ПУТЕШЕСТВІЕ КЪ ПАРИЖСКИМЪ ДИКАРЯМЪ.
ПУТЕШЕСТВІЕ КЪ ПАРИЖСКИМЪ ДИКАРЯМЪ.
Статья Жоржа Занда.
Письма къ другу.
I.
II.
‘В. П. Ричардсонъ, агентъ.
‘Отечественныя Записки’, No 9, 1845
Путешествие к парижским дикарям, Санд Жорж, Год: 1845
Время на прочтение: 28 минут(ы)
До-сихъ-поръ, старый другъ, ты уничижалъ меня твоимъ путешественническимъ превосходствомъ, и между-тмъ, какъ я могъ теб говорить только про Венецію или Пальму, ты, неустрашимый Мальгашъ, въ своихъ чудесныхъ разсказахъ водилъ меня отъ Атласа къ Мысу-Доброй-Надежды и отъ Острова-Святой-Елены къ Острову-Маврикія. Пора мн было въ свою очередь пуститься на великія странствованія. Всю молодость томило меня это желаніе, и на закат дней я чувствовалъ ясно, что слдовало либо отказаться отъ любимыхъ мечтаній, либо наконецъ превратить долгія и безплодныя стремленія въ серьзные подвиги.
Вотъ почему, не дальше какъ вчера утромъ, я ршился на поздку, и воротясь домой въ тотъ же вечеръ, посл благополучнйшаго странствованія, вздумалъ описать теб свои похожденія.
Не желая длать дло вполовину, я однимъ скачкомъ направился къ древнимъ пустынямъ новаго-міра, и, посвятивъ утро на упаковку тюка изъ краснаго сукна, страусовыхъ перьевъ, окрашенныхъ въ самые яркіе цвта, и пестраго стекляруса, собралъ семейство и отправился съ нимъ въ полдень, при благопріятной погод. Забылъ я, правда, сдлать духовное завщаніе и торжественно распроститься съ друзьями. Корабль поднималъ паруса… То-сеть, сапинъ ожидалъ у подъзда, и, благодаря опытному кормчему, управлявшему рулемъ этого вегикула, мы безпрепятственно достигли Предмстія-Сент-Оноре, гд должны были высадиться у краснокожихъ Сверной-Америки. Другими словами, мы были допущены г-номъ Катленомъ къ осмотру внутренности залы Валентино, въ ндр которой долженствовало происходить ваше путешествіе по сорока-восьми индійскимъ племенамъ, на пространств полуторы тысячи миль.
Г-нъ Катленъ — путешественникъ образцовый, достойный соперничать съ тобою, любезный Мальгашъ, въ бодрости, неутомимости, воздержности и любознательности. Но, между-тмъ, какъ ты посвятилъ себя спеціально изученію растеній съ ихъ прелестными гостями, мотыльками и букашками, онъ обратилъ свои наблюденія на предметъ, пряме интересующій живописцевъ и романистовъ,— на изученіе человческой формы и пейзажа.
Слишкомъ справедливо убжденный въ быстромъ и близкомъ уничтоженіи туземцевъ Сверной-Америки, и признавая важность этихъ народовъ для будущей живописной исторіи, г-нъ Катленъ отправился одинъ, безъ друзей и руководителей, вооружась кистями и палитрою, чтобъ приковать къ полотну и спасти отъ забвенія черты, нравы и костюмы этихъ такъ-называемыхъ дикихъ племенъ, которыя врне слдовало бы именовать первобытными людьми. Восемь лтъ провелъ онъ въ этихъ изъисканіяхъ и съ опасностію жизни осмотрлъ разныя поселенія народа почти въ полмильйона душъ, теперь сокращеннаго уже на-половину, благодаря отнятію земель, водк, пороху, осп и прочимъ благодяніямъ цивилизаціи.
Коллекція его содержитъ въ себ, кром оружія, костюмовъ, череповъ и самыхъ любопытныхъ утварей, слишкомъ пятьсотъ картинъ, которыхъ одна часть есть галерея портретовъ съ натуры замчательнйшихъ мужчинъ и женщинъ различныхъ поколній, а другая часть — серія пейзажей и сценъ индійской жизни, игръ, ловлей, плясокъ, жертвоприношеній, сраженій, мистерій и т. д. Г-нъ Катленъ проситъ снисхожденія публики къ эскизамъ, дланнымъ на-скоро, подъ тысячью опасностей, иногда на какомъ-нибудь челнок, которымъ надо было править одной рукой въ то время, какъ другою рисовать.
Говоря правду, живописецъ отправился безъ таланта, и весьма-нетрудно было бы критиковать цвтъ нкоторыхъ пейзажей, рисунокъ нкоторыхъ фигуръ. Но ему удалось достичь мало-по-малу результата, какого заслуживаетъ постоянство, добросовстность и чувство искусства, возможное даже и при незнаніи практической стороны. Отъ-того всякій артистъ признатъ въ его картинахъ достоинство наивности, а въ большей части портретовъ отличный даръ сознанія, яркую истинность въ физіономіяхъ, подробности превосходнаго рисунка, проникнутаго вдохновеніемъ или отгадываньемъ, наконецъ, нчто прочувствованное и понятое, что не достается никому безъ природнаго дара и чего не замнитъ никакая холодно-изученная теорія.
Такимъ-образомъ, я осмотрлъ индійскія племена безъ утомленія и опасности, видлъ ихъ черты, ощупывалъ ихъ оружія, ихъ трубки, ихъ скальпы, присутствовалъ при ихъ страшныхъ посвященіяхъ, ихъ отважныхъ охотахъ, ихъ ужасающихъ пляскахъ, входилъ въ ихъ вигвамы. Все это очень стоитъ, чтобъ добрые обыватели Парижа, уже знающіе поэтически т края, благодаря Шатобріану, Куперу и проч., покинули домашній уголокъ и пошли собственными глазами удостовриться въ истин прекрасныхъ описаній и любопытныхъ разсказовъ. Глазами мы узнаемъ еще больше, чмъ воображеніемъ, и всякій, преобразивъ своимъ личнымъ чувствомъ разныя впечатлнія, получаемыя чрезъ вншніе органы, всякій, осмотрвъ музей Катлена, можетъ узнать дикую Америку еще лучше, чмъ до-сихъ-поръ могъ знать ее при помощи книгъ и мечтательности.
У большей части Индійцевъ г-нъ Катленъ бывалъ принятъ съ древнимъ гостепріимствомъ {Катленъ издалъ свое путешествіе по-англійски,— великолпное изданіе, снабженное гравюрами съ его картинъ и наполненное удивительными фактами и интересными приключеніями.}. Онъ находилъ у нихъ прямоту и доброту, но иногда едва не длался жертвою ихъ предразсудковъ — этого таинственнаго міра, объ который сокрушаются все благоразуміе и вся предусмотрительность блолицыхъ. Между прочимъ, однажды, выпросивъ позволеніе снять портретъ вождя, онъ съ удовольствіемъ чертилъ прекрасныя линіи его профиля, но одинъ изъ воиновъ, наблюдавшій за нимъ, сказалъ вождю: ‘Блый тебя презираетъ, онъ пишетъ только половину тебя, давая этимъ знать, что онъ принимаетъ тебя за получеловка.’ Въ тотъ же мигъ, вождь, покинувъ свою позу, кинулся на того, кто сдлалъ такое оскорбительное замчаніе, и промежь ними завязался неистовый бой. Художникъ, трепеща за развязку борьбы, бжалъ и скрылся въ одно изъ укрпленій, расположенныхъ въ извстномъ разстояніи одно отъ другаго въ Скалистыхъ-Горахъ, и назначенныхъ къ тому, чтобъ покровительствовать Индійцамъ, то-есть наблюдать за ихъ движеніями. Побда осталась за вождемъ, и г-нъ Катленъ могъ воротиться доканчивать портретъ. Еслибъ эпилогисть убилъ вождя, раскроившаго ему голову, то художникъ поплатился бы своей головою за сраженіе, къ которому подалъ поводъ {Надо прибавить, что продолженіе портрета было для него затруднительно. Половина лица подлинника была похищена оскорбителемъ. Вотъ, по этому поводу, любопытныя разсужденія и суеврныя понятія, съ которыми путешественнику надлежало бороться въ-продолженіе всего его артистическаго странствованія. Онъ всюду слылъ за волшебника, одни принимали его за великаго врача, потому-что онъ длалъ фигуры, имвшія видъ живыхъ и съ глядячими глазами, другіе считали за злаго колдуна, могшаго по произволу морить людей, которыхъ онъ уносилъ въ своей книг. Крпкіе умы говорили, что не считаютъ этого опаснымъ для людей, но что волшебникъ иметъ власть надъ животными, что, такисъ-образомъ, съ-тхъ-поръ,икакъ онъ набралъ много буйволовъ въ свою книгу, ихъ очевидно не стало въ степи, и что дичи скоро совсмъ не будетъ, если позволитъ ему продолжать опустошенія. Индійцы, находящіеся теперь въ Париж, разв съ большимъ отвращеніемъ позволяютъ снимать съ себя портреты. Они приписываютъ этому снисхожденію смерть одного изъ нихъ, умершаго въ Англіи отъ тоски по родин. Самъ вождь, который просвщнне всхъ между ними, согласился при мн дать съ себя писать портретъ, но съ условіемъ, что спишутъ только его костюмъ и позу, для успокоенія его надлежало показать ему, что черты лица оставались нерисованными.}.
Цивилизація, проникающая во внутрь пустыни и истребляющая племена, каждый день пугаетъ своими угрозами тхъ изъ индійскихъ вождей, которые начинаютъ обладать роковымъ даромъ предвиднія. Эта горестная способность такъ чужда человку въ натуральномъ состояніи, что, вообще, когда миссіонерамъ удается убдить дикихъ сять, сажать и держать скотину, картофель бываетъ выкопанъ и съденъ прежде чмъ пуститъ ростки, молодыя деревья срублены, едва достигнутъ вышины дротика, а скотина вся перебита на большой охот, къ величайшей забав юныхъ воиновъ. Однакожь, факты опыта толпятся такъ страшно на ихъ глазахъ, что мудрецы многихъ дикихъ поколній ввряютъ своихъ дтей миссіонерамъ для обученія, и отказываются промежь собою отъ системы войны, сдлавшейся около столтія отъ употребленія огнестрльнаго оружія губительне,нежели бывала во вс прошедшіе вка. Явится ли наша цивилизація на спасеніе этихъ благородныхъ племенъ, когда они искренно пріймутъ ее? Сомнваюсь, потому-что мы сами еще мало оцивилизованы, и безсовстная промышленая алчность замнила слдствія соперничества и войнъ племени съ племенемъ только новыми причинами истребленія. Взаимныя охотничьи вторженія на богатыя дичью земли у этихъ сосдственныхъ племенъ суть причины войны, все боле учащающіяся по-мр-того, какъ племена сдвигаются тсне одни съ другими въ-слдствіе завоеваній для обработки земель. Приманка прибыли служитъ другимъ источникомъ истребленія. Индійцы выучились промнивать свои шкуры на наши произведенія, и извстное племя, сосдственное съ образованными селеніями, губитъ ныньче въ три дня больше ланей и буйволовъ для торговли, нежели прежде убивало въ цлый годъ для своего потребленія. Чмъ кончится эта губительная борьба, гд первые успхи дикаря суть невоздержность, то-есть обширная система отравленія, употребленіе орудій убійственнйшихъ, чмъ были орудія отцовъ, и истребленіе дичи, единственнаго средства его пропитанія? Ужасно предвидть катастрофу, къ какой они летятъ стремглавъ, и когда подумаешь, что столь-превозносимыя льготы Соединенныхъ Штатовъ и отсутствіе нищеты и негодяйства, дающія съ-виду американскому обществу столько преимуществъ предъ нашимъ, зиждутся только на роковомъ истребленіи первобытныхъ обитателей, то не станешь ли глубоко скорбть о чудовищномъ закон завоеванія, который отъ начала міра царитъ надъ судьбою племенъ человческихъ?
Въ выбор между необходимостью погибнуть отъ нищеты, либо принять нашу недостаточную цивилизацію, многіе индійскіе вожди ршались на послднее, и ежедневно вопросъ, трактуемый промежъ главными вождями племенъ, — слдующій: оставаться ли подъ шатромъ, проживая со-дня-на-день кое-какъ завоеваніями у сосдей и дикихъ зврей, или длать кирпичи, строить домы, позволять дтямъ учиться грамот, воздлывать земли и заключать мирные договоры съ окружающими племенами? Молоджь естественно наклоняется къ новымъ идеямъ, старики отстаиваютъ прежнія, и, признаюсь, я, по своему разумнію, нахожу, что поэзія на сторон послднихъ, но до поэзіи ли настоящему времени!
Чтобъ привести одинъ только примръ этой борьбы стараго начала съ новымъ, разскажу теб исторію Мьуху-ши-Кау, то-есть Благо-Облака, вождя индійскаго племени Іованевъ, обитающаго въ равнинахъ Верхней-Миссури, у подошвы Скалистыхъ-Горъ. Отецъ его былъ знаменитый воинъ, неистово воевавшій съ сосдями и однакожь державшій сторону религіи и цивилизаціи блыхъ. Онъ погибъ жертвою заговора за то, что хотлъ наказать нкоторыхъ воиновъ своего народа въ предательскомъ погубленіи мирныхъ сосдей. Блое-Облако не оплакивалъ публично смерти отца съ обыкновенными церемоніями. Онъ затаилъ свою горесть и поклялся отмстить. Дйствительно, въ разное время умертвилъ онъ шестерыхъ убійцъ, и перебилъ бы ихъ всхъ, еслибъ устрашенное племя не вздумало избрать его въ вожди. Царское достоинство не наслдственно у Іовайевъ, и одинъ изъ главныхъ законовъ, налагаемыхъ на избранника цлаго племени, заставляетъ его отрекаться отъ всякой личной мести. Блое-Облако долго отказывался, и когда увидлъ себя въ необходимости принять предводительство, далъ волю своей горести, праздновалъ торжественныя похороны отцу, заперся на мсяцъ въ своемъ шатр, не допуская къ себ никого. Этотъ юноша, съ благородными и прекрасными чертами, но характера холоднаго и меланхолическаго, отрекся съ-тхъ-поръ отъ ужасныхъ думъ, его волновавшихъ.
Предавшись труднымъ и важнымъ размышленіямъ, онъ зарылъ въ землю томагаукъ войны, и вмнилъ себ въ славу носить имя миролюбиваго вождя. Онъ видлъ, какъ его племя убывало со-дня-на-день, какъ оспа вдругъ сократила его на-дв трети, то-есть отъ шести тысячь подданныхъ у него осталось только дв тысячи. Къ этимъ причинамъ скорби прибыла еще одна, которая намъ показалась бы ребячечествомъ, но которая важна въ понятіяхъ Индійца. На одномъ глазу у него наросло бльмо, и страхъ потерять зрніе, вмст съ стыдомъ, какимъ тлесный недостатокъ покрываетъ чело воина и вождя, внушилъ ему намреніе идти къ блымъ, сколько въ надежд излечиться отъ недуга, столько жь и для того, чтобъ вознаградить свой недостатокъ обаяніямъ, какое присвоивается людямъ путешествовавшимъ, людямъ бывалымъ.
Онъ поручилъ правленіе дяд и отправился въ Вашингтонъ, гд излеченіе его признано невозможнымъ, но гд онъ возъимлъ желаніе совершенно цивилизовать свое племя. Дло было не легкое. По возвращеніи домой, онъ встртилъ много оппозиціи у своихъ. Часть вождей благопріятствовала его плану, остальные противились. Тогда было принято одно изъ тхъ ршеній, которому подобнаго не нашлось бы въ нашей новой цивилизаціи, но которое вполн соотвтствуетъ духу древнихъ обществъ. Положено было, что Блое-Облако, сопровождаемый своимъ семействомъ и главными мудрецами и воинами поколнія, отправится посщать поселенія блолицыхъ по ту сторону великаго соленаго озера (океана), что они будутъ путешествовать сколь-можно-дальше и дольше, и что если, по возвращеніи, засвидтельствуютъ совершенное превосходство образованія блолицыхъ надъ краснокожими, если привезутъ много подарковъ, если будутъ въ-состояніи похвалиться своимъ опытомъ и упорствовать въ своемъ мнніи, тогда племя построитъ домы, станетъ поддерживать миръ съ сосдями, начнетъ обработывать землю, и дтей воспитывать по образу блыхъ. Не думаю, чтобъ племя и самъ вождь имли понятіе о широт океана, протяженіи материка и потребностяхъ жизни у насъ, иначе, они отступились бы отъ такого чудовищнаго предпріятія. Но преклоненные общаніями католическихъ миссіонеровъ {Католическіе миссіонеры имютъ больше прозелитовъ, нежели протестантскіе, причина тому простая. Реформатская религія слишкомъ холодна и разсудительна для этихъ пламенныхъ воображеній. Блое-Облако съ женою приняли католицизмъ, но на условіи не отправлять этого богослуженія въ-явь. Миссіонеры принуждены бываютъ длать такую уступку и велятъ говорить обращеннымъ дикарямъ, что ихъ земляки, не будучи еще довольно-приготовлены къ принятію святаго ученія, примшали бы къ нему языческіе обряды, оскорбительные для имени Христова, но дло въ томъ, что новообращенные не воздвигли бы безъ опасности храма Христа на мст хижины таинствъ.}, простодушные, доврчивые и любопытные, подобно первобытнымъ людямъ, они утвердили договоръ, и Блое-Облако пустился въ путь съ своимъ семействомъ, заклинателемъ, витіей и друзьями въ столицу Соединеввыхъ-Штатовъ, а оттуда въ Европу, увренные, что по возвращеніи они будутъ предметомъ восторженнаго поклоненія и могутъ пріобрсть безспорное господство. Не безъ причины Блое-Облако выбралъ знаменитйшія лица племени въ сопутники себ: Индійцы, которые никогда не переходили за предлы пустыни, не врятъ чудесамъ цивилизаціи, и все, что имъ говорятъ про наше благосостояніе и нашу промышленость, считаютъ за несбыточныя сказки, имющія цлью привлечь ихъ и обмануть. Въ 1832 году, Уй-Дженъ-Джонъ (Голова голубинаго яйца), одинъ изъ отличнйшихъ воиновъ Ас-син-ни-бойновъ (варящихъ камень) привезенъ былъ въ Вашингтонъ майоромъ Сэнфордомъ. Онъ отправился одтый въ буйволовыя кожи, орлиныя перья и человческіе волосы. Въ пустыню воротился онъ въ суконныхъ панталонахъ, въ редингот, въ бобровой шляп, съ опахаломъ въ рук {Двойной портретъ этого дикаго вождя въ двухъ различныхъ костюмахъ — одна изъ интереснйшихъ страницъ галереи Катлена. Подробности его исторіи, приведенныя въ пушествіи г-на Катлена, очень-любопытны.}. Но тмъ и ограничилось его торжество. Съ любопытствомъ осмотрвъ его нарядъ, земляки разспросили его, объявили его разсказы невроятными, судили его какъ лжеца, и торжественно умертвили. Во избжаніе подобной участи, Блое-Облако взялъ въ проводники десятерыхъ достойныхъ вры лицъ, которыя, съ придачею двухъ дтей, составляютъ колонію двнадцати Индійцевъ Іовайевъ теперь въ Париж, и съ ними-то имлъ я честь дружески бесдовать, какъ разскажу теб посл.
Продолжаю повсть похода новыхъ аргонавтовъ. Прибывъ въ Вашингтонъ, они встртили затрудненія, которыхъ, конечно, не предвидли. Съ одной стороны, нужны были деньги для ихъ кругосвтнаго, путешествія, а весь ихъ капиталъ состоялъ только въ ожерельяхъ изъ вампума, дорогихъ раковинъ, ходящихъ у нихъ за монету и носимыхъ каждымъ воиномъ на ше. Съ другой стороны, правительство Соединенныхъ-Штатовъ противилось ихъ отъзду въ Европу. Со-времени печальнаго конца Озаговъ, помершихъ у насъ отъ горя и нищеты, попечительное правительство Индійцевъ, зная худое впечатлніе, какое производятъ на нихъ разсказы о подобныхъ обманахъ, не даетъ имъ позволенія вызжать изъ отечества. Потому, благороднымъ авантюристамъ требовалось то, что мы на нашемъ прозаическомъ язык и въ нашихъ прозаическихъ нравахъ называемъ антрпренромъ. Нашелся одинъ, который принялъ на себя значительныя издержки путешествія, и внесъ за Іовайевъ 300,000 франковъ обезпеченія американскому правительству.
Наши понятія отвергаютъ такое эксплоатированіе человка, и первое движеніе парижской публики было негодованіе, что король съ его дворомъ, исполняющіе свои священныя пляски, выставлялись намъ на подмостки за плату по 2 франка съ зрителя. Иные сомнваются въ знатномъ сан этихъ живыхъ рдкостей, предлагаемыхъ нашимъ взорамъ, другіе думаютъ, что ихъ обманываютъ, и что они не разумютъ унизительнаго предразсудка, связаннаго у насъ съ подобной ролью, ибо необходимыя объясненія, бывающія при ихъ представленіяхъ, даютъ имъ съ вида нкоторое сходство съ представленіемъ дикихъ животныхъ или восковыхъ фигуръ.
Между-тмъ, нтъ ничего достоврне той добросовстности, которая обнаружена при взаимныхъ обязательствахъ этихъ Индійцевъ съ ихъ проводникомъ, и если мы усилимся отршиться отъ нашихъ привычекъ и предразсудковъ, то признаемъ, что мысль, руководящая Блое-Облако и его спутниковъ, совершено-похожа на ту, какая побуждаладревнихъ героевъ, авантюристовъ баснословныхъ временъ {Баснословныя времена еще длятся для этихъ индійцевъ, неныющихъ исторіи.}, путешествовать и учиться на-счетъ народовъ, которые ихъ принимали и производили съ ними наивный обмнъ элементарныхъ свдній и подарковъ, сообразно нравамъ времени и странъ. Безъ всякаго сомннія, новый Язонъ не чувствуетъ вса нашихъ предразсудковъ касательно публичной выставки себя, и соотечественники его никогда не поймутъ этихъ предразсудковъ. Онъ прибылъ, показываетъ себя, видитъ насъ и видимъ нами. Онъ надваетъ свой красивйшій костюмъ, расцвчаетъ лицо своею драгоцннйшею краскою, сидитъ, какъ подобаетъ владык, между своими гордыми приспшниками, величаво куритъ трубку, обращаетъ чрезъ уста своего почтеннаго витіи радушную и благородную рчь къ удивленной публик, благодаритъ великаго духа за то, что онъ довелъ его цла и невредима къ блымъ, которыхъ онъ любитъ и уважаетъ, поручаетъ ихъ Небу вмст съ самимъ-собою и своими, потомъ, по приглашенію переводчика, передающаго ему желаніе блолицыхъ присутствовать при самомъ уважаемомъ и прекрасномъ изъ торжествъ его народа, велитъ начать военный танецъ, либо еще священнйшій танецъ калюмета. Онъ самъ беретъ тамбуринъ или гремушку, аккомпанируетъ своимъ звучнымъ и гортаннымъ голосомъ пнію товарищей. Грозные воины, миленькій ребенокъ и степенныя, цломудренныя женщины скачутъ вокругъ него хороводомъ, иногда, объятый энтузіазмомъ среди священныхъ обрядовъ, напоминающихъ ему славу предковъ и милую родины, самъ онъ встаетъ и кидается въ пляску съ ними. Не смотря на глазъ, подернутый бльмомъ, и на грустную свою улыбку, онъ прекрасенъ, благороденъ, и воспоминаніе его печальной и мужественной доли привлекаетъ участіе публики, которая вообще добра и скоро переходитъ отъ ужаса къ умиленію. Натанцевавшись по произволу (ибо никто имъ не приказываетъ, да они и не приняли бы никакого требованія, которое переводчикъ не представилъ бы имъ въ кроткихъ и вжливыхъ выраженіяхъ), они подходятъ къ публик и величаво садятся передъ нею. Художники также подходятъ любоваться красотою ихъ формъ и благородствомъ чертъ. Добрыя души, ревнуя подать почтительную милостыню, сколько-нибудь пріятную бднымъ странникамъ, предлагаютъ имъ маленькіе подарки, которые они берутъ съ достоинствомъ, безъ всякой видимой зависти другъ къ другу. Потомъ публика приглашается апплодировать имъ въ благодарность за ихъ обязательность, и апплодиссманы, единственный языкъ, какой они могутъ отъ насъ понять, щедро осыпаютъ ихъ. Зрители подаютъ имъ руки. Женщины, сначала напуганныя ихъ грозною наружностью и дикимъ выраженіемъ, какое воинская пляска сообщала чертамъ ихъ, ободряются, глядя на ихъ наивный, гордо-застнчивый видъ, и на ту смсь грусти и доврчивости, которая длаетъ ихъ столь-трогательными. Они отвчаютъ на привты и мощно пожимаютъ протянутыя имъ руки. Фигляры ль это, которымъ кидаютъ мелкую монетку, и которыхъ можно освистать? Я бы не совтовалъ зрителямъ длать подобный опытъ. Вооруженные своими острыми дротиками и страшными томагоуками, которыми управляютъ съ такой граціей и силою, и которыми, танцуя, сверкаютъ въ глаза зрителямъ, они, пожалуй, поняли бы оскорбленіе и показали бъ намъ, что можно любоваться гривою льва и гладить шерсть тигра, но что не должно шутить съ сынами пустыни, какъ мы иногда жестоко шутимъ съ нашими ближними. Знаютъ ли они, что это право покупается у входа? Наврное, нтъ, а если и знаютъ, что имъ платятъ, то ихъ святая наивность считаетъ плату просто за подарокъ, за свидтельство гостепріимства блолицыхъ. Теперь, виноватъ ли передъ ними антрпренръ, что обходится съ ними сообразно ихъ понятіямъ, хотя ихъ понятія противны нашимъ? Не думаю,— потому-что, во-первыхъ, они довольны, они свободны, ихъ длаютъ участниками выгодъ, которыя одн дадутъ имъ возможность построить себ кирпичные домы, предметъ ихъ мечты, и населить волами и овцами безграничныя степи, откуда лани и буйволы удаляются, во-вторыхъ, ихъ контрактъ обязываетъ антрпренра доставить ихъ назадъ домой, какъ скоро они пожелаютъ отправляться, хоть завтра, хоть сейчасъ въ Америку, если ими овладетъ тоска по родин, наконецъ, въ третьихъ, дозволеніе, полученное антрпренромъ, г-номъ Мелоде, отъ своего правительства, именно основано на его испытанномъ, честномъ характер и на ручательств, какое представляетъ этотъ характеръ, за отеческое обращеніе съ индійскими путешественниками.
Правда, часто на нихъ находитъ грусть и сильное желаніе возвратиться въ родныя пустыни, но увренность, что ничто ихъ не задерживаетъ вопреки ихъ вол, даетъ имъ твердость выдерживать необходимый срокъ. Въ досужные часы, они принимаютъ постителей и велятъ Джефри, смышленому переводчику, находящемуся при нихъ безотлучно, объяснять имъ все, что они видятъ и слышатъ. Ежедневно г-нъ Ваттемаръ посвящаетъ два часа на чтеніе имъ курса начальныхъ основаній исторіи, и онъ уврялъ меня, что Индійцы слушаютъ его внимательно, нердко съ восторгомъ. Разсказы о славныхъ войнахъ воспламеняютъ ихъ, они начинаютъ понимать причины этихъ войнъ и результаты, но, признаюсь теб, они еще не такіе философы, чтобъ разумли нчто повыше и получше исторіи Наполеона. Для дикарей это уже много, но, вроятно, это не достаточно для воинственныхъ народовъ, чувствующихъ необходимость отречься отъ войны.
Итакъ, зрлище странное, очень-новое для нашего брата, парижскаго фланра, и способное воспламенять художниковъ, можемъ мы теперь видть по два раза въ день въ зал Валентино. При первомъ взгляд, я съ своей стороны ощутилъ самое сильное и самое тягостное впечатлніе, какое когда-либо производила на меня пантомима. Я только-что пересмотрлъ вс ужасающіе предметы, которые составляютъ музей Катлена,— первобытныя палицы, которыя теперь замнены желзными топорами выдлки блыхъ, но которыя первоначально состояли изъ большаго кремня, вставленнаго въ деревянную палку, приплюснутые и безобразные черепа, разложенные на стол, которыхъ большая часть хранила слды скальпированья, кровавыя добычи, отвратительныя маски, картины, изображающія срамныя сцены посвященія въ таинства, казни, пытки, гомерическія ловли, губительныя битвы, — словомъ, вс памятники и вс страшно-драматическія сцены дикой жизни, особенно портреты, которыхъ фантастическіе наряды разнообразны до безконечности и проводятъ человческую фигуру по всевозможнымъ сходствамъ съ дикими животными. Когда стукъ гремушекъ, раздавшійся словно отъ приближенія стада, увдомилъ меня, что пора занять мсто, я былъ совершенно настроенъ къ испугу, и когда увидлъ во плоти эти рисованныя фигуры — однхъ въ кроваво красномъ цвт, словно видишь ихъ сквозь пламя, другихъ въ синевато-бломъ съ пунцовыми обводами вкругъ глазъ, третьихъ въ клтчатомъ желтозеленомъ, четвертыхъ, наконецъ, полукрасныхъ, полублыхъ, либо съ полосами синьки по природному бронзовому фону тла, всхъ въ орлиныхъ перьяхъ, въ волосяныхъ гривахъ, — эти полунагія тла, превосходныя модели для статуэра, но испещренныя малевкою и обвшенныя ожерельями и металлическими браслетами,— эти ожерелья изъ медвжьихъ когтей, которыя, кажется, раздираютъ грудь носящихъ ихъ, — эти плащи изъ буйволовыхъ и блыхъ волчьихъ шкуръ съ висящими хвостами, словно люди эти имютъ хвосты,— эти щиты и дротики, украшенные человческими волосами и зубами,— признаюсь, страхъ овладлъ мною, и воображеніе перевесдо меня въ среду самыхъ ужасныхъ сценъ Послдняго изъ Могиканъ. Вовсе другое явилось мн, когда дикая музыка подала сигналъ военнаго танца. Трое Индійцевъ сли на земь, одинъ ударялъ въ тамбуринъ, убранный кожами и издававшій глухой и заунывный звукъ, другой потрясалъ тыкву, наполненную зернами, третій медленно пилилъ другъ-о-дружку два зубчатые куска дерева, потомъ, гортанные голоса, неимвшіе въ себ какъ-будто ничего человческаго, подняли глухое и мрно еворчаніе и одинъ воинъ, показавшійся мн гигантомъ въ своемъ ужасномъ убор, ринулся впередъ, размахивая то дротикомъ, то лукомъ, то топоромъ, то нагайкой, то щитомъ, то султаномъ, то плащомъ, словомъ всми дикими и сложными принадлежностями военнаго костюма. Прочіе послдовали за нимъ: т, которые сбросили плащи и обнажили свои вздымающіяся груди и гибкія какъ зми руки, были еще ужасне. Казалось, ихъ носило какое-то безумное бшенство, хриплые клики, лай, рыканіе, острый свистъ, и тотъ военный крикъ, который испускаетъ Индіецъ, прикладывая пальцы къ губамъ, и который, далеко повторяясь въ степи, леденитъ ужасомъ заблудившагося путешественника,— прерывали пніе, перепутывались и смшивались въ адскій концертъ. Меня обдало холоднымъ потомъ, мн показалось, что я готовъ присутствовать при настоящей операціи скальпированья надъ какимъ-нибудь побжденнымъ врагомъ, или при какой-нибудь другой еще страшнйшей мук. Изъ всего, что было у меня передъ глазами, я видлъ только ужасныхъ актровъ, и воображеніе мое вставляло ихъ въ истинную ихъ раму, подъ вковыя деревья, на блескъ огня, пожиравшаго мясо жертвъ вдали отъ всякой человческой помощи, ибо видимые мною были не люди, а стсненные демоны, опасне и безжалостне волковъ и медвдей, среди которыхъ я съ радостью искалъ бы убжища. Втренная парижская публика, которая забавляется прежде, чмъ удивляется, смялась вокругъ меня, и смхъ этотъ казался мн смхомъ духовъ тьмы. Я опомнился лишь тогда, когда пляска прекратилась и когда Индійцы, словно чудомъ, снова приняли то добродушное и дружелюбное выраженіе, которое длаетъ ихъ съ-виду людьми лучше насъ. Не смотря на свою веселость, публика, полагаю, нсколько испытала одинаковыя со мною впечатлнія: ибо, по торопливости, съ какою она пожимала руки скалпрамъ, можно было подумать, что она старалась сдружиться съ предметами страха, по что не желала ничего лучшаго, какъ удостовриться въ своемъ добромъ согласіи съ господами-дикими. Я длалъ какъ публика, то-есть ободрился до желанія завязать знакомство съ племенемъ, и отважился даже проникнуть къ нимъ въ домашній бытъ съ моими дтьми, не слишкомъ опасаясь видть ихъ пожранными. Посщеніе это составитъ вторую часть моего путешествія и предметъ втораго письма.
Я нашелъ Блое-Облако въ тсной комнатк втораго этажа, совершенно-немблированной, потому-что Индійцы питаютъ еще глубокое презрніе къ большей части нашихъ удобствъ, и когда въ первый разъ имъ дали постели, то на утро ихъ нашли подъ кроватями. Ихъ постели суть разостланные на полу мха, и вождь, сидя потурецки на своей медвжьей шкур, имлъ подл себя жену и дочь, Мудрость, двочку двухъ съ половиною лтъ, крещенную, подобно отцу съ матерью, и еще сосущую грудь по обычаю родины. Вождь, подобно многимъ обращеннымъ Индійцамъ, есть не дятельный христіанинъ, т. е. онъ, не смотря на крещеніе, иметъ въ отечеств еще трехъ женъ.
Одинъ изъ его сыновей воспитывается въ коллегіи въ Англіи или въ Соединенныхъ-Штатахъ.
Онъ слегка кивнулъ мн головою, и когда я развернулъ передъ нимъ кусокъ краснаго сукна, самый драгоцнный даръ, какой можно сдлать индійскому вождю, онъ удостоилъ меня улыбки и протянулъ мн руку. Жена казалась больше тронута пышностью моего приношенія и испустила восклицаніе, потомъ, тотчасъ же, завернула ребенка въ это сукно, чтобъ показать мн, что она имъ дорожила и принимала его благосклонно. Едва успла она взять ожерелье, которое я назначалъ ей, какъ разнизала его, разглядывая съ любопытствомъ каждую бусу, и дикій монархъ, будучи не въ силахъ противиться тому же искушенію, не переставалъ вертть въ рукахъ этотъ стеклярусъ и разсматривать его, не смотря на важность бесды, которая за тмъ послдовала и въ которой ему угодно было принять участіе.
Я роздалъ всмъ Индійцамъ по подарку, и каждый надлъ его на себя, показывая мн тмъ свое одобреніе.
Имена мужчинъ суть: Великій Ходокъ и Ступай-впередъ: это два молодые воина одинаково-прекрасные но формамъ, но весьма-различныхъ физіономіи, ибо одинъ съ-виду кротокъ и веселъ какъ дитя, а другой иметъ страшное выраженіе хитрости и жестокости, дале, врачъ-заклинатель, по прозванію Ноги-съ-волдырями, потомъ Идущій-Дождь, съ сыномъ, ребенкомъ одиннадцати лтъ, прекраснымъ какъ маленькій Аяксъ, наконецъ, Волчонокъ и женщины. Разскажу теб о каждомъ порознь.
Самый свдущій, самый мудрый и самый краснорчивый изъ этихъ вельможъ, безъ сомннія Идущій-Дождь. Будучи витіей племени, онъ вмст и военный вождь, такъ-сказать военный министръ Благо-Облака, который есть мирный или сельскій вождь, т. е. государь. Идущій-Дождь совершилъ тридцать походовъ, и въ шести особенно покрылъ себя славою. Его, такъ же, какъ и врача, подозрваютъ въ содйствій умерщвленію отца Благо-Облака. Онъ былъ однимъ изъ паиболе-домогавшихея избранія Благо-Облака, и тмъ обезопасилъ себя отъ его мщенія.
Между ними незамтно никакой ненависти. Кто, однако, можетъ сказать, какія незримыя драмы происходятъ въ ум и домашнемъ быту этихъ странниковъ?
Идущій-Дождь — мужчина лтъ пятидесяти шести, очень-высокаго роста и величаво-степенной наружности. Онъ никогда не улыбается, обращаясь съ рчью, и тогда-какъ грустная физіономія Благо-Облака длаетъ иногда изъ великодушія это усиліе, физіономія старика остается холодною и задумчивою. Лицо его широко и выразительно, но не представляетъ никакой разницы очертаній съ нашими, кром безпрестаннаго напряганія мускуловъ шеи подъ челюстнымъ угломъ. Эта отличительная черта его племени придаетъ ему видъ сродства съ кошачьей породою.
Черта эта исчезаетъ даже почти-совсмъ у врача, который иметъ лицо пріятное и тонкое, по всмъ нашимъ понятіямъ о физіономіи. Хотя ему шестьдесятъ лтъ, однакожь руки его еще сохраняютъ округлость и красоту, достойную античной статуи, и станъ его стройне всхъ. Подвижность его и живость въ пляск свидтельствуютъ отличную организацію. Столь-свжая старость заставляетъ нсколько жалть, что мы не дикіе, и когда между зрителями видишь столько молодыхъ людей подагриковъ, либо затучнлыхъ, то невольно спрашиваешь себя, кого тутъ показываютъ за предметъ удивленія — парижскихъ ли дикарей, или дикарей Миссури.
Врачъ — большой остроумецъ, онъ и лекарь, и заклинатель, и фокусникъ, и поэтъ, и гадатель, и немножко витія. Онъ носитъ ожерелье изъ священныхъ зеренъ и человческій палецъ, высушенный въ вид медальйона, для предохраненія отъ сглаза. Въ одно и то же время онъ пріятный потшникъ и очень-серьзный совтникъ государя и народа. Въ-продолженіе плаванія, штиль засталъ нашихъ аргонавтовъ на корабл, везшемъ ихъ въ Англію. Врачъ началъ свои заклинанія, къ великому удовольствію блыхъ пассажировъ и къ великому почитанію Индійцевъ. Черезъ два часа, втеръ, уже три дня упавшій, поднялся, и Индійцы, какъ можно себ представить, остались убждены въ несомннномъ искусств врача. Впрочемъ, нашихъ медиковъ они очевидно считаютъ колдунами еще больше, нежеліх своихъ, ибо даютъ имъ себя лечить, когда больны. Кажется, своего они не считаютъ также способнымъ накликать злаго духа изъ мщенія, потому-что вождь не затрудняется обращаться съ нимъ, какъ съ мальчикомъ. Нсколько дней назадъ, нашли подъ вечеръ нашего колдуна сидящимъ на лстниц, когда пригласили его идти спать, онъ потрясъ головою и пробылъ тамъ до утра, потомъ и весь слдующій день и ночь, и наконецъ цлые трое сутокъ, не раздваясь, вши и пивши все на лстниц. Онъ находился подъ наказаніемъ, неизвстно за какой проступокъ, но можно по этому составить себ понятіе о неограниченной власти вождя и о покорности стараго Индійца, который самъ знатнаго происхожденія и отличный воинъ.
Но, не смотря на любезность врача, не смотря на великую мудрость Идущаго-Дождя и красоту его ребенка, не смотря на кроткую задумчивость Благо-Облака и скромность ея величества королевы, лицо, наиболе-расположившее насъ къ себ, Волчонокъ, благородный воинъ, котораго геркулесовская наружность и крупныя, выразительныя черты сначала испугали меня, но который, воротясь къ своей больной жен, съ сердцемъ исполненнымъ грусти по недавно-умергаемъ ребенк, показался мн кротчайшимъ и добрйшимъ человкомъ. Когда онъ ринулся въ танецъ, верхомъ на лук (который онъ подхлестывалъ кожанымъ ремнемъ, прикрпленнымъ къ буйволовому рогу), мои друзья сравнили его съ Діомедомъ. Когда физіономія его снова приняла важное и кроткое выраженіе, при привтствіяхъ публики, мы назвали его Юпитеромъ двственныхъ лсовъ, когда же онъ стеръ яркія краски, странно его украшавшія, и когда намъ разсказали его исторію, мы увидли просто благородное и честное лицо, отличавшееся мужествомъ и добротою, и прозвали его тогда Великодушнымъ — имя, которое шло бы къ нему лучше нежели Волчонокъ, ибо ничто въ его мощной и кроткой организаціи не выражаетъ ни хищности, ни коварства. Конечно, онъ не затрудняется скальпировать непріятеля, — это такой громкій трофей побды, что индійское племя, кажется, погибнетъ прежде, чмъ откажется отъ этихъ страшныхъ украшеній, конечно, онъ не думаетъ, что показываетъ намъ совсмъ не отвратительное зрлище показывая руку, обвшенную отъ плеча до кисти клочками волосъ, добытыхъ посредствомъ той же операціи. Это онъ носитъ на себ наслдство отцовъ, свою знаменитую генеалогію и собственную жизнь славы и сраженій. За неимніемъ исторіи и монументовъ, Индіецъ одвается такимъ-образомъ въ свидтельства своихъ подвиговъ. На медвжьей или буйволовой шкур, его покрывающей и носимой шерсгью внизъ, жена нарисовываетъ его главнйшіе подвиги: и дянія. Тутъ медвдь, пронзенный его стрлою, подл, герой сражающійся съ непріятелями, дальше, его любимая лошадь. Эти дикіе рисунки весьма-замчательны, состоя изъ простыхъ линій, подобныхъ тмъ, которыя у насъ дти чертятъ на стнахъ, они однако обнаруживаютъ иногда очень-изящное чувство формы и вообще пропорціи. Сынъ Идущаго-Дождя показываетъ большое расположеніе и ршительную наклонность къ этому искусству. Лежа на брюх, завернувъ голову въ свою прикрышку, какъ длаютъ Арабы и Индійцы, когда хотятъ сосредоточиться, онъ чертитъ углемъ на полу фигуры людей, которыхъ сейчасъ видлъ. Мы приносимъ ему гравюры, но гд найдетъ онъ модель лучше самого-себя? Пусть дикій художникъ отвратитъ взоры отъ насъ и нашихъ произведеній, и пусть поглядитъ на себя въ зеркало! Этотъ одиннадцатилтній мальчикъ-идеалъ граціи и изящества, и, подобно всмъ существамъ, необиженнымъ природою, иметъ инстинктъ своего достоинства. Костюмъ его племени, греческій нашлемникъ и туника изъ кожи, разрзанной на ремни, или просто широкій поясъ изъ блой гривы, его цвтъ, его нагой бюстъ, отчетливый и благородный, прелесть его положеній и сановитость чертъ, длаютъ изъ него бронзовый отливокъ, достойный Фидія.
Но посл этихъ невольныхъ отступленіи возвратимся къ нашему герою, Волчонку или, лучше-сказать, Великодушному. Вотъ самый безспорный и самый положительный памятникъ его славы и его великаго характера.
‘Всмъ, кому сіе будетъ предъявлено, дается знать, что Шои-та-ій-іа, или Волчонокъ, храбрый Іоваецъ, заслуживаетъ имени храбраго тмъ, что участвовалъ въ многократныхъ походахъ противъ враговъ своего племени. Во всхъ этихъ походахъ, какъ мн извстно, оказалъ онъ величайшее мужество. Особливо же рекомендуютъ его расположенію и довренности всхъ людей, блыхъ ли то или красныхъ, сострадательность и отвага, какія онъ обнаружилъ въ спасеніи отряда Омагавовъ отъ рукъ народа, къ которому онъ принадлежитъ. Въ прошлое воскресенье, онъ избавилъ отъ томагоука и ножа десять мировыхъ Омагавовъ. Одинъ изъ нихъ, увлеченный изъ вида, былъ умерщвленъ. Въ числ этихъ десяти особъ находились общеизвстные и общелюбимые вожди Большой Лось, Большіе-Глаза и Васкаманья, одна сквоу {Сквоу — женщина. Когда разсказываютъ публик этотъ подвигъ, благородный Волчонокъ велитъ упоминать, что находящіеся съ нимъ теперь вожди были въ отсутствіи отъ племени, а переводчикъ прибавляетъ, что герой спасъ плнниковъ съ опасностью собственной жизни.} и шестеро молодыхъ людей. Отрядъ этотъ дружелюбно постилъ Іовайевъ, по особому приглашенію со стороны сихъ послднихъ. Прибывъ на десять миль отъ поста, они были замчены и переговорили съ зятемъ Нью-мои-я, который взялся, по обычаю Индійцевъ, когда они въ мирномъ поход, отнести табакъ и палки къ предводителямъ Іовайевъ. Этотъ молодой человкъ поступилъ измннически: онъ не вручилъ посылки своимъ вождямъ и далъ всть о приближеніи Омагавовъ одному Индійцу, сбиравшемуся на войну. Индіецъ, сопутствуемый двумя третями своего народа, тотчасъ кинулся рубить постителей, что и исполнилъ бы, еслибъ не былъ удержавъ заступничествомъ Волчонка. Волчонокъ воспротивился, потому-что, по его словамъ (и конечно онъ говоритъ правду), онъ считалъ за постыдное и подлое дло разить брата, пригласивъ его постить свой народъ. Подобная измна въ-самомъ-дд очень-рдка, даже у самыхъ дикихъ Индійцевъ Сверной-Америки, и никогда прежде не имла себ примра у Іовайевъ. Я встртилъ Волчонка съ Джеффри, іовайскимъ переводчикомъ, и двумя другими Іовайцами, когда они провожали къ моему агентству Большаго-Лося съ отрядомъ, вскор посл происшествія. Не могу заключить этой ноты, не засвидтельствовавъ Волчонку искренной признательности за его прекрасный поступокъ, и прошу позволенія рекомендовать его благосклонному вниманію его ддушки, президента Соединенныхъ-Штатовъ, и всхъ имющихъ читать сію записку.
‘Под-агентство Великой
Номагавы, 23 октября 1843 года.’
Волчонокъ получилъ почетную медаль отъ обер-интенданта индійскихъ длъ, Гарв, который выражается слдующимъ образомъ, рекомендуя Волчонка президенту Соединенныхъ-Штатовъ, Джону Тэйлеру: ‘Медали, жалуемыя правительствомъ, въ большомъ уваженіи у Индійцевъ… и я выдалъ одну таковую Волчонку. Получивъ ее, онъ съ большой деликатностью воскликнулъ, что не заслужтваетъ никакой награды, потому-что исполнилъ только свой долгъ, но что считаетъ себя счастливымъ, если его поведеніе удостоилось одобренія его націи и отца.’
Когда Волчонокъ, принятый въ Тюльерійскомъ-Дворц съ товарищами, прервалъ танецъ, по индійскому обычаю, чтобъ разсказать свои подвиги, то обратился къ Лудовику-Филиппу съ слдующими словами: ‘Ддушка! вы слышали отъ меня, что этимъ томагоукомъ я убилъ воина Поуни, одного изъ враговъ моего племени. Остріе моего топора еще покрыто его кровью. Эта нагайка — та самая, которую я употреблялъ на стеганье лошади при этомъ случа. Съ-тхъ-поръ, какъ я между блыми, я убжденъ, что миръ годится для насъ лучше войны. Зарываю томагоукъ въ ваши руки, я не буду больше сражаться.’
Заключу исторію Волчонка одной подробностью, почерпнутою, наравн съ предъидущими, изъ весьма-врныхъ и весьма-интересныхъ замтокъ г. Ваттемара.
По скромности, Волчонокъ не сказалъ королю, что въ день сраженія, о которомъ онъ упоминалъ, его ко7ь, молодой жеребенокъ, полный силы и огня, унесъ его далеко отъ своихъ, въ средину толпы Ноуніевъ. Три всадника оборачиваются, но, испуганные страшнымъ видомъ Волчонка, который устремился на нихъ, испуская свой военный крикъ, двое изъ нихъ бросаютъ оружіе. Воинъ, пренебрегая убійствомъ безоружныхъ непріятелей, удовольствовался тмъ, что отпустилъ имъ по жестокому удару нагайкою, бывшею у него въ лвой рук, потомъ, обратясь на вооруженнаго Ноуни, ловко увернулся отъ дротика, который тотъ въ него пустилъ, и разнесъ ему черепъ ударомъ томагоука, наконецъ, соскочивъ съ лошади, скальпировалъ мертваго. Тотчасъ опять свъ на смышленое животное, которое какъ-будто ждало, чтобъ его господинъ захватилъ трофей своей побды, Волчонокъ спокойно возвратился къ своимъ, бросивъ крикъ вызова Ноуніямъ.
Не похоже ли это на эпизодъ изъ Иліады?
Но нашъ индійскій герой вмщаетъ, кажется, въ себ всю древнюю поэзію своего племени, и между-тмъ, какъ любовь играетъ только второстепенную роль въ жизни современнаго Индійца,
Индіецъ въ своей жизни иметъ любовный романъ. Будучи два года въ плну у Соуковъ, онъ скоро выучился языку враждебнаго племени и снискалъ любовь молоденькой двушки, кроткой и прекрасной, которую похитилъ, бжавъ изъ плна. Какія опасности, какія тягости и испытанія потерпли они во время бгства прежде, чмъ достигли шатровъ Іовайевъ, можно себ вообразить и найдти въ нихъ цлую поэму. Наконецъ, онъ ввелъ молодую супругу Дарящую-Орлицу-Войны, въ свой вигвамъ, и посвятилъ ей исключительно свою нжность,— очень-рдкій примръ въ ихъ вольныхъ нравахъ. Онъ имлъ отъ нея троихъ дтей, которыхъ всхъ потерялъ, послдняго въ Англіи, нсколько мсяцевъ тому назадъ. При каждомъ изъ этихъ огорченій, чувствованныхъ со всею свойственною Индійцамъ живостью, онъ длалъ себ глубокую насчку на бедр, чтобъ смягчить суровость Маниту и засвидтельствовать свою нжность къ милымъ существамъ, его покинувшимъ. По смерти послдняго ребенка, онъ двое сутокъ держалъ на рукахъ маленькій трупъ, не разставаясь съ нимъ ни на минуту. Онъ слыхалъ, что смертные останки блолицыхъ трактуются неуважительно, и мысль, что тло его милаго дитяти могло сдлаться добычею какого-нибудь ученика медицины, была ему невыносима. Его успокоили только набальзамировавъ ребенка и положивъ въ гробницу изъ кедроваго дерева. Тогда онъ согласился поврить слову одного квакера, который, отправляясь въ Америку, взялся доставить трупъ къ его племени, чтобъ онъ покоился вмст съ прахомъ предковъ. Съ-тхъ-поръ, бдная подруга Волчонка не переставала плакать и поститься до того, что впала отъ истощенія въ болзнь, заставившую опасаться за ея жизнь. Мы увидли ее распростертую на циновк, еще прекрасную, но поблекшую. Благородный воинъ, сидя у ногъ ея (это мсто покидаетъ онъ только для выходовъ передъ публику), расточалъ ей нжнйшія попеченія. Онъ гладилъ ее по головк, какъ отецъ гладитъ сына, и спшилъ передавать ей вс подарки, какіе получалъ, счастливый, если заставлялъ ее улыбнуться. Подобная нжная привязанность къ сквоу — большая рдкость въ Индійц, и напоминаетъ поэму объ Атал и Шактас. Баронъ Экштейнъ, сказывали мн, пораженный этимъ сходствомъ, разсказалъ Волчонку исторію двухъ любовниковъ, и воинъ, улыбаясь сквозь грусть, отвчалъ ему: ‘Я радъ, что напоминаю вамъ это. Знаю, что когда слышишь какую-нибудь исторію и потомъ увидишь нчто подобное, то бываетъ пріятно. Вы видите насъ въ гор и несчастій, и, однако, я доволенъ, что мое горе вамъ пригодилось, напомнивъ вамъ прекрасную исторію.’
Такъ по-крайней-мр разсказывала мн одна особа, присутствовавшая при этой сцен. Что до меня, я также вышелъ нсколько поэзіи у изголовья новой Аталы. Я держалъ въ рук цвтокъ циклама, который обратилъ на себя ея взоры, и который я поспшилъ ей поднести. Она взяла его, сказавъ, что въ степяхъ есть такія пространства, что человкъ можетъ идти нсколько дней и нсколько ночей все посреди этихъ цвтовъ, и что они достаютъ ему по колно. Я устремился волею въ эти природныя степи, благоухающія прелестнымъ цвткомъ, который мы здсь разводимъ въ теплицахъ, и который даже въ Альпахъ не достигаетъ роста выше шести дюймовъ. Между-тмъ, жена дикаря переносилась туда же воспоминаніемъ. Она съ наслажденіемъ обоняла цвтокъ, и не отнимала его отъ ноздрей, говоря, что воображаетъ себя на родин.
Не знаю, какимъ случаемъ, вотъ уже во второй разъ запахъ этого прелестнаго цвтка уноситъ мои мечты въ лоно дикихъ пустынь Америки. Впервые увидлъ я его растущій на вол и безъ ухода въ одно прекрасное апрльское утро, у подошвы Тирольскихъ-Горъ, на скалахъ, окаймляющихъ теченіе Бренты. Измученный усталостью, я заснулъ за лугу, усянномъ цикламами. Мн снилось, будто я въ тхъ странахъ, которыя описывала мн вчера молодая дикарка, принимая отъ меня одинъ изъ этихъ цвтковъ. Во сн грезилась мн природа еще величественне и плодоносне, нежели та, уже столь плодоносная и столь величественная, гд я тогда находился. Растенія были гигантскихъ размровъ, и едва-ли даже не видалъ я цикламовъ вышиною въ локоть, которые, казалось, порхали словно бабочки по высокой степной трав. Очень помню, что, пробудившись, я находилъ Альпы малыми, и пренебрегъ бы своимъ мягкимъ изголовьемъ panporcini (такъ зовутъ въ тамошнемъ краю цикламъ), еслибъ они не благоухали. Ихъ мелкія чашечки проливали цлыя волны благовонія, будто доказывая мн, что малые и низкіе не суть наимене-благопріятствуемые небомъ…
Но вотъ опять я завлекся въ отступленіе, откуда мн трудно будетъ искусно возвратиться къ предмету письма. Привыкнувъ къ подобнымъ уклоненіямъ, ты не осудишь меня, и согласишься быть вдругъ перенесенъ снова къ изголовью Орлицы. Бдная опечаленная мать иметъ новый поводъ къ грусти въ своемъ незнаніи іовайскаго языка, которому никогда не могла выучиться. Ея мужъ, такъ легко научившійся языку Соуковъ во время плна, — единственное существо, съ кмъ она можетъ обмнивать свои мысли, и онъ, кажется, хочетъ избавить ее отъ такого одиночества души, не покидая ея и бесдуя съ ней безпрестанно на язык отцовъ ея.
Чтобъ докончить свою портретную галерею, разскажу теб гуртомъ о трехъ остальныхъ женщинахъ, и буду въ этомъ случа сообразоваться съ понятіями Индійцевъ, которые, кажется, глядятъ на женщину какъ на собирательное существо, лишенное всякой индивидуальности. Они допускаютъ полигамію, подобно жителямъ востока, соразмрно состоянію. Богатый вождь иметъ столько женъ, сколько можетъ содержать и покупать, потому-что у нихъ, какъ у насъ, бракъ — торговая сдлка. Только онъ мене позоренъ для Индійца, ибо, вмсто продажи своей личности и свободы за приданое, онъ самъ, подарками отцу невсты, покупаетъ обладаніе избраннымъ предметомъ. Пара лошадей, нсколько фунтовъ пороха и табака, иногда просто платье американской работы, составляютъ довольно-щедрую плату за руку женщины. Вступивъ подъ шатеръ супруга, она становится его служанкою, какъ была служанкою отца: она обработываетъ поле съ маисомъ, складываетъ и распускаетъ шатеръ, переноситъ его съ помощью возовыхъ собакъ съ одного становья на другое, варитъ мясо лани и буйвола, наконецъ, кроитъ и украшаетъ одежды господина, не переставая, между-тмъ, таскать своего младенца, плотно припеленатаго къ доск и прившеннаго ремнемъ за плечи въ вид чемодана. Он живутъ между собою въ добромъ согласіи, и въ племени Іовайевъ ссоръ между ними почти никогда не слышно. Впрочемъ, съ ихъ рдкими раздорами бываетъ то же, что съ мужскими: они должны раздлываться кровью, и тогда дерутся ножами, даже томагоуками. Мужчины не ревнуютъ ихъ, если жь когда и становятся ревнивы, то стыдятся показывать это при другихъ. Такимъ образомъ, обманутый мужъ наказываетъ жену тихонько дома, но стъ, охотится и поетъ съ своимъ соперниковъ, не обнаруживая никогда ему ни вражды, ни досады. Іовайскія женщины носятъ свои длинные волосы прядями, падающими на спину, и раздляютъ ихъ отъ лба къ затылку широкимъ краснымъ проборомъ, который издали кажется ручьемъ крови, происшедшимъ отъ разруба топоромъ. Во всемъ убор Индійца, страшное должно мшаться съ кокетствомъ. Женщины также расписываютъ себ лица красной краскою, и одежда ихъ, состоящая изъ панталонъ и кожанаго платья съ ременной бахрамою, и шерстянаго плаща сверху, отличается строжайшей чистотою. Красный или бурый плащъ, окаймленный яркою арабескою, весьма-красивъ. Въ-сущности, онъ просто квадратное одяло, но когда он танцуютъ, то плотно обертываютъ его вкругъ тла, придерживая руками, которыя остаются закрыты. Окутанныя такимъ образомъ и прыгая на одномъ мст съ неподвижностью, которая не иметъ ничего непріятнаго, между-тмъ, какъ богато-убранный калюметъ воткнутъ у нихъ въ правой рук, он напоминаютъ фигуры этрусскихъ вазъ или іероглифы папирусовъ. Единственный ихъ талантъ — рисовать и вышивать мокассины бусами, а кожаныя платья щетиною дикобраза. Въ этомъ послднемъ искусств он превосходны, какъ по вкусу въ рисункахъ, такъ и по удачному сочетанію цвтовъ и прочности работы. Физіономіи ихъ кротки и скромны. Материнская нжность у нихъ очень-развита, но въ ней он едва-ли превосходятъ мужчинъ столько, сколько наши женщины. Индійскій отецъ такъ же нженъ, привязанъ, внимателенъ, страстенъ къ своему дитяти, какъ и мать. Есть въ этихъ дикаряхъ доброе, нельзя не сознаться. Что бы ни говорили, а мы чуть ли не отнимаемъ у нихъ больше добродтелей, нежели пороковъ, мшаясь въ ихъ воспитаніе.
Имена сквоу столь же странны и столь же живописны, какъ имена ихъ мужей: Хохлащійся-Голубь, Летающій-Голубь, Медвдица ходящая по хребту другой, и т. д.
Теперь, когда ты знаешь вс эти фигуры, переведу теб ихъ рчи: Великій ораторъ, Идущій-Дождь, сдъ напротивъ меня съ торжественностью, ибо слово есть дйствіе торжественное у Индійцевъ. Ихъ мечтательный умъ бываетъ въ бездйствіи большую часть времени. Языкъ ихъ сжатъ и не полонъ, какъ и идеи. Они не знаютъ болтовни и очень-мало знакомы съ бесдою. Они обмниваютъ нсколько краткихъ словъ, сообщая другъ другу свою волю или свои впечатлнія, и когда, въ прошломъ вк, заставляли ихъ въ Гурон, очень-модной комической опер, пть
Messieurs, messieurs, en Hurohic,
Chacun parle son tour,
то были ршительно правы. Въ важныхъ случаяхъ, каждый предводитель произноситъ рчь, и хоть бы она длилась три часа, никогда его никто не прерветъ, да и чтобъ произноейть рчь, надо пользоваться славою человка даровитаго въ искусств говорить. Что подумали бы Индійцы, еслибъ побывали на нашихъ законодательныхъ засданіяхъ?
И такъ, Идущій-Дождь говорилъ мн слдующимъ образомъ:
‘Я радъ тебя видть. Намъ сказывали про тебя, мы поняли, что у тебя много друзей, и уважаемъ тебя за это. Ты принесъ намъ подарки, не знавъ насъ, мы теб благодарны. У насъ обычай посить подарки всмъ, съ кмъ идемъ видться, мы отнесемъ твои подарки въ нашъ край, такъ же, какъ подарки всхъ, кто намъ ихъ давалъ. Мы отложимъ къ сторону т, которые намъ даны въ Америк, которые намъ даны въ Ирландіи, которые вамъ даны въ Шотландіи, которые намъ даны въ Англіи, которые намъ даны во Франціи, чтобъ показать нашимъ друзьямъ, какъ мы были приняты у блолицыхъ. У насъ нтъ домовъ, Нтъ книгъ: эти подарки будутъ нашей исторіей.’
Говоря, онъ безпрестанно длалъ жесты съ разстановкою и отчетливостью, высчитывая по пальцамъ страны, которыя онъ прозжалъ, указывая на небо, когда говорилъ о родной стран.
Когда я поблагодарила его за комплиментъ, онъ сдлалъ знакъ, что хочетъ еще говорить и продолжалъ витійствовать гортаннымъ голосомъ, все размахивая руками:
‘Благодарю великаго духа, который позволяетъ намъ очутиться между Французами, нашими старинными друзьями и старинными союзниками. Они намъ кажутся любезне и радушне Англичанъ. Когда я былъ ребенкомъ, отецъ водилъ меня въ поселенія Англичанъ, въ Америк. Они давали намъ много подарковъ, и намъ досталась большая добыча. Отъ-того мы думали, что Англичане лучшіе изъ всхъ блолицыхъ. Но посл мы очень поняли, что они хотли только насъ обмануть и перебить всхъ насъ огненной водою. Откуда имъ дать намъ богатство, когда у нихъ, въ своей сторон, есть люди умирающіе съ голода? Съ-тхъ-поръ, какъ я все это увидлъ, глаза мои открылись, какъ будто впервые взглянули на дневной свтъ. Въ Англіи вамъ было все только несчастіе. Тамъ мы потеряли одного изъ нашихъ братьевъ и одного изъ нашихъ дтей. Во Франціи мы благополучны, здоровы и надемся выхать отсюда вс живы, чтобъ воротиться въ нашу сторону, гд разскажемъ все, что видли, и гд наши ‘дти передадутъ это своимъ дтямъ.’
Мы взглянули на Волчонка. Глаза его налились слезами при воспоминаніи о потер сына, и его лицо, столь ужасное въ танц скальпа, выражало глубочайшую скорбь.
Прочіе одобрили рчь Идущаго-Дождя краткимъ восклицаніемъ, и врачъ, начавъ рчь, объявилъ, что онъ съ удовольстіемъ слушалъ сказанное ораторомъ, что подтверждаетъ его слова, и прибавилъ по своему свойству тонкаго политика: ‘Чмъ дольше мы здсь пробудемъ, тмъ больше встртимъ чести и уваженія дома. Намъ нсколько разъ писали, чтобъ мы возвратились, общая напередъ врить намъ. Но если мы воротимся рано, то не вс будутъ убждены, что мы были хорошо приняты, и что чувствовали себя счастливыми середи блолицыхъ. Притомъ же, какъ нашъ теперешній планъ и воля вашего вождя, Благо-Облака, прекратить безпрестанныя войны, которыя насъ истребляли, и какъ, въ отсутствіе вождя, племя не можетъ и не должно драться,то наши воины привыкаютъ къ миру, и намъ легче будетъ утвердить миръ навсегда.’
Мн хотлось потомъ заставить говорить Блое-Облако, задумчиваго короля, который все вертлъ бусу въ пальцахъ, и который въ досужіе часы очень-искусно длаетъ изъ кусковъ дерева и тряпокъ куклы на дикій манеръ для своей маленькой дочки. Я зналъ также, что его честолюбіе домогалось собрать приданое этому ребенку изъ сокровища, неоцнимаго въ глазахъ его семейства, т. е. изъ шести серебряныхъ столовыхъ приборовъ. Контрастъ такихъ дтскихъ желаній дикаря съ кроткой важностью его орлинаго профиля и величавостью костюма, напоминающаго героевъ древности, забавлялъ и интересовалъ меня въ высочайшей степени. Сколько бы серебряныхъ приборовъ далъ я, еслибъ они послужили мн средствомъ проникнуть въ эту душу и изслдовать невидимый міръ, который каждый носитъ въ себ, и котораго никто не можетъ ясно себ представить такимъ, каковъ онъ у его ближняго! Какъ велика должна быть эта разница у первобытнаго человка, отдленнаго бездною глубочайшаго невжества отъ нашихъ идей и отъ исторіи нашихъ преемственныхъ поколній! Какъ объяснить себ, что этотъ сидвшій передо мною тридцатилтній ребенокъ, задумчивый, застнчивый и слабый, отмстилъ за смерть отца, умертвивъ собственной рукою шестерыхъ убійцъ, и что онъ отрекся отъ этой мести съ такимъ отвращеніемъ? Я недоумвалъ, съ какой стороны взяться за него, чтобъ открыть лазейку, хотя бы съ иголочную скважину, въ таинственную поэму его судьбы. Наконецъ, я ршился спросить его, какой первый долгъ не только вождя племени, по человка, кто бы онъ ни былъ, блолицый или краснокожій?
Я получилъ только уклончивый отвтъ, сдланный вполголоса, съ потупленными и почти-закрытыми глазми, чго служитъ признакомъ великаго достоинства чувства у Индійцевъ, ‘Мы люди простые’ сказалъ онъ: ‘не въ лсахъ, не въ степи научиться вамъ тому, что вы читаете въ вашихъ книгахъ. Отъ-того я попрошу у васъ позволенія не продолжать этой рчи.’
Я спросилъ у переводчика, не значило ль это, чтобъ я замолчалъ, и почувствовалъ свою нескромность. Вождь отвчалъ, что нтъ, и что онъ готовъ начать другую рчь.
Тогда я его спросилъ, какое величайшее счастіе для человка? Отвтъ его былъ чисто-личный, но грустный и поэтическій. Намекая на бльмо, покрывающее одинъ изъ его глазъ, онъ сказалъ: ‘Величайшее счастіе человка — видть свтъ солнца. Съ-тхъ-поръ, какъ я потерялъ половину зрнія, понимаю, что зрніе было у меня драгоцннйшее изъ всего, что имю. Если я лишусь другаго глаза, мн надо будетъ умереть.’
Я не хотлъ заходить дальше, опасаясь больше его опечалить, и разговоръ сталъ обще. Молодые люди, сидя на полу, нсколько позабавились съ нами.
Великій Ходокъ, тотъ, что иметъ лицо тигра и станъ Геркулеса, принялся играть съ куклою дитяти вождя, мы подали ему карандашъ, чтобъ онъ нарисовалъ черты по куску дерева, представлявшему лицо. Онъ запачкалъ ему подбородокъ, говоря, что такъ-какъ этотъ ребенокъ родился между блыми, то ему нужна борода {Іовайцы брютъ голову и выщипываютъ бороду. Они оставляютъ на череп только клочокъ скальпа.}
Я спросилъ у него, какъ проводятъ время въ вигвамахъ въ дождливые дни. Онъ объяснилъ мн, что сперва выкапываютъ ровъ около вигвама, чтобъ не дать вод натекать туда, потомъ хорошенько укрываются, и женщины принимаются за работу.
— А мужчины за бездлье?
— Мы сидимъ кружкомъ, какъ теперь, и длаемъ то же, что здсь.
— Разговариваете?
— Мало.
— И не скучаете?
Дикій не понялъ, что я хотлъ сказать. Мн должно было напередъ знать, что гд дума и размышленіе не существуютъ, тамъ мечтанье всегда обильно и пріятно. Воображеніе такъ сильно, когда его не оковываетъ разсудокъ!
‘Не удивляйтесь ихъ веселости’, говорилъ намъ, выходя вонъ, одинъ путешественникъ, знающій и понимающій Америку. ‘Я тамъ видалъ сотни примровъ цивилизованныхъ людей, которые становились дикими, никогда не встрчалось мн примра противнаго. Вольная жизнь безъ заботъ, безъ хлопотъ и труда, возбуждаемая единственно упоительными волненіями охоты и войны, такъ приманчива, что прельщаетъ всхъ блыхъ, какъ-скоро они взглянутъ на нее вблизи и безъ предубжденія. И то сказать, вдь это жизнь натуральная, а все, что изобртено для удовлетворенія нуждъ, послужило только къ тому, чтобъ сдлать эти нужды сложне и превратить ихъ въ страданія. Часто берутъ молодыхъ Индійцевъ въ Соединенные-Штаты и даютъ имъ наше воспитаніе. Они очень хорошо усвоиваютъ его себ, смыслъ ихъ быстръ и проницателенъ, изъ нихъ легко длать адвокатовъ и медиковъ. Но въ то время, какъ имъ приходится выбирать ремесло и надть узы нашего общества, если случайно они отправятся посовтоваться и повидаться съ родными въ вигвам, вздохнуть вольнымъ воздухомъ степи, почуютъ запахъ варенаго буйвола, или примтятъ слдъ мокассина враждебнаго племени, то прощай цивилизація со всми ея выгодами! Дикарь снова ощущаетъ свои быстрыя ноги, свой рысій глазъ, свое воинственное сердце. Басня о волк и собак повторяется.
Мы покинули этихъ прекрасныхъ Индійцевъ, глубоко растроганные и опечаленные, потому-что, пустясь снова въ странствованіе но новйшей цивилизаціи, мы увидли на улиц жалкія существа, истощившія силу жить, франтовъ въ отвратительно-безобразныхъ платьяхъ,— вычурныя, кривляющіяся фигуры, одн притупленныя самолюбіемъ, другія искалеченныя жестокостью судьбы. Мы воротились въ свои покои, столь красивые и теплые, гд насъ ожидали подагры, ревматизмы и вс немощи старости, которыя презираетъ и которыхъ не вдаетъ нагой дикарь подъ своимъ худо-закрытымъ шатромъ, и мн пришло на память наивно-глубокое слово индійскаго оратора: ‘Они общаютъ намъ богатство, а у нихъ есть люди, умирающіе съ голода!’
Бдные дикари! вы видли Англію: не глядите на остальную Европу!