Собраніе сочиненій Каронина (Н. Е. Петропавловскаго).
Съ портретомъ, факсимиле и біографическимъ очеркомъ.
Изданіе К. Т. Солдатенкова.
Типо-литографія В. Рихтеръ, Тверская, Мамоновскій пер., с. д.
Съ начала весны и въ продолженіе всего лта чистая публика, какъ извстно, усиленно гоняется за призракомъ природы, ошибочно разъискивая ее тамъ, гд ея или вовсе нтъ, или очень мало, — въ виноград и кумыс, на мор и въ степяхъ, на минеральныхъ водахъ и на дачахъ. здятъ, конечно, немощные, ради возстановленія силъ, отнятыхъ затхлою жизнью по конторамъ и присутствіямъ, но всего больше здятъ совершенно здоровые, здятъ въ надежд гд-нибудь развять часть силъ, которую некуда двать и которая только душитъ культурнаго человка. Для такого сорта публики не нужны собственно даже и призраки природы, все дло въ томъ, чтобы найти такое мсто, гд можно побольше освободить бездйствующихъ силъ, выпустить лишнюю кровь, выбросить ненужныя идеи, только тревожащія совсть, — словомъ, продлать то, что называется ‘отдохнуть, ‘развлечься’. Благодаря этому призраки природы сами по себ не удовлетворяютъ культурнаго человка, онъ ихъ требуетъ съ нкоторыми острыми приправами, — кумысъ съ музыкой и ужинами, минеральныя воды съ интрижками, море и виноградъ съ провожатыми татарами и пр.
Одновременно съ этимъ движеніемъ совершается, какъ извстно, и другое, боле могучее и оригинальное. Изъ всхъ губерній, въ которыхъ мужики по деревнямъ сидятъ въ проголодь, съ начала весны, почти сейчасъ посл ледохода, устремляются потоки проголодавшагося за зиму населенія въ низовьямъ Волги и на Донъ, въ южныя степи и къ уральскимъ казакамъ, къ началу полевыхъ работъ потоки эти превращаются въ цлыя рки, направляющіяся съ свера на югъ. Но, какъ культурная среда тщетно гоняется за призраками природы, отыскивая отдыхъ и развлеченія, такъ же тщетно и мужики шляются по чужимъ мстамъ, въ поискахъ за копйкой и кормомъ. Ни копйки, ни корма не удается имъ поймать, сколько бы тысячъ верстъ ни отмахали они.
Если бы ту сумму труда и здоровья, которая растрачивается на поиски хлба за тридевять земель, возможно было вычислить, то получилось бы нчто ужасающее. И это ежегодно повторяется, изъ года въ годъ сотни тысячъ народа бросаютъ свои мста, свои семьи и дома, свою работу и поля и путешествуютъ въ далекія страны съ смутною надеждой вывезти оттуда денегъ. Какая чудовищная трата энергіи и какая трогательная вра въ несуществующія вещи!
Впрочемъ, за зиму мужики по нкоторымъ мстамъ такъ отощаютъ и на большинство отощавшихъ нападетъ такая скука, что съ наступленіемъ весны они по необходимости должны броситься куда глаза глядятъ, лишь бы впереди былъ хоть какой-нибудь призракъ поправки. Въ это время на главныхъ путяхъ сообщенія является такое скопленіе пассажировъ, что начальство желзныхъ дорогъ приходитъ въ отчаяніе, пароходы набиваютъ мужиковъ куда попался и все-таки на главныхъ пристаняхъ и станціяхъ по недл ждутъ очереди. По большей части мужики на желзныхъ дорогахъ ждутъ вагоновъ четвертаго класса, а на пароходахъ выбираютъ такія компаніи, которыя склонны понижать тарифъ по мр торговли: мужики торгуются везд съ пароходчиками до послдней крайности. Часто бываетъ, что торгующіяся стороны не сходятся въ цн, отъ этого скопленіе еще боле увеличивается. Толпы плохо одтыхъ и тощихъ людей по цлымъ днямъ сидятъ и лежатъ гд-нибудь на мостовой, дожидаясь четвертаго класса вагоновъ или дешевыхъ пароходовъ, и когда, наконецъ, та или другая ‘машина’ ихъ возьметъ, они набиваются всюду, гд только есть пространство, — на лавкахъ и подъ лавками, возл паровика и кухни, среди кулей товара и на самыхъ куляхъ, на дровахъ и даже подъ дровами.
Такъ было на томъ камскомъ пароход, на которомъ мн пришлось хать. Изъ рубки нельзя было часто вовсе пройти, потому что весь полъ палубы и вс щели ея заняты были людьми, еще днемъ можно было шагать среди рукъ, головъ, ногъ и другихъ членовъ человческаго тла, но лишь только наступали сумерки, боязно было даже и подумать пробраться по этой живой куч дтей, женщинъ, мужиковъ. Оффиціянтъ, пробирающійся отъ буфета во второй и первый классы съ чайнымъ приборомъ, долженъ былъ употреблять неимоврную ловкость и ршительность, чтобы не повалиться среди живой кучи, при этомъ онъ, конечно, не думалъ, что, шагая, онъ то и дло наступаетъ на что-то мягкое, исключительная его забота состояла въ томъ, чтобы самому не упасть съ солянкой или съ гурьевскою кашей въ середину живого мяса.
О хорошемъ обращеніи съ ‘четвертымъ классомъ’ никто никогда не думаетъ. Дрова бережно складываются на свое мсто, кули съ воблой, съ изюмомъ или съ овсомъ никогда зря не валяются, по крайней мр, у каждаго куля есть свое мсто, съ котораго никто не иметъ права столкнуть его. Но четвертый классъ не иметъ ни мста, ни права на него, и на палуб онъ только терпимъ — не боле. Тотъ же самый оффиціантъ, пробирающійся среди груды спящихъ и бодрствующихъ, отъ времени до времени раздвигаетъ ногой мшающія тла и въ отчаяніи кричитъ:
— Эй, ты, бревно! поверни брюхо! Всю дорогу загородилъ!…
‘Бревно’ кое-какъ поворачивается.
— Убери башку-то!— кричитъ оффиціантъ дальше, остановленный десяткомъ головъ, валявшихся на полу.
Кажется, путешественники четвертаго класса и сами плохо врятъ въ нкоторыя прирожденныя свои права, по крайней мр, никогда не слышно, чтобы они роптали на неудобство ихъ обычнаго перезда. Все, о чемъ сильно заботится четвертый классъ, — это перехать по возможности пятакомъ дешевле, роптать же противъ такихъ неудобствъ, какія никогда не доводится испытывать кулямъ съ воблой, онъ не сметъ, отлично зная, что за гордость ихняго брата высаживаютъ вонъ. Онъ знаетъ, замтилъ слабость нкоторыхъ пароходныхъ компаній перебивать другъ у друга пассажировъ и пользуется этимъ, но разъ ему пятачекъ уступили и посадили на полъ палубы, онъ уже считаетъ себя въ полной власти начальства. Въ свою очередь, и начальство знаетъ это, набивъ мужиками полонъ пароходъ, оно затмъ вс свои разсчеты съ послдними считаетъ поконченными.
А посл нагрузки живымъ грузомъ всхъ щелей судна прекращаются и пятачковыя уступки. Такъ было на одной камской пристани.
Пароходъ былъ уже полонъ. Но на конторк стояла большая толпа крестьянъ съ мшками и котомками за плечами. Между партіей и пароходнымъ начальствомъ велись переговоры.
— Сколько съ десятка-то берете?— спрашивалъ одинъ изъ партіи.
— По рублю восемь гривенъ, — отвчалъ кассиръ.
— Съ носа?
— Нтъ, съ пары ушей.
Несмотря на серьезный моментъ (пароходъ стоялъ всего нсколько минутъ), этотъ отвтъ вызвалъ хохотъ среди толпы. Только тотъ мужикъ, который стоялъ впереди и велъ переговоры, не терялъ тревожнаго выраженія. Подождавъ немного, онъ опять обратился къ кассиру съ разными предложеніями.
— Уступите, ваше степенство, хоть чуть-чуть…— говорилъ онъ и слдилъ за всми движеніями кассира.
— Ну, хорошо, рубль семьдесятъ пяти — сказалъ кассиръ презрительно.
— А ежели бы двугривенный?
— Не могу.
— Нельзя?
— Убирайся къ чорту!— лниво проговорилъ кассиръ.
— Та-акъ-съ!— протянулъ парламентеръ и сдлался мрачнымъ: пароходъ черезъ нсколько минутъ долженъ былъ отчалить. Но онъ все-таки не терялъ мужества и ободрялъ волновавшихся сзади него мужиковъ.
— Подожди, ребята, уступитъ, — говорилъ онъ вполголоса, а громко продолжалъ рядиться. Было, впрочемъ, замтно, что кассиръ (онъ же и помощникъ капитана) больше не уступитъ. На дальнйшія убжденія парламентера онъ отвчалъ свистками.
— Стало быть, уступки не будетъ?— спросилъ парламентеръ нсколько угрожающе, давая понять, что онъ уведетъ мужиковъ и на другой пароходъ.
— Второй свистокъ!— крикнулъ помощникъ, вмсто отвта. Партія заволновалась и ближе придвинулась къ трапу, еле слушаясь своего парламентера, нсколько слабодушныхъ даже сунулись на пароходъ, но парламентеръ оттащилъ ихъ назадъ и на минуту водворилъ дисциплину въ своихъ рядахъ.
— Ну, ваша милость, хоть по гривн еще сбавьте, а? Ну, нельзя, такъ уйдемъ на другую канпанію! — проговорилъ взволнованный парламентеръ, пуская въ ходъ послднее средство— Айда, ребята, на другую канпанію! Ежели тутъ не уступаютъ, тамъ уступятъ.
Но непріятель-кассиръ не обратилъ ни малйшаго вниманія на эту хитрость.
— Третій свистокъ!— крикнулъ онъ наверхъ.
Мужики дрогнули и заволновались. Парламентеръ, видимо упалъ духомъ, хотя наружно продолжалъ держаться твердо.
— Что же, ребята, надобно идтить на другую канпанію, — сказалъ онъ, самъ не вря своимъ словамъ.
— Убирай трапъ!— крикнулъ помощникъ.
— Стой, стой, подожди! — вдругъ закричало нсколько голосовъ со стороны побжденныхъ, и мужики безпорядочно бросились бжать по трапу на пароходъ, толкая другъ друга и чуть не сбивъ съ ногъ въ воду бывшую между ними бабу.
Одинъ только парламентеръ не спшилъ. Видя бгство своего деморализованнаго отряда, онъ побрелъ на пароходъ посл всхъ, медленно и опустивъ голову, словно отдавался въ плнъ.
Отчасти это былъ дйствительно плнъ.
Казалось, немыслимо было больше помстить еще четырнадцать человкъ. Но новая партія вбжала, врне, врзалась въ людскую кашу, кипвшую на палуб, потснила ее и безъ остатка слилась съ ней.
Наступала ночь. Дулъ холодный втеръ. На рк показались волны съ пнистыми хребтами. Но на палуб было душно. Не осталось ни одного вершка незанятаго. Бабы и ребятишки въ повалку лежали на скамьяхъ, подъ скамьями, на всемъ полу, по всему пароходу отъ носа до кормы. Мужики больше сидли или толклись кучами до бортовъ, не находя мста, гд бы поспать и отдохнуть.
Отдльныя физіономіи смутно мелькали въ сумеркахъ, сливаясь въ какое-то огромное живое тло. Ни одного лица нельзя было запомнить. Только недавняго парламентера мн удалось замтить. Онъ сидлъ скрючившись возл входа во второй классъ и дремалъ. Шапка у него лежала на колняхъ, голова качалась изъ стороны въ сторону и печать покоя лежала на всемъ его пестромъ лиц. Тутъ, вроятно, онъ и проспалъ всю ночь.
На утро я опять его увидалъ, но онъ уже снова выглядлъ бодрымъ, встревоженнымъ, хлопочущимъ. Партію свою онъ собралъ вмст, въ носовой части парохода, и что-то такое въ сильномъ раздраженіи объяснялъ.
— Животъ подвело!… Ишь какія новости! А какъ ежели мы безъ копйки-то останемся на дорог, да Христовымъ именемъ будемъ побираться, тогда какъ? Нтъ, ребята, ужь лучше пожуемъ хлба, да до мста дойдемъ, ничмъ сейчасъ, прость-пропить все дочиста и опосля шастать подъ окнами… Вотъ луку купимъ и пожуемъ съ хлбомъ — больше не полагается… И еще вотъ что, ребята: на пристаняхъ не разбредайтесь. Сохрани Богъ, пароходъ убжитъ, а роторый изъ насъ останется, пропалъ тотъ человкъ ни за понюхъ… билета другого не на что купить… А какъ на чугунку сядемъ, тогда прямо говори — пріхали къ самому къ мсту… Абы денегъ-то хватило на чугунку…
Я подслъ и мы разговорились. Партія хала изъ Вятской губерніи на югъ къ лтнимъ работамъ. Нкоторые уже бывали тамъ, но большинство хало въ первый разъ и безъ опытныхъ людей ничего не понимало. Самымъ опытнымъ оказался тотъ мужикъ, который командовалъ партіей на пристани и велъ переговоры съ кассиромъ, — ему партія и поручила вести себя. Онъ велъ, добросовстно исполняя вс обязанности руководителя: торговался на пристаняхъ, заботился о пропитаніи (хлбомъ и лукомъ), глядлъ, какъ бы кто на пристани не потерялся, и, казалось, былъ очень озабоченъ тмъ, какъ бы кто изъ его ‘ребятъ’ не попалъ подъ колесо… На его честномъ, хотя облупившемся лиц постоянно была тревога за своихъ, забота, страхъ передъ невдомымъ несчастіемъ. Хлопоталъ и надзиралъ онъ за своею партіей, какъ насдка за цыплятами, хотя цыплята эти вс были взрослые мужики съ просдью.
Между ними замшался только одинъ молодой парень.
Режимъ парламентера былъ довольно суровый. Тамъ, питаться онъ позволялъ только хлбомъ и лукомъ, а на ропотъ тхъ, у которыхъ отъ такихъ обдовъ животы подвело, отвчалъ запугиваніями и укорами.
— Больно ужь ты тревожишься, — замтилъ я.
— А какъ же иначе? Не догляди и пропадетъ человкъ!— возразилъ имъ.
— Ну, ужь и пропадетъ…
— Да какъ не? Пропадетъ не за понюхъ! Нашему брату много-ли нужно-то? Нашъ братъ въ чужой сторон, все равно какъ самъ не свой… Ни куда войти, ни что сказать — ничего не понимаетъ. Забредетъ нивсть куда и ужь не знаетъ… не то что какъ заработокъ добыть, а прямо не знаетъ, какъ голову-то бы цлую домой привести!.. Абы голову-то домой принести — вотъ какъ бываетъ съ нашимъ братомъ на чужой сторон!
— Отчего же это?
— Потому, что такіе случаи бываютъ…
— Какіе же случаи? — спросилъ я и долго ждалъ отвта отъ парламентера, задумчиво слдившаго за пнистымъ буруномъ, производимыкъ колесами парохода.
— Какіе случаи… А вотъ какіе бываютъ случаи. Съ Петрунькой, лтось, вонъ какой случай былъ… Вонъ съ этемъ Петрунькой, вонъ который лежитъ тамъ…
Вс обратили взоры къ тому мсту, гд спалъ ‘Петрунька’. Петрунькой назывался тотъ самый парень, который одинъ былъ такой молодой среди пожилыхъ. Поза его во сн была такая непринужденная, что у большинства появилась на загорлыхъ лицахъ улыбка, даже парламентеръ, при взгляд на эту картину, казалось, оживился, и нсколько морщинъ, проведенныхъ заботой по его лицу, сбжали на минуту… ‘Петрунька’ лежалъ на полу, положивъ голову на колни молодой женщины. Женщина эта была его жена. Ночью, видно, ей не удалось найти уголокъ для своего Петруньки, но лишь настало утро, она уступила ему свое мсто и, положивъ голову его на колни къ себ, оберегала его сонъ. А онъ спалъ здоровымъ, беззаботнымъ сномъ, весь раскинувшись.
— Ишь, подлецъ, спитъ какъ ловко!… Ну, пущай… ночью-то намъ не было мста, такъ и прослонялись кое-какъ… Хорошая у него бабочка… съ ней-то ужь онъ теперь не пропадетъ!— говорилъ мягко парламентеръ.
— Какой же случай-то съ нимъ былъ?
— Да вотъ какой случай… Лтось объ эту пору также мы собрались на заработки. Человкъ, видно, пятнадцать набралось. Ну, и Петрунька за нами увязался… Признаться, и брать-то мы его не желали, — парень молодой, только-что женился, гд ему по чужимъ мстамъ шляться? Потеряеть гд ни на есть голову. Ну, да ничего не подлаешь, увязался, упросилъ, уговорилъ — взяли. ‘Мн, говоритъ, надо свое хозяйство заводять, потому какъ я женимшись… денегъ мн безпремнно надо заробить’, — ‘Да дуракъ ты, говорю, можетъ денегъ-то и не заробишь, потому всяко бываетъ, а только намаешься въ чужой сторон, да горя натерпишься!’… Ну, нтъ, увязался. Взяли мы его и похали. Кое на пароход, кое на чугунк, пока деньжонки держались, а прочія мста пшкомъ. хали-хали, шли-шли и добрались. И что-жь ты думаешь, бда-то насъ какая поджидала? Вдь въ тхъ мстахъ, кой мы облюбовали, что есть званія работы не было! Засуха тамъ, вишь, была въ ту пору и хлба давно пропали. Что тутъ длать? Идтить въ другія мста — силъ ужь нашихъ нтъ, домой ворочаться — не съ чмъ, тутъ оставаться — ни къ-чему. ‘Айда, ребята, говорю, домой. Абы головы унести по добру, по здорову… А по дорог кое-какъ будемъ пробавляться, гд работой, гд Христовымъ именемъ’… Ну, поршили — домой. Пошли домой и по очереди ходили подъ окнами, а иную пору и работишка попадалась… Какъ дойдемъ до какого города, то и привалъ сдлаемъ на недлю, поробимъ и бредемъ дальше, а деревнями идемъ — въ кусочки, стало быть, ходимъ. Такъ Богъ насъ и хранилъ.
А одинъ начальникъ на чугунк еще даромъ насъ подвезъ.
Такимъ родомъ и шли мы съ Божьей помощью и дотащились до Нижняго. Дотащились и сейчасъ на пристань, нтъ-ли какой работишки… Работишки, однако, не нашли, а больше на берегу валялись вверхъ брюхомъ и дожидали, какой бы пароходъ насъ даромъ принялъ… Ну, такихъ дураковъ-пароходовъ нтъ, а вотъ, — говоритъ одинъ купецъ, — перетаскайте у меня посудину съ дровами, тогда я васъ подвезу, прямо домой предоставлю… А посудина-то, слышь, была огромадная, нсколько сотъ, чай, саженей дровъ въ ней накладено, и ежели ее перетаскать всеё, то съ мсяцъ времени смло надо таскать. А, между прочимъ, животы у насъ уже подвело, и гордости въ насъ ужь никакой не было, рады всякой работ, лишь бы животы сохранить да домой башки несчастныя принесть… Согласны, говоримъ, ваше степенство, будемъ таскать, потому какъ мы въ вол Божіей. Поршили мы такъ, далъ намъ купецъ хлба къ вечеру, легли мы спать, а на утро намъ надо таскать… Только встаемъ утромъ — хвать, а Петруньки нтъ! Ждемъ-ждемъ — нтъ его, подлеца! Таскаемъ дрова и поглядываемъ, а его все нтъ. Проходитъ день, другой! Цльная недля! А его все нтъ. Таскаемъ мы дрова, поглядываемъ, не подойдетъ-ли — нтъ! Три недли мы этакъ-то таскали и поршили всю посудину… какъ въ воду канулъ! Ну, думаемъ, конецъ пришелъ Петруньк… Купецъ денегъ намъ далъ на пароходъ, да еще прибавку сдлалъ малую, чтобы мы съ голоду дорогой не померли, а Петрунька сгинулъ. Стало-быть, говоримъ, пропалъ. Надо, ребята, узжать… Садимся на пароходъ, примрно, сейчасъ, а черезъ часъ пароходу отходить… не подойдетъ-ли, думаемъ, хоть тутъ Петрунька? А чего ужь ждать, ежели пароходъ отходитъ?… Такъ вришь-ли, когда пароходъ сталъ отчаливать, такая скука на насъ напала, что слеза прошибла… Вотъ какъ бываетъ!…
— Куда же онъ длся?
— Петрунька-то? А ты вотъ самого его спроси, куда онъ длся… въ такія мста затесался, что просто срамъ и горе! Ужь только Богъ его спасъ… Къ босякамъ онъ затесался — вонъ куда! Хорошо-то онъ не разсказываетъ, а надо такъ понимать, что везд онъ побывалъ: и въ ночлежномъ дом, и на назьмахъ спалъ, это и въ кутузк… Должно, сманили его какіе ни на есть прохвосты, и онъ удралъ отъ насъ… ‘Какъ же ты жилъ-то?’ — спрашиваемъ мы его опосля.— ‘Да такъ, говоритъ, какъ собака, или подобно птиц, ночевалъ въ ночлежномъ дом, а больше на назьмахъ за городомъ, да по ямамъ’.— ‘Чмъ же ты, спрашиваемъ опосля, кормился-то?’ — ‘Да такъ, говоритъ, кое-чмъ, ину пору работишка какая навернется, а то такъ стащишь чего ни на есть…’ Ну, таскалъ онъ воровскимъ манеромъ все больше насчетъ пищи… ‘Увидишь, говорить, хлбъ плохо лежитъ — подъ полу его, а то воблу упрешь, которая ежели зря лежитъ’. Такъ и болтался, подлецъ, до зимы. ‘Для чего же ты, спрашиваемъ опосля, убегъ-то отъ насъ?’ — ‘Да такъ, говоритъ, тоска взяла, не глядлъ бы на свтъ. Какъ вспомню, говоритъ, что прошли мы эстолько тысячъ верстъ и идемъ подобно нищимь бродягамъ, а тамъ дома жена ждетъ съ заработкомъ, тамъ и возьметъ за сердце… Ну, встртилъ босяка, выпили мы съ нимъ по косушк, я и ушелъ отъ васъ гулять…’ Да и гулялъ, слышь, до самой зимы, а зимой, глядимъ, гонятъ его, нашего голубчика, по этапу, съ бубновымъ тузомъ! Глядимъ, даже озврлъ весь, исхудалъ, хворый сталъ… И бабенка-то его чисто извелась, дожидамши его, подлеца, да и мы-то не знали, какъ съ души грхъ снять, что потеряли нивсть гд живого человка! Ужь слава Богу, что хошь по этапу-то, на веревочк-то его привели, а то бы такъ и пропалъ промежь жулья. Долго-ли нашему брату къ босякамъ присоединиться?…
— Да разв это часто бываетъ?
— Къ босякамъ-то? Мы-то? Сдлайте одолженіе! Сколько вамъ угодно!… Ходишь, ходишь по чужимъ-то мстамъ, да и ляжешь гд ни на есть на назьмахъ за городомъ… Да и откуда же и босяки-то берутся, какъ не изъ нашего брата?
Кончивъ это, парламентеръ звнулъ и посмотрлъ вокругъ себя заспаннымъ взглядомъ. Другіе его товарищи, съ наступленіемъ дня, кое-какъ размстились по освободившимся щелямъ, прикурнули кто какъ могъ и тяжело спали. Только нсколько человкъ изъ партіи не могли отыскать мста. Замтивъ это, парламентеръ тревожно всталъ и принялся отыскивать на палуб для нихъ мста. Черезъ нкоторое время поиски его увнчались успхомъ. Шагая между рукъ, головъ и ногъ, продираясь сквозь густую толпу бодрствующихъ, онъ отыскалъ такія мста, о существованіи которыхъ никто не подозрвалъ. Одному изъ своихъ онъ пронюхалъ каюту въ телжк, стоявшей на палуб въ качеств багажа, другому онъ веллъ залзть между чьею-то мебелью, перевозимой также въ качеств багажа, веллъ залзть именно подъ турецкій диванъ, третьяго онъ увелъ на мостикъ и упросилъ капитана позволить мужику поспать между трубой и лоцманскою будкой. Четвертаго также куда-то увелъ, а самъ воротился на старое мсто, прислъ, скрючился на полу, опустилъ голову и задремалъ, укачиваемый вздрагиваніемъ парохода.
Въ этотъ день я его больше не видалъ, но на слдующіе дни онъ разсказалъ мн и другіе случаи изъ жизни путешествующихъ мужиковъ.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
