ ее къ балкону, воротился къ двери въ залу и заставилъ ее какъ могъ, убжденный въ томъ, что для входа въ комнату, сторожамъ будетъ нужно не мене десяти минутъ, то-есть времени боле нежели достаточнаго для того, чтобъ спуститься внизъ,— онъ воротился къ балкону.

Тщетно уже искалъ онъ глазами лошадей и людей: ничего не было видно.

— Тмъ лучше, проговорилъ онъ:— бжать одному гораздо-лучше, нежели съ преданнйшимъ другомъ.

Было такъ темно, что ничего нельзя было различить, и первые раскаты грозы, собиравшейся уже съ полчаса, разразились на неб, тяжелая туча висла надъ Лувромъ…

Молнія пробжала по громадной туч, и принцъ увидлъ во рву, подъ самымъ балкономъ, тхъ, кого онъ тщетно искалъ на песчаномъ берегу.

Заржала лошадь, не было никакого сомннія: его ждали.

Герцогъ потрясъ лстницу, чтобъ удостовриться, крпко ли она была привязана, потомъ перекинулъ ногу черезъ балюстрадъ и вступилъ на первую ступень.

Невозможно описать боязни, стснившей въ это мгновеніе сердце плнника… Съ одной стороны, онъ поручалъ жизнь свою слабой шелковой веревк, съ другой, угрожала ему месть брата.

Но едва онъ поставилъ ногу на первую ступень, какъ замтилъ, что лстница перестала колебаться и вытянулась туго.

У кого въ рукахъ былъ конецъ лстницы? У друга, или недруга? Дружескія ли объятія, или мечъ врага ожидали его внизу?

Непобдимый ужасъ овладлъ Франсуа, лвой рукой онъ держался еще за балконъ и поднялъ уже ногу, чтобъ воротиться назадъ.

Казалось, человкъ, ожидавшій принца внизу, угадывалъ все, что происходило въ его сердц, ибо въ то же время легкая, тихая дрожь пробжала по шелковымъ веревкамъ лстницы, какъ-бы приглашая принца быть смле.

— Лстницу держатъ, подумалъ онъ: — слдовательно, не хотятъ, чтобъ я сломалъ себ шею… Смле!

И онъ сталъ спускаться, лстница была туго натянута. Франсуа замтилъ, что ей придали нсколько наклонное положеніе, чтобъ ему ловче было спускаться.

Голова герцога закружилась… онъ сталъ спускаться съ быстротою стрлы.

Вдругъ, не коснувшись еще земли, близость которой Франсуа понималъ инстинктивно, онъ почувствовалъ, что его кто-то схватилъ, и въ то же мгновеніе чей-то голосъ произнесъ надъ самымъ его ухомъ:

— Вы спасены!

Потомъ его повели, или, лучше сказать, понесли по скату рва, между грудой камней и обвалившейся земли, наконецъ, онъ достигъ до берега рва, тамъ ждалъ еще человкъ, который помогъ и герцогу и спутнику его взобраться на край рва, оттуда вс трое согнувшись побжали къ берегу.

Лошади стояли на томъ же мст, на которомъ Франсуа замтилъ ихъ.

Принцъ понялъ, что теперь отступать было поздно, онъ находился вполн во власти своихъ спасителей. Не теряя ни минуты, онъ бросился къ одной изъ лошадей и вскочилъ на нее: спутники послдовали его примру.

Прежній голосъ шепнулъ на ухо герцогу лаконически и таинственно:

— Въ галопъ!

Вс трое ускакали.

— До-сихъ-поръ хорошо, подумалъ принцъ: — дай Богъ, чтобъ послдствія не были хуже.

— Благодарю, благодарю, мой храбрый Бюсси! говорилъ принцъ всаднику, скакавшему по правую его сторону и закутанному въ широкій плащъ.

— Въ галопъ, повторилъ глухимъ голосомъ всадникъ, пришпоривая свою лошадь.

Всадники летли съ быстротою молніи.

Они доскакали до большаго Бастильскаго-Рва, черезъ который прохали по мосту, наканун сложенному лиграми, для удобнйшаго сообщенія между двумя частями города.

Вс трое направились къ Шарантону. Лошадь принца летла какъ птица.

Вдругъ всадникъ, хавшій по правую сторону принца, перескочилъ черезъ ровъ и поскакалъ въ Венсенскій-Лсъ, сказавъ только два слова принцу:

— За мной.

Всадникъ съ лвой стороны сдлалъ то же, не говоря, однакожь, ни слова. Съ самой минуты спасенія принца, этотъ человкъ молчалъ.

Принцъ не усплъ еще пришпорить лошади, какъ она перескочила уже черезъ ровъ вслдъ за двумя другими лошадьми, она заржала, и въ то же мгновеніе изъ глубины лса послышалось ржаніе нсколькихъ лошадей.

Принцъ хотлъ остановиться, опасаясь попасть въ засаду.

Но уже было поздно: ретивое животное летло закусивъ удила, на нсколько мгновеній оно остановилось само-собою, и Франсуа увидлъ, что находится на лощин, гд было выстроено въ военномъ порядк до десяти всадниковъ, латы которыхъ были посеребрены луною.

— О! вскричалъ принцъ: — что это значитъ?

— Ventre-saint-gris! отвчалъ тотъ, къ кому обращался герцогъ: — это значитъ, что мы спасены.

— Генрихъ!.. Вы, вы мой спаситель? вскричалъ герцогъ анжуйскій съ крайнимъ изумленіемъ.

— Что жь тугъ удивительнаго? спросилъ Генрихъ-Наваррскій: — разв мы не союзники?

Потомъ онъ оглянулся и продолжалъ:

— Агриппа, куда ты пропалъ?

— Я здсь, заговорилъ наконецъ д’Обинье: хорошо вы отдлали лошадей! Добро бы у васъ ихъ было много, а то…

— Хорошо, хорошо! возразилъ король наваррскій: — не ворчи, лишь бы у насъ осталась пара здоровыхъ, сильныхъ коней, которые могли бъ проскакать безъ отдыха двнадцать ль, — больше мн не нужно!

— Куда же вы везете меня, кузенъ? спросилъ Франсуа съ безпокойствомъ.

— Куда хотите, отвчалъ Генрихъ:— только поспшимъ, д’Обинье правду говоритъ: у короля французскаго лошади получше моихъ, и ему ничего не стоитъ загнать десятка два коней, лишь-бы догнать насъ.

— Слдовательно, я могу хать куда хочу? спросилъ Франсуа недоврчиво.

— Разумется, я жду вашихъ приказаній, сказалъ Генрихъ.

— Такъ подемъ въ Анжеръ.

— Въ Анжеръ? Извольте, правда, вы тамъ у себя.

— А вы, кузенъ?

— Я разстанусь съ вами въ виду Анжера и поскачу въ Наварру, гд меня ждетъ моя добрая Марго, она, вроятно, скучаетъ по мн!

— Но никто не зналъ, что вы здсь? сказалъ Франсуа.

— Я пріхалъ сюда продать три брильянта моей жены.

— А! только за этимъ?

— Нтъ, мн еще хотлось удостовриться въ томъ, точно ли лига погубитъ меня.

— Опасенія ваши были напрасны.

— Да, благодаря вамъ.

— Какимъ образомъ?

— Разумется, еслибъ, вмсто того, чтобъ отказаться отъ начальства надъ лигой, направленной, какъ вы очень-хорошо знали, противъ меня, вы соединились съ моими врагами, я погибъ бы неминуемо. Такимъ-образомъ, узнавъ, что за этотъ отказъ вы арестованы королемъ, я поклялся, что спасу васъ и — спасъ.

— Онъ по-прежнему простъ, подумалъ герцогъ анжуйскій: — право, гршно его обманывать!

— Ступай, кузенъ, думалъ улыбаясь Беарнецъ: — ступай въ Анжу. А, мось де-Гизъ! вы думали, что выиграли дло, но я подсылаю вамъ довольно-безпокойнаго товарища… берегитесь!

Въ это время, подвели имъ другихъ лошадей, Генрихъ-Наваррскій и герцогъ анжуйскій пересли и ускакали въ галопъ.

Д’Обинье слдовалъ за ними, ворча что-то сквозь зубы.

XIV.
Подруги.

Между-тмъ, какъ въ Парижъ все кипло, графиня де-Монсоро, сопровождаемая отцомъ и двулія слугами, которыхъ въ то время нанимали конвоемъ во время путешествій, направлялась къ Меридорскому-Замку, прозжая по десяти лье въ день.

Она начинала уже наслаждаться свободою, столь драгоцнною для людей страдавшихъ. Лазурь чистаго весенняго неба казалась ей боле-прелестною въ сравненіи съ тяжелыми, срыми тучами, почти-постоянно носившимися надъ мрачными башнями Бастиліи, свжая зелень деревъ, длинныя дороги, подобно извилистымъ лентамъ терявшіяся въ чащ лсной,— все казалось ей новымъ и заставляло ее радоваться, какъ-будто-бы она точно вышла изъ могилы.

Отецъ ея, старый баронъ, помолодлъ двадцатью годами. По бодрости, съ которою онъ сидлъ на своемъ древнемъ кон, можно было принять его за ревниваго мужа молодой женщины, на которой съ любовію покоился взоръ его.

Не станемъ описывать долгаго путешествія. Замчательнаго въ немъ были только восходы и закаты солнца. Когда луна свтила въ окна гостинницы, нетерпливая Діана вставала, будила отца, слугъ, и они вызжали при нжномъ лунномъ свт, чтобъ поскоре поспть къ цли, которой Діана не могла дождаться.

Иногда она отставала и, остановившись на какомъ-нибудь возвышеніи, обращала взоръ назадъ, въ даль, какъ-бы ища кого-то… но на дорог никого не было, въ долин бродили стада, и только надъ селеніемъ возвышался острый шпиль деревенской церкви… тогда Діана нетерпливо погоняла свою лошадь, догоняя отца, и старикъ, слдившій за всми ея движеніями, говорилъ:

— Не бойся, Діана.

— Не бояться? Чего?

— Вдь ты смотришь, не детъ ли за нами твой мужъ, графъ де-Монсоро?

— А! да, да… Точно, я смотрю, не детъ ли онъ, отвчала молодая женщина, бросивъ еще взглядъ назадъ.

Волнуемая то страхомъ, то надеждой, Діана прибыла наконецъ къ вечеру восьмаго дня въ Замокъ-Меридоръ, гд у подъемнаго моста была принята Жанной де-Сен-Люкъ и мужемъ, хозяйничавшими въ отсутствіе барона.

Тогда четыре счастливца стали вести жизнь, подобную той, о которой мечталъ всякій, читавшій Виргилія и Теокрита.

Баронъ и Сен-Люкъ охотились съ утра до ночи. Толпы охотниковъ скакали за ними. Стаи гончихъ безпрестанно преслдовали то зайцевъ, то лисицъ, и когда бшеная кавалькада стремилась по лсу, Діана и Жанна, сидвшія въ тни огромнаго, вковаго дуба, вздрагивали на минуту и, успокоившись, продолжали поврять одна другой свои завтныя тайны…

— Разскажи мн все, что случилось съ тобою въ могил, говорила Жанна: — потому-что мы вс считали тебя умершею… Посмотри: цвтущій боярышникъ разливаетъ въ воздух сладостныя благоуханія, нжный солнечный свтъ играетъ на сучьяхъ вковыхъ дубовъ, ни малйшій втерокъ не дышетъ на листья, ни одного живаго существа не видно въ парк… шумъ охоты разогналъ оленей и лисицъ… Разсказывай, милая сестра, разсказывай!..

— О чемъ же я говорила теб?

— Ты ни о чемъ не говорила. Діана, я вижу, что ты не все говоришь мн… я вижу, что ты не совсмъ счастлива… Синеватая тнь, окружающая прелестные глаза твои, близна щекъ твоихъ, томная улыбка заставляютъ меня думать, что у тебя есть какая-то тайна.

— О, нтъ… нтъ!

— Такъ, стало-быть, ты счастлива… съ графомъ де-Монсоро?

Діана вздрогнула.

— Ты видишь, я говорила правду! сказала Жанна съ нжнымъ упрекомъ.

— Съ графомъ де-Монсоро! повторила Діана: — зачмъ произнесла ты это имя? Зачмъ упоминаешь о немъ теперь, когда мы такъ счастливы, здсь, въ этомъ чудномъ лсу, между этими цвтами?..

— А! теперь я знаю причину томности твоихъ глазъ, такъ часто обращающихся къ небу… но не понимаю еще причины нжной улыбки, появляющейся на лиц твоемъ…

Діана грустно покачала головой.

— Ты, кажется, говорила мн, продолжала Жанна, обнявъ блой, полной ручкой шею Діаны:— ты, кажется, говорила мн, что графъ де-Бюсси оказалъ теб большое участіе…

Діана покраснла.

— Графъ де-Бюсси прекрасный молодой человкъ, сказала Жанна и запла:

Un beau chercheur de noise,

C’est le seigneur d’Amboise.

Діана опустила головку на грудь подруги и продолжала тихимъ, нжнымъ голосомъ:

Tendre, fid&egrave,le aussi

C’est le brave…

— Bussy!.. что жь ты не допла!.. вскричала Жанна, весело поцаловавъ свою подругу.

— Довольно, сказала Діана съ невольною грустію:— графъ де-Бюсси не думаетъ боле о Діан де-Меридоръ.

— Можетъ-быть! возразила Жанна:— но мн кажется, что графъ де-Бюсси очень нравится Діан де-Меридоръ.

— Не говори этого!

— Отъ-чего? Разв онъ теб не нравится?

Діана не отвчала.

— Ты молчишь? спросила Жанна.

— Я говорила теб, что Бюсси забылъ меня… О, я поступила низко!.. проговорила молодая женщина.

— Что ты говоришь?

— Ничего, ничего.

— Полно, Діана, ты опять начнешь плакать, жаловаться… опять начнешь обвинять себя, между-тмъ, какъ ты была вынуждена…

— Нтъ, я была малодушна: везд мн представлялись опасности, я видла отверстую бездну у ногъ своихъ!.. Теперь же эти опасности кажутся мн ничтожными, бездну эту могъ перешагнуть ребенокъ. Я поступила низко!… О, зачмъ я не имла времени обдумать свое положеніе!..

— Я не понимаю тебя…

— Нтъ, я не виновата! вскричала Діана, вставъ въ сильномъ волненіи.— Нтъ, я не виновата, Жанна! Онъ самъ не захотлъ. Я припоминаю положеніе, казавшееся мн ужаснымъ… я колебалась… отецъ мой предлагалъ мн свою помощь, но я боялась… онъ, онъ предлагалъ мн стать подъ его защиту, подъ его покровительство… но предлагалъ не убдительно, слабо!.. Герцогъ анжуйскій вооружился противъ него, герцогъ анжуйскій былъ заодно съ графомъ де-Монсоро. Но что ему до анжуйскаго и до Монсоро! Кто любитъ, тотъ никого не страшится! О, Жанна, еслибъ я когда-нибудь полюбила…

Волненіе Діаны было гак сильно, что она должна была прислониться къ дубу, какъ-бы не будучи въ силахъ устоять на ногахъ.

— Успокойся, другъ мой, будь разсудительне…

— Я говорю теб, что мы поступили низко, малодушно!

— Мы!… О, Діана, о комъ говоришь ты? Это мы весьма-краснорчиво, милая Діана!..

— Я говорю о моемъ отц и о себ… ни о комъ другомъ… Отецъ мой — благородный, заслуженный дворянинъ, онъ могъ обратиться къ королю, я горда, и не боюсь мужчины, котораго ненавижу… Не хочешь ли знать причину моего малодушія? Я поняла, что онъ не любитъ меня!..

— Ты сама обманываешь себя! вскричала /Каина: — еслибъ ты была убждена въ томъ, что говоришь, то сама упрекнула бы его въ томъ… Но нтъ, ты уврена въ противномъ, прибавила она съ нжной лаской.

— Ты можешь врить въ любовь, возразила Діана, садясь опять возл Жанны: — де-Сен-Люкъ женился на теб на-зло королю! Онъ похитилъ тебя изъ Парижа, и ласками, любовію старается вознаградить тебя за изгнаніе.

— А я щедро вознаграждаю его за ласки и любовь! весело отвчала молодая женщина.

— Но я, — подумай сама, и не будь эгоисткой, — я, заслуживъ вниманіе непобдимаго Бюсси, незнающаго препятствій, вышла замужъ за другаго, была представлена ко двору, и тотъ, любовь котораго могла осчастливить меня, даже не посмотрлъ на меня. Я вврилась ему въ саду Жинсьенскаго-Монастыря, мы были одни… сообщниками его были Гертруда и Годуэнъ… и я сама… я сама!.. О, какъ легко могъ онъ похитить меня… и я, можетъ-быть, не противилась бы… потому-что видла, какъ онъ страдалъ за меня, какъ лицо его блдно, глаза впалы. Еслибъ онъ потребовалъ отъ меня, чтобъ я умерла за него… я не поколебалась бы ни секунды!.. И что же? Я ушла, а онъ и не думалъ меня останавливать… Постой, постой! Это еще не все… О, ты не знаешь, какъ я страдаю… Онъ зналъ, что я узжаю изъ Парижа, возвращаюсь въ Меридоръ, и что графъ де-Монсоро — я красню за себя… не иметъ еще надо мною правъ мужа. Онъ зналъ, что я хала одна, съ отцомъ и… во всю дорогу я тщетно оглядывалась… тщетно надялась увидть за собою всадника. Никого, никого не было!… Повторяю теб, Діана, онъ не любитъ меня. Зачмъ ему безпокоиться, пускаться въ путешествіе, когда въ самомъ Париж столько прекрасныхъ, очаровательныхъ женщинъ при двор,— женщинъ, одна улыбка которыхъ выше тысячи признаній провинціалки!… Понимаешь ли теперь? убждена ли ты? Права ли я? Не забылъ ли, не презираетъ ли онъ меня, Жанна?

Она не договорила еще этихъ словъ, какъ со второй каменной ограды, бывшей въ нсколькихъ шагахъ, посыпались известка и обломки камней, одинъ сучокъ дуба затрещалъ, и въ то же мгновеніе мужчина упалъ къ ногамъ громко-вскрикнувшей Діан.

Жанна отошла, она узнала этого мужчину.

— Вы видите, я здсь, проговорилъ Бюсси, стоя на колняхъ и цалуя край платья Діаны, къ которому онъ почтительно прикоснулся трепещущей рукою.

И Діана узнала голосъ, улыбку, взглядъ графа, и, тронутая въ душ неожиданнымъ счастіемъ, вн себя отъ радости упала безъ чувствъ на грудь того, кого она голько-что обвиняла въ равнодушіи.

XV.
Любовники.

Радостные обмороки не бываютъ ни продолжительны, ни опасны. Они бываютъ иногда смертельны — но весьма-рдко.

Діана открыла глаза и увидла себя въ объятіяхъ Бюсси, потому-что онъ не хотлъ уступить графин де-Сен-Люкъ счастія встртить первый взглядъ Діаны.

— О! проговорила она, приходя въ себя: — какъ вы жестоки, графъ!

Бюсси ожидалъ другихъ словъ. И, кто знаетъ? быть-можетъ, онъ ожидалъ не однихъ словъ…

Но Діана не только не сказала ничего боле, но даже медленно высвободилась изъ рукъ, поддерживавшихъ ее, и пошла къ подруг, удалившейся изъ скромности,— отошла на нсколько шаговъ, но такъ, однакожь, что могла любоваться прелестнымъ зрлищемъ примиренія влюбленныхъ.

— Какъ! вскричалъ Бюсси: — не-уже-ли я не заслуживаю лучшаго пріема?

— О, графъ! возразила Діана: — вы поступили прекрасно, но…

— Ради Бога, оставьте грустныя но! сказалъ Бюсси, со вздохомъ, опускаясь къ ногамъ Діаны.

— Встаньте, встаньте, графъ… я не хочу, не могу, не должна видть васъ у ногъ своихъ!..

— О, позвольте, позвольте мн остаться здсь! произнесъ Бюсси умоляющимъ голосомъ.

— Графъ, знаете ли, что вы поступили не только неприлично, но даже неосторожно, перескочивъ черезъ эту ограду?..

— Отъ-чего?

— Если бъ кто-нибудь увидалъ васъ?

— Кто же могъ меня видть?

— Охотники, за нсколько минутъ проскакавшіе за оградой.

— О, успокойтесь, я скрываюсь слишкомъ-осторожно и искусно.

— Вы скрываетесь! Не-уже-ли? вскричала Жанна:— да это чрезвычайно-романически, разскажите намъ, графъ, гд, какъ и зачмъ вы скрываетесь?

— Во-первыхъ, я не виноватъ въ томъ, что вы тщетно оглядывались въ дорог. Мы разъхались. Вы хали чрезъ Рамбуль, я чрезъ Шартръ. Во-вторыхъ, слушайте и судите о сил любви бднаго Бюсси. Я могъ бы догнать васъ, ибо зналъ, что вамъ не было никакой надобности спшить, и что вы хали не скоро, но не въ присутствіи вашего отца, не при слугахъ хотлъ я видться съ вами, ваше доброе имя мн дороже, нежели вы думаете. Я принужденъ былъ хать почти шагомъ, грызя съ досады копчикъ своего хлыстика…

— То-то вы такъ и похудли! сказала Діана смясь.

— Наконецъ, вы пріхали, продолжалъ Бюсси:— я нанялъ квартиру въ предмстіи города и видлъ, какъ вы прохали мимо моихъ оконъ.

— Ахъ, Боже мой! вскричала Діана:— вы въ Анжер подъ своимъ именемъ?

— За кого вы меня принимаете? отвчалъ, улыбаясь, Бюсси: — нтъ, я купецъ, странствующій по торговымъ дламъ, взгляните на мой костюмъ: кто узнаетъ меня въ немъ? Притомъ же, у меня теперь постоянно безпокойный и озабоченный видъ торгаша. До-сихъ-поръ, никто еще не обратилъ на меня вниманія.

— Можетъ ли быть? Бюсси, красавецъ Бюсси, два дня въ провинціальномъ город и никто не узналъ его!… Этому никто не повритъ при двор.

— Продолжайте, графъ, сказала Діана, слегка покраснвъ.— Какъ пріхали вы сюда?

— У меня дв отличныя, породистыя лошади, я сажусь на одну изъ нихъ, шажкомъ вызжаю изъ города, звая на вывски, но, отъхавъ на довольно-далекое разстояніе, пускаюсь въ галопъ и въ двадцать минутъ прозжаю три съ половиною ль. Въхавъ въ меридорскій лсъ, я пробираюсь до ограды парка, паркъ обширенъ, ограда безконечна. Вчера я четыре часа сряду бродилъ за оградой, надясь увидть васъ. Наконецъ, я сталъ отчаяваться и хотлъ уже вернуться въ городъ, по вдругъ увидлъ васъ, возвращавшихся въ замокъ, дв гончія собаки прыгали около васъ, а г-жа де-Сен-Люкъ шла возл, держа въ рукахъ куропатку и дразня ею собакъ… Но то была одна минута… вы исчезли въ замк… Тогда я прибжалъ сюда… я замтилъ слды вашихъ ногъ на песк, трава была тутъ помята, основываясь на этомъ, я ршился воротиться сюда на другой день и вздыхая… вы не знаете, какъ мн тяжекъ былъ каждый вздохъ…

— Съ непривычки, прервала Жанна, улыбаясь.

— Можетъ-быть. Итакъ, вздыхая, я отправился обратно въ городъ. Я ужасно усталъ, лазя по деревьямъ и черезъ ограду, я изодралъ свое коричневое полукафтанье, но, не смотря на то, сердце мое было исполнено радости — я видлъ васъ!

— Все это чрезвычайно-интересно, сказала Жанна: — и вы преодолли страшныя препятствія, это мужественно, героически, но я, на вашемъ мст, поберегла бы, если и не полукафтанье, такъ, по-крайней-мр, руки, а то, посмотрите, на что он у васъ похожи!

— Да, но еслибъ я берегъ руки, то не увидалъ бы…

— Напротивъ, прервала Бюсси молодая графиня де-Сен-Люкъ: — я бы увидала гораздо-лучше васъ не только Діану де-Меридоръ, но и Жанну де-Сен-Люкъ.

— Какимъ образомъ? спросилъ Бюсси съ живостью.

— Я вошла бы прямо въ Меридорскій-Замокъ. Баронъ обнялъ бы меня, г-жа де-Монсоро посадила бы меня возл себя, г. де-Сен-Люкъ обласкалъ бы меня, г-жа де-Сен-Люкъ стала бы сочинять со мною анаграммы. Вы видите, какъ простъ мой способъ, но для влюбленныхъ самый простой способъ всегда самый затруднительный.

Бюсси покачалъ головой, бросивъ взглядъ на Діану.

— О, нтъ! сказалъ онъ: — то, что вы говорите, могъ бы сдлать всякій, — только не я!

Діана покраснла и такимъ же взглядомъ отвчала Бюсси.

— Такъ, по-вашему, сказала Жанна: — я не знаю, какъ должно вести себя тому, кто любитъ?

— Нтъ! сказалъ Бюсси, покачавъ головой.— Нтъ, я не могъ идти въ замокъ! Діана де-Меридоръ за-мужемъ, и каковъ бы ни былъ мужъ ея, отецъ долженъ заботиться о добромъ имени дочери.

— Прекрасно! сказала Жанна: — благодарю васъ за урокъ, благодарю васъ. Впрочемъ, я сама виновата, впередъ не буду мшаться въ дла безумныхъ…

— Безумныхъ? повторила Діана.

— Безумныхъ или влюбленныхъ, отвчала г-жа де-Сен-Люкъ: — это одно и то же!

Она поцаловала Діану въ лобъ, поклонилась Бюсси и убжала.

Діана хотла остановить ее, но Бюсси схватилъ ея руку, такъ-что она не успла исполнить своего намренія.

Бюсси и Діана остались одни.

Діана смотрла нсколько мгновеній вслдъ удалявшейся Жанн, потомъ сорвала цвтокъ, покраснла и сла.

Бюсси опустился къ ногамъ ея.

— Не правда ли, спросилъ онъ: — я поступилъ хорошо, и вы одобряете мое поведеніе?

— Я не стану притворяться, отвчала Діана: — притомъ же, вамъ извстны мои мысли, да, я одобряю ваше поведеніе, но этимъ ограничивается мое снисхожденіе, желая видть, призывая васъ, я была безразсудна, преступна.

— Боже мой! что вы говорите, Діана?

— Увы, графъ, я говорю правду! Я имю право сдлать несчастнымъ графа де-Монсоро, потому-что онъ самъ довелъ меня до этой крайности, но изъ этого не слдуетъ, чтобъ я могла осчастливить другаго. Я могу отказать ему въ улыбк, въ любви моей… но не имю права отдавать ее другому, не сдлавшись преступною.

Бюсси тергіливо выслушалъ это нравоученіе, строгость котораго была значительно смягчаема нжностью голоса и взгляда Діаны, потомъ спросилъ:

— Вы кончили? Могу ли я теперь говорить?

— Говорите, отвчала Діана.

— Откровенно?

— Говорите!

— И такъ, во всемъ вами сказанномъ нтъ ни одного слова, которое вышло бы прямо изъ вашего сердца.

— Почему вы это думаете?

— Выслушайте меня терпливо, графиня, такъ, какъ я слушалъ васъ: вы наговорили мн софизмовъ.

Діана посмотрла на молодаго человка.

— Да, общія мста морали, продолжалъ Бюсси: — суть не что иное, какъ софизмы, когда не примнены къ обстоятельствамъ. Въ отвтъ на эти софизмы, графиня, я выскажу вамъ истины. Вы принадлежите мужчин, говорите вы? Но вы ли избрали себ этого мужчину? Нтъ, несчастныя обстоятельства соединили васъ съ нимъ! Скажите жь, не-уже-ли вы намрены страдать всю жизнь подъ этимъ тяжкимъ игомъ? Въ такомъ случа, я долженъ освободить васъ!

Діана хотла что-то сказать, Бюсси остановилъ ее.

— Я знаю, что вы мн отвтите, сказалъ молодой человкъ.— Вы хотите сказать, что если я вызову его на поединокъ и убью, то вы никогда со мною не увидитесь. Положимъ такъ, я умру съ горя въ разлук съ вами, но вы будете свободны, счастливы, вы осчастливите благороднаго человка, который когда-нибудь въ блаженств своемъ воскликнетъ: ‘Благодарю, Бюсси, благодарю! Ты избавилъ насъ отъ гнуснаго Монсоро.’ И вы сами, Діана, поблагодарите Бюсси, когда его не будетъ, я въ томъ увренъ.

Молодая женщина схватила руку графа и нжно сжала ее.

— Бюсси, сказала она: — вы мн угрожаете…

— Угрожаю? О! Господу извстны вс мои намренія… я люблю васъ, Діана, такъ пламенно, такъ страстно., что не могу поступать такъ, какъ поступилъ бы другой на моемъ мст. Я знаю, что вы меня любите. Ради Бога, не запирайтесь въ этомъ, иначе вы поступите въ число тхъ обыкновенныхъ, ежедневныхъ умовъ, слова которыхъ противоречатъ дйствіямъ. Я знаю, что вы меня любите, потому-что сами сознались въ этомъ. Любовь, подобная моей, сіяетъ какъ солнце и оживотворяетъ сердце, до котораго коснется, я не буду ни угрожать вамъ, ни умолять васъ, ни отчаяваться. Нтъ, я стану передъ вами на колни и, положивъ правую руку на сердце, неизмнявшее еще ни разу правд, ни изъ какой-либо выгоды, ни изъ страха, скажу: Діана, я люблю васъ и вчно буду любить! передъ лицомъ неба клянусь, что я готовъ умереть за васъ, и умереть обожая, благословляя васъ! Скажите мн еще: ‘узжайте, не разрушайте чужаго счастія!…’ и я встану безъ вздоха, безъ малйшаго знака неудовольствія съ этого мста, на которомъ я такъ счастливъ, и, низко поклонившись вамъ, подумаю: эта женщина не любитъ меня, эта женщина никогда меня не полюбитъ. Потомъ удалюсь, и вы уже никогда меня не увидите. Но такъ-какъ преданность моя вамъ еще сильне моей любви, такъ-такъ желаніе мое видть васъ счастливою переживетъ убжденіе въ томъ, что я самъ не могу уже быть счастливъ, такъ-какъ я не разрушу счастія другаго мужчины, то буду имть право отнять у него жизнь, жертвуя собственною жизнію… Вотъ что я сдлаю, графиня, изъ опасенія, чтобъ вы не остались въ несчастіи на всю жизнь, и чтобъ собственное несчастіе не служило вамъ предлогомъ огорчать благороднаго человка, могущаго любить васъ!

Бюсси произнесъ послднія слова съ глубокимъ чувствомъ. Въ свтломъ, благородномъ взор его, Діана прочитала всю силу его ршимости: она поняла, что онъ исполнитъ то, о чемъ говорилъ, что за словами его немедленно послдуетъ дйствіе и, подобно апрльскому снгу, тающему отъ солнечныхъ лучей, строгость ея растаяла отъ пламени этого взора.

— Благодарю васъ, другъ, сказала она: — за насильственную мру, которую вы употребляете со мною. Я понимаю всю осторожность вашего поведенія: вы хотите отнять у меня даже раскаяніе въ томъ, что я уступила вашей любви. Повторите же еще разъ: будете ли вы любить меня до донца жизни? Скажите, не есть ли любовь ваша одна прихоть и не раскаюсь ли я когда-нибудь въ томъ, что поврила вашей любви?… Но нтъ, я не имю права васъ допрашивать, я побждена, я принадлежу вамъ — по любви своей. Оставайтесь же, другъ мой, и такъ-какъ теперь жизнь моя принадлежитъ вамъ, то берегите и свою жизнь!…

Произнеся эти слова, Діана опустила блую., нжную руку на плечо Бюсси, а другую подала ему, молодой человкъ страстно прижалъ ее къ губамъ своимъ: Діана затрепетала отъ пламени этого поцалуя.

Тогда послышался легкій кашель Жанны, она приближалась, держа въ рукахъ нсколько цвтковъ и бабочку, вроятно, первую, осмлившуюся выбраться изъ шелковистой оболочки своей.

Сложенныя руки молодыхъ любовниковъ невольно разъединились.

Жанна замтила это движеніе.

— Простите, добрые друзья, сказала она: — что я помшала вамъ, но намъ надобно идти домой, иначе за нами пришлютъ. Графъ, идите скоре къ вашему отличному коню и позвольте намъ воротиться домой… Пеняйте на себя, на свое упрямство, мось Де-Бюсси! Вы сами виноваты, что не раздлите обда, ожидающаго насъ въ замк, — обда превкуснаго, особенно для человка, проскакавшаго нсколько ль верхомъ, лазившаго черезъ ограды, не говоря уже о томъ, что вы лишаетесь нкоторыхъ взглядовъ, производящихъ весьма-пріятное впечатлніе на сердце… Пойдемъ, Діана, пойдемъ.

И, схвативъ руку подруги, Жанна сдлала легкое усиліе, чтобъ увлечь ее съ собою.

Бюсси съ улыбкой смотрлъ на подругъ. Діана, вполовину обращенная къ молодому человку, протянула къ нему руку.

Онъ подошелъ къ ней.

— Не-уже-ли вы не скажете мн ничего боле? спросилъ онъ.

— До завтра, нжно возразила Діана.

— Только до завтра?

— На вки!

Бюсси радостно вскрикнулъ, поцаловалъ руку Діаны и, еще разъ простившись съ молодыми женщинами, поспшно удалился.

Онъ чувствовалъ, что для разлуки съ тою, которая дарила ему столько счастія, нужно было усиліе всей его воли.

Діана долго слдила за нимъ взоромъ, и когда онъ исчезъ за деревьями, удержала еще подругу, прислушиваясь къ шуму его шаговъ.

— Ну, сказала Жанна, когда Бюсси совершенно исчезъ: — теперь мн надобно переговорить съ тобою, Діана.

— Да, да, отвчала молодая женщина вздрогнувъ, какъ-будто-бы голосъ подруги пробудилъ ее отъ сна: — говори, я слушаю.

— Видишь ли, Діана, завтра я отправлюсь съ Сен-Люкомъ и твоимъ отцомъ на охоту.

— Какъ! ты оставишь меня одну въ замк?

— Слушай, моя милая, сказала Жанна: — у меня есть свои правила морали, и я никакъ не могу равнодушно позволять нкоторыя вещи…

— О, Жанна! вскричала мадамъ де-Монсоро поблднвъ: — и ты говоришь эта мн, своему другу?

— Не въ дружб дло, продолжала графиня де-Сен-Люкъ съ тмъ же спокойствіемъ.— Но — это не можетъ продолжаться…

— Я думала, что ты любишь меня, Жанна, а ты терзаешь мое сердце, сказала молодая женщина со слезами на глазахъ.— Не можетъ продолжаться, говоришь ты? Что же не можетъ продолжаться?

— То, чтобъ я своимъ присутствіемъ мшала изліянію нжной любви, шепнула Жанна на ухо подруг,

Діана обняла смявшуюся молодую графиню и осыпала поцалуями свжее, веселое ея личико.

Въ это самое время послышались громкіе звуки охотничьихъ роговъ.

— Насъ зовутъ, сказала Жанна: — мой бдный Сен-Люкъ нетерпливо ждетъ меня. Пожалй же о немъ, какъ я жалю о влюбленномъ въ коричневомъ полукафтань.

XVI.
Какъ Бюсси предложили триста пистолей за его коня, и какъ онъ отдалъ его даромъ.

На другой день, Бюсси выхалъ изъ Анжера прежде, нежели кто-либо изъ гражданъ усплъ позавтракать.

Онъ не скакалъ, а летлъ по дорог. Діана взошла на одну изъ террасъ замка, откуда видна была извилистая, песчаная дорога, пролегавшая по зеленымъ равнинамъ. Она увидала черную точку, приближавшуюся къ замку подобно метеору.

Діана поспшно сошла, чтобъ не заставить Бюсси ждать, и чтобъ, напротивъ, показать, что она ждала его.

Солнце едва поднялось надъ вершинами высокихъ дубовъ, трава искрилась росой, вдали, на гор, слышались звуки охотничьяго рога Сен-Люка, котораго Жанна заставляла трубить, чтобъ напоминать своей подруг, какую услугу она ей оказала, оставивъ ее одну.

Сердце Діаны было преисполнено такою сильною радостью, она была такъ упоена своею юностью, красотою и любовію, что повременамъ ей казалось, будто душа ея на крыльяхъ уносила тло ея къ престолу Всевышняго.

Но отъ замка до мста свиданія было далеко, маленькія ножки молодой женщины устали бжать, она нсколько разъ должна была останавливаться, чтобъ перевести духъ, и прибыла къ мсту свиданія въ ту самую минуту, когда Бюсси появился изъ-за ограды и готовился соскочить внизъ.

Онъ увидлъ бжавшую Діану, она радостно вскрикнула, онъ шелъ къ ней съ распростертыми руками, она бросилась въ его объятія, приложивъ об руки къ сердцу… продолжительное, пламенное объятіе замнило слова. Да и что имъ было говорить?— они любили другъ друга. О чемъ имъ было думать?— они видли другъ друга. Чего имъ было желать?— они были вмст.

Утро прошло, какъ одинъ часъ. Когда Діана первая вышла изъ сладкаго забвенія, сна души, утомленной безпокойствомъ, Бюсси, прижавъ молодую мечтательницу къ сердцу, сказалъ:

— Діана, мн кажется, что только сегодня я началъ жить, мн кажется, что только сегодня я узрлъ свтъ на пути, ведущемъ меня къ вчности. Вы ознакомили меня съ счастіемъ, я не зналъ ничего объ этомъ мір, ни объ условіяхъ жизни и, могу только повторить вамъ то, что уже сказалъ вчера: вами я началъ жить, съ вами и умру!

— А я, отвчала она: — желавшая всми силами души своей смерти, я страшусь теперь при одной мысли, что жизнь моя не будетъ такъ продолжительна, чтобъ я могла насладиться всми сокровищами вашей любви. Но зачмъ не хотите вы прійдти въ замокъ, Луи? Отецъ мой будетъ радъ вамъ, Сен-Люкъ вашъ другъ и скроменъ… Вспомните, какъ драгоцнна для насъ каждая минута, проведенная вмст.

— Увы, Діана! Если я проведу хоть одинъ часъ въ замк, то мн невозможно будетъ выйдти изъ него, а если я останусь въ немъ, то вскор вся провинція узнаетъ объ этомъ, а если это дойдетъ до слуха чудовища, вашего мужа, онъ немедленно прідетъ сюда… вы же запретили мн избавить васъ отъ него…

— Зачмъ?.. сказала она съ тмъ выраженіемъ, которое мы слышимъ только въ голос любимой женщины.

— Для нашей безопасности, то-есть, для спокойствія нашей любви, мы должны скрывать отъ всхъ тайну… Довольно того, что графиня де-Сен-Люкъ, а слдовательно, и мужъ ея, знаетъ…

— О! отъ-чего…

— Разв вы могли бы скрыть отъ меня какую-нибудь тайну теперь? спросилъ Бюсси.

— Нтъ…

— Притомъ же, я написалъ сегодня утромъ два слова Сен-Люку, назначая ему свиданіе въ Анжер. Онъ прідетъ, и я возьму съ него честное слово дворянина, что онъ никому не скажетъ ни слова о моемъ пребываніи въ этомъ краю, это тмъ боле важно, милая Діана, что меня, вроятно, везд ищутъ. Опасность угрожала мн, когда я выхалъ изъ Парижа.

— Вы правы… притомъ же, не смотря на всю любовь свою ко мн, отецъ мой такъ честенъ, что самъ въ состояніи увдомить графа де-Монсоро.

— Итакъ, будемъ скрываться… Если жь, не смотря на вс мры предосторожности, попадемся въ руки враговъ, — значитъ, такова воля Бога.

— Богъ милосердъ, Луи, не сомнвайтесь въ немъ теперь.

— Я и не сомнваюсь въ Его милосердіи, по страшусь козней какого-нибудь демона, завидующаго нашему блаженству.

— Простимтесь же, другъ мой, и не скачите такъ скоро, возвращаясь домой…

— Не бойтесь, конь мой знаетъ дорогу, притомъ же, у меня еще не было лошади боле смирной и врной. Возвращаясь домой, погруженный въ сладостныя мечтанія, я не касаюсь поводьевъ, лошадь моя идетъ сама.

Молодые любовники помнялись еще тысячью поцалуевъ прежде, нежели могли разстаться. Наконецъ, по близости замка, раздались звуки охотничьихъ роговъ, и Бюсси удалился.

Приближаясь къ городу, мечтая о счастіи этого упоительнаго дня, радуясь своей свобод, Бюсси замтилъ, что наступило то время, когда запирали городскія ворота. Погруженный въ мечты, онъ не замтилъ, что лошадь его шла шажкомъ и щипала траву по краямъ дороги.

Наступала ночь. Бюсси пришпорилъ лошадь, чтобъ поспть еще во-время въ городъ, какъ вдругъ услышалъ за собою галопъ нсколькихъ лошадей.

Для человка скрывающагося и, особенно, влюбленнаго, все кажется опасностью. Влюбленные въ этомъ похожи на воровъ. Бюсси обдумывалъ уже, не лучше ли ускакать отъ хавшихъ за нимъ всадниковъ, или своротить въ сторону, по они скакали такъ скоро, что почти въ ту же минуту догнали его.

Ихъ было двое. Разсудивъ, что тому, кто не разъ справлялся съ четырьмя человками, не стыдно уклониться отъ двухъ, Бюсси посторонился и увидлъ одного изъ всадниковъ, всми силами погонявшаго своего коня.

— Вотъ и городъ, сказалъ этотъ человкъ съ рзкимъ гасконскимъ акцентомъ:— еще триста ударовъ плеткой, сто ударовъ шпорами, и мы будемъ у цли.

— Моя лошадь задыхается, дрожитъ, слабетъ, не хочетъ бжать, отвчалъ другой:— я бы далъ сто лошадей, чтобъ быть въ своемъ город.

— Это какой-нибудь запоздалый анжерскій житель, подумалъ Бюсси:— однакожъ, голосъ его показался мн знакомъ… лошадь его спотыкается… упадетъ…

Въ это время, всадники поравнялись съ Бюсси.

— Берегитесь, вскричалъ Бюсси:— берегитесь… вынимайте скоре ноги изъ стременъ!.. Лошадь ваша сейчасъ упадетъ!

И точно, она тяжело повалилась на бокъ, судорожно забила одной ногой, какъ-бы роя землю, и вдругъ задрожала всмъ тломъ… шумное дыханіе ея утихло, глаза помутились… пна душила ее… она издохла.

— Продайте мн свою лошадь, вскричалъ торопившійся всадникъ Бюсси:— я заплачу вамъ за нее триста пистолей.

— Ахъ, Боже мой!.. вскричалъ Бюсси приближаясь.

— Слышите ли? Я спшу…

— Возьмите ее даромъ, принцъ, сказалъ Бюсси, голосомъ, дрожавшимъ отъ невыразимаго волненія, узнавъ герцога анжуйскаго.

Въ то же мгновеніе послышался рзкій звукъ взводимаго пистолетнаго курка.

— Остановитесь! вскричалъ герцогъ своему безжалостному защитнику: — остановитесь, господинъ д’Обинье! Это пріятель, это Бюсси!

— Именно, принцъ, это я! Но что заставляетъ васъ загонять лошадей здсь и въ такое время?

— А! это графъ де-Бюсси, сказалъ д’Обинье: — въ такомъ случа, ваше высочество, я уже вамъ не нуженъ… Позвольте же мн воротиться.

— Примите сперва мою благодарность и увреніе въ искренней дружб, сказалъ принцъ.

— Принимаю, ваше высочество, и, прійдетъ случай, воспользуюсь.

— Г. д’Обинье!.. ваше высочество!.. я не прихожу въ себя отъ изумленія, вскричалъ Бюсси.

— Разв ты не зналъ? спросилъ принцъ съ неудовольствіемъ и мнительностью, нескрывшимися отъ молодаго дворянина:— зачмъ же ты здсь, если не ждалъ меня?

— Чортъ возьми! подумалъ Бюсси, вспомнивъ, что присутствіе его въ Анжер могло показаться весьма-подозрительнымъ мнительному Франсуа:— какъ я неостороженъ!

— Разумется, я ждалъ васъ, герцогъ, сказалъ Бюсси вслухъ: — а потому не будемъ терять времени, и если вы хотите попасть еще въ городъ, то садитесь скоре на мою лошадь.

Онъ соскочилъ съ лошади, между-тмъ, какъ принцъ вынималъ изъ-подъ сдла своего павшаго коня нкоторыя спрятанныя тамъ важныя бумаги.

— И такъ, прощайте, ваше высочество! сказалъ д’Обинь.— Графъ де-Бюсси, вашъ слуга!

И онъ ускакалъ.

Бюсси слъ на своего коня за герцогомъ и поскакалъ къ городу.

Герцогъ анжуйскій казался ему мрачнымъ демономъ, подосланнымъ самимъ адомъ, чтобъ разрушить его счастіе.

Они въхали въ Анжеръ при первыхъ звукахъ вечерней грубы.

— Что длать теперь, ваше высочество?

— Ко дворцу! Пусть подымутъ мой флагъ, пусть узнаютъ, что я здсь, пусть соберется все дворянство!

— Будетъ исполнено, сказалъ Бюсси, ршившись повиноваться, чтобъ выгадать время, но ничего не понимая.

— Трубите! закричалъ онъ герольдамъ, только-что протрубившимъ вечернюю фанфару.

Трубачи посмотрли на него и отвернулись, замтивъ довольно-забавное положеніе запыленныхъ всадниковъ.

— Эй, господа! закричалъ Бюсси: — давно ли вы не узнате своего повелителя?.. Позвать сюда дежурнаго эшевена!

Повелительный тонъ молодаго дворянина изумилъ герольдовъ, одинъ изъ нихъ приблизился.

— Господи Боже мой! вскричалъ онъ съ испугомъ, пристально взглянувъ на герцога.— Его высочество!

Герцога нетрудно было узнать по безобразному, раздвоившемуся носу, надъ которымъ такъ часто забавлялся Шико.

— Его высочество, нашъ герцогъ! повторилъ герольдъ, схвативъ за руку товарища, который также отскочилъ съ изумленіемъ.

— Теперь вы знаете, что вамъ нужно знать, сказалъ Бюсси: — и такъ, соберитесь съ духомъ, трубите изо всхъ силъ, чтобъ черезъ четверть часа весь городъ узналъ о прибытіи его высочества.

Потомъ, обратившись къ герцогу анжуйскому, Бюсси продолжалъ:

— Мы же, ваше высочество, медленно отправимся въ замокъ. Когда мы прійдемъ туда, все уже будетъ готово къ принятію хозяина.

И точно, по первому трубному звуку, стали собираться толпы любопытныхъ, по второму забгали по улицамъ дти и женщины, крича:

— Его высочество въ город… Виватъ его высочество!

Эшевены, губернаторъ, знатнйшіе дворяне побжали къ дворцу, сопровождаемые ежеминутно-увеличивавшеюся толпою.

Бюсси не ошибся. Главныя лица города собрались уже въ замокъ до прибытія туда принца. Онъ самъ съ трудомъ пробился сквозь толпу, но Бюсси встртилъ одного изъ герольдовъ и приказалъ ему ударами трубы прочистить дорогу до широкой лстницы ратуши.

Бюсси же самъ составлялъ аррьергардъ.

— Господа и врноподданные, сказалъ принцъ: — я пришелъ укрыться въ своемъ добромъ город. Въ Париж страшныя опасности угрожали мн, я даже лишился свободы, но, благодаря добрымъ друзьямъ, спасся изъ неволи…

Бюсси прикусилъ губы, онъ понялъ значеніе ироническаго взгляда Франсуа.

— Но теперь, между вами, чувствую, что жизнь и свобода моя въ безопасности.

Изумленныя власти города произнесли довольно-робко:

— Виватъ нашему властителю!

Народъ, надявшійся пользоваться щедротами, неразлучными съ каждымъ пріздомъ герцога въ свой городъ, кричалъ громче:

— Виватъ!

— Пойдемте ужинать, сказалъ принцъ окружавшимъ его:— я съ утра ничего не лъ…

Въ одно мгновеніе, герцога анжуйскаго окружили вс придворные и поочередно стали представляться ему.

Посл нихъ стали представляться дворяне и знатнйшія дамы.

Представленіе продолжалось до полуночи. Городъ былъ иллюминованъ, на улицахъ и площадяхъ стрляли изъ мушкетовъ, соборный колоколъ звучалъ, и втеръ доносилъ до Меридора гулъ радостнаго шума добрыхъ жителей Анжера.

XVII.
Дипломація герцога анжуйскаго.

Когда выстрлы мушкетовъ прекратились, когда колоколъ сталъ звучать лниве и лниве, когда переднія опустли, когда, наконецъ, герцогъ анжуйскій и Бюсси остались одни, первый сказалъ послднему:

— Теперь поговоримъ.

Съ свойственною ему проницательностью, Франсуа замтилъ, что Бюсси былъ съ нимъ вжливе и почтительне обыкновеннаго, слдовательно, находился въ затруднительномъ положеніи. Герцогъ ршился воспользоваться этимъ обстоятельствомъ.

Но Бюсси усплъ уже оправиться и приготовиться къ отвту.

— Поговоримте, ваше высочество, отвчалъ онъ.

— Вы были очень-больны, мой бдный Бюсси, когда я видлся съ вами въ послдній разъ, сказалъ принцъ.

— Правда, ваше высочество, возразилъ молодой человкъ: — я былъ очень-болепъ и почти чуду обязанъ своимъ спасеніемъ.

— Помню, продолжалъ герцогъ: — что при васъ былъ докторъ, крайне заботившійся о вашемъ здоровь, потому-что довольно-грубо обходился съ приближавшимися къ вамъ.

— И это правда, ваше высочество: ле-Годуэнъ очень меня любитъ.

— Онъ строго запрещалъ вамъ вставать съ постели, не такъ ли?

— Точно-такъ, и къ величайшей моей досад, какъ вы, принцъ, вроятно, сами изволили замтить.

— А кто же мшалъ вамъ отправить упрямаго доктора къ чорту и пойдти со мною?

— Что длать… сказалъ Бюсси, повертывая въ рукахъ шляпу.

— Понимаю, понимаю, продолжалъ герцогъ: — обстоятельства были такъ важны, что вы побоялись…

— Что-о? сказалъ Бюсси сердито, надвъ шляпу: — кажется, вашему высочеству угодно было сказать, что я побоялся?

— Да, что вы побоялись, повторилъ герцогъ анжуйскій.

Бюсси вскочилъ и всталъ передъ герцогомъ.

— Вы солгали, ваше высочество! вскричалъ онъ:— солгали самому-себ: вы знаете, что Бюсси ничего не боится, на тл моемъ боле двадцати шрамовъ, доказывающихъ, что я не знаю боязни, что я не трусъ!.. Я же знаю людей, которые въ этомъ отношеніи очень-мало на меня похожи.

— Г. де-Бюсси, сказалъ герцогъ поблднвъ и въ сильномъ волненіи:— вы странно оправдываетесь, перекричать обвинителя и наговорить ему грубостей, не значитъ оправдаться. Вы вчно правы!

— О, нтъ! ваше высочество, возразилъ Бюсси: — но я самъ знаю, въ какихъ случаяхъ бываю не правъ.

— А, напримръ, въ какихъ? Скажите.

— Когда служу неблагодарнымъ.

— Кажется, вы забываетесь, графъ! вскричалъ герцогъ, поднявшись со стула съ достоинствомъ.

— Да, забываюсь, ваше высочество, отвчалъ Бюсси: — забудьте жь и вы меня.

Съ этими словами, Бюсси поклонился и пошелъ къ двери, но герцогъ скоро предупредилъ его и преградилъ ему дорогу.

— Отопретесь ли вы, сказалъ Франсуа: — что въ тотъ самый день, когда сказывались больнымъ, вы выходили со двора?

— Я отпираюсь только въ томъ, ваше высочество, въ чемъ меня хотятъ заставить признаться.

— Скажите же, зачмъ вы не хотли идти со мною?

— У меня были свои дла.

— Дома?

— Про то я знаю.

— Я думалъ, что у дворянина, состоящаго на служб у принца, не можетъ быть другихъ длъ, кром длъ его повелителя.

— Вы думали очень-справедливо, кто же, какъ не я, справлялъ ваши дла до-сихъ-поръ?

— Это правда, сказалъ Франсуа: — вы всегда были врны и преданы мн, отъ-того и я прощалъ вамъ нкоторую досаду на меня…

— Вы слишкомъ-добры, ваше высочество.

— Вы имли причину быть недовольными мною…

— Вы сами сознаетесь въ томъ?

— Да. Я общалъ вамъ наказать Монсоро… Вы его, кажется, очень ненавидите?

— Я? Ни мало! Я нахожу, что у него непріятная физіономія, и мн хотлось удалить его отъ двора, чтобъ не имть передъ глазами этой безобразной физіономіи. Вашему же высочеству она очень нравится. О вкусахъ спорить нельзя.

— Если вы не имете другой причины не любить Монсоро, то поведеніе ваше со мною еще предосудительне. Вы отказались идти со мною, а нсколько минутъ спустя пустились на безполезныя шалости.

— Я пустился на безполезныя шалости? Я?.. Позвольте, ваше высочество, вы сами противоречите себ. Сейчасъ вы говорили, что я боялся идти съ вами, а теперь обвиняете меня въ какихъ-то безполезныхъ шалостяхъ. Объяснитесь, сдлайте милость.

— Я очень-хорошо знаю, что вы не любите ни д’Эпернона, ни Шомберга. Это очень-понятно, я самъ поклялся имъ вчною местью, но надобно было затаить жажду мщенія въ глубин души, а не пользоваться первымъ мало-мальски-удобнымъ случаемъ.

— Ничего не понимаю, ваше высочество.

— Убейге ихъ, morbleu! Убейте обоихъ, убейте всхъ четырехъ, я вамъ буду за это благодаренъ, но не бсите ихъ напрасно, особенно, когда мн приходится сдлаться жертвой ихъ мщенія!

— Не понимаю. Объясните мн, ради Бога, что~ я сдлалъ этому достойному Гасконцу?

— Д’Эпернону?

— Да.

— Вы наслали на него толпу, которая чуть не закидала его каменьями.

— Я?

— Полукафтанье и плащъ его были изорваны, такъ-что онъ воротился въ Лувръ въ самомъ плачевномъ видъ.

— Прекрасно, сказалъ Бюсси:— перейдемте къ Нмцу. Чмъ я огорчилъ мось де-Шомберга?

— Не вамъ разв обязанъ онъ тмъ, что попалъ въ чанъ съ синей краской? Я видлъ его три часа спустя посл печальнаго приключенія и онъ былъ еще слегка-голубаго цвта. Разв это не шалости?

И принцъ невольно разсмялся, между-тмъ, какъ Бюсси, вспомнивъ про жалкую фигуру Шомберга, торчавшую изъ красильнаго чана, громко хохоталъ.

— Слдовательно, сказалъ онъ: — я виновникъ бдствій этихъ господъ?

— Кто же больше? Не я же!

— И вы, герцогъ, можете еще упрекать человка, которому приписываютъ такую изобртательную мстительность! По-истин, ваше высочество, я еще разъ повторяю — вы неблагодарны.

— Положимъ такъ. Но признайся, Бюсси, и я прощу тебя.

— Честное слово?

— Да, честное слово, впрочемъ, ты еще виноватъ предо мною.

— Говорите.

— Что ты сдлалъ для меня?

— Для васъ?

— Да, для меня, въ настоящихъ обстоятельствахъ?

— Вы видите, сказалъ Бюсси:— что я сдлалъ.

— Нтъ, не вижу.

— А пребываніе мое въ Анжу?

— Pardieu! Ты спасся изъ Парижа.

— Да, спасся, чтобъ спасти васъ.

— Но зачмъ теб было бжать такъ далеко? Разв ты не могъ остаться въ окрестностяхъ Парижа? Мн кажется, что изъ Монмартра ты скоре могъ поспть ко мн на помощь, нежели изъ Анжера.

— Ошибаетесь, ваше высочество, я разсчелъ, что въ Анжер я могу быть вамъ полезне.

— Пустое!

— Не пустое, герцогъ, мн надобно было собрать вашихъ приверженцевъ.

— А! это другое дло. Усплъ ли ты?

— Объ этомъ вы узнаете завтра. Теперь мн пора идти.

— Куда? зачмъ?

— Для переговоровъ съ однимъ важнымъ лицомъ.

— Въ такомъ случа, иди, Бюсси, иди, другъ мой, но будь остороженъ.

— Остороженъ? Не для чего? Вы здсь у себя.

— Все равно, осторожность ни въ какомъ случаи не мшаетъ. Но скажи, усплъ ли ты сдлать что-нибудь въ мою пользу?

— Я здсь всего второй день.

— Я надюсь, что ты скрываешься?

— Еще бы, mordieu! Не-ужь-то вы не замтили еще моего костюма? Не-уже-ли я когда-нибудь носилъ суконныя коричневыя полукафтанья? Только изъ привязанности къ вамъ я ршился облечься въ этотъ скверный костюмъ.

— Гд ты живешь?

— Я живу, — надюсь, что вы, наконецъ, оцните мою привязанность,— я живу въ грязной лачуг близь вала, на берегу рки. Но какъ вы, герцогъ, вышли изъ Лувра? Какимъ-образомъ встртились вы съ д’Обинье?

— У меня есть друзья, отвчалъ принцъ.

— Друзья? Не-уже-ли? добродушно произнесъ Бюсси.

— Да, друзья, которыхъ ты не знаешь.

— А! это дло другое. Кто же эти друзья?

— Король наваррскій и д’Обинье.

— Король наваррскій! Впрочемъ, не удивительно: вдь вы вмст составляли заговоры…

— Я никогда не составлялъ заговоровъ, г. де-Бюсси.

— Нтъ? А ла-Моль и Коконна?

— Ла-Моль, произнесъ принцъ съ мрачнымъ видомъ:— совершилъ не то преступленіе, за которое погибъ.

— Положимъ такъ. Но оставимъ ла-Моля и обратимся къ вамъ. Какъ вы выбрались изъ Лувра?

— Изъ окна.

— Не-уже-ли? Изъ котораго?

— Изъ окна моей спальни.

— Стало-быть, вы знали о лстниц?

— О какой лстниц?

— Что была спрятана въ шкапу.

— А!.. а ты почему знаешь? спросилъ принцъ, поблднвъ.

— Вашему высочеству извстно, отвчалъ Бюсси: — что я имлъ счастіе входить въ эту комнату.

— Къ сестр моей Марго? Ты влзалъ въ окно?

— Изъ котораго вы вылзли. Одно меня удивляетъ: какъ вы нашли лстницу?

— Не я нашелъ ее.

— Кто же?

— Мн указали ее.

— Кто?

— Король наваррскій.

— А! такъ король наваррскій зналъ о лстниц… Но, слава Богу, вы спасены, живы и здоровы, мы подымемъ всю анжуйскую провинцію, и та же искра воспламенитъ сосднія области…

— Но ты, кажется, говорилъ, что долженъ идти на какое-то свиданіе?

— Ахъ, я и забылъ! Прощайте.

— Ты возьмешь свою лошадь?

— Если угодно вашему высочеству, такъ я оставлю ее, у меня есть другая.

— Хорошо, я беру ее, посл сочтемся.

— Очень-хорошо. Дай только Богъ, чтобъ не я остался у васъ въ долгу.

— Отъ-чего?

— Отъ-того, что я не люблю того, который обыкновенно сводитъ ваши счеты…

— Бюсси!..

— Виноватъ, ваше высочество! Я забылъ, что мы условились не говорить о немъ.

Принцъ, понимая, какъ Бюсси могъ быть ему полезенъ, протянулъ ему руку.

Бюсси пожалъ руку герцога, печально покачавъ головой.

Они разстались.

XVIII.
Дипломація г. де-Сен-Люка.

Бюсси воротился къ себ пшкомъ. Вмсто Сен-Люка, котораго онъ надялся застать у себя, онъ нашелъ отъ него письмо. Сен-Люкъ писалъ, что непремнно будетъ завтра утромъ.

И точно, въ шесть часовъ утра, Сен-Люкъ, въ сопровожденіи охотника, выхалъ изъ Меридора. Онъ пріхалъ въ Анжу въ то самое время, когда отпирали городскія ворота, и, не замтивъ, или, лучше сказать, не обративъ вниманія на особенное волненіе жителей, поскакалъ къ дому Бюсси.

Молодые люди дружески обнялись.

— Позвольте мн, любезный Сен-Люкъ, сказалъ Бюсси: — принять васъ въ моей бдной хижин. Я здсь въ лагер.

— Да, только какъ побдитель, возразилъ Сен-Люкъ: — вы раскинули вашу палатку на самомъ пол битвы.

— Что вы хотите этимъ сказать, другъ мой?

— То, что жена моя не скрываетъ отъ меня ничего, любезный Бюсси. Мы повряемъ другъ другу вс свои тайны. Позвольте мн поздравить васъ и дать вамъ дружескій совтъ.

— Говорите.

— Избавьте и себя и міръ отъ гнуснаго Монсоро, никто при двор не знаетъ о вашей любви: итакъ, пользуйтесь удобной минутой, чтобъ посл, когда вы женитесь на вдов Монсоро, никто не имлъ права сказать, что вы сдлали ее вдовой, чтобъ жениться на ней.

— Мн самому приходила уже эта прекрасная мысль… но есть препятствіе.

— Какое же?

— Я поклялся Діан щадить жизнь ея мужа, разумется, до-тхъ-поръ, пока онъ самъ не вызоветъ меня.

— Напрасно!

— Отъ-чего же?

— Отъ-того, что подобныхъ клятвъ давать не должно. Чортъ возьми! Поврьте мн, если вы не поспшите, не предупредите Монсоро, — онъ все узнаетъ, а узнавъ, непремнно убьетъ васъ, и убьетъ измнническимъ образомъ.

— Чему быть, того не миновать, сказалъ Бюсси улыбаясь:— но кром того, что я измню клятв своей, если убью мужа Діаны…

— Мужа по имени!

— Все равно… вс возстанутъ на меня, и тотъ, кого теперь вс называютъ чудовищемъ, прослыветъ ангеломъ невинности и кротости, когда узнаютъ, что я положилъ его въ гробъ.

— Да я и не совтую вамъ убивать его собственноручно.

— Прибгать къ помощи убійцъ? А, Сен-Люкъ! это дурной совтъ.

— Кто говоритъ вамъ объ убійцахъ?

— Такъ какъ же?

— Мн пришла въ голову довольно-замысловатая мысль, но я вамъ не сообщу ея, пока она не созретъ. Я столько же ненавижу этого Монсоро, какъ и вы, хотя и не имю такихъ важныхъ причинъ… Поговоримъ же лучше пока о жен.

Бюсси улыбнулся.

— Вы благородный человкъ, Сен-Люкъ, сказалъ Бюсси: — и можете вполн положиться на мою дружбу, а вы знаете, что дружба моя состоитъ изъ трехъ вещей: моего кошелька, моей шпаги и моей жизни.

— Благодарю, отвчалъ Сен-Люкъ: — и принимаю эту дружбу въ замнъ своей…

— Что же вы хотли мн сказать о Діан?

— Я хотлъ спросить васъ, зачмъ вы не прідете въ Меридоръ?

— Другъ мой, вы знаете, что я отвчалъ уже вашей жен.

— Знаю все и понимаю причину вашего отказа. Въ Меридор вы рискуете встртиться съ Монсоро, хотя теперь онъ и далеко отсюда, въ Меридор, встртившись съ нимъ, вы невольно должны будете пожать ему руку, а весьма-непріятно жать руку человку, которому такъ и хочется сдавить горло, въ Меридор, наконецъ, вы рискуете увидть, что онъ поцалуетъ Діану… Это самое жестокое мученіе, какому только можетъ подвергнуться влюбленный!

— А! произнесъ Бюсси съ бшенствомъ: — вы хорошо поняли, отъ-чего я не хочу хать въ Меридоръ! Теперь, любезный другъ…

— Теперь я могу хать?

— О нтъ, я, напротивъ, прошу васъ остаться, потому-что мн должно переговорить съ вами.

— Извольте.

— Слышали ли вы въ прошлую ночь выстрлы и колокольный звонъ?

— Слышали и не понимали причины.

— Не замтили ли вы какой-нибудь перемны въ город сегодня утромъ?

— Жители въ какомъ-то волненіи…

— Именно.

— Какая же причина этому волненію?

— Герцогъ анжуйскій пріхалъ вчера сюда.

Сен-Люкъ вскочилъ со стула, какъ-будто бы его извстили о появленіи дьявола.

— Герцогъ въ Анжер!.. Слухи носились, что онъ подъ арестомъ въ Лувр?

— Именно отъ-того-то онъ и пріхалъ въ Анжеръ, что былъ подъ арестомъ въ Лувр. Ему удалось бжать.

— Что же дальше? спросилъ Сен-Люкъ.

— Другъ мой, вамъ представляется прекрасный случай отмстить королю за его преслдованія, сказалъ Бюсси.— У принца уже есть свои партизаны, онъ соберетъ войско, и мы съиграемъ маленькую междоусобную воину.

— О-го! произнесъ Сен-Люкъ.

— Я надялся, что мы вмст обнажимъ шпаги.

— Противъ короля? сказалъ Сен-Люкъ съ внезапною холодностью.

— Я не говорю, что противъ короля, отвчалъ Бюсси: — но противъ тхъ, которые сами аттакуютъ насъ.

— Любезный Бюсси, сказалъ Сен-Люкъ:— я пріхалъ въ Анжу наслаждаться сельскимъ воздухомъ, а не драться противъ его величества.

— Ничего, позвольте мн только представить васъ его высочеству.

— Напрасно, любезный графъ, я не люблю Анжера и буду радешенекъ, когда выберусь изъ него, городъ скучный, мрачный, камни въ немъ мягки, какъ сыръ, а сыръ жостокъ, какъ камни.

— Любезный Сен-Люкъ, вы окажете мн большую услугу, согласившись на мою просьбу, герцогъ спрашивалъ меня, зачмъ я пріхалъ сюда и, не желая открывать ему истины, такъ-какъ онъ самъ былъ влюбленъ въ Діану, я долженъ былъ сказать ему, будто-бы пріхалъ для того, чтобъ созвать всхъ здшнихъ дворянъ подъ его знамена, я даже сказалъ ему, что имю свиданіе съ весьма-значительнымъ лицомъ.

— Что жь за бда! Скажите герцогу, что имли свиданіе съ значительнымъ лицомъ, и что оно не ране можетъ дать отвтъ, какъ черезъ полгода.

— Отговорка весьма-неудовлетворительная.

— Послушайте, Бюсси, мн теперь дороже всего на свт моя жена, вамъ дороже всего Діана, условимся въ одномъ: что бы ни случилось, я защищу Діану, что бы ни случилось, вы защитите мою жену. Союзъ любовный — извольте, отъ политическаго — избавьте. Только въ этомъ отношеніи я всегда къ вашимъ услугамъ.

— Нечего длать, я долженъ уступить вамъ, сказалъ Бюсси:— потому-что теперь вс выгоды на вашей сторонъ. Я имю въ васъ нужду, а вы можете обойдтись и безъ меня.

— Совсмъ нтъ, я самъ прибгаю къ вашему покровительству.

— Какъ такъ?

— Если, на-примръ, Анжерцы вздумаютъ осадить Меридоръ, тогда…

— Ахъ, чортъ возьми, вы правы!.. Вы не хотите, чтобъ осажденные, или, лучше сказать, осажденныя подверглись непріятностямъ войны!

Пріятели засмялись.

Въ это время, послышалась пушечная пальба, и слуга Бюсси доложилъ ему, что герцогъ апжуйскій уже три раза присылалъ за нимъ.

Молодые друзья еще разъ поклялись помогать другъ другу и разстались.

Бюсси пошелъ къ герцогскому замку, куда стекалось уже со всхъ сторонъ все знатнйшее анжуйское дворянство. Всть о прибытіи герцога быстро разнеслась на три ль въ окрестности столицы, вс уже спшили въ главный городъ.

Дворянинъ герцога анжуйскаго устроилъ оффиціяльный выходъ, обдъ, рчи, онъ надялся хоть на минуту увидться съ Діаной, пока принцъ будетъ принимать, сть и говорить рчи. Распорядившись такимъ-образомъ, доставивъ принцу занятіе на нсколько часовъ, онъ вернулся домой, осдлалъ своего втораго коня и поскакалъ въ Меридоръ.

Герцогъ произнесъ весьма-умную рчь и произвелъ чудесный эффектъ, говоря о лиг, слегка и со скромностью коснувшись пунктовъ относительно его союза съ Гизами, и всячески старался уврить окружавшихъ его, что причиной гнва и преслдованій короля были довренность и преданность, оказанныя ему Парижанами.

Во все это время, герцогъ тщательно замчалъ имена присутствовавшихъ, и еще тщательне имена отсутствовавшихъ.

Было четыре часа по полудни, когда Бюсси воротился, онъ явился къ герцогу усталый, запыленный.

— А! мой храбрый Бюсси, сказалъ герцогъ: — ты, кажется, не теряешь времени.

— Какъ видите, ваше высочество.

— Ты усталъ?

— Я здилъ далеко.

— Побереги себя, ты, можетъ-быть, не совсмъ еще оправился посл болзни.

— Не безпокойтесь,

— Гд же ты былъ?

— Въ окрестностяхъ. Довольны ли вы, ваше высочество? Много ли дворянъ представлялось вамъ?

— Довольно, но одного не доставало.

— Кого же?

— Одного изъ твоихъ пріятелей.

— Изъ моихъ пріятелей?

— Да, барона де-Меридоръ.

— А! сказалъ Бюсси, измнившись въ лиц.

— Надобно привлечь его на нашу сторону. Онъ иметъ большое вліяніе въ провинціи.

— Вы думаете?

— Не думаю, а знаю. Онъ былъ корреспондентомъ лиги въ Анжер, онъ былъ избранъ герцогомъ де-Гизомъ, а Гизы умютъ выбирать людей. Надобно пригласить его, Бюсси.

— А если онъ не прійдетъ?

— Тогда я самъ поду къ нему.

— Въ Меридоръ?

— Разумется.

Молнія ревности блеснула въ глазахъ Бюсси.

— Конечно, сказалъ онъ:— вдь вы принцъ королевской крови, вамъ все позволительно.

— Разв ты думаешь, что на меня еще сердятся?

— Почему мн знать?

— Ты не видалъ барона?

— Нтъ.

— Однако, пріхавъ сюда съ намреніемъ вооружить дворянъ, ты зналъ, что теб прійдется имть дло и съ барономъ?

— Такъ, я былъ бы у него, еслибъ онъ самъ не имлъ уже со мною дла.

— Такъ что же?

— И я не могъ сдержать своихъ общаній, продолжалъ Бюсси: — слдовательно, мн стыдно идти къ нему.

— Отъ-чего жь стыдно? Вдь желаніе его исполнилось?

— Какое желаніе?

— Онъ хотлъ, чтобъ дочь его вышла за графа де-Монсоро, и — она вышла.

— Поговоримте лучше о другомъ, ваше высочество, сказалъ Бюсси, обратившись къ принцу спиною.

Новыя лица вошли, герцогъ пошелъ принимать ихъ, Бюсси остался одинъ.

Послднія слова принца заставили его задуматься.

Какія были настоящія намренія герцога анжуйскаго касательно барона Меридора?

Точно ли видлъ онъ въ немъ только человка, пользующагося общимъ уваженіемъ, могущественнаго и, слдовательно, могущаго быть ему полезнымъ?

Не были ли политическіе замыслы его только предлогомъ, чтобъ сблизиться съ Діаною?

Бюсси обдумалъ положеніе принца: ссору его съ королемъ, изгнаніе изъ Лувра, взвсилъ матеріальныя выгоды и любовныя его прихоти.

Послднія были ничтожны въ сравненіи съ первыми.

Бюсси готовъ былъ простить герцогу вс его проступки, лишь бы онъ не думалъ о Діан.

Онъ провелъ всю ночь съ его высочествомъ, угощавшимъ анжуйскихъ дворянъ, посл ужина составился экспромтомъ балъ.

Очень-понятно, что Бюсси приводилъ въ восторгъ дамъ и въ отчаяніе мужей, замтивъ, что нкоторые изъ мужей смотрли на него очень-неблагосклонно, онъ закрутилъ усы и спросилъ этихъ господъ, не угодно ли имъ будетъ прогуляться съ нимъ при лунномъ свт.

Но и въ Анжер была извстна храбрость Бюсси, а потому никто не принималъ его приглашеній.

XIX.
Стна, крикъ, семь лье.

У двери герцогскаго дворца, Бюсси встртилъ молодого человка съ веселымъ, открытымъ, честнымъ лицомъ.

— Ахъ! вскричалъ онъ съ радостію: — ты здсь, Реми.

— Какъ видите, графъ.

— А я уже хотлъ писать къ теб, чтобъ ты пріхалъ.

— Не-уже-ли?

— Честное слово!

— Тмъ-лучше, а я боялся, что вы станете бранить меня за то, что я пріхалъ безъ вашего яозволенія. Но я узналъ въ Париж, что его высочество, герцогъ анжуйскій, убжалъ изъ Лувра и скрылся въ своей провинціи. Я вспомнилъ, что вы сами были въ окрестностяхъ Анжера, подумалъ, что завяжется междоусобная война, и что многимъ изъ ближнихъ моихъ пршдется плохо… а такъ-какъ я люблю ближнихъ боле, нежели самого-себя, то и поспшилъ къ нимъ на помощь.

— И прекрасно сдлалъ! Честное слово, Реми, мн было скучно безъ тебя.

— Здорова ли Гертруда, графъ?

Молодой дворянинъ улыбнулся.

— Спрошу у Діаны въ первый же разъ, какъ увижусь съ нею, отвчалъ Бюсси.

— А я въ свою очередь, какъ увижусь съ Гертрудою, спрошу ее непремнно, какъ поживаетъ графиня де-Монсоро.

— Благодарю, возразилъ Бюсси смясь: — но скажи, какъ ты нашелъ меня?

— Очень-просто: я спросилъ гд герцогскій дворецъ, пришелъ сюда, отвелъ коня своего въ конюшню, гд узналъ и вашего, а потомъ сталъ на часахъ у двери.

— Да, сказалъ Бюсси: — я подарилъ герцогу своего Роланда, потому-что у него не было лошади.

— Вы вчно щедры какъ король!

— Погоди, Реми, посмотри сперва, какъ я живу, а потомъ сравнивай съ кмъ хочешь.

Графъ и докторъ вошли въ домикъ на валу.

— Вотъ мой дворецъ! сказалъ Бюсси:— располагайся тутъ, какъ знаешь, Реми.

— Мн нужно немного мста, я, пожалуй, готовъ спать стоя.

Друзья, потому-что Бюсси поступалъ съ Годуэномъ боле какъ съ другомъ, нежели какъ съ подчиненнымъ — друзья пожелали другъ другу добраго сна.

Чтобъ лучше выспаться, герцогъ приказалъ не стрлять боле изъ пушекъ и ружей, а колокола сами умолкли, благодаря мозолямъ, которыя натерли себ звонари.

Бюсси всталъ рано и отправился во дворецъ, приказавъ сказать Реми, чтобъ и онъ пришелъ туда же.

Герцогъ проснулся и сталъ исчислять все, что евіу нужно было сдлать въ этотъ день:

Во-первыхъ, надобно было выхать за городъ, чтобъ обозрть укрпленія,

Во-вторыхъ, представиться жителямъ,

Дале, осмотрть арсеналъ и снабдить жителей оружіемъ,

Потомъ заняться гражданскими длами, и придумать предлогъ для маленькаго сбора новыхъ податей, ради обогащенія герцогской казны,

Наконецъ, корреспонденція.

Но Бюсси зналъ напередъ, что послдняя статья была весьма-незначительна, герцогъ всегда держался пословицы: что написано перомъ, того не вырубишь топоромъ.

— А! сказалъ герцогъ: — ты сегодня рано всталъ.

— Не могъ спать, ваше высочество: всю ночь обдумывалъ ваши дла. Чмъ же начнемъ мы сегодняшнія занятія? Не угодно ли вамъ поохотиться?

— Какъ! сказалъ герцогъ: — ты говоришь, что всю ночь обдумывалъ мои дла… и предлагаешь мн поохотиться? Не-уже-ли это результатъ долгихъ твоихъ размышевій?

— Виноватъ, ваше высочество, я совсмъ забылъ, что у насъ нтъ собакъ.

— Ни обер-егермейстера, прибавилъ принцъ.

— Это не бда, а удовольствіе.

— Напротивъ, мн жаль, что его нтъ.

Герцогъ произнесъ послднія слова съ страннымъ выраженіемъ, неускользнувшимъ отъ Бюсси.

— А-га! сказалъ онъ: — бдный обер-егермейстеръ, видно и онъ не спасъ васъ.

Герцогъ улыбнулся.

— Прекрасно, сказалъ Бюсси:— я знаю эту улыбку, плохо приходится Монсоро.

— Ты, кажется, очень золъ на него?

— На Монсоро?

— Да.

— За что?

— За то, что онъ мой другъ.

— Напротивъ, мн жаль его.

— Это что значитъ?

— Чмъ боле вы будете возвышать его, тмъ больне онъ ушибется, когда упадетъ.

— Ты сегодня въ дух, потому-что говоришь мн подобныя вещи только тогда, когда бываешь въ дух. Но какъ бы то не было, продолжалъ герцогъ:— мн все-таки жаль, что Монсоро не со мной, онъ могъ бы быть мн очень полезенъ.

— Отъ-чего же?

— Отъ-того, что у него есть здсь имніе.

— У него?

— Ну да, имніе жены его.

Бюсси нахмурился, герцогъ возвращался опять къ тому разговору, отъ котораго молодой человкъ наканун еще уклонялся.

— Имніе жены? повторилъ онъ.

— Разумется. Меридорскій-Замокъ въ трехъ ль отъ Анжера, будто-бы ты этого не знаешь? Вдь ты же привезъ въ Парижъ стараго барона?

Бюсси понялъ, что надобно было не измнять себ.

— Разумется, я привезъ его, потому-что не могъ отъ него отдлаться… Онъ понадялся на мое покровительство, и очень ошибся въ разсчет.

— Послушай, сказалъ герцогъ:— мн пришло на мысль…

— Чортъ возьми! подумалъ Бюсси, опасавшійся мыслей герцога.

— Да… Монсоро одержалъ верхъ надъ тобою, надобно отплатить ему.

— Не понимаю, ваше высочество.

— Ты знаешь меня, Бюсси?

— Увы, знаю! плачевно произнесъ молодой человкъ.

— Слдовательно, теб извстно, что я никому еще не прощалъ обиды.

— Смотря по обстоятельствамъ.

Герцогъ опять улыбнулся, кусая губы и покачивая головой.

— Объяснитесь, ваше высочество, сказалъ Бюсси.

— Обер-егермейстеръ отнялъ у меня молодую двушку, которую я полюбилъ такъ нжно, что готовъ бы былъ жениться на ней, теперь я отниму у него жену и сдлаю ее своею любовницею.

Бюсси сдлалъ усиліе, чтобъ улыбнуться, но ему удалось только сдлать гримасу.

— Вы хотите отнять жену у Монсоро? проговорилъ онъ.

— Мн кажется, что это весьма-легко исполнить, сказалъ герцогъ: — графиня Монсоро у себя въ имніи, ты мн сказалъ, что она ненавидитъ своего мужа, итакъ, безъ большаго самолюбія я могу питать надежду, что она предпочтетъ меня ему, особенно, когда я общаю ей…

— Что вы общаете ей, ваше высочество?

— Избавить ее отъ мужа.

— Зачмъ же вы не сдлали этого прежде? хотлъ-было вскричать Бюсси, но удержался.

— Не-уже-ли вы ршитесь на этотъ прекрасный подвигъ? спросилъ онъ.

— Увидишь. Но прежде я все-таки побываю въ Меридор.

— Вы осмлитесь?

— Отъ-чего же нтъ?

— Вы пойдете къ старому барону, котораго покинули…

— Я придумалъ прекрасное извиненіе.

— О! я знаю, что вы всегда найдете отговорку.

— Конечно! Я скажу старому барону:— я не расторгнулъ брака Монсоро, ибо онъ зналъ, что вы одинъ изъ главныхъ агентовъ лиги, а я начальникъ ея, и грозилъ выдать насъ обоихъ королю.

— Точно ли вы придумали эту отговорку?

— Не совсмъ, отвчалъ герцогъ.

— Теперь я все понимаю.

— Ты понимаешь? повторилъ герцогъ, обманувшись въ смысл словъ Бюсси.

— Понимаю.

— Я уврю старика, что, пожертвовавъ его дочерью, я спасъ ему-самому жизнь.

— Хитро, сказалъ Бюсси.

— Не правда ли?.. Посмотри въ окно, Бюсси.

— Зачмъ?

— Посмотри только.

— Смотрю.

— Какова погода?

— Прекрасная.

— Вели сдлать лошадей и подемъ навстить добряка Меридора.

— Сейчасъ, ваше высочество?

— Сейчасъ.

Бюсси пошелъ-было къ двери, но поспшно воротился.

— Извините, ваше высочество, сказалъ онъ: — я забылъ спросить, сколько лошадей прикажете осдлать?

— Трехъ, четырехъ, сколько хочешь!

— Сколько хочу? спросилъ Бюсси: — въ такомъ случа, я велю осдлать сотню.

— Сотню? повторилъ принцъ съ изумленіемъ: — зачмъ такъ много?

— Чтобъ быть въ состояніи защититься въ случа нападенія.

Герцогъ вздрогнулъ.

— Въ случа нападенія? повторилъ онъ.

— Да, я слышалъ, что въ здшнемъ кра ужасно много лсовъ, отвчалъ Бюсси: — долго ли попасть въ западню!

— А!.. ты думаешь? спросилъ герцогъ.

— Вашему высочеству, извстно, что хорошо быть храбрымъ, но не мшаетъ быть и осторожнымъ.

Герцогъ задумался.

— Я велю сдлать полтораста лошадей, сказалъ Бюсси.

И онъ опять пошелъ къ двери.

— Постой, сказалъ герцогъ.

— Что прикажете, ваше высочество?

— Въ безопасности ли я здсь, въ Анжер?

— Гм!.. городъ не сильно укрпленъ, но можно положиться на защиту жителей…

— Да, но можно и не полагаться на защиту жителей, ты одинъ везд быть не можешь.

— Правда, не могу.

— Слдовательно, если я здсь не совсмъ въ безопасности… а это должно быть такъ, если мой Бюсси въ томъ сомнвается…

— Я ничего не говорилъ, ваше высочество.

— Хорошо, хорошо, итакъ, если мн здсь угрожаетъ опасность, то я долженъ принять мры… Я осмотрю свой замокъ, и укрплюсь въ немъ.

— Прекрасно, окружите себя стнами, валами, пушками, воинами…

Безстрашный Бюсси неохотно произносилъ послднія слова.

— Но у меня есть еще другая мысль.

— Вамъ сегодня приходятъ мысли за мыслями, ваше высочество, и одна лучше другой.

— Я хочу призвать сюда Меридора.

— Ваше высочество, вы сегодня геніальны въ своихъ выдумкахъ: — пожалуйте же осмотрть замокъ.

Принцъ позвалъ своихъ слугъ. Бюсси воспользовался этой минутой и вышелъ.

Въ передней онъ встртилъ Годуэна. Его-то онъ и искалъ.

Онъ отвелъ его въ одну изъ сосднихъ комнатъ, написалъ записку, вошелъ въ оранжерею, набралъ букетъ розановъ, обвернулъ стебельки ихъ запиской, пошелъ въ конюшню, приказалъ осдлать Роланда, отдалъ букетъ Годуэну и веллъ ему ссть на лошадь.

Потомъ Бюсси вывелъ лошадь изъ города на дорогу, и сказалъ молодому доктору:

— Пусти Роланда, онъ самъ довезетъ тебя куда слдуетъ.— Видишь этотъ лсъ? Въ немъ есть паркъ, въ парк каменная стна, на томъ мст, гд Роландъ остановится, ты перекинешь черезъ стну этотъ букетъ.

‘Тотъ, кого ждутъ, не прідетъ, потому-что пріхалъ тотъ, кого не ждали, онъ страшенъ, потому-что любить по-прежнему. Пріимите устами и сердцемъ все, чего не увидятъ глаза ваши въ этомъ письм’.

Реми опустилъ поводья, и Роландъ поскакалъ въ галопъ, по направленію къ Меридорскому-Замку.

Бюсси воротился во дворецъ.— Герцогъ былъ уже одтъ.

Какъ-бы увлекаемый бурнымъ втромъ, Реми летлъ по полямъ, холмамъ, лсамъ, черезъ ручейки и рки, и, полчаса спустя, очутился у полу развалившейся каменной ограды.

Тамъ онъ приподнялся на стременахъ, прикрпилъ записку къ букету и, громко кашлянувъ, перекинулъ его черезъ стну.

Легкое восклицаніе, послышавшееся за стной, дало ему понять, что записка достигла по назначенію.

Реми ничего не оставалось тутъ длать, потому-что Бюсси не приказалъ ему ждать отвта.

Онъ поворотилъ назадъ, къ величайшему неудовольствію коня, принимавшагося уже по обыкновенію щипать траву, но Реми пришпорилъ Роланда, и Роландъ, понявъ, что былъ слабйшій, пустился въ галопъ.

Сорокъ минутъ спустя, онъ былъ опять въ своей новой конюшн и съ аппетитомъ принялся за овесъ и сно.

Бюсси осматривалъ съ принцемъ замокъ.

Реми подошелъ къ нему въ то самое время, когда они входили въ подземелье, ведшее къ вылазной двери.

— Ну, что? спросилъ Бюсси своего посланнаго: — что ты видлъ? что слышалъ? что сдлалъ?

— Стну, крикъ, прохалъ семь ль, отвчалъ Реми, съ лаконизмомъ одного изъ сыновей Спарты, которые, для большаго прославленія законовъ Ликурга, отдавали себя на съденіе лисицамъ.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ.

ГЛАВА I.
Анжерская храбрая милиція.

Бюсси такъ умлъ занять герцога приготовленіями къ битв, что въ-продолженіи двухъ дней ему не было времени ни хать въ Меридоръ, ни призвать барона въ Анжеръ.

Франсуа не оставлялъ, однакожь, своего намренія, но Бюсси то предлагалъ ему осматривать войско, то снаряжать на войну лошадей, то переставлять пушки, какъ-бы дло шло о завоеваніи пятой части свта.

Видя эти приготовленія, Реми прилежно заготовлялъ корпію, точилъ свои ланцеты, составлялъ разныя мази, какъ-бы дло шло о леченіи половины рода человческаго.

Приготовленія эти устрашали герцога.

Само собою разумется, что по-временамъ Бюсси, подъ предлогомъ осмотра вншнихъ укрпленій, садился на Роланда и скакалъ въ извстный паркъ, къ извстной оград, черезъ которую перелзалъ такъ поспшно, что каждый разъ обваливалось нсколько камней, и образовывалась мало-по-малу бреша.

Роланда не за чмъ было понукать. Бюсси опускалъ поводья и давалъ ему волю.

— Два дня я уже выгадалъ, думалъ Бюсси: — надюсь, что и впредь счастіе не измнитъ мн.

Бюсси не напрасно полагался на свое счастіе.

Вечеромъ третьяго дня, когда въ городъ възжали обозы съ жизненными припасами, собранными съ окрестностей, державшихъ сторону герцога анжуйскаго, когда самъ герцогъ, какъ добрый государь, отвдывалъ черный хлбъ своихъ воиновъ и съ трудомъ глоталъ сельди и сухую треску,— поднялась страшная суматоха у городскихъ воротъ.

Герцогъ освдомился о причин суматохи, — никто не могъ дать ему отвта.

У городскихъ воротъ сыпались удары прикладами мушкетовъ и бердышами на спины добрыхъ гражданъ, собравшихся на любопытное зрлище.

Всадникъ на блой лошади подъхалъ къ парижскимъ городскимъ воротамъ.

Бюсси, продолжая свою систему застращиванія, просилъ герцога, чтобъ онъ назначилъ его комендантомъ города, и установилъ строжайшую дисциплину, никто безъ пароля не могъ ни выйдти изъ города, ни войдти въ него.

Вся эта дисциплина имла цлію воспрепятствовать герцогу послать къ Діан кого-либо безъ вдома Бюсси и также воспрепятствовать Діан въхать въ Анжеръ безъ его вдома.

Это можетъ показаться преувеличеннымъ, но, пятьдесятъ лтъ спустя, Бокингэмъ не то еще длалъ для Анны-Австрійской.

Всадникъ на блой лошади скакалъ во весь галопъ и наткнулся прямо на караульню.

Часовой выставилъ впередъ бердышъ, всадникъ не обратилъ на это вниманія, часовой закричалъ, весь караулъ выбжалъ, начались переговоры.

— Я Антраге, кричалъ всаднякъ:— и хочу видть герцога анжуйскаго.

— Мы не знаемъ никакого Антраге, отвчалъ начальникъ караула:— что же касается до желанія вашего видть его высочество, то оно сейчасъ будетъ исполнено, потому-что мы арестуемъ васъ и представимъ во дворецъ.

— Меня арестовать! отвчалъ всадникъ: — а кто теб, почтеннйшій, далъ право арестовать Карла Бальзака д’Антрага, барона де-Кюпео и графа де-Гравилля?

— Это до меня не касается! Я исполняю и исполню долгъ свой! смло отвчалъ начальникъ, видя передъ собою одного человка и зная, что за нимъ было боле двадцати вооруженныхъ гражданъ.

— Погодите, пріятели, сказалъ д’Антрагъ: — вы еще не знаете Парижанъ? Такъ я вамъ сейчасъ покажу, что это за люди.

— Берите, хватайте его! кричала разгнванная милиція.

— Потише, барашки, потише! Не горячитесь, я съ вами справлюсь, сказалъ Антраге.

— Что онъ говоритъ? спрашивали другъ-друга граждане.

— Онъ говоритъ, отвчалъ д’Антрагъ: — что лошадь его проскакала не боле десяти ль, а потому можетъ еще сшибить васъ всхъ съ ногъ, если вы не посторонитесь… Сторонитесь же! или — ventreboeuf…

Но такъ-какъ анжерскіе граждане не ршались сторониться, то Антраге въ одну секунду обнажилъ шпагу и обрубилъ нсколько остріевъ на него устремленныхъ бердышей.

Не боле, какъ по прошествіи десяти минутъ, большая часть аллебардъ превратилась въ палки.

Взбшенные граждане, размахивая этими палками, бросились на всадника, ловко защищавшагося и громко смявшагося.

— Прекрасный пріемъ! говорилъ онъ, покачиваясь со смху: — славный народъ анжерскіе граждане! Morbleu! да здсь превесело. Принцъ очень-хорошо сдлалъ, что ухалъ изъ Парижа!…

И Антраге продолжалъ не только защищаться, но, по-временамъ, когда наступавшіе подходили слишкомъ-близко, сбивалъ съ нихъ шлемы или плашмя колотилъ шпагой по плечу или по голов какого-нибудь неосторожно-храбраго гражданина.

Караульные вышли изъ себя, въ бшенств они колотили другъ друга, отступали и опять кидались на всадника.

Толпа безпрестанно увеличивалась, и Антраге уставалъ.

— Довольно! вскричалъ онъ, замтивъ, что наступающіе боле и боле ожесточались: — довольно, вы храбры, какъ львы… я убдился въ томъ и не замедлю сообщить его высочеству… Но у васъ въ рукахъ теперь одн палки, а мушкетовъ вы заряжать не умете. Я ршился войдти въ городъ, но не зналъ, что онъ охраняемъ цлой арміей Цезарей. Вижу невозможность одержать надъ вами побду. Прощайте, потрудитесь только сказать принцу, что я нарочно прізжалъ изъ Парижа повидаться съ нимъ.

Между-тмъ, капитанъ караула усплъ зарядить свой мушкетъ и прицливался въ Антраге, но послдній подскочилъ къ нему и такъ крпко ударилъ его по пальцамъ, что тотъ выпустилъ изъ рукъ мушкетъ и сталъ перепрыгивать съ правой ноги на лвую и обратно.

— Убьемъ, убьемъ его! кричали разъяренные и избитые граждане:— онъ хочетъ бжать! Не пустимъ его!

— А! вскричалъ Антраге: — сейчасъ вы не хотли впускать меня, а теперь не хотите выпустить, берегитесь! это обстоятельство заставитъ меня перемнить тактику: я перестану бить плашмя, — буду колоть, вмсто концовъ вашихъ бердышей, я буду отрубать вамъ руки!… Слышите ли, друзья мои? Пустите ли вы меня?

— Нтъ, нтъ! онъ труситъ! Убьемъ его, убьемъ!

— Безъ шутокъ?

— Убьемъ, убьемъ!

— Такъ прочь руки и пальцы, обрублю!

Едва онъ проговорилъ эти слова и готовился привесть свою угрозу въ исполненіе, какъ показался другой всадникъ, съ тою же быстротою приближавшійся къ городу и со всего размаха налетвшій на толпу.

— Антраге, вскричалъ вновь прибывшій: — Антраге, что ты длаешь между этими лавочниками?

— Ливаро! вскричалъ Антраге, оглянувшись: — а, mordieu! ты подосплъ очень-кстати! Добро пожаловать.

— Я догонялъ тебя… но куда ты попался? Тебя, кажется, обижаютъ, чортъ возьми!

— Наши добрые друзья, почтенные Анжерцы, не хотятъ ни впустить меня въ городъ, ни выпустить изъ него.

— Господа, сказалъ Ливаро, снявъ шляпу:— не угодно ли вамъ будетъ посторониться, чтобъ дать намъ дорогу?

— Они еще смются надъ нами! закричали граждане: — убьемъ ихъ, убьемъ!

— А!… такъ вотъ каковы господа Анжерцы, сказалъ Ливаро, одной рукой надвая шляпу, а другой обнажая шпагу.

— Да, жаль, что ихъ такъ много, сказалъ Антраге.

— Что за бда! Втроемъ мы сладимъ съ ними!

— Да, втроемъ, но насъ только двое.

— Вотъ скачетъ Риберакъ.

— И Риберакъ!

— Конечно.

— Ты видишь его?

— Вижу. Эй, Риберакъ! Эй, сюда, сюда!

И точно, въ то же мгновеніе Риберакъ подлетлъ съ такою же поспшностью, какъ и два пріятеля его.

— А! тутъ дерутся! вскричалъ Риберакъ:— очень-пріятно. Здравствуй, Антраге, здравствуй, Ливаро.

— Впередъ, друзья! отвчалъ Антраге.

Милиція съ безпокойствомъ смотрла на безпрестанное приращеніе непріятеля и изъ наступавшей готовилась превратиться въ обороняющуюся.

— Да, ихъ, кажется, цлый полкъ! закричалъ начальникъ караула: — господа! стройтесь… намъ надо теперь дйствовать иначе!

Граждане стали отступать въ безпорядк. Ихъ испугалъ ршительный видъ трехъ пріятелей.

— Это только авангардъ! кричали граждане, желая оправдать свое отступленіе.— Тревогу! тревогу!

— Непріятель, непріятель! закричали иные.

— Пожаръ! заревли отдаленнйшіе.

— Господа! Мы отцы семействъ. Мы должны беречь себя для нашихъ женъ и дтей. Спасайся, кто какъ можетъ! завопилъ начальникъ караула.

И, вслдъ за этими различными криками, имшими, однакожь, одну цль, наступила страшная суматоха, и милиція стала палками разгонять любопытныхъ, чтобъ проложить себ дорогу къ бгству.

Суматоха была такъ велика, что въ это время шумъ ея достигъ до дворцовой площади, гд, какъ мы уже сказали, принцъ отвдывалъ черный хлбъ, сельди и сухую треску солдатъ своихъ.

Бюсси и принцъ освдомились о причин шума. Имъ сказали, что онъ былъ произведенъ тремя человками, или, лучше сказать, тремя чертями, прибывшими прямо изъ Парижа.

— Бюсси, сказалъ герцогъ:— поди посмотри, что тамъ такое?

— Три человка? сказалъ Бюсси: — ваше высочество, подемте вмст.

Они поскакали туда, Бюсси халъ впереди, а принцъ осторожно примкнулъ къ своей свит, состоявшей изъ двадцати всадниковъ.

Они пріхали къ воротамъ въ то самое время, когда граждане начинали отступать, разгоняя палками любопытныхъ своихъ согражданъ.

Бюсси поднялся на стремена и узналъ Ливаро.

— Mort de ma vie! закричалъ онъ громовымъ голосомъ: — спшите, ваше высочество, наши парижскіе друзья осаждаютъ насъ.

— Напротивъ, отвчалъ громкимъ голосомъ Ливаро: — твои анжуйскіе друзья насъ обижаютъ.

— Смирно, неучи! Кладите оружіе! закричалъ герцогъ: — это друзья!

— Друзья! вскричали избитые, усталые граждане.— Друзья! зачмъ же они не говорили пароля? Вотъ уже добрый часъ мы деремся, какъ свирпые зври!

И граждане отступили.

Ливаро, Антраге и Риберакъ торжественно выхали впередъ и почтительно поцаловали руку герцога, потомъ обнялись съ Бюсси.

— Кажется, философически замтилъ начальникъ караула: — мы своихъ не узнали.

— Ваше высочество, шепнулъ Бюсси на ухо герцогу: — сочтите, пожалуйста, сколько здсь вашей милиціи?

— Зачмъ?

— Не считайте по-одиначк, а скажите приблизительно, сколько ихъ?

— Около сто-пятидесяти человкъ будетъ.

— По-крайней-мр.

— Такъ что же?

— То, что у васъ плохая милиція, когда три человка побили ее.

— Правда, сказалъ герцогъ.— Что жь изъ этого слдуетъ?

— Изъ этого слдуетъ, что не надо отваживаться за-городъ.

— Съ милиціей не слдуетъ, точно, а потому я отважусь за-гГородъ съ тремя человками, побившими ее, возразилъ герцогъ,

— Ай-ай! подумалъ Бюсси: — я объ этомъ и не подумалъ… Удивительно-догадливы трусы!

II.
Роландъ.

Благодаря прибытію трехъ молодыхъ людей, герцогъ, могъ смле вызжать изъ города.

Въ сопровожденіи столь неожиданно-прибывшахъ друзей, Франсуа важно разъзисалъ по городу, къ величайшему удовольствію анжерскихъ жителей, заржавленные латы и тощія лошади которыхъ составляли рзкій контрастъ съ великолпными костюмами и красивыми лошадьми молодыхъ Парижанъ.

Они сначала осмотрли окрестныя укрпленія, потомъ сады, находившіеся за валами, дале лса, находившіеся за садами, а наконецъ, и нкоторые близлежащіе замки. Дерзко смотрлъ теперь герцогъ на лса, которыми столько пугалъ его прежде де-Бюсси.

Молодые дворяне пріхали съ деньгами, при двор герцога анжуйскаго имъ было гораздо-боле свободы, нежели при двор Генриха III, а потому они вели веселую жизнь.

Не прошло трехъ дней, какъ Антраге, Риберакъ и Ливаро коротко познакомились съ анжуйскими дворянами, особенно расположенными къ парижскимъ модамъ и манерамъ. Само-собою разумется, что у этихъ дворянъ были хорошенькія, молоденькія жены.

Итакъ герцогъ прогуливался по городу не для собственнаго удовольствія. Нтъ, прогулки эти нравились молодымъ дворянамъ, прибывшимъ изъ Парижа, анжуйскимъ дворянамъ и, въ-особенности, женамъ послднихъ.

Первою цлію этихъ прогулокъ было прославленіе Бога, во имя котораго составлена была лига.

Второю цлію — побсить короля.

Наконецъ — удовольствіе дамъ.

Такимъ образомъ были исполнены вс условія тройственнаго девиза того времени: Богъ, король и дамы.

Радость была неописанная, когда, наконецъ, величественнымъ цугомъ прибыли въ Анжеръ двадцать-дв верховыя лошади, тридцать экипажныхъ лошадей и сорокъ муловъ, запряженныхъ въ кареты, повозки и фургоны.

Все это было выписано герцогомъ изъ Тура за пятьдесятъ тысячь экю.

Сумма эта была ничтожна, тмъ боле, что лошади осдланы, но надобно сказать, что сдла были взяты въ долгъ, сундуки и ящики съ экипаж были очень-красивы и снабжены великолпными замками — но въ нихъ ничего не было. Впрочемъ, послднее обстоятельство относится къ чести принца: онъ очень-легко могъ наполнить сундуки, назначивъ новые сборы и налоги.

Но это не было въ его натур: онъ любилъ брать не прямо, а украдкой, пронырствомъ.

И такъ, появленіе этого цуга произвело большое волненіе въ Анжер.

Лошади были поставлены въ конюшняхъ, экипажи въ сараяхъ. Перенесеніе сундуковъ поручено самымъ приближеннымъ къ принцу особамъ. Только врнымъ людямъ можно было поручить суммы, которыхъ не было въ сундукахъ.

Наконецъ, ворота дворца были заперты передъ носомъ любопытной толпы, которую эта мра предосторожности убдила въ томъ, что герцогъ получилъ около двухъ мильйоновъ, между-тмъ, какъ сундуки были пріобртены единственно для того, чтобъ вывезти изъ города такую сумму.

Съ этого дня, вполн утвердилось общее мнніе о богатств герцога, и вся провинція убдилась, что онъ былъ достаточно богатъ и могъ предпринять даже, въ случа нужды, войну противъ цлой Европы.

Этотъ слухъ былъ распущенъ единственно для того, чтобъ граждане, на которыхъ герцогъ, по совту пріятелей своихъ, думалъ наложить новыя подати, не слишкомъ возроптали, имя въ виду то обстоятельство, что при роскоши принца, эти деньги неминуемо воротятся къ нимъ же, и съ барышомъ.

Впрочемъ, граждане города Анжера были народъ добрый: они предупредили желанія своего повелителя.

Люди рдко отказываютъ въ деньгахъ богатымъ, понуждающимся.

Король наваррскій, бдность котораго была всмъ извстна, не получилъ бы и четверти того, что получалъ герцогъ анжуйскій, распустивъ слухъ о своемъ мнимомъ богатств.

Франсуа жилъ какъ патріархъ, наслаждаясь всми благами жизни.

Со всхъ сторонъ съзжались дворяне, предлагавшіе ему свои услуги.

Герцогъ же заботился только объ увеличеніи своей казны, и разъзжалъ по окрестностямъ. Бюсси заботился только о томъ, чтобъ не пустить герцога въ Меридоръ: тамъ скрывалось сокровище молодаго дворянина, которое онъ берегъ съ безпокойною заботливостью скупца.

Между-тмъ, какъ герцогъ анжуйскій наполнялъ свои сундуки, а Бюсси берегъ свое сокровище, въ одинъ прекрасный день къ воротамъ Анжера подъхалъ графъ Монсоро.

Было около четырехъ часовъ. Чтобъ поспть ровно къ четыремъ часамъ, г. Монсоро проскакалъ восемьнадцать ль въ одинъ день. Шпоры его были въ крови, а конь, весь въ мыл, едва влачилъ ноги.

Теперь уже не было такого строгаго караула у городскихъ воротъ, Анжерцы такъ важничали, что преспокойно впустили бъ въ городъ цлый батальйонъ швейцарской стражи, предводительствуемой хоть самимъ храбрымъ Крилльйономъ.

Г. Монсоро въхалъ прямо, крикнувъ часовому:

— Во дворецъ его высочества герцога анжуйскаго.

И, не обращая вниманія на отвтъ часоваго, похалъ дале, лошадь его бжала еще, но какъ-бы съ разбга, и можно было побиться объ закладъ, что, остановившись, она непремнно упадетъ.

Графъ Монсоро подъхалъ ко дворцу, и, не смотря на усталость, легко соскочилъ съ лошади, которая задрожала всми членами, но устояла на ногахъ.

— Его высочество? спросилъ обер-егермейстеръ.

— Изволили похать на рекогносцировку, отвчалъ часовой.

— Куда? спросилъ Монсоро.

— Туда, отвчалъ часовой, указавъ рукою въ одну сторону.

— Какая досада! сказалъ Монсоро:— а мн сейчасъ же надобно переговорить съ нимъ. Что длать?

— Баставитъ сперва вашъ лошадь на конюшна, возразилъ часовой, родомъ изъ Альзаціи: — када вы его не баставитъ къ стна, онъ упадетъ.

— Добрый совтъ, хотя и дурно выраженъ, сказалъ Монсоро.— А гд конюшни?

— Туда!

Въ это время подошелъ къ обер-егермейстеру какой-то человкъ. Это былъ мажордомъ. Онъ объявилъ свой титулъ.

И Монсоро въ свою очередь объявилъ ему свое имя и титулъ.

Мажордомъ почтительно поклонился, имя обер-егермейстера давно было извстно въ провинціи.

— Потрудитесь, ваше сіятельство, войдти во дворецъ отдохнуть. Его высочество только-что изволили выхать и воротятся не ране, какъ къ восьми часамъ.

— Къ восьми часамъ! повторилъ Монсоро, кусая конецъ уса:— я не могу такъ долго ждать. Я привезъ важныя извстія, которыя немедленно долженъ сообщить его высочеству. Не можете ли вы мн дать коня и проводника?

— Коня! хоть десять, графъ, отвчалъ мажордомъ.— Что же касается до проводника, то никому не извстно, куда похалъ герцогъ. Притомъ же, мн приказано не выпускать людей изъ дворца.

— А! сказалъ обер-егермейстеръ: — стало-быть, вы здсь не совсмъ въ безопасности?

— Между такими людьми, каковы господа Бюсси, Ливаро, Риберакъ и Антраге, нашему непобдимому принцу, герцогу анжуйскому, нечего опасаться: но…

— Но безъ нихъ вы не совсмъ безопасны?

— Именно.

— Въ такомъ случа, дайте мн лошадь, я самъ постараюсь отъискать его высочество.

— И, вроятно, скоро отъишете.

— Какъ онъ ухалъ? въ галопъ?

— О, нтъ! шагомъ.

— Тмъ лучше! прикажите же осдлать мн коня.

— Потрудитесь, графъ, сами пожаловать въ конюшню и выбрать любую лошадь.

— Хорошо.

Монсоро вошелъ въ конюшню.

Около десяти или двнадцати красивыхъ лошадей стояли по стойламъ.

— Извольте выбирать, сказалъ мажордомъ.

Монсоро окинулъ лошадей взоромъ знатока.

— Я возьму эту пго-бурую, сказалъ онъ: — велите сдлать ее.

— Роланда?

— Ее зовутъ Роландомъ?

— Да, это любимый конь его высочества. Онъ здитъ на немъ каждый день и получилъ его въ подарокъ отъ графа де-Бюсси, Роланда, вроятно, не было бы теперь въ конюшн, еслибъ герцогъ не объзжалъ сегодня новыхъ лошадей, присланныхъ изъ Тура.

— А!… я очень-доволенъ этимъ, ибо это доказываетъ, что у меня врный взглядъ.

Мажордомъ позвалъ конюха и сказалъ ему:

— Сдлай Роланда.

Что же касается до лошади графа, то она сама вошла въ конюшню и растянулась на солом, не дожидаясь даже, чтобъ ее разсдлали.

Роландъ былъ осдланъ въ нсколько секундъ. Графъ де-Монсоро легко вскочилъ на него и еще разъ спросилъ, въ которую сторону направилась кавалькада.

— Она похала по этой улиц, сказалъ мажордомъ, указавъ въ ту же сторону, въ которую показалъ уже часовой.

— Morbleu! сказалъ Монсоро, опустивъ поводья и замтивъ, что Роландъ самъ поворотилъ въ ту сторону:— кажется, этотъ конь самъ идетъ за своими товарищами.

— Правда, правда, сказалъ мажордомъ:— графъ де-Бюсси и докторъ его, г-нъ Реми, говорили мн, что это преумное животное, пустите его, оно врно догонитъ кавалькаду. Посмотрите, что у него за ноги!… Точно у оленя.

Монсоро наклонился въ сторону.

— Чудесныя ноги! сказалъ онъ.

Не будучи понукаемъ, конь побжалъ впередъ, прямо къ городскимъ воротамъ. Изрдка онъ потряхивалъ головою, какъ-бы желая дать знать этимъ сдоку, чтобъ онъ совершенно опустилъ поводья. По мр приближенія къ городскимъ воротамъ, онъ ускорялъ шаги.

— Въ-самомъ-дл, думалъ Монсоро: — это удивительное животное, ступай, Роландъ, ступай, если такъ хорошо знаешь дорогу.

И онъ совершенно опустилъ поводья.

Выхавъ за городъ, лошадь остановилась на секунду въ нершимости, какъ-бы обдумывая, куда поворотить.

Потомъ поворотила налво.

Въ это время проходилъ крестьянинъ.

— Не встрчалъ ли ты нсколькихъ всадниковъ? спросилъ Монсоро.

— Встртилъ, тамъ, подъ горой.

Крестьянинъ указалъ именно въ ту сторону, въ которую поворотилъ Роландъ.

— Ступай, Роландъ, ступай, сказалъ обер-егермейстеръ, опять опустивъ поводья, и лошадь поскакала легкой рысью.

Проскакавъ нсколько шаговъ, она вдругъ поворотила на тропинку, вившуюся по полю.

Монсоро колебался, онъ хотлъ остановить коня, но Роландъ, по-видимому, бжалъ съ такою увренностью, что онъ опять вврился его инстинкту.

По мр удаленія отъ города, лошадь разгорячалась. Она пустилась въ галопъ.

Монсоро начиналъ узнавать мстность.

— Э! подумалъ онъ: — кажется, мы скачемъ въ Меридоръ, ужъ не туда ли отправился герцогъ?

И лицо обер-егермейстера приняло мрачное выраженіе при этой мысли, не впервые представлявшейся уму его.

— О-го! проворчалъ онъ: — а я хотлъ только завтра увидться съ женой, посвятивъ весь вечеръ герцогу. Не буду ли я имть удовольствіе видть ихъ вмст?

Страшная улыбка исказила лицо обер-егермейстера.

Лошадь продолжала скакать.

— Чортъ возьми! вскричалъ Монсоро: — да я въ нсколькихъ шагахъ отъ меридорскаго парка.

Въ это мгновеніе, Роландъ заржалъ.

Другое ржаніе отвчало ему изъ лса.

— А-га! сказалъ обер-егермейстеръ:— Роландъ нашелъ, кажется, товарищей.

Конь продолжалъ нестись съ удвоенною быстротою.

Вдругъ Монсоро увидлъ каменную ограду и лошадь, привязанную близь этой ограды. Лошадь заржала еще разъ.

— Здсь кто-то есть! проговорилъ Монсоро, страшно поблднвъ.

III.
Съ какими извстіями пріхалъ графъ Монсоро.

Изумленіе графа Монсоро возрастало на каждомъ шагу, врный бгъ Роланда, встрча его съ знакомой лошадью у стны парка, могли внушить подозрніе человку даже и не столь мнительному, какъ обер-егермейстеръ.

Поспшно приблизившись, Монсоро замтилъ состояніе каменной ограды въ этомъ мст, на ней образовалась настоящая лстница, грозившая обратиться въ брешу, чьи-то ноги какъ-будто пробили себ ступени, трава въ этомъ мстъ была притоптана, сучья обломаны.

Графъ однимъ взглядомъ окинулъ вс предметы, потомъ отъ общаго перешелъ къ частностямъ.

Лошадь прежде всего заслужила его вниманіе.

На нескромномъ животномъ было сдло съ чепракомъ, вышитымъ серебромъ, въ одномъ углу былъ вензель изъ двухъ буквъ: Ф и А.

То была лошадь изъ конюшни принца, вензель означалъ: Франсуа-Анжуйскій.

Подозрнія обер-егермейстера превратились въ убжденіе. Герцогъ былъ здсь, и, вроятно, бывалъ часто, ибо и другая, любимая его лошадь, знала сюда дорогу.

Монсоро, какъ ревнивый мужъ, ршился убдиться собственными глазами, въ какой степени были врны его подозрнія.

Но, оставаясь по сю сторону стны, онъ ничего не могъ знать.

Онъ привязалъ Роланда и ползъ на стну по проложенному уже пути.

Взбираться было не трудно: ногамъ было на что становиться, рукамъ было за что держаться.

Усилія Монсоро увнчались полнымъ успхомъ. Взобравшись на верхушку стны, онъ увидлъ у подножія высокаго дуба голубую мантилью и черный бархатный плащъ. Мантилья, безъ всякаго сомннія, принадлежала женщин, а плащъ мужчин, обнявшись и обратившись спиной къ оград, они прогуливались взадъ и впередъ, полускрытые густыми листьями.

Къ несчастію Монсоро, онъ съ бшенствомъ вцпился пальцами въ стну, и одинъ камень съ шумомъ покатился внизъ.

При этомъ шум, гулявшіе, лица которыхъ были скрыты втвями, оглянулись и увидли Монсоро. Въ то же мгновеніе послышался пронзительный женскій крикъ, листья зашумли, и молодые люди скрылись, какъ дв испуганныя лани.

Холодный потъ выступилъ на лбу Монсоро. Онъ узналъ голосъ Діаны.

Не будучи боле въ состояніи преодолвать своей ярости, онъ соскочилъ внизъ и со шпагой въ рукъ побжалъ вслдъ за скрывшимися.

Но никого не было.

Ничто не нарушало вечерней тишины. Ни одной живой тни не видно было въ аллеяхъ, ни одного слда на дорожкахъ, ни малйшаго шума въ чащ… только соловьи и малиновки, привыкшія къ присутствію молодыхъ любовниковъ, не были испуганы ими и продолжали весело пть…

Что длать? Куда бжать? На что ршиться? Паркъ быль обширенъ, преслдуя однихъ, Монсоро могъ встртиться съ другими, которыхъ не искалъ.

Обер-егермейстеръ разсудилъ, что на первый случай онъ зналъ довольно, притомъ же, онъ былъ слишкомъ взволнованъ, а съ такимъ страшнымъ соперникомъ, какъ Франсуа, надобно было дйствовать осторожно… графъ не сомнвался въ томъ, что соперникомъ его былъ герцогъ анжуйскій. Но во всякомъ случа, воротившись къ принцу, чтобъ исполнить важное, возложенное на него порученіе, онъ по лицу его узнаетъ, виноватъ онъ или нтъ.

Потомъ ему пришла мысль — перелзть опять черезъ ограду и увести съ собою лошадь человка, котораго онъ засталъ въ парк съ своего женою.

Эта мстительная мысль дала ему новыя силы: онъ бгомъ вернулся къ тому мсту, гд перелзъ черезъ ограду.

Взобравшись на нее съ помощію сучьевъ, онъ перескочилъ на другую сторону, но — увы! лошади, или, лучше сказать, лошадей тамъ не было. Мысль, пришедшая ему въ голову, была такъ хороша, что прежде его она представилась его сопернику, и тотъ воспользовался ею.

Графъ Монсоро яростно вскрикнулъ, сжавъ кулаки и угрожая злобному, невидимому демону, подшутившему надъ нимъ, но такъ-какъ никакія непріятности не могли побдить твердость его воли, то, собравъ вс силы, онъ скоро пошелъ по тропинк, которая была ему хорошо извстна.

Два съ половиною часа спустя, онъ подходилъ къ городскимъ воротамъ, умирая отъ жажды и усталости. Впрочемъ, одна мысль утшала его: онъ ршился обойдти всхъ часовыхъ и узнать, не прохалъ ли всадникъ съ двумя лошадьми, цною золота купитъ онъ имя или, по-крайней-мр, описаніе примтъ этого человка.

Онъ спросилъ часоваго, но тотъ только-что смнилъ товарища и ничего не зналъ, Монсоро вошелъ въ караульню и освдомился. Смнившійся часовой отвчалъ ему, что часа два тому, онъ видлъ лошадь, воротившуюся въ городъ безъ всадника.

Монсоро съ бшенствомъ стиснулъ зубы: сама судьба, казалось, смялась надъ нимъ.

Тогда онъ пошелъ къ герцогскому дворцу.

Тамъ все кипло жизнію, веселіемъ, окна были ярко освщены, въ кухняхъ пылало пламя, и въ воздух распространялся запахъ, сильно возбуждавшій аппетитъ.

Но ворота были заперты.

Монсоро позвалъ привратника и сказалъ свое имя, сторожъ не хотлъ впускать его.

— Вы не Монсоро, сказалъ онъ.

— Почему?

— Вы были прямы, а теперь согнуты, какъ старикъ.

— Я усталъ.

— Вы были блдны, а теперь красны.

— Мн жарко.

— Вы выхали верхомъ, а возвращаетесь пшкомъ.

— Лошадь моя взбсилась, сбросила меня и воротилась домой одна. Разв ты не видалъ ея?

— Видлъ, отвчалъ привратникъ.

— Такъ отопри.

— Нельзя.

— Пошли, по-крайней-мр, за мажордомомъ.

Привратникъ, радуясь возможности сложить съ себя отвтственность, послалъ за мажордомомъ.

Тотъ пришелъ и немедленно узналъ Монсоро.

— Боже мой! вскричалъ онъ:— откуда вы въ такомъ вид?

Монсоро повторилъ то же, что говорилъ привратнику.

— А мы очень безпокоились, когда увидли, что лошадь воротилась домой одна, герцогъ, которому я доложилъ о вашемъ прізд, уже нсколько разъ съ безпокойствомъ спрашивалъ объ васъ.

— А! онъ спрашивалъ?.. и съ безпокойствомъ? сказалъ Монсоро.

— Какъ же, онъ очень безпокоился.

— А что онъ говорилъ?

— Онъ приказалъ привести васъ немедленно къ нему.

— Хорошо! я только зайду въ конюшню посмотрть, не случилось ли чего съ лошадью его высочества.

Монсоро вошелъ въ конюшню и увидлъ Роланда на прежнемъ мст, умный конь съ большимъ аппетитомъ истреблялъ щедрую порцію овса, заданную ему для возстановленія его силъ.

Потомъ, не переодваясь, обер-егермейстеръ пошелъ къ столовой.

Вс дворяне его высочества и самъ герцогъ сидли около стола, уставленнаго вкусными блюдами и множествомъ свчей, и съ аппетитомъ трудились около паштетовъ съ фазанами, жаренаго кабаньяго мяса и соусовъ, крпко приправленныхъ пряностями, которыя запивали вкуснымъ и крпкимъ каголирскимъ, и коварнымъ, пріятнымъ анжуйскимъ виномъ.

— Дворъ вашъ теперь въ полномъ комплект, говорилъ Антраге, раскраснвшійся какъ стыдливая двица и пьяный, какъ старый рейтаръ:— онъ такъ же богатъ, какъ и погребъ вашего высочества.

— Нтъ, нтъ, возразилъ Риберакъ:— у насъ не достаетъ обер-егермейстера. Стыдно, право, что мы димъ за столомъ его высочества, а не поставляемъ ему провизію.

— Я подаю голосъ на избраніе обер-егермейстера, сказалъ Ливаро:— какого бы то ни было, хоть бы графа де-Монсоро.

Герцогъ улыбнулся, онъ одинъ зналъ о прізд графа.

Едва Ливаро договорилъ послднія слова и улыбка не сошла еще съ лица герцога, какъ дверь отворилась и въ столовую вошелъ Монсоро.

Увидвъ его, принцъ вскрикнулъ съ изумленіемъ.

— Вотъ и онъ! сказалъ онъ:— видите ли, господа, что намъ помогаетъ само небо, мгновенно исполняя вс наши желанія.

Монсоро, смущенный спокойствіемъ и присутствіемъ духа его высочества, поклонился довольно-неловко и отвернулъ голову, будучи ослпленъ яркимъ свтомъ, подобно сов, изъ мрака вылетвшей на солнечный свтъ.

— Садитесь и ужинайте, сказалъ герцогъ, указавъ графу мсто противъ себя.

— Ваше высочество, отвчалъ Монсоро: — меня мучитъ жажда, я проголодался, усталъ, но не буду ни пить, ни сть и не сяду прежде, пока не исполню важнаго, возложеннаго на меня порученія.

— Вы изъ Парижа, не правда ли?

— Прямо оттуда, ваше высочество.

— Ну, такъ говорите.

Монсоро приблизился къ Франсуа и, съ улыбкой на лиц, съ ненавистью въ сердц, шепнулъ ему:

— Ваше высочество, ея величество вдовствующая королева детъ сюда, она желаетъ видться съ вами.

Внезапная радость выразилась на лиц герцога, на котораго были обращены вс взоры.

— Хорошо, сказалъ онъ: — благодарю васъ, Монсоро. Сегодня, какъ и всегда, вы оказываетесь врнымъ подданнымъ, садитесь же теперь ужинать.

И онъ приблизился къ столу, отъ котораго удалился на минуту, чтобъ выслушать важное сообщеніе графа де-Монсоро.

Ужинъ опять оживился, лишь-только обер-егермейстеръ опустился на мягкій стулъ, между Риберакомъ и Ливаро, въ виду сытнаго и вкуснаго ужина, какъ совершенно потерялъ аппетитъ.

Духъ побдилъ плоть. Взволнованный умъ его воротился къ прежнимъ, тягостнымъ идеямъ, онъ припоминалъ свою поздку въ Меридоръ, слышалъ ржаніе лошадей, видлъ прогуливавшихся любовниковъ, слышалъ крикъ Діаны, отозвавшійся въ глубин души его.

Тогда, не обращая вниманія на шумные разговоры, на вкусныя блюда, на весело-разговарипавшихъ сосдей, на того, противъ кого онъ сидлъ, Монсоро углубился въ размышленія, и мало-помалу на чел его собирались мрачныя тучи, и изъ груди его вырвался глухой стонъ, поразившій окружавшихъ его.

— Вы очень устали, г. обер-егермейстеръ, сказалъ принцъ:— ступайте, ложитесь спать.

— Прекрасный совтъ, сказалъ Ливаро:— послдуйте ему, графъ, а не то уснете надъ тарелкой.

— Простите, ваше высочество, сказалъ Монсоро, поднявъ голову: — да, я очень усталъ.

— Напейтесь до-пьяна, проговорилъ Антраге:— какъ рукой сниметъ!

— Да, проговорилъ Монсоро:— кто пьянъ, тотъ забываетъ.

— Посмотрите, господа! вскричалъ Ливаро: — онъ ни разу не опорожнилъ стакана.

— За ваше здоровье, графъ! вскричалъ Риберакъ, поднявъ стаканъ.

Монсоро долженъ былъ отвтить и однимъ глоткомъ опорожнилъ стаканъ.

— А! да онъ славно пьетъ, проговорилъ Антраге.

— Да, отвчалъ принцъ, старавшійся угадать причину скорби обер-егермейстера: — да, славно, славно!

— Графъ, сказалъ Риберакъ:— устройте намъ, пожалуйста, охоту, вдь вамъ знакомы здсь вс окрестности.

— У васъ здсь есть имніе, лса, сказалъ Ливаро.

— И даже жена, прибавилъ Антраге.

— Да, машинально повторилъ г. де-Монсоро: — имніе, лса и жена… да, господа, да.

— Устройте охоту за кабаномъ, графъ, сказалъ герцогъ.

— Постараюсь, ваше высочество.

— Вотъ хорошо! постараетесь, сказалъ одинъ изъ анжуйскихъ дворянъ: — когда лса здсь населены кабанами. Да я самъ въ ‘старомъ лсу’ берусь выгнать не мене десяти кабановъ.

Монсоро невольно поблднлъ, ‘старымъ лсомъ’ называлось именно то мсто, куда привезъ его Роландъ.

— Ахъ, да, да! завтра, завтра! закричали хоромъ дворяне.

— Можно завтра, графъ? спросилъ Франсуа.

— Я всегда готовъ къ услугамъ вашего высочества, отвчалъ Монсоро: — однакожь такъ-какъ теперь уже за полночь, и какъ я очень усталъ, то позвольте мн отдохнуть одинъ день, притомъ же, мн надобно сперва осмотрть здшніе лса…

— Правда, правда, и повидаться съ женою! сказалъ герцогъ анжуйскій съ добродушіемъ, убдившимъ бднаго мужа, что онъ былъ соперникъ его.

— Справедливо! весело вскричали молодые люди.— Мы даемъ графу де-Монсоро двадцать-четыре часа отдыха, въ это время, онъ успетъ осмотрть вс свои лса.

— Благодарю васъ, господа, сказалъ графъ:— я съ пользой употреблю эти двадцать-четыре часа.

— Теперь, г. обер-егермейстеръ, позволяю вамъ идти спать, сказалъ герцогъ.— Проводите графа де-Монсоро въ его покой!

Монсоро поклонился и вышелъ. Съ груди его спало тяжкое бремя-притворства.

Несчастные боле влюбленныхъ любятъ уединеніе.

Когда обер-егермейстеръ ушелъ изъ столовой, вс опять повеселли.

Мрачная физіономія графа произвела тягостное впечатлніе на молодыхъ людей, угадывавшихъ, что усталость его была только предлогомъ, а что его терзала какая-то тайная скорбь.

Посл ухода его, и герцогъ вздохнулъ свободне.

— Ливаро, сказалъ онъ: — передъ приходомъ обер-егермейстера ты началъ намъ разсказывать исторію вашего бгства изъ Парижа. Продолжай.

Ливаро сталъ разсказывать.

Но такъ-какъ мы, по праву историка, знаемъ лучше Ливаро вс подробности приключившагося въ Париж посл бгства герцога анжуйскаго, такъ-какъ мы знаемъ даже то, чего не могъ знать Ливаро, то мы сами разскажемъ читателю вс событія съ историческою врностью и въ хронологическомъ порядк.

IV.
Какъ король Генрихъ III узналъ о бгств своего брата герцога анжуйскаго, и что отъ того воспослдовало.

Около полуночи, Генрихъ III былъ пробужденъ необыкновеннымъ шумомъ, поднявшимся во дворц, гд обыкновенно, посл отхода короля ко сну, господствовала величайшая тишина.

Слышались ругательства, удары бердышами въ стны, поднялась бготня, и посреди всей этой суматохи можно было различить одно восклицаніе, безпрестанно повторяемое:

‘Что скажетъ король? Что скажетъ король?’

Генрихъ приподнялся и взглянулъ на Шико, который, поужинавъ съ его величествомъ, заснулъ въ кресл, обвивъ ногами свою длинную шпагу.

Суматоха увеличивалась.

Генрихъ соскочилъ съ постели и закричалъ:

— Шико! Шико!

Шико открылъ одинъ глазъ, какъ малой осторожный, понимавшій всю сладость сна, онъ никогда сразу не просыпался.

— Напрасно ты разбудилъ меня, Генрихъ, сказалъ онъ.— Мн снилось, что у тебя родился сынъ.

— Слушай! сказалъ Генрихъ:— слушай!

— Что мн слушать? Будетъ, что я и днемъ слушаю всякія бредни, не мшай же мн хоть ночью.

— Разв ты оглохъ! вскричалъ король, указывая на дверь.

— О-го! вскричалъ Шико: — что тамъ за шумъ?

— Что скажетъ король? Что скажетъ король? повторилъ Генрихъ: — слышишь?

— Слышу. Либо твоя Нарциска заболла, либо католики затяли вторую вароломеевскую ночь.

— Помоги мн одться, Шико.

— Какое несчастіе! Какое несчастіе! кричали въ передней.

— Чортъ возьми! Видно въ-самомъ-дл бда приключилась, сказалъ Шико.

— Не вооружиться ли намъ? спросилъ Генрихъ.

— Не убраться ли намъ лучше черезъ потаенную дверь и узнать, что случилось? отвчалъ Шико.

Почти въ то же мгновеніе король, слдуя совту Шико, вышелъ въ потаенную дверь и вступилъ въ корридоръ, ведшій къ покоямъ герцога анжуйскаго.

Оттуда онъ увидлъ стражей, съ отчаяніемъ подымавшихъ руки къ небу.

— О-го! сказалъ Шико: — врно твой несчастный плнникъ повсился. Ventre de biche! Поздравляю тебя, Генрихъ, ты искусный политикъ.

— Нтъ, не можетъ быть! вскричалъ Генрихъ.

— Не можетъ быть? Жаль, сказалъ Шико.

— Пойдемъ, пойдемъ.

И Генрихъ повлекъ Гасконца за собою къ комнат герцога.

Окно было открыто. У окна стояла толпа придворныхъ, съ любопытствомъ разсматривавшихъ веревочную лстницу.

Лицо Генриха покрылось смертною блдностью.

— Э-ге! сынъ мой, сказалъ Шико: — теперь ты, видно, самъ догадываешься, въ чемъ дло.

— Убжалъ, убжалъ! вскричалъ Генрихъ такимъ громкимъ голосомъ, что вс придворные оглянулись.

Изъ глазъ короля сверкала молнія, рука судорожно сжимала рукоятку кинжала.

Шомбергъ рвалъ на себ волосы, Келюсъ билъ себя кулакомъ въ лицо, а Можиронъ стучалъ, какъ баранъ, головой объ стну.

Что же касается до д’Эпернона, то онъ исчезъ, сказавъ, что отправляется въ погоню за герцогомъ анжуйскимъ.

Отчаяніе любимцевъ внезапно успокоило короля.

— Потише, потише, сынъ мой, сказалъ онъ, остановивъ Можирона.

— Нтъ, mordieu! Я долженъ разбить себ голову! вскричалъ молодой человкъ разбгаясь, чтобъ еще разъ удариться головой объ стну.

— Эй, помогите мн удержать его! закричалъ Генрихъ.

— Почтеннйшій! сказалъ Шико: — ужь если вы непремнно хотите отправиться на тотъ свтъ, такъ лучше воткните себ шпагу въ животъ по самый эфесъ. Это гораздо-пріятне!

— Замолчишь ли ты, палачъ! вскричалъ Генрихъ со слезами на глазахъ.

Келюсъ, между-тмъ, продолжалъ бить себя по лицу.

— О, Келюсъ! сказалъ Генрихъ: — ты наколотишь себ синяки и будешь походить на Шомберга, когда онъ вышелъ изъ красильнаго чана. Это нехорошо!

Келюсъ остановился.

Шомбергъ одинъ продолжалъ рвать на себ волосы, онъ плакалъ отъ ярости.

— Шомбергъ, Шомбергъ, другъ мой, говорилъ Генрихъ:— будь же разсудительне, прошу тебя.

— Я съ ума сойду!

— Не съ чего! сказалъ Шико.

— Конечно, это большое несчастіе, сказалъ Генрихъ: — но потому-то и не надобно терять присутствія духа, Шомбергъ. Да, это большое несчастіе… междоусобная война возгорится теперь въ моемъ королевств… Но кто помогъ герцогу? Кто доставилъ ему лстницу? Mordieu! Если я не найду виновнаго, такъ велю всхъ перевшать!

Невыразимый страхъ овладлъ всми присутствовавшими.

— Кто виновный? продолжалъ Генрихъ.— Гд виновный? Десять тысячъ экю тому, кто скажетъ мн его имя, сто тысячь экю тому, кто доставитъ мн его живаго или мертваго!

— Кто виновный? вскричалъ Можиронъ.— Разумется, какой-нибудь Анжуецъ!

— Ты правъ! вскричалъ Генрихъ.— А, господа Анжуйцы! mordieu! Вы мн дорого заплатите за это!

И вслдъ за этими словами, послышались страшныя угрозы и проклятія на Анжуйцевъ.

— О, да! да! Анжуйцы! кричалъ Келюсъ.

— Гд они? завопилъ Шомбергъ.

— Давайте ихъ сюда! заревлъ Можиронъ.

— Сто вислицъ для Анжуйцевъ! вскричалъ король.

Посреди этого общаго бшенства, Шико не могъ оставаться спокойнымъ, онъ обнажилъ свою шпагу и, ударяя ею плашмя по спинамъ миньйоновъ, кричалъ грознымъ голосомъ:

— О, ventre de biche! о, проклятіе! Смерть Анжуйцамъ! нтъ имъ пощады! Смерть Анжуйцамъ!

Послднее восклицаніе быстро разнеслось по всему городу.

Между-тмъ, король исчезъ.

Онъ вспомнилъ о своей матери и, ускользнувъ изъ комнаты, пошелъ на половину Катерины, которая, подъ видомъ мнимой безпечности и притворнаго смиренія, выжидала удобный случай для приведенія въ дйствіе своей флорентинской политики.

Погрузившись въ размышленія, она полу-лежала въ глубокомъ кресл, когда Генрихъ вошелъ къ ней.

По круглымъ, нсколько желтоватымъ щекамъ, по блестящимъ, но неподвижнымъ глазамъ, по пухлымъ, блымъ рукамъ, Катерина походила боле на восковую фигуру Размышленія, нежели на живое, размышляющее существо.

Но при извстіи о бгств Франсуа, извстіи, сообщенномъ Генрихомъ съ гнвомъ и ненавистью, восковая фигура внезапно оживилась, покачала головой, приподнялась и опять опустилась въ кресло.

— И васъ это не удивляетъ, матушка? сказалъ Генрихъ.

— Чему же тутъ удивляться, сынъ мой?

— Какъ! Не-уже-ли вы не находите, что это бгство заслуживаетъ величайшаго наказанія?

— Любезный сынъ мой, свобода дороже престола. Вспомни, что я теб-самому совтовала бжать, когда ты могъ этимъ достигнуть престола.

— Матушка, меня оскорбляютъ!

Катерина пожала плечами.

— Онъ идетъ мн наперекоръ!

— Нтъ, возразила Катерина:— онъ уходитъ отъ тебя.

— А! вскричалъ Генрихъ: — такъ-то вы заступаетесь за меня!

— Что ты говоришь, сынъ мой?

— Я говорю, что съ лтами чувства притупляются, я говорю… Генрихъ замолчалъ.

— Что же ты еще говоришь? спросила Катсрипа спокойно.

— Я говорю, что вы уже не любите меня такъ, какъ любили прежде…

— Ошибаешься, сказала Катерина съ возрастающею холодностью.— Ты мой возлюбленный сынъ, Генрихъ. Но тотъ, на котораго ты жалуешься, также сынъ мой.

— Ахъ! оставьте, пожалуйста, эти материнскія нравоученія, сказалъ Генрихъ: — мы давно знаемъ всю цну ихъ.

— Ты долженъ знать ихъ лучше, нежели кто-либо, сынъ мой, въ-отношеніи къ теб, мои материнскія наставленія были всегда слабостью.

— И теперь вы, вроятно, раскаяваетесь въ этомъ?

— Я напередъ знала, что ты разсердишься, потому и не хотла отвчать на твои слова, сынъ мой, сказала Катерина.

— Прощайте, ваше величество, прощайте, сказалъ Генрихъ: — я знаю, что мн остается длать, если даже мать не иметъ ко мн ни малйшаго состраданія, я найду совтниковъ, способныхъ напутствовать меня въ этомъ дл.

— Иди, сынъ мой, спокойно возразила Катерина: — и да просвтитъ Господь умъ этихъ совтниковъ, потому-что дло крайне-затруднительно.

И она не сдлала ни малйшаго движенія, не сказала ни одного слова, чтобъ остановить сына.

— Прощайте, ваше величество, повторилъ Генрихъ.

Но у двери онъ остановился.

— Прощай, Генрихъ, сказала королева: — но выслушай сперва одно слово: я не намрена давать теб совтовъ, сынъ мой, ты въ нихъ не нуждаешься, однакожь, попроси своихъ совтниковъ, чтобъ они долго думали…

— Не правда ли, сказалъ Генрихъ, довольный случаемъ, доставлявшимъ ему возможность остаться еще у королевы:— не правда ли, что это весьма-важное обстоятельство?

— Весьма-важное, медленно повторила Катерина, поднявъ глаза и руки къ небу:— весьма-важное, Генрихъ.

Король, пораженный ужасомъ, выразившимся въ глазахъ матери, воротился къ ней.

— Не знаете ли вы, кто помогъ ему спастись? Не подозрваете ли кого-нибудь, матушка?

Катерина не отвчала.

— Я думаю, сказалъ Генрихъ:— что это дло Анжуйцевъ.

Катерина улыбнулась съ лукавымъ видомъ, выказывавшимъ все преимущество ума ея надъ умомъ короля.

— Анжуйцы? повторила она.

— Вы не думаете? спросилъ Генрихъ.— Однакожь, вс того мннія.

Катерина пожала плечами.

— Что другіе этого мннія, меня нисколько не удивляетъ, сказала она: — но ты, Генрихъ, ты — мой сынъ!

— Да кто же, матушка, кто?.. Объяснитесь, ради Бога, умоляю васъ!

— Къ-чему объясняться?

— Ваше объясненіе можетъ предотвратить большое несчастіе… оно просвтитъ умъ мой…

— Просвтитъ умъ твой? Полно, Генрихъ, я старая болтунья, и все мое вліяніе состоитъ теперь въ раскаяніи и молитвахъ.

— Нтъ, говорите, говорите, матушка! Я слушаю васъ. О! вы и по-сію-пору наша наставница, душа всхъ нашихъ дйствій… Говорите.

— Зачмъ? Мысли мои принадлежатъ уже другому міру, а весь умъ стариковъ состоитъ изъ мнительности. Можетъ ли старая Катерина дать еще какой-нибудь порядочный совтъ? Полно, сынъ мой, это невозможно!

— Хорошо же, матушка! сказалъ Генрихъ.— Отказывайте мн въ совт, въ помощи! Но черезъ часъ вс Анжуйцы, проживающіе въ Париж, будутъ перевшаны!

— Ты хочешь вшать Анжуйцевъ? вскричала Катерина, не довряя своему слуху и не считая сына своего способнымъ на такой безразсудный поступокъ.

— Да, да, вшать, убивать, рзать, жечь! Друзья мои бгаютъ уже по городу, отъискивая этихъ окаянныхъ, разбойниковъ, бунтовщиковъ!

— Сохрани Боже! вскричала Катерина, увлеченная опасностью положенія: — они погубятъ себя и тебя!

— Какимъ образомъ?

— Жалкій слпецъ! проговорила Катерина: — не-уже-ли у тебя вчно будутъ глаза, чтобъ не видть?

И она всплеснула руками.

— Я останусь королемъ только въ такомъ случа, когда отмщу за причиняемыя мн обиды, потому-что мщеніе есть казнь справедливая. И я увренъ, что вся Франція подымется на мою защиту…

— Безразсудный ребенокъ! проговорила Итальянка.

— Отъ-чего?

— Не-уже-ли ты думаешь, что можно безнаказанно рзать, жечь, вшать такихъ людей, какъ Бюсси, Антраге, Ливаро, Риберакъ? Не-уже-ли ты думаешь, что смерть ихъ не искупится потоками крови?

— Все равно! Они будутъ убиты.

— Да, конечно, но удастся ли вамъ убить ихъ? Покажи мн трупы ихъ и, клянусь Пресвятою Двою, я скажу, что ты прекрасно поступилъ. Но ихъ не убьютъ, попытка твоя заставитъ ихъ поднять знамя возмущенія, ты самъ вложишь имъ въ руки мечъ, который они никогда не захотли бы обнажить для малодушнаго Франсуа, въ этомъ же случа, они будутъ защищать собственную жизнь, и Франція подымется — только не за, а противъ тебя!..

— Но если я не захочу мстить, то вс назовутъ меня трусомъ! вскричалъ Генрихъ.

— Обвинялъ ли меня кто-нибудь въ трусости? спросила Катерина, насупивъ брови и стиснувъ зубы.

— Однакожь, Анжуйцы заслужили наказаніе.

— За что?

— За помощь, поданную Франсуа.

— А кто теб сказалъ, что они подали ему помощь?

— Но кто же? Кто, кром друзей моего брата?

— У брата твоего нтъ друзей.

— Такъ кто же?

— Твои враги, или, лучше сказать, твой врагъ.

— Какой врагъ?

— Э, сынъ мой! Ты очень-хорошо знаешь, что у тебя только одинъ врагъ, точно такъ же, какъ и у брата твоего Карла былъ только одинъ врагъ, какъ и у меня былъ и есть одинъ только врагъ, непримиримый, неизмнный!

— Не Генрихъ, ли Наваррскій?

— Разумется, Генрихъ-Наваррскій.

— Но его нтъ въ Парижъ.

— Э, Боже мой! Разв ты знаешь, кто есть и кого нтъ въ Париж? Разв ты знаешь, что длается у тебя? Разв у тебя есть уши, глаза? Разв ты окруженъ людьми дльными? Нтъ, вы вс слпы, вс глухи!

— Генрихъ-Наваррскій! повторилъ король.

— Сынъ мой, какая бы ни случилась теб непріятность или бда, не ищи, не старайся узнать виновнаго, а знай, что это долженъ быть Генрихъ-Наваррскій,— и ты никогда не ошибешься… Рази въ ту сторону, гд онъ находится, и ударъ твой попадетъ въ виновнаго. О! этотъ человкъ… это бичъ, висящій надъ домомъ Валуа!

— Слдовательно, вы полагаете, что я долженъ пощадить Анжуйцевъ?

— Непремнно! вскричала Катерина: — сейчасъ же, не теряя ни минуты, остановите своихъ приверженцевъ. Спшите! быть-можетъ, уже поздно, быть-можетъ, все погибло!

И, схвативъ сына за руку, она толкнула его къ двери съ невроятною энергіей.

Генрихъ вышелъ изъ Лувра, стараясь собрать друзей своихъ.

Но онъ нашелъ только Шико, сидвшаго на столбик и чертившаго географическія карты на песк.

V.
Какъ король согласился на совтъ вдовствующей королевы, по совту Шико.

Генрихъ подошелъ къ Гасконцу, продолжавшему чертить на песк со вниманіемъ Архимеда.

— Несчастный! вскричалъ онъ грознымъ голосомъ:— такъ-то ты защищаешь своего короля?

— Я защищаю по-своему, а всякій въ прав думать, что его способъ лучшій.

— Лучшій! вскричалъ король:— лнтяй!

— Мой способъ лучшій, я готовъ это доказать.

— Мн любопытно знать, чмъ ты докажешь?

— Это очень-нетрудно: во-первыхъ, мы сдлали большую глупость… большую глупость.

— Какую?

— А ту, которую сдлали.

— А! вскричалъ Генрихъ, пораженный сходствомъ мнній двухъ лучшихъ совтниковъ его.

— Да, отвчалъ Шико: — друзья твои рыскаютъ по городу и кричатъ: смерть Анжуйцамъ! А кто теб сказалъ, что Анжуйцы виноваты? Друзья твои своими криками возбуждаютъ только ту маленькую междоусобную войну, которая такъ нужна Гизамъ… И теперь, либо твоихъ друзей нтъ уже на свт, чему я душевно бы обрадовался, хоть это тебя и огорчитъ, либо они выгнали изъ города Анжуйцевъ, въ чемъ ты раскаешься, но что доставитъ не малое удовольствіе герцогу анжуйскому.

— Mordieu! вскричалъ король: — не-уже-ли ты думаешь, что дошло уже до этого?

— Можетъ-быть, и перешло за это.

— Но все-таки я не понимаю, что ты здсь длаешь.

— Я занятъ весьма-важнымъ дломъ.

— Какимъ?

— Черчу планъ провинцій, которыя братъ твой возмутитъ противъ насъ, и разсчитываю, сколько каждая провинція можетъ доставить войска.

— Шико! Шико! вскричалъ король: — и ты противъ меня? Не-уже-ли я окруженъ однми зловщими птицами?

— Филинъ очень-хорошо поетъ ночью, отвчалъ Шико: — потому-что поетъ въ свое время. Теперь же, Генрихъ, въ политик наступила ночь, и я пою то, что теб слышать надлежитъ. Посмотри на мою географическую карту и посуди самъ. Вотъ, во-первыхъ, анжуйская провинція, похожая на блинъ, видишь? вотъ здсь укрылся братъ твой. Гм! Одна анжуйская провинція при хорошемъ управленіи,— а твой обер-егермейстеръ Монсоро и другъ твой Бюсси славные управители, — итакъ, одна анжуйская провинція можетъ выставить намъ… то-есть, брату твоему, около десяти тысячь воиновъ…

— Ты думаешь?

— По-крайней-мр, перейдемъ теперь въ Гіенну. Вотъ она: видишь фигуру, похожую на теленка съ одной ногой? Это-то и есть Гіенна. Тамъ чрезвычайно-много недовольныхъ, чрезвычайно-много. А потому Гіенна съ радостію возстанетъ не только противъ тебя, но противъ всей Франціи. Гіенна доставитъ восемь тысячь воиновъ, этого мало, но зато эти воины народъ храбрый, обстрленный, испытанный. Теперь — налво отъ Гіенны Беарнъ и Наварра. Видишь эти дв клтки, похожія на обезьяну, сидящую на спин слона. Наварру вы вс порядочно окорнали, но вмст съ Беарномъ въ ней будетъ еще народонаселенія душъ триста или четыреста тысячь. Если Генрихъ прижметъ хорошенько Беарнъ и Наварру, такъ въ нихъ наберется еще до шестнадцати тысячь воиновъ. Итакъ, давай считать снова…

И Шико продолжалъ чертить и писать на песк:

Десять тысячь изъ анжуйской провинціи.

Итого — 10,000.

Восемь тысячь изъ Гіенны.

Итого — 8,000.

Шестнадцать тысячь изъ Беарна и Наварры.

Итого — 16,000.

Всего — 34,000.

— Разв ты думаешь, спросилъ Генрихъ: — что король наваррскій вступитъ въ союзъ съ моимъ братомъ?

— Еще бы!

— Разв онъ доставилъ Франсуа средства къ бгству?

Шико пристально взглянулъ на Генриха.

— Генрихъ, сказалъ онъ:— это теб кто-нибудь сказалъ?

— Почему ты это думаешь?

— Потому-что эта догадка не по теб, Генрихъ.

— Не въ томъ дло, отвчай мн: Генрихъ ли Наваррскій помогъ брату моему бжать?

— Я недавно слышалъ въ улицъ Ферониры выразительное ‘ventre-saint-gris!’, объясняющее все дло.

— Ты слышалъ выразительное восклицаніе короля наваррскаго? вскричалъ король.

— Слышалъ, отвчалъ Шико.

— Стало-быть, онъ былъ въ Париж?

— Вроятно.

— Почему ты это думаешь?

— Потому-что я самъ видлъ его.

— Ты видлъ Генриха-Наваррскаго?

— Видлъ.

Генрихъ задумался.

— Слдовательно, и Анжу, и Беарнъ, и родной братъ мой Франсуа, и двоюродный Генрихъ…

— А двоюродныхъ Гизовъ ты и забылъ?

— Какъ! не-уже-ли ты думаешь, что и они возстанутъ противъ меня?

— Тридцать-четыре тысячи воиновъ изъ Анжу, Гіенны, Беарна и Наварры, продолжалъ Шико, считая по пальцамъ: — да тысячь двадцать или двадцать-пять доставятъ Гизы, итого пятидесяти-девятитысячная армія, сократимъ ее до пятидесятитысячной, такъ и тутъ выходитъ очень-порядочный итогъ, какъ ты самъ видишь.

— Но Генрихъ-Наваррскій и герцогъ де-Гизъ враги!

— Это ничего не значитъ! Они сначала соединятся противъ тебя, потомъ ужь будутъ рзаться между собою.

— Ты правъ, Шико, и мать моя права, надо предупредить друзей, помоги мн собрать швейцарскую стражу.

— Гд ее соберешь теперь! Келюсъ увелъ ее.

— А придворную стражу?

— Увелъ Шомбергъ.

— Такъ, по-крайней-мр, караулъ?

— Ушелъ съ Можирономъ.

— Какъ! вскричалъ Генрихъ:— безъ моего приказанія?

— А давно ли ты даешь приказанія, Генрихъ? Дло другое, еслибъ ты придумывалъ какую-нибудь религіозную процессію,— тамъ ты полный властелинъ. Но въ управленіи государствомъ ты человкъ совершенно-посторонній! Этимъ занимаются Шомбергъ, Келюсъ и Можиронъ, о д’Эпернон не говорю: тотъ тончайшій дипломатъ, такой скрытный, что въ случаи опасности его нигд и не отъищешь.

— Mordieu! вскричалъ Генрихъ:— я докажу, что я король.

— Полно, сынъ мой, возразилъ Шико:— не горячись, ты король, это правда, да только седьмой или осьмой король въ своемъ государствъ.

Генрихъ прикусилъ губу и топнулъ ногой.

— Это кто? вскричалъ Шико, смотря вдаль.

— Что тамъ еще? спросилъ король.

— Ventre-de-biche! Это они, смотри, Генрихъ, вотъ твои друзья.

И онъ показалъ королю трехъ или четырехъ молодыхъ людей, за которыми въ нкоторомъ разстояніи слдовала толпа всадниковъ и пшихъ.

Молодые люди готовились войдти въ Лувръ, не замтивъ въ темнот ни короля, ни шута его.

— Шомбергъ! вскричалъ король:— Шомбергъ, сюда!

— Кто меня зоветъ? спросилъ Шомбергъ.

— Ступай только, сынъ мой, ступай скоре.

Шомбергъ узналъ короля по голосу и приблизился.

— Какъ, ваше величество! вскричалъ онъ:— это вы?

— Какъ видишь, я не зналъ, куда вы двались и нетерпливо ждалъ насъ. Что вы надлали?

— Что мы надлали? спросилъ другой молодой человкъ.

— А, Келюсъ! Ступай и ты сюда, сказалъ король:— да смотри, ничего не начинай безъ моего приказанія.

— Нечего начинать, сказалъ Можиронъ, подошедшій посл Келюса:— все кончено.

— Все кончено! повторилъ король.

— И Богу слава! прибавилъ д’Эпернонъ, внезапно появившійся неизвстно откуда.

— Аллилуйя! вскричалъ Шико, поднявъ руки къ небу.

— Слдовательно, вы убили ихъ? спросилъ король.

Потомъ прибавилъ въ-полголоса:

— Мертвые не возвращаются.

— Вы убили ихъ, сказалъ Шико:— ну, въ такомъ случа, и длать нечего!

— Некого было убивать, отвчалъ Шомбергъ: — они, какъ трусы, обратились въ бгство, мы едва успли сразиться съ ними.

Генрихъ поблднлъ.

— Съ кмъ же вы сразились? спросилъ онъ.

— Съ Антраге.

— И онъ, вроятно, остался на мст?

— Напротивъ, онъ убилъ слугу Келюса.

— Стало-быть, они защищались? спросилъ король.

— Еще бы! вскричалъ Шико:— вы заревли: ‘смерть Анжуйцамъ!’ велли палить изъ пушекъ, звонить въ колокола и воображаете, что ваши непріятели глухи и не пріимутъ надлежащихъ мръ къ защит!

— И такъ, глухо и мрачно проговорилъ король:— междоусобная война возгорлась.

При этихъ словахъ, Келюсъ вздрогнулъ.

— Правда! сказалъ онъ въ-полголоса.

— И вы это только теперь замчаете? спросилъ Шико.— Впрочемъ, я готовъ биться объ-закладъ, что Шомбергъ и Можиронъ и теперь еще этого не замчаютъ.

— Мы готовы защищать особу и престолъ его величества, сказалъ Шомбергъ.

— Это можетъ сдлать г. де-Клиссонъ, и получше васъ, потому-что онъ меньше шумитъ, да больше дйствуетъ.

— Почтеннйшій мось Шико, сказалъ Келюсъ: — теперь вы насъ браните, а два часа тому вы кричали вмст съ нами.

— Я! вскричалъ Шико.

— Разумется, вы громче насъ всхъ кричали: смерть Анжуйцамъ!

— Такъ вдь я шутъ, дуракъ,— это всмъ извстно, вы же люди умные…

— Полноте ссориться, господа, сказалъ Генрихъ: — подумаемъ лучше о томъ, что длать.

— Что угодно будетъ вашему величеству приказать? спросилъ Келюсъ.

— Чтобъ вы немедленно приступили къ усмиренію народа съ тою же ревностію, съ какою взволновали его, чтобъ вы немедленно собрали стражу, караулъ и чтобъ вс ворота Лувра были заперты, пусть завтра граждане думаютъ, что вся эта исторія была не что-иное, какъ ссора загулявшихся шалуновъ.

Молодые люди почтительно удалились и стали передавать приказанія короля людямъ, слдовавшимъ за ними.

Генрихъ же воротился къ матери, съ мрачною, боязливою, но живою дятельностью отдававшей приказанія своимъ подчиненнымъ.

— Что случилось? спросила она.

— То, что вы предсказывали.

— Они обратились въ бгство?

— Увы!.. да.

— А!.. что же дале?

— Кажется, довольно и этого.

— А въ город?

— Суматоха, впрочемъ, о горожанахъ я не забочусь: они у меня въ рукахъ.

— Да, сказала Катерина: — но провинціи…

— Возмутятся, возстанутъ! продолжалъ Генрихъ.

— Что же ты намренъ длать?

— Я вижу только одно средство.

— Какое?

— Я хочу предупредить опасность.

— Какимъ образомъ?

— Соберу свои войска, милицію, призову армію, и пойду прямо въ анжуйскую провинцію.

— А герцогъ де-Гизъ?

— Э, Боже мой, что такое герцогъ де-Гизъ! Я велю арестовать его, если нужно будетъ.

— Прекрасно! Тмъ боле, что ршительныя мры теб очень удаются.

— Что же длать?

Катерина опустила голову на грудь и задумалась.

— Вс намренія твои неисполнимы, сынъ мой, сказала она.

— А! вскричалъ Генрихъ съ досадой: — я сегодня, по вашему мннію, очень-глупъ?

— Нтъ, но ты разстроенъ, успокойся сперва, прійди въ себя, и тогда мы увидимъ.

— Но, матушка, теперь каждая минута дорога, посовтуйте хоть вы что-нибудь. Будемъ дйствовать…

— Когда ты пришелъ сюда, сынъ мой, я раздавала приказанія.

— Какія приказанія?

— Для отъзда посланника.

— Къ кому?

— Къ твоему брату.

— Посланника — къ этому измннику? Вы унижаете меня, матушка!

— Теперь гордость не кстати, строго произнесла Катерина.

— Вы хотите, чтобъ я просилъ мира?

— Чтобъ ты даже купилъ его, если нужно будетъ.

— Но къ-чему же, къ-чему, Боже мой?

— Э, мой сынъ, сказала Итальянка:— хоть бы только для того, чтобъ по заключеніи мира уничтожить всхъ, затвающихъ теперь войну. Вдь ты самъ говорилъ, что желалъ бы имть ихъ въ своей власти?

— Я бы далъ по провинціи на человка…

— Кто желаетъ достигнуть цли, не долженъ гнушаться никакими средствами, продолжала Катерина рзкимъ голосомъ, пробудившимъ въ глубин души Генриха ненависть и мщеніе.

— Вы правы, матушка, сказалъ онъ:— но кого пошлемъ мы къ нему?

— Поищите между вашими друзьями.

— Матушка, между ними нтъ никого, кому бы можно было вврить это важное порученіе.

— Такъ вврьте его женщин.

— Женщин! Матушка, не-уже-ли вы согласитесь?..

— Сынъ мой, я стара и, быть-можетъ, это путешествіе ускоритъ часъ моей смерти, но я предпрійму его и прибуду въ Анжеръ прежде, нежели друзья твоего брата и самъ братъ твой поймутъ свою силу, свое могущество.

— О! матушка, добрая матушка! вскричалъ Генрихъ, съ чувствомъ цалуя руки Катерины:— вы моя защитница, моя благодтельница, мое Провидніе!

— То-есть, я настоящая королева Франціи, проговорила Катерина, устремивъ на сына взоръ, въ которомъ выражалось столько же состраданія, сколько и привязанности.

VI.
Здсь доказывается, что признательность была одною изъ добродтелей Сен-Люка.

На другой день но прізд г. де-Монсоро, онъ всталъ очень-рано и сошелъ на дворцовый дворъ.

Онъ хотлъ отъискать конюха, съ которымъ уже разговаривалъ, и разспросить его хорошенько о Роланд.

Графъ пришелъ въ обширную конюшню, гд стояло сорокъ красивыхъ лошадей. Прежде всего, графъ сталъ глазами искать Роланда: Роландъ стоялъ на своемъ мст и съ большимъ аппетитомъ истреблялъ сно и овесъ.

Потомъ де-Монсоро сталъ искать конюха. Онъ скоро нашелъ его.

— Эй, пріятель! спросилъ графъ:— не-уже-ли лошади его высочества пріучены возвращаться домой одн, безъ сдоковъ?

— Никакъ нтъ, ваше сіятельство, отвчалъ конюхъ: — но почему вы спрашиваете меня объ этомъ?

— Потому-что вчера Роландъ…

— Ахъ да! онъ воротился одинъ, о! это меня не удивляетъ, Роландъ преумное животное.

— Да, я это самъ замтилъ, разв онъ не въ первый разъ возвращается такимъ образомъ домой?

— Нтъ, въ первый, на немъ обыкновенно здитъ самъ герцогъ, а его высочество здитъ хорошо: его не скоро вышибешь изъ сдла.

— И меня Роландъ не сбросилъ, сказалъ графъ, обидясь предположеніемъ конюха: — хоть я не такой искусный здокъ, какъ герцогъ анжуйскій, но не позволю никакому коню сбросить себя. Нтъ, мн надобно было зайдти въ одинъ домъ, и я привязалъ Роланда къ дереву, когда я вышелъ изъ дому, его уже не было, я подумалъ, что его украли, или что кто-нибудь изъ придворныхъ подшутилъ надо мною.

— Нтъ, Роландъ вернулся одинъ.

— Странно, сказалъ Монсоро.

Онъ промолчалъ нсколько секундъ и потомъ, какъ-бы желая перемнить разговоръ, спросилъ:

— А часто ли его высочество здитъ на этомъ кон?

— Пока не прибыли другія лошади, онъ здилъ на немъ почти каждый день.

— Когда его высочество воротился вчера?

— За часъ до вашего сіятельства.

— А на какой лошади здилъ онъ вчера? не на пгой ли, съ блыми ногами и звздочкой на лбу?

— Нтъ, отвчалъ конюхъ:— вчера герцогъ халъ на Изолен.

— А не было ли кого въ свит его высочества на пгой лошади?

— Такой, какъ вы говорите, не знаю.

— Гм! произнесъ Монсоро съ досадой.— Хорошо! Осдлай мн лошадь.

— Не прикажете ли Роланда?

— Разв герцогъ запретилъ мн давать его?

— Нтъ, напротивъ, шталмейстеръ его высочества далъ мн знать, что вы можете брать какую вамъ вздумается лошадь.

Монсоро кивнулъ головою конюху, который тотчасъ же принялся сдлать Роланда.

— Послушай, сказалъ графъ, когда конюхъ подвелъ къ нему лошадь:— отвчай на мои вопросы.

— Съ удовольствіемъ, ваше сіятельство.

— Сколько получаешь ты въ годъ?

— Двадцать экю.

— Хочешь ли заразъ получить столько, сколько получишь въ десять лтъ?

— Какъ не хотть! Да какимъ-образомъ?

— Развдай, кто здилъ вчера на буромъ кон съ блыми ногами и звздочкой на лбу.

— Трудно узнать, ваше сіятельство, мало ли дворянъ прізжаютъ теперь къ его высочеству! сказалъ конюхъ.

— Правда, но за двсти экю можно потрудиться.

— Конечно, и я употреблю вс усилія…

— Хорошо, а чтобъ усилія твои не пропали даромъ, хотя бы ты и не узналъ, такъ вотъ теб на первый случай десять экю.

— Благодарю, ваше сіятельство.

Едва графъ произнесъ эти слова, какъ послышались чьи-то шаги.

Онъ оглянулся и вскричалъ:

— Мось де-Бюсси!

— А, здравствуйте, мось де-Монсоро, сказалъ Бюсси: — вы въ Анжер! какимъ чудомъ?

— Но вы сами какъ здсь? Въ Париж носились слухи, что вы нездоровы.

— Точно, я и теперь нездоровъ, сказалъ Бюсси:— докторъ предписалъ мн величайшій покой, и я цлую недлю не вызжалъ изъ города… А-га! вы приказали осдлать себ Роланда? славный конь! Я продалъ его герцогу, и онъ такъ доволенъ имъ, что почти на немъ одномъ только и здитъ.

Монсоро поблднлъ.

— Да, сказалъ онъ: — славное животное!

— По всему видно, что вы знатокъ въ лошадяхъ, сказалъ Бюсси.

— Да, я уже вчера здилъ на Роланд.

— Отъ-того вы его сегодня опять выбрали?

— Именно.

— Вы, кажется, говорили сейчасъ, что хотите устроить намъ охоту?

— Да, по желанію принца.

— Мн говорили, что здсь много оленей.

— Много.

— А какое мсто намрены вы осмотрть?

— Меридорское имніе.

— А! произнесъ Бюсси, поблднвъ въ свою очередь.

— Не угодно ли вамъ хать со мною? спросилъ Монсоро.

— Нтъ, благодарю, отвчалъ Бюсси:— мн что-то опять нездоровится… я пойду лучше спать.

— Такъ и есть! вскричалъ кто-то звучнымъ голосомъ на порог конюшни:— опять вы встали и вышли безъ моего позволенія!

— Годуэнъ! сказалъ Бюсси:— онъ опять пріймется журить меня. Прощайте, графъ. Поберегите Роланда.

— Будьте спокойны.

— Скажи, чтобъ доложили принцу, что я похалъ осматривать мстности для устройства охоты.

Бюсси удалился, а Монсоро ускакалъ.

— Что съ вами? спросилъ Годуэнъ: — вы такъ блдны, что я начинаю думать, что вы въ-самомъ-дл больны?

— Знаешь ли, куда онъ похалъ? спросилъ Бюсси.

— Не знаю.

— Въ Меридоръ.

— А не-уже-ли вы думали, что онъ не подетъ туда?

— Боже мой! что случится посл вчерашняго происшествія?

— Графиня де-Монсоро отопрется.

— Но онъ самъ видлъ.

— Она увритъ его, что ему померещилось.

— Нтъ, Діана слишкомъ робка.

— Ахъ, графъ, графъ! Плохо же вы знаете женщинъ!

— Реми, я нездоровъ.

— Такъ ступайте домой. Я пропишу вамъ…

— Что такое?

— Пулярдку, кусокъ ветчины и нсколько десятковъ раковъ.

— Ахъ, Боже мой! Я не голоденъ.

— Потому-то и должны сть.

— Реми, я предчувствую, что этотъ палачъ задумываетъ какую-нибудь катастрофу. Напрасно я не принялъ предложенія его хать съ нимъ!

— Это зачмъ?

— Чтобъ защитить Діану.

— Графиня сама съуметъ защитить себя, я уже говорилъ это вамъ и еще разъ повторяю… Пойдемте, вы забываете, что вы нездоровы… Зачмъ вышли вы безъ моего позволенія?

— Меня до того мучило безпокойство, что я не могъ усидть на мст.

Реми пожалъ плечами, увелъ Бюсси и усадилъ его за сытный столъ.

Между-тмъ, графъ де-Монсоро вызжалъ изъ Анжера въ т же ворота, какъ и наканун.

Онъ съ намреніемъ веллъ осдлать себ Роланда, желая удостовриться, случайно, или по привычк умное животное привезло его къ оград парка. Выхавъ изъ дворца, онъ опустилъ поводья.

Роландъ повернулъ немедленно на лво.

Нсколько минутъ спустя, онъ уже бжалъ по извилистой тропинк, потомъ по полю, и наконецъ завернулъ въ лсъ. Какъ и наканун, по мр приближенія къ Меридору, Роландъ ускорялъ свой бгъ, наконецъ, рысь его превратилась въ галопъ и, сорокъ или пятьдесятъ минутъ спустя, графъ де-Монсоро находился у ограды, близь знакомаго ему пролома.

Все окрестъ было тихо, нмо, нигд не видно было другаго коня.

Графъ Монсоро соскочилъ съ лошади, но, чтобъ не подвергнуться опять непріятности воротиться въ городъ пшкомъ, онъ обвилъ поводья вокругъ руки и ползъ на стну.

Но въ паркъ было такъ же тихо и пустынно, какъ и за оградой его. Изрдка олени, рзвязь и играя, пробгали по безконечнымъ аллеямъ.

Графъ разсудилъ, что не зачмъ было терять напрасно времени. Влюбленные, испуганные вчера его появленіемъ, либо отказались отъ своихъ свиданій, либо избрали другое мсто. Онъ слъ на лошадь и посл четверти часа тихой рыси, подъхалъ къ ршетк замка.

Старый баронъ, занимавшійся на двор своими собаками, увидалъ зятя и церемоніально вышелъ къ нему на встрчу.

Діана, сидвшая подъ густымъ деревомъ, читала стихотворенія Маро. Гертруда, врная служанка ея, сидла въ нкоторомъ разстояніи и что-то вышивала.

Поклонившись барону, графъ увидлъ жену и пошелъ къ ней.

Діана встала, ступила три шага впередъ и церемоніально присла.

— Какое спокойствіе, или какое коварство! подумалъ графъ: — я узнаю, какой бсъ обитаетъ въ этомъ тихомъ омут!

Графъ отдалъ коня слуг, и оборотившись опять къ Діан, сказалъ:

— Мн надобно переговорить съ вами, графиня.

— Извольте, графъ, отвчала Діана.

— Останетесь ли вы у насъ, графъ? спросилъ баронъ.

— Останусь до завтра.

Баронъ удалился, чтобъ заняться убранствомъ комнаты зятя своего по всмъ правиламъ гостепріимства.

Монсоро указалъ Діан мсто, съ котораго она встала, а самъ слъ на мсто Гертруды, вперивъ въ молодую женщину проницательный, грозный взоръ.

— Съ кмъ были вы вчера вечеромъ въ парк? спросилъ графъ.

Діана подняла на него ясный, свтлый взоръ.

— Въ которомъ часу? спросила она твердымъ, спокойнымъ голосомъ.

— Въ шесть часовъ.

— Въ какомъ мст?

— Близъ старой роши.

— Я не была тамъ.

— Вы были тамъ, графиня! вскричалъ Монсоро утвердительно.

— Кто это вамъ сказалъ? спросила Діана.

Монсоро былъ до того пораженъ спокойствіемъ ея, что не нашелся, что отвчать, но вскор гнвъ его взялъ опять верхъ надъ смущеніемъ.

— Какъ зовутъ этого человка? вскричалъ онъ.

— Какого человка?

— Который прогуливался съ вами въ парк.

— Я уже сказала вамъ, что не была вчера вечеромъ въ парк.

— А я вамъ говорю, что были! вскричалъ Монсоро, топнувъ ногою.

— Ошибаетесь, холодно отвчала Діана.

— Какъ смете вы отпираться, когда я самъ видлъ?

— А! такъ вы видли?

— Да, я самъ видлъ. Какъ смете вы отпираться, когда въ Меридор нтъ другой женщины, кром васъ?

— Опять ошибаетесь, графъ: Жанна де-Бриссакъ здсь.

— Графиня де-Сен-Люкъ?

— Да, подруга моего дтства.

— А графъ?

— Не отходитъ отъ своей жены, вдь вы знаете, что они обвнчались по любви… Вы, вроятно, ихъ и видли вчера.

— Нтъ, не ихъ!.. Я видлъ васъ съ мужчиной, имени котораго я не знаю, но узнаю, клянусь вамъ!

— Слдовательно, вы твердо убждены въ томъ, что видли меня?..

— Я узналъ васъ, говорятъ вамъ! Вы вскрикнули, и я узналъ васъ по голосу.

— Мы будемъ продолжать начатой разговоръ, когда вы будете разсудительне, графъ, теперь же я считаю боле приличнымъ удалиться.

— Вы останетесь! сказалъ Монсоро, схвативъ Діану за руку.

— Графъ, сказала Діана: — вотъ идетъ г. де-Сен-Люкъ и жена его. Надюсь, вы умрите при нихъ свои порывы.

Въ это самое время, зазвучалъ обденный колокольчикъ, въ конц аллеи появились Сен-Люкъ и жена его.

Они узнали графа и, догадавшись, что присутствіе ихъ могло вывести Діану изъ непріятнаго положенія, скоро приблизились.

Графиня де-Сен-Люкъ съ приличною важностью поклонилась г. Монсоро, Сен-Люкъ радушно подалъ ему руку. Они помнялись привтствіями, потомъ Сен-Люкъ подвинулъ жену свою впередъ, чтобъ она пошла съ графомъ, а самъ предложилъ руку Діан.

Вс пошли къ дому.

Въ Меридорскомъ-Замк обдали въ то время въ девять часовъ утра, по старому обычаю, сохранившемуся со временъ блаженной памяти короля Лудовика XII.

Графъ Монсоро сидлъ между Сен-Люкомъ и женой его. Діана, удаленная отъ мужа, благодаря ловкости Жанны, сидла между Сен-Люкомъ и старымъ барономъ.

За обдомъ разговоръ былъ общій, говорили, разумется, о прибытіи герцога анжуйскаго въ Анжеръ и о неизбжныхъ послдствіяхъ этого происшествія.

Монсоро охотно перемнилъ бы предметъ разговора, но собесдники его были упрямы, о чемъ бы онъ ни заговаривалъ, они все возвращались къ прибытію герцога.

Сен-Люкъ въ жизнь свою не былъ такъ разговорчивъ, Діана взоромъ благодарила его.

— Сен-Люкъ глупъ и болтаетъ какъ сорока, думалъ графъ, отъ него я могу все узнать, онъ откроетъ мн тайну, которая такъ ужасно терзаетъ меня.

Г. Монсоро не могъ знать Сен-Люка, поступивъ ко двору въ то самое время, когда онъ бжалъ отъ него.

Ршившись воспользоваться его мнимой простотой, онъ сталъ дружески разговаривать съ нимъ. Сен-Люкъ же длалъ по-временамъ Діан знаки, какъ-бы желая сказать ей:

— Успокойтесь, графиня, у меня родилась счастливая мысль.

Въ слдующей глав мы узнаемъ мысль Сен-Люка.

VII.
Счастливая мысль г. де-Сен-Люка.

Посл обда, Монсоро взялъ новаго друга своего подъ-руку и вышелъ съ нимъ вмст изъ замка.

— Какъ я счастливъ, сказалъ онъ ему: — что засталъ васъ здсь, вы не поврите, съ какимъ страхомъ я помышлялъ о скук, меня здсь ожидающей.

— Вотъ прекрасно! возразилъ Сен-Люкъ: — а жена ваша? что касается до меня, то съ женою я готовъ жить въ пустын.

— Конечно, отвчалъ Монсоро:— однакожь…

— Что, однакожь?

— Однакожь, я все-таки радъ, что нашелъ васъ здсь.

— Покорно васъ благодарю за комплиментъ, сказалъ Сен-Люкъ, играя золотой зубочисткой:— нтъ! съ такою женою и въ такомъ прелестномъ имніи скучать невозможно.

— Ба! сказалъ Монсоро: — я провелъ половину жизни своей въ лсахъ.

— Тмъ мене вамъ должно быть скучно въ нихъ, сказалъ Сен-Люкъ.— Мн кажется, чмъ доле живешь въ лсахъ, тмъ боле привязываешься къ нимъ, хоть бы этотъ паркъ — какъ онъ очарователенъ! Мн будетъ чрезвычайно грустно, когда прійдется разставаться съ нимъ. Къ-несчастію, эта разлука предстоитъ мн очень-скоро.

— Зачмъ же вы хотите хать?

— Ахъ, графъ! Можетъ ли человкъ располагать своей судьбою? Онъ подобенъ листку, уносимому втромъ по равнинамъ и холмамъ, безъ опредленной цли. Вы счастливы, графъ!

— Счастливъ… чмъ?

— Что можете жить въ этомъ очаровательномъ мст.

— О! сказалъ Монсоро:— я, вроятно, останусь здсь не долго.

— Отъ-чего? Я увренъ, что поживете денька два и не захотите выхать отсюда.

— Нтъ, отвчалъ Монсоро: — нтъ! я совсмъ не страстный поклонникъ природы и не люблю этого парка, которымъ вы такъ восхищаетесь.

— Не любите? спросилъ Сен-Люкъ.

— Не люблю, повторилъ Монсоро.

— Отъ-чего же?

— Отъ-того, что онъ не безопасенъ, какъ мн кажется.

— Не безопасенъ? съ изумленіемъ спросилъ Сен-Люкъ.— Ахъ, да! потому-что онъ такъ обширенъ и уединенъ?

— Нтъ, не потому. Вдь къ вамъ въ Меридоръ прізжаютъ же гости?

— Гости? нтъ, отвчалъ Сен-Люкъ очень-простодушно: — ни души.

— Не-уже-ли?

— Ршительно, ни души.

— Не-уже-ли не прізжалъ кто-нибудь изъ сосдей?

— При мн, по-крайней-мр, никто не прізжалъ.

— И никто изъ придворныхъ? изъ Анжера?

— Никто.

— Быть не можетъ!

— Право, никто.

— Перестаньте, вы обижаете анжуйскихъ дворянъ.

— Не знаю, обижаю ли я ихъ, но чортъ меня побери, если я видлъ здсь хоть одного изъ нихъ!

— Слдовательно, я ошибся.

— Совершенно. Но возвратимся къ прежнему разговору: вы говорили, что паркъ не безопасенъ. Не водятся ли въ немъ медвди?

— О, нтъ,

— Волки?

— Нтъ.

— Воры?

— Можетъ-быть. Знаете ли, любезный графъ: ваша жена очень-хороша собою.

— Да, не дурна.

— Часто ли она прогуливается въ парк?

— Часто: она тоже обожаетъ природу, но къ-чему этотъ вопросъ?

— Такъ, а какъ она прогуливается, одна или съ вами?

— Всегда со мною.

— Всегда?

— Почти-всегда, но къ-чему эти разспросы?

— Такъ, любезный Сен-Люкъ, такъ… Знаете ли…

— Что такое?

— Что мн разсказывали?

— Не знаю. Говорите.

— Вы не разсердитесь?

— Я никогда не сержусь.

— Впрочемъ, мужья обязаны сообщать другъ другу подобныя вещи, мн говорили, что по вечерамъ въ парк бродитъ какой-то мужчина.

— Мужчина?

— Да.

— И этотъ мужчина приходитъ къ моей жен?

— О! я этого не говорю.

— Отъ-чего? Говорите, говорите, любезный мось Монсоро: — это очень-интересно, кто же видлъ этого мужчину?

— Ахъ, оставимте это!

— Нтъ, скажите. Вдь надобно же о чемъ-нибудь разговаривать. А предмета интересне этого я не знаю. Итакъ, вы говорите, что этотъ мужчина приходить къ моей жен. Скажите, пожалуйста!

— Послушайте… признаюсь вамъ откровенно: мн кажется, что онъ приходилъ не къ вашей жен.

— Такъ къ кому же?

— Мн кажется, что онъ приходилъ къ Діан.

— А! тмъ лучше.

— Какъ, тмъ лучше?

— Разумется. Будто вы не знаете, какіе страшные эгоисты мужья. Каждый за себя, Богъ за всхъ!

— Прескверное правило!

— Итакъ, вы думаете, что приходилъ мужчина?

— Не думаю, а видлъ.

— Вы видли мужчину въ парк?

— Видлъ.

— Одного?

— Нтъ, съ графиней Монсоро.

— Когда?

— Вчера.

— Гд?

— Вотъ здсь, нсколько-лве.

Монсоро съ намреніемъ направилъ шаги къ старой рощ и пролому въ оград.

— Ахъ, въ-самомъ-дл! сказалъ Сен-Люкъ: — посмотрите, въ какомъ жалкомъ состояніи эта стна, надо сказать барону, что портятъ его ограду.

— Не подозрваете ли вы кого?

— Кто, я?

— Да.

— Въ чемъ?

— Въ свиданіяхъ съ моею женою.

Сен-Люкъ задумался. Монсоро съ нетерпніемъ ожидалъ результата его размышленій.

— Ну, что? спросилъ онъ.

— Подозрваю… сказалъ Сен-Люкъ:— только одного человка.

— Кого же?

— Васъ, отвчалъ Сен-Люкъ, пристально взглянувъ въ лицо графу.

— Вы шутите, сказалъ Монсоро, съ изумленіемъ взглянувъ на Сен-Люка.

— Ни мало. Въ первые дни своей женитьбы, я самъ длалъ такія штуки. Что жь въ этомъ удивительнаго?

— Я вижу, что вы съ намреніемъ уклоняетесь отъ предмета нашего разговора, но не боитесь, любезный другъ… я вооружился мужествомъ. Помогите же мн узнать, кто былъ этотъ мужчина: вы окажете мн этимъ большую услугу.

Сен-Люкъ почесалъ за ухомъ.

— Право, никого, кром васъ, не знаю, сказалъ онъ.

— Перестаньте шутить, дло это слишкомъ-серьзно…

— Вы думаете?

— Говорятъ вамъ, что я самъ видлъ.

— Гм! Да какъ же проходитъ сюда этотъ мужчина?

— Разумется, тайкомъ.

— Часто?

— Полагаю, если онъ ногами пробилъ себ ступени въ стн, посмотрите.

— Въ-самомъ-дл!

— Не-уже-ли вы никогда не замчали?..

— Правду сказать, замчалъ.

— А! произнесъ Монсоро: — говорите же, что вы замтили?

— Что сюда ходитъ мужчина.

— Что же вы?..

— Не обращалъ на это вниманія, я думалъ, что это вы.

— Говорятъ вамъ, что не я!

— Врю, врю.

— Врите?

— Совершенно.

— Такъ кто же приходилъ?

— Кто-нибудь другой.

Обер-егермейстеръ грозно взглянулъ на Сен-Люка, на лиц котораго выражалась самая наивная безпечность.

— А! вскричалъ онъ съ такимъ гнвомъ, что Сен-Люкъ невольно взглянулъ на него.

— Постойте, сказалъ вдругъ молодой человкъ…

— Говорите, говорите!

— Не приходилъ ли…

— Кто?

— Впрочемъ, нтъ.

— Нтъ?

— А впрочемъ, очень можетъ быть…

— Да кто же? кто, кто?

— Герцогъ анжуйскій.

— Я самъ это думалъ, отвчалъ Монсоро: — но по справкамъ оказалось, что не онъ.

— Эге! герцогъ хитеръ.

— Да, но не онъ былъ здсь.

— Вы требуете, чтобъ я сказалъ вамъ свое мнніе, а между-тмъ, не принимаете моихъ предположеній…

— Вы живете въ замк, слдовательно, должны не предполагать, а знать…

— Постоите, вскричалъ Сен-Дюкъ.

— Нашли?

— Новая мысль. Если не вы, и не герцогъ, такъ, должно быть, я былъ въ парк.

— Вы?

— Отъ-чего же нтъ?

— Зачмъ вамъ снаружи подъзжать къ парку, перелзать черезъ ограду, когда вы можете прямо проидти?

— Э, Боже мой! я ужасно прихотливъ, отвчалъ Сен-Люкъ.

— Но зачмъ вамъ было бжать при моемъ появленіи?

— Какъ, зачмъ? Со страху.

— Такъ, стало-быть, вы поступали дурно? спросилъ графъ, не будучи боле въ силахъ удерживать своего гнва.

— Можетъ-быть.

— Вы, кажется, насмхаетесь надо мною! вскричалъ Монсоро поблднвъ.— Вотъ уже четверть часа, какъ вы толкуете мн пустяки.

— Ошибаетесь! возразилъ Сен-Люкъ, вынувъ изъ кармана часы и взглянувъ на Монсоро такъ пристально и съ такимъ спокойствіемъ, что тотъ невольно задрожалъ, не смотря на свое свирпое мужество: — не четверть часа, а двадцать минутъ.

— Вы оскорбляете меня! вскричалъ граъъ.

— А вы что длаете, разспрашивая меня какъ шпіона?

— А! теперь я все понимаю!

— Позвольте узнать, что вы понимаете?

— Я понимаю, что вы заодно съ измнникомъ, съ трусомъ, котораго я вчера чуть не убилъ.

— Еще бы! Онъ мой другъ.

— Въ такомъ случа, я убью васъ вмсто его.

— Не-уже-ли? Вы убьете меня у себя въ дом? И даже не предувдомивъ меня?

— Подлецовъ и измнниковъ я убиваю какъ собакъ! вскричалъ графъ съ бшенствомъ.

— А, г. де-Монсоро, возразилъ де-Сен-Люкъ:— какъ вы дурно воспитаны! и какъ обращеніе съ дикими зврями сдлало васъ грубымъ! Фи!..

— Разв вы не видите, что теперь я на все способенъ! заревлъ графъ, ставъ предъ Сен-Люка со скрещенными на груди руками и съ лицомъ, обезображеннымъ еще боле яростію.

— Вижу, mordieu, вижу!.. Честное слово, г. де-Монсоро, ярость вамъ не къ-лицу… на васъ смотрть страшно.

Графъ, вн себя, схватился за шпагу.

— Берегитесь, сказалъ Сен-Люкъ:— вы зачинщикъ. Будьте сами свидтелемъ того, что я совершенно равнодушенъ и хладнокровенъ.

— Да, молокососъ, я зачинщикъ! Да, презрнный миньйонъ, я вызываю тебя!

— Такъ потрудитесь перелзть черезъ ограду, г. де-Монсоро, по-ту-сторону мы будемъ на чужой земл.

— Все равно, вскричалъ графъ.

— Вамъ все равно убивать вашихъ гостей, а мн совсмъ не все равно убивать хозяина.

— Такъ пойдемте, сказалъ Монсоро, поспшно перебираясь черезъ ограду.

— Тише, графъ, осторожне, нкоторые камни едва держатся… ради Бога, не ушибитесь!

И Сен-Люкъ отправился вслдъ за обер-егермейстеромъ.

— Скоре, скоре! кричалъ графъ, становясь въ позицію.

— А я еще пріхалъ сюда на отдыхъ! думалъ Сен-Люкъ: — вотъ теб и отдыхъ.

И онъ соскочилъ на другую сторону.

VIII.
Какъ г. де-Сен-Люкъ показалъ г. де-Монсоро ударъ шпагой, которому научилъ его король.

Г. де-Монсоро ожидалъ Сен-Люка со шпагой въ рукахъ и съ бшенствомъ топая ногой.

— Готовъ ли ты? вскричалъ онъ.

— Эге! да вы не церемонитесь, сказалъ Сен-Люкъ:— вы стали спиной къ солнцу, это очень-удобно.

Монсоро отступилъ нсколько въ сторону.

— Вотъ это дло другое, сказалъ Сен-Люкъ:— теперь мн, по-крайней-мр, солнце не будетъ свтить прямо въ глаза.

— Не щади меня, потому-что я тебя щадить не буду! вскричалъ де-Монсоро.

— Не-уже-ли вы, не шутя, хотите убить меня?

— Хочу ли!.. о, да!.. хочу, хочу!

— Человкъ предполагаетъ, а Богъ располагаетъ, сказалъ Сен-Люкъ, обнажая шпагу.

— Что ты говоришь?..

— Что я говорю?.. посмотрите на красные и желтенькіе цвточки, которые растутъ въ трав за вами.

— Что же?

— Я положу васъ на эти цвты!

И онъ сталъ въ позицію, не переставая смяться.

Монсоро съ яростью напалъ на него и нанесъ съ изумительною ловкостью два или три удара, отъ которыхъ Сен-Люкъ искусно уклонился.

— Браво, мось де-Монсоро! говорилъ молодой человкъ, продолжая защищаться отъ отчаянныхъ ударовъ своего противника:— вы очень-мило владете шпагой… и только я, да Бюсси можемъ помряться съ вами… другаго вы давно бы отправили на тотъ свтъ… Браво, мось де-Монсоро!

Монсоро поблднлъ, увидвъ, съ какимъ человкомъ иметъ дло.

— Вамъ, можетъ-быть, удивительно, что я ловко владю шпагой? Надо вамъ сказать, что король, который, какъ вамъ извстно, очень любитъ меня, давалъ мн уроки и научилъ меня, между прочимъ, одному удару, который я сейчасъ буду имть честь показать вамъ. Говорю это для того, что если мн прійдется убить васъ съ разу, такъ, по-крайней-мр, вы будете имть то утшеніе, что васъ убилъ ученикъ самого короля!

— Вы слишкомъ остроумны, сказалъ Монсоро, нападая съ яростью на Сен-Люка.

— Такимъ Богъ меня создалъ, съ скромностью возразилъ молодой человкъ и отскочилъ нсколько въ сторону, чтобъ уклониться отъ удара обер-егермейстера. Это движеніе Сен-Люка заставило и де-Монсоро отскочить въ сторону, но такъ неудачно, что онъ обратился лицомъ прямо къ солнцу.

— А-га! вскричалъ Сен-Люкъ:— вы предупредили мое желаніе! Впрочемъ, я самъ очень-ловко разсчиталъ свой скачокъ. Неправда ли? Сейчасъ у васъ было пятьдесятъ шансовъ изо-ста быть убитымъ, а теперь ровно девяносто девять.

И съ ловкостью, силою и яростью, которыхъ невозможно было предполагать въ этомъ изнженномъ, женоподобномъ молодомъ человк, Сен-Люкъ нанесъ сряду и безъ остановки пять ударовъ обер-егермейстеру, послдній едва успвалъ защищаться, но посл каждаго удара боле-и-боле терялъ присутствіе духа, наконецъ, при шестомъ удар, онъ совершенно растерялся, и шпага Сен-Люка вонзилась въ грудь его.

Монсоро простоялъ еще около секунды, подобно дубу, съ корнями вырванному изъ земли и ожидающему только легкаго дуновенія, чтобъ упасть.

— Вотъ вамъ и вс сто шансовъ, сказалъ Сен-Люкъ:— замтьте, графъ, что вы непремнно упадете на цвты, о которыхъ я вамъ говорилъ.

Силы покинули графа, руки его опустились, глаза закрылись, колни подогнулись, и онъ упалъ на густую траву, испещренную цвтами.

Сен-Люкъ спокойно вытеръ свою шпагу и спокойно смотрлъ, какъ смертная блдность постепенно разливалась по лицу умиравшаго.

— А! вы убили меня… проговорилъ Монсоро.

— Я употреблялъ для того все свое искусство, отвчалъ Сен-Люкъ: — но теперь, когда вы готовы отправиться на тотъ свтъ, мн, чортъ возьми, жаль васъ! Вы ужасно ревнивы, это правда, но вмст съ тмъ вы храбрый человкъ.

И, весьма-довольный этою надгробною рчью, Сен-Люкъ, преклонивъ одно колно возл Монсоро, спросилъ его:

— Скажите мн свою послднюю волю и, даю вамъ честное слово дворянина, она будетъ исполнена, я знаю, что раненнаго всегда мучитъ жажда. Принести вамъ воды?

Монсоро не отвчалъ. Обратившись лицомъ къ трав, онъ зубами кусалъ ее и ногтями рылъ землю, обагренную его кровью.

— Бдняжка! сказалъ Сен-Люкъ вставая.— О, дружба! дружба! Какъ ты иногда дорого стоишь.

Монсоро открылъ глаза, пытался поднять голову и страшно застоналъ.

— Онъ умеръ… сказалъ Сен-Люкъ: — Богъ съ нимъ!.. Легко сказать: Богъ съ нимъ!.. А все-таки я убилъ человка! Глупо!

И, перескочивъ обратно въ паркъ, онъ скорыми шагами пошелъ къ замку.

Вскор онъ увидалъ Діану: она разговаривала съ Жанной.

— Какъ трауръ будетъ ей къ-лицу! подумалъ Сен-Люкъ. Потомъ, подошелъ къ молодымъ женщинамъ, онъ сказалъ Діан:

— Простите, графиня, но мн непремнно надобно сказать слова два жен…

— Извольте, отвчала графиня де-Монсоро: — я пока пойду къ батюшк, въ библіотеку, приходи туда, Жанна, когда переговоришь съ своимъ мужемъ.

— Непремнно, отвчала Жанна.

И Діана удалилась, ласково кивнувъ молодымъ супругамъ головою.

Сен-Люкъ остался одинъ съ женою.

— Что случилось? спросила Жанна весело: — какой ты сегодня мрачный!

— Да, по-невол будешь мраченъ, отвчалъ Сен-Люкъ.

— Что же случилось?

— Маленькая непріятность.

— Съ тобою? спросила робко молодая женщина.

— Не со мною, а…

— Съ кмъ же?

— Съ тмъ, съ кмъ я прогуливался.

— Съ графомъ де-Монсоро?

— Да. Бдный!

— Что съ нимъ случилось?

— Кажется, онъ умеръ.

— Умеръ! вскричала Жанна съ весьма-понятнымъ волненіемъ: — умеръ!

— Да, умеръ.

— Вдь онъ сейчасъ былъ здоровъ, говорилъ, глядлъ…

— Отъ-того онъ и умеръ, что слишкомъ-много говорилъ и глядлъ.

— Сен-Люкъ, другъ мой! вскричала молодая женщина, схвативъ обними руками мужа.

— Что?

— Ты скрываешь отъ меня…

— Право, ничего не скрываю, я даже готовъ сказать, гд онъ умеръ.

— Гд?

— Тамъ, за оградой, гд другъ нашъ Бюсси обыкновенно привязываетъ свою лошадь.

— Ты убилъ его!

— Разумется, я. Кому же больше? Насъ было двое: я возвращаюсь домой живъ и здоровъ… Кажется, тутъ не трудно угадать, кто кого убилъ.

— Несчастный!

— Ахъ, моя милая, ты ничего не знаешь: онъ самъ вызвалъ, оскорбилъ меня, онъ первый обнажилъ шпагу. Что жь мн было длать?

— О! это ужасно, ужасно! Бдный графъ!

— Ну, такъ и есть! Я готовъ держать пари, что черезъ недлю Монсоро прослыветъ святымъ, а я злодемъ, извергомъ!

— Но ты не можешь доле оставаться здсь! вскричала Жанна:— ты не можешь жить подъ кровомъ человка, убитаго тобою.

— Я это очень-хорошо знаю, а потому и пришелъ просить тебя готовиться къ отъзду.

— Не раненъ ли ты, другъ мой?

— А! теперь я помирюсь съ тобою за этотъ вопросъ, нтъ, у меня, благодаря Бога, нтъ и царапины.

— Такъ удемъ.

— И поскоре, потому-что всть объ этомъ несчастномъ приключеніи быстро распространится.

— Какое несчастіе! вскричала г-жа де-Сен-Люкъ.

— Что длать!

— Ахъ, Боже мой! сказала Жанна: — да вдь теперь Діана вдова?

— Эта мысль не покидала меня.

— Посл поединка?

— Нтъ, прежде.

— Я пойду увдомлю ее…

— Осторожне… пощади ея чувствительность.

— Какой ты злой! А ты, между-тмъ, вели сдлать лошадей какъ-бы для прогулки.

— Славная мысль! Пожалуйста, думай и распоряжайся за меня, потому-что, признаюсь, я совсмъ растерялся.

— Но куда мы подемъ?

— Въ Парижъ.

— Въ Парижъ? а король?

— Король, вроятно, все забылъ, съ-тхъ-поръ, какъ мы разстались, было столько различныхъ происшествій, что ему теперь не до меня. Притомъ же, если будетъ война, я долженъ быть при немъ.

— Хорошо, демъ въ Парижъ.

— Да, только достань мн перо и чернилъ.

— Кому ты хочешь писать?

— Бюсси, не могу же я ухать, не предувдомивъ его.

— Правда, у меня въ комнат ты найдешь все, что нужно для письма.

Сен-Люкъ немедленно пошелъ въ комнату жены и нсколько дрожащею еще рукою на-скоро написалъ слдующія слова:

‘Любезный другъ!

‘Молва скоро донесетъ до васъ всть о несчастіи, приключившемся съ графомъ де-Монсоро, въ старой рощ мы имли довольно-живой спорь касательно дйствій и причинъ поврежденія оградъ и неудобства лошадей, возвращающихся домой безъ сдоковъ. Въ самомъ жару спора, г. де-Монсоро упалъ на траву и упалъ такъ несчастливо, что убился на мст.

‘На вки другъ вашъ
‘Сен-Люкъ.’

‘P. S. Такъ-какъ описаніе происшествія можетъ показаться вамъ не совсмъ вроятнымъ, то я долженъ прибавить, что въ минуту паденія графа, у насъ обоихъ были шпаги въ рукахъ.

‘Узжаю сейчасъ въ Парижъ мириться съ королемъ, посл этого несчастнаго событія, мн здсь оставаться довольно-опасно.’

Десять минутъ спустя, слуга барона скакалъ во весь галопъ съ этимъ письмомъ въ Анжеръ, между-тмъ, какъ въ то же время графъ и графиня де-Сен-Люкъ вызжали на парижскую дорогу, оставивъ Діану одну въ горести и нершимости, открыть ли старому барону всю истину.

Она не захотла проститься съ Сен-Люкомъ.

— Услуживай посл этого! сказалъ онъ своей жен,— вс люди неблагодарны, исключая меня одного.

IX.
Какъ вдовствующая королева весьма-неторжественно вступила въ городъ Анжеръ.

Въ то самое время, когда графъ де-Монсоро упалъ, пораженный въ грудь шпагою Сен-Люка, громкіе трубные звуки раздавались у анжерскихъ воротъ, накрпко запертыхъ, какъ мы уже знаемъ.

Извщенные стражи подняли флагъ и отвчали подобными же фанфарами.

Катерина де-Медичи намревалась вступить въ Анжеръ съ довольно-величественною свитою.

Герцогъ послалъ за Бюсси, а самъ легъ въ постель.

Аріи, съигранныя анжерскими трубачами, были очень-хороши, но он не имли ничего общаго съ звуками, отъ которыхъ рушились нкогда стны, анжерскіе ворота не отворялись.

Катерина выглянула изъ своего экипажа, чтобъ показаться стражамъ, въ полной увренности, что величіе королевскаго лица сильне подйствуетъ на нихъ, нежели вс фанфары въ свт. Анжерская милиція увидла королеву, вжливо поклонилась ей, но ворота не отворялись.

Катерина послала одного изъ своихъ дворянъ къ рогатк. Дворянина приняли весьма-вжливо. Онъ требовалъ, чтобъ ворота были немедленно отперты и чтобъ вдовствующая королева была принята съ надлежащими почестями. Ему отвчали, что Анжеръ военный, укрпленный городъ, а, слдовательно, въздъ въ него былъ сопряженъ съ нкоторыми необходимыми обрядами.

Дворянинъ въ смущеніи воротился къ своей повелительниц, и тогда Катерина произнесла съ мрачною горечью слово, заставившее затрепетать всю свиту ея:

— Я жду! сказала она.

Бюсси полчаса уговаривалъ принца лично принять мать, но, видя его упорство, ршился самъ выхать къ ней на встрчу. Онъ приказалъ великолпно осдлать коня, избралъ пятерыхъ дворянъ, наиболе ненавистныхъ вдовствующей королев, и тихимъ шагомъ похалъ принимать ея величество.

Катерин надоло уже — не ждать, но придумывать мщеніе заставлявшимъ ее такъ долго ждать.

Она вспомнила арабскую сказку, въ которой возмутившійся духъ, заключенный въ мдный сосудъ, клянется обогатить того, кто спасетъ его въ первые десять вковъ его заточенія, но, наскучивъ ждать, клянется умертвить несчастнаго, который вздумалъ бы разбить крышку сосуда.

Катерина была въ такомъ же положеніи. Она сначала намревалась обласкать дворянъ, которые выйдутъ къ ней на встрчу, потомъ поклялась мстить дерзкому, кто первый покажется.

Бюсси показался у рогатки. Онъ очень-хладнокровно посмотрлъ впередъ и спросилъ:

— Кто идетъ?

Катерина ожидала колнопреклоненіи, придворные съ безпокойствомъ и боязнію смотрли на нее.

— Ступайте къ рогатк, сказала она, обратившись къ своему дворянину: — они спрашиваютъ: кто идетъ? Это, вроятно, гоже обрядъ… Ступайте, отвтьте имъ.

Дворянинъ подошелъ къ самой рогатк.

— Ея величество вдовствующая королева желаетъ вступить въ Анжеръ, сказалъ онъ.

— Очень-хорошо, возразилъ Бюсси: — потрудитесь поворотить налво, шагахъ въ восьмидесяти отсюда вы найдете вылазку.

— Вылазку! вскричалъ дворянинъ: — вылазку! для прозда ея величества!

Но Бюсси уже не слышалъ его. Вмст съ своими пріятелями, съ трудомъ удерживавшимися отъ смха, онъ направился уже къ тому мсту, которое назначилъ для възда королевы-матери.

— Изволили ли вы слышать, ваше величество? спросилъ дворянинъ: — вылазку!

— Слышала, слышала!.. Пойдемъ туда, если другаго прозда нтъ.

И молнія взгляда ея поразила неосторожнаго, осмлившагося повторить оскорбленіе, причиненное его повелительниц.

Кортежъ поворотилъ влво, и ворота вылазки отворились.

Бюсси съ обнаженной шпагой въ рукахъ вышелъ на встрчу Катеринъ и почтительно поклонился ей, вокругъ него перья на шляпахъ подметали пыль съ земли.

— Добро пожаловать, ваше величество! Анжерцы принимаютъ васъ съ распростертыми объятіями, сказалъ онъ.

Королева вышла изъ экипажа и, опираясь на одного изъ дворянъ своей свиты, пошла къ узкому, мрачному проходу, отвтивъ только слдующія слова:

— Благодарю, г. де-Бюсси.

Это было заключеніе долгихъ ея размышленій.

Она гордо выступала впередъ. Бюсси поспшно подскочилъ къ ней и даже остановилъ ее за руку.

— Осторожне, ваше величество, сказалъ онъ: — не ударьтесь, проходъ очень-низокъ.

— Стало-быть, надобно наклониться? спросила королева:— какъ быть? Я не привыкла входить въ города съ поникшею главою.

Эти слова, произнесенныя съ невыразимымъ спокойствіемъ и простотою, заключали въ себ тайный, многозначащій смыслъ, заставившій призадуматься даже самого Бюсси.

— Берегись! шепнулъ ему Ливаро на ухо.

— Ба! возразилъ Бюсси:— то ли еще она увидитъ!

Съ помощію блока, экипажъ ея величества перетащили черезъ стну.

Королева опять сла въ него, чтобъ хать ко дворцу. Бюсси и друзья его вскочили на лошадей и заняли мста по обимъ сторонамъ экипажа.

— Но гд сынъ мой? спросила внезапно Катерина: — гд герцогъ анжуйскій?

Она долго крпилась, но наконецъ гнвъ заставилъ ее сдлать этотъ вопросъ. Отсутствіе Франсуа въ подобную мнуту было верхомъ оскорбленія.

— Герцогъ боленъ, иначе не преминулъ бы поспшить на встрчу вашему величеству.

Тогда Катерина вскрикнула съ дивнымъ лицемріемъ:

— Боленъ! мой бдный сынъ боленъ! Скоре, господа, скоре! О, что вы мн не сказали этого прежде!

Бюсси съ изумленіемъ посмотрлъ на нее, стараясь угадать, точно ли голосъ матери заговорилъ въ ней.

— Знаетъ ли онъ, что я пріхала? спросила Катерипа посл краткаго молчанія, во время котораго проницательнымъ взглядомъ окинула всхъ присутствующихъ.

— Знаетъ, ваше величество.

Катерина стиснула зубы.

— Такъ, должно быть, онъ очень-боленъ? сказала она съ видомъ состраданія.

— Очень, отвчалъ Бюсси.— Принцъ подверженъ внезапнымъ болзнямъ.

— Такъ онъ внезапно занемогъ?

— Внезапно и совершенно-неожиданно.

— А! произнесла королева, опустивъ глаза.

Они подъхали ко дворцу. На площади толпился народъ.

Бюсси поспшно побжалъ впередъ и запыхавшись вошелъ къ герцогу.

— Она здсь! сказалъ онъ.— Берегитесь!

— Что она, разсердилась?

— До-нельзя.

— Жалуется?

— О, нтъ! хуже того: улыбается.

— Что народъ?

— Ничего, со страхомъ и боязнію глядитъ на королеву, народъ хоть не знаетъ, но инстинктивно угадываетъ ее.

— А она?

— Кланяется и кусаетъ ногти.

— Чортъ возьми!

— Именно, ваше высочество, чортъ возьми! Смотрите, перехитрите ее!

— Я долженъ держаться войны, не такъ ли?

— Держитесь! Въ-особенности торгуйтесь съ нею хорошенько!— Чтобъ получить десять, просите сто: и все-таки получите не боле пяти.

— Не-уже-ли ты считаешь меня такимъ малодушнымъ?..— Вс ли здсь? Отъ-чего Монсоро не воротился? спросилъ герцогъ.

— Онъ, кажется, въ Меридор…— Мы обойдемся и безъ него.

— Ея величество королева! вскричалъ слуга, растворивъ дверь.

И въ то же мгновеніе на порог явилась Катерина блдная и вся въ черномъ, по своему обыкновенію.

Герцогъ анжуйскій сдлалъ движеніе, какъ-бы желая встать.— Но съ живостію, изумительною въ ея лта, Катерина предупредила его, бросилась къ нему въ объятія и стала покрывать его поцалуями.

— Она задушитъ его своими поцалуями! подумалъ Бюсси.

Но она не удовольствовалась поцалуями: она заплакала!

— Берегитесь, шепнулъ Антраге Рибераку:— за каждую слезинку мы заплатимъ потоками крови.

Катерина сла у изголовья сына, по знаку Бюсси, вс присутствовавшіе удалились.— Онъ же самъ преспокойно облокотился къ одной изъ колоннъ кровати.

— Мось де-Бюсси, сказала Катерина: — не угодно ли вамъ будетъ позаботиться о моей свит?— Вдь, посл сына моего, вы нашъ лучшій другъ и первое лицо въ его дом. Пожалуйста, окажите мн эту услугу.

Невозможно было не повиноваться.

— Она перехитрила меня, подумалъ Бюсси.

— Счастливъ, что могу услужить вашему величеству, сказалъ онъ вслухъ.

— Постой, проворчалъ онъ, удаляясь: — вдь здсь не Лувръ… ты всхъ закоулковъ не знаешь… я подслушаю васъ.

И онъ вышелъ, не сдлавъ даже знака герцогу.— Катерина опасалась Бюсси и не спускала съ него глазъ.

Прежде всего, королева хотла узнать, притворялся ли Франсуа, или точно былъ боленъ. Сообразно съ этимъ намревалась она и дйствовать.

Но Франсуа, какъ достойный сынъ подобной матери, чудесно съигралъ свою роль. Она плакала — его трясла лихорадка.

Катерина поврила его болзни и очень тому обрадовалась, надясь имть боле вліянія на умъ, ослабленный тлесными страданіями. Она снова принялась ласкать, цаловать герцога, снова заплакала. Послднее обстоятельство изумило герцога, и онъ спросилъ королеву о причин слезъ ея.

— Ахъ, сынъ мой! ты подвергался большой опасности!

— Спасаясь изъ Лувра, матушка?

— Нтъ, посл того.

— Отъ-чего же?

— Люди, помогавшіе теб спастись…

— Что же?

— Эти люди твои злйшіе враги…

— Она ничего не знаетъ, но ей очень хочется узнать…

— Король наваррскій! сказала она внезапно:— вчный врагъ нашего рода… о! я узнаю его.

— А! подумалъ Франсуа: — она все знаетъ.

— Повришь ли, продолжала она:— что Генрихъ-Наваррскій хвастаетъ этимъ поступкомъ и разсказываетъ, что онъ очищаетъ себ дорогу къ престолу?

— Не можетъ-быть, возразилъ герцогъ: — васъ обманули, матушка. Король наваррскій не принималъ никакого участія въ моемъ бгств, я не видалъ его цлые два года.

— Но я говорю не объ одной этой опасности, сынъ мой, сказала Катерина, понявъ, что она слишкомъ поспшила.

— Что же еще? спросилъ Франсуа, устремивъ взоръ на занавсъ въ альков, слегка заколыхавшійся.

Катерина приблизилась къ Франсуа и голосомъ, исполненнымъ ужаса, произнесла:

— Гнвъ короля! страшный гнвъ короля!

— И этой опасности я не страшусь, ваше величество: — пусть король гнвается, сколько ему угодно, я въ безопасности.

— Ты думаешь? спросила она голосомъ, исполненнымъ угрозы.

Занавсъ заколыхался.

— Я увренъ въ томъ, отвчалъ герцогъ:— тмъ боле, добрая матушка, что вы сами сюда пріхали.

— Какъ же это? спросила Катерина, обезпокоенная хладнокровіемъ сына.

— Еслибъ я не находился въ безопасности, то король, вроятно, не пустилъ бы васъ ко мн и не далъ бы мн въ руки такого драгоцннаго залога, какъ ваше величество, отвчалъ герцогъ, взглянувъ на занавсъ.

Катерина съ испугомъ подняла голову.

— Залогъ! я! вскричала она.

— Самый священный и неприкосновенный залогъ, возразилъ принцъ улыбаясь и цалуя руку матери.

Катерина съ отчаяніемъ опустила руки, она не знала, что позади ея, за всми движеніями герцога наблюдалъ Бюсси, взглядами и знаками научавшій его какъ поступать.

— Сынъ мой, продолжала она посл минутнаго молчанія:— вы угадали, я пришла къ вамъ съ предложеніемъ мира!…

— Говорите, матушка, сказалъ Франсуа: — вы знаете, съ какимъ почтеніемъ я готовъ васъ слушать, тмъ боле, что мы, какъ кажется, начинаемъ понимать другъ друга.

X.
Важныя слдствія отъ ничтожныхъ причинъ.

Въ этой первой части разговора, вс невыгоды были на сторон Катерины. Неудача была такъ неожиданна, что королева никакъ не могла объяснить себ причины твердости принца, но вдругъ весьма-ничтожное обстоятельство дало совершенно-другой оборотъ всему длу.

Бывали примры, что перемна направленія втра измняла видъ поля битвы, побждавшіе превращались въ побждаемыхъ и на оборотъ: лучшее доказательство тому Маренго и Ватерлоо. Одна песчинка измняетъ ходъ сильнйшихъ машинъ.

Бюсси находился въ потаенномъ корридор, примыкавшемъ къ алькову герцога анжуйскаго, такъ-какъ королева сидла къ нему спиною, то по-временамъ онъ могъ выглядывать изъ-за занавса и длать знаки герцогу.

Читатели очень-хорошо понимаютъ, что Бюсси всего боле опасался мирныхъ договоровъ, враждебныя отношенія позволяли ему оставаться въ анжуйской провинціи, наблюдать за графомъ де-Монсоро и навшать жену его.

Эта весьма-простая политика чрезвычайно запутывала политику Франціи: важныя слдствія отъ ничтожныхъ причинъ.

Вотъ почему, мигая глазами, размахивая руками, качая головой, Бюсси старался располагать своего повелителя къ враждебнымъ отношеніямъ, а герцогъ, боявшійся Бюсси, слушалъ его.

И такъ, Катерина была совершенно побждена и придумывала уже, какъ бы отступить съ честію, когда незначительное обстоятельство, почти столь же неожиданное, какъ и твердость принца, пришло къ ней на помощь.

Во время сильнйшаго упорства герцога анжуйскаго, Бюсси вдругъ почувствовалъ, что кто-то дергалъ его за плащъ. Не желая потерять ни слова изъ разговора матери съ сыномъ, онъ нетерпливо махнулъ рукой и ударилъ кого-то по пальцамъ. Тогда молодой человкъ невольно оглянулся.

За нимъ стоялъ Реми.

Бюсси хотилъ что-то сказать, но Реми приложилъ палецъ ко рту и сдлалъ молодому графу знакъ, чтобъ онъ послдовалъ за нимъ въ сосднюю комнату.

— Что теб надо? нетерпливо спросилъ Бюсси: — говори скоре, мн некогда!

— Письмо! отвчалъ Реми шопотомъ.

— Чортъ тебя возьми! для пустаго письма ты отвлекаешь меня отъ чрезвычайно-любопытнаго и важнаго разговора.

Эта выходка ни мало не смутила Годуэна.

— Письма бываютъ разныя, сказалъ онъ.

— Конечно, отвчалъ Бюсси:— откуда же это письмо?

— Изъ Меридора.

— О! съ живостію произнесъ Бюсси:— изъ Меридора! Благодарю, мой добрый Реми, благодарю!

— А-га! стало-быть, теперь я вамъ не мшаю?

— Ты мн никогда не мшаешь!.. Гд же письмо?

— Письмо это такъ важно, что посланный хочетъ отдать вамъ его лично, въ собственныя руки. Отъ-того я и осмлился побезпокоить васъ.

— Ты прекрасно сдлалъ. Гд посланный?

— Тамъ.

— Приведи его сюда.

Реми отворилъ дверь и позвалъ конюха.

— Вотъ графъ де-Бюсси, сказалъ ему Реми, указавъ на молодаго человка.

— Отдай мн письмо, сказалъ Бюсси и подалъ конюху пистолю.

— О! я знаю васъ, отвчалъ посланный, отдавая графу письмо.

— Это отъ нея?

— Нтъ, отъ него.

— Отъ кого? съ живостію спросилъ Бюсси, смотря на адресъ.

— Отъ господина де-Сен-Люка.

— А!

Бюсси слегка поблднлъ, подумавъ, что письмо не отъ графини, а отъ мужа ея, мы уже знаемъ, что одна мысль о Меридор заставляла блднть Бюсси.

Онъ отвернулся, чтобъ прочесть письмо и скрыть волненіе, которое могло быть слдствіемъ важнаго сообщенія, заключавшагося въ немъ.

Бдный Бюсси очень-хорошо сдлалъ, что отвернулся, едва онъ пробжалъ письмо, какъ кровь съ силою бросилась ему въ голову, яркая краска смнила на лиц его прежнюю блдность, голова закружилась и, не будучи въ состояніи удержаться на ногахъ, онъ опустился на стулъ, стоявшій близь окна.

— Ступай съ Богомъ, сказалъ Реми конюху, безсмысленно вытаращившему глаза, и вытолкалъ его за дверь.

Конюхъ пустился бжать со всхъ ногъ, угадывая, что въ принесенномъ имъ извстіи не было ничего утшительнаго, онъ боялся, чтобъ у него не отняли пистоли.

Реми воротился къ графу и, взявъ его за руку, сказалъ:

— Mordieu! отвчайте, графъ, отвчайте скоре, что съ вами, или я буду вынужденъ пустить вамъ кровь!

Бюсси всталъ, онъ не былъ боле ни красенъ, ни пораженъ: онъ былъ мраченъ.

— Посмотри, сказалъ онъ:— что Сен-Люкъ для меня сдлалъ.

И онъ подалъ письмо доктору.

Реми сталъ читать.

— Что же? сказалъ онъ наконецъ: — все это весьма-хорошо и похвально со стороны господина де-Сен-Люка. Пройдетъ девять мсяцовъ, и я буду имть честь лечить графиню де-Бюсси. Mordieu! не боитесь, я такой же искусный акушеръ, какъ и хирургъ.

— Да, я женюсь на ней.

— Еще бы!.. По всему видно, что она васъ любить, отвчалъ Реми.

— Монсоро убитъ!..

— Убитъ! повторилъ Годуэнъ:— вотъ здсь написано.

— О! мн кажется, что все это сонъ, мечта! Не-уже-ли между мною и счастіемъ не будетъ боле этого мрачнаго, блднаго привиднія?.. О, нтъ, это не можетъ быть!.. Мы ошибаемся, Реми.

— Мы ни мало не ошибаемся, графъ. Прочтите еще разъ письмо и вы убидитесь! ‘Г. де-Монсоро упалъ на траву и упалъ такъ несчастливо, что убился на мст!’ Ясно, кажется.

— Но въ такомъ случа, продолжалъ Бюсси, не обращая вниманія на слова молодаго доктора и преслдуя разнородныя мысли, толпившіяся въ ум его: — въ такомъ случа, Діана не можетъ остаться въ Меридор. Я не хочу этого. Она должна переселиться въ другое мсто, гд бы скоре забыла о несчастномъ приключеніи…

— Куда же лучше, какъ не въ Парижъ? сказалъ Годуэнъ: — въ Париж все легко забывается.

— Ты правъ, она поселится опять въ маленькомъ домик въ Турнельской-Улиц, и въ уединеніи мы проведемъ десять мсяцевъ ея вдовства…

— Все это прекрасно, сказалъ Реми: — но тутъ есть маленькое препятствіе.

— Какое?

— Чтобъ намъ можно было хать въ Парижъ, нужно…

— Что?

— Чтобъ братья помирились.

— Правда! вскричалъ Бюсси: — правда. О, Боже мой! надобно спшить…

— Въ Меридоръ?

— Нтъ, мн нельзя, неприлично хать теперь въ Меридоръ, притомъ же, важное дло удерживаетъ меня здсь. Но позжай ты.

— Прямо въ замокъ?

— Нтъ, поскачи сперва къ старой рощ, можетъ-быть, она ждетъ меня тамъ. Еслижь ея тамъ нтъ, такъ ступай прямо въ замокъ.

— Что же мн сказать ей?

— Что я безъ ума!..

И, пожавъ руку молодому человку, на котораго онъ могъ положиться какъ на самого-себя, Бюсси воротился на прежнее мсто, въ альковъ принца.

Въ отсутствіе Бюсси, Катерина успла уже частію овладть умомъ своего сына.

— Франсуа, говорила она:— кажется, мать и сынъ всегда должны понимать другъ друга.

— Не всегда.

— Всегда, если мать захочетъ.

— За что же вы лишаете сына права имть свою волю? возразилъ герцогъ, взглянувъ на занавсъ и тщетно ища одобрительнаго взгляда Бюсси.

— Воля матери священна! вскричала Катерина: — слышишь ли, Франсуа?

И выраженіе голоса ея сильно противоречило словамъ: слова были повелительны, голосъ былъ умоляющій.

— Конечно, возразилъ герцогъ анжуйскій, улыбаясь.

— Да, сказала Катерина: — я желаю мира и готова на вс пожертвованія, чтобъ достичь своей цли!

— А! произнесъ Франсуа.

— Да, да, любезный сынъ мой: говори, требуй, приказывай!

— О, матушка! вскричалъ Франсуа, смущенный своимъ вовсе-неожиданнымъ торжествомъ.

— Послушай, сынъ мой, продолжала Катерина ласковымъ голосомъ: — вдь ты не хочешь проливать кровь своихъ соотечественниковъ? О, нтъ! Ты не можешь хотть, чтобъ братъ возсталъ на брата!

— Мой братъ оскорбилъ меня, и я уже не признаю его на братомъ, ни королемъ.

— За что же я буду страдать? Разв я оскорбила тебя?

— Вы не оскорбили, но отвергли, покинули меня! продолжалъ принцъ, полагая, что Бюсси все еще въ альков.

— А! ты хочешь моей смерти! произнесла Катерина мрачнымъ голосомъ.— Хорошо же! Я умру… какъ должна умереть мать, дти которой возстаютъ другъ на друга!

Очень-понятно, что Катерина и не думала умирать.

— О! не говорите этого, матушка! вскричалъ Франсуа: — слова ваши раздираютъ мн сердце!

Очень-понятно, что слова королевы ни мало не раздирали сердца принца.

Катерина залилась слезами.

Герцогъ взялъ ее за руки и старался утшить, бросая безпокойные взгляды на альковъ.

— Чего же ты хочешь? продолжала Катерина:— скажи, что теб нужно?

— Скажите лучше, чего вы хотите, матушка? Говорите, я слушаю, сказалъ Франсуа.

— Я хочу, чтобъ ты вернулся въ Парижъ, любезный сынъ мой, я желаю, чтобъ ты воротился ко двору своего брата, простирающаго къ теб руки.

— Понимаю, mordieu! понимаю, не онъ, а Бастилія простираетъ ко мн руки.

— Нтъ, нтъ, клянусь честію, именемъ матери, кровію Спасителя нашего, Іисуса-Христа,— и Катерина набожно перекрестилась: — король прійметъ тебя съ любовію и почетомъ.

Герцогъ не спускалъ взора съ алькова.

— Соглашайся, сынъ мой, соглашайся!.. Назначай свои условія: требуй новыхъ удловъ, новыхъ почестей!

— Благодарю, ваше величество! Сынъ вашъ оказалъ мн большую почесть, назначивъ ко мн стражами своихъ четырехъ отвратительныхъ миньйоновъ.

— Забудь это, теперь ты самъ можешь выбрать себ свою стражу, и пусть капитаномъ ея будетъ хоть господинъ де-Бюсси.

Это предложеніе, которое, по мннію принца, должно было польстить и самолюбію Бюсси, совершенно поколебало его ршимость: онъ бросилъ еще взглядъ къ алькову, опасаясь встртить грозный взоръ своего друга… но, о диво! Онъ увидлъ Бюсси улыбавшагося, веселаго и одобрительно покачивавшаго головою.

— Это что значитъ? подумалъ герцогъ анжуйскій: — не-уже-ли Бюсси только для того и добивался войны, чтобъ сдлаться капитаномъ моей стражи?

— Слдовательно, прибавилъ онъ вслухъ, но какъ-бы разсуждая самъ-съ-собою:— слдовательно, я долженъ согласиться?

— Да, да, да! говорилъ Бюсси руками, плечами и головой.

— Я долженъ оставить анжуйскую провинцію и вернуться въ Парижъ? продолжалъ принцъ.

— Да, да, да! показывалъ Бюсси съ возраставшею живостью.

— Конечно, сынъ мой, сказала Катерина:— не-уже-ли теб такъ трудно воротиться въ Парижъ?

— Ничего не понимаю! думалъ герцогъ.— Мы условились, чтобъ я не принималъ никакихъ предложеній, а теперь онъ самъ совтуетъ мн мириться.

— Что же? спросила Катерина съ боязнію:— ты молчишь?

— Я подумаю, отвчалъ герцогъ, желая предварительно переговорить съ Бюсси:— а завтра…

— Онъ сдается, подумала Катерина.— Я одержала-таки побду!

— Впрочемъ, думалъ герцогъ:— Бюсси правъ…

Мать и сынъ нжно обнялись и разстались.

XI.
Какъ г. де-Монсоро открылъ, закрылъ и опять открылъ глаза, изъ чего слдуетъ, что онъ былъ еще живъ.

Пріятно имть хорошаго друга, тмъ боле пріятно, что хорошіе друзья весьма-рдки. Реми самъ сознавался въ этомъ, приближаясь къ Меридору на одномъ изъ лучшихъ коней герцога. Онъ охотне взялъ бы Роланда, но опоздалъ: Роландъ, какъ мы знаемъ, былъ въ Меридор.

— Я очень люблю г. де-Бюсси, говорилъ Годуэнъ дорогой:— да, кажется, и онъ меня любитъ. Вотъ отъ-чего я сегодня такъ веселъ: я счастливъ за двоихъ!

Вздохнувъ изъ глубины души, онъ прибавилъ:

— Уфъ! кажется, грудь моя не довольно-широка для вмщенія всего моего счастія!..

Надобно, однакожь, приготовиться къ тому, что я скажу Діан:

Если она будетъ печальна, церемонна, пасмурна, то я молча раскланяюсь и приложу руку къ сердцу.

Еслижь она улыбнется, такъ я для своей собственной потхи сдлаю нсколько антрша и пируэтовъ.

Если г. де-Сен-Люкъ еще въ замк, въ чемъ я весьма сомнваюсь, то я произнесу ему латинскую рчь… А! вотъ я и въ старой рощ!

Реми приближался къ оград.

Вдругъ лошадь его остановилась, раздула ноздри, уперлась въ землю передними ногами. Реми, скакавшій во весь галопъ и не ожидавшій этой внезапной остановки, чуть не перелетлъ черезъ голову лошади.

Какъ смлый и искусный здокъ, Реми пришпорилъ коня, но тотъ не трогался.

Не понимая причины этого упрямства, Реми осмотрлся и замтилъ на трав большую лужу крови, мало-по-малу всасываемой землею и покрывавшей полевые цвтки рыжеватой пной.

— Ого! вскричалъ онъ:— не здсь ли г. де-Сен-Люкъ отправилъ г. де-Монсоро на тотъ свтъ?

Реми опять сталъ осматриваться.

Въ десяти шагахъ, подъ деревомъ, онъ увидалъ неподвижное тло.

— Ба, ба, ба! Монсоро! произнесъ Реми.— Hic obiit Nemrod. Если вдова оставляетъ его въ добычу воронамъ и коршунамъ, такъ это добрый знакъ для насъ, и мн прійдется плясать для своей потхи.

И, соскочивъ съ лошади, Реми пошелъ къ трупу.

— Странно, сказалъ онъ: — онъ здсь, мертвъ, а лужа крови тамъ. А! вотъ и слдъ… онъ, вроятно, доползъ сюда… или, что еще вроятне, добрый г. де-Сен-Люкъ дотащилъ его сюда и прислонилъ къ дереву, чтобъ кровь не бросилась ему въ голову. Да, онъ мертвъ… глаза открыты, неподвижны…

Вдругъ Реми отступилъ съ невольнымъ страхомъ, глаза стали медленно закрываться и еще боле страшная, синеватая блдность покрыла лицо мнимаго мертвеца.

Реми самъ поблднлъ, но такъ-какъ онъ былъ врачъ, то-есть порядочный матеріалистъ, то почесалъ кончикъ носа и проговорилъ:

— Credere portends mediocre. Если онъ закрылъ глаза, такъ, стало-быть, живъ еще.

Но такъ-какъ, не смотря на его матеріализмъ, обстоятельство было довольно-непріятное, то Реми почувствовалъ нкоторую слабость въ колняхъ и опустился къ подножію дерева, возл самаго трупа.

— Не помню, сказалъ онъ: — гд я читалъ, что посл смерти проявляются иногда нкоторые феномены движенія, свидтельствующіе только о начал разложенія тла… Экій злой!.. Даже посл смерти своей онъ не даетъ намъ покоя. Экій безпокойный!.. Да, глаза закрылись и блдность увеличилась… color albas chroma chloron, какъ говорить Гальянъ, color albus, какъ говоритъ весьма-умный ораторъ, нкій Цицеронъ, впрочемъ не трудно узнать живъ онъ, или мертвъ: стоитъ только вонзить ему шпагу въ животъ… если онъ не дрогнетъ, такъ, стало-быть, мертвъ.

И Реми готовился уже исполнить этотъ человколюбивый опытъ, онъ схватился уже за шпагу, когда Монсоро опять открылъ глаза.

Это обстоятельство опять сильно поразило Реми: онъ скоро вскочилъ, и холодный потъ выступилъ на лбу его.

Мертвецъ уже не закрывалъ глазъ.

— Онъ живъ! проговорилъ Реми: — живъ! Хороши же мы теперь!

Невольная мысль представилась уму молодого человка.

— Онъ живъ, это правда, сказалъ онъ: — но разв я не могу убить его?

И онъ посмотрлъ въ лицо обер-егермейстера.

Монсоро смотрлъ ему прямо въ глаза съ такимъ страинымъ выраженіемъ, какъ-будто бы угадывалъ его намренія.

— Фи! вскричалъ вдругъ Реми: — фи! какая скверная мысль! Еслибъ онъ былъ здоровъ и стоялъ передо мною твердо на ногахъ, такъ я убилъ бы его съ удовольствіемъ, съ радостію!.. Но теперь… о! это было бы подло!

— Помогите! проговорилъ Монсоро: — помогите, умираю!

— Mordieu! сказалъ Реми:— какое критическое положеніе? Я медикъ, слдовательно, обязавъ подать помощь умирающему, какъ своему ближнему. Правда, Монсоро такъ отвратителенъ, что я имю полное право не называть его ближнимъ… но онъ человкъ — genus homo. Нтъ, нтъ, я долженъ забыть, что называюсь Годуэномъ, пользуюсь дружбой Бюсси и помнить только, что я врачъ!..

— Помогите! повторилъ раненный.

— Сейчасъ, сейчасъ, отвчалъ Реми.

— Позовите священника, доктора.

— Докторъ здсь, а безъ священника мы, можетъ-быть, обойдемся.

— Годуэнъ! вскричалъ де-Монсоро, узнавъ Реми:— какими судьбами?

Даже въ такомъ положеніи, Монсоро не измнилъ своему характеру, даже въ предсмертной борьбъ онъ былъ мнителенъ.

Реми понялъ смыслъ этого вопроса. Близь этого мста не было дороги, и пробраться туда нельзя было случайно. Слдовательно, вопросъ графа былъ почти естественъ.

— Что привело васъ сюда? спросилъ Монсоро, которому подозрніе и ревность придали нкоторую силу.

— Я пріхалъ сюда по просьб г. де-Сен-Люка, котораго встртилъ въ двухъ ль отсюда, отвчалъ Реми.

— А! моего убійцы! проговорилъ Монсоро., застонавъ отъ боли и отъ злобы.

— Онъ мн сказалъ: ‘Реми, скачите въ старую рощу, близь ограды парка вы найдете мертваго человка…’

— Мертваго! повторилъ Монсоро.

— Онъ думалъ, что вы умерли, отвчалъ Реми:— я пришелъ и увидлъ, что васъ побдили.

— Скажите же мн… говорите откровенно: смертельно ли я раненъ?

— Не знаю, отвчалъ Реми: — надо сперва осмотрть вашу рану… позвольте.

Мы уже сказали, что долгъ врача одержалъ верхъ надъ преданностію друга. Реми подошелъ къ Монсоро и со всевозможными предосторожностями снялъ съ него плащъ, полукафтанье и раскрылъ рубашку.

— Гм! произнесъ Реми:— очень вамъ больно?

— Болитъ не грудь, а спина.

— Посмотримъ. Въ какомъ мст?

— Противъ раны.

— Вроятно, конецъ шпаги встртилъ кость: отъ-того такъ и больно.

И онъ осмотрлъ то мсто, гд графъ ощущалъ сильнйшую боль.

— Нтъ, сказалъ молодой врачъ: — нтъ, остріе не коснулось кости… Оно прошло насквозь! Чортъ возьми… славный ударъ! Пріятно нашему брату ухаживать за жертвами г. де-Сен-Люка! Честное слово, онъ проткнулъ васъ насквозь!

Монсоро лишился памяти, но это нисколько не безпокоило доктора.

— Итакъ, все въ порядк: обморокъ, слабое біеніе пульса… все въ порядк… Оконечности холодны, продолжалъ Реми, ощупавъ ноги и руки раненнаго, потомъ онъ приложилъ ухо къ груди его: дыханіе прекратилось… звукъ слабый… все въ порядк, какъ слдуетъ. Ахъ, чортъ возьми! Кажется, что Діана останется графиней де-Монсоро.

Въ это мгновеніе красноватая пна выступила на губахъ раненнаго.

Реми поспшно вынулъ изъ кармана футляръ, оторвалъ кусокъ отъ рубашки раненнаго и перевязалъ ему руку.

— Увидимъ, проговорилъ онъ:— если кровь потечетъ, такъ значитъ Діана не овдовла… если жь не потечетъ… Ахъ, чортъ возьми! течетъ, течетъ!.. Простите, мось де-Бюсси, простите… но, какъ врачъ, я исполняю свою обязанность.

И точно: кровь брызнула изъ жилы, почти въ то же время больной сталъ дышать свободне и открылъ глаза.

— Ахъ! проговорилъ онъ едва слышнымъ голосомъ:— я думалъ, что все кончено…

— Нтъ еще, нтъ еще, очень можетъ быть, что…

— Я останусь живъ?

— Кто знаетъ… мало ли что бываетъ? Но прежде всего надобно закрыть рану. Постойте, не шевелитесь. Видите ли, пока я забочусь о вашей наружности, натура работаетъ-себ внутри насъ. Я длаю вамъ перевязки, она стряпаетъ новую кожицу. Я пускаю вамъ кровь, она останавливаетъ ее. А! натура удивительная лекарка!.. Постойте, дайте мн утереть вамъ губы.

И Реми провелъ платкомъ по губамъ графа.

— У меня сначала страшно хлынула кровь изо рта, сказалъ раненный.

— И прекрасно! значитъ, натура свое длаетъ, если кровотеченіе само-собой прекратилось. Тмъ лучше… или нтъ, тмъ хуже!

— Отъ-чего же тмъ хуже?

— Тмъ лучше для васъ… но тмъ хуже для другихъ! Знаете ли, графъ, я ужасно боюсь, что мн посчастливится васъ вылечить?

— Отъ-чего же вы боитесь?

— Такъ. У меня есть свои причины.

— Вы полагаете, что я выздоровю?

— Увы!

— Вы странный докторъ, г. Реми.

— А вамъ какое дло! лишь бы я вылечилъ васъ!.. Вотъ такъ.

Съ послдними словами, Реми всталъ, онъ перевязалъ графу рану.

— Вы меня оставляете? спросилъ Монсоро съ боязнію.

— Не говорите такъ много, это можетъ повредить вамъ. Я бы долженъ былъ, по-настоящему, посовтовать вамъ кричать во все горло…

— Я васъ не понимаю.

— И не за чмъ. Ну, теперь вы перевязаны.

— Что же?

— Я отправлюсь за носилками.

— А мн что длать до вашего возвращенія?

— Лежите смирно, не шевелитесь, дышите тихонько, старайтесь не кашлять, чтобъ не помшать натур стряпать свою перепонку. Какое тутъ самое близкое жилье?

— Меридорскій-Замокъ.

— Куда идти? спросилъ Реми, притворяясь, будто ршительно не знаетъ мстности.

— Идите вдоль ограды и вы дойдете до ршетки, или перелзьте черезъ ограду и вы очутитесь въ парк.

— Ладно.

— Благодарю, великодушный человкъ! сказалъ Монсоро.

— Еслибъ ты зналъ, какъ далеко простирается мое великодушіе, такъ ты еще не такъ бы благодарилъ меня! проворчалъ Реми, удаляясь.

И, свъ на лошадь, молодой докторъ поскакалъ по указанному направленію.

Пять минутъ спустя, онъ пріхалъ къ замку, обитатели котораго суетились подобно муравьямъ изъ разореннаго муравейника, и искали тло своего господина. Чтобъ выгадать время, Сен-Люкъ нарочно послалъ ихъ въ противоположную сторону.

Реми какъ метеоръ явился между ними и повелъ ихъ въ старую рощу. Онъ хлопоталъ такъ ревностно и усердно, что графиня Монсоро смотрла на него съ невольнымъ изумленіемъ.

Тайная, неопредленная мысль представилась уму ея и помрачила ангельскую чистоту ея души.

— А я считала его искреннимъ другомъ г. де-Бюсси, подумала она, между-тмъ, какъ Реми удалялся съ носилками, корпіей, бинтами, свжей водой — вообще всми вещами, необходимыми для перевязки.

XII.
Какъ герцогъ анжуйскій похалъ въ Меридоръ поздравить графиню Монсоро со смертію мужа, и какъ самъ графъ Монсоро вышелъ къ нему на встрчу.

Тотчасъ посл разговора съ матерью, герцогъ анжуйскій пошелъ къ Бюсси, чтобъ спросить его о причин неожиданной перемны, съ нимъ происшедшей.

Бюсси, возвратившись къ себ, въ пятый разъ перечитывалъ письмо Сен-Люка, каждая строка котораго имла радостный для него смыслъ.

Катерина же, удалившись въ отведенные ей покои, призывала своихъ дворянъ и приказывала имъ готовиться къ отъзду. Она была твердо убждена, что дня черезъ два ей можно будетъ хать.

Бюсси встртилъ принца съ ласковой улыбкой.

— Возможно ли! вскричалъ онъ: — вы сами, ваше высочество, удостоиваете меня чести…

— Mordieu! отвчалъ герцогъ:— я пришелъ къ тебъ за объясненіемъ. Ты меня сбилъ съ толку.

— Какимъ образомъ, ваше высочество?

— Какъ! вскричалъ герцогъ: — ты самъ посовтовалъ мн вооружиться противъ всхъ предложеній матери и твердо, упорно отказываться отъ мира, я во всемъ слдую твоему совту, и вдругъ, въ ту самую минуту, когда вс выгоды клонятся на мою сторону, ты совтуешь мн уступить, согласиться?

— Я совтовалъ вамъ упорствовать, потому-что не зналъ, съ какою цлію пріхала королева. Но, понявъ, что пріздъ ея величества клонится къ величайшей слав вашего высочества…

— Къ какой величайшей слав? спросилъ герцогъ.— Я тебя не понимаю.

— Конечно, къ вашей слав! возразилъ Бюсси.— Что угодно вашему высочеству? Восторжествовать надъ врагами? Не такъ-ли?.. Пусть вс говорятъ, что хотятъ, а воля ваша, я не врю, чтобъ вамъ хотлось сдлаться королемъ.

Герцогъ изъ-подлобья посмотрлъ на Бюсси.

— Найдутся люди, которые станутъ совтовать вамъ домогаться короны, продолжалъ молодой человкъ: — но поврьте, ваше высочество, эти люди ваши злйшіе враги, отстраните ихъ отъ себя… Если жь они будутъ слишкомъ настойчивы, и если вамъ трудно будетъ отдлаться отъ нихъ, такъ пришлите ихъ ко мн… я докажу имъ, что они ошибаются.

Герцогъ нахмурился.

— Притомъ же, продолжалъ Бюсси:— подумайте, ваше высочество, сообразите свои силы, есть ли у васъ сто-тысячная армія, десять мильйоновъ дохода, сильные союзники за границей, и наконецъ, точно ли намрены вы возстать противъ вашего короля, вашего государя?

— Мой король и государь оскорбилъ меня, сказалъ герцогъ.

— А! въ такомъ случа, вы правы, объявляйте войну, пріймите титулъ короля Франціи, дйствуйте! Повысившись, вы повысите и меня… Я очень-радъ.

— Кто теб говоритъ о титул короля Франціи? съ досадой возразилъ герцогъ:— ты разсуждаешь о вещахъ, о которыхъ я никому, ни даже себ не позволю помышлять.

— Въ такомъ случа, намъ и спорить не о чемъ, если мы одного мннія.

— Одного мннія?

— Кажется. Берите собственную стражу, которую вамъ предлагаютъ, да требуйте еще въ добавокъ пятьсотъ тысячь ливровъ. Не подписывая мирнаго договора, требуйте, чтобъ анжуйской провинціи дано было право объявлять и вести войну. Такимъ-образомъ у васъ будутъ свои люди, деньги, могущество… а тамъ, что Богъ дастъ!

— Они подпишутъ теперь что угодно, а когда я возвращусь въ Парижъ, все пропадетъ!.. сказалъ герцогъ.

— Пропадетъ!.. Какъ можно? Не-уже-ли вы забыли, что предлагала вамъ королева?

— Она предлагала черезъ-чуръ много.

— Понимаю… Чмъ боле она предлагаетъ, тмъ мене намрена держать слово?

— Разумется.

— Очень-хорошо, но вы забыли, что между-прочимъ она сказала, что капитаномъ вашей стражи можетъ быть Бюсси.

— Что жь изъ этого слдуетъ?

— Пожалуйте Бюсси капитаномъ вашей стражи, Антраге и Ливаро лейтенантами, Риберака младшимъ лейтенантомъ. Позвольте намъ четверымъ распорядиться по нашему разумнію, и вы увидите, осмлится ли кто-нибудь не поклониться вамъ!

— Мн кажется, что ты правъ, Бюсси, сказалъ герцогъ: — я подумаю.— Подумайте, ваше высочество.

— Хорошо, но что ты читалъ такъ внимательно, когда я вошелъ?

— Ахъ, виноватъ! Письмо.

— Отъ кого?

— Я забылъ показать вамъ его, оно касается до васъ еще боле, нежели до меня.

— Стало-быть, это какое-нибудь важное извстіе?

— Важное и весьма-печальное: г. де-Монсоро умеръ.

— Что-о! вскричалъ герцогъ съ изумленіемъ, въ которомъ Бюсси, пристально смотрвшій на принца, замтилъ невольную радость.

— Умеръ, ваше высочество.

— Графъ де-Монсоро, обер-егермейстеръ, умеръ?

— Ахъ, Боже мой, да! Мы вс смертны!

— Конечно, но умереть скоропостижно…

— И это бываетъ. Особенно на поединк.

— Такъ его убили?

— Кажется.

— Кто?

— Сен-Люкъ. Они поссорились.

— Ахъ, бдный Сен-Люкъ! Онъ прекрасный молодой человкъ! вскричалъ принцъ.

— Не-уже-ли? спросилъ Бюсси: — я не зналъ, что вы любите его.

— Сен-Люка любитъ мой братъ, отвчалъ герцогъ:— а такъ-какъ я готовъ мириться съ братомъ, то долженъ любить всхъ друзей его.

— Золотое правило!

— Но увренъ ли ты?

— Увренъ. Вотъ письмо Сен-Люка, но такъ-какъ я столько же недоврчивъ, какъ и ваше высочество, то послалъ своего доктора освдомиться и изъявить мое искреннее сожалніе старому барону.

— Умеръ! Монсоро умеръ! повторялъ герцогъ анжуйскій:— безъ всякихъ хлопотъ!

Эти слова такъ же нечаянно вырвались у герцога, какъ и похвала Сен-Люку.

— Ну, не говорите, сказалъ Бюсси: — я думаю, Сен-Люку не мало было хлопотъ.

— Я не то хотлъ сказать…

— Ужь не поручали ли вы кому-нибудь отравить Монсоро? спросилъ Бюсси.

— Нтъ, никому, а ты?

— О! я не принцъ и не герцогъ, не могу поручать подобныхъ вещей другимъ: я долженъ справляться самъ.

— А! Монсоро, Монсоро! произнесъ принцъ съ злобной усмшкой

— Вы, кажется, сердиты на бднаго Монсоро, ваше высочество?

— Напротивъ, ты не любилъ его.

— Я — дло другое, отвчалъ Бюсси, невольно покраснвъ.— Не ему ли я обязанъ обидой, причиненной мн вашимъ высочествомъ?

— Какъ! ты не забылъ еще?

— Не забылъ, какъ видите, но вдь вамъ онъ былъ преданъ всею душою…

— Полно, полно, прервалъ принцъ Бюсси:— вели лучше сдлать лошадей.

— Зачмъ?

— Чтобъ хать въ Меридоръ, я хочу высказать свое участіе бдной вдов. Впрочемъ, я давно уже собираюсь сдлать ей визитъ, того требуетъ вжливость, и я доле откладывать не стану. Corbleu! я самъ не знаю отъ-чего у меня сегодня такъ легко на сердц.

— Теперь я ничего не боюсь, подумалъ Бюсси:— Монсоро умеръ, слдственно, не продастъ жены своей герцогу… теперь герцогъ мн не страшенъ, я съумю защитить Діану… Я даже очень-радъ случаю увидться съ нею.

И онъ вышелъ, чтобъ приказать сдлать лошадей.

Четверть часа спустя, когда Катерина спала или притворялась спящею, чтобъ отдохнуть съ дороги и собраться съ мыслями, принцъ, Бюсси и десять дворянъ поскакали на красивыхъ лошадяхъ къ Меридору.

Привратникъ замка подошелъ къ подъемному мосту освдомиться объ именахъ постителей.

— Герцогъ анжуйскій! отвчалъ ему принцъ.

Привратникъ немедленно затрубилъ въ рогъ, и вс слуги съ любопытствомъ сбжались къ подъемному мосту.

Вскор во всемъ замк поднялась страшная суматоха и бготня, двери отворялись и затворялись, и старый баронъ вышелъ на крыльцо со связкой ключей въ рукахъ.

— Кажется, здсь не слишкомъ сожалютъ о кончин хозяина, сказалъ герцогъ:— посмотри, Бюсси, ни на одномъ лиц незамтно ни малйшаго слда печали.

Молодая женщина появилась на крыльц.

— А! вотъ и прелестная Діана, вскричалъ герцогъ: — видишь, Бюсси?

— Вижу, вижу, ваше высочество, отвчалъ молодой человкъ: — но, прибавилъ онъ про себя: — я не вижу Реми.

Діана вышла на крыльцо, но немедленно за нею выказались носилки, на которыхъ, съ блестящими отъ горячки или ревности глазами, лежалъ Монсоро, боле походившій на султана, несомаго въ паланкин, нежели на мертвеца, лежащаго на смертномъ одр.

— О-го! Это что? вскричалъ герцогъ, обращаясь къ молодому дворянину, поблднвшему какъ блый платокъ, за которымъ онъ старался скрыть волненіе, выразившееся въ лиц его.

— Да здравствуетъ его высочество, герцогъ анжуйскій! вскричалъ Монсоро, съ усиліемъ поднявъ руку.

— Смирно! не мшайте натур работать! произнесъ за раненнымъ Реми, врный своему долгу.

У придворныхъ изумленіе недолго остается на лиц: быстрымъ переходомъ появилась на устахъ принца пріятная улыбка.

— О! любезный графъ, вскричалъ онъ: — какая радостная нечаянность!.. Я намъ сказали, что вы убиты!

— Позвольте, позвольте облобызать ваши руки, ваше высочество, сказалъ раненный.— Слава Богу, я не только не убитъ, но надюсь выздоровть, чтобъ опять служить вашему высочеству съ прежнею ревностью и преданностью.

Что касается до Бюсси, то, не будучи ни принцемъ, ни мужемъ, то-есть, не находясь ни въ одномъ изъ двухъ соціальныхъ положеній, въ которыхъ притворство необходимо, онъ чувствовалъ, какъ холодный потъ выступалъ на вискахъ его, онъ не смлъ взглянуть на Діану. Ему больно, тяжко было смотрть на сокровище, котораго онъ вторично лишился.

— Пріймите и вы, г. де-Бюсси, мою искреннюю благодарность, сказалъ Монсоро:— вамъ я почти обязанъ жизнію.

— Какъ, мн? проговорилъ молодой человкъ, думая, что графъ насмхался надъ нимъ.

— Не прямо вамъ, но все-таки я долженъ быть вамъ признателенъ., ибо вотъ мой спаситель! прибавилъ Монсоро, указывая на Реми, съ отчаяніемъ обращавшаго взоръ къ небу:— онъ возвратилъ меня къ жизни!

И, не смотря на вс знаки, которыми бдный докторъ хотлъ заставить его замолчать, графъ сталъ хвалить искусство, попеченія и заботливость Годуэна.

Герцогъ нахмурилъ брови.

Бюсси бросилъ на Реми взглядъ, исполненный страшной угрозы.

Бдный молодой человкъ, спрятавшись за Монсоро, пожалъ плечами съ жалобнымъ видомъ, какъ-бы желая сказать:

— Право, я не виноватъ!

— Впрочемъ, продолжалъ графъ:— я узналъ, что Реми нашелъ и васъ однажды умирающаго и спасъ отъ смерти. Пусть это сходство сблизитъ насъ… Я предлагаю вамъ свою дружбу, господинъ Бюсси, пріймите ее: когда Монсоро кого полюбитъ, то полюбитъ надолго и крпко, зато ужь если возненавидитъ кого, такъ на вки!

Бюсси показалось, что произнося эти слова, Монсоро бросилъ мрачный взглядъ на герцога анжуйскаго.

Герцогъ не замтилъ этого взгляда.

— Все къ лучшему! сказалъ онъ, сходя съ лошади и подавая руку Діан:— прелестная Діана, мы думали застать васъ въ слезахъ, въ горести и съ удовольствіемъ видимъ, что здсь по прежнему царствуетъ счастіе и радость!.. Вамъ же, Монсоро, я совтую отдохнуть: отдыхъ необходимъ раненнымъ!

— Ваше высочество, отвчалъ графъ: — пока Монсоро живъ, онъ никому не уступитъ чести принимать васъ у него въ дом, и всюду, куда вы пойдете, люди мои будутъ нести меня за вами.

Казалось, герцогъ понялъ скрытный смыслъ словъ графа и скоро отошелъ отъ Діаны.

Монсоро вздохнулъ свободне.

— Подойдите къ ней, шепнулъ Реми на ухо Бюсси.

Бюсси подошелъ къ Діан, и Монсоро улыбнулся имъ. Бюсси взялъ руку Діаны, Монсоро продолжалъ улыбаться.

— Какая счастливая перемна! произнесла Діана вполголоса.

— Я ожидалъ большаго! отвчалъ Бюсси шопотомъ.

Баронъ принялъ принца и всю свиту его со всмъ блескомъ патріархальнаго гостепріимства.

XIII.
О невыгодахъ слишкомъ-широкихъ носилокъ и слишкомъ-узкихъ дверей.

Бюсси не отходилъ отъ Діаны, благосклонная улыбка Монсоро придавала ему смлость, которою онъ отъ души пользовался.

— Графиня, говорилъ Бюсси Діан: — вы не поврите, какъ я несчастливъ. Получивъ извстіе о смерти вашего мужа, я посовтовалъ принцу принять предложеніе матери его и воротиться въ Парижъ, онъ согласился — мы демъ, а вы останетесь здсь.

— Ахъ, Луи! возразила молодая женщина, слегка пожавъ руку Бюсси:— какъ вы можете говорить, что вы несчастны? Не-уже-ли вы забыли сколько прекрасныхъ дней мы провели вмст? сколько ощутили радостей, одно воспоминаніе о которыхъ наполняетъ сердце мое неизъяснимымъ блаженствомъ?

— Я ничего не забылъ… напротивъ, я слишкомъ-хорошо помню, и вотъ почему мн такъ трудно лишиться этого счастія! Сердце мое раздирается на части, когда я подумаю о томъ, что долженъ разстаться съ вами!

Діана взглянула на Бюсси, во взоръ его было столько горести, что она опустила голову и задумалась.

Молодой человкъ продолжалъ смотрть на нее съ умоляющимъ взоромъ.

— Луи! сказала вдругъ Діана:— и я поду въ Парижъ!

— Какъ! вскричалъ молодой человкъ:— вы оставите г. де-Монсоро?

— Нтъ, отвчала Діана: — это невозможно… но онъ подетъ со мною.

— Вы забываете, что онъ раненъ, боленъ…

— Онъ подетъ… за это я ручаюсь.

И, отойдя отъ Бюсси, она пошла къ принцу, который съ недовольнымъ видомъ разговаривалъ съ Монсоро, вокругъ носилокъ стояли Риберакъ, Антраге и Ливаро.

При вид Діаны, лицо графа прояснилось, но эта минута спокойствія была непродолжительна, она мелькнула подобно солнечному лучу между двумя тучами.

Діана подошла къ герцогу и графъ насупилъ брови.

— Я слышала, ваше высочество, сказала она съ прелестной улыбкой:— что вы охотникъ до цвтовъ. Пожалуйте со мною, я покажу вамъ цвтникъ, которому, врно, нтъ подобнаго во всей анжуйской провинціи.

Франсуа съ видимою радостію подалъ руку молодой графин.

— Куда вы хотите идти, графиня? спросилъ Монсоро съ безпокойствомъ.

— Въ оранжерею.

— А! произнесъ Монсоро, потомъ, обратившись къ слугамъ, сказалъ:— несите меня въ оранжерею.

— Кажется, я хорошо сдлалъ, что не убилъ его, подумалъ Реми.— Онъ самъ-себя убьетъ, и слава Богу!

Діана значительно улыбнулась Бюсси.

— Не говорите еще графу, что вы узжаете въ Парижъ, шепнула она ему:— и я общаю вамъ устроить все дло.

— Хорошо, отвчалъ Бюсси и подошелъ къ принцу.

— Ваше высочество, сказалъ онъ ему:— не проговоритесь, Монсоро не долженъ знать, что вы готовы заключить миръ съ его величествомъ.

— Отъ-чего?

— Отъ-того, что изъ желанія подслужиться королев, онъ можетъ открыть ей наше намреніе, а это можетъ испортить все дло.

— Правда, правда, такъ ты не довряешь ему?

— Еще бы!

— И я ему не довряю… мн даже кажется, что онъ нарочно прикинулся мертвымъ.

— Нтъ, я наврное знаю, что онъ получилъ рану въ грудь, даже Реми считалъ его умершимъ… видно живущъ!

Подошли къ оранжере. Діана ласкове прежняго улыбалась герцогу.

Франсуа прошелъ первый, за нимъ Діана, Монсоро требовалъ, чтобъ его пронесли вслдъ за ними, но у высокой, узкой готической двери оказалось, что носилки были слишкомъ-широки, и что ихъ невозможно было пронести.

При вид слишкомъ-узкой двери и слишкомъ-широкихъ носилокъ, Монсоро застоналъ съ бшенствомъ.

Діана вошла въ оранжерею, не обращая вниманія на отчаяніе мужа.

Бюсси, научившійся уже читать въ сердц молодой женщины и понимавшій малйшіе взгляды ея, остался у носилокъ и спокойно сказалъ Монсоро:

— Вы напрасно безпокоитесь, графъ, носилки ваши не могутъ пройдти въ эту дверь.

— Ваше высочество, ваше высочество! кричалъ Монсоро: — не ходите въ оранжерею, испаренія иностранныхъ растеній ядовиты, убійственны!

Но Франсуа не слушалъ ничего, не смотря на свою обыкновенную осторожность, онъ былъ такъ счастливъ, ведя Діану подъ руку, что смло пошелъ впередъ.

Бюсси уговаривалъ Монсоро не безпокоиться, но тщетно. Физическія страданія имли мало вліянія на крпкую натуру графа, но моральныя страданія пересилили его. Онъ лишился чувствъ.

Реми опять вступилъ въ свои права, онъ веллъ отнести больнаго въ замокъ.

— Что мн теперь длать? спросилъ Реми молодаго дворянина.

— Э, mordieu! съ неудовольствіемъ отвчалъ Бюсси:— доканчивай начатое… лечи его!

Потомъ онъ пошелъ къ Діан и разсказалъ ей о случившемся.

Діана немедленнно оставила герцога и пошла къ замку.

— Удалось ли намъ? спросилъ ее Бюсси шопотомъ, когда она проходила мимо его.

— Кажется, отвчала она:— во всякомъ случа, не узжайте, не повидавшись съ Гертрудой.

Герцогъ любилъ цвты только потому, что ему показывала ихъ Діана, лишь-только она удалилась, онъ вспомнилъ слова Монсоро и поспшно вышелъ изъ оранжереи.

Риберакъ, Ливаро, Антраге послдовали за нимъ.

Между-тмъ, Діана воротилась къ мужу, за которымъ ухаживалъ Реми.

Графъ открылъ глаза.

Онъ сдлалъ усиліе, чтобъ вскочить, но Реми предвидлъ этотъ случай и во время обморока графа привязалъ его къ постели.

Онъ вторично застоналъ и осмотрлся блуждающими глазами. Увидвъ Діану, онъ нсколько успокоился.

— А! вы здсь, графиня, сказалъ онъ:— очень-радъ… мн надобно вамъ сказать, что сегодня же вечеромъ мы демъ въ Парижъ.

Реми хотлъ-было воспротивиться этому намренію, но Монсоро не обратилъ ни малйшаго вниманія на вс его доводы.

— Возможно ли, графъ? вскричала Діана съ обыкновеннымъ своимъ спокойствіемъ:— а ваша рана?

— Графиня, возразилъ Монсоро: — я лучше готовъ умереть, нежели страдать и, хоть бы мн пришлось умереть въ дорог, сегодня мы демъ.

— Какъ вамъ угодно, отвчала Діана.

— Мн такъ угодно, готовьтесь же къ отъзду.

— Готовиться недолго, но позвольте узнать, что заставило васъ такъ внезапно ршиться…

— Это вы узнаете, когда вамъ нельзя будетъ боле показывать принцу цвтниковъ, или когда двери въ мою оранжерею будутъ по-шире.

Діана молча поклонилась.

— Но помилуйте, графиня, уговорите… началъ-было Реми.

— Я должна повиноваться вол графа, отвчала Діана.

И по едва-замтному знаку молодой женщины, Реми понялъ, что замчанія его были неумстны.

Онъ замолчалъ.

— Они убьютъ его, подумалъ онъ:— а потомъ скажутъ, что докторъ виноватъ.

Между-тмъ, герцогъ анжуйскій готовился къ вызду изъ Меридора. Онъ засвидтельствовалъ свое почтеніе и признательность за ласковый пріемъ старому барону и слъ на коня.

Въ это время вышла Гертруда, она доложила герцогу, что госпожа ея, будучи принуждена остаться у больнаго мужа, не могла засвидтельствовать свое почтеніе его высочеству, и шепнула Бюсси, что Діана узжаетъ въ тотъ же вечеръ.

Герцогъ анжуйскій отправился съ своей свитой.

Франсуа былъ всегда рабомъ своихъ страстей, жестокость Діаны оскорбляла его и заставляла удаляться изъ анжуйской провинціи, улыбка Діаны служила ему примаикой.

Во всю дорогу онъ думалъ о томъ, какъ опасно принять предложеніе королевы.

Но Бюсси былъ проницателенъ: онъ хорошо зналъ характеръ принца и предугадалъ эту перемну.

— Бюсси, сказалъ герцогъ: — я подумалъ…

— О чемъ, ваше высочество? спросилъ молодой человкъ.

— О томъ, что мн невыгодно принять предложенія матери.

— Можетъ-быть, что же вы намрены длать?

— Я хочу просить у ней времени на размышленіе, или, лучше сказать, хочу протянуть дло на недлю, въ это время я дамъ нсколько баловъ, на которые приглашу все здшнее дворянство и такимъ-образомъ покажу ей, какъ мы сильны.

— Чудно придумано, ваше высочество, только…

— Я пробуду здсь еще недлю, прервалъ герцогъ Бюсси: — и въ это время заставлю мать свою согласиться на новыя требованія мои… ты увидишь.

Бюсси сталъ думать.

— Требуйте, требуйте, ваше высочество, сказалъ онъ посл минутнаго молчанія:— только смотрите, чтобъ эта отсрочка не повредила вашимъ дламъ. Король, на-примръ, можетъ…

— Что можетъ король?

— Не зная вашихъ намреніи, онъ можетъ разсердиться… вдь вы знаете, какъ онъ вспыльчивъ.

— Правда, правда, мн надобно бы послать кого-нибудь къ королю съ поклономъ и съ извщеніемъ о скоромъ моемъ прибытіи, тогда я могу спокойно протянуть и больше недли.

— Конечно, но этотъ кто-нибудь подвергается большой опасности…

Злобная улыбка выступила на лиц герцога.

— Если я не сдержу слова, не правда ли? спросилъ онъ.

— А вдь если вамъ будетъ выгодне, такъ вы и не сдержите слова, не правда ли? спросилъ Бюсси.

— Можетъ-быть! отвчалъ принцъ.

— Прекрасно! И вашего посланника пошлютъ въ Бастилью.

— Онъ не будетъ знать, какое я возложу на него порученіе.

— Напротивъ, онъ долженъ это знать.

— Тогда никто не подетъ.

— Не-уже-ли вы всхъ считаете такими трусами?..

— А не-уже-ли ты знаешь такого храбреца?

— Знаю.

— Кто же это?

— Я, ваше высочество.

— Ты?

— Да, я, я очень люблю опасныя порученія.

— Бюсси, любезный Бюсси, вскричалъ герцогъ:— если ты окажешь мн эту услугу, я вчно буду теб благодаренъ.

Бюсси улыбнулся, онъ зналъ мру вчности, о которой говорилъ герцогъ.

Франсуа подумалъ, что онъ колебался, и поспшилъ прибавить:

— Я тебъ дамъ десять тысячъ экю на дорогу!

— Будьте великодушне, ваше высочество, сказалъ Бюсси: — не-уже-ли вы думаете, что за подобныя услуги можно платить деньгами?

— Такъ ты дешь?

— ду.

— Въ Парижъ?

— Въ Парижъ.

— Когда?

— Когда вамъ угодно.

— Чмъ скоре, тмъ лучше.

— Такъ когда же?

— Какъ ты думаешь?

— Да хоть сегодня вечеромъ.

— Мой храбрый, мой добрый Бюсси!— Не-уже-ли ты въ-самомъ-дл согласенъ?

— Разумется! отвчалъ Бюсси: — вдь вашему высочеству извстно, что изъ угожденія вамъ, я готовъ идти въ огонь. И такъ, ршено. Я ду сегодня же вечеромъ. Вы оставайтесь здсь, веселитесь и требуйте отъ королевы больше!

— О, непремнно!

— И такъ, прощайте, ваше высочество.

— Прощай, Бюсси! Только не забудь одного: проститься съ моей матерью.

И Бюсси веселый, радостный, безпечный какъ школьникъ, для котораго наступилъ часъ рекреаціи, отправился къ Катерин и тотчасъ же за тмъ сталъ готовиться къ отъзду, ожидая только всти изъ Меридора.

Всть пришла на другой день утромъ, Монсоро былъ наканун такъ слабъ, что самъ отложилъ отъздъ до слдующаго утра.

Но около семи часовъ утра, тотъ же конюхъ, который принесъ Бюсси письмо Сен-Люка, пришелъ извстить его, что, не смотря ни на слезы стараго барона, ни на просьбы Реми, графъ отправился въ дорогу на носилкахъ, возл которыхъ хали верхомъ Діана, Реми и Гертруда.

Носилки несли восемь человкъ, смнявшіеся на каждомъ ль.

Бюсси, ожидавшій только этого извщенія, вскочилъ на коня, осдланнаго съ вечера, и выхалъ на дорогу въ Парижъ.

XIV.
Въ какомъ расположеніи духа былъ король Генрихъ III, когда г. де-Сен-Люкъ воротился ко двору.

Со дня отъзда Катерины, король, не смотря на всю надежду, полагаемую имъ на динломацію посланницы, отправившейся въ Анжу, заботился только о принятіи мръ для укрощенія могущаго случиться, по милости брата его, возмущенія.

Онъ по опыту зналъ духъ своей фамиліи: онъ зналъ, что можетъ человкъ, домогающійся престола и дйствующій съ новыми силами противъ человка разочарованнаго, утомленнаго уже могуществомъ и властію.

Онъ забавлялся или, лучше сказать, скучалъ какъ Тиверій, составляя съ Шико алфавитные списки людей, назначаемыхъ къ изгнанію за то, что они не довольно-ревностно принимали сторону короля.

Списки эти съ каждымъ днемъ становились длинне.

На буквахъ С и Л, то-есть два раза, король всякій день записывалъ имя Сен-Люка.

Впрочемъ, гнвъ короля противъ прежняго любимца былъ постоянно поджигаемъ придворными сплетнями, колкими и ядовитыми намеками придворныхъ на то, что Сен-Люкъ бжалъ именно въ анжуйскую провинцію, какъ-бы для того, чтобъ приготовить все къ принятію принца.

Посреди общаго волненія, Шико, воспламенявшій миньйоновъ противъ враговъ его величества, былъ невыразимо-хорошъ.

Онъ былъ тмъ боле хорошъ, что, повидимому, играя роль мухи около дорожной кареты, исполнялъ гораздо-важнйшую роль. Незамтнымъ образомъ, мало-по-малу онъ формировалъ, такъ-сказать, цлую армію на защиту своего повелителя.

Однажды вечеромъ, когда король ужиналъ съ королевой, съ которою онъ сближался во всхъ затруднительныхъ случаяхъ своей политической жизни, — Шико вошелъ въ комнату и остановился, растопыривъ руки и ноги.

— Уфъ! произнесъ онъ.

— Что тамъ? спросилъ король.

— Мось де-Сен-Люкъ, сказалъ Шико.

— Сен-Люкъ! вскричалъ король.

— Да.

— Въ Париж?

— Да.

— Въ Лувр?

— Да.

Послъ этого тройнаго подтвержденія, король всталъ изъ-за стола, онъ былъ красенъ и дрожалъ всмъ тломъ.

Трудно было опредлить, какія чувства волновали его.

— Простите, сказалъ онъ королев, бросивъ салфетку на стулъ: — мн предстоитъ государственное дло, некасающееся до женщинъ.

— Да, сказалъ Шико съ напыщенною важностью:— намъ предстоитъ государственное дло.

Королева хотла встать и удалиться, но король удержалъ ее.

— Нтъ, сказалъ онъ, останьтесь: — я пойду къ себ въ кабинетъ.

— О, ваше величество! вскричала королева съ нжнымъ участіемъ, которое она всегда оказывала своему неблагодарному супругу: — не гнвайтесь, умоляю васъ.

— Постараюсь, отвчалъ Генрихъ, не примчая, съ какимъ насмшливымъ видомъ Шико закручивалъ усы.

Генрихъ поспшно вышелъ изъ комнаты, Шико послдовалъ за нимъ.

— Какъ онъ, измнникъ, осмлился явиться сюда? спросилъ Генрихъ взволнованнымъ голосомъ.

— А я почему знаю! отвчалъ Шико.

— Онъ пріхалъ, вроятно, депутатомъ изъ анжуйской провинціи. Онъ пріхалъ посланникомъ отъ моего брата… Вотъ слдствія возмущеній!.. Дерзость брата моего внушила и этому измннику смлость явиться сюда подъ благовидной причиной!..

— Не знаю, отвчалъ Шико.

Король посмотрлъ на него и продолжалъ:

— А, можетъ-быть, онъ пріхалъ просить, чтобъ я позволилъ ему опять вступить во владніе имуществами, доходъ съ которыхъ я забралъ въ казну… Впрочемъ, я поступилъ не совсмъ-справедливо… Вдь онъ же не измнникъ… не правда ли?

— Не знаю, повторилъ Шико.

— Mort de ma vie! Ты надолъ мн своими глупыми отвтами! Затвердилъ, какъ попугай: не знаю, не знаю!

— Mort de ma vie! а ты надолъ мн своими вопросами!

— Разв теб трудно отвчать?

— Да, что мн отвчать? Разв я какой-нибудь оракулъ? или Юпитеръ, или Аполлонъ, или другой какой-нибудь чревовщатель?

— Шико!..

— Генрихъ!..

— Шико, другъ мой, ты видишь мою горесть и не пожалешь обо мн.

— А кто теб велитъ горевать?

— Какъ не горевать, если вс измняютъ мн!

— Кто теб это сказалъ, Ventre de biche!

Теряясь въ догадкахъ, Генрихъ сошелъ къ себ въ кабинетъ, куда, при неожиданномъ извстіи о возвращеніи Сен-Люка, собрались уже вс приближенные короля, между которыми, или, лучше сказать, въ глав которыхъ сіялъ Крилльйонъ, съ разгорвшимися глазами, красными щеками и ощетинившимися усами, какъ бульдогъ, готовый вступить въ бой.

Посреди всхъ этихъ людей стоялъ Сен-Люкъ, спокойно выдерживавшій грозные взгляды, равнодушно прислушивавшійся къ непріязненному ропоту. Но странне всего было, что онъ привелъ съ собою жену, которую усадилъ на табурет возл себя.

Уперевъ руку въ бокъ, Сен-Люкъ бросалъ смлые взгляды на окружавшихъ его.

Изъ уваженія къ молодой женщин, нкоторые изъ придворныхъ отступили и молчали, не смотря на все желаніе ихъ толкнуть или оскорбить Сен-Люка.

Жанна, скромно закутанная въ дорожную мантилью, сидла молча, съ опущенными глазами.

Сен-Люкъ, гордо закутанный въ плащъ, казалось, готовъ былъ вызвать всхъ на бой.

Но придворные не желали приступить къ чему-либо ршительному, не узнавъ, какъ пріиметъ его король и чмъ кончится это свиданіе.

Ожиданіе было общее, когда вошелъ король.

Генрихъ былъ взволнованъ, смущенъ, онъ употреблялъ вс усилія, чтобъ казаться грознымъ, величественнымъ.

Онъ вошелъ въ сопровожденіи Шико, по спокойной важности своей боле походившаго на короля, нежели Генрихъ.

— А, вы здсь! вскричалъ король, не обративъ вниманія на присутствующихъ.

— Здсь, ваше величество, отвчалъ Сен-Люкъ скромно и почтительно поклонившись.

Этотъ отвтъ такъ мало поразилъ короля, спокойный и почтительный видъ молодаго человка такъ мало подйствовалъ на него, что онъ продолжалъ тмъ же тономъ:

— Ваше появленіе въ Лувр крайне удивляетъ меня!

Посл этихъ оскорбительныхъ словъ, наступило мертвое молчаніе вокругъ короля и его прежняго любимца.

Сен-Люкъ первый прервалъ это молчаніе.

— Ваше величество, отвчалъ онъ съ прежнимъ почтительнымъ спокойствіемъ и ни мало не смущенный словами короля: — меня еще боле удивляетъ то обстоятельство, что при настоящемъ положеніи длъ вы не ожидали меня.

— Это что значитъ, графъ? возразилъ Генрихъ гордо и закинувъ назадъ голову, съ видомъ оскорбленнаго достоинства.

— Ваше величество находитесь въ опасности, отвчалъ Сен-Люкъ.

— Въ опасности! вскричали придворные.

— Да, господа, въ большой, дйствительной опасности, въ которой его величеству нужны вс преданные ему подданные, отъ мала до велика!… Будучи убжденъ, что въ подобной опасности король не отвергнетъ и слабой помощи, я пришелъ предложить его величеству свои услуги…

— А! сказалъ Шико:— видишь ли, сынъ мой, я былъ правъ, когда отвчалъ не знаю. Могъ ли я предвидть такую штуку?

Генрихъ III молчалъ.

Онъ окинулъ быстрымъ взглядомъ все собраніе, казалось, вс были оскорблены за короля дерзкими словами молодаго дворянина, но въ то же время во взорахъ всхъ отсвчивалась зависть, кипвшая въ сердцахъ ихъ.

Изъ этого король заключилъ, что поступокъ Сен-Люка былъ изъ тхъ, на которые большая часть присутствующихъ не была способна.

Однакожь, онъ не хотлъ сдаться сразу.

— Графъ, отвчалъ онъ: — вы исполнили только свой долгъ, какъ мой подданный.

— Правда, ваше величество, отвчалъ Сен-Люкъ: — но въ настоящее время многіе изъ подданныхъ забываютъ долгъ свой. Я счастливъ, ваше величество, ибо вы согласны съ тмъ, что я исполнилъ свой долгъ.

Обезоруженный этой кротостью и постоянной покорностью, Генрихъ ступилъ шагъ къ Сен-Люку.

— Итакъ, это единственная цль, единственная причина вашего возвращенія? спросила, король.— Вамъ не дали никакого порученія?

— Ваше величество, отвчалъ Сен-Люкъ съ живостью, замтивъ, что въ голос короля не было ни упрека, ни гнва:— я прибылъ единственно съ этой цлью. Прикажите меня бросить въ Бастилью, разстрлять… я умру спокойно, ибо исполнилъ долгъ свой. Ваше величество, анжуйская провинція возмутилась, Гіенна возмутится… Герцогъ анжуйскій иметъ сношенія съ западомъ и югомъ Франціи.

— И пріятели, сообщники его, ревностно ему помогаютъ? спросилъ король.

— Ваше величество, отвчалъ Сен-Люкъ, понявъ смыслъ вопроса короля:— ни совты, ни убжденія не могутъ остановить герцога, не смотря на все свое вліяніе, г. де-Бюсси не можетъ разсять страха, внушеннаго герцогу вашимъ величествомъ.

— А! сказалъ Генрихъ: — такъ онъ трепещетъ!

И Генрихъ съ трудомъ скрылъ радостную улыбку.

— Tidieu! вскричалъ Шико, поглаживая подбородокъ: — мось де-Сен-Люкъ, вы благородный человкъ!

Потомъ, выступивъ впередъ, онъ продолжалъ:

— Постой, Генрихъ: дай мн пожать руку г. де-Сен-Люку.

Эти слова увлекли короля. Пропустивъ Шико, онъ медленно подошелъ къ прежнему своему другу и, положивъ ему руку на плечо, сказалъ:

— Добро пожаловать, Сен-Люкъ, я радъ теб!

— Ахъ! вскричалъ Сен-Люкъ, цалуя руку короля: — какъ вы осчастливили меня этими словами!…

— Однако, какъ ты похудлъ, мой бдный Сен-Люкъ! сказалъ король: — я бы не узналъ тебя.

Въ это мгновеніе послышался женскій голосъ.

— Ваше величество, онъ похудлъ съ горя, подвергнувшись гнву своего обожаемаго короля.

Хотя этотъ голосъ былъ нженъ и почтителенъ, звуки его заставили, однакожь, Генриха вздрогнуть. Этотъ голосъ былъ для него непріятне, нежели раскаты грома Августу.

— Графиня де-Сен-Люкъ, проговорилъ онъ.— Ахъ, да! я и забылъ!

Жанна упала къ ногамъ его.

— Встаньте, графиня, сказалъ король:— любя Сен-Люка, я люблю и всхъ близкихъ сердцу его.

Жанна схватила руку короля и поднесла къ своимъ губамъ.

Генрихъ поспшно отдернулъ руку.

— Преобразуйте его, шепнулъ Шико молодой женщин:— преобразуйте его, ventre de biche! Вы такъ хороши собою, что вамъ это не трудно.

Но Генрихъ обратился къ Жанн спиною и, обнявъ одной рукою Сен-Люка, ушелъ съ нимъ во внутренніе покои.

— Итакъ, мы помирились, Сен-Люкъ? спросилъ король.

— Скажите лучше, что вы помиловали меня, ваше величество, отвчалъ молодой дворянинъ.

— Графиня, шепнулъ Шико Жанн, остановившейся въ нершимости: — добрая жена не должна покидать своего мужа… особенно, когда мужъ ея въ опасности.

И онъ тихонько толкнулъ Жанну вслдъ за королемъ и Сен-Люкомъ.

XV.
Два важныя лица этой исторіи, упущенныя читателемъ изъ вида, опять являются на сцену.

Есть лицо, даже два лица въ нашей исторіи, о которыхъ читатель можетъ требовать у насъ отчета.

Съ покорностію автора древнихъ предисловій, мы спшимъ предупредить требованіе, всю важность котораго вполн постигаемъ.

Во-первыхъ, вспомнимъ о дородномъ Горанфло, съ густыми бровями, красными толстыми губами, огромными пухлыми ручищами, широкими плечами и незамтной шеей.

Во-вторыхъ, вспомнимъ о большомъ осл Панюрж, пріятнымъ образомъ округлявшемся и становившемся лниве по мр тучннія.

Первый обитаетъ въ келль Сен-Женевьевскаго-Монастыря.

Второй обитаетъ въ конюшн того же монастыря, гд стъ съ утра до вечера.

Оба наслаждаются совершеннымъ счастіемъ. Женовевцы ухаживаютъ за своимъ прославившимся товарищемъ и, подобно божествамъ третьяго разряда, ухаживавшимъ за орломъ Юпитера, павлиномъ Юноны и голубями Венеры, откармливаютъ Панюржа въ честь его хозяина.

Около кухни аббатства постоянно носится самый аппетитный запахъ, бутылки славнйшаго бургонскаго вина постоянно опоражниваются. Прибудетъ ли какой-либо миссіонеръ изъ далекихъ странъ, либо легатъ отъ его святйшества съ индульгенціями — и тому и другому непремнно показываютъ брата Горанфло, владющаго словомъ и мечомъ, и показываютъ во всемъ блеск его величія, то-есть, за столомъ, въ которомъ нарочно сдлана вырзка для помщенія живота его: путешественники приходятъ въ восторгъ, любуясь аппетитомъ толстаго сотрапезника, дящаго за восьмерыхъ дюжихъ молодцовъ.

Когда путешественникъ налюбуется этимъ чудомъ, настоятель набожно складываетъ руки и, подилвъ глаза къ небу, говоритъ:

— Какая чудная натура! братъ Горанфло любитъ искусства, науки и добрый столъ, вы видите, какъ онъ стъ, но если бъ вы слышали, какъ онъ говоритъ! Если бъ, въ-особенности, слышали одну рчь, которую онъ говорилъ ночью и въ которой готовъ былъ пожертвовать собою ради святой вры!..

Иногда, однакожь, появляется облачко на чел славнаго Горанфло… Тщетно жирная дичина вкуснымъ запахомъ щекочетъ тогда его ноздри, тщетно маленькія фламандскія устрицы, которыхъ онъ шутя поглощаетъ тысячу, приглашаютъ его заглянуть въ ихъ перламутровую внутренность, тщетно въ бутылкахъ искрится золотое вино… Горанфло мраченъ, Горанфло мечтаетъ, Горанфло не хочетъ ни сть, ни пить.

Тогда разносится слухъ, что достойный женовевецъ въ экстаз, и вс съ большимъ противъ прежняго уваженіемъ смотрятъ на него.

— Тс, тише! говорятъ вс шопотомъ: — не будемъ мшать экстазу брата Горанфло.

И вс почтительно и на цыпочкахъ расходятся.

Пріоръ выжидаетъ минуту, когда братъ Горанфло какъ-бы приходитъ въ себя, подходитъ къ нему, нжно беретъ руку его и вопрошаетъ почтительно.

Горанфло подымаетъ голову и безсмысленными глазами глядитъ на настоятеля.

Онъ возвращается изъ міра мечтаніи на землю.

— Что вы длали, достойный братъ? спрашиваетъ пріоръ.

— Кто, я? говоритъ Горанфло.

— Да, вы, вы чмъ-то были заняты.

— Правда, я сочинялъ рчь.

— Въ род той, которую вы съ такимъ жаромъ произнесли въ ночь святой лиги?

Всякій разъ, когда Горанфло говорятъ объ этой рчи, онъ сожалетъ о томъ, что природа создала его лунатикомъ.

— Ахъ! говоритъ онъ, глубоко вздыхая: — хоть бы я записалъ эту рчь!

— Зачмъ вамъ записывать, любезный братъ? Нтъ, вы говорите по-вдохновенію, вамъ стоитъ только открыть ротъ — и краснорчивыя слова такъ сами-собою и польются!

— Вы думаете? спрашиваетъ Горанфло.

— Блаженны неврующіе въ себя! отвчаетъ пріоръ.

И точно, по-временамъ Горанфло, понимающій затруднительность своего положенія, придумываетъ рчь, но она ему не дается, тогда горесть овладваетъ имъ и по окончаніи обда, или во время экстаза, онъ встаетъ и, какъ-бы влекомый невидимою рукою, отправляется въ конюшню. Тамъ онъ съ любовію смотритъ на Панюржа, встрчающаго его радостнымъ крикомъ, тамъ Горанфло поглаживаетъ мягкую шерсть своего пріятеля… и пріятель радостно вопитъ и валяется на мягкой подстилк.

Пріоръ и трое или четверо изъ важнйшихъ лицъ аббатства сопровождаютъ обыкновенно, въ подобныхъ случаяхъ, брата Горанфло и всячески стараются подслужиться къ Панюржу, одинъ предлагаетъ ему пирожковъ, другой сухариковъ, третій макаронъ… точно такъ желавшіе угодить Плутону подносили Церберу медовые пирожки.

Панюржъ не гордъ, онъ отвчаетъ на вс ласки и, не имя экстазовъ, не сочиняя рчей, находитъ, что онъ счастливйшій изъ ословъ всего міра.

Пріоръ смотритъ на Горанфло съ чувствомъ.

— Простота и кротость, говоритъ онъ: — вотъ добродтели сильныхъ!

Горанфло узналъ, что по-латин ita значитъ, да, и что бы ему ни говорили, онъ на все отвчаетъ съ наивнымъ достоинствомъ:

— Ita.

Ободренный этимъ отвтомъ, аббатъ иногда говоритъ ему:

— Вы слишкомъ-много трудитесь, мой любезный братъ, это длаетъ васъ задумчивымъ.

— Можетъ-быть, отвчаетъ смиренный ораторъ аббату Жозефу Фулону.

— Можетъ-быть, наша пища слишкомъ-груба для васъ? продолжаетъ пріоръ:— не прикажете ли перемнить брата-повара? Вдь вы знаете, любезный братъ: Qudam saturationes minus succedunt.

— Ita, отвчаетъ Горанфло, продолжая поглаживать своего осла.

— Какъ, вы ласкаете вашего Панюржа, любезный братъ, говоритъ пріоръ: — не намрены ли вы предпринять какое-нибудь путешествіе?

— О! отвчаетъ Горанфло со вздохомъ.

Въ этомъ-то и заключается причина грусти бднаго Горанфло. Сначала, изгнаніе изъ монастыря казалось ему неизмримымъ бдствіемъ, но въ-послдствіи онъ узналъ безконечныя радости и невдомыя дотол удовольствія, источникомъ которыхъ была свобода!.. Посреди благополучнаго состоянія, Горанфло чувствуетъ, что неутомимый червь точитъ сердце его, червь этотъ — желаніе свободы, свободы съ веселымъ товарищемъ, съ Шико, съ Шико, котораго онъ любитъ, самъ не зная за что, можетъ-быть за то, что Шико иногда бивалъ его.

— Увы! говоритъ съ робостію одинъ изъ братій, наблюдающій за выраженіемъ лица брата Горанфло: — мн кажется, что вы не ошиблись, достойный пріоръ, монастырская жизнь утомила нашего знаменитаго брата.

— Не утомила, отвчаетъ Горанфло:— но чувствую, что я рожденъ для борьбы, для уличной политики, для публичныхъ рчей.

И при этихъ словахъ глаза Горанфло засверкали, онъ вспомнилъ о яичницахъ, которыми подчивалъ его Шико, объ анжуйскомъ вин Клода Бономе, о маленькой комнатк гостинницы Рога-Изобилія.

Съ вечера лиги, или, лучше сказать, съ утра, когда онъ вернулся домой, его не выпускали изъ монастыря, съ-тхъ-поръ, какъ король назначилъ себя главою союза, лигры стали осторожне.

Горанфло такъ простъ, что онъ и не подумалъ воспользоваться своимъ вліяніемъ, чтобъ выйдти изъ аббатства. Ему сказали:

— Братъ, изъ монастыря выходить запрещается,— и онъ не выходилъ.

Никто не подозрвалъ жажды свободы, заставлявшей его пренебрегать монастырскими радостями.

Замчая, что задумчивость и уныніе Горанфло возрастали съ каждымъ днемъ, пріоръ сказалъ ему однажды:

— Любезный братъ, никто не долженъ идти противъ своей судьбы, вамъ суждено бороться за истинную вру, идите же, исполняйте порученіе, возложенное на васъ свыше, только берегите свою драгоцнную жизнь и воротитесь къ великому дню.

— Къ какому великому дню? спросилъ Горанфло, не умя скрыть своей радости.

— Къ празднику тла Господня.

— Ita! отвчалъ проповдникъ съ значительнымъ видомъ: — но, прибавилъ онъ: — дайте мн денегъ… милостынями долженъ я снискать любовь народа.

Пріоръ поспшилъ принесть огромный мшокъ съ деньгами. Горанфло запустилъ въ него руку.

— Велики будутъ проценты на эти деньги! сказалъ Горанфло, спрятавъ горсть денегъ въ карманъ и опять запуская руку въ мшокъ.

— Но избрали ли вы текстъ для рчи, любезный братъ? спросилъ Жозефъ Фулонъ.

— Какъ же!

— Скажите мн его.

— Охотно, только вамъ однимъ.

Пріоръ сталъ внимательно слушать.

— Цпъ, молотящій рожь, бьетъ самого-себя, сказалъ Горанфло.

— О, чудесно! дивно! вскричалъ пріоръ.

И вс присутствовавшіе, довряя ршенію настоятеля, повторили за нимъ:

— Чудесно! дивно!

— Теперь я свободенъ? спросилъ Горанфло.

— Да, сынъ мой, вскричалъ почтенный аббатъ: — гряди на предназначенному теб пути!

Горанфло веллъ осдлать Панюржа, влзъ на него при помощи двухъ дюжихъ братій, и въ семь часовъ вечера выхалъ изъ аббатства.

Это происходило въ тотъ самый день, когда Сен-Люкъ воротился изъ Меридора. Новости, полученныя изъ анжуйской провинціи, волновали Парижанъ.

Прохавъ мимо Якобинскаго-Монастыря, Горанфло хотлъ-было поворотить направо, какъ вдругъ Панюржъ вздрогнулъ: — тяжелая рука опустилась на спину его.

— Кто тамъ? вскричалъ Горанфло съ испугомъ.

— Другъ, отвчалъ знакомый голосъ.

Горанфло очень хотлось обернуться, но давно не здивъ верхомъ, онъ отвыкъ и боялся упасть.

— Что вамъ надобно? спросилъ онъ не оглядываясь.

— Не можете ли вы, почтеннйшій братъ, указать мн дорогу къ гостинниц Рога-Изобилія?

— Morbleu! вскричалъ Горанфло съ восторгомъ: — это мось Шико!

— Именно, отвчалъ Гасконецъ:— я шелъ за вами въ монастырь, вселюбезнйшій братъ, но сама Фортуна помогаетъ мн, выславъ васъ ко мн на встрчу… И такъ, здравствуй, пріятель! Ventre de biche! ты, кажется, похудлъ,

— А вы, мось Шико, пополнли, — честное слово!

— Мн кажется, что мы оба льстимъ другъ другу.

— Но что это у васъ, мось Шико? куда вы съ этой тяжелой ношей?

— Это четверть оленины, которую я унесъ изъ кухни его величества, отвчалъ Гасконецъ: — мы зажаримъ ее.

— О, любезнйшій мось Шико! вскричалъ монахъ: — а подъ мышкой у васъ что?

— Бутылка кипрскаго вина, присланнаго другимъ королемъ моему королю.

— Не-уже-ли?

— Да, это мое любимое вино, отвчалъ Шико: — а ты любишь?

— Ого-го! кричалъ Горанфло, не будучи въ состояніи произнести слова отъ радости и попрыгивая на Панюрж, кряхтвшемъ подъ тяжелой ношей: — Ого-го, ого-го!

И поднявъ руки кверху онъ заплъ громкимъ голосомъ такъ, что въ сосднихъ домахъ задрожали окна:

La musique a des appats.

Mais on ne fait que l’entendre,

Les fleurs ont le parfum tendre,

Mais l’odeur ne nourrit pas.

Sans que notre main у touche,

Un beau ciel flatte nos yeux,

Mais le vin coule en la bouche,

Mais le vin же sent, se touche

Et se boit, je l’aime mieux

Que musique, fleurs et cieux.

Въ-продолженіе цлаго мсяца, Горанфло было не до псенъ, за то теперь онъ ревлъ во все горло.

XVI.
Эскулапъ и Меркурій.

Оставимъ друзей въ гостинниц Рога-Изобилія, куда, если читатели помнятъ, Шико иначе не водилъ своего пріятеля, какъ съ намреніями, важность которыхъ послдній и не подозрвалъ, и возвратимся къ г. де-Монсоро, несомому въ закрытыхъ носилкахъ по парижской дорог, и къ Бюсси, выхавшему изъ Анжера вслдъ за раненнымъ.

Всаднику не трудно догнать идущихъ пшкомъ, но ему трудно не перегнать ихъ, что и случилось съ Бюсси.

Былъ конецъ мая. Было жарко, особенно около полудня, а потому г. де-Монсоро приказалъ остановиться въ маленькомъ лску, въ сторон отъ дороги. Такъ-какъ онъ желалъ, чтобъ герцогъ анжуйскій узналъ какъ-можно-позже о его отъзд, то и приказалъ всмъ пойдти къ чашу лса и не показываться на дорогу. Изъ Меридора была взята провизія, и они могли пообдать, не ходя въ гостинницу.

Въ это время прохалъ Бюсси.

Онъ везд освдомлялся и до дюртальскаго селенія получалъ удовлетворительные отвты, итакъ, будучи убжденъ, что скоро догонитъ Діану, онъ халъ шагомъ и на каждомъ возвышеніи поднимался на стременахъ, смотря въ даль, не увидитъ ли путешественниковъ, за которыми халъ. Но, вопреки своему ожиданію, онъ вдругъ потерялъ слдъ ихъ. Никто не видалъ такихъ путешественниковъ, какихъ онъ описывалъ и, прибывъ въ Ла-Флешъ, Бюсси убдился, что перегналъ ихъ.

Тогда онъ вспомнилъ маленькій лсокъ, мимо котораго прозжалъ и передъ которымъ лошадь его заржала, надувъ ноздри.

Бюсси остановился въ самой невидной корчм и убдившись, что лошадь его будетъ хорошо накормлена, слъ къ окну, спрятавшись, однакожь, за лоскутъ холста, служившій занавской.

Бюсси потому выбралъ эту корчму, что она находилась прямо противъ лучшей гостинницы города, въ которой, какъ онъ думалъ, непремнно остановится графъ Монсоро.

Онъ не ошибся, въ четвертомъ часу по полудни, прискакалъ слуга и вошелъ въ гостинницу.

Полчаса спустя, показались путешественники.

Слуг было поручено найдти носильщиковъ для смны. Такъ-какъ Монсоро былъ слишкомъ-ревнивъ, то вмст съ тмъ онъ былъ и щедръ, а потому въ охотникахъ нести его не было недостатка.

Графъ, графиня, Реми и Гертруда вошли въ гостинницу. Діана вошла послдняя, и Бюсси замтилъ, что она осматривалась съ безпокойствомъ. Онъ хотлъ-было показаться, но удержался: неосторожность могла испортить все дло.

Наступилъ вечеръ. Бюсси надялся, что Реми выйдетъ, или что Діана покажется у окна, а потому закутался въ плащъ и вышелъ на улицу.

Онъ прождалъ до девяти часовъ. Въ это время слуга вышелъ.

Пять минутъ спустя, восемь человкъ подошли къ двери гостинницы, четверо изъ нихъ вошли въ домъ.

— О! подумалъ Бюсси:— не-уже-ли они будутъ путешествовать и ночью? Это было бы прекрасно!

И точно, все подтверждало это предположеніе: ночь была теплая, небо усяно звздами, весенній втерокъ, нжный и ароматный, освжалъ воздухъ.

Носилки показались въ дверяхъ.

Потомъ изъ воротъ выхали Діана, Реми и Гертруда.

Діана опять стала осматриваться, но графъ позвалъ ее, и она должна была приблизиться къ носилкамъ.

Четыре смнные носильщика зажгли факелы и пошли по сторонамъ дороги.

— Прекрасно, подумалъ Бюсси: — я самъ не могъ бы распорядиться лучше.

Онъ воротился въ корчму, осдлалъ свою лошадь и похалъ за путешественниками. Факелы указывали ему дорогу.

Монсоро не отпускалъ Діаны отъ себя ни на минуту.

Онъ разговаривалъ съ нею. Приглашеніе герцога въ оранжерею служило текстомъ неистощимыхъ комментаріевъ и ядовитыхъ вопросовъ.

Реми и Гертруда дулись другъ на друга, или, лучше сказать,— Реми мечталъ, а Гертруда дулась на Реми.

Причину этого не трудно объяснить. Съ-тхъ-поръ, какъ Діана любила Бюсси, Реми не считалъ боле нужнымъ быть влюбленнымъ въ Гертруду.

И такъ, одни ссорились, другіе дулись, когда Бюсеи, слдовавшій на значительномъ разстояніи отъ кавалькады, желая дать знать о себ молодому доктору, свиснулъ въ серебряный свистокъ, которымъ онъ обыкновенно призывалъ своихъ слугъ у себя дома.

Свистъ былъ рзкій. Реми тотчасъ же узналъ его.

Діана вздрогнула и посмотрла на доктора, который утвердительно кивнулъ головою.

Потомъ Реми сзади подъхалъ къ молодой графин и шепнулъ ей:

— Это онъ.

— Что тамъ? спросилъ Монсоро: — кто говоритъ съ вами, графиня?

— Со мной? никто.

— Неправда, я видлъ какъ кто-то подъхалъ къ вамъ и что-то сказалъ.

— Это былъ Реми, отвчала Діана:— ужь не ревнуете ли вы къ мось Реми?

— Нтъ, но я люблю, чтобъ говорили громко.

— Есть, однакожь, вещи, которыхъ нельзя говорить громко при васъ, сказала Гертруда, подоспвъ на помощь къ своей госпож,

— Почему?

— По двумъ причинамъ.

— По какимъ?

— Во-первыхъ, есть вещи, вовсе незанимательныя для вашего сіятельства, и есть другія, слишкомъ для васъ занимательныя.

— А къ какому роду принадлежатъ вещи, о которыхъ мось Реми говорилъ сейчасъ графин?

— Ко второму.

— Что вамъ сказалъ Реми? Говорите, графиня, я этого требую.

— Я сказалъ, что если вы не будете вести себя какъ прилично больному, то умрете, не прохавъ одной трети дороги.

При свтъ факеловъ можно было замтить смертную блдность, покрывшую лицо Монсоро.

Діана задумалась и молчала.

— Пріудержите нсколько вашу лошадь, шепнулъ Реми Діан: — отстаньте, онъ догонитъ васъ.

Хотя Реми говорилъ шопотомъ, Монсоро разслышалъ, однакожь, этотъ шопотъ, не различивъ словъ, онъ скоро оглянулся и увидлъ, что Діана слдовала за нимъ.

— Еще одно такое движеніе, сказалъ Реми:— и вамъ нтъ спасенія.

Съ нкотораго времени, Діана стала смле. Вмст съ любовію въ ней развилась смлость, которую истинно-любящія женщины доводятъ обыкновенно до безразсудства.

Она поворотила лошадь и спокойно стала ждать.

Въ то же мгновеніе Реми соскочилъ съ лошади, отдалъ поводъ Гертруд и подошелъ къ больному, чтобъ занять его.

— Покажите пульсъ, сказалъ онъ:— я увренъ, что у васъ лихорадка.

Пять минутъ спустя, Бюсси халъ рядомъ съ Діаною.

Молодые любовники не нуждались уже въ словахъ. Они нжно обнялись и забылись въ сладостномъ поцалу.

Бюсси первый прервалъ молчаніе.

— Ты видишь, сказалъ онъ:— ты дешь, и я за тобой.

— О! какъ я буду счастлива, Бюсси, зная, что ты со мною! Со мною, днемъ и ночью.

— Но днемъ онъ увидитъ меня.

— Нтъ, ты будешь хать за нами, и я одна буду тебя видть, мой Луи. На поворотахъ, на пригоркахъ, я буду видть перо на твоей шляп, конецъ твоего плаща, все будетъ говорить, что ты со много, что ты любишь меня!.. И вечеромъ, когда синій покровъ опустится на землю, ты подъдешь ко мн… мы будемъ вмст! О, какое счастіе!

— Говори, говори, моя милая, возлюбленная Діана, ты сама не знаешь, сколько гармоніи въ твоемъ голос.

— И когда мы будемъ хать ночью,— Реми говоритъ, что это не повредитъ больному,— мы обнимемся, поцалуемся, и одно пожатіе руки скажетъ теб, что я весь день думала о теб, о теб одномъ!

— О! какъ я люблю тебя! Какъ я люблю тебя! проговорилъ Бюсси.

— Мн кажется, продолжала Діана: — души наши такъ тсно связаны, что даже въ отдаленіи, безъ словъ, безъ взглядовъ мы будемъ понимать другъ друга.

— Да, но видть тебя… сжимать тебя въ объятіяхъ… о, Діана! Діана!

И лошади молодыхъ людей шли рядомъ, а они забывали весь міръ…

Вдругъ раздался голосъ, заставившія обоихъ вздрогнуть,— Діану отъ страха, Бюсси отъ гнва.

— Графиня, гд вы? спрашивалъ этотъ голосъ:— Діана, гд вы? отвчайте же!

Это восклицаніе рзко прервало ночную тишину.

— О! это онъ, это онъ! Я забыла его, проговорила Діана.— Это онъ!.. О, сладкій сонъ! ужасное пробужденіе!

— Послушай! говорилъ Бюсси:— послушай, Діана, мы соединены… Скажи одно слово, и ты навсегда будешь принадлежать мн. Убжимъ, Діана. Посмотри, передъ нами пространство, свобода, счастіе! Одно слово, и мы ускачемъ! Одно слово, и ты вчно будешь принадлежать мн!..

И онъ страстно удерживалъ молодую женщину.

— А мой отецъ? спросила Діана.

— Когда баронъ узнаетъ, какъ я люблю тебя…

— О, Луи, что ты говоришь! сказала Діана.— Ты забываешь, что онъ отецъ!..

Это слово заставило Бюсси прійдти въ себя.

— Приказывай, милая Діана, отвчалъ онъ: — и я повинуюсь.

— Послушай, сказала она, вытянувъ впередъ руку: — будемъ сильне демона, преслдующаго насъ, не опасайся ничего, и ты увидишь, умю ли я любить.

— Итакъ, намъ должно разстаться, проговорилъ Бюсси.

— Графиня! графиня! продолжалъ кричать голосъ Монсоро.— Отвчайте, или, хоть бы мн пришлось убиться, я соскочу съ проклятыхъ носилокъ!

— Прощай, сказала Діана: — прощай, я знаю, что онъ готовъ исполнить то, что сказалъ…

— Ты жалешь о немъ?

— Ревнивецъ! возразила Діана съ очаровательнымъ выраженіемъ голоса и прелестной улыбкой.

Бюсси не удерживалъ ея боле.

Въ два скачка, Діана воротилась къ носилкамъ. Графъ былъ почти въ обморок.

— Остановитесь, остановитесь! произносилъ онъ хриплымъ голосомъ.

— Morbleu! кричалъ Бюсси:— не останавливайтесь! Онъ бснуется… а если ему надоло жить, такъ пускай соскочитъ съ носилокъ.

И носильщики не останавливались.

— Но кого же вы зовете? спросила Гертруда.— Графиня здсь, со мною. Сударыня, пожалуйте сюда, у его сіятельства бредъ, горячка…

Діана вступила въ кругъ, освщенный факелами, не говоря ни слова.

— А! произнесъ Монсоро, задыхаясь:— гд вы были?

— Гд же мн быть, какъ не за вами?

— Возл меня, графиня, возл меня, не отходите отъ меня ни на шагъ.

Діан не зачмъ было боле отставать: она знала, что Бюсси халъ за ними, она видла его.

Прибыли къ мсту смны носильщиковъ. Монсоро отдохнулъ нсколько часовъ и хотлъ отправиться дале.

Онъ нетерпливо желалъ удалиться отъ Анжера.

Но-временамъ возобновлялась описанная нами сцена.

— Хоть бы онъ задохся отъ бшенства! ворчалъ Реми: — честь доктора будетъ спасена!

Но Монсоро не задохся: напротивъ, но прошествіи десяти дней, онъ прибылъ въ Парижъ почти здоровый.

Реми былъ докторъ искусный, боле искусный, нежели онъ самъ желалъ.

Въ-продолженіе десяти дней путешествія, Діан нжностію и ласками удалось смягчить гордость Бюсси.

Она уговорила его сблизиться съ Монсоро и принять дружбу, которую онъ предлагалъ ему.

Предлогъ перваго посщенія былъ самый простой: здоровье графа.

Реми лечилъ мужа и носилъ записки жен.

— Эскулапъ и Меркурій, говорилъ онъ про себя.

XVII.
Какъ посланникъ герцога анжуйскаго прибылъ въ Парижъ.

Между-тмъ, ни Екатерина, ни герцогъ анжуйскій не возвращались въ Лувръ, и слухъ о ршительномъ разрыв между братьями боле и боле распространялся.

Король не получалъ никакихъ извстій отъ матери, и вмсто того, чтобъ слдовать пословиц: нтъ встей — хорошія всти, онъ говорилъ покачивая головой:

— Нтъ встей — дурныя всти!

Миньйоны же присовокупляли:

— Дурные совтники уговорили Франсуа задержать королеву.

Дурные совтники: въ этихъ двухъ словахъ заключается вся политика этого страннаго и трехъ предшествовавшихъ царствованій.

Благодаря дурнымъ совтникамъ, Карлъ IX дозволилъ вароломеевскую ночь. Благодаря дурнымъ совтникамъ, Франсуа дозволилъ амбуазское убійство. Благодаря дурнымъ совтникамъ, Гсприхъ II, отецъ этого страшнаго рода, приказывалъ жечь еретиковъ…

Никто не смлъ сказать королю:

— Въ жилахъ вашего брата течетъ дурная кровь, по обычаю всего вашего рода, онъ безпрестанно домогается престола какими бы то ни было средствами: хитростью ли, измной или убійствомъ, онъ хочетъ сдлать вамъ то же, что вы сдлали вашему старшему брату, что тотъ сдлалъ своему старшему брату, и чему научила васъ всхъ родная мать.

Нтъ, король того времени, король XVI вка, принялъ бы вс эти замчанія за оскорбленія, за дерзости.

И такъ, миньйоны говорили Генриху III:

— Ваше величество, братъ вашъ окруженъ дурными совтниками.

А такъ-какъ только одинъ человкъ могъ давать совты герцогу анжуйскому, то противъ него и подымалась страшная гроза, усиливавшаяся съ каждымъ днемъ.

Этотъ человкъ былъ Бюсси.

Въ открытыхъ совщаніяхъ предлагали только угрозу, а въ домашнемъ кругу короля, ему совтовали употребить другія, боле дйствительныя и врныя мры: ядъ или сталь, какъ вдругъ разнесся слухъ, что герцогъ анжуйскій отправилъ къ королю посланника.

Какъ разнесся этотъ слухъ? Кто распустилъ его? Кто принесъ эту всть?

Это такъ же трудно объяснить, какъ то, зачмъ и для чего вихрь уноситъ песокъ, зачмъ и для чего втеръ разноситъ городской гуль по окрестностямъ.

Есть какой-то тайный демонъ, снабжающій всти крыльями и распускающій ихъ по воздуху въ разныя стороны.

Когда извстіе, о которомъ мы упомянули, достигло Лувра, въ немъ поднялась страшная суматоха. Король поблднлъ отъ гнва, а придворные, подражая всегда своему повелителю, позеленли.

Вс поклялись… трудно пересказать вс клятвы, но вотъ главнйшія изъ нихъ:

Если посланникъ старъ, то его осмютъ, одурачатъ и упрячутъ въ Бастилью.

Если онъ молодъ, его оскорбятъ, вызовутъ на поедники, проводятъ и изрубятъ въ куски: каковые куски будутъ разосланы но всмъ провинціямъ Франціи.

И миньйоны, по обычаю своему, принялись точить шпаги, упражняться въ фехтованіи и метаніи кинжаловъ.

Шико не обнажалъ ни шпаги, ни кинжала, но задумался.

Увидвъ задумчивость Шико, король вспомнилъ, что однажды въ затруднительномъ случа, объяснившемся въ-послдствіи, Шико былъ одного мннія съ вдовствующей королевой, мнніе которой оказалось справедливымъ.

Тогда король понялъ, что шутъ его былъ мудрецъ, и просилъ у него совта.

— Ваше величество, возразилъ Шико посл долгаго размышленія,— я долженъ сказать вамъ, что его высочество герцогъ анжуйскій либо отправилъ къ вамъ посланника, либо нтъ.

— И за этимъ отвтомъ ты такъ долго думалъ?

— Терпніе, терпніе, какъ говоритъ, по образцу знаменитаго Макіавелли, ваша августйшая матушка, да хранитъ ее Господь!

— Ты видишь, что я вооружился терпніемъ, если слушаю тебя.

— Если онъ отправилъ къ вамъ посла, то считаетъ себя въ прав такъ поступить, а если онъ, воплощенная осторожность, считаетъ себя въ прав такъ поступить, то, значитъ, онъ силенъ, а если онъ силенъ, то мы должны беречь его — силу можно перехитрить, обмануть, но не переломить, пріймемъ посланника съ почетомъ и всевозможною вжливостью. Этимъ мы ничего не потеряемъ, вдь вы помните, какъ братъ вашъ обнималъ добраго адмирала Колиньи, прибывшаго посломъ отъ гугенотовъ, которые также считали себя могущественными.

— Итакъ, ты одобряешь политику брата моего Карла IX?

— Ни мало, поймите меня: я представляю вамъ фактъ и говорю: если въ-послдствіи мы найдемъ средство обидть не бднаго герольда, посла, встника или встоваго, а самого хозяина, двигателя, начальника, высокопочитаемаго и высокоуважаемаго принца, его высочества герцога анжуйскаго, настоящаго и единственнаго виновника всхъ смутъ съ тремя Гизами, разумется! и запрятать ихъ въ крпость понадежне Лувра, такъ — съ Богомъ, ваше величество! Не упускайте этого случая.

— Совтъ твой мн нравится, сказалъ Генрихъ III.

— Еще бы! возразилъ Шико.— Но слушай дале.

— Говори.

— Если же онъ не отправилъ посланника, такъ зачмъ ты позволяешь своимъ друзьямъ мычать?

— Мычать!

— Я бы сказалъ рычать, еслибъ имлась возможность сравнить твоихъ друзей со львами. Но я говорю мычать… потому-что… послушай, Генрихъ, право, тошно смотрть, какъ твои пріятели, бородатые, подобно самой бородатой обезьян твоего звринца, играютъ какъ мальчишки и гугукаютъ на взрослыхъ, чтобъ испугать ихъ!.. Не говоря уже о томъ, что если герцогъ анжуйскій не отправилъ посла, такъ они заважничаютъ и будутъ говорить, что напугали его!

— Шико, ты забываешь, что люди, о которыхъ ты говоришь, мои друзья, мои единственные друзья.

— Хочешь заплатить мн тысячу экю, о король мой! сказалъ Шико.

— Какъ такъ?

— Побейся со мною объ закладъ, что эти друзья останутся теб врны, что бы ни случилось, а я побьюсь съ тобою, что не позже, какъ завтра вечеромъ трое изъ нихъ измнятъ теб.

Увренность, съ которою говорилъ Шико, заставила короля задуматься. Онъ не отвчалъ.

— А-га! сказалъ Шико: — теперь и ты задумался!… Я не полагалъ, что ты такъ догадливъ…

— Какъ же ты совтуешь мн поступить?

— Я совтую теб не поступать, а ждать. Въ послднемъ слов заключается вся премудрость. Прідетъ посолъ — обласкай его. Не прідетъ — длай что знаешь, но ни въ какомъ случа не рискуй совершенно разссориться съ братомъ, потакая твоимъ глупцамъ. Cordieu! братъ твой тоже немногаго стоитъ, но все-таки онъ братъ короля. Убей его, если этого требуетъ твое спокойствіе, но изъ уваженія къ своему имени, къ дому Валуа, не унижай его! Онъ и безъ того порядочно унижается самъ… Но это не твое дло!

— Правда, Шико.

— Видишь ли, ты обязанъ мн еще однимъ добрымъ совтомъ, впрочемъ, я имъ ужь и счетъ потерялъ. Теперь не мшай мн спать, Генрихъ, недлю тому назадъ, мн нужно было напоить одного пріятеля, а посл такихъ попоекъ я хмленъ цлую недлю.

— Пріятеля! Не честнаго ли женовевца, о которомъ ты мн говорилъ?

— Именно. Ты общалъ ему аббатство?

— Я?

— Какъ же! Ты обязанъ вознаградить его за вс услуги, которыя онъ теб оказалъ.

— Такъ онъ по-прежнему преданъ мн?

— Онъ обожаетъ тебя. Ахъ, кстати…

— Что такое?

— Черезъ три недли праздникъ тла Господня.

— Такъ что же?

— Надюсь, ты устроишь какую-нибудь хорошенькую процессію?

— Я христіанскій король, и на мн лежитъ обязанность подавать примръ благочестія народу.

— И ты, какъ всегда, будешь останавливаться въ четырехъ главныхъ парижскихъ монастыряхъ.

— Безъ-сомннія.

— И въ Женевьевском-Аббатств?

— Непремнно.

— Прекрасно.

— Къ-чему ты это спрашиваешь?

— Такъ. Я любопытенъ. Теперь я знаю, что мн нужно знать, а потому спокойной ночи, Генрихъ.

Въ это самое время, когда Шико готовился лечь спать, въ Лувр поднялся какой-то необыкновенный шумъ.

— Что это за шумъ? спросилъ король.

— Не дадутъ мн уснуть! съ досадой вскричалъ Шико.

— Надобно узнать…

— Генрихъ, найми мн квартиру въ городъ, или я выйду въ отставку, въ Лувр теперь жить нельзя!

Вошелъ капитанъ стражи съ разстроеннымъ видомъ.

— Что случилось? спросилъ король.

— Ваше величество, отвчалъ капитанъ:— посланникъ его высочества герцога анжуйскаго прибылъ въ Лувръ.

— Со свитой? спросилъ король.

— Нтъ, одинъ.

— Слдовательно, его надобно принять еще лучше, Генрихъ, сказалъ Шико:— потому-что онъ человкъ храбрый.

— Хорошо, отвчалъ король, стараясь придать себ спокойный видъ, которому противорчила блдность, покрывавшая лицо его: — хорошо, пусть весь дворъ соберется въ большую залу, а мн дать траурное платье… Ведя переговоры съ роднымъ братомъ и черезъ посланника, надобно быть въ трауръ!

XVIII.
Какъ король принялъ посланника герцога анжуйскаго.

Въ большой зал находился тронъ Генриха ІІІ.

Около трона толпились придворные, съ нетерпніемъ ожидавшіе развязки предстоящей сцены.

Король, печальный и мрачный, вступилъ на тронъ.

Вс взоры были обращены къ галере, черезъ которую капитанъ стражей долженъ былъ ввести посланника.

— Ваше величество, сказалъ Келюсъ на ухо королю: — знаете ли вы, кто этотъ посланникъ?

— Не знаю. Но что въ этомъ?

— Оскорбленіе увеличивается выборомъ этого посланника. Біоссй пріхалъ.

— Я въ этомъ не вижу никакого оскорбленія, отвчалъ король, стараясь быть равнодушнымъ.

— Можетъ-быть, вы, государь, не видите въ этомъ обиды, сказалъ Шомберггъ: — но мы чувствуемъ ее.

Генрихъ не отвчалъ, онъ видлъ, какъ вокругъ трона его кипла ненависть и злоба и радовался возможности противопоставить врагамъ своимъ эти дв силы.

Келюсъ, то блдня, то красня, сдавилъ эфесъ своей шпаги.

Шомбергъ снялъ перчатки и вполовину обнажилъ кинжалъ.

Можиронъ взялъ свою шпагу изъ рукъ пажа и прицпилъ ее къ поясу.

д’Эпериннъ страшно закрутилъ усы и сталъ за своими товарищами.

Что же касается до Генриха, то онъ улыбался…

— Введите его, сказалъ онъ.

Посл этихъ словъ, наступило въ зал могильное молчаніе, подобно тишин, предшествующей гроз.

Твердые шаги, рзкій звукъ шпоръ послышался въ галере.

Бюсси вошелъ.

Лицо его было спокойно, походка горда.

Ни на кого изъ окружавшихъ короля не взглянулъ молодой человкъ. Онъ пошелъ прямо къ Генриху и, низко поклонившись, остановился въ молчаніи, ожидая, чтобъ королю угодно было заговорить съ нимъ. Въ гордости его не было ничего оскорбительнаго для величія короля.

— Вы здсь, мось де-Бюсси! сказалъ Генрихъ III: — мы вс думали, что вы въ анжуйской провинціи.

— Я оттуда, ваше величество.

— Что привело васъ въ нашу столицу?

— Желаніе засвидтельствовать мое нижайшее почтеніе вашему величеству.

Король и миньйоны съ изумленіемъ помнялись взглядами, замтно было, что они ожидали совершенно-инаго отъ строптиваго молодаго дворянина.

— Только… только это? спросилъ король.

— Пользуясь этимъ случаемъ, его высочество герцогъ анжуйскій поручилъ мн засвидтельствовать и свое почтеніе вашему величеству.

— Не поручилъ ли вамъ герцогъ еще чего-нибудь?

— Онъ поручилъ мн сказать, что, собираясь воротиться въ Парижъ съ ея величествомъ королевой, онъ желаетъ, чтобъ ваше величество были увдомлены о возвращеніи одного изъ вашихъ врнйшихъ подданныхъ.

Изумленіе короля возрасло до такой степени, что онъ не могъ сказать слова.

Шико воспользовался минутой молчанія и подошелъ къ послу.

— Здравствуйте, мось де-Бюсси, сказалъ ouъ.

Бюсси оглянулся: ему было удивительно встртить друга въ этомъ собраніи.

— А! мось Шико, здравствуйте! отвчалъ Бюсси.— Здоровъ ли г. де-Сен-./Іюкъ?

— Слава Богу, онъ прогуливается теперь съ женою у птичниковъ.

— Другихъ порученій у васъ нтъ, г. де-Бюсси? спросилъ король.

— Никакихъ, ваше величество, о прочемъ самъ герцогъ будетъ имть честь переговорить съ вашимъ величествомъ.

— Хорошо, сказалъ король.

И въ молчаніи, вставъ съ трона, онъ сошелъ со ступеней.

Аудіенція кончена. Группы перемшались.

Бюсси замтилъ, что его окружили четыре миньйона, и что взоры всхъ присутствовавшихъ сверкали гнвомъ и угрозами.

Въ конц залы король тихо разговаривалъ съ канцлеромъ.

Бюсси притворился, будто ничего не примчаетъ, и продолжалъ разговаривать съ Шико.

Тогда король, какъ-бы желая оставить Бюсси совершенно одного, позвалъ Гасконца.

— Шико, ступай сюда, сказалъ онъ:— мн нужно переговорить съ тобою.

Шико вжливо и даже почтительно поклонился молодому дворянину.

Бюсси также вжливо отвчалъ на поклонъ его и остался одинъ.

Тогда выраженіе лица его измнилось: съ королемъ онъ былъ почтителенъ, съ Шико вжливъ, теперь онъ сталъ любезенъ.

Келюсъ подошелъ къ нему.

— А, здравствуйте, мось де-Келюсъ, сказалъ Бюсси:— позвольте узнать, какъ вы поживаете?

— Плохо, возразилъ Келюсъ.

— Ахъ, Боже мой! вскричалъ Бюсси, какъ-бы опечаленный этимъ отвтомъ: — что съ вами?

— Одно обстоятельство надодаетъ мн, отвчалъ Келюсъ.

— Одно обстоятельство? спросилъ Бюсси съ изумленіемъ: — помилуйте, вдь вы и ваши друзья такъ сильны, такъ могущественны, что вамъ не трудно устранить это обстоятельство.

— Вы не поняли г. де-Келюса, сказалъ Можиронъ, подходя съ Шомбергомъ, чтобъ принять участіе въ этомъ разговор:— или, лучше сказать, онъ самъ ошибся: онъ хотлъ сказать не одно обстоятельство, а одинъ человкъ.

— Что жь за бда! сказалъ Бюсси:— человка иногда бываетъ легче устранить, нежели обстоятельство.

— Я то же говорю, мось де-Бюсси, сказалъ Шомбергъ: — и надюсь, что Келюсъ не станетъ долго медлить.

— Ахъ, это вы, мось де-Шомбергъ! сказалъ Бюсси: — я не узналъ васъ?

— Можетъ-быть, сказалъ Шомбергъ: — на лиц моемъ остались еще слды синей краски?

— Нимало, вы, напротивъ, очень-блдны, здоровы ли вы?

— Я блденъ отъ гнва! отвчалъ Шомбергъ.

— Не-уже-ли и вамъ, какъ г. Келюсу, надодаетъ что-нибудь или кто-нибудь?

— Именно.

— И мн тоже, прибавилъ Можиронъ.

— Вы по-прежнему любите шутить, любезнйшій мось де-Можиронъ, сказалъ Бюсси:— но въ-самомъ-дл, господа, чмъ боле я на васъ смотрю, тмъ боле замчаю, что вы чрезвычайно разстроены.

— Вы забыли меня, сказалъ д’Эпернонъ, гордо вставъ передъ Бюсси.

— Извините, мось д’Эпернонъ, вы стояли, по своему обыкновенію, за другими, притомъ же, я такъ мало знаю васъ, что не смлъ первый заговорить съ вами.

Улыбка и спокойствіе Бюсси между четырьмя взбшенными молодыми людьми, глаза которыхъ сверкали грознымъ краснорчіемъ, увеличивали красоту его.

Только слпой или идіотъ не понялъ бы, чего хотли молодые люди. Только Бюсси могъ притвориться, что не понимаетъ, чего они хотятъ.

Онъ замолчалъ, и прежняя милая улыбка не сходила съ лица его.

— Мось де-Бюсси! вскричалъ наконецъ Келюсъ, нетерпливо топнувъ ногою.

Бюсси поднялъ глаза къ потолку и осмотрлся.

— Замчаете ли вы, господа, сказалъ онъ:— какое здсь странное эхо? Ничто такъ не способствуетъ повторенію звуковъ, какъ мраморныя стны и двойные своды, между-тмъ, какъ на открытомъ пол звуки раздляются и, я думаю, часть ихъ улетаетъ къ облакамъ. Это мнніе Аристофана. Читали вы Аристофана, господа?

Можирону показалось, что онъ угадалъ смыслъ словъ Бюсси, и подошелъ къ молодому человку, чтобъ сказать ему что-то на ухо.

Бюсси остановилъ его.

— Ради Бога, не будемъ перешептываться, сказалъ онъ: — вопервыхъ, это невжливо, а во-вторыхъ, вамъ извстно, какъ король мнителенъ: онъ подумаетъ, что мы злословимъ.

Можиронъ отошелъ боле прежняго взбшенный.

Шомбергъ сталъ на его мсто и сказалъ напыщеннымъ тономъ:

— Я тяжелый, неповоротливый, но откровенный Нмецъ, шептаться не люблю, а говорю вслухъ, чтобы слушающіе могли слышать, но когда слова мои, которымъ я стараюсь придать всевозможную ясность, не поняты тмъ, къ кому я обращаюсь, или когда онъ не хочетъ понять ихъ, тогда…

— Тогда? повторилъ Бюсси, устремивъ на молодаго человка огненный взоръ тигра: — тогда?

Шомбергъ не договорилъ.

Бюсси пожалъ плечами и обратился къ нему спиною.

Онъ встртился лицомъ-къ-лицу съ д’Эпернономъ.

Д’Эпернону невозможно было отступить.

— Посмотрите, господа, сказалъ онъ: — какимъ мось де-Бюсси сдлался провинціаломъ, борода его небрита, шпага безъ банта, сапоги не вылощены, шляпа срая!…

— Я это самъ сейчасъ замтилъ, любезнйшій мось д’Эпернонъ. Смотря на васъ, разряженныхъ, какъ куколокъ, я невольно задумался о томъ, какъ отсутствіе изъ столицы можетъ перемнить человка… Я, Луи де-Бюсси, графъ де-Клермонъ, долженъ брать теперь примръ съ какого-нибудь мелкаго гасконскаго дворянина! Страшно! Но посторонитесь, пожалуйста, вы и мось де-Келюсъ стоите такъ близко, что наступили мн на ногу… вроятно нечаянно, прибавилъ онъ съ милой улыбкой.

Въ это самое время вошелъ Сен-Люкъ, прошедъ между д’Эпернона и Келюса, Бюсси пошелъ къ нему на встрчу и подалъ ему руку. Сен-Люкъ замтилъ, что рука Бюсси горла и дрожала.

Онъ понялъ всю тягость его положенія и вывелъ его изъ залы.

Странный ропотъ поднялся между миньйонами и придворными.

— Это непостижимо, говорилъ Келюсъ: — я оскорбилъ его, а онъ не отвчалъ.

— Я вызывалъ его, сказалъ Можиринъ: — а онъ промолчалъ.

— Я поднялъ руку, чтобъ ударить его въ лицо, сказалъ Шомбергъ: — а онъ промолчалъ.

— Я наступилъ ему на ногу, твердилъ всмъ д’Эпернонъ: — я наступилъ Бюсси на ногу, а онъ промолчалъ!

И д’Эпернонъ важно прохаживался по зал.

— Это непостижимо! повторилъ Келюсъ.— Этому должна быть какая-нибудь особенная причина.

— Совсмъ не особенная! отвчалъ Шомбергъ.

— Разв ты знаешь?

— Разумется, онъ очень-хорошо понимаетъ, что мы четверо сильне, и убьемъ его. Вотъ причина.

Въ это время, король подходилъ къ молодымъ пріятелямъ. Шико говорилъ ему что-то на ухо.

— Что вамъ разсказывалъ мось де-Бюсси? спросилъ король.— Мн показалось, что вы говорили довольно-громко.

— Вашему величеству угодно знать, что разсказывалъ мось де-Бюсси? спросилъ д’Энериннъ.

— Да, вдь вы знаете, что я любопытенъ, возразилъ Генрихъ улыбаясь.

— Бюсси не разсказывалъ ничего особеннаго, отвчалъ Келюсъ.— Онъ теперь не похожъ на Парижанина.

— А на кого же?

— На провинціала. Онъ остепенился.

— Э! вскричалъ король: — это что значитъ?

— Это значитъ, что я намренъ пріучить собаку кусать его за ноги, сказалъ Келюсъ: — впрочемъ, у него такіе толстые сапоги, что онъ и этого не почувствуетъ.

— А у меня дома есть обезьяна, я дамъ ей кличку Бюсси, сказалъ Шомбергъ.

— Я, сказалъ д’Эпернонъ, сдлаю боле васъ: — я пойду прямо къ цли. Сегодня я наступилъ ему на ногу, а завтра дамъ ему пощечину. Онъ трусъ, потому-что до-сихъ-поръ дрался изъ одного тщеславія, теперь же онъ думаетъ: я заслужилъ имя человка храбраго, а потому могу жить спокойно.

— Какъ, господа! вскричалъ Генрихъ съ притворнымъ гнвомъ: — вы дерзнули оскорбить у меня, въ Лувр, дворянина моего брата?

— Увы!.. дерзнули, сказалъ Можиронъ, отвчая притворною покорностію притворному гнву короля:— и хотя мы нанесли ему нсколько оскорбленій, онъ, однакожь, не отвчалъ ни на одно изъ нихъ.

Король съ улыбкой посмотрлъ на Шико и, наклонившись къ нему, сказалъ:

— Не-ужь-то они и теперь мычатъ? Нтъ, Шико, кажется, она зарычали!

— А мн кажется, что они замяукали. Я знаю людей, которые не могутъ слышать кошачьяго мяуканья. Можетъ-быть, г. де-Бюсси изъ такихъ людей, а потому онъ и ушелъ, не отвчавъ имъ ни слова.

— Ты думаешь? спросилъ король.

— Поживемъ — увидимъ, отвчалъ Шико.

— Полно, возразилъ король:— каковъ господинъ, таковъ и слуга.

— Не-уже-ли вы думаете, ваше величество, что Бюсси слуга вашего брата? Ошибаетесь!

— Господа, сказалъ Генрихъ:— я сегодня обдаю съ королевой. До свиданія, итальянскіе комедіанты съиграютъ намъ сегодня одинъ изъ своихъ фарсовъ… приглашаю васъ на представленіе.

Придворные почтительно поклонились, а король ушелъ въ среднюю дверь.

Въ то же время Сен-Люкъ вошелъ въ дверь противоположную.

Онъ остановилъ четырехъ миньйоновъ, готовившихся выйдти.

— Извините, мось де-Келюсъ, сказалъ онъ, поклонившись: — вы, кажется, живете въ улиц Сент-Оноре?

— Да, любезный другъ, но зачмъ вамъ? спросилъ Келюсъ.

— Мн нужно будетъ переговорить съ вами.

— А!

— А вы, мось де-Шомбергъ, гд живете?

— Въ улиц Бетизи, отвчалъ Шомбергъ съ нкоторымъ изумленіемъ.

— Вашъ адресъ, д’Эпернонъ, я знаю…

— Въ Гренельской-Улиц.

— Да, вы мой сосдъ. А вы, Можиронъ?

— Я сегодня дежурный въ Лувр.

— Ну, такъ позвольте мн начать съ васъ, или нтъ, лучше съ васъ, Келюсъ.

— Прекрасно! Я начинаю понимать. Васъ прислалъ мосье де-Бюсси?

— Меня никто не присылалъ, господа. Мн самому нужно переговорить съ вами.

— Со всми?

— Со всми.

— Если вамъ не угодно переговорить съ нами въ Лувр, то мы можемъ вс вмст отправиться къ кому-нибудь одному изъ насъ и вс вмст, разомъ, узнаемъ, что вы-желаете намъ сообщить.

— Прекрасно.

— Такъ пойдемте къ Шомбергу, улица Бетизи въ двухъ шагахъ отсюда.

— Да, пойдемте ко мн.

— Хорошо, господа, сказалъ Сен-Люкъ, поклонившись: — пойдемте.

Молодые люди вышли изъ дворца и, взявшись подъ руки, заняла всю ширину улицы.

За ними шли вооруженные слуги.

Они дошли такимъ-образомъ до улицы Бетизи. Шомбергъ попросилъ ихъ къ себ въ переднюю залу.

Сен-Люкъ остановился въ передней.

XIX.
Какъ г. де-Сен-Люкъ исполнилъ порученіе, данное ему графомъ де-Бюсси.

Оставимъ на минуту Сен-Люка въ передней Шомберга, и посмотримъ, что произошло между нимъ и Бюсси.

Бюсси вышелъ, какъ мы уже сказали, вмст съ другомъ своимъ изъ аудіенц-залы, вжливо отвчая на поклоны придворныхъ, которые, не смотря на обстоятельства, видли въ немъ прежняго, храбраго, неустрашимаго Бюсси.

Въ т времена грубой силы, когда физическое могущество было главнымъ, человкъ сильный и ловкій могъ составить себ маленькое физическое и моральное царство во Франціи.

Такимъ-образомъ царствовалъ и Бюсси при двор короля Генриха III.

Но въ этотъ день, Бюсси былъ довольно-дурно принятъ въ своемъ царств.

Выходя изъ залы, Сен-Люкъ остановился, и, съ безпокойствомъ посмотрвъ на друга, спросилъ:

— Что съ вами? Не дурно ли вамъ? Вы такъ поблднли, какъ-будто готовы упасть въ обморокъ.

— Нтъ, отвчалъ Бюсси: — я задыхаюсь отъ гнва!

— Не-уже-ли вы обращаете вниманіе на этихъ ничтожныхъ людей?

— Обращаю ли вниманіе? Corbleu! это вы сейчасъ увидите.

— Перестаньте, Бюсси, успокойтесь.

— Вотъ прекрасно! Да еслибъ вамъ сказали половину того, что я долженъ былъ выслушать, такъ теперь, наврное, кто-нибудь былъ бы на томъ свт!

— Что жь вы хотите сдлать!

— Сен-Люкъ, вы мн другъ!.. Вы это доказали на дл.

— Не-уже-ли мы будемъ считаться? сказалъ Сен-Люкъ, воображавшій, что Монсоро уже въ земл: — стоитъ ли объ этомъ говорить… тмъ боле, что не я выдумалъ ловкій ударъ, которымъ я поразилъ его.

— Другъ!

— И такъ, оставимте Монсоро, и поговоримъ о Діан. Я думаю, она была радешенька? Простила ли она мн? Когда свадьба? Когда крестины?

— Э! любезный другъ, дайте сперва умереть Монсоро.

— Что-о? вскричалъ Сен-Люкъ, отскочивъ въ сторону, какъ-будто бъ наступилъ на острый гвоздь.

— Да, любезный другъ, хоть онъ и упалъ, но не убился, а напротивъ, живхонекъ и ревниве прежняго.

— Ба! не-уже-ли?

— Ахъ, Боже мой, да! онъ дышетъ мщеніемъ и клянется, что убьетъ васъ при первомъ случа.

— Я не прихожу въ себя отъ изумленія!

— Что длать?

— И такъ, онъ живъ?

— Увы!

— Какой же оселъ вылечилъ его?

— Мой докторъ.

— Какъ!.. Я, право, съ ума сойду! вскричалъ Сен-Люкъ, пораженный этимъ извстіемъ.— Знаете ли вы, что я обезчещенъ, опозоренъ! Vertubleu! Я всмъ объявилъ о его смерти, и наслдники носятъ уже трауръ… О! это такъ не останется, я долженъ сдержать свое слово и при первой встрч исколю его, какъ ршето!

— Позвольте мн теперь попросить васъ, чтобъ вы успокоились, любезный Сен-Люкъ, сказалъ Бюсси:— вы не поврите, какъ мн теперь нуженъ Монсоро, представьте себ, онъ воображаетъ, что герцогъ подослалъ васъ, — онъ ревнуетъ къ герцогу, меня же онъ называетъ ангеломъ, дорогимъ другомъ, своимъ милымъ, любезнымъ Бюсси. Это очень-понятно, потому-что моему доктору, дураку Реми, обязанъ жизнію… Какъ бы то ни было, но Монсоро думаетъ, что мн обязанъ жизнію, и потому ввряетъ мн даже жену свою.

— А! теперь я понимаю, отъ-чего вы терпливо ждете кончины его. Но все-таки я не прихожу въ себя отъ изумленія.

— Но вы понимаете, что Монсоро теперь трогать не зачмъ, пусть живетъ.

— Правда, тмъ боле, что онъ еще боленъ. Но когда онъ выздороветъ, такъ я буду постоянно носить на груди стальной нагрудникъ и прикажу къ окнамъ своимъ придлать желзныя ршетки. Не можете ли вы узнать у герцога анжуйскаго, не дала ли ему достойная мать его какого-нибудь противоядія? А до выздоровленія его будемъ веселиться!

Бюсси невольно улыбнулся, взявъ подъ-руку Сен-Люка, онъ сказалъ ему:

— Итакъ, вы видите, любезный Сен-Люкъ, что вы оказали мн только пол-услуги.

Сен-Люкъ посмотрлъ на него съ изумленіемъ.

— Правда, сказалъ онъ:— такъ вы хотите, чтобъ я оказалъ вамъ и другую половину, то-есть, доконалъ Монсоро? Гм! Оно не совсмъ пріятно, другъ мой, но для васъ я готовъ и на непріятное, особенно, если почтеннйшій обер-егермейстеръ посмотритъ на меня своими желтыми глазами, бррр!

— Нтъ, другъ мой, нтъ! Я уже говорилъ вамъ, оставимъ Монсоро въ поко, окажите мн лучше другую услугу.

— Извольте. Говорите.

— Въ какихъ вы отношеніяхъ съ миньйонами?

— Ни то, ни с, какъ кошка съ собакой на солнышк: пока солнышко гретъ, мы смирнехоньки, но пусть только одинъ изъ насъ попробуетъ оттереть другаго въ тнь… о! тогда я ни за что не ручаюсь: тогда мы вцпимся другъ въ друга когтями и зубами.

— Это меня чрезвычайно радуетъ.

— Тмъ лучше.

— Положимъ, что васъ оттерли въ тнь…

— Положимъ, пожалуй.

— Оскальте же свои блые зубы, выпустите когти и…

— Не понимаю.

Бюсси улыбнулся.

— Отправьтесь, пожалуйста, къ г. Келюсу.

— А-га! произнесъ Сен-Люкъ.

— Вы начинаете понимать?

— Начинаю.

— Прекрасно! Спросите его, когда ему угодно будетъ перерзать мн горло, или когда ему угодно будетъ, чтобъ я перерзалъ ему горло.

— Извольте, спрошу.

— Но, можетъ-быть, вамъ это непріятно?

— Мн? ни мало. Я пойду хоть сейчасъ.

— Постойте. Зайдите, пожалуйста, мимоходомъ и къ Шомбергу съ тмъ же предложеніемъ.

— А! и къ Шомбергу? сказалъ Сен-Люкъ: — чортъ возьми! Не много ли будетъ?

Бюсси нетерпливо пожалъ плечами.

— Извольте, извольте, продолжалъ Сен-Люкъ: — ваше желаніе будетъ исполнено.

— Если вы такъ любезны, мой другъ, продолжалъ Бюсси: — такъ потрудитесь зайдти въ Лувръ къ Можирону, по значку на груди его, я узналъ, что онъ сегодня дежурный, и сдлайте ему то же предложеніе.

— О-го! итого трое. Кажется, довольно?

— Нтъ еще.

— Кто же еще?

— Отъ Можирона потрудитесь завернуть къ д’Эпернону, это довольно-жалкое существо, но пускай идетъ и онъ за компанію. За что его обижать!

Сен-Люкъ съ изумленіемъ всплеснулъ руками и посмотрлъ на Бюсси.

— Четверо! произнесъ онъ.

— Точно такъ, другъ мой, четверо, сказалъ Бюсси, утвердительно кивнувъ головою: — считаю излишнимъ просить васъ, человка храбраго и умнаго, поступать съ этими господами со всевозможною кротостью и вжливостью…

— О, знаю, знаю!

— Потому я совсмъ полагаюсь на васъ, чтобъ предложеніе было сдлано по всмъ правиламъ вжливости, словомъ, какъ слдуетъ поступать дворянамъ.

— Будете довольны, другъ мой.

Бюсси, улыбаясь, подалъ руку Сен-Люку.

— Благодарю васъ. А, господа миньйоны! Теперь посмемся и мы!

— Но вы не сказали мн условій…

— Какихъ условій?

— Надобно же сдлать условія.

— Я никакихъ условій не хочу длать. Это зависитъ отъ господъ миньйоновъ.

— Ваше оружіе?

— Какое имъ угодно будетъ.

— День, мсто, часъ?

— Пускай назначаютъ они.

— Но, наконецъ…

— Стоитъ ли заниматься такими пустяками, пожалуйста, распорядитесь. Я подожду васъ въ маленькомъ луврскомъ саду.

— Не уходите. Можетъ-быть, переговоры не скоро кончатся. Вдь ихъ четверо.

— Ничего, мн нечего длать.

Мы уже знаемъ, какъ Сен-Люкъ встртилъ молодыхъ людей въ аудіенц-зал, и какъ онъ вступилъ съ ними въ переговоры.

Возвратимся же въ домъ Шомберга, гд Сен-Люкъ остался въ передней, по тогдашнему этикету, между-тмъ, какъ молодые люди вошли въ залу.

За тмъ слуга отворилъ настежь об половинки двери и поклонился Сен-Люку, который, подбоченясь и снявъ шляпу, ступилъ за порогъ, гд и остановился.

— Графъ д’Эпин де-Сен-Люкъ! произнесъ слуга громкимъ голосомъ.

Сен-Люкъ вошелъ въ обширную залу.

Шомбергъ, какъ хозяинъ дома, всталъ и вышелъ на встрчу гостю, который, вмсто поклона, надлъ шляпу.

Этотъ церемоніалъ объяснялъ причину посщенія.

Шомбергъ поклонился, потомъ, указавъ на Келюса, сказалъ:

— Честь имю рекомендовать вамъ г-на Жака де-Леви, графа де-Келюса.

Сен-Люкъ ступилъ шагъ къ Келюсу и низко поклонился.

— Я васъ искалъ, сказалъ онъ.

Келюсъ поклонился.

Потомъ, обратившись къ другому углу залы, Шомбергъ продолжалъ:

— Честь имю рекомендовать вамъ г-на Луи де-Можирона.

Опять поклоны.

— Я васъ искалъ, сказалъ Сен-Люкъ.

Тотъ же холодный поклонъ былъ сдланъ и т де слова произнесены къ д’Эпернону.

Потомъ Шомбергъ назвалъ себя, и тотъ же церемоніалъ повторился.

За тмъ миньйоны сли, Сен-Люкъ одинъ остался посреди залы.

— Графъ, сказалъ онъ, обратившись къ Келюсу: — вы оскорбили графа Луи де-Клермон-д’Амбуаза де-Бюсси, который свидтельствуетъ вамъ свое почтеніе и вызываетъ васъ на поединокъ: въ какой день, въ какой часъ и на какомъ оружіи вамъ будетъ угодно. Поединокъ долженъ ршиться чьею-либо смертію… Согласны ли вы?

— Безъ сомннія! спокойно отвчалъ Келюсъ: — и благодарю графа де-Бюсси за честь, которую онъ мн длаетъ.

— Вашъ день?

— Все равно, только чмъ скоре, тмъ лучше. Хоть завтра.

— Вашъ часъ?

— Утромъ.

— Оружіе?

— Шпага и кинжалъ, если это не противно будетъ г. де-Бюсси.

Сен-Люкъ поклонился.

— Г-нъ де-Бюсси напередъ далъ свое согласіе на вс ваши условія.

Потомъ онъ обратился къ Можирону, который отвчалъ то же и наконецъ къ обоимъ другимъ.

— Но, замтилъ Шомбергъ, получившій, какъ хозяинъ, послднее приглашеніе: — мы не обратили вниманія на одно обстоятельство.

— На какое? спросилъ Сен-Люкъ.

— Случаи бываютъ странные, если жь намъ всмъ вздумается выбрать одинъ и тотъ же часъ. Что тогда?

Cен-Люкъ поклонился съ вжливой улыбкой.

— Конечно, графъ де-Бюсси будетъ въ весьма-затруднительномъ положеніи, встртившись лицомъ-къ-лицу съ четырьмя храбрыми дворянами, но — вдь это будетъ не въ первый разъ. Онъ уже имлъ честь встрчаться съ вами близь Бастильи…

— И онъ будетъ сражаться со всми? спросилъ д’Эпернонъ.

— Непремнно.

— Вмст? спросилъ Шомбергъ.

— Вмст или порознь, нарицательно или собирательно.

Молодые люди помнялись взглядами, Келюсъ первый прервалъ молчаніе.

— Это весьма-похвально со стороны г-на де-Бюсси, сказалъ онъ, покраснвъ съ досады: — но какъ бы мы слабы ни были въ сравненіи съ нимъ, мы, однакожь, можемъ развдаться съ нимъ порознь, и такъ, мы принимаемъ предложеніе графа и будемъ драться съ нимъ одинъ за другимъ, или — что еще лучше…

Келюсъ взглянулъ на друзей, они, по-видимому, поняли мысль его и утвердительно кивнули головами.

— Такъ-какъ мы не намрены убивать г-на де-Бюсси, продолжалъ онъ: — то пусть жребій ршитъ, кому съ нимъ сражаться.

— А другіе? съ живостію спросилъ Сен-Люкъ.

— Другіе? У мось де-Бюсси столько друзей, а у насъ столько враговъ, что и другіе не останутся безъ дла. Не такъ ли, господа? спросилъ Келюсъ.

— Такъ, отвчали вс въ одинъ голосъ.

— Мн было бы особенно пріятно, сказалъ Шомбергъ:— еслибъ г-нъ де-Бюсси пригласилъ къ этому празднику г-на де-Ливаро.

— Что касается до меня, сказалъ Можиронъ:— то мн бы весьма-пріятно было увидться съ г-мъ де-Бальзакомъ д’Антрагемъ.

— И мы были бы совершенно удовлетворены, прибавилъ Келюсъ: — еслибъ г-нъ де-Риберакъ явился съ своими друзьями.

— Господа! сказалъ Сен-Люкъ:— я передамъ ваши желанія графу де-Бюсси, и увренъ, что онъ не откажется исполнить все, что будетъ возможно. И такъ, мн остается только изъявить вамъ искреннйшую признательность за ваше согласіе.

Сен-Люкъ еще разъ поклонился, и миньйоны отвчали на поклонъ его, потомъ они проводили его до порога.

Въ передней стояли слуги четырехъ молодыхъ людей.

Сен-Люкъ вынулъ кошелекъ, наполненный золотомъ, и бросилъ его слугамъ, сказавъ:

— Пейте за здоровье вашихъ господъ.

XX.
Въ чемъ г-нъ де-Сен-Люкъ оказался образованне графа де-Бюсси, какія наставленія онъ ему давалъ, и какъ ими воспользовался Бюсси.

Сен-Люкъ воротился чрезвычайно-довольный исполненіемъ даннаго ему порученія.

Бюсси поблагодарилъ его съ грустнымъ видомъ. Это чрезвычайно удивило молодаго человка: онъ не понималъ, какъ можно быть печальнымъ при извстіи о предстоящемъ ему такомъ блистательномъ поединк.

— Что вы нахмурились? спросилъ Сен-Люкъ: — разв я дурно исполнилъ данное мн порученіе?

— Другъ мой, мн жаль, что вы согласились на отсрочку.

— Потерпите! Пусть прідутъ ваши анжуйскіе пріятели. Да и къ-чему торопиться?

— Мн хочется скоре умереть.

Сен-Люкъ посмотрлъ на Бюсси съ изумленіемъ и сожалніемъ.

— Умереть! вскричалъ онъ:— въ ваши лта, съ вашимъ достояніемъ и любя счастливо!

— Да! я убью ихъ всхъ четырехъ, и самъ получу ударъ, который на вки меня успокоитъ.

— Откуда у васъ эти мрачныя мысли, Бюсси?

— Посмотрлъ бы я, что бы вы сказали на моемъ мст. Разнесся слухъ о смерти мужа, я обрадовался: ничего не бывало, мужъ ожилъ! теперь жена не отходитъ отъ постели мнимаго покойника, я не могу ни поговорить съ нею, ни улыбнуться ей, ни пожать ей руку! Mordieu! какъ-бы я охотно проучилъ кого-нибудь!…

Сен-Люкъ отвчалъ на эту выходку такимъ громкимъ смхомъ, что цлая стая воробьевъ поднялась съ рябинъ маленькаго луврскаго сада.

— Ахъ! вскричалъ онъ: — вотъ невинность! Я, право, не понимаю, за что женщины любятъ васъ, Бюсси!.. Другъ мой, вы сами не понимаете, что говорите! Я не знаю влюбленнаго счастливе васъ!

— Не-уже-ли? докажите же… это вамъ, какъ женатому, не трудно.

— Nihil facilius, говаривалъ іезуитъ Трике, мой наставникъ. Вы другъ Монсоро?

— Къ стыду рода человческаго этотъ зврь называетъ меня другомъ.

— Такъ что же?.. Будьте его другомъ.

— О!.. употреблять во зло священное имя…

— Prorsiis absurdum! говаривалъ тотъ же Трике. Точно ли онъ вашъ другъ?

— По словамъ его…

— Слова ничего не значатъ! Онъ не другъ, а врагъ вашъ, потому-что по его милости вы несчастны, цль же дружбы есть взаимное стремленіе ко взаимному счастію, такъ, по-крайней-мр, опредляютъ дружбу ученые.

Бюсси засмялся.

— Слушайте дале, сказалъ Сен-Люкъ.— Если вы несчастны по его милости, такъ, стало-быть, онъ вашъ не другъ, итакъ, вы имете полное право поступать съ нимъ, какъ съ человкомъ совершенно чуждымъ вамъ, и въ такомъ случа отнять у него жену, или же, какъ съ врагомъ, и убить его, если ему не понравится то, что вы отняли у него жену. Кажется, ясно?

— О! я ненавижу его отъ души, сказалъ Бюсси.

— А онъ боится васъ.

— Вы думаете, что онъ меня не любитъ?

— Отнимите у него жену и увидите.

— Вы говорите по логик отца Трико?

— Нтъ, теперь по своей.

— Поздравляю васъ.

— Стало-быть, вамъ правится моя логика?

— Нтъ. Я хочу остаться честнымъ человкомъ.

— То-есть, вы хотите, чтобъ графиня де-Монсоро и морально и физически вылечила своего мужа? Не забудьте, что если васъ убьютъ, Діана вполн будетъ принадлежать своему мужу…

Бюсси насупилъ брови.

— А, вотъ кстати и моя жена! продолжалъ Сен-Люкъ: — она можетъ подать хорошій совтъ. Она нарвала своихъ любимыхъ цвтовъ, и потому, вроятно, въ добромъ расположеніи духа. Послушайте ее: она уметъ давать совты.

И точно, Жанна приближалась веселая, беззаботная, на лиц ея было написано счастіе. Есть счастливыя натуры, которыя придаютъ всмъ окружающимъ ихъ предметамъ радостный, смющійся видъ.

Бюсси поклонился ей, она дружески подала ему руку.

— Что ваше сердце? спросила она, перевязывая букетъ золотой тесьмой.

— Ноетъ, отвчалъ Бюсси.

— Жанна, поврачуй бдное, раненное сердце Бюсси, сказалъ Сен-Люкъ.

— Покажите же вашу руку, сказала молодая женщина.

— Вотъ въ чемъ дло, отвчалъ мужъ ея:— г. де-Бюсси не въ состояніи притворяться другомъ графа Монсоро и онъ ршился не видться съ нимъ.

— И оставить ему Діану? вскричала Жанна съ испугомъ.

— О, графиня! поспшно проговорилъ Бюсси: — Сен-Люкъ не говоритъ вамъ, что я хочу умереть.

Жанна посмотрла на него съ состраданіемъ.

— Бдная Діана! проговорила она:— вотъ твоя награда! Можно ли посл этого любить мужчинъ?.. О, они вс до одного неблагодарны!

— Прекрасно, сказалъ Сен-Люкъ: — жена начинаетъ уже свои нравоученія.

— Неблагодаренъ, я! вскричалъ Бюсси:— за то ли, что я боюсь унизить любовь свою, подвергая ее безчестнымъ правиламъ лицемрія?

— Э, полноте! Это одинъ пустой предлогъ, сказала молодая женщина.— Еслибъ вы любили искренно, то боялись бы одного только униженія… именно — вроломства!

— А-га! сказалъ Сен-Люкъ:— то ли вы еще услышите!

— Но, графиня, возразилъ Бюсси:— есть жертвы…

— Ни слова, признайтесь, что вы не любите боле Діаны, это будетъ проще и благородне.

Бюсси поблднлъ при одной этой мысли.

— Вы не смете признаться ей въ этомъ? Такъ я берусь…

— Графиня, ради Бога!

— Вы, мужчины, очень-забавны, когда толкуете о жертвахъ… а разв мы ничего не приносимъ вамъ въ жертву? Какъ! Діана подвергаетъ жизнь свою опасности, противясь такому дикому зврю, какъ Монсоро, она все забываетъ изъ любви къ вамъ… не-уже-ли это не героизмъ! О, клянусь вамъ, я бы и четверти того не сдлала, что длаетъ для васъ Діана каждый день, каждую минуту!

— Покорно благодарю, сказалъ Сен-Люкъ съ низкимъ поклономъ, заставившимъ Жанну громко засмяться.

Бюсси колебался.

— И онъ еще думаетъ! вскричала Жанна:— онъ не падаетъ на колни и не кричитъ: mea culpa! mea culpa!

— Вы правы, возразилъ Бюсси:— лучшій изъ мужчинъ не стоитъ послдней изъ женщинъ… а я мужчина, и не лучшій…

— Насилу-то! сказала Жанна.

— Что же мн длать?

— Ступайте сейчасъ…

— Къ г. де-Монсоро?

— Ахъ, кто вамъ говоритъ объ немъ!.. Ступайте къ Діан.

— Но она не отходитъ отъ него.

— А разв уродливая и ревнивая обезьяна отходила отъ мадамъ де-Барбзье, когда вы навщали ее?

Бюсси и Сен-Люкъ засмялась. Жанна послдовала ихъ примру.

— Графиня, сказалъ наконецъ Бюсси: — я сейчасъ иду. Прощайте.

И они разстались. Бюсси просилъ Сен-Люка, чтобъ онъ не говорилъ жен о вызов, сдланномъ миньйонамъ.

Бюсси засталъ г. де-Монсоро въ постели.

Обер-егермейстеръ съ радостью встртилъ молодаго дворянина.

Реми общалъ ему, что рана заживетъ совсмъ черезъ три недли.

Діана приложила палецъ къ губамъ: такимъ образомъ она всегда привтствовала Бюсси.

Надобно было разсказать обер-егер-мейстеру всю исторію порученія, возложеннаго герцогомъ анжуйскимъ на Бюсси, представленіе королю, смущеніе послдняго и холодную встрчу съ придворными.

Бюсси упомянулъ только о холодной встрч. Эти слова заставили Діану засмяться.

Монсоро задумался и, попросивъ Бюсси наклониться къ нему, шепнулъ ему на ухо:

— У анжуйскаго есть замыслы?

— Кажется, возразилъ Бюсси.

— Послушайте, сказалъ Монсоро:— напрасно вы жертвуете собою для этого человка, я знаю всю степень коварства его… онъ измнитъ.

— Знаю, сказалъ Бюсси съ улыбкой, которая напомнила графу тотъ случаи, когда молодой дворянинъ пострадалъ отъ измны герцога.

— Такъ-какъ вы мн другъ, продолжалъ Монсоро: — то я хочу предостеречь васъ… я готовъ служить вамъ словомъ и дломъ во всхъ затруднительныхъ случаяхъ, могущихъ вамъ встртиться.

— Графъ! посл перевязки нуженъ покой, спите! скомандовалъ Реми.

— Хорошо, любезный докторъ. Другъ мой, проводите жену мою въ садъ, сказалъ графъ: — кажется, погода хороша.

— Съ удовольствіемъ, отвчалъ Бюсси.

XXI.
Предосторожности графа де-Монсоро.

Сен-Люкъ былъ правъ, Жанна говорила правду, по прошествіи недли, Бюсси убдился въ томъ.

Благородно было бы идти по слдамъ древнихъ мужей, но любовь развратила Бюсси, и онъ пересталъ читать Плутарха.

Діана была простодушне его. Она предавалась двумъ инстинктамъ, которые, по словамъ мизантропа Фигаро, врождены женщин: обманывать и любить. Она никогда не доводила своихъ понятій о чести до философскихъ умозрній. Она любила Бюсси, и въ этомъ заключалась вся ея логика: принадлежать одному Бюсси называла она своею нравственностью, трепетать при одномъ прикосновеніи руки его было всей метафизикой ея.

Г. де-Монсоро поправлялся съ каждымъ днемъ. Онъ спасся отъ горячки, благодаря компрессамъ и холодной вод, какъ вдругъ неожиданное извстіе произвело въ немъ сильное сотрясеніе: онъ узналъ, что герцогъ анжуйскій прибылъ въ Парижъ съ королевой и своими приближенными.

Графъ безпокоился не напрасно: на другой же день по пріздъ, принцъ, подъ предлогомъ освдомленія о здоровь, пришелъ къ обер-егермейстеру. Не было возможности не принять его высочества. Принцъ былъ весьма-любезенъ съ Монсоро, и въ-особенности съ его женою.

Немедленно по отъздъ принца, Монсоро позвалъ жену, оперся на руку ея и, не смотря на возраженія Реми, прошелся съ ней три раза вокругъ своего кресла, потомъ слъ съ чрезвычайно-довольнымъ видомъ, и съ лукавой улыбкой посмотрлъ на Діану…

Но это принадлежитъ къ частной исторіи дома Монсоро. Возвратимся же къ прізду герцога анжуйскаго.

Очень-понятно, что возвращеніе Франсуа де-Валуа въ Лувръ было происшествіемъ весьма-немаловажнымъ для придворныхъ. Вотъ что они замтили:

Необыкновенное высокомріе короля.

Большую холодность вдовствующей королевы.

И дерзкую покорность герцога анжуйскаго, какъ-бы говорившаго: ‘Зачмъ же вы призвали меня, если принимаете такъ невжливо?’

Во все время представленія, дворяне двухъ противныхъ партій бросали другъ на друга огненные взгляды. Гг. де-Ливаро, де-Риберакъ и д’Антраге, предувдомленные графомъ де-Бюсси, всячески старались доказать будущимъ своимъ противникамъ, что они нетерпливо ожидаютъ предстоящаго поединка.

Шико ужасно суетился и бгалъ взадъ-и-впередъ по Лувру.

Потомъ наступила совершенная тишина.

На третій день посл представленія королю, герцогъ анжуйскій опять извстилъ раненнаго.

Монсоро, извщенный о малйшихъ подробностяхъ свиданія короля съ братомъ, всячески ласкалъ послдняго и вмст съ тмъ старался поддерживать его непріязненное расположеніе къ королю.

По отбытіи герцога, онъ опять позвалъ жену и прошелся уже не только вокругъ кресла, но по всей комнат, и потомъ слъ съ еще боле-довольнымъ видомъ.

Въ тотъ же вечеръ, Діана дала знать Бюсси, что, безъ всякаго сомннія, Монсоро придумывалъ что-нибудь недоброе.

Нсколько минутъ спустя, Бюсси сидлъ уже возл больнаго.

— Странно, сказалъ Монсоро Бюсси:— этотъ самый принцъ, который выказываетъ теперь ко мн такое участіе, мой злйшій врагъ!.. Онъ подкупилъ Сен-Люка, чтобъ тотъ убилъ меня.

— О, подкупилъ! сказалъ Бюсси:— берегитесь, графъ Сен-Люкъ храбрый дворянинъ, и вы сами сознаетесь, что вызвали его, что вы первый обнажили шпагу и были ранены въ равномъ поединк.

— Правда: но все-таки онъ дйствовалъ по наущенію герцога анжуйскаго.

— Послушайте, возразилъ Бюсси: — я знаю герцога и, въ особенности, Сен-Люка, а потому долженъ вамъ сказать, что Сен-Люкъ вполн преданъ не принцу, а королю. Еслибъ васъ ранилъ Антраге, Ливаро или Риберакъ… это другое дло… но Сен-Люкъ…

— Вы не знаете исторіи Франціи такъ хорошо, какъ я ее знаю, сказалъ Монсоро, упорствуя въ своемъ мнніи.

Бюсси могъ бы отвчать ему, что если Монсоро зналъ лучше исторію Франціи, такъ онъ зато зналъ лучше исторію анжуйской провинціи и особенно той части, гд находился Меридоръ.

Наконецъ, Монсоро сталъ уже выходить въ садъ.

— Этого мн довольно, сказалъ онъ, воротившись въ комнату.— Сегодня же мы перезжаемъ.

— Зачмъ? спросилъ Реми.— Разв вамъ здсь не хорошо? Разв вамъ здсь мало развлеченій?

— Не мало, а слишкомъ-много, герцогъ анжуйскій надодаетъ мн своими посщеніями, отвчалъ Монсоро: — онъ всегда приводитъ съ собою человкъ тридцать дворянъ, и шумъ шпоръ ихъ раздражаетъ мои нервы.

— Куда же вы хотите перехать?

— Я приказалъ привести въ порядокъ мой маленькій домикъ въ Турнельской-Улиц.

Бюсси и Діана помнялись взглядами, исполненными любви и сладостныхъ воспоминаній.

— Какъ! въ эту лачугу? неосторожно вскричалъ Реми.

— А! вы разв знаете ее? спросилъ Монсоро.

— Еще бы! отвчалъ молодой человкъ: — кто не знаетъ имуществъ обер-егермейстера Франціи? Тмъ-боле, что я жилъ въ Улиц-Ботрельи.

Монсоро, по привычк, подозрительно посмотрлъ на доктора.

— Да, да, я переду туда, сказалъ онъ: — и мн тамъ будетъ лучше. Тамъ больше четырехъ человкъ нельзя принимать. Домъ укрпленъ какъ крпость, и изъ оконъ далеко видно, кто идетъ.

— Что жь изъ этого? спросилъ Реми.

— То, что можно будетъ отказывать, сказалъ Монсоро: — особенно, когда я буду здоровъ.

Бюсси призадумался: онъ опасался того времени, когда Монсоро будетъ отказывать и ему.

Діана вздохнула. Она вспомнила, что въ этомъ домик видла Бюсси больнаго, раненнаго.

Реми также задумался, но первый прервалъ молчаніе:

— Вы не можете перехать туда, сказалъ онъ.

— А отъ-чего бы это, почтеннйшій господинъ докторъ?

— Отъ-того, что обер-егермейстеръ Франціи долженъ жить соотвтственно своему сану, принимать, имть экипажи, многочисленную прислугу. Изъ прихоти онъ можетъ выстроить своимъ собакамъ дворецъ, но никакая прихоть не дозволяетъ ему самому жить въ собачьей конур.

— Гм! справедливо! сказалъ Монсоро.

— Кром-того, продолжалъ Реми: — я не только врачъ вашего тла, но и души, вы напрасно говорите, что перезжаете для себя.

— Для кого же?

— Для графини, вы хотите ее удалить.

— Такъ что жь?

— Пусть графиня и перезжаетъ.

— Вы хотите, чтобъ я разлучился съ нею! вскричалъ Монсоро, устремивъ на Діану взглядъ, въ которомъ, безспорно, было боле гнва, нежели любви.

— Такъ подайте въ отставку, сложите съ себя званіе и должность обер-егермейстера, потому-что положеніе ваше будетъ затруднительно: либо вы будете исполнять свои обязанности, либо нтъ. Если не будете, такъ разсердите короля, а если будете, такъ…

— Я самъ знаю, что мн нужно длать! сказалъ Монсоро, стиснувъ зубы: — но съ графиней не разлучусь.

Едва онъ договорилъ эти слова, какъ на двор послышался шумъ.

Монсоро задрожалъ.

— Опять герцогъ! проговорилъ онъ.

— Да, это онъ, сказалъ Реми, подошедъ къ окну.

Реми не усплъ договорить этихъ словъ, какъ герцогъ вошелъ безъ доклада.

Монсоро пристально смотрлъ на принца и замтилъ, что онъ бросилъ первый взглядъ на Діану.

Вскор неистощимая любезность герцога еще боле взволновала Монсоро. Франсуа принесъ Діан въ подарокъ одно изъ тхъ мастерскихъ произведеній, за которыми терпливые и великодушные художники просиживали десятки лтъ.

Это былъ прелестный кинжалъ съ рукояткой изъ чеканнаго золота, въ рукоятк былъ флакончикъ, на лезве, съ изумительнымъ искусствомъ и терпніемъ была выгравирована охота по голубому полю золотомъ и серебромъ.

— Покажите, сказалъ Монсоро, желавшій посмотрть, не была ли спрятана записка въ рукоятк.

Принцъ предупредилъ его, развинтивъ кинжалъ на дв части.

— Вамъ, охотнику, лезвее, сказалъ онъ:— а графин рукоятку. Здравствуйте, Бюсси! вы, кажется, теперь въ тсной дружб съ графомъ?

Діана покраснла.

Бюсси остался покоенъ.

— Вы забываете, ваше высочество, сказалъ онъ:— что вы сами поручили мн сегодня освдомиться о здоровь г. де-Монсоро. Я повиновался, какъ всегда, приказаніямъ вашего высочества.

— Правда, правда, сказалъ герцогъ.

Потомъ онъ слъ возл Діаны и сталъ разговаривать съ нею тихо.

— Графъ, сказалъ онъ наконецъ: — у васъ нестерпимо-жарко. Я предложу графин руку, и прогуляюсь съ нею по саду.

Мужъ и любовникъ помнялись гнвными взглядами.

Діана встала по приглашенію принца и подала ему руку.

— Помогите мн встать, сказалъ Монсоро Бюсси.

И Монсоро пошелъ вслдъ за женою.

— А! сказалъ герцогъ: — вы, какъ я вижу, совсмъ поправились?

— Слава Богу, ваше высочество, надюсь, что вскор буду въ состояніи выходить съ графиней.

— Тмъ лучше! но все-таки я совтовалъ бы вамъ не напрягать своихъ силъ.

Монсоро самъ чувствовалъ всю справедливость замчанія герцога, и потому слъ въ такомъ, однакожь, мст, откуда могъ слдить взоромъ за принцемъ.

— Графъ, сказалъ Монсоро молодому дворянину: — будьте добры, проводите сегодня же графиню въ мой маленькій домикъ близь Бастильи, тамъ ей будетъ лучше. Я вырвалъ ее изъ когтей этого коршуна въ Меридор не для того, чтобъ онъ растерзалъ ее въ Париж.

— Нтъ, графъ, сказалъ Реми своему господину: вы этого не можете сдлать.

— Отъ-чего? спросилъ Монсоро.

— Отъ-того, что вы на служб у его высочества, а онъ никогда не проститъ вамъ, что вы помогли графу съиграть съ нимъ эту шутку.

— А мн что за дло! хотлъ вскричать пылкій молодой человкъ, но взглядъ Реми заставилъ его замолчать.

Монсоро задумался.

— Реми правъ, сказалъ онъ:— вы не можете оказать мн этой услуги, итакъ я самъ провожу жену, потому-что завтра или посл-завтра мн можно будетъ выйдти.

— Напрасно, сказалъ Бюсси:— вы лишитесь своего мста.

— Можетъ-быть, сказалъ графъ:— но жена мн дороже.

И съ этими словами онъ нахмурилъ брови, Бюсси невольно вздохнулъ.

Монсоро не вытерплъ и въ тотъ же вечеръ проводилъ жену въ турнельскій домикъ, знакомый нашимъ читателямъ.

Реми помогъ выздоравливавшему поселиться въ этомъ домик.

Потомъ, какъ человкъ вполн-преданный своему благодтелю, онъ понялъ, что въ маленькомъ домик Бюсси будетъ нуждаться въ помощи, и опять сблизился съ Гертрудой, которая сначала приняла его съ гнвомъ, а потомъ помирилась.

Діана опять заняла свою комнатку, выходившую окнами на улицу.

Маленькій корридоръ отдлялъ эту комнату отъ спальни Монсоро.

Бюсси рвалъ на себ волосы.

Сен-Люкъ уврялъ, что веревочныя лстницы доведены до такого совершенства, что вполн могутъ замнять настоящія лстницы.

Монсоро потиралъ руки и улыбался, думая о досад его высочества герцога анжуйскаго.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ И ПОСЛДНЯЯ.

I.
Домъ въ Турнельской-Улиц.

Раздраженіе замняетъ въ нкоторыхъ людяхъ истинную страсть, точно такъ, какъ голодъ придаетъ волку и гіенн мнимую храбрость.

Подъ вліяніемъ подобнаго ощущенія, герцогъ анжуйскій, досаду котораго невозможно описать, когда онъ не нашелъ Діаны въ Меридор, воротился въ Парижъ, прибывъ туда, онъ былъ почти влюбленъ въ молодую женщину, имеино потому, что ее у него отнимали.

Въ-слдствіе этого, ненависть его къ Монсоро, постоянно возраставшая съ того дня, когда онъ узналъ, что обер-егермейстеръ измнялъ ему, превратилась въ нкотораго рода ярость, тмъ боле страшную и опасную, что, испытавъ уже энергическій характеръ графа, онъ хотлъ поразить его, не подвергаясь самъ его ударамъ.

Съ другой стороны, онъ не хотлъ еще отказываться отъ своихъ политическихъ замысловъ, напротивъ, послднія обстоятельства внушили ему весьма-выгодное понятіе о его могуществ и важности. Едва воротившись въ Парижъ, онъ опять принялся за мрачныя козни. Время было благопріятное: множество нершительныхъ заговорщиковъ, всегда готовыхъ склониться на сторону сильнйшаго, подстрекаемые нкотораго рода торжествомъ, доставленнымъ герцогу анжуйскому слабостью короля и лукавствомъ Катерины, окружили его, связывая такимъ-образомъ незамтными, но могущественными узами партію принца съ партіею Гизовъ, остававшихся въ сторон и въ спокойствіи, сильно безпокоившемъ Шико.

Герцогъ совершенно измнился въ-отношеніи къ Бюсси: онъ не поврялъ уже ему своихъ политическихъ видовъ и тайнъ, а поступалъ съ нимъ съ дружескимъ лицемріемъ. Присутствіе молодаго человка у Монсоро сильно безпокоило принца, и онъ не могъ понять, по какой причин мнительный Монсоро былъ такъ доврчивъ къ Бюсси.

Не мене того безпокоила его радость, расцвтавшая на лиц Діаны и придававшая ей свжій цвтъ. Принцъ зналъ, что цвты распускаются и благоухаютъ только на солнц, а любовь — солнце женщинъ. Счастіе Діаны было очевидно, а для вчно-мнительнаго и недоброжелательнаго принца, счастіе другихъ было оскорбленіемъ.

Родившись принцемъ, достигнувъ могущества мрачными, извилистыми путями, привыкнувъ употреблять насилія въ вражд и любовныхъ интригахъ и возбуждаемый совтами Орильи, герцогъ разсудилъ, что ему стыдно было бы отказаться отъ своихъ намреній при встрч съ такими ничтожными препятствіями, каковы — ревность мужа и сопротивленіе жены.

Однажды, посл ночи, проведенной безъ сна, въ лихорадочной дремот и тяжкихъ грезахъ, Франсуа всталъ съ твердымъ намреніемъ достигнуть своей цли и приказалъ своей свит собираться хать съ нимъ къ Монсоро.

Обер-егермейстеръ, какъ читатели уже знаютъ, переселился въ домикъ въ Турнельской-Улиц.

Принцъ улыбнулся, узнавъ о новой предосторожности ревнивца. Онъ освдомился о новомъ адрес Монсоро, и, обратившись къ Бюсси, хавшему съ нимъ, сказалъ:

— Подемъ въ Турнельскую-Улицу.

Они поворотили къ Бастиль, и вскор все въ той уединенной части города пришло въ волненіе при появленіи двадцати-четырехъ нарядныхъ дворянъ, составлявшихъ обыкновенно свиту герцога, за каждымъ изъ этихъ дворянъ слдовали два лакея и три лошади.

Принцъ очень-хорошо зналъ и домъ и входъ въ него. Бюсси зналъ и то и другое не хуже его. Они сошли съ лошадей, вошли въ пассажъ и оттуда вдвоемъ отправились наверхъ, только принцъ вошелъ въ покои, а Бюсси остался на лстниц.

Слдствіемъ этого было, что принцъ увидлся только съ Монсоро, между-тмъ, какъ Бюсси увидлся съ Діаной, которая нжно обняла его. Гертруда стояла на часахъ,

Блдное посл болзни лицо Монсоро позеленло при вход принца.

— Ваше высочество! сказалъ онъ, дрожа отъ бшенства:— ваше высочество, я ничмъ не заслужилъ такой чести!..

— Гд бы ни былъ страдающій другъ мой, отвчалъ герцогъ: — я везд найду его.

— Ваше высочество, что доставляетъ мн такую честь?.. Вы, кажется, изволили назвать меня другомъ?

— Назвалъ и прибавлю: мой врный, благородный другъ! Но какъ вы себя чувствуете?

— Гораздо-лучше, ваше высочество, я хожу, прогуливаюсь и черезъ недлю буду совсмъ здоровъ.

— Разв возл Бастильи воздухъ лучше? спросилъ принцъ съ коварно-добродушнымъ видомъ.

— Гораздо-лучше.

— Но что же худаго на прежней вашей квартир?

— Туда прізжало ко мн слишкомъ-много гостей, а это безпокоитъ меня.

Графъ произнесъ эти слова съ твердостью, неускользнувшею отъ принца, однакожь онъ притворился, что ничего не замчаетъ.

— Кажется, у васъ здсь и сада нтъ? спросилъ онъ.

— Садъ былъ для меня вреденъ, ваше высочество, отвчалъ Монсоро.

— Гд же вы гуляете?

— Нигд, ваше высочество, отъ-того-то скоро и поправляюсь.

Принцъ закусилъ губу и опустился глубже въ кресло.

— Знаете ли вы, графъ, сказалъ онъ посл краткаго молчанія: — что на ваше мсто, то-есть, на мсто обер-егермейстера много охотниковъ?

— Не-уже-ли?

— Многіе увряютъ, что васъ нтъ уже въ живыхъ.

— А я увряю, что я не только живъ, но и здоровъ.

— Это до меня не касается, но и я вижу, что вы заживо погребли себя.

Монсоро закусилъ губы.

— Что длать, ваше высочество! сказалъ онъ: — я лишусь мста.

— Не-уже-ли?

— Точно, потому-что есть вещи, которыя мн дороже.

— А! сказалъ принцъ:— это очень-похвально.

— Не похвально, а натурально.

— Въ такомъ случа, не обижайтесь, если король узнаетъ о вашей ршимости.

— Кто скажетъ ему о ней?

— Не могу же я промолчать, если король спроситъ меня, что вы длаете?

— Зачмъ, ваше высочество, знать королю все, что длается и говорится въ Париж?

— А что длается, что говорится въ Париж? спросилъ герцогъ, оборотившись съ такою живостію, какъ-будто-бы его ужалила змя.

Монсоро замтилъ, что мало-по-малу разговоръ принялъ оборотъ слишкомъ-серьзный для выздоравливающаго, неимющаго еще силы дйствовать, онъ смирилъ гнвъ, кипвшій въ глубин души его, и сказалъ съ равнодушнымъ видомъ:

— Мн ли, бдному больному, знать о томъ, что говорится и длается въ город! Я только хотлъ сказать, что король напрасно на меня гнвается.

— Отъ-чего же?

— Отъ-того, что онъ виноватъ…

— Въ чемъ?

— Въ томъ, что я раненъ.

— Объяснитесь.

— Извольте, г. де-Сен-Люкъ одинъ изъ лучшихъ друзей короля, не такъ ли? Знаете ли, что самъ король показалъ ему ловкій ударъ, которымъ онъ прокололъ мн грудь и, кто знаетъ, быть-можетъ, онъ сдлалъ это по порученію короля!

Герцогъ почти-утвердительно кивнулъ головою.

— Конечно, это можетъ быть, сказалъ онъ: — но все-таки не должно забывать, что онъ король.

— До поры, до времени, не правда ли? сказалъ Монсоро.

Герцогъ вздрогнулъ.

— Ахъ, кстати, спросилъ онъ: — разв графиня не съ вами живетъ?

— Она больна, иначе не преминула бы явиться засвидтельствовать сво почтеніе вашему высочеству.

— Больна?

— Да.

— Не съ горя ли при вид вашихъ страданій?

— Нтъ, но перездка утомила ее.

— Я надюсь, что болзнь ея неопасна, любезный графъ? У васъ такой искусный врачъ.

Съ этими словами Франсуа всталъ.

— Да, надобно отдать справедливость Реми, онъ длаетъ чудеса.

— Реми? докторъ Бюсси?

— Точно-такъ, ваше высочество, г. де-Бюсси уступилъ мн его на время.

— Вы, кажется, очень-дружны съ Бюсси?

— Онъ мой лучшій, или врне сказать, мой единственный другъ, холодно отвчалъ Монсоро.

— Прощайте, графъ, сказалъ принцъ.

Приподнявъ занавсъ у двери, герцогъ замтилъ, какъ въ боковую дверь мелькнуло что-то блое, и въ то же мгновеніе Бюсси очутился на лстниц.

Подозрнія герцога увеличились.

— Подемъ, сказалъ онъ молодому дворяннну.

Поспшно и не отвчая ни слова, Бюсси сбжалъ внизъ, чтобъ приказать свит готовиться къ отъзду, а можетъ-быть и для того, чтобъ скрыть свое смущеніе и краску, покрывавшую его щеки.

Оставшись одинъ на лстницъ, герцогъ пошелъ къ боковой двери, за которою исчезъ конецъ платья.

Но въ то же мгновеніе за нимъ послышался легкій шорохъ, онъ оглянулся…

На порог стоялъ Монсоро, блдный, съ сверкающими глазами.

— Вы не туда идете, ваше высочество, холодно произнесъ графъ.

— Ахъ, виноватъ! ошибся, проговорилъ принцъ.

И онъ сталъ сходить внизъ съ яростью въ сердц.

Во всю дорогу онъ не сказалъ ни слова Бюсси. Послдній разстался съ нимъ у двери его дворца.

Герцогъ вошелъ къ себ въ кабинетъ и засталъ тамъ Орильи.

— Мужъ одурачилъ меня! проговорилъ герцогъ, стиснувъ зубы.

— Кажется, и любовникъ тоже, ваше высочество, отвчалъ Орильи.

— Что ты говоришь?

— Правду, ваше высочество.

— Говори же, говори все!

— Я надюсь, что вы простите мн то, что я сдлалъ, чтобъ услужить вашему высочеству.

— Прощаю, все прощаю! Только говори скоре.

— Когда вы ушли наверхъ, я забрался подъ навсъ на двор.

— Ну! Что же ты увидлъ?

— Я увидлъ женщину въ бломъ плать, она вышла на лстницу, наклонилась, и въ то же мгновеніе дв руки обвились вокругъ ея шеи… потомъ я явственно разслышалъ звуки долгихъ, сладостныхъ поцалуевъ.

— Но кто былъ мужчина? спросилъ герцогъ.— Узналъ ли ты его?

— По рукамъ не узнаешь, ваше высочество, отвчалъ Орильи:— у перчатокъ лицъ нтъ.

— Правда, но и перчатки можно узнать.

— Можно, отвчалъ Орильи: — и мн показалось…

— Ты узналъ его, не правда ли? Говори же скоре!

— Я только предполагаю…

— Все равно, говори…

— Мн показалось, ваше высочество, что это были перчатки г-на де-Бюсси.

— Желтыя буйволовыя перчатки съ золотымъ шитьемъ, не такъ ли? вскричалъ герцогъ съ полнымъ убжденіемъ.

— Буйволовыя, шитыя золотомъ, точно такъ, ваше высочество, отвчалъ Орильи.

— Да, да, это Бюсси, это Бюсси! вскричалъ герцогъ:— а, мось де-Бюсси! такъ-то вы! А я, слпецъ, ничего не замчалъ… или нтъ, я не былъ слпъ. Только мн не врилось, чтобъ онъ былъ такъ дерзокъ…

— Берегитесь, ваше высочество, сказалъ Орильи: — не говорите такъ громко.

— Бюсси! повторилъ еще разъ принцъ, припоминая тысячу подробностей, на которыя онъ прежде не обращалъ вниманія и которыя теперь казались ему ясными, неоспоримыми доказательствами.

— Однакожь, ваше высочество, сказалъ Орильи: — я могу ошибиться, этотъ человкъ, быть-можетъ, былъ прежде спрятанъ въ комнат графини де-Монсоро?

— Конечно, можетъ-быть, но Бюсси, остававшійся на лстниц, увидлъ бы этого человка.

— И то правда.

— Притомъ же перчатки, перчатки!

— Правда, къ-тому же, кром поцалуевъ, я слышалъ еще…

— Что?

— Три слова.

— Какія?

— Завтра вечеромъ увидимся.

— О, Боже мой!

— Такъ-что намъ стоитъ только приняться за прежнее… помните, ваше высочество, когда мы ночью отправлялись…

— Помню, помню. Завтра вечеромъ мы пойдемъ вмст.

— Я всегда готовъ къ вашимъ услугамъ.

— Хорошо. А, Бюсси! повторилъ герцогъ вполгоса: — Бюсси измнникъ!.. Бюсси, прославившійся своею честностью!.. Бюсси, противящійся намренію моему сдлаться королемъ Франціи!..

И, улыбнувшись съ адскою радостію, герцогъ отпустилъ Орильи и погрузился въ размышленія.

II.
Лазутчики.

Орильи и герцогъ анжуйскій сдержали другъ другу слово: герцогъ цлый день не отпускалъ отъ себя Бюсси, чтобъ имть возможность слдить за всми его поступками. Бюсси очень-охотно служилъ принцу днемъ, такимъ-образомъ онъ былъ свободенъ вечеромъ.

Въ десять часовъ вечера онъ закутался въ плащъ и, взявъ подъ-мышку свою веревочную лстницу, направился къ Бастильи.

Герцогъ, незнавшій, что у одного изъ слугъ Бюсси, ждавшихъ въ передней, была веревочная лстница, и не считавъ возможнымъ идти въ такое позднее время безъ проводниковъ, думалъ, что Бюсси зайдетъ еще домой за лошадью, промедлилъ около десяти минутъ, въ эти десять минутъ, влюбленный и проворный Бюсси прошелъ уже боле трехъ четвертей дороги.

Счастіе благопріятствовало Бюсси, по пословиц: смлымъ Богъ владетъ, никто не остановилъ его, и, прибывъ къ домику въ Турнельской-Улиц, онъ увидлъ въ окн свтъ.

Это былъ знакъ, условленный между имъ и Діаною.

Онъ взбросилъ лстницу на балконъ, желзные крючки уцпились за перила.

Услышавъ шумъ, Діана погасила лампу и отворила окно, чтобъ укрпить лстницу.

Все это произошло въ нсколько секундъ.

Діана посмотрла на улицу: никого не было видно, и она сдлала знакъ молодому человку, который въ то же мгновеніе сталъ взбираться по лстницъ. Не прошло десяти секундъ, какъ онъ былъ уже у окна.

Мы уже сказали и еще разъ повторимъ, что счастіе благопріятствовало Бюсси, ибо въ то самое время, когда онъ взбирался вверхъ, Монсоро, терпливо подслушивавшій около четверти часа у двери спальни жены, медленно сходилъ съ лстницы, опираясь на одного изъ своихъ слугъ, къ которому питалъ особенную довренность.

Едва Бюсси усплъ втащить за собою лстницу и едва Діана успла закрыть окно, какъ дверь на улицу отворилась. Монсоро вышелъ на улицу, осмотрлся, но никого не было видно.

— Не ошибся ли ты? спросилъ графъ слугу.

— Нтъ, ваше сіятельство, я былъ во дворц герцога анжуйскаго у своего пріятеля, который служитъ у его высочества конюхомъ, и узналъ, что герцогъ приказалъ осдлать двухъ лошадей, впрочемъ, можетъ-быть, ему надобно куда-нибудь хать.

— Куда ему хать! спросилъ Монсоро съ мрачнымъ видомъ.

Графъ, подобно всмъ ревнивцамъ, воображалъ, что все въ мір клонилось только къ его оскорбленію.

Онъ еще разъ осмотрлся.

— Можетъ-быть, я лучше бы сдлалъ, еслибъ вошелъ въ комнату Діаны, проговорилъ онъ вполголоса.— Но, можетъ-быть, у нихъ есть условленные знаки, она дала бы ему знать о моемъ присутствіи, и я бы ничего не узналъ. Лучше остаться здсь и подкараулить ихъ. Проводи же меня къ тому мсту, откуда, по твоему мннію, все видно.

— Пожалуйте, ваше сіятельство, сказалъ слуга.

Упираясь на плечо слуги, а другою рукою придерживаясь за стну, Монсоро пошелъ впередъ.

Шагахъ въ двадцати-пяти отъ двери ближе къ Бастильи, была огромная груда камней отъ разрушенныхъ домовъ, служившая мальчикамъ, игравшимъ въ войну, крпостью. Посреди этой груды камней, слуга прочистилъ небольшое углубленіе, въ которое легко могли скрыться два человка.

Онх положилъ на каменья свой плащъ и усадилъ на него Монсоро, самъ же слъ у ногъ своего господина.

Возл нихъ, на всякій случай, лежало заряженное ружье.

Слуга хотлъ приготовить фитиль, но Монсоро остановилъ его.

— Постой, сказалъ онъ: — успемъ еще. Мы собираемся охотиться за королевскою дичью, надобно быть осторожне и стрлять только въ такомъ случа, когда будемъ уврены, что мы сами въ безопасности.

И глаза его, блествшіе какъ глаза, волка, засвшаго по близости овчарни, устремлялись то на окна Діаны, то въ мрачную даль. Ему хотлось поймать виновныхъ, и въ то же время онъ самъ страшился быть пойманнымъ.

Діана закрыла окна массивными занавсами, только узкая полоса свта, пробивавшаяся по краямъ ихъ, свидтельствовала о томъ, что не вс еще успокоились въ этомъ мрачномъ дом.

Монсоро прождалъ не боле десяти минутъ, какъ въ конц Сент-Антуанской-Улицы показались два всадника.

Слуга не произнесъ ни слова, но указалъ въ ту сторону.

— Вижу, вижу, произнесъ Монсоро шопотомъ.

Всадники соскочили съ лошадей и привязали ихъ на углу Турнельской-Улицы къ желзнымъ кольцамъ, вдланнымъ въ стну.

— Ваше высочество, сказалъ Орильи: — мн кажется, мы опоздали, онъ, вроятно, отправился сюда прямо отъ васъ и теперь уже въ дом.

— Такъ что же? сказалъ принцъ:— мы не видали, какъ онъ вошелъ, такъ увидимъ, какъ выйдетъ.

— Да, но когда? спросилъ Орильи.

— Когда мы захотимъ, отвчалъ принцъ.

— Какимъ образомъ, ваше высочество?

— Весьма-простымъ. Ты постучишься въ двери и войдешь въ домъ подъ предлогомъ узнать о здоровь господина де-Монсоро. Малйшій шумъ пугаетъ влюбленныхъ. Когда ты войдешь въ домъ, онъ, вроятно, поспшитъ убраться, и я увижу его.

— А Монсоро?

— Что Монсоро?

— Онъ удивится, что я пришелъ такъ поздно…

— Э, вздоръ! Скажи, что во время сегодняшняго свиданія съ нимъ, я замтилъ, что онъ былъ блдне обыкновеннаго, и потому прислалъ узнать о его здоровь, вотъ и все!

— Это очень-замысловато, ваше высочество, сказалъ Орильи.

— Слышишь ли ты, о чемъ они говорятъ? спросилъ Монсоро своего слугу.

— Нтъ, ваше сіятельство, но они скоро подойдутъ, и тогда все будетъ слышно.

— Ваше высочество, сказалъ Орильи: — вотъ груда камней, за которую вы можете спрятаться.

— Да, но постой, нельзя ли будетъ чего разсмотрть въ щели между занавсками.

Герцогъ и Орильи ходили взадъ и впередъ, становились на разныя мста, становились на цыпочки, стараясь найдти точку, съ которой бы можно было заглянуть внутрь комнаты Діаны.

Во все это время, Монсоро дрожалъ отъ ярости и нердко хватался за дуло ружья, которое было не такъ холодно, какъ рука его.

— О! не-уже-ли я долженъ снести и это оскорбленіе? ворчалъ онъ.— Нтъ, нтъ, терпніе мое лопнуло. Mordieu! Я не могу ни спать, ни быть спокойнымъ, потому-что постыдная прихоть запала въ праздный мозгъ этого презрннаго принца!.. Нтъ, онъ не найдетъ во мн низкаго угодника, я графъ де-Монсоро… и пусть только онъ подойдетъ сюда… клянусь честію, я разможжу ему голову. Зажги фитиль, Рене, зажги…

Увидвъ невозможность заглянуть по внутренность спальни, принцъ готовился уже спрятаться за груду камней, когда вдругъ Орильи, забывъ разстояніе, бывшее между имъ и братомъ короля, съ живостію схватилъ его за руку.

— Э, мось Орильи! сказалъ принцъ съ изумленіемъ: — что съ вами?

— Пойдемте, ваше высочество, пойдемте, сказалъ Орильи.

— Куда? зачмъ?

— Посмотрите, что тамъ блеститъ налво? Пойдемте, скоре, ваше высочество.

— Да… точно… тамъ блеститъ искра…

— Это фитиль ружья или мушкета, ваше высочество.

— Ахъ, чортъ возьми!.. Но кто же тамъ заслъ?

— Кто-нибудь изъ друзей или слугъ Бюсси, пойдемте скоре и спрячемтесь за уголъ, слуга подастъ знакъ своему господину, и мы увидимъ Бюсси.

— Ты правъ, сказалъ герцогъ:— пойдемъ.

Они перешли черезъ улицу и направились къ тому мсту, гд стояли ихъ лошади.

— Они уходятъ, сказалъ слуга.

— Да, отвчалъ Монсоро.— Узналъ ли ты ихъ?

— Мн кажется, что это принцъ и Орильи.

— Именно, но сейчасъ мы убдимся въ этомъ.

— Что вы намрены длать, ваше сіятельство?

— Пойдемъ.

Между-тмъ, принцъ и Орильи заворотили за уголъ, съ намреніемъ подойдти съ другой стороны.

Монсоро воротился домой и приказалъ заложить свой тяжелый экипажъ.

То, что предвидлъ Орильи, случилось, услышавъ шумъ, Бюсси встревожился, Діана погасила лампу, открыла окно, они спустили лстницу и Бюсси долженъ былъ, къ крайнему своему сожалнію, бжать какъ Ромео, съ тою только разницею, что онъ не дождался ни солнечнаго луча, ни пнія жаворонка.

Въ то самое время, когда онъ сошелъ на улицу, когда Діана сбросила ему лстницу, герцогъ и Орильи вышли изъ-за угла Бастильи и замтили подъ самымъ окномъ Діаны чью-то тнь, но въ то же мгновеніе тнь эта исчезла за угломъ Улицы-св.-Павла.

— Ваше сіятельство, говорилъ слуга обер-егермейстера:— вы разбудите весь домъ.

— Что за бда? съ бшенствомъ отвчалъ Монсоро:— кажется, я здсь хозяинъ и могу распоряжаться какъ мн вздумается.

Карета была заложена, Монсоро веллъ разбудить двухъ слугъ, обыкновенно сопровождавшихъ его, слъ въ карету и, четверть часа спустя, дв дюжія лошади примчали тяжелую махину ко дворцу герцога анжуйскаго.

Герцогъ и Орильи только-что воротились. Конюхъ водилъ еще лошадей ихъ.

Монсоро, имвшій свободный доступъ къ принцу во всякое время, явился на порог въ ту самую минуту, когда герцогъ, бросившись въ кресло, протягивалъ къ слуг ногу, чтобъ тотъ снялъ съ него сапоги.

Другой слуга, опередившій Монсоро, доложилъ о прибытіи господина обер-егермейстера.

Еслибъ молнія ударила въ эту минуту въ окно покоя принца, онъ не такъ испугался бы, какъ при этомъ неожиданномъ появленіи.

— Мось де-Монсоро! вскричалъ онъ съ безпокойствомъ, проявлявшимся въ одно время и въ блдности, покрывшей щеки его, и въ дрожащемъ голос.

— Точно-такъ, ваше высочество, это я, отвчалъ графъ, кровь котораго страшно кипла.

Усиліе, съ которымъ онъ старался скрыть свое волненіе, имло на него такое страшное дйствіе, что онъ не могъ устоять на ногахъ, и, въ изнеможеніи, опустился на стулъ, стоявшій возл самой двери.

— Вы убьете себя, другъ мой, вскричалъ герцогъ: — какъ вы блдны! съ вами длается обморокъ!

— О, нтъ, ваше высочество! Нтъ, сперва я переговорю съ вами, а потомъ, можетъ-быть, упаду въ обморокъ.

— Говорите, говорите, любезный графъ! сказалъ Франсуа, видимо встревоженный.

— Дло мое такъ важно, что я не могу говорить въ присутствіи людей вашего высочества, сказалъ Монсоро.

Герцогъ отпустилъ всхъ людей, даже Орильи.

Обер-егермейстеръ и принцъ остались одни,

— Вы только-что пришли домой, герцогъ? спросилъ Монсоро.

— Какъ видите, графъ.

— Вы поступаете очень-неосторожно, ваше высочество, бродя въ такую пору по улицамъ.

— Кто вамъ сказалъ, что я бродилъ по улицамъ?

— Пыль на вашихъ сапогахъ.

— Г. де-Монсоро! сказалъ герцогъ тономъ, въ смыслъ котораго нельзя было ошибаться: — не-уже-ли вы занимаете еще другую должность, кром должности обер-егермейстера?

— Должность лазутчика? шпіона? хотите вы сказать, ваше высочество? Ныньче вс, боле или мене, занимаются этимъ, а со всми и я.

— А какую пользу извлекаете вы изъ этого ремесла?

— Личную. Я знаю, что длается.

— Это очень-выгодно, сказалъ герцогъ, незамтно подходя къ колокольчику, чтобъ позвать въ случа надобности.

— Очень-выгодно, подтвердилъ Монсоро.

— Такъ разскажите же мн, что вы… узнали?

— Я за этимъ и пришелъ.

— Позвольте же мн ссть.

— Не смйтесь, ваше высочество, надъ покорнымъ и преданнымъ слугою, являющимся къ вамъ въ эту пору съ намреніемъ оказать вамъ важную услугу. Я слъ только потому предъ вашимъ высочествомъ, что не въ силахъ стоять на ногахъ.

— Услугу? спросилъ герцогъ.— Услугу хотите вы мн оказать?

— Важную.

— Такъ говорите.

— Ваше высочество, я пришелъ къ вамъ по порученію могущественной особы.

— Короля?

— Нтъ, его свтлости герцога де-Гиза.

— А! сказалъ принцъ: — отъ Гиза? Это другое дло! приблизьтесь и говорите тише.

III.
Что подписалъ герцогъ анжуйскій и что онъ потомъ заговорилъ.

Наступила минута молчанія.

Франсуа прервалъ его:

— Что же, графъ, спросилъ онъ: — какія всти принесли вы мн отъ герцога де-Гиза?

— Много встей, ваше высочество.

— Онъ вамъ писалъ?

— О, нтъ! Гизы не пишутъ боле со времени странной смерти Николая Давида.

— Такъ, стало-быть, вы были въ арміи?

— Нтъ, ваше высочество, гг. Гизы сами въ Париж.

— Они въ Париж! вскричалъ герцогъ.

— Точно-такъ, ваше высочество.

— И я не видалъ ихъ еще!

— Они слишкомъ-осторожны и не захотятъ подвергать непріятностямъ ни себя, ни вашего высочества.

— Зачмъ же они не увдомили меня?

— Я за тмъ и явился къ вамъ.

— Но зачмъ они сюда пріхали?

— Они пріхали на свиданіе, которое вы имъ назначили.

— Я?… я не назначалъ имъ никакого свиданія!

— Вы забыли, ваше высочество, что въ тотъ самый день, когда король арестовалъ васъ, вы получили письмо отъ герцога де-Гиза, на которое приказали мн отвчать словесно, чтобъ Гизы были въ Парижъ около 31-го мая или 2-го іюня. Сегодня 31-ое мая, если вы забыли Гизовъ, то Гизы, какъ вы сами видите, не забыли васъ, герцогъ.

Франсуа поблднлъ. Съ-тхъ-поръ случилось столько различныхъ происшествій, что онъ совершенно забылъ объ этомъ свиданіи, не смотря на всю важность его.

— Правда, сказалъ онъ:— но отношеніи, существовавшихъ тогда между мною и Гизами, уже нтъ.

— Въ такомъ случа, вы должны извстить ихъ объ этомъ, сказалъ графъ: — потому-что они совершенно другаго мннія.

— Какъ такъ?

— Да, можетъ-быть, вы забыли, что они для васъ сдлали, но они помнятъ, чмъ поклялись вамъ.

— Обманъ! любезный графъ, чистый обманъ! Нтъ, я не попадусь въ другой разъ въ западню!

— Разв вы попались уже разъ?

— Какъ! попался ли? Я въ Лувр, mordieu!

— Разв герцогъ де-Гизъ виноватъ въ этомъ?

— Я этого не говорю, проворчалъ герцогъ: — но помогли ли они мн спастись?

— Они сами бжали изъ Парижа.

— Правда, проговорилъ герцогъ.

— Когда же вы бжали въ анжуйскую провинцію, они поручили мн сказать вамъ, что вы по-прежнему могли полагаться на нихъ, какъ они сами полагались на васъ, и что въ тотъ самый день, когда вы двинетесь къ Парижу, они подступятъ къ нему же съ другой стороны.

— И это правда, сказалъ герцогъ: — но я не подступалъ къ Парижу.

— Вы вступили въ него, ваше высочество.

— Да, но вступилъ союзникомъ моего брата.

— Позвольте мн замтить, что вы боле, нежели союзникъ Гизовъ.

— Что же я?

— Вы сообщникъ ихъ.

Герцогъ анжуйскій насупилъ брови:

— И они поручили вамъ увдомить меня о ихъ прибытіи?

— Они удостоили меня этой чести.

— Не сообщили ли они вамъ причины ихъ возвращенія?

— Они все открыли мн, зная, что я повренный вашего высочества, я знаю вс ихъ намренія.

— Какія же это намренія?

— Все т же.

— И они считаютъ ихъ удобоисполнимыми?

— Они считаютъ ихъ несомннными.

— А цль этихъ намреній?…

Герцогъ замолчалъ, онъ не смлъ договорить своей мысли.

Монсоро договорилъ ее:

— Возвести васъ на престолъ Франціи.

Герцогъ почувствовалъ, какъ краска бросилась ему въ лицо.

— Но благопріятную ли минуту они выбрали?

— Это ршите вы, герцогъ.

— Я?

— Позвольте изложить вамъ очевидные, неоспоримые факты.

— Говорите.

— Назначеніе короля начальникомъ лиги было признано чистой комедіей. Теперь производится реакція. Войско горитъ негодованіемъ, граждане присоединяются къ войску, агенты наши со всхъ сторонъ приносятъ списки новыхъ приверженцевъ лиги, наконецъ, владычество Генриха III клонится къ упадку. Въ подобныхъ обстоятельствахъ, весьма-понятно, что герцоги Гизы желаютъ найдти достойнаго представителя правленію, и выборъ ихъ палъ на васъ. Отвчайте, герцогъ, отступаетесь ли вы отъ своихъ словъ?

Герцогъ не отвчалъ.

— Я жду отвта, ваше высочество, сказалъ Монсоро.

— Графъ, отвчалъ принцъ: — мн кажется…

— Вы знаете, ваше высочество, что со мною можете объясняться откровенно.

— Мн кажется, продолжалъ герцогъ: — что такъ-какъ у брата моего нтъ дтей, то престолъ достанется мн же, братъ мой здоровья слабаго… Зачмъ же мн безпокоиться, зачмъ рисковать жизнію, именемъ, честію… любовію брата въ ничтожномъ, безполезномъ соперничеств? Зачмъ, наконецъ, буду я подвергаться опасностямъ для достиженія того, что уже принадлежитъ мн по праву?

— Въ этомъ-то вы и ошибаетесь, ваше высочество, сказалъ Монсоро: — престолъ вашего брата будетъ принадлежать вамъ только въ такомъ случа, если вы насильно возьмете его. Герцогъ де-Гизъ не можетъ быть королемъ, но Гизы выберутъ себ короля, если вы откажетесь принять предложеніе ихъ.

— А кто дерзаетъ, вскричалъ герцогъ анжуйскій: — кто дерзнетъ сесть на престолъ Карла-Великаго?

— Принцъ изъ рода Бурбоновъ, такой же потомокъ Святаго-Лудовика.

— Король наваррскій! вскричалъ Франсуа.

— Отъ-чего же нтъ? Онъ молодъ, мужественъ, правда, у него нтъ дтей, но всмъ извстно, что онъ можетъ имть дтей.

— Онъ гугенотъ.

— Король наваррскій? Разв вы забыли, что онъ принялъ прежнюю вру въ вароломеевскую ночь?

— Да, но онъ опять отрекся отъ нея.

— И, ваше высочество! если онъ воротился къ католической вр, чтобъ спастись отъ смерти, такъ то ли онъ сдлаетъ, чтобъ овладть короной!

— Не-уже-ли они думаютъ, что я не съумю защитить своихъ правъ?

— Кажется, они приняли мры.

— Я встрчу ихъ съ оружіемъ въ рукахъ.

— Э! они искусные полководцы.

— Я сдлаюсь главой лиги.

— Они душа лиги.

— Я соединюсь съ братомъ.

— Тогда брата вашего не будетъ.

— Я призову къ себ на помощь всхъ государей Европы.

— Европейскіе государи охотно вступятъ въ войну съ королемъ, но не съ народомъ.

— Какъ съ народомъ?

— Разумется, Гизы на все ршились… даже на республику, если того потребуютъ обстоятельства…

Франсуа съ невыразимою боязнію всплеснулъ руками. Ршительные отвты были страшны.

— Республику!.. повторилъ онъ.

— Да, какъ въ Швейцаріи, въ Гену, въ Венеціи.

— Но моя партія никогда не позволитъ превратить Францію въ республику!

— Ваша партія? сказалъ Монсоро:— э, ваше высочество! вы всегда были такъ великодушны, такъ щедры, что вся ваша партія состоитъ изъ двухъ только человкъ — г. де-Бюсси и меня.

Герцогъ не могъ скрыть злобной улыбки.

— Такъ это неволя? сказалъ онъ.

— Почти, ваше высочество.

— Зачмъ же они прибгаютъ ко мн, если не признаютъ ни моей власти, ни моего могущества?

— Безъ нихъ вы ничто, съ ними вы могущественны.

— Съ ними? съ Гизами?

— Да, скажите одно слово — и будете на престол.

Герцогъ всталъ и въ сильномъ волненіи началъ прохаживаться по комнат, разбрасывая все, что ни попадалось ему подъ руку, наконецъ, онъ остановился передъ Монсоро.

— Ты сказалъ правду, графъ, у меня только два друга: ты да Бюсси.

Онъ произнесъ эти слова съ ласковой улыбкой, подъ которою старался скрыть ярость, кипвшую въ груди его.

— Слдовательно…? спросилъ Монсоро съ невольною радостію.

— Говори, другъ мой, говори.

— Вы приказываете?

— Прошу.

— Такъ выслушайте же, ваше высочество, въ двухъ словахъ я сообщу вамъ весь планъ.

Герцогъ поблднлъ, но сталъ слушать.

Графъ продолжалъ:

— Черезъ недлю праздникъ тла Господня? Такъ ли?

— Такъ.

— Король давно уже приготовляетъ къ этому великому дню религіозную процессію.

— Онъ длаетъ это каждый годъ.

— Вамъ извстно, что въ подобныхъ случаяхъ король выходитъ безъ стражей и входитъ въ четыре главные монастыря.

— Знаю, знаю.

— Слдовательно, онъ войдетъ и въ Сен-Женевьевское-Аббатство.

— Конечно.

— Но такъ-какъ передъ аббатствомъ будетъ маленькое поврежденіе…

— Поврежденіе?

— Да, ночью провалится подземная водосточная труба.

— Что же?

— Такъ алтарь будетъ устроенъ не подъ портикомъ, а на двор аббатства…

— Дале.

— Сейчасъ. Король войдетъ, пять или шесть человкъ войдутъ за нимъ, но за королемъ и этими людьми запрутъ двери.

— А потомъ?

— Потомъ… Вашему высочеству извстно расположеніе женовевцевъ къ королю?

— Это т же самые…

— Которые были свидтелями посвященія вашего высочества на царство.

— Они осмлятся поднять руку на помазанника Божія!

— Вы знаете псню:

De trois couronnes, la premi&egrave,re

Tu perdis, ingrat et fuyard,

La seconde court grand hasard,

Des ciseaux feront la derni&egrave,re.

— Они осмлятся это сдлать! вскричалъ герцогъ, дрожа всмъ тломъ: — они осмлятся прикоснуться къ голов короли!

— Да онъ тогда уже не будетъ королемъ.

— Отъ-чего?

— Слышали ли вы о краснорчивомъ женовевц, прославившемся своими рчами и проповдями?

— О брат Горанфло?

— Именно.

— Который требовалъ обнародованія лиги съ оружіемъ въ рукахъ?

— Тотъ самый.

— Такъ что же?

— Короля проведутъ къ нему въ келлью, тамъ братъ Горанфло уговоритъ его подписать отреченіе отъ престола, потомъ явится герцогиня де-Монпансье, съ ножницами въ рукахъ. Ножницы уже куплены. Герцогиня носитъ ихъ всегда при себ. Я въ жизнь свою не видывалъ такихъ красивыхъ ножницъ, он изъ чистаго золота съ удивительными украшеніями…

Франсуа молчалъ: кошачьи глаза его расширились, какъ у хорошаго звря, стерегущаго добычу.

— Остальнаго вамъ объяснять не зачмъ, продолжалъ графъ.— Народу мы объявимъ, что король, въ порыв священнаго раскаянія, пожелалъ не выходить боле изъ монастыря, если же народъ въ чемъ-либо усомнится, такъ вспомните, что войско въ рукахъ герцога де-Гиза, духовенство въ рукахъ кардинала, а купечество въ рукахъ г. де-Майенна, съ этими тремя властями можно уврить народъ въ чемъ угодно.

— Но меня обвинятъ въ насиліи! сказалъ герцогъ посл минутнаго молчанія.

— Да васъ тутъ и не будетъ.

— Меня обвинятъ въ незаконномъ присвоеніи королевства!

— Вы забываете отреченіе?

— Слдовательно, вс мры приняты?

— Вс.

— И вы не боитесь, что я донесу обо всемъ королю?

— Не боимся, ваше высочество, потому-что въ такомъ случа мы будемъ дйствовать по другому плану, для котораго также вс мры приняты.

— А! произнесъ Франсуа.

— Да, ваше высочество, но этого плана мн, какъ человку, преданному вамъ, не сообщали. Я знаю только, что есть планъ и ничего боле.

— Въ такомъ случа, я сдаюсь по невол, что же мн длать, графъ?

— Согласиться?

— Я соглашаюсь.

— Да, на словахъ.

— Какое же вамъ еще нужно согласіе?

— Письменное.

— И вы могли подумать, что я буду такъ безразсуденъ!

— Какое же тутъ безразсудство?

— Если заговоръ не удастся?

— Для подобнаго только случая и нужна подпись вашего высочества.

— Слдовательно, заговорщики надются стать подъ защиту моего имени?

— Вы угадали.

— Въ такомъ случа, я не соглашаюсь. Нтъ, тысячу разъ нтъ!

— Да вы уже не можете отказаться?

— Не могу?

— Не можете.

— Вы съ ума сошли!

— Отказаться — значитъ, измнить.

— Въ чемъ?

— Въ томъ, что я высказалъ все по требованію вашего высочества.

— Хорошо, пускай Гизы длаютъ, что хотятъ, а я самъ избираю себ сторону, къ которой присоединюсь.

— Берегитесь, ваше высочество, попасть на нехорошую сторону.

— Рискну! отвчалъ Франсуа съ нкоторымъ волненіемъ, но стараясь сохранить твердость духа.

— Не совтую, ваше высочество, изъ привязанности къ вамъ.

— Но, подписавъ согласіе, я рискую еще боле.

— Не подписывая его, вы не рискуете, а идете на врную смерть!

Герцогъ задрожалъ.

— Кто осмлится? спросилъ онъ.

— Лигры въ такомъ положеніи, что они не побоятся никакихъ мръ, лишь бы достигнуть цли.

Герцогъ находился въ тягостной, мучительной нершимости.

— Я подпишу, сказалъ онъ наконецъ.

— Когда?

— Завтра.

— Нтъ, ваше высочество, если вы ршились, такъ надо подписать сейчасъ.

— Надобно же дать Гизамъ время составить условіе.

— Оно уже готово, ваше высочество.

Монсоро вынулъ изъ кармана свертокъ бумаги.

Герцогъ развернулъ его и сталъ читать, и Монсоро видлъ, какъ онъ блднлъ постепенно боле и боле, когда онъ кончилъ, колни его такъ сильно дрожали, что онъ долженъ былъ опуститься на стулъ.

— Вотъ, ваше высочество, сказалъ Монсоро, подавая ему перо.

— Не-уже-ли я долженъ подписать? произнесъ Франсуа съ отчаяніемъ и сжавъ обими руками лобъ.

— Не должны, ваше высочество, никто васъ не принуждаетъ.

— Если не принуждаютъ, такъ зачмъ же грозите вы мн смертію?

— Я не грозилъ, Боже сохрани!.. я только предувдомляю ваше высочество, это совсмъ другое дло.

— Давайте, сказалъ герцогъ.

И онъ взялъ, или, лучше сказать, вырвалъ перо изъ рукъ графа и подписалъ.

Монсоро слдилъ за всми движеніями принца глазами, сверкавшими ненавистью и надеждой, когда онъ взялъ письмо, графъ невольно задрожалъ и долженъ былъ прислониться къ столу, лицо его прояснялось по мр того, какъ герцогъ писалъ.

— А! вскричалъ онъ наконецъ.

И, схвативъ съ жадностью бумагу, онъ сложилъ ее, спряталъ на груди, застегнулъ полукафтанье и закутался въ плащъ.

Герцогъ смотрлъ на него съ изумленіемъ, не понимая причины дикаго выраженія глазъ его, въ которыхъ сверкала молнія свирпой радости.

— Теперь, ваше высочество, сказалъ Монсоро: — совтую вамъ быть осторожнымъ.

— Отъ-чего? спросилъ герцогъ.

— Совтую вамъ впередъ не рыскать ночью по городу съ вашимъ Орильи.

— Что это значитъ?

— Это значитъ, что вы преслдуете вашею любовью женщину, обожаемую мужемъ ея до такой степени, что… да! что онъ готовъ убить того, кто возбудитъ его ревность!

— Не говорите ли вы о себ и о жен своей?

— Да, ваше высочество, такъ-какъ вы угадали съ перваго разу, то я не стану и отпираться. Я женился на Діан де-Меридоръ, она моя и не будетъ никому принадлежать, пока я живъ! Чтобъ боле убдить васъ въ этомъ, клянусь моимъ именемъ и этимъ кинжаломъ…

И онъ приставилъ остріе кинжала къ груди принца, который невольно отступилъ.

— Вы мн угрожаете? вскричалъ Франсуа, поблднвъ отъ гнва и ярости.

— Нтъ, ваше высочество, не угрожаю, а только предувдомляю.

— Въ чемъ?

— Въ томъ, что жена моя не будетъ никому принадлежать!

— А я говорю вамъ, вскричалъ герцогъ анжуйскій вн себя отъ бшенства: — что вы уже опоздали!.. Жена ваша уже измнила вамъ!

Монсоро вскричалъ съ яростію, схватившись обими руками за волосы.

— Неправда! проговорилъ онъ задыхающимся голосомъ: — вы лжете, лжете!

И ему стоило только опустить руку, чтобъ пронзить грудь герцога кинжаломъ.

Франсуа отступилъ.

— Графъ, вы съ ума сходите, сказалъ онъ, намреваясь позвонить.

— Нтъ, я въ полномъ разум… Я все помню… все слышу… вы сказали, что жена моя измнила мн! Вы это сказали!

— И повторяю.

— Докажите.

— Кто сидлъ въ эту ночь въ двадцати шагахъ отъ вашего дома съ ружьемъ?

— Я.

— Вы?.. Такъ въ это самое время…

— Говорите, говорите!

— Мужчина былъ у васъ, или, лучше сказать, у вашей жены.

— Вы видли, какъ онъ вошелъ?

— Я видлъ, какъ онъ вышелъ.

— Въ дверь?

— Изъ окна.

— Вы узнали этого мужчину?

— Узналъ, отвчалъ герцогъ.

— Назовите мн его! вскричалъ Монсоро: — назовите мн его, ваше высочество, или я за себя не ручаюсь.

Герцогъ провелъ рукою по лбу, злобная улыбка на секунду появилась на лиц его.

— Графъ, сказалъ онъ: — клянусь именемъ принца крови, клянусь Богомъ и честію, что черезъ недлю я назову вамъ человка, для котораго измняетъ вамъ жена.

— Клянитесь! вскричалъ Монсоро.

— Клянусь.

— Хорошо, ваше высочество! Черезъ недлю! сказалъ графъ, ударивъ себя по груди въ томъ самомъ мст, гд лежала бумага, подписанная принцемъ: — черезъ недлю… или… вы понимаете?

— Приходите черезъ недлю, отвчалъ принцъ.

— Тмъ лучше, сказалъ Монсоро: — черезъ недлю я буду совсмъ здоровъ, а для мщенія я долженъ буду собрать вс свои силы!

И, поклонившись принцу движеніемъ, походившимъ боле на угрозу, онъ вышелъ.

IV.
Прогулка къ турнельской оград.

Между-тмъ, мало-по-малу анжуйскіе дворяне воротились въ Парижъ.

Нельзя сказать, чтобъ они полагались на дйствительность заключеннаго мира. Они слишкомъ-хорошо знали короля, брата и достойную мать его, и не забывали, какія непріязненныя дйствія заставили ихъ бжать изъ столицы.

Слдовательно, они возвращались съ осмотрительностію, вооруженные съ головы до ногъ и готовые обороняться при малйшемъ подозрительномъ движеніи мирныхъ гражданъ, съ любопытствомъ смотрвшихъ на нихъ. Антраге былъ свирпе другихъ и приписывалъ все продлкамъ миньйоновъ, съ которыми ршился переговорить при первомъ удобномъ случа.

Онъ сообщилъ объ этомъ намреніи Рибераку, человку разсудительному, и тотъ отвчалъ:

— Конечно, лучшаго удовольствія мы не можемъ и желать, но для того нужно бы жить возл самой границы.

— Мы можемъ это устроить, сказалъ Антраге.

Герцогъ ласково принялъ своихъ друзей. Онъ былъ увренъ въ преданности ихъ боле, нежели король въ преданности Можирона, Келюса, Шомберга и д’Эпернона.

— Друзья мои, сказалъ онъ:— на жизнь вашу имютъ непріятные замыслы. Остерегитесь.

— Мы уже распорядились, ваше высочество, возразилъ Антраге:— но не прикажете ли намъ засвидтельствовать его величеству наше глубочайшее почтеніе? Иначе скажутъ, что мы прячемся… какъ вы думаете?

— Вы правы, отвчалъ герцогъ: — и если хотите, я пойду съ вами.

Молодые люди посовтовались между собою взглядами. Въ это самое время вошелъ Бюсси и привтствовалъ друзей.

— Я долго ждалъ васъ, господа! сказалъ онъ:— но что я слышу? Его высочество хочетъ идти въ Лувръ точно какъ кесарь шелъ въ римскій сенатъ? Не забудьте, что миньйоны съ радостію разорвали бъ герцога въ клочки.

— Но, любезный другъ, мы сами желали бъ повстрчаться съ господами миньйонами.

Бюсси засмялся.

— Не-уже-ли? сказалъ онъ:— что жь? за этимъ дло не станетъ!

Герцогъ пристально смотрлъ на Бюсси.

— Пойдемте въ Лувръ, сказалъ Бюсси:— только одни, его высочество останется у себя въ саду и будетъ отскать маковыя головки.

Франсуа принужденно засмялся. Впрочемъ, въ душ онъ былъ очень-радъ, что Бюсси избавилъ его отъ довольно-непріятнаго посщенія.

Анжуйцы нарядились со всевозможною роскошью. Вс они были знатные, богатые дворяне, мотавшіе доходы съ родовыхъ имній на бархатъ, шелкъ и золото.

Блескъ золота, драгоцнныхъ каменьевъ и парчи привлекалъ взоры любопытныхъ гражданъ, когда молодые люди проходили по улицамъ. Граждане провожали ихъ дружелюбными кликами, ибо угадывали, что подъ роскошными нарядами скрывались сердца, горвшія ненавистью къ миньйонамъ короля.

Генрихъ III не принялъ дворянъ своего брата, и они тщетно прождали въ галере, Келюсъ, Можиронъ, Шомбергъ и д’Эпернонъ извстили ихъ объ этомъ.

— А, господа! сказалъ Антраге, потому-что Бюсси стоялъ въ нкоторомъ разстояніи: — вы сообщаете намъ печальную всть, но ваша любезность и вжливость смягчаютъ горестный ударъ.

— Господа, возразилъ Шомбергъ: — не смотря на все стараніе, мы не можемъ, однакожь, принять васъ достойнымъ образомъ. Не угодно ли вамъ, въ замнъ неудавшагося представленія, прогуляться по городу?

— О, господа! Мы только-что хотли сдлать вамъ то же предложеніе, сказалъ Антраге съ живостію.

Бюсси прикоснулся слегка къ плечу его и сказалъ:

— Молчи, пусть они сами распоряжаются.

— Куда бы намъ идти? сказалъ Келюсъ.

— Я знаю одно прекрасное мсто близь Бастильи, сказалъ Шомбергъ.

— Извольте, господа, мы идемъ за вами, сказалъ Риберакъ.

Друзья короля и брата его вмст вышли изъ Лувра и пошли вдоль набережной къ старинной турнельской оград, возл которой была въ то время конная площадь, обсаженная тощими деревьями, мстами на этой площади виднлись столбы съ кольцами и рогатки для привязи лошадей.

Дорогой, молодые люди взялись подъ руки и очень-вжливо, даже дружески разговаривали о разныхъ придворныхъ новостяхъ, къ величайшему изумленію гражданъ, говорившихъ, что анжуйскіе дворяне побратались съ миньйонами.

Они прибыли на мсто.

Келюсъ первый заговорилъ.

— Посмотрите, господа, сказалъ онъ: — какое здсь ровное, гладкое и уединенное мсто, и какъ тверда земля!

— Да, отвчалъ Антраге, топнувъ нсколько разъ ногою:— чудесное мсто!

— Мы надялись, господа, сказалъ опять Келюсъ: — что вы не откажетесь помочь пріятелю вашему, г. де-Бюсси, удостоившему васъ всхъ вызовомъ.

— Правда, сказалъ Бюсси изумленнымъ товарищамъ.

— И онъ намъ ничего не говорилъ! вскричалъ Антраге.

— О! мось де-Бюсси знаетъ цну вещамъ, возразилъ Можиронъ.— Угодно ли вамъ, господа?

— Еще бы! отвчали Анжуйцы въ одинъ голосъ: — мы благодаримъ васъ за эту честь.

— Прекрасно, сказалъ Шомбергъ, потирая руки:— не ршить ли намъ теперь, кому съ кмъ?..

— Чудесная мысль! сказалъ Риберакъ съ сверкающими глазами: — и такъ…

— Нтъ, прервалъ его Бюсси: — это несправедливо, у насъ у всхъ одинакія чувства, слдовательно, самъ Господь вдохновляетъ насъ, поврьте, господа, предоставимъ Господу ршить, кому съ кмъ сражаться, съ тмъ условіемъ, что первый, освободившійся отъ своего противника, долженъ спшить на помощь товарищамъ.

— Непремнно! непремнно! вскричали миньйоны.

— Въ такомъ случа, послдуемъ примру Гораціевъ: кинемъ жребій.

— Разв Гораціи кидали жребій? спросилъ Келюсъ.

— Кажется, отвчалъ Бюсси съ улыбкой.

— Ну, такъ послдуемъ ихъ примру.

— Постойте, сказалъ опять Бюсси:— прежде условимся на счетъ правилъ поединка.

— Какія тутъ правила! вскричалъ Шомбергъ: — будемъ драться на смерть!

— Разумется, но какъ мы будемъ драться?

— На шпагахъ и кинжалахъ, сказалъ Бюсси:— этимъ оружіемъ мы владемъ одинаково искусно.

— Пшіе? спросилъ Келюсъ.

— Конечно, на лошадяхъ неловко.

— Извольте.

— Когда же?

— Чмъ скоре, тмъ лучше.

— Нтъ, возразилъ д’Эпернонъ:— мн надо покончить нкоторыя дла, написать духовную, подождемте дня два или три… это еще боле разгорячитъ насъ.

— Вы говорите, какъ истинно-храбрый человкъ, сказалъ Бюсси иронически.

— Итакъ, ршено?

— Да. Мы во всемъ одного мннія.

— Кинемъ же жребій, сказалъ Бюсси.

— Постойте, господа, сказалъ Антраге: — еще одно предложеніе: раздлимъ мсто на равныя части, со всевозможнымъ безпристрастіемъ. Такъ-какъ насъ четыре пары, то раздлимъ это мсто на четыре полосы.

— Хорошо придумано.

— Я беру нумеръ первый, мсто между двумя липами.

— Ршено.

— А солнце?

— Что жь длать? во второй пар оно будетъ свтить одному въ глаза.

— Нтъ, господа, сказалъ Бюсси:— это было бы несправедливо. Будемъ драться благороднымъ образомъ. Опишемъ полкруга: тогда мы вс будемъ бокомъ къ солнцу.

Бюсси показалъ, какъ надобно было сдлать, и предложеніе его было принято.

Начали бросать жребій.

Первый достался Шомбергу, второй Рибераку: имъ назначили первое мсто.

Келюсу и Антраге досталось второе.

Ливаро и Можирону третье, при имени Келюса, Бюсси нахмурилъ брови: онъ надялся, что ему прійдется драться съ нимъ.

Д’Эпернонъ, попавшись на долю Бюсси, поблднлъ и надулся изъ всхъ силъ, чтобъ скрыть блдность, выступившую на щекахъ его.

— Теперь, господа, сказалъ Бюсси:— мы принадлежимъ другъ-другу до самаго дня поединка. Вдь мы деремся на-смерть, а потому до-тхъ-поръ должны быть друзьями. Не угодно ли вамъ будетъ отобдать сегодня у меня?

Приглашеніе было принято съ удовольствіемъ, и вс вмст отправились къ Бюсси, гд пропировали до утра.

V.
Шико спитъ.

Король и Шико замтили переговоры миньйоновъ съ Апжуйцами. Генрихъ сердито ходилъ взадъ-и-впередъ по Лувру, съ нетерпніемъ ожидая возвращенія своихъ любимцевъ.

Шико издали послдовалъ за молодыми людьми, съ видомъ знатока слдовалъ за всми движеніями и угадалъ намренія ихъ, потомъ направилъ шаги къ дому Монсоро.

Хитеръ былъ Монсоро, но Шико былъ хитре его. Гасконецъ пришелъ освдомиться о здоровь обер-егермейстера по порученію короля: можно ли было не принять его ласково?

Шико засталъ Монсоро въ постели. Сильныя ощущенія и усилія послдней ночи ослабили весь составъ едва возстановленной организаціи, и Реми съ досадой слдилъ за первыми признаками горячки, снова овладвавшей больнымъ.

Не смотря на то, Монсоро могъ поддержать разговоръ съ Гасконцемъ, онъ всячески старался скрыть свой гнвъ на герцога анжуйскаго, но чмъ боле онъ скрытничалъ, тмъ ясне угадывалъ Шико тайную мысль его.

— Напрасно, думалъ онъ: — вы скрываетесь, графъ, теперь я убжденъ, что вы не въ ладахъ съ его высочествомъ.

Кром того, Шико хотлъ еще увриться, точно ли боленъ графъ. Но Реми не обманывалъ его: ощупавъ пульсъ больнаго, Гасконецъ убдился въ томъ.

— Онъ точно боленъ, подумалъ Шико:— слдовательно, не можетъ ничего предпринять. Теперь надобно узнать, въ какихъ расположеніяхъ Бюсси.

И онъ немедленно отправился къ молодому графу, въ дом котораго вс слуги были въ суетахъ. Въ передней поразилъ обоняніе Гасконца запахъ, отъ котораго Горанфло пришелъ бы въ восторгъ.

— Что это? не женится ли мось де-Бюсси? спросилъ Шико лакея.

— Нтъ, отвчалъ тотъ:— его сіятельство помирился съ нкоторыми знатными придворными и празднуетъ это примиреніе роскошнымъ обдомъ.

— Не отравилъ бы онъ ихъ! подумалъ Шико:— впрочемъ, нтъ, Бюсси на это неспособенъ, итакъ, и съ этой стороны его величеству опасаться нечего.

Онъ воротился въ Лувръ.

Генрихъ прогуливался по оруженной зал. Онъ посылалъ уже трехъ нарочныхъ къ Келюсу, но такъ-какъ эти люди не понимали причины безпокойства его величества, то преспокойно остановились въ гостинниц, славившейся вкуснымъ виномъ, отличными окороками и засахаренными плодами.

Когда Шико явился на порог, Генрихъ радостно вскрикнулъ.

— Ахъ, другъ мой! вскричалъ онъ:— что сталось съ ними?

— Съ кмъ? съ миньйонами?

— Да, да! съ моими друзьями.

— Я думаю, что они теперь лежатъ вс на-повалъ, отвчалъ Шико.

— Ихъ убили! вскричалъ Генрихъ, бросивъ на Шико грозный взглядъ:— убили!

— Не то что убили, а…

— Ты смешься, извергъ!

— Я еще не усплъ выговорить! Они лежатъ не какъ убитые, а какъ пьяные.

— Ты было-испугалъ меня… Но зачмъ клевещешь ты на моихъ дворянъ?

— Я не клевещу… я прославляю ихъ.

— Перестань шутить… говори серьзно, знаешь ли ты, что они вышли съ Анжуйцами?

— Еще бы мн не знать этого!

— Что же было?

— А было то, что я теб говорилъ: они лежатъ пьяные.

— Но Бюсси, Бюсси!

— Бюсси человкъ весьма-опасный, онъ поитъ ихъ.

— Шико, ради Бога!

— Что ради Бога? Бюсси угощаетъ королевскихъ друзей: разв это хорошо?

— Бюсси угощаетъ ихъ? О, это невозможно! они заклятые враги.

— Отъ-того-то онъ и угощаетъ ихъ. Можешь ты дойдти до рки?

— Могу дойдти до конца свта, чтобъ собственными глазами убдиться въ такомъ дивъ.

— Такъ дойди только до дома Бюсси, и ты увидишь это диво.

— Пойдемъ со мною.

— Я сейчасъ оттуда.

— Прошу тебя, Шико…

— Нтъ, нтъ, я уже видлъ, такъ мн не въ чемъ убждаться, я оттопталъ себ ноги…

Король съ гнвомъ взглянулъ на Гасконца.

— Да и теб не зачмъ безпокоиться, сказалъ Шико: — они смются, обдаютъ и бранятъ тебя. Будь философомъ, Генрихъ: они смются — будемъ и мы смяться, они обдаютъ — вели подать и намъ чего-нибудь вкуснаго и горяченькаго, они бранятъ тебя — поужинаемъ, да пойдемъ спать.

Король невольно улыбнулся.

— Были во Франціи, продолжалъ Шико: — короли смлые, храбрые, великіе, лнивые: я увренъ, что тебя не назовутъ Генрихомъ терпеливымъ… Ахъ, терпніе великая добродтель… особенно, когда другой нтъ!

— Они измнили! говорилъ король:— измнили мн… Да у этихъ людей нтъ ни искры чести!

— Послушай, Генрихъ, я не понимаю тебя! вскричалъ Шико, подвигаясь въ сосднюю комнату, гд былъ приготовленъ ужинъ: — ты плакалъ о своихъ друзьяхъ, воображая, что они убиты, а теперь, когда узналъ, что они живхоньки, ты опять начинаешь плакать.

— Мось Шико! вы надоли мн.

— Разв теб пріятне было, если бъ твои друзья сидли на вертел?

— Мн жаль, что я не могу полагаться даже на друзей, сказалъ Генрихъ съ мрачнымъ видомъ.

— О, ventre de biche! отвчалъ Шико: — полагайся на меня, я не измню теб, если ты не дашь мн умереть съ голода. Дай мн кусокъ фазана… и трюфелей, прибавилъ онъ, протягивая впередъ свою тарелку.

Генрихъ и единственный другъ его легли рано спать. Король долго не могъ уснуть отъ пустоты сердечной, Шико долго вертлся съ бока на бокъ отъ полноты желудка.

Рано утромъ, когда король былъ еще въ постели, Келюсъ, Шомбергъ, Можиронъ и д’Эпернонъ вошли къ нему въ комнату.

Шико спалъ еще, король давно уже проснулся.

Увидвъ молодыхъ людей, онъ гнвно соскочилъ съ кровати и закричалъ:

— Вонъ отсюда, вонъ!

Изумленный слуга, отворившій молодымъ людямъ дверь, вжливо объяснилъ имъ, что король не желаетъ ихъ видть.

— Но мы желали доложить вашему величеству, началъ Келюсъ.

— Что вы протрезвились? закричалъ Генрихъ:— не такъ ли?

Шико открылъ одинъ глазъ.

— Простите, ваше величество, отвчалъ Келюсъ съ достоинствомъ: — вы ошибаетесь…

— Отъ-чего же мн ошибаться? Я не пилъ анжуйскаго вина!

— А! понимаю… понимаю… сказалъ Келюсъ улыбаясь.

— Что вы понимаете?

— Позвольте намъ объяснить все дло, ваше величество.

— Я ненавижу пьяницъ и измнниковъ!

— Государь! вскричали молодые люди въ одинъ голосъ.

— Потерпите, господа, потерпите! сказалъ Келюсъ, останавливая товарищей.— Одно слово успокоитъ нашего уважаемаго повелителя.

Эта смлость подйствовала на Генриха. Онъ понялъ, что люди, осмливавшіеся говорить такимъ-образомъ съ своимъ королемъ, не были преступны.

— Говорите! сказалъ онъ:— только не распространяйтесь.

— Постараемся, ваше величество, хоть это довольно-трудно.

— Да, я понимаю, что трудно оправдаться въ нкоторыхъ случаяхъ.

— Нтъ, государь, намъ оправдываться нечего, возразилъ Келюсъ, взглянувъ на слугу и какъ-бы желая тмъ сказать королю, что онъ просилъ уже переговорить съ нимъ однимъ.

Король сдлалъ знакъ — слуга удалился.

Шико открылъ другой глазъ и сказалъ:

— На меня не смотрите, я сплю, какъ убитый.

И, закрывъ оба глаза, онъ принялся храпть изо всхъ силъ.

VI.
Шико просыплется.

Никто не обратилъ вниманія на Шико, потому-что вс привыкли считать его какъ-бы мбелью въ комнат короля.

— Вашему величеству извстна только одна половина происшествіи, сказалъ Келюсъ, почтительно поклонившись: — и смю сказать, половина наимене-интересная. Конечно, никто изъ насъ не отопрется въ томъ, что мы обдали у Бюсси и, смю прибавить, обдали прекрасно…

— У него было особенно одно австрійское или венгерское вино, сказалъ Шомбергъ: — которое мн чрезвычайно понравилось.

— О, негодный Нмецъ! вскричалъ король:— онъ любитъ вино, я давно уже подозрваю въ немъ эту слабость.

— А я разъ двадцать видлъ его пьянымъ, проговорилъ Шико.

Шомбергъ съ сердцемъ обратился къ Гасконцу.

— Не смотри на меня, сынъ мой: я привыкъ бредить во сн, спроси хоть короля.

Шомбергъ опять обратился къ королю.

— Ваше величество, сказалъ онъ: — я не скрываю ни того, что люблю, ни того, что ненавижу, а я не прочь отъ хорошаго вина.

— Вино не можетъ быть хорошимъ, сказалъ король: — потому-что лишаетъ насъ драгоцннйшаго дара — разсудка.

Шомбергъ хотлъ-было возражать, но Келюсъ остановилъ его знакомъ.

— Правда, правда, сказалъ Шомбергъ: — говори ты.

— Итакъ, продолжалъ Келюсъ:— я хотлъ сказать вашему величеству, что во время обда, и, въ особенности, до обда, у насъ были весьма-серьзныя и интересныя разсужденія, касавшіяся собственно до вашего величества.

— Вступленіе слишкомъ-пространно, сказалъ Генрихъ: — это дурной знакъ.

— Ventre de biche! вскричалъ Шико:— не перебивай, Генрихъ! Скучно!

— Ого! дуракъ, сказалъ Генрихъ серьзно: — если ты не спишь, такъ ступай вонъ.

— Я не сплю отъ-того, отвчалъ Шико:— что у тебя такіе говоруны.

Видя, что не возможно было спокойно и серьзно поговорить о важномъ дл, Шико всталъ, пожалъ плечами и вздохнулъ съ досадой.

— Ваше величество, сказалъ д’Эпернонъ съ важностью: — дло наше чрезвычайно-важно.

— Чрезвычайно-важно? повторилъ Генрихъ.

— Разумется, если жизнь восьми храбрыхъ дворянъ достойна вниманія вашего величества.

— Это что значитъ? вскричалъ король.

— Это значитъ, что я ожидаю, чтобъ его величеству угодно было выслушать меня.

— Слушаю, сынъ мой, слушаю, сказалъ Генрихъ, положивъ руку на плечо Келюса.

— Я докладывалъ вашему величеству, что мы разговаривали серьзно, а вотъ результатъ нашего разговора: власть короля ослаблена, не уважаема.

— То-есть, вс измняютъ королю! вскричалъ Генрихъ.

— Она похожа, продолжалъ Келюсъ: — на тхъ странныхъ боговъ, которые достигали глубокой древности, но не умирали и продолжали шествовать по пути человческихъ бдствій. Эти боги, достигнувъ такого состоянія, спасаются отъ усиливающейся дряхлости не иначе, какъ самопожертвованіемъ какого-либо человка. Это самопожертвованіе оживляетъ, воскрешаетъ ихъ. Тогда, обновленные юною, пламенною, великодушною кровію, они снова становятся сильными и могущественными. Государь! ваша власть подобна этимъ богамъ: она можетъ существовать только жертвами.

— Экое краснорчіе! такъ золотомъ и льется! сказалъ Шико.— Келюсъ, сынъ мой, выходи на улицу и говори рчи народу, бьюсь объ закладъ, что ты затмишь славу Линчестера, Койе, Коттона и даже геніальнаго, молніеноснаго оратора, знаменитаго Горанфло.

Генрихъ не отвчалъ ничего, замтно было, что большая перемна совершалась въ ум его, сначала онъ встртилъ миньйоновъ гордымъ, строгимъ взглядомъ, но, мало-по-малу, соглашаясь съ истиной того, что они говорили, онъ становился задумчивъ, мраченъ, безпокоенъ.

— Говори, говори, сказалъ онъ Келюсу:— ты видишь, что я слушаю.

— Ваше величество, продолжалъ Келюсъ:— вы великій государь, но предъ вами уже нтъ горизонта, дворянство поставило предъ вами преграды, за которыми вы не видите ничего, кром еще высшихъ преградъ, сооружаемыхъ вамъ народомъ. Вы, государь, были въ свое время храбрымъ полководцемъ, скажите же, что длаютъ на войн, когда батальйонъ, подобно грозной стн, становится въ тридцати шагахъ отъ другаго батальйона? Трусы осматриваются назадъ и, видя, что сзади нтъ опасности, пускаются бжать, храбрые же идутъ впередъ.

— Извольте! впередъ! вскричалъ король: — mordieu! не первый ли я дворянинъ въ моемъ королевств? Не одержалъ ли я въ молодости нсколько славныхъ побдъ? Много ли въ нашемъ вк такихъ славныхъ именъ, какъ имена Жарнака и Монконтура? И такъ, впередъ, господа, впередъ! Я, по обыкновенію своему, пойду первый!

— Да, да, ваше величество! вскричали молодые люди, наэлектризованные воинственнымъ порывомъ короля:— впередъ!

Шико вскочилъ.

— Тише вы тамъ! вскричалъ онъ: — не мшайте говорить моему оратору. Продолжай, Келюсъ, сынъ мой, продолжай, ты уже наговорилъ намъ столько чудесныхъ вещей: скажи еще что-нибудь. Продолжай, сынъ мой, продолжай.

— Да, Шико, я буду продолжать, чтобъ сказать его величеству, что наступила минута одной изъ тхъ жертвъ, о которыхъ я сейчасъ говорилъ, для поддержанія его власти. Противъ всхъ преградъ, незамтнымъ образомъ воздвигающихся вокругъ его величества, пойдутъ четыре человка въ полномъ убжденіи, что вы одобрите поступокъ и потомство прославитъ имена ихъ.

— Что ты говоришь, Келюсъ? спросилъ король, глаза его сверкали радостію, умряемою заботливостью:— кто эти четыре человка?

— Я и мои товарищи, отвчалъ молодой человкъ съ чувствомъ гордости, одушевляющей всякаго, рискующаго жизнію для поддержанія своего мннія или какой-либо страсти:— мы жертвуемъ собою, ваше величество.

— Чему?

— Вашему спасенію.

— Отъ кого?

— Отъ враговъ вашего величества.

— Господа! вы дйствуете по личной ненависти! вскричалъ Генрихъ.

— О! изъ великодушнаго участія къ намъ вы, государь, прибгаете къ этому тривіальному предлогу… Нтъ, ваше величество, говорите какъ король, а не какъ какой-нибудь мелкій обитатель Сен-Дениской-Улицы. Вы сами не врите тому, чтобъ Можиронъ ненавидлъ Антраге, чтобъ Шомбергъ презиралъ Ливаро, чтобъ д’Эпернонъ завидовалъ Бюсси, и чтобъ Келюсъ не любилъ Риберака. Э, нтъ! мы вс молоды и добры, мы могли бы любить другъ друга братскою любовью!.. Не личное соперничество заставляетъ насъ стать съ оружіемъ въ рукахъ другъ противъ друга. Нтъ, вражда между Франціею и анжуйскою провинціею, вражда права народнаго противъ божественнаго заставляетъ насъ взяться за оружіе… мы выступаемъ защитниками королевской власти на арену съ защитниками лиги и говоримъ вамъ: благословите насъ, государь! Улыбнитесь людямъ, идущимъ за васъ на смерть!.. Ваше благословеніе поможетъ имъ, быть можетъ, побдить, ваша улыбка усладитъ послднія ихъ минуты!

Генрихъ, проливая слезы, бросился обнимать Келюса и другихъ. Онъ прижалъ ихъ къ своему сердцу… Трогательна была эта сцена, выразительна картина, въ которой юное, пылкое мужество сливалось съ волненіемъ глубокой нжности, освященной въ эту минуту неограниченною преданностью.

Шико, мрачный и серьзный, опершись на одну руку, глядлъ на эту сцену изъ алькова, и лицо его, обыкновенно холодное или саркастическое, имло въ эту минуту благородное, краснорчивое выраженіе.

— Друзья мои! сказалъ наконецъ король: — великодушна ваша преданность, благороденъ предпринимаемый вами подвигъ и въ настоящую минуту я боле горжусь именемъ вашего друга, нежели титуломъ короля Франціи. Не смотря на то, понимая лучше васъ свои личныя выгоды, я не принимаю пожертвованія, послдствія котораго могутъ быть славны для насъ всхъ, если вы побдите, но если вы падете, тогда я вполн буду во власти враговъ моихъ. Поврьте мн, Франція еще такъ-сильна, что можетъ сразиться съ анжуйскою провинціей. Я хорошо знаю моего брата, Гизовъ и лигу, мн часто случалось усмирять боле горячихъ и недоступныхъ коней.

— Но, ваше величество, вскричалъ Можиронъ: — воинъ такимъ-образомъ разсуждать не можетъ, онъ не долженъ полагаться на слабость или неудачу непріятеля, тутъ дло идетъ о чести, о совсти, и храбрый человкъ долженъ дйствовать какъ уметъ, лишь бы дйствовалъ по убжденію.

— Ошибаетесь, Можиронъ, сказалъ король:— воинъ можетъ дйствовать, слпо повинуясь убжденію или высшей вол, но полководецъ долженъ разсуждать, мыслить.

— Размышляйте же, ваше величество, и не мшайте намъ, простымъ воинамъ, дйствовать, сказалъ Шомбергъ: — тмъ боле, что я ужасно счастливъ и не знаю неудачи.

— Другъ, другъ! печально прервалъ его король: — ты еще молодъ, теб только двадцать лтъ, а я уже пожилъ на свт.

— Ваше величество, сказалъ Келюсъ:— ваше милостивое расположеніе къ намъ только усиливаетъ нашу ршимость. Скажите же, когда можемъ мы сразиться съ Бюсси, Ливаро, Антраге и Риберакомъ?

— Никогда! Слышите ли: никогда! Я строго запрещаю вамъ…

— Простите, государь! сказалъ Келюсъ:— вчера передъ обдомъ вызовъ и вс мры были приняты, и мы отъ своихъ словъ отказаться не можемъ.

— Король иметъ право увольнять отъ даннаго общанія! возразилъ Генрихъ:— мн стоитъ только сказать: ‘я хочу’ или ‘я не хочу’! Вы вс въ моей власти. Прикажите сказать своимъ противникамъ, что я запретилъ вамъ принимать ихъ вызовъ подъ угрозой строжайшаго наказанія и поврьте, я сдержу слово… вчное изгнаніе…

— Остановитесь, государь! сказалъ Келюсъ:— вы имете право уволить насъ отъ даннаго слова, но васъ можетъ уволить только Богъ!.. Итакъ не клянитесь… мы охотно готовы подвергнуться вашему гнву и идти въ изгнаніе, потому-что дло наше правое и потому-что за границей никто не помшаетъ намъ встртиться съ нашими противниками.

— Если эти господа осмлятся подойдти къ вамъ на ружейный выстрлъ, я велю ихъ всхъ заключить въ Бастилью, вскричалъ Генрихъ.

— Государь, сказалъ Келюсъ:— если вы поступите такимъ-образомъ, мы вс босыми ногами съ веревкой на ше явимся къ Лорану Тестю, коменданту Бастильи, съ просьбой заключить насъ вмст съ нашими противниками.

— Mordieu! Они умрутъ на плах!.. Вдь я король!

— Въ такомъ случа, мы заржемся возл плахи.

Генрихъ долго молчалъ. Наконецъ, онъ устремилъ свои черные глаза на молодыхъ людей.

— Вы храбрые и благородные дворяне, сказалъ онъ.— Если Богъ не поможетъ такимъ людямъ, тогда…

— Не богохульствуй! торжественно вскричалъ Шико. сходя съ постели и приближаясь къ королю.— Да, у нихъ благородныя сердца. Боже! да будетъ твоя святая воля… Генрихъ! продолжалъ Шико, обратившись къ королю,— назначь имъ день. Вотъ твое дло, не теб предписывать условія Всемогущему.

— О, Боже мой! Боже мой! проговорилъ Генрихъ.

— Государь, умоляемъ васъ! сказали молодые люди, преклонивъ колни.

— Хорошо! Пусть будетъ по-вашему. Да, Господь справедливъ, онъ поможетъ намъ побдить, но во всякомъ случа вы должны приготовиться къ этому великому подвигу. Любезные друзья, помните, что Жарнакъ исповдался и причастился передъ битвой съ Шатепьере: послдній былъ храбрый, отчаянный воинъ, но увеселенія, пиры ослабили его… Это страшный грхъ, друзья мои! Словомъ, онъ прогнвилъ Господа, который, быть-можетъ, и пощадилъ бы его, ради его молодости, красоты и силы… и Жарнакъ убилъ его… Послушайте, мы будемъ говть… у насъ есть мощи святой Женевьевы: они дйствительне всхъ другихъ святынь. Будемъ вмст поститься и воздавать Господу хвалу въ великій день праздника тла Господня… на другой же день…

— О, благодаримъ, благодаримъ, ваше величество! вскричали молодые люди:— черезъ недлю…

И они бросились цаловать руки короля, который еще разъ обнялъ ихъ и, зарыдавъ, поспшно ушелъ въ свою молельню.

— Слдовательно, теперь мы можемъ назначитъ день и часъ, сказалъ Келюсъ.— Садись, Можиронъ, и пиши… перомъ короля, на другой день посл праздника тла Господня!

— Готово, отвчалъ Можиронъ:— какому герольду поручимъ мы снести это письмо?

— Мн, если позволите! сказалъ Шико:— только позвольте подать вамъ благой совтъ, юноши: его величество толкуетъ о пост, молитвахъ и мощахъ… все это прекрасно посл одержанной побды, но передъ битвой гораздо-дйствительне помощь сытнаго стола, вкуснаго вина и благодтельнаго сна. Ничто лучше не укрпляетъ мускуловъ, — только замтьте, что излишество во всемъ вредно. Вы хорошо сдлаете, если поудержитесь…

— Браво, Шико! вскричали молодые люди въ одинъ голосъ.

— Прощайте, львнки, отвчалъ Гасконецъ: — я иду къ Бюсси.

Онъ ступилъ три шага и вернулся.

— Кстати, сказалъ онъ:— въ день праздника тла Господня не отходите отъ короля ни на шагъ. Ходите за нимъ, точно привязанные. Понимаете?.. Ну, ладно, теперь я снесу ваше письмо.

И Шико ушелъ крупными шагами.

VII.
Праздникъ тла Господня.

Въ-продолженіе этой недли, событія готовились точно гроза, собирающаяся на горизонт въ удушливые, жаркіе лтніе дни.

Монсоро, вставшій опять на ноги посл двухсуточной лихорадки, самъ сталъ подсматривать, не откроетъ ли человка, похитившаго честь его, но такъ-какъ онъ ничего не замчалъ, то боле и боле убждался въ лицемріи герцога анжуйскаго и въ недобрыхъ его намреніяхъ.

Бюсси по-прежнему извщалъ больнаго. Только Реми предувдомилъ его о увеличивавшейся мнительности и ревности обер-егермейстера, и молодой человкъ прекратилъ ночныя посщенія.

Шико употреблялъ свое время съ двоякою пользою:

Первую половину посвящалъ онъ своему возлюбленному государю, Генриху де-Валуа, отъ котораго почти не отходилъ, заботясь о немъ какъ мать.

Вторая принадлежала любезному другу его, брату Горанфло, котораго онъ уговорилъ воротиться въ монастырь, куда самъ проводилъ его и гд былъ весьма-ласково принятъ настоятелемъ Жозефомъ Фулономъ.

Пріоръ очень-хорошо зналъ, какое вліяніе Шико имлъ на короля, и потому всячески угождалъ ему, чтобъ онъ уговорилъ Генриха провести сутки въ монастыр наканун великаго праздника, на что самъ король, по просьб пріора, уже согласился. Что же касается до Горанфло, онъ еще боле заслужилъ уваженіе монаховъ за то, что съ такимъ искусствомъ умлъ спискать довренность и пріязнь Шико.

По приглашенію пріора, Шико часто навщалъ Горанфло, а такъ-какъ онъ всегда приносилъ съ собою нсколько бутылокъ самаго рдкаго и дорогаго вина, то братъ Горанфло принималъ его еще лучше, нежели пріоръ.

Тогда онъ запирался въ келлью, чтобъ внимать, какъ вс говорили, поучительнымъ рчамъ его. Наканун праздника тла Господня, Шико провелъ всю ночь въ монастыр, и на другой день разнесся слухъ, что Горанфло уговорилъ Шико постричься въ монахи.

Король, между-тмъ, давалъ друзьямъ своимъ уроки фехтованія, придумывая новые удары и преимущественно занимаясь д’Эпернономъ, которому жребій доставилъ опаснаго противника, что видимо безпокоило его.

Запоздалые прохожіе встрчали въ окрестностяхъ Аббатства-св.Женевьевы странныхъ монаховъ, походившихъ боле на рейтаровъ. Домъ же герцога Гиза сдлался самымъ таинственнымъ и шумнымъ притономъ лигровъ, внутри собиралось множество народа, снаружи все было тихо, пусто, въ парадной зал этого дома каждый вечеръ происходили совщанія за плотно-закрытыми ставнями. Совщанія эти слдовали обыкновенно за обдами, къ которымъ были приглашаемы одни мужчины, не смотря на то, главное мсто за столомъ занимала герцогиня де-Монпансье.

Мы вынуждены сообщить эти подробности читателямъ по той причин, что въ архивахъ полиціи нельзя наидти этихъ подробностей. Полиція того благословеннаго царствованія не подозрвала даже заговора, хотя онъ, какъ мы увидимъ, былъ весьма-важенъ, а ночные дозоры безпечно прохаживались по городу, заботясь только о томъ, не было ли гд пожара, поровъ, бшеныхъ собакъ, или буяновъ-пьяницъ.

Иногда патрули и останавливались у гостинницы Прекрасной-Звзды, но хозяинъ ея, ла-Гюрьеръ, былъ извстенъ за ревностнаго католика, и никто не сомнвался въ томъ, что сборища и совщанія, у него происходившія, клонились къ прославленію святой религіи.

Въ такомъ глухомъ броженіи находился Парижъ, когда наступило утро великаго торжества, уничтоженнаго конституціоннымъ правительствомъ и извстнаго подъ именемъ праздника тла Господня.

Утромъ этого великаго дня погода была прекрасная, и цвты, разсыпанные по улицамъ, распространяли въ воздух пріятнйшее благоуханіе.

Въ это утро, Шико, спавшій съ нкотораго времени каждую ночь въ спальн короля, разбудилъ его очень-рано. Никто не дерзалъ еще нарушать покоя короля.

— Ахъ, Шико, вскричалъ Генрихъ: — убирайся къ чорту! Вотъ не въ пору разбудилъ меня. Мн въ жизнь не снились еще такія пріятныя вещи!

— А что же теб снилось, сынъ мой? спросилъ Шико.

— Мн снилось, что Келюсъ прокололъ насквозь Антраге и плавалъ, бдненькій, въ крови своего противника… Однако, уже свтло. Пойдемъ просить Бога, чтобъ сонъ мой осуществился. Позови кого-нибудь, Шико.

— Что теб нужно?

— Я хочу, чтобъ мн принесли покаятельное платье и бичъ.

— Не лучше ли велть подать позавтракать?

— Еретикъ! Не-уже-ли ты хочешь идти къ обдн съ полнымъ желудкомъ?

— А разв нельзя?

— Позови скоре кого-нибудь! нетерпливо возразилъ король.

— Потерпи, отвчалъ Шико: — потерпи, теперь нтъ еще восьми часовъ, успешь еще. Лучше побесдуемъ.

— Теперь мн не до твоей бесды.

— Эй, побесдуемъ! Не раскаешься, другъ мой Валуа, честное слово, не раскаешься!

— Ну, такъ говори, только скоре.

— На сколько частей раздлишь ты день свой?

— На три.

— Въ честь святой троицы, это очень-похвально, сынъ мой. Что же ты будешь длать въ первой части?

— Слушать обдню въ собор Сен-Жермен-л’Оксерруа.

— Во второй?

— По возвращеніи въ Лувръ — обдъ.

— Дале.

— Потомъ покаятельная процессія по улицамъ съ остановками въ главныхъ парижскихъ монастыряхъ, начиная съ якобинскаго и кончая Сен-Женевьевскимъ, гд я общалъ пріору пробыть сутки въ келль святаго мужа, чтобъ помолиться объ успх нашего оружія…

— Я знаю его.

— Кого?

— Святаго мужа.

— Не-уже-ли?

— Мы съ нимъ на ты.

— Тмъ лучше, ты пойдешь со мною, Шико, мы будемъ вмст молиться.

— Непремнно.

— Такъ одвайся же и пойдемъ.

— Погоди еще немножко.

— Зачмъ?

— Мн нужно еще кое-о-чемъ разспросить тебя.

— Разв ты не можешь спрашивать, когда меня будутъ одвать?

— Нтъ, при постороннихъ нельзя.

— Такъ говори же скоре, мн некогда.

— Что твой дворъ?

— Пойдетъ со мной.

— А братъ?

— Тоже.

— А стража?

— Французская стража подъ начальствомъ Крильйона ждетъ меня у Лувра, швейцарская у аббатства.

— Чудесно! сказалъ Шико: — теперь я все знаю.

— Слдовательно, я могу позвать?

— Зови.

Генрихъ позвонилъ.

— Церемонія будетъ величественная, продолжалъ Шико.

— Во славу Господа.

— Конечно. Но, Генрихъ, не скажешь ли ты мн чего-нибудь.

— Нтъ. Разв я забылъ что-нибудь въ церемоніал?

— Я не о томъ говорю.

— О чемъ же?

— Ни о чемъ.

— Такъ что же ты мн за вздоръ толкуешь?

— Нтъ, я только хотлъ спросить, непремнно ли ты пойдешь въ Сен-Женевьевское-Аббатство?

— Непремнно.

— И останешься тамъ на ночь?

— Я общалъ.

— Прекрасно! Позволь же мн теперь сказать, что твои распоряженія мн не нравятся.

— Отъ-чего?

— Такъ.

— Да, наконецъ, объясни…

— Когда мы отобдаемъ, я сообщу теб планъ церемоніала, придуманнаго много.

— Пожалуй.

— Пожалуй или нтъ, а будетъ по-моему.

— Что это значитъ?

— Тише! сюда идутъ.

Лакеи отворили двери, и въ спальню вошли цирюльникъ, парфюмеръ и каммердинеръ, которые немедленно овладли его величествомъ и принялись снаряжать его по порядку, описанному въ начал этого разсказа.

Когда туалетъ былъ почти конченъ, слуга доложилъ о герцог анжуйскомъ.

Генрихъ приготовилъ самую ласковую улыбку, чтобъ принять брата.

За герцогомъ слдовали Монсоро, д’Эпернонъ и Орильи.

Д’Эпернонъ и Орильи остановились въ нкоторомъ отдаленіи.

При взгляд на блдное, боле прежняго страшное лицо обер-егермейстера, король сдлалъ’движеніе изумленія.

Движеніе это не ускользнуло ни отъ принца, ни отъ графа.

— Ваше величество, сказалъ герцогъ: — графъ де-Монсоро пришелъ засвидтельствовать вамъ свое глубочайшее почтеніе.

— Благодарю васъ, графъ, сказалъ Генрихъ: — посщеніе ваше меня тмъ боле радуетъ, что я вижу васъ здоровымъ. Вы были ранены, не правда ли?

— Точно такъ, ваше величество.

— На охот?

— На охот, ваше величество.

— Но теперь вамъ лучше?

— Теперь я здоровъ.

— Не угодно ли будетъ вашему величеству, сказалъ герцогъ анжуйскій:— чтобъ посл обдни графъ Монсоро отправился въ Компьенскій-Лсъ приготовить намъ охоту?

— Но, возразилъ Генрихъ: — разв вы не знаете, что завтра…

Король хотлъ сказать, что на завтра назначенъ поединокъ между моими и вашими друзьями, но опомнился и замолчалъ.

— Я ничего не знаю, ваше величество, отвчалъ герцогъ анжуйскій.

— Я хотлъ сказать, продолжалъ Генрихъ: — что я намренъ провести ночь въ Сен-Женевьевскомъ-Аббатств, а потому завтра мн нельзя будетъ охотиться. Но пусть г. обер-егермейстеръ детъ: мы можемъ поохотиться и посл завтра.

— Слышите? сказалъ герцогъ обер-егермейстеру.

— Слышу, ваше высочество, отвчалъ графъ, поклонившись.

Въ это время, вошли Шомбергъ и Келюсъ, король принялъ ихъ съ отверстыми объятіями.

— Еще одинъ день, сказалъ Келюсъ, поклонившись королю.

— Только одинъ день, прибавилъ Шомбергъ.

Въ то же время, Монсоро говорилъ герцогу:

— Вы, кажется, изгоняете меня, ваше высочество?

— Заботиться о королевской охот есть долгъ обер-егермейстера, отвчалъ герцогъ.

— Понимаю, возразилъ Монсоро.— Сегодня вечеромъ конецъ срока, назначеннаго вашимъ высочествомъ, и вы отсылаете меня въ Компьенъ, чтобъ не сдержать даннаго слова. Берегитесь, ваше высочество, однимъ словомъ я могу…

Франсуа схватилъ графа за руку.

— Молчите, сказалъ онъ: — я приступаю уже къ исполненію даннаго слова.

— Объяснитесь.

— Вс узнаютъ объ отъзд вашемъ на охоту.

— Такъ что же?

— Вы не удете, спрячьтесь по близости отъ своего дома, человкъ, котораго вы желаете узнать, не замедлитъ явиться… до остальнаго мн дла нтъ, я исполню свое общаніе, вы же вдайтесь какъ сами знаете.

— Могу ли я положиться?..

— Порукой служитъ мое честное слово, сказалъ герцогъ.

— У меня есть другая, боле врная порука — ваша подпись, сказалъ Монсоро.

— Э, mordieu! знаю.

И герцогъ отошелъ отъ Монсоро, чтобъ подойдти къ брату, между-тмъ, Орильи коснулся руки д’Эпернона.

— Кончено, сказалъ онъ ему.

— Что, что кончено?

— Графъ де-Бюсси не будетъ драться завтра.

— Бюсси не будетъ драться?

— Я за это ручаюсь.

— Отъ-чего?

— Онъ не будетъ драться, вотъ все, что я знаю.

— Если это правда, то вы получите тысячу экю.

— Господа, сказалъ Генрихъ: — мы отправляемся въ церковь Сен-Жермен-л’Оксерруа.

— А оттуда въ Сен-Женевьевское-Аббатство? спросилъ герцогъ.

— Непремнно, отвчалъ король.

— Какъ-бы не такъ! проворчалъ Шико, застегивая пряжку своей шпаги.

Генрихъ III пришелъ въ галерею, гд уже весь дворъ ждалъ его.

VIII.
Предшествовавшія событія объясняются.

Наканун вечера, въ который все было условлено и ршено между Гизами и Анжуйцами, Монсоро, воротившись домой, засталъ у себя Бюсси.

Вспомнивъ, что молодой дворянинъ, къ которому онъ по-прежнему питалъ большую дружбу, не будучи ни о чемъ предувдомленъ, могъ подвергнуться опасности, Монсоро отвелъ его въ сторону.

— Любезный графъ, сказалъ онъ ему: — позвольте мн подать вамъ совтъ.

— Сдлайте одолженіе! отвчалъ Бюсси: — я буду вамъ очень-благодаренъ.

— На вашемъ мст я завтра отлучился бы изъ Парижа.

— Зачмъ?

— Это можетъ избавить васъ отъ большой непріятности.

— Отъ большой непріятности? повторилъ Бюсси, пристально смотря графу въ глаза и какъ-бы желая угадать мысль его:— какая же это непріятность?

— Вы не знаете, что готовится къ завтрашнему дню?

— Не знаю.

— Честное слово?

— Честное слово дворянина.

— Герцогъ анжуйскій не поврялъ вамъ ничего?

— Ничего. Герцогъ анжуйскій повряетъ мн только т вещи, которыя онъ можетъ говорить вслухъ.

— Я не герцогъ анжуйскій, и люблю друзей своихъ не изъ личныхъ выгодъ, итакъ, скажу вамъ, что готовится важное событіе, что партіи герцога анжуйскаго и Гизовъ задумали дло, слдствіемъ котораго весьма-легко можетъ быть низверженіе короля съ престола.

Бюсси посмотрлъ на Монсоро съ нкоторою недоврчивостью, но лицо обер-егермейстера выражало совершенную искренность.

— Графъ, отвчалъ молодой человкъ:— вы знаете, что я принадлежу герцогу анжуйскому, слдовательно, ему принадлежитъ и рука, и жизнь моя. Король, противъ котораго я никогда ничего не предпринималъ, гнвается на меня и не упускаетъ случая оскорбить меня. И завтра же — Бюсси понизилъ голосъ,— вамъ однимъ открою я эту тайну… понимаете ли? вамъ однимъ я открою, что завтра же я рискую жизнію, чтобъ унизить Генриха де-Валуа въ лиц его любимцевъ.

— Итакъ, спросилъ Монсоро: — вы ршились идти на встрчу опасностямъ, могущимъ произойдти отъ вашей привязанности къ герцогу анжуйскому.

— Ршился.

— Знаете ли, до чего это можетъ довести васъ?

— Я знаю, гд я могу и долженъ остановиться, не смотря на вс оскорбленія, нанесенныя мн королемъ, я никогда не подниму руки на помазаиника Божія, пусть дйствуютъ другіе, а я все-таки послдую за герцогомъ анжуйскимъ, чтобъ защитить его въ случа опасности.

Монсоро задумался и, посл минутнаго молчанія, положивъ руку на плечо молодаго человка, сказалъ:

— Любезный графъ, герцогъ анжуйскій коварный, низкій измнникъ, въ случа опасности, онъ готовъ пожертвовать своимъ врнйшимъ слугою, преданнйшимъ другомъ… Оставьте его, послдуйте совту друга, узжайте на завтра въ свой венсеннскій загородный домъ или куда хотите, но не являйтесь на праздничную процессію.

Бюсси посмотрлъ на него пристально.

— А зачмъ же вы сами слдуете за герцогомъ анжуйскимъ? спросилъ онъ.

— Потому-что онъ мн нуженъ еще… по дламъ, касающимся моей чести.

— Такъ и я, графъ, отвчалъ Бюсси: — долженъ слдовать за принцемъ по дламъ, касающимся моей чести.

Графъ де-Монсоро пожалъ Бюсси руку, и они разстались.

Въ предшествовавшей глав, мы уже сообщили читателямъ, что произошло на другой день въ спальн короля.

Воротившись домой, Монсоро объявилъ женъ объ отъздъ своемъ въ Компьень.

Діана выслушала это извстіе съ тайною радостью. Мужъ разсказалъ ей о поединк Бюсси съ д’Эпернономъ, но послдній не славился ни искусствомъ, ни неустрашимостью, а потому, помышляя о предстоящемъ поединк, Діана ощущала только боязнь, смшанную съ гордостью.

Бюсси съ утра явился къ герцогу и послдовалъ за нимъ во дворецъ, но остался въ передней. Вышедъ отъ брата, Франсуа опять взялъ его съ собою, и со всею своею свитою похалъ въ церковь Сен-Жермен-л’Оксерруа.

Взглянувъ на открытое, благородное лицо великодушно преданнаго ему Бюсси, герцогъ ощутилъ угрызенія совсти, но два обстоятельства побдили въ немъ минутное раскаяніе: во-первыхъ, власть, которую имлъ надъ нимъ Бюсси и по которой онъ угадывалъ, что даже на престол онъ будетъ ему повиноваться, во-вторыхъ, любовь молодаго человка къ графин де-Монсоро, любовь, пробуждавшая въ сердц принца вс мученія ревности и оскорбленной гордости.

Но, съ другой стороны, и Монсоро крайне безпокоилъ герцога, и Франсуа разсуждалъ такимъ-образомъ:

— Если Бюсси послдуетъ за мною и своимъ мужествомъ поможетъ мн восторжествовать, тогда Монсоро мн не опасенъ… Если же Бюсси покинетъ меня, я ему ничмъ не буду обязанъ.

Въ-слдствіе этого размышленія, предметомъ котораго былъ Бюсси, принцъ не сводилъ съ него глазъ: онъ видлъ, какъ молодой человкъ вошелъ въ церковь со спокойнымъ, улыбающимся лицомъ, вжливо далъ дорогу д’Эпернону, своему противнику и, отступивъ нсколько назадъ, сталъ на колни.

Тогда принцъ знакомъ подозвалъ Бюсси, чтобъ и тутъ не терять его изъ вида.

Обдня уже началась, когда Реми вошелъ въ церковь и преклонилъ колни возл молодаго графа. Герцогъ невольно вздрогнулъ при вид доктора, повреннаго всхъ тайнъ Бюсси.

И точно, минуту спустя Реми шепнулъ что-то на ухо графу и вручилъ ему тайкомъ записочку.

Хололная дрожь пробжала по всему тлу герцога.

— Это отъ нея, подумалъ онъ:— она пишетъ ему, что мужъ ея узжаетъ изъ Парижа.

Бюсси опустилъ записочку въ шляпу, развернулъ ее и прочиталъ.

Принцъ не могъ видть записки, но онъ замтилъ, что лицо Бюсси засіяло радостью и любовью.

— Горе, горе теб, проговорилъ онъ:— если ты отстанешь отъ меня!

Бюсси поднесь записку къ губамъ и спряталъ ее на сердц.

Герцогъ осмотрлся. Еслибъ онъ увидлъ Монсоро, то, быть-можетъ, не дождался бы вечера и немедленно назвалъ бы ему Бюсси.

По окончаніи обдни, процессія отправилась обратно въ Лувръ, гд для короля былъ приготовленъ обдъ въ его покояхъ, а для придворныхъ въ галере. Швейцарская стража образовывала цлую аллею отъ церкви до Лувра. Крилльнонъ съ французской стражей стоялъ на двор.

Шико точно такъ же слдилъ за королемъ, какъ герцогъ анжуйскій за Бюсси.

Войдя въ Лувръ, Бюсси подошелъ къ герцогу.

— Простите, ваше высочество, сказалъ онъ поклонившись:— мн нужно сказать вамъ два слова.

— О чемъ-нибудь важномъ? спросилъ герцогъ.

— О весьма-важномъ.

— Можешь сказать во время процессіи, мы пойдемъ рядомъ.

— Извините, я именно хотлъ просить васъ уволить меня.

— Зачмъ? спросилъ герцогъ голосомъ, волненія котораго онъ не могъ скрыть.

— Вашему высочеству извстно, что завтра великій день, завтра должно ршиться преимущество которой-либо изъ двухъ властей, и потому я желалъ бы удалиться на цлый день въ свой венсенскій загородный домъ.

— И ты не хочешь принимать участія въ процессіи, на которой присутствуетъ весь дворъ короля?

— Нтъ, если вы позволите.

— Ты даже не хочешь идти со мною въ Сен-Женевьевское-Аббатство?

— Я желалъ бы провесть цлый день у себя.

— Однакожь, если представится какой-нибудь случай, гд мн нужна будетъ помощь друзей моихъ?..

— Такъ-какъ подобная помощь можетъ быть вамъ нужна только противъ особы короля, то я вторично прошу меня уволить, отвчалъ Бюсси: — я не могу располагать своею жизнію, я далъ слово господину д’Эпернону.

Наканун, Монсоро сказалъ герцогу, что онъ можетъ положиться на Бюсси, слдовательно, перемна, происшедшая съ нимъ, была слдствіемъ записки, принесенной ему Годуэномъ.

— Такъ ты покидаешь своего друга и повелителя, Бюсси? сказалъ герцогъ, стиснувъ зубы.

— Ваше высочество, возразилъ Бюсси:— человкъ, готовый рисковать жизнію въ отчаянномъ, кровавомъ, смертномъ поединк долженъ помышлять объ одномъ только Повелител… и къ нему-то я намренъ обратить вс свои помышленія.

— Ты знаешь, что дло идетъ о престол Франціи и покидаешь меня?

— Ваше высочество, я уже довольно трудился для васъ, и завтра, быть-можетъ, въ послдній разъ докажу вамъ свою преданность. Больше жизни я ничего не могу дать вамъ.

— Хорошо! возразилъ герцогъ глухимъ голосомъ: — вы свободны, идите, мось де-Бюсси.

Не обращая вниманія на внезапную холодность принца, Бюсси вышелъ изъ Лувра и поспшно направилъ шаги къ своему дому.

Герцогъ позвалъ Орильи.

Орильи явился.

— Что прикажете, ваше высочество? спросилъ онъ.

— Бюсси самъ произнесъ свой приговоръ.

— Онъ не идетъ съ вами?

— Нтъ.

— Онъ идетъ на свиданіе?

— Да.

— Стало-быть, сегодня вечеромъ?..

— Сегодня вечеромъ.

— Господинъ де-Монсоро знаетъ?

— О свиданіи? да, но онъ еще не знаетъ, кого встртитъ.

— Итакъ, вы ршились пожертвовать графомъ?

— Я ршился мстить, отвчалъ принцъ: — и опасаюсь теперь только одного.

— Чего?

— Если Монсоро понадется на собственную силу и ловкость, то Бюсси можетъ спастись.

— Успокойтесь, ваше высочество… Точно ли вы отказались отъ господина де-Бюсси?

— Конечно, mordieu! Я отказался отъ человка, съ которымъ не имю своей воли, который отбилъ у меня женщину, страстно мною любимую… Да, да, Орильи, я отказался отъ него!..

— Успокойтесь же, ваше высочество, если онъ и уйдетъ отъ Монсоро, такъ не уйдетъ отъ другаго.

— А кто этотъ другой?

— Прикажете назвать его?

— Приказываю.

— Д’Эпернонъ.

— Д’Эпернонъ!.. вдь онъ будетъ съ нимъ драться завтра?

— Будетъ, либо нтъ.

— О, разскажи, разскажи, какимъ образомъ…

Орильи хотлъ начать разсказывать, какъ вдругъ позвали герцога. Король сидлъ уже за столомъ и удивлялся отсутствію герцога анжуйскаго.

— Разскажешь во время хода, сказалъ герцогъ и послдовалъ за придворнымъ, позвавшимъ его.

Скажемъ читателямъ, что произошло между д’Эпернономъ и музыкантомъ на лютн.

Утромъ, на разсвт, д’Эпернонъ пришелъ во дворецъ герцо, за и спросилъ Орильи, съ которымъ давно уже былъ знакомъ: музыкантъ нкогда давалъ ему уроки, и они подружились.

Кром того, д’Эпернонъ, какъ хитрый Гасконецъ, слдовалъ метод вкрадчивости, состоящей въ томъ, чтобъ чрезъ посредство слугъ достигать до господъ, и Орильи сообщалъ ему почти вс танцы герцога анжуйскаго.

Прибавимъ еще, что, въ-слдствіе своего дипломатическаго искусства, онъ старался угождать и королю и герцогу, чтобъ быть въ милости какъ у царствующаго, такъ и у будущаго государя.

Онъ пришелъ къ Орильи, чтобъ поговорить съ нимъ о предстоящемъ поединк, сильно его безпокоившемъ, никогда д’Эпернонъ не славился храбростію, а тутъ, на бду, судьба назначила ему въ противники мужественнаго Бюсси, драться съ нимъ — значило идти на врную смерть.

Посл первыхъ словъ д’Эпернона о безпокоившемъ его предмет, музыкантъ, знавшій тайную ненависть своего господина къ Бюсси, сталъ сожалть о бдномъ ученик своемъ, стараясь преувеличивать опасность и говорилъ, что каждое утро Бюсси упражнялся два часа сряду въ фехтованьи съ искуснйшимъ фехтмейстеромъ, настоящимъ художникомъ, много-странствовавшимъ и заимствовавшимъ у Итальянцевъ осторожность, у Испанцевъ коварныя ухватки, у Германцевъ неподвижность и хладнокровіе, наконецъ у дикихъ Поляковъ, называвшихся въ то время Сарматами, отчаянные скачкй, уклоненія и рукопашныя схватки.

Со время исчисленія геройскихъ качествъ Бюсси, д’Эпернонъ со страху слизалъ съ ногтей весь карминъ, которымъ они были выкрашены.

— Такъ, стало-быть, мн нтъ спасенія? сказалъ онъ, поблднвъ и принужденно смясь.

— Я думаю, отвчалъ Орильи.

— Однако жь нелпо выходить на поединокъ съ полною увренностію быть убитымъ! вскричалъ д’Эпернонъ.— Это все равно, что играть въ кости съ человкомъ, у котораго кости со всхъ сторонъ отмчены шестью точками.

— Объ этомъ надобно было прежде подумать.

— Я подумаю и теперь, сказалъ д’Эпернонъ: — не даромъ же я Гасконецъ. Глупъ тотъ, кто въ двадцать-пять лтъ разстается съ жизнію! Постой, у меня славная мысль…

— Какая?

— Ты говоришь, что Бюсси наврное убьетъ меня?

— Я въ томъ не сомнваюсь.

— Такъ, стало-быть, это ужь не поединокъ, а убійство.

— Почти.

— А коли убійство, такъ… чортъ возьми!

— Что чортъ возьми?

— Убійство можно предупредить…

— Чмъ?

— Убійствомъ же.

— Разумется.

— Если онъ хочетъ меня убить, такъ и я имю право убить его… только прежде.

— Я самъ то же думалъ.

— Вдь справедливо?

— Совершенно.

— И позволительно?

— Конечно.

— Только я поступлю человчне его: онъ хочетъ собственноручно пролить мою кровь, а я… я не хочу быть убійцей, я предоставлю это другому.

— То-есть, вы наймете убійцъ?

— Я сдлаю то же, что герцоги де-Гизъ и де-Майеннъ сдлали для Сен-Мегрена.

— Это будетъ стоять вамъ дорого.

— Я заплачу три тысячи экю.

— Когда сбирры узнаютъ, кого должны убивать, такъ потребуютъ на человка по пятисотъ экю, за эту сумму вы найдете только шесть человкъ.

— Разв этого не довольно?

— Шесть человкъ! Да у Бюсси не будетъ ни одной царапины, когда четыре сбирра будутъ убиты. Вспомните только тотъ случай, когда Бюсси ранилъ Шомберга въ ляжку, васъ въ руку и когда онъ оглушилъ Келюса.

— Такъ я заплачу шесть тысячь экю, когда на то пойдетъ! Я не люблю торговаться.

— Есть ли у васъ кто-нибудь на примт? спросилъ Орильи.

— Есть, отвчалъ д’Эпернонъ: — люди безъ дла, отставные солдаты…

— Хорошо, хорошо! Только берегитесь: если имъ не удастся, такъ они выдадутъ васъ.

— Король за меня.

— Это очень-хорошо, но король не спасетъ васъ отъ Бюсси.

— Справедливо, совершенно-справедливо, сказалъ д’Эпернонъ задумавшись.

— Если хотите, я подамъ вамъ совтъ…

— Говори, другъ мой, говори,

— Впрочемъ, вы, можетъ-быть, не согласитесь…

— На все, что угодно, лишь-бы только избавиться отъ этой бшеной собаки.

— У вашего противника есть врагъ — ревнивый мужъ…

— А-га!

— Который теперь же…

— Что теперь же? Говори, не мучь меня!

— Который теперь же задумываетъ, какъ бы отдлаться отъ Бюсси.

— Дале?

— У него нтъ денегъ: дайте ему шесть тысячь экю, и онъ однимъ разомъ услужитъ вамъ и отмститъ за себя. Вдь вамъ все равно, вы ли отправитъ Бюсси на тотъ свтъ, или другой?

— Ршительно все равно! Я даже желаю, чтобъ обо мн и помину не было.

— Пошлите же своихъ людей на назначенное мсто, и все будетъ исполнено.

— Однакожь, во всякомъ случа, я бы желалъ знать имя этого человка?

— Я покажу вамъ его сегодня же.

— Гд?

— Въ Лувр.

— Такъ вы дворянинъ?

— Да.

— Орильи, я теб сегодня же вручу шесть тысячь экю.

— Стало-быть, вы согласны?

— Совершенно.

— Итакъ, до свиданія.

— До свиданія.

Читатели помнятъ, что въ предшествовавшей глав Орильи сказалъ д’Эпернону:

— Будьте спокойны, Бюсси не будетъ драться съ вами.

IX.
Процессія.

Посл обда, король пошелъ съ Шико въ свою комнату, чтобъ надть покаятельное платье, и нсколько минутъ спустя, вышелъ оттуда босой, опоясанный веревкой и съ опущеннымъ капюшономъ.

Между-тмъ, придворные нарядились такимъ же образомъ.

Погода была прекрасная, мостовая усяна цвтами, вс говорили о торжествахъ, приготовленныхъ въ монастыряхъ, особенно въ Сен-Женевьевскомъ.

Духовенство открыло шествіе. Архіепископъ парижскій несъ святыя тайны. Между духовенствомъ и архіепископомъ шли, обратившись лицомъ къ архіепископу, мальчики съ кадильницами и цвтами.

Потомъ шелъ король, и вслдъ за нимъ, друзья его въ костюм, уже описанномъ нами.

Дале — герцогъ анжуйскій въ обыкновенномъ придворномъ костюм, и за нимъ вс анжуйскіе дворяне съ государственными сановниками, каждый на мст, предписанномъ этикетомъ.

Наконецъ, граждане и народъ.

Было уже около часа пополудни, когда шествіе тронулось изъ Лувра. Крильйонъ съ французской стражей хотлъ послдовать за королемъ, но Генрихъ сдлалъ ему знакъ, чтобъ онъ остался у Лувра.

Около шести часовъ вечера, побывавъ въ трехъ монастыряхъ, процессія приближалась къ готическому портику древняго аббатства, на лстницъ котораго стояли въ три ряда женовевцы и пріоръ ихъ, ожидавшіе прибытія его величества.

По выход изъ третьяго кануцинскаго монастыря, герцогъ анжуйскій, бывшій на ногахъ съ утра, почувствовалъ такую усталость, что не могъ идти дале и просилъ у короля позволенія воротиться домой. Король позволилъ.

Тогда дворяне принца отдлились отъ кортежа, какъ-бы желая показать королю, что они слдовали не за нимъ, а за герцогомъ анжуйскимъ.

Главной же причиной удаленія анжуйскихъ дворянъ былъ предстоящій поединокъ: они хотли отдохнуть и собраться съ силами.

У входа въ аббатство король разсудилъ, что Келюсу, Можирону, Шомбергу и д’Эпернону такъ же нуженъ былъ покой, какъ и Ливаро, Рибераку и Антраге, и отпустилъ ихъ домой.

Архіепископъ, вышедшій съ утра и небравшій въ ротъ куска хлба, едва держался на ногахъ, король сжалился надъ нимъ и у двери аббатства распустилъ все духовенство.

Потомъ, обратившись къ пріору Жозефу Фулону, онъ сказалъ ему:

— Отецъ мой, вы видите гршника, желающаго обрсти покой въ вашемъ мирномъ и уединенномъ жилищ.

Пріоръ поклонился.

Потомъ, взглянувъ на остальныхъ придворныхъ, король сказалъ имъ:

— Благодарю васъ, господа, идите съ Богомъ!

Вс почтительно поклонились, а король медленно сталъ подниматься по ступенямъ, ударяя себя въ грудь.

Едва онъ переступилъ черезъ порогъ аббатства, какъ двери за нимъ захлопнулись.

Король былъ такъ углубленъ въ благочестивыя размышленія, что не замтилъ этого обстоятельства, которое, впрочемъ, и не имло въ себ ничего чрезвычайнаго.

— Позвольте проводить ваше величество въ склепъ, украшенный нами въ честь небеснаго и земнаго владыки, сказалъ пріоръ.

Король утвердительно кивнулъ головою и послдовалъ за пріоромъ.

Но едва онъ ступилъ подъ мрачный сводъ, по сторонамъ котораго стояли въ рядъ монахи, едва только поворотилъ за уголъ, къ часовн, какъ монахи откинули капюшоны, и во мрак засверкали радостные, гордые, торжествующіе взоры.

Лица эти не походили на лица монаховъ, густые усы, смуглый цвтъ, свидтельствовали о сил, энергіи, дятельности этихъ людей. Многія лица были украшены славными шрамами, и возл самаго гордаго, величественнаго и знаменитаго изъ этихъ мнимыхъ монаховъ, являлось торжествующее, лукавое лицо женщины въ монашеской ряс.

Эта женщина подняла золотыя ножницы, висвшія на шнурк у ея пояса, и вскричала:

— А, братья! Валуа въ вашихъ рукахъ.

— Кажется, сестра, отвчалъ Генрихъ де-Гизъ.

— Погодите, погодите! проговорилъ кардиналъ.

— Отъ-чего?

— Достанетъ ли у насъ силъ, чтобъ одолть стражу Крильйона?

— Достанетъ, возразилъ герцогъ де-Майеннъ: — поврьте, не будетъ ни одного выстрла.

— Жаль, сказала герцогиня де-Монпансье:— а я надялась, что будетъ суматоха, драка…

— Надежды ваши, сестрица, не сбудутся. Когда мы овладемъ королемъ, онъ пріимется кричать, но никто не услышитъ крика его. Убжденіями или силой мы, не показываясь, однакожь, сами, заставимъ его подписать отреченіе… Лишь-только оно будетъ подписано, мы распустимъ слухъ но городу и тмъ склонимъ на свою сторону гражданъ и воиновъ.

— Планъ хорошъ и вренъ, сказала герцогиня.

— Онъ довольно-грубъ, замтилъ кардиналъ, покачавъ головой.

— Король откажется подписать отреченіе, прибавилъ Генрихъ де-Гизъ:— онъ не трусъ и лучше согласится умереть…

— Такъ пусть умираетъ! вскричали герцогъ де-Майенпъ и герцогиня.

— Нтъ, съ твердостью возразилъ герцогъ де-Гизъ: — нтъ! я готовъ вступить на престолъ посл короля, отреченіемъ своимъ оправдавшаго наше дло, но я не хочу замнить короля, убитаго измной и, по этой самой причин, оплакиваемаго. Впрочемъ, въ план свомъ вы забыли герцога анжуйскаго… Если король будетъ убитъ, такъ онъ его наслдникъ.

— Mordieu! Это не бда, сказалъ Майеннъ: — братъ нашъ, кардиналъ, придумалъ средство и на этотъ случай. Генрихъ упоминаетъ въ отреченіи свомъ и о герцог анжуйскомъ: имвъ сношенія съ гугенотами, онъ не достоинъ короны!

— Разв онъ имлъ сношенія съ гугенотами?

— А какъ же! Король наваррскій помогъ ему бжать.

— Правда.

— За этимъ условіемъ послдуетъ другое, уже прямо въ нашу пользу, по этому условію, вы, Генрихъ, будете правителемъ королевства, а отъ правителя до короля одинъ шагъ.

— Да, да, сказалъ кардиналъ: — я старался предупредить вс могущія встртиться препятствія, но весьма можетъ быть, что французская стража прорвется въ аббатство, чтобъ убдиться, точно ли отреченіе дйствительно и добровольно. Крильйонъ шутить не любитъ, онъ скажетъ: ‘конечно, мы рискуемъ жизнію, но честь дороже жизни!’

— Это не по вашей части, кардиналъ! сказалъ Майеннъ: — это обстоятельство касалось до полководца — и полководецъ принялъ свои мры. У насъ здсь для отпора аттаки восемьдесятъ дворянъ и сто вооруженныхъ монаховъ. Этотъ монастырь лучше вслкой крпости, мы здсь долго можемъ выдерживать осаду, не говоря уже о томъ, что, въ случа опасности, можемъ укрыться въ подземелье съ своей добычей.

— Что длаетъ теперь герцогъ анжуйскій?

— Онъ, по обыкновенію своему, струсилъ въ самую ршительную минуту и ушелъ къ себ, гд ожидаетъ новостей, оградивъ себя графами де-Бюсси и де-Монсоро.

— Ахъ, Боже мой! жаль, что его здсь нтъ.

— Ошибаетесь, братъ, сказалъ кардиналъ: — еслибъ онъ былъ здсь, то дворянство и народъ увидли бы, что мы составили заговоръ противъ всей королевской фамиліи. Я уже говорилъ, что мы всячески должны стараться отклонить отъ себя подозрніе… Не какъ заговорщики, а какъ законные наслдники должны мы вступить на престолъ. Не отнимая свободы у герцога анжуйскаго, независимости у матери его, мы заслужимъ одобреніе всего народа, и никто уже не осмлится обвинить насъ. Въ противномъ же случа, противъ насъ возстанутъ Бюсси и сотни другихъ подобныхъ ему храбрыхъ людей.

— Ба! Бюсси дерется завтра съ миньйонами.

— Большая важность!.. Онъ убьетъ ихъ — и дло съ-концомъ. Намъ во всякомъ случа нужно будетъ склонить Бюсси на свою сторону, сказалъ герцогъ де-Гизъ.— Я назначу его генераломъ арміи, которую отправлю въ Италію, гд, вроятно, возгорится война. Графъ де-Бюсси человкъ рдкій, и я весьма уважаю его.

— Въ доказательство того, что я его уважаю не мене васъ, сказала герцогиня де-Монпансье: — я выйду за него замужъ, когда овдовю.

— Вы выйдете за него! вскричалъ де-Майеннъ.

— Отъ-чего же нтъ?

— Хорошо, хорошо, сказалъ Майеннъ: — это мы посл увидимъ, теперь же надо дйствовать!

— Кто съ королемъ? спросилъ герцогъ де-Гизъ.

— Пріоръ и братъ Горанфло, отвчалъ кардиналъ.— Надобно дйствовать осторожно, чтобъ не съ разу испугать его.

— Да, сказалъ де-Майеннъ: — пусть другіе собираютъ плоды, мы же съдимъ ихъ.

— Провели ли его въ келлью? спросила герцогиня де-Монпансье, нетерпливо желавшая употребить въ дло ножницы, которыми она давно уже запаслась.

— О, нтъ! Ему сначала покажутъ склепъ и святыя мощи.

— А потомъ?

— Потомъ пріоръ произнесетъ нсколько звучныхъ фразъ на счетъ суетности всего мірскаго, наконецъ, братъ Горанфло… знаете тотъ, который произнесъ краснорчивую рчь въ ночь собранія лигровъ…

— Знаю, что же?

— Братъ Горанфло постарается убжденіемъ достигнуть того, что мы возьмемъ силой, если король будетъ упорствовать.

— Да, хорошо было бы, еслибъ ему удалось уговорить его, сказалъ герцогъ де-Гизъ задумчиво.

— Вотъ еще! Генрихъ малодушенъ и суевренъ, сказалъ Майеннъ:— я убжденъ, что его такъ напугаютъ адомъ…

— А я не убжденъ, прервалъ его герцогъ де-Гизъ: — но теперь отступать поздно. И если попытка пріора, убжденія Горанфло не подйствуютъ, то мы прибгнемъ къ послднему средству…

— И тогда я остригу почтеннаго Валуа! вскричала герцогиня, размахивая ножницами.

Въ это время подъ мрачными сводами послышался звукъ колокольчика.

— Король сходитъ въ склепъ, сказалъ герцогъ де-Гизъ:— Майеннъ, собери своихъ друзей и превратимся опять въ монаховъ.

Капюшонами опять закрылись свтлыя лица, сверкающіе глаза и выразительные шрамы, и тридцать или сорокъ монаховъ послдовало за тремя братьями ко входу въ склепъ.

X.
Шико—Первый.

Король былъ погруженъ въ благочестивыя размышленія, предсказывавшія успхъ намреніямъ трехъ Гизовъ.

Онъ обошелъ склепъ со всми монахами, цаловалъ мощи, не переставая ударять себя въ грудь и читая псальмы.

Пріоръ началъ говорить проповдь, король слушалъ его съ тми же знаками покаянія.

Наконецъ, по знаку герцога де-Гиза, Жозефъ Фулонъ поклонился Генриху и сказалъ:

— Государь, не угодно ли вамъ будетъ сложить земное величіе къ стопамъ Владыки вчнаго?

— Пойдемте… простодушно отвчалъ король.

И вс монахи отправились вслдъ за королемъ къ келльямъ.

Генрихъ III былъ, по-видимому, глубоко тронутъ. Онъ не переставалъ бить себя руками въ грудь или съ живостію перебиралъ четки, висвшія у его пояса.

Наконецъ, подошли къ келль: на порог рисовался Горанфло, лицо его было красно, глаза сверкали.

— Сюда? спросилъ король.

— Сюда, отвчалъ Горанфло.

Не удивительно, что король остановился въ нершимости, потому-что въ конц корридора находилась таинственная ршетка, за которою было темно, какъ въ труб.

Генрихъ вошелъ въ келлью.

— Hic portus salulis? проговорилъ онъ взволнованнымъ голосомъ.

— Да, отвчалъ Фулонъ:— здсь спасеніе!

— Оставьте насъ, сказалъ Горанфло, сдлавъ величественное движеніе рукою.

Въ то же мгновеніе дверь затворилась…

И все смолкло.

Король слъ на табуретъ.

— А! попался, попался, Навуходоносоръ! вскричалъ Горанфло, безъ всякаго предварительнаго вступленія и уперъ кулаки въ бока.

Король съ изумленіемъ поднялъ голову.

— Вы это мн говорите, почтенный братъ? спросилъ онъ.

— Да, теб, теб! Кто боле тебя заслуживаетъ этихъ словъ?

— Братъ мой! проговорилъ король.

— У тебя здсь нтъ брага! Я давно уже сочиняю рчь… давно… приготовляюсь сказать теб, что ты свергнутъ съ престола, вотъ о чемъ я буду держать рчь!

— Свергнутъ съ престола! вскричалъ король, отодвинувшись въ боле-темный уголъ келльи.

— Точно такъ, свергнутъ! И отсюда ты не убжишь… здсь вдь не Польша!

— Измна! насиліе!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ это время, дверь отворилась, на порог явился пріоръ.

— Братъ мой, сказалъ онъ Горанфло:— ваше усердіе увлекаетъ васъ.

И, обратившись къ королю, онъ прибавилъ:

— Мы даемъ вамъ время на размышленіе, — и опять затворилъ дверь.

Генрихъ впалъ въ глубокую задумчивость.

— Нечего длать! сказалъ онъ:— надо согласиться.

Прошло десять минутъ, кто-то постучался въ двери келльи.

— Кончено, сказалъ Горанфло:— онъ соглашается.

По корридору пронесся радостный ропотъ.

— Прочтите ему актъ, произнесъ голосъ, заставившій короля вздрогнуть и обратить взоръ къ двери.

Въ то же мгновеніе одинъ изъ монаховъ подалъ брату Горанфло листъ пергамента.

Горанфло по складамъ прочиталъ актъ королю, съ отчаяніемъ закрывшему лицо обими руками.

— А если я не подпишу? произнесъ онъ жалобнымъ голосомъ.

— То вы вдвойн погубите себя, отвчалъ изъ-подъ капюшона голосъ герцога де-Гиза.— Вы умерли для свта, и потому не заставляйте подданныхъ пролить кровь человка, бывшаго королемъ ихъ.

— Никто не принудитъ меня! сказалъ Генрихъ.

— Что я говорилъ? произнесъ герцогъ, обращаясь къ сестр, въ глазахъ которой сверкнула мрачная мысль.

— Идите, братъ мой, продолжалъ де-Гизъ, обратившись къ Майенну:— вооружите людей и готовьтесь.

— Къ чему? спросилъ король жалобнымъ голосомъ.

— Ко всему! отвчалъ Жозефъ Фулонъ.

Отчаяніе короля удвоилось.

— Потерпите, потерпите, сказалъ король:— позвольте мн обратиться къ небесному Владык, пусть онъ внушитъ мн покорность…

— Онъ хочетъ еще подумать, сказалъ Горанфло.

— Оставимъ его въ поко до полуночи, сказалъ кардиналъ.

— Благодарю! вскричалъ король въ припадк отчаянія:— Богъ наградитъ тебя!

— Вы видите, какъ онъ малодушенъ, сказалъ герцогъ де-Гизъ:— мы оказываемъ услугу Франціи…

Горанфло, между-тмъ, напоминалъ Генриху вс недостатки его.

Вдругъ за монастырскими стнами пронесся глухой шумъ.

— Тише! вскричалъ голосъ де-Гиза.

Наступила глубочайшая тишина. Въ то же время послышались сильные и ровные удары въ дверь аббатства.

Не смотря на свою дородность, Майеннъ прибжалъ со всхъ ногъ.

— Братья! вскричалъ онъ запыхавшись:— къ воротамъ монастыря подошла толпа вооруженныхъ людей.

— Это за нимъ пришли! вскричала герцогиня.

— Тмъ боле надобно заставлять его подписать, сказалъ кардиналъ.

— Подписывай! кричалъ Горанфло громовымъ голосомъ.

— Вы мн дали сроку до полуночи, возразилъ король..

— А! ты надешься на помощь…

— Конечно, я имю надежду…

— Умереть, если сейчасъ не подпишешь, возразила рзкимъ, повелительнымъ голосомъ герцогиня.

Горанфло подалъ королю перо.

Передъ монастыремъ шумъ увеличивался.

— Еще отрядъ! вскричалъ прибжавшій монахъ: — насъ окружили.

— Подписывай! нетерпливо вскричали Маненнъ и герцогиня.

Король обмакнулъ перо въ чернильницу.

— Швейцарская стража! закричалъ Фулонъ: — солдаты пробрались уже за ограду.

— Будемъ защищаться! смло и ршительно вскричалъ Майеннъ:— насъ голодомъ не уморятъ, потому-что самъ король у насъ въ заклад.

— Онъ подписалъ! вскричалъ Горанфло, выхвативъ бумагу изъ рукъ Генриха, съ уныніемъ и отчаяніемъ опустившаго голову.

— Теперь вы король! сказалъ кардиналъ герцогу:— унесите скоре этотъ драгоцнный актъ.

Въ припадк отчаянія, король опрокинулъ единственную лампу, освщавшую эту сцену, но пергаментъ былъ уже въ рукахъ герцога де-Гиза.

— Что длать? Что длать? кричалъ запыхавшись монахъ, подъ рясой котораго звучало оружіе:— Крильйонъ прибылъ съ французской стражей и грозитъ разломать двери. Слушайте, слушайте!..

— Именемъ короля! кричалъ Крильйонъ громовымъ голосомъ.

— Короля на лицо уже не имется, отвчалъ ему Горанфло изъ окна.

— Кто это сметъ говорить? спросилъ Крильйонъ.

— Я! я! я! отвчалъ Горанфло съ гордостью, отскочивъ, однакожь, отъ окна.

— Отъпщите мн того, кто кричитъ, сказалъ Крильйонъ: — и всадите ему пулю въ лобъ!

Увидвъ, что стражи подняли мушкеты, Горанфло прислъ и ползкомъ добрался до средины келльи.

— Прикажи ломать двери, Крильйонъ! произнесъ посреди всеобщаго молчанія голосъ, звуки котораго заставили задрожать отъ ужаса всхъ мнимыхъ и настоящихъ монаховъ, стоявшихъ въ корридор.

Слова эти произнесъ человкъ, вышедшій изъ рядовъ солдатъ и направившій шаги къ двери аббатства.

— Сейчасъ, ваше величество, возразилъ Крильйонъ, ударивъ топоромъ въ дверь съ такою силою, что стны задрожали.

— Что вамъ надобно?… спросилъ пріоръ дрожащимъ голосомъ, подойдя къ окну.

— А, это вы, почтеннйшій настоятель! произнесъ тотъ же спокойный и повелительный голосъ.— Отдайте мн, пожалуйста, моего шута, котораго вы заперли у себя, Шико мн нуженъ въ Лувр, мн скучно безъ него.

— А мн ужасно-весело! отвчалъ Шико, откинувъ капюшонъ и пробиваясь сквозь толпу монаховъ, закричавшихъ отъ ужаса.

— Въ то же время де-Гизъ, при свт лампы, прочелъ подпись подъ отрченіемъ:

Шико Первый.

— Шико первый! вскричалъ онъ: — тысячу проклятій!

— Мы погибли, сказалъ кардиналъ: — если не спасемся бгствомъ!

— А, дружище! говорилъ Шико, ударяя полуобезпамятвшаго Горанфло веревкой: — а, дружище!

XI.
Проценты и капиталъ.

Когда заговорщики узнали короля, ими овладлъ невыразимый ужасъ.

Подпись Шико І-го на отреченіи превратила ужасъ въ ярость.

Шико отступилъ, скрестилъ руки на груди, съ твердостью и улыбкой смотря на заговорщиковъ.

Горанфло пустился бжать со всхъ ногъ.

Опасность была велика. Взбшенные дворяне бросились къ Гасконцу, съ твердымъ намреніемъ отомстить за мистификацію, жертвой которой сдлались.

Но этотъ безоружный человкъ, смло скрестившій руки на груди и съ насмшливой улыбкой взиравшій на грозныхъ, сильныхъ враговъ своихъ, остановилъ ихъ боле, нежели убжденія кардинала, говорившаго, что смерть Шико не только не послужитъ имъ въ пользу, но, напротивъ, навлечетъ на нихъ страшное мщеніе короля, сообщника въ этой мистификаціи.

Шпаги сверкали, а Шико, изъ преданности ли, — на которую онъ былъ способенъ, — или угадавъ ихъ тайную мысль, продолжалъ иронически смяться.

Страшне и страшне становились угрозы короля, сильне и сильне ударялъ Крильйонъ топоромъ въ дверь, готовую уже разлетться въ дребезги и никмъ незащищаемую.

Посл минутнаго совщанія, герцогъ де-Гизъ приказалъ отступать.

Это приказаніе вызвало саркастическую улыбку на лицо Шико.

Во время бесды съ Горанфло, онъ имлъ случай и возможность осмотрть подземелье, узналъ, гд находится выходъ, и объявилъ о томъ королю, который отправилъ туда Токно, лейтенанта швейцарской стражи.!

Слдовательно, лигерамъ не было спасенія.

Кардиналъ ушелъ первый съ двадцатью дворянами, за нимъ послдовалъ герцогъ де-Гизъ съ такимъ же числомъ мнимыхъ монаховъ, наконецъ герцогъ де-Майеннъ, по причин своей тучности, по-невол замыкалъ ретираду.

Увидвъ герцога майеннскаго, покачивавшагося со стороны на сторону и поддерживавшаго животъ свой, Шико пересталъ улыбаться и громко захохоталъ.

Прошли десять минутъ и Шико прислушивался къ шуму шаговъ бжавшихъ заговорщиковъ, онъ все ожидалъ возвращенія, но, къ величайшему его изумленію, шумъ утихалъ.

Тогда внезапная мысль заставила Гасконца заскрежетать зубами съ отчаянія и досады. Время проходило, лигры не возвращались, слдовательно, они замтили, что у выхода стояла стража, и открыли другой выходъ.

Шико намревался выскочить изъ келльи, какъ вдругъ огромная масса преградила ему дорогу и повалилась на полъ.

— Ахъ, я несчастный! злодй! кричалъ Горанфло, клочками вырывая себ бороду. О! добрйшій мось Шико! простите меня! пощадите!

— Какимъ образомъ воротился Горанфло, обратившійся первый въ бгство?

Вотъ вопросъ, естественно представившійся уму Шико.

— О! добрйшій мось Шико! Благотворитель мой, продолжалъ ревть Горанфло: — простите недостойному другу вашему! Пощадите, на колняхъ умоляю васъ!

— Зачмъ же ты не ушелъ съ другими? спросилъ Шико.

— Я не могъ пролзть тамъ, гд пролзли другіе… Судьба, чтобъ покарать меня, гршника, надлила меня непомрнымъ дородствомъ!… О, несчастный животъ! презрнное брюхо! кричалъ Горанфло, обими руками ударяя по части, къ которой взывалъ: — ахъ, зачмъ я не надленъ такою стройностью, какъ вы, великодушный мось Шико! О, какое счастіе, какое благополучіе быть худощавымъ!

Шико не понималъ жалобъ Горанфло.

— Разв другіе уходятъ? вскричалъ Шико громовымъ голосомъ.

— Да что же прикажете имъ длать? отвчалъ Горанфло.— Не ждать же имъ, чтобъ ихъ повсили? О, противное, гнусное брюхо!

— Не реви, закричалъ Шико: — а отвчай на мои вопросы.

Горанфло выпрямился.

— Какъ они спасаются?

— Со всхъ ногъ.

— Понимаю… но откуда?

— Черезъ продушину.

— Mordieu! черезъ какую продушину?

— Выходящую на кладбище.

— Изъ подземелья? Отвчай скоре.

— Нтъ, любезнйшій мось Шико. У выхода изъ подземелья стояли солдаты. Великій кардиналъ нашъ де-Гизъ слышалъ, какъ кто-то за дверьми сказалъ: mich durstet, что на швейцарскомъ нарчіи, кажется, значитъ: пить хочется.

— Ventre de biche! вскричалъ Шико: — я понимаю, что это значитъ: итакъ, заговорщики обратились въ другую сторону?

— Да, любезнйшій мось Шико, они обратились къ проходу, находящемуся подъ кладбищемъ.

— А куда ведетъ этотъ проходъ?

— Съ одной стороны въ склепъ, а съ другой подъ Сен-Жакскія-Ворота.

— Лжешь!

— Клянусь, что втъ!

— Если они ушли въ склепъ, такъ воротились бы сперва сюда.

— Отъ-того-то они и пролзли черезъ продушину, чтобъ не потерять время.

— Черезъ какую продушину?

— Выходящую на кладбище и освщающую проходъ.

— А ты?

— Я слишкомъ толстъ…

— Слдовательно?

— Не могъ пролзть, меня оттащили за ноги, потому-что я заслъ въ отверстіи!

— Ты не могъ пролзть! вскричалъ Шико съ внезапною, странною радостью.

— Не могъ, не смотря на вс усилія…

— А онъ еще толще тебя.

— Кто, онъ?

— О, Боже мой! вскричалъ Шико: — какъ я радъ!

— Мось Шико…

— Вставай.

Горанфло вскочилъ.

— Веди меня къ продушин.

— Куда прикажете.

— Ступай впередъ, несчастный!

Горанфло поплелся впередъ, подымая по-временамъ руки къ небу, Шико понукалъ его, по-временамъ, веревкой.

Они прошли корридоръ и сошли въ садъ.

— Сюда, сказалъ Горанфло: — сюда.

— Молчи и иди.

Наконецъ, они дошли до группы деревъ, за которой слышался жалобный стонъ.

— Вотъ здсь, сказалъ онъ: — здсь.

И, выбившись изъ силъ, онъ опустился на траву.

Шико ступилъ три шага впередъ и въ уровень съ землею увидлъ что-то движущееся.

Всмотрвшись ближе, Шико замтилъ, что герцогъ Майеннскій снялъ съ себя все, чтобъ только уменьшить толщину свою. Въ двухъ шагахъ отъ него лежала шпага и разбросанное платье.

Подобно Горанфло, онъ употреблялъ вс усилія, чтобъ пролзть въ узкое отверзтіе.

— Mordieu! ventrebleu! sangdieu! говорилъ онъ задыхающимся голосомъ.— Я бы охотне пробился черезъ всю стражу.— Тише, тише, друзья! Не тащите такъ крпко… я подвигаюсь… тихо, тихо подвигаюсь…

— Ventre de biche! мось де-Майеннъ! проговорилъ Шико съ восторгомъ.

— Меня не даромъ прозвали Геркулесомъ, продолжалъ герцогъ задыхающимся голосомъ: — я выдавлю этотъ камень… Эхъ!

И онъ сдлалъ такое отчаянное движеніе, что камень точно тронулся.

— Постой, проговорилъ шопотомъ Шико:— постой, дружокъ!

И онъ сталъ стучать ногами, какъ-будто кто-то быстро приближался.

— Идутъ! произнесли нсколько голосовъ въ подземельи.

— А! это ты, почтенный Горанфло! закричалъ Шико запыхавшись, какъ-будто-бы только-что прибжалъ.

— Не отвчайте, ваша свтлость, проговорили т же голоса въ подземельи: — онъ принимаетъ васъ за Горанфло.

— А, это ты, тяжелая масса, pondus immobile! это ты, indegesta moles! Вотъ я тебя!

И за каждымъ словомъ, Шико, достигнувшій наконецъ цли своего мщенія, принялся колотить по мясистымъ частямъ герцога веревкой, которою онъ передъ тмъ билъ брата Горанфло.

— Не говорите ни слова, повторяли т же голоса: — онъ принимаетъ васъ за Горанфло.

Майеннъ стоналъ отъ боли и употреблялъ вс усилія, чтобъ выломить камень.

— А, заговорщикъ! продолжалъ Шико: — а, недостойный монахъ! вотъ теб за пьянство, вотъ теб за лность, вотъ теб за злобу! вотъ теб за обжорство, жаль, что только семь смертныхъ грховъ, ну, да все равно… вотъ теб, вотъ теб, вотъ теб!..

— Мось Шико, говорилъ тихимъ голосомъ Горанфло: — пощадите.

— А, измнникъ, продолжалъ Шико: — вотъ теб за измну.

— Пощадите! проговорилъ Горанфло, которому казалось, что вс удары, въ-самомъ-дл, сыпались на него:— пощадите, добрйшій мось Шико!

Но Шико наслаждался своимъ мщеніемъ и продолжалъ колотить съ-плеча.

Не смотря на все терпніе де-Майенна, онъ, однакожь, невольно вскрикнулъ.

— А! продолжалъ Шико: — я сожалю еще объ одномъ, именно о томъ, что подъ твоей грубой шкурой не скрывается высокопочтенная фигура герцога майеннскаго, которому я состою долженъ порядочное количество ударовъ… Въ семь лтъ на капиталъ наросло много процентовъ… Вотъ теб, вотъ теб, вотъ теб!

Горанфло глубоко вздохнулъ.

— Шико! заревлъ наконецъ герцогъ.

— Да, Шико, точно, Шико, недостойный рабъ моего короля, ничтожный Шико, который былъ бы счастивъ, еслибъ въ эту минуту у него было сто рукъ!

И Шико продолжалъ бить съ такою силою и простью, что страдалецъ, собравъ послднія силы, въ пароксизмъ боли, сдвинулъ камень и съ избитой поясницей, съ окровавленными боками упалъ въ объятія друзей.

Тогда Шико оглянулся: настоящій Горанфло лежалъ безъ чувствъ, не отъ боли, но отъ страха.

XII.
Что происходило близъ Бастильи въ то время, когда Шико уплачивалъ свой долгъ въ Сен-Жерменскомъ аббатств.

Было одиннадцать часовъ вечера, герцогъ нетерпливо въ своемъ кабинетъ, гд онъ заперся, воротившись съ процессіи, ожидалъ посланнаго отъ герцога де-Гиза съ извстіемъ объ отреченіи короля.

Онъ прохаживался отъ окна къ двери кабинета и отъ двери къ окнамъ передней, посматривая на огромные стнные часы, маятникъ которыхъ глухо стучалъ въ вызолоченномъ деревянномъ ящикъ.

Вдругъ онъ услышалъ ржаніе коня на двор, онъ подумалъ, что это, вироятпо, встникъ, и выбжалъ на балконъ, но то была лошадь одного изъ дворянъ, подведенная конюхомъ къ крыльцу. Минуту спустя, изъ дворца вышелъ Бюсси, по обязанности капитана стражи герцога, онъ пріхалъ назначить пароль на слдующую ночь. Взглянувъ на молодаго, прекраснаго собою и храбраго дворянина, преданнаго ему, онъ ощутилъ угрызеніе совсти… но по мр того, какъ Бюсси подходилъ подъ свтъ факела, бывшаго въ рукахъ у конюха, герцогъ прочелъ на лиц его столько радости, благополучія и надежды, что ревность съ прежнею яростью пробудилась въ немъ.

Не зная, что герцогъ слдилъ за всми движеніями его, Бюсси набросилъ плащъ на плеча, вскочилъ на лошадь и, пришпоривъ ее, шумно проскакалъ подъ сводомъ воротъ,

Боле-и-боле обезпокоенный тмъ, что не получалъ никакихъ встей, герцогъ хотлъ-было уже послать за Бюсси, будучи увренъ, что онъ задетъ еще къ себ, но онъ представилъ себ молодаго человка смющагося съ Діаной надъ его отвергнутой любовію, и, ставъ на одну линію съ обманутымъ мужемъ, принцъ опять уступилъ внушеніямъ злобы и ревности.

Удаляясь, Бюсси радостно улыбался, эта улыбка оскорбила принца, и онъ не удержалъ его, если бъ Бюсси былъ печаленъ, грустенъ, быть-можетъ, принцъ не пустилъ бы его.

Выхавъ изъ дворца, Бюсси пріудержалъ копя, прибывъ къ себ, онъ засталъ Реми, дававшаго ветеринарныя наставленія одному изъ конюховъ.

— Здравствуй, Реми, сказалъ Бюсси молодому доктору.

— Здравствуйте, графъ.

— Я думалъ, что застану тебя въ постели.

— Я только-что хотлъ лечь. Поврите ли, графъ, что съ-тхъ-поръ, какъ мои больной выздоровлъ, ма кажется, что сутки состоятъ не изъ двадцати-четырехъ, а изъ сорока-восьми часовъ.

— Ужь не скучаешь ли ты? спросилъ Бюсси.

— Кажется.

— А любовь?

— Я уже не разъ говорилъ вамъ, что боюсь любви и прибгаю къ ней не для собственнаго препровожденія времени.

— Стало-быть, ты разошелся съ Гертрудой?

— Совершенно.

— Теб надоло?…

— Быть битымъ: такимъ-образомъ выказывала мн свою любовь моя амазоика, впрочемъ, она добрая двушка.

— И сердце твое не чувствуетъ сегодня вечеромъ ни малйшаго влеченія къ ней?

— Отъ-чего же сегодня вечеромъ?

— Отъ-того, что я взялъ бы тебя съ собою.

— Въ Турнельскую-Улицу?

— Да.

— Разв вы туда дете?

— ду.

— А Монсоро?

— Онъ въ Компьен: устроиваетъ охоту для его величества.

— Точно ли?

— Онъ получилъ сегодня утромъ оффиціальное приказаніе.

— А!

Реми задумался.

— Что жь изъ этого слдуетъ? спросилъ онъ посл минутнаго молчанія.

— Изъ этого слдуетъ, что цлый день я благодарилъ Господа за счастіе, которымъ буду наслаждаться всю ночь.

— Хорошо. Журденъ, принеси мн шпагу, сказалъ Реми. Конюхъ поспшно удалился.

— Итакъ, ты идешь со мною? спросилъ Бюсси.

— Иду.

— Къ Гертруд?

— Нтъ, я провожу васъ только до дверей, по двумъ причинамъ: во-первыхъ, изъ опасенія, чтобъ вамъ не приключилось по дорог какой-либо непріятности.

Бюсси улыбнулся.

— Э, Боже мой! смйтесь, графъ, смйтесь. Я знаю, что вы не боитесь подобныхъ непріятностей и что докторъ Реми плохой защитникъ: но на двоихъ не такъ скоро нападаютъ, какъ на одного. Во-вторыхъ, мн надобно дать вамъ нисколько добрыхъ совтовъ.

— Пойдемъ, мой добрый Реми, пойдемъ. Мы будемъ говорить о ней…

— Въ ожиданіи блаженства увидться съ нею.

— Погода довольно-непріятная, сказалъ Бюсси.

— Напротивъ, небо то мрачно, то ясно. Я люблю разнообразіе.— Благодарю, Журденъ, сказалъ Реми конюху, принесшему ему шпагу, потомъ, обратившись къ графу, прибавилъ:— Я готовъ, пойдемте.

Бюсси взялъ руку молодаго доктора, и оба пошли по направленію къ Бастильи.

Реми сказалъ графу, что желалъ подать ему нисколько добрыхъ совтовъ,— и точно, едва они прошли нисколько шаговъ, какъ онъ сталъ приводить самыя краеворичивыя цитаты, чтобъ доказать Бюсси, что ему не слдовало идти въ эту ночь на свиданіе, что онъ, напротивъ, долженъ былъ спокойно лечь спать, потому-что посл безсонной ночи рука нетверда, глазъ невренъ, посл латинскихъ цитатъ онъ сталъ приводить доказательства изъ миологіи, говоря, что обыкновенно Венера обезоруживала Марса.

Бюсси улыбался, Реми настоятельно упрашивалъ его воротиться.

— Послушай, Реми, возразилъ графъ: — когда у меня въ руки шпага, то рука длается твердою и гибкою, какъ сталь, а шпага оживляется, какъ рука. Во время поединка, рука моя становится шпагой, а шпага рукой, слдовательно, тутъ никакое обстоятельство не можетъ повредить мн. Сталь не устаетъ.

— Нтъ, но она притупляется.

— Не бойся!

— Ахъ, графъ! продолжалъ Реми: — вспомните только, что завтра вы должны явиться Геркулесомъ, Тезеемъ, Баярдомъ,— существомъ гомерическимъ, гигантскимъ, надобно, чтобъ о завтрашнемъ поединк говорили потомки наши!.. Мн бы хотлось, чтобъ вы вышли изъ этого поединка совершеннымъ побдителемъ… даже безъ малйшей царапины!

— Будь спокоенъ, мой добрый Реми, сегодня утромъ я испытывалъ силы свои съ четырьмя отчаянными рубаками, въ-продолженіи восьми минутъ ни одинъ изъ нихъ не тронулъ меня, между-тмъ, какъ я изорвалъ полукафтанья ихъ въ клочки. Я дрался, какъ тигръ.

— Я въ этомъ не сомнваюсь, но будете ли вы завтра такъ же сильны, какъ сегодня?

Тутъ они вступили въ латинскій разговоръ, часто прерываемый смхомъ.

Такимъ-образомъ, они дошли до конца Сен-Дениской-Улицы.

— Прощай, сказалъ Бюсси: — теперь ты можешь идти.

— Не подождать ли мн васъ?

— Зачмъ?

— Чтобъ вы, изъ состраданія ко мн, скоре воротились и успли еще выспаться передъ поединкомъ.

— Я долго не останусь. Даю теб честное слово.

— Довольно. Въ честномъ словъ Бюсси никто не усомнится.

— Черезъ два часа я буду дома.

— Прекрасно. Прощайте, графъ.

— Прощай, Реми.

Молодые люди разстались, но Реми остался, онъ видлъ, какъ Бюсси подошелъ къ дому и, по случаю отсутствія Монсоро, вошелъ въ него не въ окно, а въ дверь, отворенную Гертрудой.

Потомъ, погрузившись въ философскія разсужденія, онъ преспокойно пошелъ домой.

Подходя къ площади Бодуане, онъ увидлъ въ нкоторомъ разстояніи отъ себя пятерыхъ вооруженныхъ людей, закутанныхъ въ широкіе плащи.

Это показалось ему подозрительнымъ, и онъ спрятался за уголъ.

Не доходя десяти шаговъ до него, эти люди остановились, и дружески распрощавшись, разошлись въ разныя стороны: только одинъ изъ нихъ остановился и какъ-бы задумался.

Въ эту минуту луна выступила изъ-за облака и освтила лицо этого человка.

— Г-нъ де-Сен-Люкъ! вскричалъ Реми.

Услышавъ свое имя, Сен-Люкъ осмотрлся.

— Реми! вскричалъ онъ, узнавъ молодаго человка, шедшаго къ нему.

— Вашъ покорнйшій слуга, сказалъ Реми: — въ услугахъ котораго вы, по счастію, не нуждаетесь. Осмливаюсь спросить, что ваше сіятельство длаете здсь въ такое позднее время?

— Изучаю, по приказанію короля, физіономію города. Онъ сказалъ мн: ‘Сен-Люкъ, прогуляйся, пожалуйста, по улицамъ, и если услышишь, что кто-нибудь скажетъ, что я отрекся отъ престола, такъ потрудись уврить его въ противномъ.

— Что же вы слышали?

— Ни слова. А такъ-какъ теперь полночь, все успокоилось, и такъ-какъ я не встрчалъ никого, кром графа де-Монсоро, то собираюсь идти домой.

— Какъ! вы видли графа де-Монсоро?

— Видлъ.

— Вы его встртили?

— Съ толпой вооруженныхъ людей, ихъ было, по-крайней-мр, человкъ пятнадцать.

— О! это не можетъ быть.

— Отъ-чего не можетъ быть?

— Потому-что онъ ухалъ въ Компьень.

— Долженъ былъ ухать, но не ухалъ.

— Но приказаніе короля?

— Ба! Кто теперь повинуется королю?

— Вы встртили г. де-Монсоро съ толпой вооруженныхъ людей?

— Ну, да.

— Узналъ ли онъ васъ?

— Кажется.

— Васъ было только пять человкъ?

— Только.

— И онъ не напалъ на васъ?

— Напротивъ, онъ старался отъ насъ спрятаться, это меня чрезвычайно удивило, потому-что я ожидалъ отчаянной битвы.

— Куда онъ шелъ?

— Кажется, къ Турнельской-Улиц.

— Боже мой! вскричалъ Реми.

— Что такое? спросилъ Сен-Люкъ, испуганный выраженіемъ голоса молодаго доктора.

— Графъ, я предвижу страшное несчастіе!

— Несчастіе?

— Г-нъ де-Бюсси въ опасности!

— Бюсси! Mordieu! говорите, говорите, вы знаете, что Бюсси мн другъ.

— Боже мой! а онъ думалъ, что Монсоро въ Компьен…

— Такъ что же?

— И воспользовался его отсутствіемъ… Онъ теперь у графини де-Монсоро!

— А! вскричалъ Сен-Люкъ: — плохо!

— Да, понимаете ли вы: кто-нибудь внушилъ ему подозрніе, и онъ нарочно объявилъ, что детъ, намреваясь напасть въ-расплохъ.

— Постойте! вскричалъ Сен-Люкъ, ударивъ себя рукою въ лобъ.

— Что такое?

— Это продлка герцога анжуйскаго!

— Но самъ герцогъ первый подалъ поводъ къ отъзду Монсоро.

— То-то и есть! Реми, можете ли вы бжать?

— Какъ лошадь.

— Такъ побжимъ, не теряя боле ни минуты. Вы знаете домъ Монсоро?

— Знаю.

— Побжимъ.

Молодые люди пустились бжать съ быстротою оленей, слышащихъ за собою погоню.

— Давно ли вы его видли? спросилъ Реми, не останавливаясь.

— Кого?

— Монсоро.

— За четверть часа до того, какъ съ вами встртился, сказалъ Сен-Люкъ, перескочивъ черезъ груду камней, вышиною футовъ въ пять.

— Лишь бы намъ не опоздать, сказалъ Реми, обнажая на всякій случай шпагу.

XIII.
Убійство.

Бюсси безъ всякаго опасенія вошелъ въ домъ. Діана приняла его безъ боязни, будучи твердо уврена въ отсутствіи мужа.

Никогда еще молодая женщина не была такъ весела: никогда Бюсси не былъ такъ счастливъ, въ извстныя минуты, всю важность которыхъ постигаетъ душа, человкъ соединяетъ свои нравственныя качества со всми физическими наслажденіями, доставляемыми ему чувствами: онъ сосредоточивается, размножается. Онъ всми силами вдыхаетъ въ себя жизнь, могущую съ минуты на минуту покинуть его, хотя онъ самъ не знаетъ, какимъ образомъ это можетъ случиться.

Діана была тронута и взволнована тмъ-боле, что старалась скрывать свое волненіе, она была нжне обыкновеннаго къ своему возлюбленному, потому-что тайная, необъяснимая грусть обыкновенно придаетъ любви боле поэзіи, истинная любовь рдко бываетъ радостна, и глаза истинно-любящей женщины чаще омрачаются слезами, нежели блещутъ радостію.

— Бюсси, говорила Діана, обнявъ одною рукою шею своего возлюбленнаго и впиваясь глазами въ его глаза: — ты храбрйшій дворянинъ въ цлой Франціи, умоляю тебя, не старайся увеличивать своей славы!… Ты уже столько выше другихъ, что не великодушно съ твоей стороны стараться возвыситься еще боле. Ты говоришь, что любишь меня, и я врю теб — не-уже-ли жь теб не жаль разстаться со мною на вки, Луи?… Старайся жь сохранить себя для меня! Я не говорю теб, защищай жизнь свою, потому-что въ цломъ мір нтъ человка такого сильнаго, могучаго, который бы могъ убить моего Луи… тебя можно побдить только измной. Но подумай о ранахъ… вдь я помню, когда ты лежалъ здсь безъ чувствъ, раненный…

— Успокойся, сказалъ Бюсси, улыбаясь: — я постараюсь защитить лицо, чтобъ не быть обезображеннымъ.

— О! не одно лицо… Защищая себя, думай, что ты защищаешь меня. Вообрази себ, какъ бы ты страдалъ, еслибъ увидлъ меня раненною, окровавленною, т же страданія сдавятъ и мою грудь при вид твоей крови. Будь остороженъ, мой храбрый, неустрашимый Луи, — вотъ все, о чемъ я прошу тебя. Послдуй примру того Римлянина, исторію котораго ты мн недавно читалъ: пусть друзья твои сражаются каждый за себя, спши только на помощь слабйшему. Но если двое, если трое разомъ нападутъ на тебя, бги отъ нихъ, какъ сдлалъ Горацій, и потомъ, на разныхъ разстояніяхъ, ты убьешь ихъ по-одивачкв.

— Хорошо, милая Діана, сказалъ Бюсси.

— О! ты отвчаешь, не слушая меня, Луи…

— За то я смотрю на тебя… какъ ты прекрасна!

— Теперь не о красот моей идетъ рчь, мой Луи, а о теб, о твоей жизни, о нашей жизни!… Слушай, Луи, на что я ршилась: я буду зрительницей вашего поединка.

— Ты!

— Это заставитъ тебя позаботиться о своей безопасности.

— Но какимъ-образомъ? Это невозможно, Діана!

— Возможно, слушай: тамъ, въ сосдней комнат, есть окно, выходящее на маленькій дворикъ и на турнельскую ограду.

— Да, помню, подъ окномъ есть еще желзная ршетка…

— Именно. Оттуда мн можно будетъ все видть. Постарайся стать такъ, чтобъ и ты могъ меня видть… или нтъ, какъ я безразсудна! не смотри на меня, противникъ твой можетъ воспользоваться этимъ…

— И убить меня! Не правда ли? О, Діана, если бъ меня приговорили къ смерти, я желалъ бы умереть, смотря на тебя.

— Это очень-хорошо, но ты не приговоренъ къ смерти, а потому долженъ заботиться о своей жизни.

— Я останусь живъ, успокойся, ты не знаешь моихъ друзей. Антраге такъ же хорошо владетъ шпагой, какъ я, Риберакъ на пол битвы становится каменнымъ: вся жизнь его сосредоточивается въ глазахъ, которыми онъ пожираетъ противника, и въ рук, которою разитъ, Ливаро быстръ и гибокъ, какъ тигръ. Поврь мн, очаровательная Діана, вс выгоды на нашей сторон. Я бы желалъ встртить боле опасностей, чтобъ побда была славне!

— Врю теб, другъ мой, — врю и надюсь, но послушайся меня…

— Во всемъ, не приказывай мн только удалиться.

— Объ этомъ-то я и хотла просить тебя.

— О, ради Бога!…

— Другъ мой, повиновеніе — лучшій признакъ истинной любви.

— Приказывай.

— Теб нуженъ отдыхъ… мы должны разстаться.

— О, нтъ еще!

— Я помолюсь, мы обнимемся и простимся.

— Зачмъ теб, ангелу, молиться!

— Не-уже-ли ты думаешь, что ангелы не молятся? спросила Діана, преклоняя колни.

Обративъ взоръ къ небу, она произнесла голосомъ, выходившимъ изъ глубины души ея:

— Боже!… защити того, съ которымъ твоя неисповдимая воля соединила меня…

Она произнесла эти слова, и Бюсси наклонился къ ней, чтобъ поцаловать ее въ лобъ, какъ вдругъ одно изъ стеколъ окна разлетлось въ дребезги, вслдъ за тмъ другое стекло, и три вооруженные человка появились на балкон, между-тмъ, какъ четвертый перелзалъ еще черезъ перила.

У послдняго на лиц была маска, въ лвой рук пистолетъ, въ правой обнаженная шпага.

Бюсси простоялъ секунду неподвиженъ, пораженный страшнымъ крикомъ Діаны, бросившейся, къ нему на шею.

Замаскированный человкъ сдлалъ знакъ рукою, и трое вооруженныхъ людей ступили шагъ впередъ, одинъ изъ нихъ былъ вооруженъ мушкетомъ.

Одной рукой Бюсси отстранилъ Діану, а другою выхватилъ шпагу.

Потомъ онъ отступилъ, сжавъ эфесъ шпаги въ рук и не спуская глазъ съ своихъ противниковъ.

— Впередъ, впередъ! произнесъ гробовый голосъ, выходившій изъ-подъ бархатной маски: — онъ уже чуть живъ, страхъ убилъ его.

— Лжешь! отвчалъ Бюсси:— я не знаю страха!

Діана хотла къ нему броситься.

— Не подходите, Діана, сказалъ онъ твердымъ голосомъ.

Но Діана не повиновалась. Она бросилась къ нему на шею и заслонила его собою.

— Вы погубите меня, графиня, сказалъ онъ.

Діана отскочила. Она поняла, что только однимъ могла помочь своему возлюбленному: слпо повинуясь ему.

— А! произнесъ прежній глухой голосъ: — это точно его сіятельство графъ де-Бюсси, а я не хотлъ еще тому врить! Въ-самомъ-дл, графъ, вы достойный, благородный другъ!

Бюсси молчалъ и по-временамъ бросалъ вокругъ себя быстрые взгляды, чтобъ пріискать средства къ защит.

— Графъ де-Бюсси узналъ, продолжалъ тотъ же голосъ съ ироніей, придававшей ему боле злобы: — что обер-егермейстеръ ухалъ, что жена его одна, и изъ угожденія пришелъ занять жену его… и когда еще?.. наканун поединка! Право, вы достойный, рдкій другъ, ваше сіятельство!

— А! такъ это вы, мось де-Монсоро, сказалъ Бюсси.— Снимите маску. Теперь я знаю, съ кмъ имю дло.

— Извольте, отвчалъ обер-егермейстеръ, и сбросилъ съ себя черную бархатную маску.

Діана вскрикнула отъ ужаса.

— Графъ, сказалъ Бюсси:— я не люблю ни эффектныхъ сценъ, ни длинныхъ фразъ передъ битвой: это пристало героямъ Гомера, потому-что они были полубоги, я же простой служивый, не боящійся, однакожь, смерти, итакъ — либо аттакуйте меня, либо дайте мн пройдти.

Монсоро отвчалъ глухимъ, мрачнымъ смхомъ. Діана задрожала отъ страха, Бюсси отъ негодованія.

— Пустите, вскричалъ молодой человкъ, чувствуя, какъ кровь его закипла.

— Пустить! повторилъ Монсоро:— не-уже-ли вы, мось де-Бюсси, не шутите?

— Такъ выходите впередъ! Мн некогда… я живу не близко отсюда.

— Я думалъ, что вы пришли сюда на всю ночь? съ ядовитой ироніей спросилъ обер-егермейстеръ.

Въ это самое время, на балкон явились еще два человка.

— Итого шестеро, сказалъ Бюсси: — а другіе гд?

— Они остались внизу, у выхода изъ этого дома, отвчалъ Монсоро.

Діана упала на колни и, не смотря на вс усилія ея заглушить свои рыданія, Бюсси услышалъ ихъ.

Онъ бросилъ на нее быстрый взглядъ, потомъ, обратившись къ обер-егермейстеру, сказалъ:

— Графъ, вы знаете, что я честный человкъ?

— Знаю, я знаю еще, что жена моя добродтельная, честная женщина.

— Хорошо же, отвчалъ Бюсси, кивнувъ головою:— мы разсчитаемся за все вмст. Только, такъ-какъ я далъ слово увидться завтра съ четырьмя извстными вамъ дворянами, то покорнйше прошу васъ позволить мн удалиться сегодня, даю вамъ честное, благородное слово, что посл этой встрчи явлюсь гд и когда вамъ будетъ угодно.

Монсоро пожалъ плечами.

— Послушайте, продолжалъ Бюсси:— клянусь Богомъ, что, раздлавшись съ гг. Шомбергомъ, д’Эпернономъ, Келюсомъ и Можирономъ, я буду весь къ вашимъ услугамъ… буду весь принадлежать вамъ. Если они убьютъ меня… такъ отомстятъ и за васъ. Въ противномъ же случа, я останусь вашимъ должникомъ…

Монсоро оборотился къ наемщикамъ.

— Впередъ! сказалъ онъ имъ:— бейте его!

— А! вскричалъ Бюсси:— я ошибся: это не поединокъ, а убійство!

— Разумется! отвчалъ Монсоро.

— Вижу, вижу: мы оба ошибались на-счетъ другъ друга… Берегитесь, графъ: герцогъ анжуйскій не проститъ вамъ этого убійства!

— Ха, ха! герцогъ анжуйскій самъ подослалъ меня.

Бюсси затрепеталъ. Діана съ отчаяніемъ подняла руки къ небу.

— Въ такомъ случа, вскричалъ молодой человкъ: — вся моя надежда на Бога и Бюсси!.. Впередъ, убійцы!

И въ одно мгновеніе ока онъ уронилъ налой, придвинулъ столъ и два стула, образовавъ такимъ-образомъ преграду своимъ непріятелямъ.

XIV.
Семнадцать противъ одного.

Это движеніе Бюсси было такъ быстро, что пуля изъ мушкета ударилась въ налой, дерево котораго затрещало, въ то же время молодой человкъ снялъ со стны висячій шкапикъ временъ Франциска I и также поставилъ его передъ собою.

За шкапикомъ скрылась Діана, она поняла, что только молитвами могла помогать Бюсси и — молилась.

Бюсси осмотрлъ свою баррикаду, противниковъ, бросилъ взглядъ на Діану и сказалъ:

— Нападайте теперь! только берегитесь, шпага моя остра — уколетесь!

По знаку Монсоро, сбирры бросились впередъ, одинъ изъ нихъ ухватился уже за налой, чтобъ оттащить его, по въ то же мгновеніе шпага Бюсси проткнула ему руку до самого плеча.

Сбирръ вскрикнулъ и отступилъ къ окну.

Тогда Бюсси услышалъ въ корридор скорые шаги.

Онъ находился между двумя огнями, бросился къ двери, чтобъ запереть ее на задвижки, но не усплъ…

Дверь отворилась.

Молодой человкъ отскочилъ въ сторону, чтобъ быть въ состояніи защищаться съ обихъ сторонъ.

Два человка вбжали въ комнату.

— Не опоздали ли мы? вскричалъ знакомый голосъ.

— Реми! вскричалъ графъ.

— И я! произнесъ другой голосъ: — что это? Здсь, кажется, разбой!

Бюсси узналъ и этотъ голосъ и съ невыразимою радостью вскричалъ:

— Сен-Люкъ!

— Къ вашимъ услугамъ.

— А-га! вскричалъ Бюсси съ торжествующимъ видомъ:— совтую вамъ, любезный Монсоро, не удерживать насъ боле… или мы пройдемъ по вашимъ трупамъ.

— Еще трое, сюда! закричалъ Монсоро.

Ето три человка влзли на балконъ.

— Боже всесильный, защити его! произнесла Діана.

— Презрнная тварь! закричалъ Монсоро и бросился къ ней. Бюсси увидлъ его движеніе. Съ быстротою тигра онъ ринулся впередъ.

Монсоро сталъ въ оборонительное положеніе, шпаги ихъ встртились… Видя опасность, обер-егермейстеръ отступилъ, и Бюсси только оцарапалъ ему шею.

Пять или шесть убійцъ бросились на молодаго человка.

Одинъ изъ нихъ палъ подъ ударомъ Сен-Люка.

— Впередъ! закричалъ Реми.

— Нтъ, возразилъ Бюсси:— Реми, возьми Діану и унеси ее отсюда.

Монсоро заревлъ и вырвалъ пистолетъ изъ рукъ одного изъ вновь-прибывшихъ сбирровъ.

Реми колебался.

— А вы? спросилъ онъ.

— Унеси ее, унеси! кричалъ Бюсси.— Я ввряю ее теб.

— Боже! Боже! молилась Діана: — защити его!

— Пойдемте, графиня, сказалъ Реми.

— Ни за что!.. Я не разстанусь съ нимъ.

Реми насильно взялъ ее за руки.

— Бюсси! кричала Діана: — Бюсси, помогите, помогите!

Діана была въ безпамятств, она не отличала уже друзей отъ враговъ… она видла спасеніе только въ одномъ Бюсси.

— Иди, Діана, сказалъ Бюсси: — я скоро прійду къ теб.

— Да, заревлъ Монсоро: — скоро, скоро!

Раздался выстрлъ.

Бюсси увидлъ, какъ Годуэнъ покачнулся и упалъ вмст съ Діаной.

— Ничего, сказалъ Реми: — ничего… пуля попала въ меня… она не ранена!

Три человка кинулись на Бюсси, Сен-Люкъ подосплъ, и одинъ изъ нихъ упалъ.

Остальные отступили.

— Сен-Люкъ, сказалъ Бюсси: — именемъ жены твоей умоляю тебя, спаси Діану.

— А ты?

— Я не женщина!

Сен-Люкъ подошелъ къ Діан, взялъ ее на руки и вынесъ изъ комнаты.

— Сюда! кричалъ Монсоро:— сюда вс!

— Подлый убійца! закричалъ Бюсси.

Монсоро отступилъ и скрылся за наемщиками.

Бюсси нанесъ два удара, первымъ онъ прокололъ голову въ високъ, вторымъ прокололъ грудь.

— Дорога прочищается, сказалъ онъ, отступивъ опять за баррикаду.

— Бгите, графъ, бгите! проговорилъ Реми.

— Бжать!.. отъ убійцъ!

Потомъ, обратившись къ молодому доктору, Бюсси спросилъ:

— Но что съ тобою?

— Берегитесь! вскричалъ Реми: — берегитесь!

Четыре человка вбжали въ дверь, въ которую за минуту вошли Реми и Сен-Люкъ.

Но у Бюсси была только одна мысль.

— А Діана! вскричалъ онъ: — Діана!

И, не теряя ни минуты, онъ кинулся на четырехъ человкъ. Не ожидая этого быстраго пападенія, двое изъ нихъ не успли защититься: одинъ упалъ раненный, другой мертвый.

Замтивъ, что Монсоро приближался, онъ отскочилъ въ сторону.

— Запирайте двери, кричалъ обер-егермейстеръ: — запирайте двери! Онъ въ нашихъ рукахъ!

Реми доползъ до ногъ Бюсси и тломъ своимъ старался защитить его.

Наступила секунда страшнаго молчанія…

Прислонившись къ стн, выставивъ одну ногу впередъ, крпко сжавъ эфесъ шпаги, Бюсси осмотрлся.

Семь человкъ лежали на полу, девятеро готовились къ аттак.

Бюсси сосчиталъ ихъ.

Услышавъ поощренія Монсоро, увидавъ семь обнаженныхъ шпагъ, чувствуя, что нога его скользила въ крови, Бюсси, неустрашимый Бюсси, потерялъ надежду на спасеніе…

— Изъ девяти, подумалъ онъ:— я могу еще убить пятерыхъ, по остальные четверо убьютъ меня. На десять минутъ у меня достанетъ еще силъ… Все равно! я не дамся имъ живой въ руки!

Тогда, быстро обвернувъ лвую руку плащомъ, онъ выскочилъ на средину комнаты, какъ-бы считая недостойнымъ своей чести скрываться доле.

Шпага его мелькала съ быстротою молніи, трижды она встртила препятствіе, трижды горячая кровь брызнула ему на руку, двадцать разъ отражалъ онъ удары лвою рукою… плащъ его былъ изорванъ въ клочки.

Убійцы перемнили тактику, увидвъ, что двое изъ нихъ упали, а третій отступилъ: они бросили шпаги и схватились за пистолеты и мушкеты… раздалось нсколько выстрловъ… съ гибкостью и проворствомъ тигра Бюсси то наклонялся, то отскакивалъ въ сторону…

Въ эту грозную минуту, все существо его какъ-бы учетверилось, потому-что онъ не только видлъ, слышалъ и дйствовалъ, но какъ-бы угадывалъ самыя тайныя мысли своихъ противниковъ. Это была одна изъ тхъ минутъ, когда человкъ достигаетъ апогея своего могущества…

Онъ подумалъ, что со смертію Монсоро долженъ кончиться бой, глаза его сверкнули и встртила холодное лицо обер-егермейстера, стоявшаго въ нкоторомъ отдаленіи и спокойно заряжавшаго пистолеты, или издали стрлявшаго въ Бюсси.

Съ неимоврнымъ усиліемъ и неустрашимостью Бюсси бросился въ средину сбирровъ, прочистилъ себ дорогу и явился передъ Монсоро.

У послдняго въ эту минуту былъ въ рукахъ заряженный пистолетъ…

Онъ прицлился… выстрлилъ…

Бюсси отклонился… пуля ударила въ лезвее шпаги его и сталь разлетлась на куски.

— Онъ безоруженъ! закричалъ Монсоро: — безоруженъ!

Бюсси наклонился и схватилъ съ полу отбитое острее шпаги.

Въ одну секунду онъ обвернулъ тупой конецъ платкомъ и битва снова возгорлась съ большею яростію.

Пока Бюсси защищался, Монсоро, замтивъ, что онъ старался прочистить себ дорогу къ одной изъ лежавшихъ на полу шпагъ, сталъ подбирать ихъ къ себ.

Бюсси быль окруженъ со всхъ сторонъ, усталость овладвала имъ, рука его не могла боле держать обломка шпаги…

Вдругъ одинъ изъ труповъ, лежавшихъ на полу, поднялся на колни и протянулъ къ Бюсси руку…

Въ рук была шпага… трупъ былъ Реми… послднее усиліе его было доказательствомъ преданности къ Бюсси.

Молодой человкъ радостно вскрикнулъ и отскочилъ въ сторону, чтобъ сбросить съ руки платокъ.

Въ это самое время Монсоро подошелъ къ Реми, и приставивъ пистолетъ почти къ голов его, выстрлилъ.

Реми повалился навзничъ съ разможженною головою.

Бюсси закричалъ или, лучше сказать, заревлъ, какъ разъяренный левъ. Послдній поступокъ Реми далъ ему средство защиты, послдній поступокъ Монсоро возвратилъ ему силы. Въ одно мгновеніе онъ прочистилъ себ дорогу къ двери. Онъ ударилъ въ нее съ такою силою, что стны задрожали, но дверь уцлла.

Оборотившись лицомъ къ убійцамъ, Бюсси защищался правою рукою, лвою же старался отодвинуть задвижки. Въ эту самую секунду раздался выстрлъ… пуля ударила его въ ляжку, правая рука его невольно опустилась… дв шпаги ранили его въ бока.

Но онъ усплъ отодвинуть задвижки и обернуть ключъ.

Съ торжествующимъ, бшенымъ крикомъ кинулся онъ на Монсоро и ранилъ его въ грудь.

Монсоро произнесъ страшное проклятіе.

— А! закричалъ Бюсси, отворяя дверь:— теперь есть надежда!

Четверо убійцъ бросили оружіе и уцпились за Бюсси, оружіемъ они не могли достигнуть до него, а потому ршились задушить его.

Но Бюсси поражалъ ихъ безпощадно. Монсоро два раза бросался къ нимъ на помощь и два раза былъ раненъ. Тогда три человка ухватились за шпагу Бюсси и вырвали ее у него изъ рукъ.

Молодой человкъ схватилъ съ полу табуретъ и, размахивая имъ, разможжилъ одному голову, а другаго оглушилъ. На плечахъ третьяго табуретъ разбился…

Этотъ убійца направилъ кинжалъ къ груди молодаго графа, но послдній схватилъ его за руку, оборотилъ се и вонзилъ кинжалъ въ грудь злодя.

Изъ семнадцати человкъ оставался одинъ.

Тотъ бросился къ окну.

Бюсси послдовалъ за нимъ, но въ то же мгновеніе Монсоро, лежавшій на полу, поднялся и ножомъ ударилъ его въ ногу. Молодой человкъ вскрикнулъ, схватилъ съ полу шпагу и съ такою силою вонзилъ ее въ грудь обер-егерменетера, что пригвоздилъ его къ полу.

— Можетъ-быть, и мн не остаться въ живыхъ, вскричалъ Бюсси:— но, по-крайней-мир, ты умеръ отъ моей руки.

Монсоро хотлъ что-то отвчать, но послдній вздохъ вылетлъ изъ груди его.

Тогда Бюсси ползкомъ добрался до двери, кровь сильно струилась изъ двухъ ранъ въ ног…

Онъ осмотрлся отуманившимся взоромъ…

Тучи разсялись, луна ярко свтила на неб, лучи ея проникали въ комнату, облитую кровію, они играли на оборванныхъ и пробитыхъ пулями обояхъ и придавали еще боле страшный видъ лицамъ мертвецовъ, сохранившимъ свирпое и грозное выраженіе отчаянныхъ убійцъ…

Невольная, возвышенная гордость проникла въ душу молодаго человка при взгляд на это зрлище.

Онъ сказалъ правду: онъ не дался имъ живой въ руки… и не бжалъ отъ убійцъ.

Теперь онъ могъ бжать, потому-что погони за нимъ быть не могло.

Но этимъ не кончились еще страданія молодаго человка.

Сходя съ лстницы, онъ увидлъ на дворик вооруженныхъ людей, раздался выстрлъ и пуля пролетла ему сквозь плечо.

На двор ждали его новые враги.

Тогда онъ вспомнилъ о маленькомъ окн, о которомъ въ ту же ночь говорила ему Діана и, собравъ послднія силы, добрался туда.

Окно было открыто, и въ него было видно ясное небо, усянное звздами. Бюсси заперъ за собою дверь, заставилъ ее, подошелъ къ окну, глазами смрялъ разстояніе до земли и посмотрлъ на ршетку.

— О., нтъ! проговорилъ онъ: — у меня не достанетъ силъ.

Въ то же мгновеніе на лстниц послышались шаги: новая толпа убійцъ приближалась.

Бюсси собралъ послднія силы и выскочилъ изъ окна… ноги его поскользнулась на каменномъ подоконник… ноги его были въ крови.

Бюсси упалъ на острые концы желзной ршетки… одни вонзились въ тло его, другіе зацпились за платье, и онъ повисъ.

Въ эту минуту онъ вспомнилъ о единственномъ, остававшемся у него друг.

— Сен-Люкъ! вскричалъ онъ: — Сен-Люкъ, ко мн!

— А! это вы, мось де-Бюсси, произнесъ возл него чей-то голосъ.

Бюсси вздрогнулъ. Это не былъ голосъ Сен-Люка.

— Сен-Люкъ! вскричалъ онъ опять: — ко мн, на помощь! Діан опасаться нечего. Я убилъ Монсоро!

Онъ надялся, что Сен-Люкъ скрывается гд-нибудь по близости и прійдетъ къ нему на помощь.

— А! Монсоро убитъ? сказалъ другой голосъ.

— Да.

— Тмъ-лучше.

И два человка вышли изъ-за группы деревъ. Оба были въ маскахъ.

— Господа, сказалъ Бюсси:— именемъ Бога умоляю васъ, спасите бднаго дворянина, который можетъ еще остаться въ живыхъ, если вы поможете ему!

— Какъ вы думаете, ваше высочество? спросилъ вполголоса одинъ изъ незнакомцевъ.

— Неосторожный! произнесъ другой.

— Ваше высочество, вскричалъ Бюсси, слышавшій послднія слова: — ваше высочество! спасите меня. Клянусь, я прощу вамъ вашу измну!

— Слышишь? сказалъ замаскированный.

— Что же прикажете?

— Помоги ему…

Потомъ онъ прибавилъ шопотомъ и съ злобнымъ смхомъ:

— Избавиться отъ страданій.

Бюсси поворотилъ голову къ человку, дерзавшему смяться въ такую минуту, и проговорилъ:

— Я погибъ!…

Въ то же мгновеніе, что-то холодное коснулось обнаженной груди его… и раздался выстрлъ.

Голова Бюсси опустилась на плечо… руки упали…

— Убійца! проговорилъ онъ: — будь проклятъ!

И онъ умеръ, произнеся имя Діаны.

Кровь его брызнула на того, кого онъ назвалъ за минуту его высочествомъ.

— Умеръ?… вскричало нсколько человкъ, появившихся у маленькаго окна.

— Да, отвчалъ Орильи:— но бгите!… Не забывайте, что его высочество герцогъ анжуйскій покровитель и другъ Бюсси!

Убійцы пустились бжать въ безпорядк.

Герцогъ прислушивался къ удалявшимся шагамъ. Наконецъ все смолкло.

— Теперь, сказалъ Франсуа: — ступай, Орильи, на верхъ, и выбрось въ окно тло Монсоро.

Орильи побжалъ наверхъ, отъискалъ, между грудой мертвецовъ, трупъ оберъ-егермейстера, взвалилъ его на плечи и, повинуясь приказанію своего господина, выбросилъ трупъ въ окно.

Франсуа бросился къ нему, сталъ его объискивать, нашелъ подписанную имъ бумагу и, крпко стиснувъ ее въ рук, сказалъ:

— Вотъ чего я искалъ! Теперь намъ здсь больше нечего длать, пойдемъ.

— А Діана?

— Богъ съ нею! Я уже больше не влюбленъ, а такъ-какъ она не узнала насъ, такъ отвяжи ее… отвяжи и Сен-Люка: пускай они идутъ куда хотятъ.

Орильи исчезъ.

— Я не достигъ еще престола, сказалъ герцогъ, разрывая на клочки бумагу: — по, по-крапней-мр, спасъ свою голову отъ плахи.

XV.
Какъ братъ Горанфло больше прежняго находился между вислицей и званіемъ настоятеля.

Вс событія заговора до конца походили на забавную комедію, ни швейцарская стража, поставленная у выхода изъ подземнаго прохода, ни французская стража, стоявшая у входа въ монастырь, чтобъ поймать главныхъ заговорщиковъ, не поймали даже самыхъ незначительныхъ.

Вс спаслись другимъ ходомъ.

Разломавъ двери, стража, подъ предводительствомъ Крильйона, ворвалась въ монастырь и стала объискивать вс углы.

Мертвое молчаніе господствовало въ мрачномъ, обширномъ зданіи. Крильйону, какъ капитану опытному, пріятне было бы услышать шумъ: онъ опасался засады или нечаяннаго нападенія.

Но тщетно принималъ онъ всевозможныя мры предосторожности, тщетно ошаривали солдаты его вс углы,— нигд не было ни души.

Король шелъ впереди съ шпагой въ рук, и кричалъ:

— Шико! Шико!

Не было отвта.

— Ужь не убили ль они его? сказалъ король.— Mordieu! они заплатятъ мн за моего шута кровію двухъ дворянъ!

— Справедливо, ваше величество, отвчалъ Крильйонъ: — мось Шико стоитъ двухъ храбрыхъ дворянъ.

Шико не отвчалъ на зовъ короля, потому-что былъ занятъ отплатою долга герцогу майеннскому и исполнялъ это дло съ такимъ усердіемъ, что не слышалъ и не видлъ ничего, около него происходившаго.

Однако, когда герцогъ исчезъ, когда Горанфло лишился чувствъ, Шико услышалъ, что его звали, и узналъ голосъ короля.

— Сюда! кричалъ онъ изъ всхъ силъ и стараясь посадить Горанфло: — сюда, сюда!

Такъ-какъ онъ употреблялъ вс усилія, чтобъ поднять тучную массу, которую наконецъ ему удалось прислонить къ дереву, то Генриху показалось, что Шико кричалъ жалобнымъ голосомъ.

Между-тмъ, торжествующій Гасконецъ смотрлъ на собирателя милостыни, не зная, на что ршиться: предать ли измнника въ руки правосудія, или сжалиться надъ глупой бочкой.

Горанфло приходилъ мало-по-малу къ себя, и, не смотря на всю свою глупость, очень-хорошо понималъ, что ожидало его. Не открывая еще глазъ, онъ сдлалъ жалобную гримасу и потомъ открылъ глаза.

— Мось Шико! произнесъ онъ.

— А-га! сказалъ Гасконецъ: — стало-быть, ты не умеръ еще?

— Добрый, великодушный, благородный дворянинъ, г. де-Шико, продолжалъ Горанфло, съ трудомъ сложивъ руки на живот: — не-уже-ли вы не сжалитесь надъ своимъ пріятелемъ? Не-уже-ли предадите въ руки гонителей вашего Горанфло?

— Негодяй! произнесъ Шико, не будучи въ состояніи придать голосу своему выраженіе надлежащей строгости.

Горанфло завылъ.

— Г. Шико, я ли не длалъ чести вашимъ обдамъ, говорилъ онъ всхлипывая: — я ли не пилъ съ такою граціею и непринужденностью, что вы пожаловали меня въ цари губокъ, я ли не лъ вашихъ гіулярдокъ съ такимъ аппетитомъ, что оставались одн косточки!…

Эти слова показались Гасконцу верхомъ совершенства въ своемъ род и расположили его къ снисхожденію.

— Вотъ они! Боже праведный! вскричалъ Горанфло, тщетно стараясь встать: — идутъ, идутъ!… Я погибъ. О, добрый мось Шико, сжальтесь надо мною!

И, посл тщетныхъ усилій встать на ноги, ршился броситься лицомъ къ земл.

— Встань, сказалъ Шико.

— Прощаете ли вы меня?

— Увидимъ.

— Вы такъ крпко прибили меня, что я довольно наказанъ.

Шико захохоталъ. Бдный братъ-собиратель подаянія до того растерялся, что вообразилъ, будто бы удары, падавшіе на спицу герцога де-Майенна, въ-самомъ-дл достались ему.

— Вы сметесъ, добрый г. де-Шико? спросилъ онъ.

— Разумется, смюсь, животное.

— Стало-быть, жизнь моя спасена?

— Можетъ-быть.

— Нътъ, наврное!… Вы не стали бы смяться, если бъ вашъ бдный Горанфло былъ въ опасности.

— Это не отъ меня зависитъ, отвчалъ Шико: — одинъ король иметъ право располагать твоею жизнію.

Горанфло сдлалъ отчаянное усиліе, и ему удалось встать на колни.

Вдругъ эта сцена ярко освтилась, толпа вооруженныхъ людей окружила двухъ пріятелей.

— А, Шико! мой любезный Шико! вскричалъ король: — какъ я радъ, что вижу тебя!

— Слышите ли, добрый мось Шико, сказалъ шопотомъ Горанфло: — какъ великій король нашъ радъ васъ видть.

— Такъ что жь?

— Такъ на радости онъ ни въ чемъ не откажетъ вамъ, просите, чтобъ онъ меня помиловалъ!

— Кто онъ?

— Великій монархъ.

— Гнусный Иродъ?

— О, ради Бога, мось Шико!

— Ну, что, ваше величество, спросилъ Шико, обратившись къ королю: — сколькихъ вы переловили?

— Confiteor! Помилуй мя, Боже! проговорилъ Горанфло.

— Ни одного! возразилъ Крильйонъ.— У измнниковъ, вроятно, былъ еще какой-нибудь выходъ.

— Вроятно, сказалъ Шико.

— Но ты видлъ ихъ? спросилъ король.

— Разумется, видлъ.

— Всхъ?

— Отъ перваго до послдняго.

— Confiteor! пробормоталъ Горанфло.

— И вроятно, узналъ ихъ?

— Не узналъ.

— Какъ! не узналъ?

— То-есть, узналъ только одного, да и то…

— Что?

— Не по лицу.

— Кого же ты узналъ?

— Герцога майенискаго.

— Герцога майеннскаго? Твоего кредитора?…

— Мы квиты, ваше величество.

— Какимъ-образомъ?

— Посл разскажу, Генрихъ, отвчалъ Шико: — теперь займемся настоящимъ.

— Confiteor! повторялъ Горанфло.

— А! да вы сами поймали одного, вскричалъ вдругъ Крильйонъ, опустивъ тяжелую руку на Горанфло.

Братъ-собиратель-подаянія прикусилъ со страха языкъ.

Шико нарочно молчалъ, чтобъ помучить толстаго пріятеля, который опять чуть не лишился чувствъ, увидвъ вокругъ себя столько грозныхъ лицъ.

Наконецъ, посл минутнаго молчанія, Шико сказалъ:

— Ваше величество, посмотрите на эту бочку.

Одинъ изъ присутствовавшихъ приблизилъ факелъ къ лицу Горанфло, онъ закрылъ глаза, готовясь уже переселиться на тотъ свтъ,

— Проповдникъ Горанфло! вскричалъ Генрихъ.

— Confiteor, confiteor, confiteor, шопотомъ проговорилъ монахъ.

— Именно, отвчалъ Шико.

— Тотъ самый…

— Да, да! поспшно прервалъ Гасконецъ короля.

— А! съ удовольствіемъ произнесъ Генрихъ.

Можно бы собрать въ чашку потъ, катившійся по лицу толстяка. Да и было отъ-чего. Нсколько человкъ подняли шпаги.

Горанфло почувствовалъ приближеніе ихъ и слегка вскрикнулъ.

— Постойте, сказалъ Шико:— я долженъ все открыть его величеству.

И, отведя Генриха въ сторону, онъ сказалъ ему тихимъ голосомъ:

— Сынъ мой, благодари Бога, что этотъ человкъ родился на свтъ: онъ спасъ насъ всхъ.

— Какимъ-образомъ?

— Онъ открылъ мн весь заговоръ.

— Когда?

— Около недли тому назадъ, а потому, если онъ попадется въ руки враговъ вашего величества, то погибнетъ безвозвратно.

Горанфло услышалъ только два послднія слова.

— Погибну безвозвратно! произнесъ онъ жалобнымъ голосомъ и повалился лицомъ къ земл.

— Достойный мужъ, проговорилъ король, бросивъ снисходительный, благосклонный взглядъ на безобразную массу: — достойный мужъ! я защищу его!

Горанфло, приподнявъ голову, на-легу схватилъ милостивый взглядъ короля, и надежда проникла въ душу его.

— И хорошо сдлаешь, мой добрый король, отвчалъ Шико: — потому-что онъ врный, полезный слуга!

— Какъ же ты думаешь, что мн съ нимъ длать? спросилъ король.

— Я думаю, что, пока онъ будетъ въ Париж, жизнь его въ опасности.

— Я приставлю къ нему стражу, сказалъ король.

Горанфло услышалъ эти слова.

— Ладно! подумалъ онъ: — видно я отдлаюсь тюрьмой. Ничего! лишь-бы кормили хорошо.

— Нтъ, сказалъ Шико: — не надобно, позволь мн взять его съ собой.

— Куда?

— Ко мн.

— Бери, бери, мой добрый Шико, а потомъ воротись въ Лувръ, куда соберутся друзья наши, чтобъ приготовиться къ завтрашнему поединку.

— Встань, почтеннйшій отецъ, сказалъ Шико монаху.

— Онъ еще насмхается надо мною! проговорилъ Горанфло: — фи, какое у него дурное сердце!

— Вставай же, тюлень! тихимъ голосомъ произнесъ Шико, ударивъ проповдника колномъ въ спину.

— Вотъ что я заслужилъ! вскричалъ Горанфло.

— Что онъ говоритъ? спросилъ король.

— Онъ вспоминаетъ вс трудности, ваше величество, отвчалъ Шико: — вс трудности, перенесенныя имъ, а такъ-какъ я ему общалъ покровительство вашего величества, то онъ вскричалъ: вотъ что я заслужилъ!

— Бднякъ! сказалъ король: — побереги его, другъ мой.

— Будьте спокойны, ваше величество, когда онъ со мною, ему ни въ чемъ нтъ недостатка.

— Ахъ, мось Шико! вскричалъ Горанфло:— любезнйшій мось Шико, куда это меня ведутъ?

— Сейчасъ узнаешь. Ступай, чудовище, благодари его величество! благодари, бочка, наполненная коварными замыслами!

— За что же я буду благодарить его?

— Ступай благодари, и не разсуждай!

— Ваше величество, проговорилъ Горанфло:— милостивое расположеніе…

— Да, сказалъ Генрихъ: — мн извстно все, что вы сдлали во время поздки въ Діонъ, въ вечеръ Лиги и, наконецъ, сегодня. Будьте спокойны, вы будете награждены по заслугамъ.

Горанфло глубоко вздохнулъ.

— Гд Панюржъ? спросилъ Шико.

— Въ конюшн.

— Ступай за нимъ и приведи его сюда.

— Слушаю, мось Шико.

И Горанфло ушелъ скорымъ шагомъ, удивляясь, что никто изъ стражей не пошелъ за нимъ.

— Теперь, сказалъ Шико: — оставь при себ двадцать человкъ стражей, а десятерыхъ съ Крильйономъ отправь…

— Куда?

— Къ герцогу анжуйскому.

— Зачмъ?

— Чтобъ его привели къ теб.

— Ко мн?..

— Да, а не то онъ опять убжитъ.

— Разв братъ мой?..

— Не спрашивай. Хорошіе ли совты я подавалъ теб?

— Отличные, mordieu!

— Ну, такъ посылай за братомъ.

Генрихъ приказалъ капитану Французской стражи немедленно привести къ нему въ Лувръ герцога анжуйскаго.

Крильйонъ, неотличавшійся привязанностью къ принцу, скоро удалился.

— А ты? спросилъ Генрихъ.

— Я жду Горанфло.

— Прійдешь въ Лувръ?

— Черезъ часъ.

— Такъ прощай.

— Съ Богомъ.

Генрихъ удалился со стражей.

Шико же пошелъ къ конюшнямъ и увидлъ Горанфло, вызжавшаго на своемъ Панюрж.

Бдный ораторъ былъ до того напуганъ, что мысль о бгств и не приходила ему на умъ.

— Скорй, скорй, сказалъ Гасконецъ, взявъ Панюржа подъ уздцы: — пойдемъ, насъ ждутъ.

Горанфло и не думалъ сопротивляться, онъ молча проливалъ слезы.

— Я говорилъ, что плохо кончится! ворчалъ онъ: — я говорилъ, что плохо кончится!..

Шико тянулъ Панюржа къ себ, пожимая плечами.

XVI.
Какъ Шико понялъ, отъ-чего у д’Эпернона ноги въ крови, а щеки блдны.

Когда король воротился въ Лувръ, друзья его спали сладкимъ, спокойнымъ сномъ.

Историческія событія имютъ странное свойство отражать свое величіе на предшествовавшія имъ обстоятельства.

Слдовательно, обративъ вниманіе на опасность, которой избгнулъ король, и на опасность, предстоявшую друзьямъ его, нельзя безъ участія видть короля, тихо входящаго въ спальню молодыхъ людей.

Генрихъ съ любовію смотрлъ на свжія лица юношей, но вдругъ лицо его нахмурилось.

Одна кровать была не занята. Д’Эпернона не было въ спальн.

— Онъ не вернулся еще, безразсудный! проговорилъ король:— а! несчастный! Онъ долженъ драться съ Бюсси, храбрйшимъ дворяниномъ въ цлой Франціи, и ни мало о томъ не заботится!

— И въ-самомъ-дл, странно! сказалъ Шико, слдовавшій за королемъ.

— Найдти его! насильно привести сюда! вскричалъ король.— Да призвать сюда Мирона, пускай онъ насильно усыпитъ безразсуднаго! Я хочу, чтобъ сонъ укрпилъ его, чтобъ онъ былъ въ состояніи сразиться съ Бюсси.

— Ваше величество, сказалъ одинъ изъ слугъ: — г. д’Эпернонъ самъ идетъ домой.

Д’Эпернонъ точно воротился. Узнавъ о возвращеніи короля, онъ тайкомъ пробирался въ общую спальню, надясь, что отсутствіе его не замчено.

Но его поджидали и доложили уже о немъ королю. Видя, что не было возможности избавиться выговора, онъ переступилъ черезъ порогъ и въ смущеніи подходилъ къ королю.

— А! это ты, несчастный! вскричалъ Генрихъ:— ступай сюда и посмотри на своихъ товарищей.

Д’Эпернонъ молча осмотрлся.

— Посмотри на своихъ товарищей, продолжалъ Генрихъ:— они благоразумны, они поняли всю важность предстоящаго поединка, а ты, несчастный, вмсто того, чтобъ помолиться и лечь спать, бгаешь по гостинницамъ и корчмамъ!.. Cordieu! Какъ ты блденъ! Что же будетъ завтра, если ты теперь уже едва стоишь на ногахъ?

Д’Эпернонъ былъ, въ-самомъ-дл, блденъ, такъ блденъ, что замчаніе короля заставило его покраснть.

— Ну, ладно, сказалъ Генрихъ: — ложись же скоре спать! Слышишь? И спи… непремнно спи! Хоть, я думаю, у тебя совсть не совсмъ чиста.

— У меня! вскричалъ д’Эпернонъ, обиженный словами короля.

— Ну, хорошо, хорошо. Ты забылъ, что вы деретесь на разсвт, а что въ это несчастное время года разсвтаетъ въ четыре часа? Теперь уже два часа, много ли теб осталось?

— Два часа отдыха подкрпятъ меня.

— Да будешь ли ты спать?

— Непремнно буду.

— А я думаю, что ты меня обманываешь.

— Отъ-чего?

— Отъ-того, что ты взволнованъ, ты думаешь о завтрашнемъ дн. Увы! ты правъ: потому-что этотъ завтрашній день уже наступилъ…

— Ваше величество, сказалъ д’Эпернонъ:— я непремнно засну, если только вы не будете мшать мн.

— Справедливое замчаніе, сказалъ Шико.

Д’Эпернонъ сталъ раздваться и улегся съ спокойствіемъ, показавшимся королю добрымъ признакомъ.

— Настоящій цезарь по храбрости! шепнулъ король Шико.

— Такой цезарь, отвчалъ Шико, почесываясь за ухомъ:— что я не узнаю его.

— Смотри, спитъ!.. право, спитъ!

Шико подошелъ къ постели. Ему не врилось, чтобъ спокойствіе духа д’Эпернона было такъ велико.

— Ого! произнесъ вдругъ Шико.

— Что такое? спросилъ король.

— Погляди-ка.

И Шико пальцемъ показалъ королю сапоги д’Эпернона.

— Кровь! проговорилъ король.

— Онъ купался въ крови!.. Экой храбрецъ!

— Ужь не раненъ ли онъ? спросилъ король съ безпокойствомъ.

— Гд ему!.. Онъ бы сказалъ. Впрочемъ, онъ, можетъ-быть, раненъ въ нятку, какъ Ахиллесъ.

— Посмотри, и полукафтанье его забрызгано кровью, посмотри рукавъ… Боже мой! Что съ нимъ случилось?

— Онъ, можетъ-быть, убилъ кого-нибудь, сказалъ Шико.

— Зачмъ?

— Чтобъ набить руку.

— Странно, сказалъ король.

Лицо Шико приняло серьзное выраженіе, но онъ не переставалъ почесываться за-ухомъ.

— Гм, гм!

— Ты молчишь? сказалъ король.

— Какое молчу! разв ты не слышалъ, какъ я сдлалъ гм, гм!

— Что же это значитъ?

— Очень-многое, отвчалъ Шико.

— Боже мой! проговорилъ Генрихъ: — что все это значитъ? Какая будущность ожидаетъ меня?.. По счастію, завтра…

— Сегодня, Генрихъ, — ты все забываешь.

— Да, правда.

— Что же, по счастію?

— По счастію сегодня я буду, наконецъ, спокоенъ.

— Отъ-чего?

— Отъ-того, что они убьютъ проклятыхъ Анжуйцевъ.

— Ты думаешь?

— Я въ томъ увренъ, они храбры.

— А разв Анжуйцы трусы?

— Нтъ, я этого не говорю, но посмотри, какъ мои друзья мощны!.. Посмотри, какая красивая, сильная, мускулистая рука у Шомберга.

— Посмотрлъ бы ты руку Антраг.

— Посмотри величественное лицо Келюса и открытое чело Можирона, гордое даже во сн. Съ такими качествами нельзя не восторжествовать. Одни молніи этихъ глазъ вполовину побждаютъ непріятеля.

— Любезный другъ, возразилъ Шико, печально покачавъ головою: — я знаю лица величественне, горде, взгляды страшне тхъ, на которыхъ ты надешься… Не-уже-ли ты на этомъ основываешь всю свою надежду?

— Нтъ… пойдемъ, я теб кое-что покажу.

— Куда идти?

— Ко мн въ кабинетъ.

— Не хочешь ли ты мн показать что-нибудь, общающее теб побду?

— Да.

— Такъ пойдемъ.

— Погоди!

И Генрихъ сдлалъ шагъ, чтобъ приблизиться къ молодымъ людямъ.

— Что ты хочешь длать?

— Я не хочу огорчать ихъ завтра или, лучше-сказать, сегодня, а потому сейчасъ прощусь съ ними.

Шико покачалъ головой.

— Прощайся, сказалъ онъ.

Выраженіе голоса его было такъ печально, что холодная дрожь пробжала по всмъ жиламъ короля, и слеза выступила на глазахъ его.

— Прощайте, друзья, проговорилъ король: — прощайте, добрые друзья мои.

Шико отворотился: онъ былъ глубоко тронутъ.

Но тотчасъ же глаза его, какъ-бы невольно, опять обратились на молодыхъ людей.

Генрихъ цаловалъ каждаго въ лобъ.

Блдный свтъ свчи изъ розоваго воска освщалъ эту сцену и отражался на драпировкахъ и лицахъ.

Шико не былъ суевренъ, но, когда онъ смотрлъ на Генриха, цаловавшаго въ лобъ Можирона, Келюса и Шомберга, ему казалось, что онъ видитъ отца, плачущаго надъ трупами дтей!

— Странно! сказалъ Шико: — я никогда не ощущалъ къ нимъ ничего подобнаго… бдныя дти!

Едва король удалился изъ комнаты, какъ д’Эпернонъ открылъ глаза.

Шико ушелъ вмст съ королемъ.

Д’Эпернонъ вскочилъ съ постели и сталъ тщательно вытирать кровь съ сапоговъ и платья.

Это занятіе навело мысли его на сцену въ Турнельской-Улиц.

— Господи! проговорилъ онъ: — у меня никогда не достало бы крови для насыщенія этого кровопійцы!

И онъ опять легъ.

Генрихъ провелъ Шико въ свой кабинетъ и тамъ открылъ ему ящикъ изъ чернаго дерева, обитый изнутри блымъ атласомъ.

— Посмотри, сказалъ онъ.

— Дв шпаги, отвчалъ Шико,— Что же дальше.

— Да, шпаги… но шпаги освященныя!

— Кмъ?

— Его святйшествомъ папой!.. Чтобъ достать этотъ ящикъ изъ Рима, четверо изъ посланныхъ моихъ умерли, затавъ двадцать лошадей, но все равно, шпаги у меня въ рукахъ!

— Колятся ли он? спросилъ Шико.

— Конечно, но это вздоръ… главное то, что он освящены.

— Знаю, знаю, по все-гаки не мшаетъ, чтобъ он были и остры.

— Еретикъ!

— Полно, Генрихъ, поговоримъ лучше о дл.

— Изволь, только торопись.

— Теб спать хочется?

— Нтъ, я хочу молиться.

— Въ такомъ случа, поговоримъ лучше о дл. Посылалъ ли ты за Анжуйцемъ?

— Да, онъ въ Лувр.

— Что ты намренъ длать съ нимъ?

— Я посажу его въ Бастилю.

— Это очень-умное распоряженіе. Только выбери темницу поглубже, понадежне. Хорошо было бы посадить его туда, гд нкогда сидлъ у тебя Сен-Поль, или туда, гд сидлъ д’Арманьякъ.

— О! не безпокойся.

— А я теб рекомендую магазинъ, гд можно достать отличнйшій черный бархатъ.

— Шико, ты забываешь, что онъ мн братъ.

— Правда, правда, вдь при двор по роднымъ носятъ фіолетовый трауръ, будешь ли ты говорить съ нимъ?

— Конечно, хоть бы для того, чтобъ, открывъ ему, что вс замыслы его мн извстны, лишить его всякой надежды.

— Гм!

— Что? Разв это не хорошо?

— Ничего, только я на твоемъ мст сократилъ бы свою рчь, а удвоилъ бы запоры у его темницы.

— Привести сюда герцога анжуйскаго! сказалъ Генрихъ.

— Какъ знаешь, сказалъ Шико, покачавъ головой:— а по моему разговоры излишни.

Минуту спустя, герцогъ вошелъ.

Онъ былъ блденъ и безоруженъ. Крильйонъ вошелъ за нимъ съ его шпагой въ рукахъ.

— Гд вы его нашли? спросилъ король Крильйопа, не обращая ни малйшаго вниманія на брата.

— Государь, его высочества не было тамъ, но нисколько минутъ спустя посл того, какъ мы вошли во дворецъ его, онъ воротился, и я арестовалъ его, безъ всякаго сопротивленія со стороны его высочества.

— Еще бы! презрительно сказалъ король.

Потомъ, обратившись къ принцу, онъ спросилъ:

— Гд вы были, герцогъ?

— Гд бы я ни былъ, ваше величество, отвчалъ герцогъ: — но вы во всякомъ случа можете быть уврены, что я заботился о васъ.

— Я такъ и думалъ, возразилъ Генрихъ: — и изъ вашего отвта вижу, что поступилъ очень-умно, позаботившись и объ васъ.

Франсуа спокойно и почтительно поклонился.

— Гд вы были? Говорите! сказалъ король, подойдя къ брату: — говорите, гд вы были, когда мы преслдовали вашихъ сообщниковъ?

— Моихъ сообщниковъ? спросилъ Франсуа.

— Да, вашихъ сообщниковъ! громко повторилъ король.

— Ваше величество, я вижу, что меня оклеветали.

— О! теперь вы не уйдете отъ меня!.. Я положу конецъ вашимъ преступленіямъ. Еще разъ вамъ не удалось овладть престоломъ!

— Ваше величество, успокойтесь, ради Бога!.. Я убжденъ, что меня оклеветали!

— Презрнный! вскричалъ Генрихъ III:— ты умрешь съ голода въ Бастильи!

— Жду приказаній вашего величества и готовъ повиноваться… хоть бы вы велли мн идти на смерть…

— Но гд же ты былъ, лицемръ?..

— Ваше величество, я заботился о безопасности и спокойствіи моего короля.

— О! коварный измнникъ… какая наглая дерзость! вскричалъ король.

— Не-уже-ли вы заботились о безопасности и спокойствіи вашего короля? небрежно спросилъ Шико: — разскажите, принцъ, какъ вы это длали?.. Это должно быть весьма-интересно.

— Ваше величество, я бы открылъ вамъ все съ перваго слова, еслибъ вы поступили со мною, какъ съ братомъ, но такъ-какъ вы приняли меня, какъ преступника, то я буду ждать, чтобъ событія оправдали меня.

Съ этими словами, онъ еще разъ и почтительне прежняго поклонился королю, потомъ, обратившись къ Крильйону, спросилъ:

— Кто изъ васъ, господа, проводитъ принца крови, роднаго брата королю, въ Бастилью?

Шико задумался: внезапная мысль поразила его.

— А! проговорилъ онъ:— мн кажется, что теперь я понимаю отъ-чего у д’Эпернона сапоги были въ крови и лицо такъ блдно.

XVII.
Утро поединка.

Ясно поднялось солнце надъ Парижемъ.

Никто изъ гражданъ не зналъ о готовившемся переворотъ, только дворяне, преданные королю, и дворяне, преданные Гизамъ, ожидали результата, чтобъ поспшить поздравить побдителя.

Король не сомкнулъ глазъ во всю ночь, онъ плакалъ и молился. Но, какъ человкъ храбрый и опытный, особенно въ поединкахъ, онъ въ три часа утра вышелъ изъ дворца вмст съ Шико, чтобъ оказать друзьямъ своимъ единственную услугу, которую онъ могъ имъ оказать.

Онъ пошелъ осмотрть мсто поединка.

Король, въ плать темнаго цвта, закутанный въ широкій плащъ, вооруженный шнагой и съ опущенною на глаза шляпою, шелъ по Сеет-Антуанской-Улиц. Не доходя трех-сотъ шаговъ до Бастильи, онъ увидлъ на конц Сен-Польской-Улицы толпу народа, и не желая быть узнаннымъ, поворотилъ въ Улицу-св.-Екатерины и оттуда къ турнельской оград.

Читатели, вроятно, догадались, что длала эта толпа: она считала убитыхъ въ прошлую ночь.

Король уклонился отъ толпы, и, слдовательно, не узналъ ничего о случившемся.

Шико, подслушавшій договоры молодыхъ людей за недлю до того, объяснилъ королю, какія мста противники должны были занимать.

Генрихъ смрялъ шагами все пространство, осмотрлъ деревья, разсчиталъ направленіе солнца и сказалъ:

— Положеніе Келюса будетъ очень-невыгодно, солнце будетъ свтить ему въ правый глазъ, между-тмъ, какъ Можиронъ будетъ весь въ тни. Дурное расположеніе. На счетъ Шомберга я не безпокоюсь: въ случа отступленія, онъ можетъ прислониться къ этому дереву… Ему хорошо, но Келюсъ, мой бдный Келизсъ!

И онъ грустно покачалъ головой.

— Мн жаль тебя, король! сказалъ Шико.— Полно, не горюй, чему быть, того не миновать!

Король поднялъ глаза къ небу и вздохнулъ.

— Прости ему, Господи! проговорилъ онъ: — онъ не вдаетъ, что говоритъ.

Шико пожалъ плечами.

— А д’Эпернонъ, продолжалъ король: — ахъ, какъ я несправедливъ! Объ немъ я совсмъ забылъ. Д’Эпернону будетъ хуже всхъ, потому-что противникомъ его Бюсси. Посмотри, мой добрый Шико, какъ положеніе д’Эпернона невыгодно: на-лво заборъ, направо дерево, сзади ровъ, а ему нужно будетъ отступать каждую минуту, потому-что Бюсси тигръ, левъ, змя, Бюсси — это живая шпага!

— Ба! возразилъ Шико:— за д’Эпернона я не боюсь.

— Напрасно, ему нтъ спасенія.

— Какъ бы не такъ! Онъ принялъ свои мры!

— Какъ такъ?

— Такъ, онъ и драться не будетъ, mordieu!

— Полно! Разв ты не видалъ его?

— Видлъ.

— Такъ что же?

— Отъ-того-то я и говорю, что онъ не будетъ драться.

— Твоя недоврчивость заслуживаетъ презрніе.

— Полно! я знаю своихъ братьевъ, Гасконцевъ… Но начинаетъ уже свтать, воротимся-ка лучше въ Лувръ.

— Не-уже-ли ты думаешь, что во время поединка я останусь въ Лувр?

— Останешься, ventre de biche’ потому-что, если тебя увидятъ здсь, такъ скажутъ, что либо ты помогъ своимъ друзьямъ какимъ-нибудь колдовствомъ, либо принесъ имъ несчастіе своимъ присутствіемъ.

— А какое мн дло до того, что скажутъ? Я до послдней минуты докажу имъ свою привязанность.

— Это очень-похвально: привязанность и признательность — добродтели, рдко встрчаемыя, но я не хочу, чтобъ ты оставилъ герцога анжуйскаго одного въ Лувр.

— Крильйонъ тамъ.

— Э! Крильйонъ буйволъ, носорогъ, кабанъ, все что есть въ мір храбрйшаго и свирпйшаго, но братъ твой змя, удавъ,— могущество его состоитъ не въ сил, а въ яд.

— Ты правъ, жаль, что я не веллъ отвести его въ Бастилью.

— Зачмъ ты не послушался меня!

— Да меня поразило его спокойствіе, увренность, съ которою онъ говоритъ объ оказанной мн услуг.

— Тмъ мене ты долженъ доврять ему. Пойдемъ домой, Генрихъ, пора.

Генрихъ послдовалъ совту Шико и, бросивъ послдній взглядъ на мсто поединка, пошелъ обратно къ Лувру.

Во дворц никто уже не спалъ, когда король воротился туда съ Гасконцемъ. Молодые люди давно уже проснулись и одвались.

Король пошелъ посмотрть, чмъ они были заняты.

Шомбергъ преспокойно одвался, Келюсъ мылъ глаза розовой водой, Можиронъ выпивалъ по-немногу сгаканъ испанскаго вина, д’Эпернонъ точилъ шпагу на бруск. Онъ съ намреніемъ занялъ самое видное мсто у двери.

— Не-уже-ли это не убждаетъ тебя въ томъ, что онъ мужественъ? спросилъ король шута, съ любовію смотря на д’Эпернона.

— Это убждаетъ меня только въ томъ, что шпага его заржавла и притупилась, отвчалъ Шико.

Д’Эпернонъ первый увидлъ Генриха и вскричалъ:

— Король!

Тогда, не смотря на намреніе не видться боле передъ поединкомъ съ своими друзьями, Генрихъ вошелъ къ нимъ въ комнату.

Мы уже сказали, что въ важныхъ случаяхъ, Геприхъ III умлъ искусно скрывать ощущенія, его волновавшія.

На спокойномъ, почти улыбающемся лиц его нельзя было прочитать и сотой доли того, что происходило въ душ его.

— Здравствуйте, господа! сказалъ онъ:— мн кажется, что вы въ добромъ расположеніи духа.

— Благодаря Бога, ваше величество, отвчалъ Келюсъ.

— Ты что-то задумчивъ, Можиронъ.

— Ваше величество, я ужасно суевренъ, а такъ-какъ въ прошедшую ночь мн приснились нехорошія вещи, то я придаю себ бодрости стаканомъ испанскаго вина.

— Другъ мой, сказалъ король: — не забудь, я повторяю слова Мирона, великаго ученаго,— не забудь, что сны происходятъ отъ различныхъ впечатлній прошедшаго дня, но не имютъ ни малйшаго вліянія на будущее, если на то нтъ воли Всевышняго.

— Отъ-того-то, ваше величество, сказалъ д’Эпернонъ: — я такъ спокоенъ. Мн снились ужасныя вещи, не смотря на то, я чувствую, что рука моя тверда и глазъ вренъ.

И онъ ударилъ наостреннымъ концомъ шпаги въ стну.

— Да, сказалъ Шико: — вамъ приснилось, что у васъ сапоги въ крови, это хорошій признакъ… онъ предсказываетъ врную побду.

— Друзья мои, сказалъ Генрихъ: — вы знаете, что защищаете нкоторымъ образомъ честь вашего короля, но не забывайте, что дло идетъ только о моей чести, а не безопасности. Въ прошлую ночь я такъ утвердилъ свой престолъ, что его нескоро сдвинутъ съ мста… Итакъ, думайте только о чести.

— Будьте спокойны, ваше величество, отвчалъ Келюсъ: — мы сами, можетъ-быть, лишимся жизни, но честь ваша будетъ спасена.

— Господа, продолжалъ король: — я нжно люблю и душевно уважаю васъ. Позвольте же мн дать вамъ добрый совтъ: откиньте всякую ложную храбрость: не умирая за меня, но восторжествовавъ, вы увеличите мою славу и мое могущество!

— О! я своему противнику недамъ пощады! вскричалъ д’Эпернонъ.

— Я ни за что не ручаюсь, сказалъ Келюсъ:— постараюсь — а тамъ, что Богъ дастъ!

— А я, сказалъ Можиронъ:— даю честное слово вашему величеству, что одинъ не умру. Если я погибну, такъ не спасется и мой противникъ.

— Вы деретесь на шпагахъ?

— И на кинжалахъ, замтилъ Шомбергъ.

Одна рука короля была спрятана на груди.

Быть-можетъ, эта рука и сердце, возл котораго она лежала, сообщали другъ-другу свои опасенія тайнымъ трепетомъ и ускореннымъ біеніемъ, но по наружности, Генрихъ III, спокойный, гордый, былъ истинный король, посылавшій своихъ воиновъ на войну, а не друзей на смерть.

— Генрихъ, король мой! шепнулъ ему Шико:— ты прекрасенъ, величественъ въ эту минуту.

Молодые дворяне были готовы, имъ оставалось только проститься съ королемъ.

— Вы дете верхомъ? спросилъ Генрихъ.

— Нтъ, ваше величество, отвчалъ Келюсъ:— мы пойдемъ пшкомъ… это разомнетъ насъ, придастъ боле гибкости членамъ.

— Правда, сынъ мой, сказалъ король.— Дай мн руку.

Келюсъ поклонился и поцаловалъ руку короля, прочіе послдовали его примру.

Д’Эпернонъ преклонилъ колни.

— Ваше величество, сказалъ онъ:— благословите мою шпагу.

— Нтъ, нтъ, д’Эпернонъ, сказалъ король:— отдай свою шпагу пажу. Я приготовилъ для тебя другую. Шико, принеси шпаги.

— Не принесу, отвчалъ Гасконецъ:— поручи это дло капитану своей стражи, я не что иное, какъ бдный шутъ, даже еретикъ: и благословеніе папы можетъ превратиться въ проклятіе, если шпаги побудутъ у меня въ рукахъ.

— Какія же это шпаги, ваше величество? спросилъ Шомбергъ, бросивъ искоса взглядъ на ящикъ, принесенный однимъ изъ слугъ.

— Изъ Италіи, сынъ мой, лезвее изъ Милана, посмотрите, какъ эфесы хорошо сработаны, у васъ всхъ, исключая Шомберга, такія нжныя руки, что васъ можно обезоружить однимъ ударомъ по пальцамъ.

— Благодаримъ, благодаримъ, ваше величество, вскричали въ одинъ голосъ молодые люди.

— Ступайте, пора! сказалъ король, не будучи боле въ состояніи скрывать своего волненія.

— Наше величество, спросилъ Келюсъ: — не пожалуете ли вы съ нами, чтобъ придать намъ бодрости?

— Нтъ, это неприлично, вдь вы деретесь безъ моего позволенія, даже безъ моего вдома: не должно придавать торжественности этому поединку, пусть вс думаютъ, что онъ не что иное, какъ слдствіе личной ссоры.

И Генрихъ простился съ ними, сдлавъ рукою истинно-величественный знакъ.

Когда они удалились, когда и слуги ихъ вышли за ршетку Лувра, король опустился на кресло, вскричавъ:

— О, Боже! Боже!..

— Я пойду смотрть поединокъ, сказалъ Шико:— не знаю отъ-чего, но мн кажется, что съ д’Эпернономъ приключится что-нибудь особенное.

— И ты оставляешь меня, Шико? произнесъ король жалобнымъ голосомъ.

— Да, возразилъ Шико: — если между ними кто-нибудь измнитъ долгу дворянина, я замню его, чтобъ поддержать честь моего короля!

— Иди, иди… сказалъ Генрихъ.

Едва король произнесъ эти слова, какъ Гасконецъ исчезъ съ быстротою молніи.

Тогда король удалился къ себ въ комнату, веллъ закрыть ставни, приказалъ хранить глубочайшее молчаніе въ Лувр и сказалъ только Крильйону, своему повренному:

— Если мы побдимъ, Крильйонъ, доложи мн о томъ, еслижь, напротивъ, мы будемъ побждены, стукни три раза въ мою дверь.

— Стукну, ваше величество, невольно повторилъ Крильйонъ, печально покачавъ головой.

XVIII.
Друзья Бюсси.

Друзья герцога анжуйскаго такъ же спокойно проспали ночь, какъ друзья короля.

Посл добраго ужина, къ которому они собрались но собственному договору, а не по совту своего начальника, незаботившагося о своихъ любимцахъ съ попечительностью короля, они легли спать у Антраге, домъ котораго былъ назначенъ сборнымъ мстомъ, находясь ближе другихъ къ мсту поединка.

Оруженосецъ Риберака, отличный охотникъ и искусный оружейный мастеръ, цлую ночь чистилъ и приправлялъ оружіе. На него же было возложено разбудить молодыхъ людей на разсвт, что онъ обыкновенно длывалъ, когда они собирались на охоту, на какой-нибудь праздникъ или на поединокъ.

Передъ ужиномъ, Антраге побывалъ въ Сен-Дениской-Улиц у молоденькой купчихи, которую онъ обожалъ и которая въ цломъ околодк слыла красавицей. Риберакъ написалъ письмо къ матери. Ливаро написалъ духовную.

Ровно въ три часа, то-есть, въ то время, когда друзья короля только-что просыпались, они уже были на ногахъ и въ полномъ вооруженіи. Они надли красные чулки и панталоны, чтобъ противники не видли ихъ крови, срыя шелковыя полукафтанья въ натяжку, чтобъ ни одна складка не помшала имъ свободно дйствовать, башмаки безъ каблуковъ, чтобъ плотне, тверже стоять. Пажи несли за ними шпаги, чтобъ никакая тяжесть не утомила ихъ о не уменьшила гибкости членовъ.

Погода была прелестная: солнце золотило верхушки кровель, на которыхъ искрилась ночная роса. Нжное, пріятное благоуханіе распространялось изъ садовъ. Мостовая была суха, воздухъ довольно-холодный.

Передъ выходомъ изъ дома, молодые люди послали за Бюсси во дворецъ герцога анжуйскаго.

Имъ отвчали, что Бюсси вышелъ въ десять часовъ вечера и не возвращался.

Посланный освдомился, одинъ ли онъ вышелъ, и узналъ, что съ нимъ былъ Реми.

Впрочемъ, слуги графа привыкли къ подобнымъ отлучкамъ и нимало не безпокоились, тмъ боле, что всмъ было извстно мужество, сила и ловкость Бюсси.

— Господа, сказалъ Антраге своимъ пріятелямъ:— разв вы забыли, что король послалъ графа де-Монсоро въ компьенскій лсъ, и что обер-егермейстеръ ухалъ вчера?

— Нтъ, не забыли, отвчали молодые люди.

— Такъ пока обер-егермейстеръ выгоняетъ оленя, Бюсси охотится за его ланью. Не безпокойтесь за него: онъ возл самаго мста поединка и будетъ тамъ прежде насъ.

— Да, сказалъ Ливаро: — онъ будетъ тамъ, но усталый, утомленный.

Антраге пожалъ плечами.

— Разв Бюсси устаетъ когда-нибудь? возразилъ онъ.— Пойдемте, пойдемте, господа, мы можемъ заидти за нимъ.

Молодые люди вышли изъ дому.

Въ это самое время, Генрихъ раздавалъ противникамъ ихъ шпаги, итакъ, Анжуйцы предупредили миньйоновъ десятью минутами.

Улицы были пусты. Крестьяне, съзжавшіеся изъ окрестностей съ молокомъ и зеленью, и дремавшіе въ своихъ повозкахъ или на мулахъ, внезапно встрепенувшись, съ удивленіемъ глядли вслдъ за молодыми людьми.

Ни одной угрозы не произнесли послдніе, кто идетъ на ршительной, отчаянный, жестокій, смертный бои, тотъ смяться не можетъ. Подобная минута такъ торжественна, что заставитъ задуматься самаго веселаго, самаго беззаботнаго человка.

Выйдя въ Улицу-св.-Екатерины, вс трое обратили взоръ на маленькій домикъ обер-егермейстера съ улыбкой, свидтельствовавшей о томъ, что ихъ занимала одна и та же мысль.

— Оттуда все будетъ видно, сказалъ Антраге:— и я увренъ, что бдная Діана не разъ подойдетъ къ окну.

— Это что значитъ? сказалъ Риберакъ.

— Что такое?

— Окно открыто…

— Да… и къ-чему эта лстница, приставленная къ балкону, когда въ дом есть двери?

— Странно, сказалъ Антраге.

Они скорыми шагами пошли къ дому, съ тайнымъ предчувствіемъ чего-то важнаго.

— Посмотрите, посмотрите, сказалъ Ливаро:— прозжающіе крестьяне становятся на свои повозки и заглядываютъ въ окна.

Молодые люди остановились подъ балкономъ.

Тамъ же стоялъ крестьянинъ, пришедшій прежде ихъ.

— Эй! владтель имнія графа де-Монсоро, вскричалъ Антраге: — мы ждемъ васъ! Торопитесь, намъ не хочется опоздать на поединокъ.

Отвта не было.

Они подождали, но тщетно.

— Никто не отвчаетъ, сказалъ Риберакъ:— но на кой чортъ эта лстница?

— Эй, ты! что ты здсь длаешь? спросилъ Диваро крестьянина:— ты поставилъ лстницу?

— Боже меня сохрани, честные господа! отвчалъ онъ.

— А что? спросилъ Антраге.

— Да извольте взглянуть на верхъ.

Вс трое подняли головы.

— Кровь! вскричалъ Риберакъ.

— Да, кровь, отвчалъ крестьянинъ:— и даже очень черная кровь.

— Дверь выломана, замтилъ въ то же время пажъ Антраге.

Антраге бросилъ взглядъ на дверь и, ухватившись за лстницу, въ одну секунду очутился на балкон.

Онъ заглянулъ въ комнату, поблднлъ и едва удержался на лстниц.

— Что тамъ? спросили товарищи его.

Страшный крикъ вырвался изъ груди его.

Ливаро пошелъ за нимъ.

— Боже мой! Трупы, кровь, убійство! вскричалъ онъ.

Риберакъ остался внизу, чтобъ въ случа надобности подать помощь своимъ друзьямъ.

Въ то же время, крестьянинъ своими восклицаніями останавливалъ всхъ прохожихъ.

На всемъ въ комнатъ были видны слды страшнаго кровопролитія прошедшей ночи. Полъ былъ весь облитъ кровію. Обои были разсчены шпагами, стны пробиты пулями. Разбитая и окровавленная мебель валялась между трупами.

— О, Реми! бдный Реми! вскричалъ внезапно Антраге.

— Убитъ? спросилъ Ливаро.

— Холоденъ, какъ ледъ.

— Да тутъ сражался цлый полкъ! вскричалъ Ливаро.

Онъ замтилъ отворенную дверь и по слдамъ крови дошелъ до лстницы.

Дворъ былъ пустъ.

Антраге пошелъ по другому слду черезъ сосднюю комнату и дошелъ до окна.

Молодой человкъ выглянулъ въ окно.

На остріяхъ желзной ршетки вислъ обезображенный трунъ Бюсси.

Не крикъ, но страшный вопль вырвался изъ груди Антраге. Ливаро прибжалъ.

— Посмотри! сказалъ Антраге: — посмотри!

— Бюсси! убитъ, выброшенъ изъ окна!.. Риберакъ, сюда, сюда! Ливаро бросился къ лстниц, встртилъ Риберака, схватилъ его за руку и повелъ за собою.

Они прошли за ршетку.

— Это онъ, точно онъ! вскричалъ Ливаро.

— Рука его изрублена, сказалъ Риберакъ.

— Дв пули въ груди.

— Онъ покрытъ ранами.

— А, бдный Бюсси! кричалъ Антраге:— мшеніе! мщеніе!.. Оглянувшись, Ливаро наткнулся на другой трупъ.

— Монсоро! вскричалъ онъ.

— Какъ! и Монсоро?

— Да, и Монсоро, израненный и съ разбитой головой!

— Вс друзья наши убиты, стало-быть!..

— А жена его, жена его! кричалъ Антраге:— Діана, графиня!.. Никто не отвчалъ: только слышался глухой ропотъ толпы, собиравшейся около дома.

— Бюсси, бдный Бюсси! кричалъ Риберакъ съ отчаяніемъ.

— Да, сказалъ Антраге: — они нарочно убили самаго опаснаго своего соперника!

— Это низость! Это подлость!

— Пойдемте жаловаться къ герцогу!

— Нтъ, сказалъ Антраге: — намъ самимъ слдуетъ отмстить за него!

Онъ поспшно сошелъ къ ршетк.

— Друзья, сказалъ онъ съ чувствомъ:— взгляните на благороднйшее лицо храбрйшаго изъ людей, посмотрите на чистую кровь его… и послдуемъ его примру: онъ никому не поручалъ мстить за себя… Бюсси! Бюсси! мы будемъ достойны твоей дружбы… мы отмстимъ за тебя!

Съ этими словами, онъ снялъ шляпу и поцаловалъ Бюсси, потомъ, обнаживъ шпагу, обмакнулъ конецъ ея въ кровь друга.

— Бюсси, сказалъ онъ торжественнымъ голосомъ:— клянусь надъ твоимъ трупомъ, что только кровь враговъ твоихъ смоетъ со шпаги моей эту кровь!

— Бюсси! вскричали Ливаро и Риберакъ:— клянемся убить или умереть!

— Господа, сказалъ Антраге, опуская шпагу въ ножны: — мы будемъ драться на смерть, безъ пощады, безъ милосердія, не правда ли?

Молодые люди протянули руки надъ трупомъ.

— Безъ пощады, безъ милосердія, повторили они.

— Но, замтилъ Ливаро:— теперь мы будемъ трое противъ четырехъ.

— Да, но у насъ на совсти не будетъ убійства, сказалъ Антраге:— Господь подкрпитъ невинныхъ! Прощай, Бюсси!

— Прощай, Бюсси! повторили другіе.

И съ ужасомъ въ душ и блдностью на лиц вышли вс трое изъ проклятаго дома.

Видъ трупа внушилъ имъ глубокое, необъятное отчаяніе, укрпляющее силы человка, онъ внушилъ имъ великодушное негодованіе, возвышающее душу человка.

Въ четверть часа, толпа увеличилась до такой степени, что они съ трудомъ пробрались черезъ нее.

Противники уже ждали ихъ на мст поединка: одни сидли на каменьяхъ, другіе прохаживались.

Анжуйцы прибыли почти бгомъ: такъ имъ было стыдно, что они заставили ждать себя.

У каждаго изъ миньйоновъ было по оруженосцу.

Шпаги ихъ лежали на земл.

— Господа, сказалъ Келіосъ, идя на встрчу тремъ друзьямъ: — мы имли счастіе прійдги прежде васъ.

— Простите, господа, отвчалъ Антраге:— мы прибыли бы прежде васъ, еслибъ насъ не задержалъ одинъ изъ нашихъ друзей.

— Мось де-Бюсси! сказалъ д’Эпернонъ:— точно, я не вижу его. Кажется, онъ немножко заспался.

— Мы ждали, сказалъ Шомбергъ: — такъ можемъ еще подождать.

— Графъ де-Бюсси не прійдетъ, сказалъ Антраге.

Изумленіе выразилось на всхъ лицахъ.

Только одинъ д’Эпернонъ продолжалъ улыбаться.

— Не прійдетъ! сказалъ онъ: — а! храбрый Бюсси, видно, струсилъ?

— Не можетъ быть! вскричалъ Келюсъ.

— Благодарю васъ, г. де-Келюсъ, сказалъ Ливаро,

— Да отъ-чего же онъ не прійдетъ? спросилъ Можиронъ.

— Онъ умеръ, отвчалъ Антраге.

— Умеръ! вскричали миньйоны.

Д’Эпернонъ не сказалъ ни слова, но слегка поблднлъ.

— Умеръ подъ ножами убійцъ! прибавилъ Антраге.— Разв вы не знали этого?

— Нтъ, отвчалъ Келюсъ.— Почему же намъ знать?

— Не отговорка ли это? спросилъ д’Эпернонъ.

Антраге обнажилъ шпагу и сказалъ:

— Вотъ кровь его!

— Убитъ! вскричали трое миньйоновъ.— Графъ де-Бюсси убитъ!

Д’Эпернонъ продолжалъ недоврчиво покачивать головой.

— Эта кровь требуетъ мщенія! сказалъ Риберакъ:— слышите ли, господа?

— А! вскричалъ Шомбергъ:— да вы, кажется, намекаете на насъ?

— Еще бы! отвчалъ Антраге.

— Что это значитъ? вскричалъ Келюсъ.

— ‘Развдай, кому преступленіе могло принести пользу’, говорятъ законники, — отвчалъ Ливаро.

— Господа! объяснитесь напрямки, безъ обиняковъ! вскричалъ Можиронъ громовымъ голосомъ.

— Съ этого мы и намрены начать, господа, сказалъ Риберакъ: — а потомъ уже приступить къ поединку.

— Зачмъ терять напрасно слова? сказалъ д’Эпернонъ, схвативъ съ земли свою шпагу: — приступимъ лучше прямо къ длу.

— Потише, потише, господинъ Гасконецъ, сказалъ Ливаро:— вы были гораздо-смирне, когда насъ было четверо противъ васъ четверыхъ.

— Да разв мы виноваты въ томъ, что васъ теперь только трое? возразилъ д’Эпернонъ.

— Да, вы виноваты! вскричалъ Антраге:— Бюсси умеръ, потому-что на земл онъ былъ вамъ страшне, нежели въ земл, у него отскли руку, чтобъ эта рука не могла боле держать меча, ему на вки закрыли глаза, чтобъ потушить огонь ихъ, ослплявшій васъ!.. Понимаете ли вы теперь? Ясно ли?

Шомбергъ, Можиронъ и д’Эпернонъ закричали отъ ярости.

— Довольно, довольно, господа! вскричалъ Келюсъ.— Удалитесь, г. д’Эпернонъ, вашего противника нтъ, а потому вы не имете права принимать участія въ нашемъ дл. Порядокъ поединка остается прежній и вы увидите, господа, желали ли мы воспользоваться несчастіемъ, огорчающимъ насъ не мене васъ. Пойдемте, господа! вскричалъ молодой человкъ, отбросивъ назадъ шляпу и схвативъ шпагу: — мы будемъ драться подъ открытымъ небомъ, предъ лицомъ Всевышняго и вы увидите, способны ли мы на убійство! Мсто! мсто!

— Я не любилъ васъ, а теперь ненавижу, презираю! вскричалъ Шомбергъ,

— За часъ передъ этимъ, возразилъ Антраге:— я собирался только убить васъ, а теперь я васъ изувчу, изрублю. По мстамъ, господа, по мстамъ!

— Въ полукафтаньяхъ или нтъ? спросилъ Шомбергъ.

— Безъ полукафтаньевъ, вскричалъ Антраге: — съ обнаженной грудью!

Молодые люди сбросили полукафтанья и обнажили груди.

— Ахъ, сказалъ Келюсъ раздваясь:— я потерялъ свой кинжалъ… онъ, вроятно, выпалъ дорогой.

— Не оставили ли вы его у г-на де-Монсоро, въ чьей-нибудь груди, откуда вы уже не имли смлости вытащить его? спросилъ Антраге.

Келюсъ съ яростію бросился на Антраге.

— Стойте, г-нъ д’Антраге! вскричалъ Шико, подоспвшій въ это время на мсто поединка:— у него нтъ кинжала!

— Тмъ хуже для него, возразилъ Антраге: — я въ этомъ не виноватъ.

И, схвативъ въ лвую руку киижалъ, а въ правую шпагу, онъ бросился на Келюса.

XIX.
Поединокъ.

Мсто поединка было, какъ мы уже сказали, оснено нсколькими деревьями.

Днемъ сюда приходили играть дти, ночью здсь спали пьяницы и воры.

Рогатки, поставленныя продавцами лошадей, отдляли отъ этого мста толпу, которая, подобно потоку, всегда стремится по одному направленію.

Притомъ же, было еще слишкомъ-рано, и съзжавшихся крестьянъ привлекала толпа, собравшаяся у окровавленнаго дома Монсоро.

Шико слъ передъ лакеями и пажами на рогатк.

Онъ не любилъ Анжуйцевъ, ненавидлъ миньйоновъ, но и т и другіе были храбрые молодые люди, въ жилахъ ихъ текла благородная кровь.

Д’Эпернонъ не хотлъ уступить съ разу.

— Какъ! вскричалъ онъ: — вы боитесь меня?

— Не болтайте вздора! отвчалъ Антраге.

— Я не уступлю своего права! возразилъ д’Эпернонъ.

— Прочь съ дороги! закричалъ Риберакъ съ досадой.

Д’Эпернонъ гордо закинулъ голову и отступилъ.

— Пожалуйте сюда, сказалъ Шико:— цвтъ французскаго дворянства! пожалуйте сюда, храбрый юноша, а не то опять запачкаете башмачки въ крови!

— Что ты говоришь, дуракъ?

— Я говорю, что сейчасъ земля обагрится кровію, и ты опять замараешь ноги, какъ въ прошлую ночь, отвчалъ Шико, насупивъ брови.

Д’Эпернонъ страшно поблднлъ. Слова Шико поразили его въ самое сердце и сбавили спси.

Онъ слъ въ десяти шагахъ отъ Шико, не смя взглянуть на него.

Риберакъ и Шомбергъ поклонились другъ-другу, слдуя принятому обычаю.

Келюсъ и Антраге, за минуту уже ставшіе въ позицію, ступили шагъ впередъ.

Можиронъ и Ливаро, прислонившись каждый къ рогатк, смотрли другъ на друга, ставъ въ позицію.

Пять часовъ пробило на сеи-польской башн, когда начался поеднокъ.

Бшенство выражалось на лицахъ противниковъ, но сжатыя губы, страшная блдность, невольная дрожь рукъ доказывали, что благоразуміе побждало бшенство, и что они разсчитывали каждое движеніе.

Въ-продолженіе нсколькихъ минутъ, слышался только странный шорохъ отъ легкаго тренія однхъ шпагъ о другія. Ни одинъ ударъ не былъ еще нанесенъ.

Риберакъ, какъ-бы испытавъ искусство своего противника, отступилъ и на минуту опустилъ руку.

Шомбергъ съ быстротою наскочилъ на него и нанесъ ему ударъ.

То была первая молнія, сверкнувшая изъ тучъ.

Риберакъ поблднлъ и кровь хлынула изъ плеча его, онъ отскочилъ въ сторону, чтобъ взглянуть на свою рану.

Шомбергъ хотлъ воспользоваться этимъ случаемъ и нанести ему второй ударъ, но Риберакъ отразилъ его и поразилъ въ бокъ.

Оба были ранены.

— Теперь отдохнемте минуту, если вамъ угодно, сказалъ Риберакъ.

Между-тмъ, Келюсъ и Антраге боле и боле разгорячались, но положеніе Келюса было-гораздо невыгодне, потому-что у него не было кинжала, онъ долженъ былъ отражать удары лвой рукой, а такъ-какъ она была обнажена, то за каждое уклоненіе онъ поплачивался раной. Не будучи опасно ранена, лвая рука его была, однакожь, вся въ крови.

Антраге же, понимая все свое преимущество, дйствовалъ съ удивительною ловкостью. Три удара его были такъ искусно нанесены, что кровь показалась на груди Келюса изъ трехъ ранъ.

Но посл каждаго удара Келюсъ говорилъ:

— Ничего.

Ливаро и Можиронъ по-прежнему только наблюдали другъ за другомъ.

Что же касается до Риберака, то, чувствуя, что съ потерею крови начинаетъ терять силы, онъ съ яростію бросился на Шомберга.

Риберакъ ранилъ своего противника въ шею, шпага же послдняго вонзилась ему въ грудь.

Риберакъ, пораженный смертельно, поднесъ лвую руку къ груди.

Шомбергъ воспользовался этимъ обстоятельствомъ, и нанесъ ему еще рану.

Но въ это самое мгновеніе Риберакъ усплъ схватить своего противника за руку, притащилъ его къ себ и вонзилъ ему въ грудь кинжалъ, по самую рукоятку.

Шомбергъ страшно вскрикнулъ и упалъ на спину, вмст съ Риберакомъ.

Увидвъ, что другъ его упалъ, Ливаро отступилъ съ живостію, и подоспвъ на помощь- къ Рибераку, боровшемуся съ Шомбергомъ, вырвалъ конецъ шпаги изъ груди его.

Едва усплъ онъ это исполнить, какъ Можиронъ догналъ его. Ливаро долженъ былъ защищаться: положеніе его было невыгодно, солнце свтило ему прямо въ глаза.

Секунду спустя, Можиронъ размозжилъ голову Ливаро, послдній выронилъ изъ рукъ шпагу и упалъ на колни. Можиронъ нанесъ ему еще ударъ, и Ливаро упалъ замертво. Д’Эпернонъ громко вскрикнулъ.

У Антраге остались два противника: Келюсъ и Можиронъ. Келюсъ былъ весь въ крови, но раны его были не опасны.

У Можирона было нсколько царапинъ.

Антраге понялъ опасность, онъ не получилъ еще ни одной раны, но началъ уже уставать, отдыха ему нельзя было просить у противника раненнаго, ожесточеннаго. Ловкимъ ударомъ отклонилъ онъ шпагу Келюса и поспшно перескочилъ за рогатку.

Келюсъ бросился за нимъ, но шпага его ударила въ дерево рогатки.

Въ то же мгновеніе Можиронъ напалъ на Антраге съ боку. Антраге повернулся. Келюсъ воспользовался этой секундой и пролзъ подъ рогатку.

— Онъ погибъ! вскричалъ Шико.

— Да здравствуетъ король! вскричалъ д’Эпернонъ:— смле, господа, смле!

— Замолчите, сказалъ Антраге: — не оскорбляйте человка, который будетъ драться до послдней капли крови.

— И другаго, въ которомъ сохранилась еще искра жизни.

И неожиданно поднялся Ливаро… страшный, окровавленный! Собравъ послднія силы, онъ ударилъ Можирона кинжаломъ въ спину.

— Іисусе! вскричалъ Можиргнъ, повалившись на-земь: — я погибъ!..

Ливаро опять упалъ… Гнвъ и послдній поступокъ истощили силы его.

— Мось де-Келюсъ, сказалъ Антраге, опустивъ шпагу: — вы храбрый, благородный дворянинъ: сдайтесь, и я дарую вамъ жизнь.

— Зачмъ мн сдаваться? сказалъ Келюсъ: — я еще твердъ на ногахъ.

— Да, но вы изранены, а у меня нтъ и царапины.

— Да здравствуетъ король! вскричалъ Келюсъ:— пока я въ силахъ держать шпагу, не сдамся!

И онъ бросился на Антраге, успвшаго, однакожь, не смотря на нечаянное нападеніе, защититься.

— Такъ я же отниму у васъ шпагу! вскричалъ Антраге, схвативъ шпагу Келюса.

Онъ такъ ловко повернулъ ее, что Келюсъ невольно выпустилъ ее изъ рукъ.

Антраге порзалъ себ палецъ на лвой руки.

— О! заревлъ Келюсъ: — шпагу! шпагу!

И съ проворствомъ тигра кинувшись на Антраге, онъ сдавилъ его въ своихъ объятіяхъ.

Антраге высвободилъ руки, и шпагой и кинжаломъ сталъ поражать своего врага, съ каждымъ ударомъ брызгала кровь Келюса, но онъ все крпче и крпче сжималъ Антраге, восклицая посл каждаго удара:

— Да здравствуетъ король!

Наконецъ, ему удалось удержать разившую его руку, и онъ какъ змя обвилъ и сдавилъ своего противника.

Антраге задыхался… покачнулся и упалъ.

Но, падая, онъ самъ обхватилъ несчастнаго Келюса и увлекъ его съ собою.

— Да здравствуетъ король! произнесъ послдній задыхающимся голосомъ.

Антраге отпустилъ его, схватилъ кинжалъ и нанесъ ему послдній ударъ въ грудь.

— Доволенъ ли ты теперь? спросилъ онъ.

— Да здравств… проговорилъ Келюсъ, закрывъ глаза.

Этимъ все кончилось.

Наступило страшное, могильное молчаніе.

Антраге всталъ. Онъ былъ весь въ крови, но въ крови своего противника. У него же была только царапина на рук.

Д’Эпернонъ въ невыразимомъ ужас перекрестился и пустился бжать, какъ-бы преслдуемый привидніемъ.

Антраге бросилъ грустный взглядъ на поле битвы, на мертвыхъ и умирающихъ, на друзей и враговъ.

Шико подбжалъ и поднялъ Келюса, истекавшаго кровію изъ девятнадцати ранъ.

Движеніе воротило его на минуту къ жизни.

Онъ открылъ глаза.

— Антраге, сказалъ онъ: — клянусь вамъ честію, что я невиненъ въ смерти Бюсс.

— О, врю, врю! отвчалъ Антраге съ чувствомъ: — врю.

— Бгите, проговорилъ Келюсъ: — бгите! король никогда не проститъ вамъ!

— А я не оставлю васъ, отвчалъ Антраге: — хоть бы отсюда мн пришлось идти прямо на эшафотъ.

— Спасайтесь, молодой человкъ, сказалъ Щикб:— вы уже спаслись чудомъ, а потому не ждите втораго въ одинъ и тотъ же день. Спасайтесь!..

Антраге подошелъ къ Рибераку, еще дышавшему.

— Ну, что? спросилъ онъ.

— Мы одержали побду, отвчалъ Антраге тихимъ голосомъ изъ уваженія къ Келюсу.

— Благодарю, сказалъ Риберакъ.— Спасайся.

И онъ упалъ безъ чувствъ.

Антраге поднялъ сперва свою шпагу, которую уронилъ въ борьб, потомъ шпаги Келюса, Шомберга и Можирона.

— Убейте меня, сказалъ Келюсъ:— или оставьте мн мою шпагу.

— Вотъ она, графъ, отвчалъ Антраге, подавая ему шпагу и почтительно поклонившись.

Слезы блеснули на глазахъ раненнаго.

— Мы могли быть друзьями, проговорилъ онъ.

Антраге подалъ ему руку.

— Ладно, ладно! сказалъ Шико: — все это очень-красиво и благородно, но бги, Антраге! Ты достоинъ того, чтобъ жить!

— А мои товарищи? спросилъ молодой человкъ.

— Я позабочусь объ нихъ, какъ и о друзьяхъ короля.

Антраге закутался въ плащъ, чтобъ не видно было крови, которою онъ былъ покрытъ, и приказавъ пажамъ и слугамъ позаботиться объ убитыхъ и раненныхъ, исчезъ за угломъ Сент-Антуанской-Улицы.

XX.
Заключеніе.

Король, блдный отъ внутренняго волненія, трепещущій всми членами при малйшемъ шум, прохаживался взадъ и впередъ по оружейной зал, разсчитывая всевозможныя случайности поединка и время продолженія его.

— Теперь, говорилъ онъ сначала: — они входятъ въ Сент-Антуанскую-Улицу. Они вступили на мсто поединка. Стали въ позицію. Бой начался…

И съ послдними словами бдный король, дрожа всмъ тломъ, сталъ молиться.

Но только языкъ произносилъ слова молитвы… въ сердц толпились совсмъ другія ощущенія.

Нсколько секундъ спустя, Генрихъ III всталъ.

— Лишь бы Келюсъ не забылъ удара, который я ему показалъ, сказалъ онъ. Шомбергъ — человкъ хладнокровный… онъ убьетъ Риберака. Можиронъ скоро избавится отъ Ливаро. Но д’Эпернонъ! о, ему нтъ спасенія. По счастію, я люблю его мене другихъ. Но вотъ несчастіе! Убивъ д’Эпернона, Бюсси подоспетъ на помощь къ своимъ товарищамъ. Ахъ! мой бдный Келюсъ! мой бдный Шомбергъ! мой бдный Можиронъ!

— Ваше величество, сказалъ Крильйонъ за дверью.

— Что? вскричалъ король вздрогнувъ.

— Я не принесъ еще никакого извстія о поединк, но герцогъ анжуйскій желаетъ переговорить съ вашимъ величествомъ.

— Зачмъ? отвчалъ король, не отворяя двери.

— Онъ говоритъ, что наступила минута объявить, какую услугу онъ оказалъ вашему величеству и что объясненіе его уменьшитъ безпокойство, волнующее васъ въ настоящую минуту.

— Хорошо, сказалъ король.

Въ то самое мгновеніе, когда Крильйонъ отошелъ отъ двери, на лстниц послышались скорые шаги, и чей-то голосъ сказалъ капитану:

— Я желаю видть короля, мн необходимо нужно переговорить съ его величествомъ.

Король узналъ этотъ голосъ и поспшно отворилъ дверь.

— Ступай сюда, Сен-Люкъ, ступай сюда! сказалъ онъ.— Что случилось? Что съ тобою, Боже мой! Они убиты!..

Сен-Люкъ, безъ шляпы, безъ шпаги, блдный, обрызганный кровію, вбжалъ въ комнату короля.

— Ваше величество! вскричалъ онъ, упавъ на колни передъ королемъ:— мщеніе! Я пришелъ просить отмщенія!

— Но что случилось, мой бдный Сен-Люкъ, спросилъ король: — говори, что причиной твоего отчаянія?

— Ваше величество, одинъ изъ благороднйшихъ вашихъ подданныхъ… изъ храбрйшихъ воиновъ…

Сен-Люкъ не могъ договорить.

— Что? спросилъ Крильйонъ, также пользовавшійся послднимъ названіемъ.

— Былъ убитъ въ прошлую ночь… убитъ низкимъ, измнническимъ образомъ! вскричалъ Сен-Люкъ.

Король, занятый только одною мыслію, успокоился. Онъ понялъ, что дло не касалось друзей его, которыхъ видлъ въ то же утро.

— Убитъ! измнническимъ образомъ убитъ въ прошлую ночь? повторилъ король: — о комъ говоришь ты, Сен-Люкъ?

— Ваше величество, я знаю, что вы не любили его, продолжалъ Сен-Люкъ:— но клянусь вамъ, онъ былъ вамъ вренъ и въ случа нужды пролилъ бы всю кровь свою за ваше величество, еслибъ я не былъ твердо убжденъ въ томъ, что говорю, то не былъ бы его другомъ!

— А! произнесъ король, начинавшій понимать.

И лучъ надежды озарилъ его.

— Мщенія, ваше величество, мщенія за графа де-Бюсси! вскричалъ Сен-Люкъ:— мщенія!

— За графа де-Бюсси? повторилъ король, ударяя на каждомъ словъ.

— Да, за графа де-Бюсси, павшаго въ прошлую ночь подъ ударами двадцати убіицъ!.. Они знали, съ кмъ будутъ имть дло… Бюсси убилъ четырнадцать человкъ!..

— Бюсси убитъ! повторилъ король.

— Убитъ, ваше величество.

— Слдовательно, онъ сегодня не принимаетъ участія въ поединк! вскричалъ король, не будучи въ силахъ противиться невольному влеченію сердца.

Сен-Люкъ бросилъ на Генриха взглядъ, заставившій его опустить глаза. Король отвернулся въ смущеніи и увидлъ Крильйона, ожидавшаго его приказаній.

Онъ приказалъ ему привести герцога анжуйскаго.

— Нтъ, ваше величество, отвчалъ Сен-Люкъ строгимъ голосомъ: — Бюсси нтъ на поединк, отъ-того-то я и пришелъ просить у вашего величества мщенія или, лучше сказать, правосудія!.. Я люблю, уважаю своего короля и, въ особенности, люблю честь его… а потому говорю, что тотъ, кто подкупилъ убійцъ, оказалъ дурную услугу вашему величеству.

На порог явился неподвиженъ и мраченъ, какъ бронзовая статуя, герцогъ анжуйскій.

Слова Сен-Люка объяснили королю все дло: они напомнили ему объ услуг, будто-бы оказанной ему герцогомъ.

Генрихъ пристально взглянулъ на Франсуа: послдній сдлалъ едва замтное, утвердительное движеніе головою.

— Знаете ли, что вс скажутъ теперь? вскричалъ Сен-Люкъ.— Скажутъ, что если друзья ваши остались побдителями, такъ только потому-что вы приказали зарзать графа де-Бюсси!

— А кто осмлится это сказать? спросилъ король.

— Pardieu! вс, отвчалъ Крильйонъ съ свойственнымъ ему прямодушіемъ.

— Никто не скажетъ этого, никто! возразилъ король, обезпокоенный и пораженный мнніемъ храбрйшаго и честнйшаго изъ преданныхъ ему людей:— никто этого не скажетъ, потому-что вы назовете мн убійцу.

Сен-Люкъ услышалъ за собою шорохъ.

Онъ оглянулся и увидалъ герцога анжуйскаго, переступившаго за порогъ.

— Да, ваше величество, отвчалъ Сен-Люкъ, поднявъ голову:— я назову вамъ убійцу, чтобъ избавить ваше величество отъ страшнаго обвиненія.

— Говорите.

Герцогъ остановился и спокойно смотрлъ на Сен-Люка.

Крильйонъ стоялъ за герцогомъ и искоса глядлъ на него, покачивая головой.

— Ваше величество, продолжалъ Сен-Люкъ: — въ прошедшую ночь Бюсси былъ завлеченъ въ уединенное мсто, онъ былъ у женщины, страстно его любившей, между-тмъ, мужъ, предувдомленный измнникомъ, явился съ убійцами: часть убійцъ ворвалась въ домъ, другая окружила домъ, третья заняла дворъ… остальные были въ саду…

Еслибъ въ комнат короля не было довольно-темно, то дйствующія лица этой сцены увидли бы смертную блдность, покрывшую, при послднихъ словахъ, щеки принца.

— Бюсси защищался какъ левъ, но непріятелей было слишкомъ-много…

— И онъ умеръ, договорилъ король.— По дломъ! За прелюбодя я мстить не намренъ.

— Ваше величество, вы еще не выслушали меня, возразилъ Сен-Люкъ.— Полчаса несчастный храбро защищался въ комнат и, побдивъ враговъ, спасался окровавленный, израненный, изувченный… оставалось подать ему руку помощи, я бы сдлалъ это, ваше величество, еслибъ не былъ схваченъ убійцами, вмст съ женщиною, которую онъ поручилъ мн. Они связали насъ, зажали мн ротъ… но они забыли завязать мн глаза, и я видлъ ужасное злодяніе! Бюсси выскочилъ изъ окна и повисъ на остріяхъ желзной ршетки, два человка подошли къ нему, онъ просилъ ихъ помочь ему, потому-что дотол считалъ этихъ двухъ людей друзьями… О, ваше величество! вы ужасаетесь теперь! представьте же себ, какое было мое положеніе, когда одинъ изъ этихъ людей приказалъ застрлить Бюсси, а другой… исполнилъ его приказаніе!..

Крильйонъ сжалъ кулаки и нахмурилъ брови.

— И вы знаете убійцу? спросилъ король съ невольнымъ состраданіемъ.

— Знаю, отвчалъ Сен-Люкъ.

И, обратившись къ герцогу, онъ произнесъ со всею ненавистью, которую давно уже питалъ къ нему:

— Убійца Бюсси — его высочество! убійца его — принцъ, другъ и покровитель Бюсси!

Король ожидалъ этихъ словъ.

Герцогъ выслушалъ ихъ не дрогнувъ.

— Да, отвчалъ онъ спокойно: — да, г. де-Сен-Люкъ не ошибается: я приказалъ убить графа де-Бюсси, и вы, государь, оцните мой поступокъ. Правда, Бюсси былъ мн другомъ, но, не смотря на вс мои убжденія, онъ намревался возстать противъ вашего величества съ оружіемъ въ рукахъ.

— Ты лжешь, убійца! лжешь! вскричалъ Сен-Люкъ вн-себя: — Бюсси, израненный, съ отрубленною рукою, изсченный ударами шпагъ, съ прострленнымъ плечомъ, не могъ быть никому страшенъ! Даже злйшіе враги его сжалились бы надъ нимъ и подали бы ему руку помощи. Но ты, ты, убійца Ла-Моля и Коконна, ты убилъ и Бюсси, какъ истребилъ всхъ людей, теб преданныхъ, ты убилъ Бюсси не потому, что онъ былъ врагомъ твоего брата, а потому-что онъ зналъ вс замыслы черной души твоей. А! Монсоро хорошо извстны были причины, заставлявшія тебя желать смерти Бюсси!

— Cordieu! проворчалъ Крильйонъ: — еслибъ я былъ король!

— Меня оскорбляютъ у васъ, государь, сказалъ герцогъ, поблднвъ отъ ужаса, онъ не могъ снести ни грознаго взгляда Крильйона, ни сверкавшаго взора Сен-Люка.

— Оставь насъ, Крильйонъ! сказалъ король.

Крильйонъ удалился.

— Я прибгаю къ правосудію вашего величества! вскричалъ Сен-Люкъ.

— Государь, сказалъ герцогъ: — накажите же меня за то, что я спасъ вашихъ друзей и далъ имъ возможность поддержать славу и честь вашего имени, которая дороже мн всего на свт.

— А я говорю, продолжалъ Сен-Люкъ вн себя:-з что для тебя въ міръ нтъ ничего священнаго, ничего дорогаго! Всякое дяніе твое проклято, всякое намреніе твое дышетъ измной! О, ваше величество, если онъ хотлъ поддержать вашихъ друзей, то горе, горе имъ!

Холодная дрожь пробжала по всему тлу короля.

Въ то же время послышался глухой шумъ, бготня, восклицанія.

Потомъ наступило глубокое, торжественное молчаніе.

И посреди этого молчанія, какъ-бы само небо ршилось подтвердить слова Ceu-Люка, три удара, медленно слдовавшіе одинъ за другимъ, потрясли дверь…

Крильйонъ исполнилъ свое дло.

Холодный потъ выступилъ на вискахъ Генриха, отчаяніе исказило черты лица его.

— Побждены! вскричалъ онъ: — бдные друзья мои побждены!

— Что я вамъ говорилъ, государь? спросилъ Сен-Люкъ.

Герцогъ съ отчаяніемъ всплеснулъ руками.

— Видишь ли, измнникъ! вскричалъ молодой человкъ величественно:— вотъ какъ убійства спасаютъ честь королей! Убей же и меня, злодй, я безоруженъ!

И онъ бросилъ перчатку въ лицо герцогу.

Франсуа заревлъ съ яростію, и лицо его покрылось смертною, синеватою блидностью.

Король ничего не видлъ, ничего не слышалъ: онъ закрылъ лицо обими руками.

— О! говорилъ онъ:— мои бдные друзья!.. Побждены, ранены!.. Кто принесетъ мн всть о нихъ?

— Я, государь, сказалъ Шико.

Король узналъ голосъ друга и протянулъ къ нему руки.

— Что же? говори!

— Двое уже мертвы… третій сейчасъ умретъ.

— Кто же этотъ третій?

— Келюсь!

— Гд онъ?

— Я веллъ принести его въ домъ Буасси.

Вопль вырвался изъ груди короля, и онъ бросился вонъ изъ комнаты.

——

Сен-Люкъ проводилъ Діану къ подруг ея, Жанн де-Бриссакъ: отъ-того онъ такъ поздно прибылъ въ Лувръ.

Жанна три дня и три ночи не отходила отъ несчастной подруги, находившейся въ сильнйшемъ бреду.

На четвертый день, Жанна, усталая, утомленная, прилегла отдохнуть. Когда она проснулась и воротилась въ комнату Діаны, ея тамъ уже не было.

Никто не зналъ, куда она двалась {Александръ Дюма общаетъ открыть читателямъ куда двалась графиня де-Монсоро въ слдующемъ своемъ роман, подъ заглавіемъ: Сорокъ-Пять, въ которомъ явятся многія лица, дйствовавшія въ этомъ роман.}.

Келюсъ, одинъ изъ защитниковъ партіи короля, неумершій на мст, не смотря на девятнадцать ранъ, былъ перенесенъ въ домъ Буасси, гд и скончался на рукахъ короля.

Генрихъ былъ неутшенъ. Онъ приказалъ поставить друзьямъ своимъ великолпные памятники, на которыхъ красовались статуи ихъ, высченныя изъ мрамора, въ натуральную величину. Онъ повеллъ служить въ память ихъ панихиды и къ своимъ ежедневнымъ молитвамъ прибавилъ слдующій стихъ:

Que Dieu reoive en son giron

Qu&egrave,lus, Schmberg et Maugiron.

Въ-продолженіе трехъ мсяцевъ Крильйону было поручено имть надзоръ за герцогомъ анжуйскимъ, котораго король возненавидлъ.

Такимъ-образомъ наступилъ сентябрь мсяцъ. Около того времени Шико, не отходившій отъ короля и всячески старавшійся утшить его, получилъ письмо слдующаго содержанія, изъ бонскаго пріорства. Оно было писано рукою писаря:

‘Любезнйшій господинъ Шико!

‘Погода у насъ стоитъ прекрасная, и можно надяться, что сборъ винограда въ Бургундіи будетъ отличный. Говорятъ, что король, нашъ милостивый государь, которому я, какъ вс говорятъ, спасъ жизнь, находится въ глубокой горести, знаете что, мось Шико: привезите его къ намъ, въ наше пріорство, мы попотчуемъ его винцомъ 1550 года, случайно найденнымъ мною въ нашихъ погребахъ и обладающимъ способностью разогнать величайшую тоску, право, онъ повеселетъ, потому-что въ одной изъ священныхъ книгъ нашей библіотеки я нашелъ слдующую фразу: ‘Доброе вино веселитъ сердце человка!’ Преумная фраза, я покажу вамъ ее. Прізжайте, добрйшій г. Шико, прізжайте съ королемъ, г. д’Эпернономъ, г. де-Сен-Люкомъ и увидите, какъ вы здсь потолстете.

‘Пріоръ дом-Горанфло, вашъ покорный слуга
и другъ.’

‘P. S. Скажите королю, что я не имлъ еще времени помолиться за упокой души его пріятелей, по причин первыхъ хлопотъ моего здсь водворенія, по тотчасъ посл сбора винограда я займусь ими.’

— Аминь! сказалъ Шико:— плохая рекомендація молитвы моего толстаго пріятеля!

‘Отечественныя Записки’, NoNo 1—4, 1846

ГРАФИНЯ ДЕ-МОНСОРО.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.Бракосочетаніе Сен-Люка.

II.Продолженіе.

III.Какъ часто не тотъ входитъ въ домъ, кто отворяетъ дверь.

IV.Какъ иногда трудно отличить мечту отъ истины.

V.Какъ провела первую ночь брака мамзель де-Бриссакъ или мадамъ де-Сен-Люкъ.

VI.Продолженіе.

VII.Какъ ложился спать король Генрихъ III.

VIII.Какъ, безъ всякой извстной причины, король измнился въ одну ночь.

IX.Какъ король боялся того, чего испугался, и какъ Шико боялся испугаться.

X.Какъ голосъ ошибся и обратился къ Шико, вмсто короля.

XI.Какъ Бюсси отправился отъискивать свою мечту, боле и боле убжденный въ томъ, что то была дйствительность.

XII.Что за человкъ былъ обер-егермейстеръ Бріанъ де-Монсоро.

XIII.Какъ Бюсси отъискалъ въ одно время и портретъ и оригиналъ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I.Кто была Діана де-Меридоръ.

II.Продолженіе разсказа. Договоръ.

III.Продолженіе разсказа. Бракъ.

IV.Продолженіе разсказа. Бракъ.

V.Какъ путешествовалъ король Генрихъ III и сколько времени ему было нужно, чтобъ дохать изъ Парижа въ Фонтенбло.

VI.Читатель будетъ имть удовольствіе познакомиться съ братомъ Горанфло, о которомъ уже два раза было упомянуто въ нашемъ разсказ&#1123,.

VII.Какъ Шико замтилъ, что легче было войдти въ СкитЖеневьевское-Аббатство, нежели выйдти изъ него.

VIII.Какъ Шико, невольно оставшійся въ капелл аббатства, увидлъ и услышалъ вещи, которыя было весьма-опасно слышать и видть.

IX.Какъ Шико, думая заняться исторіей, проходилъ курсъ генеалогіи.

X.Какъ путешествовали мось и мадамъ де-Сен-Люкъ и какъ они нашли себ спутника.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

I.Старикъ-сирота.

II.Какъ Реми-ле-Годуэнъ познакомился, въ отсутствіи Бюсси, съ одной изъ обитательницъ дома въ Сент-Антуанской-Улиц.

III.Отецъ и дочь.

IV.Какъ братъ Горанфло проснулся и какъ былъ принятъ въ монастыр.

V.Какъ братъ Горанфло убдился, что онъ лунатикъ, и какъ горько оплакивалъ этотъ недугъ.

VI.Какъ братъ Горанфло путешествовалъ, сидя на осл, прозывавшемся Панюржемъ, и какъ во время путешествія онъ узналъ многія вещи, которыхъ не зналъ прежде.

VII.Какъ братъ Горанфло промнялъ осла на лошака, а лошака на лошадь.

VIII.Какъ Шико и товарищъ его остановились въ гостинниц Лебедя-Креста, и какъ были приняты хозяиномъ.

IX.Какъ Горанфло исповдывалъ адвоката, и какъ адвокатъ исповдывалъ Горанфло.

ГЛАВА X.Какъ Шико раздлался съ адвокатомъ.

ГЛАВА XI.Какъ герцогъ анжуйскій узналъ, что Діана де-Меридоръ жива.

ГЛАВА XII.Какъ Шико воротился въ Лувръ и какъ его принялъ король Генрихъ III.

XIII.Что произошло между его высочествомъ герцогомъ анжуйскимъ и обер-егермейстеромъ.

XIV.

XV.Зачмъ де-Гизъ приходилъ въ Лувръ.

XVI.Касторъ и Поллуксъ.

XVII.Здсь доказывается, что подслушиваніе есть лучшій способъ — слышать.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА I.Вечеръ Лиги.

II.Улица-Фероннри.

III.Принцъ и другъ.

IV.Этимологія Жюссьенской-Улицы.

V.Какъ д’Эпернонъ изодралъ свое полукафтанье, и какъ Шомбергъ былъ выкрашенъ синей краской.

VI.Шико становится все боле и боле королемъ Франціи.

VII.Какъ Шико навстилъ Бюсси, и что изъ того воспослдовало.

VIII.Ходули Шико, щелкушка Келюса, и сарбаканъ Шомберга.

IX.Какъ король назначилъ предводителя лиг, только не его высочество герцога анжуйскаго и не его свтлость герцога де-Гиза.

X.Продолженіе.

XI.Этеоклъ и Полиникъ.

XII.Какъ иногда полезно рыться въ пустыхъ шкапахъ.

XIII.Ventre saint-gris!

XIV.Подруги.

XV.Любовники.

XVI.Какъ Бюсси предложили триста пистолей за его коня, и какъ онъ отдалъ его даромъ.

XVII.Дипломація герцога анжуйскаго.

XVIII.Дипломація г. де-Сен-Люка.

XIX.Стна, крикъ, семь лье.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ.

ГЛАВА I.Анжерская храбрая милиція.

II.Роландъ.

III.Съ какими извстіями пріхалъ графъ Монсоро.

IV.Какъ король Генрихъ III узналъ о бгств своего брата герцога анжуйскаго, и что отъ того воспослдовало.

V.Какъ король согласился на совтъ вдовствующей королевы, по совту Шико.

VI.Здсь доказывается, что признательность была одною изъ добродтелей Сен-Люка.

VII.Счастливая мысль г. де-Сен-Люка.

VIII.Какъ г. де-Сен-Люкъ показалъ г. де-Монсоро ударъ шпагой, которому научилъ его король.

IX.Какъ вдовствующая королева весьма-неторжественно вступила въ городъ Анжеръ.

X.Важныя слдствія отъ ничтожныхъ причинъ.

XI.Какъ г. де-Монсоро открылъ, закрылъ и опять открылъ глаза, изъ чего слдуетъ, что онъ былъ еще живъ.

XII.Какъ герцогъ анжуйскій похалъ въ Меридоръ поздравить графиню Монсоро со смертію мужа, и какъ самъ графъ Монсоро вышелъ къ нему на встрчу.

XIII.О невыгодахъ слишкомъ-широкихъ носилокъ и слишкомъ-узкихъ дверей.

XIV.Въ какомъ расположеніи духа былъ король Генрихъ III, когда г. де-Сен-Люкъ воротился ко двору.

XV.Два важныя лица этой исторіи, упущенныя читателемъ изъ вида, опять являются на сцену.

I.
Бракосочетаніе Сен-Люка.

II.
Продолженіе.

III.
Какъ часто не тотъ входитъ въ домъ, кто отворяетъ дверь.

IV.
Какъ иногда трудно отличить мечту отъ истины.

V.
Какъ провела первую ночь брака мамзель де-Бриссакъ или мадамъ де-Сен-Люкъ.

VI.
Продолженіе.

VII.
Какъ ложился спать король Генрихъ III.

VIII.
Какъ, безъ всякой извстной причины, король измнился въ одну ночь.

IX.
Какъ король боялся того, чего испугался, и какъ Шико боялся испугаться.

X.
Какъ голосъ ошибся и обратился къ Шико, вмсто короля.

XI.
Какъ Бюсси отправился отъискивать свою мечту, боле и боле убжденный въ томъ, что то была дйствительность.

XII.
Что за человкъ былъ обер-егермейстеръ Бріанъ де-Монсоро.

XIII.
Какъ Бюсси отъискалъ въ одно время и портретъ и оригиналъ.

I.
Кто была Діана де-Меридоръ.

II.
Продолженіе разсказа. Договоръ.

III.
Продолженіе разсказа. Бракъ.

IV.
Продолженіе разсказа. Бракъ.

V.
Какъ путешествовалъ король Генрихъ III и сколько времени ему было нужно, чтобъ дохать изъ Парижа въ Фонтенбло.

VI.
Читатель будетъ имть удовольствіе познакомиться съ братомъ Горанфло, о которомъ уже два раза было упомянуто въ нашемъ разсказ&#1123,.

VII.
Какъ Шико замтилъ, что легче было войдти въ СкитЖеневьевское-Аббатство, нежели выйдти изъ него.

VIII.
Какъ Шико, невольно оставшійся въ капелл аббатства, увидлъ и услышалъ вещи, которыя было весьма-опасно слышать и видть.

IX.
Какъ Шико, думая заняться исторіей, проходилъ курсъ генеалогіи.

X.
Какъ путешествовали мось и мадамъ де-Сен-Люкъ и какъ они нашли себ спутника.

I.
Старикъ-сирота.

II.
Какъ Реми-ле-Годуэнъ познакомился, въ отсутствіи Бюсси, съ одной изъ обитательницъ дома въ Сент-Антуанской-Улиц.

III.
Отецъ и дочь.

IV.
Какъ братъ Горанфло проснулся и какъ былъ принятъ въ монастыр.

V.
Какъ братъ Горанфло убдился, что онъ лунатикъ, и какъ горько оплакивалъ этотъ недугъ.

VI.
Какъ братъ Горанфло путешествовалъ, сидя на осл, прозывавшемся Панюржемъ, и какъ во время путешествія онъ узналъ многія вещи, которыхъ не зналъ прежде.

VII.
Какъ братъ Горанфло промнялъ осла на лошака, а лошака на лошадь.

VIII.
Какъ Шико и товарищъ его остановились въ гостинниц Лебедя-Креста, и какъ были приняты хозяиномъ.

IX.
Какъ Горанфло исповдывалъ адвоката, и какъ адвокатъ исповдывалъ Горанфло.

ГЛАВА X.
Какъ Шико раздлался съ адвокатомъ.

ГЛАВА XI.
Какъ герцогъ анжуйскій узналъ, что Діана де-Меридоръ жива.

ГЛАВА XII.
Какъ Шико воротился въ Лувръ и какъ его принялъ король Генрихъ III.

XIII.
Что произошло между его высочествомъ герцогомъ анжуйскимъ и обер-егермейстеромъ.

XV.
Зачмъ де-Гизъ приходилъ въ Лувръ.

XVI.
Касторъ и Поллуксъ.

XVII.
Здсь доказывается, что подслушиваніе есть лучшій способъ — слышать.

ГЛАВА I.
Вечеръ Лиги.

II.
Улица-Фероннри.

III.
Принцъ и другъ.

IV.
Этимологія Жюссьенской-Улицы.

V.
Какъ д’Эпернонъ изодралъ свое полукафтанье, и какъ Шомбергъ былъ выкрашенъ синей краской.

VI.
Шико становится все боле и боле королемъ Франціи.

VII.
Какъ Шико навстилъ Бюсси, и что изъ того воспослдовало.

VIII.
Ходули Шико, щелкушка Келюса, и сарбаканъ Шомберга.

IX.
Какъ король назначилъ предводителя лиг, только не его высочество герцога анжуйскаго и не его свтлость герцога де-Гиза.

X.
Продолженіе.

XI.
Этеоклъ и Полиникъ.

XII.
Какъ иногда полезно рыться въ пустыхъ шкапахъ.

XIII.
Ventre saint-gris!

XIV.
Подруги.

XV.
Любовники.

XVI.
Какъ Бюсси предложили триста пистолей за его коня, и какъ онъ отдалъ его даромъ.

XVII.
Дипломація герцога анжуйскаго.

XVIII.
Дипломація г. де-Сен-Люка.

XIX.
Стна, крикъ, семь лье.

ГЛАВА I.
Анжерская храбрая милиція.

II.
Роландъ.

III.
Съ какими извстіями пріхалъ графъ Монсоро.

IV.
Какъ король Генрихъ III узналъ о бгств своего брата герцога анжуйскаго, и что отъ того воспослдовало.

V.
Какъ король согласился на совтъ вдовствующей королевы, по совту Шико.

VI.
Здсь доказывается, что признательность была одною изъ добродтелей Сен-Люка.

VII.
Счастливая мысль г. де-Сен-Люка.

VIII.
Какъ г. де-Сен-Люкъ показалъ г. де-Монсоро ударъ шпагой, которому научилъ его король.

IX.
Какъ вдовствующая королева весьма-неторжественно вступила въ городъ Анжеръ.

X.
Важныя слдствія отъ ничтожныхъ причинъ.

XI.
Какъ г. де-Монсоро открылъ, закрылъ и опять открылъ глаза, изъ чего слдуетъ, что онъ былъ еще живъ.

XII.
Какъ герцогъ анжуйскій похалъ въ Меридоръ поздравить графиню Монсоро со смертію мужа, и какъ самъ графъ Монсоро вышелъ къ нему на встрчу.

XIII.
О невыгодахъ слишкомъ-широкихъ носилокъ и слишкомъ-узкихъ дверей.

XIV.
Въ какомъ расположеніи духа былъ король Генрихъ III, когда г. де-Сен-Люкъ воротился ко двору.

XV.
Два важныя лица этой исторіи, упущенныя читателемъ изъ вида, опять являются на сцену.

XVI.
Эскулапъ и Меркурій.

XVII.
Какъ посланникъ герцога анжуйскаго прибылъ въ Парижъ.

XVIII.
Какъ король принялъ посланника герцога анжуйскаго.

XIX.
Какъ г. де-Сен-Люкъ исполнилъ порученіе, данное ему графомъ де-Бюсси.

XX.
Въ чемъ г-нъ де-Сен-Люкъ оказался образованне графа де-Бюсси, какія наставленія онъ ему давалъ, и какъ ими воспользовался Бюсси.

XXI.
Предосторожности графа де-Монсоро.

I.
Домъ въ Турнельской-Улиц.