ПУТАНЫЕ ИДЕИ
ПУТАНЫЕ ИДЕИ
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Путаные идеи, Розанов Василий Васильевич, Год: 1899
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Розанов В. В. Собрание сочинений. Юдаизм. — Статьи и очерки 1898—1901 гг.
М.: Республика, СПб.: Росток, 2009.
Очень легко бороться с идеями неверными, но ясно выраженными. Спор здесь сводится к аргументации последовательной, как алгебраическая формула, и всякий может рассмотреть и может легко определить, на которую сторону ему стать. Гораздо опаснее идеи сбивчивые, идеи, которых с полной отчетливостью автор не определяет и не очерчивает, а между тем со всею силою таланта, красноречия, иногда эрудиции, он требует к ним внимания и очень часто действительно возбуждает к ним внимание. Опровергая их, вы не знаете точных границ опровергаемого, говоря ‘нет’, невольно боитесь, что отрицаете нечто истинное, чего автор только не высказывает как должно для полной ясности, чувствуя, быть может, что ясность эта была бы не в его пользу. Весь спор приобретает характер неприятный и тягостный.
Несколько лет назад, полемизируя против книги ‘Россия и Европа’ Данилевского, Влад. Соловьёв впервые построил искусственное и сбивчивое понятие, которое нет-нет и вдруг опять откликнется в ком-нибудь. Именно знаменитый наш богослов, на упреки ему, почему он восстает против книги столь спокойной, ясной и убедительной, отвечал, что он восстает не против национальности ее, но против ее национализма. И даже, что собственно он не книгу и умершего ее автора имеет в виду, а чрезвычайно живучее и чрезвычайно вредное в нашем обществе настроение национализма, отличающееся от настроения национального, за которое он, Владимир Соловьёв, первый готов распясться. Так как все это было чрезвычайно неясно, то почтенный богослов и философ в книге ‘Национальный вопрос в России’ дал иллюстрации общего тезиса: именно национализм России заключался в приверженности ее к православию, а национальность выразилась бы в переходе в католицизм: по примеру Петра Великого, который национальность русскую не погубил, но паче приумножил, взяв от Европы просвещение. При недоумении, что же в России составляет собственно объект национальной привязанности, гордости и любви, национального охранения, он приблизительно разъяснял: ничто, и вот это-то ‘ничто’, моральный и умственный ‘нуль’, присоединяясь к западным единицам и через это изменяя их величину и значение, и имеет всемирно-историческую значительность. Ибо нуль, хотя и не содержит в себе ничего, но будучи приставлен к другим цифрам до неузнаваемости переменяет их роль, а сле
довательно, косвенно, по своей роли, он даже выше их всех, и вот такое-то, хотя и нулевое, но верховное значение принадлежит и России, а понимание его, этого русского нуля, составляет истинную задачу национальной философии и политики.
После достаточно продолжительной полемики можно было счесть идеи Вл. Соловьёва бесследно рассеявшимися, как окончательно неудачные и никого в свой туман не увлекшие. К сожалению, исходная точка их, именно словесное раздвоение одного явления — привязанности к родине, гордости родиною — на ‘национальность’ и ‘национализм’ оказывается еще тревожит кое-кого. Некоторое отражение этого раздвоения мы нашли в статье почтенного г. Александра Новикова, в ‘России’, озаглавленной: ‘Что препятствует идее мира’. Главным препятствием прекрасной и великодушной идее нашего Государя он считает тот факт, что инстинкты народных масс, всегда мирные, не господствуют над порывами правительств, часто увлекающихся жаждою приключений. Он ссылается при этом не только на Александра Македонского и его поход в Персию и Индию, что было довольно давно, не только на Бонапарта с его экспедициями в Египет и в Москву, но и на Наполеона III с бравурным нападением на Пруссию, что все как в древности, так и в наши времена не имело для себя никакого фундамента в желаниях народа, простых масс. Слова эти можно принять с оговоркою, ибо в них мы уже замечаем начала недосказанности и неясности. Г. Алекс. Новиков вообще затруднился бы указать, что из активно совершившегося в истории — и прекрасно совершившегося — не только сопровождалось простонародным повиновением, но и творилось простонародною инициативою. Изобретение книгопечатания народом не звалось, Америки народ не искал, компаса не устраивал, как не открывал тяготения всемирного и не устраивал не только университетов, но и вообще каких-нибудь школ. Но не совершилось бы этого — не совершилось бы вообще истории. Народ активно желает только того, о чем ему практически известно, т. е. все его желания и не выходят из частного круга своей хаты или своей деревни. Переходя к внешней политике и отбрасывая неудачи и фантазии, вроде мечтаний Наполеона III, мы не можем не указать на часть войн при Михаиле Феодоровиче, Алексее Михайловиче, Петре Великом и Екатерине Второй, которые будучи наступательными и будучи вполне чужды народу, не известные ему в мотиве и в смысле, были тем не менее актами не ‘национализма’, а национальными. И подобным же национальным делом, вполне правым, было нападение Германии на Францию: ибо оставляя в стороне дипломатические замаскировывания существа дела, конечно, Вильгельм напал на Наполеона, а не ‘bonne Бme’ — ‘добряк’ Наполеон, хотя это ему так и казалось до Седана. Германия изготовилась, напала, победила, и г. Ал. Новиков или Вл. Соловьёв должны обсудить и разрешить именно этот исторический факт, а не феерическую сторону дела, что ‘Наполеон замыслил’, когда ‘народ не желал’. Они должны решить, важно или не важно, нужно было или не было нужно, в специльно-германских и во всемирно-исторических целях, объединение Германии, вообще пангерманизм, ошибочно ли пел Шиллер, говорил Фихте, трудился Штейн, или все это были мелкие умы, мелко плававшие и, во всяком случае, не доплывшие до настоящей глубины.
Но вот, рассуждая далее, г. Ал. Новиков приходит к выводу, что не один разлад между устойчивою народною массою и капризным правительством мешает вечно мирному и везде мирному течению государственной жизни, но и недостаточная солидарность партий в народных же слоях. ‘Кроме несоответствия стремлений правителей с желаниями народов, — говорит он, — существует еще важный тормоз движения в пользу мира. Это сильно развившийся кое-где ложный патриотизм, который часто выставляется людьми, преследующими цели, ничего общего с благом народным не имеющие, но которым так легко иногда бывает увлечь народные массы. Этот шовинизм и есть главный враг мира. Страшен он тем, что принимается часто за патриотизм, хотя ничего общего с ним не имеет. Шовинизм относится к патриотизму, как религиозный фанатизм, доходящий до самозамуравлива— ния и до самосожигания, относится к религии. Шовинизм есть во всех государствах и тем страшен, что всегда надевает личину патриотизма. Именующие себя патриотами, потрясающие оружием и говорящие громкие фразы суть скрытые враги отечества своего, в отличие от истинного патриота, который без шума’, — и т. д., конечно, сидит на печке.
Во всем этом облаке слов мы слышим звенящие слова и не видим точной хорошо разъясненной мысли. Есть история пассивная и есть история активная, первая образует быт, но только вторая начинает события. Нужны ли они, эти события, или, другими словами, нужно ли вообще, чтобы история совершалась? Есть также политика пассивная и есть политика активная: министр Тугут в Австрии и в особенности знаменитое министерство Годоя в Испании, при Карле IV, в самом начале нынешнего века, суть типичнейшие выразители пассивной политики, которая, таким образом, не есть новость, но имеет для себя образцы. Что же это за образцы и чему они нас поучают? Это — печать невыносимого стыда, потаенного морального страдания современников и самого позорного воспоминания потомков. Англия времен Питтов — вот образец активной политики, Россия — времен Екатерины. Это — дни исторической радости, честь современников, слава потомков. Легко приводить в пример Наполеона III и записывать мелком плюс на своем столе ввиду плачевного конца плачевного авантюриста, но выходит совсем иное дело, когда вы на место неудачника и авантюриста ставите фигуру прирожденного государя, гордого народом своим и которым горд его народ, государя, который не допускает умаления своей чести, да и не только этого не допускает, но и ростит честь, силу и достоинство своей земли. Таковыми были у нас Петр и Екатерина, бранные подвиги которых сыграли огромную моральную роль в истории России, наверно не меньшую, чем учреждение Сената или генеральное размежевание земель. Напротив, военная сторона жизни, именно в силу, так сказать, материального резко ощутимого ее характера и в силу чрезвычайного ее блеска, оставляет в памяти народов особенно неизгладимое впечатление, как и вызывает в современниках необыкновенное оживление. Нельзя не обратить внимание, что военные эпохи бывают эпохами и в умственном отношении глубоко творческими. Кеплер и Декарт были современниками и даже частью участниками 30-летней войны, вычеркните из нашей истории великую Северную войну, войны Екатерины и эпопею борьбы с Наполеоном, внутри и за пределами России, и какую часть наших умственных приобретений вы сбросите из истории! Избави Боже нас или кого-нибудь в Европе нападать на соседа. Всякая неосторожность здесь бедственна, легкомыслие — преступно. Но говоря так, но думая так чистосердечно, мы далеки от мысли советовать или желать смирения паче меры, уступчивости далее возможности.
Вообще излишне просто представлять себе дело так, что нам и вообще какому-нибудь предстоит напасть или защищаться. Г. Ал. Новиков так и пишет: ‘А когда одни не будут нападать, то другим не от кого будет защищаться, — войны не будет’. Правда, Святослав говорил грекам: ‘Иду на вас’ — и шел. Но это было давно и, к сожалению, дела международные идут теперь несколько сложнее. Решительно никто не ‘нападает’ и решительно никто не ‘защищается’, но дела иногда весьма незаметно и понемногу складываются так, что государю, народу и целой стране приходится вынести позорнейшее уничижение, огромную потерю выгод, или, даже не терпя прямого ущерба, ему приходится допустить другого до такого исключительно выгодного положения, которое через десять лет принесет стране огромный ущерб — и вот повод к борьбе настал, и эту борьбу нельзя назвать ни ‘завоевательною войною’, ни ‘оборонительною’. Была ли завоевательна или оборонительна наша последняя война с Турцией? Ни тот ни другой термин не идет сюда, ибо ни тот ни другой не выражает существа этой войны. Так же точно активное вмешательство России в японо-китайскую распрю, конечно, могло бы не произойти. Как не касающуюся русских пределов, мы могли бы просто пропустить эту распрю своим вниманием — отозвать ‘из далеких стран’ послов своих и оставить только торговых агентов. Правда, эта была бы совершенная миролюбивость, была бы национальность и не было бы национализма, был бы патриотизм в смысле ‘готовности умереть за отечество, когда японцы пойдут и на Россию’, — и вовсе не было бы шовинизма в смысле сохранения Китая и удержания Японии в границах. Было бы много нового, но не было бы лучшего нового. И, может быть, и г. Вл. Соловьёва и г. Ал. Новикова мы увидели в рядах бледных и расстроенных лиц, с смущением говорящих при зрелище моральной Плевны: ‘До чего дошла Россия’, ‘как близоруки, как мало думают о будущем, даже ближайшем, русские министры’, ‘это — люди без личной гордости — и вот отчего они не охраняют русской гордости’ и другие подобные сим словесные скорпионы. Да разве это и не говорили русские люди во время тарифных неудовольствий с Германией, высылки русских из германских городов и даже, кажется, запрещения ввоза свиней в Германию: ‘Россия все терпит, доколе это?’. И говорили так не шовинисты, а торговцы, горожане, публицисты, говорили так все русские люди и говорят так вообще всегда и все люди.
Мы говорим: в современном обществе остывает пыл к оружию, но не к борьбе, конечно. Каждый сильный народ встречает и сильный натиск и должен быть к нему готов. Только тот, кто готов пожертвовать жизнию, может сохранить в душе своей то, что выше и дороже жизни. Не война и воинственность может служить мерилом разграничения для патриотизма и шовинизма, а разум и наличие доказательств и доводов. Кутузов пожертвовал Москвою, веря и зная, что после этого враг может только погибнуть в России. Но если бы общее патриотическое одушевление, поднявшее всю Русь, не оборвало все шансы Наполеона, сделавшись скрытой и основной причиной всех, по-видимому, только случайных неудач его, если бы Наполеон перезимовал в Москве благополучно и весной пошел бы на Петербург, — как все назвали бы Кутузова? Конечно, шовинистом: ‘Вообразил человек, что в России окажется столько одушевления. Слепец!’. И сейчас после Бородина так и говорили. Говорили, но прав оказался Кутузов.
НВ. 1899. 1 июня. No 8354. Б.п.
‘Кто препятствует идее мира’ — статья А. Новикова в газете ‘Россия’ 18 мая 1899 г. No23.
‘Национальный вопрос в России’ (1891) — сборник статей 1889-1891 гг. В. С. Соловьёва.