Путевые записки по России…, Белинский Виссарион Григорьевич, Год: 1843
Время на прочтение: 8 минут(ы)
В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений.
Том 7. Статьи и рецензии (1843). Статьи о Пушкине (1843—1846)
М., Издательство Академии Наук СССР, 1955
8. Путевые записки по России, в двадцати губерниях: С.-Петербургской, Новогородской, Тверской, Московской, Владимирской, Пензенской, Саратовской, Тамбовской, Воронежской, Курской, Харьковской, Екатеринославской, Полтавской, Киевской, Черниговской, Могилевской, Витебской, Псковской, Ярославской, Костромской, Нижегородской и Симбирской. Михаила Жданова. С.-Петербург. В тип. А. Иогансона. 1843. В 12-ю д. л. 212 стр.1
Бывают же на свете книжки с удивительными заглавиями! Например, что такое: ‘Записки по России’? а потом что такое ‘Россия в двадцати губерниях’? Всего же забавнее уменье сочинителя считать: вместо выставленных в заглавии двадцати губерний, он в этом же заглавии насчитывает их двадцать две… Но оставим это, посмотрим, что-то кроется под этим удивительным заглавием?
Чтоб с самого начала ясно обозначить свое положение в отношении к читателю и к избранному предмету, г. Михайло Жданов так начинает свое любопытное сказание: ‘В половине 1838 года мне представился случай, не теряя ничего по службе, и даже с пользою для нее, объехать значительную часть Европейской России’. Итак, вот ключ ко всему! Г-н Михайло Жданов — чиновник, который путешествовал по двадцати губерниям, не теряя ничего по службе, и даже с пользою для нее. Об этом счастливом для г. Михаила Жданова обстоятельстве, вероятно, весьма приятно будет узнать всякому читателю, как было приятно и нам, не имеющим чести знать лично г. Михайла Жданова.2
‘Отправляясь в путь,— говорит он далее,— я предположил вести путевые записки,— и вел их’. Удивительный пример твердости воли! Далее: ‘У нас так мало писано и пишется о России, что и что-нибудь может заслужить внимание’. Каково? Как это вам нравится? То есть, другими словами, это значит, что у нас-де так еще мало смыслят, что если я и вздор напишу, то и это должно быть принято с уважением. Очень хорошо! Но между тем позвольте, г. Михайло Жданов, вы, который путешествовали без всякой потери для службы, и даже с пользою для нее! вероятно, вам известно, что почти от каждого министерства у нас издаются особые журналы, преимущественно и исключительно посвященные исследованию России в разных отношениях: небезызвестно вам и то, что, в этих журналах, а равно и во многих частных, уже лет двадцать накопляются богатые материалы для узнания России: материалы эти только ждут искусной руки и трудолюбивого пера для обработки их, ведомо, вероятно, вам и то, что у нас есть несколько десятков весьма умных и ученых путешествий академиков по разным частям нашего обширного отечества, у нас есть около 800 более или менее обширных сочинений, заключающих в себе разные сведения о России… Нет, вы жестоко ошибаетесь: у нас не только не мало писано о России, но, напротив, весьма много, скажем более: ни в одной европейской литературе нет специальных периодических изданий, посвященных исключительно сведению об одном только государстве, а у нас таких изданий несколько… Вот что значит путешествовать без всякой потери для службы и даже с пользою для нее, не зная ничего основательного о своем отечестве, не прочитав ничего того, что до нас было уже давно изведано и описано, пуститься по двадцати губерниям, наделать в своей памятной книжке несколько пустых заметок, вс это пустить в тиснение, завернуть в грязную зеленую бумажку, на которой написать: ‘Путевые записки по России’,— положить такую книжицу перед собою с улыбкою самодовольствия и сказать: ‘Все, что до меня писано о России, не стоит порядочной пареной репы, а моя книга первая заслуживающая внимание!’
Хотите ли доказательств, что это настоящая мысль сочинителя? — Он говорит: ‘Собираясь путешествовать по России, я хотел иметь какую-нибудь (!?) книгу для руководства, книгу, которая, заключая в себе свежий (!) запас сведений о нашем отечестве, могла бы указать путешественнику, где и на что он должен обратить внимание, и, к сожалению, если не к стыду нашему, не мог найти ничего целого, отыскивать же по частям в периодических изданиях и брошюрах мне было некогда’.— Помилуйте, да чего же бы России стыдиться, что вам некогда было изучить ее поосновательнее, что вы хотели узнать огромнейшее в мире государство, пролистовав какую-нибудь книжечку, да еще небольшую, чтоб немного времени отнимать у службы, что вы не нашли себе по вкусу книжки для руководства в таком путешествии, в каком, как видно из ваших записок, всего бы лучше было взять поваренную книгу?
Не есть ли долг каждого русского, которому привелось хоть бы даже мимоездом видеть какую-нибудь часть своего отечества, писать о том, что он видел?.. Если наберется человек девять, прокатившихся по России и записавших, что они видели,— вот уже и составится что-нибудь!
Смело можем удостоверить г. Жданова, что из этого ровно ничего не выйдет. Не только, если бы девять человек, но если б девять миллионов человек прокатились без пользы по России, и каждый из них написал бы по небольшой книжечке в 200 страниц, то и тогда бы ничего не вышло. Если б взять 34 буквы азбуки и раскладывать их до конца века, без всякой мысли, во всех возможных сочетаниях, то, верно, никогда бы из этого не вышло ‘Илиады’!
Но довольно, не станем более спорить с г. Михаилом Ждановым из-за предисловия, хотя бы мы могли заметить ему неправильность многих выражений, неуместность его quasi-иронического {Якобы иронического (латин.).— Ред.} презрения, какое он кидает на ученых по ремеслу, и странное впечатление, какое производит его отвращение стоять наряду с сочинителями повестей и журнальных статей (т. е., например, с Гте, Шиллером, Вальтером Скоттом, Байроном, Гизо, Тьером и многими другими, которые писали прекрасные и умные журнальные статьи),— вс это мы оставляем и пускаемся дружно с г. Ждановым в путь по двадцати двум губерниям. Начнем с начала и будем следовать за автором постепенно в его любопытных наблюдениях.
Во-первых, г. Михайло Жданов убеждает, что для путешествия нужно только надеть дорожный сюртук и взять в карман подорожную. Благодаря этому удобному и спокойному средству он весьма натурально начал свое путешествие, еще не выходя из своей комнаты.
Первым делом путешественника было — взять десть бумаги, написать наверху для начала путевых заметок: С.-Петербург, потом сделать несколько глубокомысленных рассуждений о том, как, посетив двадцать губерний, можно видеть много любопытного (стр. 3), и тут же наделать несколько грамматических ошибок {посетив и затем можно — грубая ошибка против грамматики). Из своей комнаты г. Жданов хотел сначала попутешествовать по Васильевскому острову, но в то время шел лед и не было переправы через Неву. Такая помеха наполнила путешественника грустью, тем более, что ему в дорожном платье стало неловко (стр. 5). Но г. Жданов умеет вс употребить с пользою и, собираясь путешествовать ‘без потери для службы и даже с пользою для нее’, не захотел терять даром время и тут же отправился в Таврический сад. Пройдясь по его дорожкам, он сделал несколько маленьких открытий в ботанической номенклатуре: например, вместо genista говорит Siesta, вместо aubepine говорит aulepine, вместо Phormium tenax говорит Formium tinix (стр. 6 и 7). По это его нисколько не останавливает. Да и что такое вся ботаника, когда нужно путешествовать, не теряя ничего по службе? И когда тут учиться этой ужасной науке? Не в два же часа, в самом деле, проглотить всю мудрость!
После столь полезного путешествия по прекрасному саду г. Жданов стал путешествовать по набережной Невы, которую он называет капризницей (стр. 8). После разных витиеватых и звонких фраз, душенных путешественнику картиной Невы, покрытой льдом, ему удалось, наконец, сесть в экипаж и продолжать на этот раз свое путешествие по большой дороге. Заметив очень удачно мимоездом, что дорога-шоссе убита щебнем и очень гладко, сочинитель очутился на станции Чудово, откуда он заглянул в село Грузино, принадлежавшее графу Аракчееву, и по этому поводу изъяснил, что граф Аракчеев был некогда известным человеком (стр. 19). В Спасском Полесье сочинитель нашел порядочную гостиницу и миловидную немочку. Новгороде (по случаю этого города он восклицает в восторге: ‘О, Новгород!’) г. Михайло Жданов посмотрел на какой-то купол, крытый белым железом (стр. 19), видел дубинку Иоанна Грозного, от которой у него, г. Жданова, волосы стали дыбом (стр. 20), и заметил, в качестве агронома, что в городском саду можно разводить разные деревья и кустарники (стр. 20).
Новгородские обществом он остался недоволен, и потому, не занимаясь им много, он отправился на извозчичьих дрожках в Юрьев монастырь, увидел, что к монастырю принадлежат два сада (стр. 23), да и поехал далее…
По дороге, в Бронницах, он заходил с визитом к какой-то бабке Агафье, девяностолетней старухе (стр. 23), видел на Вышневолоцком канале барки с яйцами (стр. 25) и с удовольствием заметил, что в гостинице Пожарского приготовляются очень вкусные котлеты из курицы, в Померании угощают вафлями, а в Яжелбицах форелью (стр. 26).
После этих вкусных закусок г. Михайло Жданов, как столичный житель, отправился посмотреть провинциальное общество в загородный вокзал возле Твери. Пересчитать всех хорошеньких, заметить, что одна дама, там бывшая, миленькое существо (стр. 27), а другая — брюнетка с томными черными глазками, но что вся эта пляска, все это собранье, все эти наряды скучны, смешны. невеселы,— было делом одной минуты для столичного путешественника.
Из Твери сочинитель прямо является в Москву. Москву он называет золотыми маковками и notre grande cit {нашим великим городом (франц.).— Ред.} и удивляется огромному в ней числу хижин холопских (стр. 29). Посмотрев тусклым взором на вс, что так любопытно в Москве и что уже всякому известно и много раз описано, он принялся бранить какого-то фокусника за то, что тот показал ему зеркала… В Нескучном он видел какую-то прехорошенькую женщину, у которой молодой человек целовал руку (стр. 43), и, наконец, свои воспоминания о Москве заключил вкусным обедом у Лабади (стр. 46). Впрочем, по долгу совести мы не можем выехать с сочинителем из Москвы, но сказав, что он прежде обедал у Печкина, куда его привлек орган, играющий Грасс, сжалься, Роберт3 (стр. 46).
Во Владимире сочинителю пришли в голову некоторые исторические воспоминания, взятые напрокат из ‘Российской истории’ г. Кайданова. В гостинице, где он остановился, комнаты были порядочные, но кушанье очень посредственное (стр. 48), что же касается до Владимирской губернии, то она славится своими вишнями (стр. 49).
В Муроме сочинитель изобрел новое слово огородство (стр. 50) и познакомился с каким-то чиновником, который перед ним никак не хотел садиться, вследствие чего сочинитель нашел, что он очень не глупой (стр. 50). Арзамас, Починки, Пенза — вс промелькнуло пред глазами путешественника без особенных приключений, но в Саратове случилось нижеследующее любопытное для всякого читателя приключение: ‘Саратов богат хорошею рыбою и в особенности стерлядями, и потому я поспешил в одной из гостиниц заказать стерляжью уху… и она мне так понравилась своим вкусом, янтарным цветом, что я съел три тарелки вдруг’. Жаль, что не четыре! Впрочем, чтобы не подумал кто-нибудь, что путешественник невоздержен, он прибавляет себе в извинение, что от Пензы до Саратова он ничего не ел.
Но здесь картина переменяется. Доселе мы видели сочинителя, кушающего во всех гостиницах, и слышали только его основательные суждения по кухонной части,— в Саратове уж не то: о вафлях, форели и пр. нет помина, и сочинитель трунит над провинциальным обществом. Жизнь в Саратове он называет ссылкою, вероятно потому, что вспомнил известный стих Грибоедова: ‘В глушь — в Саратов’.4 ‘В губернии не то, что в столице,— нет возможности поволочиться, как следует’. А! так вот что! Итак, г. Михайло Жданов оттого скучал, что нельзя было волочиться без потери по службе и даже с пользою для нее? Очень хорошо! И от скуки он написал три страницы об обществе саратовском так живо, что вы, читая их, сейчас вспомните нашего общего приятеля Ивана Александровича Хлестакова. Особенно развился талант путешественника в Липецке на водах. Он такое имеет предубеждение против провинции, что с невольным удивлением замечает всякий раз, когда ему встретится человек неглупый. В Липецке сочинитель танцевал с одною девицею: ‘Оказалось, что, несмотря на незнание французского языка, моя дама очень умная, любезная девушка и к тому же очень хороша собою. Сказать правду: ее прелестные глаза, прекрасный цвет лица остались надолго в моей памяти. Впрочем, для избежания провинциальных сплетней, спешу оговориться, я не влюблен в нее’.
После такого явного и печатного объяснения кто же осмелится сказать, что г. Жданов был влюблен в эту прекрасную девицу? Вот удобный способ описывать провинции, не правда ли? И тонко, и остро, и деликатно!
После описания липецких вод, очень похожего на письмо Ивана Александровича в последнем акте ‘Ревизора’, сочинитель отправился в Воронеж, остановился там в гостинице, переоделся, напился чаю (стр. 89) и поскакал далее, по дороге доказал до очевидности, что прусаки — это кочующий народ (стр. 94), на Коренной ярмарке он видел барышень, которые, взявшись под руки, вереницами ходили по рядам. ‘Сколько из них хорошеньких, красавиц!’ — восклицает он. От Курска до Луганского литейного завода самым замечательным происшествием было то, что на почтовом дворе в Бахмуте очень вежливый, услужливый еврей встретил путешественника и тотчас велел запрягать лошадей (стр. 106). По поводу луганской образцовой фермы автор выписывает, со многими ошибками и против языка и против самого дела, из одной забытой статейки ‘Земледельческой газеты’ о возделывании вайды, крапа, вау, сафлора, рапса и табаку (стр. 111—120). Вид потемкинского дворца в Екатеринославле вызывает у г. Жданова глубокомысленное восклицание: ‘Суета сует!’ (стр. 125), а вид церкви Рождества богородицы в Нижнем — другое восклицание: ‘Зачем я не Виктор Гюго!’ (стр. 200). После этого осталось только приехать в Хвалынск и, разумеется, прямо к городничему, спросить себе рыбы, закусить немного (стр. 206), бросить прощальный взор на положение крестьян Николаевского уезда и подписать в заключение всего этого — конец, не теряя ничего по службе и даже, на этот раз, с явною пользою для нее.
Вот как путешествовал в половине 1838 года по благословенному царству русскому один столичный чиновник! Неужели, скажете вы, человек, проскакавший по 22 губерниям, на протяжении тысяч 12-ти верст, не вынес из своего путешествия ни одной дельной заметки, ни одного умного наблюдения, ни одной неизвестной доселе подробности о каком-нибудь месте? Неужели вс сочинение составлено из заметой о вафлях или форелях и смешных фраз о провинциальном обществе? Увы, точно так! — отвечаем мы с грустным вздохом.— ‘Бог с нею, с этою книгою,— говорите вы: — стоит ли она чтения?’ И подлинно, не стоит. Только жалко и смешно подумать, что такие пустяки печатаются, да еще без потери для службы и даже будто бы с пользою для нее!
1. ‘Отеч. записки’ 1843, т. XXVII, No 4 (ценз. разр. около 30/III), отд. VI, стр. 56—61. Без подписи.
2. Михаил Петрович Жданов — харьковский вице-губернатор, потом сенатор.
3. Каватина из четвертого акта оперы Джакомо Мейербера (либретто Э. Скриба) ‘Роберт-Дьявол’ (1831).
4. Цитата из Грибоедова (‘Горе от ума’, д. IV, явл. 14).