Пушкин в жизни, Вересаев Викентий Викентьевич, Год: 1927 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 716 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Викентий Викентьевич Вересаев

ПУШКИН В ЖИЗНИ

Систематический свод подлинных свидетельств современников

Предисловие Дм. УРНОВА и Вл. САЙТАНОВА

Вступительные заметки к главам, дополнения и комментарии Вл. САЙТАНОВА

Художник Г. САУКОВ

Текст печатается по изданию: Вересаев В. В.

Пушкин в жизни: В 2-х т. М.: Советский писатель, 1936. Т. 1, 2.

Рецензенты:

член-корреспондент АН СССР В. Р. ЩЕРБИНА, ст. научные сотрудники

Государственного музея А. С. Пушкина Н. М. ВОЛОВЕЦ и С. Т. ОВЧИННИКОВА

издательства ‘Московский рабочий’, 1984 г.

Монтаж мнений эпоха

Эта книга была открытием. Вышедшая впервые в середине 20-х годов нашего

века вересаевская хроника наряду с положительными отзывами вызвала

всесторонний критический обстрел, однако новизна и значение книги

подтверждались даже оппонентами В. В. Вересаева. В конце 20-х годов вышла

книга ‘Молодой Толстой’, такая же, в сущности, книга-хроника, составленная

из характеристик и автохарактеристик великого писателя, монтаж мнений,

‘голос эпохи о Толстом’ [Молодой Толстой в записях современников / Сост. А.

Островский, Ред. и вступ. ст. Б. М. Эйхенбаума. Л.: Изд-во писателей, 1929,

с. 5.]. Жанр, найденный В. В. Вересаевым, утвердился.

Со времен первой книги о Пушкине, работы П. В. Анненкова, которая

появилась в середине прошлого века и называлась ‘Материалы для биографии’,

пушкинской биографии, это фактически была вторая попытка найти какой-то

особый способ для того, чтобы представить читателям личность великого поэта.

Имелись замечательные критические статьи и отдельные добротные очерки,

разбросанные по журналам кропотливые изыскания и ряд крупных монографий, и

все же не было книги, такой вот книги, которую, говоря словами самого поэта,

‘открыл и зачитался’ — познакомился с Пушкиным.

Когда ближе к концу века материалы Анненкова вышли вторым изданием, на

них откликнулся рецензией Ф. Достоевский, и он выразил по поводу этого

фундаментального труда чувство двойственное — восторг и сожаление, даже

досаду. Досадовал Достоевский на то,

что второе издание мало чем отличается от первого, что двадцать лет с

момента первого издания прошли для автора как бы чредою незаметной (в смысле

учета новых фактов и новых точек зрения). В то же время, отдавая должное

этой выдающейся книге, Достоевский сожалел об относительном безразличии к

ней, в чем видел проявление упадка интереса к Пушкину. ‘Зачем же нам новые

труды о Пушкине, когда и старые составляют для большинства публики

совершенную новость?’ [Достоевский Ф. ‘Светило истинное’… /Публ. Н.

Бельчикова. — Лит. газ., 1971, 27 янв., с. 6.] — так с горькой иронией

вопрошал Достоевский.

Необходимо учесть, что тогда для большинства публики прежде всего сам

Пушкин был малодоступен. Судить об этом мы можем, в частности, по переписке

А. Чехова: знакомые из Москвы, знакомые из Таганрога — все просят у него

помощи: предприимчивый петербургский издатель А. С. Суворин, у которого

Чехов часто печатался, стал выпускать в 80-х годах действительно дешевое

собрание пушкинских сочинений, и чеховская среда как бы встрепенулась, все

они — служащие, учителя, врачи, торговцы средней руки, — кто был среди них

книгочеем, потянулись к этим сереньким томикам. А ведь как бывало в свое

время, лет на тридцать — пятьдесят раньше — мы тоже можем узнать по письмам

и мемуарам: приходили люди той же среды, скажем, в известную лавку

петербургского книготорговца Смирдина, смотрели книги Пушкина и уходили —

дорого! Но секрет заключался не, только в цене, но и в удобстве,

компактности нового издания, одним словом, была, как говорится, найдена

форма, и Пушкин сразу стал ближе к читателям.

В том же суворинском издании были собраны в том числе необходимые

сведения о Пушкине. Именно собраны, смонтированы, почти как у Вересаева. Не

обзор, не очерк, а именно монтаж: биографическая канва, описание внешности,

решающие отзывы критики. Читатель узнавал основное: как протекала жизнь

Пушкина, как он выглядел, что думали о нем некоторые современники и

потомки… Всего этого было очень мало, поистине собрано было самое

необходимое, однако на небольшом примере видно, что удалось сделать

Вересаеву в развитие этой идеи. Он своим обширным монтажом добился

портретности. Ведь когда мы смотрим на картину или портрет, мы видим

изображаемое целиком. Так и при чтении вересаевской хроники вырисовывается

перед нашим умственным взором подвижная, объемная, живая фигура.

Условимся, как мы в данном случае будем понимать ‘живая’:

разносторонняя и в то же время обязательно цельная. Это тот же самый

человек, который сочиняет стихи, подсчитывает долги — решает и творческие, и

житейские проблемы. Давайте также вспомним, что Викен-тий Викентьевич

Вересаев (1867 — 1945), известный писатель, был по профессии врачом и его

как психолога специально интересовала проблема личности в разнообразии и

единстве.

‘В течение ряда лет я делал для себя из первоисточников выписки,

касавшиеся характера Пушкина, его настроений, привычек, наружности и пр. По

мере накопления выписок я приводил их в систематический порядок. И вот

однажды, пересматривая накопившиеся выписки, я неожиданно увидел, что передо

мной — оригинальнейшая и увлекательнейшая книга, в которой Пушкин встает

совершенно как живой’ [Вересаев В. Полн. собр. соч. М.: Недра, 1929, т. 13,

с. 5.] — так рассказывал Вересаев о своем замысле.

Теперь это в пояснениях не нуждается. Кто ныне, хотя бы немного, не

пушкинист? А тогда сама идея должна была сформироваться, и реализация ее

требовала огромного труда. ‘О Пушкине любопытны все подробности’ [А. С.

Пушкин в воспоминаниях современников: В 2-х т. М.: Худож. лит., 1974, т. 2,

с. 60], — это еще его современник сказал. Однако подробности были распылены,

разбросаны, забыты, затеряны, на глазах у тех же современников нередко гибли

пушкинские реликвии, из жизни молча уходили люди, которые могли бы немало о

Пушкине рассказать, сжигались письма, пропадали целые архивы. Но даже если

не сжигались и не пропадали, если собирались и исследовались, тем не менее

труден был синтез — проникновение в тайну такого человеческого чуда, каким

был Пушкин. Мы решимся высказать предположение, что друзья поэта, наиболее

близкие к нему люди остались перед потомством в наибольшем долгу: они мало

написали о Пушкине, именно из-за необычайной сложности, просто

не-подъемности для них подобной задачи, хотя среди них были, как мы знаем,

выдающиеся литераторы.

‘Литература, касающаяся биографии Пушкина, уже очень обширна и растет с

каждым годом’, — писал Достоевский, рецензируя переиздание книги Анненкова,

и продолжал: ‘Особенно о дуэли Пушкина и времени его пребывания на Юге

России мы имеем очень обильные печатные сведения. Укажем хоть на ‘Русский

архив’, который с особенным усердием и пониманием, делающим ему величайшую

честь, печатал все, что находил любопытного для памяти Пушкина’. В ‘Русском

архиве’ работал Петр Иванович Бартенев (1829 — 1912), сделавший для создания

Пушкинианы действительно необычайно много [Велика заслуга в собирании

сведений о Пушкине и журнала ‘Русская старина’, редактором которого был

Михаил Иванович Семевский (1837 — 1892).]. Видеть Пушкина ему не довелось,

однако он застал и знал пушкинский круг почти таким, каким являлся этот круг

при жизни поэта. ‘Как бы интересно было, как бы благодарны были читатели, —

делал вывод Достоевский, — если бы все эти разбросанные сведения были

приведены в порядок и связно изложены!’ Многие сведения, однако, так и

оставались разбросанными еще долгое время. Например, рассказы о Пушкине,

записанные со слов его друзей в 1851 — 1860 годах Бартеневым, были извлечены

из его архива и вышли отдельным изданием много спустя после его смерти,

почти одновременно с книгой Вересаева.

На пути собирателей Пушкинианы вставали разные препятствия, в том числе

и даже прежде всего — предостережение самого Пушкина, которое, конечно,

принял во-внимание и Вересаев. Речь идет, разумеется, об известнейшем

пушкинском суждении из письма П. А. Вяземскому (втор, полов, ноября 1825

г.), где упомянуты мемуары Байрона, уничтоженные сразу же после его смерти.

‘Зачем жалеешь ты о потере Записок Байрона? чорт с ними! слава богу, что

потеряны’ — так писал Пушкин. ‘Многих моих оппонентов, — писал Вересаев, —

коробит то якобы умаление личности Пушкина, которое должно получиться у

читателей вследствие чтения моей книги. И все они дружно цитируют известное

письмо Пушкина к Вяземскому по поводу уничтожения Т. Муром интимных записок

Байрона’ [Вересаев В. Полн. собр. соч., т. 13, с. 13.]… Теперь мы знаем,

что Томас Мур, сам поэт, друг и биограф Байрона, был как раз против

уничтожения и он лишь вынужден был присутствовать при этом аутодафе, но

сейчас дело не в этом. Внимательнее вчитаемся в строки Пушкина. Но прежде

учтем, что в ту же самую пору Пушкин усиленно работал над своими

собственными записками, он же интересовался книгой ‘Беседы Байрона’,

вышедшей в Париже еще при жизни поэта. Противоречие? Посмотрим, что пишет

Пушкин. Выразив, казалось бы, удовлетворение или, по меньшей мере,

безразличие по поводу гибели исповеди Байрона, Пушкин продолжает: ‘Он

исповедался в своих стихах, невольно, увлеченный восторгом поэзии. В

хладнокровной прозе он бы лгал и хитрил, то стараясь блеснуть искренностью,

то марая своих врагов. Его бы уличили… а там злоба и клевета снова бы

торжествовали. Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением’.

Всмотримся в ход мысли Пушкина. Ведь он не против литературной исповеди

в принципе, для него весь вопрос в том, как исповедаться… Беда, с точки

зрения Пушкина, была бы не в том, что Байрон поведал о себе правду, беда

была бы в том, что он бы не сказал правды, ‘он бы лгал’… И лгал бы не

столько сам поэт лично, сколько оказался бы ложным избранный им способ

исповедоваться — в прозе. Правда о Байроне содержалась, по мнению Пушкина, в

его поэзии. Вся правда? То есть вся та правда, что достойна значения

Байрона?

‘Мы знаем Байрона довольно, — продолжал Пушкин. — Видели его на троне

славы, видели в мучениях великой души, видели в гробе посреди воскресающей

Греции’. И вновь возникает если не противоречие, то сложность. Подлинная

исповедь Байрона — его стихи. Однако перечисленное здесь Пушкиным, как то,

что современники знали о Байроне, собственно, к стихам не относится, во

всяком случае, его слава — это не только стихи. К тому же лучших

байроновских стихов, написанных в Греции, наиболее пламенных, современники и

не знали, эти строки пролежали под спудом более ста лет. Зато участие

Байрона в делах греческих повстанцев — героическая драма, за которой мир

наблюдал с величайшим вниманием. Пушкин прекрасно понимал значение поэта в

целом как явления, присутствующего в обществе, в мире. Он же представлял

себе, как никто другой, и всю проблему передачи, запечатления этого

присутствия. Нужно ли видеть быт поэта? Этот вопрос ставит в своем письме

Пушкин, и далее следуют строки, которые действительно часто цитируются:

‘Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей

радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости

она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы!’ Далее следуют строки,

которые еще чаще цитируются: ‘Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так,

как вы — иначе’. Будем здесь особенно внимательны. Давая отповедь ‘толпе’,

стремящейся унизить поэта, Пушкин проблему соотношения ‘великого’ и ‘малого’

в одной личности не снимает, он подчеркивает, что все это необходимо

рассматривать не так, как обычно рассматривается, — иначе! А как? О том, что

поиски решения этой проблемы были актуальны для самого Пушкина,

свидетельствуют последующие, заключительные строки его письма.

‘Писать свои Memoires заманчиво и приятно, — так судит Пушкин, пишущий

в это время собственные мемуары. — Никого так не любишь, никого так не

знаешь, как самого себя. Предмет неистощимый. Но трудно. Не лгать — можно,

быть искренним — невозможность физическая. Перо иногда остановится, как с

разбега перед пропастью — на том, что посторонний прочел бы равнодушно’.

Известно, что автобиографические записки Пушкину пришлось уничтожить.

Подумал ли он в тот момент о судьбе бумаг Байрона? Существует, впрочем,

мнение, что Пушкин своих записок не уничтожил, во всяком случае, не

уничтожил полностью, он их, возможно, рассредоточил по своим различным

произведениям — письмам, которые не просто письма, заметкам, критическим

статьям и т. п.[С наибольшей полнотой и, как представляется,

результативностью вопрос о записках Пушкина был изучен и освещен И. Л.

Фейн-бергом в книге ‘Незавершенные работы Пушкина’, вышедшей впервые в 1955

году (М., 1955) и выдержавшей с тех пор несколько изданий.]

Заканчивая письмо, Пушкин говорит: ‘Презирать — braver — суд людей не

трудно, презирать суд собственный невозможно’.

Таково это замечательное письмо, которое, оказывается, нельзя

цитировать в качестве вето — запрещения заглядывать в жизнь творческого

человека. Перед нами, собственно, небольшая, однако очень насыщенная статья,

помещенное в письме-эссе о мемуарах, о трудности этого жанра, коварного — и

легкого, и сложного в одно и то же время. Сложность в том, чтобы определить,

кто кого судит, какова позиция, с которой человек рассматривает себя самого

и окружающих. Обо всем, оказывается, можно говорить, признание в чем

угодно — не проблема, искренность сама по себе не представляет затруднений.

Трудно все это сделать истинным, отвечающим какой-то высшей норме. Поиски

этой нормы и есть решающая проблема для Пушкина.

Слово braver Пушкин передал как ‘презирать’, но то же слово означает

еще и ‘бросать вызов’. Пушкин не очень жалел о пропаже записок Байрона,

потому что предполагал (и не без оснований, насколько по разным сведениям

можно судить), что эпатаж публики составлял их главную цель. Не в том

заключалось дурное, конечно, что сообщались какие-то интимные подробности

(могло ли это смутить Пушкина?), но в том, что презрение к суду людей, по

мысли Пушкина, не совмещалось с высшим взглядом на жизненный путь и на свое

предназначение.

Гибель байроновских записок? Пушкин, кажется, не очень сожалел и о

смерти самого Байрона, если вспомнить другое, более раннее его письмо к тому

же Вяземскому. ‘Тебе грустно по Байроне, а я так рад его смерти, как

высокому предмету для поэзии’, — говорится в этом письме (24 — 25 июня 1824

г.). И следует объяснение: ‘Гений Байрона бледнел с его молодостью’. Это

письмо, хотя оно и кратко, умещает в себе критический взгляд на творчество

Байрона, его эволюцию и на творческую судьбу вообще. Поэт уходит раньше

смерти, если слабеют его стихи… И тогда героическая гибель оказывается его

последним важным для поэзии делом. Опять-таки не сама по себе смерть поэта,

как и не опасная откровенность в автобиографии, имеет значение, но все тот

же ‘суд’, то есть систематическая оценка, охватывающий все явление взгляд

или, как выразился Достоевский, ‘связное изложение’. И этот суд или связь

остаются проблемой, штурмуемой Пушкиным до конца его собственных дней.

С именем Пушкина связано появление в русской поэзии совершенно нового

принципа отношения к своим стихам. До Пушкина поэтические сборники русских

поэтов, и не только русских, строились совершенно иначе — по жанрам: ‘Оды’,

‘Послания’, ‘Элегии’, ‘Баллады’ и т. д. Трудно было представить себе иной

принцип их структуры. Поэтому собрания лирики Пушкина начиная с первой части

‘Стихотворений Александра Пушкина’ производили странное, даже ошеломляющее

впечатление — названиями разделов стали даты, числа: 1816, 1817… И это был

далеко не формальный переворот. Перед читателями стихи развертывались как

судьба поэта, во взаимодействии, сложном и реальном, с линией его жизни,

известной читателю из других источников, с жизнью самого читателя — ведь они

были современниками, и большие события составляли их общий опыт, а

переживания поэта, само меняющееся дыхание его стихов читатель невольно

соотносил с этапами своего взросления, с жизнью своего сердца и со своим

прошлым и будущим. Путь поэта, запечатленный в стихах несравненной силы,

выстраивался в огромный автобиографический роман, но не одного поэта, а

всего поколения. Стихи были впаяны в движение времени, привязаны к нему

точными датами. Стихотворные строки становились словесными знаками

исторического момента: раздел 1825 года (т. е. перед 14 декабря) открывался

элегией ‘Андрей Шенье’, 1826 год — программной одой ‘Пророк’, 1827-й —

‘Стансами’ (‘В надежде славы и добра…’). Лирические произведения, так

выстроенные, превращались в дневник эпохи, общественный и интимный,

отмечавший как события исторического звучания, так и личные переживания,

которые ведь тоже окрашены определенным моментом, по-своему наполнены

воздухом истории. У современников они вызывали бурю ассоциаций и были чуть

ли не в такой же степени их стихами, как и пушкинскими. Жизнь и творчество

поэта сливались с ходом истории, делая его видимым и слышимым. Гигантское

автобиографическое произведение, в котором стихи и события выступали на

равных, как дополняющие друг друга эпизоды, казалось, не имело реального

автора: поэт был только соучастником создания этого величественного

произведения, вместе с ним творила судьба, история.

Заметим, между прочим, что для того, чтобы добиться связности

исторического и личного повествования, Пушкину приходилось иногда идти на

хитрости — печатать стихи не под тем годом, в который они были реально

созданы. На некоторых автографах даже стоят две даты: дата написания,

скажем, ‘7 сент. 1830’, и дата, под которой следует публиковать

стихотворение, — ‘1824’. В этом проявляется особое отношение ко времени:

время — сюжет, человеческая жизнь — кривая, очерчивающая рельеф времени, но

очерчивающая не всегда точно, иногда с запаздываниями или опережением. Иначе

говоря, он сам монтировал отражение реальной жизни в поэтическом зеркале

стихов, добиваясь отнюдь не того, чтобы выглядеть привлекательнее или скрыть

что-нибудь, но более точного и глубокого образа времени.

Байрон первый взглянул на свое творчество как на роман в стихах,

автобиографический и авантюрный, он также стал выставлять даты под своими

стихотворениями. Он сделал первый шаг. Жизнь, история его поколения еще не

сливалась со стихами, это был роман с одним героем, уникальным и

неповторимым, он и интересен был своей неповторимостью, непостижимостью для

мира людей. Для такой поэтической биографии прозаическая канва его жизни

служила только опорой, точкой приложения мифа. Легенды, его окружающие, его

образ в глазах современников были не менее важны, чем реальные события, а

часто и более. Поэзия Байрона и его жизнь вместе должны были создавать

представление о диковинном и могучем существе, своеобразном божестве в

человеческом облике, его путь, его слова, привычки, поступки, взгляды

следовало изучать, как изучается редкое и величественное явление природы.

Вот почему Вяземский, как и все читатели английского поэта, жалел об утрате

его записок. Какая потеря для истории! Но не для поэзии, подчеркивает

Пушкин. ‘Он исповедался в своих стихах…’ Прозаическая история жизни мешала

бы его автобиографическому роману в стихах, отвлекала и заслоняла бы собой в

глазах толпы его истинный образ и смысл, подсовывая вместо этого знакомые ей

чисто человеческие, общие всем и часто пошлые черты, не осветленные пламенем

его поэзии, не поднятые ее силой для высшего взгляда и суда.

Пушкин шагнул дальше. Жизнь человека в молодости, зрелости, даже

старости (хотя Пушкин физически не дожил до нее) получила благодаря его

поэзии впервые точное художественное воплощение в русском слове.

Смешно и нелепо опровергать эту жизнь какими-то биографическими

несовпадениями. Она выше этих частных фактов. У прозаической жизни певца

свое место. Для Байрона — это отдельный том, ‘Жизнь поэта’, входящий в

собрание его сочинений наравне с лирикой и поэмами. Для Пушкина — особая

стихия, часть целого, сплетенного из стихов и поступков, событий частных и

исторических, поэм и их восприятия современниками. Поэтому кропотливое

изучение биографических деталей, тщательное установление маршрутов

путешествий, дат, местностей и зданий, людей, с которыми встречался и даже

только мог встречаться поэт, в пушкинском случае не есть чрезмерность

увлеченности или какой-то странный перекос в отношении изучения биографии

поэта. Все эти детали накрепко связаны с его поэзией, это ее часть, подобная

по-своему его стихам. И все пушкинское время, не случайно названное так,

имеет прямую связь с его творчеством, вбирается им и, освещая его изнутри,

освящается им.

Вот почему проблема биографии поэта встает в совершенно новом значении:

это картина эпохи. И здесь особенно важно услышать разные голоса — актера и

дипломата, военного и крестьянина, светской дамы и дочери деревенского попа.

Более того, она допускает даже использование не вполне доброкачественного

материала. ‘Отвергая явно недостоверное, не следует пренебрегать неточным и

сомнительным, памятуя, что взгляд современника всегда субъективен, что

бесстрастного рассказа о виденных событиях и лицах не существует, что вместе

с фактом в воспоминания неизбежно попадает отношение к факту и что самое это

отношение есть драгоценный исторический материал’ [Вацуро В. Э. Пушкин в

сознании современников. — В кн., А. С. Пушкин в воспоминаниях современников:

В 2-х т, М., 1974, т. 1, с. 5.], — пишет современный историк-пушкинист.

Казалось бы, простая, очевидная мысль, положенная в основу монтажа

Вересаева, имела долгую предысторию, ее нащупывали и искали больше ста лет.

Современникам Пушкина и Байрона распространенные тогда жизнеописания поэтов,

во многом подобные литературным мистификациям — подделкам ‘народных

преданий’ или таинственно-скрытым ‘авторствам’, — казались не подлежащими

разоблачению. В них была своя долговечность, прочность, недоступная никакому

документальному опровержению. Ведь в них содержался образ, а стало быть,

действительно содержалась истина, по крайней мере, в романтическом смысле:

цельно схваченная суть творческой личности. Образ этот создавался в общем

представлении самим поэтом в процессе особого жизнетворчества, образ

фиксировался литературными душеприказчиками. Не надо думать, что он был

плодом чистого вымысла. Тут власть вымысла, идеи проявлялась в том, что сама

жизнь должна была ей подчиниться, воплотиться в заданную ею форму. Такое

приведение жизненной практики в соответствие с поэтической теорией было

необычайно опасным, рискованным, требовало выдержки, мужества.

Принцип романтической биографии как соответствия признанному образу

держался долго. Затем биографии стали создаваться, напротив, на основе

критической проверки фактов. Это не означает, конечно, будто раньше и фактов

не проверяли, но важен принцип, цель. Так, Анненков, взявший у романтиков

только форму, но работавший уже не в романтическую эпоху, нарушал

сложившийся образ Пушкина в очень большой мере. Нарушение ведь необязательно

должно сводиться к какому-то нелицеприятному разоблачению. Напротив, поэт

может быть возвышен, как и получилось у Анненкова. Но важен опять-таки самый

принцип: думали о поэте одно, читали совсем другое… Ходячие представления

о личности Пушкина сводились, в общем, к тому, что это был ‘гуляка

праздный’, только поэт, птица певчая. На страницах книги Анненкова

развертывались труды и дни литературного труженика, человека

государственного ума, философских наклонностей, историка-исследователя…

Если при разборе пушкинских бумаг современники, наиболее близкие, могли

удивляться: ‘Пушкин — мыслитель, кто бы мог подумать!’, то книга Анненкова,

написанная на основе тех самых бумаг, делала это представление, совершенно

новое, широким достоянием.

В начале нашего века на Западе стали появляться одна за другой

своеобразные антибиографии, сугубо направленные против каких бы то ни было

привычных представлений о выдающихся личностях. В результате, конечно,

какие-то застарелые легенды и мифы окончательно развеялись. Но ведь сами эти

книги были тоже мифы, легенды навыворот — по сравнению с ‘засахаренным

ангелом’, другая крайность, тоже неправда. Позднее, в процессе

диалектического ‘снятия’ противоположных крайностей, биографии попробовали

сделать исключительно документальными. И превратились они, по выражению

Бернарда Шоу, в подобие адресно-справочной книги, где цельного образа,

понятно, не найти, но зато имеется полный, прямо алфавитный свод сведений,

вся подноготная, в том числе ‘счета за стирку’, что когда-то были камнем

преткновения и для почитателей, и для ниспровергателей. И вот все на виду, а

личность, привлекавшую мир, увидеть как-то не удается! Что же делать? И

только теперь соотечественники Байрона, начавшие еще при его жизни

записывать разговоры и составлять о нем записки, пришли к идее монтажа,

подобного вере-саевскому. Такие же антологии известны ныне итальянским и

немецким читателям о своих поэтах. Идея, подсказанная в пушкинском случае

совершенно особенным соотношением жизни поэта и эпохи, в которую он жил,

принципиальным включением в его биографию почти всего содержания текущего

момента с его индивидуальными отголосками в различных людях, в его

собственной судьбе, оказалась чрезвычайно плодотворной.

Итак, принцип монтажа. Говорит эпоха, говорит множество разноречивых

голосов, но, поскольку говорят они об одном и том же человеке, облик его

четко прорисовывается. Вересаев взял на себя задачу, казалось бы, скромную,

подготовительную, разведывательную. За неимением связной биографии, в

которой бы известная нам сумма фактов была бы сфокусирована, придется

предложить подборку, мозаику сведений, согласующихся и спорящих между собой.

Такова исходная посылка. И Вересаев проделал колоссальную работу по

собиранию и систематизации свидетельств современников и документов. Идею

сформулировал еще Гете, который сказал, что поэт творит много книг, создавая

одну — книгу своей жизни. И.Вересаев называет свой труд — ‘Пушкин в жизни’.

Дело не только в объеме проделанного труда. Вересаев проявил интуицию

искателя-исследователя и чутье художника. Скажем, какие сведения о Пушкине

можно найти в письмах И. С. Аксакова? Это человек другого поколения, Пушкина

он не знал. Действительно, ничего о Пушкине в его письмах мы не найдем, а

Вересаев нашел. Правда, найденное им характеризует не самого Пушкина, а его

Близкую знакомую А. О. Смирнову-Россет, но в таких резких, отчетливых

тонах, что получается характеристика не одной Смирновой, но самого стиля

жизни высшего слоя петербургского общества, в котором поэт принужден был

находиться в последние годы жизни.

В этой книге, благодаря искусству собирателя, для нас сохранено немало

ярких черт, выбранных с любовью и пониманием из бесчисленного множества

сообщений и публикаций о Пушкине и его времени. Сохранено, потому что

богатый материал был бы иначе недоступен в наши дни во всей полноте не

только читателю, интересующемуся Пушкиным, но и специалисту. И расположен

этот материал, при строгой хронологии, с таким блеском остросюжетного

повествования, что от книги невозможно оторваться: играя на сплетениях и

противоречиях документов, Вересаев создал очень плотную повествовательную

ткань, такой редко удается достичь и в авторской прозе. ‘Пушкин в жизни’ был

первой попыткой заменить биографию документальным романом. Цель такой замены

заключалась не в увлекательности самой по себе, потому, дескать, что читать

интереснее! Конечно, что интересно читается — это хорошо и важно, но все же

не в этом главное. ‘Поэзия — правда’ — принцип, разделяемый самим Пушкиным.

В ту эпоху это было всесторонне обдумано — исключительная истинность

художественного образа, запечатлевающего живое явление. Продуктивно работает

мысль историка, глубоко проникает в материал, в суть явления, в характер

исторического деятеля, но вот та же самая фигура или то же событие возникают

под пером художника, и сразу же неисчислимые и неуловимые оттенки проступают

перед нами. Неисчислимые и неуловимые, они, однако, собраны,

сконцентрированы в образе. Вересаев не пишет портрет Пушкина сам, он делает

это как бы чужими руками, сам же он проводит очень умело художественный

принцип контраста, разноречия, при этом все скрепляется, связывается единой

мыслью о Пушкине — великом поэте.

Когда книга Вересаева вышла, то, судя по рецензиям, она не устраивала

критиков, потому что не укладывалась в односторонние концепции пушкинского

творчества. В отличие от схем, то была живая книга — о живом Пушкине.

Вересаев создал редкостный эффект присутствия великой личности. А не

повредит ли подобный эффект великой личности и надо ли нам с ней знакомиться

столь непосредственно? Необходимо отметить, что сам Вересаев не без

колебаний отвечал на подобный вопрос. Вернее, позиция у него была

определенная, однако она предусматривала колебания во взгляде на Пушкина,

раздвоение в представлениях о нем как о человеке и как о художнике, творце.

‘Подлинно великий человек с честью выдержит самые ‘интимные’ сообщения о

себе. А не выдержит, — и не надо’ [Вересаев В. Полн. собр. соч., т. 13, с.

16.]. Книга же, в особенности теперь, когда мы знаем о Пушкине и его

окружении еще больше, производит впечатление другое, удивительно цельное,

хотя и не простое, но цельность и простота ведь не одно и то же! С течением

времени становится видно все отчетливее, что так называемая ‘вся правда’ о

Пушкине только очищает, возвеличивает его облик. Главное — сам склад

личности. Есть выдающиеся люди, общественный облик которых сохраняется лишь

в ореоле ‘возвышающего обмана’. Но к знаменитостям такого рода Пушкин не

принадлежал. Его житейский облик, в отличие от Байрона, был не завышен, а

занижен в глазах даже самого непосредственного окружения. Что уж говорить о

‘светской черни’, если даже некоторые близкие друзья поэта открывают для

себя Пушкина по-настоящему только после его смерти. С годами, по мере того

как накапливались сведения, монтировался коллективный пушкинский портрет,

высказывался о нем голос эпохи, выше становилась его чисто человеческая

репутация. Конечно, есть личности, яркие личности, которым разоблачения или

саморазоблачения могут принести непоправимый вред. Это люди в самом деле

раздвоенные: занимаясь пустяками, они, как Наполеон в изображении Толстого,

делают вид, будто решают задачи мировой важности. Пушкин, если уж на то

пошло, садясь за карточный стол, не изображал из себя стратега или философа.

Строй пушкинской личности замечателен тем, что невозможно запятнать такую

личность — человека, который не затаил, а во всеуслышанье сказал, что бывает

подчас ‘ничтожней всех ничтожных’… Стыдясь самого себя, Пушкин тем не

менее ‘строк печальных’ не смывает в своей памяти. ‘…В этой глупости

несчастной у ваших ног я признаюсь’, — способность сознаться в собственной

глупости, когда совершена, соответственно, глупость, признать, что вел себя

опрометчиво или легкомысленно, когда поведение было опрометчивым и

легкомысленным, не смывать этих строк из памяти и вместе с тем твердо стоять

в вопросах принципа и чести, одним словом, полнота самосознания — вот что

отличает Пушкина и делает его совершенно неуязвимым для ‘разоблачений’ [Как

не поддаются пародированию пушкинские произведения, потому что они почти все

уже пронизаны тончайшей иронией самого автора. Во всяком случае, там, где

подобная ирония есть, они неуязвимы для пародии. Существующие пародии

адресованы не автору — читателям. Это, собственно, пародии на

прямолинейно-тупое восприятие Пушкина.].

Подбирая материалы, Вересаев, разумеется, проверял их достоверность. В

то же время избранный им принцип таков, что проверка совершается сама собой,

автоматически, свидетельства контролируют друг друга, происходит

саморегуляция представлений о Пушкине. Ведь что нам важно? Представить,

допустим, как Пушкин выглядел, какое впечатление производил на окружающих. И

вот из всех свидетельств, собранных Вересаевым, сочувственных и

неприязненных, дружеских и враждебных, а также, что по-своему важно,

безразличных, индифферентных, мы получаем вполне объективный ответ:

наружность была, как выразился один современник, ‘необещающая’. Окажись мы

на месте современника, то, скорее всего, внимания без подсказки на великого

поэта не обратили бы. Так случилось с Тургеневым: ‘…Я столкнулся с

человеком среднего роста, который, уже надев шинель и шляпу и прощаясь с

хозяином, звучным голосом воскликнул: ‘Да! Да! Хороши наши министры! Нечего

сказать!’ — засмеялся и вышел. Я успел только разглядеть его белые зубы и

живые, быстрые глаза. Каково же было мое горе, когда я узнал потом, что этот

человек был Пушкин’… (Литературные и житейские воспоминания. Вечер у

Плетнева, 1868). Тот же самый наблюдатель увидел бы в подобной ситуации

гораздо больше, заставил бы себя увидеть, если бы оказался к ней

подготовлен, если бы уже знал, что смотрит на Пушкина, как, например, это

описано у Герцена, видевшего Пушкина в зале Благородного собрания, где

говорили: ‘Вот он! Вот он!’

Увидеть — это еще не означает узнать: задача усложняется, когда мы

знакомимся с миром поэта, входим туда различными путями, в сопровождении

разных лиц, в том числе его самого. А мы уже убедились хотя бы на примере

письма о мемуарах, что Пушкин очень часто ответ на поставленный вопрос дает,

представляя всю картину своих размышлений, картину, в которой еще надо

разобраться.

Как бы там ни было, пушкинский облик, внешний и внутренний, предстает

перед нами, благодаря этой книге, с незаменимой непосредственностью.

А поэзия? Творчество? Таков был один из критических вопросов,

обращенных в свое время к Вересаеву: где же в его книге Пушкин-поэт?

Опять-таки разберемся. Во-первых, открывая любую книгу о Пушкине, мы уже

подготовлены, мы знаем, что идет речь о творце, о поэте, и читаем каждую

страницу сквозь ‘магический кристалл’, через призму этого знания. Сейчас

целые исследования выходят об отдаленных пушкинских родственниках, и мы не

спрашиваем, как правило, зачем, собственно, это делается, потому что ясно: в

общей картине любая деталь, любое лицо может сыграть свою дополняющую,

проясняющую роль. А тут не ‘седьмая вода на киселе’, тут сам Пушкин во

множестве подробностей своего поведения и облика. Во-вторых, поэт

присутствует в этой книге: ведь существенный материал, касающийся

творческого процесса, Вересаев включил в свою хронику. Наконец, в-третьих,

чрезмерная забота о том, достаточно ли ‘красиво’ выглядит поэт в том или

другом случае, служила, как ни странно, умалению пушкинского величия и

значения. Выше уже было сказано: давняя тенденция видеть в Пушкине ‘прежде

всего поэта’, ‘преимущественно поэта’, ‘только поэта’ скрывала на самом деле

недооценку и творчества, и личности Пушкина. Чем полнее представляем мы себе

Пушкина, тем он становится величественнее и как поэт — книга Вересаева

служит такому знанию.

Она — общедоступный источник обширных сведений о Пушкине. Прекрасное,

поучительное и вдохновляющее чтение. Труд, достойный стать постоянным

спутником собрания сочинений Пушкина наряду с такими книгами, как ‘Пушкин в

воспоминаниях современников’, ‘Пушкин и его окружение’, ‘Друзья Пушкина’,

как исследования наших крупнейших пушкинистов: М. П. Алексеева, Д. Д.

Благого, С. М. Бонди, В. В. Виноградова, Г. О. Винокура, Л. П. Гроссмана, Г.

А. Гуковского, Н. В. Измайлова, Б. Л. Модзалевского, Б. В. Томашевского, Ю.

Н. Тынянова, И. Л. Фейнберга, М. А. и Т. Г. Цявловских, П. Е. Щеголева, Д.

П. Якубовича.

Первое издание книги Вересаева ‘Пушкин в жизни’ появилось в 1926 г.,

последнее, подготовленное автором, в 1936-м. С тех пор, как говорится, книга

стала библиографической редкостью. При попытках переиздать ее возникал

вопрос, не имеет ли смысл вместе с тем переработать и прежде всего дополнить

издание? Действительно, если для своего времени Вересаев владел материалом в

достаточной полноте, то ныне мы уже знаем о Пушкине больше. И все же работа

Вересаева выдержала проверку временем. Прежде всего, круг основных сведений

о Пушкине при Вересаеве уже сложился и был ему доступен. Далее, книга

Вересаева — это своеобразное создание, она подчинена авторской воле, и

вторгаться в это создание со стороны нет оснований.

Общий объем хроники Вересаева около шестидесяти печатных листов, в

последнем издании это составляло два тома. В данном случае решено было

ограничиться одним томом и охватить важнейший, наиболее драматический период

жизни и творчества Пушкина от возвращения из Михайловской ссылки до роковой

дуэли. В этих пределах главы книги Вересаева воспроизводятся

последовательно. Вместе с тем, поскольку наши представления о Пушкине

действительно развиваются, текст дополнен вступительными заметками к каждому

разделу и комментариями [Большую помощь в подготовке этого издания оказали

сотрудники библиотеки Государственного музея А. С. Пушкина И. Н. Врубель, С.

Н. Тихомирова, В. Ф. Муленкова, М. Е. Еремеева, а также Э. Л. Безносов, М.

Н. Лулова и А. Л. Степанов], здесь учтены важнейшие достижения пушкинистики,

проливающие в самом деле новый свет на события. К таким материалам

относятся, прежде всего, переписка семьи Гончаровых, семьи Карамзиных,

дневник Д. Ф. Фикельмон, изыскания, проведенные М. Яшиным и Э. Герштейн в

придворных архивах, биография поэта, написанная Ю. М. Лотманом, и др. Все

это появилось уже у нас на глазах и не могло быть известно Вересаеву. Из

новооткрытых сведений здесь можно привести только самое основное, за

подробностями читатель может обратиться к соответствующим изданиям, здесь, в

свою очередь, указанным.

Выпуская эту книгу, издательство ‘Московский рабочий’ надеется, что

делает достойный подарок всем, кто с благоговением, и любовью произносит имя

Пушкина.

Д. М. УРНОВ, В. А. САЙТАНОВ

ОТ РЕДАКЦИИ

Документы, отобранные Вересаевым, раскрывают психологию бытового

поведения великого художника. Творческий фон в этой книге, как правило,

остается ‘за кадром’, вот почему каждой главе редакцией предпосланы

вступительные заметки, которые напоминают об основных событиях литературной

биографии Пушкина. В тексте сделаны некоторые сокращения и устранены явные

опечатки. Отдельные поправки внесены в библиографические указания В. В.

Вересаева. Как правило, полная библиографическая информация дается им при

первом упоминании источника. Однако этот принцип был выдержан автором не

везде, в настоящем же издании он проведен последовательно по всей книге:

наиболее полные библиографические описания перенесены к первому упоминанию

источника, в отдельных случаях ссылки дополнены указаниями на год и место

издания источника.

Сохранен знак*, которым В. В. Вересаев обозначал наименее достоверные

материалы. Серьезные сомнения также вызывает правдивость ‘Записок’ А. О.

Смирновой-Россет (не путать с ее ‘Автобиографией’, достаточно надежной) и

‘Дневника’ А. С. Суворина, не отмеченных В. В. Вересаевым.

Символами Х7 и VV обозначен текст, к которому имеются комментарии.

Арабскими цифрами нумеруются подстрочные примечания. Сноски, принадлежащие

В. В. Вересаеву, никак не оговариваются, сноски, сделанные при подготовке

данного издания, снабжены пометой ‘Прим. ред.’. В комментариях в этих

случаях используется помета ‘В. С’.

Разнородные, не всегда тождественные сокращения основных, наиболее

часто упоминаемых изданий сведены в особый список, который читатель найдет

в конце книги.

ПУШКИН

в жизни

В Москве

От переезда в Петербург до путешествия в Арзрум

Путешествие в Арзрум

Перед женитьбой

Первые годы женатой жизни

Поездка на Восток

В придворном плену

Анонимный пасквиль.

Первый вызов. Женитьба Дантеса

Дуэль, смерть и похороны Эпилог

В Москве (Сентябрь 1826-май 1827)

Рождение будущего поэта Москва встретила беспрерывным праздничным

звоном своих ‘сорока сороков’. Правда, салют был приветствием не

новорожденному Александру Пушкину — 26 мая 1799 года до второй столицы дошла

весть о появлении на свет внучки императора Павла Марии. Но история умеет

по-своему отмечать важные даты: в России, в Москве явился в мир величайший

поэт.

Древняя столица Руси была к этому времени большим полуевропейским

городом, разбросанным, людным и пестрым, с маленькими домишками и барскими

усадьбами в центре, е гулкими бревенчатыми и тихими немощеными мостовыми. В

переулках Басманной части и Чистых прудов незаметно закладывались основы

характера будущего поэта, его строя чувств. Здесь он впервые узнал русскую

речь, ставшую потом его судьбой, услышал стихи, увидел живых поэтов и открыл

для себя таинственный мир книг. Здесь он в первый раз соприкоснулся с

историей. Москва стала для его таланта огромной колыбелью, не сравнимым ни с

чем городом его детства.

‘До одиннадцатилетнего возраста он воспитывался в родительском доме, —

рассказывал Лев Сергеевич Пушкин, младший брат поэта. — Страсть к поэзии

проявилась в нем с первыми понятиями: на восьмом году возраста, умея уже

читать и писать, он сочинял на французском языке маленькие комедии и

эпиграммы на своих учителей… В 1811 году открылся Царскосельский лицей, и

отец Пушкина поручил своему брату Василию Львовичу отвезть его в Петербург

для помещения в сие заведение…’ Город детства остался позади.

Жизненная дорога повела сначала в сады Царского Села, где пролетело над

ним шесть томительных и незабываемо-счастливых лет, совпавших в истории

России с грозой 12-го года. Затем в бесшабашно-праздничный Петербург

послепобедных лет, тут он впервые знакомится со славой. ‘Тогда везде ходили

по рукам, переписывались и читались наизусть его ‘Деревня’, ‘Ода на

свободу’, ‘Ура! В Россию скачет…’ и другие мелочи в том же духе. Не было

живого человека, который не знал бы его стихов’, — вспоминал впоследствии

Пущин. Отныне судьба поэта навсегда соединена с судьбой тех, кто окажется

скоро на холодной Сенатской площади…

Первая ссылка. Новые впечатления, люди. Любовь. Новые стихии — горы,

море, полуденный воздух, степи, новые народы и страны: Украина, Кавказ,

Молдавия, Крым. Но несмотря на прелесть бездыханных южных ночей, на чудеса

моря и неба, Пушкин чувствует себя изгнанником. Сердце его тоскует. ‘Как

часто в горестной разлуке, в моей блуждающей судьбе, Москва, я думал о

тебе!’

Новый удар изгоняет его еще дальше от Москвы, хотя и приближает к ней

географически. По распоряжению верховной власти поэт отправляется ‘на

постоянное жительство в имение его отца сельцо Михайловское’. Спасение от

печальных обстоятельств, от больших и малых невзгод нелегкого существования

Пушкин находит в творчестве. В Михайловском написаны, центральные главы

‘Евгения Онегина’, завершены ‘Цыганы’, написан ‘Граф Нулин’, множество

лирических пьес. Здесь начат и окончен ‘Борис Годунов’. ‘Человек и народ.

Судьба человеческая, судьба народная’ — такова была, если воспользоваться

словами самого Пушкина, тема этой трагедии. 14 декабря, немногим более чем

через месяц после окончания ‘Годунова’, в Петербурге разыгралась реальная

общественно-политическая трагедия — восстание его друзей и единомышленников

было жестоко подавлено верными правительству силами. ‘…В бумагах каждого

из действовавших находятся стихи твои’, — в апреле 1826 года сообщает

Пушкину В. А. Жуковский о ходе следствия над восставшими. 13 июля того же

года вожди восстания были казнены. Пушкин узнает об этом двенадцать дней

спустя. А еще через месяц с небольшим он, ‘по высочайшему государя

императора повелению’, получает срочный вызов в Москву. В Москву… Что ждет

его там?

‘Я предполагаю, что мой неожиданный отъезд с фельдъегерем поразил вас

так же, как меня, — писал Пушкин 4 сентября 1826 года П. А. Осиповой, своей

соседке по Михайловскому. — …Я еду прямо в Москву, где рассчитываю быть 8

числа текущего месяца…’

Уже столпы заставы Белеют, вот уж по Тверской Возок несется чрез ухабы.

Мелькают мимо будки, бабы, Мальчишки, лавки, фонари, Дворцы, сады,

монастыри, Бухарцы, сани, огороды, Купцы, лачужки, мужики, Бульвары, башни,

казаки, Аптеки, магазины моды, Балконы, львы на воротах И стаи галок на

крестах.

Путь до Москвы совершен был Пушкиным уже сравнительно не с такой

молниеобразной скоростью, с какой делал его фельдъегерь в одиночку. Они

употребили на него всего четыре дня, и если принять в соображение, что

официальный спутник поэта уже второй раз летел без сна несколько ночей по

кочкам и рытвинам, то физический закал людей его рода должен показаться

действительно богатырским. Фельдъегеря звали Валь-шем.

8 сентября они прибыли в Москву прямо в канцелярию дежурного генерала,

которым был тогда генерал Потапов, и последний, оставив Пушкина при

дежурстве, тотчас же известил о его прибытии начальника главного штаба

барона Дибича. Распоряжение последнего, сделанное на самой записке дежурного

генерала и показанное Пушкину, гласило следующее: ‘Нужное, 8 сентября.

Высочайше поведено, чтобы вы привезли его в Чудов дворец, в мои комнаты, к 4

часам пополудни’. Чудов или Николаевский дворец занимало тогда августейшее

семейство и сам государь-император, которому Пушкин и был тотчас же

представлен, в дорожном костюме, как был, не совсем обогревшийся, усталый и,

кажется, даже не совсем здоровый.

П В. АННЕНКОВ. Пушкин в александровскую эпоху, СПб., 1874, стр. 323.

Небритый, в пуху, измятый, был он представлен к дежурному генералу

Потапову и с ним вместе поехал тотчас же во дворец и введен в кабинет

государя. К удивлению Ал. С-ча, царь встретил поэта словами: ‘Брат мой,

покойный император, сослал вас на жительство в деревню, я же освобождаю вас

от этого наказания, с условием ничего не писать против правительства’. —

‘Ваше величество, — ответил Пушкин, — я давно ничего не пишу противного

правительству, а после ‘Кинжала’ и вообще ничего не писал’. — ‘Вы были

дружны со многими из тех, которые в Сибири?’ — продолжал государь. —

‘Правда, государь, я многих из них любил и уважал и продолжаю питать к ним

те же чувства!’ — ‘Можно ли любить такого негодяя, как Кюхельбекер’, —

продолжал государь. — ‘Мы, знавшие его, считали всегда за сумасшедшего, и

теперь нас может удивлять одно только, что и его с другими, сознательно

действовавшими и умными людьми, сослали в Сибирь!’7 — ‘Я позволяю вам жить,

где хотите, пиши и пиши, я буду твоим цензором’, — кончил государь и, взяв

его за руку, вывел в смежную комнату, наполненную царедворцами. ‘Господа,

вот вам новый Пушкин, о старом забудем’.

Н. И ЛОРЕР со слов Л. С. ПУШКИНА. Записки декабриста Н. И. Лорера. М.,

Гос. соц.-экон. издательство, 1931, стр. 200.

Всего покрытого грязью, меня ввели в кабинет императора, который сказал

мне: ‘Здравствуй, Пушкин, доволен ли ты своим возвращением?’ Я отвечал, как

следовало. Государь долго говорил со мною, потом спросил: ‘Пушкин, принял ли

бы ты участие в 14 декабря, если б был в Петербурге?’ — ‘Непременно,

государь, все друзья мои были в заговоре, и я не мог бы не участвовать в

нем. Одно лишь отсутствие спасло меня, за что я благодарю бога!’ — ‘Довольно

ты подурачился, — возразил император, — надеюсь, теперь будешь рассудителен,

и мы более ссориться не будем. Ты будешь присылать ко мне все, что сочинишь,

отныне я сам буду твоим цензором’.

ПУШКИН в передаче А. Г. ХОМУТОВОИ. Рус. Арх., 1867, стр. 1066 (фр.).

Однажды, за небольшим обедом у государя, при котором я и находился,

было говорено о Пушкине. ‘Я, — говорил государь, — впервые увидел Пушкина

после моей коронации, когда его привезли из заключения ко мне в Москву

совсем больного… Что сделали бы вы, если бы

14 декабря были в Петербурге? — спросил я его, между прочим. — Стал бы

в ряды мятежников, — отвечал он. На вопрос мой, переменился ли его образ

мыслей и дает ли он мне слово думать и действовать иначе, если я пущу его на

волю, он наговорил мне пропасть комплиментов насчет 14 декабря, но очень

долго колебался прямым ответом и только после длинного молчания протянул

руку, с обещанием — сделаться другим’.

Граф М. А. КОРФ. Записки. Рус. Стар., 1900, т. 101, стр. 574.

По рассказу Арк. Ос. Россета, император Николай, на аудиенции, данной

Пушкину в Москве, спросил его между прочим: ‘Что же ты теперь пишешь?’ —

‘Почти ничего, ваше величество: цензура очень строга’. — ‘Зачем же ты пишешь

такое, чего не пропускает цензура?’ — ‘Цензура не пропускает и самых

невинных вещей: она действует крайне нерассудительно’. — ‘Ну, так я сам буду

твоим цензором, — сказал государь. — Присылай мне все, что напишешь’.

Я. К. ГРОТ, 288.

Лишь только учредилась жандармская часть, некто донес ей в Москве, что

у офицера Молчанова находятся возмутительные стихи, будто Пушкина, в честь

мятежников 14 декабря. Молчанова схватили, засадили, допросили, от кого он

их получил. Он указал на Алексеева. Как за ним, так и за Пушкиным, который

все еще находился ссыльным во псковской деревне, отправили гонцов. Это

послужило к пользе последнего. Государь пожелал сам видеть у себя в кабинете

поэта, мнимого бунтовщика, показал ему стихи и спросил, кем они написаны.

Тот, не обинуясь, сознался, что он. Но они были писаны за пять лет до

преступления, которое будто бы они восхваляют, и даже напечатаны под

названием Андрей Шенье. В них Пушкин нападает на революцию, на террористов,

кровожадных безумцев, которые погубили гениального человека. Небольшую

только часть его стихотворения цензура не пропустила, и этот непропущенный

лоскуток, который хорошенько не поняли малограмотные офицерики, послужил

обвинительным актом против них. Среди бесчисленных забот государь, вероятно,

не захотел взять труд прочитать стихи, без того при малейшем внимании увидел

бы он, что в них не было ничего общего с предметом, на который будто они

были писаны. Пушкин умел ему это объяснить, и его умная, откровенная,

почтительно-смелая речь полюбилась государю. Ему дозволено жить, где он

хочет, и печатать, что хочет. Государь взялся быть его цензором с условием,

чтобы он не употреблял во зло дарованную ему совершенную свободу.

Ф. Ф. ВИГЕЛЬ. Записки. VII, 111.

Государь принял Пушкина с великодушной благосклонностью, легко напомнил

о прежних поступках и давал ему наставления, как любящий отец. Поэт и здесь

вышел поэтом, ободренный снисходительностью государя, он делался более и

более свободен в разговоре, наконец дошло до того, что он, незаметно для

себя самого, приперся к столу, который был позади его, и почти сел на этот

стол. Государь быстро отвернулся от Пушкина и потом говорил: ‘С поэтом

нельзя быть милостивым!’

(М. М. ПОПОВ, чиновник III Отделения). Рус. Стар., 1874, Љ 8, 691.

Когда Пушкина перевезли из псковской деревни в Москву, прямо в кабинет

государя, было очень холодно. В кабинете топился камин. Пушкин обратился

спиною к камину и говорил с государем, обогревая себе ноги, но вышел оттуда

со слезами на глазах и был до конца признателен государю.

П. В. НАЩОКИН по записи П. И. БАРТЕНЕВА. Рассказы о П-не, 32.

По приезде в Москву Пушкин введен прямо в кабинет государя, дверь

замкнулась, и, когда снова отворилась, Пушкин вышел со слезами на глазах,

бодрым, веселым, счастливым. Государь его принял, как отец сына, все ему

простил, все забыл, обещал покровительство свое.

Н. М. СМИРНОВ. Памятные заметки. Рус. Арх., 1882, 1, 231.

Так обольстил, по рассказу Мицкевича, Николай I Пушкина. Помните ли

этот рассказ, когда Николай призвал к себе Пушкина и сказал ему: ‘Ты меня

ненавидишь за то, что я раздавил ту партию, к которой ты принадлежал, но

верь мне, я также люблю Россию, я не враг русскому народу, я ему желаю

свободы, но ему нужно сперва укрепиться’ 7 .

‘КОЛОКОЛ’ ГЕРЦЕНА, 1 марта 1860 г., лист 64, стр. 534.

Александр был представлен, говорил более часу и осыпан милостивым

вниманием: вот что мне пишут видевшие его в Москве.

БАР А. А. ДЕЛЬВИГ — П. А. ОСИПОВОЙ, 15 сент. 1826 г. Р. А., 1864, III,

стр. 141.

Говорят, что его величество дал Пушкину отдельную аудиенцию, длившуюся

более двух часов.

ЛОКАТЕЛЛИ, секретный агент, донесение фон-Фоку. Б. Л. Модзалевский.

Пушкин под тайным надзором, 30 (фр.).

Выезжая из Пскова, Пушкин написал своему близкому другу и школьному

товарищу Дельвигу письмо, извещая его об этой новости и прося его прислать

ему денег, с тем, чтобы употребить их на кутежи и на шампанское. — Этот

господин известен за мудрствователя (phi-losophiste), в полном смысле этого

слова, который проповедует последовательный эгоизм с презрением к людям,

ненависть к чувствам как и к добродетелям, наконец, деятельное стремление к

тому, чтобы доставлять себе житейские наслаждения ценою всего самого

священ-HoroV. Этот честолюбец, пожираемый жаждою вожделений, как примечают,

имеет столь скверную голову, что его необходимо будет проучить, при первом

удобном случае. Говорят, что государь сделал ему благосклонный прием, и что

он не оправдает тех милостей, которые его величество оказал ему.

М. Я. фон-ФОК, в донесении графу Бенкендорфу 17 септ. 1826 г. Б, Л.

Модзалевский. П-н под тайным надзором, 30.

Рассказ о каких-то очень подозрительных стихах, потерянных Пушкиным на

лестнице кремлевского дворца, сохранился в кругу его знакомых, уверявших,

будто бы они слышали о том от самого Ал. С-ча. Государь выразил (будто бы)

желание узнать, нет ли при Пушкине какого-нибудь стихотворения. Пушкин вынул

из кармана бумаги, захваченные им второпях при отъезде из Михайловского, не

нашел между ними никакого стихотворения. Выходя из дворца и спускаясь по

лестнице, Пушкин заметил на ступеньке лоскут бумажки, поднял и узнал в нем

свои стихи к друзьям, сосланным в Сибирь… Эту бумажку он выронил, вынимая

из кармана платок. Возвратясь в гостиницу, он тотчас же сжег это

стихотворение. Близкий приятель Пушкина, С. А. Соболевский, повторил

впоследствии этот рассказ, но с некоторыми только вариантами. По его словам,

потеря листка с стихами сделана, листок отыскался не во дворце, а в

собственной квартире Соболевского, куда Пушкин приехал из дворца, самый

листок заключал ‘Пророка’, с первоначальным, впоследствии измененным,

текстом последней строфы:

Восстань, восстань, пророк России!

Позорной ризой облекись,

Иди — и с вервием на выи и пр.

(П. А. ЕФРЕМОВ), А. С. Пушкин. Рус. Стар., 1880, т. 27, стр. 133.

А. В. Веневитинов (брат Д. В. Веневитинова) рассказывал мне, что

Пушкин, выезжая из деревни с фельдъегерем, положил себе в карман

стихотворение ‘Пророк’, которое, в первоначальном виде, оканчивалось

следующею строфою:

Восстань, восстань, пророк России, Позорной ризой облекись И с вервьем

вкруг смиренной выи К царю……..явись!

Являясь в кремлевский дворец, Пушкин имел твердую решимость, в случае

неблагоприятного исхода его объяснений с государем, вручить Николаю

Павловичу, на прощание, это стихотворение. Счастливая судьба сберегла для

России певца ‘Онегина’, и благосклонный прием государя заставил Пушкина

забыть о своем прежнем намерении. Выходя из кабинета вместе с Пушкиным,

государь сказал, ласково указывая на него своим приближенным: ‘Теперь он

мой!’

А. П. ПЯТКОВСКИЙ. Пушкин в кремлевском дворце. Рус. Стар., т. 27, стр.

674.

Окончание ‘Пророка’:

Восстань восстань, пророк России,

В позорны ризы облекись,

Иди, и с вервием вкруг шеи (выи? — рукой,

кажется Соболевского),

К У. Г. явись. (От Погодина, то же сообщил и Хомяков),

П. И. БАРТЕНЕВ. Рассказы о Пушкине, 31. По догадке М. А. Цявлоаского

буквы ‘У. Г.’ не значат ли ‘убийце гнусному’, как назвал Пушкин Николая 1 за

казнь пяти декабристов? v Там же, 94.

‘Пророк’ — бесспорно, великолепнейшее произведение русской поэзии —

получил свое значение, как вы знаете, по милости цензуры (смешно, а правда)

[Примеч. Бартенева. Первоначально пушкинский ‘Пророк’ кончался четырьмя

стихами политического содержания (‘Восстань, восстань…’ и т. д.). После

свидания с импер. Николаем Павловичем 8 сент. 1826 г. Пушкин прекрасно

заменил эту строфу нынешнею.].

А. С. ХОМЯКОВ-И. С. АКСАКОВУ. Соч. А. С. Хомякова, VIII, М., 1904, стр.

366.

Во время коронации государь послал за Пушкиным нарочного курьера (обо

всем этом сам Пушкин рассказывал) везти его немедленно в Москву. Пушкин

перед тем писал какое-то сочинение в возмутительном духе и теперь,

воображая, что его везут не на добро, дорогой обдумывал это сочинение, а

между тем, известно, какой прием ему сделал император, тотчас после этого

Пушкин уничтожил свое возмутительное сочинение и более не поминал о нем.

С. П. ШЕВЫРЕВ. Воспоминания. Л. Майков, 329.

Пушкин приехал в Москву в коляске с фельдъегерем и прямо во дворец. В

этот же день на балу у маршала Мармона, герцога Рагузского,

королевско-французского посла, государь подозвал к себе Блудова и сказал

ему: ‘Знаешь, что я нынче долго говорил с умнейшим человеком в России?’ На

вопросительное недоумение Блудова Николай Павлович назвал Пушкина.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1865, стр. 96 и 389.

Из дворца Пушкин прямо приехал к своему дяде Василию Львовичу Пушкину,

который жил в своем доме на Басманной.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1865, стр. 390-391.

В самое то время, когда царская фамилия и весь двор, пребывавшие тогда

в Москве по случаю коронации, съезжались на бал к французскому чрезвычайному

послу, маршалу Мармону, в великолепный дом кн. Куракина на Старой Басманной,

наш поэт направился в дом жившего по соседству (близ Новой Басманной) дяди

своего Василия Львовича, оставивши пока свой багаж в гостинице дома

Часовникова (ныне Дубицкого), на Тверской. Один из самых близких приятелей

Пушкина (С. А. Соболевский), узнавши на бале у французского посла, от тетки

его Е. Л. Солнцевой, о неожиданном его приезде, отправился к нему для

скорейшего свидания в полной бальной форме, в мундире и башмаках.

М. Н. ЛОНГИНОВ. Сочинения, т. 1. М., 1915, стр. 165.

Один из давних приятелей поэта тотчас же из дому кн. Куракина на Старой

Басманной, где был бал у маршала Мармона, отправился в дом Василия Львовича

и застал Пушкина за ужином. Тут же, еще в дорожном платье, Пушкин поручил

ему на завтрашнее утро съездить к известному ‘американцу’ графу Толстому с

вызовом на поединок. К счастью, дело уладилось: графа Толстого не случилось

в Москве, а впоследствии противники помирились.

П. И. БАРТЕНЕВ, Рус. Арх., 1865, стр. 390.

Возвращенный Пушкин тотчас явился к княгине В. Ф. Вяземской. Из его

рассказа о свидании с царем княгиня помнит заключительные слова: ‘Ну, теперь

ты не прежний Пушкин, а мой Пушкин’. К последним праздникам коронации

возвратился в Москву князь Вяземский. Узнав о том, Пушкин бросился к нему,

но не застал дома, и, когда ему сказали, что князь уехал в баню, Пушкин

явился туда, так что первое их свидание после многолетнего житья в разных

местах было в номерной бане.

П. И. БАРТЕНЕВ со слов кн. В. Ф. ВЯЗЕМСКОЙ. Рус. Арх., 1888, II, 307.

Приезд Пушкина в Москву в 1826 г. произвел сильное впечатление, не

изгладившееся из моей памяти до сих пор. ‘Пушкин, Пушкин приехал!’ —

раздалось по нашим детским, и все — дети, учителя, гувернантки, — все

бросилось в верхний этаж, в приемные комнаты, взглянуть на героя дня… И

детская комната, и девичья с 1824 года (когда княгиня Вяземская жила в

Одессе и дружила там с Пушкиным) были неувядающим рассадником легенд о

похождениях поэта на берегах Черного моря. Мы жили тогда в Грузинах,

цыганском предместье Москвы, — на сельскохозяйственном подворье П. А.

Кологривова, вотчина моей матушки.

Кн. ПАВЕЛ ВЯЗЕМСКИЙ (сын поэта, род. в 1820 г.). Сочинения, сгр. 508.

По приезде Пушкина в Москву он жил в трактире ‘Европа’, дом бывший

тогда Часовникова, на Тверской. Тогда читал он у меня, жившего на Собачьей

площадке, в доме Ринкевича (что ныне Левенталя), ‘Бориса’ в первый раз при

М. Ю. Виельгорском, П. Я- Чаадаеве, Дм. Веневитинове и Шевыреве. Наверное не

помню, не было ли еще тут Ивана В. Киреевского. (Потом читан ‘Борис’ у

Вяземского и Волконской или Веневитиновых? На этих чтениях я не был, ибо в

день первого так заболел, что недели три пролежал в постели). Впрочем, это

единственные случаи, когда Пушкин читал свои произведения, он терпеть не мог

читать их иначе, как с глазу на глаз или почти с глазу на глаз.

С. А. СОБОЛЕВСКИЙ — М. Н. ЛОНГИНОВУ, 1855 г. П-н и его совр-ки, XXXI —

XXXII, 40 (рус.-фр.).

Впечатление, произведенное на публику появлением Пушкина в московском

театре, после возвращения из ссылки, может сравниться только с волнением

толпы в зале Дворянского собрания, когда вошел в нее А. П. Ермолов, только

что оставивший кавказскую армию. Мгновенно разнеслась по зале весть, что

Пушкин в театре, имя его повторялось в каком-то общем гуле, все лица, все

бинокли обращены были на одного человека, стоявшего между рядами и

окруженного густою толпою.

ЕЛ. Н. КИСЕЛЕВА (УШАКОВА) в передаче ее сына Н. С. КИСЕЛЕВА. Л. Майков,

361.

Когда Пушкин, только что возвратившийся из изгнания, вошел в партер

Большого театра, мгновенно пронесся по всему театру говор, повторявший его

имя: все взоры, все внимание обратилось на него. У разъезда толпились около

него и издали указывали его по бывшей на нем светлой пуховой шляпе. Он стоял

тогда на высшей степени своей популярности.

Н. В. ПУТЯТА. Из записной книжки. Рус. Арх., 1899, II, 350.

Надобно было видеть участие и внимание всех при появлении Пушкина в

обществе!.. Когда в первый раз Пушкин был в театре, публика глядела не на

сцену, а на своего любимца-поэта.

(КС. А. ПОЛЕВОЙ). Некролог Пушкина. Живоп. Обозр., 1873, т. III, лист

10, стр. 79. Цит. по Р. А., 1901, II, стр. 250.

Вспомним первое появление Пушкина, и мы можем гордиться таким

воспоминанием. Мы еще теперь видим, как во всех обществах, на всех балах

первое внимание устремлялось на нашего гостя, как в мазурке и котильоне наши

дамы выбирали поэта беспрерывно… Прием от Москвы Пушкину одна из

замечательнейших страниц его биографии.

С. П. ШЕВЫРЕВ. Москвитянин, 1841, ч. I, стр. 522.

Пушкин-автор в Москве и всюду говорит о вашем величестве с

благодарностью и глубочайшей преданностью, за ним все-таки следят

внимательно.

А. X. БЕНКЕНДОРФ — ИМПЕРАТОРУ НИКОЛАЮ I, в 1826 г. Старина и Новизна,

VI, 5 (фр.).

Веневитинов рассказал мне о вчерашнем дне (10-го сентября 1826 г.

Пушкин в первый раз читал у Веневитиновых своего ‘Бориса Годунова’). Борис

Годунов — чудо. У него еще Самозванец, Моцарт и Сальери, Наталья Павловна

(‘Граф Нулин’), продолжение Фауста, 8 песен Онегина и отрывки из 9-й и

проч. — ‘Альманах не надо издавать, — сказал он (Пушкин), — пусть Погодин

издаст в последний раз, а после станем издавать журнал. Кого бы редактором?

А то меня с Вяземским считают шельмами’. ‘Погодина’, — сказал Веневитинов.

‘Познакомьте меня с ним и со всеми, с кем бы можно говорить с удовольствием.

Поедем к нему теперь’. ‘Нет его, нет дома’, — сказал Веневитинов…

Веневитинов к чему-то сказал ему, что княжна Ал. Ив. Трубецкая известила его

о приезде Пушкина, и вот каким образом: они стояли против государя на бале у

Мармона. ‘Я теперь смотрю de meilleur oeil [другими глазами (фр.). — Прим.

ред.] на государя, потому что он возвратил Пушкина’. ‘Ах, душенька, — сказал

Пушкин, — везите меня скорее к ней’. С сими словами я поехал к Трубецким и

рассказал их княжне Александре Ивановне, которая покраснела, как маков

цвет. — В 4 часа отправился к Веневитиновым. Говорили о предчувствиях,

видениях и проч. Веневитинов рассказывал о суеверии Пушкина. Ему предсказали

судьбу какая-то немка Киригоф и грек (papa, oncle, cousin [папа, дядя, кузен

(Фр.). — Прим. ред.]) в Одессе. — ‘До сих пор все сбывается, напр., два

изгнания. Теперь должно начаться счастие. Смерть от белого человека или от

лошади, и я с боязнию кладу ногу в стремя, — сказал он, — и подаю руку

белому человеку’. Между прочим, приезжает сам Пушкин. Я не опомнился. — ‘Мы

с вами давно знакомы, — сказал он мне, — и мне очень приятно утвердить и

укрепить наше знакомство нынче’. Пробыл минут пять, — превертлявый и ничего

не обещающий снаружи человек.

М. П. ПОГОДИН. Дневник, 11 сент. 1826 г. П-н и его совр-ки, XIX — XX,

73.

А. Пушкин, в бытность свою в Москве, рассказывал в кругу друзей, что

какая-то в С.-Петербурге угадчица на кофе, немка Кирш… предсказала ему,

что он будет дважды в изгнании, и какой-то грек-предсказатель в Одессе

подтвердил ему слова немки. Он возил Пушкина в лунную ночь в поле, спросил

час и год его рождения и, сделав заклинания, сказал ему, что он умрет от

лошади или от беловолосого человека. Пушкин жалел, что позабыл спросить его:

человека белокурого или седого должно опасаться ему. Он говорил, что всегда

с каким-то отвращением ставит свою ногу в стремя.

‘Некстати Каченовского называют собакой, — сказал Пушкин. — Ежели же и

можно так назвать его, то собакой беззубой, которая не кусает, а мажет

слюнями’.

‘Я надеюсь на Николая Языкова, как на скалу’, — сказал Пушкин.

‘Как после Байрона нельзя описывать человека, которому надоели люди,

так после Гете нельзя описывать человека, которому надоели книги’.

В. Ф. ЩЕРБАКОВ. Из заметок о пребывании Пушкина в Москве в 1826 — 1827

гг. Собр. соч. Пушкина под ред. П. А. Ефремова, 1905 г., т. VIII, стр. 109 —

111.

Смотрел ‘Аристофана’ (комедия кн. А. А. Шаховского). Соболевский подвел

меня к Пушкину. ‘Ах, здравствуйте! Вы не видали этой пьесы?’ (слова Пушкина

Погодину). — ‘Ее только во. второй раз играют. Он написал еще Езопа при

дворе’. — ‘А это верно подражание (неразб.)?’ — ‘Довольны ли вы нашим

театром?’ — ‘Зала прекрасная, жаль, что освещение изнутри’.

М. П. ПОГОДИН. Дневник, 12 сент. 1826 г. П-н и его совр-ки, XIX — XX,

75.

Вот уж неделя, как я в Москве, и не нашел еще времени написать вам, это

доказывает, как я занят. Император принял меня самым любезным образом.

В-Москве шум и празднества, так что я уже устал от них и начинаю вздыхать о

Михайловском, т. е. о Тригорском, я рассчитываю уехать отсюда не позже, как

через две недели.

ПУШКИН — П. А. ОСИПОВОИ, 15 сент. 1826 г.

(Праздничное гулянье на Девичьем Поле по случаю коронации). Завтрак

народу нагайками — приехал царь — бросились. Славное движение. Пошел в народ

с Соболевским и Мельгуновым. Сцены на горах. Скифы бросились обдирать холст,

ломать галереи. Каковы! Куда попрыгали и комедианты — веревки из-под них

понадобились. Как били чернь. — Не доставайся никому. Народ ломит дуром. —

Обедал у Трубецких. — Там Пушкин, который относился несколько ко мне. —

‘Жаль, что на этом празднике мало драки, мало движения’. Я ответил, что

этому причина белое и красное вино, если бы было русское, то…

М. П. ПОГОДИН. Дневник, 16 сент. 1826 г. П-н и его совр-ки, XIX — XX,

77.

Был у А. Пушкина, который привез мне, как цензору, свою пьесу Онегин…

Талант его виден и в глазах его: умен и остр, благороден в изъяснении и

скромнее прежнего. Опыт не шутка.

И. М. СНЕГИРЕВ. Дневник, 18 сент. 1826 г. П-н и его совр-ки, XVI, 47.

К Веневитиновым. Рассказ о Пушкине: ‘У меня кружится голова после

чтения Шекспира, я как будто смотрю в бездну’.

М. П. ПОГОДИН. Дневник, 24 сент. 1826 г. П-н и его совр-ки, XIX — XX,

77.

Я должен вам сказать о том, что очень в настоящее время занимает

Москву, особенно московских дам. Пушкин, молодой и знаменитый поэт, здесь.

Все альбомы и лорнеты в движении, раньше он был за свои стихи сослан в свою

деревню. Теперь император позволил ему возвратиться в Москву. Говорят, у них

был долгий раз- . говор, император обещал лично быть цензором его

стихотворений и, при полном зале, назвал его первым поэтом России. Публика

не может найти достаточно похвал для этой императорской милости.

ФР. МАЛЕВСКИИ — своим сестрам, 27 сент. 1826 года, из Москвы. Ladislas

Mickiewicz. Adam Mickiewicz, sa vie et son oeuvre. Paris. Albert Savine ed.,

1888, p. 81.

Помнится и слышится еще, как княгиня Зинаида Волконская в присутствии

Пушкина и в первый день знакомства с ним пропела элегию его ‘Погасло дневное

светило’. Пушкин был живо тронут этим обольщением тонкого и художественного

кокетства. По обыкновению, краска вспыхивала на лице его. В нем этот детский

и женский признак сильной впечатлительности был несомненное выражение

внутреннего смущения, радости, досады, всякого потрясающего ощущения.

КН. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ. Поли. собр. соч., VII, 329.

Я познакомился с поэтом Пушкиным. Рожа ничего не обещающаяv . Он читал

у Вяземского свою трагедию Борис Годунов.

А. Я. БУЛГАКОВ (московский почт-директор) — К. Я. БУЛГАКОВУ, 5 окт.

1826 г. Рус. Арх., 1901, П, 405.

Пушкин у Веневитиновых — читал песни, коими привел нас в восхищение. —

Вот предмет для романа: поэт в обществе.

М. П. ПОГОДИН. Дневник, 12 окт. 1826 г. П-н и его совр-ки, XIX — XX,

79.

(Чтение Пушкиным ‘Годунова’ в Москве, у Веневитиновых, 12 октября 1826

г., днем. В 12 час. приехал Пушкин). Какое действие произвело на всех нас

это чтение — передать невозможно. Мы собрались слушать Пушкина, воспитанные

на стихах Ломоносова, Державина, Хераскова, Озерова, которых все мы знали

наизусть. Учителем нашим был Мерзляков. Надо припомнить и образ чтения

стихов, господствовавший в то время. Это был распев, завещанный французскою

декламацией. Наконец, надо себе представить самую фигуру Пушкина. Ожиданный

нами величавый жрец высокого искусства — это был среднего роста, почти

низенький человечек, вертлявый, с длинными, несколько курчавыми по концам

волосами, без всяких притязаний, с живыми, быстрыми глазами, с тихим,

приятным голосом, в черном сюртуке, в черном жилете, застегнутом наглухо,

небрежно повязанном галстухе. Вместо высокопарного языка богов мы услышали

простую ясную, обыкновенную и, между тем, — поэтическую, увлекательную речь!

Первые явления выслушали тихо и спокойно или, лучше сказать, в каком-то

недоумении. Но чем дальше, тем ощущения усиливались. Сцена летописателя с

Гри-горьем всех ошеломила… А когда Пушкин дошел до рассказа Пимена о

посещении Кириллова монастыря Иоанном Грозным, о молитве иноков ‘да

ниспошлет господь покой его душе, страдающей и бурной’, мы просто все как

будто обеспамятели. Кого бросало в жар, кого в озноб. Волосы поднимались

дыбом. Не стало сил воздерживаться. Кто вдруг вскочит с места, кто

вскрикнет. То молчанье, то взрыв восклицаний, напр., при стихах самозванца:

‘Тень Грозного меня усыновила’. Кончилось чтение. Мы смотрели друг на друга

долго и потом бросились к Пушкину. Начались объятия, поднялся шум, раздался

смех, полились слезы, поздравления. Эван, эвое, дайте чаши!.. Явилось

шампанское, и Пушкин одушевился, видя такое свое действие на избранную

молодежь. Ему было приятно наше волнение. Он начал нам, поддавая жару,

читать песни о Стеньке Разине, как он выплывал ночью на Волге на востроносой

своей лодке, предисловие к ‘Руслану и Людмиле’: ‘У лукоморья дуб зеленый’…

Потом Пушкин начал рассказывать о плане Дмитрия Самозванца, о палаче,

который шутит с чернью, стоя у плахи на Красной площади в ожидании Шуйского,

о Марине Мнишек с самозванцем, сцену, которую написал он, гуляя верхом, и

потом позабыл вполовину, о чем глубоко сожалел. О, какое удивительное то

было утро, оставившее следы на всю жизнь. Не помню, как мы разошлись, как

докончили день, как улеглись спать. Да едва кто и спал из нас в эту ночь.

Так был потрясен весь наш организм.

М. П. ПОГОДИН. Рус. Арх., 1865, стр. 97,

Вообще, читал он чрезвычайно хорошо… Это был удивительный чтец:

вдохновение так пленяло его, что за чтением ‘Бориса Годунова’ он показался

Шевыреву красавцем.

П. В. АННЕНКОВ со слов С. П. ШЕВЫРЕВА. Л. Майков, 329, 331.

Читал Пушкин превосходно, и чтение его, в противность тогдашнему

обыкновению читать стихи нараспев и с некоторою вычурностью, отличалось,

напротив, полною простотою.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1876, I, 489.

Ив. Серг. Тургенев читал стихи нараспев и с торжественной интонацией,

согласно пушкинской традиции. Он говорил нам, что не слыхал, как читал сам

Пушкин, но что манеру его чтения ему воспроизводил один из его друзей,

слышавший самого Пушкина.

ЕВГ. М. ГАРШИН. Воспоминания о Тургеневе. Исто-рич. Вестник, 1883, т.

XIV, 392.

Лев Сергеевич Пушкин превосходно читал стихи и представлял мне, как

читал их покойный брат его Александр Сергеевич. Из этого я заключил, что

Пушкин стихи свои читал как бы нараспев, как бы желая передать своему

слушателю всю музыкальность их.

Я. П. ПОЛОНСКИЙ. Кое-что о Пушкине. Cosmopolis, 1898, март, 202.

Нет, добрый друг, не думай, что Александр Сергеевич почувствует

когда-нибудь свою неправоту передо мною. Если он мог в минуту своего

благополучия, и когда он не мог не знать, что я делал шаги к тому, чтобы

получить для него милость, отрекаться от меня и клеветать на меня, то как

возможно предполагать, что он когда-нибудь снова вернется ко мне? Не забудь,

что в течение двух лет он питает свою ненависть, которую ни мое молчание, ни

то, что я предпринимал для смягчения его участи изгнания, не могли

уменьшить. Он совершенно убежден в том, что просить прощения должен я у

него, но он прибавляет, что если бы я решил это сделать, то он скорее

выпрыгнул бы в окно, чем дал бы мне это прощение… Я еще ни минуты не

переставал воссылать мольбы о его счастии и, как повелевает Евангелие, я

люблю в нем моего врага и прощаю его, если не как отец, — так как он от меня

отрекается, — то как христианин, но я Ее хочу, чтоб он знал об этом: он

припишет это моей слабости или лицемерию, ибо те принципы забвения обид,

которыми мы обязаны религии, ему совершенно чужды.

С. Л. ПУШКИН (отец поэта) — брату своему

B. Л. ПУШКИНУ, 17 окт. 1826 г, из Петербурга. Б. Л. Модзалевский.

Пушкин под тайным надзором, 31 (фр.).

Более всего в поведении Александра Сергеевича вызывает удивление то,

что как он меня ни оскорбляет и ни разрывает наши сердечные отношения, он

предполагает вернуться в нашу деревню и, естественно, пользоваться всем тем,

чем он пользовался раньше, когда он не имел возможности оттуда выезжать. Как

примирить это с его манерой говорить обо мне — ибо не может ведь он не

знать, что это мне известно. Александр Тургенев и Жуковский, чтобы утешить

меня, говорили, что я должен стать выше того, что он про меня говорил, что

это он делал из подражания лорду Байрону, на которого он хочет походить.

Байрон ненавидел свою жену и всюду скверно говорил об ней, а Александр

Сергеевич выбрал меня своей жертвой. Но эти все рассуждения не утешительны

для отца — если я еще могу называть себя так. В конце концов: пусть он будет

счастлив, но пусть оставит меня в покое.

C. Л. ПУШКИН — зятю своему М. М. СОНЦОВУ, 17 окт. 1826 г. Б.

Модзалевский, стр. 32 (фр.).

Общий обед — очень приятно было взглянуть на всех вместе. Неловко

представился Баратынскому. Обед чудно, но жаль, что общего разговора не

было. С удовольствием пили за здоровье Мицкевича, потом Пушкина. Подпили.

Представление Оболенского Пушкину и проч.

М П ПОГОДИН. Дневник, 29 окт. 1826 г. П-н и его совр-ки, XIX — XX, 80.

Рождение журнала (‘Московский Вестник’, под редакцией Погодина)

положено отпраздновать общим обедом всех сотрудников. Мы собрались в доме

бывшем Хомякова (где ныне кондитерская Люке): Пушкин, Мицкевич, Баратынский,

два брата Веневитиновых, два брата Хомяковых, два брата Киреевских, Шевырев,

Титов, Мальцев, Рожалин, Раич, Рихтер, Оболенский, Соболевский. Нечего

описывать, как весел был этот обед. Сколько тут было шуму, смеху, сколько

рассказано анекдотов, планов, предположений! Оболенский, адъюнкт греческой

словесности, добрейшее существо, какое только может быть, подпив за столом,

подскочил после обеда к Пушкину и, взъерошивая свой хохолик, любимая его

привычка, воскликнул: ‘Александр Сергеевич, Александр Сергеевич, я единица,

а посмотрю на вас и покажусь себе миллионом. Вот вы кто!’ Все захохотали и

закричали: ‘Миллион, миллион!’

Вино играло роль на наших вечерах, но не до излишков, а только в меру,

пока оно веселит сердце человеческое. Пушкин не отказывался под веселый час

выпить. Один из товарищей был знаменитый знаток, и перед началом

‘Московского Вестника’ было у нас в моде алеа-тико, прославленное

Державиным.

М П. ПОГОДИН Из воспоминаний о Пушкине. Рус. Арх., 1865, стр. 100, 103.

26 окт. 1826 г. Поутру получаю записку от (Map. Ив.) Корсаковой:

‘Приезжайте непременно, нынче вечером у меня будет Пушкин’. К 8 часам я в

гостиной у Корсаковой, там собралось уже множество гостей. Дамы разоделись и

рассчитывали привлечь внимание Пушкина, так что, когда он вошел, все дамы

устремились к нему и окружили его. Каждой хотелось, чтоб он сказал ей хоть

слово… Я издали наблюдала это африканское лицо, на котором отпечатлелось

его происхождение, это лицо, по которому так и сверкает ум. Я слушала его

без предупредительности и молча. Так прошел вечер. За ужином кто-то назвал

меня, и Пушкин вдруг встрепенулся, точно в него ударила электрическая искра.

Он встал и, поспешно подойдя ко мне, сказал: ‘Вы сестра Михаила

Григорьевича? Я уважаю, люблю его и прошу вашей благосклонности’. Он стал

говорить о лейб-гусарском полке, который, по словам его, был его колыбелью,

а брат мой был для него нередко ментором.

А. Г. ХОМУТОВА. Рус. Арх., 1867, стр. 1067 (фр.).

Вероятно, встречусь с Пушкиным, с которым и желал бы познакомиться, но,

с другой стороны, слышал так много дурного насчет его нравственности, что

больно встретить подобные свойства в таком великом гении 7. Он, говорят,

несет большую дичь и — публично.

НЕИЗВЕСТНЫЙ — гр. МИХ. Ю. ВИЕЛЬГОРСКОМУ, 6 ноября 1826 г., из Москвы.

Б. Модзалевский, 33.

Пушкин, приехавший в Москву осенью 1826 г., вскоре понял Мицкевича и

оказывал ему величайшее уважение. Любопытно было видеть их вместе.

Проницательный русский поэт, обыкновенно господствовавший в кругу

литераторов, был чрезвычайно скромен в присутствии Мицкевича, больше

заставлял его говорить, нежели говорил сам, и обращался с своими мнениями к

нему, как бы желая его одобрения. В самом деле, по образованности, по

многосторонней учености Мицкевича Пушкин не мог сравнивать себя с ним, и

сознание в том делает величайшую честь уму нашего поэта VV , КС.

А. ПОЛЕВОЙ. Записки, 171.

В прибавлениях к посмертному собранию сочинений Мицкевича, писанных на

французском языке, рассказывается следующее: Пушкин, встретясь где-то на

улице с Мицкевичем, посторонился и сказал: ‘С дороги двойка, туз идет!’ На

что Мицкевич тут же отвечал: ‘Козырная двойка и туза бьет!’

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ. Поли. собр. соч., VII, 309.

Пушкин и Мицкевич часто видались. Будревич, учитель математики в

Тверской гимназии, помнил, как раз Пушкин зазвал сбитенщика и как вся

компания пила сбитень, а Пушкин шутя говорил: ‘На что нам чай? Вот наш

национальный напиток’. В одном собрании Мицкевич в присутствии Пушкина

импровизировал французскою прозою.

М. А МАКСИМОВИЧ по записи БАРТЕНЕВА. Р. А., 1889, И, 480.

Мицкевич несколько раз выступал с импровизациями здесь в Москве, хотя

были они в прозе, и то на французском языке, но возбудили удивление и

восторг слушателей. Ах, ты помнишь его импровизации в Вильне! Помнишь то

подлинное преображение лица, тот блеск глаз, тот проникающий голос, от

которого тебя даже страх охватывает — как будто через него говорит дух.

Стих, рифма, форма — ничего тут не имеет значения. Говорящим под наитием

духа дан был дар всех языков или, лучше сказать, — тот таинственный язык,

который понятен всякому. На одной из таких импровизаций в Москве Пушкин, в

честь которого давался тот вечер, сорвался с места и, ероша волосы, почти

бегая по зале, воскликнул: ‘Quel genie! Quel feu sacre! Que suis je aupres

lui?’ [Какой гений! Какое священное пламя! Что я подле него? (фр ). — Прим.

ред.] — и, бросившись на шею Адама, сжал его и стал целовать, как брата. Я

знаю это от очевидца. Тот вечер был началом взаимной дружбы между ними. Уже

много позже, когда друзья Пушкина упрекали его в равнодушии и недостатке

любознательности за то, что он не хочет проехаться по заграничным странам,

Пушкин ответил: ‘Красоты природы я в состоянии вообразить себе даже еще

прекраснее, чем они в действительности, поехал бы я разве для того, чтобы

познакомиться с великими людьми: но-я знаю Мицкевича, и знаю, что более

великого теперь не найду’. Слова эти мне передал человек, слышавший их из

уст самого Пушкина. {Позднейшее примечание автора.)

А. Э. ОДЫНЕЦ — ЮЛИАНУ КОРСАКУ, 9 — 21 мая 1829 г., из Петербурга. А. Е.

Odyniez. Listyz podrozy. Tom I. Warsczawa, 1884, p. 57 (пол.).

(Осенью 1826 г. Пушкин с Соболевским в гостях у П. А. Полевого). Перед

конторкою, на которой обыкновенно писал Н. А-вич, стоял человек, немного

превышавший эту конторку, худощавый, с резкими морщинами на лице, с широкими

бакенбардами, покрывающими всю нижнюю часть его щек и подбородка, с тучею

кудрявых волосов. Ничего юношеского не было в этом лице, выражавшем

угрюмость, когда оно не улыбалось. Он был невесел этот вечер, молчал, когда

речь касалась современных событий, почти презрительно отзывался о новом

направлении литературы, о новых теориях и, между прочим, сказал: ‘Немцы

видят в Шекспире чорт знает что, тогда как он просто, без всяких

умствований, говорил, что было у него на душе, не стесняясь никакой

теорией’. Тут он выразительно напомнил о неблагопристойностях, встречаемых у

Шекспира, и прибавил, что это был гениальный мужичок! Пушкин несколько

развеселился бутылкой шампанского (тогда необходимая принадлежность

литературных бесед!) и даже диктовал Соболевскому йомические стихи в

подражание Виргилию. Тут я видел, как богат был Пушкин средствами к

составлению стихов: он за несколько строк уже готовил мысль или созвучие и

находил прямое выражение, не заменимое другим. И это шутя, между разговором!

Прошло еще несколько дней, когда, однажды утром, я заехал к нему. Он,

временно, жил в гостинице, бывшей на Тверской, в доме кн. Гагарина,

отличавшемся вычурными уступами и крыльцами снаружи. Там занимал он довольно

грязный нумер в две комнаты, и я застал его, как обыкновенно заставал потом

утром в Москве и в Петербурге, в татарском серебристом халате, с голою

грудью, не окруженного ни малейшим комфортом: так живал он потом в гостинице

Демута в Петербурге. На этот раз он был, как мне показалось сначала, в

каком-то раздражении и тотчас начал речь о ‘Московском Телеграфе’ (журнал Н.

А. Полевого), в котором находил множество недостатков, выражаясь об иных

подробностях саркастически. Я возражал ему, как умел, и разговор шел

довольно запальчиво, когда в комнату вошел Шевырев… Пушкин начал горячо

расхваливать стихи Шевырева, вообще оказывая Шевыреву самое приязненное

расположение, хотя и с высоты своего величия, тогда как со мною он

разговаривал почти неприязненно, как неприятель. Вскоре ввалился в комнату

М. П. Погодин. Пушкин и к нему обратился дружески. Я увидел, что буду лишний

в таком обществе, и взялся за шляпу. Провожая меня до дверей и пожимая мне

руку, Пушкин сказал: ‘sans rancune, je vous en prie!’ [забудем прошлое,

прошу вас!(фр.). — Прим. ред.] — и захохотал тем простодушным смехом,

который памятен всем, знавшим его.

Пушкин соображал свое обхождение не с личностью человека, а с

положением его в свете,7 и потому-то признавал своим собратом самого

ничтожного барича и оскорблялся, когда в обществе встречали его, как

писателя, а не как аристократа… Аристократ по системе, если не в

действительности, Пушкин увидал себя еще более чуждым Полевому, когда

блестящее светское общество встретило с распростертыми объятиями знаменитого

поэта, бывшего диковинкою в Москве. Од как будто не видал, что в нем

чествовали не потомка бояр Пушкиных, а писателя и современного льва, в

первое время, по крайней мере. Увлекшись в вихрь светской жизни, которую

всегда любил он, Пушкин почти стыдился звания писателя.

КС. А. ПОЛЕВОЙ. Записки, 1888, стр. 198 — 204.

Я слежу за сочинителем Пушкиным, насколько это возможно. Дома, которые

он наиболее часто посещает, суть дома княгини Зинаиды Волконской, князя

Вяземского, поэта, бывшего министра Дмитриева и прокурора Жихарева.

Разговоры там вращаются, по большей части, на литературе… Дамы кадят ему и

балуют молодого человека, напр., по поводу выраженного им в одном обществе

желания вступить в службу несколько дам вскричали сразу: ‘Зачем служить!

Обогащайте нашу литературу вашими высокими произведениями, и разве, к тому

же, вы уже не служите девяти сестрам? Существовала ли когда-нибудь более

прекрасная служба?’ Другая сказала: ‘Вы уже служите в инженерах, а также в

свите’ {Игра слов: Vous servez deja le genie etain-si de suite [Второе

значение фразы: ‘Вы служите гению и, в этом роде’ (фр.). Слово genie

означает и ‘гений’ и ‘инженерные войска’. — Прим. ред.]). -8 ноября 1826 г.

Сочинитель Пушкин только что покинул Москву, чтобы отправиться в свое

псковское имение.

И. П. БИБИКОВ, жандармский полковник, в донесении Бенкендорфу. Б.

Модзалевский, 33 (фр.).

Я еду похоронить себя в деревне до первого января, — уезжаю со смертью

в душе.

ПУШКИН — В. П. ЗУБКОВУ, 1 — 2 ноября 1826 года.

С. П. (Софья Федоровна Пушкина, однофамилица поэта, которою он

увлекался в Москве) — мой добрый ангел, но другая — мой демон, это

совершенно некстати смущает меня в моих поэтиче.ских и любовных

размышлениях. Прощайте, княгиня, — еду похоронить себя среди моих соседок.

Молитесь за упокой моей души.

ПУШКИН — кн. В. Ф. ВЯЗЕМСКОЙ, 3 ноября 1826 г., из Торжка.

Мой милый Соболевский, — я снова в моей избе. Восемь дней был в дороге,

сломал два колеса и приехал на перекладных. Дорогою бранил тебя

немилосердно, но в доказательство дружбы посылаю тебе мой itine-raire

[путевой дневник (фр.). — Прим. ред.] от Москвы до Новгорода. Это будет для

тебя инструкция.

У Гальяни иль Кольони

Закажи себе в Твери

С пармезаном макарони,

Да яишницу свари.

На досуге отобедай

У Пожарского в Торжке,

Жареных котлет отведай (именно котлет)

И отправься налегке.

Как до Яжельбиц дотащит

Колымагу мужичок,

То-то друг мой растаращит

Сладострастный свой глазок!

Поднесут тебе форели!

Тотчас их варить вели.

Как увидишь: посинели,

Влей в уху стакан Шабли.

Чтоб уха была по сердцу,

Можно будет в кипяток

Положить немного перцу,

Луку маленький кусок —

Яжельбицы первая станция после Валдая.

В Валдае спроси, есть ли свежие сельди? если же нет,

У податливых крестьянок

(Чем и славится Валдай)

К чаю накупи баранок

И скорее поезжай.

ПУШКИН — С. А. СОБОЛЕВСКОМУ, 9 ноября 1826 г., из Михайловского.

Гальяни в пушкинское время содержал в Твери лучшую гостиницу, с залом

для танцев и других увеселений, так что гостиница Гальяни заменяла клуб.

Дом, где находилась гостиница, был на углу, двухэтажный, низ каменный, верх

деревянный, в 1879 г. этот дом сгорел, а на его месте построен большой дом,

принадлежащий теперь А. А. Пржецлавской.

И. А. ИВАНОВ. О пребывании Пушкина в Тверской губ. Изд. Тверского Об-ва

Любит. Археол. Тверь, 1899, стр. 15.

Итальянец Гальяни имел в то время в Твери ресторан или гостиницу,

которая считалась тогда лучшею. В ней останавливались обыкновенно более

состоятельные проезжающие. По этому ресторану в Твери и доселе называется

Гальянова улица [Ныне — Пушкинская. — Прим. ред.], на левом углу которой,

рядом с Мироносицкой улицей, и стоял этот ресторан. Здесь-то неоднократно и

бывал Пушкин. Одна современница Пушкина передавала нам, что однажды ее муж,

тогда еще молодой человек 16-ти лет, встретил здесь Пушкина и рассказывал об

этом так: ‘Я сейчас видел Пушкина. Он сидит у Гальяни на окне, поджав ноги,

и глотает персики. Как он напомнил мне обезьяну!’

В. И. КОЛОСОВ. Пушкин в Тверской губернии. Рус. Стар., 1888, т. 60,

стр. 85.

Вот я в деревне. Доехал благополучно без всяких замечательных пассажей,

самый неприятный анекдот было то, что сломались у меня колесы, растресенные

в Москве другом и благоприятелем моим Соболевским. Деревня мне пришла как-то

по сердцу. Есть какое-то поэтическое наслаждение возвратиться вольным в

покинутую тюрьму. Ты знаешь, что я не корчу чувствительность, но встреча

моей дворни… и моей няни, — ей-богу, приятнее щекотит сердце, чем слава,

наслаждения самолюбия, рассеянности и пр. Няня моя уморительна. Вообрази,

что 70-ти лет она выучила наизусть новую молитву об умилении сердца владыки

и укрощении духа его свирепости, молитвы, вероятно, сочиненной при ц. Иване.

Теперь у ней попы дерут молебен и мешают мне заниматься делом… Буду у вас

к 1-му… она велела! Милый мой, Москва оставила во мне неприятное

впечатление, но все-таки лучше с вами видеться, чем переписываться.

ПУШКИН — кн. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ, 9 ноября 1826 г., из Михайловского.

Еду к вам и не доеду. Какой! Меня доезжают!.. Изъясню после. — В

деревне я писал презренную прозу, а вдохновение не лезет. Во Пскове, вместо

того, чтобы писать 7-ую главу Онегина, я проигрываю в штосе четвертую: не

забавно.

ПУШКИН-кн. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ, 1 дек. 1826 г., из Пскова.

Выехал я тому пять-шесть дней из моей проклятой деревни на перекладной,

в виду отвратительных дорог. Псковские ямщики не нашли ничего лучшего, как

опрокинуть меня. У меня помят бок, болит грудь, и я не могу дышать.

Взбешенный, я играю и проигрываю. Как только мне немного станет лучше, буду

продолжать мой путь почтой… Так как я, вместо того, чтобы быть у ног Софи

(С. Ф. Пушкиной), нахожусь на постоялом дворе во Пскове, то поболтаем, т. е.

станем рассуждать. Мне 27 лет, дорогой друг. Пора жить, т. е. познать

счастье. Ты мне говоришь, что оно не может быть вечным: прекрасная новость!

Не мое личное счастье меня тревожит, — могу ли я не быть самым счастливым

человеком с нею, — я трепещу, лишь думаю о судьбе, быть может, ее

ожидающей, — я трепещу перед невозможностью сделать ее столь счастливою, как

это мне желательно. Моя жизнь, — такая доселе кочующая, такая бурная, мой

нрав — неровный, ревнивый, обидчивый, раздражительный и, вместе с тем,

слабый, — вот что внушает мне тягостное раздумие. Следует ли мне связать

судьбу столь нежного, столь прекрасного существа с судьбою до такой степени

печальною, с характером до такой степени несчастным? — Боже мой, до чего она

хороша! И как смешно было мое поведение по отношению к ней. Дорогой друг,

постарайся изгладить дурное впечатление, которое оно могло на нее

произвести. Скажи ей, что я разумнее, чем кажусь с виду… Мерзкий этот

Панин! Два года влюблен, а свататься собирается на Фоминой неделе, — а я

вижу ее раз в ложе, — в другой раз на бале, а в третий сватаюсь!.. Объясни

же ей, что, увидев ее, нельзя колебаться, что, не претендуя увлечь ее собою,

я прекрасно сделал, прямо придя к развязке, что, полюбив ее, нет возможности

полюбить ее сильнее…

Ангел мой, уговори ее, упроси ее, настращай ее Паниным скверным и —

жени меня!

ПУШКИН — В. П. ЗУБКОВУ, 1 дек. 1826 г., из Пскова (фр.-рус).

Софья Федоровна Пушкина была стройна и высока ростом, с прекрасным

греческим профилем и черными, как смоль, глазами и была очень умная и милая

девушка [Б Л. Модзалевский доказывает (Пушкин и его с-ки, вып. IV, с. 102),

что бабушка Янькова перепутала сестер и что приведенная характеристика

относится к Анне Федоровне Пушкиной, к Софье Федоровне относится следующая:

‘меньшая, маленькая и субтильная блондинка, точно саксонская куколка, была

прехорошенькая, прежи-вая и превеселая, и хотя не имела ни той поступи, ни

осанки, как ее сестра, но личиком была, кажется, еще милее’. В первом

издании этой книги я выразил свое согласие с Б. Л. Модзалевским. Теперь,

однако, думаю, что он не прав. Два ближайшие друга Пушкина, Нащокин и

Соболевский, свидетельствуют (см. след. выписку), что в стихотворении ‘Ответ

Ф. Т.’ поэт говорит о С. Ф. Пушкиной. Вот это стихотворение:

Нет, не черкешенка она,

Но в долы Грузии от века

Такая дева не сошла

С высот угрюмого Казбека.

Нет, не агат в глазах у ней.

Но все сокровища Востока

Не стоят сладостных лучей

Ее полуденного ока.

Описание вполне подходит к описанию, даваемому Яньковон Софье

Федоровне. Да и на дошедших портретах Софии Пушкиной мы видим совершенно

‘полуденную’ брюнетку.].

Е. П. ЯНЬКОВА по записи Д. БЛАГОВО. Рассказы бабушки. СПб., 1885, стр.

460.

Ответ Ф. Т. *** (‘Нет, не черкешенка она’). Здесь говорится о г-же

Паниной, урожденной Пушкиной, в которую Пушкин был влюблен. (Да. Приписка

Соболевского). Стихотворение написано в Москве.

П. В. НАЩОКИН по записи БАРТЕНЕВА. Рассказы о Пушкине, 29.

Я имел щастие представить государю императору комедию вашу о царе

Борисе и о Гришке Отрепьеве. Его величество изволил прочесть оную с большим

удовольствием и на поднесенной мною по сему предмету записке собственноручно

написал следующее: ‘Я считаю, что цель г. Пушкина была бы выполнена, если бы

с нужным очищением переделал комедию свою в историческую повесть или роман,

на подобие Вальтера Скота’.

А. X. БЕНКЕНДОРФ — ПУШКИНУ, 14 дек. 1826 г., из Петербурга.

По возвращении из деревни (19 декабря), куда он ездил на короткое

время, Пушкин приехал прямо ко мне и жил в том же доме Ренкевича, который,

как сказано, на Собачьей площадке стоит лицом, а задом выходит на

Молчановку.

С. А. СОБОЛЕВСКИЙ — М. Н. ЛОНГИНОВУ, 1855 г. П-н и его совр-ки, XXXI —

XXXII, 40.

(Приехав в Москву 19 дек., Пушкин остановился у Соболевского на

Собачьей Площадке в доме Ренкевича, впосл. Левенталь). Мы ехали с Лонгиновым

через Собачью Площадку, сравнявшись с углом ее, я показал товарищу дом

Ренкевича, в котором жил я, а у меня Пушкин. Сравнялись с прорубленною мною

дверью в переулок — видим на ней вывеску: ‘продажа вина’ и пр. Вылезли из

возка и пошли туда. Дом совершенно не изменился в расположении: вот моя

спальня, мой кабинет, та общая гостиная, в которую мы сходились из своих

половин и где заседал Александр Сергеевич в самоедском ергаке. Вот где

стояла кровать его, вот где так нежно возился и нянчился он с маленькими

датскими щенятами. Вот где он выронил, — к счастью, что не в кабинете

императора! — свое стихотворение на 14 декабря, что с час времени так его

беспокоило, что оно не нашлось. Вот где собирались Веневитинов, Киреевский,

Шевырев, Ро-жалин, Мицкевич, Баратынский, вы, я… и другие мужи, вот где

болталось, смеялось, вралось и говорилось умно!

С. С. (С. А. СОБОЛЕВСКИЙ). ‘Русский’, газета поли-тич. и литерат.,

1867, лист 7 и 8, стр. 111.

Помню, помню живо этот знаменитый уголок, где жил Пушкин в 1826 и 1827

году, помню его письменный стол между двумя окнами, над которым висел

портрет Жуковского с надписью: ‘Ученику-победителю от побежденного учителя’.

Помню диван в другой комнате, где за вкусным завтраком — хозяин был мастер

этого дела — начал он читать мою повесть ‘Русая коса’ и, дойдя до места, где

один молодой человек выдумал новость другому, любителю словесности, чтобы

вырвать его из задумчивости: ‘Жуковский перевел Байронова Мазепу’, вскрикнул

с восторгом: ‘Как! Жуковский перевел Мазепу!’ Там переписал я ему его

Мазепу, поэму, которая после получила имя Полтавы. Однажды мы пришли к

Пушкину рано с Шевыревым за стихотворением для ‘Московского Вестника’, чтоб

застать его дома, а он еще не возвращался с прогульной ночи и приехал при

нас. Помню, как нам было неловко, в каком странном положении мы очутились из

области поэзии в области прозы.

М. П. (М. П. ПОГОДИН). Там же, стр. 112.

Дом Ренкевича, затем Левенталя сохранился в Москве до настоящего

времени. Это угловой одноэтажный деревянный оштукатуренный дом, стоит он на

самом углу Борисоглебского переулка и Собачьей площадки (на противоположной

стороне от него Кречетниковский пер.), теперешний его Љ 12. Во внешнем виде

он утратил прежний облик жилого дома-флигеля: окна переделаны в широкие

квадратные витрины, проделано много дверей на улицу для отдельных торговых

помещений. Изменился и внутренний вид: переделаны и сняты прежние

перегородки комнат, частично уничтожены полы и накаты (напр., в керосиновой

лавке).

А. А. ЛАПИН. Книга воспоминаний о Пушкине. М., Изд. ‘Мир’, 1931, стр.

285.

По первопутке прибыл в Москву и остановился у Соболевского. Его кофей с

пастилой, майор Носов, знавший бездну прибауток, по ночам просиживал у Марьи

Ивановны Корсаковой, когда она спала… Часто у Зинаиды Волконской бывает.

П. В. АННЕНКОВ. Записи. Б. Модзалевский. Пушкин, 1929, стр. 339.

Я устал и болен, потому Вам и не пишу более.

ПУШКИН — Н. М. ЯЗЫКОВУ, 21 дек. 1826 г., из Москвы.

27 дек. 1826 г. — Вчера провел я вечер, незабвенный для меня. Я видел

несчастную княгиню Марию Волконскую, коей муж сослан в Сибирь и которая сама

отправляется в путь, вслед за ним, вместе с Муравьевой. Она нехороша собой,

но глаза ее чрезвычайно много выражают. Третьего дня ей минуло двадцать лет.

Эта интересная и вместе могучая женщина — больше своего несчастия. Она его

преодолела, выплакала, источник слез уже изсох в ней.

Она чрезвычайно любит музыку. В продолжении всего вечера она все

слушала, как пели, когда один отрывок был отпет, она просила другого. До

двенадцати часов ночи она не входила в гостиную, потому что у кн. 3.

(Зинаиды Александровны Волконской: она и Мария Николаевна были жены двух

братьев Волконских) много было, но сидела в другой комнате за дверью, куда к

ней беспрестанно ходила хозяйка, думая о ней только и стараясь всячески ей

угодить. Отрывок из ‘Agnes’ del Maestro Paer [‘Агнессы’ маэстро Паэра

{иг.). — Прим. ред.] был пресечен в самом том месте, где несчастная дочь

умоляет еще несчастнейшего родителя о прощении своем. Невольное сближение

злосчастья Агнессы или отца ее с настоящим положением невидимо

присутствующей родственницы своей отняло голос и силу у кн. Зинаиды, а

бедная сестра ее по сердцу принуждена была выйти, ибо залилась слезами и не

хотела, чтобы это приметили в другой комнате. Остаток вечера был печален.

Когда все разъехались и осталось только очень мало самых близких и вхожих к

кн. Зинаиде, она вошла сперва в гостиную, села в угол, все слушала музыку,

которая для нее не переставала, потом приблизилась к клавикордам, села на

диван, говорила тихим голосом очень мало, изредка улыбалась. Для нее велела

кн. Зинаида изготовить ужин, ибо становилось уже очень поздно и приметно

было, что она устала. Во время ужина старалась нас всех развлечь от себя,

говоря вообще очень мало, но говоря о предметах посторонних. Когда встали

из-за стола, она тотчас пошла в свою комнату. И мы уехали уж после двух

часов.

А. В. ВЕНЕВИТИНОВ. Рус. Стар., 1875, т. 12, стр. 822 Ср. Рус. Стар.,

1878, т. 21, стр. 140.

В Москве я остановилась у Зинаиды Волконской, моей невестки, которая

приняла меня с такой нежностыо и добротой, которых я никогда не забуду: она

окружила меня заботами, вниманием, любовью и состраданием. Зная мою страсть

к музыке, она пригласила всех итальянских певцов, которые были тогда в

Москве, и несколько талантливых певиц. Прекрасное итальянское пение привело

меня в восхищение, а мысль, что я слышу его в последний раз, делала его для

меня еще прекраснее. Дорогой я простудилась и совершенно потеряла голос, а

они пели как раз те вещи, которые я изучила лучше всего, и я мучилась от

невозможности принять участие в пении. Я говорила им: ‘Еще, еще! Подумайте

только, ведь я никогда больше не услышу музыки!’ Пушкин, наш великий поэт,

тоже был здесь… Во время добровольного изгнания нас, жен сосланных в

Сибирь, он был полон самого искреннего восхищения: он хотел передать мне

свое ‘Послание к узникам’ (‘Во глубине сибирских руд’) для вручения им, но я

уехала в ту же ночь, и он передал его Александрине Муравьевой. Пушкин

говорил мне: ‘Я хочу написать сочинение о Пугачеве. Я отправлюсь на места,

перееду через Урал, проеду дальше и приду просить у вас убежища в Нерчинских

рудниках’.

Кн. М. Н. ВОЛКОНСКАЯ. Записки. Изд. 2-е. М., ‘Прометей’, 1914, стр.

61 — 64.

О ты, пришедшая отдохнуть в моем жилище! Образ твой овладел моей душой.

Твой высокий стан встает передо мною, как великая мысль, и мне кажется, что

твои грациозные движения создают мелодию, какую древние приписывали небесным

звездам. У тебя глаза, волосы и цвет лица, как у дочери Ганга, и жизнь твоя,

как ее, запечатлена долгом и жертвою. ‘Когда-то, говорила ты, мой голос был

звучен, но страдания заглушили его’… Как ты вслушивалась в наши голоса,

когда мы пели около тебя хором! — ‘Еще, еще!’ — повторяла ты. — ‘Ни завтра,

никогда уже не услышу музыки!’

Кн. 3. А. ВОЛКОНСКАЯ. Oeuvres choisies de la pr-sse Volkonsky. Paris et

Carlsruhe, 1865, p. 253 (фр.).

28 дек. 1826 г. у Пушкина (г. е. в описанной выше квартире

Соболевского). Досадно, что свинья Соболевский свинствует при всех. Досадно,

что Пушкин в развращенном виде пришел при Волкове 7.

М. П. ПОГОДИН. Дневник. Ник. Барсуков. Жизнь и труды М. П. Погодина.

Кн. II, изд. 2-е, стр. 64.

Как поэт, как человек минуты, Пушкин не отличался полною

определенностью убеждений. Стихи (‘Во глубине сибирских руд…’) были

принесены в Москве, в начале 1827 г., самим Пушкиным А. Г. Муравьевой, перед

отъездом ее в Сибирь к ее супругу. Прощаясь с нею, Пушкин так крепко сжал ее

руку, что она не могла продолжать письма, которое писала, когда он к ней

вошел.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1874, II, 703.

В 1827 г., когда Пушкин пришел проститься с А. Г. Муравьевой, ехавшей в

Сибирь к своему мужу, Пушкин сказал ей: ‘Я очень понимаю, почему эти господа

не хотели принять меня в свое общество: я не стоил этой чести’ VV..

И. Д. ЯКУШКИН. Записки. М., 1908, стр. 48.

(1826 — 1827). Мы увидали Пушкина с хор Благородного Собрания. Внизу

было многочисленное общество, среди которого вдруг сделалось особого рода

движение. В залу вошли два молодые человека. Один был блондин, высокого

роста, другой — брюнет, роста среднего, с черными, кудрявыми волосами и

выразительным лицом. ‘Смотрите, — сказали нам: — блондин — Баратынский,

брюнет — Пушкин’. Они шли рядом, им уступали дорогу. В конце залы

Баратынский с кем-то заговорил. Пушкин стал подле белой мраморной колонны,

на которой был бюст государя, и облокотился на него.

Т. П. ПАССЕК. Из дальних лет. Воспоминания. Т. 1, СПб., 1878, стр. 221.

(1826 — 1827). Особенно памятна мне одна зима или две, когда не было

бала в Москве, на который бы не приглашали Григ. Ал. Корсакова и меня. После

пристал к нам и Пушкин. Знакомые и незнакомые зазывали нас и в Немецкую

слободу, и в Замоскворечье. Наш триумвират в отношении к балам отслуживал

службу свою, на подобие бригадиров и кавалеров св. Анны, непременных

почетных гостей, без коих обойтиться не могла ни одна купеческая свадьба, ни

один именинный обед.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ. Поли. собр. соч., VII, 171.

Помню, что в те времена я не раз носилась в вихре вальса с Ал. Серг.

Пушкиным. Веселое и беззаботное было время.

Е. А. САБАНЕЕВА. Воспоминания о былом. СПб., 1914, стр. 92.

(Зимою 1826 — 1827 г.). Приветливо встретил меня Пушкин и показал живое

участие к молодому писателю, без всякой литературной спеси или каких-либо

следов протекции, потому что, хотя он и чувствовал всю высоту своего гения,

но был чрезвычайно скромен в его заявлении. — Общим центром для литераторов

и вообще для любителей всякого рода искусств, музыки, пения, живописи служил

тогда блестящий дом княгини Зинаиды Волконской, урожденной княжны

Белозерской. Эта замечательная женщина, с остатками красоты и на склоне лет,

хотела играть роль Коринны и действительно была нашей русскою Коринною. Она

писала и прозою, и стихами. Все дышало грацией и поэзией в необыкновенной

женщине, которая вполне посвятила себя искусству. По ее аристократическим

связям собиралось в ее доме самое блестящее общество первопрестольной

столицы, литераторы и художники обращались к ней, как бы к некоторому

меценату. Страстная любительница музыки, она устроила у себя не только

концерты, но и итальянскую оперу и являлась сама на сцене в роли Танкреда,

поражая всех ловкою игрою и чудным голосом: трудно было найти равный ей

контральто. В великолепных залах Белосельского дома оперы, живые картины и

маскарады часто повторялись во всю эту зиму, и каждое представление

обстановлено было с особенным вкусом, ибо княгиню постоянно окружали,

итальянцы. Тут же, в этих салонах, можно было встретить и все, что только

было именитого на русском Парнасе. Часто бывал я на ее вечерах и маскарадах,

и тут однажды, по моей неловкости, случилось мне сломать руку колоссальной

гипсовой статуи Аполлона, которая украшала театральную залу. Это навлекло

мне злую эпиграмму Пушкина, который, не разобрав стихов, сейчас же

написанных мною, в свое оправдание, на пьедестале статуи [Вот эти стихи

Муравьева:

О, Аполлон! Поклонник твой

Хотел помериться с тобой,

Но оступился и упал.

Ты горделивца наказал,

Хотя пожертвовал рукой,

Зато остался он с ногой.

(Рус. Арх., 1885, 1, 132).], думал прочесть в них, что я называю себя

соперником Аполлона [Эпиграмма Пушкина:

Лук звенит, стрела трепещет,

И, клубясь, издох Пифон,

И твой лик победой блещет,

Бельведерский Аполлон!

Кто ж вступился за Пифона,

Кто разбил твой истукан?

Ты. соперник Аполлона,

Бельведерский Митрофан.

Ответная эпиграмма Муравьева:

Как не злиться Митрофану?

Аполлон обидел нас:

Посадил он обезьяну

В первом месте на Парнас.].

А. Н. МУРАВЬЕВ. Знакомство с русскими поэтами. Киев, 1871, стр. 11.

Княгиня Зин. Ал. Волконская занимала Белосель-ский огромный дом на

Тверской, против церкви св. Дмитрия Солунского… Ее салон был сборным

местом художников и литературных знаменитостей… А. Н. Муравьев, тогда

армейский драгунский молодой офицер… раз отломив нечаянно (упираю на это

слово) руку у гипсового Аполлона на парадной лестнице Белосельского дома,

тут же начертил какой-то акростих. Могу сказать почти утвердительно, что А.

С. Пушкина при том не было.

Граф М Д. БУТУРЛИН. Записки. Рус. Арх., 1887, II, стр. 178.

Встречался я с Пушкиным довольно часто в салонах княгини Зинаиды

Волконской. На этих вечерах любимою забавою молодежи была игра в шарады.

Однажды Пушкин придумал слово, для второй части его нужно было представить

переход евреев через Аравийскую пустыню. Пушкин взял себе красную шаль

княгини и сказал нам, что он будет изображать ‘скалу в пустыне’. Мы все были

в недоумении от такого выбора: живой, остроумный Пушкин захотел вдруг

изображать неподвижный, неодушевленный предмет. Пушкин взобрался на стол и

покрылся шалью. Все зрители уселись, действие началось. Я играл Моисея.

Когда я, по уговору, прикоснулся жезлом (роль жезла играл веер княгини) к

скале, Пушкин вдруг высунул из-под шали горлышко бутылки, и струя воды с

шумом полилась на пол. Раздался дружный хохот и зрителей, и действующих лиц.

Пушкин соскочил быстро со стола, очутился в минуту возле княгини, а она,

улыбаясь, взяла Пушкина за ухо и сказала: ‘Mauvais sujet que vous etes,

Alexandre, d’avoir represan-te de la sorte le rocher!’ (‘Этакий вы плутишка,

Александр, как вы изобразили скалу!’)

Л. Н. ОБЕР. Мое знакомство с Пушкиным. Русский Курьер, 1880, Љ 158.

В Москве дом кн. Зинаиды Волконской был изящным сборным местом всех

замечательных и отборных личностей современного общества. Тут соединялись

представители большого света, сановники и красавицы, молодежь и возраст

зрелый, люди умственного труда, профессора, писатели, журналисты, поэты,

художники. Все в этом доме носило отпечаток служения искусству и мысли.

Бывали в нем чтения, концерты, дилетантами и любительницами представления

итальянских опер. Посреди артистов и во главе их стояла сама хозяйка дома.

Слышавшим ее нельзя было забыть впечатления, которые производила она своим

полным и звучным контральто и одушевленною игрою в роли Танкреда в опере

Россини.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ. Поли. собр. соч., VII, 329.

Нужно отобрать суду показание от прикосновенного к делу А. Пушкина: им

ли сочинены известные стихи, когда, с какой целью они сочинены, почему

известно ему сделалось намерение злоумышленников, в стихах изъявленное, и

кому от него сии стихи переданы. В случае же отрицательства, не известно ли

ему, кем оные сочинены.

КОМИССИЯ ВОЕННОГО СУДА, учрежденная лейб-гвардии при конноегерском

полку (по делу Леополь-дова, Молчанова и Алексеева) — в отношении своем к

московскому обер-полицмейстеру, 13 янв. 1827 г. Пушкин и его совр-ки, XI,

27.

Призывал я к себе сочинителя А. Пушкина и требовал от него показание,

но г-н Пушкин дал мне отзыв, что он не знает, о каких известных стихах идет

дело, и просит их увидеть, и что не помнит стихов, могущих дать повод к

заключению, почему известно ему сделалось намерение злоумышленников, в.

стихах изъясненных, по получении же оных он даст надлежащее показание.

А. С. ШУЛЬГИН (московский обер-полицмейстер) — Комиссии военного суда,

19 янв. 1827 г. Пушкин и его совр-ки, XI, 28.

Комиссия постановила послать к г. московскому обер-полицмейстеру список

с имеющихся при деле стихов, в особо запечатанном от комиссии конверте на

имя самого А. Пушкина и в собственные руки его: но с тем однако ж, дабы г.

полицмейстер по получении им означенного конверта, не медля нисколько

времени, отдал оный лично Пушкину и, по прочтении им тех стихов, приказал

ему тотчас же оные запечатать в своем присутствии его, Пушкина, собственною

печатью и таковою же другою своею, а потом сей конверт, а следующее от него,

А. Пушкина, надлежащее показание по взятии у него не оставил бы, в самой

наивозможной поспешности, доставить в сию комиссию при отношении.

КОМИССИЯ ВОЕННОГО СУДА — москов. обер-полицмейстеру, 22 янв. 1827 г.

П-н и его совр-ки, XI, 29.

Я пригласил Пушкина к себе, отдал ему пакет лично, который им при мне и

распечатан. По отобрании же от него, г. Пушкина, надлежащего показания, оное

вместе с теми стихами запечатаны в присутствии моем его собственною печатью

и таковою же моею в особый конверт, который при сем честь имею препроводить.

А. С. ШУЛЬГИН, моек, обер-полицмейстер — Комиссии военного суда, 27

янв. 1827 г. П-н и его совр-ки, XI, 30.

(Стихи оказались непропуценным цензурою отрывком из пушкинской элегии

‘Андрей Шенье’, над которым кто-то надписал: ‘На 14 декабря’).

Сии стихи действительно сочинены мною. Они были написаны гораздо прежде

последних мятежей и помещены в элегии Андрей Шенье, напечатанной с

пропусками в собрании моих стихотворений. Они явно относятся к французской

революции, коей А. Шенье погиб жертвою.

(Следует подробное объяснение отдельных стихов отрывка). Все сии стихи

никак, без явной бессмыслицы, не могут относиться к 14 декабрю. Не знаю, кто

над ними поставил сие ошибочное заглавие. Не помню, кому мог я передать мою

элегию А. Шенье. Для большей ясности повторяю, что стихи, известные под

заглавием ’14 декабря’, суть отрывок из элегии, названной мною Андрей Шенье

7 .

АЛЕКСАНДР ПУШКИН. 27 янв. 1827 г. Москва.

П-н и его совр-ки, XI, 31.

Просьба Н. О. Пушкиной (матери поэта, поданная летом 1826 года) лишь 4

января 1827 года была заслушана в заседании комиссии прошений, и

постановлено было довести прошение Пушкиной до высочайшего сведения. Это

было сделано 30 января 1827 г., при чем прошение Пушкиной при представлении

его царю было изложено несколько иначе: ‘Надежда Пушкина, — читаем здесь, —

изъясняя, что сын ее имел несчастие навлечь на себя гнев покойного государя

императора, почему последовало высочайшее повеление жить ему в деревне, где

находится уже третий год, одержим болезнью и без всякой помощи, но ныне,

усматривая, что сознание ошибок и желание загладить поведением следы

молодости успели остепенить ум и страсти, — просит о возвращении его к

семейству по даровании прощения’. — Прочтя подлинный доклад комиссии,

Николай I поставил условный карандашный знак его рассмотрения, а рукою

докладчика статс-секретаря Н. М. Лонгинова сделана на докладе помета:

‘Высочайшего соизволения не последовало 30 января 1827 г.’.

Б. Л. МОДЗАЛЕВСКИЙ. Эпизод из жизни Пушкина. Красная Газета, 1927, Љ

34.

Зимой 1826 — 1827, по переезде в наш дом в Чернышевском переулке, я

решился, по тогдашней моде, поднести Пушкину, вслед за прочими членами

семейства, и мой альбом, недавно подаренный мне. То была небольшая книжка в

32-ю долю листа, в красном сафьяновом переплете, я просил Пушкина написать

мне стихи. Дня три спустя Пушкин возвратил мне альбом, вписав в него:

Душа моя Павел!

Держись моих правил:

Люби то-то, то-то,

Не делай того-то.

Кажись, это ясно.

Прощай, мой прекрасный!

Со времени написания стихов в мой альбом кличка моя в семействе стала:

‘душа моя Павел’.

Кн. ПАВ. ВЯЗЕМСКИЙ. Собр. соч., стр. 508.

Здесь тоска по-прежнему. Наша съезжая в исправности — частный пристав

Соболевский бранится и дерется по-прежнему, шпионы, драгуны, бл..и и пьяницы

толкутся у нас с утра до вечера.

ПУШКИН — П. П. КАВЕРИНУ, 18 февр. 1827 г., из Москвы.

Это было в Москве. Пушкин, как известно, любил играть в карты,

преимущественно в штосе. Играя однажды с А. М. Загряжским, Пушкин проиграл

все бывшие у него деньги. Он предложил, в виде ставки, только что оконченную

им пятую главу ‘Онегина’. Ставка была принята, так как рукопись эта

представляла собою тоже деньги, и очень большие (Пушкин получал по 25 руб.

асе. за строку), — и Пушкин проиграл. Следующей ставкой была пара

пистолетов, но здесь счастье перешло на сторону поэта: он отыграл и

пистолеты, и рукопись, и еще выиграл тысячи полторы.

Н. П. КИЧЕЕВ, со слов А. М. ЗАГРЯЖСКОГО. Рус. Стар., 1874, т. 9, стр.

564.

Никакая игра не доставляет столь живых и разнообразных впечатлений, как

карточная, потому что во время самых больших неудач надеешься на тем больший

успех, или просто в величайшем проигрыше остается надежда, вероятность

выигрыша. Это я слыхал от страстных игроков, напр., от Пушкина (поэта)…

Пушкин справедливо говорил мне однажды, что страсть к игре есть самая

сильная из страстей.

Ал. Н. ВУЛЬФ. Дневник. Л. Майков, 190, 211.

Всю зиму и почти всю весну Пушкин пробыл в Москве… Московская его

жизнь была рядом забав и вместе рядом торжеств… Он вставал поздно после

балов и, вообще, долгих вечеров, проводимых накануне. Приемная его уже была

полна знакомых и посетителей, между которыми находился один пожилой человек,

не принадлежавший к обществу Пушкина, но любимый им за прибаутки, присказки,

народные шутки. Он имел право входа к Пушкину во всякое время и платил ему

своим добром за гостеприимство. В городской жизни, в ее шуме и волнении

Пушкин был в настоящей своей сфере.

П. В. АННЕНКОВ. Материалы, 167.

Москва приняла его с восторгом, везде его носили на руках. Он жил

вместе с приятелем своим Соболевским на Собачьей Площадке… Здесь в 1827 г.

читал он своего ‘Бориса Годунова’: вообще читал он чрезвычайно хорошо… В

Москве объявил он свое живое сочувствие тогдашним молодым литераторам, в

которых особенно привлекала его новая художественная теория Шеллинга, и под

влиянием последней, проповедывавшей освобождение искусства, были написаны

стихи ‘Чернь’… Пушкин очень любил играть в карты, между прочим, он

употребил в плату карточного долга тысячу рублей, которые заплатил ему

‘Московский Вестник’ за год его участия в нем.

С. П. ШЕВЫРЕВ. Л. Майков, 329.

В начале 1827 г. Пушкин жил в Москве. Тогда в Москве читал лекции о

французской поэзии некто Декамп (обожатель В. Гюго и новейшей школы и

отвергавший авторитеты Буало, Расина и проч.). Эти лекции читались в зале М.

М. Солнцева, дяди Пушкина по Елизавете Львовне. А. П. Елагина по знакомству

с Декампом взяла билет и ездила слушать. В самую первую лекцию она встретила

там Пушкина, который подсел к ней и во все время чтения смеялся над бедным

французом и притом почти вслух. Это совсем уронило лекции. Декамп принужден

был не докончить курса, и после долго в этом упрекали Пушкина.

П. И. БАРТЕНЕВ со слов А. П. ЕЛАГИНОЙ. Рассказы о П-не, 54.

(17 февр. 1827 г.). В креслах (итальянской оперы) встретил я Пушкина…

Я узнал от него о месте его жительства и на другой же день поехал его

отыскивать… Он весь еще исполнен был молодой живости и вновь попался на

разгульную жизнь, общество его не могло быть моим. Особенно не понравился

мне хозяин его квартиры, некто Соболевский… Находка был для него Пушкин,

который так охотно давал тогда фамильярничать с собой: он поместил его у

себя, потчевал славными завтраками, смешил своими холодными шутками и

забавлял его всячески.

Ф. Ф. ВИГЕЛЬ. Записки, VII, 134.

Разбор ваш ‘Памятника Муз’ сокращен по настоятельному требованию

Пушкина. Вот его слова, повторяемые с дипломатическою точностью: ‘Здесь есть

много умного, справедливого, но автор не знает приличий: можно ли о

Державине и Карамзине сказать, что ‘имена их возбуждают приятные

воспоминания’, что ‘с прискорбием видим ученические ошибки в Державине’:

Державин все — Державин. Имя его нам уже дорого. Касательно живых писателей

также не могу я, объявленный участником в журнале, согласиться на такие

выражения. Я имею связи. Меня могут почесть согласным с мнением рецензента.

И вообще — не должно говорить о Державине таким тоном, каким говорят об N.

N., об S. S. Сим должен отличаться ‘Московский Вестник’. Оставьте одно общее

суждение’. Мы спорили во многом, но должны были уступить.

М. П. ПОГОДИН — кн. В. Ф. ОДОЕВСКОМУ, 2 марта 1827 г., из Москвы. Рус.

Стар., 1904, Љ 3, стр. 705.

Милый мой, на днях, рассердясь на тебя и на твое молчание, написал я

Веневитинову суровое письмо. Извини: у нас была весна, оттепель — и я ни

слова от тебя не получал около двух месяцев — поневоле взбесишься. Теперь у

нас опять мороз, весну дуру мы опять спровадили, от тебя письмо получено —

все слава богу благополучно… Ты пеняешь мне за Моск. Вестник и за немецкую

метафизику. Бог видит, как я ненавижу и презираю ее, да что делать!

собрались ребяты теплые, упрямые: поп свое, а чорт свое. Я говорю: господа,

охота вам из пустого в порожнее переливать, все это хорошо для немцев,

пресыщенных уже положительными познаниями, но мы… Моск. Вестн. сидит в яме

и спрашивает: веревка вещь какая? А время вещь такая, которую с никаким

Вестником не стану я терять. Им же хуже, если они меня не слушают.

ПУШКИН — бар. А. А. ДЕЛЬВИГУ, 2 марта 1827 г.

К Пушкину. Декламировал против философии, а я не мог возражать дельно,

и больше молчал, хотя очень уверен в нелепости им говоренного.

М. П. ПОГОДИН. Дневник, 4 марта 1827 г. П-н и его совр-ки, XIX — XX,

84.

О поэте Пушкине сколько краткость времени позволила мне сделать

разведание, — он принят во всех домах хорошо и, как кажется, не столько

теперь занимается стихами, как карточной игрой, и променял Музу на Муху,

которая теперь из всех игр в большой моде.

А. А. ВОЛКОВ, жандармский генерал, в донесении Бенкендорфу, 5 марта

1927 г. Б. Модзалевский, 35.

Зима наша хоть куда, т. е. — новая. Мороз, и снегу более теперь, нежели

когда-либо, а были дни такие весенние, что я поэта Пушкина видал на бульваре

в одном фраке.

A. Я. БУЛГАКОВ — К. Я. БУЛГАКОВУ, 11 марта 1827 г., из Москвы. Рус.

Арх., 1901, II, 24.

Март. В субботу на Тверском я в первый раз увидел Пушкина, он туда

пришел с Корсаковым, сел с несколькими знакомыми на скамейку и, когда мимо

проходили советники гражданской палаты Зубков и Данзас, он подбежал к

первому и сказал: ‘Что ты на меня не глядишь? Жить без тебя не могу’. Зубков

поцеловал его.

B. Ф. ЩЕРБАКОВ. Из заметок о пребывании Пушкина в Москве. Собр. соч.

Пушкина, ред. Ефремова, 1905, т. VIII, стр. 111.

Я часто видаю Александра Пушкина: он бесподобен, когда не напускает на

себя дури.

А. А. МУХАНОВ — Н. А. МУХАНОВУ, 16 марта 1827 г., из Москвы. Щукинский

Сборник, IV, 127.

Судя по всему, что я слышал и видел, Пушкин здесь на розах. Его знает

весь город, все им интересуются, отличнейшая молодежь собирается к нему, как

древле к великому Аруэту собирались все имевшие немного здравого смыслу в

голове. Со всем тем, Пушкин скучает! Так он мне сам сказал… Пушкин очень

переменился и наружностью: страшные черные бакенбарды придали лицу его

какое-то чертовское выражение, впрочем, он все тот же, — так же жив, скор и

по-прежнему в одну минуту переходит от веселости и смеха к задумчивости и

размышлению.

П. Л. ЯКОВЛЕВ — А. Е. ИЗМАЙЛОВУ, 21 марта 1827 г., из Москвы Сборник

памяти Л. Н. Майкова. СПб., 1902, стр. 249.

В 1827 г., когда мы издавали ‘Московский Вестник’, Пушкин дал мне

напечатать эпиграмму: ‘Лук звенит’ (на А. Н. Муравьева). Встретясь со мною

через два дня по выходе книжки [Книжка вышла 19 марта 1827 г. См.: Синявский

Н. и Цявлов-ский Љ. Пушкин в печати, с. 41. (Имеется в виду издание:

Синявский Н., Цявловский М. Пушкин в печати, 1814 — 1837: Хронологический

указатель произведений Пушкина, напечатанный при его жизни. М, 1914, с. М. —

Прим. ред.)], он сказал мне: ‘А как бы нам не поплатиться за эпиграмму’. —

Почему? — ‘Я имею предсказание, что должен умереть от белого человека или от

белой лошади. Муравьев может вызвать меня на дуэль, а он не только белый

человек, но и лошадь’.

М. П. ПОГОДИН. Рус. Арх., 1870, стр. 1947.

В 1827 году Пушкин учил меня боксировать по-английски, и я так

пристрастился к этому упражнению, что на детских балах вызывал желающих и

нежелающих боксировать, последних вызывал даже действием во время самых

танцев. Всеобщее негодование не могло поколебать во мне сознания

поэтического геройства, из рук в руки переданного мне поэтом-героем

Пушкиным. Последствия геройства были, однако, для меня тягостны: меня

перестали возить на семейные праздники.

Пушкин научил меня еще и другой игре.

Мать моя запрещала мне даже касаться карт, опасаясь развития в будущем

наследственной страсти к игре. Пушкин во время моей болезни научил меня

играть в дурачки, употребив для того визитные карточки, накопившиеся в новый

1827 год. Тузы, короли, дамы и валеты козырные определялись Пушкиным,

значение остальных не было определенно, и эта-то неопределенность и

составляла всю потеху: завязывались споры, чья визитная карточка бьет ходы

противника. Мои настойчивые споры и цитаты в пользу первенства попавшихся в

мои руки козырей потешали Пушкина, как ребенка.

Эти непедагогические забавы поэта объясняются его всегдашним взглядом

на приличие. Пушкин неизменно в течение всей своей жизни утверждал, что все,

что возбуждает смех, — позволительно и здорово, все, что разжигает

страсти, — преступно и пагубно… Он так же искренно сочувствовал юношескому

пылу страстей и юношескому брожению впечатлений, как и чистосердечно,

ребячески забавлялся с ребенком.

Кн. ПАВЕЛ ВЯЗЕМСКИЙ. Сочинения, стр. 511 — 513.

Княгиня Вяземская говорит, что Пушкин был у них в доме, как сын.

Иногда, не заставая их дома, он уляжется на большой скамейке перед камином и

дожидается их возвращения или возится с молодым князем Павлом. Раз княгиня

застала, как они барахтались и плевали друг в друга.

П. И. БАРТЕНЕВ со слов кн. В. Ф. ВЯЗЕМСКОЙ. Рус. Арх., 1888, II, 310.

Любила В. Ф. Вяземская вспоминать о Пушкине, с которым была в тесной

дружбе, чуждой всяких церемоний. Бывало, зайдет к ней поболтать, посидит и

жалобным голосом попросит: ‘княгиня, позвольте уйти на суденышко!’ и,

получив разрешение, уходил к ней в спальню за ширмы.

С. Ш. (граф С. Д. ШЕРЕМЕТЬЕВ). ‘Из семейной старины’. Старина и

Новизна, VI, 331.

Князь Вяземский, во время приезда Петра Андреевича Габбе в Москву,

доставил ему случай познакомиться с Пушкиным. При входе Габбе к князю

Вяземскому в гостиную, Пушкин, — как рассказывал мне Габбе, — увивался около

супруги князя и других тут бывших дам. Князь, обменявшись со своим гостем

приветами, обратился к Пушкину с приглашением на пару слов. Знакомство

началось без представления одного другому, и это, кажется, показывало, что

один, как либеральный поэт, а другой, как либеральная высокого ума личность,

не должны были входить в расчет представлений, чем обыкновенно

представляемый всегда становился ниже того, кому его представляют. Пушкин

сел на лежанку камина, свеся одну ногу на угол лежанки, и, несколько

согнувшись, принял участие в разговоре стоявших подле него князя и Габбе.

Речь пошла о недавно вышедшей какой-то поэме Языкова, князь находил в тех

местах красоты, которыми Пушкин не сильно восхищался. Разговор продолжался с

час, и Габбе убедился, что знаменитый наш народный поэт более гениальный,

нежели ученый поэт.

Н. В. ВЕРИГИН. Записки. Рус. Стар., 1893, т. 78, стр. 115.

Я знаком с Пушкиным, и мы часто встречаемся. Он в беседе очень

остроумен и увлекателен, читал много и хорошо, хорошо знает новую

литературу, о поэзии чистое и возвышенное понятие.

АДАМ МИЦКЕВИЧ — Э. А. ОДЫНЬЦУ, в марте 1827 г. П-н и его совр-ки, вып.

VII, 88.

В конце двадцатых годов в Москве славился радушием и гостеприимством

дом кн. Александра Мих. и кн. Екат. Пав. Урусовых. Три дочери кн. Урусова,

красавицы, справедливо считались украшением московского общества. Старшая из

них, Маргия, была замужем за гр. А. И. Мусиным-Пушкиным, вторая, Софья,

вышла впоследствии за кн. Льва Радзивила, а третья была потом в замужестве

за гр. Кутайсовым. Почти каждый день собирался у Урусовых тесный кружок

друзей и знакомых, преимущественно молодых людей. Здесь бывал П. А. Муханов,

блестящий адъютант знаменитого графа П. А. Толстого, сюда же постоянно

являлся родственник кн. Урусовой, артиллерийский офицер В. Д. Соломир-ский,

человек образованный, хорошо знавший английский язык, угрюмый поклонник

поэзии Байрона и скромный продолжатель ему в стишках. Соломирский был весьма

неравнодушен к одной из красавиц-княжен Урусовых. В том же доме особенно

часто появлялся весною 1827 г. Пушкин. Он, проводя почти каждый вечер у кн.

Урусова, бывал весьма весел, остер и словоохотлив. В рассказах,

импровизациях и шутках бывал в это время неистощимым. Между прочим, он

увлекал присутствовавших прелестною передачею русских сказок. Бывало, все

общество соберется вечерком кругом большого, круглого стола, и Пушкин

поразительно увлекательно переносит слушателей своих в фантастический мир,

населенный ведьмами, домовыми, лешими и пр. Материал, добытый им в

долговременное пребывание в деревне, ра-зукрашаем был вымыслами его

неистощимой фантазии, при чем Пушкин ловко подделывался под колорит народных

сказаний. — Во время этих посещений Пушкин, еще по петербургской своей жизни

бывший коротким приятелем Муханова, сблизился и с Соломирским. Пушкин

подарил ему сочинения Байрона, сделав на книге надпись в весьма

дружественных выражениях. Тем не менее ревнивый и крайне самолюбивый

Соломирский, чем чаще сходился с Пушкиным у кн. Урусова, тем становился

угрюмее и холоднее к своему приятелю. Особенное внимание, которое встречал

Пушкин в этом семействе, и в особенности внимание молодой княжны, возбуждало

в нем сильнейшую ревность. Однажды Пушкин, шутя и балагуря, рассказал что-то

смешное о графине А. В. Бобринской. Соломирский, мрачно поглядывавший на

Пушкина, по окончании рассказа счел нужным обидеться: — ‘Как вы смели

отозваться неуважительно об этой особе? — задорно обратился он к Пушкину. —

Я хорошо знаю графиню, это во всех отношениях почтенная особа, и я не могу

допустить оскорбительных об ней отзывов…’ — ‘Зачем же вы не остановили

меня, когда я только начинал рассказ? — отвечал Пушкин. — Почему вы мне не

сказали раньше, что знакомы с граф. Бобринской? А то вы спокойно выслушали

весь рассказ, и потом каким-то донкихотом становитесь в защитники этой дамы

и берете ее под свою протекцию’. Вся эта сцена произошла в довольно тесном

кружке обычных гостей кн. Урусова, тут же был и П. А. Муханов, передавший

нам подробности происшествия. Затем разговор в тот же вечер не имел никаких

последствий, и все разъехались по домам, не обратив на него никакого

внимания. Но на другой же день рано утром на квартиру к Муха-нову является

Пушкин. С обычною своею живостью он передал, что в это утро получил от

Соломирского письменный вызов на дуэль, и, ни минуты не мешкав, отвечал ему,

письменно же, согласием, что у него был уже секундант Соломирского, А. В.

Шереметев, и что он послал его для переговоров об условиях дуэли к нему,

Му-ханову, которого и просит быть секундантом. — Только что уехал Пушкин, к

Муханову явился Шереметев. Муханов повел переговоры о мире. Но Шереметев,

войдя серьезно в роль секунданта, требовал, чтобы Пушкин, если не будет

драться, извинился перед Соломирским. (Муханову долго пришлось убеждать

Шереметева). Шереметев понял наконец, что эта история падет всем позором на

головы секундантов в случае, если будет убит или ранен Пушкин, и что надо

предотвратить эту роковую случайность и не подставлять лоб гениального поэта

под пистолет взбалмошного офицера. Шереметев поспешил уговориться с

Мухановым о средствах к примирению противников. В то же утро Шереметев

привел Со-ломирского к С. А. Соболевскому, на Собачью Площадку, у которого

жил в это время Пушкин. Сюда же пришел Муханов, и, при дружных усилиях обоих

секундантов и при посредничестве Соболевского, имевшего, по свидетельству

Муханова, большое влияние на Пушкина, примирение состоялось. Подан был

роскошный завтрак, и, с бокалами шампанского, противники, без всяких

извинений и объяснений, протянули друг другу руки.

М. И. СЕМЕВСКИИ со слов П. А. МУХАНОВА. К биографии Пушкина. Рус.

Вест., 1869, Љ 11, стр. 81 — 85. Ср. Н. О. Лернер, Рус. Стар., 1907, т. 131,

стр. 104 и Б. Л. Модзалевский. Письма, II, 239.

‘Княжне С. А. Урусовой’ (впоследствии княгине Рад-зивил) (‘Не веровал я

Троице доныне…’). Не полагаю, чтобы эти стихи принадлежали Пушкину… Во

всяком случае, не написаны они княжне Урусовой. Пушкин был влюблен в сестру

ее, графиню Пушкину.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ. Старина и Новизна, кн. VIII, стр. 38.

Соболевский был недоволен приглаженными и припомаженными портретами

Пушкина, какие тогда появлялись. Ему хотелось сохранить изображение поэта,

как он есть, как он бывал чаще, и он просил известного художника Тропинина

нарисовать ему Пушкина в домашнем его халате, растрепанного, с заветным

мистическим перстнем на большом пальце. Кажись, дело шло также и об

изображении какого-то ногтя на руке Пушкина, особенно отрощенного. Тропинин

согласился. Пушкин стал ходить к нему.

Н. В. БЕРГ со слов В. А. ТРОПИНИНА. Рус.Арх., 1871, стр. 191.

Пушкин заказал Тропинину свой портрет, который и подарил Соболевскому.

Этот портрет украли, он теперь у кн. Мих. Андр. Оболенского. Для себя

Тропинин сделал настоящий эскиз, который после него достался Алексееву.

После Алексеева был куплен Н. М. Смирновым, а после Смирнова (ск. 3 марта

1870 г.) подарила его Соболевскому. Апрель 1870 г.

СОБОЛЕВСКИЙ. Надпись на бумажном ярлыке на обороте этюда Тропинина к

портрету Пушкина. А. В. Лебедев. Пушкин в Третьяковской галерее. М., 1924,

стр. 12.

Одно время отличительным признаком всякого масона был длинный ноготь на

мизинце. Такой ноготь носил и Пушкин, по этому ногтю узнал, что он масон,

художник Тропинин, придя рисовать с него портрет. Тропинин передавал кн. М.

А. Оболенскому, у которого этот портрет хранился, что когда он пришел писать

и увидел на руке Пушкина ноготь, то сделал ему знак, на который Пушкин ему

не ответил, а погрозил ему пальцем.

М. И. ПЫЛЯЕВ. Старая Москва. СПб., 1891, стр. 86.

Сходство (тропининского) портрета с подлинником поразительно, хотя нам

кажется, что художник не мог совершенно схватить быстроты взгляда и живого

выражения лица поэта. Впрочем, физиогномия Пушкина, — столь определенная,

выразительная, что всякий хороший живописец может схватить ее, — вместе с

тем и так изменчива, зыбка, что трудно предположить, чтобы один портрет

Пушкина мог дать о нем истинное понятие.

Н. А. ПОЛЕВОЙ. Московский Телеграф, 1827, часть XV, отд. 2, стр. 33.

В доме Ушаковых Пушкин стал бывать с зимы 1826 — 1827 годов. Вскоре он

сделался там своим человеком. ‘Пушкин, — записывает Н. С. Киселев, — езжал к

Ушаковым часто, иногда во время дня заезжал раза три. Бывало, рассуждая о

Пушкине, старый выездной лакей Ушаковых, Иван Евсеев, говаривал, что

сочинители всё делают не по-людски: ‘Ну, что, прости господи, вчера он к

мертвецам-то ездил? Ведь до рассвета прогулял на Ва-ганькове!’ Это значило,

что Ал. С-ч, уезжая вечером от Ушаковых, велел кучеру повернуть из ворот

направо, и что на рассвете видели карету его возвращающеюся обратно по

Пресне. Часто приезжал он верхом, и если случалось ему быть на белой лошади,

то всегда вспоминал слова какой-то известной петербургской предсказательницы

(которую посетил он вместе с актером Сосницким и другими молодыми людьми),

что он умрет или от белой лошади, или от белокурого человека — из-за жены.

Кстати, об этом предсказании Пушкин рассказывал, что, когда он ,был

возвращен из ссылки и в первый раз увидел императора Николая, он подумал:

‘не это ли — тот белокурый человек, от которого зависит его судьба?’ —

Охотно беседовал Пушкин со старухой Ушаковой и часто просил ее диктовать ему

известные ей русские народные песни и повторять их напевы. Еще более находил

он удовольствия в обществе ее дочерей. Обе они были красавицы, отличались

живым умом и чувством изящного.

Л. Н. МАЙКОВ по записям Н. С. КИСЕЛЕВА, сына Ел. Н. Киселевой-Ушаковой.

Л. Майков, 361.

Екатерина Ушакова была в полном смысле красавица: блондинка с

пепельными волосами, темно-голубыми глазами, роста среднего, густые косы

нависли до колен, выражение лица очень умное. Она любила заниматься

литературою. Много было у нее женихов, но по молодости лет она не, спешила

замуж. Старшая, Елизавета, вышла за С. Д. Киселева. — Является в Москву

Пушкин, видит Екат. Ник. Ушакову в благородном собрании, влюбляется и

знакомится. Завязывается полная сердечная дружба.

П, И. БАРТЕНЕВ. Записная книжка. Рус. Арх., 1912,111, 300.

Вчерась мы обедали у (Ушаковых), а сегодня ожидаем их к себе. Меньшая

очень, очень хорошенькая, а старшая чрезвычайно интересует меня, потому,

что, по-видимому, наш поэт, наш знаменитый Пушкин, намерен вручить ей судьбу

жизни своей, ибо уж положил оружие свое у ног ее, т. е. сказать просто

влюблен в нее. Это общая молва. Еще не видавши их, я слышала, что Пушкин во

все пребывание свое в Москве только и занимался, что (Утаковою): на балах,

на гуляниях он говорил только с нею, а когда случалось, что в собрании

(Ушаковой) нет, то Пушкин сидит целый вечер в углу задумавшись, и ничто уже

не в силах развлечь его!.. Знакомство же с ними удостоверило меня в

справедливости сих слухов. В их доме все напоминает о Пушкине: на столе

найдете его сочинения, между нотами — ‘Черную шаль’ и ‘Цыганскую песню’, на

фортепианах — его ‘Талисман’ и ‘Копеечку’ (?), в альбоме — несколько

листочков картин, стихов и каррикатур, а на языке беспрестанно вертится имя

Пушкина.

Е. С. ТЕЛЕПНЕВА. Из дневника, 22 июня 1827 г. П-н и его совр-ки, 7,

121.

Семейные обстоятельства требуют моего присутствия в Петербурге: приемлю

смелость просить на сие разрешения у вашего превосходительства.

ПУШКИН — гр. А. X. БЕНКЕНДОРФУ, 24 апр. 1827 г., из Москвы.

Его величество, соизволяя на прибытие ваше в С.-Петербург, высочайше

отозваться изволил, что не сомневается в том, что данное русским дворянином

государю своему честное слово вести себя благородно и пристойно будет в

полном смысле сдержано.

Гр. А. X. БЕНКЕНДОРФ — ПУШКИНУ, 3 мая 1827 г., из Петербурга. Дела III

Отдел. СПб., 1906, стр. 49.

Москва неблагородно поступила с Пушкиным: после неумеренных похвал и

лестных приемов охладели к нему, начали даже клеветать на него, взводить на

него обвинения в ласкательстве, наушничестве и шпионстве перед государем.

Это и было причиной, что он оставил Москву. — Шекспира (а равно Гете и

Шиллера) он не читал в подлиннике, а во французском старом переводе,

поправленном Гизо, но понимал его гениально. По-английски выучился он

гораздо позже, в Петербурге, и читал Вордсворта.

С. П. ШЕВЫРЕВ. Л. Майков, 330.

15 мая 1827 г. Туманное небо — мелкий дождик. Обедню слушал в Страстном

монастыре… Зашел к Погодину на завтрак, где я нашел Пушкина, К.

Вяземского… За столом Пушкин с Баратынским написали на Шаликова след. по

случаю рассказанного анекдота:

Князь Шаликов, газетчик наш печальный,

Элегию семье своей читал,

А козачок огарок свечки сальной

В руках со трепетом держал.

Вдруг мальчик наш заплакал, запищал.

‘Вот, вот с кого пример берите, дуры!’ —

Он дочерям в восторге закричал. —

‘Откройся мне, о милый сын натуры,

Ах! что слезой твой осребрило взор?’

А тот ему: ‘Мне хочется на двор’.

И. М. СНЕГИРЕВ. Из дневника. П-н и его совр-ки, XVI. 50.

Погодин, делая прощанье Пушкину перед отъездом сего последнего из

Москвы, пригласил многих литераторов и поэтов… Они все вместе составляли

эпиграммы на кн. Шаликова. Между прочим был рассказан анекдот о последнем

(Эпиграмма: ‘Кн. Шаликов, газетчик наш печальный.,.’).

В. Ф. ЩЕРБАКОВ. Из заметок о пребывании Пушкина в Москве. Собр. соч.

Пушкина, ред. Ефремова, 1905, т. VIII, стр. 111.

16 мая 1827 г. Когда лег было спать, приехал Пушкин с Соболевским и

увезли меня к Полевому на вечеринку.

И. М. СНЕГИРЕВ. Из дневника. П-н и его совр-ки, XVI, 52.

Пушкин и его сотрудники (по ‘Московскому Вестнику’) бывали у Н. А.

Полевого и при встрече казались добрыми приятелями. Весною 1827 года у брата

был литературный вечер, где собрались все пишущие друзья и недруги, ужинали,

пировали всю ночь и разъехались уже утром. Пушкин казался председателем

этого сборища и, попивая шампанское с сельтерской водой, рассказывал смешные

анекдоты, читал свои непозволенные стихи, хохотал от резких сарказмов И. М.

Снегирева, вспоминал шутливые стихи Дельвига, Баратынского и заставил

последнего припомнить написанные им с Дельвигом когда-то рассказы о

житье-бытье в Петербурге. Его особенно смешило то место, где в пошлых

гексаметрах изображалось столько же вольное, сколько невольное убожество

обоих поэтов, которые ‘в лавочку были должны, руки держали в карманах

(перчаток они не имели!)’…

КС А. ПОЛЕВОЙ. Записки, 209.

Весною 1827 г. Пушкин спешил отправиться в Петербург, и мы были

приглашены проводить его. Местом общего сборища для проводин была назначена

дача С. А. Соболевского, близ Петровского дворца. В то время, вокруг

исторического Петровского дворца, где несколько дней укрывался Наполеон от

московского пожара, было несколько старинных, очень незатейливых дач,

стоявших отдельно одна от другой, а все остальное пространство, почти вплоть

до заставы, было изрыто, заброшено или покрыто огородами, и даже полями с

хлебом. — В эту-то пустыню, на дачу Соболевского, около вечера стали

собираться знакомые и близкие Пушкина. Мы увидели там Мицкевича…

Постепенно собралось много знакомых Пушкина, а он не являлся. Наконец,

приехал А. М. Муханов (А. А.) и объявил, что он был вместе с Пушкиным на

гулянье в Марьиной роще (в этот день пришелся семик) и что поэт скоро

приедет. Уже поданы были свечи, когда он явился, рассеянный, невеселый,

говорил не улыбаясь (что всегда показывало у него дурное расположение) и

тотчас после ужина заторопился ехать. Коляска его была подана, и он, почти

не сказавши никому ласкового слова, укатил в темноте ночи. Помню, что это

произвело на всех неприятное впечатление. Некоторые объяснили дурное

расположение Пушкина, рассказывая о неприятностях его по случаю дуэли,

окончившейся не к славе поэта. В толстом панегирике своем Пушкину, г.

Анненков умалчивает о подобных подробностях жизни его, заботясь только

выставить поэта мудрым, непогрешительным, чуть не праведником.

КС. А. ПОЛЕВОЙ. Записки, 210.

Александр Пушкин, отправляющийся нынче в ночь, доставит тебе это

письмо. Постарайся с ним сблизиться, нельзя довольно оценить наслаждение

быть с ним часто вместе, размышляя о впечатлениях, которые возбуждаются в

нас его необычайными дарованиями. Он стократ занимательнее в мужском

обществе, нежели в женском…

А. А. МУХАНОВ — Н. А. МУХАНОВУ, из Москвы, 19 мая 1827 г. Щукинский

Сборник, X, 353.

От переезда в Петербург до путешествия в Арзрум (Май 1827 — май 1829)

Перед нами один из самых плодоносных периодов литературной биографии

Пушкина. ‘Полтава’, крупнейший шаг в эволюции поэта от его ранних поэм к

созданиям 30-х годов, седьмая глава ‘Евгения Онегина’, множество лирических

стихотворений, в том числе такие шедевры, как ‘Я вас любил…’,

‘Воспоминание’ и знаменитый ‘Анчар’, ‘Арап Петра Великого’, первый в России

и блистательный опыт биографического романа, критические статьи, излагающие

новые эстетические принципы и взгляды на назначение литературы, ее

историческую и социальную роль. Между тем жизнь ставила перед поэтом не одни

творческие задачи.

Из разговора с царем поэт вынес убеждение, что правительство намерено

встать на путь широких реформ. Он надеялся, что его отношения с государем

помогут облегчить участь декабристов, поверил (на какое-то время), что

судьба послала России второго Петра Великого и что ему предназначено быть

его сподвижником и вдохновителем. Перед Пушкиным открывалось новое поприще.

На самом деле царь Николай I был человеком совсем не поэтического склада.

Без серьезных собственных идей, неспособный ни к предвидению событий, ни к

их предупреждению, он сам выразил свой идеал так: ‘Я чувствую себя вполне и

совершенно счастливым только между солдатами… В военной службе

господствует порядок, строгая, безусловная законность, не замечается

всезнайства и страсти противоречить, здесь все подходит одно к другому и

сливается одно с другим… Я считаю всю жизнь человеческую службой, потому

что каждый служит, многие, конечно, лишь своим страстям, но им-то солдат и

не должен служить, остерегаясь даже своих наклонностей [Кони А. Ф. Очерки и

воспоминания. СПб., 1906, с. 451.]. Пушкин скоро понял, как далек новый

монарх от его представлений о нем. Прямое общение с властью вскоре свелось

для поэта к встречам и переписке с шефом жандармов. По всякому пустяковому

поводу он должен был выслушивать наставления Бенкендорфа. В воздухе стали

собираться тучи. Еще продолжалось дело о ‘стихах на 14 декабря’ (отрывке из

‘Андрея Шенье’), а уже началось еще более неприятное дело о ‘Гаврилиаде’,

грозившее очень тяжелыми последствиями (лишением всех прав состояния и

ссылкой в Сибирь). Свобода поэта была зыбкой. К тому же он оказался в весьма

двусмысленном положении: власти смотрели на него как на прощенного, но не

раскаявшегося грешника, друзья молодости видели в его отношениях с царем

измену общим идеалам. Одновременно он принужден создавать приветственные

стансы императору ‘В надежде славы и добра…’ (необходимый ответный жест на

монаршую милость — возвращение из ссылки, а с другой стороны — надежда

повлиять на царя в нужном направлении) и стансы — послание в Сибирь —

декабристам, за которыми отправился бы вослед и сам, если б они стали

известны правительству. Верную позицию найти было нелегко. Обстановка начала

нового царствования казалась противоречивой и неопределенной. Какие-то

надежды на царя держались у поэта довольно долго, вплоть до 30-х годов.

Пушкин много разъезжает, словно не может насытиться неожиданной

вольностью. В ноябре 1826 года он едет в Ми-хайловское, в декабре

возвращается в Москву, оттуда в мае 1827 года едет в Петербург, в июне —

снова в Михайловское, откуда в октябре опять в Петербург. В 1828 году ряд

неудачных попыток уехать в длительное путешествие — на турецкий фронт, за

границу, в октябре он уезжает в тверское имение Вульфов Малинники, откуда в

декабре — в Москву, но в начале января 1829 года он уже снова в Малинниках,

откуда, после краткого пребывания, едет в Петербург, в начале марта — опять

в дороге: из Петербурга в Москву… Пушкин безудержно играет в карты. Позже

он будет объяснять жене один из своих проигрышей: ‘Я так был желчен, что

надо было развлечься чем-нибудь’ (1834). В картах была поэзия риска,

дававшая отдохновение от засилия невиданной в России дотоле степени

бюрократии, которую с пылом устанавливал вокруг себя новый государь. Для

большинства внешних наблюдателей карты и сменяющие друг друга любовные

увлечения и составляли жизнь Пушкина. На самом деле истинный ее ток протекал

совсем в другом русле.

Поэт стремительно расширяет круг своей образованности, восполняя

упущенное из-за ссылки время. В 1828 году — 29 лет — он овладевает

английским и читает в оригинале Байрона и его соотечественников, он изучает

Данте и итальянских поэтов, переводит с французского, испанского

(Сервантеса), английского, польского, старофранцузского,.. Глубокая и

разносторонняя осведомленность его в вопросах искусства, литературы и

истории, политики, даже лингвистики, удивлявшая его собеседников в ЗО-е

годы, складывалась именно в это время. Перед современниками, знавшими его в

молодости, поэт неожиданно предстанет как глубокий мыслитель, разносторонний

эрудированный ученый, знаток истории человечества и человеческой культуры,

как острый критик и публицист. Пушкин сумел соединить в себе, по выражению

Мицкевича, столь ‘выдающиеся и разнообразные способности, что они, казалось,

должны были бы исключать друг друга’. Он размышлял и над новыми духовными и

социальными исканиями Запада. Тот же Мицкевич писал позже об интересе

Пушкина этих лет, к, с одной стороны, С. Пеллико и Г. Муру, с другой —

Сен-Симону и Фурье, представителям углубленно-философского и

социально-утопического течений европейской мысли: ‘В некоторых его воздушных

стихах, в его разговорах обозначились уже следы обоих направлений’.

Впечатления мира театра, вновь открывшегося для него с возвращением в

столицы, музыкальные вечера (в частности, у Дельвигов с участием Глинки),

общение с книгами, которые не нужно было теперь выписывать издалека, с

друзьями, с петербургскими и московскими литераторами — все это ложилось на

благодатную почву души много пережившего и передумавшего человека,

сознающего свое предназначение.

Пушкин официально признан первым поэтом России — он задумал изменить

сам язык отечественной поэзии и прозы. Он захотел сделать его общепонятным,

чтобы потом построить на нем литературу, которая стала бы голосом нации в

целом, внятным всем и волнующим всех. Таким путем, по его мысли,

преодолевалась бы пропасть между сословиями, та самая, которую ire смогли

преодолеть его друзья-декабристы. Осуществление этого его замысла потребует

многого, прежде всего, разрыва с существующим общественным вкусом. Пушкин

принесет в жертву свою популярность романтического поэта. Литераторы всех

лагерей тотчас обрушат на него давно сдерживаемый критический удар.

Одиночество и непонимание современников постепенно станут его привычными

спутниками. И пройдут годы, прежде чем заложенное в зрелых творениях поэта

возвышенно-демократическое отношение к слову принесет великие плоды- Пока,

много читая и многому учась у других, он вырабатывает и подготавливает

позицию, собирает силы.

Я познакомилась с Александром (Пушкиным), — он приехал вчера, и мы

провели с ним день у его родителей. Сегодня вечером мы ожидаем его к себе, —

он будет читать свою трагедию ‘Борис Годунов’… Я не знаю, любезен ли он в

обществе, — вчера он был довольно скучен и ничего особенного не сказал,

только читал прелестный отрывок из 5-й главы ‘Онегина’… Надобно было

видеть радость матери Пушкина: она плакала, как ребенок, и всех нас

растрогала. Мой муж также был на седьмом небе, — я думала, что их объятиям

не будет конца.

Баронесса С. М. ДЕЛЬВИГ (жена поэта) — А. Н. СЕМЕНОВОЙ, 25 мая 1827 г.

Б. Л. Модзалевский. Пушкин. Л., 1929, стр. 207 (фр.-рус).

Вот я провела с Пушкиным вечер, о чем я тебе говорила раньше. Он мне

очень понравился, очень мил, мы с ним уже довольно коротко познакомились,

Антон {ее муж) об этом очень старался, так как он любит Александра,как

брата.

Бар-сса С. М. ДЕЛЬВИГ — А. Н. СЕМЕНОВОЙ, 29 мая 1827 г. 5.

Модзалевский, стр. 207 (фр.-рус).

Смирдин сказал о Пушкине: ‘Сочинил Цыгане — и продает ее, как Цыган —

за 2 листа 8 рублей. Странно напечатано — несколько белых страниц между

печатными’.

Б. М. ФЕДОРОВ. Из дневника (май 1827 г.). Русский Библиофил, 1911, Љ 5,

стр. 32.

С Пушкиным я опять увиделась в Петербурге, в доме его родителей, куда

он приехал из своей ссылки в 1827 г., прожив в Москве несколько месяцев. Он

был тогда весел, но чего-то ему недоставало. Он как будто не был так доволен

собою и другими, как в Тригорском и Михайловском… Он приехал в Петербург с

богатым запасом выработанных мыслей. Тотчас по приезде он усердно начал

писать, и мы его редко видели. Он жил в трактире Демута, его родители — на

Фонтанке, у Семеновского моста… Мать его Надежда Осиповна, горячо любившая

детей своих, гордилась им и была очень рада и счастлива, когда он посещал их

и оставался обедать. Она заманивала его к обеду печеным картофелем, до

которого Пушкин был большой охотник. В год возвращения его из Михайловского

именины свои (2 июня) праздновал он в доме родителей, в семейном кружку, и

был очень мил. Я в этот день обедала у них и имела удовольствие слушать его

любезности. После обеда Абр. Серг. Норов, подойдя ко мне с Пушкиным, сказал:

‘Неужели вы ему сегодня ничего не подарили, а он так много вам писал

прекрасных стихов?’ — ‘И в самом деле, — отвечала я, — мне бы надо подарить

вам что-нибудь: вот вам кольцо моей матери, носите его на память обо мне’.

Он взял кольцо, надел на свою маленькую прекрасную ручку и сказал мне, что

даст мне другое. — На другой день Пушкин привез мне обещанное кольцо с тремя

бриллиантами и хотел было провести у меня несколько часов: но мне нужно было

ехать с графинею Ивелич, и я предложила ему прокатиться к ней на лодке. Он

согласился, и я опять увидела его почти таким же любезным, каким он бывал в

Тригорском. Он шутил с лодочником, уговаривал его быть осторожным и не

утопить нас. Потом мы заговорили о Веневитинове, и он сказал: ‘Почему вы

дали ему умереть? Он тоже был влюблен в вас, не правда ли?’ На это я

отвечала ему, что Веневитинов оказывал мне только нежное участие и дружбу и

что сердце его давно уже принадлежало другой. Тут кстати я рассказала ему о

наших беседах с Веневитиновым… Пушкин слушал внимательно, выражая только

по временам досаду, что так рано умер чудный поэт. Вскоре мы пристали к

берегу, и наша беседа кончилась.

А. П. КЕРН. Воспоминания. Л. Майков, 247 — 249.

(Летом 1827 г.). Когда я возвратился летом в Москву, я спросил

Соболевского: ‘Какая могла быть причина, что Пушкин, оказавший мне столь

много приязни, написал на меня такую злую эпиграмму’ (‘Лук звенит, стрела

трепещет’). Соболевский отвечал: ‘вам покажется странным мое объяснение, но

это сущая правда: у Пушкина всегда была страсть выпытывать будущее, и он

обращался ко всякого рода гадальщицам. Одна из них предсказала ему, что он

должен остерегаться высокого белокурого молодого человека, от которого

придет ему смерть. Пушкин довольно суеверен, и потому, как только случай

сведет его с человеком, имеющим все сии наружные свойства, ему сейчас

приходит на мысль испытать: не это ли роковой человек? Он даже старается

раздражать его, чтобы скорее искусить свою судьбу. Так случилось и с вами,

хотя Пушкин к вам очень расположен’.

А. Н. МУРАВЬЕВ. Знакомство с русскими поэтами.

Киев, 1871, стр. 14.

1827 года, в один из дней начала лета, я посетил бывшую тогда выставку

художественных произведений на Невском проспекте против Малой Морской в доме

Таля. В это время была выставлена картина, присланная Карлом Брюлловым из

Италии, известная под названием ‘Итальянское утро’. Уже не в первый раз я с

безотчетно приятным наслаждением смотрел на эту картину. Странное чувство

остановилось во мне. Казалось, я дышал каким-то мне дотоле неведомым

воздухом. Что-то неизъяснимо приятное окружало меня. С таким чувством я

вышел на улицу. Первые особы, мне встретившиеся, был барон Дельвиг и с ним

под руку идущий, небольшого роста, смуглый и с курчавыми волосами. Я с

Дельвигом поздоровался, как с хорошо знакомым, и он меня спросил, разве я не

знаю его (указывая на своего товарища). Получив от меня отрицательный ответ,

он сказал: ‘Это — Пушкин’. Тогда я, от души обрадовавшись, отнесся к

Александру Сергеевичу, как уж несколько знакомому, ибо часто до приезда его

виделся с его матерью Надеждой Осиповной и сестрою Ольгою Сергеевною. Одежда

на нем была вовсе не петербургского покроя, в особенности же картуз

престранного вида. Желая быть долее с Пушкиным, я вместе с ними пошел опять

на выставку. Дельвиг подвел Пушкина прямо к ‘Итальянскому утру’.

Остановившись против этой картины, он долго оставался безмолвным и, не сводя

с нее глаз, сказал:

— Странное дело, в нынешнее время живописцы приобрели манеру выводить

из полотна предметы и в особенности фигуры, в Италии это искусство до такой

степени утвердилось, что не признают того художником, кто не умеет этого

делать.

И, вновь замолчав, смотрел на картину, отступил и сказал:

— Хм! Кисть, как перо: для одной — глаз, для другого — ухо. В Италии

дошли до того, что копии с картин до того делают похожими, что, ставя одну

оборот другой, не могут и лучшие знатоки отличить оригинала от копии. Да,

это, как стихи, под известный каданс можно их наделать тысячи, и все они

будут хороши. Я ударил об наковальню русского языка, и вышел стих, — и все

начали писать хорошо.

В это время он взглянул на Дельвига, и тот с обычною своею скромностью

и добродушием, потупя глаза, ответил: ‘Да’.

А. С. АНДРЕЕВ. Встреча с Пушкиным. Звенья, II, ‘Академия’, 1933, стр.

237.

8 июня 1827 г. Я просидел у г-жи Керн до десяти часов вечера. Когда я

уже прощался с нею, пришел поэт Пушкин. Это человек небольшого роста, на

первый взгляд не представляющий из себя ничего особенного. Если смотреть на

его лицо, начиная с подбородка, то тщетно будешь искать в нем, до самых

глаз, выражения поэтического дара. Но глаза непременно остановят вас: в них

вы увидите лучи того огня, которым согреты его стихи. Об обращении его и

разговоре ничего не могу сказать, потому что я скоро ушел.

А. В. НИКИТЕНКО. Моя повесть о самом себе. СПб., 1905, т. 1, стр. 168.

Александр {Пушкин) меня утешил и помирил с собой. Он явился таким

добрым сыном, как я и не ржи-дал. Его приезд обрадовал меня и Сониньку (жена

Дельвига). Она до слез была обрадована, я — до головной боли.

Бар. А. А. ДЕЛЬВИГ — П. А. ОСИПОВОИ, 14 июня 1827 г. Пушкин. Письма, т.

II, Гос. изд., стр. 245.

[Ris01.gif]

Был у Карамзиных — виделся там с Пушкиным. Коля (сын Федорова) сидел на

коленях его и читал ему его стихи.

Б. М. ФЕДОРОВ. Из дневника, июнь 1827 г. Русский Библиофил, 1911, Љ 5,

стр. 33.

Небольшая поэма Пушкина под названием Цыгане, только что напечатанная в

Москве, в типографии Августа Семена, заслуживает особого внимания своей

виньеткой, которая находится на обложке. Потрудитесь внимательно посмотреть

на нее, дорогой генерал, и вы легко убедитесь, что было бы очень важно

узнать наверное, кому принадлежит ее выбор, — автору или типографу, потому

что трудно предположить, чтоб она была взята случайно. Я очень прошу вас

сообщить мне ваши наблюдения, а также и результат ваших расследований по

этому предмету (см. рис. 1).

А. X. БЕНКЕНДОРФ — А. А. ВОЛКОВУ (жандармскому генералу в Москве), 30

июня 1827 г. Дела III Отделения об А. С. Пушкине. СПб., 1906. Изд. И.

Балашова, стр. 260 (фр.).

Выбор виньетки достоверно принадлежит автору, который ее отметил в

книге образцов типографских шрифтов, представленной ему г. Семеном, г.

Пушкин нашел ее вполне подходящей к своей поэме. Впрочем, эта виньетка

делалась не в Москве. Г. Семен получил ее из Парижа. Она имеется в

Петербурге во многих типографиях, и вероятно, из того же источника. Г. Семен

говорит, что употреблял уже эту виньетку два или три раза в заголовках

трагедий.

А. А. ВОЛКОВ — А. Х.БЕНКЕНДОРФУ, 6 июля 1827 г., из Москвы. Дела III

Отделения, стр. 261 (фр.).

Пушкин, после свидания со мной, говорил в Английском клубе с восторгом

о Вашем Величестве и заставил лиц, обедавших с ним, пить здоровье Вашего

Величества. Он все-таки порядочный шалопай, но если удастся направить его

перо и его речи, то это будет выгодно.

А. X. БЕНКЕНДОРФ в донесении имп. Николаю, 12 июля 1827 г. Старина и

Новизна, VI, 6 (фр.).

Тайная полиция не упускала из виду поведение и связи графа Александра

Завадовского, которого она имеет некоторое основание остерегаться. В

политическом отношении пока не замечено ничего, если не считать того, что

несколько молодых ротозеев приходят к нему рассуждать и фрондировать, но —

без каких-либо последствий. Главное занятие Завадовского в настоящее время —

игра. Он нанял сельский домик на Выборгской Стороне, у Пфлуга, где. почти

каждый вечер собираются следующие господа: …Пушкин, сочинитель, был там

несколько раз. Он кажется очень изменившимся и занимается только финансами,

стараясь продавать свои литературные произведения на выгодных условиях. Он

живет в гостинице Демута, где его обыкновенно посещают: полковник

Безобразов, поэт Баратынский, литератор Федоров и игроки Шихмаков и

Остолопов. Во время дружеских излияний он совершенно откровенно признается,

что он никогда не натворил бы столько безумия и глупостей, если бы не

находился под влиянием Александра Раевского, который по всем данным,

собранным с разных сторон, должен быть человеком весьма опасным.

М. Я. фон-ФОК в донесении Бенкендорфу, 13 июля 1827 г. 5. Модзалевский,

37 (фр.).

Пушкин любил веселую компанию молодых людей. У него было много

приятелей между подростками и юнкерами. Около 1827 года в Петербурге водил

он знакомство с гвардейскою молодежью и принимал деятельное участие в

кутежах и попойках. Однажды пригласил он несколько человек в тогдашний

ресторан Доминика и угощал их на славу. Входит граф Завадовский и, обращаясь

к Пушкину, говорит: ‘Однако, Александр Сергеевич, видно, туго набит у вас

бумажник!’ — ‘Да ведь я богаче вас, — отвечает Пушкин, — вам приходится иной

раз проживаться и ждать денег из деревень, а у меня доход постоянный с

тридцати шести букв русской азбуки’.

Кн. А. Ф. ГОЛИЦЫН-ПРОЗОРОВСКИЙ по записи П. И. БАРТЕНЕВА. Рус. Арх.,

1888, III, 468.

Пушкина я вовсе не вижу, встречаю его иногда в клубе, он здесь в кругу

шумном и веселом молодежи, в котором я не бываю, впрочем, мы сошлись с ним

хорошо, не часто видимся, но видимся дружески, без церемоний… С Пушкина

списал Кипренский портрет необычайно похожий.

Н. А. МУХАНОВ — А. А. МУХАНОВУ, 15 июля 1827 г., из Петербурга.

Щукинский Сборник, X, 354.

О. Кипренский жил в доме гр. Шереметевых на Фонтанке до своего

последнего отъезда в Италию, предание добавляет, что в этом доме позировал

ему для портрета А. С. Пушкин.

B. К. СТАНЮКОВИЧ. Фонтанный дом Шереметевых. Путеводитель. Изд.

Брокгауз-Ефрон. Пг., 1923, стр. 8.

(Портрет кисти Кипренского). Положение поэта не довольно хорошо

придумано: оборот тела и глаз не свойствен Пушкину, драпировка умышленна,

пушкинской простоты не видно, писан со всем достоинством живописи

Кипренского.

(Н. В. КУКОЛЬНИК). Художественная газета на 1837 г., Љ 9 — 10, стр.

160.

Лучший портрет сына моего есть тот, который написан Кипренским и

гравирован Уткиным.

C. Л. ПУШКИН. Отечеств. Записки, 1841, т. XV, особ, прилож, 4.

(На выставке картин в Академии Художеств). Вот поэт Пушкин. Не смотрите

на подпись: видев его хоть раз живого, вы тотчас признаете его

проницательные глаза и рот, которому недостает только беспрестанного

вздрагивания: этот портрет писан Кипренским.

А. В. НИКИТЕНКО, т. I, 174.

Большую известность получил портрет Кипренского в сделанной с него

гравюре Н. И. Уткина (известного профессора-гравера), изданный в 1827 — 29

гг. отчасти отдельно, отчасти в приложении к альманаху ‘Северные цветы’ на

1828 г. и др. изд. Уткинская гравюра хотя и сделана по Кипренскому, но с

многими отступлениями от оригинала: так, на гравюре не показано рук, есть

отличия в изображении костюма (заметен край выреза жилета, иначе представлен

левый воротничок манишки), но главным образом отличается изображение лица.

Шевелюра и баки выделаны тщательнее, с более натуральной передачей

спиральных завитков, лицо представлено более удлиненным и немного более

повернутым кпереди, скулы выступают более натурально, в глазах более

выразительности, и смотрят они более кверху, нос имеет несколько иную форму,

он вообще прямее, но спинка его на конце шире и загнутее, ноздри обозначены

резче, выступление челюсти и губ показано явственнее. Отличия эти

заслуживают внимания, так как Уткин работал при жизни поэта и видал его

лично.

Д. Н. АНУЧИН. А. С. Пушкин. Антропологический этюд. М., 1899, стр. 36.

Без сомнения, величайшая услуга, какую бы мог я оказать вам, это —

держать Пушкина на узде, да не имею к тому способов. Дома он бывает только в

девять часов утра, а я в это время иду на службу царскую, в гостях бывает

только в клубе, куда входить не имею права, к тому же, с ним надо нянчиться,

до чего я не охотник и не мастер… Дельвиг имеет влияние на Пушкина.

В. П. ТИТОВ — М. П. ПОГОДИНУ, 18 июля 1827 г., из

Петербурга. — Н. Барсуков. Жизнь и труды Погодина, кн. II, изд. 2, стр.

71.

(Середина 1827 г.). Братья Критские с товарищами неоднократно

совещались о ходе и развитии своего тайного общества и предполагали

вербовать членов среди студенчества, а председателем, по предложению Михаила

Критского, избрать А. С. Пушкина. На последнее возражал Лушников, говоря,

что ‘Пушкин ныне предался большому свету и думает более о модах и остреньких

стишках, нежели о благе отечества’.

М. К. ЛЕМКЕ. Тайное общество братьев Критских (по данным архива

Третьего Отделения). Былое, 1906, июнь, 46.

Я в деревне и надеюсь много писать. В конце осени буду у вас.

Вдохновения еще нет, покамест принялся я за прозу.

ПУШКИН — бар. А. А. ДЕЛЬВИГУ, 31 июля 1827 г., из Михайловского.

(1827 — 1831 гг.). Никто не имел столько друзей, сколько Пушкин, и, быв

с ним очень близок, я знаю, что он вполне оценил сие счастие. Осенью он

обыкновенно удалялся на два и три месяца в деревню, чтобы писать и не быть

развлекаемым. В деревне он вел всегда одинаковую жизнь, весь день проводил в

постеле с карандашом в руках, занимался иногда 12 часов в день, поутру

освежался холодной ванною, перед обедом, несмотря даже на непогоду, скакал

несколько верст верхом, и, когда уставшая под вечер голова требовала отдыха,

он играл один на биллиарде или призывал с рассказами свою старую няню. Как

скоро приезжал он в деревню и брался за перо, лихорадка переливалась в его

жилы, и он писал, не зная ни дня, ни ночи. Так писал он, не покидая почти

пера, каждую главу Онегина, так написал он почти без остановки Графа Нулина

и Медного Всадника. Он писал всегда быстро, одним вдохновением, но иногда,

недовольный некоторыми стихами, потом с гневом их марал, переправлял, ибо в

его глазах редко какой-нибудь стих выражал вполне его мысль.

Н. М. СМИРНОВ. Из памятных заметок. Рус. Арх., 1882, I, 232.

(16 сент. 1827 г.). Вчера обедал я у Пушкина в селе его матери, недавно

бывшем еще местом его ссылки, куда он недавно приехал из Петербурга с

намерением отдохнуть от рассеянной жизни столиц и чтобы писать на свободе

(другие уверяют, что он приехал оттого, что проигрался). По шаткому крыльцу

взошел я в ветхую хижину первенствующего поэта русского. В молдаванской

красной шапочке и халате увидел я его за рабочим столом, на коем были

разбросаны все принадлежности уборного столика поклонника моды, дружно также

на нем лежали Montesquien о ‘Bibliotheque de campagne’ с ‘Журналом Петра I’,

виден был также Альфиери, ежемесячник Карамзина и изъяснение основ,

скрывшееся в полдюжине русских альманахов, наконец две тетради в черном

сафьяне остановили мое внимание на себе: мрачная их наружность заставила

меня ожидать что-нибудь таинственного, особливо, когда на большей из них я

заметил полустертый масонский треугольник. Пушкин, заметив внимание мое к

этой книге, сказал мне, что она была счетною книгою масонского общества, а

теперь пишет он в ней стихи, в другой же книге показал он мне только что

написанные первые две главы романа в прозе, где главное лицо представляет

его прадед Ганнибал, сын абиссинского эмира, похищенный турками, а из

Константинополя русским посланником присланный в подарок Петру I, который

его сам воспитывал и очень любил. Главная завязка этого романа будет — как

Пушкин говорит — неверность жены сего арапа, которая родила ему белого

ребенка и за то была посажена в монастырь. Вот историческая основа этого

сочинения. Мы пошли обедать, запивая рейнвейном швейцарский сыр, рассказывал

мне Пушкин, как государь цензирует его книги, он хотел мне показать

‘Годунова’ с собственноручными его величества поправками. Высокому цензору

не понравились шутки старого монаха с харчевницею. В ‘Стеньке Разине’ не

пошли стихи, где он говорит воеводе астраханскому, хотевшему у него взять

соболью шубу: ‘Возьми с плеч шубу, да чтобы не было шуму’. Смешно

рассказывал Пушкин, как в Москве цензировали его ‘Графа Нулина’: нашли, что

неблагопристойно его сиятельство видеть в халате! На вопрос сочинителя, как

же одеть, предложили сюртук. Кофта барыни показалась тоже соблазнительною,

просили, чтобы он дал ей хотя салоп. Говоря о недостатках нашего частного и

общественного воспитания, Пушкин сказал: ‘Я был в затруднении, когда Николай

спросил мое мнение о сем предмете. Мне бы легко было написать то, чего

хотели, но не надобно же пропускать такого случая, чтоб сделать добро.

Однако, я между прочим сказал, что должно подавить частное воспитание.

Несмотря на то, мне вымыли голову’.

Играя на бильярде, сказал Пушкин: ‘Удивляюсь, как мог Карамзин написать

так сухо первые части своей ‘Истории’, говоря об Игоре, Святославе. Это

героический период нашей истории. Я непременно напишу историю Петра I, а

Александрову — пером Курбского. Непременно должно описывать современные

происшествия, чтобы могли на нас ссылаться. Теперь уже можно писать и

царствование Николая, и об 14-м декабря’.

АЛ. Н. ВУЛЬФ. Дневник. Л. Майков, 176.

15 окт. 1827 г. — Вчерашний день был для меня замечателен: приехав в

Боровичи в 12 час. утра, застал я проезжего в постели. Он метал банк

гусарскому офицеру. Перед тем я обедал. При расплате недоставало мне 5

рублей, я поставил их на карту. Карта за картой, проиграл 1600. Я

расплатился довольно сердито, взял взаймы двести рублей и уехал очень

недоволен сам собой. На следующей станции нашел я Шиллерова ‘Духовидца’, но

едва успел я прочитать первые страницы, как вдруг подъехали четыре тройки с

фельдъегерем. Я вышел взглянуть на них. Один из арестантов стоял, опершись у

колонны. К нему подошел высокий, бледный и худой молодой человек с черною

бородою, во фризовой шинели… Увидев меня, он с живостью на меня взглянул,

я невольно обратился к нему. Мы пристально смотрим друг на друга — и я узнаю

Кюхельбекера [В. К. Кюхельбекер — лицейский товарищ Пушкина, декабрист.]. Мы

кинулись друг другу в объятия. Жандармы нас растащили. Фельдъегерь взял меня

за руку с угрозами и ругательством. Я его не слышал. Кюхельбекеру сделалось

дурно. Жандармы дали ему воды, посадили в тележку и ускакали.

ПУШКИН. Встреча с Кюхельбекером.

Отправлен я был сего месяца 12 числа в г. Дина-бург с государственными

преступниками, и на пути приехав на станцию Залазы, вдруг бросился к

преступнику Кюхельбекеру ехавший из Новоржева в С. Петербург некто г.

Пушкин, начал после поцелуев с ним разговаривать. Я, видя сие,

наипоспешнейше отправил как первого, так и тех двух за полверсты от станции,

дабы не дать им разговаривать, а сам остался для написания подорожной и

заплаты прогонов. Но г. Пушкин просил меня дать Кюхельбекеру денег, я в сем

ему отказал. Тогда он, г. Пушкин, кричал и, угрожая мне, говорил, что: по

прибытии в Петербург в ту же минуту доложит его императорскому величеству

как за недопущение распроститься с другом, так и дать ему на дорогу денег,

сверх того не премину также сказать и генерал-адъютанту Бенкендорфу. Сам же

г. Пушкин, между прочими угрозами, объявил мне, что он посажен был в

крепость и потом выпущен, почему я еще более препятствовал иметь ему

сношение с арестантом, а преступник Кюхельбекер мне сказал: это тот Пушкин,

который сочиняет.

ФЕЛЬДЪЕГЕРЬ ПОДГОРНЫЙ в рапорте дежурному генералу главного штаба

Потапову 28 окт. 1827 т. Стихотворения А. С. Пушкина, не вошедшие в

последнее собрание его сочинений. Изд. Р. Вагнера. Берлин, 1861, стр. 192.

(Осень 1827 г.). Я познакомился с Пушкиным. Другой человек, как мне его

описывали, и каковым он был прежде в самом деле. Скромен в суждениях,

любезен в обществе и дитя по душе. Гусары испортили его в лицее. Москва

подбаловала, а несчастия и тихая здешняя жизнь его образумили.

Ф. В. БУЛГАРИН — В. А. УШАКОВУ, 6 янв. 1828 г. Щукинский Сборник, IX,

161.

На днях вышла третья глава ‘Онегина’. Разговор Филипьевны седой с

Татьяной удивительно природен. Груша утверждает, что он списан с натуры.

Н. А. МУХАНОВ — А. А. МУХАНОВУ, 31 окт. 1827 г. Щукинский Сборник, X,

356.

(Октябрь 1827 г.). Поэт Пушкин здесь (в Петербурге). Он редко бывает

дома. Известный Соболевский возит его по трактирам, кормит и поит на свой

счет. Соболевского прозвали брюхом Пушкина. Впрочем, сей последний ведет

себя весьма благоразумно в отношении политическом.

М. Я. фон-ФОК в донесении ген. А. X. Бенкендорфу. Б. Модзалевский, 40.

Пушкина, после его возвращения из ссылки, я увидела в 1827 году, когда

я уже была замужем за Каратыгиным. Это было на Малом театре (он находился на

том самом месте, где теперь Александрийский). В тот вечер играли комедию

Мариво: ‘Обман в пользу любви’, в переводе П. А. Катенина [Пьеса эта

единственный раз шла на сцене Малого театра во вторник 27 сентября 1827 г.

(См.: Северная Пчела, 1827, Љ 116.) Пушкин в это время был в деревне.

Встреча, вероятно, произошла позднее]. Он привел ко мне в уборную ‘кающегося

грешника’, как называл себя Пушкин. (См. эпиграмму Пушкина на Колосову, 1819

г.). ‘Размалеванные брови’… напомнила я ему, смеясь. — ‘Полноте, бога

ради, — перебил он меня, конфузясь и целуя мою руку, — кто старое помянет,

тому глаз вон! Позвольте мне взять с вас честное слово, что вы никогда не

будете вспоминать о моей глупости, о моем мальчишестве?!’ Слово было дано,

мы вполне примирились.

А. М. КАРАТЫГИНА-КОЛОСОВА. Воспоминания. Рус. Стар., 1880, т. 28, стр.

571.

Мой разбор ‘Цыган’ Пушкина (напечатанный в Љ 10 ‘Московского Телеграфа’

за 1827 г.) навлек или мог бы навлечь облачко на светлые мои с ним сношения.

О том я долго не догадывался и узнал случайно, гораздо позднее. А. А.

Муханов, тогда общий приятель наш, сказал мне однажды, что из слов,

слышанных им от Пушкина, убедился он, что поэт не совсем доволен отзывом

моим о поэме его… Между тем Пушкин сам ничего не говорил мне о своем

неудовольствии: напротив, помнится мне, даже благодарил меня за статью.

Взаимные отношения наши остались самыми дружественными. Он молчал, молчал и

я, опасаясь дать словам Муханова вид сплетни. Мог я думать, что Пушкин забыл

или изменил свое первоначальное впечатление, но Пушкин не был забывчив. В то

самое время, когда между нами все обстояло благополучно, Пушкин однажды

спрашивает меня в упор: может ли он напечатать следующую эпиграмму: ‘О чем,

прозаик, ты хлопочешь?’ Полагая, что вопрос его относится до цензуры,

отвечаю, что не предвижу никакого с ее стороны препятствия. Между тем

замечаю, что при этих словах моих лицо его вдруг вспыхнуло и озарилось

краскою, обычайною в нем приметою какого-нибудь смущения или внутреннего

сознания в неловкости положения своего. Тем кончилось. Уже после смерти

Пушкина как-то припомнилась мне вся эта сцена, загадка нечаянно сама

разгадалась передо мною, я понял, что этот прозаик — я, что Пушкин, легко

оскорблявшийся, оскорбился некоторыми заметками в моей статье, и, наконец,

хотел узнать от меня, не оскорблюсь ли я сам напечатанием эпиграммы, которая

сорвалась с пера его против меня. Досада его, что я, в невинности своей, не

понял нападения, бросила в жар лицо его…

Пушкин был вообще простодушен, уживчив и снисходителен, даже иногда с

излишеством… Я держался того мнения, что в литературе добрая, т. е. явная,

ссора лучше худого, т. е. недобросовестного, мира. Он, пока самого его не

заденут, более был склонен мирволить и часто мирволил. Натура Пушкина более

была открыта к сочувствиям, нежели к отвращениям. В нем было более любви,

нежели негодования, более благоразумной терпимости и здравой оценки

действительности, нежели своевольного враждебного увлечения. На политическом

поприще, если оно открылось бы перед ним, он, без сомнения, был бы

либеральным консерватором, а не разрушающим либералом. Так наз. либеральная,

молодая пора поэзии его не может служить опровержением, слов моих… Многие

из тогдашних стихов его были более отголоском того времени, нежели исповедью

внутренних чувств и убеждений его. Он часто, был Эолова арфа либерализма на

пиршествах молодежи и отзывался теми веяниями, теми голосами, которые

налетали на него. Не менее того он был искренен, но не был сектатором в

убеждениях или предубеждениях своих, а тем более не был сектатором чужих

предубеждений. Он любил чистую свободу, как любить ее должно, но из того не

следует, чтобы каждый свободолюбивый человек был непременно и готовым

революционером. Политические сектаторы двадцатых годов очень это

чувствовали. Многие из них были приятелями его, но они не находили в нем

готового соумышленника и, к счастью его самого и России, оставили его в

покое. Этому соображению и расчету их можно скорее приписать спасение

Пушкина от крушений 25 года, нежели желанию, как многие думают, сберечь

дарование его и будущую славу России 7 . — При всем добросердечии своем

Пушкин был довольно злопамятен, и не столько по врожденному свойству и

увлечению, сколько по расчету, он, так сказать, вменял себе в обязанность,

поставил себе за правило помнить зло и не отпускать должникам своим. Кто был

в долгу у него, или кого почитал он, что в долгу, тот, рано или поздно,

расплачивался с ним, волею или неволею. Для подмоги памяти своей он держался

в этом отношении бухгалтерского порядка: он вел письменный счет своим

должникам настоящим или предполагаемым, он выжидал только случая, когда

удобнее взыскать недоимку. Он не спешил взысканием, но отметка должен не

стиралась с имени. Это буквально было так. На лоскутках бумаги были записаны

у него некоторые имена, ожидавшие очереди своей, иногда были уже заранее

заготовлены про них отметки, как и когда взыскать долг, значившийся за тем

или другим. Вероятно, так и мое имя было записано на подобном роковом

лоскутке, и взыскание с меня было совершено известною эпиграммою. Таковы, по

крайней мере, мои догадки, основанные на вышеприведенных обстоятельствах

[Догадки совершенно неправильные. Эпиграмма Пушкина ‘Прозаик и поэт’ была

напечатана в книжке ‘Московского Вестника’, вышедшей около 15 февраля 1827

г., за три месяца до выхода в свет ‘Цыган’ и месяцев за восемь до появления

статьи Вяземского. Это обстоятельство, конечно, не отнимает интереса от

общих замечаний Вяземского о характере Пушкина.]. Но если Пушкин и был

злопамятен, то разве мимоходом и беглым почерком пера напишет он эпиграмму,

внесет кого-нибудь в свой ‘Евгений Онегин’ или в послание, и дело кончено…

В действиях, в поступках его не было и тени злопамятства, он никому не желал

повредить.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ. Полн. собр. соч., т. 1, стр. 321 — 324.

Поэт Пушкин ведет себя отлично хорошо в политическом отношении. Он

непритворно любит государя и даже говорит, что ему обязан жизнью, ибо жизнь

так ему наскучила в изгнании и вечных привязках, что он хотел умереть.

Недавно был литературный обед, где шампанское и венгерское вино пробудили во

всех искренность. Шутили много и смеялись и, к удивлению, в это время, когда

прежде подшучивали над правительством, ныне хвалили государя откровенно и

чистосердечно. Пушкин сказал: ‘меня должно прозвать или Николаем, или

Николаевичем, ибо без него я бы не жил. Он дал мне жизнь и, что гораздо

более, — свободу: виват!’

М. Я. фон-ФОК в донесении ген. А. X. Бенкендорфу в октябре 1827 г. Б.

Модзалевский, 40.

26 ноября 1827 г. Я пошел во втором часу к барону Дельвигу. У него

застал Ф. В. Булгарина и Ал. С. Пушкина. В беседе с ними я просидел до трех

часов. Последнего я желал давно видеть и увидел — маленькую белоглазую

штучку, более мальчика и ветреного шалуна, чем мужа. Но его шутки, рассказы,

критика — совершенно пиитические, мне не понравилось только, что он считает

‘дрянью’ Гнедичеву идиллию ‘Рыбаки’.

И. А ВТОРОВ. Из дневника. М. Ф. де Пуль. Отец и сын. Рус. Вестник,

1875, авт., 579.

Приехав в конце 27 года в Тверь, напитанный мнениями Пушкина и его

образом обращения с женщинами, предпринял я сделать завоевание Кат. (Кат.

Ив. Глад-ковой-Вульф, двоюродной его сестры). Слух о моих подвигах любовных

давно уже дошел и в глушь берновскую. Кат. рассказывала мне, что она сначала

боялась приезда моего, как бы и Пушкина. Столь же неопытный в практике,

сколько знающий теоретик, я первые дни был застенчив с нею и волочился как

16-летний юноша.

АЛ. Н. ВУЛЬФ. Дневник. П-н и его совр-ки, XXI — XXII, 87.

Пушкин был живой волкан, внутренняя жизнь била из него огненным

столбом. Теперь приостыл и, как обыкновенно водится около волканов, окружен

изобилием, цветом и плодами.

Ф. Н. ГЛИНКА — А. А. ИВАНОВСКОМУ, 27 ноября 1827 г., из Петрозаводска.

Рус. Стар., 1880, т. 63, апр., 123.

Государь цензуровал ‘Графа Нулина’. У Пушкина сказано ‘урыльник’.

Государь вычеркнул и написал — ‘будильник’.

[Ложится он, сигару просит,

Мосье Пикар ему приносит

Графин, серебряный стакан,

Сигару, бронзовый светильник,

Щипцы с пружиною, будильник

И неразрезанный роман.]

Это восхитило Пушкина. ‘Это замечание джентльмена. А где нам до

будильника (урыльника?), я в Болдине завел горшок из-под каши и сам его

полоскал с мылом, не посылать же в Нижний за этрусской вазой’.

А. О. СМИРНОВА. Автобиография, 182.

В день св. Николая (6 дек.) журналист Николай Греч давал обед для

празднования своих именин и благополучного окончания грамматики. Гостей было

62 человека: все литераторы, поэты, ученые и отличные любители словесности.

Никогда не видывано прежде подобных явлений, чтоб столько умных людей,

собравшись вместе и согрев головы вином, не говорили, по крайней мере,

двухсмысленно о правительстве и не критиковали мер оного. Теперь напротив

только и слышны были анекдоты о правосудии государя, похвала новых указов и

изъявление пламенного желания, чтобы государь выбрал себе достойных

помощников в трудах… Под конец стола один из собеседников, взяв бокал в

руки, пропел следующие забавные куплеты, относящиеся к положению Греча и его

грамматики. (Четыре куплета, между прочим):

В отчаяньи уж Греч наш был, Грамматику чуть-чуть не съели: Но царь

эгидой осенил, И все педанты присмирели. И так, молитву сотворя, Во-первых,

здравие царя!

Трудно вообразить, какое веселие произвели сии куплеты. Но приятнее

всего было то, что куплеты государю повторены были всеми гостями с восторгом

и несколько раз. — Куплеты начали тотчас после стола списывать на многие

руки. Пушкин был в восторге и беспрестанно напевал прохаживаясь:

И так, молитву сотворя,

Во-первых, здравие царя!

Он списал эти куплеты и повез к Карамзиной.

М. Я. фон-ФОК в донесении А. X. Бенкендорфу (дек. 1837 г.). Б.

Модзалевский, 41.

Пушкин ежедневно у нас: и так не повесничает.

Е. А. КАРАМЗИНА (вдова историка) — И. И. ДМИТРИЕВУ, 13 дек. 1827 г.[В

подлиннике — очевидная опечатка: вм. 1827 г. — 1828.] Письма Карамзина к

Дмитриеву. СПб., 1889, сгр. 230.

Зиму и весну 1827 — 1828 г. Пушкин очень часто видался с Дельвигом. По

свидетельству жившего в то время у Дельвига родного его брата, Александра

Антоновича, Пушкин бывал у них почти всякий вечер… Беседы происходили

обыкновенно в кабинете Дельвига. Пушкин сидел на диване, по-турецки с

ногами, Дельвиг подле него на кресле, а перед ним на столе лежала бумага и

карандаш. Разговоры их нередко перемешивались экспромтами Пушкина, которые

Дельвиг немедленно записывал, показывал Пушкину, а иногда, не показывая,

отдавал в печать, так что Пушкин, не придававший важности этим шуткам и

немедленно забывавший их, уверял, что Дельвиг подписывает его фамилию под

чужими стихами. Мы сомневаемся, однако ж, в справедливости последнего

мнения, несмотря на свидетельство очевидца: Пушкин, всегда тщательно

отделывавший все свои произведения, вообще не любил экспромтов.

Литературные чтения в обществе, весьма обыкновенные в то время,

особенно часто бывали у Дельвига. Стихотворения и прозаические статьи,

присылавшиеся Дельвигу для помещения в его альманахе (‘Северные Цветы’),

прочитывались и обсуждались в этой приятельской беседе, здесь же обыкновенно

читались новые произведения Пушкина, Баратынского и Жуковского. В один из

таких вечеров Пушкин читал свою ‘Комедию о Царе Борисе и Гришке Отрепьеве’.

При чтении присутствовал и Мицкевич. По совету Дельвига и Мицкевича, Пушкин

исключил из своей трагедии сцену между Григорием и злым чернецом,

предшествовавшую сцене между Пименом и Григорием в Чудовом монастыре.

Исключенная сцена, по мнению обоих поэтов, ослабляла впечатление,

производимое рассказом Пимена.

В. П. ГАЕВСКИЙ. Дельвиг. Современник, 1854 Љ 9 стр. 12.

Пушкин в дружеском обществе был очень приятен… Дельвиг со всеми

товарищами по лицею был одинаков в обращении, но Пушкин обращался с ними

разно. С Дельвигом он был вполне дружен и слушался, когда Дельвиг его

удерживал от излишней картежной игры и от слишком частого посещения знати, к

чему Пушкин был очень склонен. С некоторыми же из своих товарищей лицеистов,

в которых Пушкин не видел ничего замечательного, и в том числе с М. Л.

Яковлевым, обходился несколько надменно, за что ему часто доставалось от

Дельвига.

Тогда Пушкин, видимо, на несколько времени изменял свой тон и с этими

товарищами.

Бар. А. И. ДЕЛЬВИГ (племянник поэта Дельвига [Неточность: А. И.

Дельвиг — двоюродный брат поэта. — Прим. ред.]). Мои воспоминания, I, 72.

Сознаюсь вам, что мое существование в Петербурге — достаточно глупое, и

что я горю желанием изменить его тем или другим образом. Не знаю, приеду ли

я еще в Михайловское. Однако это было моим желанием. Петербургская суетня и

шум стали мне совершенно невыносимыми, — я переношу их с нетерпением. Я

предпочитаю ваш прекрасный сад и прекрасные берега Сороти. Вы видите, что

мои вкусы еще недостаточно поэтичны, несмотря на скверную прозу моего

нынешнего существования.

ПУШКИН — П. А. ОСИПОВОЙ, 24 янв. 1828 г., из Петербурга (фр.).

(У польского художника Ваньковича, в Петербурге).

Среди картин, развешенных по стенам, в глаза бросились два больших

портрета, стоящих на мольбертах друг около друга. Одним из них был, портрет

Мицкевича в бурке, опирающийся на скалу, — портрет, который впоследствии

сделается столь же популярным, как и сам Мицкевич. Рядом стоял второй

портрет совершенно одинакового размера. Он изображал мужчину, закутанного в

широкий плащ-альмавиву с клетчатой подкладкой и стоящего в созерцании и

раздумьи под тенистым деревом. Лицо очень неприветливое, цвет его какой-то

странный, но все же инстинктивно можно было угадать, что он естественный,

черты лица мало интересные, тем более, что портрет сделан был en face,

лезущим в глаза, блики с тенями от дерева отчасти скользили по лицу, все это

вместе заставляло смотреть на полотно с некоторым отвращением. — ‘Кто это

такой?’ — спросил я. — ‘Да разве ты не знаешь? Это — Пушкин, и притом

похожий, как две капли воды’… Тогда Ванькович обладал отрицательным даром

портретиста, — схватывать сходство в ущерб лицу [Этот портрет Пушкина до нас

не дошел. — Прим. ред.].

СТАНИСЛАВ МОРАВСКИЙ. Воспоминания. Московский Пушкинист, II, 255.

Формальное предложение отца моего (Н. И. Павлищева) встретило со

стороны родителей Ольги Сергеевны (сестры Пушкина) решительный отказ,

несмотря на красноречие Александра Сергеевича, Василия Львовича (Пушкиных) и

Жуковского, Сергей Львович замахал руками, затопал ногами — и бог весть

почему — даже расплакался, а Надежда Осиповна распорядилась весьма

решительно: она приказала не пускать отца моего на порог. Этого мало: когда,

две недели спустя, Надежда Осиповна увидела на бале отца, то запретила

дочери с ним танцовать. Во время одной из фигур котильона отец : сделал с

нею тура два. Об этом доложили Над. Оси- , повне, забавлявшейся картами в

соседней комнате. Та в , негодовании выбежала и в присутствии общества,

далеко не малочисленного, не задумалась толкнуть свою тридцатилетнюю дочь.

Мать моя упала в обморок. Чаша переполнилась, Ольга Сергеевна не стерпела

такой глубоко оскорбительной выходки и написала на другой же день моему

отцу, что она согласна венчаться, никого не спрашивая. Это случилось во

вторник, 24 января 1828 года, а на следующий день, 25 числа, в среду, в час

пополуночи, Ольга Сергеевна тихонько вышла из дома, у ворот ее ждал мой

отец, они сели в сани, помчались в церковь св. Троицы Измайловского полка и

обвенчались в присутствии четырех свидетелей — друзей жениха. После венца

отец отвез супругу к родителям, а сам отправился на свою холостую квартиру.

Рано утром Ольга Сергеевна послала за братом Александром Сергеевичем, жившим

особо, в Демутовой гостинице. Он тотчас приехал и, после трехчасовых

переговоров с Надеждой Осиповной и Сергеем Львовичем, послал за моим отцом.

Новобрачные упали к ногам родителей и получили прощение. Однако Надежда

Осиповна до самой кончины своей относилась недружелюбно к зятю. — По этому

случаю Александр Сергеевич сказал сестре: ‘Ты мне испортила моего Онегина:

он должен был увезти Татьяну, а теперь… этого не сделает’.

Л. Н. ПАВЛИЩЕВ (племянник Пушкина). Воспоминания, стр. 47 — 49.

Пушкина, Ольга Сергеевна, одним утром приходит к брату Александру и

говорит ему: ‘Милый брат, поди скажи нашим общим родителям, что я вчера

вышла замуж за… (не помню кого)’. Брат удивился, немного рассердился, но,

как умный человек, тотчас увидел, что худой мир лучше доброй ссоры, и понес

известие к родителям. Сергею Львовичу сделалось дурно: привели цырульника

пустить кровь, и Пушкин замечает, что отец его в беспамятстве горя поднял

спор с цырюльником и начал учить его, как пускать кровь, но тем и кончил, а

теперь все помирились.

В. А. ЖУКОВСКИЙ — А. А. ВОЕЙКОВОЙ, 4 февр. 1828 г. Н В. Соловьев.

История одной жизни. Пг., 1916, т. II, 65.

(26 янв. 1828 г.). В квартире Дельвига (сам он был тогда в отлучке) мы,

вместе с Александром Сергеевичем, имели поручение от его матери, Надежды

Осиповны, принять и благословить образом и хлебом новобрачных Павлищева и

сестру Пушкина Ольгу. Мы отправились вместе с Александром Сергеевичем в

старой фамильной карете его родителей на квартиру Дельвига, которая была

приготовлена для новобрачных. Был январь месяц, мороз трещал страшный,

Пушкин, всегда задумчивый и грустный в торжественных случаях, не прерывал

молчания. Но вдруг, стараясь показаться веселым, вздумал заметить, что еще

никогда не видел меня одну: ‘вот, однако, первый раз, как мы одни’. Мне

показалось, что эта фраза была внушена желанием скрыть свои размышления по

случаю важного события в жизни нежно любимой им сестры, а потому без лишних

объяснений я сказала только, что этот необыкновенный случай отмечен сильным

морозом. — ‘Это правда, 27 градусов’, — повторил Пушкин, плотнее закутавшись

в шубу, и прижался в угол кареты. Так кончилась эта попытка завязать

разговор и быть любезным. Она уже не возобновлялась во всю дорогу. На

квартире новобрачных мы долго прождали молодых, молча прогуливаясь по

освещенным комнатам, тоже весьма холодным, отчего я, несмотря на важность

лица, мною представляемого (посаженой мари), оставалась, как ехала, в

кацавейке. Несмотря на озабоченность, Пушкин и на этот раз был очень нежен,

ласков со мною… Я заметила в этом и еще в нескольких других случаях, что в

нем было до чрезвычайности развито чувство благодарности, самая малейшая

услуга ему или кому-нибудь из его близких трогала его несказанно. Так, я

помню, однажды потом батюшка мой, разговаривая с ним на этой же квартире

Дельвига, коснулся этого события, т. е. свадьбы его сестры, мною нежно

любимой, и сказал ему, указывая на меня: ‘и эта дура, несмотря на морозную

ночь, в одной почти рубашке побежала через Фонтанку’. В это время Пушкин

сидел рядом с отцом моим на диване, против меня, поджавши по своему

обыкновению ноги, и, ничего не отвечая, быстро схватил мою руку и крепко

поцеловал: красноречивый протест против шуточного обвинения сердечного

порыва.

А. П. КЕРН. Л. Майков, 293, и Пушкин и его с-ки, 7, 143 — 144 (сводный

текст).

Вы… утешили скуку моего заточения. Всевозможные заботы, огорчения,

неприятности и т. д. удерживали меня больше, чем когда-либо, вдалеке от

света… Я сам был болен… Я скучаю, не имея даже развлечения хотя бы в

физической боли.

ПУШКИН — ЕЛ. МИХ. ХИТРОВО, 6 (?) февр. 1828 г. Письма Пушкина к Е. М.

Хитрово. Труды Пушкинского Дома, 1927, стр. 2 (фр.).

Такой скучный больной, как я, не заслуживает вовсе такой любезной

сиделки, как вы… Я еще немного хромаю и боюсь лестниц, — до сих пор я не

позволяю себе подниматься выше первого этажа.

ПУШКИН — ЕЛ. МИХ. ХИТРОВО, 10 (?), февр. 1828г. Письма Пушкина к

Хитрово, 3 (фр.).

Это можно распространять, но нельзя печатать.

НИКОЛАИ 1. Надпись на переданном ему Бенкендорфом стих. Пушкина

‘Друзьям’ (‘Нет, я не льстец, когда царю…’). Дела III Отд., стр. 66 (фр.).

Пушкин! известный уже сочинитель! который, не взирая на благосклонность

Государя! Много уже выпустил своих сочинений! как стихами, так и прозой!!

колких для правительствующих даже, и к Государю! Имеет знакомство с

Жулковским! у которого бывает почти ежедневно!!! К примеру вышесказанного,

есть оного сочинение под названием Таня! которая будто уже и напечатана в

Северной Пчеле!! Средство же имеет к выпуску чрез благосклонность

Жулковского!!

СЕКРЕТНЫЙ АГЕНТ ТРЕТЬЕГО ОТДЕЛЕНИЯ — М. Я. фон-ФОКУ, в февр. 1828 г. Б.

Модзалевский, 42.

(При посылке ‘Северных Цветов’ за 1828 год с портретом Пушкина раб.

Кипренского, грае. Уткиным). — Вот тебе наш милый, добрый Пушкин. Его

портрет поразительно похож, — как будто ты видишь его самого. Как бы ты его

полюбила, ежели бы видела его, как я, всякий день. Это человек, который

выигрывает, когда его узнаешь.

Бар-сса С. М. ДЕЛЬВИГ — А. Н. СЕМЕНОВОЙ, 9 февр. 1828 г. 5.

Модзалевский. Пушкин, стр. 216 (фр.-рус).

В первое время по приезде в Петербург (приехал в марте 1828 г.) я жил в

гостинице ‘Демут’, где обыкновенно квартировал А. С. Пушкин. Я каждое утро

заходил к нему, потому что он встречал меня очень любезно и привлекал к себе

своими разговорами и рассказами. Как-то в разговоре с ним я спросил у

него, — знакомиться ли мне с издателями ‘Северной Пчелы’ (Булгариным и

Гречем)? — А почему же нет? — отвечал, не задумываясь, Пушкин. ‘Чем они хуже

других? Я нахожу в них людей умных. Для вас они будут особенно любопытны!’

Тут он вошел в некоторые подробности, которые показали мне, что он говорит

искренно.

О Пушкине любопытны все подробности, и потому я посвящу ему здесь

несколько страниц. Жил он в гостинице Демута, где занимал бедный нумер,

состоявший из двух комнат, и вел жизнь странную. Оставаясь дома все утро,

начинавшееся у него поздно, он, когда был один, читал, лежа в постели, а

когда к нему приходил гость, он вставал с своей постели, усаживался за

столик с туалетными принадлежностями и, разговаривая, обыкновенно чистил,

обтачивал и приглаживал свои ногти, такие длинные, что их можно назвать

когтями. Иногда заставал я его за другим столиком — карточным, обыкновенно с

каким-нибудь неведомым мне господином, и тогда разговаривать было нельзя,

после нескольких слов я уходил, оставляя его продолжать игру. Известно, что

он вел довольно сильную игру и чаще всего продувался в пух! Жалко бывало

смотреть на этого необыкновенного человека, распаленного грубою и глупою

страстью! Зато он был удивительно умен и приятен в разговоре, касавшемся

всего, что может занимать образованный ум. Многие его замечания и суждения

невольно врезывались в памяти. Говоря о своем авторском самолюбии, он сказал

мне: — ‘Когда читаю похвалы моим сочинениям, я остаюсь равнодушен: я не

дорожу ими, но злая критика, даже бестолковая, раздражает меня’. Я заметил

ему, что этим доказывается неравнодушие его к похвалам. — ‘Нет, а может

быть, авторское самолюбие?’ — отвечал он, смеясь. В нем пробудилась досада,

когда он вспомнил о критике одного из своих сочинений, напечатанной в

‘Атенее’. Он сказал мне, что даже написал возражение на эту критику, но не

решился напечатать свое возражение и бросил его. Однако он отыскал клочки

синей бумаги, на которой оно было написано, и прочел мне кое-что. Это было,

собственно, не возражение, а насмешливое и очень остроумное согласие с

глупыми замечаниями его рецензента, которого обличал он в противоречии и

невежестве, по-видимому, соглашаясь с ним. Я уговаривал Пушкина напечатать

остроумную его отповедь ‘Атенею’, но он не согласился, говоря: ‘Никогда и ни

на одну критику моих сочинений я не напечатаю возражения, но не отказываюсь

писать в этом роде на утеху себе’.

Вообще, как критик, он был умнее на словах, нежели на бумаге. Иногда

вырывались у него чрезвычайно меткие, остроумные замечания, которые были бы

некстати в печатной критике, но в разговоре поражали своею истиною.

Рассуждая о стихотворных переводах Врончен-ки, производивших тогда

впечатление своими неотъемлемыми достоинствами, он сказал: ‘Да, они хороши,

потому что дают понятие о подлиннике своем, но та беда, что к каждому стиху

Вронченки привешана гирька!’

Увидевши меня по приезде моем из Москвы, когда были изданы две новые

главы ‘Онегина’, Пушкин желал знать, как встретили их в Москве. Я отвечал:

‘Говорят, что вы повторяете себя: нашли, что у вас два раза упомянуто о

битье мух’. — Он расхохотался, однако спросил: — ‘Нет? в самом деле говорят

это?’ — ‘Я передаю вам не свое замечание, скажу больше: я слышал это из уст

дамы’. — ‘А ведь это очень живое замечание, в Москве редко услышишь

подобное’, — прибавил он.

Самолюбие его проглядывало во всем. Он хотел быть прежде всего светским

человеком, принадлежащим к аристократическому кругу, высокое дарование

увлекало его в другой мир, и тогда он выражал свое презрение к черни,

которая гнездится, конечно, не в одних рядах мужиков. Эта борьба двух

противоположных стремлений заставляла его по временам покидать столичную

жизнь и в деревне свободно предаваться той деятельности, для которой он был

рожден. Но дурное воспитание и привычка опять выманивали его в омут бурной

жизни, только отчасти светской. Он ошибался, полагая, будто в светском

обществе принимали его, как законного сочлена, напротив, там глядели на

него, как на приятного гостя из другой сферы жизни, как на артиста, своего

рода Листа или Серве. Светская молодежь любила с ним покутить и поиграть в

азартные игры, а это было для него источником бесчисленных неприятностей,

так что он вечно был в раздражении, не находя или не умея занять настоящего

места. Очень заметно было, что он хотел и в качестве поэта играть роль

Байрона, которому подражал не в одних своих стихотворениях… Пушкин, кроме

претензии на аристократство и несомненных успехов в разгульной жизни, считал

себя отличным танцором и наездником.

В 1828 году Пушкин был уже далеко не юноша, тем более, что, после

бурных годов первой молодости и тяжких болезней, он казался по наружности

истощенным и увядшим, резкие морщины виднелись на его лице, но он все еще

хотел казаться юношею. Раз как-то, не помню, по какому обороту разговора, я

произнес стих его, говоря о нем самом.

Ужель мне точно тридцать лет?

Он тотчас возразил: ‘Нет, нет! У меня сказано: Ужель мне скоро тридцать

лет? Я жду этого рокового термина, а теперь еще не прощаюсь с юностью’.

Надобно заметить, что до рокового термина оставалось несколько месяцев!

Кажется, в этот же раз я сказал, что в сочинениях его встречается иногда

такая искренняя веселость, какой нет ни в одном из наших поэтов. Он отвечал,

что в основании характер его — грустный, меланхолический, и если иногда он

бывает в веселом расположении, то редко и недолго. Мне кажется и теперь, что

он ошибался, так определяя свой характер. Ни один глубо-кочувствующий

человек не может быть всегда веселым и гораздо чаще бывает грустен. Однако

человек, не умерший душою, приходит и в светлое, веселое расположение.

Пушкин, как пламенный лирический поэт, был способен увлекаться всеми

сильными ощущениями, и, когда предавался веселости, то предавался ей, как

неспособны к тому другие. В доказательство можно указать на многие

стихотворения Пушкина из всех эпох его жизни. Человек грустного,

меланхолического характера не был бы способен к тому.

Однажды я был у него вместе с Пав. Петр. Свиньи-ным. Пушкин, как увидел

я из разговора, сердился на Свиньина за то, что очень неловко и некстати тот

вздумал где-то на бале рекомендовать его славной тогда своей красотой и

любезностью девице Л. Нельзя было оскорбить Пушкина более, как рекомендуя

его знаменитым поэтом, а Свиньин сделал эту глупость. За то поэт и отплатил

ему, как я был свидетелем, очень зло. Кроме того, что он горячо выговаривал

ему и просил вперед не принимать труда знакомить его с кем бы то ни было,

Пушкин, поуспокоившись, навел разговор на приключения Свиньина в Бессарабии,

где тот был с важным поручением от правительства, но поступал так, что его

удалили от всяких занятий по службе, Пушкин стал расспрашивать его об этом

очень ловко и смело, так что несчастный Свиньин вертелся, как береста на

огне. — ‘С чего же взяли, — спрашивал он у него, — что будто вы въезжали в

Яссы с торжественною процессиею, верхом, с многочисленною свитой, и внушили

такое почтение молдавским и валахским боярам, что они поднесли вам сто тысяч

серебряных рублей?’ — ‘Сказки, милый Александр Сергеевич, сказки! Ну, стоит

ли повторять такой вздор!’ — ‘Ну, а ведь вам подарили шубы?’ — спрашивал

опять Пушкин и такими вопросами преследовал Свиньина довольно долго,

представляя себя любопытствующим, тогда как знал, что речь о бессарабских

приключениях была для Свиньина — нож острый!

Уважение Пушкина к поэтическому гению Мицкевича можно видеть из слов

его, сказанных мне в 1828 году, когда и Мицкевич, и Пушкин жили оба уже в

Петербурге… Невольно увлекшись в похвалы Мицкевичу, Пушкин сказал, между

прочим: ‘Недавно Жуковский говорит мне: знаешь ли, брат, ведь он заткнет

тебя за пояс. — Ты не так говоришь, — отвечал я: — он уже заткнул меня’. — У

Пушкина был рукописный подстрочный перевод ‘Конрада Валенрода’, потому что

наш поэт, восхищенный красотами подлинника, хотел, в изъявление своей дружбы

к Мицкевичу, перевести всего ‘Валенрода’. Он сделал попытку, перевел начало,

но увидел, как говорил он сам, что не умеет переводить, т. е. не умеет

подчинить себя тяжелой работе переводчика.

КС А. ПОЛЕВОЙ. Записки, стр. 171 — 174,268,273 — 277.

Однажды мой старый друг Мицкевич, переехавший из Москвы в Петербург на

постоянное жительство, пригласил меня на обед в Екатерингофском вокзале. Я

поехал. Войдя в зал, я застал уже там и амфитриона, и несколько человек

гостей, из которых один, стоявший так, что на него падал свет, сразу же

обратил на себя мое внимание сходством с портретом, который я незадолго до

того видел у Ваньковича. Это был Пушкин. Мицкевич тотчас познакомил нас.

Этот обед он давал своим московским друзьям, а заодно позвал и петербургских

литераторов. Тут были: князь Вяземский, Дельвиг, Муханов, Полевой,

приехавший на несколько дней из Москвы, и много других. Из поляков были

только Францишек Ма-левский и я. Я не спускал глаз с Пушкина, сидевшего

против меня. Небрежность его одежды, растрепанные (он немного был плешив)

волосы и бакенбарды, искривленные в противоположные стороны подошвы и в

особенности каблуки свидетельствовали не только о недостатке внимания к

себе, но и о неряшестве. Мицкевич также не любил щегольства, но в

небрежности его заметно было достоинство, благородство, что-то высокое.

Цветом лица Пушкин отличался от остальных. Объяснялось это тем, что в его

жилах текла арапская кровь Ганнибала, которая даже через несколько поколений

примешала свою сажу к нашему славянскому молоку.

Беседа была веселая, непринужденная. Очень мало говорили о науке,

кое-что о литературе и поэзии, впрочем, без присущего литераторам злословия,

немножко городских сплетен, больше о театре. С тем и разошлись после

тонкого, со вкусом составленного обеда. С тех пор я часто встречал Пушкина.

За исключением одного раза, на балу, никогда я его не видел в нестоптанных

сапогах. Манер у него не было никаких. Вообще держал он себя так, что я

никогда бы не догадался, что это Пушкин, что это дворянин древнего рода. В

обхождении он был очень приветлив. Роста был небольшого, идя, неловко

волочил ноги, и походка у него была неуклюжая. Все портреты его, в общем,

похожи, но несколько приукрашены. Его речь отличалась плавностью, в ней

часто мелькали грубые выражения. Когда мне случалось немножко побыть с ним,

я неизменно чувствовал, что мне трудно было бы привязаться к нему, как к

человеку. В то время вся столичная публика относилась к нему с

необыкновенным энтузиазмом, восхищением, восторгом.

Д-р СТАНИСЛАВ МОРАВСКИЙ. ‘Воспоминания’, Красная Газета, 1928, Љ 318

(пол.).

Демутов трактир до наших дней не сохранился, и петербуржец, проходя по

набережной Мойки, мимо дома Љ 24, где красуется вывеска ресторана Донона, и

не подозревает, что этот ресторан существует на месте Дему-това трактира…

Купец Демут приобрел сквозной участок с Мойки на Конюшенную улицу и в 1796

году построил на Конюшенной улице новый каменный, на сводах, дом. Гостиница

Демут или, как ее тогда звали, трактир Демутов, была, особенно по тому

времени, значительная, число номеров превышало несколько десятков… В

трактире была и большая зала, в которой устраивали аукционы и концерты. В

1823 г. дом Демута перешел к метрдотелю Рекету, а с конца 20-х или начала

30-х годов стал принадлежать купцам Калугиным, сохраняя долгое время старое

прозвище Демутов Трактир.

П. ЗЕТ (П. Н. СТОЛПЯНСКИЙ). В старом Петербурге. Новое Время, 1912, Љ

12889.

Ты ничего не пишешь мне о 2100 р., мною тебе должных, а пишешь о M-de

Керн, которую с помощью божьей (…).

ПУШКИН — С. А. СОБОЛЕВСКОМУ, в конце марта 1828 г., из Петербурга.

(Псковский помещик И. Е. Великопольский, мало даровитый поэт и

страстный картежный игрок, выпустил в свет стихотворную ‘Сатиру на игроков’,

в которой живописал страшные последствия картежной игры. Пушкин напечатал в

булгаринской ‘Северной Пчеле’ ‘Послание к В., сочинителю Сатиры на игроков’,

где высмеивал проповедников, учащих свет тому, в чем сами грешны:

Некто мой сосед,

На игроков, как ты, однажды

Сатиру злую написал

И другу с жаром прочитал.

Ему в ответ его приятель

Взял карты, молча стасовал,

Дал снять, и нравственный писатель

Всю ночь, увы! понтировал.

Тебе знаком ли сей проказник? и т. д.

Великопольский написал стихотворный ответ Пушкину и отправил его

Булгарину для помещения в ‘Северной Пчеле’. Булгарин передал стихи Пушкину с

запросом, согласен ли он на их напечатание.)

Булгарин показал мне очень милые ваши стансы ко мне в ответ на мою

шутку. Он сказал мне, что цензура не пропускает их, как личность, без моего

согласия. К сожалению, я не могу согласиться:

Глава Онегина вторая Съезжала скромно на тузе — и ваше примечание —

конечно, личность и неприличность. И вся станса недостойна вашего пера. Мне

кажется, что вы немножко мною недовольны. Правда ли? По крайней мере,

отзывается чем-то горьким ваше последнее стихотворение. Неужели вы хотите со

мною поссориться не на шутку и заставить меня, вашего миролюбивого друга,

включить неприязненные строфы в восьмую главу Онегина? N. В. Я не проигрывал

второй главы, а ее экземплярами заплатил свой долг, так точно, как вы

заплатили мне свой — родительскими алмазами и 35-ю томами энциклопедии. Что,

если напечатать мне сие благонамеренное возражение? Но я надеюсь, что я не

потерял вашего дружества и что мы при первом свидании мирно примемся за

карты и за стихи.

ПУШКИН — И. Е. ВЕЛИКОПОЛЬСКОМУ, в конце марта — начале апр. 1828 г., из

Петербурга [По этому поводу Великопольский писал Булгарину: ‘А разве его ко

мне послание не личность? В чем оного цель и содержание? Не в том ли, что

сатирик на игроков сам игрок? Не в обнаружении ли частного случая,

долженствовавшего остаться между нами? Почему же цензура полагает себя

вправе пропускать личности на меня, не сказав ни слова, и не пропускает

личности на Пушкина без его согласия?.. Пушкин, называя свое послание одною

шуткою, моими стихами огорчается более, нежели сколько я мог предполагать.

Он дает мне чувствовать, что следствием напечатания оных будет непримиримая

вражда. Надеюсь, что он ко мне имеет довольно почтения, чтобы не

предполагать во мне боязни’.].

Сегодня праздник Преполовения, праздник в крепости. В хороший день Нева

усеяна яликами, ботиками и катерами, которые перевозят народ. Сегодня и

праздник — ранее, и день холодный, и лед шел по Неве из Ладожского озера, т.

е. не льдины, а льдинки, но однако же народу было довольно. Мы садились с

Пушкиным в лодочку, две дамы сходят, и одна по-французски просит у нас

позволения ехать с нами, от страха ехать одним. Мы, разумеется, позволяем.

Что же выходит? Это была сводня с девкою. Сводня узнала Пушкина по портрету

его, выставленному в Академии. И вот как русский бог подшутил над нашим

набожным и поэтическим странствием. У пристани крепости расстались мы avec

notre vile prose (с нашей низкой прозой), у которой однако же Пушкин просил

позволения быть в гостях, и пошли бродить по крепости и бродили часа два.

Крестный ход обходит все стены крепости, и народ валит за ним… Много

странного и мрачно и грозно-поэтического в этой прогулке по крепостным валам

и по головам сидящих внизу в казематах. Мы с Пушкиным, встреча с девкою в

розовом капоте, недавно приехавшей из Франкфурта, и прочее, и прочее, все

это послужить может для любопытной главы в записках наших.

Вчера немного восплясовали мы у Олениных. Ничего, потому что никого

замечательного не было. Девица Оленина довольно бойкая штучка. Пушкин

называет ее ‘дра-гунчиком’ и за этим драгунчиком ухаживает.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — жене своей В. Ф. ВЯЗЕМСКОЙ, 18 апр. 1828 г.

Лит.-худ. сборник ‘Красный Панорамы’, 1929, ноябрь, стр. 48.

Здесь Пушкин ведет жизнь самую рассеянную, и Петербург мог бы погубить

его. Ратная жизнь переварит его и напитает воображение существенностью. До

сей поры главная поэзия его заключалась в нем самом. Онегин хорош Пушкиным,

но, как создание, оно слабо.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — А. И. ТУРГЕНЕВУ, 18 апр. 1828 г., из Петербурга.

Арх. бр. Тургеневых, вып VI Иг., 1921, стр. 65.

Вы говорите, что писатель Пушкин и князь Вяземский просят о дозволении

следовать за главной императорской квартирой. Поверьте мне, любезный

генерал, что, ввиду прежнего их поведения, как бы они ни старались выказать

теперь свою преданность службе его величества, они не принадлежат к числу

тех, на кого можно бы было в чем-нибудь положиться, точно также нельзя

полагаться на людей, которые придерживались одинаких с ними принципов и

число которых перестало увеличиваться лишь благодаря бдительности

правительства,

Вел. кн. КОНСТАНТИН ПАВЛОВИЧ — А. X. БЕНКЕНДОРФУ, 14 апреля 1828 г., из

Варшавы. Рус. Арх., 1884, II, 319 (фр.).

Началась турецкая война. Пушкин пришел к Бенкендорфу проситься

волонтером в армию. Бенкендорф отвечал ему, что государь строго запретил,

чтобы в действующей армии находился кто-либо, не принадлежащий к ее составу,

но при этом благосклонно предложил средство участвовать в походе: хотите,

сказал он, я определю вас в мою канцелярию и возьму с собою? Пушкину

предлагали служить в канцелярии 3-го Отделения!

Н В ПУТЯТА Из записной книжки. Рус. Арх., 1899, I, 351.

В половине апреля 1828 года Пушкин обратился к А. X. Бенкендорфу с

просьбою об исходатайствовании у государя милости к определению его в

турецкую армию. Когда ген. Бенкендорф объявил Пушкину, что его величество не

изъявил на это соизволения, Пушкин впал в болезненное отчаяние, сон и

аппетит оставили его, желчь сильно разлилась в нем, и он опасно занемог. (21

апреля, накануне заболевания, он написал Бенкендорфу письмо, в котором

просился в Париж. Бенкендорф поручил автору, знакомому с Пушкиным, заехать к

нему и его успокоить.) Тронутый вестию о болезни поэта, я поспешил к нему. В

этот час обыкновенно заезжал ко мне приятель мой, А. П. Бочков, — ‘Едем

вместе к Пушкину’. — ‘Очень рад’, — отвечал мой приятель, и мы отправились.

Пушкин квартировал в трактире Демута, по канаве направо, в той части

нумеров, которые обращены были окнами на двор, к северо-западу (теперь эти

номера уже не существуют). Человек поэта встретил нас в передней словами,

что Александр Сергеевич очень болен и никого не принимает.

— Кроме сожаления об его положении, мне необходимо сказать ему

несколько слов. Доложи Александру Сергеевичу, что Ивановский хочет видеть

его.

Лишь только выговорил я эти слова, Пушкин произнес из своей комнаты:

— Андрей Андреевич, милости прошу!

Мы нашли его в постели худого, с лицом и глазами, совершенно

пожелтевшими.

— Правда ли, что вы заболели от отказа в определении вас в турецкую

армию?

— Да, этот отказ имеет для меня обширный и тяжкий смысл, — отвечал

Пушкин. — В отказе я вижу то, что видеть должно, — немилость ко мне

государя,

(Автор убеждает Пушкина, что подозрения его несправедливы, что царь

отказал ему, потому что его пришлось бы определять в войска юнкером, что

царь не хочет подвергать опасности его, ‘царя скудного царства родной

поэзии’.)

При этих словах Пушкин живо поднялся на постели, глаза и улыбка его

заблистали жизнью и удовольствием, но он молчал, погруженный в глубину

отрадной мысли. Я продолжал:

— Если б вы просили о присоединении вас к одной из походных

канцелярий: Александра Христофоровича (Бенкендорфа), или графа К. В.

Нессельроде, или И. И. Дибича — это иное дело, весьма сбыточное, вовсе

чуждое неодолимых препятствий.

— Ничего лучшего я не желал бы!.. И вы думаете, что это можно еще

сделать? — воскликнул он с обычным своим одушевлением.

— Конечно, можно.

— Вы не только вылечили и оживили меня, вы примирили с самим собою, со

всем и раскрыли предо мною очаровательное будущее! Я уже вижу, сколько

прекрасных вещей написали бы мы. с вами под влиянием бусур-манского неба для

второй книжки вашего альбома ‘Альбома Северных Муз’!

(Автор подает Пушкину мысль отправиться в кавказскую армию Паскевича.)

— Превосходная мысль! Об этом надо подумать! — воскликнул Пушкин,

очевидно оживший.

— Итак, теперь можно быть уверенным, что вы решительно отказались от

намерения своего — ехать в Париж?

Здесь печально-угрюмое облако пробежало по его челу.

— Да, после неудачи моей я не знал, что делать мне с своею особою, и

решился на просьбу о поездке в Париж.

…Мы обнялись.

— Мне отрадно повторить вам, что вы воскресили и тело, и душу мою!

Товарищ мой, в первый раз увидевший Пушкина и зорко в эти минуты

наблюдавший его, был поражен удивлением при очевидности столь

раздражительной чувствительности поэта, так тяжко заболевшего от отказа в

удовлетворении его желания и так мгновенно воскресшего от верных,

гармонировавших с его восприимчивою душою представлений 7.

А. А. ИВАНОВСКИЙ (чиновник III Отделения) ‘А. С. Пушкин. 21 и 23 апр.

1828 г.’. Рус. Стар., 1874, т. IX, стр. 394 — 399.

Неужели вы думаете, что Пушкин и князь Вяземский, действительно,

руководствовались желанием служить его величеству, как верные подданные,

когда они просили позволения следовать за главной императорской квартирой?

Нет, не было ничего подобного, они уже так заявили себя и так нравственно

испорчены, что не могли питать столь благородного чувства. Поверьте мне, что

в своей просьбе они не имели другой цели, как найти новое поприще для

распространения своих безнравственных принципов, которые доставили бы им в

скором времени множество последователей среди молодых офицеров.

Вел. кн. КОНСТАНТИН ПАВЛОВИЧ — ген. А. X. БЕНКЕНДОРФУ, 27 апр. 1828 г.,

из Варшавы. Рус. Арх., 1884, II, 319 (фр.).

С 1826 года я довольно часто встречался с Пушкиным в Москве и

Петербурге, куда он скоро потом переселился. Он легко знакомился, сближался,

особенно с молодыми людьми, вел, по-видимому, самую рассеянную жизнь,

таицовал на балах, волочился за женщинами, играл в карты, участвовал в пирах

тогдашней молодежи, посещал разные слои общества. Среди всех светских

развлечений он порой бывал мрачен, в нем было заметно какое-то грустное

беспокойствие, какое-то неравенство духа, казалось, он чем-то томился,

куда-то порывался. По многим признакам я мог убедиться, что покровительство

и опека императора Николая Павловича тяготили его и душили.

Н. В ПУТЯТА. Из записной книжки. Рус. Арх., 1899, 11, 350.

Пушкин читал своего Годунова, еще немногим известного, у Алексея

Перовского. В числе слушателей был и Крылов. По окончании чтения, — я стоял

тогда возле Крылова, — Пушкин подходит к нему и, добродушно смеясь,

говорит: — ‘Признайтесь, Иван Андреевич, что моя трагедия вам не нравится и

на глаза ваши нехороша’. — ‘Почему же нехороша? — отвечает он. — А вот что я

вам расскажу: проповедник в проповеди своей восхвалял божий мир и говорил,

что все так создано, что лучше созданным быть не может. После проповеди

подходит к нему горбатый: не грешно ли вам, пеняет он ему, насмехаться надо

мною и в присутствии моем уверять, что в божьем создании все хорошо и все

прекрасно? Посмотрите на меня’. — ‘Так что же, — возражает проповедник, —

для горбатого и ты очень хорош’. Пушкин расхохотался и обнял Крылова [В

письме к А. И. Тургеневу от 17 мая 1828 г. (‘А. С. Пушкин’. Сборник

Бартенева, т. II, 39) Вяземский сообщает о чтении Пушкиным своей трагедии,

но это чтение происходило у гр. Лаваль, и в числе присутствовавших Вяземский

не упоминает Крылова. Он пишет, что слушал трагедию ‘несколько раз’. А так

как в 20-х числах мая или в начале июня Вяземский уже уехал из Петербурга,

то, очевидно, чтение у Перовского происходило раньше].

П. А. ВЯЗЕМСКИЙ. Поли. собр. соч., т. I, 184.

Апреля 24. 1828. Вторник. Виделся с Пушкиным — Алекс. Серг., и был

разговор весьма замечательный… Пушкин пересматривал со мною весь мой

разбор [Разбор четвертой и пятой глав ‘Онегина’ напечатан в Љ 1

С.-Петербургского Зрителя за 1828 г. В описании сна Татьяны Федоров находил

неудачным выражение ‘косматый лакей’ (о медведе) и по Поводу стихон: ‘пышет

бурно, в ней тайный жар, ей душно, дурно’, — замечает: ‘Дурно! Особенно —

пышет бурно’] — и со множеством мест согласился. ‘Чувствий — у Баратынского,

Языкова и Дельвига не найдете. Баратынский и Языков мои ученики — я уж у них

учиться не буду’. (Вот голос самолюбия). Лакея сам Пушкин не защищает, это

выражение пышет бурно — правда, что дурно.

Б. М. ФЕДОРОВ. Из дневника. Русский Библиофил, 1911, Љ 5, стр. 34.

Третьего дня провели мы вечер и ночь у Пушкина с Жуковским, Крыловым,

Хомяковым, Мицкевичем, Плетневым и Николаем Мухановым. Мицкевич

импровизировал на французской прозе и поразил нас, разумеется, не складом

фраз своих, но силою, богатством и поэзией своих мыслей. Между прочим, он

сравнивал мысли и чувства свои, которые нужно выражать ему на чужом языке, с

младенцем, умершим во чреве матери, с пылающей лавой, кипящей под землей, не

имея вулкана для своего извержения. Удивительное действие производит эта

импровизация. Сам он был весь растревожен, и все мы слушали с трепетом и

слезами.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — жене, 2 мая 1828 г., из Петербурга. ‘Пушкин. 1834

год’. Л., изд. Пушкинского общества, 1934, стр. 89.

Был я у Олениной, праздновали день рождения старушки. У них очень

добрый дом. Мы с Пушкиным играли в кошку и мышку, то есть волочились за

Зубовой-Щербатовой, сестрою покойницы Юсуповой, которая похожа на кошку, и

малюткой Олениной, которая мала и резва, как мышь.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — жене, 3 мая 1828 г. Лит.-худ. сборник К р.

Панорамы, 1929, ноябрь, стр. 49.

День 5 мая я окончил балом у наших Мещерских (дочь Карамзина, Ек.

Ник-на, только что вышла замуж за кн. Мещерского). С девицей Олениной

танцовал я по-пурри и хвалил ее кокетство… Пушкин думает и хочет дать

думать ей и другим, что он в нее влюблен, и вследствие моего по-пурри играет

ревнивого. Зато вчера на балу у Авдулиных совершенно отбил он меня у

За-кревской, но я не ревновал.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — жене, 7 мая 1828 г. Лит.-худ. сб. Кр. Панорамы,

1929, ноябрь, стр. 49.

Мая 6. 1828. Воскресенье. Ходил в Летнем Саду. Видел Пушкина, Плетнева

и Вяземского. Пушкин взял под руку — походите с нами, и я ходил в саду. Вы

здесь гуляете в качестве чиновника, а не в качестве наблюдателя и поэта (на

мне орден). ‘У меня нет детей, а все (……).

Не присылайте ко мне вашего журнала’ (Федоров в то время издавал

журнал: ‘Новая детская Библиотека’).

Б. М. ФЕДОРОВ. Из дневника. Русский Библиофил. 1911, Љ 5, стр. 34.

(1828 г.). Пушкин Озерова не любил… Из всего Озерова затвердил он

одно полустишье: ‘я Бренского не вижу’. Во время одной из своих молодых

страстей, это было весною, он почти ежедневно встречался в Летнем Саду с

тогдашним кумиром своим. Если же в саду ее не было, он кидался ко мне или к.

Плетневу и жалобным голосом восклицал:

Где Бренский? Я Бренского не вижу!

Разумеется, с того времени и красавица пошла у нас под прозванием

Бренской.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ. Поли. собр. соч., I, 58.

(По поводу стихотворений ‘Город пышный’ и ‘Ты и вы’, написанных к А. А.

Олениной). Несмотря на чувство, которое проглядывает в этих прелестных

стихах, Пушкин никогда не говорил об Олениной с нежностью и однажды,

рассуждав о маленьких ножках, сказал: ‘вот, напр., у ней вот какие маленькие

ножки, да черт ли в них?’ В другой раз, разговаривая со мною, он сказал:

‘Сегодня Крылов просил, чтобы я написал что-нибудь в ее альбом’. — ‘А вы что

сказали?’ — спросила я. — ‘А я сказал: ого!’ В таком роде он часто выражался

о предмете своих вздыханий.

А. П. КЕРН. Л. Майков, 252.

(По поводу стихотворения ‘Ты и вы’). Анна Алексеевна Оленина ошиблась,

говоря Пушкину вы, и на другое воскресенье он привез эти стихи.

А. А. ОЛЕНИНА. Заметка на собственноручной копии этого стихотворения.

Рус. Стар., 1890, т. 67, 398.

С тех пор, как я себя помню, я помню себя в доме Олениных…

У него я в первый раз видел Пушкина, влюбленного в дочь Оленина.

Гр. В. А. СОЛОГУБ. Из воспоминаний, Рус. Арх., 1865, стр. 738.

21-го ездил я с Мицкевичем вечером к Олениным в деревню в Приютино,

верст за семнадцать. Там нашли мы и Пушкина с его любовными гримасами.

Деревня довольно мила, особливо же для Петербурга: есть довольно движения в

видах, возвышенная, вода, лес. Но зато комары делают из этого места сущий

ад. Я никогда не видал подобного множества. Нельзя ни на минуту не махать

руками, поневоле пляшешь камаринскую. Я никак не мог бы прожить тут и день

один. На другой я верно сошел бы с ума и проломил себе голову об стену.

Мицкевич говорил, что это кровавый день. Пушкин был весь в прыщах и,

осаждаемый комарами, нежно восклицал: сладко.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — жене, 21 мая 1828 г.

Лит.-худ. сб. Кр. Панорамы, 1929, ноябрь, стр. 49.

А. Н. Оленин был чрезвычайно общительный и гостеприимный человек. О

количестве гостей, посещающих семейство Оленина, можно судить по тому, что

на даче Алексея Николаевича, Приютино, за Пороховыми заводами, находилось 17

коров, а сливок никогда недоставало. Гостить у Олениных, особенно на даче,

было очень привольно: для каждого отводилась особая комната, давалось все

необходимое и затем объявляли: в 9 час. утра пьют чай, в 12 — завтрак, в 4

часа обед, в 6 часов по-лудничают, в 9 — вечерний чай, для этого все гости

созывались ударом в колокол, в остальное время дня и ночи каждый мог

заниматься чем угодно: гулять, ездить верхом, стрелять в лесу из ружей,

пистолетов и из лука, причем Алексей Николаевич показывал, как нужно

натягивать тетиву. Как на даче, так и в Петербурге игра в карты у Олениных

никогда почти не устраивалась, разве в каком-нибудь исключительном случае:

зато всегда, особенно при Алексее Николаевиче, велись очень оживленные

разговоры. А. Н. Оленин никогда не просил гостей-художников рисовать, а

литераторов читать свои произведения.

Ф. Г. СОЛНЦЕВ. Моя жизнь и худ.-археол. труды. Рус. Стар.. 1876, т. 15,

610.

Кружок Олениных состоял, с одной стороны, из представителей высшей

аристократии, — и писателей, художников и музыкантов — с другой, никакого

раздвоения в этом кружке не было, все жили дружно, весело, душа в душу,

особенно весело проводил время оленинский кружок в Приютине, — так

называлась дача Елизаветы Марковны (Олениной) около Петербурга, за Охтой,

дача эта отличалась прекрасным местоположением: барский дом стоял здесь над

самою рекою и прудом, окаймленным дремучими лесами. Из забав была здесь

особенно в ходу игра в шарады, которая в даровитой семье оленинского кружка

являлась особенно интересною, особенно уморителен был в этой игре Крылов,

когда он изображал героев своих басен. Между играми тут же часто читали

молодые писатели свои произведения, а М. И. Глинка разыгрывал свои

произведения.

Семнадцати лет Анна Алексеевна была назначена фрейлиною к императрицам:

Марии Федоровне и Елизавете Алексеевне, при дворе она считалась одною из

выдающихся красавиц, выделяясь, кроме того, блестящим и игривым умом и

особенною любовью ко всему изящному.

П. М. УСТИМРВИЧ. А. А. Андро. Рус. Стар., 1890, т. 67, стр. 389.

Подобно тому, как в черновых тетрадях южных Пушкин беспрестанно рисовал

женские ножки в стременах и без стремян, так в той тетради, которою он

пользовался в 1828 году, он беспрестанно чертил анаграмму имени и фамилии

Олениной: Anineio, Etenna, Aninelo рассыпаны в тетради. На одной странице

нам попалась даже тщательно зачеркнутая, но все же поддающаяся разбору

запись Annete Pouschkine.

П. Е. ЩЕГОЛЕВ. Пушкин. Очерки. СПб., 1912, стр. 177.

О Пушкине m-me Андро (рожденная Оленина, Анна Алексеевна) говорит, что

он был замечательно остроумен и весел только в маленьком интимном кружке

добрых знакомых, в большом же обществе он, по словам Анны Алексеевны,

казался напыщенным — желая привлечь внимание всех своими остротами и

шутками. Он хотел ‘briller’ [блестеть (фр.). — Прим. ред.], — пояснила мне

Анна Алексеевна 7 .

П. М. УСТИМОВИЧ. Рус. Стар., 1887, т. 55, стр. 129.

Когда я был еще в младшем курсе лицея, весною 28 или 29 года (вернее

28), Пушкин однажды навестил нас. Мы следовали за ним тесной толпой, ловя

каждое слово его. Пушкин был в черном сюртуке и белых летних панталонах. На

лестнице оборвалась у него штрипка, он остановился, отстегнул ее и бросил на

пол, я с намерением отстал и завладел этою драгоценностью, которая после

долго хранилась у меня.

Я. К. ГРОТ. Автобиографические заметки. Несколько данных к биографии Я.

К. Грота. СПб., 1895, стр. 20.

Шурин Александр заглядывает к нам, но или сидит букою, или на жизнь

жалуется, Петербург проклинает, хочет то за границу, то к брату на Кавказ.

Н. И. ПАВЛИЩЕВ (зять Пушкина) — своей матери Л. М. ПАВЛИЩЕВОЙ, 1 июня

1828 г. Л. Павлищев, 97.

(В июне 1828 г. три дворовых человека отставного штабс-капитана

Митькова подали петербургскому митрополиту Серафиму жалобу, что господин их

развращает их в понятиях православной веры, прочитывая им некоторое

развратное сочинение под заглавием ‘Гаври-лиада’. 4 июля Митьков был

арестован.)

Комиссия в заседании 25 июля… между прочим, положила… предоставить

с.-петербургскому генералу-губернатору, призвав Пушкина к себе, спросить: им

ли была писана поэма Гаврилиада? В котором году? Имеет ли он у себя оную, и

если имеет, то потребовать, чтоб он вручил ему свой экземпляр. Обязать

Пушкина подпискою впредь подобных богохульных сочинений не писать под

опасением строгого наказания.

ВЫПИСКА ИЗ ЖУРНАЛА ЗАСЕДАНИЯ КОМИССИИ 25 июля 1828 г. Дела 111

Отделения об А. С. Пушкине. СПб., 1906, стр. 326.

Слышу от Карамзиных жалобы на тебя, что ты пропал для них без вести, а

несется один гул, что ты играешь не на живот, а на смерть. Правда ли?

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — ПУШКИНУ, 26 июля 1828 г. Переп. Пушкина, II, 69.

С. Д. Полторацкий несколько раз просил у Пушкина писем к нему Рылеева,

чтобы списать их. Пушкин все отказывался, обещаясь подарить ему самые

письма. Раз за игрою Полторацкий ставил 1000 р. асе. и предлагал Пушкину

против этой суммы поставить письма Рылеева. В первую минуту Пушкин было

согласился, но тотчас же опомнился, воскликнув: ‘Какая гадость! Проиграть

письма Рылеева в банк! Я подарю вам их!’ Но Пушкин все откладывал исполнение

своего обещания, так что Полторацкий решился как-то перехватить их у него и

списал. После этого Пушкин все еще не отступался от намерения подарить их

ему, но, как говорит Полторацкий, вероятно, все забывал.

А. И. ГЕРЦЕН. Полярная Звезда на 1861 год. Лондон, 1861, стр. 33. Пит.

по Б. Модзалевскому. Письма. Т. II. Гос. изд., 1927, стр. 248.

Рассказывают, что в Петербурге Мицкевич застал Пушкина у одного общего

знакомого за,банком и что Пушкин очень замешался от неожиданной встречи с

ним.

М. А. МАКСИМОВИЧ по записи БАРТЕНЕВА. Рус. Арх., 1898, II, 480.

Я бывал у Пушкина и видел, как он играет. Пушкин меня гладил по головке

и говорил: ‘Ты паинька, в карты не играешь и любовниц не водишь’. На этих

вечерах был Мицкевич, большой приятель Пушкина. Он и Соболевский тоже не

играли.

Н. Д. КИСЕЛЕВ по записи А. О. СМИРНОВОЙ. Смирнова. Автобиография, 175.

Иван Головин (впоследствии известный публицист-эмигрант) писал мне, что

его брат Николай рассказал ему, что он случайно был свидетелем первой (?)

встречи Адама Мицкевича и Пушкина. Их знакомство произошло за карточной

игрой. Пушкин любил волнения, вызываемые выигрышем и проигрышем, тогда как

Адам Мицкевич не имел никакой склонности к азартным играм. По словам Николая

Головина, ‘у Пушкина была в полном разгаре игра в фараон, когда вошел

Мицкевич и занял место за столом. Дело было летом. Пушкин, с засученными

рукавами рубашки, погружал свои длинные ногти в ящик, полный золота, и редко

ошибался в количестве, какое нужно было каждый раз захватить. В то же время

он следил за игрою своими большими глазами, полными страсти. Мицкевич взял

карту, поставил на нее пять рублей ассигнациями, несколько раз возобновил

ставку и простился с обществом без какого-либо серьезного разговора’.

ВЛАДИСЛАВ МИЦКЕВИЧ. Ladislas Mickiewicz. Adam Mickiewicz, sa vie et son

oeuvre. Paris, 1888, p. 81 — 82.

Ты прыгал бы и катался от смеха.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — ПУШКИНУ, 26 июля 1828 г. Переп. Пушкина, II, 69.

Г. С.-Петербургский военный генерал-губернатор представляет, что г.

Пушкин в допросе о поэме, известной под заглавием ‘Гаврилиада’, решительно

отвечал: что сия поэма писана не им, что он в первый раз видел ее в Лицее в

1815 или 1816 году, и переписал ее, но не помнит, куда девал сей список, и

что с того времени он не видал ее.

Ген. П. В. ГОЛЕНИЩЕВ-КУТУЗОВ, в авг. 1828 г. Дела III Отдел., 328.

Пушкин учится английскому языку, а остальное время проводит на дачах.

П. А. МУХАНОВ — М. П. ПОГОДИНУ, 11 авг. 1828 г. Н. Барсуков. Жизнь и

труды М. П. Погодина, II, 185. Ср М. Цявловский. Пушкин и его совр-ки, вып.

XVII — XVIII, 70.

По докладной вашего сиятельства записке о допросах, сделанных чиновнику

10-го класса Пушкину, касательно поэмы, известной под заглавием

‘Гаврилиада’, — последовало высочайшее соизволение, чтобы вы, милостивый

государь, поручили г. военному генерал-губернатору, дабы он, призвав снова

Пушкина, спросил у него, от кого получил он в 15-м или 16-м году, как тот

объявил, находясь в Лицее, упомянутую поэму, изъяснив, что открытие автора

уничтожит всякое мнение по поводу обращающихся экземпляров сего сочинения

под именем Пушкина: о последующем же донести его величеству.

Секретное отношение статс-секретаря Н. А. МУРАВЬЕВА главнокомандующему

в столице гр. П. А. ТОЛСТОМУ, 12 авг. 1828 г. Дела III Отделения, 329.

По уголовному делу, о кандидате 10-го класса Лео-польдове,

производившемуся и в Государственный Совет по порядку поступившему, замешан

был известный стихотворец Александр Пушкин (дело об отрывке из элегии

‘Андрей Шенье’, озаглавленной кем-то ‘На 14 декабря’). Правительствующий

сенат, освобождая его от суда и следствия силою всемилостивейшего манифеста

22 августа 1826 года, определил обязать подпискою, дабы впредь никаких своих

творений без рассмотрения и пропуска цензуры не осмеливался выпускать в

публику, под опасением строгого по законам взыскания. Таковое Положение

Правительствующего Сената удостоено высочайшего утверждения. Но вместе с сим

Государственный Совет признал нужным к означенному решению Сената

присовокупить: чтобы по неприличному выражению Пушкина в ответах насчет

происшествия 14 декабря 1825 года и по духу самого сочинения его, в октябре

месяце того года напечатанного, поручено было иметь за ним в месте его

жительства секретный надзор.

Гр. В. П. КОЧУБЕИ (председатель Госуд. Совета) — графу П. А. ТОЛСТОМУ

(главнокомандующему в столице), 13 августа 1828 года. Дело III Отделения,

75. Ср. П-н и его совр-ки, XI, 49.

Рукопись (‘Гаврилиады’) ходила между офицерами гусарского полка, но от

кого из них именно я достал оную, я никак не упомню. Мой же список сжег я,

вероятно, в 20-м году. Осмеливаюсь прибавить, что ни в одном из моих

сочинений, даже из тех, в коих я наиболее раскаиваюсь, нет следов духа

безверия или кощунства над религиею. Тем прискорбнее для меня мнение,

приписывающее мне произведение жалкое и постыдное.

10-го класса АЛЕКСАНДР ПУШКИН. Показание петербургскому военному

губернатору 19 августа 1828 года. Дела ill Отделения, 332.

Во исполнение высочайше утвержденного положения Государственного Совета

(по делу об отрывке из ‘Андрея Шенье’), известный стихотворец Пушкин обязан

подпискою в том, чтоб он впредь никаких сочинений без рассмотрения и

пропуска оных цензурою не выпускал в публику. Между тем учрежден за ним

секретный со стороны полиции надзор.

П. В. ГОЛЕНИЩЕВ-КУТУЗОВ (петерб. военный ген.-губернатор) — гр. П. А.

ТОЛСТОМУ (главнокомандующему в столице), 28 авг. 1828 г. Дела III Отделения,

80.

Твое письмо застало меня посреди хлопот и неприятностей всякого рода…

Пока Киселев и Полторацкий были здесь, я продолжал образ жизни, воспетый

мною таким образом:

А в ненастные дни собирались они часто. .

Гнули, … их …, от 50 на 100.

И выигрывали, и отписывали мелом.

Так в ненастные дни занимались они делом.

Но теперь мы все разбрелись… Я пустился в свет, потому что

бесприютен. Если б не твоя медная Венера (Агр. Фед, Закревская), то я бы с

тоски умер, но она утешительно смешна и мила. Я ей пишу стихи, а она

произвела меня в свои сводники (к чему влекли меня всегда

и всегдашняя склонность, и нынешнее состояние моего Благонамеренного, о

коем можно сказать то же, что было сказано о его печатном тезке: ей-ей,

намеренье благое, да исполнение плохое).

Ты зовешь меня в Пензу, а того и гляди что я поеду далее, ‘прямо, прямо

на восток’. Мне навязалась на шею преглупая шутка. До правительства дошла,

наконец, Гаврилиада, приписывают ее мне, донесли на меня, и я, вероятно,

отвечу за чужие проказы, если кн. Дм. Горчаков не явится с того света

отстаивать права на свою собственность. Это да будет между нами. Все это не

весело.

ПУШКИН-кн. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ, 1 сент. 1828 г., из Петербурга.

Закревская была очень хороша собой, что доказывает ее портрет,

написанный Дау. Тетка моя изображена на нем в голубом бархатном платье

александровского времени с короткой талией и в необыкновенных жемчугах. И,

глядя на нее теперь, всякий скажет, что Закревская была смолоду красавица.

Кроме того, она была бесспорно умная, острая женщина (немного легкая на

слово), но это не мешало тому, чтоб Пушкин любил болтать с ней, читал ей

свои произведения и считал ее другом.

М. Ф. КАМЕНСКАЯ. Воспоминания. Истор Вестник 1894, окт., стр. 94.,

Графиня Закревская была женщина умная, бойкая и имевшая немало

приключений, которым была обязана, как говорили, своей красоте. Графиня

вполне властвовала над своим мужем.

Кн. АЛ. ВАС. МЕЩЕРСКИЙ. Воспоминания. Москва, 1901, стр. 135 — 136.

Я больше всего на свете боюсь порядочных женщин и возвышенных чувств.

Да здравствуют гризетки, — это и гораздо короче, и гораздо удобнее. Я не

прихожу к вам оттого, что очень занят и могу выходить из дому лишь весьма

поздно. Мне нужно бы было видеть тысячу людей, а между тем я их не вижу. —

Хотите, чтоб я говорил с вами откровенно? Быть может, я изящен и порядочен в

моих писаниях, но сердце мое совсем вульгарно, и все наклонности у меня

вполне мещанские. Я пресытился интригами, чувствами, перепиской и т. п. Я

имею несчастие быть в связи с особой умной, болезненной и страстной, которая

доводит меня до бешенства, хотя я ее и люблю всем сердцем. Этого более, чем

достаточно для моих забот и моего темперамента. Вас ведь не рассердит моя

откровенность, правда?

ПУШКИН — Е. М. ХИТРОВО (в 1828 году?). Письма Пушкина к Хитрово, 33

(фр.).

Стихи ‘Как в ненастные дни’ Пушкин написал у князя Голицына, во время

карточной игры, мелом на рукаве. Пушкин очень любил карты и говорил, что это

единственная его привязанность. Он был, как все игроки, суеверен, и раз,

когда я попросила у него денег для одного бедного семейства, он, отдавая

последние пятьдесят рублей, сказал: ‘счастье ваше, что я вчера проиграл’.

А. П. КЕРН. Воспоминания, Л. Майков, 252.

Пушкин, сказывают, поехал в деревню: теперь самое время случки его с

музою: глубокая осень. Целое лето кружился он в вихре петербургской жизни,

воспевал За-кревскую, вот четыре стиха, которые дошли до меня:

И мимо всех условий света Стремится до утраты сил, Как беззаконная

комета В кругу расчисленном светил.

Кн П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — А. И. ТУРГЕНЕВУ, 15 окт. 1828 г. Ост. Арх., Ш,

179.

Пушкин был необыкновенно впечатлителен и при этом имел потребность

высказаться первому встретившемуся ему человеку, в котором предполагал

сочувствия или который мог понять его. Так, я полагаю, рассказал он мне

ходатайство свое у графа Бенкендорфа и разговор с государем (осенью 1829 г.,

по возвращении с Кавказа, — см. ниже). Такую же необходимость имел он

сообщать только что написанные им стихи. Однажды утром я заехал к нему в

гостиницу Демута, и он тотчас начал читать мне свои великолепные стихи из

‘Египетских Ночей’: ‘Чертог сиял’ и пр. На вечере, в одном доме на островах,

он подвел меня к окну и в виду Невы, озаряемой лунным светом, прочел

наизусть своего ‘Утопленника’ чрезвычайно выразительно. У меня на квартире

читал он свои стихи: ‘Таи, таи свои мечты’ (Наперсник: ‘Твоих признаний,

жалоб нежных’…) и, по просьбе моей, тут же написал мне их на память.

Н В. ПУТЯТА. Из записной книжки. Рус. Арх., 1899, II, 352.

Однажды Пушкин прислал мне французскую записку со своим кучером и

дрожками. Содержание записки меня смутило, вот она:

Когда я вчера подошел к одной даме, которая разговаривала с г.

де-Лагрене (секретарь французского посольства), он сказал ей достаточно

громко, чтобы мне услышать: ‘прогоните его!’ Будучи вынужден потребовать

удовлетворения за эти слова, я прошу Вас, Милостивый Государь, не отказаться

отправиться к г. де-Лагрене и переговорить с ним.

Пушкин.

Я тотчас сел на дрожки Пушкина и поехал к нему. Он с жаром и

негодованием рассказал мне случай, утверждал, что точно слышал обидные для

него слова, объяснил, что записка написана им в такой форме и так церемонно

именно для того, чтобы я мог показать ее Лаг-рене, и настаивал на том, чтоб

я требовал у него удовлетворения. Нечего было делать: я отправился к

Лагре-не, с которым был хорошо знаком, и показал ему записку. Лагрене, с

видом удивления, отозвался, что он никогда не произносил приписываемых ему

слов, что, вероятно, Пушкину дурно послышалось, что он не позволил бы себе

ничего подобного, особенно в отношении к Пушкину, которого глубоко уважает,

как знаменитого поэта России, и рассыпался в изъявлениях этого рода.

Пользуясь таким настроением, я спросил у него, готов ли он повторить то же

самое Пушкину. Он согласился, и мы тотчас отправились с ним к Ал. Сер-чу.

Объяснение произошло в моем присутствии, противники подали руку друг другу,

и дело тем кончилось [На основании указания Бартенева (Рус. Арх., 1903, кн.

10, обложка, с. 3) редакторы новейших изданий Пушкина приурочивают

приведенную записку Пушкина к июлю — октябрю 1828 г. или к январю — марту

1829, причем записку помещают под 1829 г. (Акад. изд., Венгеров). Мы думаем,

правильнее приурочить записку к первому из указанных сроков. Путята

разъезжает ‘на дрожках’. В начале 1829 г. Пушкин пробыл в Петербурге от 18

января до 9 марта. Навряд ли в эту пору можно было разъезжать на дрожках.].

Н. В. ПУТЯТА. Из записной книжки. Рус. Арх., 1899, II, 353.

11 — 12 сент. 1828 г. Я видел Пушкина, который хочет ехать с матерью в

Малинники, что мне весьма неприятно, ибо от того пострадает доброе имя и

сестры, и матери, а сестре и других ради причин это вредно.

Ал. Н. ВУЛЬФ. Дневник. Пушкин и его совр-ки, XXI — XXII, 9.

В Костроме узнал я, что ты проигрываешь деньги Каратыгину. Дело

нехорошее. По скверной погоде, я надеялся, что ты уже бросил карты и

принялся за стихи.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — ПУШКИНУ, 18 сент. 1828 г. Переп. Пушкина, II, 76.

Стихи Пушкина ‘К друзьям’ — просто дрянь. Этакими стихами никого не

выхвалишь, никому не польстишь, и доказательством тонкого вкуса в ныне

царствующем государе есть то, что он не позволил их напечатать.

Н. М. ЯЗЫКОВ (поэт) — А. М. ЯЗЫКОВУ, 20 сент. 1828 г. Истор. Вести.,

1883, Љ 12, 527.

Когда Пушкин решался быть любезным, то ничего не могло сравниться с

блеском, остротой и увлекательностью его речи. В одном из таких настроений

он, собравши нас в кружок, рассказал сказку про черта, который ездил на

извозчике на Васильевский остров. Эту сказку с его же слов записал некто

Титов. Пушкин был невыразимо мил, когда задавал себе тему угощать и занимать

общество.

А. П. КЕРН. Воспоминания. Л. Майков, 241.

(Рассказ ‘Уединенный домик на Васильевском Острове’). В строгом смысле

это не продукт Тита Космо-кратова, а А. С. Пушкина, мастерски рассказавшего

всю эту чертовщину уединенного домика на Васильевском Острове, поздно

вечером, у Карамзиных, к тайному трепету всех дам, и в том числе обожаемой

тогда самим Пушкиным и всеми нами Екат. Никол., позже бывшей женою кн. П. И.

Мещерского. Апокалипсическое число 666, игроки-черти, метавшие на карту

сотнями душ, с рогами, зачесанные под высокие парики, — честь всех этих

вымыслов и главной нити рассказа принадлежит Пушкину. Сидевший в той же

комнате Космократов подслушал, воротясь домой, не мог заснуть почти всю ночь

и несколько времени спустя положил с памяти на бумагу. Не желая, однако,

быть ослушником заповеди ‘не укради’, пошел с тетрадью к Пушкину в гостиницу

Демут, убедил его послушать от начала до конца, воспользовался многими,

поныне очень памятными его поправками и потом, по настоятельному желанию

Дельвига, отдал в ‘Северные Цветы’.

В. П. ТИТОВ (ТИТ КОСМОКРАТОВ) — А. В. ГОЛОВНИНУ, 29 авг. 1879 г. Бар.

А. И. Дельвиг. Мои воспоминания, т. I, 158.

Живо воспринимая добро, Пушкин, однако, как мне кажется, не увлекался

им в женщинах, его гораздо более очаровывало в них остроумие, блеск и

внешняя красота. Кокетливое желание ему понравиться не раз привлекало

внимание поэта гораздо более, чем истинное и глубокое чувство, им внушенное.

Сам он почти никогда не выражал чувств, он как бы стыдился их и в этом был

сыном своего века. Острое, красное словцо, la repartie vive (удачный

ответ), — вот что несказанно тешило его. Впрочем, Пушкин увлекался не одними

остротами: ему, напр., очень понравилось однажды, когда я на его резкую

выходку отвечала выговором: ‘Pourquoi vous atta-quer a moi, qui suis si

inoffensive?’ И он повторял: ‘Comme c’est reellement cela, si inoffensive!’

[Зачем вы на меня нападаете, я так безобидна?.. Да, действительно: так

безобидна! (фр.). — Прим. ред.] Продолжая далее, он заметил: ‘Да, с вами

невесело и ссориться: voila votre cousine (Анна Николаевна Вульф), avec elle

on trouve a qui s’en prendre’ [.вот ваша кузина… с ней быстро узнаешь, кто

ты есть (фр.). — Прим. ред.]. Причина того, что Пушкин скорее очаровывался

блеском, нежели достоинством и простотой в характере женщин, заключалась,

конечно, в его невысоком о них мнении, бывшем совершенно в духе того

времени. При этом мне пришла на память еще одна забавная сцена, разыгранная

Пушкиным в квартире Дельвига, занимаемой мною с семейством по случаю

отсутствия хозяев. Сестра его и я сидели у окна, читая книгу. Пушкин подсел

ко мне и между прочими нежностями сказал: ‘Дайте ручку, c’est si satin!’ Я

отвечала: ‘Satan!’ [Она как атлас… Дьявол! (фр.) (игра слов: satin

(атлас) — satan (дьявол) звучат очень близко друг к другу). — Прим. ред.].

Тогда сестра поэта заметила, что не понимает, как можно отказывать просьбам

Пушкина, и это так понравилось поэту, что он бросился перед нею на колени, в

эту минуту входит Алексей Ник. Вульф и хлопает в ладоши… Сюда же можно

отнести и отзыв поэта о постоянстве в любви, которою он, казалось, всегда

шутил, как и поцелуем руки, но это, по всей вероятности, было притворною

данью веку… Однажды, говоря о женщине, которая его страстно любила, он

сказал: ‘Et puis, vous savez qu’il n’y a rien de si insipide que la patience

et la resignation’ [И затем, вы знаете, нет ничего безвкуснее, чем терпение

и самообречение (фр.). — Прим. ред.].

А. П. КЕРН, Воспоминания. Л. Майков, 263 — 264.

Из всех времен года Пушкин любил более всего осень, и чем хуже она

была, тем для него было лучше. Он говорил, что только осенью овладевал им

бес стихотворства, и рассказывал по этому поводу, как была им написана

‘Полтава’. Это было в Петербурге. Погода стояла отвратительная. Он уселся

дома, писал целый день. Стихи ему грезились даже во сне, так что он ночью

вскакивал с постели и записывал их впотьмах. Когда голод его прохватывал, он

бежал в ближайший трактир, стихи преследовали его и туда, он ел на скорую

руку, что попало, и убегал домой, чтоб записать то, что набралось у него на

бегу и за обедом. Таким образом слагались у него сотни стихов в сутки.

Иногда мысли, не укладывавшиеся в стихи, записывались им прозой. Но затем

следовала отделка, при которой из набросков не оставалось и четвертой части.

Я видел у него черновые листы, до того измаранные, что на них нельзя было

ничего разобрать: над зачеркнутыми строками было по нескольку рядов

зачеркнутых же строк, так что на бумаге не оставалось уже ни одного чистого

места. Несмотря, однако ж, на такую работу, он кончил ‘Полтаву’, помнится, в

три недели.

Он был склонен к движению и рассеянности. Когда было хорошо под небом,

ему не сиделось под кровлей, и потому его любовь к осени, с ее

вдохновительным на него влиянием, можно объяснить тем, что осень, с своими

отвратительными спутницами, дождем, слякотью, туманами и нависшим до крыш

свинцовым небом, держала его как бы под арестом, дома, где он

сосредоточивался и давал свободу своему творческому бесу.

М. В. ЮЗЕФОВИЧ. Воспоминания о Пушкине. Рус. Арх., 1880, III, 441.

Недавно, заходя к Пушкину, застал я его пишущим новую поэму, взятую из

истории Малороссии: донос Кочубея на Мазепу и похищение последним его

дочери.

АЛ. Н. ВУЛЬФ. Дневник, 4 — 5 окт. 1828 г. П-н и его совр-ки, XXI —

XXII, 13.

Полтаву написал я в несколько дней, далее не мог бы ею заниматься и

бросил бы все.

ПУШКИН — П. А. ПЛЕТНЕВУ, окт. 1829 г.

Был у Пушкина, который мне читал почти уже конченную свою поэму. Она

будет под названием Полтава, потому что ни Кочубеем, ни Мазепой ее назвать

нельзя по частным причинам.

АЛ. Н. ВУЛЬФ. Дневник, 13 октября 1828 г. П-н и его совр-ки, XXI —

XXII, 15.

Зимой (осенью) 1828 года Пушкин писал ‘Полтаву’, и, полный ее

поэтических образов и гармонических стихов, часто входил ко мне в комнату,

повторяя последний, написанный им стих, так он раз вошел, громко произнося:

Ударил бой, Полтавский бой!

Он это делал всегда, когда его занимал какой-нибудь стих, удавшийся ему

или почему-нибудь запавший ему в душу. Он, напр., в Тригорском беспрестанно

повторял:

Обманет, не придет она!

По отъезде отца и сестры из Петербурга я перешла на маленькую квартирку

в том же доме, где жил Дельвиг, и была свидетельницей свидания его с

Пушкиным. Последний, узнавши о приезде Дельвига (7 окт. 1828 г.), тотчас

приехал, быстро пробежал через двор и бросился в его объятия, они целовали

друг у друга руки и, казалось, не могли наглядеться один на другого. Они

всегда так встречались и прощались: была обаятельная прелесть в их встречах

и расставаниях.

Посещая меня, Пушкин рассказывал иногда о своих беседах с друзьями и

однажды, встретив у меня Дельвига с женою, передал свой разговор с Крыловым,

во время которого, между прочим, был спор о том, можно ли сказать:

‘бывывало’. Кто-то заметил, что можно даже сказать ‘бывывывало’. — ‘Очень

можно, — проговорил Крылов, — да только этого и трезвому не выговорить’.

Рассказав это, Пушкин много шутил. Во время этих шуток ему попался под руку

мой альбом, совершенный слепок с того уездной барышни альбома, который

описал Пушкин в ‘Онегине’, и он стал переводить в нем французские стихи на

русский язык и русские на французский. Так несколько часов было проведено

среди самых живых шуток, и я никогда не забуду его игривой веселости, его

детского смеха, которым оглашались в тот день мои комнаты.

А. П. КЕРН. Л. Майков, 249 — 253.

Пушкин и Дельвиг всегда гордились тем преимуществом, что родились в

Москве, утверждая, что тот из русских, кто не родился в Москве, не может

быть судьею ни по части хорошего выговора на русском языке, ни по части

выбора истинно-русских выражений. Вот почему Пушкин бесился, слыша, если кто

про женщину скажет, ‘она тяжела’ или даже ‘беременна’, а не брюхата, — слово

самое точное и на чистом русском языке обыкновенно употребляемое. Пушкин

тоже терпеть не мог, когда про доктора говорили ‘он у нас пользует’. Надобно

просто ‘лечит’.

П. А. ПЛЕТНЕВ — Я. К. ГРОТУ. Переписка Грота с Плетневым, III, 400.

По записке комиссии от 28 августа, при коей препровождены были на

высочайшее усмотрение ответы стихотворца Пушкина на вопросы, сделанные ему

касательно известной поэмы Гаврилиады, его императорскому величеству угодно

было собственноручно повелеть: ‘Г. Толстому призвать Пушкина к себе и

сказать ему моим именем, что, зная лично Пушкина, я его слову верю. Но

желаю, чтоб он помог правительству открыть, кто мог сочинить подобную

мерзость и обидеть Пушкина, выпуская оную под его именем’.

Главнокомандующий в С.-Петербурге и Кронштадте, исполнив вышеупомянутую

собственноручную его величества отметку, требовал от Пушкина: чтоб он, видя

такое к себе благоснисхождение его величества, не отговаривался от

объяснения истины и что Пушкин, по довольном молчании и размышлении,

спрашивал: позволено ли будет ему написать прямо государю-императору, и,

получив на сие удовлетворительный ответ, тут же написал к его величеству

письмо и, запечатав оное, вручил графу Толстому. Комиссия положила, не

раскрывая письма сего, представить оное его величеству, донося и о том, что

графом Толстым комиссии сообщено.

ПРОТОКОЛ ЗАСЕДАНИЯ КОМИССИИ 7 окт. 1828 г. Секретно. Дела III

Отделения, стр. 343.

Пушкин сказал, что не может отвечать на допрос, но так как государь

позволил ему писать к себе, то он просит, чтобы ему дали объясниться с самим

царем. Пушкину дали бумаги, и он у самого губернатора написал письмо к царю.

Вследствие этого письма государь прислал приказ прекратить преследование,

ибо он сам знает, кто виновник этих стихов 7 .

П. В. НАЩОКИН по записи БАРТЕНЕВА. Рассказы о Пушкине, 42.

Ссора между отцом и сыном (Сергеем Львовичем и Александром Сергеевичем)

длилась вплоть до 1828 г., когда они примирились, благодаря усилиям Дельвига

и особенно тому обстоятельству, что Пушкин был уже освобожден от

правительственного надзора и ласково принят, незадолго перед тем, молодым

государем. Во второй раз (первый случай относится к 1815 г.) Сергей Львович

искал сойтись с сыном, озадаченный его успехами и приобретенным положением

между людьми.

П. В. АННЕНКОВ. П-н в александр. эпоху, 274.

18 окт. 1828 г. (Алексей Вульф на квартире А. П. Керн с баронессой Соф.

Мих. Дельвиг, женою поэта). Мы были наедине, исключая несносной девки,

пришедшей качать ребенка. Я не знал, что говорить, она, кажется, не менее

моего была в замешательстве, видимо, мы не знали оба, с чего начать, — вдруг

явился тут Пушкин. Я почти был рад такому помешательству. Он пошутил,

поправил несколько стихов, которые он отдает в Северные Цветы, и уехал. Мы

начали говорить об нем, она уверяла-, что его только издали любит, а не

вблизи, я удивлялся и защищал его, наконец, она, приняв одно общее мнение

его о женщинах за упрек ей, заплакала, говоря, что это ей тем больнее, что

она его заслуживает. Странно было для меня положение быть наедине с

женщиной, в которую я должен быть влюблен, плачущею о прежних своих грехах.

АЛ. Н. ВУЛЬФ. Дневник. Пушкин и его совр-ки, XXI — XXII, 17.

19 октября 1828 г. СПб. Собрались на пепелище ско-тобратца курнофеиуса

Тыркова (по прозвищу кирпичного бруса) 8 человек скотобратцев, а именно:

Дельвиг — Тося, Илличевский — Олосенька, Яковлев — Паяс, Корф —

дьячок-мордан, Стевен — Швед, Тырков (смотри выше), Комовский — лиса,

Пушкин — Француз (смесь обезианы с тигром [Так в 1812 г. называл французов

ярый их ненавистник А. С. Шишков]):

а) пели известный лицейский пэан Лето, знойна. N. В. Пушкин-Француз

открыл, и согласил с ним соч. Олосенька, что должно вместо

общеупотребительного ‘Лето знойно’ петь, как выше означено, b) вели беседу,

с) выпили вдоволь их здоровий, d) пели рефутацию г. Бе-ранжера, е) пели

песню о царе Соломоне, f) пели ското-братские куплеты прошедших шести годов,

g) Олосенька в виде французского тамбура мажора утешал собравшихся, h)

Тырковиус безмолвствовал, j) толковали о гимне ежегодном и негодовали на

вдохновения скотобратцев, к) Паяс представлял восковую персону, 1) и за-,

видели на дворе час первый и стражу вторую, скотобрат-цы разошлись, пожелав

доброго пути воспитаннику императорского лицея [Выражение ‘воспитаннику

лицея’ требует пояснение, Пушкин, уволенный от службы с 1824 года и, по

недоброжелательству ли начальства или по своей беспечности, не имевший

письменного вида, предъявлял, при частых своих переездах, лицейский

аттестат, в котором был назван воспитанником. В. П. Гаевский. Празднование

лиц. годовщин. Отеч. Зап., 1861, т. 139, стр. 36] Пушкину-Французу иже

написа-сию грамоту. (Следуют собственноручные подписи перечисленных восьми

друзей с их прозвищами в скобках, а в заключение, опять рукою Пушкина, — его

четверостишие) :

Усердно помолившись богу,

Лицею прокричав ура,

Прощайте, братцы: мне в дорогу,

А вам в постель уже пора.

ПРОТОКОЛ ПРАЗДНОВАНИЯ ЛИЦЕЙСКОЙ ГОДОВЩИНЫ. Пушкин и его совр-ки, XIII,

47.

Здесь мне очень весело. Соседи ездят смотреть на меня, как на собаку

Мунито. На днях, было сборище у одного соседа, я должен был туда приехать.

Дети его родственницы, балованные ребятишки, хотели непременно туда же

ехать, мать принесла им изюму и черносливу и думала тихонько от них

убраться, но Петр Маркович (отец А. П. Керн) их взбудоражил, он к ним

прибежал: ‘Дети, дети, мать вас обманывает! Не ешьте черносливу, поезжайте с

нею, там будет Пушкин: он весь сахарный, а зад у него яблочный, его

разрежут, и всем вам будет по кусочку’. Дети разревелись: ‘Не хотим

черносливу, хотим Пушкина!’ Нечего делать: их повезли, и они сбежались ко

мне облизываясь, но увидев, что я не сахарный, а кожаный, совсем опешили. —

Здесь очень много хорошеньких девчонок (или девиц, как приказывает звать

Борис Михайлович), я с ними вожусь платонически, и от того толстею и

поправляюсь в моем здо-ровьи.

ПУШКИН — бар. А. А. ДЕЛЬВИГУ, в сер. ноября 1828 г., из Малинников.

Дети, хотевшие не черносливу, а Пушкина, не кто иные, как дети Павла

Ивановича Панафидина, женатого на Анне Ивановне, рожд. Вульф, владельца

Михайловского (в Старицком уезде), именуемого ныне Куро-во-Покровским. Об

этом читаем в воспоминаниях Анны Николаевны Панафидиной, внучки Павла

Ивановича (рукопись): ‘Эпизод о малолетних избалованных детях одной помещицы

касался моего отца (Ник. Павловича) и дядей (Ивана и Михаила)’.

С. А. ФЕССАЛОНИ1ДКИЙ. Пушкин в кругу старицких дворян. Материалы Об-ва

Изуч. Тверск. Края, вып. 6, апр. 1928, стр. 12.

Здесь мне очень весело, ибо я деревенскую жизнь очень люблю. Здесь

думают, что я приехал набирать строфы в Онегина, и стращают мною ребят, как

букою, а я езжу на пароме, играю в вист по восьми гривен роббер, и таким

образом прилепляюсь к прелестям добродетели и гнушаюсь сетей порока.

ПУШКИН — бар. А. А. ДЕЛЬВИГУ, 26 ноября 1828 г., из Малинников.

Город Петербург полагает отсутствие твое не бесцельным. Первый голос

сомневается, точно ли ты без нужды уехал, не проигрыш ли какой был причиною,

второй уверяет, что ты для материалов 7-й песни отправился, третий

утверждает, что ты остепенился и в Торжке думаешь жениться, четвертый же

догадывается, что ты составляешь авангард Олениных, которые собираются в

Москву.

Бар. А. А. ДЕЛЬВИГ — ПУШКИНУ, 3 дек. 1828 г. Переп. Пушкина, II, 82.

Здесь (в Москве) Александр Пушкин, я его совсем не ожидал. Он привез

славную новую поэму Мазепу. Приехал он недели на три, как сказывает, еще ни

в кого не влюбился, а старые любви его немного отшатнулись. Вчера должен он

был быть у Корсаковой, не знаю еще, как была встреча. Я его все подзываю с

собою в Пензу, он не прочь, но не надеюсь, тем более, что к тому времени,

вероятно, он влюбится. Он вовсе не переменился, хотя, кажется, не так весел.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — А. И. ТУРГЕНЕВУ, 12 дек. 1828 г., из Москвы.

Собр. соч. кн. П. П. Вяземского, 518.

В первый раз Пушкин читал нам ‘Полтаву’ в Москве у Сергея Киселева при

Американце Толстом, сыне Башиловя, который за обедом нарезался и которого во

время чтения вырвало чуть ли не на Толстого.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ. Полн. собр. соч., X, 3.

К Пушкину. — Написал ‘Чернь’. — Отдал Мазепу переписать для государя. —

Слушал его восклицания за буйными рассказами Голохвастова.

М. П. ПОГОДИН. Дневник, 16 дек. 1828 г. Пушкин и его с-ки, XIX — XX,

92.

Удивительно было свойство Александра Пушкина (в такой степени a mille

lieus [на тысячу лье (фр.). — Прим. ред.] мне ни в ком из людей, чем бы то

ни было знаменитых — неизвестное): совершенное отсутствие зависти du metier

[профессиональной (фр.). — Прим. ред.] и милое, любезное, истинное и даже

смешное желание видеть дарование во всяком начале, поощрять его словом и

делом и радоваться ему.

С. А. СОБОЛЕВСКИЙ — М. Н. ЛОНГИНОВУ, 1855. Пушкин и его с-ки, XXXI —

XXXII, 40.

В обращении Пушкин был добродушен, неизменен в своих чувствах к людям:

часто в светских отношениях не смел отказаться от приглашения к

какому-нибудь балу. Восприимчивость его была такова, что стоило ему что-либо

прочесть, чтобы потом навсегда помнить. Особенная страсть Пушкина была

поощрять и хвалить труды своих близких друзей. Про Баратынского стихи при

нем нельзя было и говорить ничего дурного… Будучи откровенен с друзьями

своими, не скрывая своих литературных трудов и планов, радушно сообщая о

своих занятиях людям, интересующимся поэзией, Пушкин терпеть не мог, когда с

ним говорили о стихах его и просили что-нибудь прочесть в большом свете. У

княгини Зинаиды Волконской бывали литературные собрания понедельничные, на

одном из них пристали к Пушкину, чтобы прочесть. В досаде он прочел ‘Чернь’

и, кончив, с сердцем сказал: ‘В другой раз не станут просить’.

С. П. ШЕВЫРЕВ по записи П. В. АННЕНКОВА. Л. Майков, 331.

Вообще Пушкин чрезвычайно редко читал свои произведения в большом

обществе, отличаясь в этом отношении скромностью и даже застенчивостью. Он

читал только людям более или менее близким, мнением которых дорожил и от

которых надеялся услышать дельное замечание, а не безусловную похвалу, и при

том читал как-нибудь невзначай.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1865, 391.

Баратынский не был с Пушкиным искренен, завидовал ему, радовался

клевете на него, думал ставить себя выше его глубокомыслием, чего Пушкин в

простоте и высоте своей не замечал.

П. В. НАЩОКИН по записи БАРТЕНЕВА. Рассказы о Пушкине, 28.

‘Я всякий раз чувствую жестокое угрызение совести, — сказал мне однажды

Пушкин в откровенном со мною разговоре, — когда вспоминаю, что я, может

быть, первым из русских начал торговать поэзией. Я, конечно, выгодно продал

свой Бахчисарайский Фонтан и Евгения Онегина, но к чему это поведет нашу

поэзию, а может быть, и всю нашу литературу? Уж, конечно, не к добру.

Признаюсь, я завидую Державину, Дмитриеву, Карамзину: они бескорыстно и

безукоризненно для совести подвизались на благородном своем поприще, на

поприще словесности, а я?’ — Тут он тяжело вздохнул и замолчал.

(С. Е. РАИЧ). Галатея, 1839, ч. IV, Љ 29, стр. 1974.

[Раич был плохой поэт, но восторженный почитатель поэзии, считавший

великим позором для поэта брать за свои произведения деньги. Однажды один

издатель предложил ему гонорар за его стихи. Раич гордо поднял голову и

ответил: ‘Я — поэт и не продаю своих вдохновений!’]

Шевырев как был слаб перед всяким сильным влиянием нравственно, так был

физически слаб перед вином, и как немного охмелеет, то сейчас растает и

начнет говорить с любви, о согласии, братстве и о всякого рода сладостях:

сначала, в молодости, и это у него выходило иногда хорошо, так что однажды

Пушкин, слушая пьяного оратора, проповедующего довольно складно о любви,

закричал: ‘Ах, Шевырев! Зачем ты не всегда пьян!’

С. М. СОЛОВЬЕВ. Записки. Книг-во ‘Прометей’

Н. Н. Михайлова, Пг., 1915, стр. 48.

В 1828 году я часто встречался с Пушкиным и однажды предложил ему

вписать что-нибудь из своих стихов в мой альбом. Он при мне же вписал

известные стихи: Муза. На вопрос мой: от чего эти пришли ему на память

прежде всяких других? — ‘Я их люблю, — отвечал Пушкин, — они отзываются

стихами Батюшкова’.

Н. Д. ИВАНЧИН-ПИСАРЕВ. Альбомные памяти. Москвитянин, 1842, Љ 3, 147.

К Пушкину. Бог всем дал орехи, а ему ядра. Слушал его суждения о

Батюшкове.

М П ПОГОДИН. Дневник, 22 дек. 1828 г. Пушкин и его с-ки, XIX — XX, 92.

Пушкин поражен был красотою Н. Н. Гончаровой с зимы 1828 — 1829 года.

Он, как сам говорил, начал помышлять о женитьбе, желая покончить жизнь

молодого человека и выйти из того положения, при котором какой-нибудь юноша

мог трепать его по плечу на бале и звать в неприличное общество… Холостая

жизнь и несоответствующее летам положение в свете надоели Пушкину с зимы

1828 — 1829 г. Устраняя напускной цинизм самого Пушкина и судя

по-человечески, следует полагать, что Пушкин влюбился не на шутку около

начала 1829 г.

Кн. ПАВ. П. ВЯЗЕМСКИЙ. Собр. соч., 520.

Нат. Ник. Гончаровой только минуло шестнадцать лет, когда они впервые

встретились с Пушкиным на балу в Москве. В белом воздушном платье, с золотым

обручем на голове, она в этот знаменательный вечер поражала всех своей

классической, царственной красотой. Ал. Сер. не мог оторвать от нее глаз.

Слава его уж тогда прогремела на всю Россию. Он всюду являлся желанным

гостем, толпы ценителей и восторженных поклонниц окружали его, ловя всякое

слово, драгоценно сохраняя его в памяти. Наталья Николаевна была скромна до

болезненности, при первом знакомстве их его знаменитость, властность,

присущие гению, — не то что сконфузили, а как-то придавили ее. Она стыдливо

отвечала на восторженные фразы, но эта врожденная скромность только

возвысила ее в глазах поэта.

А. П. АРАПОВА (урожд. Ланская, дочь Нат. Ник-ны от второго брака). Н.

Н. Пушкина-Ланская. Новое Время, 1907, Љ 11409, стр. 7.

Пушкин познакомился с семейством Н. Н. Гончаровой в 1828 году, когда

будущей супруге его едва наступила шестнадцатая весна. Он был представлен ей

на бале и тогда же сказал, что участь его будет навеки связана с молодой

особой, обращавшей на себя общее внимание.

П. В. АННЕНКОВ. Материалы, 270.

Когда Пушкин принес стихи (Е. Н. У-вой ‘Вы избалованы природой’)

матушке, они были без подписи, на вопрос матушки: зачем он не подписал

своего имени, он ответил: ‘Так вы находите, что под стихами Пушкина нужна

подпись? Проститесь с этим листком: он недостоин чести быть в вашем

альбоме’. И Пушкин уже был готов уничтожить его, тут началась борьба,

кончившаяся тем, что драгоценный листок остался в руках матушки, совершенно

измятый и с оторванным углом. Пушкин был побежден и должен был подписать

свое имя под трофеем, который матушка еще держала обеими руками.

Н. С. КИСЕЛЕВ (сын Ел. Ник. Ушаковой) по записи Л. Н. МАЙКОВА. Л.

Майков, 371.

Он что-то во все время был не совсем по себе. Не умею объяснить, ни

угадать, что с ним было, mais il n’etait pas en verve (но он не был в

ударе). Постоянней-шие его посещения были у Корсаковых и у цыганок, и в том

и в другом месте видел я его редко, но видал с теми и другими и все не

узнавал прежнего Пушкина.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — А. И. ТУРГЕНЕВУ, 9 янв. 1829 г. Собр. соч. кн, П.

П. Вяземского, 518.

Мария Ивановна Римская-Корсакова должна иметь почетное место в

преданиях хлебосольной и гостеприимной Москвы. Она жила открытым домом,

давала часто обеды, вечера, балы, маскарады, разные увеселения, зимою санные

катания за городом, импровизированные завтраки. Красавицы-дочери ее, и

особенно одна из них, намеками воспетая Пушкиным в Онегине [Александра

Александровна Корсакова, в седьмой главе ‘Онегина’: ‘у ночи много звезд

прелестных, красавиц много на Москве’..], были душою и прелестью этих

собраний. Сама Мария Ивановна была тип московской барыни в хорошем и лучшем

значении этого слова. Старый век и новый век сливались в ней в разнообразной

стройности и придавали личности ее особенное и привлекательное значение.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ. Заметка из воспоминаний. Поли. собр. соч., VII,

171.

Здесь (в Старице, Тверской губ.) я нашел две молодых красавицы:

Катиньку Вельяшеву, мою двоюродную сестру, в один год, который я ее не

видал, из 14-летнего ребенка расцветшую прекрасною девушкою, лицом, хотя не

красавицею, но стройною, увлекательною в каждом движении, прелестною, как

непорочность, милую и добродушную, как ее лета [К ней обращено стихотворение

Пушкина ‘Подъезжая под Ижоры’]. Другая, Машенька Борисова, теперь тоже

заслуживала мое внимание. Не будучи красавицею, она имела хорошенькие глазки

и для меня весьма приятно картавила. Пушкин, бывший здесь осенью, очень ввел

ее в славу [Ср. письмо Пушкина к Ал. Вульфу от 27 окт. 1828 г. из

Малинников: ‘доношу вам, что Марья Васильевна Борисова есть цветок в

пустыне, соловей в дичи лесной, перло в море и что я намерен на днях в нее

влюбиться’]. Первые два дня я провел очень приятно, слегка волочившись за

двумя красавицами… В Крещение (6 янв. 1829 г.) приехал к нам в Старицу

Пушкин. Он принес в наше общество немного разнообразия. Его светский

блестящий ум очень приятен в обществе, особенно женском. С ним я заключил

оборонительный и наступательный союз против красавиц, отчего его и прозвали

сестры Мефистофелем, а меня Фаустом. Но Гретхен (Катин В. — Катенька

Вельяшева), несмотря ни на советы Мефистофеля, ни на волокитство Фауста,

осталась холодною: все старания были напрасны. Мы имели одно только

удовольствие бесить Ивана Петровича (Вульфа, двоюродного брата Алексея

Вульфа, тридцатилетнего местного помещика, влюбленного в Катеньку

Вельяшеву), образ мыслей наших оттого он назвал американским. — Мне жаль,

что из-за таких пустяков он, вероятно, теперь меня не очень жалует: он очень

добрый и благородный малый. Если еще сведет нас бог, то я уже не стану

волокитством его бесить.

В Старице Машенька Борисова и Наталья Козна-кова прошли у меня между

пальцев. Дай бог мне быть впредь умнее, а то ‘дурно, дурно, брат Александр

Андреевич’, — как говорил Пушкин.

После праздников поехали все по деревням, я с Пушкиным, взяв по бутылке

шампанского, которое морозили, держа на коленях, поехали к Павлу Ивановичу

(Вульфу, одному из дядей Алексея). — За обедом мы напоили лю-нелем,

привезенным Пушкиным из Москвы, Фрициньку (гамбургскую красавицу, которую

дядя привез из похода и после женился на ней), немку из Риги,

полугувернантку, полуслужанку, обрученную невесту его управителя, и молодую,

довольно смешную девочку, дочь прежнего берновского попа, тоже жившую под

покровительством Фридерики. Я упоминаю об ней потому, что имел после

довольно смешную с ней историю. Мы танцовали и дурачились с ними много, и

молодая селянка вовсе не двухсмысленно показывала свою благосклонность ко

мне. Это обратило мое внимание на нее, потому что прежде, в кругу

первостатейных красавиц, я ее совсем и не заметил. Я вообразил себе, что

очень легко можно будет с ней утешиться за неудачи с другими, почему через

несколько дней, приехав опять в Павловское, я сделал посещение ей в роде

графа Нулина, с тою только разницею, что не получил пощечины. — В таких

занятиях, в охоте и в поездках то в Берново, то к Петру Ивановичу (другой

дядя Алексея Вульфа) или в Павловское, где вечера мы играли в вист, — провел

я еще с неделю до отъезда с Пушкиным в Петербург.

АЛ. Н. ВУЛЬФ. Дневник. Пушкин и его соер-ки, XXI — XXII.

В Старице, на семейном бале у тогдашнего старицко-го исправника В. И.

Вельяшева, я встретила в первый раз Пушкина. Я до этого времени ничего про

Пушкина не слыхала, но он прямо бросился мне в глаза. Показался он мне

иностранцем, танцует, ходит как-то по-особому, как-то особенно легко, как

будто летает: весь какой-то воздушный, с большими ногтями на руках. — ‘Это

не русский?’ — спросила я у матери Вельяшева, Катерины Петровны. — ‘Ах,

матушка! Это Пушкин, сочинитель, прекрасные стихи пишет’, — отвечала она.

Здесь мне не пришлось познакомиться с Александром Сергеевичем. Заметила я

только, что Пушкин с другим молодым человеком постоянно вертелись около Кат.

Вас. Вельяшевой. Она была очень миленькая девушка, особенно чудные у нее

были глаза. Как говорили после, они старались не оставлять ее наедине с

Алексеем Николаевичем Вуль-фом, который любил влюблять в себя молодых

барышень и мучить их.

Через два дня поехали мы в Павловское. Следом за нами к вечеру приехал

и Ал. Серг-ч вместе с Ал. Н. Вуль-фом и пробыли в Павловском две недели. Тут

мы с Александром Сергеевичем сошлись поближе. На другой день сели за обед.

Подали картофельный клюквенный кисель. Я и вскрикнула на весь стол: — ‘Ах,

боже мой! Клюквенный кисель!’ — ‘Павел Иванович! Позвольте мне ее

поцеловать!’ — проговорил Пушкин, вскочив со стула. — ‘Ну, брат, это уж ее

дело’, — отвечал тот. — ‘Позвольте поцеловать вас’, — обратился он ко мне. —

‘Я не намерена целовать вас’, — отвечала я, как вполне благовоспитанная

барышня. — ‘Ну, позвольте хоть в голову’, — и, взяв голову руками, пригнул и

поцеловал. П. А. Осипова, вместе с своей семьей бывшая в одно время с

Пушкиным в Малинниках или Бернове, высказала неудовольствие на то, что тут,

наравне с ее дочерьми, вращается в обществе какая-то поповна. ‘Павел

Иванович, — говорила она, — всем открывает в своем доме дорогу, вот какую-то

поповну поставил на одной ноге с нашими дочерьми’. Все это говорилось

по-французски, я ничего и не знала, и только после уже Фредерика Ивановна

(жена хозяина, Пае. Ив, Вульфа) рассказала мне все это. — ‘Прасковья

Александровна осталась очень недовольна, — говорила она, — но спасибо

Александру Сергеевичу, он поддержал нас’. Когда вслед за этим пошли мы к

обеду, Ал. Серг-ч предложил одну руку мне, а другую дочери Прасковьи

Александровны, Евпраксии Николаевне, бывшей в одних летах со мною. За столом

он сел между нами и угощал с одинаковою ласковостью как меня, так и ее.

Когда вечером начались танцы, то он стал танцовать с нами по очереди, —

протанцует с ней, потом со мною и т. д. Осипова рассердилась и уехала.

Евпраксия Николаевна почему-то в этот день ходила с заплаканными глазами.

Может быть, и потому, что Ал. С-ч после обеда вынес портрет какой-то женщины

и восхвалял ее за красоту, все рассматривали его и хвалили. Может быть, и

это тронуло ее, — она на него все глаза проглядела. Вообще Ал. Серг. был со

всеми всегда ласков, приветлив и в высшей степени прост в обращении. Часто

вертелись мы с ним и в неурочное время. — ‘Ну, Катерина Евграфовна, нельзя

ли нам с вами для аппетита протанцовать вальс-казак’. — ‘Ну, вальс-казак-то

мы с вами, Катерина Евграфовна, уж протанцуем!’ — говаривал он до обеда или

во время обеда или ужина.

Вставал он по утрам часов в девять-десять и прямо в спальне пил кофе,

потом выходил в общие комнаты иногда с книгой в руках, хотя ни разу не читал

стихов. После он обыкновенно или отправлялся к соседним помещикам, или, если

оставался дома, играл с Павлом Ивановичем в шахматы. Павла Ивановича он за

это время сам и выучил играть в шахматы, раньше он не умел, но только очень

скоро тот стал его обыгрывать. Ал. С-ч сильно горячился при этом. Однажды он

даже вскочил на стул и закричал: ‘Ну, разве можно так обыгрывать учителя?’ А

Павел Иванович начнет играть снова, да опять с первых же ходов и обыгрывает

его. — ‘Никогда не буду играть с вами… Это ни на что не похоже’, —

загорячится обыкновенно при этом Пушкин.

Много играл Пушкин также и в вист. По вечерам часто угощали Ал. С-ча

клюквой, которую он особенно любил. Клюкву с сахаром обыкновенно ставили ему

на блюдечке.

Пушкин был очень красив: рот у него был очень прелестный, с тонко и

красиво очерченными губами и чудные голубые глаза. Волосы у него были

блестящие, густые и кудрявые, как у мерлушки, немного только подлиннее.

Ходил он в черном сюртуке. На туалет обращал он большое внимание. В комнате,

которая служила ему кабинетом, у него было множество туалетных

принадлежностей, ногточисток, разных щеточек и т. п.

Павел Иванович был в это время много старше его, но отношения их были

добродушные и искренние. — ‘На Павла Ивановича упади стена, он не

подвинется, право, не подвинется’, — неоднократно, шутя, говаривал Пушкин.

Павел Иванович, действительно, был очень добрый, но флегматичный человек, и

Александр Сергеевич обыкновенно старался расшевелить его и бывал в большом

восторге, когда это удавалось ему.

Был со мной в это время и такой случай. Один из родственников Павла

Ивановича (Алексей Вульф) пробрался ночью ко мне в спальню, где я спала с

одной старушкой-прислугой. Только просыпаюсь я, у моей кровати стоит этот

молодой человек на коленях и голову прижал к моей голове. — ‘Аи! Что вы?’ —

закричала я в ужасе. — ‘Молчите, молчите, я сейчас уйду’, — проговорил он и

ушел. Пушкин, узнав это, остался особенно доволен этим и после еще с большим

сочувствием относился ко мне. — ‘Молодец вы, Катерина Евграфовна, он думал,

что ему везде двери отворены, что нечего и предупреждать, а вышло не то’, —

несколько раз повторял Александр Сергеевич. Задал этому молодцу нагоняй и

Павел Иванович. — ‘Ты нанес оскорбление мне, убирайся из моего дома!’ —

говорил он ему. Узналось это так. Загадала Фредерика Ивановна мне на

картах… ‘Ты оскорблена, говорит, трефовым королем’, я и заплакала, и

рассказала все.

Все относились к Александру Сергеевичу с благоговением. Все барышни

были от него без ума.

ЕК. ЕВГР. СИНИЦЫНА, урожд. СМИРНОВА (дочь бывш. берновского священника)

по записи В. И. КОЛОСОВА. Пушкин в Тверской губ. Рус. Стар., 1888, т. 60,

стр. 50 — 51, 90 — 93, 96 [Синицына относит рассказанные события к 1827 г.

Но после опубликования дневника Вульфа совершенно несомненно, что все это

происходило в январе 1829 г.].

Пребывание Пушкина в Берновской волости было великим событием. Все

съезжались, чтобы увидать его, побыть с ним, рассмотреть его, как

необыкновенного человека, но талантом его, как мне казалось из рассказов,

все эти пожилые люди мало восхищались, мало ценили, не понимали всю силу его

творчества.

Совсем другое впечатление оставило на моих, тогда еще совсем юных

тетушках, пребывание Пушкина и знакомство с ним. Все они были влюблены в его

произведения, а может быть, и в него самого, переписывали его стихотворения

и его поэмы в свои альбомы, перечитывали их и до старости лет любили их

декламировать на память и чуть не со слезами на глазах. Многие очень робкие

и наивные девушки, несмотря на страстное желание и благоговение к Пушкину,

боялись встречи с ним, зная, что он обладал насмешливостью и острым языком.

Как особенность его, рассказывали, что он очень любил общество женской

прислуги — экономок, приживалок и горничных. Одна почтенная старушка, некая

Наталья Филипповна, прислуга дяди, Алексея Николаевича Вульфа, рассказывала

мне, как Пушкин любил вставать рано, и зимой, когда девушки топили печи и в

доме еще была тишина, приходил к ним, шутил с ними и пугал. В обращении с

ними он был так прост, что они отвечали ему шутками, называли его

‘фармазоном’ и, глядя на его длинные, выхоленные ногти, называли его

‘дьяволом с когтями’.

АН. НИК. ПАНАФИДИНА. Воспоминания. Материалы Общ-ва Изуч. Тверск. Края.

Вып. 6, апрель 1828, стр. 22.

В Старицком уезде (Тверской губ.), по берегам быстрой, мелководной

Тьмы, на пространстве десяти верст находились три помещичьи усадьбы: Берново

(Ив. Ив. Вульфа) и Малинники (Пр. А. Осиновой) по краям, Павловское (Пав.

Ив. Вульфа) в середине. Берново отстоит от Старицы в 25 в., Малинники — в

35.

Теперь Малинники очень скучное место, и думается, что оно всегда таким

и было. Там нет ни парка, ни сада. Старый помещичий одноэтажный дом времен

Пушкина отлично сохранился, он выстроен из корабельного леса. Посредине

широкое, открытое крыльцо поддерживается колоннами из толстых сосновых

бревен, комнаты низкие, глубокие и мрачные, кое-где остались еще потолки с

матицами, окна небольшие, и их мало (не очень давно подъемные рамы заменены

обыкновенными створчатыми), мебель старинная, красного дерева, кресла

жесткие, неудобные, с закругленными цельными деревянными спинками, на стенах

висят два-три зеркала в старинных красивых рамах красного дерева.

Берново. Барскую усадьбу отделяет от села обширный сад, раскинувшийся

на 12 десятин. Сад делится на две части, — собственно сад из правильно

разбитых липовых аллей и парк, похожий на лес. Прочно выстроенный каменный

дом потерпел мало изменений, в нем теперь до тридцати комнат, но в

пушкинские времена верхний этаж и мезонин были почему-то неотделаны, средняя

комната нижнего этажа с дверью в сад была гостиной… В Берновском парке

есть курган, названный, вероятно, в честь Пушкина, Парнасом, вблизи его

высятся вековые деревья, — есть ели и березы в два обхвата.

В Павловском барского дома теперь не существует. Имение купили

крестьяне и распорядились с усадьбою по-своему.

И. А. ИВАНОВ. О пребывании А. С. Пушкина в Тверской губ Изд. Тверск.

Общ. Любит, истории, археол. и ест-знания. Тверь, 1899, стр. 1 — 11.

В Бернове до сих пор существует прежний помещичий дом, выстроенный в

стиле русского ампира. В прошлом году он находился в ведении совхоза

‘Берново’. Дранка, которой покрыт дом, износилась и уже не может служить

защитой от дождя, провалившаяся местами крыша и упавшие в некоторых комнатах

потолки свидетельствовали о происходящем разрушении здания. Дом производит

впечатление заброшенности и запустения: из тридцати его комнат лишь

незначительная часть занята рабочими и служащими совхоза, везде грязь,

обломки мебели, в некоторых комнатах содержатся кролики. При доме до сих пор

находится парк с отлично сохранившимися липовыми аллеями времен Пушкина. В

парке имеется небольшой курган, который называется Парнасом.

В Бернове, кроме того, обращают на себя внимание остатки сгоревшей в

июне 1922 г. мельницы. Уцелело ее основание, сложенное из крупного

известняка. Про эту часть мельницы в Бернове говорят, что она существовала

уже в те времена, когда Пушкин посещал Бер-ново, и с ней связывают легенду о

том, что будто бы один из приезжавших к Вульфам князей полюбил дочь

мельника, она ответила ему взаимностью, князь обманул девушку, и она

утопилась в омуте, который находится неподалеку от мельницы, вниз по

течению. Существует предание, что под влиянием этой легенды Пушкиным

написана ‘Русалка’. Не менее легендарным является и распространенный в

Бернове рассказ о трех соснах на левом берегу Тьмы, посаженных, по преданию,

самим Пушкиным. Сохранившиеся две сосны (третья сгорела летом 1916 г.),

по-видимому, моложе ста лет.

В Павловском от времени Пушкина ничего не сохранилось. Еще в конце

прошлого столетия последний владелец имения продал его крестьянам. К 1923

году от поместья уцелели лишь остатки скотных дворов да колонны от бывшего

барского дома, находившиеся на фасаде одного из сельских домов.

В Малинниках наибольший интерес представлял еще совсем недавно

деревянный дом с оберегавшейся в нем Пушкинской комнатой, которая отводилась

поэту при его приездах в Малинники. Дом этот, незадолго до приезда

экспедиции, рухнул, обрушились крыша, потолок и некоторые стены, часть стен

держится еще до сих пор. Бывший владелец дома, желая сохранить его на

возможно долгое время, обложил снаружи стены дома кирпичом, вследствие

прекращения доступа воздуха стены начали преть. Это значительно ускорило

разрушение старинного Малинниковского дома. Все имущество и мебель из

рухнувшего здания перенесены в соседнее здание.

С. ФЕССАЛОНИЦКИЙ. Уголок Пушкина в Старицком уезде в 1923 г. (По

материалам экспедиции студентов Тверского педагогического института).

Материалы Общества Изучения Тверского Края. Вып. 3. Апрель 1925 г., стр.

22 — 23.

И Пушкина я так живо вспоминаю, и refrain его:

Хоть малиной не корми, Да в Малинники возьми!

АННА НИК. ВУЛЬФ — бар. ЕВПР. Н. ВРЕВСКОЙ, 12 окт. 1847 г. Пушкин и его

с-ки, XXI — XXII, 351.

Ник. Ив. Вульф (владелец с. Бернова, сын И. И. Вуль-фа) неоднократно

видал Пушкина в с. Бернове, где он не один раз гостил по одному, по два дня,

но ему было в то время только 12 лет и поэтому только немногое сохранилось в

его памяти. По его словам, Пушкин писал свои стихотворения обыкновенно

утром, лежа в постели, положив бумагу на подогнутые колена. В постели же он

пил и кофе. Не один раз писал так А. С-ч тут свои произведения, но никогда

не любил их читать вслух, для других. Однажды мать Ник. Ив-ча долго и сильно

упрашивала Пушкина прочесть вслух что-нибудь из своих стихов. После долгих

отказов Пушкин, по-видимому, согласился и пошел за книгой, придя с книгой,

он уселся и начал, к ее удивлению и разочарованию, читать по стихам

псалтырь. Не один раз видал Ник. Ив-ч, как Пушкин большими шагами ходил по

гостиной, обыкновенно вполголоса разговаривая с своим собеседником, чаще,

впрочем, с собеседницей.

В. И. КОЛОСОВ. Пушкин в Тверской губернии. Рус. Стар., 1888, т. 60,

стр. 99.

Путешествие мое в Петербург с Пушкиным было довольно приятно, довольно

скоро и благополучно, исключая некоторых прижимок от ямщиков. Мы понадеялись

на честность их, не брали подорожной, а этим они хотели пользоваться, чтобы

взять с нас более. На станциях, во время перепрягания лошадей, играли мы в

шахматы, а дорогою говорили про современные отечественные события, про

литературу, про женщин, любовь и пр. Пушкин говорит очень хорошо, пылкий,

проницательный ум обнимает быстро предметы, но эти же самые качества

причиною, что его суждения об вещах иногда поверхностны и односторонни.

Нравы людей, с которыми встречается, узнает он чрезвычайно быстро, женщин он

знает, как никто. От того, не пользуясь никакими наружными преимуществами,

всегда имеющими большое влияние на прекрасный пол, одним блестящим своим

умом он приобретает благосклонность оного. — Пользовавшись всем

достопримечательным по дороге от Торжка до Петербурга, приехали мы на третий

день вечером в Петербург прямо к Андриё (где обедают все люди лучшего тону).

Вкусный обед, нам еще более показавшийся таким после трехдневного

путешествия, в продолжение которого, несмотря на все, мы порядочно не ели,

запили мы каким-то, не помню, новым родом шампанского (Bourgogne mousseux,

которое одно только месяц назад там пили, уже потеряло славу у его

гастрономов). Я остановился у Пушкина в Демутовой гостинице, где он всегда

живет, несмотря на то, что его постоянное пребывание — Петербург.

АЛ. Н. ВУЛЬФ. Дневник, 16 янв. 1829 г. Пушкин и его с-ки, XXI — XXII,

51.

Я в Петербурге с неделю, не больше. Нашел здесь все общество в волнении

удивительном. Веселятся до упаду и в стойку, т. е. раутах, которые входят

здесь в большую моду. Давно бы нам догадаться: мы сотворены для раутов, ибо

в них не нужно ни ума, ни веселости, ни общего разговора, ни политики, ни

литературы. Ходишь по ногам, как по ковру, извиняешься, — вот уж и замена

разговору. С моей стороны, я от раутов в восхищении и отдыхаю от проклятых

обедов Зинаиды (кн. 3. А. Волконской).

ПУШКИН — КН. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ, в 20-х числах января 1829 г., из

Петербурга.

Тотчас по приезде в Петербург, Гоголь, движимый потребностью видеть

поэта, который занимал все его воображение еще на школьной скамье, прямо из

дома отправился к нему. Чем ближе подходил он к квартире Пушкина, тем более

овладевала им робость и, наконец, у самых дверей квартиры развилась до того,

что он убежал в кондитерскую и потребовал рюмку ликера… Подкрепленный им,

он снова возвратился на приступ, смело позвонил и на вопрос свой: ‘Дома ли

хозяин?’, услыхал ответ слуги: ‘Почивают!’ Было уже поздно на дворе. Гоголь

с великим участием спросил: ‘Верно, всю ночь работал?’ — ‘Как же, работал, —

отвечал слуга. — В картишки играл’. Гоголь признавался, что это был первый

удар, нанесенный школьной идеализации его. Он иначе не представлял себе

Пушкина до тех пор, как окруженного постоянно облаком вдохновения.

П. В. АННЕНКОВ со слов ГОГОЛЯ. Материалы, стр. 360.

В Филармонической зале давали всякую субботу концерты: Requiem Моцарта,

Creation Гайдна, симфонии Бетховена, одним словом, серьезную немецкую

музыку. Пушкин всегда их посещал.

А. О. СМИРНОВА. Записки. Рус. Арх., 1895, II, стр. 191.

У А. Н. Оленина нередко бывал А. С. Пушкин, которому, видимо, отчасти

нравилось общество А. Н-ча. Он даже сватался за Анну Алексеевну. Однако же

брак этот не состоялся, так как против него была Елизавета Марковна (жена А.

Н-ча). По этому случаю Пушкин говорил, что недаром же ему светила луна с

левой стороны, когда он приезжал в Приютино (имение Олениных) [Если Пушкин

действительно сватался за Оленину, то это, всего вероятнее, произошло за

время пребывания Пушкина в Петербурге в январе — марте 1829 года. Н. О.

Лернер высказывает догадку, не на неудачное ли сватовство Пушкина намекал

Вяземский, когда, придравшись к словам поэта: ‘я пустился в свет, потому что

бесприютен’, писал ему в сентябре 1828 года: ‘ты говоришь, что ты

бесприютен, — разве уже тебя не пускают в Приютино?’ (Пушкин,

Брокгауз-Ефрон, IV т., с. LXX). Мы думаем, в каламбуре Вяземского не было

никакой задней мысли. Еще 3 дек. 1828 г. Дельвиг писал Пушкину в деревню,

что, по мнению некоторых, Пушкин составляет ‘авангард Олениных, которые

собираются в Л4оскву’ (Переписка Пушкина, II, 82). Навряд ли мог бы писать

так Дельвиг, если бы Пушкин уже получил отказ. Еще невероятнее предположить,

чтобы Пушкин сватался за Оленину позже указанного времени: позже все

матримониальные стремления Пушкина направлены уже на Москву.].

Ф. Г. СОЛНЦЕВ. Моя жизнь и худож.-археология, труды. Рус. Стар., 1876,

т. 15, стр. 633.,

Рассказ профессора Солнцева (о сватовстве Пушкина), лица весьма

близкого семейству Олениных, вполне верен, хотя Анна Алексеевна никогда при

жизни не говорила о таком сватовстве Пушкина.

П. М. УСТИМОВИЧ. А. А. Андро. Рус. Стар., 1890, т. 67, стр. 390.

(В связи с делом о Гаврилиаде). А. А. Оленина, на которой Пушкин думал

жениться, отказала ему по приказанию своих родителей.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1908, I, 545.

Пушкин посватался к Олениной и не был отвергнут. Старик Оленин созвал к

себе на обед своих родных и приятелей, чтобы за шампанским объявить им о

помолвке своей дочери за Пушкина. Гости явились на зов, но жених не явился.

Оленин долго ждал Пушкина и, наконец, предложил гостям сесть за стол без

него. Александр Сергеевич приехал после обеда, довольно поздно. Оленин взял

его под руку и отправился с ним в кабинет для объяснений, окончившихся тем,

что Анна Алексеевна осталась без жениха.

Н. Д. БЫКОВ по записи художника Железнова в воспоминаниях о К. П.

Брюллове. Сборник Пушкинского Дома на 1923 год. Петроград, 1922, стр. 33.

(На балу у Ел. Мих. Хитрово). Элиза (Хитрово) гнусила, была в белом

платье, очень декольте, ее пухленькие плечи вылезали из платья. Пушкин был

на этом вечере и стоял в уголке за другими кавалерами. Мы все были в черных

платьях. Я сказала Стефани (фрейлина княжна Радзивил, подруга Россет по

институту): ‘Мне ужасно хочется танцовать с Пушкиным’. — ‘Хорошо, я его

выберу в мазурке’, и точно, подошла к нему. Он бросил шляпу и пошел за ней.

Танцовать он не умел. Потом я его выбрала и спросила: ‘Quelle fleur?’ —

‘Celle de votre couleur’, — был ответ, от которого все были в восторге

(‘Какой цветок?’ — ‘Вашего цвета’). Элиза пошла в гостиную, грациозно легла

на кушетку и позвала Пушкина [Смирнова отмечает, что это происходило в конце

1828 г., после похорон императрицы Марии Федоровны (умерла 24 окт. 1828 г.).

Но в то время Пушкина не было в Петербурге, — он туда приехал только 18 янв.

1829 г. Навряд ли описываемый случай мог произойти раньше 24 января, до

миновения первого, наиболее строгого квартала годового траура, наложенного

при дворе по случаю смерти императрицы-матери. (См. Объявление верховного

маршала графа Мусина-Пушкина-Брюса в прилож. к Љ 131 ‘Северной. Пчелы’ за

1828 г.) Навряд ли до этого срока возможны были танцы и белое платье

Элизы.].

А. О. СМИРНОВА (урожд. РОССЕТ). Записки. Рус. Арх., 1895, II, 190.

‘Ни я не ценила Пушкина, ни он меня. Я смотрела на него слегка, он

много говорит пустяков, мы жили в обществе ветреном. Я была глупа и не

обращала на него особенного внимания’. — В первый раз [По-видимому, память

изменила старухе Смирновой, — знакомство с Пушкиным произошло у нее раньше.

Когда, — мы не можем определить. В. И. Шенрок, по-видимому, со слов

пресловутой Ольги Николаевны Смирновой (дочери Ал. Ос-ны), сообщает:

‘Пушкина Жуковский поспешил представить Александре Осиповне, когда он,

освобожденный из своего заточения в Михайловском и уже побывавший в Москве,

только что приехал в Петербург’ (‘М атериалы для биографии Гоголя’. М.,

1892, т. I, с. 310). Фальсифицированные тою же Ольгою Николаевною ‘Записки’

ее матери, изданные ‘Северным Вестником’, сообщают, что знакомство Смирновой

с Пушкиным произошло на вечере у Карамзиных, — по-видимому, осенью 1828 г.

(ч. 1, 1895, с. 17). Если же они действительно познакомились на описываемом

балу у Хитрово, то совершенно спутывается общепринятая хронология некоторых

пушкинских стихотворений, как, напр., ‘Ее глаза’, ‘За Нетти сердцем я

летаю’.] Смирнова встретила Пушкина на бале у Е. М. Хитровой и уговорилась с

своей приятельницей княжною Радзивил как-нибудь с ним познакомиться. Они

выбрали его в мазурке, и хотя Пушкин обыкновенно не танцовал, но тут

прошелся с каждой из них. Потом он сам пожелал, чтобы ее пригласили

Карамзины слушать ‘Полтаву’. Он читал плохо. Смирнова нарочно молчала, и он

не получил о ней хорошего понятия. Как-то во дворце (у А. В. Сенявина) были

живые картины, а с них она проехала к Карамзиным, где были танцы. Она

застала его уже уходящим и, проходя мимо, сказала: ‘Пойдемте со мною

танцовать, но так как я не особенно люблю танцы, то в промежутках мы

поболтаем’. Пушкину понравилось, что посреди высшего круга Смирнова хорошо и

выразительно говорила по-русски. Тут началось их сближение.

А. О. СМИРНОВА по записи БАРТЕНЕВА. ‘Ветвь’.

Сборник клуба московских писателей. М., 1917, стр. 303.

С живых картин у Сенявиных мы в костюмах отправились к Карамзиным на

вечер. Я знала, что они будут танцовать с тапером. Все кавалеры были заняты.

Один

Пушкин стоял у двери и предложил мне танцовать мазурку. Мы

разговорились, и он мне сказал: — ‘Как вы хорошо говорите по-русски’. — ‘Еще

бы, в институте всегда говорили по-русски. Нас наказывали, когда мы в

дежурный день говорили по-французски, а на немецкий махнули рукой… Плетнев

нам читал вашего ‘Евгения Онегина’, мы были в восторге, но когда он сказал:

‘Панталоны, фрак, жилет’, — мы сказали: ‘Какой, однако, Пушкин индеса

(indecent — непристойный)’. Он разразился громким, веселым смехом.

А. О. СМИРНОВА. Автобиография, 120.

Ее красота, столько раз воспетая поэтами, — не величавая и блестящая

красота форм (она была очень невысокого роста), а южная красота тонких,

правильных линий смуглого лица и черных, бодрых, проницательных глаз, вся

оживленная блеском острой мысли, ее пытливый, свободный ум и искреннее

влечение к интересам высшего строя, — искусства, поэзии, знания, — скоро

создали ей при дворе и в свете исключительное положение. Дружба с Плетневым

и Жуковским свела ее с Пушкиным, и скромная фрейлинская келия на четвертом

этаже Зимнего дворца сделалась местом постоянного сборища всех знаменитостей

тогдашнего литературного мира. Она и пред лицом императора Николая, который

очень ценил и любил ее беседу, являлась представительницею, а иногда и

смелой защитницей лучших в ту пору стремлений русского общества и своих

непридворных друзей.

И. С. АКСАКОВ. Некролог А. О. СМИРНОВОЙ, Русь, 1882, Љ 37, стр. 10.

В то время расцветала в Петербурге одна девица, и все мы, более или

менее, были военнопленными красавицы. Кто-то из нас прозвал смуглую, южную,

черноокую девицу Donna Sol, главною действующею личностью драмы В. Гюго

‘Эрнани’. Жуковский прозвал ее небесным дьяволенком. Кто хвалил ее черные

глаза, иногда улыбающиеся, иногда огнестрельные, кто — стройное и маленькое

ушко, кто любовался ее красивою и своеобразною миловидностью. Несмотря на

светскость свою, она любила русскую поэзию и обладала тонким и верным

поэтическим чутьем. Она угадывала (более того, она верно понимала) и все

высокое, и все смешное.

Обыкновенно женщины худо понимают плоскости и пошлости, она понимала их

и радовалась им, разумеется, когда они были не плоско-плоски и не

пошло-пошлы. Вообще увлекала она всех живостью своею, чуткостью впечатлений,

остроумием, нередко поэтическим настроением. Прибавьте к этому, в

противоположность не лишенную прелести, какую-то южную ленивость, усталость.

Вдруг она расшевелится или теплым сочувствием всему прекрасному, доброму,

возвышенному, или ощетинится скептическим и язвительным отзывом на жизнь и

людей. Она была смесь противоречий, но эти противоречия были, как

музыкальное разнозвучие, которые, под рукою художника, сливаются в странное,

но увлекательное созвучие. — Сведения ее были разнообразные, чтения

поучительные, и серьезные, впрочем, не в ущерб романам и газетам. Даже

богословские вопросы, богословские прения были для нее заманчивы… Прямо от

беседы с Григорием Назианзином или Иоанном Златоустом влетала она в свой

салон и говорила о делах парижских с старым дипломатом, о петербургских

сплетнях, не без некоторого оттенка дозволенного и всегда остроумного

злословия, с приятельницею, или обменивалась с одним из своих поклонников

загадочными полусловами, т. е. по-английски flirtation.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ. Поли. собр. соч., т. VIII, стр. 233.

А. О. Смирнова была небольшого роста, брюнетка, с непотухающей искрой

остроумия в ее черных и добрых глазах. Высокое ее положение в свете и

изящество манер не помешали многим находить, что наружностью она походила на

красивую молодую цыганку.

Кн. А. В. МЕЩЕРСКИЙ. Воспоминания. М., 1901, стр. 154.

Недоступная атмосфера целомудрия, скромности, это благоухание,

окружающее прекрасную женщину, никогда ее не окружало, даже в цветущей

молодости.

СТ. АКСАКОВ — И. С. АКСАКОВУ, 3 дек. 1845 г. И. С. Аксаков в его

письмах. Ч. I. M., 1888, стр. 299.

Я не верю никаким клеветам на ее счет, но от нее иногда веет атмосферою

разврата, посреди которого она жила. Она показывала мне свой портфель, где

лежат письма, начиная от государя до всех почти известностей включительно.

Есть такие письма, писанные к ней чуть ли не тогда, когда она была еще

фрейлиной, которые она даже посовестилась читать вслух… Столько мерзостей

и непристойностей. Много рассказывала про всех своих знакомых, про

Петербург, об их образе жизни, и толковала про их гнусный разврат и подлую

жизнь таким равнодушным тоном привычки, не возмущаясь этим.

И. С. АКСАКОВ — С. Т. АКСАКОВУ, из Калуги, 14 января 1847 г. И. С.

Аксаков в его письмах, I, 410.

(В середине пятидесятых годов). Я застал Смирнову далеко уже не первой

молодости… Сухое, бледное лицо ее, черные строгие глаза и правильный

тонкий профиль, может быть, и сохраняли еще слабые следы прежней молодой

красоты, — но все же, глядя на них, мне не верилось, чтобы она была так

хороша, что обвораживала всех, кто случайно попадал в ту атмосферу, где

цвела ее молодость. Мне казалась она больной, нервной, беспрестанно

собирающейся умереть и чем-то глубоко разочарованной, удрученной женщиной…

Иногда при гостях она вдруг как бы оживала. Самым добродушным тоном говорила

колкости, — она же умела говорить, — но так, что сердиться на нее никто не

мог, даже и те немногие, которые очень хорошо понимали, в чей огород она

бросает камешки, — словом, бывали минуты, когда она была неузнаваема. Я не

раз удивлялся ей, в особенности ее колоссальной памяти, — выучиться

по-гречески ей ничего не стоило… Я уважал ее за ум, но, по правде сказать,

не очень любил ее…

Из-под маски простоты и демократизма просвечивался аристократизм самого

утонченного и вонючего свойства, под видом кротости скрывался нравственный

деспотизм, не терпящий свободомыслия, разумеется, только в тех случаях,

когда эта свобода не облечена в ту блистательную, поэтическую дерзость,

которая приятно озадачивает светских женщин и о которой они сами любят всем

рассказывать, как о чем-то оригинальном и приятном, великодушно прощать

врагам своим. Несмотря на эти недостатки, я все готов был простить Смирновой

за ее ум, правда, парадоксальный, но все-таки ум, и за ее колоссальную

память. Чего она не знала? На каких языках не говорила? Теперь, когда я пишу

эти строки, я не прощаю ей даже этого ума, от этого ума никому ни тепло, ни

холодно. Он хорош для гостиной, для разговоров с литераторами, с учеными, но

для жизни он лишняя, бесполезная роскошь.

Я. П. ПОЛОНСКИЙ (поэт, в 1855 — 1857 гг. был учителем сына Смирновой).

Голос Минувшего, 1917, Љ 11 — 12, стр. 143, 199.

Вот пример, который мне стыдно рассказывать теперь, когда я понимаю

неприличие того, что я тогда выпалила. Говорили (у Карамзиных) о горах в

Швейцарии, и я сказала: ‘Никто не всходил на Мон-Роз’. Я не знаю, как мне

пришло в голову сказать, что я вулкан под ледяным покровом, и, торопясь,

клянусь, не понимая, что говорю, я сказала: ‘Я, как Мон-Роз, на которую

никто не всходил’. Тут раздался безумный смех, я глупо спросила, отчего все

рассмеялись? Карамзина погрозила Пушкину пальцем. Три Тизенгаузен были там

и, как я, не понимали, конечно, в чем дело’.

А. О. СМИРНОВА. Автобиография, 191.

Пушкин живет у Демута. Он помышляет о напеча-тании ‘Мазепы’, но игра

занимает его более, и один приезд твой может обратить его на путь истины.

С. Д. КИСЕЛЕВ — Н. М. ЯЗЫКОВУ (поэту), 29 февраля 1929 г. Истор. Вест.,

1883, XIV, 15.8.

В 1829 году, находясь в Петербурге, я, посредством Шевырева,

отъезжавшего за границу, познакомился с Пушкиным, жившим тогда в гостинице

Демута, Љ 33… Очень хорошо помню первое впечатление, сделанное Пушкиным.

Тотчас можно было приметить в нем беспокойную, порывистую природу гения, —

сына наших времен, который не находит в себе центра тяжести между

противоположностями нашего внутреннего дуализма. Почти каждое движение его

было страстное, от избытка жизненной силы его существа, ею он еще более

пленял и увлекал, нежели своими сочинениями, личность его довершала

очаровательность его музы, в особенности, когда, бывало, беседуешь с ним

наедине в его кабинете. В обществе же, при обыкновенном разговоре, он

казался уже слишком порывистым и странным, даже бесхарактерным: он там будто

страдал душою.

Пушкин всегда советовал не пренебрегать, при серьезном, продолжительном

занятии драмою, и минутами лирического вдохновения. ‘Помните, — сказал он

мне однажды, — что только до 35 лет можно быть истинно-лирическим поэтом, а

драмы можно писать до 70 лет и далее!’

Однажды передаю Дельвигу критическое замечание, сделанное мне Пушкиным,

когда я читал ему в рукописи одно из моих стихотворений. Дельвиг удивился. —

‘Неужели Пушкин сделал вам критическое замечание?’ — ‘Что же тут мудреного?

Кому же, как не ему, учить новобранца?’ — ‘Поздравляю вас: это значит, что

вы будете не в числе его обычных знакомств! Пушкин в этом отношении

чрезвычайно осторожен и скрытен, всегда отделывается светскою вежливостью. Я

вместе с ним воспитан — и только недавно начал он делать мне критические

замечания: это вернейший признак приятельского расположения к автору’.

Бар. Е. Ф. РОЗЕН. Ссылка на мертвых. Сын Отечества, 1847, кн. 6, отд.

3, стр. 12, 13, 16.

В эту зиму Пушкин часто бывал по вечерам у Дельвига, где собирались два

раза в неделю лицейские товарищи его: Лангер, князь Эристов, Яковлев,

Комовский и Илличевский. Кроме этих приходили на вечера По-долинский,

Щастный, молодые поэты, которых выслушивал и благословлял Дельвиг, как

патриарх. Иногда также являлся Мих. Ив. Глинка, гений музыки, добрый и

любезный человек, как и свойственно гениальному существу. Тут кстати

заметить, что Пушкин говорил часто: ‘злы только дураки и дети’. Несмотря,

однако ж, на это убеждение, и он бывал часто зол на словах, но всегда

раскаивался. В поступках он всегда был добр и великодушен. На вечера к

Дельвигу являлся и Мицкевич.

Пушкин в эту зиму бывал часто мрачным, рассеянным и апатичным. В минуты

рассеянности он напевал какой-нибудь стих и раз был очень забавен, когда

повторял беспрестанно стих барона Розена:

Неумолимая, ты не хотела жить, передразнивая его и голос, и выговор.

А. П. КЕРН. Воспоминания. Л. Майков, 253 — 255.

Однажды у Дельвига, проходя в гостиную, я был остановлен словами

Пушкина, подле которого сидел Шевырев: ‘Помогите нам состряпать эпиграмму’.

Но я спешил в соседнюю комнату. Возвратясь к Пушкину, я застал дело уже

оконченным. Это была эпиграмма: ‘В Элизии Василий Тредьяковский’. Насколько

помог Шевырев, я, конечно, не знаю. — На этих же вечерах Дельвига мне

неоднократно случалось слышать продолжительные и упорные прения Пушкина с

Мицкевичем то на русском, то на французском языке. Первый говорил с жаром,

часто остроумно, но с запинками, второй тихо, плавно и всегда очень логично.

А. И. ПОДОЛИНСКИЙ. Воспоминания. Рус. Арх., 1872, I, 859 — 860.

Весь кружок даровитых писателей и друзей, группировавшихся около

Пушкина, носил на себе характер беспечности любящего пображничать русского

барина, быть может, еще в большей степени, нежели современное ему общество.

В этом молодом кружке преобладала любезность и раздольная, игривая

веселость, блестело неистощимое остроумие, высшим образцом которого был

Пушкин. Но душою всей этой счастливой семьи поэтов был Дельвиг, у которого в

доме чаще всего они собирались… Дельвиг шутил всегда остроумно, не

оскорбляя никого. В этом отношении Пушкин резко от него отличался: у Пушкина

часто проглядывало беспокойное расположение духа. Великий поэт не был чужд

странных выходок, нередко напоминавших фразу Фигаро: ‘ах, как глупы эти

умные люди!’, и его шутка часто превращалась в сарказм, который, вероятно,

имел основание в глубоко возмущенном действительностью духе поэта. — Это

маленькое сравнение может объяснить, почему Пушкин не был хозяином кружка,

увлекавшегося его гением… Пушкин был так опрометчив и самонадеян, что,

несмотря на всю его гениальность, он не всегда был благоразумен, а иногда

даже не умен. Дельвиг же, могу утвердительно сказать, был всегда умен!

А. П, КЕРН, Воспоминания. Изд. ‘Academia’. Ленинград, 1929, стр. 227,

280.

Через два месяца по приезде в Петербург, утомление и какая-то

нравственная усталость нападают на Пушкина. Он начинает томиться жаждой

физической деятельности, которая всегда являлась у него, как верный признак

отсутствия деятельности духовной. П. В. АННЕНКОВ. Материалы, 208.

В бумагах Пушкина сохранился вид, даный ему от СПб. Почтдиректора 4

марта 1829 г., на получение лошадей, по подорожной, без задержания, до

Тифлиса и обратно.

П. В. АННЕНКОВ. Материалы, 209.

(Пушкин выехал из Петербурга в Москву 9 марта 1829 года).

По словам Н. С. Киселева, Пушкин питал к Екат. Ник. Ушаковой нежное

чувство, но, уехав в Петербург в исходе 1827 года, он увлекся там другой

красавицей — Анной Алексеевной Олениной. Есть известие, что он даже сватался

за нее, но получил отказ. Затем, когда Пушкин возвратился в Москву

(вероятно, уже в марте 1829 года), то ‘при первом посещении Пресненского

дома он узнал плоды своего непостоянства: Екатерина Николаевна помолвлена за

князя Д-го. — ‘С чем же я остался?’ — вскрикивает Пушкин. — ‘С оленьими

рогами’, — отвечает ему невеста. Впрочем, этим не кончились отношения

Пушкина к бывшему своему предмету. Собрав сведения о Д-ом, он упрашивает Н.

В. Ушакова расстроить эту свадьбу. Доказательства о поведении жениха,

вероятно, были слишком явны, потому что упрямство старика было побеждено, а

Пушкин остался прежним другом дома’.

Л. Н. МАЙКОВ. Пушкин, 364.

В альбоме Ек. Ник. Ушаковой есть рисунки, но не руки Пушкина, а другой,

еще менее искусной, по крайней мере, менее твердой, и сопровождаются они

надписями, которые сделаны почти все женским почерком, едва ли не Екат. Ник.

Ушаковой. На одном из этих рисунков изображен пруд, на берегу которого стоит

нарядная молодая особа и удит, на поверхности воды видно несколько мужских

голов, вдали, на берегу стоит молодой человек в круглой шляпе, с тростью в

руке. Против мужской фигуры написано: ‘Madame, il est temps de finir’

[Мадам, пора кончать (фр.). — Прим. ред], а против женской:

Как поймаю рыбочку Я себе на удочку, То-то буду рада, То-то

позабавлюсь, То-то разгуляюсь!

По объяснению Н. С. Киселева, представленная здесь молодая особа есть

Анна Алексеевна Оленина. В мужчине, стоящем на берегу, следует угадывать

Пушкина, хотя изображение и не отличается сходством. Барышню с тем же

профилем, какой мы видим на сейчас описанной картине, можно узнать и на

другом рисунке: тут она протягивает руку молодому человеку, который ее

почтительно целует. Здесь мужская фигура, с лицом, обрамленным бакенбардами,

уже гораздо более напоминает портреты Пушкина. К этой картинке относится

следующая подпись:

Прочь, прочь, отойди! Какой беспокойный! Прочь, прочь! Отвяжись, Руки

недостойный!

Л. Н. МАЙКОВ. Пушкин, 337 — 374.

Между Ек. Ник. Ушаковой и Пушкиным завязывается тесная сердечная

дружба, и, наконец, после продолжительной переписки, Екатерина Ушакова

соглашается выйти за него замуж. В это время в Москве жила известная

гадальщица, у которой некогда был или бывал даже государь Александр

Павлович. Пушкин не раз высказывал желание побывать у этой гадальщицы, но Е.

Н. Ушакова постоянно отговаривала его. Однажды Пушкин пришел к Ушаковым и в

разговоре сообщил, что он был у гадальщицы, которая предсказала ему, что он

‘умрет от своей жены’. Хотя это сказано было как бы в шутку, как нелепое

вранье гадальщицы, однако Е. Н. Ушакова взглянула на это предсказание

заботли- ,: во и объявила Пушкину, что, так как он не послушался ее и был у

гадальщицы, то она сомневается в силе его любви к ней, а с другой стороны,

предвещание, хотя и несбыточное, все-таки заставило бы ее постоянно думать и

опасаться за себя и за жизнь человека, которого она безгранично полюбит,

если сделается его женою, поэтому она и решается отказать ему для него же

самого. Дело разошлось… Когда Екатерина Николаевна умирала, то приказала

дочери подать шкатулку с письмами Пушкина и сожгла их. Несмотря на просьбы

дочери, она никак не желала оставить их, говоря: ‘мы любили друг друга

горячо, это была наша сердечная тайна: пусть она и умрет с нами’.

П. И. БАРТЕНЕВ. Из записной книжки. Рус. Арх., 1912, III, 300.

Давно к нам просится поэт Пушкин в дом, я болезнию . отговаривался,

теперь он напал на Вигеля, чтобы непременно его к нам ввести. Я видал его

всегда очень maus-sade (угрюмый, скучный) у Вяземского, где он, как дома, а

вчера был очень любезен, ужинал и пробыл до 2 час. — Восхищался детьми и

пением Кати (дочь Булгакова), которая пела ему два его стихотворения,

положенные на музыку Геништою и Титовым. Он едет в армию Паскеви-ча узнать

ужасы войны, послужить волонтером, может быть, и воспеть это все. — Ах, не

ездите! — сказала ему Катя: — там убили Грибоедова. — ‘Будьте покойны,

сударыня: неужели в одном году убьют двух Александров Сергеевичев? Будет и

одного!’ Но Лелька (другая дочь Булгакова) ему сделала комплимент хоть куда.

‘Байрон поехал в Грецию и там умер, не ездите в Персию, довольно вам и

одного сходства с Байроном’. Какова Курноска! Пушкина поразило это

рассуждение. Ему очень понравилось, что дети, да и мы вообще все, говорили

более по-русски, т. е. как всегда. Наташа (жена Булгакова) все твердила ему,

чтобы избрал большой, исторический отечественный сюжет и написал бы

что-нибудь достойное его пера, но Пушкин уверял, что никогда не напишет

эпической поэмы.

А. Я. БУЛГАКОВ — К. Я. БУЛГАКОВУ, из Москвы, 21 марта 1829 г. Рус. Арх,

1901, III, 298.

В какой-то элегии находятся следующие два стиха, с. которыми поэт

обращается к своей возлюбленной:

Все неприятности по службе С тобой, мой друг, я забывал.

Пушкин, отыскавши эту элегию, говорил, что изо всей русской поэзии эти

два стиха самые чисто русские и самые глубоко и верно прочувствованные.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ. Поли. собр. соч., VIII, 82.

Не уступавший никому, Пушкин за малейшую против него неосторожность

готов был отплатить эпиграммой или вызовом на дуэль. В самой наружности его

было много особенного: он то отпускал кудри до плеч, то держал в беспорядке

свою курчавую голову, носил бакенбарды большие и всклокоченные, одевался

небрежно, ходил скоро, повертывал тросточкой или хлыстиком, насвистывая или

напевая песню. В свое время многие подражали ему, и эти люди назывались а 1а

Пушкин… Он был первым поэтом своего времени и первым шалуном.

Молодость Пушкина продолжалась во всю его жизнь, и в тридцать лет он

казался хоть менее мальчиком, чем был прежде, но все-таки мальчиком,

лицейским воспитанником. Между прочим, в нем оставалась студенческая

привычка, — не выставлять ни знаний, ни трудов своих. От этого многие в нем

обманывались и считали его талантом природы, не купленным ни размышлением,

ни ученостью, и не ожидали от него ничего великого. Но в тишине кабинета

своего он работал более, нежели думали другие… В обществах на него

смотрели, как на человека, который ни о чем не думал и ничего не замечал, в

самом деле, он постоянно терялся в мелочах товарищеской беседы и равно был

готов вести бездельный разговор с умным и глупцом, с людьми почтенными и

самыми пошлыми, но он все видел, глубоко понимал вещи, замечал каждую черту

характеров и видел насквозь людей. Чего другие достигали долгим учением и

упорным трудом, то он светлым своим умом схватывал на лету. Не показываясь

важным и глубокомысленным, слывя ленивым и праздным, он собирал опыты жизни

и в уме своем скопил неистощимые запасы человеческого сердца.

Ветреность была главным, основным свойством характера Пушкина. Он имел

от природы душу благородную, любящую и добрую. Ветреность препятствовала ему

сделаться человеком нравственным, и от той же ветрености пороки неглубоко

пускали корни в его сердце.

(М. М. ПОПОВ). А. С. Пушкин. Рус. Стар., 1874, Љ 8, стр. 684 — 685.

Господин поэт столь же опасен для государства, как неочиненное перо. Ни

он не затеет ничего в своей ветреной голове, ни его не возьмет никто в свои

затеи. Это верно! Предоставьте ему слоняться по свету, искать девиц,

поэтических вдохновений и игры. Можно сильно утверждать, что это путешествие

(на Кавказ) устроено игроками, у коих он в тисках. Ему верно обещают золотые

, горы на Кавказе, а когда увидят деньги или поэму, то выиграют — и конец.

Пушкин пробудет, как уверяют его здешние друзья, несколько времени в Москве,

и как он из тех людей, у которых семь пятниц на неделе, то, может быть, или

вовсе останется в Москве, или прикатит сюда (в Петербург) назад.

А. Н. МОРДВИНОВ (?) — гр. А. X. БЕНКЕНДОРФУ, 21 марта 1829 г. Соч.

Пушкина, ред. Ефремова, 1903, т. VII, стр. 317 (рус.-фр.).

Поездка Пушкина на Кавказ и в Малую Азию могла быть устроена,

действительно, игроками. Они, по связям в штабе Паскевича, могли выхлопотать

ему разрешение отправиться в действующую армию, угощать его живыми

стерлядями и замороженным шампанским, проиграв ему безрасчетно деньги на его

путевые издержки. Устройство поездки могло быть придумано игроками в простом

расчете, что они на Кавказе и Закавказьи встретят скучающих богатых людей,

которые с игроками не сели бы играть и которые охотно будут целыми днями

играть с Пушкиным, а с ним вместе и со встречными и поперечными его

спутниками. Рассказ без подробностей, без комментариев, есть тяжелое

согрешение против памяти Пушкина. В голом намеке слышится как будто

заподозрива-ние сообщничества Пушкина в игрецком плане. Пушкин до кончины

своей был ребенком в игре и в последние дни жизни проигрывал даже таким

людям, которых, кроме него, обыгрывали все.

Кн. ПАВ. П. ВЯЗЕМСКИЙ. Собр. соч., 515.

В полицейском списке московских картежных игроков за 1829 год в числе

93 номеров значится: ‘1. Граф Федор Толстой — тонкий игрок и планист. — 22.

Нащокин — отставной гвардии офицер. Игрок и буян. Всеизвестный по делам, об

нем производившимся. — 36. Пушкин — известный в Москве банкомет’.

П. А. ЕФРЕМОВ. Соч. Пушкина, изд. 1903, т. VII, стр. 677.

В числе коротко знакомых, не коренных москвичей, а заезжих, бывали у

нас Сергей Львович Пушкин и сын его Александр Сергеевич. Внешность первого

не допускала и мысли о присутствии в жилах его даже капли африканской,

‘ганнибаловской’ крови, которой так гордился знаменитый сын его, это был

человек небольшого роста, с проворными движениями, с носиком вроде клюва

попугая. Он постоянно петушился, считал себя, неизвестно почему,

аристократом, хвастал своим сыном (всегда в отсутствии последнего), которого

не любил. Когда, бывало, батюшка столкнется у нас с сынком, у них непременно

начнутся пререкания, споры, даже ссоры, если Сергей Львович вздумает сделать

сыну какое-нибудь замечание о необходимости поддержания родственных связей и

связей света. Ссоры эти заходили иногда так далеко, что отец мой находил

нужным останавливать ссорившихся и, пользуясь почтенными своими годами,

давал крепкую нотацию отцу и сыну, говоря первому, что он некстати чопорен,

а второму, что ‘порядочному человеку, хотя бы даже гению стихотворства,

следует всегда уважать своего отца’.

Я должен сознаться, что великий наш поэт оставил во мне, как ребенке,

самое неприятное впечатление, бывало, приедет к нам и тотчас отправится в

столовую, где я с братом занимался рисованием глаз и носов или складыванием

вырезных географических карт. Пушкин, первым делом, находил нужным испортить

нам наши рисунки, нарисовав очки на глазах, нами нарисованных, а под носами

черные пятна, говоря, что теперь у всех насморк, а потому без этих ‘капель’

(черных пятен) носы не будут натуральны. Если мы занимались складными

картами, Александр Сергеевич непременно переломает, бывало, кусочки и в

заключение ущипнет меня или брата довольно больно, что заставляло нас

кричать. За нас обыкновенно заступалась ‘девица из дворян’ Ольга Алексеевна

Борисова, заведывавшая в доме чайным хозяйством и необыкновенно хорошо

приготовлявшая ягодные наливки. Она говорила Пушкину, что так поступать с

детьми нельзя и что пожалуется на него ‘господам’.

Тут Пушкин принимался льстить Ольге Алексеевне, целовал у нее ручки,

превозносил искусство ее приготовлять наливки чуть не до небес, и дело

кончалось тем, что старуха смягчалась, прощала ‘шалопуту’, как она его

называла, и, обратив гнев на милость, угощала Пушкина смородиновкой, которую

он очень любил.

Ни один приезд к нам Александра Сергеевича не проходил без какой-нибудь

с его стороны злой шалости [Точная датировка рассказа представляет

трудности. Нам неизвестно время, когда бы взрослый Пушкин проживал в Москве

одновременно со своим отцом. Автор воспоминаний родился в 1820 г.,

описываемое могло происходить приблизительно между 1826 и 1832 гг.].

И. А. АРСЕНЬЕБ. Слово живое о неживых (Из моих воспоминаний). Истор.

Вестник, 1887, янв., 78.

В прошедшем году я встретился в театре с одним из первоклассных наших

поэтов и узнал из его разговоров, что он намерен отправиться в Грузию. — ‘О

боже мой, — сказал я горестно, — не говорите мне о поездке в Грузию. Этот

край может назваться врагом нашей литературы. Он лишил нас Грибоедова!’ —

‘Так что же? — ответил поэт. — Ведь Грибоедов сделал свое. Он уже написал

‘Горе от ума’.

В. У. (В. А. УШАКОВ). Моск. Телеграф, 1830, Љ 12, стр. 515.

Бенкендорф и его помощник фон-Фок ошибочно стали смотреть на Пушкина не

как на ветреного мальчика, а как на опасного вольнодумца, постоянно следили

за ним и приходили в тревожное положение от каждого его действия,

выходившего из общей колеи. Не восхищавшиеся ничем в литературе и не

считавшие поэзию делом важным, они передавали царскую волю Пушкину всегда

пополам со строгостью, хотя в самых вежливых выражениях. Они как бы

беспрестанно ожидали, что вольнодумец или предпримет какой-либо вредный

замысел, или сделается коноводом возмутителей. Между тем Пушкин беспрестанно

впадал в проступки, выслушивал замечания, -приносил извинения и опять

преступался. Он был в полном смысле дитя и, как дитя, никого не боялся. Зато

люди, которые должны бы быть прозорливыми, его боялись. Отсюда начался ряд,

с одной стороны, напоминаний, выговоров, а с другой — извинений, обещаний и

вечных проступков.

(М. М. ПОПОВ, чиновник III Отделения). Рус. Стар., 1874, т. 10, стр.

694.

С неделю тому назад завтракал я с Пушкиным, Мицкевичем и другими у Мих.

Петровича (Погодина). Первый держал себя ужасно гадко, отвратительно,

второй — прекрасно. Посудите, каковы были разговоры, что второй два раза

принужден был сказать: ‘гг., порядочные люди и наедине и сами с собою не

говорят о таких вещах!’

С. Т. АКСАКОВ — С. П. ШЕВЫРЕВУ, 26 марта 1829 г., из Москвы. Рус. Арх.,

1878, II, 50.

27 марта 1829 г. Завтрак у меня: представители русской общественности и

просвещения: Пушкин, Мицкевич, Хомяков, Щепкин, Венелин, Аксаков,

Верстовский, Веневитинов. — Разговор от (неразборчиво) до евангелия, без

всякой последовательности, как и обыкновенно. — Ничего не удержал, потому

что не было ничего для меня нового, а надо бы помнить все пушкинское.

Верстовскому и Аксакову не понравилось. — Нечего было сказать о разговоре

Пушкина и Мицкевича, кроме: предрассудок холоден, а вера горяча.

М П. ПОГОДИН. Дневник. Пушкин и его с-ки, XIX — XX, 94.

Пушкин написал и напечатал две преругательные эпиграммы на

Каченовского. Пушкин бесится на него за то, что помещает статьи Надеждина,

где колют его нравственность… Пушкин собирается писать историю Малороссии,

но я не думаю, чтобы он был способен к труду медленному и часто мелочному по

необходимости. — Он теперь увивается в Москве около Ушак.

У меня обедали: Пушкин, Мицкевич, Аксаков, Верстовский etc. Разговор

был занимателен от… до евангелия. Но много было сального, которое не

понравилось.

М. П. ПОГОДИН — С. П. ШЕВЫРЕВУ, 28 апр. 1829 г., из Москвы. Рус. Арх.,

1882, III, 81.

(А. О. Смирнова): — ‘Пушкин — любитель непристойного’. (Н. Д.

Киселев): — ‘К несчастью, я это знаю и никогда не мог себе объяснить эту

антитезу перехода от непристойного к возвышенному’.

А. О. СМИРНОВА. Автобиография, 224.

Пушкин увлекал, изумлял слушателей живостью, тонкостью и ясностью ума

своего, был одарен необыкновенною памятью, суждением верным, вкусом

утонченным и превосходным. Когда говорил он о политике внешней и

отечественной, можно было думать, что слушаешь человека, заматеревшего в

государственных делах и пропитанного ежедневным чтением парламентарных

прений. Я довольно близко и довольно долго знал русского поэта, находил я в

нем характер слишком впечатлительный, а иногда легкомысленный, но всегда

искренний, благородный и способный к сердечным излияниям. Погрешности его

казались плодами обстоятельств, среди которых он жил: все, что было в нем

хорошего, вытекало из сердца. В этой эпохе он прошел только часть того

поприща, на которое был призван, ему было тридцать лет. Те, которые знали

его в это время, замечали в нем значительную перемену. Вместо того, чтобы с

жадностью пожирать романы и заграничные журналы, которые некогда занимали

его исключительно, он ныне более любил вслушиваться в рассказы народных

былин и песней и углубляться в изучение отечественной истории. Казалось, он

окончательно покидал чуждые области и пускал корни в родную почву.

Одновременно разговор его, в котором часто прорывались задатки будущих

творений его, становился обдуманнее и степеннее. Он любил обращать

рассуждения на высокие вопросы религиозные и общественные, о су-шествовании

коих соотечественники его, казалось, и понятия не имели. Очевидно,

поддавался он внутреннему преобразованию.

АДАМ МИЦКЕВИЧ. Биографическое и литературное известие о Пушкине. Le

Globe, 25 мая 1837 г. Перевод кн. П. А. Вяземского. Кн. П. А. Вяземский.

Соч. т. VII, 315.

Когда П. В. Нащокин был еще холост, Пушкин, проездом через Москву,

остановившись у него, слушал, как какой-то господин, живший в мезонине

против квартиры Нащокина, целый день пиликал на скрипке одно и то же. Это

надоело поэту, и он послал лакея сказать незнакомому музыканту: ‘Нельзя ли

сыграть второе колено?’ Конечно, тот вломился в амбицию [У холостого

Нащокина Пушкин останавливался в Москве в марте — апреле 1829 г. и в декабре

1831 г. Навряд ли в декабре, при закрытых окнах, Пушкин мог слышать

музыканта из противоположной квартиры].

В. А. НАЩОКИНА. Воспоминания. Нов. Время, 1898, Љ 8122, илл. прилож.

Пушкин, после бурных годов своей молодости, был страстно влюблен в

московскую красавицу Гончарову, которая действительно могла служить идеалом

греческой правильной красоты.

А. Н. МУРАВЬЕВ. Знакомство с русскими поэтами. Киев, 1871, стр. 10.

Пушкин, влюбившись в Гончарову, просил Американца графа Толстого,

старинного знакомого Гончаровых, чтобы он съездил к ним и испросил

позволения привезти Пушкина. На первых порах Пушкин был очень застенчив, тем

более, что вся семья обращала на него большое внимание. Пушкину позволили

ездить. Он беспрестанно бывал. А. П. Малиновская (супруга известного

археолога) по его просьбе уговаривала в его пользу, но с Натальей Ивановной

(матерью) у них бывали частые размолвки, потому что Пушкину случалось

проговариваться о проявлениях благочестия и об императоре Александре

Павловиче, а у Натальи Ивановны была особая молельня со множеством образов,

и про покойного государя она выражалась не иначе, как с благоговением.

Пушкину напрямик не отказали, но отозвались, что надо подождать и

посмотреть, что дочь еще слишком молода и пр.

С. Н. ГОНЧАРОВ (брат буд. жены Пушкина) по записи БАРТЕНЕВА. Рус. Арх.,

1881, II, 497.

Когда я увидел ее в первый раз, красоту ее только что начинали замечать

в обществе. Я ее полюбил, голова у меня закружилась, я просил ее руки. Ответ

ваш, при всей его неопределенности, едва не свел меня с ума, в ту же ночь я

уехал в армию. Спросите, — зачем? Клянусь, сам не умею сказать, но тоска

непроизвольная гнала меня из Москвы: я бы не мог в ней вынести присутствия

вашего и ее.

ПУШКИН — HAT. ИВ. ГОНЧАРОВОЙ (матери будущей его жены) в перв. полов,

апреля 1830 г. (фр.).

На коленях, проливая слезы благодарности, — вот как должен бы я писать

вам теперь, когда граф Толстой привез мне ваш ответ: этот ответ — не отказ,

вы мне позволяете надеяться. Тем не менее, если я еще ропщу, если грусть и

горечь примешиваются к чувству счастья, — не обвиняйте меня в

неблагодарности. Простите нетерпение сердца больного и пьяного от счастья. Я

еду сейчас, я увожу в глубине души образ небесного существа, обязанного вам

своим существованием.

ПУШКИН — НАТ. ИВ. ГОНЧАРОВОЙ, 1 мая 1829 г. (ФР.).

Путешествие в Арзрум (Май — сентябрь 1829)

Не спрашивая разрешения властей, 5 марта 1829 года Пушкин берет из

Петербурга подорожную в Тифлис. В то время путешествие было одним из самых

популярных жанров литературы и жизни. Байрон, заманчивым примером, ввел

скитания, особенно по Востоку, в биографию поэтов, убегая от ‘надменной’

(Гончаровой), от шпионов и властей, Пушкин направлялся по традиционному

маршруту. Желание повидаться с братом, друзьями, надежда встретиться с

сосланными на Кавказ декабристами — все это влекло его в дорогу. Дар,

руководивший исподволь его поступками, также требовал живых впечатлений,

новые источники вдохновения нужны были его душе. К тому же здесь когда-то

протекли счастливейшие минуты его первой молодости, вместе с Раевскими, с

Марией Раевской. Кавказ и всегда играл особую роль в жизни русских поэтов.

Тут был другой мир. Разворачивавшаяся на фоне величественных гор-исполинов

жизнь была полна реальных опасностей, бивуачной простоты и той естественной

свободы, без которой творческий человек скоро перестает быть самим собой.

Возможно, был в этом путешествии и еще один мотив. Вскоре после отказа

Пушкину в разрешении ехать за границу Вяземский сообщал жене (7 мая 1828

года, за год до арзрумской поездки): ‘Пушкин едет на Кавказ и далее, если

удастся’.

Пушкин выезжает в Грузию только 1 мая, не зная, что уже 22 марта

Бенкендорф сообщил о его поездке санкт-петербургскому военному губернатору и

сделал распоряжение о слежке. По-видимому, удобством непосредственного

наблюдения за опальным поэтом объясняется то, что Паскевич разрешил ему

прибыть в действующий корпус, другой причиной была, без сомнения,

самолюбивая надежда новоиспеченного графа, что Пушкин воспоет его подвиги.

Подобные же надежды — и разочарование — правительственных кругов со всей

отчетливостью выразил в своей газете Булгарин (вскоре после возвращения

автора ‘Полтавы’): ‘Мы думали, что великие события на Востоке, удивившие мир

и стяжавшие России уважение просвещенных народов, возбудят гений наших

поэтов, — мы ошиблись. Лиры знаменитые остались безмолвными, и в пустыне

нашей поэзии появился опять Онегин, бледный, слабый… сердцу больно, когда

взглянешь на эту бесцветную картину’. Особенно больно было, конечно, сердцу

Паскевича, который даже в 1831 году, когда, казалось бы, он должен был быть

удовлетворен ‘Бородинской годовщиной’, жаловался в письме к Жуковскому:

‘Заря достопамятных событий Персидской и Турецкой войн осталась

невоспетого’. Однако Пушкин явно не хотел петь в унисон с официальными

трубами и барабанами.

Между тем во все время поездки поэт не переставал творчески работать.

Эта глава его биографии изложена им самим в ‘Путешествии в Арзрум’. Помимо

путевого дневника и лирики, он был занят в это время замыслом новой поэмы.

Его увлекает образ черкеса — христианина по образу чувств и поэта по своим

поступкам (‘Тазит’). Здесь должны были найти отражения путевые впечатления,

быт, обряды, нравы черкесов, пейзажи Кавказа. Поэма должна была завершать

линию, открытую ‘Кавказским пленником’. Судьба героя, согласно плану,

кончалась трагически — он погибает. Одновременно Пушкин задумывался и над

кавказской главой ‘Евгения Онегина’ как финалом романа. Судя по всему,

путешествие в Арзрум было для него временем подведения итогов. Это —

последняя глава пушкинской молодости [Подробнее о путешествии в Арзрум см.:

Ениколопов И. К. Пушкин в Грузии и под Эрзерумом. Тбилиси: Мерани, 1975,

Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. М.: Наука, 1968.].

Из Москвы поехал я на Калугу, Белев и Орел, и сделал таким образом

двести верст лишних, зато увидел Ермолова.

ПУШКИН. Путешествие в Арзрум, гл. I.

(Начало мая 1829 г.). Был у меня Пушкин. Я в первый раз видел его и,

как можешь себе вообразить, смотрел на него с живейшим любопытством. В

первый раз не знакомятся коротко, но какая власть высокого таланта! Я нашел

в себе чувство, кроме невольного уважения.

Генерал А. П. ЕРМОЛОВ — ДЕНИСУ ВАС. ДАВЫДОВУ. Старина и Новизна, XXII,

стр. 38.

Мне предстоял путь через Курск и Харьков, но я своротил на прямую

Тифлисскую дорогу. Несколько раз коляска моя вязла в грязи, достойной грязи

Одесской. Мне случалось в целые сутки проехать не более пятидесяти верст.

Наконец, увидел я Воронежские степи, свободно покатился по зеленой равнине и

благополучно прибыл в Новочеркасск, где нашел гр. Вл. Пушкина, тоже едущего

в Тифлис. Я сердечно ему обрадовался, и мы согласились путешествовать

вместе. Он едет в огромной бричке. Это род укрепленного местечка, мы ее

прозвали Отрадною. В северной ее части хранятся вина и съестные припасы, в

южной — книги, мундиры, шляпы, etc, etc. С западной и восточной стороны она

защищена ружьями, пистолетами, мушкетонами, саблями и проч. На каждой

станции выгружается часть северных запасов, и таким образом мы проводим

время как нельзя лучше.

Переход от Европы к Азии делается час от часу чувствительнее: леса

исчезают, холмы сглаживаются, трава густеет… Калмыки располагаются около

станционных хат. У кибиток их пасутся уродливые, косматые козы. На днях

посетил я калмыцкую кибитку (клетчатый плетень, обтянутый белым войлоком).

Все семейство собиралось завтракать, котел варился посредине, и дым выходил

в отверстие, сделанное в верху кибитки. Молодая калмычка, собою очень

недурная, шила, куря табак. Я сел подле нее. Как тебя зовут? — ***. —

Сколько тебе лет? — Десять и восемь. — Что ты шьешь? — Портка. — Кому? —

Себя (В черновике: — Поцелуй меня. — Немож-на, стыдно. — Голос ее был

чрезвычайно приятен). Она подала мне свою трубку и стала завтракать. В котле

варился чай с бараньим жиром и солью. Она предложила мне свой ковшик. Я не

хотел отказаться и хлебнул, стараясь не перевести духа. Не думаю, чтобы

другая народная кухня могла произвести что-нибудь гаже. Я попросил

чем-нибудь заесть. Мне дали кусочек сушеной кобылятины, я был и тому рад. (В

черновике: — После сего подвига я думал, что имею право на некоторое

вознаграждение, но моя гордая красавица ударила меня балалайкой по голове).

Калмыцкое кокетство испугало меня: я поскорее выбрался из кибитки и поехал

от степной цирцеи.

С Екатеринограда начинается военная Грузинская дорога, почтовый тракт

прекращается. Нанимают лошадей до Владикавказа. Дается конвой казачий и

пехотный и одна пушка. Почта отправляется два раза в неделю, и проезжие к

ней присоединяются: это называется оказией.

ПУШКИН. Путешествие в Арзрум, гл. I.

Известный стихотворец, отставной чиновник X класса Александр Пушкин

отправился в марте месяце из С.-Петербурга в Тифлис, а как по высочайшему

его имп. величества повелению состоит он под секретным надзором, то по

приказанию его сиятельства (графа И. Ф. Паске-вича) имея честь донести о том

вашему превосходительству, покорнейше прошу не оставить распоряжением вашим

о надлежащем надзоре за ним по прибытии его в Грузию.

Генерал-майор бар. Д. Е. ОСТЕН-САКЕН в донесении военному губернатору

Грузии генерал-адъютанту СТРЕКАЛОВУ от 12 мая 1829 г. за Љ 28. Акты,

собранные Кавказской Археографической комиссией, т. VII. Тифлис, 1878, стр.

954.

* В Екатериноградской станице встретил я Пушкина… Все начало

принимать воинственный вид, в ожидании скорого отправления. Пушкин из первых

оделся в черкесский костюм, вооружился шашкой, кинжалом, пистолетом,

подражая ему, многие из мирных людей накупили у казаков кавказских нарядов и

оружия. Наконец, наступило раннее утро, и под звуки барабана все

зашевелилось, и колонна выступила длинною вереницей, чтобы пехоту не

утомлять, двигались очень медленно, но все-таки без привалов дело не

обходилось. Палящее солнце днем, тихая езда, — все это очень нам надоедало.

Пушкин затевал скачки, другие, тоже подражая ему, далеко удалялись за цепь,

но всегда были возвращаемы обратно командовавшим транспортом офицером,

предупреждавшим об опасности быть захваченным или подстреленным хищниками.

Тогда Пушкин, подъезжая к офицеру, брал под козырек и произносил: ‘слушаем,

отец командир!’ Переходы в длинные летние дни верст 20 и более тоже

надоедали, в каждом укреплении располагались на ночлег. На ночлегах

начиналось чаепитие, ужины, веселые разговоры, песни, иногда продолжавшиеся

до рассвета. Пушкин очень любил расписывать двери и стены мелом и углем в

отводившихся для ночлега казенных домиках. Его рисунки и стихи очень

забавляли публику, но вместе с тем возбуждали неудовольствие и ворчание

старых инвалидов-сторожей, которые немедленно стирали все тряпкой, когда же

их останавливали, говоря: ‘братцы, не троньте, ведь это писал Пушкин’, то

раз один из старых ветеранов ответил: ‘Пушкин или Кукушкин — все равно, но

зачем же казенные стены пачкать, комендант за это с нашего брата строго

взыскивает’. А. С-ч, подойдя к старику-инвалиду, просил не сердиться,

потрепал его по плечу и дал на водку серебряную монету.

Н. Б. ПОТОКСКИИ. Рус. Стар., 1880, т. 28, стр. 577.

(Между Владикавказом и Тифлисом). Скоро притупляются впечатления. Едва

прошли сутки, и уже рев Терека и его безобразные водопады, уже утесы и

пропасти не привлекали моего внимания. Нетерпенье доехать до Тифлиса

исключительно овладело мною. Я столь же равнодушно ехал мимо Казбека, как

некогда плыл мимо Ча-тырдага. Правда то, что дождливая и туманная погода

мешала мне видеть его снеговую груду, по выражению поэта, подпирающую

небосклон.

ПУШКИН. Путешествие в Арзрум, гл. I.

* Около заката солнца прибыли в Коби. В ожидании чая и ужина наше

общество разбрелось по окрестностям поста, любоваться окружавшими его

скалами. В двух верстах находится довольно большой аул. Пушкину пришла мысль

осмотреть его, нас человек 20 отправились в путь. Ал. С-ч набросил на плечи

плащ и на голову надел красную турецкую фесе, захватив по дороге толстую,

суковатую палку, и, так, выступая впереди публики, открыл шествие. У самого

аула толпа мальчишек встретила нас и робко начала отступать, но тут

появилось множество горцев, взрослых мужчин и женщин с малютками на руках.

Началось осматриванием внутренностей саклей, которые охотно отворялись, но,

конечно, ничего не было в них привлекательного, разумеется, при этом

дарились мелкие серебряные деньги, принимаемые с видимым удовольствием,

наконец, мы обошли весь аул и, собравшись вместе, располагали вернуться на

пост к чаю. Густая толпа все-таки нас не оставляла. Осетины, обыватели аула,

расспрашивали нашего переводчика о красном человеке, тот отвечал им, что это

‘большой господин’. Ал. С-ч вышел вперед и приказал переводчику сказать им,

что ‘красный — не человек, а шайтан (черт), что его поймали еще маленьким в

горах русские, между ними он привык, вырос и теперь живет подобно им’. И

когда тот передал им все это, толпа начала понемногу отступать, видимо,

испуганная, в это время Ал. С-ч поднял руки вверх, состроил сатирическую

гримасу и бросился в толпу. Поднялся страшный шум, визг, писк детей, — горцы

бросились врассыпную, но, отбежав, начали бросать в нас камнями, а потом и

приближаться все ближе, так что камни засвистели над нашими головами. Эта

шутка Ал. С-ча могла кончиться дли нас очень печально, если бы постовой

начальник не поспешил к нам с казаками, к счастью, он увидал густую толпу

горцев, окружившую нас с шумом и гамом, и подумал о чем-то недобром.

Известно, насколько суевер-иый, дикий горец верит в существование злых духов

в Кавказских горах. Итак, мы отретировались благополучно.

Н. Б. ПОТОКСКИЙ. Воспоминания. Рус. Стар., 1880, т. 28, стр 579.

(В Грузии). В Пайсанауре остановился я для перемены лошадей… Я пошел

пешком, не дождавшись лошадей… Я дошел до Ананура, не чувствуя усталости.

Лошади мои не приходили. Мне сказали, что до города Ду-шета осталось не

более как десять верст, и я опять отправился пешком. Но я не знал, что

дорога шла в гору. Наступил вечер, я шел вперед, подымаясь все выше н выше.

Местами глинистая грязь, образуемая источниками, доходила мне до колена. Я

совершенно утомился. Темнота увеличивалась… Наконец, увидел я огни и около

полуночи очутился у домов, осененных деревьями. Первый встречный вызвался

провести меня к городничему и требовал за то с меня абаз. Появление мое у

городничего, старого офицера из грузин, произвело большое действие. Я

требовал, во-первых, комнаты, где бы мог раздеться, во-вторых, стакан вина,

в-третьих, абаза для моего провожатого. Городничий не знал, как меня

принять, и посматривал на меня с недоумением. Видя, что он не торопится

исполнить мои просьбы, я стал перед ним раздеваться, прося извинения de la

liJberte grande. К счастью, нашел я в кармане подорожную, доказывающую, что

я мирный путешественник, а не Ринальдо-Ри-нальдини. Благословенная хартия

возымела тотчас свое действие: комната была мне отведена, стакан вина

принесен и абаз выдан моему проводнику, с отеческим выговором за его

корыстолюбие, оскорбительное для грузинского гостеприимства. Я бросился на

диван, надеясь после моего подвига заснуть богатырским сном, — не тут-то

было! Блохи напали на меня и во всю ночь не дали мне покою. По утру явился

ко мне человек и объявил, что граф Пушкин [Граф В, А. Мусин-Пушкин, — Прим.

ред.] благополучно переправился на волах через снеговые горы и прибыл в

Душет. Нужно было мне торопиться! Граф Пушкин и Шернваль посетили меня и

предложили опять отправиться вместе в дорогу. Я оставил Душет с приятною

мыслью, что ночую в Тифлисе.

ПУШКИН. Путешествие в Арзрум, гл. I.

(Пушкин приехал в Тифлис 27 мая, пробыл в нем около двух недель, до 10

июня). Ежедневно производил он странности и шалости, ни на кого и ни на что

не обращая внимания. Всего больше любил он армянский базар, — торговую

улицу, узенькую, грязную и шумную… Отсюда шли о Пушкине самые поражающие

вещи: там видели его, как он шел обнявшись с татарином, в другом месте он

переносил, в открытую целую стопку чу-рехов.

На Эриванскую площадь выходил в шинели, накинутой прямо на ночное

белье, покупая груши, и тут же, в открытую и не стесняясь никем, поедал их,.

Перебегает с места на место, минуты не посидит на одном, смешит и смеется,

якшается на базарах с грязным рабочим мущтаидом и только что не прыгает в

чехарду с уличными мальчишками. Пушкин в то время пробыл в Тифлисе, в общей

сложности дней, всего лишь одну неделю, а заставил говорить о себе и

покачивать многодумно головами не один год потом [Для характеристики легенд,

творившихся о Пушкине, приводим еще отрывок из этих же воспоминаний. ‘Наша

грузинская аристократия приготовила в Тифлисе роскошный пир в честь нового

наместника, графа Паскевича. За почетным обедом, между прочим, для парада

прислуживали сыновья самых родовитых фамилий в качестве пажей. Так как и я

числился в таких же, то также присутствовал тут. Я был поражен и не могу

забыть испытанного изумления: резко бросилось мне в глаза на этом обеде лицо

одного молодого человека. Он показался мне с растрепанной головой,

непричесанным, долгоносым. Он был во фраке и белом жилете. Последний был

испачкан так, что мне казалось, что он нюхал табак (кн. Палавандов особенно

настаивал на этом предположении). Он за стол не садился, закусывал на ходу.

То подойдет к графу, то обратится к графине, скажет им что-нибудь на ухо, те

рассмеются, а графиня просто прыскала от смеха. Эти шутки составляли потом

предмет толков и разговоров во всех аристократических кружках: откуда взялся

он, в каком звании состоит и кто он такой, смелый, веселый, безбоязненный?

Все это казалось тем более поразительным и загадочным, что даже

генерал-адъютанты, состоявшие при кавказской армии, выбирали время и добрый

час, чтобы ходить к главнокомандующему с докладами, и опрашивали адъютантов,

в каком духе на этот раз находится Паскевич. А тут — помилуйте! — какой-то

господин безнаказанно заигрывает с этим зверем и даже смешит его. Когда

указали, что он русский поэт, начали смотреть на него, по нашему обычаю, с

большею снисходительностью. Готовы были отдать ему должное почтение, как

отмеченному божьим перстом, если бы только могли примириться с теми

странностями и шалостями, какие ежедневно производил он… Не вяжется

представление, не к таким видам привыкли. Наши поэты степеннее и важнее

самих ученых’ (там же). — Пушкин приехал в Тифлис 27 мая. Между тем, уже 19

мая Паскевич со штабом прибыл из Тифлиса на фронт, оставив в Тифлисе вновь

назначенного военным губернатором Грузии ген.-адъютанта Стрекалова (Кн.

Щербатов. Генерал-фельдмаршал кн. Паскевич. Том III: СПб., 1891, с. 177). И

за псе время пребывания Пушкина в Закавказье Паскевич оставался на фронте и

не приезжал в Тифлис.].

Кн. Е. О. ПАЛАВАНДОВ по записи С. В. МАКСИМО-ВА. С. Максимов. Год на

севере. 4-е изд. М., 1890, стр, 408 — 409

Однажды, это было в Тифлисе, за обедом у издателя Тифлисской газеты

Санковского, когда разговор коснулся до оды Пушкина ‘Наполеон’, я, по

младости и живости моего характера, необдуманно позволил себе заметить А. С.

Пушкину, что он весьма слабо изобразил великого полководца, назвавши его

баловнем побед, тогда как Наполеон по своим гениальным воинским способностям

побеждал не случайно, а по расчету. Пушкин, взглянувши на меня не совсем

благосклонно, принял мою выходку строптиво: быстро перервал разговор и

замолчал. Впоследствии времени, когда уже мы сошлись ближе, он один раз,

бывши в самом веселом расположении духа, напомнил мне об этом с извинением

передо мною, что он круто принял мое замечание, а я, в свою очередь, со всем

чистосердечием, сознался ему, что и я не имел права так резко произнести мой

приговор в присутствии его, не бывши знаком с ним коротко. Так это и

кончилось общим смехом.

В бытность Пушкина в Тифлисе, общество молодых людей, бывших на службе,

было весьма образованное и обратило особенное внимание Пушкина, который

встретил в среде их некоторых из своих лицейских товарищей. Всякий, кто

только имел возможность, давал ему частный праздник или обед, или вечер, или

завтрак, и, конечно, всякий жаждал беседы с ним. Наконец, все общество,

соединившись в одну мысль, положило сделать в честь его общий праздник,

устройство которого было возложено на меня. Из живописных окрестностей

Тифлиса не трудно было выбрать клочок земли для приветствия русского поэта.

Выбор мой пал на один из прекрасных загородных виноградных садов за рекою

Кур. В нем я устроил праздник нашему дорогому гостю в европейско-восточ-ном

вкусе. Тут собрано было: разная музыка, песельники, танцовщики, баядерки,

трубадуры всех азиатских народов, бывших тогда в Грузии. Весь сад был

освещен разноцветными фонарями и восковыми свечами на листьях дерев, а в

средине сада возвышалось вензелевое имя виновника праздника. Более 30

единодушных хозяев праздника заранее столпились у входа сада восторженно

встретить своего дорогого гостя.

Едва показался Пушкин, как все бросились приветствовать его громким ура

с выражением привета, как кто умел. Весь вечер пролетел незаметно в

разговорах о разных предметах, рассказах, смешных анекдотах и пр.

Одушевление всех было общее. Тут была и зурна, и та-маша, и лезгинка, и

заунылая персидская песня, и Ахало, и Алаверды (грузинские песни), и Якшиол,

и Байрон был на сцене, и все европейское, западное смешалось с

восточноазиатским разнообразием в устах образованной молодежи, и скромный

Пушкин наш приводил в восторг всех, забавлял, восхищал своими милыми

рассказами и каламбурами. — Действительно, Пушкин в этот вечер был в апотезе

душевного веселия, как никогда и никто его не видел в таком счастливом

расположении духа, он был не только говорлив, но даже красноречив, между тем

как обыкновенно он бывал более молчалив и мрачен. Как оригинально Пушкин

предавался этой смеси азиатских увеселений! Как часто он вскакивал с места,

после перехода томной персидской песни в плясовую лезгинку, как эте пестрое

разнообразие европейского с восточным ему нравилось и как он от души

предался ребячей веселости! Несколько раз повторялось, что общий серьезный

разговор останавливался при какой-нибудь азиатской фарсе, и Пушкин, прерывая

речь, бросался слушать или видеть какую-нибудь тамашу грузинскую или

имеретинского импровизатора с волынкой. Вечер начинал уже сменяться утром.

Небо начало уже румяниться, и все засуетилось приготовлением русского

радушного хлеба-соли нашему незабвенному гостю. Мигом закрасовался ужинный

стол, установленный серебряными вазами с цветами и фруктами и чашами, и все

собрались в теснейший кружок еще поближе к Пушкину, чтобы наслушаться

побольше его речей и наглядеться на него. Все опять заговорило,

завеселилось, запело. Когда торжественно провозглашен был тост Пушкина,

снова застонало новое ура при искрах шампанского. Крики ура, все оркестры,

музыка и пение, чокание бокалов и дружеские поцелуи смешались в воздухе.

Когда европейский оркестр во время заздравного тоста Пушкина заиграл марш из

La dame blanche, на русского Торквато надели венок из цветов и начали его

поднимать на плечах своих при беспрерывном ура, заглушавшем гром музыки.

Потом посадили его на возвышение, украшенное цветами и растениями, и всякий

из нас подходил к нему с заздравным бокалом и выражали ему, как кто умел,

свои чувства, свою радость видеть его среди себя. На все эти приветы Пушкин

молчал до времени, и одни теплые слезы высказывали то глубокое приятное

чувство, которым он тогда был проникнут. Наконец, когда умолкли несколько

голоса восторженных, Пушкин в своей стройной благоуханной речи излил перед

нами душу свою, благодаря всех нас за торжество, которым мы его почтили,

заключивши словами: ‘Я не помню дня, в который бы я был веселее нынешнего, я

вижу, как меня любят, понимают и ценят, — и как это делает меня счастливым!’

Когда он перестал говорить, — от избытка чувств бросился ко всем с самыми

горячими объятиями и задушевно благодарил за эти незабвенные для него

приветы. До самого утра пировали мы с Пушкиным.

К. И. САВОСТЬЯНОВ. Письмо к Вл. П. Горчакову. Пушкин и его совр-ки,

XXXVII, 146 — 148.

Генерал Стрекалов, известный гастроном, позвал однажды меня обедать, по

несчастию, у него разносили кушанья по чинам, а за столом сидели английские

офицеры в генеральских эполетах. Слуги так усердно меня обносили, что я

встал из-за стола голодный. Чорт побери тифлисского гастронома!

ПУШКИН. Путешествие в Арзрум, гл. II.

Я с нетерпением ожидал разрешения моей участи (разрешения приехать на

фронт). Наконец, получил я записку от Раевского (Ник. Ник-ча младшего,

старинного приятеля Пушкина, в то время командовавшего Нижегородским

драгунским полком). Он писал мне, чтобы я спешил к Карсу, потому что через

несколько дней войско должно было идти дальше. Я выехал на другой же день

(10 июня). (Действующие войска уже выступили из Кар-са и стояли за 25 верст

от него.) Я взъехал на отлогое возвышение и вдруг увидел наш лагерь,

расположенный на берегу Каре-чая, через несколько минут я был уже в палатке

Раевского. Я приехал вовремя. В тот же день (13 июня) войско получило

повеление идти вперед.

ПУШКИН. Путешествие в Арзрум, гл. II — III.

Я жил (в одной палатке) с братом Пушкина Львом, бок о бок с нашим

двадцатисемилетним генералом (Н. Н. Раевским), при котором мы оба были

адъютантами, но не в адъютантских, а дружеских отношениях. Я лежал в

пароксизме лихорадки, бившей меня по-азиатски, вдруг я слышу, что кто-то

подошел к палатке и спрашивает: дома ли? На этот вопрос Василий, слуга Льва

Пушкина, отвечает, открывая палатку: ‘Пожалуйте, Александр Сергеевич!’ При

этом имени я понял, что Пушкин, которого мы ждали, приехал. Когда он вошел,

я приподнялся на кровати и стал, со стуком зубов, выражать сожаление, что

лихорадка мешает мне принять его, как бы я желал, в отсутствие его брата.

Пушкин пустился, с своей стороны, в извинения и, по выходе, стал

выговаривать Василию, что он впустил его, ничего не сказавши о больном.

После пароксизма я отправился к Раевскому, где и познакомился с поэтом.

Как теперь вижу его, живого, простого в обращении, хохотуна, очень

подвижного, даже вертлявого, с великолепными, большими, чистыми и ясными

глазами, в которых, казалось, отражалось все прекрасное в природе, с белыми,

блестящими зубами, о которых он очень заботился, как Байрон. Он вовсе не был

смугл, ни черноволос, как уверяют некоторые, а был вполне белокож и с

вьющимися волосами каштанового цвета. В детстве он был совсем белокур, каким

и остался брат его Лев. В его облике было что-то родное африканскому типу,

но не было того, что оправдывало бы его стих о самом себе: ‘Потомок негров

безобразный’. Напротив того, черты лица у него были приятные, и общее

выражение очень симпатичное. Его портрет, работы Кипренского, похож

безукоризненно. В одежде и во всей его наружности была заметна светская

заботливость о себе.

М. В. ЮЗЕФОВИЧ. Воспоминания о Пушкине Рус Арх., 1880, III, стр. 434.

Лев Сергеевич Пушкин похож лицом на своего брата, тот же африканский

тип, те же толстые губы (большой нос), умные глаза, но он блондин, хотя

волоса его так же вьются, как черные кудри Александра Сергеевича [Слова

‘большой нос’, находящиеся в рукописи, Бартеневым выпущены. Слова эти в

рукописи неизвестною рукою зачеркнуты карандашом, и над ними написано:

‘плоский, широкий нос’, а на полях тою же рукою: ‘Что вы, Николай Иванович!

Откуда у Левушки взялся большой нос? У обоих братьев носы, напротив, были

очень небольшие’. Дальше на полях, против слов: ‘черные кудри Ал. С-ча’: ‘И

это не так: у Ал. С-ча волосы были довольно светлого каштанового цвета’.

(Рукопись, находящаяся в библиотеке Коммун. Академии, I, 417 — 418). Из

других пометок неизвестного можно заключить, что он лично знавал Ал. С.

Пушкина.].

Н. И. ЛОРЕР. Записки. Рус. Арх., 1874, I, стр. 384.

В пятом часу войско выступило. Я ехал с Нижегородским драгунским

полком, разговаривая с Раевским, с которым уже несколько лет не видался.

Настала ночь. Мы остановились в долине, где все войско имело привал. Здесь

имел я честь быть представлен графу Паскевичу. Я нашел графа дома, перед

бивачным огнем, окруженного своим штабом. Он был весел и принял меня

ласково. Здесь увидел я нашего Вальховского (обер-квартир-мейстер армии

Паскевича, лицейский товарищ Пушкина), запыленного с ног до головы,

обросшего бородой, изнуренного заботами. Он нашел, однако, время

побеседовать со мною, как старый товарищ. Здесь увидел я и Михаила Пущина,

раненного в прошлом году (разжалованный декабрист, брат Ивана Пущина,

лицейского товарища Пушкина). Многие из старых моих приятелей окружили меня.

Я воротился к Раевскому и ночевал в его палатке. На заре войско двинулось.

Мы благополучно прошли опасное ущелие и стали на высотах Саган-лу, в десяти

верстах от неприятельского лагеря. Только успели мы отдохнуть и отобедать,

как услышали ружейные выстрелы. Раевский послал осведомиться. Ему донесли,

что турки завязали перестрелку на передовых наших пикетах. Я поехал с

Семичевым посмотреть новую для меня картину.

ПУШКИН. Путешествие в Арзрум, гл. III.

Однажды, возвращаясь из разъезда, я сошел с лошади прямо в палатку

Николая Раевского, чтобы первого его порадовать скорою неминуемою встречею с

неприятелем, которой все в отряде с нетерпением ожидали. Не могу описать

моего удивления и радости, когда тут А. С. Пушкин бросился меня целовать, и

первый его вопрос был: ну, скажи, Пущин: где турки, и увижу ли я их, я

говорю о тех турках, которые бросаются с криком и оружием в руках. Дай,

пожалуйста, мне видеть то, за чем сюда с такими препятствиями приехал!’ —

‘Могу тебя порадовать: турки не замедлят представиться тебе на смотр,

полагаю даже, что они сегодня вызовут нас из нашего бездействия’. Живые

разговоры с Пушкиным, Раевским и Сакеном (начальником штаба, вошедшим в

палатку, когда узнал, что я возвратился) за стаканом чая приготовили нас

встретить турок г.рудыо. Пушкин радовался, как ребенок, тому ощущению,

которое его ожидает. Я просил его не отделяться от меня при встрече с

неприятелем, обещал ему быть там, где более опасности, между тем как не

желал бы его видеть ни раненым, ни убитым. Раевский не хотел его отпускать

от себя, а сам на этот раз, по своему высокому положению, хотел держать себя

как можно дальше от выстрела турецкого, особенно же от их сабли или

курдинской пики. Пушкину же мое предложение более улыбалось. В это время

вошел Семи-чев (майор Нижегородского драгунского поЛка, сосланный на Кавказ

из Ахтырского гусарского полка) и предложил Пушкину находиться при нем,

когда он выедет вперед с фланкерами полка.

Еще мы не кончили обеда у Раевского с Пушкиным, его братом Львом и

Семичевым, как пришли сказать, что неприятель показался у аванпостов. Все мы

бросились к лошадям, с утра оседланным… Не успел я выехать, как уже попал

в схватку казаков с наездниками турецкими, и тут же встречаю Семичева,

который спрашивает меня, не видал ли я Пушкина? Вместе с ним мы поскакали

его искать и нашли отделившегося от фланкирующих драгун, скачущего с саблею

наголо, против турок, на него летящих. Приближение наше, а за нами улан с

Юзефо-вичем, скакавшим нас выручать, заставило турок в этом пункте

удалиться, — и Пушкину не удалось попробовать своей сабли над турецкою

башкою, и он, хотя с неудовольствием, но нас более не покидал, тем более,

что нападение турок со всех сторон было отражено, и кавалерия наша,

преследовав их до самого укрепленного их лагеря, возвратилась на прежнюю

позицию до наступления ночи.

М. И. ПУЩИН. Встреча с Пушкиным за Кавказом.

Л. Майков, 387 — 389.

Перестрелка 14 июня 1829 г. замечательна потому, что в ней участвовал

славный поэт наш А. С. Пушкин… Когда войска, совершив трудный переход,

отдыхали в долине Инжа-Су, неприятель внезапно атаковал передовую цепь нашу.

Поэт, в первый раз услышав около себя столь близкие звуки войны, не мог не

уступить чувству

энтузиазма. В поэтическом порыве он тотчас выскочил из ставки, сел на

лошадь и мгновенно очутился на аванпостах. Опытный майор Семичев, посланный

генералом Раевским вслед за поэтом, едва настигнул его и вывел насильно из

передовой цепи казаков в ту минуту, когда Пушкин, одушевленный отвагою,

столь свойственною новобранцу-воину, схватив пику после одного из убитых

казаков, устремился против неприятельских всадников. Можно поверить, что

Донцы наши были чрезвычайно изумлены, увидев перед собою незнакомого героя в

круглой шляпе и в бурке. Это был первый и последний военный дебют любимца

Муз на Кавказе.

Н. И. УШАКОВ. История военных действий в- Азиатской Турции в 1828 и

1829 гг. Часть вторая. Варшава, 1843, стр. 303.

С Раевским Пушкин занимал палатку в лагере его полка, от него не

отставал и при битвах с неприятелем. Так было между прочим в большом

Саганлугском деле. Мы, пионеры, оставались в прикрытии штаба и занимали

высоту, с которой, не сходя с коня, Паскевич наблюдал за ходом сражения.

Когда главная масса турок была опрокинута и Раевский с кавалерией стал их

преследовать, мы завидели скачущего к нам во весь опор всадника: это был

Пушкин, в кургузом пиджаке и маленьком цилиндре на голове. Осадив лошадь в

двух-трех шагах от Паскевича, он снял свою шляпу, передал ему несколько слов

Раевского и, получив ответ, опять понесся к нему же, Раевскому. Во время

пребывания в отряде .Пушкин держал себя серьезно, избегал новых встреч и

сходился только с прежними своими знакомыми, при посторонних же всегда был

молчалив и казался задумчивым.

А. С. ГАНГЕБЛОВ. Воспоминания декабриста. М., 1888, стр. 188.

М. В. Юзефович рассказывал о Пушкине, с которым познакомился на Кавказе

и был с ним под Эрзерумом. Он говорил, что Пушкину очень хотелось побывать

под ядрами неприятельских пушек и, особенно, слышать их свист. Желание его

исполнилось, ядра, однако, не испугали его, несмотря на то, что одно из них

упало очень близко.

НИКИТЕНКО, И, 403,

Александр очень весел, судя по письму… По-видимому, он в восторге от

своего путешествия. В письме к Плетневу он дает подробную картину своего

образа жизни в походе. Он ездит на казацкой лошади, с нагайкой в руке.

С. Л. ПУШКИН (отец поэта) — О. С. ПАВЛИЩЕВОЙ, 22 авг. 1829 г. Пушкин.

Письма, Гос. изд., т. II, 344 (фр.).

Лагерная жизнь очень мне нравилась. Пушка подымала нас на заре. Сон в

палатке удивительно здоров. За обедом запивали мы азиатский шашлык

английским пивом и шампанским, застывшим в снегах Таврийских. ПУШКИН.

Путешествие в Арзрум, гл. III.

Пушкин писал письма Нащокину и с Кавказа во второе свое путешествие. В

одном из таких писем, сколько помнил Нащокин, Пушкин говорит, что

путешествовал с особым денщиком, и солдаты, видя его, может быть, одного из

русских в тех местах разъезжающим в статском платье, почитали его немецким

попом.

П. И. БАРТЕНЕВ. Девятнадцатый век, кн. первая, 402.

Пушкин носил и у нас щегольской черный сюртук, с блестящим цилиндром на

голове, а потому солдаты, не зная, кто он такой, и видя его постоянно при

Нижегородском драгунском полку, которым командовал Раевский, принимали его

за полкового священника и звали драгунским батюшкой. Он был чрезвычайно добр

и сердечен. Надо было видеть нежное участие, какое он оказывал Донцу

Сухорукову, умному, образованному и чрезвычайно скромному литературному

собрату, который имел несчастие возбудить против себя гонение тогдашнего

военного министра Чернышева, по подозрению в какой-то интриге по делу о

преобразовании войска донского. У него, между прочими преследованиями,

отняты были все выписки, относившиеся к истории Дона, собранные им в то

время, когда он рылся в архивах по поручению Карамзина. Пушкин, узнав об

этом, чуть не плакал и все думал, как бы по возвращении в Петербург

выхлопотать Сухорукову эти документы. — Во всех речах и поступках Пушкина не

было уже и следа прежнего разнузданного повесы. Он даже оказывался, к нашему

сожалению, слишком воздержным застольным собутыльником. Он отстал уже

окончательно от всех излишеств… Я помню, как однажды один болтун, думая,

конечно, ему угодить, напомнил ему об одной его библейской поэме и стал было

читать из нее отрывок, Пушкин вспыхнул, на лице его выразилась такая боль,

что тот понял и замолчал. После Пушкин, коснувшись этой глупой выходки,

говорил, как он дорого бы дал, чтоб взять назад некоторые стихотворения,

написанные им в первой легкомысленной молодости. И ежели в нем еще иногда

прорывались наружу неумеренные страсти, то мировоззрение его изменилось уже

вполне и бесповоротно. Он был уже глубоко верующим человеком и одумавшимся

гражданином, понявшим требования русской жизни и отрешившимся от утопических

иллюзий.

В своем тесном кругу бывали у нас с Пушкиным откровенные споры. Я был

ярый спорщик, он тоже. Раевский любил нас подзадоривать и стравливать.

Однажды Пушкин коснулся аристократического начала, как необходимого в

развитии всех народов, я же щеголял тогда демократизмом. Пушкин, наконец, с

жаром воскликнул: ‘Я не понимаю, как можно не гордиться своими историческими

предками! Я горжусь тем, что под выборного грамотой Михаила Федоровича есть

пять подписей Пушкиных’.

Тут Раевский очень смешным сарказмом обдал его, как ушатом воды, и спор

наш кончился. Уже после я узнал, по нескольким подобным случаям, об одной

замечательной черте в характере Пушкина: об его почти невероятной

чувствительности ко всякой насмешке, хотя бы самой невинной и даже пошлой.

Против насмешки он оказывался всегда почти безоружным и безответным. Ее

впечатление поражало его иногда так глубоко, что оно не сглаживалось в нем

во всю жизнь.

‘Бориса Годунова’ и отрывки последней части ‘Онегина’ Пушкин читал нам

сам. Он, по-моему, не был чтецом-мастером: его декламация впадала в

искусственность. Лев Сергеевич читал его стихи лучше, чем он. При чтении

‘Бориса Годунова’ случился забавный эпизод. Между присутствующими был

генерал М. (Муравьев?), известный прежде всего своим колоссальным

педантизмом. Во время сцены, когда самозванец, в увлечении, признается

Марине, что он не настоящий Дмитрий, М. не выдержал и остановил Пушкина:

‘Позвольте, Александр Сергеевич, как же такая неосторожность со стороны

самозванца? Ну, а если она его выдаст?’ Пушкин с заметною досадой:

‘Подождите, увидите, что не выдаст’.

После этой выходки Пушкин объявил решительно, что при М. он больше

ничего читать не станет, и когда, потом, он собрался читать нам ‘Онегина’,

то поставлены были маховые, чтоб дать знать, если будет к нам идти М. Он и

шел, но, по данному сигналу, все мы разбежались из палатки Раевского. М.

пришел, нашел палатку пустою и возвратился восвояси. Тогда мы собрались

опять, и чтение состоялось.

В бывших у нас литературных беседах я раз сделал Пушкину вопрос, всегда

меня занимавший, как он не поддался тогдашнему обаянию Жуковского и

Батюшкова и, даже в самых первых своих опытах, не сделался подражателем ни

того, ни другого? Пушкин мне ответил, что этим он обязан Денису Давыдову,

который дал ему почувствовать еще в лицее возможность быть оригинальным.

Пушкин имел хорошее общее образование. Кроме основательного знакомства с

иностранной литературой, он знал хорошо нашу историю и вообще для своего

серьезного образования воспользовался ссылкой. Так, между прочим, он

выучился по-английски. С ним было несколько книг, и в том числе Шекспир.

Однажды он, в нашей палатке, переводил брату и мне некоторые из него сцены.

Я когда-то учился английскому языку, но, не доучившись как следует, забыл

его впоследствии. Однако ж все-таки мне остались знакомы его звуки. В чтении

же Пушкина английское произношение было до того уродливо, что я заподозрил

его знание языка и решил подвергнуть его экспертизе. Для этого, на другой

день, я зазвал к себе его родственника Захара Чернышева, знавшего английский

язык, как свой родной, и, предупредив его, в чем было дело, позвал к себе и

Пушкина с Шекспиром. Он охотно принялся переводить нам его. Чернышев при

первых же словах, прочитанных Пушкиным по-английски, расхохотался: ‘Ты скажи

прежде, на каком языке читаешь?’ Расхохотался в свою очередь и Пушкин,

объяснив, что он выучился по-английски самоучкой, а потому читает английскую

грамоту, как латинскую. Но дело в том, что Чернышев нашел перевод его

правильным и понимание языка безукоризненным.

М. В. ЮЗЕФОВИЧ. Воспоминания о Пушкине. Рус. Арх., 1880, III, 435 —

445.

Мы стали подвигаться вперед, но с большою осторожностью. Через

несколько дней, в ночном своем разъезде, я наткнулся на все войско

сераскира, выступившее из Гассан-Кале нам навстречу. По сообщении известия

об этом Пушкину, в нем разыгралась африканская кровь, и он стал прыгать и

бить в ладоши, говоря, что на этот раз он непременно схватится с турком, но

схватиться опять ему не удалось, потому что он не мог из вежливости оставить

Паскевича, который не хотел его отпускать от себя не только во время

сражения, но на привалах, в лагере, и вообще всегда, на всех repos и в

свободное от занятий время за ним посылал и порядочно — по словам Пушкина —

ему надоел. Правду сказать, со всем желанием Пушкина убить или побить турка,

ему уже на то не было возможности, потому что неприятель уже более нас не

атаковал, а везде до самой сдачи без оглядки бежал, и все сражения, громкие

в реляциях, были только преследования неприятеля, который бросал на дороге

орудия, обозы, лагери и отсталых своих людей. Всегда, когда мы сходились с

Пушкиным у меня или Раевского, он бесился на турок, которые не хотят

принимать столь желанного им сражения.

М. И. ПУЩИН. Л. Майков, 389.

(26 июня 1829 г., под Эрзерумом). Вокруг всего города были выстроены

батареи, которые открыли по нас почти безвредный огонь. Тут я припоминаю

немного смешной случай. Когда батарейная рота стала на позицию и снялась с

передков, я со своею ротою следовал, чтобы занять подле нее место.

Главнокомандующий (Паске-вич) со штабом, верхом на сером трухменском коне,

стоял тут же, несколько офицеров были пешие, Пушкин стоял перед

главнокомандующим на чистом месте один. Вдруг первый выстрел из батареи 21-й

бригады. Пушкин вскрикивает: ‘славно!’ Главнокомандующий спрашивает: ‘Куда

попало?’ Пушкин, обернувшись к нему: ‘Прямо в город!’ — ‘Гадко, а не

славно’, — сказал Ив. Фед-вич (Паскевич).

Э. В. БРИММЕР. Служба артиллерийского офицера. Кавказский сборник, т.

XVI, 1895, стр. 83.

Мы получили от Пушкина письмо из Арзерума, в котором, пишет он, ему

очень весело. Дела делает он там довольно: ест, пьет и ездит с нагайкой на

казацкой лошади.

Бар. А. А. ДЕЛЬВИГ — кн. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ, 30 авг. 1829 г. Старина и

Новизна, 1902, кн. 7, стр. 38.

* От В. Д. Вальховского я узнал некоторые подробности о ссоре Паскевича

с Пушкиным. Мне передавали, что когда Александр Сергеевич прибыл в армию,

Паске-вич принял его очень радушно и даже велел поставить ему палатку возле

своей ставки. Разумеется, Пушкина более влекла к себе задушевная беседа с

Вальховским и Раевским. У них-то он проводил все свободное время и редко

посещал свою палатку. До того он рыскал по лагерю, что иногда посланные от

главнокомандующего звать Пушкина к обеду не находили его. При всякой же

перестрелке с неприятелем, во время движения войск вперед, Пушкина видели

всегда впереди скачущих казаков или драгун прямо под выстрелы. Паскевич

неоднократно предупреждал Пушкина, что ему опасно зарываться так далеко, и

советовал находиться во время дела неотлучно при себе, точь-в-точь как будто

адъютанту. Это всегда возмущало пылкость характера и нетерпение Пушкина —

стоять сложа руки и бездействовать. Он, как будто нарочно, дразнил

главнокомандующего и, не слушая его советов, при первой возможности,

скрывался от него и являлся где-нибудь впереди в самой свалке сражения.

После всего этого вышла открытая ссора между Паскевичем и Пушкиным. Наконец,

главнокомандующий, видя, что Пушкин явно удаляется от него, призвал к себе в

палатку (во время доклада бумаг Вальховского) и резко объявил:

— Господин Пушкин! Мне вас жаль, жизнь ваша дорога для России, вам

здесь делать нечего, а потому я советую немедленно уехать из армии обратно,

и я уже велел приготовить для вас благонадежный конвой.

Вальховский передал мне, что Пушкин порывисто поклонился Паскевичу и

выбежал из палатки, немедленно собрался в путь, попрощавшись с знакомыми, и

друзьями, и в тот же день уехал. Вальховский передавал мне под секретом еще

то, что одною из главных причин неудовольствия главнокомандующего было

нередкое свидание Пушкина с некоторыми из декабристов, находившимися в армии

рядовыми. Говорили потом, что некоторые личности шпионили за поведением

Пушкина и передавали свои наблюдения Паскевичу, разумеется, с прибавлениями,

желая тем выслужиться 7.

Н. Б. ПОТОКСКИИ. Рус. Стар., 1880, т. 28, стр. 583.

Возвращаясь во дворец, узнал я, что в Арзруме открылась чума. Мне

тотчас представились ужасы карантина, и я в тот же день решился оставить

армию. Мысль о присутствии чумы очень неприятна с непривычки. Желая

изгладить это впечатление, я пошел гулять по базару. Остановясь перед лавкою

оружейного мастера, я стал рассматривать какой-то кинжал, как вдруг ударили

меня по плечу. Я оглянулся: за мной стоял ужасный нищий. Он был бледен, как

смерть, из красных загноенных глаз его текли слезы. Мысль о чуме опять

мелькнула в моем воображении. Я оттолкнул нищего с чувством отвращения

неизъяснимого и воротился домой очень недовольный своею прогулкою.

Любопытство, однако же, превозмогло: на другой день я отправился с

лекарем в лагерь, где находились зачумленные. Я не сошел с лошади и взял

предосторожность встать по ветру. Из палатки вывели нам больного, он был

чрезвычайно бледен и шатался, как пьяный. Другой больной лежал без памяти.

Осмотрев чумного и обещав несчастному скорое выздоровление, я обратил

внимание на двух турков, которые выводили его под руки, раздевали, щупали,

как будто чума была не что иное, как насморк. Признаюсь, я устыдился моей

европейской робости в присутствии такого равнодушия и поскорее возвратился в

город.

19 июля пришел я проститься с графом Паскевичем. Он предлагал мне быть

свидетелем дальнейших предприятий, но я спешил в Россию… Граф подарил мне

на память турецкую саблю. В тот же день я оставил Арзрум.

ПУШКИН. Путешествие в Арзрум, гл. 7.

(М. И. Пущин из Тифлиса в Пятигорск поехал с Дороховым, поставив ему

условием ни с кем не драться по дороге. В Душете Дорохов избил по щекам

своего и пу-щинского денщиков, после чего Пушкин уехал один). Во

Владикавказе неожиданно прибегает ко мне Пушкин, объявляя, что он меня

догонял, чтобы вместе ехать на воды. Он приехал вместе с Дороховым (который

боялся ко мне идти), просил меня простить его и ручался за него, что он не

будет более нарушать условие, а между тем в нем так много цинической грации,

что сообщество его очень будет для нас приятно. Я согласился на просьбу

Пушкина, он привел ко мне Дорохова с повинною, вытянутою фигурою, до того

комическою, что мы с Пушкиным расхохотались, и я сделал с обоими новый

договор — во все время нашего следования в товариществе до вод в карты между

собой не играть. Оба на это согласились. Пушкин приказал притащить ко мне

свои и Дорохова вещи и, между прочим, ящик отличного рейнвейна, который ему

Раевский дал на дорогу. Мы тут же распили несколько бутылок. — Ехали мы

втроем в коляске, иногда Пушкин садился на казачью лошадь и ускакивал от

отряда, отыскивая приключений или встречи с горцами, встретив которых

намеревался, ускакивая от них, навести их на наш конвой и орудие, но ни

приключений, ни горцев он во всю дорогу не нашел. Тяжело было обоим во время

привалов и ночлегов, один не смел бить своего денщика, а другой не смел

заикнуться о картах, пытаясь, однако, у меня несколько раз о сложении

тягостного для него уговора. Один рейнвейн услаждал общую нашу скуку.

Приехали в Пятигорск. Я пошел осматривать источники. По возвращении

домой я застал Пушкина с Дороховым и еще Павловского полка офицером

Астафьевым, играющих в банк. На замечание мое, что они не исполняют условия,

Пушкин отвечал, что условие ими свято выполнено, потому что оно дано было на

время переезда к водам. Он был прав, и мне оставалось только присоединиться

к их игре. Астафьев порядочно всех нас на первый же раз облупил. Пушкин в

этот вечер выиграл несколько червонцев, Дорохов проиграл, кажется, более,

чем желал проиграть, Астафьев и Пушкин кончили игру в веселом расположении

духа, а Дорохов отошел угрюмый от стола. Когда Астафьев ушел, я спросил

Пушкина, как случилось, что, не будучи никогда знаком с Астафьевым, я нашел

его у себя с ним играющего. ‘Очень просто, — отвечал Пушкин, — мы, как ты

ушел, послали за картами и начали играть с Дороховым, Астафьев, проходя

мимо, зашел познакомиться, мы ему предложили поставить карточку, и

оказалось, что он — добрый малый и любит в карты играть’. — ‘Как бы я желал,

Пушкин, чтобы ты скорее приехал в Кисловодск и дал мне обещание с Астафьевым

в карты не играть’. — ‘Нет, брат, дудки! Обещания не даю, Астафьева не боюсь

и в Кисловодск приеду скорей, чем ты думаешь’. Но на поверку вышло не так:

более недели Пушкин и

Дорохов не являлись в Кисловодск, наконец, приехали вместе, оба

продувшиеся до копейки. Пушкин проиграл тысячу червонцев, взятых им на

дорогу у Раевского. Приехал ко мне с твердым намерением вести жизнь

правильную и много заниматься, приказал моему денщику приводить ему по утрам

одну из лошадей моих и ездил кататься верхом. Мне странна показалась эта

новая прихоть, но скоро узнал я, что в Солдатской слободке около Кисловодска

поселился Астафьев, и Пушкин каждое утро к нему заезжал. Однажды,

возвратившись с прогулки, он высыпал при мне несколько червонцев на стол.

‘Откуда, Пушкин, такое богатство?’ — ‘Должен тебе признаться, что я всякое

утро заезжаю к Астафьеву и довольствуюсь каждый раз выигрышем у пего

нескольких червонцев. Я его мелким огнем бью, и вот сколько уже вытащил у

него моих денег’. Всего было им наиграно червонцев двадцать. Я ему

предсказывал, что весь свой выигрыш он разом оставит в один прекрасный день.

Узнал я это тогда, когда он попросил у меня 50 червонцев, ехавши на игру…

Несмотря на намерение свое много заниматься, Пушкин, живя со мною, мало чем

занимался. Вообще мы вели жизнь разгульную, часто обедали у Шереметева,

Петра Васильевича, жившего с нами в доме Реброва. Шереметев кормил нас

отлично и к обеду своему собирал всегда довольно большое общество.

Разумеется, после обеда ‘в ненастные дни занимались они делом: и приписывали

и отписывали мелом’. Тут явилась замечательная личность, которая очень была

привлекательна для Пушкина, сарапульский городничий Дуров (брат

‘девицы-кавалериста’ Дуровой). Цинизм Дурова восхищал и удивлял Пушкина,

забота его была постоянная — заставлять Дурова что-нибудь рассказывать из

своих приключений, которые заставляли Пушкина хохотать от души, с утра он

отыскивал Дурова и поздно вечером расставался с ним.

М. И. ПУЩИН. Встреча с Пушкиным на Кавказе. Л. Майков, 391 — 393. — ОН

ЖЕ. Записки. Рус. Арх., 1908, III, 546 — 548. (Тексты ‘Встречи’ и ‘Записок’

зна-чительно разнятся друг от друга: нами выбрано из обоих наиболее

характерное.)

Лицейский твой товарищ Пушкин, который с пикою в руках следил турок

перед Арзерумом, по взятии оного возвратился оттуда и приехал ко мне на

воды, — мы вместе пьем по нескольку стаканов кислой воды и по две ванны

принимаем в день.

М. И. ПУЩИН — И. И. ПУЩИНУ, 25 авг. 1829 г., из Кисловодска. Щукинский

Сборник, вып. III, стр. 324.

Здание старой казенной гостиницы в Кисловодске выстроено в самом парке

в 20-х годах из корабельных сосен, срубленных под Эльбрусом. Пушкин приехал

в Кисловодск вместе с Дороховым и М. Пущиным, жил в этой, тогда только что

отстроенной гостинице, а потом в доме доктора Реброва, в компании с П. В.

Шереметевым… Дом, описанный Лермонтовым в рассказе ‘Княжна Мэри’, цел до

сих пор, это тот самый дом, бывший д-ра Реброва, в котором жил Пушкин, о

чем, конечно, хорошо знал Лермонтов, а потому, может быть, и увековечил

описание этого дома. Дом — деревянный, старой постройки и архитектуры, с

мезонином и деревянными же толстыми колоннами. Из этого-то мезонина, в

рассказе Лермонтова, и спускался по привязанной наверху шали Печорин.

И. Н. ЗАХАРЬИН. Кавказские минеральные воды. Истор. Вестн., 1903, Љ 9,

стр. 1019.

Приближалось время отъезда, Пушкин условился ехать с Дуровым до Москвы,

но ни у того, ни у другого не было денег на дорогу. Я снабдил ими Пушкина на

путевые издержки, Дуров приютился к нему. Из Новочеркасска Пушкин мне писал,

что Дуров оказался chevaiier d’industrie [мошенник (фр.). — Прим. ред.],

выиграл у него пять тысяч рублей, которые Пушкин достал у наказного атамана

Иловайского, и, заплативши Дурову, в Новочеркасске с ним разъехался и

поскакал один в Москву.

М. И. ПУЩИН. Л. Майков, 394.

Я познакомился с Дуровым на Кавказе в 1829 г., возвращаясь из Арзрума.

Он лечился от какой-то удивительной болезни, вроде каталепсии, и играл с

утра до ночи в карты. Наконец, он проигрался, и я довез его до Москвы в моей

коляске.

ПУШКИН. Заметка о Дурове (‘Дуров — брат той Дуровой,..’).

Перед женитьбой (Сентябрь 1829 — февраль 1831)

Два важнейших события отмечают рубеж 30-х годов в творчестве Пушкина:

полный переход, давно обдуманный, к тому, что позднее стали называть

реализмом и что тогда еще не имело имени (Пушкин называл это ‘истинным

романтизмом’), и решительное изменение жанровой системы — поэт обращается к

прозе, к народным песням, к сказкам, записанным еще в Михайловском. Отсюда

начинается новый этап в развитии русской литературы. Мысль и слово Пушкина

владели умами не одного поколения русских писателей, творчество

Достоевского, Толстого, Некрасова, Тургенева, Гончарова, Бунина и других

вырастало из семян, посеянных Пушкиным именно в эти годы. В 30-м году в

Болдине написаны ‘Повести Белкина’, с их сжатой и легкой, как рисунок пером,

манерой, ‘Маленькие трагедий’, исполненные исключительного сценического и

философского напряжения и необычной мощи выражения. Поразительная

виртуозность ‘Домика в Коломне’ сочетается с разнообразием тем, настроений и

форм лирики. В Болдине завершен в основном ‘Евгений Онегин’. Русская

культура приобрела сокровище, которому не знала и по сей день не знает

равных. Талант Пушкина достиг высшей зрелости [О произведениях и событиях

болдинской осени см. подробнее в работах: Болдинская осень. М.: Мол.

гвардия, 1974, Благой Д. Д. Творческий путь Пушкина (1826 — 1830). М.: Сов.

писатель, 1967.].

В 1830 году под редакцией Дельвига в Петербурге начинает выходить

‘Литературная газета’ — орган писателей пушкинского круга. Разражается одна

из самых яростных войн в истории русской журналистики, обвинения приобрели

скоро очень конкретный, личный характер. Поэта обвиняли в раболепии и

заискивании перед сильными мира сего (Н. Полевой), чудовищной

безнравственности, соединенной с противоестественными наклонностями к

либерализму (Ф. Булгарин), в исключительно пародийном значении его

творчества, вершиной которого следует считать ‘Графа Нулина’ (Н. Надеждин).

Еще больше доставалось его друзьям, менее знаменитым и любимым публикой,

особенно Дельвигу как редактору. При этом печатные доносы Булгарин,

сотрудничавший в III отделении, подкреплял рукописными. Литературная битва

кончилась резким вмешательством правительства, газета была временно закрыта,

Дельвиг отстранен от ее руководства. Суровые объяснения с Бенкендорфом,

оскорбительные и пугающие, привели к тому, что Дельвиг заболел, и вскоре

случайная простуда унесла его из жизни.

Пушкин прекрасно понимал, что значит все это и куда клонится. Не

случайно произведения болдинской осени исполнены грозных предчувствий,

мотивов смерти и трагедии. Дело было, конечно, не в одних внешних

обстоятельствах. Усталой неудовлетворенностью и даже чувством горького

разочарования в жизни звучат лирические создания этого периода ‘Брожу ли я

вдоль улиц шумных…’, ‘Безумных лет угасшее веселье…’ и др. Воздух

времени, изменившийся после воцарения Николая I, становился все более

душным. Чуть позднее Пушкин писал по поводу кончины Дельвига: ‘И мнится,

очередь за мной…’

А счастье было так близко… Решение жениться было вызвано не одним

только чувством к Наталье Николаевне Гончаровой. Были и другие увлечения,

вместе с тем Пушкин искал семейного счастья, тепла домашнего очага, он устал

от вечной жизни ‘на больших дорогах’, беспорядочного холостого

существования, кроме того, его творчество, тот новый путь, на который он

выводил отечественную литературу, требовали внутренней свободы и отказа от

внешней вольности поэтического поведения. Все это он надеялся найти в союзе

с первой красавицей московской ‘ярмарки невест’ Наташей Гончаровой, добиться

этого брака ему стоило большого труда. В сущности, Пушкин искал спасения.

Будущее виделось ему грозным. И грозы скоро загремели.

Секретно. Честь имею сим донести, что известный поэт, отставной

чиновник 10 класса, Александр Пушкин прибыл в Москву и остановился Тверской

части, 1-го квартала, в доме Обера, гостинице ‘Англия’, за коим секретный

надзор учрежден.

Полицмейстер МИЛЛЕР в рапорте обер-полицмейстеру г. Москвы, 20 сент.

1829 г. Красный Архив, т. XXXVII, стр. 239.

По записи П. В. Анненкова со слов Н. Н. Ланской (Гончаровой-Пушкиной),

Пушкин, приехав в Москву по возвращении с Кавказа, ‘только проехал по

Никитской, где был дом Гончаровых, и тотчас же отправился в Малинники к

Вульфовым’.

Б. Л. МОДЗАЛЕВСКИЙ. Пушкин. Письма, т. II, Гос. изд. стр. 345.

С. Н. Гончаров помнит хорошо приезд Пушкина с Кавказа. Было утро, мать

еще спала, а дети сидели в столовой за чаем. Вдруг стук на крыльце, и вслед

за тем в самую столовую влетает из прихожей калоша. Это Пушкин, торопливо

раздевавшийся. Войдя, он тотчас спрашивает про Наталью Николаевну. За нею

пошли, но она не смела выйти, не спросившись матери, которую разбудили.

Будущая теща приняла Пушкина в постели.

С. Н. ГОНЧАРОВ по записи БАРТЕНЕВА. Рус. Арх., 1881, II, 498.

Однажды мы сидели в кабинете Василия Львовича (Пушкина): он, М, А.

Салтыков, Шаликов и я, отворилась дверь, и вошел А. С. Пушкин. Поэт обнял

дядю, подал руку Салтыкову и Шаликову, Вас. Л-вич назвал ему меня, мы

раскланялись… А. С. рассказывал о своей поездке в Арзрум. Между тем, кн.

Шаликов присел к столу и писал. ‘Недавно был день вашего рождения, Ал.

С-ч, — сказал он поэту. — Я подумал, что никто не воспел такого знаменитого

дня, и написал вот что’. Он подал бумагу Пушкину, тот прочитал, пожал руку и

положил записку в карман, не делая нас участниками в высказанных ему

похвалах [В ‘Дамском журнале’ кн. Шаликова (1829, Љ 41, с. 27) помещено

стихотворение без подписи:

К А. С. ПУШКИНУ В день рождения.

Когда рождался ты, — хор в Олимпийском мире Средь небожителей

пророчески воспел: Младенца славный ждет удел — Пленять сердца игрой на

лире. (Цензурная помета — 30 сент. 1829 г.)].

А. А. КОНОНОВ. Из записок. Библиографии. Записки, 1859, Љ 10, стр. 307.

0 ‘Полтаве’ Пушкина я первый (1829) писал, как о поэме народной и

исторической. Незабвенно мне, как благодарил меня потом за мою статью

Пушкин, возвра-тясь из своего закавказского странствия, где набирался он

впечатлений войны под руководством своего друга Н. Раевского. Тогда же,

узнав от Пушкина, что он написал ‘Полтаву’ не читавши еще Конисского, я

познакомил его с нашим малороссийским историком и подарил ему случившийся у

меня список ‘Истории Руссов’, об которой он написал потом прекрасные

страницы.

М. А. МАКСИМОВИЧ. Собр. соч., т. III. Киев, 1880, стр. 491.

Сохранился альбом младшей из девиц Ушаковых, Елизаветы Николаевны.

Первоначально это был чистенький альбом, который разные неизвестные в

литературе лица украшали своими русскими и французскими стихами, но потом

тетрадка была предоставлена в распоряжение Пушкина, и он испестрил ее своими

рисунками. Видно, что все это набрасывалось в течение долгих бесцеремонных

бесед в домашнем кругу. Рисунки Пушкина изображают то мужские лица, то

женские головки, то мужские и женские фигуры большею частью в восточных

костюмах, — без сомнения, воспоминания из его кавказской поездки 1829 года.

На одной картинке изображен человек верхом на лошади, в бурке и круглой

шляпе, с пикой на перевес в руке — это Пушкин во время одной из схваток с

турками (14 июня 1829 года).

К числу кавказских воспоминаний относится и вид восточного города, с

плоскими крышами домов и минаретами, набросав этот вид, Пушкин подписал над

ним: ‘Арзрум, взятый помощью божией и молитвами Екатерины Николаевны 27 июня

1829 г. от Р. X.’, а другая, по-видимому, женская рука вставила в эту

подпись, после слов ‘взятый’, еще следующее: мною А. П.

Альбом Елизаветы Николаевны хранит многие следы шалостей Пушкина. К

числу их относятся те рисунки, в которых можно видеть намеки на расположение

обладательницы альбома к С. Д. Киселеву. Своими набросками Пушкин как бы

предсказывает их супружество. Он несколько раз рисует профиль Елизаветы

Николаевны, и притом всегда изображает барышню уже в чепчике, в костюме

молодой дамы. Один из рисунков представляет ее с кошкой на руках, и под ним

стоит подпись: ‘А1. Pouch, pinxit [Ал. Пушкин рисовал (лат.). — Прим. ред.].

5 октября 1829′. Дважды рисует он и самого С. Д. Киселева, в очках и

придавая ему вид пожилого толстяка. Еще одна картинка изображает Елизавету

Николаевну, опять в чепчике, окруженную котятами и устремляющую свои

вооруженные очками глаза на жирного кота, тоже в очках, который сидит перед

нею с поднятою лапкою. Под этой картинкой подпись: ‘Елизавета Миколавна в

день ангела Д. Жуана’. Понятно, кто в данном случае разумелся под этим

именем. Дело в том, что обладательница прекрасных черных глаз Елизавета

Николаевна была очень близорука и, когда пела, должна была надевать очки,

чтобы видеть ноты, положенные на высоком пюпитре. В таком виде и нарисовал

ее Пушкин, а перед нею — поместившегося на том же пюпитре кота, который

дирижирует лапкой. Она поет одну из трех арий, исполнением которых особенно

восхищался С. Д. Киселев. Рисунок, сейчас описанный, Пушкин называл:

‘Будущее семейное счастие Лизаветы

Миколавны’. Случалось, что, желая сконфузить ее намеком на того, кто ей

нравился, Пушкин неожиданно принимался мяукать или звать кошку: ‘кис, кис,

кис’, как бы произнося начальные звуки фамилии Сергея Дмитриевича. Иногда

Пушкин называл Елизавету Николаевну ‘кисанькой’ и, согласно с таким

названием, нарисовал на одном листке альбома кошку, которой придан профиль

его обладательницы, у ее ног лежат трупы двух крыс, а вдали победоносно

шествует очень маленького роста Дон-Жуан, на которого ‘кисанька’ ласково

поглядывает. По преданию, сохранившемуся в семье Киселевых, кошки были

вообще любимым произведением пушкинского карандаша, он рисовал их всегда и

везде, — в альбоме знакомой барышни, на случайно подвернувшемся клочке

бумаги, на зеленом сукне ломберного стола, рисовал их всегда одним и тем же

приемом, в одном и том же виде, то есть свернутыми калачиком, — и этими

рисунками, в которых заключался известный намек, немало досаждал Елизавете

Николаевне. Зато ‘Пушкинская кошка’ и получила в ее семействе особенное,

заветное значение.

Но если Пушкин не стеснялся там в шутках и шалостях, то в свою очередь

молодые хозяйки нередко обращали на него свое остроумие. В особенности

корили его за непостоянство его сердца, и Пушкин откровенно винился в обилии

своих сердечных увлечений, в альбоме Елизаветы Николаевны он собственноручно

написал имена женщин, которыми в течение своей жизни, с ранней юности, он

увлекался. Одной молодой особе женского пола посвящены в том же альбоме три

наброска. На одном она изображена en face с протянутою рукой, на другом —

спиной, с обращенною влево головой и тоже с протянутою правою рукой, к этой

женской руке тянутся с края листка две мужские (самой мужской фигуры не

нарисовано за недостатком места), в левой руке письмо, а правая украшена

очень длинными ногтями. Известно, что у Пушкина была привычка носить длинные

ногти. На обеих картинках у барышни нарисованы большие ноги, и на втором

рисунке написаны произносимые ею слова: ‘Как вы жестоки! Мне в эдаких

башмаках нельзя ходить: они мне слишком узки, жмут ноги, мозоли будут’.

Кроме этих надписей, на обоих рисунках есть еще по приписке, сделанной

неизвестным почерком: на первом — ‘Kars, Kars’, и на втором — ‘Каре, Каре,

брат!

Брат, Каре!’ Та же особа представлена еще на одной картинке, о чем

можно заключить по надписи на ней, сделанной женским почерком: ‘О горе мне!

Каре! Каре! Прощай, бел свет! Умру!’ Здесь изображена обращенная спиною

женская фигура в пестром платье, с шляпой на голове и с веером в руке, на

котором написано: ‘Sta-bat Mater dolorosa’ [Стояла Мать Скорбящая (лат.) —

начало знаменитого католического песнопения, посвященного Богородице. —

Прим. ред.]. Дополнением к этим трем рисункам является еще четвертый,

изображающий очень отчетливо нарисованное, быть может, Пушкиным лицо пожилой

женщины сурового вида, в чепце, с подписью (неизвестного почерка): ‘Маменька

Карса’.

Предание, сохраненное Н. С. Киселевым, дает ключ к объяснению этих

рисунков: Пушкин называл Карсом Наталью Николаевну Гончарову, которая уже

нравилась ему в то время, но казалась столь же неприступною, как знаменитая

турецкая крепость. ‘Маменька Карса’, как известно, долго держала влюбленного

поэта на искусе, и, по свидетельству Н. С. Киселева, Пушкин намекал на это

испытание, когда в альбоме Ушаковой рисовал себя облаченным в монашескую

рясу и клобук.

По словам Н. С. Киселева, Пушкин носил на левой руке, между плечом и

локтем, золотой браслет с зеленою яшмой с турецкою надписью. Браслет этот

был подарен им Е. Н. Ушаковой.

Л. Н. МАЙКОВ. Пушкин, 365 — 377.

Всякое даяние благо, всяк дар совершен свыше есть. Катерине Николаевне

Ушаковой. От А. П. 21 сентября 1829 г. Москва. Nee femina пес puer (ни

женщина, ни мальчик).

ПУШКИН. Надпись на обложке ‘Стихотворений Ал. Пушкина’. I ч, СПб.,

1829. Материалы Об-ва Изучения Тверского Края. Вып. 3. Апрель 1925 г.,

Тверь, стр. 17.

Сколько мучений ждало меня при моем возвращении! Ваше молчание, ваш

холодный вид, прием mademoiselle N. (Нат. Ник-ны), такой равнодушный, такой

невнимательный… У меня не хватило смелости объясниться, я уехал в

Петербург со смертью в душе. Я чувствовал, что я играл роль довольно

смешную, я был робок в первый раз в моей жизни, а в людях моих лет может

нравиться молодой особе в возрасте вашей дочери не робость.

ПУШКИН — Н. И. ГОНЧАРОВОЙ, перв. пол. апр. 1830 г. (фр.).

Государь император, узнав, по публичным известиям, что вы, милостивый

государь, странствовали за Кавказом и посещали Арзерум, высочайше повелеть

мне изволил спросить вас, по чьему позволению предприняли вы сие

путешествие. Я же с своей стороны покорнейше прошу вас уведомить меня, по

каким причинам не изволили вы сдержать данного мне слова и отправились в

закавказские страны, не предуведомив меня о намерении вашем сделать сие

путешествие.

А. X. БЕНКЕНДОРФ — ПУШКИНУ, 14 окт. 1829 г., из Петербурга. Переписка

Пушкина, II, 96.

Секретно. Квартировавший Тверской части в гостинице ‘Англии’ чиновник

10 класса Александр Сергеев Пушкин, за коим был учрежден секретный

полицейский надзор, 12-го числа сего октября выехал в С.-Петербург, о чем

имею честь вашему превосходительству сим донести и присовокупить, что в

поведении его ничего предосудительного не замечено.

Полицмейстер МИЛЛЕР в рапорте московскому обер-полицмейстеру, 15

октября 1829 г. Краен. Арх., т. 37, стр. 239.

Проезжая из Арзрума в Петербург, я своротил вправо и прибыл в Старицкий

уезд для сбора некоторых недоимок. Как жаль, любезный Ловлас Николаевич, что

мы здесь не встретились! То-то побесили бы баронов и простых дворян… В

Бернове я не застал уже толсто…ую Минерву. Зато Netty, нежная, томная,

истерическая, потолстевшая Netty, здесь. Вот уже третий день, как я в нее

влюблен. Поповна (ваша Клариса) в Твери…. Ив. Ив. на строгой диэте

(………. своих одалисок раз в неделю).

Недавно узнали мы, что Netty, отходя ко сну, имеет привычку крестить

все предметы, окружающие ее постелю… Постараюсь достать (как памятник

непорочной моей любви) сосуд, ею освященный. Сим позвольте заключить

трогательное мое послание.

ПУШКИН — АЛЕКСЕЮ НИК. ВУЛЬФУ, 16 окт. 1829 года, из Малинников.

В одном из сестриных писем… приписка от Пушкина, в то время бывшего у

них в Старице проездом из Москвы в Петербург. Как прошлого года в это же

время писал он ко мне в Петерб. о тамошних красавицах, так и теперь, величая

меня именем Ловласа, сообщает он известия очень смешные об них,

доказывающие, что он не переменяется с летами и возвратился из Арзрума точно

таким, каким туда поехал, — весьма циническим волоки-дою… Во втором письме

сестра пишет только о Пушкине, его волокидствах за Netty.

АЛ. Н. ВУЛЬФ. Дневник. Пушкин и его с-ки, XXI — XXII, стр. 115 — 116.

Александр Сергеевич сообщает мне известия о тверских красавицах.

Кажется, самое время не имеет власти над ним, он не переменяется: везде и

всегда один и тот же. Возвращение наших барышень, вероятно, отвлекло его от

Netty, которой он говорит нежности, или относя их к другой, или от нечего

делать. В следующих твоих письмах я верно узнаю, как продолжится и чем

окончится любопытный его заезд из Арзерума в Павловское. По происхождению

его, азиатские вкусы не должны быть чужды, не привез ли он какого-нибудь

молодого Чубук-чи-Пашу (податель трубки)? — Это было бы нужно для оправдания

его слов. По письму Анны Петровны (Керн) он уже в Петербурге, она одного

мнения с тобой в том, что цинизм его увеличивается.

АЛ. Н. ВУЛЬФ — сестре своей АННЕ Н. ВУЛЬФ. Пушкин и его с-ки, I, 86.

Я чувствую, насколько положение мое было ложно и поведение —

легкомысленно. Мысль, что это можно приписать другим мотивам, была бы для

меня невыносима. Я предпочитаю подвергнуться самой строгой немилости, чем

показаться неблагодарным в глазах того, кому я обязан всем, Для кого я готов

пожертвовать своим существованием, и это не фраза 7-

ПУШКИН — БЕНКЕНДОРФУ, 10 ноября 1829 г., из Петербурга (фр.).

По возвращении Пушкина в Петербург, государь спросил его, как он смел

приехать в армию. Пушкин отвечал, что главнокомандующий позволил ему.

Государь возразил: ‘Надобно было проситься у меня. Разве не знаете, что

армия моя?’ Слышал я все это тогда же от самого Пушкина.

Н. В. ПУТЯТА. Из записной, книжки. Рус. Арх., 1899, II, 351.

На днях приехал я в Петербург… Адрес мой: у Де-мута. Что ты? Что

наши? В Петербурге тоска, тоска… Кланяйся неотъемлемым нашим Ушаковым.

Скоро ли, боже мой, приеду из Петербурга в Hotel d’Angleterre мимо Карса? по

крайней мере мочи нет — хочется [М. А. Цявловский (‘Рассказы о Пушкине’,

примеч., с. 74), перечисляя московские квартиры Пушкина, пишет: ‘Где жил

Пушкин в Москве в сентябре — октябре 1829 г., по возвращении с Кавказа,

сказать невозможно, по неимению данных’. Цитируемое письмо Пушкина, мне

кажется, указывает ясно, что Пушкин жил тогда в гостинице ‘Ан1лия’ (на

Тверской).].

ПУШКИН — С. Д. КИСЕЛЕВУ, 15 ноября 1829 г.

Тяжело мне быть перед тобою виноватым, тяжело и извиняться… Ты едешь

на днях, а я все еще в долгу. Должники мои мне не платят, и дай бог, чтоб

они вовсе не были банкроты, а я (между нами) проиграл уже около 20 тыс. Во

всяком случае ты первый получишь свои деньги.

ПУШКИН — И. А. ЯКОВЛЕВУ (московскому богачу), из Петербурга, во второй

пол. ноября 1829 г.

(На ‘четверге’ у Греча). Вдруг неожиданно и неприметно вошел в комнату

небольшого роста господин, с длинными, курчавыми, растрепанными темно-русыми

волосами, с бледно-темноватым лицом, окаймленным огромными бакенбардами,

падавшими вниз. Господин этот был в коричневом сюртуке и держал мягкую,

измятую шляпу в левой руке. В лице его было что-то необыкновенное, будто

напоминавшее наружность мулата: нос несколько приплющенный, губы очень

красные и широкие, а обнаруженные веселой улыбкою зубы — белизны

необыкновенной. То был А. С. Пушкин, которого ожидал Греч (стр. 23).

Пушкин, по роду своего воспитания, часто и охотно употреблял

французский язык в разговоре даже с соотечественниками (25).

В. Б. (В. П. БУРНАШЕВ). Из воспоминаний петербургского старожила. Заря,

1871, Љ 4.

В числе посетителей гречевских четвергов появлялся изредка и Пушкин. Он

вел себя очень сдержанно, редко принимал участие в разговорах, больше молчал

и рано уходил, не простившись.

П. И. ЮРКЕВИЧ. Воспоминания старожила. Ист. Вест., 1882, Љ 10, стр.

159.

Вскоре после моего выпуска из царскосельского лицея (в 1829 году) я

встретил Пушкина на Невском проспекте, который, увидав на мне лицейский

мундир, подошел и спросил: ‘Вы верно только что выпущены из лицея?’ —

‘Только что выпущен с прикомандированием к гвардейскому полку, — ответил

я. — А позвольте спросить вас, где вы теперь служите?’ — ‘Я числюсь по

России’, — был ответ Пушкина.

СТАРЫЙ ЛИЦЕИСТ. Новое время, 1880, Љ 1521.

В последние годы Пушкин выучился английскому языку, — кто поверит

тому? — в четыре месяца! Он хотел читать Байрона и Шекспира в подлиннике, и

через четыре месяца читал их по-английски, как на своем родном языке 7.

(Н. А. ПОЛЕВОЙ?). Московский Телеграф, 1829, ч. 28, Љ 11, стр. 390.

Авр. С. Норов рассказал мне следующий анекдот о Пушкине. Норов

встретился с ним за год или за полтора до его женитьбы. Пушкин очень любезно

с ним поздоровался и обнял его. При этом был приятель Пушкина (В. И.)

Туманский. Он сказал поэту: ‘Знаешь ли, Александр Сергеевич, кого ты

обнимаешь? Ведь это твой противник. В бытность свою в Одессе, он при мне

сжег твою рукописную поэму’. Дело в том, что Туманский дал Норову прочесть в

рукописи известную непристойную поэму Пушкина. В комнате тогда топился

камин, и Норов, по прочтении пьесы, тут же бросил ее в огонь. ‘Нет, — сказал

Пушкин, — я этого не знал, а узнав теперь, вижу, что Авраам Сергеич не

противник мне, а Друг, а вот ты, восхищавшийся такою гадостью, настоящий мой

враг’.

А. НИКИТЕНКО, II, 240.

Я помню, как Пушкин глубоко горевал и сердился при всяком, даже

нечаянном напоминании об этой прелестной пакости (‘Гаврилиаде’).

С. А. СОБОЛЕВСКИЙ — М. Н. ЛОНГИНОВУ, в 1885 г. П-н и его сов-ки, XXXI —

XXXII, 39.

Я встретил прошлым вечером у барона Реханзена (Розена?) русского

Байрона — Пушкина, знаменитого и вместе с тем единственного поэта в этой

стране… Я не заметил ничего особенного в его личности и в его манерах,

внешность его неряшлива, этот недостаток является иногда у талантливых

людей, и он откровенно сознается в своем пристрастии к игре, единственное

примечательное выражение, которое вырвалось у него во время вечера, было

такое: ‘я бы предпочел умереть, чем не играть’.

ТОМАС РЭЙКС. 24 дек. 1829 г. Т. Rakes. A Visit to St. Petersburg in the

winter of 1829 — 1830. London, 1838 [Рэйкс Томас. Посещение Петербурга в

зиму 1829 — 1830 гг. Лондон, 1838 г. (англ.). — Прим. ред.]. Пушкин и его

с-ки, XXXI — XXXII, 105 — 106 (англ.).

Пушкин был неутомимый ходок и иногда делал прогулки пешком из

Петербурга в Царское Село. Он выходил из города рано по утру, выпивал стакан

вина на Средней Рогатке и к обеду являлся в Царское Село. После прогулки в

его садах, он тем же путем возвращался назад. Может быть, в одно из таких

путешествий задуманы были Воспоминания в Царском Селе, помеченные в тетради

его: ‘Декабря 1829 года, СПБ’.

П. В. АННЕНКОВ. Материалы, 225.

Так как я еще не женат и не связан службой, я желал бы сделать

путешествие либо во Францию, либо в Италию. Однако, если мне это не будет

дозволено, я просил бы разрешения посетить Китай с отправляющейся туда

миссией.

ПУШКИН — А. X. БЕНКЕНДОРФУ, 7 янв. 1830 г. (фр.).

К первым числам февраля мы будем в Петербурге. Муж спешит туда: он

кроме ‘Северных Цветов’ начал с 1 января издавать ‘Литературную Газету’,

которая выходит каждые пять дней, без себя он препоручил хлопоты А. Пушкину,

но все-таки лучше скорее самому ехать смотреть за своим делом.

Бар-сса С. М. ДЕЛЬВИГ — А. Н. КАРЕЛИНОЙ, 13 янв. 1830 г., из Москвы. Б.

Модзалевский. Пушкин, 240.

Пушкин был у нас вчера… Жуковский читал ему детский журнал, и Пушкин

смеялся на каждом слове. Он удивлялся, ахал и прыгал.

И. В. КИРЕЕВСКИЙ — А. П. ЕЛАГИНОЙ, 15 янв. 1830 г. Рус. Арх., 1906,

III, 586.

Пушкин дал мне в альманах ‘Царское Село’ антологическое стихотворение

свое ‘Загадка. При посылке бронзового сфинкса’.

Кто на снегах возрастил Феокритовы нежные розы?

В веке железном, скажи, кто золотой угадал?

Кто, славянин молодой, грек духом, а родом германец?

Вот загадка моя: хитрый Эдип, разреши!

Оказалось — просодическая неправильность, у Пушкина было так:

Кто, славянин молодой, духом грек, родом германец?

Я заметил это Дельвигу, указал, как легко исправить погрешности

перестановкою двух слов и прибавлением союза а, и попросил Дельвига сделать

эту поправку или принять ее на себя. Он не согласился. — ‘Или покажите

самому Пушкину, или напечатайте так, как есть! Что за беда? Пушкину

простительно ошибаться в древних размерах: он ими не пишет’. С этим

последним доводом я уже не согласился, однако не посмел и указать Пушкину: я

боялся, что он отнимет у меня стихотворение под предлогом, что он сам

придумает поправку. До последней корректуры я несколько раз заводил с ним

речь об этой пьесе: не сказал ли ему Дельвиг о погрешности? Нет! В последней

корректуре я не утерпел, понадеялся, что Пушкин и не заметит такой

безделицы, — и сделал гекзаметр правильным. Тиснул, послал ему свой альманах

и, несколько дней спустя, сам прихожу. А он, впрочем довольно веселый,

встречает меня замечанием, что я изменил один из его стихов. Я прикинулся

незнающим. Он, действительно, указал на поправку. Я возражал, улыбаясь, что

дивная память его в этом случае ему не изменила: так не было у вас и быть не

могло! — Почему? — Потому что гекзаметр был бы и неполный, и неправильный: у

третьей стопы недоставало бы половины, а слово ‘грек’ ни в каком случае не

может быть коротким слогом! — Он призадумался: ‘Потому-то вы и поправили

стих. Благодарю вас!’ Тут мне уже нельзя было не признаться в переделке, но

я горько жаловался на Дельвига, который не хотел снять на себя такой

неважной для него ответственности перед своим лицейским товарищем. Пушкин не

только не рассердился, но и налюбоваться не мог, что перестановка двух его

слов составила, в третьей стопе, чистый спондей, который так редок в

гекзаметрах на новейших языках. Эта поправка осталась у него в памяти. Долго

после того, во время холеры, когда он, уже женатый, жил в Царском Селе, я с

ним нечаянно сошелся у П. А. Плетнева, который готовил к печати новый том

его стихотворений. Пушкин перебирал их в рукописи, читал иные вслух, в том

числе и ‘Загадку’, и, указывая на меня, сказал при всех: ‘Этот стих барон

мне поправил!’

Бар. Е. Ф. РОЗЕН. Ссылка на мертвых. Сын Отечества, 1847, кн. 6, Рус.

словесность, стр. 16 — 18.

В ответ на ваше письмо 7 января, спешу известить вас, что Е. В.

Государь Император не удостоил снизойти на вашу просьбу посетить заграничные

страны, полагая, что это слишком расстроит ваши денежные дела и в то же

время отвлечет вас от ваших занятий. Ваше желание сопровождать нашу миссию в

Китай так же не может быть удовлетворено, так как все служащие уже

назначены.

А. X. БЕНКЕНДОРФ — ПУШКИНУ, 17 янв. 1830 г. Переписка П-на, II, 100

(фр.).

Здесь у нас, мочи нет, скучно, игры нет, а я все-таки проигрываюсь…

Покамест умираю со скуки.

ПУШКИН — М. О. СУДИЕНКЕ из П-рга 22 янв. 1830.

Кстати об этом бале (у французского посланника). Вы могли бы сказать

Пушкину, что неприлично ему одному быть во фраке, когда мы все были в

мундирах, и что он мог бы завести себе по крайней мере дворянский мундир,

впоследствии, в подобном случае пусть так и сделает.

Имп. НИКОЛАЙ I в пометке на письме к нему Бенкендорфа, Старина и

Новизна, VI, 7, Ср. письмо Бенкендорфа Пушкину от 28 янв. 1830 г. Переписка

Пушкина, II, 113.

Правда ли, что моя Гончарова выходит за архивного Мещерского? Что

делает Ушакова, моя же? Я собираюсь в Москву.

ПУШКИН — кн. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ, в конце янв — в начале февр. 1830.

Я вижу мало людей, но те, кого я вижу, очень мне приятны. Сомов и

Пушкин — наши завсегдатаи, они приходят ежедневно, так как это — главнейшие

сотрудники моего мужа.

Бар-сса С. М. ДЕЛЬВИГ — А. Н. КАРЕЛИНОЙ, в феврале 1830 г. Б.

Модзалевсшй. Пушкин, стр. 242 (Фр.).

В 1830 году прибытие части высочайшего двора в Москву оживило столицу и

сделало ее средоточием веселий и празднеств. Наталья Николаевна Гончарова

принадлежала к тому созвездию красоты, которое в это время обращало внимание

и удивление общества. Она участвовала во всех удовольствиях, которыми

встретила древняя столица августейших своих посетителей, и между прочим в

великолепных живых картинах, данных московским генерал-губернатором кн. Дм.

Вл. Голицыным [Празднество у Голицына было на святках, в конце 5829 года. 30

дек. А. Я. Булгаков писал об этих живых картинах брату К. Я-чу: ‘Все в

восхищении от картин. Их заставили повторить несколько раз. Картина,

изображавшая Дидону, была великолепна. Лазарева была бесподобна, но ее

бесконечно длинные ниспадавшие волосы придавали ей скорее вид прекрасной

Магдалины. Но кто была очаровательна, это — маленькая Алябьева, она —

красавица, маленькая Гончарова в роли сестры Дидоны была восхитительна’.

(Рус. Арх., 1901, III, 382, фр.).]. Молва об ее красоте и успехах достигла

Петербурга, где в то время жил Пушкин. По обыкновению своему, он

стремительно уехал в Москву, не объяснив никому своих намерений, и

возобновил прежние свои искания.

П. В. АННЕНКОВ. Материалы, 270.

Зная, что Пушкин давно влюблен в Гончарову, и увидав ее на балу у кн.

Д. В. Голицына, Вяземский поручил И. Д. Лужину, который должен был танцовать

с Гончаровой, заговорить с нею и ее матерью мимоходом о Пушкине с тем, чтобы

по их отзыву доведаться, как они о нем думают. Мать и дочь отозвались

благосклонно и велели кланяться Пушкину. Лужин поехал в Петербург, часто

бывал у Карамзиных и передал Пушкину этот поклон.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — по записи БАРТЕНЕВА. Рус.Арх., 1888, II, 307.

Секретно. Чиновник 10 класса Александр Сергеев Пушкин 13-го числа сего

месяца прибыл из С.-Петербурга и остановился в доме г. Черткова в гостинице

Коппа, за коим учрежден секретный полицейский надзор.

Полицмейстер МИЛЛЕР в рапорте моек, обер-полицмейстеру, 15 марта 1830

г. Краен. Арх., т. 37, стр. 240.

13 марта 1830 года г. Пушкин возвратился из Петербурга в Москву и

остановился Тверской части в доме Черткова, в гостинице Коппа (нынешнем доме

Обиди-на, в Глинищенском пер., между Тверской и Б. Дмитровкою. — Прим.

Бартенева).

А. С. ШУЛЬГИН (московский обер-полицмейстер) в донесении моек, военному

генерал-губернатору. Рис. Арх., 1876, II, 236.

Третьего дня приехал я в Москву и прямо из кибитки попал в концерт, где

находилась вся Москва. Первые лица, попавшиеся мне навстречу, были N.

Гончарова и княгиня Вера (жена Вяземского)… Киселев женится на Л.

(Елизавете) Ушаковой, и Катерина (Ушакова) говорит, что они щастливы до

гадости.

ПУШКИН — кн. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ, 14 марта 1830 г., из Москвы.

К крайнему моему удивлению услышал я, что внезапно рассудили уехать в

Москву, не предваря меня, согласно с сделанным между нами условием, о сей

вашей поездке. Поступок сей принуждает меня вас просить о уведомлении меня,

какие причины могли вас заставить изменить данному мне слову? Мне весьма

приятно будет, если причины, вас побудившие к сему поступку, будут довольно

уважительными, чтобы извинить оный, но я вменяю себе в обязанность вас

предуведомить, что все неприятности, коим вы можете подвергнуться, должны

вами быть приписаны собственному вашему поведению.

Гр. А. X. БЕНКЕНДОРФ — ПУШКИНУ, 17 марта 1830 г., из Петербурга. Переп.

Пушкина, II, 121.

Великий князь Михаил Павлович приехал провести вечер с нами, и при виде

вашего портрета он сказал мне: ‘Знаете ли, что я никогда не видал Пушкина

близко, у меня были против него большие предубеждения, но по всему, что до

меня доходит, я весьма желаю его узнать, и особенно желаю иметь с ним

продолжительный разговор’. Он кончил тем, что попросил у меня ‘Полтаву’.

Е. М. ХИТРОВО — ПУШКИНУ, 18 марта 1830 г. Пушкин. Переп., акад. изд.,

II, 123 (фр.).

Письмо мое доставит тебе Гончаров, брат Красавицы, теперь ты угадаешь,

что тревожит меня в Москве… Распутица, лень и Гончарова не выпускают меня

из Москвы… наше житье-бытье сносно.

ПУШКИН — кн. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ, во второй половине марта 1830 г., из

Москвы.

Из университета к Пушкину. ‘Я думал, что вы сердитесь на меня’, обещал

исходатайствовать все, что хочу. — Вот разве при путешествии. — Рассказывал

о скверности Булгарина. Полевого хочет в грязь втоптать и пр. Давал статью о

Видоке и догадался, что мне не хочется помещать ее (о доносах, о фискальстве

Булгарина), и взял. — Советовал писать роман.

М. П. ПОГОДИН. Дневник, 18 марта 1830 г. П-н и его совр-ки, XXIII —

XXIV, стр. 103.

К Пушкину. ‘Московский Вестник и Литературная Газета одно и то же’.

Толковали о нашей литературе. — Пушкин сердится ужасно, что на него напали

все.

М. П. ПОГОДИН. Дневник, 21 марта 1830 г. П-н и его совр-ки, XXIII —

XXIV, стр. 103.

В 1826 году получил я от государя-императора позволение жить в Москве,

а на следующий год от вашего высокопревосходительства дозволение приехать в

Петербург. С тех пор я каждую зиму проводил в Москве, осень в деревне,

никогда не испрашивая предварительного дозволения и не получая никакого

замечания. Это отчасти было причиною невольного моего проступка: поездки в

Арзрум, за которую имел я несчастие заслужить неудовольствие начальства. В

Москву я намеревался приехать еще в начале зимы и, встретив вас однажды на

гулянии, на вопрос вашего высокопревосходительства, что намерен делать, имел

я щастие о том вас уведомить. Вы даже изволили мне заметить: ‘вы всегда на

больших дорогах’. Надеюсь, что поведение мое не подало правительству повода

быть мною недовольным.

ПУШКИН-А. X. БЕНКЕНДОРФУ, 21 марта 1830 г., из Москвы.

Пьеска Пушкина, так как вообще все, что пишет он о зиме, превосходна,

это истинно-русская часть года Пушкину с плеча, не то, что весна, которой он

не любит… Я ужасаюсь, как он мало пишет. Если бы что-нибудь у него было

большого, поновее после Мазепы V и 7 главы (Онегина) (а он мне то и другое

читал тому 16 месяцев назад), то верно бы сообщил образчик, ибо Пушкин любит

похвастаться.

С. А. СОБОЛЕВСКИЙ — С. П. ШЕВЫРЕВУ, 22 марта 1830 г., из Парижа. Рус.

Арх., 1909, II, 481.

Поздно уж было, час двенадцатый, и все мы собрались спать ложиться, как

вдруг к нам в ворота постучались, — жили мы тогда на Садовой, в доме Чухина.

Бежит ко мне Лукерья, кричит: ‘Ступай, Таня, гости приехали, слушать хотят’.

Я только косу расплела и повязала голову белым платком. Такой и выскочила. А

в зале у нас четверо приехало, — трое знакомых (потому, наш хор очень

любили, и много к нам езжало). Голохвастов, Протасьев-господин и Павел

Войнович Нащокин, — очень был он влюблен в Ольгу, которая в нашем же хоре

пела. А с ним еще один, небольшой ростом, губы толстые и кудлатый такой… И

только он меня увидал, так и помер со смеху, зубы-то белые, большие, так и

сверкают. Показывает на меня господам: ‘поваренок, поваренок!’ А на мне,

точно, платье красное ситцевое было и платок белый на голове, колпаком, как

у поваров. Засмеялась и я, только он мне очень некрасив показался. И сказала

я своим подругам по-нашему, по-цыгански: ‘дыка, дыка, на не лачо, таки

вашескери! — Гляди, гляди, как нехорош, точно обезьяна!’ Они так и залились.

А он приставать: ‘что ты сказала? что ты сказала?’ — ‘Ничего, — говорю, —

сказала, что вы надо мною смеетесь, поваренком зовете’. А Павел Войнович

Нащокин говорит ему: ‘а вот, Пушкин, послушай, как этот поваренок поет!’ А

наши все в это время собрались, весь-то наш хор был небольшой, всего семь

человек, только голоса отличные были… Главный романс был у меня: ‘Друг

милый, друг милый, сдалека поспеши’. Как я его пропела, Пушкин с лежанки

скок, — он, как приехал, так и взобрался на лежанку, потому, на дворе

холодно было, — и ко мне. Кричит: ‘радость ты моя, радость моя, извини, что

я тебя поваренком назвал, ты бесценная прелесть: не поваренок!’

И стал он с тех пор часто к нам ездить, один даже частенько езжал и как

ему вздумается, вечером, а то утром приедет. И все мною одной занимается,

петь заставит, а то просто так болтать начнет, и помирает он, хохочет,

по-цыгански учится. А мы все читали, как он в стихах цыган кочевых описал. И

я много помнила наизусть и раз прочла ему оттуда и говорю: ‘как это вы

хорошо про нашу сестру цыганку написали!’ А он опять в смех: ‘я, говорит, на

тебя новую поэму сочиню!’ А это утром было, на маслянице, и мороз опять

лютый, и он опять на лежанку взобрался. ‘Хорошо, говорит, тут, — тепло,

только есть хочется’. А я ему говорю: ‘тут поблизости харчевня одна есть,

отличные блины там пекут, — хотите, пошлю за блинами?’ Он с первого раза

побрезгал, поморщился. ‘Харчевня, говорит, грязь’, — ‘Чисто, будьте

благонадежны, говорю, сама не стала бы есть’. — ‘Ну, хорошо, посылай, —

вынул две красненькие, — да вели кстати бутылку шампанского купить’. Дядя

побежал, все в минуту спроворил, принес блинов, бутылку. Сбежались подруги,

и стал нас Пушкин потчевать: на лежанке сидит, на коленях тарелка с

блинами — смешной такой, ест да похваливает: ‘нигде, говорит, таких вкусных

блинов не едал!’ — шампанское разливает нам по стаканам… Только в это

время в приходе к вечерне зазвонили. Он как схватится с лежанки: ‘ахти мне,

кричит, радость моя, из-за тебя забыл, что меня жид-кредитор ждет!’ Схватил

шляпу и выбежал, как сумасшедший.

ЦЫГАНКА ТАНЯ (ТАТЬЯНА ДЕМЬЯНОВНА) в передаче Б. М. МАРКЕВИЧА. Соч. Б.

М. Маркевича. СПб., 1885, т. XI, стр. 132 — 134.

Чрезвычайно любопытны рассказы Нащокина об образе жизни Пушкина в

приезды его в Москву, в последние годы его холостой жизни и все годы

женатой. Из них видим, как изменились привычки Пушкина, как страсть к

светским развлечениям, к разноречивому говору многолюдства, смягчилась в нем

потребностями своего угла и семейной жизни. Пушкин казался домоседом. Целые

дни проводил он в кругу домашних своего друга на диване, с трубкою во рту и

прислушиваясь к простому разговору, в котором дела хозяйственного быта

стояли часто на первом плане. Надобны были даже усилия со стороны Нащокина,

чтоб заставить Пушкина не прерывать своих знакомств и выезжать. Пушкин

следовал советам Нащокина нехотя.

П. В. АННЕНКОВ. Материалы, 209.

Пушкин здесь. Как бы ты думал, — его ругают наповал во всех почти

журналах. ‘Северная Пчела’ говорит даже, что он картежник, чванится

вольнодумством пред чернью, а у знатных ползает, чтобы получить шитый кафтан

и проч. Мои отношения к нему прежние, т. е. очень хорошие. Он зовет тебя в

Москву: ‘что не летит этот к нам ворон, здесь для него столько трупов’. Мне

очень жаль, что эти площадные брани его слишком трогают, как бывало тебя. О,

irritabile genus! [О раздражительное племя! (лат.). Имеется в виду латинская

поговорка: О раздражительное племя гениев! — Прим. ред.]

Говорят, что он женится на Ушаковой-старшей и заметно степенничает.

М. П. ПОГОДИН — С. П. ШЕВЫРЕВУ, 23 марта 1830 г., из Москвы. Рус. Арх.,

1882, III, стр. 161.

Хомякова научал завести речь с Надоумкой (Н. И. Надеждиным) о

романтизме и т. п., чтоб заманить в разговор Пушкина с Надоумкой и внушить

ему лучшее мнение, и наоборот, чтоб заставить Надоумку уважать более

Пушкина. Вечер был у меня. Говорили более об естественнословных предметах.

Смеялись много: ‘Полевой не сам пишет романы, а Ушаков’, — сказал

Максимович. План романа Полевой отдал Свиньину. — ‘А историю-то не от него

ли получил?’ — сказал Языков. Свиньин вывел в люди Полевого. ‘Да это не

беда’, — возразил Максимович. ‘Как не беда?’ — закричали все. Я показывал

зверей друг другу весь вечер. — Пушкин кокетничал, как юноша, вышедший

только что из пансиона.

М. П. ПОГОДИН. Дневник, 23 марта 1830 г. П-н и его совр-ки, XXIII —

XXIV, стр. 105.

Я встретился с Надеждиным у Погодина. Он показался мне весьма

простонародным, vulgar [вульгарным (англ.). — Прим. ред.], скучен, заносчив,

и без всякого приличия. Например, он поднял платок, мною уроненный.

ПУШКИН. Анекдоты и Table Talk [Застольные беседы (англ.). (Название

задуманного и начатого Пушкиным прозаического произведения). — Прим. ред.],

XXVIII.

Письмо, которым вы удостоили меня, доставило мне истинное горе, я

умоляю вас дать мне минуту снисхождения. Несмотря на четыре года ровного

поведения, я не смог получить доверия власти! Я с огорчением вижу, что

малейший из моих поступков возбуждает подозрение и недоброжелательство. Во

имя неба, удостойте на минуту войти в мое положение и посмотрите, как оно

затруднительно. Оно так непрочно, что я каждую минуту вижу себя накануне

несчастья, которого я не могу ни предвидеть, ни избегнуть. Если до сей поры

я не подвергся какой-нибудь немилости, то я этим обязан не сознанию своих

прав, своей обязанности, а единственно вашему личному благоволению. Но если

завтра вы больше не будете министром, то послезавтра я буду в тюрьме7.

Я рассчитывал из Москвы поехать в псковскую деревню, однако, если

Николай Раевский приедет в Полтаву, я умоляю ваше превосходительство

разрешить мне поехать туда, чтобы повидаться с ним.

ПУШКИН — БЕНКЕНДОРФУ, 24 марта 1830 г., из Москвы (фр.).

Ушакова меньшая (Ел. Ник.) идет за Киселева… О старшей (Ек. Ник.) не

слышно ничего, хотя Пушкин бывает у них всякий день почти.

В. А. МУХАНОВ — Н. А. МУХАНОВУ, из Москвы, 27 марта 1830 г. Рус. Арх.,

1899, II, 356.

Все думали, что Пушкин влюблен в Ушакову, но он ездил, как после сам

говорил, всякий день к сей последней, чтоб два раза в день проезжать мимо

окон Гончаровой.

Н. М. СМИРНОВ. Памятные заметки. Рус. Арх., 1882, I, 232.

Пушкин говаривал, что, как скоро ему понравится женщина, то, уходя или

уезжая от нее, он долго продолжает быть мысленно с нею и в воображении

увозит ее с собою, сажает ее в экипаж, предупреждает, что в таком-то месте

будет толчок, одевает ей плечи, целует у нее руки и пр.

К. В. Ф. ВЯЗЕМСКАЯ по записи БАРТЕНЕВА. Рус. Арх., 1888, II, 312.

(Весна 1830 г.). Пушкин у Весселя (поэта Языкова) часто бывает, он —

большой забавник и доставляет нам много удовольствия.

А. М. ЯЗЫКОВ, в письме к своей сестре. Ист. Вестн., 1883, XIV, 529.

Я не совсем понимаю, почему, вам угодно находить ваше положение

непрочным, я его таким не нахожу, и мне кажется, только от вашего

собственного поведения будет зависеть сделать его еще более устойчивым…

Что касается вашего вопроса, ко мне обращенного, можете ли вы поехать в

Полтаву, чтобы повидаться с Николаем Раевским, то я должен вас уведомить,

что я представил этот вопрос на рассмотрение Императора, и Его Величество

изволили мне ответить, что Он решительно запрещает вам это путешествие,

потому что у Него есть основание быть недовольным последним поведением г-на

Раевского. Из этого самого обстоятельства вы, между прочим, можете

убедиться, что мои добрые советы предотвратят вас от ложных шагов, которые

вы делали так часто, не прибегая к моему руководству.

А. X, БЕНКЕНДОРФ — ПУШКИНУ, 3 апреля 1830 г. Переписка Пушкина, II, 129

(фр.).

(В Грузинах, в Тишинском переулке, где жил, под надзором д-ра Дитриха,

сумасшедший поэт К- Н. Батюшков). Всенощная, отслуженная в доме Батюшкова (3

апр. 1830 г.), по желанию его тетки Е. Ф. Муравьевой, произвела на него

сильное впечатление, но когда, после службы, присутствовавший при ней А. С.

Пушкин вошел в комнату больного, последний не узнал его, как, впрочем, не

узнавал обыкновенно и других лиц, хорошо ему знакомых в прежнее время.

Л. Н. МАЙКОВ на основании дневниковых записей д-ра Дитриха. Л. Майков.

Батюшков, его жизнь и сочинения. Изд. 2-е. СПб., 1896, стр. 230. Ср. Л.

Майков. Пушкин, 289.

Один из моих друзей привозит мне из Москвы благосклонное слово, которое

возвращает мне жизнь, и теперь, когда несколько ласковых слов, которыми вы

удостоили меня, должны бы меня наполнить радостью,- я более несчастлив, чем

когда-либо. Постараюсь объясниться. Только привычка и продолжительная

близость могут доставить мне привязанность вашей дочери, я могу надеяться со

временем привязать ее к себе, но во мне нет ничего, что могло бы ей

нравиться, если она согласится отдать мне свою руку, то я буду видеть в этом

только свидетельство спокойного равнодушия ее сердца. Но сохранит ли она это

спокойствие среди окружающего ее удивления, поклонения, искушений? Ей станут

говорить, что только несчастная случайность помешала ей вступить в другой

союз, более равный, более блестящий, более достойный ее, — может быть, эти

речи будут искренни, и во всяком случае она сочтет их такими. Не явится ли у

нее сожаление? не будет ли она смотреть на меня, как на препятствие, как на

человека, обманом ее захватившего? Не почувствует ли она отвращения ко мне?

Бог свидетель, — я готов умереть ради нее, но умереть для того, чтобы

оставить ее блестящей вдовой, свободной хоть завтра же выбрать себе нового

мужа, — эта мысль — адское мучение! — Поговорим о средствах, я этому не

придаю особенного значения. Моего состояния мне было достаточно. Хватит ли

мне его, когда я женюсь? Я ни за что не потерплю, чтобы моя жена чувствовала

какие-либо лишения, чтобы она не бывала там, куда она призвана блистать и

развлекаться. Она имеет право этого требовать. В угоду ей я готов

пожертвовать всеми своими привычками и страстями, всем своим вольным

существованием. Но, все-таки, — не станет ли она роптать, если ее положение

в свете окажется не столь блестящим, как она заслуживает и как я желал бы

этого?.. Таковы, отчасти, мои сомнения — я трепещу, как бы вы не нашли их

слишком основательными. Есть еще одно — я не могу решиться доверить его

бумаге…[Пушкин имеет в виду, по справедливому объяснению П. О. Морозова,

свое ‘ложное и сомнительное’ положение по отношению к правительству. Пушкин,

изд. Брокгауза-Ефрона, IV, 205.]

ПУШКИН — Н. И. ГОНЧАРОВОЙ (матери) в перв. полов, апреля 1830 г. (фр.).

В самый день Светлого Христова Воскресения, 6-го апреля 1830 г., Пушкин

сделал предложение семейству Натальи Николаевны, которое и было принято.

П. В. АННЕНКОВ. Материалы, 271. Ср. Н. О. Лернер. Труды и дни Пушкина,

2 изд., стр. 209.

Пушкин приехал в Москву с намерением сделать предложение Н. Н.

Гончаровой. Собираясь ехать к Гончаровым, поэт заметил, что у него нет

фрака. — ‘Дай мне, пожалуйста, твой фрак, — обратился он к Нащокину. — Я

свой не захватил, да, кажется, у меня и нет его’. Друзья были одинакового

роста и сложения, а потому фрак Нащокина как нельзя лучше пришелся на

Пушкина. Сватовство на этот раз было удачное, что поэт в значительной мере

приписывал ‘счастливому’ фраку. Нащокин подарил этот фрак другу, и с тех пор

Пушкин, по его собственному признанию, в важных случаях жизни надевал

счастливый ‘нащокинский’ фрак.

В. А. НАЩОКИНА. Новое Время, 1898, Љ 8115, ил-люстр, прил.

Я хочу жениться на молодой особе, которую люблю уже год.

ПУШКИН — родителям, в первой полов, апреля 1830 г. (ФР.).

Я должен жениться на m-lle Гончаровой, которую вы должны были видеть в

Москве, у меня есть ее согласие и согласие ее матери. Два указания мне были

сделаны: на мое имущественное положение и на положение мое относительно

правительства. Что касается имущественного положения, я мог ответить, что

оно в удовлетворительном состоянии благодаря Его Величеству, давшему мне

возможность честно жить своим трудом. Что же касается моего положения в

отношении к правительству, я не мог скрыть, что оно было ложно и

сомнительно.

Я был исключен из службы в 1824 г., и это пятно остается лежать на мне.

Вышедши из лицея в 1817 г. с чином 10 класса, я не получил двух чинов,

следовавших мне по праву, так как начальство мое по небрежности не

представляло меня к чинам, а я не заботился им об этом напоминать. Теперь

мне трудно было бы поступить на службу, несмотря на все мое желание. Место

совершенно подчиненное, соответствующее моему чину, не может мне подойти.

Оно отвлекало бы меня от моих литературных занятий, дающих мне средства к

жизни, и доставило бы бесцельные и бесполезные хлопоты. Мне об этом больше

не приходится думать. Г-жа Гончарова боится отдать свою дочь за человека,

имеющего несчастие пользоваться дурной репутацией в глазах государя. — Мое

счастие зависит от одного слова благоволения того, к которому моя

преданность и благодарность уже и теперь чисты и безграничны.

ПУШКИН — А. X. БЕНКЕНДОРФУ, 16 апр. 1830 г., из Москвы (фр.).

Я сейчас с обеда Сергея Львовича, и твои письма, которые я там прочел,

убедили меня, что жена меня не ми-стифирует, и что ты точно жених. Гряди,

жених, в мои объятия! А более всего убедила меня в истине женитьбы твоей

вторая экстренная бутылка шампанского, которую отец твой розлил нам при

получении твоего последнего письма. Я тут ясно увидел, что дело не на шутку.

Я мог не верить письмам твоим, слезам его, но не мог не поверить его

шампанскому. Поздравляю тебя от всей души… Я помню, что сравнивал я

Алябьеву avec une beaute classique, а невесту твою avec une beaute

romantique [с красотой классической… с красотой романтической (фр.). —

Прим. ред.]. Тебе, первому нашему романтическому поэту, и следовало жениться

на первой романтической красавице нынешнего поколения.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — ПУШКИНУ, 26 апреля 1830 г., из Петербурга. Переп.

Пушкина, II, 138.

Я имел счастье представить Императору письмо, которое вам угодно было

мне написать 16 числа сего месяца. Его Императорское Величество, с

благосклонным удовлетворением приняв известие о вашей предстоящей женитьбе,

удостоил заметить по сему случаю, что Он надеется, что вы, конечно, хорошо

допросили себя раньше, чем сделать этот шаг, и нашли в себе качества сердца

и характера, какие необходимы для того, чтобы составить счастье женщины, — и

в особенности такой милой, интересной женщины, как m-lle Гончарова.

Что касается вашего личного положения по отношению к правительству, — я

могу вам только повторить то, что уже говорил вам столько раз, я нахожу его

совершенно соответствующим вашим интересам, в нем не может быть ничего

ложного или сомнительного, если, разумеется, вы сами не пожелаете сделать

его таковым. Его Величество Император, в совершенном отеческом попечении о

вас, милостивый государь, удостоил поручить мне, генералу Бенкендорфу, — не

как шефу жандармов, а как человеку, к которому Ему угодно относиться с

доверием, — наблюдать за вами и руководительствовать своими советами,

никогда никакая полиция не получала распоряжения следить за вами. Советы,

которые я вам от времени до времени давал, как друг, могли вам быть только

полезны, — я надеюсь, что вы всегда и впредь будете в этом убеждаться.- В

чем же то недоверие, которое будто бы можно в этом отношении найти в вашем

положении? Я уполномочиваю вас, милостивый государь, показать это письмо

всем тем, кому, по вашему мнению, должно его показать.

A. X. БЕНКЕНДОРФ — ПУШКИНУ, 28 апреля 1830 г., из Петербурга. Переп.

Пушкина, II, 140 (фр.).

Первая любовь всегда есть дело чувства. Вторая — дело сладострастия, —

видите ли! Моя женитьба на Натали (которая, в скобках, моя сто тринадцатая

любовь) решена. Отец мне дает двести душ, которые я закладываю в ломбарде.

ПУШКИН — кн. В. Ф. ВЯЗЕМСКОЙ, в конце апр. — начале мая 1830 г. (фр.).

Пожалей о первой красавице здешней, Гончаровой… Она идет за Пушкина.

Это верно.

B. А. МУХАНОВ — брату Н. А. МУХАНОВУ, из Москвы, 1 мая 1830 г. Рус.

Арх., 1899, II, 356.

Сказывал ты Катерине Андреевне (Карамзиной) о моей помолвке? Я уверен в

ее участии — но передай мне ее слова — они нужны моему сердцу, и теперь не

совсем щастливому.

ПУШКИН — кн. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ, 2 мая 1830 г.

(3 мая 1830 года). Мы ездили смотреть Семенову. Эта пьеса Коцебу

(‘Ненависть к людям и раскаяние’) меня замучила своей длиннотой и

нелепостями, в собрании было только 600 человек, и зала была довольно пуста.

В числе интересных знакомых была Гончарова с Пушкиным. Судя по его

физиономии, можно подумать, что он досадует на то, что ему не отказали, как

он предполагал. Уверяют, что они уже помолвлены, но никто не знает, от кого

это известно, утверждают кроме того, что Гончарова-мать сильно противилась

свадьбе своей дочери, но что молодая девушка ее склонила. Она кажется очень

увлеченной своим женихом, а он с виду так же холоден, как и прежде, хотя

разыгрывает из себя сантиментального.

Н. П. ОЗЕРОВА — С. Л. ЭНГЕЛЬГАРДТ, из Москвы.

П-н и его совр-ки, XXXVII, 153 (фр.).

Николай Афанасьевич и Наталья Ивановна Гончаровы имеют честь объявить о

помолвке дочери своей Наталии Николаевны с Александром Сергеевичем Пушкиным,

сего мая 6 дня 1830 года.

ПРИГЛАСИТЕЛЬНЫЙ БИЛЕТ НА ПОМОЛВКУ ПУШКИНА. Девятнадцатый век, кн. I,

383.

С лекции к Пушкину, долгий и очень занимательный разговор об русской

истории. — ‘Как рву я на себе волосы часто, — говорит он, — что у меня нет

классического образования, есть мысли, но на чем их поставить’.

М П. ПОГОДИН. Дневник, 10 мая 1830 г. П-н и его совр-ки, XXIII — XXIV,

107.

Участь моя решена. Я женюсь… Та, которую любил я целых два года,

которую везде первую отыскивали глаза мои, с которой встреча казалась мне

блаженством, — боже мой, она почти моя.

Ожидание решительного ответа было самым болезненным чувством жизни

моей. Ожидание последней замешкавшейся карты, угрызение совести, сон перед

поединком — все это в сравнении с ним ничего не значит. Дело в том, что я

боялся не одного отказа. Один из моих приятелей говорил: не понимаю, каким

образом можно свататься, если знаешь наверное, что не будет отказа.

Жениться! Легко сказать!.. Я женюсь, т. е. я жертвую независимостью,

моей беспечной, прихотливой независимостью, моими роскошными привычками,

странствованиями без цели, уединением, непостоянством. Итак, я удвоиваю

жизнь и без того неполную, стану думать: мы, Я никогда не хлопотал о щастии:

я мог обойтись без него. Теперь мне нужно его на двоих, а где мне взять его?

Пока я не женат, что значат мои обязанности? Есть у меня больной дядя,

которого почти никогда не вижу. Заеду к нему — он очень рад, нет — так он

извинит меня: ‘повеса мой молод, ему не до меня’. Утром встаю, когда хочу,

принимаю, кого хочу, вздумаю гулять — мне седлают мою умную, славную Женни,

еду переулками, смотрю в окна низеньких домов… Приеду домой, разбираю

книги, бумаги, привожу в порядок мой туалетный столик, одеваюсь небрежно,

если еду в гости, со всевозможною старательностью, если обедаю в ресторации,

где читаю или новый роман, или журналы. Если же Вальтер-Скотт и Купер ничего

не написали, а в газетах нет какого-нибудь уголовного процесса — то требую

бутылку шампанского во льду, смотрю, как рюмка стынет от холода, пью

медленно, радуясь, что обед стоит мне семнадцать рублей и что могу позволить

себе эту шалость. Еду в театр, — отыскиваю в какой-нибудь ложе замечательный

убор, черные глаза, между нами начинается сношение — я занят до самого

разъезда. Вечер провожу или в мужском обществе, где теснится весь город, где

я вижу всех и все и где меня никто не замечает, или в любезном избранном

кругу, где я говорю про себя и где меня слушают. Возвращаюсь поздно —

засыпаю, читая хорошую книгу. Вот моя холостая жизнь.

Но если мне откажут, думал я, поеду в чужие края — и уже воображал себя

на пироскафе (пароходе). Морской, свежий воздух веет мне в лицо, я долго

смотрю на убегающий берег. Подле меня молодую женщину начинает тошнить: это

придает ее бледному лицу выражение томной нежности. Она просит у меня воды.

Слава богу, до Кронштадта есть для меня занятие.

В эту минуту подали мне записочку, ответ на мое письмо. Отец невесты

моей ласково звал меня к себе… Нет сомнения, предложение мое принято.

Наденька — мой ангел — она моя!.. Все печальные сомнения исчезли перед этой

райской мыслью. Бросаюсь в карету, скачу — вот их дом — вхожу в переднюю, —

уже по торопливому приему слуг вижу, что я жених. Я смутился: эти люди знают

мое сердце! Говорят о моей любви на своем холопском языке!.. Отец и мать

сидели в гостиной. Первый встретил меня с отверстыми объятиями. Он вынул из

кармана платок. Он хотел быть тронутым, заплакать — но не мог и решился

высморкаться. У матери глаза были красны. Позвали Наденьку — она вышла

бледная, неловкая. Отец вышел и вынес образ Николая чудотворца и Казанской

Богоматери. Нас благословили. Наденька подала мне холодную, безответную

руку. Мать заговорила о приданом, отец о саратовской деревне — и я жених.

Молодые люди начинают со мною чиниться, уважают во мне уже не приятеля,

обхождение молодых девиц сделалось проще. Дамы в глаза хвалят мой выбор, а

заочно жалеют о бедной моей невесте. — ‘Бедная! Она так молода, так невинна,

а он такой ветренный, безнравственный’. Признаюсь, это начинает мне

надоедать.

ПУШКИН. С французского, 12 — 13 мая 1830 г.[Набросок озаглавлен ‘С

французского’, но носит столь явно и столь признанно автобиографический

характер, что мы сочли возможным в данном случае нарушить наше правило — не

пользоваться для этой книги художественными произведениями Пушкина.]

14 мая 1830 г. Прочитал два действия (трагедии Погодина

‘Марфа-Посадница’). Пушкин заплакал: ‘Я не плакал с тех пор, как сам

сочиняю, мои сцены народные ничто перед вашими. Как бы напечатать ее’, и

целовал, и жал мне руку. Да не слишком ли он воображает сам здесь, как

алхимик?

М. П. ПОГОДИН. Дневник. П-н и его совр-ки, XXIII — XXIV, 107.

Присоединяю к моему посланию письмо нашего пресловутого Пушкина

[Благодарственное письмо Пушкину к Бенкендорфу от 7 мая 1830 г., см.:

Цявловский М. Письма Пушкина и к Пушкину. М., 1925]. Эти строки великолепно

его характеризуют во всем его легкомыслии, во всей его беззаботной

ветренности. К несчастью, это человек, не думающий ни о чем, но готовый на

все. Лишь минутное настроение руководит им в его действиях.

М. Я. фон-ФОК — генералу А. X. БЕНКЕНДОРФУ, 13 мая 1830 г. Б.

Модзалевский, 53.

Что касается моего брака, то ваши размышления о нем были бы вполне

справедливы, если бы обо мне судили менее поэтически. На самом деле я просто

добрый малый, который желает только растолстеть и быть счастливым. Первое

легче второго 7 .

С вашей стороны очень любезно, что вы принимаете участие в моем

положении по отношению к хозяину (царю). Но какое же место, по вашему, я

могу занять при нем? Я, по крайней мере, не вижу ни одного, которое могло бы

мне подойти. У меня отвращение к делам и бумагам. Быть камер-юнкером в моем

возрасте уже поздно. Да и что бы я стал делать при дворе? Ни мои средства,

ни мои занятия не позволяют мне этого.

Родным моей будущей жены очень мало дела как до нее, так и до меня. Я

от всего сердца плачу им тем же. Такие отношения очень приятны, и я их

никогда не изменю.

ПУШКИН — Е. М. ХИТРОВО, 19 — 24 мая 1830 г., из Москвы. Письма Пушкина

к Хитрово, 8 (фр.).

Разве Пушкин, женившись, приедет сюда (в Петербург) и думает здесь

жить? Не желаю. Ему здесь нельзя будет за всеми тянуться, а я уверен, что в

любви его к жене будет много тщеславия. Женившись, ехать бы ему в чужие

края, разумеется, с женою, и я уверен, что в таком случае разрешили бы ему

границу.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — жене, 30 мая 1830 г. Литер. Наследство, т. 16 —

18, стр. 806.

Пушкин недавно возвратился из деревни кн. Вяземского… Он очень

жалеет, что женитьба отдаляет его от литературных занятий и мешает

поприлежнее приняться за издаваемую Дельвигом и Сомовым газету.

М. П, РОЗБЕРГ — В. Г. ТЕПЛЯКОВУ, 8 июня 1830 г., из Москвы. Истор.

Вести., 1887, июль, стр. 19.

В 1826 — 1830 годах Пушкин проигрывал в Москве значительные суммы,

преимущественно профессиональным игрокам: Догановскому и Жемчужникову,

надавал векселей.

П. А. ЕФРЕМОВ. Соч. Пушкина, т. VII, 1903, стр. 348.

В 1830 г. Пушкин, кажется, проигрался в Москве, и ему понадобились

деньги. Он обратился ко мне, но у меня их не было, и я обещался ему

перехватить у кого-нибудь из знакомых, начиная с Надеждина, который

собирался тогда издавать ‘Телескоп’.

М. П. ПОГОДИН. Утро. Литературный и политический сборник, издаваемый М.

Погодиным. М., 1868, стр. 435.

Собрал мозаические деньги Пушкину и набрал около 2.000 руб. — С

торжеством послал.

М. П. ПОГОДИН. Дневник, 8 июня 1830 г. П-н и его совр-ки, XXIII — XXIV,

107.

Как ищу я денег Пушкину: как собака!

М. П. ПОГОДИН. Дневник, 13 июня 1830 г. П-н и его совр-ки, XXIII —

XXIV, 108.

Пушкин говорил М. А. Максимовичу, что князю Юсупову хотелось от него

стихов, и затем только он угощал его в своем Архангельском. — ‘Но ведь вы

его изобразили пустым человеком!’ — Ничего! Не догадается!’ Пушкин смеялся

над Полевым, который в известном послании ‘К вельможе’ видел

низкопоклонство.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1887, III, 454.

По записи С. Л. Пушкина, совершенной 27 июня 1830 г. в С.-Петербурге,

дал он сыну своему, дворянину кол. секр. Ал. Сер. Пушкину, из собственного

своего недвижимого имущества, состоящего Нижегородской губернии, Сергачского

уезда, в сельце Кистеневе — всего 474 души муж. п., — из свободных (за

залогом 200 душ) 274 душ в вечное и потомственное владение 200 душ муж. п. с

женами и детьми.

Б. Л. МОДЗАЛЕВСКИИ. Архив Опеки над детьми и имущ. Пушкина. П-н и его

совр-ки, XIII, 99.

Сестра сообщает мне любопытную новость, — свадьбу Пушкина на

Гончаровой, первостатейной московской красавице. Желаю ему быть щастливому,

но не знаю, возможно ли надеяться этого с его нравами и с его образом

мыслей. Если круговая порука есть в порядке вещей, то сколько ему бедному

носить рогов… — Желаю, чтоб я во всем ошибся.

АЛ. Н. ВУЛЬФ. Дневник, 28 июня 1830 г. П-н и его совр-ки, XXI — XXII,

124.

Мне рассказали анекдот о поэте Пушкине. Кто-то, увидав его после

долгого отсутствия, спрашивает его: ‘что это, дорогой мой, мне говорят, что

вы женитесь?’ — ‘Конечно, — ответил тот. — И не думайте, что это будет

последняя глупость, которую я совершу в своей жизни’. Каков молодец! Приятно

это должно быть для невесты. Охота идти за него!

А. Я. БУЛГАКОВ — К. Я. БУЛГАКОВУ, из Москвы, 2 июля 1830 г. Рус. Арх.,

1901, III, 482 (фр.-рус).

‘Мадонна’, по общему отзыву, относится к Наталье Николаевне, жене

поэта.

П. В. НАЩОКИН по записи БАРТЕНЕВА. Рассказы о П-не, 29.

Напускной цинизм Пушкина доходил до того, что он хвалился тем, что

стихи, им посвященные Н. Н. Гончаровой (‘Мадонна’), были сочинены им для

другой женщины.

Кн. ПАВ. П. ВЯЗЕМСКИЙ. Собр. соч., 521.

Гончаровы жили на углу Скарятинского переулка и Большой Никитской.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1882, I, 232.

Будучи женихом, из дома невесты своей на Б. Никитской Пушкин глядел на

гробовую лавку (помещавшуюся в доме ныне кн. А. А. Щербатова) и написал свою

повесть ‘Гробовщик’.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус Арх., 1870, стр. 1388.

* Знаменитый поэт Пушкин, вернувшийся осенью прошлого года с Кавказа,

был в Москве в этом месяце и останавливался тоже (как сама Каталани) в

‘Англии’. Мне очень хотелось с ним познакомиться, и я не знала, как это

сделать, пока меня не выручил Кокошкин. Поэт был очень мил и наговорил мне

много комплиментов. Говорят, что он очень увлечен Гончаровой и женится на

ней.

АНДЖЕЛИКА КАТАЛАНИ (знаменитая итальянская певица) — ЭЛЕОНОРЕ БОМЕ, 15

июля 1830 г., из Москвы. (Из одесской коллекции Ремондини). Наша Старина,

1915, Љ 6, стр. 542.

В сельце Захарове (где в детстве проводил лето Пушкин) до сих пор живет

женщина Марья, дочь знаменитой няни Пушкина, выданная за здешнего

крестьянина. Эта Марья рассказывает между прочим об одном замечательном

обстоятельстве: перед женитьбой Пушкин приехал в деревню (которая была уже

перепродана) на тройке, быстро обежал всю местность и, кончив, заметил

Марье, что все теперь здесь идет не по-прежнему. Ему, может быть, хотелось

возобновить перед решительным делом жизни впечатления детства… Деревня эта

не имеет церкви, и жители ходят в село Вяземы, в двух верстах. Пушкин ездил

сюда к обедне. Село Вяземы принадлежало Годунову, там доселе пруды, ему

приписываемые, старая церковь тоже с воспоминаниями о Годунове, стало быть,

Пушкин в детстве мог слышать о нем.

С. П. ШЕВЫРЕВ. Воспоминания о Пушкине. J1. Майков, 324.

Приезжал он ко мне (в Захарове) сам, перед тем, как вздумал жениться.

Я, говорит, Марья, невесту сосватал, жениться хочу… И приехал это прямо не

по большой дороге, а задами, другому бы оттуда не приехать: куда он

поедет? — в воду на дно! А он знал… Уж оброс это волосками тут (показывая

на щеки), вот в этой избе у меня сидел… Хлеб уж убрали, так это под осень,

надо-быть, он приезжал-то… Я сижу, смотрю, — тройка! Я эдак… А он уже ко

мне в избу-то и бежит… Чем, мол, вас, батюшка, угощать я стану? Сем, мол,

яишенку сделаю! — Ну, сделай, Марья! Пока он пошел это по саду, я ему

яишенку-то и сварила. Он пришел, покушал… Все наше решилося, говорит,

Марья, все, говорит, поломали, все заросло! Побыл еще часика два, — прощай,

говорит, Марья, приходи ко мне в Москву! А я, говорит, к тебе еще побываю.

Сели и уехали.

МАРЬЯ ФЕДОРОВНА, крестьянка сельца Захарова. Н. Б. Сельцо Захарово.

Москвитянин, 1851, Љ 9 — 10, 32.

Пушкин ускакал в Питер печатать ‘Годунова’. Свадьба его будет в

сентябре.

Н. М. ЯЗЫКОВ — А. М. ЯЗЫКОВУ, 23 июня 1830 г., из Москвы. Истор.

Вестн., 1883 г., дек., стр. 530.

Секретно. Квартировавший в гостинице ‘Англия’ чиновник 10 класса

Александр Сергеев Пушкин, за коим был учрежден секретный полицейский надзор,

сего июля 16 числа выехал в С.-Петербург. Во время же проживания его здесь

ничего предосудительного замечено не было.

Полицмейстер МИЛЛЕР в рапорте и. д. моек, обер-полицмейстера, 18 июля

1830 г. Краен. Арх., т. 37, стр. 241.

Александр Сергеевич приехал третьего дня. Говорят, он влюблен больше,

чем когда-нибудь. Тем не менее он почти не говорит о ней. Вчера он цитировал

фразу, — кажется мне, г-жи де Виллуа, которая говорила своему сыну: ‘о себе

говори только с царем, а о своей жене ни с кем, потому что всегда рискуешь

говорить о ней с кем-нибудь, кто знает ее лучше, чем ты…’ Свадьба будет в

сентябре.

Баронесса С. М. ДЕЛЬВИГ (жена А. А. Дельвига) — А. П. КЕРН, 21 (?) июля

1830 г., из Петербурга. П-н и его совр-ки, 7, 150 (фр.).

В этот приезд Пушкин казался совсем другим человеком: он был серьезен,

важен, как следовало человеку с душою, принимавшему на себя обязанность

счастливить другое существо.

А. П. КЕРН. Письмо к П. В. Анненкову. П-н и его совр-ки, V, 150.

Петербург мне кажется уже довольно скучным, и я рассчитываю сократить

мое пребывание здесь, насколько могу.

ПУШКИН — Н. Н. ГОНЧАРОВОЙ (невесте), 20 июля 1830 г.

Он в восторге от своей Натали, — он говорит о ней, как о божестве. Он

рассчитывает приехать с нею в Петербург в октябре месяце. Представь себе, он

сделал этим летом сантиментальную поездку в Захарово, совсем один, —

единственно для того, чтобы увидеть места, где он провел несколько лет

своего детства.

Н. О. ПУШКИНА (мать поэта) — О. С. Павлищевой, 22 июля 1830 г., из

Петербурга. Пушкин. Письма. Гос. изд., т. II, 447 (фр.).

Я мало езжу в свет. Вас там ожидают с нетерпением. Прекрасные дамы

спрашивают у меня ваш портрет и не прощают мне того, что у меня его нет. Я

утешаю себя, проводя целые часы перед белокурой мадонной, похожей на вас как

две капли воды, я купил бы ее, если бы она не стоила 40.000 рублей.

ПУШКИН-Н. Н. ГОНЧАРОВОЙ, 30 июля 1830 г., из Петербурга.

К гагыду своему сознаюсь, что я веселюсь в Петербурге, и не знаю, когда

и как возвращусь.

ПУШКИН — кн. В. Ф. ВЯЗЕМСКОЙ, 4 авг. 1830 г.

Лето 1830 г. Дельвиги жили на берегу Невы, у самого Крестовского

перевоза. У них было постоянно много посетителей. Французская июльская

революция тогда всех занимала, а так как о ней ничего не печатали, то

единственным средством узнать что-либо было посещение знати. Пушкин, большой

охотник до этих посещений, но постоянно от них удерживаемый Дельвигом,

которого он во многом слушался, получил по вышеозначенной причине дозволение

посещать знать хотя ежедневно и привозить вести о ходе дел в Париже. Нечего

и говорить, что Пушкин пользовался этим дозволением и был постоянно весел,

как говорят, в своей тарелке. Посетивши те дома, где могли знать о ходе

означенных дел, он почти каждый день бывал у Дельвигов, у которых проводил

по нескольку часов. Пушкин был в это время уже женихом. Общество Дельвига

было оживлено в это лето приездом Льва Пушкина, — офицера Нижегородского

драгунского полка, — проводившего почти все время у Дельвигов. Время

проводили тогда очень весело. Слушали великолепную роговую музыку Дм. Льв.

Нарышкина, игравшую на реке против самой дачи, занимаемой Дельвигами.

Чтение, музыка и рассказы Дельвига, а когда не бывало посторонних, — и

Пушкина, занимали нас днем. Вечером, на заре, закидывали невод, а позже

ходили гулять по Крестовскому острову. Прогулки эти были тихие и спокойные.

Раз только вздумалось Пушкину, Дельвигу, Яковлеву и нескольким другим их

сверстникам по летам показать младшему поколению, т. е. мне 17-летнему и

брату моему Александру 20-летнему, как они вели себя в наши годы, и до какой

степени молодежь сделалась вялою сравнительно с прежней.

Была уже темная августовская ночь. Мы все зашли в трактир на

Крестовском острове, с нами была и жена Дельвига. На террасе трактира сидел

какой-то господин совершенно одиноким. Вдруг Дельвигу вздумалось, что это

сидит шпион и что его надо прогнать. Когда на это требование не поддались ни

брат, ни я, Дельвиг сам пошел заглядывать на тихо сидевшего господина то с

правой, то с левой стороны, возвращался к нам с остротами насчет того же

господина и снова отправлялся к нему. Брат и я всячески упрашивали Дельвига

перестать этот маневр. Что, ежели этот господин даст пощечину? Но наши

благоразумные уговоры ни к чему не повели. Дельвиг довел сидевшего на

террасе господина своим приставаньем до того, что последний ушел. Если бы

Дельвиг послушался нас, то, конечно, Пушкин или кто-либо другой из бывших с

нами их сверстников по возрасту заменили бы его. Тем страннее покажется эта

сцена, что она происходила в присутствии жены Дельвига, которую надо было

беречь, тем более, что она кормила своею грудью трехмесячную дочь. Прогнав

неизвестного господина с террасы трактира, мы пошли гурьбою по дорожкам

Крестовского острова, и некоторые из гурьбы приставали разными способами к

проходящим мужчинам, а когда брат Александр и я старались их остановить,

Пушкин и Дельвиг нам рассказывали о прогулках, которые они по выпуске из

лицея совершали по петербургским улицам, и об их разных при этом проказах, и

глумились над нами, юношами, не только ни к кому не придирающимися, но даже

останавливающими других, которые десятью и более годами нас старее. Я

решительно удостоверяю, что они не были пьяны, а просто захотелось им

встряхнуть старинкою и показать ее нам, молодому поколению, как бы в укор

нашему более серьезному и обдуманному поведению. Я упомянул об этой прогулке

собственно для того, чтобы дать понять о перемене, обнаружившейся в молодых

людях в истекшие 10 лет.

Бар. А. И. ДЕЛЬВИГ. Мои воспоминания, I, 107 — 108.

Несмотря на то, что Куницкий только что вышел в свет из-под отеческого

крова, он очень степенен и рассудителен. Другие называют это недостатком,

как напр. Пушкин, и хотят в молодости находить и буйность. Но… нониче уже

время буйства молодежи прошло… Даже и гусары (название, прежде

однозначащее с буяном) не пьянствуют и не бушуют. Не рассудив этого, многие,

так прожившие молодость свою, удивляются, что нынешнее поколение не проводит

своего времени в трактирах и борделях и называют его упадшим.

АЛ. Н. ВУЛЬФ. Дневник. П-н и его совр-ки, XXI — XXII, 133.

Известно, что Пушкин очень любил карточную игру и особенно ощущения, ею

доставляемые, так что по временам довольно сильно предавался этой страсти.

Однажды, если не ошибаюсь, в 1833 г. летом, когда он жил на Черной речке

(Мат. П. В. Анненкова, стр. 359), на одной из соседних дач вечером собралось

довольно большое общество, и в том числе Пушкин. Все гости были охотники до

карт, а потому они вскоре расположились вокруг зеленого стола, и один из них

начал метать банк. Все игроки совершенно погрузились в свои ставки и

расчеты, так что внимание их ничем нельзя было отвлечь от стола, на котором

решалась участь многочисленных понтеров. В это время в калитку палисадника,

в который выходили открытые окна и балконные двери дачи, вошел молодой

человек очень высокого роста, закутанный в широкий плащ. Увидя играющую

компанию, он незаметно для занятых своим делом игроков, не снимая ни шляпы,

ни плаща, вошел в комнату и остановился за спиною одного из понтеров.

Молодой человек этот был кн. С. Г. Голицын, хороший приятель Пушкина и

прочих лиц, бывших в комнате. В то время он был в числе многочисленных

почитателей девицы Росетти, принадлежавшей к лучшим украшениям

петербургского общества по замечательной красоте, пленительной любезности и

светлому уму. Должно заметить, что дня за два до описываемого вечера Голицын

находился в том же обществе, которое сошлось теперь на даче Черной речки,

выиграл около тысячи рублей, именно у банкомета, державшего теперь банк, и

что выигрыш этот остался за ним в долгу. Голицын, подошедший к столу,

простоял несколько минут все-таки никем не замеченный, и, наконец, взявши со

стола какую-то карту, бросил ее и закричал ‘ва-банк’! Все подняли глаза и

увидели со смехом и изумлением неожиданного гостя в его странном костюме.

Начались приветствия, но банкомет, озадаченный ставкою Голицына, встал и,

отведя его немного в сторону, спросил: ‘да ты на какие деньги играешь? на

эти или на те?’ Под ‘этими’ он разумел ставку нынешнего вечера, а под ‘теми’

свой долг. Голицын ответил ему: ‘это все равно: и на эти, и на те, те, те’.

Игра продолжалась, но Пушкин слышал ответ Голицына, те, те, те его очень

забавляло, и он шутя написал стихи:

Полюбуйтесь же вы, дети,

Как в сердечной простоте

Длинный Фирс ‘ играет в эти,

Те, те, те и те, те, те.

Черноокая Россети

В самовластной красоте

Все сердца пленила эти,

Те, те, те и те, те, те.

О, какие же здесь сети

Рок нам стелет в темноте:

Рифмы, деньги, дамы эти,

Те, те, те и те, те, те.

[‘ Прозвище кн. С. Г. Голицына.]

Рассказанный здесь анекдот и стихи Пушкина сообщены нам самим

Голицыным, кому они были адресованы [Все редакторы сочинений Пушкина, —

Ефремов, Морозов, Вен-геров, Брюсов и др., — согласно показанию Лонгинова,

относят данное стихотворение и вызвавший его эпизод к 1833 г. Положительно

непонятно то доверие, которое они оказывают лонгиновской датировке. Да,

Лонгинов говорит — в 1833 году, но оговаривается: ‘если не ошибаюсь’,

сообщает, что Пушкин в то время жил на Черной речке, но ссылается при этом

на ‘Материалы’ Анненкова, а не на показания кн. Голицына. Со слов же

Голицына сообщает, что он в то время был почитателем девицы Россети, Пушкин

в стихах своих тоже говорит о Россети. В 1833 же году девица Россет давно

уже была г-жею Смирновой. Лонгинов в 50-х годах, когда Смирнова была еще

жива, и даже называть ее можно было только под инициалами, конечно, не мог

знать, когда именно Смирнова вышла замуж. Но ведь мы теперь это знаем.

Больше того. Мы знаем, что осенью 1832 г. Смирнова перенесла очень тяжелые

роды, — по словам Вяземского, ‘делали ей несколько операций и, наконец,

должны были раздавить в ней голову ребенка и вытащить его мертвого’. Тяжело

больную Смирнову после этого увезли для лечения за границу, откуда она

воротилась только к осени 1833 г. Все это вместе делает совершенно

невероятным, чтобы Пушкин летом 1833 г. мог писать: ‘черноокая Россети в

самовластной красоте все сердца пленяет’… Ясно, стихотворение написано- до

ее замужества. Но когда именно? Лето 1828 г. Россет жила в Ревеле, и навряд

ли Пушкин в то время был с нею знаком. Лето 1829 года Пушкин провел на

Кавказе. Лето 1831 г. провел с молодою женою в Царском, в 1832 г. Россет

была уже г-жею Смирновой. Ясно, — описанный случай мог произойти только за

время пребывания Пушкина в Петербурге летом 1830 г., когда он писал кн.

Вяземской, что ‘веселится в Петербурге’, и когда часто бывал он на островах

у Дельвига.].

М. Н. ЛОНГИНОВ. Анекдот о Пушкине. Библиографические записки, 1858, I,

494 — 496.

Я ехал с Вяземским из Петербурга в Москву. Дельвиг хотел проводить меня

до Царского Села. 10 августа (1830) поутру мы вышли из города. Вяземский

должен был нас нагнать на дороге. Дельвиг обыкновенно просыпался очень

поздно. В этот день встал он в восьмом часу, и у него с непривычки кружилась

и болела голова.

Мы принуждены были зайти в низенький трактир. Дельвиг позавтракал. Мы

пошли далее. Ему стало легче, головная боль прошла. Он стал весел и

говорлив.

ПУШКИН. О Дельвиге, 1831 г.

10 авг. 1830 г. Выехали мы из Петербурга с Пушкиным в дилижансе.

Обедали в Царском Селе у Жуковского. В Твери виделись с Глинкою. 14-го числа

утром приехали в Москву.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ. Полное собрание соч., IX, 137.

Пушкин вовсе не был лакомка. Он даже, думаю, не ценил и нехорошо

постигал тайн поваренного искусства, но на иные вещи был он ужасный прожора.

Помню, как в дороге съел он почти одним духом двадцать персиков, купленных в

Торжке. Моченым яблокам также доставалось от него нередко.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ. Поли. собр. соч., VIII, 372.

Пушкин в городе живет у меня, и, если вы будете ему писать, то вот мой

адрес: (Москва) в доме князя Вяземского, в Чернышевском переулке.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — Е. М. ХИТРОВО, 2 сент. 1830 г. Рус. Арх., 1899,

II, 86.

Князь Вл. Голицын. Никитушка! скажи, где Пушкин Царь-поэт?

Никита.

Давным-давно, сударь, его уж дома нет, Не усидит никак приятель ваш на

месте, То к дяде на поклон, то полетит к невесте.

Князь Влад. Г. А скоро ль женится твой мудрый господин?

Никита,

Осталось месяц лишь гулять ему один. Вот мой разговор с вашим

камердинером.

Кн. В. С. ГОЛИЦЫН — ПУШКИНУ, летом 1830 г. Москва. Переп. Пушкина, II,

205.

Бедный Василий Львович Пушкин скончался 20 августа (1830). Накануне был

уже он совсем изнемогающий, но, увидя Александра, племянника, сказал ему:

‘как скучен Катенин!’ Перед этим читал он его в ‘Литературной Газете’.

Пушкин говорит, что он при этих словах и вышел из комнаты, чтобы дать дяде

умереть исторически. Пушкин был, однако же, очень тронут всем этим зрелищем

и во все время вел себя, как нельзя приличнее.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ. Поли. собр. соч., IX, 139.

Нам передавали современники, что, услышав эти слова от умиравшего

Василия Львовича, Пушкин направился на цыпочках к двери и шепнул собравшимся

родным и друзьям его: ‘Господа, выдемте, пусть это будут последние его

слова’.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1870, стр. 1369.

Бедный дядя Василий! Знаешь ли его последние слова? Приезжаю к нему,

нахожу его в забытьи, очнувшись, он узнал меня, погоревал, потом, помолчав:

‘как скучны статьи Катенина!’ и более ни слова. Каково? Вот что значит

умереть честным воином, на щите, с боевым кликом на устах!

ПУШКИН — П. А. ПЛЕТНЕВУ, 9 сентября 1830 г,

И. И. Дмитриев, подозревая причиною кончины Вас. Львовича холеру, не

входил в ту комнату, где отпевали покойника. Ал. Серг. Пушкин уверял, что

холера не имеет прилипчивости и, отнесясь ко мне, спросил: ‘да не боитесь ли

и вы холеры?’ Я ответил, что боялся бы, но этой болезни еще не понимаю. ‘Не

мудрено, вы служите подле медиков. Знаете ли, что даже и медики не скоро

поймут холеру. Тут все лекарство один courage, courage [смелость, смелость

(фр.).-Прим. ред.] и больше ничего’. Я указал ему на словесное мнение Ф. А.

Гильтебранта, который почти то же говорил. — ‘О, да! Гильтебрантов

немного’, — заметил Пушкин.

М. Н. МАКАРОВ. Пушкин в детстве. Современник, 1843, т. XXIX, 384.

На похоронах у Вас. Львовича Пушкина с Языковым и потом в карете с

Данзасом в Донской монастырь. С Пушкиным на могиле Сумарокова.

М. П. ПОГОДИН. Дневник, 23 августа 1830 г. П-н и его совр-ки, XXIII —

XXIV, 108.

В августе 1830 г. Пушкин приехал в Остафьево к князю Вяземскому и не

успел еще расплатиться, как домовый слуга стал гнать ямщика от большого

подъезда. Пушкин крикнул: ‘Оставь его! Оставь его!’

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1911, II, 553.

Я отправляюсь в Нижний, без уверенности в своей судьбе. Если ваша мать

решилась расторгнуть нашу свадьбу, и вы согласны повиноваться ей, я

подпишусь подо всеми мотивами, какие ей будет угодно привести своему

решению, даже и в том случае, если они будут настолько основательны, как

сцена, сделанная ею мне вчера, и оскорбления, которыми ей угодно было

осыпать меня. Может быть, она права и я был неправ, думая одну минуту, что я

был создан для счастья. Во всяком случае, вы совершенно свободны, что же до

меня, то я даю вам честное слово принадлежать только вам, или никогда не

жениться.

ПУШКИН — Н. Н. ГОНЧАРОВОЙ, конец августа 1830 г. Москва (фр.).

Я уезжаю, рассорившись с г-жей Гончаровой. На другой день после бала

она сделала мне самую смешную сцену, какую только можно себе представить.

Она мне наговорила вещей, которых я, по совести, не мог равнодушно слушать.

Я еще не знаю, расстроилась ли моя свадьба, но повод к этому налицо, и я

оставляю двери широко открытыми… Эх, проклятая штука — счастье!

ПУШКИН — кн. В. Ф. ВЯЗЕМСКОЙ, конец авг. 1830 г. Москва (фр.).

Сейчас еду в Нижний, т. е. в Лукьянов, в село Бол-дино. Милый мой,

расскажу тебе все, что у меня на душе: грустно, тоска, тоска. Жизнь жениха

30-летнего хуже 30-ти лет жизни игрока. Дела будущей тещи моей расстроены.

Свадьба моя отлагается день ото дня далее. Между тем я хладею, думаю о

заботах женатого человека, о прелести холостой жизни. К тому же московские

сплетни доходят до ушей невесты и ее матери — отселе размолвки, колкие

обиняки, ненадежные примирения, — словом, если я и не нещастлив, по крайней

мере не щаст-лив. Осень подходит. Это любимое мое время — здоровье мое

обыкновенно крепнет — пора моих литературных трудов настает, — а я должен

хлопотать о приданом, да о свадьбе, которую сыграем бог весть когда. Все это

не очень утешно. Еду в деревню. Бог весть, буду ли там иметь время

заниматься, и душевное спокойствие, без которого ничего не произведешь,

кроме эпиграмм на Каченовского. Так-то, душа моя. От добра добра не ищут.

Черт меня догадал бредить о щастии, как будто я для него создан. Должно было

мне довольствоваться независимостью.

ПУШКИН — П. А. ПЛЕТНЕВУ, 31 авг. 1830 г. Москва.

Перед моим отъездом Вяземский показал мне письмо, только что им

полученное: ему писали о холере, уже перелетевшей из Астраханской в

Саратовскую губернию. По всему видно было, что она не минует и Нижегородской

(о Москве мы еще не беспокоились). Я поехал с равнодушием, коим был обязан

пребыванию моему между азиатцами. Приятели, у коих дела были в порядке (или

в привычном беспорядке, что совершенно одно), упрекали меня за то и важно

говорили, что легкомысленное бесчувствие не есть еще истинное мужество. На

дороге встретил я Макарьевскую ярмарку, прогнанную холерой. Воротиться в

Москву казалось мне малодушием, я поехал далее, как, может быть, случалось

вам ехать на поединок, с досадой и большой неохотой. ПУШКИН. Заметка о

холере, 1831 г.

Если бы я не был в дурном расположении, едучи в деревню, я вернулся бы

в Москву со второй станции, где я уже узнал, что холера опустошает Нижний.

Но тогда я и не думал поворачивать назад, и главным образом я тогда готов

был радоваться чуме.

ПУШКИН — Н. Н. ГОНЧАРОВОЙ, 26 ноября 1830 г.

Село Большое или Базарное Болдино, при речке Азане или Сазанке,

находится на северной полосе Лукоянов-ского уезда, в юго-восточном углу

Нижегородской губернии. Оно расположено на пригорке, с пологим скатом по

направлению к соседнему селу Ларионову. Избы, как и в большинстве селений

этой полосы, крыты соломой, и самое село, благодаря этому, имеет вид бедной

глухой деревушки. На горе, среди села, широкая площадь, на которой живописно

выделяется помещичья усадьба, вся в зелени, обнесенная красивою оградою,

рядом с усадьбой высится церковь. Против усадьбы — волостное правление, а за

ним, замыкая площадь, тянутся крестьянские избы. Верхнюю часть села можно

считать старейшим жилищным пунктом Болдина вместе с примыкающими к ней по

склону базарною площадью и улицей. Вокруг Болдина местность степная,

безлесная, встречаются лишь небольшие рощицы из дубняка и осинника. В

прежнее время на месте нынешней усадебной ограды близ церкви лепились

крестьянские избы, снесенные уже в конце тридцатых или сороковых годов. —

Старый барский дом, в котором жил Пушкин, по показанию старожилов, находился

на том же месте, где и теперь стоит господская усадьба (стр. 4)… Это был

небольшой одноэтажный дом, с деревянного крышей, с черным двором и службами,

обнесенный мелким дубовым частоколом. Кругом дома был пустырь: ни цветников,

ни сада, невдалеке от дома находился только небольшой пруд, известный ныне

под названием ‘Пильники’, да виднелись два-три деревца, из которых теперь

сохранилось разве одно — огромный, могучий, многолетний вяз. За оградою

усадьбы, невдалеке (на месте нынешних пожарных сараев), стояла вотчинная

контора, против нее на площади высилась церковь… Из окон дома открывался

унылый вид на крестьянские соломенные избы (13)… Все население села

Болдина — русское, православного вероисповедания, занимались хлебопашеством.

Почва здесь черноземная и отчасти суглинок (8). Кроме хлебопашества, жители

Болдина занимались приготовлением черного поташа из золы сорных трав и

соломы (до 20 домов). Главный промысел болдин-ских крестьян был санный.

Зимой почти все село работало крестьянские сани (9).

Во владении С. Л. Пушкина в Нижегородской губернии к 1830 г. состояло:

сельпо Кистенево, где было 476 душ, и половина села Болдина в 564 души,

другая половина Болдина находилась во владении брата его, Василия Львовича

(11).

Сельцо Кистенево (Темяшево тож), соседнее с Бол-диным, в пограничном

Сергачском уезде, при р. Чеке, впадающей в Пьяну, расположено улицами,

которые носили особые названия: Самодуровка, Кривулица, Стрелецкая и

Бунтовка. Уже наружный вид жилых построек ясно говорил постороннему взору,

что кистеневские крестьяне жили в большой нужде, черно и грязно, только 1/4

крестьянских домов были покрыты тесом на два ската и топились ‘по-белому’, а

остальные 3/4 представляли из себя подслеповатые курные избенки, крытые

соломой… В 30-х гг. (по 8-й ревизии) здесь жило 523 мужчины и 538 женского

пола крестьян. В ‘Списке населенных мест’ Кистенево показано, как часть

прихода с. Болдина. Вероятно, оно было выселено сюда ‘по господскому

велению’ за самодурство и бунты, недаром улицы Ки-стенева получили столь

характерные наименования, как Самодуровка и Бунтовка (9)… Все население

Кистенева, как и в Болдине, было русское, православное, кроме хлебопашества,

крестьяне были заняты выделкою рогож. Весною значительная часть уходила на

Волгу в бурлаки, в Оренбургские степи гуртовщиками и в Самарскую — жать

пшеницу (9).

А. И. ЗВЕЗДИН. О Болдинском имении А. С. Пушкина. Н.-Новгород, 1912.

По ‘Экономическим примечаниям’ (относящимся к 1789 году) ‘село

Болдино — всего 243 двора: 1.336 муж., 1.385 женщ., 4.538 десятин пашни,

544 — покосу, 1.965 — лесу строевого и дровяного, 162 — под усадьбой, 72 —

неудобной. Расположено Болдино при речке Азанке, по течению на правой

стороне. Господский дом деревянный, сада нет. На речке Азанке (на ее правом

берегу расположена и деревня) — сажень ширины и четверть сажени глубины в

жаркое время — запружен пруд и при нем состоит ручная (? — речная?) мельница

о двух поставах, действие имеет во весь год, которая мелет для крестьянского

обихода, в речке рыба: щуки, окуни, язи, плотва. Земля грунт имеет

серо-глинистый, лучше родится рожь, овес, греча, горох и полба, а прочие

семена средственны. Сенные покосы против других мест средственны. Лес

строевой и дровяной: березовый, липовый, осиновый, ольховый и ивовый, в нем

звери: волки, лисицы, зайцы, горностаи, птицы: тетерева, рябчики, скворцы,

чижи, щеглы, соловьи’.

П Е ЩЕГОЛЕВ. Пушкин и мужики. Изд. ‘Федерация’. М., 1928, стр. 63.

Едва успел я приехать, как узнаю, что около меня оцепляются деревни,

учреждаются карантины. Народ ропщет, мятежи вспыхивают то там, то здесь

нелепые. Я занялся моими делами, перечитывая Кольриджа, сочиняя сказочки и

не ездя по соседям.

ПУШКИН. Заметка о холере (1831).

Моя дорогая, моя милая Наталья Николаевна, — я у ваших ног, чтобы

благодарить и просить вас о прощении за беспокойство, которое я вам

причинил. Ваше письмо прелестно и вполне меня успокоило. Мое пребывание

здесь может продолжиться вследствие обстоятельства, совершенно

непредвиденного. Я думал, что земля, которую мой отец дал мне, составляет

особое имение, но она — часть деревни из 500 душ, и нужно приступить к

разделу. Я постараюсь устроить все это как можно скорее. Еще больше я боюсь

карантинов, которые начинают устанавливаться здесь. В окрестностях у нас

cholera morbus [холера (лат.). — Прим. ред.] (очень миленькая персона). И

она может удержать меня дней двадцать лишних.

ПУШКИН — Н. Н. ГОНЧАРОВОЙ, 9 сент. 1830 г., из Болдина.

Теперь мрачные мысли мои порассеялись, приехал я в деревню и отдыхаю.

Около меня холера морбус. Ты не можешь вообразить, как весело удрать от

невесты, да и засесть стихи писать. Жена не то, что невеста. Куда! Жена свой

брат. При ней пиши, сколько хошь. А невеста пуще Цензора Щеглова язык и руки

связывает… Сегодня от своей получил я премиленькое письмо: обещает выдти

за меня и без приданого. Приданое не уйдет. Зовет меня в Москву — я приеду

не прежде месяца… Ах, мой милый! что за прелесть здешняя деревня!

вообрази: степь да степь, соседей ни души, езди верхом, сколько душе угодно,

пиши дома, сколько вздумается, никто не помешает. Уж я тебе наготовлю

всячины, и прозы и стихов 7 .

ПУШКИН — П. А. ПЛЕТНЕВУ, 9 сент. 1830 г., Болдино.

Г. Пушкин введен во владение (крестьянами с-ца Ки-стенева) через

дворянского заседателя Григорьева 1830 г. сентября 16 дня, в получении коих

крестьян во владение и дана самым помещиком тому заседателю Григорьеву

расписка.

ПОМЕТА СЕРГАЧСКОГО ЗЕМСКОГО СУДА на дарственной записи С. Л. Пушкина от

25 июня 1830 г. П-н и его совр-ки, XIII, 99.

Вот в чем было дело: теща моя отлагала свадьбу за приданым, а уж,

конечно, не я. Я бесился. Теща начинала меня дурно принимать и заводить со

мною глупые ссоры, и это бесило меня. Хандра схватила меня, и черные мысли

мной овладели. Неужто я хотел или думал отказаться? Но я видел уж отказ и

утешался чем ни попало. Все, что ты говоришь о свете, справедливо, тем

справедливее опасения мои, чтобы тетушки, да бабушки, да сестрицы не стали

кружить голову молодой жене моей пустяками. Она меня любит, но посмотри,

Алеко Плетнев, как гуляет вольная луна etc. Баратынский говорит, что в

женихах щастлив только дурак, а человек мыслящий беспокоен и волнуем

будущим. Доселе он один я — а тут он будет мы. Шутка! От того-то я тещу и

торопил, а она, как баба, у которой долог лишь волос, меня не понимала да

хлопотала о приданом, черт ее побери. Оконча дела мои, еду в Москву сквозь

целую цепь карантинов. — Месяц буду в дороге по крайней мере. Месяц здесь я

прожил, не видя ни души, не читая журналов, я бы хотел переслать тебе

проповедь мою здешним мужикам о холере, ты бы со смеху умер, да не стоишь ты

этого подарка.

ПУШКИН — П. А. ПЛЕТНЕВУ, 29 сент. 1830 г., из Болдина.

Дядя П. П. Григорьев любил передавать мне разговор Пушкина с тогдашней

(нижегородской) губернаторшей Бутурлиной [Мих. Петр. Бутурлин вступил в

должность нижегородского губернатора только в 1831 г. В 1830 г.

нижегородским губернатором был действ, статск. советник Ил. Мих. Бибиков

(см. ‘Памятную книокку Нижегородской губернии на 1865 год’. Изд.

Нижегородского Губ. Статистич. Комитета. Нижний Новгород, 1864).]. Это было

в холерный год. — ‘Что же вы делали в деревне, А. С-ч? — спрашивала

Бутурлина. — Скучали?’ — ‘Некогда было, Анна Петровна.

Я даже говорил проповеди’. — ‘Проповеди?’ — ‘Да, в церкви, с амвона, по

случаю холеры. Увещевал их. — И холера послана вам, братцы, оттого, что вы

оброка не платите, пьянствуете. А если вы будете продолжать так же, то вас

будут сечь. Аминь!’

П Д БОБОРЫКИН. За полвека. Рус. Мысль, 1906 г., Љ 2, стр. 24,

Вот я и совсем готов почти сесть в экипаж, хотя мои дела не кончены, и

я совершенно пал духом. Мне объявили, что устроено пять карантинов отсюда до

Москвы, и в каждом мне придется провести четырнадцать дней, сосчитайте

хорошенько и притом представьте себе, в каком я должен быть сквернейшем

настроении! К довершению благополучия, начался дождь, с тем, конечно, чтобы

не перестать до самого санного пути… Будь проклят тот час, когда я решился

оставить вас и пуститься в эту прелестную страну грязи, чумы и пожаров — мы

только и видим это. Я бешусь. Наша свадьба, по-видимому, все убегает от

меня, и эта чума, с ее карантинами, — разве это не самая дрянная шутка,

какую судьба могла придумать?

ПУШКИН — Н. Н. ГОНЧАРОВОЙ, 30 сент. 1830 г., Болдино.

Из расспросов болдинских старожилов об образе жизни Пушкина мы узнали

немного. Один из них, столетний старик, Михей Иванович Сивохин, хорошо

помнит, что курчавый барин, Александр Сергеевич, каждый день ездил верхом в

соседние Казаринские кусты и в Ки-стеневскую рощу и записывал ‘какие местам

звания, какие леса, какие травы растут’, каждый день, по словам Сивохина,

барину готовили кадушку теплой воды, это была импровизированная ванна.

А. И. ЗВЕЗДИН. Действия Ниж. Губ. Уч. Арх. Комиссии, IV, 62.

Курчавый, невысокого роста… Веселый барин, ласковый… Случалось мне

ему один раз лошадь седлать. На карауле я был да и зашел на барский двор.

Слышу, кто-то зовет… Я думал, что конторщик, ан это сам барин из дому

вышел. — ‘Эй, человек, пойди ко мне’. — ‘Чего изволите, ваше благородие?’ —

‘Пойдем со мной в конюшню, пособи лошадь седлать’. Вывел я ему лошадь, он

сел и говорит: ‘Отвори, — говорит, — мне ворота, проводи со двора’. Проводил

я его, — он и поскакал трусцой в Ка-заринские кусты… Все туда ездил

верхом, почесть каждый вечер, и все один.

МИХЕИ ИВ. СИВОХИН, 100-летний старик, болдинский крестьянин, в передаче

А. И. ЗВЕЗДИНА. ‘О болдин-ском имении А. С. Пушкина’. Н.-Новгород, 1912, .

стр. 4 — 5.

Когда Пушкин жил в деревне, Наталья Ивановна (Гончарова, мать невесты)

не позволяла дочери самой писать к нему письма, а приказывала ей писать

всякую глупость и между прочим делать ему наставления, чтобы он соблюдал

посты, молился богу и пр. Наталья Николаевна плакала от этого.

Кн. Е. А. ДОЛГОРУКОВА по записи БАРТЕНЕВА. Рассказы о Пушкине, 63.

Имение, где Пушкин жил в Нижнем, находится в нескольких верстах от села

Апраксина, принадлежавшего семейству Новосильцевых, которых поэт очень

любил, в особенности хозяйку дома, милую и добрую старушку. Она его часто

журила за его суеверие, которое доходило, действительно, до невероятной

степени. Г-жа Новосильцева праздновала свои именины, и Пушкин обещал

приехать к обеду, но его долго ждали напрасно и решились, наконец, сесть за

стол без него. Подавали уже шампанское, когда он явился, подошел к

имениннице и стал перед ней на колени: — ‘Наталья Алексеевна, — сказал он, —

не сердитесь на меня: я выехал из дома и был уже недалеко отсюда, когда

проклятый заяц пробежал поперек дороги. Ведь вы знаете, что я юродивый:

вернулся домой, вышел из коляски, а потом сел в нее опять и приехал, чтобы

вы меня выдрали за уши’.

ТОЛЫЧЕВА (Е. В. НОВОСИЛЬЦЕВА). Рус. Арх., 1877, II, 99.

Приехал в Апраксине Пушкин, сидел с барышнями, был скучен и чем-то

недоволен. Разговор не клеился, он все отмалчивался, а мы болтали. Перед ним

лежал мой альбом, говорили мы об ‘Евгении Онегине’, Пушкин молча рисовал

что-то на листочке. Я говорю ему: ‘Зачем вы убили Ленского? Варя весь день

вчера плакала!’ Варваре Петровне тогда было лет шестнадцать, собой была

недурна. — ‘Ну, а вы, Варвара Петровна, как бы кончили эту дуэль?’ — ‘Я бы

только ранила Ленского в руку или плечо, и тогда Ольга ходила бы за ним,

перевязывала бы рану, и они друг друга еще больше бы полюбили’. — ‘А знаете,

где я его убил? Вот где’, — протянул он к ней свой рисунок и показал место у

опушки леса. ‘А вы как бы кончили дуэль?’ — обратился Пушкин ко мне. ‘Я

ранила бы Онегина, Татьяна бы за ним ходила, и он оценил бы ее и полюбил

ее’. — ‘Ну, нет, он Татьяны не стоил’, — ответил Пушкин.

А. П. НОВОСИЛЬЦЕВА по записи Н. КР. Курские Губ. Вед., 1899, Љ 29. Цит.

по ‘Разговоры Пушкина’ изд. ‘Федерации’, 1929, стр. 154.

Между тем начинаю думать о возвращении и беспокоиться о карантине.

Вдруг получаю известие, что холера в Москве. Я попался в западню, как-то мне

будет вырваться на волю. Страх меня пронял: в Москве!.. Я тотчас собрался в

дорогу и поскакал. Проехав 20 верст, ямщик мой останавливается, застава!

Несколько мужиков с дубинами охраняли переправу через какую-то речку. Я стал

расспрашивать их (выведывать о карантине, о начальнике): ни они, ни я

хорошенько не понимали, зачем они стояли тут с дубинами и с повелением

никого не пускать. Я доказывал им, что вероятно где-нибудь да учрежден

карантин, что не сегодня, так завтра на него наеду, и в доказательство

предложил им серебряный рубль. Мужики со мной согласились, перевезли меня и

пожелали многие лета.

ПУШКИН. Заметка о холере, 1831 г.

В 1830 году, во время холеры, С. Я- Ползиков был писцом у моего отца А.

А. Крылова. Во время эпидемии мой отец был сделан окружным комиссаром, и в

его округ входило село Болдино, в котором жил тогда А. С. Пушкин. Отец

вместе с Ползиковым несколько раз бывал в Болдине у Пушкина и, кроме того,

часто виделся с ним в с. Апраксине у Новосильцевых иве. Чернов-ском у

Топорниной. Ползиков рассказывал эпизод бегства Пушкина из Болдина с

большими подробностями, чем это описал сам Пушкин. — По словам Ползикова,

холера надвигалась к Болдину с востока, от Волги, но еще не доходила до

Болдина и его окрестностей. Карантины были расставлены по московской дороге

и по р. Пьяне. От нижегородского губернатора было объявлено, что, как только

холера дойдет до р. Пьяны, то карантин усилить и никого не пропускать за

Пьяну. — Усердие же карантинных мужиков стало притеснять приезжающих еще до

появления холеры. И вот в это-то время Пушкин, боясь попасть в карантин,

поторопился уехать в Москву, и очень понятно, что мужики воспользовались

тароватостью Пушкина, — взяли с него целковый за перевоз, но Ползиков об

этом целковом не рассказывал.

Н. А. КРЫЛОВ. Очерки из далекого прошлого. Вестник Европы, 1900, кн. 5,

стр. 174.

1 октября я получаю известие, что холера распространилась до Москвы и

что жители все оставили город. Это последнее известие меня успокоило

несколько. Узнав, между тем, что выдавали свидетельства на свободный проезд,

или, по крайней мере, на сокращенный срок карантина, я написал по этому

предмету в Нижний. Мне отвечают, что свидетельство будет мне выдано в

Лукоя-нове (так как Болдино не заражено): в то же время меня извещают, что

вход и выход из Москвы запрещены. Эта последняя новость и в особенности

неизвестность вашего пребывания останавливают меня в Болдине. Приехав в

Москву, я мог опасаться, или, лучше сказать, я надеялся не найти вас там.

Между тем, слух, что Москва опустела, подтверждался и успокаивал меня. Вдруг

я получаю от вас маленькую записку, из которой узнаю, что вы вовсе и не

думали выезжать. Я беру почтовых лошадей, приезжаю в Лукоянов, мне

отказывают в выдаче паспорта под тем предлогом, что я выбран для надзора за

карантинами моего округа. Я решился продолжать мой путь, послав жалобу в

Нижний. Переехав во Владимирскую губернию, я вижу, что проезд по большой

дороге запрещен, и никто об этом ничего не знал, такой здесь порядок!

ПУШКИН — Н. Н. ГОНЧАРОВОЙ, 26 ноября 1830 г., из Болдина.

В минуту моего выезда, в начале октября, меня назначают окружным

инспектором. Я непременно принял бы эту должность, если бы в то же время не

узнал, что холера появилась в Москве. Мне стоило большого труда отделаться

от инспекторства. Потом приходит известие, что Москва оцеплена и въезд

запрещен. Затем мои несчастные попытки убраться, потом известие, что вы не

покидали Москвы.

ПУШКИН — Н. Н. ГОНЧАРОВОЙ, 2 декабря 1830 г., Платово.

Явился г. Ульянинов (бывш. лукояновский уездный предводитель

дворянства). Во время холеры, рассказывал он между прочим, мне поручен был

надзор за всеми заставами со стороны Пензенской и Симбирской губ. А. С.

Пушкин в это самое время, будучи женихом, находился в поместьи отца своего в

селе Болдине. Я отношусь к нему учтиво, предлагая принять самую легкую

должность. Он отвечает мне, что, не будучи помещиком здешней губернии, он не

обязан принимать должность. Я опять пишу к нему и прилагаю министерское

распоряжение, по коему никто не мог отказаться от выполнения должностей. И

за тем он не согласился и просил меня выдать ему свидетельство на проезд в

Москву. Я отвечал, что, за невыполнением первых моих отношений,

свидетельства выдать не могу. Он отправился так, наудалую, но во

Владимирской губ. был остановлен и возвратился назад в Болдино. Между тем в

Лукоянов приехал министр (гр. А. А. Закревский). — ‘Нет ли у вас из дворян

таких, кои уклонились бы от должностей?’ — ‘Все действовали усердно за

исключением нашего стихотворца А. С. Пушкина’. — ‘Как он смел это

сделать?’ — Пушкин получил строгое предписание министра и принял должность.

Г. Ульянинов прибавил: позднее, в бытность мою в Петербурге, я познакомился

с Пушкиным в Английском клубе, где он подошел ко мне, говоря: ‘Кажется, это

вы меня так притеснили во время холеры?’

П М. ЯЗЫКОВ (брат поэта, Н. М-ча). Из записок. Рус. Арх., 1874, I, 799.

Въезд в Москву запрещен, и вот я заперт в Болдине. Я совсем потерял

мужество и не знаю в самом деле, что делать? Ясное дело, что в этом году

(будь он проклят) нашей свадьбе не бывать. Мы окружены карантинами, но

эпидемия еще не проникла сюда. Болдино имеет вид острова, окруженного

скалами. Ни соседа, ни книги. Погода ужасная. Я провожу мое время в том, что

мараю бумагу и злюсь. Не знаю, что делается на белом свете.

Я становлюсь совершенным идиотом, как говорится, до святости.

ПУШКИН — Н. Н. ГОНЧАРОВОЙ, 11 октября 1830 г. Болдино.

19 окт., сожж. (ена) X песнь (Евгения Онегина).

ПУШКИН. Пометка в черновой тетради. Рус. Старина, 1884 г., т. 44, стр.

339.

Я сунулся было в Москву, да, узнав, что туда никого не пускают,

воротился в Болдино да жду погоды. — Ну уж погода! Знаю, что не так страшен

черт, як его малюют, знаю, что холера не опаснее турецкой перестрелки, — да

отдаленность — да неизвестность — вот что мучительно. Хоть я и не из иных

прочих, так сказать — но до того доходит, что хоть в петлю. — Мне и стихи в

голову не лезут, хоть осень чудная, и дождь и снег и по колено грязь.

ПУШКИН — П. А. ПЛЕТНЕВУ, конец октября 1830 г. Болдино.

Посылаю тебе, барон, вассальскую мою подать, именуемую цветочною, по

той причине, что платится она в ноябре, в самую пору цветов. Доношу тебе,

моему владельцу, что нынешняя осень была детородна, и что коли твой

смиренный вассал не околеет от сарацинского падежа, Холерой именуемого, то в

замке твоем, Литературной Газете, песни трубадуров не умолкнут круглый год.

Отец мне ничего про тебя не пишет, а это беспокоит меня, ибо я все-таки его

сын, — т. е. мнителен и хандрлив (каково словечко?). Скажи Плетневу, что он

расцеловал бы меня, видя мое осеннее прилежание.

ПУШКИН — бар. А. А. ДЕЛЬВИГУ, 4 ноября 1830 г. Болдино.

В Болдине, все еще в Болдине! Узнав, что вы не оставили Москвы, я взял

почтовых лошадей и отправился. Выехав на большую дорогу, я увидел, что

настоящих карантинов только три. Я храбро явился в первый (Сивас-лейка, губ.

Владимирская), инспектор спрашивает мою подорожную, сообщив, что мне

предстоит всего шесть дней остановки. Потом он бросает взгляд на

подорожную: — Вы не по казенной надобности изволите ехать? — Нет, по

собственной самонужнейшей. — Так извольте ехать назад, на другой тракт,

здесь не пропускают. — Давно ли? — Да уж около 3-х недель. — И эти свиньи,

губернаторы, не дают этого знать? — Мы не винова-ты-с. — Не виноваты! а мне

разве от этого легче? Нечего делать — еду назад в Лукоянов, требую

свидетельства, что еду не из зачумленного места. Предводитель здешний не

знает, может ли, после поездки моей, дать мне это свидетельство. Я пишу

губернатору, а сам, в ожидании его ответа, свидетельства и новой

подорожной, — сижу в Болдине, да кисну. Вот каким образом я проделал 400

верст, не сделав шагу от моей берлоги.

Я совсем потерял мужество, и так как у нас теперь пост (скажите

матушке, что этого поста я долго не забуду), то я не хочу больше торопиться,

предоставляю вещам идти по своей воле, а сам останусь ждать, сложив руки.

Мой отец все мне пишет, что моя свадьба расстроилась. На днях он уведомит

меня, может быть, что вы вышли замуж. Есть от чего потерять голову.

ПУШКИН — Н. Н. ГОНЧАРОВОЙ, 18 ноября 1830 г. Болдино.

Вот я и в карантине, с перспективою оставаться в плену четырнадцать

дней — после чего надеюсь быть у ваших ног… Я в карантине и в эту минуту

не желаю ничего больше. Вот до чего мы дожили — что рады, когда нас на две

недели посадят под арест в грязной избе к ткачу, на хлеб и на воду!

ПУШКИН — Н. Н. ГОНЧАРОВОЙ, 2 декабря 1830 г. Платово.

Милый! я в Москве с 5 декабря. Нашел тещу озлобленную на меня, и на

силу с нею сладил, — но слава богу — сладил. На силу прорвался я и сквозь

карантины — два раза выезжал из Болдина и возвращался. Но слава богу, сладил

и тут. Скажу тебе (за тайну), что я в Болдине писал, как давно уже не писал.

Вот что я привез сюда: 2 последние главы Онегина, 8-ю, 9-ю, совсем готовые в

печать. Повесть, писанную октавами (стихов 400), которую выдадим Anonyme

[анонимно (фр.). — Прим. ред.]. Несколько драматических сцен, или маленьких

трагедий, именно: Скупой Рыцарь, Моцарт и Сальери, Пир во время чумы и Д.

Жуан. Сверх того, написал около 30 мелких стихотворений.

Хорошо? Еще не все (весьма секретное): написал я прозою 5 повестей, от

которых Баратынский ржет и бьется — и которые напечатаем также Anonyme — под

моим именем нельзя будет, ибо Булгарин заругает.

ПУШКИН — П. А. ПЛЕТНЕВУ, 9 декабря 1830 г. Москва.

Секретно. 9 числа сего декабря прибыл из города Лу-коянова отставной

чиновник 10 класса Александр Сергеев Пушкин и остановился Тверской части I

квартала в гостинице ‘Англия’, за коим надлежащий надзор учрежден.

Полицмейстер МИЛЛЕР в рапорте и. д. моек, обер-полицмейстера, 11 дек.

1830 г. Краен. Арх., т. 37, стр. 242,

К зиме опять Пушкин в Москву приехал, — только реже стал езжать к нам в

хор. Однако, нередко я его видала по-прежнему у Нащокина. Стал он будто

скучноватый, а все же по-прежнему вдруг оскалит свои большие белые зубы, да

как примется вдруг хохотать! Иной раз даже испугает просто, право!

ЦЫГАНКА ТАНЯ (ТАТЬЯНА ДЕМЬЯНОВНА) в передаче Б. Маркевича. Соч. Б. М.

Маркевича, т. XI, стр. 135.

Ты не узнал бы меня: оброс я бакенбардами, остригся под гребешок,

остепенился, обрюзг.

ПУШКИН — Н. С. АЛЕКСЕЕВУ, 26 дек. 1830 г., из Москвы.

Пушкин женится на Гончаровой, между нами сказать, на бездушной

красавице, и мне сдается, что он бы с удовольствием заключил отступной

трактат.

С. Д. КИСЕЛЕВ — Н. С. АЛЕКСЕЕВУ, 26 дек. 1830 г. Переписка Пушкина, т.

II, стр. 204.

В декабре 1830 или январе 1831 года Пушкин навестил нас в Остафьеве. Я

живо помню, как он во время семейного вечернего чая расхаживал по комнате,

не то плавая, не то как бы катаясь на коньках, и, потирая руки,

декламировал, сильно напирая на: ‘я мещанин, я мещанин’, ‘я просто русский

мещанин!’

Кн. ПАВЕЛ ВЯЗЕМСКИЙ. Собр. соч., 528.

Уже при последних издыханиях холеры навестил меня в Остафьеве Пушкин.

Разумеется, не отпустил я его от себя без прочтения всего написанного мною.

Он слушал меня с живым сочувствием приятеля и судил о труде моем (биография

фон-Визина) с авторитетом писателя опытного и критика меткого, строгого и

светлого. Вообще более хвалил он, нежели критиковал. Между прочим, находил

он, что я слишком живо нападаю на фон-Визина за мнения его о французах и

слишком горячо отстаиваю французских писателей. При всей просвещенной

независимости ума Пушкина, в нем иногда пробивалась патриотическая

щекотливость и ревность в отношении суда его над чужестранными писателями.

Как бы то ни было, день, проведенный у меня Пушкиным, был для меня

праздничным днем.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ. Поли. собр. соч., I, с. LI.

В семи верстах от уездного города Подольска, Московской губернии,

недалеко от старой калужской дороги, находится село Остафьево. Первым его

владельцем был князь Андрей Иванович Вяземский. Когда он приехал для осмотра

имения, ему бросилась в глаза липовая аллея и так ему понравилась, что он

решился на покупку и тотчас же приступил к постройке нынешнего дома. Это

прочный, поместительный, удобный каменный дом в два этажа, с фронтоном и

колоннами, соединенный крытыми галереями-колоннадами с двумя каменными

флигелями, также двухэтажными. Под домом обширные подвалы и кухня, простенки

которой выложены красивыми кафлями. Дом этот так построен, что в нем могут

поместиться несколько семейств, не стесняя друг друга. — По широким ступеням

главного входа подымаемся на окружающую дом террасу. Входим в первую

комнату, в ней пять дверей. Первая дверь направо — в библиотеку, там ряд

комнат с простыми, выкрашенными шпалерами. Влево от входной комнаты —

гостиная, увешанная картинами. Далее комната в два окна, кабинет. Тут висят

семейные портреты. Наконец, спальня в два окна, с двумя колоннами, она

угловая. Середину дома занимает круглый зал с целым полукружием выходящих в

сад дверей. Средняя дверь ведет в липовую аллею, разделяющую сад пополам.

Середина потолка в облаках. Сверху окно коридора верхнего этажа. Когда-то по

широкому карнизу этой залы ловко проходил старик Губан, один из остафьевских

старожилов. Другая половина дома обращена в сад. Влево от залы — старая

столовая, с буфетными, старинными шкафами, с внутренним окном с

разноцветными стеклами. Противоположная дверь залы ведет в библиотеку Павла

Петровича (сына кн. Петра Андреевича), большая комната с установленными по

стенам шкафами красного дерева с бронзой, когда-то бывшими в доме на

Почтамтской. Далее ряд комнат с книгами, портретами, старою мебелью, что-то

вроде кладовой, соединяющейся со старою библиотекой. — Верхний этаж весь

состоит из жилых помещений. Низенькие комнаты с широкими подоконниками. В

этом же этаже и карамзинская комната. В ней три окна к стороне Десны и одно

большое — в сад. Здесь, у этого последнего окна, стоял некогда письменный

стол Карамзина, а комната эта была тем его рабочим кабинетом, в котором

написано им девять томов ‘Истории Государства Российского’. Из окна вид на

сад. Кругом деревья и часть горизонта. Впечатление успокоительное, тихое,

располагающее к усидчивому труду. — Влево от сада поле с двумя березовыми

рощами, вправо овраг с засохшим руслом Любучи и опять поля. Прямо за садом

старая березовая роща. Отсюда вид на поля и на извилистую ленту реки Десны.

На горизонте когда-то тянулись леса, ныне вырубленные. Тут же недалеко ряд

курганов и сельское кладбище. С другой стороны дома пруд с плотиною, за ним

церковь, белая, с зеленой крышей, вокруг них березы с обычными гнездами и

стаей грачей, тут же сейчас крестьянские избы. Это — село Ос-тафьево.

Граф С. Д. ШЕРЕМЕТЬЕВ. Село Остафьево. Русский Вестник, 1903, янв.,

стр. 120 — 124.

Я знал Пушкина в 1832 году и лицо его запомнил хорошо, тем более, что

лицо Пушкина было такое характерное, что оно невольно запечатлевалось в

памяти каждого, кто его встречал… Когда же мне впервые показали акварель

(П. Ф.) Соколова (рисована в 1830 г.), я сразу сказал: ‘это единственный

настоящий Пушкин’.

ЛЕВИЦКИИ-отец, фотограф императорского двора, в передаче СИГИЗМУНДА

ЛИБРОВИЧА. Пушкин в портретах. СПб., 1890, стр. 42.

Сейчас еду богу молиться и взял с собою последнюю сотню. Узнай,

пожалуйста, где живет мой татарин, и, коли можешь, достань с своей стороны

тысячи две.

ПУШКИН — П. В. НАЩОКИНУ в дек. 1830 г.

Нат. Ив. Гончарова возила дочь свою и жениха по соборам и к Иверской.

Пушкин пишет: мой татарин, потому что купил у него шаль для своей невесты.

П. И. БАРТЕНЕВ со слов НАЩОКИНА. Девятнадцатый век, I, 383.

Религиозность Наталии Ивановны (матери Н. Н. Гончаровой) принимала с

годами суровый, фанатический склад, а нрав словно ожесточился, и строгость

относительно детей, а дочерей в особенности, принимала раздражительный,

придирчивый оттенок. Все свободное время проводила она на своей половине,

окруженная монахинями и странницами, которые свои душеспасительные рассказы

и благочестивые размышления пересыпали сплетнями и наговорами на неповинных

детей или не сумевших им угодить слуг и тем вызывали грозную расправу… В

самом строгом монастыре молодых послушниц не держали в таком слепом

повиновении, как сестер Гончаровых. Если, случалось, какую-либо из них

призывали к Наталье Ивановне не в урочное время, то пусть даже и не

чувствовала она никакой вины за собой, — сердце замирало в тревожном

опасении, и прежде чем переступлен заветный порог, — рука творила крестное

знамение, и язык шептал псалом, поминавший царя Давида и всю кротость его.

А. П. АРАПОВА. Новое Время, 1907, Љ 11409, ил-люстр, прилож., стр. 7.

По рассказу Ольги Сергеевны (сестры Пушкина), родители невесты дали

всем своим детям прекрасное домашнее образование, а главное, воспитывали их

в страхе божием, причем держали трех дочерей непомерно строго,

руководствуясь относительно их правилом: ‘в ваши лета не сметь суждение

иметь’. Наталья Ивановна наблюдала тщательно, чтоб дочери никогда не

подавали и не возвышали голоса, не пускались с посетителями ни в какие

серьезные рассуждения, а когда заговорят старшие, — молчали бы и слушали,

считая высказываемые этими старшими мнения непреложными истинами. Девицы

Гончаровы должны были вставать едва ли не с восходом солнца, ложиться спать,

даже если у родителей случались гости, не позже десяти часов вечера,

являться всякое воскресение непременно к обедне, а накануне праздников

слушать всенощную, если не в церкви, то в устроенной Натальей Ивановной у

себя особой молельне, куда и приглашался отправлять богослужение священник

местного прихода. Чтение книг с мало-мальски романическим пошибом

исключалось из воспитательной программы, а потому и удивляться нечего, что

большая часть произведений Пушкина, сделавшихся в то время достоянием всей

России, оставались для его суженой неизвестными.

Л. Н. ПАВЛИЩЕВ, 209.

Наталья Ивановна была довольно умна и несколько начитана, но имела

дурные, грубые манеры и какую-то пошлость в правилах. В Ярополче было около

двух тысяч душ, но, несмотря на то, у нее никогда не было денег, и дела в

вечном беспорядке. В Москве она жила почти бедно, и, когда Пушкин приходил к

ней в дом женихом, она всегда старалась выпроводить его до обеда или до

завтрака. Дочерей своих бивала по щекам. На балы они иногда приезжали в

изорванных башмаках и старых перчатках. Долгорукая помнит, как на одном балу

Наталью Николаевну уводили в другую комнату, и Долгорукая давала ей свои

новые башмаки, потому что. ей приходилось танцовать с Пушкиным.

Кн. Е. А. ДОЛГОРУКОВА по записи БАРТЕНЕВА. Рассказы о П-не, 63.

Пушкин настаивал, чтобы поскорее их обвенчали. Но Наталья Ивановна

напрямик ему объявила, что у нее нет денег. Тогда Пушкин заложил имение,

привез денег и просил шить приданое. Много денег пошло на разные пустяки и

на собственные наряды Натальи Ивановны.

Кн. Е. А. ДОЛГОРУКОВА по записи БАРТЕНЕВА. Рассказы о П-не, 64.

12 тысяч рублей были заняты у Пушкина на расходы по свадьбе.

П. И. БАРТЕНЕВ со слов П. В. НАЩОКИНА. Девятнадцатый век, I, 392.

Наталья Николаевна сообщала, что свадьба их беспрестанно была на

волоске от ссор жениха с тещей, у которой от сумасшествия мужа и

неприятностей семейных характер испортился. Пушкин ей не уступал и, когда

она говорила ему, что он должен помнить, что вступает в ее семейство,

отвечал: ‘это дело вашей дочери, — я на ней хочу жениться, а не на вас’.

Наталья Ивановна диктовала даже дочери колкости жениху, но та всегда писала

в виде P. S., после нежных писем, и Пушкин уже понимал, откуда идут строки.

П. В. АННЕНКОВ со слов Н. Н. ПУШКИНОИ-ЛАН-СКОЙ (вдовы поэта). Записи.

Б. Модзалевский. Пушкин, стр. 352.

Пушкин очень внимательно следил за ходом польского восстания. Еще в

исходе 1830 г., наскучив тем, что свадьба его оттягивалась вследствие разных

препятствий со стороны будущей тещи, он говорил Нащокину, что бросит все и

уедет драться с поляками. — Там у них есть один Вейскопф (белая голова): он

наверное убьет меня, и пророчество гадальщицы сбудется.

П. И. БАРТЕНЕВ. Девятнадцатый век, I, 386.

Нетерпеливость Пушкина, потребность быстрой смены обстоятельств, вообще

пылкий характер его выражается между прочим и в том, что он хотел было

совсем оставить женитьбу и уехать в Польшу единственно потому, что свадьба,

по денежным обстоятельствам, не могла скоро состояться. Нащокин имел с ним

горячий разговор по этому случаю в доме кн. Вяземского. Намереваясь

отправиться в Польшу, Пушкин все напевал Нащокину: ‘Не женись ты, добрый

молодец, а на те деньги коня купи’.

П. В, НАЩОКИН но записи П. И. БАРТЕНЕВА. Рассказы о П-не, 41.

Новый год встретил я с цыганами и с Танюшей, настоящей Татьяной-пьяной.

Она пела песню, в таборе сложенную, на голос: приехали сани.

Давыдов с ноздрями, Вяземский с очками, Гагарин с усами, — Девок

испугали

И всех разогнали и пр.

ПУШКИН — кн. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ, из Москвы, 2 янв. 1831 г.

К Пушкину, и занимательный разговор, кто русские и не русские. — Как

воспламеняется Пушкин, — и видишь восторженного.

М. П. ПОГОДИН. Дневник, 7 янв. 1831 г. П-н и его совр-ки, XXIII — XXIV,

111.

Пушкин был у меня два раза в деревне, все так же мил и все тот же

жених. Он много написал у себя в деревне.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — П. А. ПЛЕТНЕВУ, 12 янв. 1831 г., из Остафьева.

Изв. Отд. русск. яз. и слов. Имп. А к. Наук, 1897, т. II, кн. I, стр. 93.

Душа моя, вот тебе план жизни моей: я женюсь в сем месяце, полгода

проживу в Москве, летом приеду к вам. Я не люблю московской жизни. Здесь

живи не как хочешь — как тетки хотят. Теща моя — та же тетка. То ли дело в

Петербурге! Заживу себе мещанином припеваючи, независимо и не думая о том,

что скажет Марья Алексеевна.

ПУШКИН — П. А. ПЛЕТНЕВУ, 13 января 1831 г., из Москвы.

Вы совершенно правы, упрекая меня за мое пребывание в Москве. Не

поглупеть в ней невозможно. Вы знаете эпиграмму на общество скучного

человека: ‘On n’est pas seul, on n’est pas deux’ [Не один, не вдвоем

(фр.). — Прим. ред.]. Это эпиграф к моему существованию.

ПУШКИН — Е. М. ХИТРОВО, 21 янв. 1831 г., из Москвы. Письма Пушкина к

Хитрово, 14 (фр.).

Ужасное известие (о смерти Дельвига) получил я в воскресение. На другой

день оно подтвердилось. Вчера ездил я к Салтыкову (отцу жены Дельвига)

объявить ему все — и не имел духу. Грустно, тоска. Вот первая смерть, мною

оплаканная. Карамзин под конец был мне чужд, я глубоко сожалел о нем, как

русский, но никто на свете не был мне ближе Дельвига. Изо всех связей

детства он один оставался на виду — около него собралась наша бедная кучка.

Без него мы точно осиротели. Считай по пальцам: сколько нас? ты, я,

Баратынский, вот и все. Вчера провел я день с Нащокиным, который сильно

поражен его смертью — говорили о нем, называя его покойник Дельвиг, и этот

эпитет был столь же странен, как и страшен. Нечего делать! согласимся.

Покойник Дельвиг. Быть так. Баратынский болен с огорчения. Меня не так-то

легко с ног свалить. Будь здоров — и постараемся быть живы.

ПУШКИН — П. А. ПЛЕТНЕВУ, 21 янв. 1831 г., из Москвы.

Когда известие о смерти барона Дельвига пришло в Москву, тогда мы были

вместе с Пушкиным, и он, обра-тясь ко мне, сказал: — ‘Ну, Войныч, держись: в

наши ряды постреливать стали’.

П. В. НАЩОКИН — Н. М. КОНШИНУ, 21 авг. 1844 г. Рус. Стар., 1908, дек.,

стр. 763.

Вчера обедал в клубе. К нам подсел поэт Пушкин и все время обеда

проболтал, однако же прозою, а не в стихах. Стол был очень хорош, покурили,

посмотрели мастеров в биллиард и разъехались.

А. Я. БУЛГАКОВ — К. Я. БУЛГАКОВУ, 22 янв. 1831 г. Рус. Арх., 1902, I,

48.

Вчера совершилась тризна по Дельвиге. Вяземский, Баратынский, Пушкин и

я, многогрешный, обедали вместе у Яра, и дело обошлось без сильного

пьянства.

Н. М. ЯЗЫКОВ — А. М. ЯЗЫКОВУ, 28 янв. 1830 г из Москвы. Ист. Вест.,

1883, Љ 12, 530.

Я — женат. — Женат — или почти. Все, что бы ты мог сказать мне в пользу

холостой жизни противу женитьбы, все уже мною передумано. Я хладнокровно

взвесил выгоды и невыгоды состояния мною избираемого. Молодость моя прошла

шумно и бесплодно. До сих пор я жил иначе, как обыкновенно живут. Счастья

мне не было. ‘II n’est de bonheur que dans les voies communes (счастье —

только на избитых дорогах)’. Мне за 30 лет. В тридцать лет люди обыкновенно

женятся — я поступаю, как люди, и вероятно не буду в том раскаиваться. К

тому же я женюсь без упоения, без ребяческого очарования. Будущность

является мне не в розах, но в строгой наготе своей. Горести не удивят меня:

они входили в мои домашние расчеты. Всякая радость будет мне неожиданностью.

У меня сегодня сплин — прерываю письмо мое, чтоб тебе не передать моей

тоски: тебе и своей довольно. Пиши мне на Арбат, в дом Хитровой.

ПУШКИН — Н. И. КРИВЦОВУ, 10 февраля 1831 г., из Москвы.

(По поводу письма к Кривцову). Нам случилось видеть еще одно письмо

Пушкина, написанное также почти накануне свадьбы и еще более поразительное

по удивительному самосознанию или вещему предвидению судьбы своей. Там

Пушкин прямо говорит, что ему вероятно придется погибнуть на поединке.

П. И, БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1864 стр. 974.

Через несколько дней женюсь. Заложил я моих 200 душ, взял 38.000, и вот

им распределение: 11.000 теще, которая непременно хотела, чтобы дочь ее была

с приданым — пиши пропало, 10.000 Нащокину, для выручки его из плохих

обстоятельств: деньги верные. Остается 17.000 на обзаведение и житие

годичное. В июне буду у вас и начну жить en bourgeois, а здесь с тетками

справиться невозможно — требования глупые и смешные, а делать нечего. Теперь

понимаешь ли, что значит приданое и отчего я сердился? Взять жену без

состояния — я в состоянии, но входить в долги для ее тряпок я не в

состоянии. Но я упрям и должен был настоять по крайней мере на свадьбе.

ПУШКИН — П, А. ПЛЕТНЕВУ, первая половина февр. 1831 г., из Москвы.

В городе опять начали поговаривать, что Пушкина свадьба расходится, это

скоро должно открыться: середа последний день, в который можно венчать.

Невеста, сказывают, нездорова. Он был на бале у наших, отличался, танцовал,

после ужина скрылся. Где Пушкин? я спросил, а Гриша Корсаков серьезно

отвечал: ‘он ведь был здесь весь вечер, а теперь он отправился

навестить-свою невесту’. Хорош визит в пять часов утра и к больной! Нечего

ждать хорошего, кажется, я думаю, что не для ее одной, но и для него лучше

было бы, кабы свадьба разошлась.

А. Я. БУЛГАКОВ — К. Я. БУЛГАКОВУ, 16 февр. 1831 г., Рус. Арх., 1902, I,

стр. 52.

Раз вечерком, — аккурат два дня до свадьбы его оставалось, — зашла я к

Нащокину и Ольге (цыганке, жившей с Нащокиным). Не успели мы и

поздороваться, как под крыльцо сани подкатили, и в сени вошел Пушкин. Увидел

меня из саней и кричит: — ‘Ах, радость моя, как я рад тебе, здорово, моя

бесценная!’ — поцеловал меня в щеку и уселся на софу. Сел и задумался, да

так будто тяжко, голову на руку опер, глядит на меня: — ‘Спой мне, —

говорит, — Таня, — что-нибудь на счастие, слышала, может быть, я женюсь?’ —

‘Как не слыхать, — говорю, — дай вам бог, Александр Сергеевич!’ — ‘Ну, спой

мне, спой!’ — ‘Давай, говорю, Оля, гитару, споем барину?’ Она принесла

гитару, стала я подбирать, да и думаю, что мне спеть… Только на сердце у

меня у самой невесело было в ту пору, потому, у меня был свой предмет, и

жена увезла его от меня в деревню, и очень тосковала я от того. И думаючи об

этом, запела я Пушкину песню, — она хоть и подблюдною считается, а только не

годится было мне ее теперича петь, потому она будто, сказывают, не к добру:

Ах, матушка, что так в поле пыльно? Государыня, что так пыльно? Кони

разыгралися. А чьи то кони, чьи то кони? Кони Александра Сергеевича…

Пою я эту песню, а самой-то грустнехонько, чувствую и голосом тоже

передаю… Как вдруг слышу, громко зарыдал Пушкин. Подняла я глаза, а он

рукой за голову схватился, как ребеночек, плачет… Кинулся к нему Павел

Войнович (Нащокин): ‘что с тобой, что с тобой, Пушкин?’ — ‘Ах, — говорит, —

эта ее песня всю мне внутрь перевернула, она мне не радость, а большую

потерю предвещает!..’ И недолго он после того оставался тут, уехал, ни с кем

не простился.

ЦЫГАНКА ТАНЯ (ТАТЬЯНА ДЕМЬЯНОВНА) в передаче Б. М. МАРКЕВИЧА. Поли.

собр. соч. Б. М. Марке-вича. СПб., 1885, т. 11, стр. 135.

Накануне свадьбы Пушкин позвал своих приятелей на мальчишник, приглашал

особыми записочками. Собралось обедать человек десять, в том числе был

Нащокин, Языков, Баратынский, Варламов, кажется Елагин (А. А.) и пасынок

его, Ив. Вас. Киреевский. По свидетельству последнего, Пушкин был

необыкновенно грустен, так что гостям было даже неловко. Он читал свои

стихи, прощание с молодостью, которых после Киреевский не видал в печати.

Пушкин уехал перед вечером к невесте. Но на другой день, на свадьбе, все

любовались веселостью и радостью поэта и его молодой супруги, которая была

изумительно хороша.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рассказы о П-не, 53.

Накануне свадьбы был очень грустен и говорил стихи, прощаясь с

молодостью (был Варламов), напечатанное. Мальчишник. А закуска (?) из свежей

(?) семги (?). Обедало у него человек 12, Нащокин, Вяземский, Баратынский,

В., Языков. И вот Пушкин уехал к невесте, кажется, Елагин. На другой день он

был (два слова не разб.) с откр. рук., он был очень весел, смеялся, был

счастлив, любезен с друзьями, брат (?) шу (тил).

П. И. БАРТЕНЕВ. Запись на обложке тихонравовской тетради. Рассказы о

П-не, 129.

Необходимо разыскать стихи… прощание с молодостью и покаяние в грехах

ее, которые Пушкин читал накануне своей свадьбы, на так наз. мальчишнике, и

про которые живо вспоминал один из слушателей, И. В. Киреевский.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1904, Љ 1, обложка.

У Пушкина верно нынче холостой обед, а он не позвал меня. Досадно. —

Заезжал и пожелал добра. — Там Баратынский и Вяземский толкуют о

нравственной пользе.

М. П. ПОГОДИН. Дневник, 17 февр. 1831 г. П-н и его совр-ки, XXIII —

XXIV, 112.

18 числа сего месяца (февраля) совершилось бракосочетание. Говорят,

совершенство красоты. Когда увижу ее, опишу тебе ее с ног до головы.

Накануне у Пушкина был девишник, так сказать, или лучше сказать, пьянство —

прощальное с холостой жизнью.

Н. М. ЯЗЫКОВ — А. М. ЯЗЫКОВУ. В. И. Шенрок, Н. М. Языков, биогр. очерк.

Вест. Евр., 1897, Љ 12,603.

Я пьяный на девишнике Пушкина говорил вам о том, но вы были так пьяны,

что навряд ли это помните.

ДЕНИС ВАС. ДАВЫДОВ — Н. М. ЯЗЫКОВУ. Рус. Стар., 1884, Љ 7, стр. 134.

Сегодня свадьба Пушкина наконец. С его стороны посажеными Вяземский и

графиня Потемкина [Сейчас же после принятия его предложения Гончаровою

Пушкин просил быть посаженою матерью на его свадьбе княгиню В. Ф. Вяземскую

(письмо к ней от конца апреля — нач. мая 1830 г.). 17 янв. 1831 г., за месяц

до свадьбы, кн. Вяземский писал Пушкину про свою жену: ‘Посаженая мать

спрашивает, когда прикажешь ей сесть, и просит дать ей за неделю знать о дне

свадьбы’. (Переп. Пушкина, II, 217). Однако Вера Федоровна не только не была

посаженою матерью Пушкина, но даже не присутствовала на его свадьбе. 4

февраля, прибивая образ, княгиня упала, ушиблась, была долго без чувств и

выкинула. За четыре дня до свадьбы Пушкина Булгаков видел ее лежащею на

кровати, точно мертвец: худою, желтою и бледною, еле говорящею, еще в марте

опасались за ее жизнь, и оправилась она только к концу мая (см. письма А. Я.

Булгакова. Рус. Арх., 1902, I, стр. 50 и ел.).], а со стороны невесты Ив.

Ал. Нарышкин и А. П. Малиновская. Хотели венчать их в домовой церкви кн.

Серг. Мих. Голицына, но Филарет (Московский митрополит) не позволяет.

Собирались его упрашивать, видно, в домовых нельзя, но я помню, что у

Обольянинова обвенчали Сабурова.

А. Я. БУЛГАКОВ — К. Я. БУЛГАКОВУ, 18 февр. 1831 г., из Москвы. Рус.

Арх., 1902, I, 53.

Первые годы женатой жизни

В конце января 1831 года русская армия одиннадцатью колоннами под

командованием фельдмаршала И. И. Дибича перешла границы Царства Польского.

Этому движению предшествовали важные события. В июле 1830 года во Франции

рухнула реставрированная в. 1815 году монархия Бурбонов. В августе началась

революция в Бельгии. В сентябре Бельгия объявила о своем отложении от

Голландии (близкой России по политическим и династическим связям), приняв

над собой военное и дипломатическое покровительство Франции. Николай I,

считая необходимым исправить случившееся, стал готовиться к войне в Европе.

17 ноября восставшие жители столицы Польши захватили арсенал и дворец

наместника, цесаревича Константина (брата Николая), было избрано

правительство, которое провозгласило династию Романовых низложенной, Польшу

независимой. Войска, готовые выступить на помощь королю Голландии, пришлось

повернуть на Варшаву. Конституционные правительства, особенно Париж,

понимали, что Польша только их авангард в борьбе с императором России:

полонофильские настроения грозили вот-вот перейти в открытую военную

поддержку польским выступлениям. Назревала всеевропейская война.

Между тем 11 июля 1831 года события начали разворачиваться внутри

России. В расположенных недалеко от Петербурга новгородских военных

поселениях восстали расквартированные там батальоны. При соответствующем

стечении обстоятельств этот русский бунт грозил перейти в новую пугачевщину.

В северных губерниях продолжала свирепствовать холера. Так начинались 30-е

годы.

В контраст к этим происшествиям личная жизнь Пушкина открылась

счастливейшим и безмятежным периодом жизни в Царском Селе, а потом и в

Петербурге. К счастью любящего и горячо любимого мужа прелестной жены вскоре

присоединилось счастье отцовства. Жена имела ослепительный успех в обществе,

положение поэта при дворе казалось прочным, нехватка денег не выходила пока

за обычные рамки. Превратиться, как по волшебству золотой рыбки, из тихой

московской барышни в жену первого поэта России и первую красавицу

‘роскошной, царственной Невы’ было трудным испытанием само по себе. Но этого

мало. Наталья Николаевна стала и самовластной хозяйкой большого дома — без

денег, с ненадежными слугами, болеющими детьми, вечно или после родов, или в

ожидании ребенка. К тому же избранник ее был, по меньшей мере, необычным

человеком. Его хватало на то, чтобы течь, подобно большой реке, многими

рукавами — быть поэтом, и светским человеком, и ученым, и отцом семейства, и

карточным игроком. И этого ему еще было мало. Наталье Николаевне приходилось

привыкать быть женой всех персонажей, таящихся в ее муже. Семейная жизнь

принесла и Пушкину немало новых для него хлопот. Однако они не заслоняли для

поэта острые вопросы исторического и общественного характера.

События в Европе глубоко волновали окружение Пушкина и его самого. Он

находил, что Россия накануне нового 1812 года. В августе 1831 года он пишет

стихотворения ‘Клеветникам России’ и ‘Бородинская годовщина’, в которых

высказывает свою точку зрения на русско-польские отношения как на ‘домашний

старый спор’ двух народов, связывая при этом сам вопрос о существовании

славянства с объединением его вокруг России. Стихотворения не носят следов

вражды против отважно сражавшихся поляков, наоборот, поэт подчеркивает, что

они

Не услышат песнь обиды От русского певца.

Сказать это в условиях войны было не так легко. Острие обоих

стихотворений направлено против политиков и публицистов Франции, ‘мутителей

палат’, призывавших к общеевропейской войне против России.

В это время Пушкин принимает назначение придворным историографом, это

дает ему возможность широко пользоваться царским архивом. Он предлагает

издавать под своей редакцией официальную политическую газету, испытывая

потребность откликнуться на бурные общественные события. К этой идее

потянулись ренегаты всякого рода, в частности бывшие ‘арзамасцы’ Блудов и

Уваров. Было получено и разрешение. Однако увидев, кто хочет принять участие

в этой работе, поэт отложил исполнение замысла на неопределенный срок, по

существу отказавшись от него. С должностью придворного историка дело

обстояло сложнее. Особенности этой службы стали проясняться постепенно,

вполне определившись только к 1834 году, когда поэт писал жене: ‘Я не.должен

был вступать в службу, и, что еще хуже, опутывать себя денежными

обязательствами… Теперь они смотрят на меня как на холопа, с которым можно

им поступать как им угодно’.

Написано Пушкиным в первые годы женитьбы не так много (но в том числе

‘Сказка о царе Салтане’, ‘Русалка’, ‘Дубровский’). Видимо, в душе его

совершались важные перемены, строилось новое отношение к жизни, к судьбе,

которое получит свое воплощение в художественных созданиях второй болдинской

осени и последовавших за ней высоких творениях.

В день свадьбы Наталья Ивановна послала сказать Пушкину, что надо еще

отложить, что у нее нет денег на карету или на что-то другое. Пушкин опять

послал денег.

Кн. Е. А. ДОЛГОРУКОВА по записи БАРТЕНЕВА.

Рассказы о П-не, 64.

Во время обряда Пушкин, задев нечаянно за аналой, уронил крест,

говорят, при обмене колец, одно из них упало на пол… Поэт изменился в лице

и тут же шепнул одному из присутствующих: ‘tous les mauvais augu-res!’ [все

это плохие знаки! (фр.). — Прим. ред.]

Рус. Стар., 1880, т. XXVII, 148.

Во время венчания нечаянно упали с аналоя крест и евангелие, когда

молодые шли кругом. Пушкин весь побледнел от этого. Потом у него потухла

свечка. — ‘Tous les mauvais augures’, — сказал Пушкин. В день свадьбы

большой ужин у Пушкина в доме Хитровой, где распоряжался Левушка (брат

Пушкина).

Кн. Е. А. ДОЛГОРУКОВА по записи БАРТЕНЕВА. Рассказы о П-не, 64.

Мать мне рассказывала, как ее брат, во время обряда, неприятно был

поражен, когда его обручальное кольцо упало неожиданно на ковер, и когда из

свидетелей первый устал, как ему поспешили сообщить после церемонии, не

шафер невесты, а его шафер, передавший венец следующему по очереди. Ал.

С-вич счел эти два обстоятельства недобрыми предвещаниями и произнес, выходя

из церкви: ‘Tous les mauvais augures!’ О случае с кольцом и шафером говорили

мне и посаженый отец дяди, кн. П. А. Вяземский, и супруга его, Вера

Федоровна, хотя и не присутствовавшая тогда на свадьбе, и, наконец,

посаженая мать, тогда графиня Елиз. Петровна Потемкина (вышедшая вторично

замуж за сенатора Ипп. Ив. Подчаского). Иконофором при обряде был малолетний

сын кн. Вяземского Павел, а родитель его и П. В. Нащокин, уехав прежде

новобрачных, встретили Пушкиных с образом на новой квартире молодой четы.

Л. Н. ПАВЛИЩЕВ, 241.

Пушкин женился 18 февраля 1831 года. Я принимал участие в свадьбе и по

совершении брака в церкви отправился вместе с П. В. Нащокиным на квартиру

поэта для встречи новобрачных с образом. В щегольской, уютной гостиной

Пушкина, оклеенной диковинными для меня обоями под лиловый бархат с

рельефными набивными цветочками, я нашел на одной из полочек, устроенных по

обоим бокам дивана, собрание стихотворений Кирши Данилова.

Кн. ПАВЕЛ ВЯЗЕМСКИЙ. Собр. соч., 529.

Филарет таки поставил на своем: их обвенчали не у кн. Серг. Мих., а у

Старого Вознесения. Никого не велено было пускать, и полиция была для того у

дверей. Почему, кажется, нет? И так совершилась эта свадьба, которая так

долго тянулась. Ну, да как будет хороший муж! то-то всех удивит, никто этого

не ожидает, и все сожалеют о ней. Я сказал Грише Корсакову, быть ей ми-лэди

Байрон. Он пересказал Пушкину, который смеялся только. Он жене моей говорил

на бале: пора мне остепениться, ежели не сделает этого жена моя, то нечего

уже ожидать от меня.

А. Я. БУЛГАКОВ — К. Я. БУЛГАКОВУ, 19 февр. 1831 г. Рус. Арх., 1902, I,

54.

Пушкин был обвенчан с Гончаровой в церкви Святого Вознесения. День его

рождения был тоже в самый праздник Вознесения господня. Обстоятельство это

он не приписывал одной случайности. Важнейшие события в его жизни, по

собственному его признанию, все совпадали с днем Вознесения.

П. В. АННЕНКОВ. Материалы, 306.

Пушкин жил в Москве после свадьбы на Арбате в доме Хитровой во втором

этаже. Этот дом сохранился до настоящего времени, теперь его номер 53, это

двухэтажный дом, второй от угла Денежного переулка в сторону Арбатских

ворот.

А. А. ЛАПИН. Книга воспоминаний о Пушкине. Изд. ‘Мир’, 1931, стр. 13.

Н. Н. Пушкина сама сказала княгине Вяземской, что муж ее в первый же

день брака, как встал с постели, так и не видал ее. К нему пришли приятели,

с которыми он до того заговорился, что забыл про жену и пришел к . ней

только к обеду. Она очутилась одна в чужом доме и заливалась слезами.

П. И. БАРТЕНЕВ со слов кн. В. Ф. ВЯЗЕМСКОЙ. Рус. Арх., 1888, II, 307.

Вчера на бале у Щербининой встретил Пушкина. Он очень мне обрадовался.

Свадьба его была 18-го, т. е. в прошлую среду. Он познакомил меня с своею

женою, и я от нее без ума. Прелесть как хороша. Сегодня вечером еду к ним.

А. И. КОШЕЛЕВ — кн. В. Ф. ОДОЕВСКОМУ, из Москвы, 21 февр. 1831 г. Рус.

Стар., 1904, т. 118, стр. 206.

На Пушкина всклепали уже какие-то стишки на женитьбу, полагаю, что не

мог он их написать неделю после венца, не помню их твердо, но вот a peu pres

[почти дословно (фр.). — Прим. ред.] смысл:

Хочешь быть учтив — поклонись,

Хочешь поднять — нагнись,

Хочешь быть в раю — молись,

Хочешь быть в аду — женись!

как-то эдак [Ср. в черновых набросках ‘Египетских ночей’. ‘Но главною

неприятностью платится мой приятель: приписывание множества чужих сочинений,

как-то… о женитьбе, в котором так остроумно сказано, что, коли хочешь быть

умен — учись, коли хочешь быть в аду — женись’. В. Е. Якушкин. Рукописи

Пушкина, хранящ. в Ру~ мянцевском Музее. Рус. Стар., 1884, т. 44, стр.

533.]. Он, кажется, очень ухаживает за молодою женою и напоминает при ней

Вулкана с Венерою.

А. Я. БУЛГАКОВ — К. Я. БУЛГАКОВУ, 23 февр. 1831 г. Рус. Арх., 1902, I,

54.

Я женат — и счастлив. Одно желание мое, — чтоб ничего в жизни моей не

изменилось: лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что,

кажется, я переродился.

ПУШКИН — ПЛЕТНЕВУ, 24 февр. 1831 г., из Москвы.

Пушкин славный задал вчера бал. И он, и она прекрасно угощали гостей

своих. Она прелестна, и они, как два голубка. Дай бог, чтобы всегда так

продолжалось. Много все танцовали, и так как общество было небольшое, то я

также потанцовал по просьбе прекрасной хозяйки, которая сама меня

ангажировала, и по приказанию старика Юсупова: ‘и я бы танцовал, если бы у

меня были силы’, — говорил он. Ужин был славный, всем казалось странным, что

у Пушкина, который жил все по трактирам, такое вдруг завелось хозяйство. Мы

уехали почти в три часа. Была вьюга и холод.

А. Я БУЛГАКОВ — К. Я. БУЛГАКОВУ, 28 февр. 1831 г. Рус. Арх., 1902, I,

56.

Веселья у нас очень много, балы и театр всякой день у всех, Пушкина

автора свадьба была, и у них бал, и у Лазарева, и у общева жениха у Пашкова,

катанья молодых.

ВАРВ. БАРАНОВА — зятю своему П. С. и дочери ПРАСКОВЬЕ ШИШКИНЫМ, 28

февраля 1831 г., из Москвы. Из архива Евг. Ник. Опочинина (неизд.).

Молодые Пушкины, до переезда весною в Царское Село, жили со дня свадьбы

во втором ярусе большого дома (Хитровой — Переп., II, 231) на Арбате, между

церквами Николы в Плотниках и Св. Троицы. Отец позволил Пушкину заложить в

Опекунском Совете Нижегородскую деревню. Из полученных денег (до 40 тыс.) он

заплатил долги свои и, живучи около трех месяцев в Москве, до того

истратился, что пришлось ему заложить у еврея Веера женины бриллианты,

которые потом и не были выкуплены.

П. И. БАРТЕНЕВ со слов П. В. НАЩОКИНА. Рус. Арх., 1902, I, 56.

Теща Пушкина, заложив бриллианты и изумруды, предоставила их Пушкину с

женой с тем, чтобы они их выкупили. А г. Бартенев в ‘Рус. Арх.’ 1902 г.

уверяет, будто их заложил сам Пушкин.

П. А. ЕФРЕМОВ. Соч. Пушкина, изд. 1903 г., т. VII, стр. 443.

Была я у них в Москве, стояли тогда у Смоленской божьей матери,

каменный двухэтажный дом… Посмотри, говорит, Марья, вот моя жена! Вынесли

мне это показать ее работу, шелком, надо быть, мелко-мелко,

четве-роугольчатое, вот как то окно.

МАРЬЯ ФЕДОРОВНА, крестьянка с-ца Захарова. Москвитянин, 1851, Љ 9 — 10,

стр. 32.

Марья с особенным чувством вспоминает о Пушкине, рассказывает о его

доброте, о подарках ей, когда она прихаживала к нему в Москву.

С. П. ШЕВЫРЕВ. Л. Майков, 324.

Пушкин радовался, как ребенок, моему приезду, оставил меня обедать у

себя и чрезвычайно мило познакомил меня со своею пригожею женою. Не

воображайте однако же, чтоб это было что-нибудь необыкновенное. Пушкина —

беленькая, чистенькая девочка с правильными чертами и лукавыми глазами, как

у любой гризетки. Видно, что она неловка еще и неразвязна, а все-таки

московщина отражается на ней довольно заметно. Что у ней нет вкуса, это было

видно по безобразному ее наряду, что у нее нет ни опрятности, ни порядка, —

о том свидетельствовали запачканные салфетки и скатерть и расстройство

мебели и посуды.

В. И. ТУМАНСКИИ — С. Г. ТУМАНСКОИ, из Орла, 16 марта 1831 г.

Стихотворения и письма. СПб., 1912, стр. 310.

Месяц, а может и больше, после его свадьбы, пошла я как-то утром к

Иверской, а оттуда в город, по площади пробираюсь. Гляжу, богатейшая карета,

новенькая, четвернею едет мне навстречу. Я было свернула в сторону, только

слышу громко кто-то мне из кареты кричит: ‘Радость моя, Таня, здорово!’

Обернулась я, а это Пушкин, окно спустил, высунулся в него сам и оттуда мне

ручкой поцелуй посылает… А подле него красавица писаная — жена сидит,

голубая на ней шуба бархатная, — глядит на меня, улыбается.

ЦЫГАНКА ТАНЯ (ТАТЬЯНА ДЕМЬЯНОВНА) в передаче Б. МАРКОВИЧА. Соч. Б. М.

Марковича, т. XI, стр. 136.

Наталья Ивановна была очень довольна. Она полюбила Пушкина, слушалась

его. Он с нею обращался, как с ребенком. Может быть, она сознательнее и

крепче любила его, чем сама жена. Но раз у них был крупный разговор, и

Пушкин чуть не выгнал ее из дому. Она вздумала чересчур заботиться о

спасении души своей дочери. У Пушкиных она никогда не жила.

Кн. Е. А. ДОЛГОРУКОВА по записи БАРТЕНЕВА. Рассказы о П-не, 64.

Хлопоты и затруднения этого месяца, который у нас не мог быть назван

медовым, до сих пор мешали мне написать вам.

ПУШКИН — ЕЛ. МИХ. ХИТРОВО, 26 марта 1831 г., из Москвы. Письма Пушкина

к Хитрово, 18 (фр).

В Москве остаться я никак не намерен, причины тому тебе известны, и

каждый день новые прибывают. После Святой отправляюсь в Петербург. Знаешь ли

что? мне мочи нет, хотелось бы к вам не доехать, а остановиться в Царек.

Селе. Мысль благословенная! Лето и осень таким образом провел бы я в

уединении вдохновительном, вблизи столицы, в кругу милых воспоминаний и тому

подобных удобностей. А дома, вероятно, ныне там недороги, гусаров нет, двора

нет — квартер пустых много. С тобою, душа моя, виделся бы всякую неделю, с

Жук. также. Петербург под боком, жизнь дешевая, экипажа не нужно. Чего,

кажется, лучше? Подумай об этом на досуге, да и перешли мне свое решение.

Благодаря отца моего, который дал мне способ получить 38.000 р., я женился и

обзавелся кой-как хозяйством, не входя в частные долги. На мою тещу и деда

жены моей надеяться плохо, частью от того, что их дела расстроены, частью и

от того, что на слова надеяться не должно. По крайней мере, с своей стороны

я поступил честно и более нежели бескорыстно. Не хвалюсь и не жалуюсь, ибо

женка моя — прелесть не по одной наружности, и не считаю пожертвованием

того, что должен был я сделать.

ПУШКИН — П. А. ПЛЕТНЕВУ, 26 марта 1831 г., из Москвы.

Ради Бога найми мне фатерку в Царском Селе — нас будет: мы двое, 3 или

4 человека да 3 бабы. Фатер-ка чем дешевле, тем разумеется лучше, но ведь

200 рублей лишних нас не разорят. Садика нам не будет нужно, ибо под боком

будет у нас садище, а нужна кухня, да сарай, вот и все.

ПУШКИН — П. А. ПЛЕТНЕВУ, первая половина апр. 1831 г., из Москвы.

(Во время польского восстания) Погодину явилась мысль написать о правах

России на Литву и послать к Бенкендорфу. К апрелю 1831 года статья эта, под

заглавием ‘Исторические размышления об отношениях Польши к России’, была уже

готова. Вместе с этим он написал разбор ‘Истории государства польского’

Банд-тке. В это время Пушкин еще находился в Москве. Когда он выслушал эти

статьи, то пришел от них в восторг и сказал Погодину: ‘Никто так не тревожит

души моей кроме вас’, и сам прочел Погодину свои повести.

Н. П. БАРСУКОВ. Жизнь и труды М. П. Погодина, кн. третья, стр. 271.

Пушкин что-то замолк, женясь… Говорят, жена его красавица, и

сумасброд так отзывается: я женился, чтобы иметь дома свою Мадонну!

П. М. де-РОБЕРТИ — Ф. Н. ГЛИНКЕ, 8 апр. 1831 года, из Москвы П-н и его

совр-ки, XVII — XVIII, 265.

С тех пор, как он женился, это совсем другой человек, — положительный,

рассудительный, обожающий свою жену. Она достойна этой метаморфозы… Когда

я встречаю его рядом с его прекрасною супругою, он мне невольно напоминает

портрет того маленького животного, очень умного и смышленого, которое ты

угадаешь без того, чтоб мне его назвать.

Е. Е. КАШКИНА — своей кузине П. А. ОСИПОВОИ, 25 апр. 1831 г. П-н и его

совр-ки, I, 65 (фр.).

Пушкин не любил стоять рядом со своею женою и шутя говаривал, что ему

подле нее быть унизительно: так мал был он в сравнении с нею ростом.

П. И. БАРТЕНЕВ со слов кн. В. Ф. ВЯЗЕМСКОЙ. Рус. Арх., 1888, II, 311.

5 мая 1831 года. К Пушкину, прочел ему ‘Петра’ (новая трагедия

Погодина). Хвалит, но не так живо, как ‘Марфу’.

М. П. ПОГОДИН. Дневник. П-н и его совр-ки, XXIII — XXIV, 114.

Впоследствии Погодин вспоминал, что во время этого чтения Пушкин сделал

ему следующую поправку. Расстрига-протопоп Иаков, осуждая действия Петра,

говорит о захваченных им церковных деньгах:

И не избегнет кары он, в аду

Истлеет грешник.

Всякая копейка

Церковная падет горячим углем

На голову его в последний день.

‘Каплей, каплей’, — воскликнул Пушкин, вскочив и потирая руки. Это была

любимая его привычка, — так выражал он свое удовольствие, когда находил

выражение более точное.

Н. П. БАР6УК0В. Жизнь и труды М. П. Погодина, кн. III, изд. 2, стр.

253.

Пушкин очень доволен (октавами Шевырева), но, решительно не любя Тасса,

умоляет тебя приняться за Дан-та. ‘Мне надо написать к нему умное и большое

письмо, — говорит он, — но кочевой я так не привык еще к оседлой жизни, что

не знаю, как и когда приниматься за дело’.

М. П. ПОГОДИН-С. П. ШЕВЫРЕВУ, 11 мая 1831 г., из Москвы. Рус. Арх.,

1882, III, стр. 185.

Я был вынужден оставить Москву во избежание всяких дрязг, которые в

конце концов могли бы нарушить более чем одно мое спокойствие, меня

изображали моей жене, как человека ненавистного, жадного, презренного

ростовщика, ей говорили: с вашей стороны глупо позволять мужу и т. п.

Сознайтесь, что это значит проповеды-вать развод. Жена не может, сохраняя

приличие, выслушивать, что ее муж — презренный человек, и обязанность моей

жены подчиняться тому, что я себе позволяю. Не женщине в 18 лет управлять

мужчиною 32 лет. Я представил доказательства терпения и.деликатности, но,

по-видимому, я только напрасно трудился. Я люблю собственное спокойствие и

сумею его обеспечить. При моем отъезде из Москвы, вы не сочли нужным

говорить со мною о делах, вы предпочли отшутиться насчет возможности развода

или чего-нибудь в этом роде.

ПУШКИН — Н. И. ГОНЧАРОВОЙ (теще), 26 июня 1831 г., из Царского Села

(фр.).

Пушкин, получив из Опекунского Совета до 40 тыс., сыграл свадьбу и

весною 1831 г., отъезжая в Петербург, уже нуждался в деньгах, так что

Нащокин помогал ему в переговорах с закладчиком Веером.

П. И. БАРТЕНЕВ со слов П. В. НАЩОКИНА. Девятнадцатый век, I, 384.

Секретно. Живущий в Пречистенской части отставной чиновник 10 класса

Александр Сергеев Пушкин вчерашнего числа получил из части свидетельство на

выезд из Москвы в Санкт-Петербург вместе с женою своею, а как он состоит под

секретным надзором, то я долгом поставляю представить о сем вашему

высокоблагородию.

Полицмейстер МИЛЛЕР в рапорте и. д. моек, обер-полицмейстера, 15 мая

1831 г. Краен. Арх., т. 37, стр.242.

Приехали мы благополучно в Демутов трактир и на днях отправляемся в

Царское Село, где мой домик еще не меблирован.

ПУШКИН — П. В. НАЩОКИНУ, конец мая 1831 г., из Петербурга.

Я была очень счастлива свидеться с нашим общим другом. Я нахожу, что он

много выиграл в умственном отношении и относительно разговора. Жена очень

хороша и кажется безобидной.

ЕЛ. МИХ. ХИТРОВО — кн. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ, 21 мая 1831 г. Собр. соч. кн.

П. П. Вяземского, 531.

Пушкин к нам приехал, к нашей большой радости. Я нахожу, что он в этот

раз еще любезнее. Мне. кажется, что я в уме его отмечаю серьезный отпечаток,

который ему и подходящ. Жена его прекрасное создание, но это меланхолическое

и тихое выражение похоже на предчувствие несчастия. Физиономия мужа и жены

не предсказывают ни спокойствия, ни тихой радости в будущем: у Пушкина видны

все порывы страстей, у жены вся меланхолия отречения от себя. Впрочем, я

видела эту красивую женщину всего только один раз.

Графиня Д Ф ФИКЕЛЬМОН — кн. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ, из Петербурга, 25 мая

1831 г. Соч. кн. П. П. Вяземского, 532.

В Петербурге Пушкин остановился, по обыкновению, в Демутовом трактире.

Довольно долгое время употребил он на выбор и приискание себе дачи. Не желая

тратить денег на временный наем квартиры в городе, он переехал с супругой

своей в Царское Село из Демутова трактира.

П. В. АННЕНКОВ. Материалы, 307.

Я живу в Царском Селе в доме Китаевой на большой дороге.

ПУШКИН — ВЯЗЕМСКОМУ, 1 июня 1831 г.

Летом 1831 г. Пушкин жил (в Царском) в доме Ки-таева. Китаев в 20 гг.

был придворным лакеем, он умер в том же году, в котором Пушкин жил на его

даче. Наследники Китаева впоследствии слегка расширили дом пристройками.

Удалось установить, что этот дом принадлежит в настоящее время вдове д. с.

с. Ивановой. Он находится на углу Кол пинской и Кузминской ул. (Кол-пинская,

2). На противоположном углу теперь находится Святотроицкая санатория, а в

1831 г. дом этот, как теперь удалось установить, дринадлежал семье Олениных

(известного А. Н. Оленина)… С. Н. Вильгковскому недавно удалось найти в

архиве царскосельского дворцового управления чертежи и рисунки дома Китаева

до перестройки и после нее. Перестройка заключалась в том, что с обеих

сторон фасад дома был увеличен на два окна, а четыре колонны в середине дома

были заменены галереей, таким образом был испорчен типический ‘ампир’

александровской эпохи. Но все эти перестройки не слишком нарушили общий

наружный вид, дома: сравнивая рисунок 30-х гг. с тем, что мы видим в

настоящее время, сразу узнаешь ‘дом Китаева’. Внутреннее расположение комнат

осталось, разумеется, тоже прежним.

И.Р. [Псевдоним не раскрыт. — Прим. ред.] Дом Пушкина в Царском Селе.

Рус. Ведом., 1910, Љ 232.

Теперь кажется все уладил и стану жить потихоньку без тещи, без

экипажа, следственно, без больших расходов и без сплетень.

ПУШКИН — П. В. НАЩОКИНУ, 1 июня 1831 г, из Царского Села.

Мой брат и его жена проведут лето в Царском Селе… Они в восхищении

друг от друга, моя невестка — очень очаровательная, хорошенькая, красивая и

остроумная, к тому же и очень славная.

О. С. ПАВЛИЩЕВА (сестра П-на) — мужу, 4 июня 1831 г. П-н и его совр-ки,

XV, 67 (фр.).

Мы здесь живем тихо и весело, будто в глуши деревенской, насилу до нас

и вести доходят.

ПУШКИН — П. В. НАЩОКИНУ, 11 июня 1831 г., из Царского Села.

В 1831 г., когда Пушкин, женившись, проводил лето в Царском Селе, он

посетил лицей. Никогда не забуду восторга, с которым мы его приняли. Как

всегда водилось, когда приезжал кто-нибудь из наших ‘дедов’, мы его окружали

всем курсом и гурьбой провожали по всему лицею. Обращение его с нами было

совершенно простое, как со старыми знакомыми, на каждый вопрос он отвечал

приветливо, с участием расспрашивал о нашем быте, показывал нам свою бывшую

комнату и передавал подробности о памятных ему местах. После мы не раз

встречали его гуляющим в царскосельском саду, то с женою, то с Жуковским.

Я. К. ГРОТ. П-н, его лицейские товарищи и наставники, 45.

Княгиня Вера Фед. Вяземская рассказывала, как в первые месяцы

супружеской жизни напугал Пушкин молодую жену свою, ушедши гулять и

возвратившись домой только на третьи сутки: оказалось, что он встретился с

дворцовыми ламповщиками, которые отвозили из Царского Села на починку в

Петербург подсвечники и лампы, разговорился с ними и добрался до Петербурга,

где и заночевал.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1899, III, 616.

В 1831 г. один знакомый встретил Пушкина в Петербурге на улице

задумчивого и озабоченного. — ‘Что с вами?’ ‘Все читаю газеты’. — ‘Так что

же?’ — ‘Да разве вы не понимаете, что теперешние обстоятельства чуть ли не

так же важны, как в 1812 году?’ — отвечал Пушкин.

П. И. БАРТЕНЕВ. Девятнадцатый век, I, 386.

Здесь холера, т. е. в П. Б., а Царское Село оцеплено. Жду дороговизны,

и скупость наследственная и благоприобретенная во мне тревожится. О делах

жены моей не имею никаких известий, и дедушка и теща отмалчиваются, и рады,

что бог послал их Ташеньке муженька такого смирного.

ПУШКИН — П. В. НАЩОКИНУ, вторая половина июня 1831 г., из Царского

Села.

Холера прижала нас, и в Ц. Селе оказалась дороговизна. Я здесь без

экипажа и без пирожного, а деньги все-таки уходят. Вообрази, что со дня

нашего отъезда я выпил одну только бутылку шампанского, и ту не вдруг. Жена

тебе очень кланяется. — Шитье ее для тебя остановилось за неимением черного

шелка. Все холера виновата.

ПУШКИН — П. В. НАЩОКИНУ, 26 июня 1831 г., из Царского Села.

Отец мой горюет у меня в соседстве, в Павловском, вообще довольно

скучно.

ПУШКИН-кн. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ, 3 июля 1831 года, из Царского Села.

Моя невестка очаровательна, она заслуживала бы иметь мужем более милого

парня, чем Александр, который, при всем уважении моем к его шедеврам, стал

раздражителен, как беременная женщина, он написал мне письмо такое нахальное

и глупое, что пусть меня похоронят живою, если оно когда-нибудь дойдет до

потомства, хотя, по-видимому, он питал эту надежду, судя по старанию,

которое он приложил к тому, чтоб письмо до меня дошло.

О. С. ПАВЛИЩЕВА (сестра поэта) — мужу своему Н. И. ПАВЛИЩЕВУ, 9 июля

1831 г. П-н и его совр-ки, XV, 76 (фр.).

В роде бояр Пушкиных с незапамятных времен хранилась металлическая

ладанка с довольно грубо гравированным на ней всевидящим оком и наглухо

заключенной в ней частицей ризы господней. Она — обязательное достояние

старшего сына, и ему вменяется в обязанность 10 июля, в день праздника

положения ризы, служить перед этой святыней молебен. Пушкин всю свою жизнь

это исполнял и завещал жене соблюдать то же самое, а когда наступит время,

вручить ее старшему сыну, взяв с него обещание никогда не уклоняться от

семейного обета.

А. П. АРАПОВА (дочь Н, Н. ПУШКИНОЙ-ЛАНСКОЙ от второго брака).

Воспоминания. Новое Время, 1908, Љ 11425.

Двор приехал, и Царское Село закипело и превратилось в столицу.

ПУШКИН — П. А. ПЛЕТНЕВУ, вторая половина июля 1831 г., из Царского

Села.

Я все к тебе собираюсь, да боюсь карантинов. Ныне никак нельзя,

пускаясь в дорогу, быть уверенным во времени проезда. Вместо трехдневной

езды того и гляди что высидишь три недели в карантине, шутка! В Царском Селе

все тихо, но около такая каша, что боже упаси. Нынче осенью займусь

литературой, а зимой зароюсь в архивы, куда вход дозволен мне царем. Царь со

мною очень милостив и любезен. Того и гляди, попаду во временщики.

ПУШКИН — П. В. НАЩОКИНУ, 21 июля 1831 г., из Царского Села.

(22 июля 1831 г.). — Весь двор в восторге от Наташи, императрица хочет,

чтобы она к ней явилась, и назначит день, когда надо будет прийти.

(25 — 26 июля). — Император и императрица встретили Наташу с

Александром, они остановились поговорить с ними, и императрица сказала

Наташе, что она очень рада с нею познакомиться, и тысячу других милых и

любезных вещей. И вот она теперь принуждена, совсем того не желая, появиться

при дворе.

Н. О. ПУШКИНА — О. С. ПАВЛИЩЕВОЙ, из Павловска. Литер. Наследство, т.

16 — 18, стр. 778 — 779.

В. Д. Комовский 16 октября 1931 г. пишет, что государь велел Пушкину

написать историю Петра Великого и рассказывает по этому поводу даже, как это

случилось. Пушкин встретился с государем в царскосельском саду и на

предложенный вопрос: ‘почему он не служит?’ отвечал: — ‘Я готов, но кроме

литературной службы не знаю никакой’. Тогда государь приказал ему сослужить

службу — написать историю Петра Великого.

Д. Н. САДОВНИКОВ. Отзывы о Пушкине. Ист. Вестн., 1883, Љ 12, 553.

Опять хандришь! Эй, смотри: хандра хуже холеры, одна убивает только

тело, другая убивает душу. Дельвиг умер, Молчанов умер, погоди — умрет и

Жуковский, умрем и мы. Но жизнь все еще богата, мы встретим еще новых

знакомцев, новые созреют нам друзья, дочь у тебя будет рости, вырастет

невестой, мы будем старые хрычи, жены наши — старые хрычовки, а детки будут

славные, молодые, веселые ребята, мальчики станут повесничать, а девчонки —

сентиментальничать, а нам и любо. Вздор, душа моя, не хандри — холера на

днях пройдет, были бы мы живы, будем когда-нибудь и веселы. Кстати скажу

тебе новость (но да останется это, по многим причинам, между нами): Царь

взял меня на службу, но не в канцелярскую или придворную, или военную — нет,

он дал мне жалование, открыл мне архивы, с тем, чтобы я рылся там и ничего

не делал. Это очень мило с его стороны, не правда ли? Он сказал Puisque il

esl marie et qu’il n’est pas riche, il faut faire aller sa marmite (так как

он женат и не богат, то нужно позаботиться, чтоб у него была каша в горшке).

Ей богу, он очень со мною мил 7.

ПУШКИН — П. А. Плетневу, 22 июля 1831 г., из Царского Села.

В Царскосельском саду, около самого спуска без ступеней, было в том

году излюбленное царскосельскою публикою местечко, что-то вроде каменной

террасы, обставленной чугунными стульями, куда по вечерам тамошний beau

monde [высший свет (фр.). — Прим. ред.] собирался посидеть и послушать

музыку. В один прекрасный день на этой террасе собралось так много народу,

что даже не достало стульев двум пожилым дамам. Я, как девочка вежливая,

приученная всегда услуживать старшим, сейчас же сбегала в сад, захватила там

еще такие два стула и подала их барыням. Папенька (гр. Ф. П. Толстой) с

Пушкиным в это время стояли недалеко от террасы и о чем-то разговаривали.

Вдруг А. Серг. схватил отца моего за руку и громко воскликнул: — ‘Граф,

видели вы, что девочка сделала?’ — ‘Что она сделала?’ — ‘Да вот такие два

чугунные стула подхватила, как два перышка, и отнесла на террасу’. Папенька

позвал меня и представил Пушкину, я ему сделала книксен и с удивлением стала

смотреть на страшной длины ногти на его мизинцах. — ‘Очень приятно

познакомиться, барышня, — крепко пожимая мне руку, смеясь, сказал Ал.

Серг-ч: — а который вам год?’ — Тринадцать, — ответила я. — ‘Удивительно!’ И

они оба с папенькой начали взвешивать на руке тяжелые чугунные стулья, потом

заставили меня еще раз поднять их. — ‘Удивительно!’ — повторил Пушкин. —

Такая сила мужчине в пору. Поздравляю вас, граф, это у вас растет

Илья-Муромец’.

М. Ф. КАМЕНСКАЯ. Воспоминания. Истор. Вести., 1894, июль, 40.

По-моему, неоцененный бюст Пушкина вылеплен юным скульптором

Теребеневым, тем самым, который впоследствии изукрасил Эрмитаж своими

кариатидами и статуями великих художников. Теребенев как-то особенно поймал

в этом бюсте тип и выражение лица Пушкина, он точно такой, каким я его помню

в Царском Селе во время нашего с ним первого знакомства.

М. Ф. КАМЕНСКАЯ. Воспоминания. Ист. Вестн., 1894, X, 54.

Летом 1831 г. в Царском Селе многие ходили нарочно смотреть на Пушкина,

как он гулял под руку с женою, обыкновенно около озера. Она бывала в белом

платье, в круглой шляпе, и на плечах свитая по-тогдашнему красная шаль.

АРК. ОС. РОССЕТ. Рус. Арх., 1882, I, 245.

Пушкин мой сосед, и мы видаемся с ним часто. Женка его очень милое

творение. И он с нею мне весьма нравится. Я более и более за него радуюсь

тому, что он женат, И душа, и жизнь, и поэзия в выигрыше.

В. А. ЖУКОВСКИЙ — П. А. ВЯЗЕМСКОМУ и А. И. ТУРГЕНЕВУ, в конце июля —

начале августа, из Царского Села. Письма Жуковского к А. И. Тургеневу. М.,

1895, стр. 256.

Когда мы жили в Царском Селе, Пушкин каждое утро ходил купаться, после

чая ложился у себя в комнате и начинал писать [В журнале очевидная опечатка:

потеть.]. По утрам я заходила к нему. Жена его так уж и знала, что я не к

ней иду. — ‘Ведь ты не ко мне, а к мужу пришла, ну, и пойди к нему’. —

Конечно, не к тебе, а к мужу. Пошли узнать, можно ли войти. — ‘Можно’. С

мокрыми, курчавыми волосами лежит, бывало, Пушкин в коричневом сюртуке на

диване. На полу вокруг книги, у него в руках карандаш. — ‘А я вам приготовил

кой-что прочесть’, — говорит. — ‘Ну, читайте’. Пушкин начинал читать (в это

время он сочинял все сказки). Я делала ему замечания, он отмечал и был очень

доволен. Читал стихи он плохо. Жена его ревновала ко мне. Сколько раз я ей

говорила: — ‘Что ты ревнуешь ко мне? Право, мне все равны: и Жуковский, и

Пушкин, и Плетнев, — разве ты не видишь, что ни я не влюблена в него, ни он

в меня’. — ‘Я это хорошо вижу, — говорит, — да мне досадно, что ему с тобой

весело, а сос мной он зевает’.

Когда сердце бьется от радости, то, по словам Пушкина оно:

То так, То пятак, То денежка!

Этими словами он хотел выразить биение и тревогу сердца.

Раз я созналась Пушкину, что мало читаю. Он мне говорит: — ‘Послушайте,

скажу и я вам по секрету, что я читать терпеть не могу, многого не читал, о

чем говорю. Чужой ум меня стесняет’.

А. О. СМИРНОВА по записи Я. П. ПОЛОНСКОГО. Гол. Минувшего, 1917, Љ 11,

155.

Пушкин жил в доме Китаева, придворного камер-фурьера. В столовой

красный диван, обитый кретоном, два кресла, шесть стульев, овальный стол и

ломберный, накрываемый для обеда. Хотя летом у нас бывал придворный обед,

довольно хороший, я все же любила обедать у Пушкиных. У них подавали зеленый

суп с крутыми яйцами, рубленые большие котлеты со шпинатом или щавелем и на

десерт варенье из белого крыжовника. А. О. СМИРНОВА. Автобиография, 328.

Наталья Николаевна сидела обыкновенно за книгою внизу. Пушкина кабинет

был наверху, и он тотчас нас зазывал к себе. Кабинет поэта был в порядке. На

большом круглом столе, перед диваном, находились бумаги и тетради, часто

несшитые, простая чернильница и перья, на столике графин с водой, лед и

банка с кружевнико-вым вареньем, его любимым. (Он привык в Кишиневе к

дульчецам.) Волоса его обыкновенно еще были мокры после утренней ванны и

вились на висках, книги лежали на полу и на всех полках. В этой простой

комнате, без гардин, была невыносимая жара, но он это любил, сидел в

сюртуке, без галстуха. Тут он писал, ходил по комнате, пил воду, болтал с

нами, выходил на балкон и прибирал всякую чепуху насчет своей соседки

графини Ламберт. Иногда читал нам отрывки своих сказок и очень серьезно

спрашивал нашего мнения. Он восхищался заглавием одной: ‘Поп — толоконный

лоб и служитель его Балда’. ‘Это так дома можно, — говорил он, — а ведь

цензура не пропустит!’ Он говорил часто: ‘Ваша критика, мои милые, лучше

всех, вы просто говорите: этот стих нехорош, мне не нравится’. Вечером, в 5

или 6 часов, он с женой ходил гулять вокруг озера или я заезжала на дрожках

за его женою, иногда и он садился на перекладину верхом, и тогда был

необыкновенно весел и забавен. У него была неистощимая mobilite de l’esprit

(подвижность ума). В семь часов Жуковский с Пушкиным заходили ко мне, если

случалось, что меня дома нет, я их заставала в комфортабельной беседе с

моими девушками. — ‘Марья Савельевна у вас аристократка, а Саша друг мой, из

Архангельска, чистая демократка. Никого ни в грош не ставит’. Они заливались

смехом, когда она Пушкину говорила: — ‘Да что мне, что вы стихи пишете, —

дело самое пустое! Вот Василий Андреевич (Жуковский) гораздо почтеннее

вас’. — ‘А вот за то, Саша, я тебе напишу стихи, что ты так умно

рассуждаешь’. И точно, он.ей раз принес стихи, в которых говорилось, что

Архангельская Саша Живет у другой Саши.

Стихи были довольно длинны и пропали у нее (стр. 1877 — 1878).

Когда разговорились о Шатобриане, помню, он говорил: из всего, что он

написал, только одна вещь понравилась мне. Хотите, я вам ее напишу в ваш

альбом? ‘Если бы я мог еще верить в счастье, я бы искал его в монотонности

житейских привычек’ (стр. 1882).

А. О. СМИРНОВА (РОССЕТ). Воспоминания. Рус. Арх., 1871.

Пушкин мне сказал:

— Придворные лакеи прозвали ее ‘фрейлинка Рос-сет’. Я с нею и с женой

катались в парных дрожках, которые называли ботиками. Я сидел на перекладных

и пел им песню, божусь тебе, не моего сочинения:

Царь наш немец русский…

Царствует он где же?

Всякий день в манеже.

Школы все — в казармы.

Судьи все — жандармы.

А Закревский, баба,

Управляет в Або,

А другая баба

Начальником штаба.

(Стих. К- Рылеева.)

И эти стихи не мои v:

Россия вспрянет ото сна,

И на обломках самовластья

Напишут наши имена.

Н. Д. КИСЕЛЕВ по записи А. О. СМИРНОВОЙ. Смирнова. Автобиография 208.

Пушкин был ревнив и страстно любил жену свою, что нисколько, однако, не

мешало ему иногда скучать в ее присутствии. Она его не понимала и, конечно,

светские успехи его ставила выше литературных. Раз А. О. Смирнова посетила

его на даче, — в то время, как он писал свои сказки. По ее словам, Пушкин

любил писать карандашом, лежа на диване и каждый исписанный им лист опуская

на пол. Раз у ней зашла речь с Пушкиным об его стихотворении: ‘Подъезжая под

Ижоры’. — ‘Мне это стихотворение не нравится, — сказала ему Смирнова, — оно

выступает как бы подбоченившись’. Пушкину это понравилось, и он много

смеялся. Когда затем Смирнова сошла вниз к жене его, Наталья Николаевна

сказала ей: ‘Вот какая ты счастливая, — я тебе завидую. Когда ты приходишь к

моему мужу, он весел и смеется, а при мне зевает’.

Я- П. ПОЛОНСКИЙ. Кое-что о Пушкине. Cosmopolis, 1898, март, 201.

Раз, когда Пушкин читал моей матери стихотворение, которое она должна

была в тот же вечер передать государю, жена Пушкина воскликнула: ‘Господи,

до чего ты мне надоел со своими стихами, Пушкин!’ Он сделал вид, что не

понял, и отвечал: ‘извини, этих ты не знаешь: я не читал их при тебе’. —

‘Эти ли, другие ли, все равно. Ты вообще надоел мне своими стихами’.

Несколько смущенный, поэт сказал моей матери, которая кусала себе губы от

вмешательства: ‘Натали еще совсем ребенок. У нее невозможная откровенность

малых ребят’. Он передал стихи моей матери, не дочитав их, и переменил

разговор. В Царскосельском театре затевался спектакль, и мать моя сообщила

Пушкиной, что она получит приглашение. Это привело ее в лучшее настроение, и

она сказала моей матери: — ‘Пожалуйста, продолжайте чтение. Я вижу, что ему

этого очень хочется. А я пойду посмотрю мои платья. Вы зайдите ко мне потом,

чтоб сказать, что мне лучше надеть для спектакля?’

О. Н. СМИРНОВА. Записки А. О. Смирновой, I, 181.

27-го июля, в 7-м часу вечера, я шел к знакомому, жившему во дворце. Я

пошел парком. Не сделал я двадцати шагов, как вышел из-за деревьев на ту же

дорогу человек среднего роста, с толстой палкой в руке. Он шел мне навстречу

скоро, большими шагами. Хотя он был еще далеко от меня, но по походке и

бакенбардам нетрудно было узнать в нем Александра Сергеевича. Я решился

подойти к нему. За несколько шагов, сняв фуражку, я сказал ему взволнованным

голосом: ‘Извините, что я вас останавливаю, Александр Сергеевич: но я внук

вам по лицею, желаю вам представиться’. — ‘Очень рад, — отвечал он,

улыбнувшись и взяв меня за руку, — очень рад’. — Непритворное радушие видно

было в его улыбке и глазах. Я сказал ему свою фамилию. ‘Ну, что у вас

делается в лицее? Если вы не боитесь усталости, — прибавил он, — то пойдемте

со мной’. Мы пошли так же скоро и теми же большими шагами. Я не чувствовал

ни прежнего волнения, ни прежней боязни. При всей своей славе Александр

Сергеевич был удивительно прост в обхождении. Гордости, важности, резкого

тона не было в нем ни тени, оттого и нельзя было не полюбить его искренно с

первой же минуты. Из парка мы перешли в большой сад. — ‘Ну, а литература у

вас процветает?’ — спросил он. — ‘Что ваш сад и ваши палисадники? А памятник

в саду вы поддерживаете? Видаетесь ли вы с вашими старшими? Выпускают ли

теперь из лицея в военную службу? Есть ли между вами желающие? Какие теперь

у вас профессора? Прибавляется ли ваша библиотека? У кого она теперь на

руках?’ На эти вопросы Александра Сергеевича я едва успевал отвечать. В свою

очередь мне ужасно хотелось расспросить его об нем самом, но он решительно

не давал мне времени и, конечно, делал это не без намерения. Я понимал, что

ему не о чем было более говорить с 17-летним юношею, как об его заведении,

но в этом-то и было все мое горе. Многие расставленные по саду часовые ему

вытягивались, и если он замечал их, то кивал им головою. Когда я спросил:

‘отчего они ему вытягиваются?’, то он отвечал: ‘право, не знаю, разве

потому, что я с палкой’. Обойдя кругом озера, он сказал: ‘Вы раскраснелись,

кажется, устали?’ — ‘Это не от усталости, а от эмоции и удовольствия итти с

вами’. Он улыбнулся и протянул мне руку.

П. И. МИЛЛЕР. Встреча с Пушкиным. Рис. Арх. 1902, III, 232 — 234.

Я часто здесь вижу Пушкина. Он премило живет с своей премиленькой

женой, любит ее, ласкает и совсем не бесчинствует.

А. В. ВЕНЕВИТИНОВ — М. П. ПОГОДИНУ, 28 июля 1831 г., из Царского Села.

Литературы. Наследство, т. 16 — 18, стр. 710.

Пушкин, живший в Царском Селе, близ Китайского домика, полюбил молодого

гусара (графа Васильева) и частенько утром, когда он возвращался с ученья

домой, зазывал к себе, шутил, смеялся, рассказывал или сам слушал рассказы о

новостях дня. Однажды в жаркий летний день граф Васильев, зайдя к нему,

застал его чуть не в прародительском костюме. ‘Ну, уж извините, — засмеялся

поэт, пожимая ему руку, — жара стоит африканская, а у нас там, в Африке,

ходят в таких костюмах’.

П. К. МАРТЬЯНОВ со слов графа А. В. ВАСИЛЬЕВА.

Новые сведения о Лермонтове. Истор. Вестн., 1892, т. 50, стр. 384.

Граф А. В. Васильев сказывал, что, служа в 1831 г. в лейб-гусарах,

однажды летом он возвращался часу в четвертом утра в Царское Село, и, когда

проезжал мимо дома Китаева, Пушкин зазвал его в раскрытое окно к себе. Граф

Васильев нашел поэта за письменным столом в халате, но без сорочки (так он

привык, живучи на юге). Пушкин писал тогда свое послание ‘Клеветникам

России’ и сказал молодому графу, что пишет по желанию государя.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., II, 516.

Когда Пушкин написал эту оду (‘Клеветникам России’), он прежде всего

прочел ее нам.

Имп. АЛЕКСАНДР II. Е. Д. Из воспоминаний об имп. Ал. П. Журн. ‘Ученик’,

1911, Љ 45, стр. 1087. Цит. по Брокг. — Ефр., т. VI, 410.

Карантины превратили эти 24 версты (от Петербурга до Царского Села) в

дорогу от Петербурга до Камчатки. Знаете ли, что я узнал на днях только, что

э… но вы не поверите мне, назовете меня суевером, — что всему этому виною

не кто другой, как враг честного креста церквей господних и всего

огражденного святым знамением. Это черт надел на себя зеленый мундир с

гербовыми пуговицами, привесил к боку остроконечную шпагу и стал карантинным

надзирателем. Но Пушкин, как ангел святой, не побоялся сего рогатого

чиновника, как дух пронесся его мимо и во мгновение ока очутился в

Петербурге, на Вознесенском проспекте, и воззвал голосом трубным ко мне,

лепившемуся по низменному тротуару, под высокими домами. Это была радостная

минута, она уже прошла. Это случилось 8 августа.

Н. В. ГОГОЛЬ — В. А. ЖУКОВСКОМУ, 10 сентября 1831 г. Письма Гоголя,

ред. Шенрока, т. I, 188.

Пушкина видел я в 1831 г., вместе с его молодою красавицею-женою, в

саду Александровского дворца, в Царском Селе. Он тогда провел там все лето

по случаю свирепствовавшей в Петербурге холеры. Однажды он вез оттуда жене

своей в подарок дорогую турецкую шаль, ее в карантине окурили и всю

искололи. Мне, после этой единственной встречи с Пушкиным, навсегда остались

памятны: его проницательный взгляд, его кудрявые волосы и его необыкновенно

длинные руки.

Бар. Ф. А. БЮЛЕР. Рус. Арх., 1872, 202.

Моя невестка очаровательна, она вызывает удивление в Царском, и

императрица хочет, чтоб она была при дворе. Она от этого в отчаянии, потому

что неглупа, я не то хотела сказать: хотя она вовсе не глупа, она еще

немножко робка, но это пройдет, и она, красивая, молодая и любезная женщина,

поладит и со двором, и с императрицей. Но зато Александр, я думаю, на

седьмом небе… Физически они — две полные противоположности: Вулкан и

Венера, Кирик и Улита и т. д., и т. д.

О. С. ПАВЛИЩЕВА — мужу, от середины августа 1831 г. П-н и его совр-ки,

XV, 83 (фр.).

Однажды Пушкин, гуляя по Царскому Селу, встретил коляску, вмещавшую в

себе ни более ни менее, как Николая Павловича. Царь приказал остановиться и,

подозвав к себе Пушкина, потолковал с ним о том о сем очень ласково. Пушкин

прямо с прогулки приходит к Смирновой. — ‘Что с вами?’ — спросила Смирнова,

всматриваясь в его лицо. Пушкин рассказал ей про встречу и прибавил: ‘Чорт

возьми, почувствовал подлость во всех жилах’v. Я это услышал от самой

Смирновой.

И. С. АКСАКОВ — Н. С. СОХАНСКОЙ-КОХАНОВ-СКОИ. Н. Барсуков, XIX, 409.

Дома у меня произошла перемена министерства. Бюджет Алекс. Григорьева

оказался ошибочен, я потребовал счетов, заседание было столь же бурное, как

и то, в коем уничтожен был Иван Григорьев, вследствии сего Алекс. Григорьев

сдал министерство Василию (за коим блохи другого роду). Забыл я тебе

сказать, что Алекс. Григорьев при отставке получил от меня в виде аттестата

плюху, за что он было вздумал произвести возмущение и явился ко мне с

военною силою, т. е. квартальным, но это обратилось ему же во вред, ибо

лавочники, проведав обо всем, засадили было его в яму, от коей по своему

великодушию избавил я его. Теща моя не унимается, ее не переменяет ничто, ni

le temps, ni l’absence, ni des lieux la longueur [ни время, ни разлука, ни

дальность расстояния (фр.). — Прим. ред.].

ПУШКИН — П. В. НАЩОКИНУ, 3 септ. 1831 г., из Царского Села.

Мы большие друзья с Александром и особенно с его женою, но я не хочу

жить у них, потому что их образ жизни противоречит моим привычкам… Она

была представлена императрице, которая от нее в восхищении.

О. С. ПАВЛИЩЕВА — Н. И. ПАВЛИЩЕВУ, 4 септ. 1831 г. П-н и его совр-ки,

XV, 89.

Александр приехал ко мне вчера, в среду, из Царского, весел, как медный

грош, забавлял меня остротами, уморительно передразнивал Архарову, Ноденов,

причем не забыл представить и ‘дражайшего’ (отца).

О. С. ПАВЛИЩЕВА — мужу, 10 сент. 1831 г. Л. Павлищев, 260.

15 сент. 1831 г. …в той атмосфере невидимые силы нашептывают мысли,

суждения, вдохновения, чувства. Будь у нас гласность печати, никогда

Жуковский не подумал бы, Пушкин не осмелился бы воспеть победу Па-скевича.

Во-первых, потому что этот род восторгов — анахронизм… Во-вторых, потому

что курам насмех быть вне себя от изумления, видя, что льву удалось,

наконец, наложить лапу на мышь.

22 сент. — Пушкин в стихах своих Клеветникам России кажет им шиш из

кармана. Он знает, что они не прочтут стихов его, следовательно, и отвечать

не будут на вопросы, на которые отвечать было бы очень легко, даже самому

Пушкину. За что возрождающейся Европе любить нас?.. Мне также уже надоели

эти географические фанфаронады наши ‘От Перми до Тавриды’ и проч. Что же тут

хорошего, чему радоваться и чем хвастаться, что у нас от мысли до мысли пять

тысяч верст… ‘Вы грозны на словах, попробуйте на деле’… Зачем же

говорить нелепости и еще против совести и более всего без пользы?7

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ. Старая записная книжка. Поля, собр. соч., т. IX,

стр. 158.

Вы — нервны… Г-н Нащокин говорил мне, что вы изумительно ленивы.

П. Я. ЧААДАЕВ — ПУШКИНУ, 18 сснт. 1831 г. Соч. и письма Чаадаева, под

ред. М. Гершензона. М., 1914, т. 1, 163, 166 (фр.).

На прошедшей неделе мы обедали в Английском кло-бе с Чаадаевым, а после

мы и заспорили и крепко о достоинстве стихов Пушкина и других, кои здесь во

всю неделю читались всеми, — ‘На взятие Варшавы’ и ‘Послание клеветникам

России’. Мы немного нападали на Чаадаева за его мнение о стихах… Александр

Пушкин точно сделан биографом Петра I и с хорошим окладом.

А. И. ТУРГЕНЕВ — Н. И. ТУРГЕНЕВУ, 26 сент. 1831 г., из Москвы. Журн.

Мин. нар. просе., 1913, март, стр. 21.

Барон Бухгольц пересылал твои письма ко мне в Царское Село Александру

(Пушкину), а этот передавал их мне, когда ему заблагорассудится, а иногда не

передавал вовсе, и я подозреваю, — прости меня, господи, — что он ими

п……л себе з……у, — конечно, по рассеянности.

О. С. ПАВЛИЩЕВА — мужу Н. И. ПАВЛИЩЕВУ,

6 окт. 1831 г., из Петербурга. Пушкин и его совр-ки, XV, 93 (фр.).

Мне совестно быть неаккуратным, но я совершенно расстроился: женясь, я

думал издерживать втрое против прежнего, вышло вдесятеро. В Москве говорят,

что я получаю 10.000 жалования, но я покамест не вижу ни полушки, если буду

получать и 4.000, так и то слава богу.

ПУШКИН-П. В. НАЩОКИНУ, из Царского Села, 7 окт. 1831 г.

Вскоре по выходе повестей Белкина (серед, октября 1831 г.) я на минуту

зашел к Александру Сергеевичу, они лежали у него на столе. Я и не

подозревал, что автор их — он сам. — ‘Какие это повести? И кто этот

Белкин?’ — спросил я, заглядывая в книгу — ‘Кто бы он там ни был, а писать

повести надо вот этак: просто, коротко и ясно’.

П И. МИЛЛЕР. Встреча с Пушкиным. Рус. Арх, 1902, III, 234.

Праздновали на квартире Яковлева (в казенном доме на Литейной).

Собрались: Илличевский, Корнилов, Стевен, Комовский, Данзас, Корф, Пушкина

не было потому только, что (тщательно зачеркнуто: не хотел до 19 октября

увидеться с кем-либо из лицейских товарищей первого выпуска) не нашел

квартиры.

ПРОТОКОЛ ПРАЗДНОВАНИЯ ЛИЦЕЙСКОЙ ГОДОВЩИНЫ (19 октября). П-н и его

совр-ки, XIII, 50.

Вечер у Жуковского. Гнедич, Пушкин и Одоевский — чит. сказки свои —

смешные и грязные анекдоты — Пушкин что-то очень расстроен.

М. П ПОГОДИН. Дневник, 20 окт. 1831 г. П-н и его совр-ки, XXIII — XXIV,

117.

Пушкин часто переменял квартиры. По приезде из Царского Села в

Петербург он съехал с квартиры почти тотчас же, как нанял (она была очень

высока) [Адрес этой квартиры Пушкин сообщает Вяземскому в письме от 15 — 19

окт. 1831 г. у Измайловского моста на Воскресенской улице, в доме Берникова,

Как правильно замечает Н. О. Лернер, здесь, конечно, описка: вместо

Вознесенской улицы, т. е. Вознесенского проспекта.], и поселился на Галерной

в доме Брискорн.

П. В. АННЕНКОВ. Материалы, 312.

При приезде они взяли квартиру, которая в конце концов им не

понравилась, и они нашли другую на Галерной за 2500 рублей. Моя невестка

беременна, но этого еще не видно, она прекрасна и очень мила.

О. С. ПАВЛИЩЕВА — мужу, 23 окт. 1831 г. П-н и его совр-ки, XV, 101

(фр.).

Квартира Пушкина с октября 1831 г. по май 1832 г. была в Галерной

улице, дом Брискорн, этот дом был сквозной на Английскую набережную, рядом с

ним помещался в то время морской штаб, за которым была английская церковь. В

настоящее время дом принадлежит г, Струкову, Љ53 (см. рис. 2).

П. ЗЕТ (П. Н. СТОЛПЯНСКИИ). Квартиры А. С. Пушкина. Новое Время, 1912,

Љ 12889.

[Ris02.gif]

К Пушкину. Сухое свидание. Что ваше дело? В главном правлении цензуры и

только. Он только что переехал и разбирается.

М. П. ПОГОДИН. Дневник, 28 окт. 1831 г. П-н и его совр-ки, XXIII —

XXIV, 118.

Когда Пушкин приехал с женою в Петербург, то они познакомились со всею

знатью (посредницею была Загряжская). Графиня Нессельроде, жена министра,

раз без ведома Пушкина взяла жену его и повезла на небольшой придворный

Аничковский вечер, Пушкина очень понравилась императрице. Но сам Пушкин

ужасно был взбешен этим, наговорил грубостей графине и между прочим сказал:

‘я не хочу, чтоб жена моя ездила туда, где я сам не бываю’.

П. В. НАЩОКИН по записи БАРТЕНЕВА. Рассказы о П-не, 42.

С первого года женитьбы Пушкин узнал нужду, и хотя никто из самых

близких не слыхал от него ни единой жалобы, беспокойство о существовании

омрачало часто его лицо. Домашние нужды имели большое влияние на нрав его.

Вспоминаю, как он, придя к нам, ходил печально по комнате, надув губы и

опустив руки в карманы широких панталон, и уныло повторял: ‘грустно! тоска!’

Шутка, острое слово оживляли его электрическою искрою, он громко захохочет и

обнаружит ряд белых, прекрасных зубов, которые с толстыми губами были в нем

остатками полуарабского происхождения. И вдруг снова, став к камину, шевеля

что-нибудь в своих широких карманах, запоет протяжно: ‘грустно! тоска!’ Я

уверен, что беспокойствия о будущей судьбе семейства, долги и вечные заботы

о существовании были главною причиною той раздражительности, которую он

показал в происшествиях, бывших причиною его смерти.

Н. М. СМИРНОВ. Рус. Арх., 1882, I, 233.

Отец рассказал мне, что как-то вечером, осенью, Пушкин, прислушиваясь к

завыванию ветра, вздохнул и сказал: ‘Как хорошо бы теперь быть в

Михайловском! Нигде мне так хорошо не пишется, как осенью в деревне. Что бы

нам поехать туда!’ У моего отца было имение в Псковской губернии, и он

собирался туда для охоты. Он стал звать Пушкина ехать с ним вместе. Услыхав

этот разговор, Пушкина воскликнула: ‘Восхитительное местопребывание! Слушать

завывание ветра, бой часов и вытье волков. Ты с ума сошел!’ И она залилась

слезами к крайнему изумлению моих родителей. Пушкин успокоил ее, говоря, что

он только пошутил, что он устоит и против искушения, и против искусителя

(моего отца). Тем не менее Пушкина еще некоторое время дулась на моего отца,

упрекая его, что он внушает сумасбродные мысли ее супругу.

О. Н. СМИРНОВА. Записки А. О. Смирновой, I, 181.

Когда вдохновение сходило на Пушкина, он запирался в свою комнату, и ни

под каким предлогом жена не дерзала переступить порог, тщетно ожидая его в

часы завтрака и обеда, чтобы как-нибудь не нарушить прилив творчества. После

усидчивой работы он выходил усталый, проголодавшийся, но окрыленный духом, и

дома ему не сиделось.

А. П. АРАПОВА. Новое Время, 1907, Љ 11413.

Однажды, кажется, у А. Н. Оленина, Уваров, не любивший Пушкина, гордого

и не низкопоклонного, сказал о нем: ‘Что он хвалится своим происхождением от

негра Аннибала, которого продали в Кронштадте (Петру Великому) за бутылку

рома!’ Булгарин, услыша это, не преминул воспользоваться случаем и повторил

в ‘Северной Пчеле’ этот отзыв. Этим объясняются стихи Пушкина ‘Моя

родословная’.

На меня Пушкин дулся недолго. Он скоро убедился в моей

неприкосновенности к шуткам Булгарина и, как казалось, старался сблизиться

со мною. Мы раз как-то встретились в книжном магазине Белизара. Он

поклонился мне неловко и принужденно, я подошел к нему и сказал, улыбаясь:

‘Ну, на что это походит, что мы дуемся друг на друга? Точно Борька Федоров с

Орестом Сомовым’. Он расхохотался и сказал: ‘Очень хорошо!’ (любимая его

поговорка, когда он был доволен чем-нибудь). Мы подали друг другу руки, и

мир был восстановлен.

Н. И. ГРЕЧ. Записки о моей жизни. СПб., 1886, стр. 456 — 457.

У Пушкина было любимою поговоркою или скороговоркою: ‘очень хорошо!’,

когда кто-нибудь выпустит при нем острое словечко.

Граф М. Д. БУТУРЛИН. Рус. Арх., 1897, II, 373.

Я знаю, что ты будешь бранить меня. Но войди в мое положение (как любил

в таких случаях говаривать Пушкин)

П. А. ПЛЕТНЕВ — Я. К. ГРОТУ. Переписка Грота с Плетневым, II, 464.

У Пушкина, который получил при мне письмо о новом журнале Краевского и

стихи Языкова. Просил у него гостинцу. Вскользь о Петре — о грамматике. Он

ничего не знает о себе. Но участия живого уже нет.

М. П. ПОГОДИН. Дневник, 4 ноября 1831 г. П-н и его совр-ки, XXIII —

XXIV, 118.

Государь император высочайше повелеть соизволил: отставного коллежского

секретаря Александра Пушкина принять на службу тем же чином и определить его

в государственную Коллегию Иностранных Дел.

ВЫСОЧАЙШИЙ ПРИКАЗ от 14 ноября 1831 г. Н. А. Гастфрейнд. Пушкин.

Документы госуд. и с.-петербургского главн. архивов Мин. ин. дел. СПб.,

1900, стр. 23.

Жена Пушкина появилась в большом свете, где ее приняли очень хорошо,

она понравилась всем и своими манерами, и своей фигурой, в которой находят

что-то трогательное. Я встретил их вчера утром на прогулке на Английской

набережной.

Бар. М. Н. СЕРДОБИН — бар. Б. А. ВРЕВСКОМУ, 17 ноября 1831 г., из

Петербурга. — П-н и его совр-ки, XXI — XXII, 371 (фр.).

Моя невестка (Нат. Ник. Пушкина) — женщина наиболее здесь модная. Она

вращается в самом высшем свете, и говорят вообще, что она — первая

красавица, ее прозвали ‘Психеей’.

О. С. ПАВЛИЩЕВА — Н. И. ПАВЛИЩЕВУ. 17 ноября 1831 г. П-н и его совр-ки,

XV, 106 (фр.).

Государь император всемилостивейше пожаловать соизволил состоящего в

ведомстве Гос. Коллегии Иностр. Дел. колл. секр. Пушкина в титулярные

советники.

ВЫСОЧАЙШИЙ УКАЗ от 6 дек. 1831 г. Гастфрейнд. Документы, 25.

Вот тебе мой itineraire. Собирался я выехать в зимнем дилижансе, но мне

объявили, что, по причине оттепели, должен я отправиться в летнем, взяли с

меня лишних 30 рублей и посадили в четвероместную карету вместе с двумя

товарищами. А я еще и человека с собою не взял, в надежде путешествовать

одному. Один из моих спутников был рижский купец, добрый немец, которого

каждое утро душили мокроты и который на станции ровно час отхаркивался в

углу. Другой — мемельский жид, путешествующий на счет первого. Вообрази,

какая веселая компания. Немец три раза в день и два раза в ночь аккуратно

был пьян. Жид забавлял его всю дорогу приятным разговором, например,

по-немецки рассказывал ему Ivan Wijiguin (ganz charmant) [Ивана Выжигина

(совсем charmant) (нем.), charmant — прелестно (франц.). — Прим. ред.]. Я

старался их не слушать и притворялся спящим. В Валдае принуждены мы были

пересесть в зимние экипажи и насилу дотащились до Москвы. Нащокина не нашел

я на старой его квартире, насилу отыскал его у Пречистенских ворот, в доме

Ильинской. Он все тот же: очень мил и умен, был в выигрыше, но теперь

проигрался, в долгах и хлопотах.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, 8 декабря 1831 г., из Москвы.

Секретно. Находящийся под секретным надзором чиновник 10 класса

Александр Пушкин сего месяца 13 числа прибыл из С.-Петербурга и остановился

Пречистенской части I квартала в доме гг. Ильинских. Предписанный за ним

надзор учрежден.

Полицмейстер МИЛЛЕР в рапорте и. д. моек. об.-полицмейстера, 23 дек.

1831 г. Краен. Арх., т. 37, стр. 243.

Когда Пушкин приезжал к Нащокину, они тотчас отправлялись в бани

(Лепехинские, что были у Смоленского рынка) и там вдоволь наговаривались,

так что им после не нужно было много говорить: в обществе они уже вполне

понимали друг друга. Вставал Пушкин довольно рано, никуда не выходил, покуда

не встанет Нащокин, просыпавшийся довольно поздно, потому что засиживался в

английском клубе, куда Пушкин не ездил. Питая особенную к нему нежность, он

укутывал его, отправлял в клуб, крестил.

П. И. БАРТЕНЕВ со слов П. В. НАЩОКИНА. Рассказы о П-не, 27.

Рассказ Чаадаева… Наиболее Пушкин любил Нащокина, который давал ему

всегда в заем денег. Пушкин вечно влюблялся.

О. М. БОДЯНСКИЙ. Дневник, 25 окт. 1850 г Рис. Стар., 1889, т. 64, стр.

128.

Поэт Пушкин здесь, как слышно, на несколько дней. У него жена, как

сказывают, первая красавица в С.-Петербурге. Я не видел ее,

А. И. ТУРГЕНЕВ-Н. И. ТУРГЕНЕВУ, 8 дек. 1831 г., из Москвы. Журн. Мин.

нар. просе., 1913, март, стр. 19.

Стихи его Клеветникам России доказывают, как он сей вопрос понимает. Я

только в одном Вяземском заметил справедливый взгляд и на эту поэзию, и на

весь этот нравственно-политический мир (или — безнравственно). Слышал споры

их, но сам молчал, ибо Пушкин начал обвинять Вяземского, оправдывая себя, а

я страдал за обоих, ибо люблю обоих v .

А. И. ТУРГЕНЕВ — Н. И. ТУРГЕНЕВУ. Журн. Мин. нар. просе., 1913, март,

стр. 18.

Однажды Пушкин между приятелями сильно руссо-фильствовал и громил

Запад. Это смущало Александра Тургенева, космополита по обстоятельствам, а

частью и по наклонности. Он горячо оспаривал мнения Пушкина, наконец, не

выдержал и сказал ему: — ‘А знаешь ли, что, голубчик, съезди ты хоть в

Любек’. Пушкин расхохотался, и хохот обезоружил его. Нужно при этом

напомнить, что Пушкин не бывал никогда за границею, что в то время русские

путешественники отправлялись обыкновенно с Любскими пароходами, и что Любек

был первый иностранный город, ими посещаемый.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ. Полн. собр. соч., т. VIII, 168.

Пушкин у вас в Москве, жена его хороша, хороша, хороша! Но

страдальческое выражение ее лба заставляет меня трепетать за ее будущность.

Гр-ня Д. Ф. ФИКЕЛЬМОН — кн. ВЯЗЕМСКОМУ, 12 дек. 1831 г. Собр. соч. кн.

П. П. Вяземского, стр. 533.

И. И. Дмитриев в одно из своих посещений Английского клуба, на

Тверской, заметил, что ничего не может быть страннее самого названия:

московский английский клуб. Случившийся тут Пушкин, смеясь, сказал ему на

это, что у нас есть названия еще более странные. ‘Какие же?’ — спросил

Дмитриев. — ‘А императорское человеколюбивое общество’.

Н. М. ЯЗЫКОВ. Истор. Вест., 1883, т. XIV, стр. 536.

Москва еще пляшет, но я на балах еще не был. Вчера обедал в Англ.

клубе. Меня тянет в Петербург. Не люблю я твоей Москвы. У тебя, т. е. в

вашем Никитском доме, я еще не был. Не хочу, чтоб холопья ваши знали о моем

приезде, да не хочу от них узнать и о приезде Нат. Ив., иначе должен буду к

ней явиться и иметь с нею необходимую сцену, она все жалуется по Москве на

мое корыстолюбие, да полно, я слушаться ее не намерен.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, 10 декабря 1831 г., из Москвы.

В первой половине декабря 1831 г. Пушкин в Москве читал отрывки из

своих сказок Н. М. Языкову. ‘Это не его род, — пишет Языков брату А. М-чу от

16 декабря. — Пушкин говорит, что он сличил все доныне напечатанные русские

песни и привел их в порядок и сообразность, зане ведь они издавались без

всякого толку, но он кажется хвастает’.

Д. Н. САДОВНИКОВ. Истор. Вести., 1883, т. XIV, стр. 533.

Здесь мне скучно, Нащокин занят делами, а дом его — такая бестолочь и

ералаш, что голова кругом идет. С утра до вечера у него разные народы:

игроки, отставные гусары, студенты, стряпчие, цыганы, шпионы, особенно

заимодавцы. Всем вольный вход. Всем до него нужда, всякий кричит, курит

трубку, обедает, поет, пляшет, угла нет свободного — что делать? Между тем

денег у него нет, кредита нет, — время идет, а дело мое не распутывается.

Все это по неволе бесит меня. К тому же я опять застудил себе руку, и письмо

мое, вероятно, будет пахнуть бобковой мазью. Жизнь моя однообразная, выезжаю

редко. Вчера Нащокин задал нам цыганский вечер, я так от этого отвык, что от

крику гостей и пенья цыганок до сих пор голова болит. Тоска, мой ангел, — до

свидания.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, 16 декабря 1831 г., из Москвы.

В Москве Нащокин вел большую, но воздержную игру у себя, у приятелей, а

впоследствии постоянно в английском клубе. Нащокин, проигрывая, не унывал,

платил долг чести (т. е. карточный) аккуратно, жил в довольстве и открыто, в

случае же большого выигрыша жил по широкой русско-барской натуре. Он интимно

сблизился с хорошенькой цыганкой Ольгой Андреевной. Не помню, на Пречистенке

или Остоженке, он занимал квартиру, весьма удобную, в одноэтажном деревянном

доме. Держал карету и пару лошадей для себя, а пару вяток для

Оленьки. У него чуть не ежедневно собиралось разнообразное общество:

франты, цыгане, литераторы, актеры, купцы-подрядчики, иногда являлись

заезжие петербургские друзья, в том числе и Пушкин, всегда останавливавшийся

у него. Постоянным посетителем его дома был генерал кн. Гагарин (прозванный

Адамовой головой), храбрец, выигравший в 1812 году у офицеров пари, что

доставит Наполеону два фунта чаю! И доставил: и только по благосклонности

Наполеона благополучно возвратился в русский лагерь. Играя с богачами,

Нащокин не отказывался от любимого занятия и с такими, у которых выиграть

нечего, каким был, напр., Ник. Фил. Павлов (известный в то время

беллетрист). Однажды, пообедав у Нащокина, Павлов предложил игру. Играли всю

ночь. К утру Нащокин проиграл деньги, золотые часы, столовое серебро,

наконец, карету с лошадьми, даже Оленьки-ны сани с парою вяток. Цыганка,

узнав об исчезновении вяток, нисколько не огорчилась: вероятно, привыкла,

или знала, что все скоро возвратится. И действительно, вскоре они зажили

прежнею роскошною жизнью.

Н. И. КУЛИКОВ. Воспоминания. Рус. Стар., 1880, дек., стр. 992.

Пушкин здесь, но что-то пасмурен и рассеян.

М. П. ПОГОДИН — С. П. ШЕВЫРЕВУ, 21 дек. 1831 года, из Москвы. Рус.

Арх., 1882, III, 191.

(По поводу стихов Пушкина на взятие Варшавы.) Мне досадно, что ты

хвалишь Пушкина за последние его вирши… Теперешний Пушкин есть человек,

остановившийся на половине своего поприща, и который, вместо того, чтобы

смотреть прямо в лицо Аполлону, оглядывается по сторонам и ищет других

божеств, для принесения им в жертву своего дара 7.

Н. А. МЕЛЬГУНОВ — С. П. ШЕВЫРЕВУ, 21 декабря 1831 г. А. И. Кирпичников.

Очерки по истории новой рус. литературы. Т. II, изд. 2-е. М., 1903, стр.

167.

Гончаровой-Пушкиной не может женщина быть прелестней. Здесь многие

находят ее несравненно лучше красавицы Завадовской.

Ген. А. П. ЕРМОЛОВ — Н. П. ВОЕЙКОВУ, 21 дек. 1831 г., из Петербурга.

Рус. Арх., 1906, III, 40.

Между нами будет сказано, Пушкин приезжал сюда по делам не чисто

литературным, или вернее сказать, не за делом, а для картежных сделок, и

находился в обществе самом мерзком: между щелкоперами, плутами и обдиралами.

Это всегда с ним бывает в Москве. В Петербурге он живет опрятнее. Видно,

брат, не права пословица: женится — переменится!

Н. М. ЯЗЫКОВ (поэт) — брату А. М., 22 декабря 1831 г. Истор. Вести.,

1883, XIV, 534.

С тех пор, как вышел из лицея, я не раскрывал латинской книги и

совершенно забыл латинский язык. Жизнь коротка, перечитывать некогда.

ПУШКИН. Об Евгении Онегине, 1831 г.

Александр ускакал в Москву еще перед Николиным днем и, по своему

обыкновению, совершенно нечаянно, предупредив только Наташу, объявив, что

ему необходимо видеться с Нащокиным и совсем не по делам поэтическим, а по

делам гораздо более существенным — прозаическим. Какие именно у него дела

денежные, по которым улепетнул отсюда, — узнать от него не могла, а жену не

спрашиваю. Жду брата, однако, весьма скоро назад. Очень часто вижусь с его

женой, то я захожу к ней, то она ко мне заходит, но наши свидания всегда

случаются среди белого дня. Заставать ее по вечерам и думать нечего, ее

забрасывают приглашениями то на бал, то на раут. Там от нее все в восторге,

и прозвали ее Психеею, с легкой руки госпожи Фикельмон, которая не терпит,

однако, моего брата — один бог знает, почему.

О. С. ПАВЛИЩЕВА — Н. И. ПАВЛИЩЕВУ, в конце декабря 1831 г. Л. Павлищев,

270.

Наталья Николаевна вспоминала, бывало, как в первые годы ее замужества

ей иногда казалось, что она отвыкнет от звука собственного голоса, — так

одиноко и однообразно протекали ее дни! Она читала до одури, вышивала

часами, но кроме няни Прасковьи ей не с кем было перекинуться словом.

Беспричинная ревность уж в ту пору свила себе гнездо в сердце мужа и

выразилась в строгом запрете принимать кого-либо из мужчин в его отсутствие

или когда он удалялся в свой кабинет. Для самых степенных друзей не

допускалось исключений, и жене, воспитанной в беспрекословном подчинении, и

в ум не могло прийти нарушить заведенный порядок.

А. П. АРАПОВА. Новое Время, 1907, Љ 11413.

Секретно. Чиновник 10 кл. Александр Пушкин 24 числа сего месяца выехал

отсюда в С.-Петербург, во время жительства его в Пречистенской части ничего

за ним за-конопротивного не замечено.

Полицмейстер МИЛЛЕР в рапорте и. д. моек, об.-полиц-мейстера, 26 дек.

1831 г. Краен. Арх., т. 37, стр. 243.

Выронил я у тебя серебряную копеечку. Если найдешь ее, перешли. Ты их

счастию не веруешь, а я верю. Жену мою нашел я здоровою, несмотря на

девическую ее неосторожность. — На балах пляшет, с государем любезничает, с

крыльца прыгает. — Надобно бабенку к рукам прибрать. Она тебе кланяется и

готовит шитье.

ПУШКИН — П. В. НАЩОКИНУ, 8 — 10 января 1832 года, из Петербурга.

Я женат около года, и вследствие сего образ жизни моей совершенно

переменился, к неописанному огорче-нью Софьи Остафьевны и кавалергардских

шаромыжников. От карт и костей отстал я более двух лет: на беду мою я

забастовал будучи в проигрыше, и расходы свадебного обзаведения, соединенные

с уплатою карточных долгов, расстроили дела мои. Теперь обращаюсь к тебе:

25.000, данные мне тобою заимообразно, на три или по крайней мере на 2 года,

могли бы упрочить мое благосостояние. В случае смерти есть у меня имение,

обеспечивающее твои деньги. Вопрос: можешь ли ты мне сделать сие, могу

сказать, благодеяние?

ПУШКИН — М. О. СУДИЕНКУ, 15 января 1832 г., из Петербурга.

Женитьба произвела в характере поэта глубокую перемену. С того времени

он стал смотреть серьезнее, а все-таки остался верен привычке своей скрывать

чувство и стыдиться его. В ответ на поздравление с неожиданною способностью

женатым вести себя, как прилично любящему мужу, он шутя отвечал: ‘Je ne sius

qu’un hypocrite (я только притворяюсь)’.

Быв холостым, он редко обедал у родителей, а после женитьбы — почти

никогда, когда же это случалось, то после обеда на него иногда находила

хандра. Однажды, в таком мрачном расположении духа, он стоял в гостиной у

камина, заложив назад руки… Подошел к нему Илличевский и сказал:

У печки, погружен в молчанье, Поднявши фрак, он спину грел И никого во

всей компанье Благословить он не хотел.

Это развеселило Пушкина, и он сделался очень любезен.

А. П. КЕРН. Воспоминания. Л. Майков, 264.

Ножкой топтать от нетерпения Наталья Николаевна перестала ли, несмотря

что это должно быть очень к лицу?

П. В. НАЩОКИН — ПУШКИНУ. Втор, половина янв. 1832 г., из Москвы.

Переписка Пушкина, II, 364.

Наталья Николаевна была очень хороша, высока ростом, стройна, черты

лица удивительно правильны, глаза одни небольшие, и одним она иногда немного

косила: quelque chose de vague dans le regard (какая-то неопределенность во

взгляде).

Ф. Г. ТОЛЬ со слов кн-ни Е. А. ДОЛГОРУКОВОЙ. Декабристы на поселении.

Изд. Сабашниковых. М., 1926, стр. 144.

Жену свою Пушкин иногда звал: ‘моя косая Мадонна’. У нее глаза были

несколько вкось. Пушкин восхищался природным здравым ее смыслом. Она тоже

любила его действительно.

Кн. В. Ф. ВЯЗЕМСКАЯ по записи БАРТЕНЕВА. Рус. Арх., 1900, I, 398.

Г-жа Пушкина была одной из самых красивых женщин Петербурга. Лицо,

свежесть, молодость, талия — все за нее говорило и стоило поэта. Лицо было

чрезвычайно красиво, но меня в нем, как кулаком, ударял всегда какой-то

недостаток рисунка. В конце концов я понял, что, не в пример большинству

человеческих лиц, глаза ее, очень красивые и очень большие, были размещены

так близко друг от друга, что противоречили рисовальному правилу: ‘один глаз

должен быть отделен от другого на меру целого глаза’.

СТАНИСЛАВ МОРАВСКИЙ. Моск. Пушкинист, II, стр. 258.

Смирдин, переместив свою книжную лавку от Синего моста на Невский

проспект, пригласил всех русских литераторов, находящихся в Петербурге,

праздновать свое новоселье, — на обед. В пространной зале, которой стены

уставлены книгами, — это зала чтения, — накрыт был стол на восемьдесят

гостей. В начале шестого часа сели пировать. Обед был обильный и в отношении

ко вкусу и опрятности довольно хороший. Это еще первый не только в

Петербурге, но и в России по полному почти числу писателей пир и

следовательно отменно любопытный, тут соединились в одной зале и обиженные,

и обидчики, тут были даже ложные доносчики и лазутчики… Приехал В. А.

Жуковский и присел подле Крылова. А. С. Пушкин сидел с другой стороны подле

Крылова. Провозглашен тост: — ‘Здравие государя-императора, сочинителя

прекрасной книги Устав цензуры!’, сказанный Гречем, — и раздалось громкое и

усердное ура! Через несколько времени: ‘Здравие И. А. Крылова!’ Единодушно и

единогласно громко приветствовали умного баснописца, по справедливости

занимающего ныне первое место в нашей словесности. И. А. встал с рюмкою

шампанского и хотел предложить здоровье Пушкина, я остановил его и шепнул

ему довольно громко: ‘здоровье В. А. Жуковского!’ И за здоровье Жуковского

усердно и добродушно было пито, потом уже здоровье Пушкина! Здоровье

И.И.Дмитриева, Батюшкова, Гнедича и др. Я долгом почел удержать добродушного

Ивана Андреевича от ошибки какого-то рассеяния и восстановить старшинство по

литературным заслугам, ибо нет сомнений, что заслуги г. Жуковского, по сие

время, выше заслуг г. Пушкина.

М. Е. ЛОБАНОВ. Обед у Смирдина (19 февраля 1832 г.). Пушкин и его

совр-ки, XXXI — XXXII, 113.

В феврале 1833 (1832) года книгопродавец А. Ф. Смир-Дин, перенеся свой

книжный магазин от Синего моста в дом Петропавловской церкви, что на

Невском, задумал пригласить к себе всех литераторов отпраздновать

новоселье… Смирдинский праздник удался вполне: все были дружно-веселы.

Пушкин был необыкновенно оживлен и щедро сыпал остротами, из которых одну в

особенности я удержал в памяти. Семенов (цензор) за обедом сидел между

Гречем и Булгариным, а Пушкин визави с ним, к концу обеда Пушкин, обратись к

Семенову, сказал довольно громко: ‘Ты, Семенов, сегодня точно Христос на

Голгофе!’

Н. Н. ТЕРПИГОРЕВ. Заметка о Пушкине. Рус. Стар., 1870, т. I, стр. 493.

Однажды в Петербурге, в день рождения А. О. Смирновой (6 марта),

Пушкин, гуляя, зашел в магазин .на Невском, купил альбом не особенно

нарядный, но с большими листами, занес к себе домой и потом сам же принес

его к Александре Осиповне с такими стихами:

В тревоге пестрой и бесплодной г Большого света и двора Я сохранила

взгляд холодный, Простое сердце, ум свободный И правды пламень благородный

И, как дитя, была добра, Смеялась над толпою вздорной, Судила здраво и

светло, И шутки злости самой черной Писала прямо набело.

И. С. АКСАКОВ. Русь, 1882, Љ 37, стр. 11.

В 1832 году Александр Сергеевич приходил всякой день почти ко мне также

и в день рождения моего принес мне альбом и сказал: ‘Вы так хорошо

рассказываете, что должны писать свои Записки’, и на первом листе написал

стихи: ‘В тревоге пестрой и бесплодной’ и пр. Почерк у него был

великолепный, чрезвычайно четкий и твердый.

А. О. СМИРНОВА. Воспоминания. Рус. Арх., 1872, И, 1882.

Однажды на вопрос Баратынского, не помешает ли он ей, если прочтет в ее

присутствии Пушкину новые стихотворения, Наталья Николаевна ответила:

‘Читайте, пожалуйста, я не слушаю’ 7 .

Л. Н. ПАВЛИЩЕВ со слов своей матери. Воспоминания, 57.

Вот уж подлинно труженик-то был А. С! Бывало, как бы поздно домой ни

вернулся, и сейчас писать. Сядет у себя в кабинетике за столик, а мне: ‘иди,

Никеша, спать’. И до утра все сидит. Смерть любил по ночам писать. Станешь

ему говорить, что, мол, вредно, а он: ‘не твое дело’. Встанешь ночью,

заглянешь в кабинет, а он сидит, пишет, и устами бормочет, а то так перо

возьмет в руки и ходит, и опять бормочет. Утречком заснет, и тогда уж долго

спит. Почти два года я у него выжил, поступил к нему в 31 году к холостому в

Москве, при мне он и сватался к Гончаровой, при мне и женился… Лимонад

очень любил. Бывало, как ночью писать, — сейчас ему лимонад на ночь и

ставишь. А вина много не любил. Пил так, т. е., средственно.

Н. А. ЛЕЙКИН со слов НИКИФОРА ФЕДОРОВА, камердинера Пушкина. Молва,

1880, Љ 159.

Это было на другой год, кажется, после женитьбы Пушкина. Прасковья

Александровна (Осипова) была в Петербурге и у меня остановилась: они вместе

приезжали к ней с визитом в открытой колясочке, без человека. Пушкин казался

очень весел, вошел быстро и подвел жену ко мне… Уходя, он побежал вперед и

сел прежде ее в экипаж, она заметила шутя, что это он сделал от того, что он

муж.

А. П. КЕРН. П-н и его совр-ки, 7, 150.

Александр Сергеевич Пушкин, рисован с натуры 1832 г., апреля 15. Ростом

2 арш. 5 в. с половиной [Т. е, 167 см. — Прим. ред.].

Г. Г. ЧЕРНЕЦОВ. Надпись на подготовительном эскизе к его картине ‘Парад

на Марсовом поле’, изображающем Пушкина и Жуковского. Соч. Пушкина, изд.

Брок-: гауза — Ефрона, т. VI, стр. 568.

Весною 1832 г. Пушкин перебрался на Фурштатскую ул., д. Алымова, где

оставался всего пять месяцев, до октября 1832 г. Дом Алымова может быть

назван одним из старейших домов Петербурга и находился на правой стороне

Фурштатской улицы (идя от Литейного), между Друскеникским (в то время

Кирочным) переулком и Воскресенским проспектом, ныне дом Сергеева, Љ 20.

Через дом от квартиры Пушкина помещался полицейский дом Литейной части (см.

рис. 3).

П. ЗЕТ (П. Н. СТОЛПЯНСКИИ). Квартиры Пушкина. Новое Время, 1912, Љ

12889.

Скоро у меня будут крестины на Фурштатской в доме Алымова, — не

забудьте этого адреса… Нет ничего более мудрого, как оставаться в своей

деревне и поливать капусту. Старая истина, и я постоянно вспоминаю о ней

среди существования очень светского и очень беспорядочного.

ПУШКИН — П. А. ОСИПОВОЙ, в середине мая 1832 г., из Петербурга (фр.).

(19 мая 1832 г. у Пушкина родилась дочь, названная Марией). Плакал при

первых родах и говорил, что убежит от вторых.

П. В. НАЩОКИН по записи БАРТЕНЕВА. Рассказы о П-не, 62.

25 июня 1832 г. Встал поздно. Пришел Пушкин, долго просидел у меня.

Добрый малый, но часто весьма.

29 июня 1832 г. К Вяземскому поздравить с именинами. Нашел у него

Александра Пушкина… Пушкин очень хвалит Дюмона, а Вяземский позорит, из

чего вышел самый жаркий спор. Оба они выходили из себя, горячились и

кричали… Спор усиливался. Наконец, пришел человек объявить, что приехал Д.

Н. Блудов (тогда министр внутр. дел)… Блудов сказал Пушкину, что о нем

говорил государю и просил ему жалованья, которое давно назначено, а никто

давать не хочет. Государь приказал переговорить с Нессельродом. Странный

ответ: я желал бы, чтобы жалованье выдавалось от Бенкендорфа. — Почему же не

от вас? Не все ли равно, из одного ящика или из другого? — Для того, чтобы

избежать дурного примера. — Помилуйте, возразил Блудов, ежели бы такой

пример породил нам хоть нового Бахчисарайского Фонтана, то уж было бы

счастливо… Мы очень сему смеялись. Пушкин будет издавать газету под

заглавием Вестник, будет давать самые скромные сведения из министерства

внутренних дел. Пушкин, говоривший до сего разговора весьма свободно и

непринужденно, после оного тотчас смешался и убежал.

Н. А. МУХАНОВ. Из дневника. Рус. Арх., 1897, I, 654.

[Ris03.gif]

Г.-а. Бенкендорф объявил мне высочайшее повеление о назначении из

государств, казначейства жалованья тит. сов. Пушкину. По мнению г.-а.

Бенкендорфа, в жалованье Пушкину можно было бы положить 5.000 руб. в год. Я

осмеливаюсь испрашивать по сему высочайшего повеления в. и. в-ва.

ВСЕПОДДАННЕЙШИЙ РАПОРТ ГР. НЕССЕЛЬРОДЕ, от 4 июля 1832 г.

НА ПОДЛИННОМ НАПИСАНО: Высочайше повелено требовать из гос.

казначейства с 14 ноября 1831 года по 5.000 руб. в год на известное его

императорскому величеству употребление, по третям года, и выдавать сии

деньги тит. сов. Пушкину.

ГАСТФРЕИНД. Документы, 30.

4 июля 1832 г. Поехал к Пушкину. Видел у него Плетнева и статую

Екатерины, весьма замечательную. Говорили о его. газете. Мысли его самые

здравые. Он либеральный, анти-полевой, ненавидит дух журналов наших… Он

очень созрел.

5 июля. Пришел Александр Пушкин. Говорили долго о газете его… О

Погодине. Он его жалеет. О Вяземском он сказал, что он человек ожесточенный,

aigri, который не любит Россию, потому что она ему не по вкусу, о презрении

его к русским журналам, о Андросове и статье Погодина о нем. Толстой (А. П.)

говорил, что Андросов презирает Россию, о несчастном унижении, с которым

писатели наши говорят об отечестве, что в них оппозиция не правительству, а

отечеству. Пушкин очень сие опробовал и говорил, что надо об этом сделать

статью журнальную. Пушкин говорил долго. Квасной патриотизм. Цель его

журнала, как он ее понимает, доказать правительству, что оно может иметь

дело с людьми хорошими, а не с литературными шельмами, как доселе было.

Водворить хочет новую систему. Я много ожидаю добра от сего журнала.

Н. А. МУХАНОВ. Из дневника. Рус. Арх., 1897, I, 657.

(П. А. Катенин приехал в Петербург в середине 1832 г.) Узнав о моем

приезде, многие из знакомых поспешили меня навестить, и между первыми —

Пушкин. Свидание было самое дружеское… Коль скоро здоровье позволило, я

посетил его, но в своем доме показался он мне как бы другим человеком,

приметна была какая-то принужденность, неловкость, словно гостю не рад,

после двух или трех визитов я отстал, и хотя он не один раз потом звал и

слегка корил, я остался при своем, когда, напротив, он посещал меня, что

часто случалось, в нем опять являлся прежний любезный Александр Сергеевич,

не совсем так веселый, но уже лета были не те.

П. А. КАТЕНИН. Воспоминания о Пушкине. Литерат. Наследство, т. 16 — 18,

стр. 639.

Переходы от порыва веселья к припадкам подавляющей грусти происходили у

Пушкина внезапно, как бы без промежутков, что обусловливалось, по словам его

сестры, нервною раздражительностью в высшей степени. Он мог разражаться и

гомерическим смехом, и горькими слезами, когда ему вздумается, по ходу

своего воображения. Стоило ему только углубиться в посещавшие его мысли. Не

раз он то смеялся, то плакал, когда олицетворял их в стихах. Восприимчивость

нервов проявлялась у него на каждом шагу, а когда его волновала желчь, он

поддавался легко порывам гнева. В эти-то мрачные минуты и являлся к нему

Соболевский на выручку — прогонять тоску и гнев… Нервы Пушкина ходили

всегда, как на каких-то шарнирах, и если бы пуля Дантеса не пре-: рвала нити

его жизни, то он немногим бы пережил сорокалетний возраст.

Л. Н. ПАВЛИЩЕВ со слов О. С. ПАВЛИЩЕВОЙ, сестры П-на. Л. Павлищев, 156.

Сложения был он крепкого и живучего. По всем вероятностям, он мог бы

прожить еще столько же, если бы не более, сколько прожил. Дарование его было

также сложения живучего и плодовитого. Он мог еще долго предаваться любимым

занятиям. Движимый, часто волнуемый мелочами жизни, а еще более внутренними

колебаниями не совсем еще установившегося равновесия внутренних сил, он мог

увлекаться или уклоняться от цели. Но при нем, но в нем глубоко таилась

охранительная и спасительная нравственная сила. Еще в разгаре самой

заносчивой и треволненной молодости, в вихре и разливе разнородных страстей,

он нередко отрезвлялся и успокаивался на лоне этой спасительной силы. Эта

сила была любовь к труду, потребность труда, неодолимая потребность

творчески выразить, вытеснить из себя ощущения, образы, чувства. Труд был

для него святыня, купель, в которой исцелялись язвы, обретали бодрость и

свежесть немощь, уныния, восстановлялись расслабленные силы. Когда чуял он

налет вдохновения, когда принимался за работу, он успокаивался, мужал,

перерождался.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ. Полк. собр. соч., том II, 372.

Когда я имела несчастие лишиться матери и была в очень затруднительном

положении, то Пушкин приехал ко мне и, отыскивая мою квартиру, бегал со

свойственною ему живостью по всем соседним дворам, пока наконец нашел меня.

В этот приезд он употребил все свое красноречие, чтобы утешить меня, и я

увидела его таким же, каким он бывал прежде. Он предлагал мне свою карету,

чтобы съездить к одной даме, которая принимала во мне участие (Е. М.

Хитрово), ласкал мою маленькую дочку Ольгу, забавляясь, что она на вопрос:

‘Как тебя зовут?’ отвечала: ‘Воля!’ и вообще был так трогательно внимателен,

что я забыла о своей печали и восхищалась им, как гением добра.

А. П. КЕРН. Воспоминания. Л. Майков, 255.

Когда Гнедич получил место библиотекаря при Публичной библиотеке, он

переехал на казенную квартиру. К нему явился Гоголь поздравить с

новосельем. — Ах, какая славная у вас квартира, — воскликнул он со

свойственной ему ужимкою. — ‘Да, — отвечал высокомерно Гнедич: — посмотри,

на стенах краска-то какая! Не простая краска! Чистый голубец’. Подивившись

чудной краске, Гоголь отправился к Пушкину и рассказал ему о великолепии

голубца. Пушкин рассмеялся своим детским, звонким смехом, и с того времени,

когда хвалил какую-нибудь вещь, нередко приговаривал: — ‘Да, это вещь не

простая, чистый голубец’.

Граф В. А. СОЛОГУБ. Воспоминания, 6.

Приятель мой, которому я поручил передать Пушкину моего ‘Новика’, писал

ко мне по этому случаю 19 сент. 1832 г.: ‘Благодарю вас за случай, который

вы мне доставили увидеть Пушкина. Он оставил самые приятные следы в моей

памяти. С любопытством смотрел я на эту небольшую, худенькую фигуру, и не

верил, как он мог быть забиякой… На лице Пушкина написано, что у него

тайного ничего нет. Разговаривая же с ним, замечаешь, что у него есть

тайна, — его прелестный ум и знания. Ни блесток, ни жеманства в этом князе

русских поэтов. Поговоря с ним, только скажешь: он умный человек. Такая

скромность ему прилична’.

И. И. ЛАЖЕЧНИКОВ. ‘Знакомство мое с Пушкиным’. Сочинения, т. VI, изд.

М. О. Вольфа, 1884, стр. 240.

Я приехал в Москву вчера, в среду. Велосифер, порусски поспешный

дилижанс, несмотря на плеоназм, [плеоназм — здесь: излишество (ред.).]

поспешал, как черепаха, а иногда даже как рак. В сутки случилось мне сделать

три станции. Лошади расковывались, и неслыханная вещь — их подковывали на

дороге. 10 лет езжу я по большим дорогам, отроду не видывал ничего

подобного. Насилу дотащился в Москву. Теперь послушай, с кем я

путешествовал, с кем провел я 5 дней и 5 ночей. То-то будет мне гонка! С

пятью немецкими актрисами, в желтых кацавейках и в черных вуалях. Каково?

Ей-богу, душа моя, не я с ними кокетничал — они со мною амурились в надежде

на лишний билет. Но я отговаривался незнанием немецкого языка и, как

маленький Иосиф, вышел чист от искушения. Приехал в Москву, поскакал

отыскивать Нащокина, нашел его по-прежнему озабоченным домашними

обстоятельствами. Он ездил со мною в баню, обедал у меня. Завез меня к кн.

Вяз., княгиня завезла меня во фр. театр, где я чуть было не заснул от скуки

и усталости. Приехали к Оберу, и заснул в 10 часов вечера. Вот тебе весь мой

день. Видел Чаадаева в театре, он звал меня с собою повсюду, но я дремал. Не

можешь вообразить, какая тоска без тебя. Я же все беспокоюсь, на кого

покинул я тебя! На Петра, сонного пьяницу, который спит не проспится, ибо он

и пьяница и дурак, на Ирину Кузьминичну, которая с тобою воюет, на Ненилу

Ануфриевну, которая тебя грабит.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, 22 сент. 1832 г., из Москвы.

Заключай с поваром какие хочешь условия, только бы не был я принужден,

отобедав дома, ужинать в клубе… У Нащокина проявились два новые лица в

числе че-лядинцев: актер, игравший вторых любовников, ныне разбитый

параличом и совершенно одуревший, и монах, перекрест из жидов, обвешанный

веригами, представляющий нам в лицах жидовскую синагогу и рассказывающий нам

соблазнительные анекдоты о московских монашенках. Нащокин говорит ему: ходи

ко мне всякий день обедать и ужинать, волочись за моей девичьей, но только

не сводничай Окулову. Каков отшельник? Он смешит меня до упаду, но не

понимаю, как можно жить окруженным такою сволочью.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, 25 сент. 1832 г., из Москвы.

О Пушкине тогда говорили много. Однажды кто-то сообщил, что он

приезжает иногда в Грузины слушать цыган, и добавил: ‘цыгане — его стихия’.

(Рассказчик, бывший тогда мальчиком, узнал, что Пушкин приехал в знаменитый

тогда ‘Глазовский’ трактир в Грузинах слушать цыганское пение, в И час. веч.

он отправился к трактиру с двумя другими мальчиками посмотреть на Пушкина.)

Изнутри вырывались звуки шумного цыганского пения. Прошел час, другой, и мы,

перезябнув, хотели было итти уже домой, как вдруг раздался с лестницы

громкий голос полового: ‘Эй, ямщик, экипаж!’ Пока полусонный ямщик

взнуздывал тройку, на лестнице показались два господина. Один брюнет

невысокого роста, с небольшими баками, в шинели с капюшоном и шляпой на

голове, другой высокий с усами, в какой-то длиннополой бекеше, с замотанным

на шее шарфом и тоже в шляпе. Наверху, на площадке, стояли еще два

господина, окруженные цыганами и прислугой, и громко хохотали… Вышедший

прежде других господин в шинели, видя, что экипаж еще не подан, спустился с

крыльца и пошел в глубь двора. У перил, окаймлявших берег пруда, на котором

стояли бани, он остановился и начал смотреть на отражавшуюся в воде луну,

деревья и строения. Другой же стоял на крыльце и перебрасывался словами с

оставшимися на верхней площадке товарищами… Затем Пушкин сел в коляску,

товарищи за ним. Цыгане, окружая экипаж, просили скорей приезжать опять к

ним, прислуга кланялась. Пушкин в ответ кивал им головой. Лошади тронулись.

П. К. МАРТЬЯНОВ. Из записной книжки. Истор. Вести., 1884, Љ 9, 558 —

591.

Здесь я живу смирно и порядочно, хлопочу по делам, слушаю Нащокина и

читаю Memoires de Diderot [Мемуары Дидро (фр.).-Прим. ред.]. Был вечор у

Вяземской. Сегодня еду слушать Давыдова профессора, но я ни до каких

Давыдовых, кроме Дениса, не охотник — а в Московском университете я

оглашенный. Мое появление произведет шум и соблазн, а это приятно щекотит

мое самолюбие.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, 27 сент. 1832 г., из Москвы.

Однажды утром (в Московском университете) читал лекцию проф. И. И.

Давыдов… Вдруг входит г-н министр, ведя с собою молодого человека

невысокого роста, с чрезвычайно оригинальной, выразительной физиономией,

осененной густыми, курчавыми, каштанового цвета волосами, одушевленной

живым, быстрым, орлиным взглядом. Указывая на вошедшего с ним молодого

человека, г-н министр сказал: — ‘Здесь преподается теория искусства, а я

привел вам само искусство’. Не надобно было объяснить нам, что это

олицетворенное искусство — был Пушкин.

БЫВШИЙ СТУДЕНТ. ‘За 16 лет’ (воспоминания). Ведом. СПб. городской

полиции, 1848, Љ 235.

Когда Пушкин вошел с министром Уваровым, для меня точно солнце озарило

всю аудиторию: я в то время был в чаду обаяния от его поэзии. Перед тем

однажды я видел его в церкви, у обедни, — и не спускал с него глаз. Черты

его лица врезались у меня в памяти. И вдруг этот гений, эта слава и гордость

России — передо мной в пяти шагах! Читал лекцию Давыдов, профессор истории

русской литературы. — ‘Вот вам теория искусства’, — сказал Уваров, обращаясь

к нам, студентам, и указывая на Давыдова, — ‘а вот и само искусство’, —

прибавил он, указывая на Пушкина. Он эффектно отчеканил эту фразу, очевидно,

заранее приготовленную. Мы все жадно впились глазами в Пушкина. Давыдов

оканчивал лекцию. Речь шла о ‘Слове о полку Игоре-вом’. Тут же ожидал своей

очереди читать лекцию после Давыдова и Каченовский. Нечаянно между ними

завязался, по поводу ‘Слова о Полку Игоревом’, разговор, который мало-помалу

перешел в горячий спор. — ‘Подойдите ближе, господа, — это для вас

интересно’, — пригласил нас Уваров, и мы тесной толпой, как стеной, окружили

Пушкина, Уварова и обоих профессоров. Не умею выразить, как велико было наше

наслаждение — видеть и слышать нашего кумира.

Я не припомню подробностей их состязания, — помню только, что Пушкин

горячо отстаивал подлинность древнерусского эпоса, а Каченовский вонзал в

него свой беспощадный аналитический нож. Его щеки ярко горели алым румянцем,

и глаза бросали молнии сквозь очки. Может быть, к этому раздражению много

огня прибавлял и известный литературный антагонизм между ним и Пушкиным.

Пушкин говорил с увлечением, но, к сожалению, тихо, сдержанным тоном, так

что за толпой трудно было расслышать. Впрочем, меня занимал не Игорь, а сам

Пушкин.

С первого взгляда наружность его казалась невзрачною. Среднего роста,

худощавый, с мелкими чертами смуглого лица. Только когда вглядишься

пристально в глаза, увидишь задумчивую глубину и какое-то благородство в

этих глазах, которых потом не забудешь. В позе, в жестах, сопровождавших его

речь, была сдержанность светского, благовоспитанного человека.

Лучше всего, по-моему, напоминает его гравюра Уткина с портрета

Кипренского. Во всех других копиях у него глаза сделаны слишком открытыми,

почти выпуклыми, нос выдающимся — это неверно. У него было небольшое лицо и

прекрасная, пропорциональная лицу голова, с не густыми, кудрявыми волосами.

И. А. ГОНЧАРОВ. Воспоминания. В университете.

‘Помню, — сказал мне очевидец, тогдашний студент, — помню, как сквозь

седины Каченовского проступал яркий румянец, и как горели глаза Пушкина’…

Бой был неравен, судя по впечатлению приятеля: он и теперь еще, кажется,

более на стороне профессора, — и не мудрено! Пушкин угадывал только чутьем

то, что уже после него подтвердила новая школа Филологии неопровержимыми

данными, но этого оружия она еще не имела в его время, а поэт не мог

разорвать хитросплетенной паутины ‘злого паука’.

АП. Н. МАЙКОВ. Предисловие к переводу ‘Слова о полку Игореве’.

(Посещение Пушкиным университета и спор его с Каченовским о ‘Слове о

полку Игореве’). Разговор был крупный, и тогдашний студент-очевидец М. Д.

Пере-мышльский передавал мне, что Пушкин показался студентам очень похожим

на обезьяну, и что один из них, по поводу спора, тут же экспромтировал:

Мопса старая вступила С обезьяной в страшный спор: Утверждала,

говорила, Что песнь Игорева вздор. Обезьяна строит рожи, Просит факты

указать, Мопса рвется вон из кожи, И не может доказать.

П. А. ЕФРЕМОВ. Соч. Пушкина, изд. 1903 г., т. VII, стр, 475.

Кто тебе говорит, что я у Баратынского не бываю? Я и сегодня провожу у

него вечер, и вчера был у него. Мы всякий день видимся… На днях был я

приглашен Уваровым в Университет. Там встретился с Каченовским (с которым,

надобно тебе сказать, бранивались мы, как торговки на Вшивом рынке). А тут

разговорились с ним так дружески, так сладко, что у всех предстоящих потекли

слезы умиления. Благодарю, душа моя, за то, что в шахматы учишься. Это

непременно нужно во всяком благоустроенном семействе: докажу после. На днях

был я на бале у кн. Вяз. Тут была графиня Салогуб, гр. Пушкин (Владимир),

Аигоге (Аврора Карловна Шернваль), ее сестра (графиня Эмилия Карловна

Мусина-Пушкина) и Natalie Урусова. Я вел себя прекрасно, любезничал с гр.

Салогуб (с теткой, entendons nous [само собой (фр). — Прим. ред.]) и уехал

ужинать к Яру, как скоро бал разыгрался. Дела мои идут своим чередом. Мне

пришел в голову роман (Дубровский), и я, вероятно, за него примусь, но

покамест голова моя кругом идет при мысли о Газете. Как-то слажу с нею?

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, конец сентября 1832 г., из Москвы.

Секретно. Чиновник 10 класса Александр Сергеев Пушкин из С.-Петербурга

прибыл ныне сюда в Москву и остановился Тверской части в доме Обера в

гостинице ‘Англия’, за коим и учрежден надзор.

Полицмейстер МИЛЛЕР в рапорте и. д. моек, обер.-полицмейстера, 10 окт.

1832 г. Краен. Арх., 37, стр. 244.

Пушкин был недели две в Москве и третьего дня уехал. Он учится

по-еврейски, с намерением переводить Иова, и намерен как можно скорее

издавать русские песни, которых у него собрано довольно много.

П. В. КИРЕЕВСКИЙ — Н. М. ЯЗЫКОВУ 12 окт 1832 г. Истор. Вести., 1883,

дек., стр. 535.

Секретно. Состоящий под секретным надзором полиции отставной чиновник

10 кл. Александр Пушкин, квартировавший Тверской части в гостинице ‘Англия’,

16 числа сего месяца выехал в С.-Петербург, за коим во время жительства его

в Тверской части ничего предосудительного не замечено.

Полицмейстер МИЛЛЕР в рапорте исправляющему д. об.-полицмейстера, 18

окт. 1832 г. Краен. Арх., 37, стр. 244.

Александр возвратился в Петербург. Он приехал из Москвы с мучительным

ревматизмом в правой ноге, но, несмотря на это, возится с переборкой на

новую квартиру.

Н. О. ПУШКИНА (мать поэта) — О. С. ПАВЛИЩЕВОЙ и Л. С. ПУШКИНУ, 20 окт.

1832 г. Л Павлищев, 303.

19 октября была лицейская сходка годичная, не людная: Корф, Комовский,

Корнилов, Стевен, Пушкин, Яковлев, Илличевский, Данзас, итого восемь

человек. Собрание было у Илличевского, в квартире женатого брата его. Пушкин

говорил довольно милые стишки. Поминали старину, поминали отсутствующих,

умерших.

Е. А. ЭНГЕЛЬГАРДТ — Ф. Ф. МАТЮШКИНУ, 23 ок-.. тября 1832 г. П-н и его

совр-ки, XIII, 52.

Ревматизм разыгрался у него в ноге еще до выезда из Москвы, и, судя по

письму, Александр страдает ужасно. Снаружи нога как нога: ни красноты, ни

опухоли, но адская внутренняя боль делает его мучеником, говорит, что боль

отражается во всем теле, да и в правой руке, почему и почерк нетвердый и

неразборчивый, который насилу изучил, читая более часа довольно длинное,

несмотря на болезнь сына, послание. Не может он без ноющей боли ни лечь, ни

сесть, ни встать, а ходить тем более, отлучаться же из дома Александр был

принужден и ради перемены квартиры, и ради других дел, опираясь на палку,

как восьмидесятилетний старец. Жалуется, что Наташа дала, во время его

отсутствия, слишком большую волю прислуге, почему и вынужден был по приезде,

несмотря на болезнь, поколотить хорошенько известного вам пьяницу Алешку за

великие подвиги и отослать его назад в деревню. Алешка всегда пользовался

отсутствием барина, чтобы повеселиться по-своему.

С. Л. ПУШКИН (отец поэта) — О. С. ПАВЛИЩЕВОЙ и Л. С. ПУШКИНУ, в окт. —

ноябре 1832 г. Л. Павлищев, 304 (фр.).

Семьдесят два часа я страдала во время первых родов. Весь город был в

волнении. Пушкин, Вяземский, Жуковский встречались, чтобы спросить друг у

друга: — ‘Что, родила ли? Только бы не умерла, наше сокровище!’

А. О. СМИРНОВА. Автобиография, 131.

(Н. Д. Киселев): — Читали ли вы когда-нибудь ‘Les historiettes galantes

de Tallemant des Reaux’? [Тальман-де-Рео, франц. писатель XVII в., автор

очень скабрезных рассказцев.] (Смирнова): — Конечно. Они мне доставили много

удовольствия, особенно ‘Ответы г-на Комуса’, и я знаю ‘Историю пехотного

капитана’. Ее дал мне прочесть Пушкин, так же, как сочинения Ривароля,

Шамфора и ‘Сказки’ Вольтера.

А. О. СМИРНОВА. Автобиография, 208.

После своего завтрака Киселев (Николай Дмитриевич, влюбленный в

Смирнову) пришел ко мне. Я продолжала чтение, лежа на диване. — ‘Но, Киса, я

должна приподняться, дайте мне руку! Нет, лучше пропустите руку… Так!

Благодарю вас!’ Он вспыхнул и строго посмотрел на меня. — ‘Боже, как вы

любите играть с огнем!’ — ‘Глупости! Сколько раз Пушкин оказывал мне эту

услугу, когда он приходил сидеть со мной с Шамфо-ром, Риваролем или

Вольтером. У меня тогда была убийственная тоска после родов’.

A. О. СМИРНОВА. Автобиография, 250.

Пушкин женат и прижил дочку, не знаю, остепенился ли, но по наружности

гораздо стал скромнее и — скучнее.

Е. А. ЭНГЕЛЬГАРДТ — Ф. Ф. МАТЮШКИНУ, 23 окт. 1832 г., из Петербурга. Н.

Гастфрейнд. Товарищи Пушкина, II, 89.

Пушкин столь же умен, сколь практичен, он практик, и большой практик,

даже всегда писал то, что от него просило время и обстоятельства.

С. А. СОБОЛЕВСКИЙ-С. П. ШЕВЫРЕВУ, 14 ноября 1832 г., из Милана. Рус.

Арх., 1909, II, 508.

Греч предлагал Пушкину по 1.000 или по 1.200 руб. в месяц, если он

вступит в ‘Северную Пчелу’ и ‘Сын Отечества’ и следовательно введет за собою

и всю знаменитую ватагу. Несмотря на то, Пушкин отказался, дабы не есть из

одной чашки с Ф. Булгариным. Это в нем похвально.

B. Д. КОМОВСКИЙ — А. М. ЯЗЫКОВУ, 16 ноября 1832 г. Истор. Вест., 1883,

т. XIV, 535.

1832 года, декабря 1 дня… нанял я, Пушкин, у Жа-димировского в

собственном его каменном доме, состоящем 1-й адмиралтейской части 2-го квар.

под Љ 132 Отделением в 3-м этаже, на проспекте Гороховой улицы, состоящее из

двенадцати комнат и принадлежащей кухни, и при оном службы: сарай для

экипажей, конюшня на четыре стойла, небольшой сарай для дров, ледник и

чердак для вешанья белья… За наем обязан я платить ему по три тысячи

триста рублей банковыми ассигнациями в год… В трех комнатах стены оклеены

французскими обоями, в пяти комнатах полы штучные, в прочих сосновые.

[Ris04.gif]

КОНТРАКТ НА НАЕМ КВАРТИРЫ. Красная Нива, 1929, N№ 24, стр. 7.

Приехав сюда, нашел я большие беспорядки в доме, принужден был выгонять

людей, переменять поваров, наконец нанимать новую квартеру, и следственно

употреблять суммы, которые в другом случае оставались бы неприкосновенными.

Честь имею тебе объявить, что первый том Островского (Дубровского) кончен, и

на днях прислан будет в Москву на твое рассмотрение. Я написал его в две

недели, но остановился по причине жестокого ревматизма, от которого

прострадал другие две недели, так что не брался за перо, и не мог связать

две мысли в голове.

ПУШКИН — П. В. НАЩОКИНУ, 2 декабря 1832 г., из Петербурга.

С Фурштатской Пушкин переехал на Б. Морскую, в дом Жадимировского. В

переписке Пушкина не указан номер дома Жадимировского, у которого в это

время (1832 — 1833) на Морской улице было два дома, один, как видно из

приложенного плана (рис. 4), угловой на Гороховую улицу (ныне Љ 27, дом

Росс. Общ. Страхования), другой наискосок, второй от угла Гороховой, ныне Љ

22 Тура. Жадимировские принадлежали к именитым купцам Петербурга, владели

громадным числом земельных участков, были подрядчиками высочайшего двора и

вообще играли заметную роль среди немногочисленного в то время купечества.

П. ЗЕТ (П. Н. СТОЛПЯНСКИИ). Квартиры Пушкина. Новое Время, 1912, Љ

12889.

На основании контракта, из двух указанных на плане домов по Морской

надо остановиться на доме Љ 27, выходящем на проспект Гороховой улицы.

Собственно к этому заключению следовало бы притти и до ознакомления с

контрактом, так как в переписке Пушкина дом показывается различно: ‘в

Морской’ и в ‘Гороховой’.

П. Е. ЩЕГОЛЕВ. Квартирная тяжба Пушкина. Красная Нива, 1929, Љ 24, стр.

Пушкин больше роется теперь по своему главному труду, т. е. по истории,

да кажется, в его голове и роман колышется. Впрочем, редко видаясь с ним,

особенно в последнее время, когда ревматизм поразил его в ногу… совсем

потерял я из виду нить его занятий.

П. А. ПЛЕТНЕВ — В. А. ЖУКОВСКОМУ, 8 дек. 1832 г. П. Плетнев. Соч. и

переп., т. III, 521.

Вскоре после выпуска из лицея, изучая английский язык, сошелся я с

Пушкиным в английском книжном магазине Диксона. Увидя Пушкина, я весь

превратился во внимание: он требовал книг, относящихся к биографии Шекспира,

и, говоря по-русски, расспрашивал о них книгопродавца.

Я. К. ГРОТ, 275.

В лавке Лисенкова, на Садовой, были свои завсегдатаи, как в клубе…

Заходил Пушкин. Он пробегал тут же книги. Читал предисловия. Сыпались

остроты, как искры из кремня. К стихотворцам он прилагал особый прием, —

читал одни кончики стихов, — одни рифмы. — ‘А! Бедные!’ — восклицал он,

когда было уже очень плохо. Ли-сенков стоял за прилавком и хохотал. Хохотали

случайные посетители и спрашивали, что это за остроумный чудак. Было что-то

заразительно-смешное в шутках этого веселого барина, открытого, простого.

А. А. ИЗМАЙЛОВ со слов И. Т. ЛИСЕНКОВА. Огонек, 1904, Љ 38, стр. 298.

(1832 — 1833). Пушкин сообщал этот рассказ за тайну Нащокину и даже не

хотел на первый раз сказать имени действующего лица, обещал открыть его

после. В Петербурге, при дворе, была одна дама, друг императрицы, стоявшая

на высокой степени придворного и светского значения. Муж ее был гораздо

старше ее, и, несмотря на то, ее младые лета не были опозорены молвою, она

была безукоризненна в общем мнении любящего сплетни и интриги света. Пушкин

рассказал Нащокину свои отношения к ней по случаю их разговора о силе воли.

Пушкин уверял, что при необходимости можно удержаться от обморока и

изнеможения, отложить их до другого времени. Эта блистательная,

безукоризненная дама, наконец, поддалась обаяниям поэта и назначила ему

свидание в своем доме. Вечером Пушкину удалось пробраться в ее великолепный

дворец, по условию, он лег под диваном в гостиной и должен был дожидаться ее

приезда домой. Долго лежал он, терял терпение, но оставить дело было уже

невозможно, воротиться назад — опасно. Наконец, после долгих ожиданий, он

слышит, подъехала карета. В доме засуетились. Двое лакеев внесли канделябры

и осветили гостиную. Вошла хозяйка в сопровождении какой-то фрейлины: они

возвращались из театра или из дворца. Через несколько минут разговора

фрейлина уехала в той же карете. Хозяйка осталась одна. ‘Etes-vous la?’ ‘ и

Пушкин был перед нею… Быстро проходило время в наслаждениях. Наконец,

Пушкин как-то случайно подошел к окну, отдернул занавес и с ужасом видит,

что уже совсем рассвело, уже белый день. Как быть? Он наскоро, кое-как

оделся, поспешая выбраться. Смущенная хозяйка ведет его к стеклянным дверям

выхода, но люди уже встали. У самых дверей они встречают дворецкого,

итальянца (печки уже топят). Эта встреча до того поразила хозяйку, что ей

сделалось дурно, она готова была лишиться чувств, но Пушкин, сжав ей крепко

руку, умолял ее отложить обморок до другого времени, а теперь выпустить его

как для него, так и для себя самой [Вы здесь? (фр.). — Прим. ред.].

Женщина преодолела себя. В своем критическом положении они решились

прибегнуть к посредству третьего. Хозяйка позвала свою служанку, старую

чопорную француженку, уже давно одетую, и ловкую в подобных случаях. К

ней-то обратилась с просьбою провести из дому. Француженка взялась. Она

свела Пушкина вниз прямо в комнаты мужа. Тот еще спал. Шум шагов его

разбудил. Его кровать была за ширмами. Из-за ширм он спросил: ‘кто здесь?’

‘Это — я’, отвечала ловкая наперсница и провела Пушкина в сени, откуда он

свободно вышел: если б кто его здесь и встретил, то здесь его появление уже

не могло быть предосудительным. На другой же день Пушкин предложил итальянцу

дворецкому золотом 1000 руб., чтобы он молчал, и хотя он отказывался от

платы, но Пушкин принудил его взять.- Таким образом все дело, осталось

тайною. Но блистательная дама в продолжение четырех месяцев не могла без

дурноты вспомнить об этом происшествии 7. (Внучка Кутузова, урожден.

Ти-зенгаузен, замужем за австр. посланником Фикельмон, Прим. на полях)

[Примечания принадлежат П. И. Бартеневу. — Но опубликование записи Бартенева

вызвало ожесточенные споры между пушкинистами, которые не решены до сих пор.

По мнению Л. П. Гроссмана, ‘Пушкин художественно мистифицировал Нащокина,

так же, как он увлекательно сочинял о себе небылицы детям, или, по примеру

Дельвига, сообщал приятелям ‘отчаянные анекдоты’ о своих похождениях’. —

Прим. ред.].

П. В. НАЩОКИН по записи БАРТЕНЕВА. Рассказы о Пушкине, 36.

В черновых записях, собранных Анненковым материалов для биографии

Пушкина (в Пушкинском Доме), Анненков, с чьих-то слов (П. А. Плетнева?),

отметил для памяти ‘жаркую историю с женой австрийского посланника’.

Б. Л. МОДЗАЛЕВСКИЙ. Пушкин. Письма, Гос. изд., т. II, 420.

Однажды отец взял меня с собою в русский театр, мы поместились во

втором ряду кресел, перед нами в первом ряду сидел человек с некрасивым, но

необыкновенно выразительным лицом и курчавыми темными волосами, он

обернулся, когда мы вошли (представление уже началось), дружелюбно кивнул

отцу, потом стал слушать пьесу, с тем особенным вниманием, с каким слушают

только люди, сами пишущие. — ‘Это Пушкин’, — шепнул мне отец. Я весь

обомлел… Трудно себе вообразить, что это был за энтузиазм, за обожание

толпы к величайшему нашему писателю, это имя волшебное являлось чем-то

лучезарным в воображении всех русских, в особенности же в воображении очень

молодых людей. Пушкин, хотя и не чужд был той олимпийской недоступности, в

какую окутывали, так сказать, себя литераторы того времени, обошелся со мною

очень ласково, когда отец после того, как занавес опустили, представил меня

ему. Я был в восторге и, чтобы не ударить лицом в грязь, все придумывал, что

бы сказать что-нибудь поумнее, надо сказать, что в тот самый день, гуляя

часов около трех пополудни с отцом по Невскому проспекту, мы повстречали

некоего X., тогдашнего модного писателя. Он был человек чрезвычайно надутый

и заносчивый, отец его довольно близко знал и представил меня ему, он

отнесся ко мне довольно благосклонно и пригласил меня в тот же вечер к

себе. — ‘Сегодня середа, у меня каждую середу собираются, — произнес он с

высоты своего величия, — все люди талантливые, известные, приезжайте,

молодой человек, время вы проведете, надеюсь, приятно’. Я поблагодарил и,

разумеется, тотчас после театра рассчитывал туда отправиться. В продолжение

всего второго действия, которое Пушкин слушал с тем же вниманием, я,

благоговейно глядя на его сгорбленную в кресле спину, сообразил, что спрошу

его во время антракта, ‘что он, вероятно, тоже едет сегодня к X.’. Не может

же он, Пушкин, не бывать в доме, где собираются такие известные люди —

писатели, художники, музыканты и т. д. Действие кончилось, занавес

опустился, Пушкин опять обернулся к нам. — ‘Александр Сергеевич, сегодня

середа, я еще, вероятно, буду иметь счастливый случай с вами повстречаться у

X.’, — проговорил я почтительно, но вместе с тем стараясь придать своему

голосу равнодушный вид, ‘что вот, дескать, к каким тузам мы ездим’. Пушкин

посмотрел на меня с той особенной, ему одному свойственной, улыбкой, в

которой как-то странно сочеталась самая язвительная насмешка с безмерным

добродушием. — ‘Нет, — отрывисто сказал он мне: — с тех пор, как я женат, я

в такие дома не езжу!’ Меня точно ушатом холодной воды обдало, я

сконфузился, пробормотал что-то очень неловкое и стушевался за спину моего

отца, который от души рассмеялся. Нечего и прибавлять, что в тот вечер я к

X. не поехал, хотя отец, смеясь, очень на этом настаивал.

На другой день отец повез меня к Пушкину — он жил в довольно скромной

квартире, самого хозяина не было дома, нас приняла его красавица-жена. Много

видел я на своем веку красивых женщин, много встречал женщин еще обаятельнее

Пушкиной, но никогда не видывал я женщины, которая соединила бы в себе

законченность классически правильных черт и стана. Ростом высокая, с

баснословно тонкой тальей, при роскошно развитых плечах и груди, ее

маленькая головка, как лилия на стебле, колыхалась и грациозно

поворачивалась на тонкой шее, такого красивого и правильного профиля я не

видел никогда более, а кожа, глаза, зубы, уши? Да, это была настоящая

красавица, и недаром все остальные даже из самых прелестных женщин меркли

как-то при ее появлении. На вид всегда она была сдержанна до холодности и

мало вообще говорила. В Петербурге, где она блистала, во-первых, своей

красотой и в особенности тем видным положением, которое занимал ее муж, —

она бывала постоянно и в большом свете, и при дворе, но ее женщины находили

несколько странной. Я с первого же раза без памяти в нее влюбился, надо

сказать, что тогда не было почти ни одного юноши в Петербурге, который бы

тайно не вздыхал по Пушкиной, ее лучезарная красота рядом с этим магическим

именем всем кружила головы, я знал очень молодых людей, которые серьезно

были уверены, что влюблены в Пушкину, не только вовсе с нею незнакомых, но

чуть ли никогда собственно ее даже не видевших!

Граф В. А. СОЛОГУБ. Воспоминания. СПб., Изд. А. С. Суворина, 1887, стр.

115 — 118.

С зимы 1832 г. Пушкин стал посвящать все свое время работе в архивах,

куда доступ был ему открыт еще в прошлом году. Из квартиры своей отправлялся

он каждый день в разные ведомства, предоставленные ему для исследований. Он

предался новой работе своей с жаром, почти со страстью.

П. В, АННЕНКОВ. Материалы, 350.

С 1831 года Пушкин избрал для себя великий труд, который требовал

долговременного изучения предмета, множества предварительных занятий и

гениального исполнения. Он приступил к сочинению истории Петра Великого…

Преимущественно занимали его исторические разыскания. Он каждое утро

отправлялся в какой-нибудь архив, выигрывая прогулку возвращением оттуда к

позднему своему обеду. Даже летом, с дачи, он ходил пешком для продолжения

своих занятий.

П. А. ПЛЕТНЕВ. Соч. и переп., I, 384.

Пушкина нигде не встретишь, как только на балах. Так он протранжирит

всю жизнь свою, если только какой-нибудь случай, и более необходимость, не

затащут его в деревню.

Н. В. ГОГОЛЬ — А. С. ДАНИЛЕВСКОМУ, 8 февр. 1833 г. Письма Гоголя, ред.

В. И. Шенрока, I, 241.

Вчерашний маскарад был великолепный, блестящий, разнообразный, жаркий,

душный, восхитительный. Много совершенных красавиц: Завадовская,

Радзивилова-Урусова… Хороша очень была Пушкина-поэтша, но сама по себе, не

в кадрилях, по причине, что Пушкин задал ей стишок свой, который с помощью

божией не пропадет также для потомства. (Намек на ее беременность?)

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — А. Я. БУЛГАКОВУ, 9 февр. 1833 г. Собр. соч. кн.

П. П. Вяземского, 538.

Жизнь моя в Петербурге ни то, ни се. Заботы о жизни мешают мне скучать.

Но нет у меня досуга вольной холостой жизни, необходимой для писателя.

Кружусь в свете, жена моя в большой моде, — все это требует денег, деньги

достаются мне через труды, а труды требуют уединения… Путешествие нужно

мне нравственно и физически.

ПУШКИН — НАЩОКИНУ, вторая половина февраля 1833 г.

Считать Пушкин не умел. Появление денег связывалось у него с

представлением неиссякаемого Пактола [Пактол — река в Лидии, в древности

изобиловала золотым тском. (Прим. ред.)], и быстро,пропустив их сквозь

пальцы, он с детской наивностью недоумевал перед совершившимся

исчезновением. — Карты неудержимо влекли его. Он зачастую давал себе зарок

больше не играть, подкрепляя это торжественным обещанием жене, но при первом

подвернувшемся случае благие намерения разлетались в прах, и до самой зари

он не мог оторваться от зеленого поля.

Часто вспоминала Наталья Николаевна крайности, испытанные ею с первых

шагов супружеской жизни. Бывали дни, после редкого выигрыша или крупной

литературной получки, когда мгновенно являлось в доме изобилие во всем,

деньги тратились без удержа и расчета, — точно всякий стремился наверстать

скорее испытанное лишение. Муж старался не только исполнить, но предугадать

ее желания. Минуты эти были скоротечны и быстро сменялись полным

безденежьем, когда не только речи быть не могло о какой-нибудь прихоти, но

требовалось все напряжение ума, чтобы извернуться и достать самое

необходимое для ежедневного существования.

Некоторые из друзей Пушкина, посвященные в его денежные затруднения,

ставили в упрек Наталии Николаевне ее увлечение светскою жизнью и

изысканность нарядов. Первое она не отрицала. Но всегда упорно отвергала

обвинение в личных тратах. Все ее выездные туалеты, все, что у нее было

роскошного и ценного, оказывалось подарками Екатерины Ивановны (Загряжской,

фрейлины, тетки Пат. Ник-ны). Она гордилась красотою племянницы, ее

придворное положение способствовало той благосклонности, которой удостоивала

Наталью Николаевну царская чета, а старушку тешило, при ее зна- чительных

средствах, что ее племянница могла поспорить изяществом с первыми

щеголихами.

А. П. АРАПОВА. Новое Время, 1907, Љ 11413, иллюстр. прилож., стр. 5.

Вы теперь в праве презирать таких лентяев, как Пушкин, который ничего

не делает, как только утром перебирает в гадком сундуке своем старые к себе

письма, а вечером возит жену свою по балам, не столько для ее потехи,

сколько для собственной.

П. А. ПЛЕТНЕВ — В. А. ЖУКОВСКОМУ, 17 февраля 1833 г. Соч. и переписка

Плетнева, III, 524.

В Петербурге у всех был грипп. Наташа лежала больная первую неделю

поста. Ей пускали кровь, но на масленице и всю эту зиму она много

развлекалась, на балу в Уделах она явилась в костюме жрицы солнца и имела

большой успех. Император и императрица подошли к ней и сделали ей комплимент

по поводу ее костюма, а император объявил ее царицей бала.

Н. О. ПУШКИНА — О. С. ПАВЛИЩЕВОЙ, 16 марта 1833 г. Литературн.

Наследство, т. 16 — 18, стр. 782.

На придворных балах Пушкину бывало просто скучно. Покойная Л. Д. Шевич

передавала нам, как, стоя возле нее, полузевая и потягиваясь, он сказал два

стиха из старинной песни:

Неволя, неволя, боярской двор. Стоя наешься, сидя наспишься.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1889, III, 124.

Иду я с Пушкиным по Невскому проспекту. Встречается Одоевский. Он

только что отпечатал тогда свои ‘Пестрые сказки’ фантастического содержания

и разослал экземпляры, в пестрой обертке, своим приятелям. Экземпляр

поднесен был и Пушкину. При встрече на Невском Одоевскому очень хотелось

узнать, прочитал ли Пушкин книгу и какого он об ней мнения. Но Пушкин

отделался общими местами: ‘Читал… ничего… хорошо’ и т. п. Видя, что от

него ничего не добьешься, Одоевский прибавил только, что писать

фантастические сказки чрезвычайно трудно. Затем он поклонился и прошел. Тут

Пушкин рассмеялся своим звонким, можно сказать, зубастым смехом, так как он

выказывал тогда два ряда белых арабских зубов, и сказал: ‘Да если оно так

трудно, зачем же он их пишет? Кто его принуждает? Фантастические сказки

только тогда и хороши, когда писать их не трудно’.

Гр. В. А. СОЛОГУБ. Пережитые дни. Русский Мир, 1874, Љ 117.

Петербург мне не подходит ни в каком отношении, ни мои вкусы, ни мои

средства не могут к нему приспособиться. Но два или три года придется

терпеть.

ПУШКИН — П. А. ОСИНОВОЙ, 13 — 14 мая 1833 г., из Петербурга (фр.).

Александр и Натали на Черной речке, они взяли дачу Миллера, которую в

прошлом году занимали Мар-келовы. Она очень красива, есть большой сад, дача

очень велика: 15 комнат с верхом. Натали чувствует себя хорошо, она была

очень довольна своим новым жилищем, тем более, что это в двух шагах от ее

тетки (Ек. Ив. Загряжской), которая живет с Натальей Кирилловной

(Загряжской) на ферме.

Н. О. ПУШКИНА — О. С. ПАВЛИЩЕВОЙ, 24 мая 1833 года. Красная Нива, 1929,

Љ 24, стр. 8.

Весною 1833 года Пушкин переехал на дачу, на Черную речку (дача

Миллера), и отправлялся пешком оттуда каждый день в архивы, возвращаясь

таким же образом назад. Как только истощались его силы от усиленного

физического и умственного труда, он шел купаться, и этого средства уже

достаточно было, чтоб снова возвратить ему бодрость и способности.

П. В. АННЕНКОВ. Материалы, 350.

Жена Александра, чувствуя себя отлично, много гуляет по островам,

несмотря на последний месяц беременности, посещает театр…

Н. О. ПУШКИНА (мать поэта) — О. С. ПАВЛИЩЕВОЙ, 17 июня 1833 г. Л.

Павлищев, 323.

* Это было в начале июля 1833 г., в одну из тех очаровательных ночей,

какие только можно видеть на дальнем Севере. Освежительная прохлада

наступила после нестерпимого дневного зноя, и на горизонте вечерняя заря

соединилась с утреннею. В такую пору я с моим приятелем, гвардии офицером

Ст., гулял по островам. Уже прошла полночь. Мы перешли через мост на

Крестовский остров. В недальном расстоянии от нас, то медленно, то ускоряя

шаги, прогуливался среднего роста, стройный человек. Походка его была

небрежна, иногда он поднимал правую руку высоко вверх, как пламенный

декламатор. Казалось, что незнакомец разговаривал сам с собою. Порою слова

его переходили в тихое пение какой-то из трогательных народных песен. — ‘Кто

бы это мог быть?’ — спросил я моего друга. — ‘Если не ошибаюсь, — отвечал

он, — то это’… В это мгновение незнакомец остановился, оборотился к реке и

со сложенными на груди руками прислонился к дереву, тогда мы могли

разглядеть до того времени скрытые от нас черты лица человека 34 или 35 лет.

Темные, несколько углубленные глаза на небольшом бледном лице, прекрасный

рот, полный белых зубов. Только нос казался несколько широким. У него были

черные курчавые волосы, прекрасные брови и полные бакенбарды. Одет он был по

последней моде, но заметна была какая-то небрежность. Между тем и незнакомец

нас заметил. Мой спутник подошел к нему и, протягивая руку, приветствовал

его: — ‘Здравствуйте, Пушкин!’ Приятель мой, уже знакомый с Пушкиным,

представил нас друг другу. Поэт и мой спутник начали между собой оживленный

разговор по-французски. Тоска и разорванность со светом были заметны в речах

Пушкина и не казались мне пустым представлением. — ‘Я не могу более

работать’, — отвечал он на вопрос: не увидим ли мы вскоре новое его

произведение? — ‘Здесь бы я хотел построить себе хижину и сделаться

отшельником’, — прибавил он с улыбкою. — ‘Если бы в Неве были прекрасные

русалки, — отвечал мой спутник, намекая на юношеское стихотворение Пушкина

‘Русалка’ и приводя из него слова, которыми она манит отшельника: ‘Монах,

монах! Ко мне, ко мне!’ — Как это глупо! — проворчал поэт: — никого не

любить кроме самого себя. — ‘Вы имеете достойную любви прекрасную жену’, —

сказал ему мой товарищ. Насмешливое, протяжное ‘да!’ было ответом. Я выразил

мое восхищение прекрасною, теплою ночью. — ‘Она очень приятна после

сегодняшней страшной жары’, — небрежно и прозаически отвечал мне поэт.

Товарищ мой старался навести его на более серьезный разговор, но он

постоянно от того отклонялся. — ‘Там вечерняя заря, малое пространство ночи,

а там уж заря утренняя, — сказал мой друг. — Смерть, мрак гроба и

пробуждение к прекраснейшему дню!’ Пушкин улыбнулся. — ‘Оставьте это, мой

милый! Когда мне было 22 года, знал и я такие возвышенные мгновения, но в

них ничего нет действительного. Утренняя заря! Пробуждение! Мечты, только

одни мечты!’ В это время плыла вниз по Неве лодка с большим обществом.

Раздалось несколько аккордов гитары, и мягкий мужской голос запел ‘Черную

шаль’ Пушкина. Лишь только окончилась первая строфа, как Пушкин, лицо

которого мне казалось гораздо бледнее обыкновенного, проговорил про себя: ‘С

тех пор я не знаю спокойных ночей!’ и, сказав нам короткое ‘Bon soir,

messieurs!’, исчез в зеленой темноте : леса.

Фр. ТИТЦ. Ein russischer Dichter. Petersburger Erinne-rung aus dem

Jahre 1833, Familien-Journal, 1865, Љ 606. Перепечатано в переводе —

‘Пушкин’, сборник Бартенева, кн. II, стр. 143 — 145.

(Автор с П. В. Нащокиным, композитором Есауловым и певцом Лавровым

приехали в Петербург и остановились в гостинице Демута). На другой день, 29

июня, рано утром, пешком с Черной речки, первым явился А. С. Пушкин.

Поздоровавшись с ним, Павел Воинович представил ему и нас, артистов, а

относясь ко мне, прибавил: ‘а сей юноша замечателен еще тем, что, читая все

журналы, романы и следя за литературой, никак не мог дочитать Ивана

Выжигина!’ Александр Сергеевич, пожав мне еще раз руку, сказал: ‘лучше сей

рекомендации и не надо’. Вскоре собрались приятели Павла Воиновича:

полковник Манзе, князь Эристов, Данзас (впоследствии секундант Пушкина) и

другие. Общая радость, веселый говор, шутки, остроты, воспоминания о прошлом

времени, анекдо- . ты о настоящем, хохот, шум, крик!.. Пушкин, пригласив

Нащокина завтра обедать и слушать его новые сочинения, ушел, оставшаяся

компания продолжала веселиться…

Раз утром, встав очень рано, переписывал я два письма в стихах к

Ленскому и к сестре моей. Нащокин, застав меня врасплох, заставил прочесть

ему, расхвалил, да и кончил так: ‘Очень рад, очень рад! Вот мы с вами

порадуем и Александра Сергеевича. Он сейчас придет’. Я ни за что не

соглашался, он настаивал, заспорили… Входит Пушкин.

— Рассуди нас, Александр Сергеевич, я к тебе с жалобой на сего юношу:

во 1-х, он вчера в первый раз сбрил усы, во 2-х, влюбился в Елену Яковлевну

Сосницкую, а в 3-х, сочинил хорошие стихи и не соглашается прочесть тебе.

— Усы его собственность, любовь к Елене — грех общий: я сам в

молодости, когда она была именно прекрасной Еленой, попался было в сеть, но

взялся за ум и отделался стихами, а юноше скажу: берегись, а что касается до

стихов, то в сем грехопадении он обязан покаяться передо мной!

Говоря это весело, в pendant тону Нащокина, Александр Сергеевич взял

меня под руку, ввел во вторую комнату, посадил на диван, сам сел с правой

стороны, поджав по-турецки ноги, и сказал: ‘Кайся, юный грешник!’ По

прочтении письма к Ленскому Александр Сергеевич сказал свое всегдашнее

словцо: ‘ну, вот и прекрасно, и очень хорошо’. Из второго письма к сестре,

после описания сна, где я видел между прочим:

Друзей, начальников, врагов… — указательный перст поэта быстро

длинным ногтем чертил по запятой, как бы выскабливая ее: ‘запятую прочь!

маленькое тире, знак соединительный: начальники-враги слова однозначущие!’

В это же утро собрались почти все приятели, а разговоры были натянутые,

невеселые, все вертелось на злобе дня, т. е. на безденежьи… Является

Боголюбов и подает Пушкину свертки золота. (Он ездил искать для Пушкина

денег.) Поэт, развернув свертки и высыпав на стол кучку блестящих монет,

превратился в совершенного ребенка: то пригоршней поднимает золото, то вновь

рассыплет по столу, то хочет захватить одной рукой, да длинные ногти мешают,

тогда, опрокинув кисть руки и подсовывая ногти под кружки, собирает их на

ладонь и пересыпает из одной в другую, приговаривая: ‘люблю играть этой

мелочью… но беречь ее не люблю… поиграю и пускаю в ход, ходячая монета!’

В полночь все, в память любимых поэтом прогулок в светлые петербургские

ночи, согласились в эту ночь прогулять по площадям города и по набережной

Невы. Все гурьбой вывалили на Невский. Но поэт, любитель светлых ночей,

торопился на дачу, отвечая на приставанье друзей: ‘гуляйте, гуляйте, для вас

всегда время, а мое разгульное времячко прошло’…

Из нашего приятного ночного шатания замечателен рассказ друзей о

прежних прогулках с Пушкиным-холостяком, как они, бывало, заходили к

наипочтеннейшей Софье Евстафьевне, провести остаток ночи с ее компаньонками,

и где Александр Сергеевич, бывало, выберет интересный субъект и начинает

расспрашивать о детстве и обо всей прежней жизни, потом усовещивает и

уговаривает бросить блестящую компанию, заняться честным трудом — работой,

итти в услужение, притом даст деньги на выход и таким образом не одну жертву

спас от погибели, а всего лучше, что благонравная Софья Евстафь-евна

жаловалась на поэта полиции, как на безнравственного человека, развращающего

ее овечек.

Н. И. КУЛИКОВ. Пушкин и Нащокин. Рус. Стар., 1881, т. 31, стр. 604 —

613.

6 июля бог дал Александру сына, но не он и не жена его сообщают нам

это, а графиня Йвелич. По ее письму, моя невестка до сих пор еще очень

страдает, хотя со времени родов прошло без малого месяц. У нее образовались

нарывы, от которых до сих пор не может отделаться. Александру же

непростительно быть к нам до такой степени равнодушным, что он даже и двумя

строками не заблагорассудил мне отвечать. Очень беспокоимся. Напрасно ты нам

писала на его имя. Переслать нам твое письмо Александр и не позаботился.

Впр.очем, оно моглЪ и пропасть по очень простой причине: переезжая на Черную

речку, Александр перевел туда всю свою прислугу, поручив городскую квартиру

надзору дворника, а этот дворник или пьян, или спит.

С. Л. ПУШКИН — О. С. ПАВЛИЩЕВОЙ, 1 августа 1833 г. Л. Павлищев, 324

(фр.).

Пушкин был во многих отношениях внимательный и почтительный сын. Он

готов был даже на некоторые самопожертвования для родителей своих, но не в

его натуре было быть хорошим семьянином: домашний очаг не привлекал и не

удерживал его. Он во время разлуки редко писал к родителям, редко и бывал у

них, когда живал с ними в одном городе.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ. Полн. собр. соч., VIII, 148.

Вчера был вечер у Фикельмонт… Было довольно весело. Один Пушкин

palpitait de l’interet du moment [Трепетал сиюминутным интересом (фр.). —

Прим. ред.], краснел, взглядывая на Крюднершу, и несколько увивался вокруг

нее.

Кн. ВЯЗЕМСКИИ — жене, в июле — начале августа 1833. Голос Минувшего,

1922, Љ 2, 116.

Однажды, возвратясь с бала, на котором Н. Н. Пушкина вообразила, что

муж ее ухаживает за м-ме Крюд-нер (что было совершенно несправедливо), она

дала ему пощечину, о чем он, смеясь, рассказывал Вяземскому, говоря, что ‘у

его мадонны рука тяжеленька’.

О. Н. СМИРНОВА в примеч. к Запискам матери своей А. О. СМИРНОВОЙ.

Записки, ч. I, 340.

Пушкин был на балу с женою-красавицею и, в ее присутствии, вздумал за

кем-то ухаживать. Это заметили, заметила и жена. Она уехала с бала домой

одна. Пушкин хватился жены и тотчас же поспешил домой. Застает ее в

раздевании. Она стоит перед зеркалом и снимает с себя уборы. ‘Что с тобою?

Отчего ты уехала?’ Вместо ответа Наталия Николаевна дала мужу полновесную

пощечину. Тот как стоял, так и покатился со смеху. Он забавлялся и радовался

тому, что жена его ревнует, и сам со своим прекрасным хохотом передавал эту

сцену приятелям.

АРК. О. РОССЕТ. Рус. Арх., 1882, I, 247.

С Черной речки Пушкины уже не вернулись на квартиру Жадимировского. 1

сентября в отсутствие Пушкина жена Наталья Николаевна заключила договор на

новую квартиру с капитаном гвардии А. К. Оливеем (русская переделка фамилии

Оливье).

П. Е. ЩЕГОЛЕВ. Квартирная тяжба Пушкина. Красная Нива, 1929, Љ 24, стр.

С августа 1833 по август 1834 г. Пушкин жил на Пан-телеймоновской ул. в

доме Оливье. По имеющимся у нас данным, мы не могли отыскать на

Пантелеймоновской улице дома Оливье. У гг. Оливье было два дома, но в

совершенно иных частях города, один на Гороховой улице, недалеко от дома

Жадимировского.

П. ЗЕТ (П. Н. СТОЛПЯНСКИЙ). Квартиры Пушкина. Новое Время, 1912, Љ

12889.

Жительство Пушкина Литейной части против церкви Пантелеймона в доме

Оливье.

П. А. ЖАДИМИРОВСКИИ. Объявление в петербургскую Управу Благочиния.

Красная Нива, 1929, Љ 24, стр. 8.

Поездка на Восток

С годами художественные интересы все теснее переплетаются у Пушкина с

историческими. Рядом с поэтом в нем вырастает исследователь, историк, ученый

путешественник.

Замысел ‘Капитанской дочки’ возник еще в начале 1833 года. Однако

познакомившись с архивными материалами, относящимися к пугачевщине, Пушкин

решил оставить на время роман и написать монографию. Первая редакция

написана была уже к весне 1833 года. Но ему необходимо было услышать на

местах впечатления народа о памятных событиях. Так родилась идея поездки по

следам восстания. В дорожные тетради легли записи встреч с жителями Казани и

Оренбурга, помнившими ‘государя Петра Федоровича’ [Подробнее о трудах

Пушкина-историка см.: Овчинников Р. В, Пушкин в работе над архивными

документами (‘История Пугачева’). Л.: Наука, 1969, Измайлов Н. В. Очерки

творчества Пушкина. Л.: Наука, 1975.].

Пушкин был прекрасно осведомлен в древней и новейшей исторической

литературе. Исторический отдел его библиотеки едва ли не самый обширный

после собственно литературного. Книги Тьера, Гизо, Баранта, Тьерри, Минье,

Токвиля и других влиятельных современных историков хранят пометки его

карандаша. Изучение разнообразных направлений помогало поэту вырабатывать

свой метод исторической прозы. Пожалуй, в наибольшей степени его учителем

здесь был Вольтер. Внимание Пушкина-историка привлекают сильные личности с

сюжетными биографиями: Ермолов, Ганнибал, Петр, Пугачев. История являлась

как бы лабораторией художника и мыслителя (по свидетельству современника,

кроме истории Петра, поэт собирался создать и художественное произведение,

ему посвященное).

По возвращении из Оренбурга, уже в Болдине, Пушкин принимается за

обработку собранных материалов. Они были включены в черновую рукопись,

которая и получила окончательную отделку. ‘История Пугачева’ — первый

научный труд Пушкина и единственный доведенный им до конца. Написать такую

книгу и издать с портретом заглавного героя на фронтисписе значило грозно

напомнить всем о живой и мятежной стихии, готовой в любой момент обрушить на

головы ‘господ’ страшное возмездие.

Наряду с Пугачевым Пушкина продолжает увлекать историческая фигура

Петра I. Долгие размышления над проблемой этого сложного и противоречивого

характера вылились в эту болдинскую осень в новую поэму — ‘Медный Всадник’.

‘Петр Великий один — целая всемирная история’, — писал Пушкин незадолго до

смерти Чаадаеву. Именно в таком качестве Петр и выступает в поэме, обобщенно

раскрывающей трагедию обыкновенного человека с его частными интересами,

безжалостно растоптанного неумолимой силой. В поэме отразилась драма

современного Пушкину поколения, в ней присутствуют и глубоко скрытые

автобиографические мотивы, итоги невеселых раздумий над собственной судьбой.

Стихи этой ‘петербургской повести’ до сих пор остаются непревзойденными в

русской поэзии.

В другой поэме, написанной там же в Болдине, — ‘Андже-ло’ — в центре

образ подлого властителя. Прикрываясь личиной неумолимого стража

добродетели, он стремится гнусным путем овладеть прекрасной и невинной

Изабеллой. В основе сюжета — коллизия драмы Шекспира ‘Мера за меру’. Пушкин

считал ‘Анджело’ одним из лучших своих созданий — возможно, отчасти потому,

что в нем нашла полное выражение та мучительная ситуация, в которой

находился поэт с тех пор, как царь стал оказывать Наталье Николаевне

особенное внимание. Поэма была как бы заклинанием.

Здесь же, в Болдине, написана, по-видимому, и повесть ‘Пиковая дама’,

признанный шедевр пушкинской прозы. В русской лирике памятником осеннего

уединения 1833 года навсегда останется ‘Осень’.

Из поездки по Уралу и Поволжью Пушкин вернулся в Петербург с богатейшей

творческой жатвой.

Вот тебе подробная моя Одиссея. Ты помнишь, что от тебя уехал я в самую

бурю. Приключения мои начались у Троицкого моста. — Нева так была высока,

что мост стоял дыбом: веревка была протянута, и полиция не пускала экипажей.

Чуть было не воротился я на Черную речку. Однако переправился через Неву

выше и выехал из Петербурга. Погода была ужасная. Деревья по Царскосельскому

проспекту так и валялись, я насчитал их с пятьдесят. В лужицах была буря.

Болота волновались белыми волнами. По счастью, ветер и дождь гнали меня в

спину, и я преспокойно высидел все это время. На другой день погода

прояснилась. Мы с Соболевским шли пешком 15 верст, убивая по дороге змей,

которые обрадовались сдуру солнцу и выползли на песок. Вчера прибыли мы

благополучно в Торжок, где Соболевский свирепствовал за нечистоту белья.

Сегодня проснулись в 8 часов, завтракали славно и теперь отправляюсь в

сторону, в Ярополец (имение Н. И. Гончаровой), а Соболевского оставляю

наедине с швейцарским сыром.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, вторая половина августа 1833 г., из Торжка.

Пишу к тебе из Павловского, между Берновым и Малинниками, о которых,

вероятно, я тебе много рассказывал. Вчера, своротя на проселочную дорогу к

Ярополь-цу, узнаю с удовольствием, что проеду мимо Вульфовых поместий, и

решился их посетить. В 8 часов вечера приехал я к доброму моему Павлу

Ивановичу, который обрадовался мне, как родному. Здесь я нашел большую

перемену. Назад тому 5 лет Павловское, Малинники и Бер-ново наполнены были

уланами и барышнями, но уланы переведены, а барышни разъехались: из старых

моих приятельниц нашел я одну белую кобылу, на которой и съездил в

Малинники, но и та уж подо мною не пляшет, не бесится, а в Малинниках,

вместо всех Аннет, Евпрак-сий, Саш, Маш etc. живет управитель Парасковии

Александровны Рейхман, который поподчивал меня шнапсом. Вельяшева, мною

некогда воспетая, живет здесь в соседстве, но я к ней не поеду, зная, что

тебе было бы это не по сердцу. Здесь объедаюсь я вареньем и проиграл три

рубля в двадцать четыре роббера в вист.

Гляделась ли ты в зеркало, и уверилась ли ты, что с твоим лицом ничего

сравнить нельзя на свете, а душу твою люблю я еще более твоего лица. Прощай,

мой ангел, целую тебя крепко.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, 23 августа 1833 г., из Павловского.

В Ярополец приехал я в среду поздно. Наталья Ивановна встретила меня,

как нельзя лучше. Я нашел ее здоровою, хотя подле нее лежала палка, без

которой далеко ходить не может. Четверг я провел у нее. Она живет очень

уединенно и тихо в своем разоренном дворце и разводит огороды над прахом

твоего прадедушки Дорошен-ки, к которому ходил я на поклонение. Я нашел в

доме старую библиотеку, и Нат. Ив. позволила мне выбрать нужные книги. Я

отобрал их десятка три, которые к нам и прибудут с вареньем и наливками.

Таким образом набег мой на Ярополец был вовсе не напрасен 7. Из Яро-польца

выехал я ночью и приехал в Москву вчера в полдень. Пишу тебе из антресолей

вашего Никитского дома.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, 26 августа 1833 г., из Москвы.

Вчера были твои именины, сегодня твое рождение. Вчера пил я твое

здоровье у Киреевского с Шевыревым и Соболевским, сегодня буду пить у

Суденки. Еду послезавтра — прежде не будет готова моя коляска. Вчера,

приехав поздно домой, нашел я у себя на столе карточку Булгакова, отца

красавиц, и приглашение на вечер. Жена его была также имянинница. Я не

поехал, за неимением бального платья и за небритие усов, которые отращаю в

дорогу. Ты видишь, что в Москву мудрено попасть и не поплясать. Однако

скучна Москва, пуста Москва, бедна Москва. Даже извозчиков мало на ее

скучных улицах. По своему обыкновению, бродил я по книжным лавкам и ничего

путного не нашел. Книги, взятые мною в дорогу, перебились и перетерлись в

сундуке. От этого я сердит сегодня.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, 27 августа 1833 г., из Москвы.

Вот тебе отчет с самого Натальина дня. Утром поехал я к Булгакову

(московскому почтдиректору) извиняться и благодарить, а между тем и

выпросить лист для смотрителей, которые очень мало меня уважают, несмотря на

то, что я пишу прекрасные стишки. У него застал я его дочерей и

Всеволожского. Они звали меня на вечер к Пашковым на дачу, — я не поехал,

жалея своих усов, которые только лишь ощетинились. Обедал у Суденки, моего

приятеля, товарища холостой жизни моей. Теперь и он женат, и он сделал двух

ребят, и он перестал играть, но у него 125.000 доходу, а у нас, мой ангел,

это — впереди. Жена его тихая, скромная, не-красавица. Мы отобедали втроем,

и я, без церемонии, предложил здоровье моей имянинницы, и выпили мы все, не

морщась, по бокалу шампанского. Вечер у Нащокина, да какой вечер!

шампанское, лафит, зазженный пунш с ананасами — пью за твое здоровье,

красота моя. На другой день в книжной лавке встретил я А. Раевского. — Sacre

chien, сказал он мне с нежностью: pourquoi n’etes vous pas venu me voir? —

Animal, отвечал я ему с чувством: qu’avez vous fait de mon manuscript

petit-russien? [Собачий сын… почему ты не пришел ко мне? — Скотина… что

ты сделал с моей малороссийской рукописью? (фр.). — Прим. ред.] После сего

поехали мы вместе, как ни в чем не бывало, он — держа меня за ворот

всенародно, чтоб я не выскочил из коляски. Отобедали вместе глаз на глаз

(виноват: втроем с бутылкой мадеры). Потом для разнообразия жизни, провел

опять вечер у Нащокина, на другой день он задал мне прощальный обед, со

стерлядями и с жженкой, усадили меня в коляску, и я выехал на большую

дорогу.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, 2 сентября 1833 г., из Нижнего Новгорода.

Нащокин провожал меня шампанским, жженкой и молитвами. Каретник насилу

выдал мне коляску, нет мне счастия с каретниками. Дорога хороша, но под

Москвою нет лошадей — я повсюду ждал несколько часов и насилу дотащился до

Нижняго сегодня, т. е. в 5-е сутки. Успел только съездить в баню. Кажется, я

глупо сделал, что оставил тебя и начал опять кочевую жизнь. Живо воображаю

первое число. Тебя теребят за долги, Параша, повар, извозчик, аптекарь, m-me

Zichler etc., у тебя не хватает денег, Смирдин перед тобой извиняется, ты

беспокоишься, — сердишься на меня — и поделом. Что у нас за погода! дни

жаркие, с утра маленькие морозы — роскошь! так ли у вас?

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, 2 сентября 1833 г., из Нижнего Новгорода.

Ух, женка, страшно! теперь следует важное признание. Сказать ли тебе

словечко, утерпит ли твое сердечко? Ну, так уж и быть, узнай, что на второй

станции, где не давали мне лошадей, встретил я некоторую городничиху, едущую

с теткой из Москвы к мужу, и обижаемую на всех станциях. Она приняла меня

весьма дурно и нараспев начала меня усовещевать и уговаривать: как вам не

стыдно? на что это похоже? две тройки стоят на конюшне, а вы мне ни одной со

вчерашнего дня не даете. Право? сказал я и пошел взять эти тройки для себя.

Городничиха, видя, что я не смотритель, очень смутилась, начала извиняться и

так меня тронула, что я уступил ей одну тройку, на которую имела она

всевозможные права, а сам нанял себе другую, т. е. третью, и уехал. Ты

подумаешь: ну это еще не беда. Постой, женка, это еще не все. Городничиха и

тетка так были восхищены моим рыцарским поступком, что решились от меня не

отставать и путешествовать под моим покровительством, на что я великодушно и

согласился. Таким образом и доехали мы почти до самого Нижнего — они отстали

за 3 или 4 станции — и я теперь свободен и одинок. Ты спросишь, хороша ли

городничиха? Вот то-то, что не хороша, ангел мой Таша, о том-то я и горюю.

Уф, кончил. Отпусти и помилуй.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, 8 сент. 1833 г., из Нижнего Новгорода.

Пушкин мне рассказывал, что под Нижним он встретил этапных. С ними шла

девушка не в оковах, у нас женщин не заковывают. Она была чудной красоты и

укрывалась от солнца широким листом капусты. — ‘А ты, красавица, за что?’ —

Она весело отвечала: — ‘Убила незаконнорожденную дочь, пяти лет, и мать за

то, что постоянно журила’. Пушкин оцепенел от ужаса.

А. О. СМИРНОВА. Автобиография, 178. : 7

Я в Казани с 5. Здесь я возился со стариками, современниками моего

героя (Пугачева), объезжал окрестности города, осматривал места сражений,

расспрашивал, записывал и очень доволен, что не напрасно посетил эту страну.

Погода стоит прекрасная, чтобы не сглазить только. Надеюсь до дождей

объехать все, что предполагал видеть, и в конце сент. быть в деревне.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, 8 сент. 1833 г., из Казани.

7-го сентября, в 9 часов утра, муж мой ездил провожать Боратынского,

видел там Пушкина, и в полчаса успел так хорошо с ним познакомиться, как бы

они уже долго жили вместе. Пушкин ехал в Оренбург собирать сведения для

истории Пугачева и по той же причине останавливался на одни сутки в Казани.

Он знал, что в Казани мой муж, как старожил, постоянно занимавшийся

исследованием здешнего края, всего более мог удовлетворить его желанию, и

потому, может быть, и желал очень с нами познакомиться. В этот же день,

поутру, Пушкин ездил, тройкою на дрожках, один к Троицкой мельнице, по

Сибирскому тракту, за десять верст от города, здесь был лагерь Пугачева,

когда он подступал к Казани. Затем, объехав Арское поле, был в крепости,

обошел ее кругом и потом возвратился домой, где оставался целое утро, до

двух часов, и писал. Обедал у Е. П. Перцова, с которым был знаком еще в

Петербурге, там обедал и муж мой.

В шесть часов вечера мне сказали о приезде к нам Пушкина. Я встретила

его в зале. Он взял дружески мою руку с следующими ласковыми словами: ‘Нам

не нужно с вами рекомендоваться, музы нас познакомили заочно, а Боратынский

еще более’. С Карлом Федоровичем (мужем автора) они встретились, как коротко

знакомые. Мы все сели в гостиной. Я не могу похвалиться ни ловкостью, ни

любезностью, особенно при первом знакомстве, и потому долго не могла притти

в свою тарелку, да и к тому же и разговор был о Пугачеве, мне казалось

неловко в него вмешаться.

Напившись чаю, Пушкин и Карл Федорович поехали к казанскому первой

гильдии купцу Крупеникову, бывшему в плену у Пугачева, и пробыли там часа

полтора, возвратись к нам в дом, у подъезда, Пушкин благодарил моего мужа:

‘Как вы добры, Карл Федорович, сказал он: как дружелюбно и приветливо

принимаете нас, путешественников!.. Для чего вы это делаете? Вы теряете вашу

приветливость понапрасну: вам из нас никто этим не заплатит, мы так не

поступаем, мы в Петербурге живем только для себя’. Окончив говорить, он так

сильно сжал руку моего мужа, что несколько дней были знаки от ногтей. Пушкин

имел такие большие ногти, что мне, право, они казались не менее полувершка.

По возвращении от Крупеникова, прислали за моим мужем от одного больного: он

хотел было отказаться, но Пушкин принудил его ехать. Я осталась с моим

знаменитым гостем одна, и признаюсь, не была этим довольна. Он тотчас

заметил мое смущение и своею приветливою любезностью заставил меня с ним

говорить, как с коротким знакомым. Мы сели в моем кабинете. Он просил

показать ему стихи, писанные ко мне Боратынским, Языковым и Ознобишиным,

читал их все сам вслух, и очень хвалил стихи Языкова. Потом просил меня

непременно прочитать стихи моего сочинения. Я прочла сказку: жених, и он

слушал меня, как бы в самом деле хорошего поэта, вероятно, из любезности,

несколько раз останавливал мое чтение похвалами, а иные стихи заставлял

повторять и прочитывал сам.

После чтения он начал меня расспрашивать о нашем семействе, о том, где

я училась, кто были мои учители, рассказывал мне о Петербурге, о тамошней

рассеянной жизни, и несколько раз звал меня туда приехать: ‘Приезжайте,

пожалуйста, приезжайте, я познакомлю с вами жену мою, поверьте, мы будем

уметь отвечать вам за казанскую приветливость не петербургскою

благодарностью’. Потом разговоры наши были гораздо откровеннее, он много

говорил о духе нынешнего времени, о его глиянии на литературу, о наших

литераторах, о поэтах, о каждом из них сказал мне свое мнение и, наконец,

прибавил: ‘Смотрите, сегодняшний вечер была моя исповедь, чтобы наши

разговоры остались между нами’. Пушкин, без отговорок, несмотря на то, что

располагал до света ехать, остался у нас ужинать и за столом сел подле меня.

В продолжение ужина разговор был о магнетизме. Карл Федорович не верит ему,

потому что очень учен, а я не верю, потому что ничего тут не понимаю. Пушкин

старался всевозможными доказательствами нас уверить в истине магнетизма.

— Испытайте, — говорил он мне, — когда вы будете в большом обществе,

выберите из них одного человека, вовсе вам незнакомого, который сидел бы к

вам даже спиною, устремите на него все ваши мысли, пожелайте, чтобы

незнакомец обратил на вас внимание, но пожелайте сильно, всею вашею душою, и

вы увидите, что незнакомый, как бы невольно, оборотится и будет на вас

смотреть… Я был очевидцем таких примеров, что женщина, любивши самою

страстною любовью, при такой же взаимной любви, остается добродетельною, но

были случаи, что эта же самая женщина, вовсе не любившая, как бы невольно,

со страхом исполняет все желания мужчины, даже до самоотвержения. Вот это-то

и есть сила магнетизма.

Я была очень рада, когда кончился разговор о магнетизме, хотя занял его

другой, еще менее интересный, — о посещении духов, о предсказаниях и о

многом, касающемся суеверия.

— Вам, может быть, покажется удивительным, — начал опять говорить

Пушкин, — что я верю многому невероятному и непостижимому, быть так

суеверным заставил меня один случай. Раз пошел я с Н. В. Всеволжским ходить

по Невскому проспекту, и из проказ зашли к кофейной гадальщице. Мы просили

ее нам погадать и, не говоря о прошедшем, сказать будущее. ‘Вы, — сказала

она мне, — на этих днях встретитесь с вашим давнишним знакомым, который вам

будет предлагать хорошее по службе место, и потом, в скором времени,

получите через письмо неожиданные деньги, а третье, я должна вам сказать,

что вы кончите вашу жизнь неестественною смертью’. Без сомнения, я забыл в

тот же день и о гадании, и о гадальщице. Но, спустя недели две после этого

предсказания, и опять на Невском проспекте, я действительно встретился с

моим давнишним приятелем, который служил в Варшаве при великом князе

Константине Павловиче и перешел служить в Петербург, он мне предлагал и

советовал занять его место в Варшаве, уверяя меня, что цесаревич этого

желает. Вот первый раз после гаданья, когда я вспомнил о гадальщице. Через

несколько дней после встречи с знакомым, я в самом деле получил с почты

письмо с деньгами, и мог ли я ожидать их? Эти деньги прислал мой лицейский

товарищ, с которым мы, бывши еще учениками, играли в карты, и я его обыграл.

Он, получа после умершего отца наследство, прислал мне долг, который я не

только не ожидал, но и забыл о нем. Теперь надобно сбыться третьему

предсказанию, и я в этом совершенно уверен…

Суеверие такого образованного человека меня очень тогда удивило. После

ужина Пушкин опять пошел ко мне в кабинет. Пересматривая книги, он раскрыл

сочинения одного казанского профессора, увидав в них прозу и стихи, он опять

закрыл книгу и, как бы с досадою, сказал: ‘О, это проза и стихи! Как жалки

те поэты, которые начинают писать прозою, признаюсь, ежели бы я не был

вынужден обстоятельствами, я бы для прозы не обмакнул пера в чернилы…’ Он

просидел у нас до часу и простился с нами, как со старыми знакомыми,

несколько раз обнимал моего мужа, и, кажется, оставил нас не с притворным

сожалением, сказавши при прощании: ‘Я никак не думал, чтобы минутное

знакомство было причиною такого грустного прощания, но мы в Петербурге

увидимся’.

А. А. ФУКС. А. С. Пушкин в Казани. Казанск. Губ. Вед., 1844, Љ 2.

Перепеч. в Рус. Стар., 1899, т. 98, стр. 258 — 261.

В Казани я таскался по окрестностям, по полям, по кабакам и попал на

вечер к одной blue stockings (синий чулок), сорокалетней несносной бабе, с

вощеными зубами и с ногтями в грязи (А. А. Фукс). Она развернула тетрадь и

прочла мне стихов с двести, как ни в чем не бывало. Баратынский написал ей

стихи и с удивительным бесстыдством расхвалил ее красоту и гений. Я так и

ждал, что принужден буду ей написать в альбом — но бог помиловал, однако она

взяла мой адрес и стращает меня приездом в Петербург, с чем тебя и

поздравляю., Муж ее, умный и ученый немец, в нее влюблен и в изумлении от ее

гения, 7 однако он одолжил меня очень, и я рад, что с ним познакомился.

Сегодня еду в Симбирск, отобедаю у губернатора, а к вечеру отправлюсь в

Оренбург- последняя цель моего путешествия.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, 12 сентября 1833 г., из села Языкова.

Милостивая государыня Александра Андреевна! С сердечной благодарностью

посылаю вам мой адрес и надеюсь, что обещание ваше приехать в Петербург не

есть одно любезное приветствие. Примите, Милостивая Государыня, изъявление

моей глубокой признательности за ласковый прием путешественнику, которому

долго памятно будет минутное пребывание его в Казаки.

ПУШКИН — А. А. ФУКС, 8 септ. 1833 г., из Казани.

Однажды спросили Пушкина, как он находит даму, с которою он долго

говорил, — умна ли она? Поэт отвечал: ‘не знаю, ведь я говорил с нею

по-французски’.

П. И. МЕЛЬНИКОВ-ПЕЧЕРСКИЙ со слов казанского проф. Гр. С. Суровцова,

встречавшегося с Пушкиным в его поездку 1833 г. Ист. Вест., 1884, Љ 9, 505.

В 1833 г. я жила с моим отцом в Симбирске, где тогда губернатором был

Александр Михайлович Загряжский, у А. М. Загряжского была только одна дочь,

с которою я в числе прочих городских барышень училась у них в доме

танцовать. Однажды осенью (1833 г., между 8 — 14 сент.) во время урока

танцев по зале пронесся слух, что приехал сочинитель А. С. Пушкин, мы все

взволновались от ожидания увидеть его, и вдруг входит в залу господин

небольшого роста, в черном фраке, курчавый, шатен, с бледным или скорее

мулатским рябоватым лицом: мне тогда он показался очень некрасивым… Мы все

уже сидели по стульям и при его общем нам поклоне сделали ему реверанс,

через несколько минут мы все с ним познакомились и стали просить его

потанцовать с нами, он немедленно же согласился, подошел к окну, вынул из

бокового кармана пистолет и, положив его на подоконник, протанцовал с каждой

из нас по нескольку туров вальса под звуки двух скрипок, сидевших в углу.

И. КОРОТКОВА. А. С. Пушкин и симбирские старожилы. Моск. Ведом., 1901,

Љ 242.

В Симбирске у губернатора я видел Пушкина Ал. Сер-ча. Он сказал мне,

что был в Казани у Фукса и стоял вместе с Баратынским.

И. А. ВТОРОВ — Н. И. ВТОРОВУ, 9 сент. 1833 г. Рус. Вест., 1875, авг.,

стр. 610.

Пишу тебе из деревни поэта Языкова, к которому заехал и не нашел дома.

Меня очень беспокоят твои обстоятельства, денег у тебя слишком мало. Того и

гляди сделаешь новые долги, не расплатясь со старыми 7. Я путешествую,

кажется, с пользою, но еще не на месте и ничего не написал. Я сплю и вижу

приехать в Болдино и там запереться.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, 12 сент. 1833 г., из села Языкова.

(Дом языковской усадьбы). Из прихожей посетители входят в довольно

обширный зал, и направо из соседней комнаты дверь ведет в комнату, где

останавливался Пушкин. Она средней величины, с одним большим окном в сад,

обставлена мебелью красного дерева, черною, де-ревянною кроватью и в углу

типичным украшением камина в форме усеченной колонны… По сохранившемуся в

доме и семье Языковых рассказу, Пушкин, не застав в первый раз своего

посещения Николая Михайловича дома, вырезал ему алмазным перстнем на память

на одном из стекол окна свое имя.

В. Н. ПОЛИВАНОВ. Село Языково. Ист. Вестн., 1896, Љ 12, стр. 988.

Фотографии с языковского дома — Ист. Вестн., 1889, Љ 8, в статье того же

автора ‘Пушкин в Симбирске’.

Опять я в Симбирске. Третьего дня, выехав ночью, отправился я к

Оренбургу. Только выехал на большую дорогу, заяц перебежал мне ее. Черт его

побери, дорого бы дал я, чтобы его затравить. На третьей станции стали

закладывать мне лошадей — гляжу: нет ямщиков — один слеп, другой пьян и

спрятался. Пошумев изо всей мочи, решился я возвратиться и ехать другой

дорогой, по этой на станциях везде по 6 лошадей, а почта ходит четыре раза в

неделю. Повезли меня обратно — я заснул—просыпаюсь утром — что же? не

отъехал я и пяти верст. Гора — лошади не везут — около меня человек 20

мужиков. Черт знает, как бог помог — наконец взъехали мы, и я воротился в

Симбирск. Дорого бы дал я, чтобы быть борзой собакой, уж этого зайца я бы

отыскал. Теперь еду опять другим трактом. Авось без приключений.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, 14 сент. 1833 г., из Симбирска.

Насилу доехал (до Оренбурга) — дорога прескучная, погода холодная,

завтра еду к яицким казакам, пробуду у них дня три — и отправлюсь в деревню

через Саратов и Пензу. Мне тоска без тебя. Кабы не стыдно было, воротился бы

прямо к тебе, ни строчки не написав. Да нельзя, мой ангел, — взялся за гуж,

не говори, что недюж, то есть уехал писать, так пиши же роман за романом,

поэму за поэмой. А уж чувствую, что дурь на меня находит, я и в коляске

сочиняю: что же будет в постеле? Одно меня сокрушает: человек мой. Вообрази

себе тон московского канцеляриста, глуп, говорлив, через день пьян, ест мои

холодные дорожные рябчики, пьет мою мадеру, портит мои книги и по станциям

называет меня то графом, то генералом. Бесит меня, да и только. Свет-то мой

Ипполит! Кстати о хамовом племени, как ты ладишь своим домом? боюсь, людей у

тебя мало, не наймешь ли ты кого? На женщин надеюсь, но с мужчинами как тебе

ладить. Все это меня беспокоит — я мнителен, как отец мой.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, 19 сент. 1833 г., из Оренбурга.

* В один из субботних вечеров, когда небольшая семья моего директора

Артюхова (директора неплюевско-го оренбургского кадетского корпуса)

усаживались за чайный стол, на дворе послышался скрип подрезов дорожного

экипажа [Пушкин был в Оренбурге 18 — 20 сент. 1833 г., но ни один из этих

дней на субботу не приходится. М. Л. Юдин. (Труды Оренб. Учен. Арх. Ком.,

вып. VI, с. 209). Снега в то время еще не было и ездили на колесах.].

— Генерал Пушкин изволил приехать! — прокричал вошедший со двора

мальчик, одетый в черкеску из верблюжьего сукна.

Дверь отворилась, и на пороге показался довольно полный господин в

дорожной шубе и укутанный шарфом. Тотчас подбежали его раздевать.

— Какой-то вихрь, а не мальчишка прокричал мне: ‘дома барин’.

— Дома, дома, — подхватил хозяин, — и просит дорогого гостя в

кабинет. — Здравствуй, здравствуй!

— Здравствуй, трегубый (у хозяина с детства верхняя губа делилась

надвое).

— Только дайте ему, — проговорил ‘генерал’, указывая на своего

человека, — прежде распеленать своего младенца. А то мои бакенбарды

останутся на шарфе.

При входе в залу опять посыпались приветы. Гость спросил умыться, но

хозяин тотчас же предложил Ал. Серг-чу в баню, а потом чай.

— Согласен, если только недалеко баня, мне надоела езда, — отвечал,

потирая руки, гость.

— Так, значит, идем, двадцать шагов по коридору — и мы будем в

теплушке. Распорядись-ка, — сказал мне К- Д. (Артюхов), — чтобы там найти

нам людей и свечи.

Захватив кучера и мальчика, которые внесли из саней вещи, я велел

зажечь лампу, а сам поторопился сбросить с себя курточку и сапоги, чтобы не

быть отосланным в комнату, так как я был уже в казенной бане.

За хозяином вошел гость. Кучер и мальчик проворно принялись за

раздевание их.

— Да как, брат К- Д., у тебя славно здесь! Даже анд-реем пахнет

(ambree), — заметил Александр Сергеевич с улыбкою, почесываясь и поглядывая

рассеянно по сторонам: — очень порядочно, здесь скорее гостиная, нежели

баня.

Хозяин, как человек очень полный, кряхтел и, видимо, радовался первому

впечатлению гостя.

— Очень рад, старый товарищ, что могу служить, да спасибо, что ты не

сбился с дороги и не мимо меня проехал. А не раз, я думаю, плутал по этим

дорогам. В наших местах теперь дорога ведь страшная, а?

— Да, я бросил возок и купил сани.

А дорога ваша — сад для глаз,

Повсюду лес, канавы,

Работы было много, много славы,

Да жаль, проезду нет подчас.

От деревьев, на часах стоящих,

Проезжим мало барыша.

Дорога, скажут, хороша,

Но я скажу: для проходящих!

Стихотворение кн. П. А. Вяземского ‘Станция’ (1828 г.): Дороги наши,

сад для глаз, Деревья, с дерном вал, канавы, Работы много, много славы, Да

жаль: проезда нет подчас. С деревьев, на часах стоящих, Проезжим мало

барыша, Дорога, скажешь, хороша —

И вспомнишь стих: для проходящих!

От этой правды, так верно и скоро выраженной им в стихах, все как бы

остолбенели. Хозяин рассмеялся, подал мне карандаш и велел записать на

стене. А. С. поправил мои знаки, и на другой день стихи были вделаны в раму

под стекло.

Пока Ал. С-ч декламировал, он стоял перед трюмо, правою рукою

расправляя кудрявые волосы, а левою прикрываясь, так как был совершенно

раздет. На это Артюхов заметил, смеясь:

— А видел ли ты, Ал. С-ч, свое сейчас сходство с Венерой Медицейской?

Последний взглянул в зеркало, как бы для поверки сходства, и отвечал:

— Да, правда твоя. Только ты должен вообразить ее степенство, когда

она была во второй половине своего интересного положения.

Н. П. ИВАНОВ. Хивинская экспедиция 1839 — 1840 гг. Рассказы. СПб.,

1873, стр. 20 — 22.

В Оренбурге Пушкину захотелось сходить в баню. Я свел его в прекрасную

баню к инженер-капитану Ар-тюхову, добрейшему, умному, веселому и

чрезвычайно забавному собеседнику. В предбаннике расписаны были картины

охоты, любимой забавы хозяина. Пушкин тешился этими картинами, когда веселый

хозяин, круглолицый, голубоглазый, в золотых кудрях, вошел, упрашивая

Пушкина ради первого знакомства откушать пива или меду. Пушкин старался быть

крайне любезным со своим хозяином и, глядя на расписной предбанник, завел

речь об охоте. ‘Вы охотитесь, стреляете?’ — ‘Как же-с, понемножку занимаемся

и этим, не одному долгоносому довелось успокоиться в нашей сумке’. — ‘Что же

вы стреляете, уток?’ — ‘Уто-ок-с?’ — спросил тот, вытянувшись и бросив

какой-то сострадательный взгляд. — ‘Что же? разве вы уток не стреляете?’ —

‘Помилуйте-с, кто будет стрелять эту падаль! Это какая-то гадкая старуха,

валяется в грязи — ударишь ее по загривку, она свалится боком, как топор с

полки, бьется, валяется в грязи, кувыркается… тьфу!’ — ‘Так что же вы

стреляете?’ — ‘Нет-с, не уток. Вот как выйдешь в чистую рощицу, как

запустишь своего Фингала, — а он нюх-нюх направо — нюх налево, — и стойку:

вытянулся, как на пружине, — одеревенел, окаменел! Пиль, Фингал! Как свечка

загорелся, столбом взвился’… — ‘Кто, кто?’ — перебил Пушкин с величайшим

вниманием и участием. — ‘Кто-с? разумеется кто: слука [боровой кулик,

вальдшнеп (пол.). — Прим. ред.], вальдшнеп. Тут царап его по сарафану… А

он (продолжал Артюхов, раскинув руки врозь, как на кресте), — а он только

раскинет крылья, головку набок — замрет на воздухе, умирая, как Брут!’

Пушкин расхохотался и, прислав ему через год на память ‘Истер. Пугач,

бунта’, написал:

‘Тому офицеру, который сравнивает вальдшнепа с Валенштейном’ [А.

Валленштейн (1583 — 1634), знаменитый австрийский военачальник, был ложно

обвинен в измене и убит, встретил смерть с большим достоинством и

спокойствием. — Прим. ред.].

В. И. ДАЛЬ. Из неизданных материалов для биографии Пушкина. Рус. Стар.,

1907. т. 131, стр. 165.

(В Оренбурге Пушкин остановился в доме Оренбургского военного

губернатора В. А. Перовского). Перовский в то время квартировал в доме мурзы

полковника Тимашева, на Губернской, что ныне Николаевская улица (главная в

городе), как раз против Благовещенской (теперь Вознесенской) церкви.

П. Л. ЮДИН. Рус. Арх., 1899, II, 138.

По показанию старожилов, В. А. Перовский квартировал в доме полк.

Тимашева, находившемся на Николаевской ул. в 1 части, в 5 квартале, против

алтаря церкви Вознесения Христова, между соседними домами Пенькова и Козина.

Дом этот, сохранившийся и доселе (1900 г.), — двухэтажный с мезонином,

нижний этаж его каменный, а верхний и мезонин — деревянные… В настоящее

время дом принадлежит мещанину Ив. Вас. Ладыгину.

М. Л. ЮДИН. Труды Ореиб. Учен. Арх. Ком., вып. VI, 1900, стр. 219.

Пушкин приехал в Оренбург. Вслед за тем из Нижнего Новгорода от

тамошнего губернатора Бутурлина пришла к Перовскому бумага с извещением о

путешествии Пушкина, который состоял под надзором полиции. С Перовским

Пушкин был на ты и приехал прямо к нему, но в доме генерал-губернатора поэту

было не совсем ловко, и он перешел к Далю, обедать они ходили вместе к

Перовскому.

В. И. ДАЛЬ по записи БАРТЕНЕВА. Рассказы о Пушкине, 21.

G.-Петербургский обер-полицмейстер от 20 сент. уведомил меня, что…

был учрежден в столице секретный полицейский надзор за образом жизни и

поведением известного, поэта, титулярного советника Пушкина, который 14

сентября выбыл в имение его, состоящее в Нижегородской губернии. Известясь,

что он, Пушкин, намерен был отправиться из здешней в Казанскую и

Оренбургскую губернию, я долгом считаю о вышесказанном известить ваше

прев-во, покорнейше прося, в случае прибытия его в Оренбургскую губернию,

учинить надлежащее распоряжение в учреждении за ним во время его пребывания

в оной секретного полицейского надзора за образом жизни и поведением его.

М. П. БУТУРЛИН, нижегородский военный губернатор, в секретном отношении

оренб. воен. губернатору В. А. ПЕРОВСКОМУ, 9 окт. 1833 г.

На этой бумаге рукою Перовского сделана следующая пометка: Отвечать,

что сие отношение получено через месяц по отбытии г. Пушкина отсюда, а

потому, хотя во время кратковременного его в Оренбурге пребывания и не было

за ним полицейского надзора, но как он останавливался в моем доме, то я тем

лучше могу удостоверить, что поездка его в Оренбургский край не имела

другого предмета, кроме нужных ему исторических изысканий.

Рус. Старина, 1833, т. 37, стр. 78.

Пушкин прибыл нежданный и нечаянный и остановился в загородном доме у

военного губернатора Василия Алексеевича Перовского, на другой день перевез

я его оттуда, ездил с ним в историческую Бердинскую станицу, толковал,

сколько слышал и знал местность, обстоятельства осады Оренбурга Пугачевым.

Пушкин слушал все это с большим жаром и хохотал от души следующему анекдоту:

Пугач, ворвавшись в Берды, где испуганный народ собрался в церкви и на

паперти, вошел также в церковь. Народ расступался в страхе, кланялся, падал

ниц. Приняв важный вид, Пугач прошел прямо в алтарь, сел на церковный

престол и сказал вслух: ‘Как я давно не сидел на престоле!’ В мужицком

невежестве своем он воображал, что престол церковный есть царское седалище.

Пушкин назвал его за это свиньей и много хохотал.

Мы поехали в Берды, бывшую столицу Пугача, который сидел там — как мы

сейчас видели — на престоле. По пути в Берды Пушкин рассказывал мне, чем он

занят теперь, что еще намерен и надеется сделать. Он усердно убеждал меня

написать роман и повторял: — ‘Я на вашем месте сейчас бы написал роман,

сейчас, вы не поверите, как мне хочется написать роман, но нет, не могу: у

меня начато их три, — начну прекрасно, а там недостает терпения, не слажу’.

Слова эти вполне согласуются с пылким духом поэта и думным творческим

долготерпением художника, эти два редкие качества соединялись в Пушкине, как

две крайности, которые дополняют друг друга и составляют одно целое. Он

носился во сне и наяву целые годы с каким-нибудь созданием, и когда оно

дозревало в нем, являлось перед духом его уже созданным вполне, то

изливалось пламенным потоком в слова и речь: металл мгновенно стынет в

воздухе, и создание готово. Пушкин потом воспламенился в полном смысле

слова, коснувшись Петра Великого, и говорил, что непременно, кроме

дееписания об , нем, создаст и художественное в память его произведение…

— Я еще не мог доселе постичь и обнять вдруг умом этого исполина: он

слишком огромен для нас близоруких, и мы стоим еще к нему близко, — надо

отодвинуться на два века, — но постигаю его чувством, чем более его изучаю,

тем более изумление и подобострастие лишают меня средств мыслить и судить

свободно. Не надобно торопиться, надобно освоиться с предметом и постоянно

им заниматься, время это исправит. Но я сделаю из этого золота что-нибудь.

О, вы увидите: я еще много сделаю! Ведь даром что товарищи мои все поседели

да оплешивели, а я только что перебесился, вы не знали меня в молодости,

каков я был, я не так жил, как жить бы должно, бурный небосклон позади меня,

как оглянусь я.

В Бердах мы отыскали старуху, которая знала, видела и помнила Пугача.

Пушкин разговаривал с нею целое утро, ему указали, где стояла изба,

обращенная в золотой дворец, где разбойник казнил несколько верных долгу

своему сынов отечества, указали на гребни, где, по преданию, лежит огромный

клад Пугача, зашитый в рубаху, засыпанный землей и покрытый трупом

человеческим, чтобы отвесть всякое подозрение и обмануть кладоискателей,

которые, дорывшись до трупа, должны подумать, что это — простая могила.

Старуха спела также несколько песен, относившихся к тому же предмету, и

Пушкин дал ей на прощание червонец.

Мы уехали в город, но червонец наделал большую суматоху. Бабы и старики

не могли понять, на что было чужому приезжему человеку расспрашивать с таким

жаром о разбойнике и самозванце, но еще менее постигли они, за что было

отдать червонец. Дело показалось им подозрительным: чтобы-де после не

отвечать за такие разговоры, чтобы опять не дожить до греха да напасти! И

казаки на другой же день снарядили подводу в Оренбург, привезли и старуху, и

роковой червонец и донесли: ‘Вчера-де приезжал какой-то чужой господин,

приметами: собой не велик, волос черный, кудрявый, лицом смуглый, и подбивал

под ‘пугачевщину’ и дарил золотом, должен быть антихрист, потому что вместо

ногтей на пальцах когти’. Пушкин много тому смеялся.

В. И. ДАЛЬ. Воспоминания о Пушкине. Л. Майков, 416 — 419.

Осенью 1833 года приехал в Оренбург А. С. Пушкин для собирания сведений

о пугачевском бунте и пожелал посетить Бердо. По этому случаю Ив. Вас.

Гребеньщи-ков (сотник оренбургского казачьего войска, начальник станции

Бердо) пригласил меня посмотреть на Пушкина. Я с радостью принял

предложение, и мы отправились с вечера, чтобы к утру собрать стариков и

старух, помнящих Пугачева. Утром приезжает Пушкин, сам-друг, кажется, если

не ошибаюсь, с В. И. Далем… Он среднего роста, смуглый, лицо кругловатое с

небольшими бакенбардами, волосы на голове черные, курчавые, недолгие, глаза

живые, губы довольно толсты. Одет был в сюртук, плотно застегнутый на все

пуговицы, сверху шинель суконная с бархатным воротником и обшлагами, на

голове измятая поярковая шляпа. На руках: левой на большом, а правой на

указательном пальцах по перстню. Ногти на пальцах длинные лопатками. В

фигуре и манерах было что-то чрезвычайно оригинальное.

По входе в комнату Пушкин сел к столу, вынул записную книжку и карандаш

и начал расспрашивать стариков и старух, и их рассказы записывал в книжку.

Одна старушка, современница Пугачева, много ему рассказывала и спела или

проговорила песню, сложенную про Пугачева, которую Пушкин и просил

повторить. Наконец расспросы кончились, он встал, поблагодарил

Гре-беныцикова и стариков, которым раздал несколько серебряных монет, и

отправился в Оренбург.

Он суеверным старикам, а особенно старухам, не понравился и произвел на

них неприятное впечатление тем, что, вошедши в комнату, не снял шляпы и не

перекрестился на иконы и имел большие ногти, за то его прозвали

‘антихристом’, даже некоторые не хотели принять от него деньги (которые были

светленькие и новенькие), называя их антихристовыми и думая, что они

фальшивые. Об этом обстоятельстве сообщил мне И. В. Гребень-щиков.

Н. А. КАЙДАЛОВ. Воспоминания. Труды Оренб. Ученой Арх. Комиссии, вып.

VI. Оренбург, 1900, стр. 214 — 215.

(Старуха казачка про посещение Пушкина). — ‘Приезжали господа, и один

все меня заставлял рассказывать… Он наградил меня за рассказы, тут же с

ним был и приятель наш, полковник Артюхов. Песни я ему пела про Пугачева.

Показал он мне патрет: красавица такая написана… — ‘Вот, — говорит, — она

станет твои песни петь’.

ЕВГ. ЗАХ. ВОРОНИНА — Е. Л. ЭНГЕЛЬКЕ, 26 ноября 1833 г., из Оренбурга.

Рус. Арх., 1900, II, 660.

М-те Даль рассказывала, как всем дамам хотелось видеть Пушкина, когда

он был здесь. Он приезжал не надолго и бывал только у нужных ему по его делу

людей или у прежних знакомых. Две ее знакомые барышни узнали от нее, что

Пушкин будет вечером у ее мужа, и что они будут вдвоем сидеть в кабинете

Даля. Окно этого кабинета было высоко, но у этого окна росло дерево, эти

барышни забрались в сад, влезли на это дерево и из ветвей его смотрели на

Пушкина, следили за всеми его движениями, как он от души хохотал, но

разговора не было слышно, так как рамы были уже двойные.

Е. 3. ВОРОНИНА — Е. Л. ЭНГЕЛЬКЕ, 20 ноября 1833 г., из Оренбурга. Рус.

Арх., 1902, II, 658.

И. В. Чернов в 1833 г. поступил в приходское училище и в сентябре того

же года имел счастие видеть в стенах этого заведения А. С. Пушкина,

приезжавшего в Оренбург. Поэт даже спрашивал Ив. Вас-ча что-то, но за

давностью лет он упомнить не мог.

С. Н. СЕВАСТЬЯНОВ. Памяти ген.-майора И. В. Чернова. Труды Оренб. Уч.

Арх. Комиссии, вып. XVIII, 1907, стр. 6.

Из Оренбурга поехал я в Уральск. Тамошний атаман и казаки приняли меня

славно, дали мне два обеда, подпили за мое здоровье, наперерыв давали мне

все известия, в которых имел нужду, и накормили меня свежей икрой, при мне

изготовленной. При выезде моем (23 сент.) вечером пошел дождь, первый по

моем выезде. Надобно тебе знать, что нынешний год была всеобщая засуха, и

что бог угодил на одного меня, уготовя мне везде прекраснейшую дорогу. На

возвратный же путь послал он мне этот дождь, и через полчаса сделал дорогу

непроходимой. Того мало: выпал снег, и я обновил зимний путь, проехав верст

50 на санях. Проезжая мимо Языкова, я к нему заехал, застал всех трех

братьев, отобедал с ними очень весело, ночевал и отправился сюда.

ПУШКИН-Н. Н. ПУШКИНОЙ, 2 октября 1833 г., из Болдина.

(29 сент. 1833 г.). Семейное предание рассказывает, что Ал. Серг.

застал братьев Языковых (в селе Языкове Симб. губ.) одетых по-домашнему, в

халаты, и на первых же порах пристыдил и разбранил их за азиатские привычки.

Д. Н. САДОВНИКОВ. Отзывы о Пушкине. Ист. Вест., 1883, XIV, 537.

Вчера был у нас Пушкин, возвращавшийся из Оренбурга и с Яика в свою

нижегородскую деревню, где пробудет месяца два, занимаясь священнодействием

перед алтарем Камен. Из питерских новостей он прочитал мне свою сказку

‘Гусар’ (ее купил дескать у него Смирдин за 1.000 руб. сто стихов…). Мы от

него первые узнали, что он и Катенин избраны членами российской академии, и

что последнее производит там большой шум, оживляя сим сонных толкачей,

иереев и моряков. Во второй уже раз дошло до того, что ему прочли параграф

устава, которым велено выводить из заседания членов, непристойно себя

ведущих. Старики видят свою ошибку, но делать уже нечего, зло посреди них,

вековое спокойствие нарушено навсегда, или по крайней мере надолго.

А. М. ЯЗЫКОВ — В. Д КОМОВСКОМУ, 1 октября 1833 г. Ист. Вест., 1883,

XIV, 537.

Отец мой и я ехали через Нижегородскую губернию. На одной станции, по

пути от Арзамаса до Лукоянова, в селе Шатках, отец мой, во время смены

лошадей, вошел в станционную избу позавтракать, а я, не совсем еще

освобожденный от слабости вследствие только что перенесенной желудочной

болезни, остался в карете. Когда отец вошел в станционную избу, то тотчас

обратил внимание на ходившего там из угла в угол господина. Это был Пушкин.

Ходил он- задумчиво, наконец позвал хозяйку и спросил у нее чего-нибудь

пообедать, вероятно ожидая найти порядочные кушанья по примеру некоторых

станционных домов на больших трактах. Хозяйка, простая крестьянская баба, с

хладнокровием отвечала ему: ‘У нас ничего не готовили сегодня, барин’.

Пушкин все-таки, имея лучшее мнение о станционном дворе, спросил подать хоть

щей да каши. ‘Батюшка, и этого нет, ныне постный день, я ничего не стряпала,

кроме холодной похлебки’. Пушкин, раздосадованный вторичным отказом бабы,

остановился у окна и ворчал сам с собою: ‘Вот я всегда бываю так наказан,

черт возьми! Сколько раз я давал себе слово запасаться в дорогу какой-нибудь

провизией, и вечно забывал и часто голодал, как собака’. В это время отец

мой приказал принести из кареты свой дорожный завтрак и вина и предложил

Пушкину разделить с ним дорожный завтрак. Пушкин с радостью, по внушению

сильным аппетитом, тотчас воспользовался предложением отца и скоро

удовлетворил своему голоду, и когда, в заключение, запивал вином соленые

кушанья, то просил моего отца хоть сказать ему, кого он обязан поблагодарить

за такой вкусный завтрак, чтобы выпить за его здоровье дорожного флягою

вина. Когда отец сказал ему свою фамилию, то ом тотчас спросил, не родня ли

я ему, назвавши меня по имени, и когда он узнал, что я сын его и что я сижу

в карете, то с этим словом послано было за мною.

Отец мой прислал непременно звать меня войти в избу для какой-то

особенной надобности. Едва я отворил дверь станционного приюта, весьма

некрасивого, как Пушкин бросился мне на шею, и мы крепко обнялись после

долгой разлуки. В это время мы провели вместе целые сутки. Пушкин заехал ко

мне в дом и с большим интересом рассказывал свежие впечатления о путешествии

своем по Оренбургской губернии, только что возвратившись оттуда, где он

собирал истор. памятники, устные рассказы многих свидетелей того времени

стариков и старух о Пугачеве. Доверие, произведенное к себе этим

историческим злодеем во многих невеждах, говорил Пушкин, до такой степени

было сильно, что некоторые самовидцы говорили ему лично с полным убеждением,

что Пугачев был не бродяга, а законный царь Петр III и что он только

напрасно потерпел наказание от злобы и зависти людей. Пушкин в эти часы был

чрезвычайно любезен, говорлив и весел. На покойного отца моего сделал он

удивительное впечатление, так что он, вспоминая о Пушкине, часто говорил,

что в жизнь свою он не встречал такого умного и очаровательного разговора,

как у Пушкина.

К. И. САВОСТЬЯНОВ. Письмо к ВЛ. ПЕТР. ГОРЧАКОВУ. П-н и его совр-ки,

XXXVII, 149 — 151.

Въехав в границы Болдинские, встретил я попов и так же озлился на них,

как на симбирского зайца. Недаром все эти встречи.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, 2 октября 1833 г., из Болдина.

Вот уже неделю, как я в Болдине, привожу в порядок мои Записки о

Пугачеве, а стихи пока еще спят. Я что-то сегодня не очень здоров. Животик

болит.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, 8 октября 1833 г., из Болдина.

Не мешай мне, не стращай меня, будь здорова, смотри за детьми, не

кокетничай с царем… Я пишу, я в хлопотах, никого не вижу — и привезу тебе

пропасть всякой всячины. Знаешь ли, что обо мне говорят в соседних

губерниях? Вот как описывают мои занятия: как Пушкин стихи пишет — перед ним

стоит штоф славнейшей настойки — он хлоп стакан, другой, третий — и уж

начнет писать! — Это слава!

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, 11 октября 1833 г., из Болдина.

Через Михаилу Иванова (болдинского старосту) крестьяне ваши совсем

разорились, в бытность же вашу прошлого года в вотчинах, крестьяне ваши

хотели вам на его жаловаться и были уже на дороге, но он их встретил, не

допустил до вас и наказал, и я обо всем оном действительно узнал не только

от ваших крестьян, но и от посторонних, по близости находящихся соседей.

КАРЛ РЕИХМАН — ПУШКИНУ, 22 июня 1834 г. Пе-реп. Пушкина, III, 136.

Пушкин занимался по ночам, все на селе и в доме спят, а он пишет, он

был живой, порывистый, вскочит и ходит, ходит из угла в угол задумчиво,

заложив руку за спину, вдруг садится к столу и пишет, пишет, всегда перед

ним на столе чай с ромом в бокале… Ходит, подойдет, — выпьет глоток, опять

ходит, вдруг к столу и пишет, пишет…

Был у Пушкина в Болдине лакей, из Болдинских крепостных, по фамилии

Торгашев. Пушкин часто беседовал с ним, шутил, брал с собою на прогулки.

Один раз Пушкин обратился к нему со словами: ‘Торгашев, остриги меня, сними

усы и бороду’, — потом засмеялся и пригласил его с собой ехать верхом в

‘Лучинник’ (рощу). Но едва они успели завернуть за гумно, — откуда-то взялся

заяц и перебежал дорогу. Пушкин тотчас же вернулся домой. Дело было лунной

ночью, Пушкин любил в такие ночи ездить в ‘Лучинник’ (в двух верстах от

Болдина).

Однажды Пушкин пригласил к себе причт отслужить молебен (было ли это в

храмовой праздник 8 ноября или в какой-нибудь ‘фамильный’ день, —

неизвестно), а после молебна предложил чай и закуску, когда члены причта

уселись за столы, он вынул из кармана тетрадку и начал читать ‘насмешливые’

(сатирические) стихи на духовенство.

КИР. СЕМ. РАЕВСКИЙ, болдинский диакон, со слов сто сына Ф. К. Раевского

записал А. И. Звездин. О бол-динском имении Пушкина. Н. Новг., 1912, стр.

23 — 24.

Вчера такое горе взяло, что и не запомню, чтоб на меня находила такая

хандра… Я работаю лениво, через пень колоду валю. Все эти дни голова

болела, хандра грызла меня. Нынче легче. Начал многое, но ни к чему нет

охоты, бог знает, что со мною делается. Старам стала, и умом плохам! Приеду

оживиться твоею молодостью. Но не жди меня прежде конца ноября, не хочу к

тебе с пустыми руками явиться, взялся за гуж, не скажу, что не дюж.

ПУШКИН-Н. П. ПУШКИНОЙ, 21 октября 1833 г., из Болдина.

Я не ревнив, да и знаю, что ты во всё тяжкое не пустишься, но ты

знаешь, как я не люблю все, что пахнет московской барышнею, все, что не

comme il faut, все, что vulgar… Если при моем возвращении я найду, что

твой милый, простой, аристократический тон изменился, разведусь, вот-те

Христос, и пойду в солдаты с горя. Ты спрашиваешь, как я живу и похорошел ли

я? Во-первых, отпустил я себе бороду, Ус да борода — молодцу похвала, выйду

на улицу, дядюшкой зовут. 2) Просыпаюсь в 7 часов, пью кофе, и лежу до 3-х

часов. Недавно расписался и уже написал пропасть. В 3 часа сажусь верхом, в

5 — в ванну, и потом обедаю картофелем да греш-невой кашей. До 9 часов

читаю. Вот тебе мой день, и все на одно лицо.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, 30 октября 1833 г., из Болдина.

Головная боль, хозяйственные хлопоты, лень — барская, помещичья лень

так одолели меня, что не приведи боже.

ПУШКИН — кн. В. Ф. ОДОЕВСКОМУ, 30 октября 1833 г., из Болдина.

Я скоро выезжаю, но несколько времени останусь в Москве по делам.

Женка, женка! я езжу по большим дорогам, живу по 3 месяца в степной глуши,

останавливаюсь в пакостной Москве, которую ненавижу — для чего? Для тебя:

чтоб ты была спокойна и блистала себе на здоровье, как прилично в твои лета

и с твоею красотою. Побереги же и ты меня. К хлопотам, неразлучным с жизнью

мужчины, не прибавляй беспокойств семейственных, ревности и т. д.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, 6 ноября 1833 г., из Болдина.

Сим имею честь донести, что г. Пушкин пребывание имел Лукояновского

уезда в селе Болдине, имеющем расстояние от вверенного мне уезда не более

трех верст, во все время пребывания его, как известно мне, занимался

единственно только одним сочинением, ни к кому господам не ездил и к себе

никого не принимал, в жизни его предосудительного ничего не замечено, а сего

9 числа он Пушкин отправился чрез Москву в С.-Петербург,

Сергачский земский исправник ЗВАНЦОВ в донесении нижегородскому

военному губернатору М. П. БУТУРЛИНУ от 11 ноября 1833 г. Газета ‘Известия’,

1934 г., Љ 245.

(1833 г., середина ноября?). Когда Пушкин проезжал через Москву, его

никто почти не видал. Он никуда не показывался, потому что ехал с бородой, в

которой ему хотелось показаться жене.

П. В. КИРЕЕВСКИЙ — поэту ЯЗЫКОВУ, от 17 янв.

1834 г., Ист. Вест., XIV, 538.

Познакомилась я с Пушкиным в Москве, в доме отца моего, А. Нарского.

Это было в 1834 году [Это было в ноябре 1833 г., — когда- Пушкин, по пути из

Болдина в Петербург, останавливался на несколько дней в Москве у Нащокина.

Нащокин в то время жил с цыганкою Ольгою Андреевною. По-видимому, в феврале

1834 г. он бежал от нее и тайком обвенчался с Верою Александровною. В

течение 1834 года Пушкин не мог видеться с Нащокиным], когда я была

объявлена невестой П. В. Нащокина, впоследствии моего мужа. Привез его к нам

в дом мой жених. Своею наружностью и простыми манерами, в которых, однако,

сказывался прирожденный барин, Пушкин сразу расположил меня в свою пользу.

Нескольких минут разговора С ним было достаточно, чтобы робость и волнение

мои исчезли. Пушкин был невысок ростом, шатен, с сильно вьющимися волосами,

с голубыми глазами необыкновенной привлекательности. Я видела много его

портретов, но должна сознаться, что ни один из них не передал и сотой доли

духовной красоты его облика — особенно его удивительных глаз. Это были

особые поэтические задушевные глаза, в которых отражалась вся бездна дум и

ощущений, переживаемых его душой. Других таких глаз я за всю мою долгую

жизнь ни у кого не видала. Говорил он скоро, острил всегда удачно, был

необыкновенно подвижен, весел, смеялся заразительно и громко, показывая два

ряда ровных зубов, с которыми белизной могли равняться только перлы. На

пальцах он отращивал предлинные ногти. В первое свое посещение Пушкин

довольно долго просидел у нас и почти все время говорил со мной (одной).

Когда он уходил, мой жених, с улыбкой кивая на меня, спросил его:

— Ну что, позволяешь на ней жениться?

— Не позволяю, а приказываю, — ответил Пушкин.

В объяснение я должна сказать следующее: в молодости, будучи холостыми,

они жили в Москве на одной квартире и во всех важных вопросах жизни всегда

советовались друг с другом. Так, когда Пушкин задумал жениться на Н. Н.

Гончаровой, то спросил Нащокина, что он думает о его выборе? Тот посоветовал

жениться. Когда несколько лет спустя Нащокину предстояло сделать то же, он

привез своего друга в дом моего отца, чтобы поэт познакомился со мною и

высказал свое мнение.

В. А. НАЩОКИНА. Воспоминания. Новое Время, 1898, Љ 8115, иллюстр.

прилож.

При выезде моем из Москвы, Гаврила мой так был пьян и так меня взбесил,

что я велел ему слезть с козел и оставил его на большой дороге в слезах и

истерике, но это все на меня не подействовало. Дома нашел я все в порядке.

Жена была на бале, я за нею поехал — и увез к себе, как улан уездную барышню

с именин Городничихи. Денежные мои обстоятельства без меня запутались, но я

их думаю распутать.

ПУШКИН — П. В. НАЩОКИНУ, 24 ноября 1833 г., из Петербурга.

Возвратившись в Петербург, Пушкин не застал жену дома. Она была на бале

у Карамзиных. Ему хотелось видеть ее возможно скорее и своим неожиданным

появлением сделать ей сюрприз. Он едет к квартире Карамзиных, отыскивает

карету Натальи Николаевны, садится в нее и посылает лакея сказать жене,

чтобы она ехала домой по очень важному делу, но наказал отнюдь не сообщать

ей, что он в карете. Посланный возвратился и доложил, что Наталья Николаевна

приказала сказать, что она танцует мазурку с кн. Вяземским. Пушкин посылает

лакея во второй раз сказать, чтобы она ехала домой безотлагательно. Наталья

Николаевна вошла в карету и прямо попала в объятия мужа. Поэт об этом факте

писал нам и, помню, с восторгом упоминал, как жена его была авантажна в этот

вечер в своем роскошном розовом платье.

В А. НАЩОКИНА. Воспоминания. Новое Время, 1898, Љ 8122.

Однажды вечером, в ноябре 1833 г., я пришел к В. Ф. Одоевскому…

Вдруг, — никогда этого не забуду, — входит дама, стройная, как пальма, в

платье из черного атласа, доходящем до горла (в это время был придворный

траур). Это была жена Пушкина, первая красавица того времени. Такого роста,

такой осанки я никогда не видывал! Благородные, античные черты ее лица

напоминали мне Евтерпу Луврского Музея. Князь Григорий (Волконский) подошел

ко мне, шепнул на ухо: ‘не го-, дится слишком на нее засматриваться’… Я

собрался с духом и сел около Пушкина. К моему удивлению, он заговорил со

мною очень ласково: должно быть, был в хорошем расположении духа. Гофмана

фантастические сказки в это самое время были переведены на французский язык

и сделались известны в Петербурге. Пушкин только и говорил, что про Гофмана.

Наш разговор был оживлен и продолжался долго. — ‘Одоевский пишет тоже

фантастические пьесы’, — сказал Пушкин с неподражаемым сарказмом в тоне. Я

возразил совершенно невинно: — ‘К несчастью, мысль его не имеет пола’, и

Пушкин неожиданно показал мне весь ряд своих прекрасных зубов: такова была

его манера улыбаться.

(В. В. ЛЕНЦ). Приключения лифляндца в Петербурге. Рус. Арх., 1878, I,

441 — 442.

На вечерах Одоевского бывал, и довольно часто Пушкин, на которого

молодые литераторы с благоговением выглядывали издалека, потому что он

всегда сидел в кругу светских людей и дам, и князь Вяземский, появлявшийся

обыкновенно часа в два ночи.

И. И. ПАНАЕВ. Литер, воспоминания. Поли. собр. соч., VI, 93.

(3 дек. 1833 г.) — Вчера Гоголь читал мне сказку ‘Как Ив. Ив.

поссорился с Ив. Тимоф.’ (Никифорови-чем), — очень оригинально и очень

смешно. ПУШКИН. Дневник.

Пушкин привез с собою из Болдина, по слухам, три новых поэмы. Смирдин,

возвратившись при мне от него в свою лавку, с прискорбием жаловался на него:

за эти три пьески, в которых-де не более трех печатных листов будет, требует

Александр Сергеевич 15 000 руб. У этого барона не дурна фантазия! Он же

написал какую-то повесть в прозе: или ‘Медный Всадник’ или ‘Холостой

выстрел’, не помню хорошенько. Одна из этих пьес прозой, другая — в стихах

[В стихах, мы теперь знаем, — ‘Медный Всадник’. Что за повесть в прозе —

‘Холостой выстрел’? По-видимому, таково было первоначальное название

‘Пиковой дамы’. Она впервые появилась в третьей книжке ‘Библиотеки для

чтения’ за 1834 г., вышедшей в свет 1 марта (см. Синявский и Цявловский.

Пушкин в печати, с. 128). Кладя месяца два на прохождение повести через

цензуру и на печатание, можно с уверенностью думать, что написана она была в

1833 году, — всего вероятнее в Болдине, откуда Пушкин писал жене: ‘Недавно

расписался и уже написал пропасть’.].

В. Д. КОМОВСКИЙ — А. М.ЯЗЫКОВУ, 10 декабря 1833 г. Истор. Вест., 1883,

т. XIV, стр. 538.

Пушкин привез с собою несколько тысяч новых стихов, в двух или трех

маленьких поэмах, и поделился с нами своею странническою котомкою.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — И. И, ДМИТРИЕВУ, 23 дек. 1833 г., из Петербурга.

Рус. Арх., 1868, стр. 635.

Упомяну, что я слышала в 40 году от книгопродавца Смирдина.

— Я пришел к А. С-чу за рукописью и принес день-ги-с: он поставил мне

условием, чтобы я всегда платил золотом, п. ч. их супруга, кроме золота, не

желала брать других денег в руки. Вот А. С. мне и говорит, когда я вошел в

кабинет: ‘рукопись у меня взяла жена, идите к ней, она хочет сама вас

видеть’, и повел меня, постучались в дверь, она ответила ‘входите’. А. С.

отворил двери, а сам ушел… — ‘Я вас для того призвала к себе, — сказала

она, — чтобы вам объявить, что вы не получите от меня рукописи, пока не

принесете мне сто золотых вместо пятидесяти. Мой муж дешево продал вам свои

стихи. В шесть часов принесите деньги, тогда получите рукопись…

Прощайте’… Я поклонился, пошел , в кабинет к А. С-чу и застал его сидящим

у письменного стола с карандашом в одной руке, которым он проводил черту по

листу бумаги, а другой рукой подпирал голову, и они сказали мне: ‘Что? С

женщиной труднее поладить, чем с самим автором? Нечего делать, надо вам

ублажить мою жену, ей понадобилось заказать новое бальное платье, где

хочешь, подай денег… Я с вами потом сочтусь’.

— Что же принесли деньги в шесть часов? — спросил Панаев.

— Как же было не принести такой даме? [По весьма вероятной догадке Н.

О. Лернера, дело было со стихотворением П-на ‘Гусар’. См. Соч. Пушкина, изд.

Брокгауза, VI, 437.]

А. Я. ГОЛОВАЧЕВА-ПАНАЕВА. Воспоминания, стр. 247.

Смирдин платил Пушкину по 11 р. за стих и 1000 заплатил за ‘Гусара’. —

Смирдин предлагал 2 000 в год Пушкину, лишь бы писал, что хотел.

П. В. АННЕНКОВ. Записи. Б. Модзалевский. Пушкин, 340.

Будучи в Петербурге, я посетил одного литератора и застал у него

Пушкина. Поэт читал ему свою балладу ‘Будрыс и его сыновья’. Хозяин

чрезвычайно хвалил этот прекрасный перевод. ‘Я принимаю похвалу вашу, —

сказал Пушкин, — за простой комплимент. Я не доволен этими стихами. Тут есть

многие недостатки’. — Например? — ‘Например, Полячка младая’. — Так что ж? —

‘Это небрежность, надобно было сказать молодая, но я поленился переделать

три стиха для одного слова’. Но хозяин утверждал, что это прекрасно. Пушкин

никак с ним не соглашался, и ушел, уверяя, что все подобные отступления от

настоящего русского языка ‘лежат у него на совести’.

О. И. СЕНКОВСКИЙ. Собрание сочинений. СПб., 1859, т. 8, 233.

За эпоху 1833 — 1834 гг. встречается довольно много шуточных

стихотворений в бумагах кн. Вяземского, между ними и стихотворения, которые

Мятлев назвал ‘Poesies maternelles’. Этому шуточному направлению кн.

Вяземский и Пушкин с особенно выдающимся рвением предавались в 33 — 34 года,

как будто с горя, что им не удалось устроить серьезный орган для

пропаган-дирования своих мыслей.

Кн. П. П. ВЯЗЕМСКИЙ. Соч., 542.

В числе поклонников моей бабушки М. Р. Кикиной были мечтательный кн.

Одоевский, адмирал Дюгамель и А. С. Пушкин, к которому не особенно

благоволила бабушка за его безосновательную ревность к очаровательной жене

Н. Н., принужденной иногда среди фигуры iancier покидать бал по капризу

мужа.

П. А. Кикин с увлечением рассказывал, что, пригласив однажды на Iancier

очаровательную Н. Н. Пушкину, находил удовольствие изводить бросавшего на

него негодующие взгляды стоявшего неподалеку ревнивого поэта. Наталья

Николаевна, в изящном туалете, с классическою прическою, необыкновенно

грациозная, была в этот вечер особенно привлекательна. Пушкин на этот раз

был так благодушно настроен, что не увез жену с вечера (583).

МАРИНА. В дворянском гнезде на Арбате. Рус. Стар., 1909, т. 140, с.

581.

В придворном плену

Несмотря на то, что блеск балов, роскошь мундиров мужчин и туалетов

дам, звучные имена лучших русских фамилий всегда по большей части прикрывали

пошлость, разврат и внутреннее холопство, прежде светская жизнь не была

лишена для поэта своей привлекательности. Он любил ‘и тесноту, и, блеск, и

радость’ балов, встречи со старикаии, помнившими времена Елизаветы и

Екатерины, с европейскими дипломатами, общество красивых, умных,

образованных женщин, блестящий европейский салон гр. Фикельмон и ее матери,

литературно-музыкальный салон князя Одоевского. Картина светской жизни

казалась ему в молодости принадлежащей поэзии, а школа светского общежития

обязательной для поэта: ‘Остроумие и вкус воспитываются только в кругу

лучшего общества, а многие ли из наших писателей имеют счастие принадлежать

к нему?’

Теперь, напротив, годы, проведенные в Михайловской ссылке,

воспринимаются как годы истинного счастья: жизнь в ‘лучшем обществе’

становится помехой для творческого труда. В то же время порвать придворную

цепь не удается.

Растет число незавершенных произведений, этих ‘недостроенных дворцов’,

по выражению современного пушкиниста. Их масштаб, их разнообразие рисуют

перед нами увлекательную перспективу творений колоссального значения и

красоты. Пушкиным владеет мысль о большом романе со сложным приключенческим

сюжетом, действие которого должно происходить на кавказских водах — это

произведение, видимо, предвосхищало во многом ‘Героя нашего времени’. В

1834 — 1836 гг. он задумывает авантюрно-психологический роман ‘Русский

Пелам’, который должен был дать широкую панораму русской жизни — от

декабристских кружков до притонов лесных разбойников. Поэт работает также

над ‘Повестью из римской жизни’, полной автобиографических намеков — о

трагическом конце писателя Петрония, прикрепленного Нероном к двору и затем

обреченного им смерти, романом в письмах ‘Мария Шонинг’, удивляющим

неожиданным сходством со зрелым Достоевским, над исполинским по

историко-философскому содержанию замыслом ‘Сцен из рыцарских времен’, над

повестью об искусстве и его жрецах ‘Египетские ночи’, во многом

автобиографической, и проч. Наряду с этим создаются последние лирические

циклы, исполненные горестной глубины и задушевности. Одна за одной

появляются новые статьи — о Вольтере, о Радищеве, Мильтоне, современной

русской, европейской литературах. Пушкина привлекают имена новых писателей:

Стендаля, Бальзака, Мюссе, Гюго, Гейне, Мериме. Наконец в эти же годы

завершается ‘Капитанская дочка’. Трудно было бы назвать другой исторический

роман с такой предельной экономией композиционных и образных средств и такой

большой эмоциональной насыщенностью: русская старина дана ‘домашним образом’

(выражение Пушкина о романах Вальтера Скотта) — через семейные записки

раскрыта картина эпохи в ее частном и государственном быту. Лепка персонажей

отличается тонкостью и точностью, отношение к ним автора — теплотой и

серьезностью, этим созданиям его воображения суждено навсегда остаться в

жизни русского народа.

Особое место в литературной деятельности Пушкина с 1836 г. занимает

‘Современник’. Вместо разрешенной когда-то правительственной газеты, от

которой он отказался, чтобы не быть в лагере людей типа Уварова, он издает

чисто литературный журнал. Видя в себе главу отечественной словесности и

чувствуя личную ответственность за ее будущее, он смотрит на журнал как на

средство осуществления своего влияния. В ближайшие сотрудники поэт

приглашает Гоголя. Не может не поражать странная прохладность читателей к

пушкинскому журналу. По блестящему качеству литературных материалов он стоял

на исключительной высоте не только среди русских периодических изданий.

‘Скупой рыцарь’, ‘Путешествие в Арзрум’, ‘Капитанская дочка’, ‘Пир Петра

Великого’, ‘Полководец’ Пушкина, ‘Нос’, ‘Утро делового человека’ Гоголя,

стихи Вяземского, Жуковского, Кольцова, первая серьезная публикация лирики

Тютчева. С первых же номеров на одно из главных мест выдвигается мемуарный

жанр и жанр путешествий (записки ‘кавалерист-девицы’- Н. А. Дуровой,

воспоминания Д. Давыдова о взятии Дрездена, письма А. Тургенева о Париже).

Вырабатывая новый тип русского журнала, Пушкин считал необходимым

публиковать и серьезные статьи по научным вопросам (по теории вероятности,

экономике, паровым двигателям). В ‘Современнике’ получает окончательное

развитие деятельность Пушкина-критика, напечатавшего в нем и готовившего для

него свои мнения по важнейшим вопросам текущей литературы.

Незаметно для невнимательного большинства современников и порой для

чересчур внимательных врагов Пушкин тихо и твердо строил огромное культурное

дело.

Служащего в министерстве ин. дел. тит. сов. Александра Пушкина

всемилостивейше пожаловали мы в звание камер-юнкера двора нашего.

ВЫСОЧАЙШИЙ УКАЗ Придворной Конторе, от 31 дек. 1833 г. Гастфрейнд.

Документы, 37.

1 января 1834 г. Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно

неприлично моим летам). Но двору хотелось, чтобы Наталья Николаевна

танцовала в Аничкове7… Меня спрашивали, доволен ли я моим

камер-юнкерством? Доволен, потому что государь имел намерение отличить меня,

а не сделать смешным — а по мне, хоть в камер-пажи, только б не заставили

меня учиться французским вокабулам и арифметике.

ПУШКИН. Дневник.

Друзья, Вельегорский и Жуковский, должны были обливать холодною водою

нового камер-юнкера: до того он был взволнован этим пожалованием! Если б не

они, он, будучи вне себя, разгоревшись, с пылающим лицом, хотел идти во

дворец и наговорить грубостей самому царю. (Пустяки: Пушкин был слишком

благовоспитан. Примеч. Соболевского на полях). Многие его обвиняли в том,

будто он домогался камер-юнкерства. Говоря об этом, он сказал Нащокину, что

мог ли он добиваться, когда три года до этого сам Бенкендорф предлагал ему

камергера, желая его ближе иметь к себе, но он отказался, заметив: ‘Вы

хотите, чтоб меня так же упрекали, как Вольтера’.

П. И. БАРТЕНЕВ со слов П. В. НАЩОКИНА. Рассказы о Пушкине, 42.

Император Николай I желал, чтобы Пушкина, блистающая молодостью и

красотой, появлялась на придворных вечерах и балах. Однажды, заметив ее

отсутствие, он спросил, какая тому причина? Ему сказали, что, так как муж ее

не имеет права посещать эти вечера, то понятно, он не пускает и жену свою. И

вот, чтобы сделать возможным присутствие Пушкиной, вместе с мужем, государь

решил дать ему звание камер-юнкера. Некоторые из противников Пушкина

распускали слух и даже печатали, что Пушкин интригами и лестью добился этого

звания. Но вот что рассказал мне брат его Лев Сергеевич, которого чуть не

каждую неделю посещал я в Одессе. ‘Брат мой, — говорил он, — впервые услыхал

о своем камер-юнкерстве на балу у гр. А. Ф. Орлова. Это взбесило его до

такой степени, что друзья его должны были отвести его в кабинет графа и там

всячески успокаивать. Не нахожу удобным повторить здесь всего того, что

говорил, с пеной у рта, разгневанный поэт по поводу его назначения…’

Я. П. ПОЛОНСКИЙ. Кое-что о Пушкине. Cosraopolis, 1898, март, стр. 109 —

200.

Пушкина сделали камер-юнкером, это его взбесило, ибо сие звание точно

было неприлично для человека 34 лет, и оно тем более его оскорбило, что иные

говорили, будто оно было дано, чтоб иметь повод приглашать ко двору его

жену. Притом на сей случай вышел мерзкий пасквиль, в котором говорили о

перемене чувств Пушкина, будто он сделался искателем, малодушен, и он,

дороживший своею славою, боялся, чтоб сие мнение не было принято публикою и

не лишило его народности. Словом, он был огорчен и взбешен и решился не

воспользоваться своим мундиром, чтоб ездить ко двору, не шить даже мундира.

В этих чувствах он пришел к нам однажды. Жена моя, которую он очень любил и

очень уважал, и я стали опровергать его решение, представляя ему, что

пожалование в сие звание не может лишить его народности, ибо все знают, что

он не искал его, что его нельзя было сделать камергером по причине чина его,

что натурально двор желал иметь возможность приглашать его и жену его к

себе, и что государь пожалованием его в сие звание имел в виду только иметь

право, приглашать его на свои вечера, не изменяя старому церемониалу,

установленному при дворе. Долго спорили, убеждали мы Пушкина, наконец

полуубедили. Он отнекивался только неимением мундира, и что он слишком

дорого стоит, чтоб заказать его. На другой день, узнав от портного о продаже

нового мундира князя Витгенштейна, перешедшего в военную службу, и что он

совершенно будет в пору Пушкину, я ему послал его, написав, что мундир мною

куплен для него, но что представляется его воле взять его или ввергнуть меня

в убыток, оставив его на моих руках. Пушкин взял мундир и поехал ко двору.

Н. М. СМИРНОВ. Из памятных заметок. Рус. Арх., 1882, I, 239.

Сообщу вам новость: Александр назначен камер-юнкером. Натали в

восторге, потому что это открывает ей доступ ко двору, в ожидании этого, она

танцует повсюду каждый день.

Н. О. ПУШКИНА (мать поэта) — бар. Е. Н. ВРЕВСКОЙ, 4 янв. 1834 г., из

Петербурга. Рус. Вест., 1869, стр. 90 (фр.).

Государь сказал княгине Вяземской: ‘я надеюсь, что Пушкин принял в

хорошую сторону свое назначение — до сих пор он держал мне свое слово и я

был им доволен’ и т. д. и т. д. Великий князь намедни поздравил меня в

театре: ‘покорнейше благодарю, ваше высочество, до сих пор все надо мною

смеялись, вы первый меня поздравили’.

ПУШКИН. Дневник, 7 января 1834 г. (фр.-рус).

Пушкин крепко боялся дурных шуток над его неожиданным камер-юнкерством,

но теперь успокоился, ездит по балам и наслаждается торжественною красотою

жены, которая, несмотря на блестящие успехи в свете, часто и преискренно

страдает мучением ревности, потому что посредственная красота и

посредственный ум других женщин не перестают кружить поэтическую голову ее

мужа.

С. Н. КАРАМЗИНА (дочь историка) — И. И. ДМИТРИЕВУ, 20 января 1834 г.

Письма Карамзина к Дмитриеву. СПб., 1866, стр. 439 (датировка письма см.:

Пушкин и его совр-ки, XXIX — XXX, стр. 33).

Нужно сознаться, — Пушкин не любил камер-юнкерского мундира. Он не

любил в нем не придворную службу, а мундир камер-юнкера. Несмотря на мою

дружбу к нему, я не буду скрывать, что он был тщеславен и суетен. Ключ

камергера был бы отличием, которое бы он оценил, но ему казалось

неподходящим, что в его годы, в середине его карьеры, его сделали

камер-юнкером на подобие юношей и людей, только что вступающих в общество.

Вот вся истина об его предубеждениях против мундира. Это происходило не из

оппозиции, не из либерализма, а из тщеславия и личной обидчивости.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — вел. кн. МИХАИЛУ ПАВЛОВИЧУ, 14 февр. 1837 г. Рус.

Арх., 1879, I, стр. 390.

(Январь 1834 г., в Петербурге). Сидя в Демутовом доме, у Н. Н.

Раевского, я изъявил сожаление, что не знал еще лично Пушкина. Он жил

неподалеку. Раевский послал его просить и, к живому удовольствию моему,

Пушкин пришел. Мы обедали и провели несколько часов втроем. К досаде моей,

Пушкин часто сбивался на французский язык, а мне нужно было его чистое,

поэтическое русское слово. Русской плавной, свободной речи от него я что-то

не припомню, он как будто сам в себя вслушивался. Вообще пылкого,

вдохновенного Пушкина уже не было. Какая-то грусть лежала на его лице.

Граф П. X. ГРАББЕ. Из памятных записок. Рус. Арх., . 1873, I, 785.

Несмотря на задетое честолюбие (пожалованием в камер-юнкеры), Пушкин

был постоянно весел и принимал живое участие, по крайней мере, в интимном

кружке. Что касается крайней раздражительности Пушкина в сношениях с

приятелями, то я, в течение десяти лет, видя его иногда почти каждый день,

был свидетелем одной только его неприличной выходки. В 1833 или 1834 году

после обеда у моего отца много ораторствовал старый приятель Пушкина

Раевский, сколько помнится, Николай, человек вовсе отцу моему не близкий и

редкий гость в Петербурге. Пушкин с заметным нетерпением возражал Раевскому,

выведенный как будто из терпения, чтобы положить конец разговору, Пушкин

сказал Раевскому:

— На что Вяземский снисходительный человек, а и., он говорит, что ты

невыносимо тяжел.

Кн. ПАВЕЛ ВЯЗЕМСКИЙ. Соч., 543.

(17 янв.) — Бал у графа Бобринского один из самых, блистательных.

Государь мне о моем камер-юнкерстве не говорил, а я не благодарил его.

Говоря о моем Пуга-, чеве, он сказал мне: — ‘Жаль, что я не знал, что ты о

нем пишешь, я бы тебя познакомил с его сестрицей, которая тому три недели

умерла в крепости’ (с 1774-го года!). Правда, она жила на свободе в

предместий, но далеко от своей донской станицы, на чужой, холодной стороне.

Государыня спросила у меня, куда я ездил летом. Узнав, что в Оренбург,

осведомилась о Перовском с большим добродушием.

ПУШКИН. Дневник.

Представление Натали ко двору прошло с огромным успехом, — только о ней

и говорят. На балу у Бобрин-ских император танцовал с ней, а за ужином он

сидел рядом с нею. Говорят, что на Аничковом балу она была восхитительна.

Итак, наш Александр, не думав об этом никогда, оказался камер-юнкером. Он

собирался уехать с женой на несколько месяцев в деревню, чтобы сократить

расходы, а теперь вынужден будет на значительные траты.

Н. О. ПУШКИНА — О. С. ПАВЛИЩЕВОЙ, 26 янв. 1834 г. Литерат. Наследство,

т. 16 — 18, стр. 784.

Император Николай был очень живого и веселого нрава, а в тесном кругу

даже и шаловлив. При дворе весьма часто бывали, кроме парадных балов,

небольшие танцевальные вечера, преимущественно в Анич-кинском дворце,

составлявшем личную его собственность еще в бытность великим князем. На эти

вечера приглашалось особое привилегированное общество, которое называли в

свете ‘аничковским обществом’ и которого состав, определявшийся не столько

лестницею служебной иерархии, сколько приближенностью к царственной семье,

очень редко изменялся. В этом кругу оканчивалась обыкновенно масленица и на

прощание с нею в folle journee [безумный день (фр.). — Прим. ред.],

завтракали, плясали, обедали и потом опять плясали. В продолжение многих лет

принимал участие в танцах и сам государь, которого любимыми дамами были:

Бутурлина, урожденная Комбурлей, княгиня Долгорукая, урожд. графиня

Апраксина, и, позже, жена поэта Пушкина, урожденная Гончарова.

Граф М. А. КОРФ. Из записок. Рус. Стар., 1899, т. 99, стр. 8.

В прошедший вторник зван я был в Аничков. Приехал в мундире. Мне

сказали, что гости во фраках — я уехал, оставя Наталью Николаевну, и,

переодевшись, отправился на вечер к С. В. Салтыкову. Государь был недоволен

и несколько раз принимался говорить обо мне: ‘он мог бы потрудиться

переодеться во фрак и воротиться, передайте ему мое неудовольствие’.

Барон д’Антес и маркиз де Пина, два шуана — будут приняты в гвардию

прямо офицерами. Гвардия ропщет.

В четверг бал у кн. Трубецкого. Государь приехал неожиданно. Был на

полчаса. Сказал жене: — ‘В прошлый раз муж ваш не приехал из-за ботинок или

из-за пуговиц?’ (Мундирные пуговицы.) Старуха графиня Бобринская извиняла

меня тем, что у меня не были они нашиты.

ПУШКИН. Дневник, 26 января 1834 г. (рус.-фр.).

Дантес приехал в Петербург в 1833 г. и обратил на себя презрительное

внимание Пушкина. Принятый в кавалергардский полк, он до появления приказа

разъезжал на вечера в черном фраке и серых рейтузах с красной выпушкой, не

желая на короткое время заменять изношенные штаны новыми.

Кн. П. П. ВЯЗЕМСКИЙ. Сочинения, 558.

Дантес носил на руке перстень с именем Генриха IV (пятого, внука франц.

короля Карла X, свергнуюго июльской революцией) и любил показывать его. Он

был сначала так беден, что сидел большею частью дома. Императрица Александра

Федоровна, шеф кавалергардов, назначила ему денег из своей шкатулки.

П. И. БАРТЕНЕВ. Русский Арх., 1906, III, 619.

Удостоился я лицезреть супругу А. Пушкина, о красоте коей молва далеко

разнеслась. Как всегда это случается, я нашел, что молва увеличила многое.

Самого же поэта я нашел малоизменившимся от супружества, но сильно

негодующим на царя за то, что он одел его в мундир, его, написавшего теперь

повествование о бунте Пугачева и несколько новых русских сказок. Он говорит,

что он возвращается к оппозиции, но это едва ли не слишком поздно, к тому же

ее у нас нет, разве только в молодежи.

А. Н. ВУЛЬФ. Дневник, 19 февр. 1834 г. Л. Майков, 208.

Вообрази, что жена моя на днях чуть не умерла. Нынешняя зима была

ужасно изобильна балами. На маслянице танцовали уж два раза в день. Наконец

настало последнее воскресение перед великим постом. Думаю: слава богу!, балы

с плеч долой! Жена во дворце. Вдруг, смотрю — с нею делается дурно, — я

увожу ее и она, приехав домой, — выкидывает. Теперь она (чтоб не сглазить)

слава богу здорова и едет на днях в Калужскую деревню к сестрам, которые

ужасно страдают от капризов моей тещи. Обстоятельства мои затруднились еще

вот по какому случаю: на днях отец мой посылает за мною. Прихожу — нахожу

его в слезах, мать в постели — весь дом в ужасном беспокойстве. — ‘Что

такое?’ — ‘Имение описывают’. — ‘Надо скорее заплатить долг’. — ‘Уж долг

заплачен. Вот и письмо управителя’. — ‘О чем же горе?’ — ‘Жить нечем до

октября’. — ‘Поезжайте в деревню’. — ‘Не с чем’. — Что делать? Надобно взять

имение в руки и отцу назначить содержание. Новые долги, новые хлопоты! А

надобно: я желал бы и успокоить старость отца, и устроить дела брата Льва.

Вот тебе другие новости: я камер-юнкер с января месяца. Конечно, сделав меня

камер-юнкером, государь , думал о моем чине, а не о моих летах — и верно не

думал уж меня кольнуть.

ПУШКИН — П. В. НАЩОКИНУ, начало марта 1834 года, из Петербурга.

От Сидонского услышал я забавный анекдот о том, как Филарет жаловался

Бенкендорфу на один стих Пушкина в ‘Онегине’, там, где он, описывая Москву,

говорит: ‘и стая галок на крестах’. Здесь Филарет нашел оскорбление святыни.

Цензор, которого призывали к ответу по этому поводу, сказал, что ‘галки,

сколько ему известно, действительно, садятся на крестах московских церквей,

но что, по его мнению, виноват здесь всего более московский полицмейстер,

допускающий это, а не поэт и цензор’. Бенкендорф отвечал учтиво Филарету,

что это дело не стоит того, чтобы в него вмешивалась такая почтенная

духовная особа: ‘еже писах, писах’.

Сегодня было большое собрание литераторов у Греча. Здесь находилось, я

думаю, человек семьдесят. Предмет заседания — издание энциклопедии на

русском языке. Это предприятие типографщика А. А. Плюшара. В нем приглашены

участвовать все сколько-нибудь известные ученые и литераторы. Греч открыл

заседание маленькою речью о пользе этого труда и прочел программу

энциклопедии. Засим каждый подписывал свое имя на приготовленном листе под

наименованием той науки, по которой намерен представить свои труды. Пушкин и

кн. В. Ф. Одоевский сделали маленькую неловкость, которая многим не

понравилась, а иных и рассердила. Все присутствующие, в знак согласия,

просто подписывали свое имя, а те, которые не согласны, просто не

подписывали. Но князь Одоевский написал: ‘Согласен, если это предприятие и

условия оного будут сообразны с моими предположениями’. А Пушкин к-этому

прибавил: ‘С тем, чтобы моего имени не было выставлено’. Многие приняли эту

щепетильность за личное оскорбление.

А. В. НИКИТЕНКО. Дневник, 16 марта 1834 г., I, 239.

Вчера было совещание литературное у Греча об издании русского

энциклопедического словаря. Нас было человек со сто, большею частью

неизвестных мне русских великих людей. Греч сказал мне предварительно:

‘Плюшар в этом деле есть шарлатан, а я паяс: пью его лекарство и хвалю его’.

Так и вышло. Я подсмотрел много шарлатанства и очень мало толку. Предприятие

в миллион, а выгоды… Не говорю уже о чести. Охота лезть в омут, где

полощутся Булгарин, Полевой и

Свиньин. Гаевский подписался, но с условием. Князь Одоевский и я

последовали его примеру.

ПУШКИН. Дневник, 17 марта 1834 г.

Кн. Одоевский, д-р Гаевский, Зайцевский и я выключены из числа

издателей Энциклопедического словаря. Прочие были обижены нашею оговоркою,

но честный человек, говорит Одоевский, может быть однажды обманут, но в

другой раз обманут только дурака. Этот лексикон будет не что иное, как

Северная Пчела и Библиотека для Чтения, в новом порядке и объеме.

ПУШКИН. Дневник, 2 апр. 1834 г.

Моя ‘Пиковая дама’ в большой моде, — игроки понтируют на тройку,

семерку и туза. При дворе нашли сходство между старой графиней и кн. Нат.

Петр. Голицыной и, кажется, не сердятся.

Гоголь по моему совету начал историю русской критики.

ПУШКИН. Дневник, 7 апр. 1834 г.

Представлялся. Ждали царицу часа три. Нас было человек двадцать… Я по

списку был последний. Царица подошла ко мне смеясь: ‘Нет, это курьезно! Я

ломала себе голову, что это за Пушкин будет мне представлен. Оказывается,

это вы!.. Как поживает ваша жена? Ее тетя с большим нетерпением ждет, когда

она поправится, — дочь ее сердца, ее приемная дочь’… и перевернулась.

ПУШКИН. Дневник, 8 апреля 1834 г. (фр.-рус).

11 апр. 1834 г. Случилось нечто, расстроившее меня с Пушкиным. Он

просил меня рассмотреть его ‘Повести Белкина’, которые он хочет печатать

вторым изданием. Я ответил ему следующее: — ‘С душевным удовольствием готов

исполнить ваше желание теперь и всегда. Да благословит вас гений ваш новыми

вдохновениями, а мы готовы (Что сказать? — Обрезывать крылья ему? По крайней

мере, рука моя не злоупотребит этим). Потрудитесь мне прислать все, что

означено в записке вашей, и уведомьте, к какому времени вы желали бы

окончание этой тяжбы политического механизма с искусством, говоря просто,

‘процензурованья’ и т. д. Между тем, к нему дошел его ‘Анджело’ с

несколькими, урезанными министром стихами. Он взбесился: Смирдин платит ему

за каждый стих по червонцу, следовательно, Пушкин теряет здесь несколько

десятков рублей. Он потребовал, чтобы на место исключенных стихов были

поставлены точки, с тем, однако ж, чтобы Смирдин все-таки заплатил ему

деньги и за точки!

14 апр. — Был у Плетнева. Он начал бранить, и довольно грубо,

Сенковского за статьи его, помещенные в ‘Библиотеке для Чтения’, говоря, что

они написаны для денег и что Сенковский грабит Смирдина. — ‘Что касается до

грабежа, — возразил я, — то могу вас уверить, что ни один из знаменитых

наших литераторов не уступит в том Сенковскому’. Он понял и замолчал.

А. В. НИКИТЕНКО. Дневник, I, 241.

Пушкин в то время был уже женат, камер-юнкер и много ездил в большой

свет и ко двору, сопровождая свою красавицу-жену. Этот образ жизни часто был

ему в тягость, и он жаловался друзьям, что это не только не согласуется с

его наклонностями и призванием, но ему и не по карману. Часто забегал он к

моим родителям, оставался, когда мог, обедать и, как школьник, радовался,

что может провести несколько часов в любимом кружке искренних друзей. Тогда

он превращался в прежнего Пушкина, лились шутки и остроты, раздавался его

заразительный смех, и всякий раз он оставлял после себя долгий след самых

приятных, незабвенных воспоминаний. Однажды после обеда, когда перешли в

кабинет и Пушкин, закурив сигару, погрузился в кресло у камина, матушка

начала ходить взад и вперед по комнате. Пушкин долго и молча следил за ее

высокою и стройною фигурою и наконец воскликнул: ‘Ах, Софья Федоровна, как

посмотрю я на вас и на ваш рост, так мне все и кажется, что судьба меня, как

лавочник, обмерила’. А матушка была, действительно, необыкновенного для

женщины роста (2 арш. 8 1/2 вершков).

Ф. И. ТИМИРЯЗЕВ. Страницы прошлого. Рус. Арх., 1884, I, 313.

А. С-вич однажды пришел к своему приятелю И. С. Тимирязеву. Слуга

сказал ему, что господа ушли гулять, но скоро возвратятся. В зале у

Тимирязевых был большой камин, а на столе лежали орехи. Перед возвращением

Тимирязевых домой Пушкин взял орехов, залез в камин и, скорчившись

обезьяною, стал их щелкать. Он любил такие проказы.

П. И. БАРТЕНЕВ со слов С. Ф. ТИМИРЯЗЕВОЙ. Рус. Арх., 1899, II, 355.

Третьего дня возвратился из Царского Села в 5 часов вечера, нашел на

своем столе два билета на бал 29 апреля и приглашение явиться на другой день

к Лит-те (обер-камергер), я догадался, что он собирается мыть мне голову за

то, что я не был у обедни. В самом деле, в тот же вечер узнаю от забежавшего

ко мне Жуковского, что государь был недоволен отсутствием многих камергеров

и камер-юнкеров, и что он велел нам это объявить. Я извинился письменно.

Говорят, что мы будем ходить попарно, как институтки. Вообрази, что мне с

моей седой бородкой придется выступать с Безобразо-вым или Реймарсом — ни за

какие благополучия… Поутру сидел я в моем кабинете, читая Гримма, как

явился ко мне Соболевский с вопросом, где мы будем обе-дать? Тут вспомнил я,

что я хотел говеть, а между тем уж оскоромился. Делать нечего, решились

отобедать у Дюме, и покаместь стали приводить в порядок библиотеку, тетка

приехала спросить о тебе, и, узнав, что я в халате и оттого к ней не выхожу,

сама вошла ко мне. Потом явился я к Дюме, где появление мое произвело общее

веселие: холостой, холостой Пушкин! Стали под-чивать меня шампанским и

пуншем и спрашивать, не поеду ли я к Софье Астафьевне (содержательнице

великосветского дома терпимости). Все это меня смутило, так что я к Дюме

являться уже более не намерен, и обедаю сегодня дома, заказав Степану

ботвинью и beaf-steaks. Вечер провел я дома, сегодня проснулся в 7 часов.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, 17 апреля 1834 г., из Петербурга.

Однажды Пушкин шел по Невскому проспекту с Соболевским. Я шел с ними,

восхищаясь обоими. Вдруг за Полицейским мостом заколыхался над коляской

высокий султан. Ехал государь. Пушкин и я повернули к краю тротуара, тут

остановились и, сняв шляпы, выждали проезда. Смотрим, Соболевский пропал. Он

тогда только что вернулся из-за границы и носил бородку и усы цветом

ярко-рыжие [В николаевское время ношение дворянами бороды преследовалось.].

Заметив государя, он юркнул в какой-то магазин, точно в землю провалился.

Это было у Полицейского моста. Мы стоим, озираемся, ищем. Наконец, видим,

Соболевский, с шляпой на бекрень, в полуфраке изумрудного цвета, с пальцем,

задетым подмышкой за выемку жилета, догоняет нас, горд и величав, черту не

брат. Пушкин рассмеялся своим звонким, детским смехом и покачал головою: —

‘Что, брат, бородка-то французская, а душонка-то все та же русская?’

Гр. В. А. СОЛОГУБ. Пережитые дни. Русский Мир, 1874, Љ 117.

Я сижу дома, обедаю дома, никого не вижу, а принимаю только

Соболевского, третьего дня сыграл я славную штуку со Львом Сергеевичем (брат

Пушкина). Соболевский, будто ненарочно, зовет его ко мне обедать. Лев Серг.

является. Я перед ним извинился, как перед гастрономом, что, не ожидая его,

заказал себе только ботвинью да beafsteaks. Лев Серг. тому и рад. Садимся за

стол, подают славную ботвинью, Лев Серг. хлебает две тарелки, убирает

осетрину, наконец требует вина, ему отвечают: нет вина. — Как нет? Александр

Сергеевич не приказал на стол подавать. И я объявляю, что с отъезда Натальи

Николаевны я на диэте — и пью воду. Надобно было видеть отчаяние и

сардонический смех Льва Сергеевича, который уж ко мне, вероятно, обедать не

явится. Во все время Соболевский подливал себе воду то в стакан, то в рюмку,

то в длинный бокал и потчивал Льва Серг., который чинился и отказывался. Вот

тебе пример моих невинных упражнений.

ПУШКИН-Н. Н. ПУШКИНОЙ, 19 апреля 1834 г., из Петербурга.

Соболевский прибавляет, что Лев Сергеевич рассердился. Этого

Соболевского Наталья Николаевна не очень жаловала.

П. В. АННЕНКОВ со слов вдовы поэта. Записи. Б. Мод-залевский. Пушкин,

стр. 365.

Я репортуюсь больным и боюсь царя встретить. Все эти праздники просижу

дома. К наследнику являться с поздравлениями и приветствиями не намерен,

царствие его впереди, и мне, вероятно, его не видать. Видел я трех царей:

первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку, второй меня

не жаловал, третий хоть и упек меня в камер-пажи под старость лет, но

променять его на четвертого не желаю: от добра добра не ищут. Посмотрим,

как-то наш Сашка будет ладить с порфирородным своим теской, с моим теской я

не ладил. Не дай бог ему итти по моим следам, писать стихи, да ссориться с

царями.

Воскресенье. Нынче великий князь присягал, я не был на церемонии,

потому что репортуюсь больным, да и в самом деле не очень здоров.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, 20 — 22 апр. 1834 г., из Петербурга.

У меня голова кругом идет. Не рад жизни, что взял имение, но что же

делать? Не для меня, так для детей. Сюда ожидают прусского принца и много

других гостей. Надеюсь не быть ни на одном празднике. Одна мне и есть выгода

от отсутствия твоего, что не обязан на балах дремать да жрать мороженое.

ПУШКИН — И. Н. ПУШКИНОЙ, первая половина мая 1834 г., из Петербурга.

Жизнь моя очень однообразна. Обедаю у Дюме часа в 2, чтоб не

встретиться с холостою шайкою. Вечером бываю в клобе.

ПУШКИН — жене, первая пол. мая 1834 г.

Александр очень занят по утрам, потом он идет в (Летний) сад, где

.прогуливается со своею Эрминией (Ел. Мих. Хитрово, безнадежно влюбленной в

Пушкина, ей в то время было уже за пятьдесят лет). Такое постоянство молодой

особы выдержит всякие испытания, и твой брат очень смешон.

Н. О. ПУШКИНА (мать поэта) — дочери своей О. С. ПАВЛИЩЕВОЙ, 9 мая 1834

г., из Петербурга. Письма Пушкина к Е. М. Хитрово. Лгрд. Изд. Акад. Наук,

1927, стр. 181.

К. К- Данзас (лицейский товарищ Пушкина, будущий его секундант)

познакомился с Дантесом в 1834 году, обедая с Пушкиным у Дюме, где за общим

столом обедал и Дантес, сидя рядом с Пушкиным. По словам Данзаса, Дантес,

при довольно большом росте и приятной наружности, был человек не глупый, и

хотя весьма скудно образованный, но имевший какую-то врожденную способность

нравиться всем с первого взгляда.

А. АММОСОВ со слов К. К. ДАНЗАСА. Последние дни Пушкина. СПб., 1863,

стр. 5.

Кн. П. А. Вяземский, Жуковский, Ал. Ив. Тургенев, сенатор П. И.

Полетика часто у нас обедали. Пугачевский бунт, в рукописи, был слушаем

после такого обеда. За столом говорили, спорили, кончалось всегда тем, что

Пушкин говорил один и всегда имел последнее слово. Его живость,

изворотливость, веселость восхищали Жуковского, который, впрочем, не всегда

с ним соглашался. Когда все после кофия уселись слушать чтение, то сказали

Тургеневу: ‘смотри, если ты заснешь, то не храпеть’. Александр Иванович,

отнекиваясь, уверял, что никогда не спит: и предмет, и автор бунта, конечно,

ручаются за его внимание. Не прошло и десяти минут, как наш Тургенев

захрапел на всю комнату. Все рассмеялись, он очнулся и начал делать

замечания как ни в чем не бывало. Пушкин ничуть не оскорбился, продолжал

чтение, а Тургенев преспокойно проспал до конца.

А. О. СМИРНОВА. Воспоминания. Рус. Арх., 1872, II, 1882.

В один месяц из моих денег я уплатил уже 866 р. за батюшку, а за Льва

Сер-ча (брата) 1.300, более не могу.

ПУШКИН — Н. И. ПАВЛИЩЕВУ, 4 мая 1834 г.

Несколько дней тому получил я от Жуковского записочку из Царского Села.

Он уведомлял меня, что какое-то письмо мое ходит по городу и что государь об

нем ему говорил. Я вообразил, что дело идет о скверных стихах, исполненных

отвратительного похабства и которые публика благосклонно приписала мне. Но

вышло не то. Московская почта распечатала письмо, писанное мною Наталье

Николаевне, и нашед в нем отчет о присяге великого князя, писанный, видно,

слогом не официальным, донесла обо всем полиции. Полиция, не разобрав

смысла, представила письмо государю, который сгоряча также его не понял. К

счастью, письмо показано было Жуковскому, который и объяснил его. Все

успокоились. Государю не угодно было, что о своем камер-юнкерстве отзывался

я не с умилением и благодарностью, — но я могу быть подданным, даже рабом, —

но холопом и шутом не буду и у царя небесного. Однако, какая глубокая

безнравственность в привычках нашего правительства! Полиция распечатывает

письма мужа к жене и приносит их читать к царю (человеку благовоспитанному и

честному) и царь не стыдится в том признаться — и давать ход интриге,

достойной Видока и Булгарина! что ни говори, мудрено быть самодержавным.

ПУШКИН. Дневник, 10 мая 1834 г.

Письмо Пушкина (Н. Н. Пушкиной, от 20 — 22 апр. 1834 г., см. выше) было

перехвачено в Москве почт-директором Булгаковым и отправлено в III отделение

к графу Бенкендорфу. (Узнав об этом, Пушкин написал жене письмо.) Содержание

этого письма, приблизительно, состояло в том, что Александр Сергеевич просит

свою жену быть осторожною в своих письмах, так как в Москве состоит

почт-директором негодяй Булгаков, который не считает грехом ни распечатывать

чужие письма, ни торговать собственными дочерьми. Письмо это, как оказалось

по справкам, действительно не дошло по назначению, но и в III отделение

переслано не было.

Ф М. ДЕЛАРЮ со слов отца своего М. Д. ДЕЛАРЮ.

Рус. Стар., 1880, т. 29

Я тебе не писал, потому что был зол — не на тебя, на других. Одно из

моих писем попалось полиции, и так далее. Я никого не вижу, нигде не бываю,

принялся за работу и пишу по утрам. Без тебя так мне скучно, но поминутно

думаю к тебе поехать, хоть на неделю. Дай бог тебя мне увидеть здоровою,

детей целых и живых! да плюнуть на Петербург, да подать в отставку, да

удрать в Болдино, да жить барином! Неприятна зависимость, особенно когда лет

20 человек был независим. Это не упрек тебе, а ропот на самого себя.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, 18 мая 1834 г., из Петербурга.

Дома сижу до 4-х часов и работаю. В свете не бываю, от фрака отвык, в

клобе провожу вечера. Книги из Парижа приехали, и моя библиотека растет и

теснится. Хлопоты по имению меня бесят, с твоего позволения, надобно будет,

кажется, выдти мне в отставку и со вздохом сложить камер-юнкерский мундир,

который так приятно льстил моему честолюбию и в котором, к сожалению, не

успел я пощеголять. Ты молода, но ты уже мать семейства, и я уверен, что

тебе не труднее будет исполнить долг доброй матери, как исполняешь ты долг

честной и доброй жены. Зависимость и расстройство в хозяйстве ужасны в

семействе, и никакие успехи тщеславия не могут вознаградить спокойствия и

довольства. Тетка (Натальи Николаевны, Ек. Ив. Загряжская) меня все балует —

для моего рождения прислала мне корзину с дынями, с земляникой, клубникой,

так что боюсь поносом встретить 36-й год бурной моей жизни. У меня желчь,

так извини сердитые письма.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, 29 мая 1834 г., из Петербурга.

Я не писал тебе потому, что свинство почты так меня охолодило, что я

пера в руки взять был не в силе. Мысль, что кто-нибудь нас с тобой

подслушивает, приводит меня в бешенство a la lettre [буквально (фр ). —

Прим. ред.]. В прошлое воскресенье представлялся я к вел. княгине (Елене

Павловне, жене вел. кн. Михаила Павловича). Я поехал к ее высочеству на Кам.

Остров в том приятном расположении духа, в котором ты меня привыкла видеть,

когда надеваю свой великолепный мундир. Но она так была мила, что я забыл и

свою нещастную роль и досаду… Я большею ча-стию дома и в клобе. Веду себя

порядочно, только то не хорошо, что расстроил себе желудок и что желчь меня

так и волнует. Да от желчи здесь не убережешься.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, 3 июня 1834 г., из Петербурга.

У меня решительно сплин. Скучно жить без тебя и не сметь даже писать

тебе все, что придет на сердце. Ты говоришь о Болдине. Хорошо бы туда

засесть, да мудрено. Об этом успеем еще поговорить. Не сердись, жена, и не

толкуй моих жалоб в худую сторону. Никогда не думал я упрекнуть тебя в своей

зависимости. Я должен был на тебе жениться, потому что всю жизнь был бы без

тебя нещастлив, но я не должен был вступать на службу, и что хуже еще,

опутать себя денежными обязательствами. Зависимость жизни семейственной

делает человека более нравственным. Зависимость, которую налагаем на себя из

честолюбия или из нужды, унижает нас. Теперь они смотрят на меня, как на

холопа, с которым можно им поступать, как им угодно. Опала легче презрения.

Я, как Ломоносов, не хочу быть шутом ниже у господа бога. Но ты во всем этом

не виновата, а виноват я из добродушия, коим я преисполнен до глупости,

несмотря на опыты жизни. Денег тебе еще не посылаю. Принужден был снарядить

в дорогу своих стариков. Теребят меня без милосердия… Вероятно, послушаюсь

тебя и скоро откажусь от управления имения. Пускай они его коверкают, как

знают, на их век станет, а мы Сашке и Машке постараемся оставить кусок

хлеба. Петербург пуст, все на дачах, а я сижу дома до 4 часов и пишу. Обедаю

у Дюме. Вечером в клобе. Вот и весь мой день. Для развлечения вздумал было я

в клобе играть, но принужден был остановиться. Игра волнует меня, а желчь не

унимается.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, 8 июня 1834 г., из Петербурга.

Сегодня едут мои (родители) в деревню, и я их еду проводить до кареты.

Уж как меня теребили. А делать нечего. Если не взяться за имение, то оно

пропадет же даром, Ольга Сергеевна и Лев Сергеевич останутся на подножном

корму, а придется взять их мне же на руки, тогда-то наплачусь и наплачусь, а

им и горя мало! Меня же будут цыганить. Ох, семья, семья!

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, 11 июня 1834 г., из Петербурга.

Здесь меня теребят и бесят без милости. И мои долги, и чужие мне покоя

не дают. Имение расстроено, и надобно его поправить, уменьшая расходы, а они

обрадовались и на меня насели. То то, то другое.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, вторая половина июня 1834 г., из Петербурга.

У Александра Сергеевича был самый счастливый характер для семейной

жизни: ни взысканий, ни капризов. Одним могли рассердить его не на шутку. Он

требовал, чтоб никто не входил в его кабинет от часа до трех: это время он

проводил за письменным столом или ходил по комнате, обдумывая свои творения,

и встречал далеко не гостеприимно того, кто стучался в его дверь. Его

кабинет был над моей комнатой, и в часы занятия или уединения Пушкина мне

часто слышался его мерный или тревожный шаг. Но раз, к моему удивлению,

раздались наверху звуки нестройных и крикливых голосов. Стало быть, Пушкин

был не один. Однако я не решился идти к нему и узнать, почему он допустил

нарушение привычки, которой так строго держался. Когда все собрались к

обеду, я спросил у него, что происходило сегодня в его кабинете. — ‘Жаль,

что ты не пришел, — отвечал Пушкин, — у меня был вантрилок (чревовещатель)’.

Тут он распространился об его выходках. По окончании обеда он сел со мною к

столу и, продолжая свой рассказ, открыл машинально Евангелие, лежавшее перед

ним, и напал на слова: ‘Что ти есть имя? Он же рече: легеон: яко беси мнози

внидоша в онь’. Лицо его приняло незнакомое мне до тех пор выражение, он

поднял голову, устремил взор вперед и, после непродолжительного молчания,

сказал мне: ‘принеси скорей клочок бумаги и карандаш’. Он принялся писать,

останавливаясь, от времени до времени задумываясь и часто вымарывая

написанное. Так прошел с небольшим час, стихотворение было окончено. Ал.

Серг. пробежал его глазами, потом сказал: ‘слушай’. Слова Евангелия он взял

эпиграфом, а стихи относились к вантрилоку. Я пришел в восторг, но попросить

стихотворения, чтоб его списать, не посмел, п. ч. Пушкин этого никогда не

дозволял. Он выдвинул ящик стола, у которого сидел, и бросил в него

исписанную бумагу. Вечером, когда семейство разошлось, я вернулся в гостиную

с надеждой, что найду стихотворение в столе и перепишу его, но ящик был

пуст.

С. Н. ГОНЧАРОВ (брат жены П-на) в передаче ТОЛЫЧЕВОИ. Рус. Арх., 1877,

II, 98.

Сейчас послал я к графу Литта извинение в том, что не могу быть на

Петергофском празднике по причине болезни. Я крепко думаю об отставке.

Должно подумать о судьбе наших детей. Имение отца, как я в том

удостоверился, расстроено до невозможности и только строгой экономией может

еще поправиться. Я могу иметь большие суммы, но мы много и проживаем. Умри я

сегодня, что с вами будет!.. Петербург ужасно скучен. Меня здесь удерживает

одно: типография. Виноват, еще другое: залог имения. Но можно ли будет его

заложить? как ты права была в том, что не должно мне было принимать на себя

эти хлопоты, за которые никто мне спасибо не скажет, а которые испортили мне

столько уж крови, что все пиявки дома нашего ее мне не высосут. — Кстати о

доме нашем: надобно тебе сказать, что я с нашим хозяином побранился, и вот

почему. На днях возвращаюсь ночью домой — двери заперты. Стучу, стучу,

звоню, звоню. Насилу добудился дворника. А я ему уже несколько раз говорил,

прежде моего приезда не запирать. Рассердясь на него, дал я ему отеческое

наказание. На другой день узнаю, что Оливье на своем дворе декламировал

противу меня и велел дворнику меня не слушаться и двери запирать с 10 часов,

чтоб воры не украли лестницы. Я тотчас велел прибить к дверям объявление,

писанное рукою Сергея Николаевича, о сдаче квартиры, а к Оливье написал

письмо, на которое дурак до сих пор не отвечал. Война же с дворником не

прекращается, и вчера еще я с ним повозился. Мне его жаль, но делать нечего:

я упрям и хочу переспорить весь дом — включая тут и пиявок. Я перед тобой

кругом виноват в отношении денежном. Были деньги — и проиграл их. Но что

делать? я так был желчен, что надобно было развлечься чем-нибудь. Все тот

(царь) виноват, но бог с ним, отпустил бы лишь меня восвояси.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, вторая половина июня 1834 г., из Петербурга.

Ввиду того что семейные обстоятельства требуют моего присутствия то в

Москве, то в провинции, я вынужден выйти в отставку и умоляю ваше

превосходительство получить для меня разрешение на это. Как последней

милости, я просил бы, чтобы я не был лишен всемилостивейше данного мне права

посещать архивы.

ПУШКИН — графу А. X. БЕНКЕНДОРФУ, 25 июня 1834 г. (фр.).

Милостивый Государь Александр Сергеевич. Письмо ваше ко мне от 25-го

сего июня было мною представлено государю императору в подлиннике, и его

императорское величество, не желая никого удерживать против воли, повелел

мне сообщить г. вице-канцлеру об удовлетворении вашей просьбы, что и будет

мною исполнено.

Затем на просьбу вашу о предоставлении вам и в отставке права посещать

государственные архивы для извлечения справок государь император не изъявил

своего соизволения, так как право сие может принадлежать единственно людям,

пользующимся особенно доверенностью начальства.

Граф А. X. БЕНКЕНДОРФ — ПУШКИНУ, 30 июня 1834 г., из Петергофа. Переп.

Пушкина, III, 140.

Каждое 1-е июля весь Петербург устремлялся в Петергоф, большой сад

которого очаровательно иллюминовали в честь императрицы, и весь двор длинной

вереницей линеек совершал процессию среди этого моря огней. На одном из этих

диванов на колесах я увидел Пушкина, смотревшего угрюмо. Он только что

получил звание камер-юнкера. Кроме членов двора никто не имел права на место

в линейках. Может быть, ему не нравилось это [Ленц эту встречу относит к

1834 году. Хронологию он иногда путает, и возможно, что на петергофском

празднике он видел Пушкина не в этом году: как мы выше читали, Пушкин послал

обер-ка-мергеру гр. Литта извинение, что, по болезни, не может быть на

празднике. Возможно, однако, и другое: смущенный неожиданными результатами

своего прошения об отставке, Пушкин не решился при таком положении дел

манкировать служебными обязанностями и явился на праздник. И уж конечно,

смотрел невесело].

(В. В. ЛЕНД). Приключения лифляндца в Петербурге. Рус. Арх., 1878, I,

451.

Пушкина я видел в мундире только однажды, на петергофском празднике. Он

ехал в придворной линейке, в придворной свите. Известная его несколько

потертая альмавива драпировалась по камер-юнкерскому мундиру с галунами.

Из-под треугольной его шляпы лицо его казалось скорбным, суровым и бледным.

Его видели десятки тысяч народа не в славе первого народного поэта, а в

разряде начинающих царедворцев.

Гр. В. А. СОЛОГУБ. Воспоминания. Изд. ‘Академии’. М — Л., 1931, стр.

594.

Государь говорил со мной о тебе. Если бы я знал наперед, что побудило

тебя взять отставку, я бы ему объяснил все, но так как я и сам не понимаю,

что могло тебя заставить сделать глупость, то мне и ему нечего было

отвечать. Я только спросил: ‘Нельзя ли как это поправить?’ — ‘Почему ж

нельзя? — отвечал он. — Я никогда не удерживаю никого и дам ему отставку. Но

в таком случае все между нами кончено. Он может, однако, еще возвратить

письмо свое’. Это меня истинно трогает. А ты делай, как разумеешь. Я бы на

твоем месте ни минуты не усумнился, как поступить. Спешу только уведомить о

случившемся.

ЖУКОВСКИЙ — ПУШКИНУ, 2 июля 1834 г., из Царского Села. Переп. Пушкина,

III, 142.

Несколько дней назад я имел честь обратиться к вашему

превосходительству с просьбою об отставке. Ввиду неприличия этого шага я

умоляю вас, граф, не давать моей просьбе хода. Я предпочитаю казаться

непоследовательным, чем неблагодарным. Однако отпуск на несколько месяцев

был бы для меня необходимым 7.

ПУШКИН — графу А. X. БЕНКЕНДОРФУ, 3 июля 1834 г. (фр.).

Ты человек глупый, теперь я в этом совершенно уверен. Не только глупый,

но и поведения непристойного: как мог ты, приступая к тому, что ты так

искусно состряпал, не сказать мне о том ни слова, ни мне, ни Вяземскому — не

понимаю! Глупость досадная, эгоистическая, неизглаголанная глупость! Вот что

бы я теперь на твоем месте сделал (ибо слова государя крепко бы расшевелили

и повернули мое сердце): я написал бы к нему прямо, со всем прямодушием,

какое у меня только есть, письмо, в котором бы обвинил себя за сделанную

глупость, потом так же бы прямо объяснил то, что могло заставить меня

сделать эту глупость, и все это сказал бы с тем чувством благодарности,

которое государь вполне заслуживает. Напиши немедленно письмо и отдай графу

Бенкендорфу. Я никак не воображал, чтобы была еще возможность поправить то,

что ты так безрассудно соблаговолил напакостить. Если не воспользуешься этой

возможностью, то будешь то щетинистое животное, которое питается желудями и

своим хрюканьем оскорбляет слух всякого благовоспитанного человека, без

галиматьи, поступишь дурно и глупо, повредишь себе на целую жизнь и

заслужишь свое и друзей своих неодобрение, по крайней мере, мое.

ЖУКОВСКИЙ — ПУШКИНУ, 3 июля 1834 г., из Царского Села. Переписка

Пушкина, III, 145.

Получив первое письмо твое, я тотчас написал графу Бенкендорфу, прося

его остановить мою отставку. Но вслед за тем получил официальное извещение о

том, что отставку я получу, но что вход в архивы будет мне запрещен. Это

огорчило меня во всех отношениях. Подал я в отставку в минуту хандры и

досады на всех и на все. Домашние обстоятельства мои затруднительны,

положение мое невесело, перемена жизни почти необходима. Изъяснить это все

гр. Бенкендорфу мне не доставало духа — от этого и письмо мое должно было

показаться сухо, а оно просто глупо. Впрочем, я уж верно не имел намерения

произвести, что вышло. Писать письмо прямо к государю, ей-богу, не смею,

особенно теперь. Оправдания мои будут похожи на просьбы, а он уж и так много

сделал для меня. Что ж мне делать? Буду еще писать к гр. Бенкендорфу Л .

ПУШКИН — В. А. ЖУКОВСКОМУ, 4 июля 1834 г., из Петербурга.

Крайне огорчен я, что необдуманное прошение мое, вынужденное от меня

неприятными обстоятельствами и досадными мелочными хлопотами, могло

показаться безумной неблагодарностью и супротивлением воле того, кто доныне

был более моим благодетелем, нежели государем. Буду ждать решения участи

моей, но во всяком случае ничто не изменит чувства глубокой преданности моей

к царю и сыновней благодарности за прежние его милости.

ПУШКИН — гр. А. X. БЕНКЕНДОРФУ, 4 июля 1834 г., из Петербурга.

Я право не понимаю, что с тобою сделалось: ты точ- i но поглупел,

надобно тебе или пожить в желтом доме, : или велеть себя хорошенько высечь,

чтобы привести кровь в движение. Бенкендорф прислал мне твои письма, первое

и последнее. В первом есть кое-что живое, но его нельзя употребить в дело,

ибо в нем не пишешь ничего о том, хочешь ли оставаться в службе или нет,

последнее, в. коем просишь, чтобы все осталось по-старому, так сухо, что оно

может показаться государю новою неприличностью. Разве ты разучился писать?

Разве считаешь ниже себя выразить какое-нибудь чувство к государю? Зачем ты

мудришь? Действуй просто. Государь огорчен твоим поступком, он считает его с

твоей стороны неблагодарностью. Он тебя до сих пор любил и искренно хотел

тебе добра. По всему видно, что ему больно тебя оттолкнуть от себя. Что же

тут думать? Напиши то, что скажет сердце. А тут право есть о чем ему

поразговориться. Я стою на том, что ты должен написать прямо государю и

послать свое письмо через гр. Бенкендорфа. Это одно может поправить

испорченное. Оба последние письма твои теперь у меня, несу их через

несколько минут к Бенкендорфу, но буду просить его погодить их показывать.

В. А. ЖУКОВСКИЙ — ПУШКИНУ, 6 июля 1834 г., из Царского Села. Переписка

Пушкина, III, 147.

Я право сам не понимаю, что со мною делается. Итти в отставку, когда

того требуют обстоятельства, будущая судьба всего моего семейства,

собственное мое спокойствие — какое тут преступление, какая неблагодарность?

Но государь может видеть в этом что-то похожее на то, чего понять все-таки

не могу. В таком случае я не подаю в отставку и прошу оставить меня в

службе. Теперь, отчего письма мои сухи? Да зачем же быть им сопливыми? В

глубине сердца моего я чувствую себя правым перед государем, гнев его меня

огорчает, но чем хуже положение мое, тем язык мой становится связаннее и

холоднее. Что мне делать? просить прощения? Хорошо, да в чем? К Бенкендорфу

я явлюсь и объясню -ему, что у меня на сердце, но не знаю, почему письма мои

неприличны. Попробую написать третье.

ПУШКИН — ЖУКОВСКОМУ, 6 июля 1834 г., из Петербурга.

Граф, позвольте мне говорить с вами совершенно чистосердечно. Прося об

отставке, я думал только о своих семейных делах, затруднительных и тяжких. Я

имел в виду только неудобство, истекающее из связанности со службой в то

время, когда я принужден много путешествовать. Клянусь богом и душою моею,

это было моею единственною мыслью, с глубокою болью вижу я, как жестоко она

перетолкована. Император осыпал меня милостями с первой минуты, как его

царственная мысль направилась на меня. Есть среди них такие, о которых я не

могу думать без глубокого волнения: столько он вложил в них прямодушия и

благородства. Он всегда был для меня провидением, и если в течение этих

восьми лет мне случалось роптать, никогда, клянусь, чувство горести не

примешивалось к чувствам, которые я к нему испытывал. И в настоящую минуту

меня наполняет болью не мысль потерять всемогущего покровителя, а мысль, что

я могу оставить в его душе впечатление, которого, к счастью, я не заслужил.

Я повторяю, граф, мою нижайшую просьбу не давать хода прошению, которое я

подал так легкомысленно.

ПУШКИН — гр. А. X. БЕНКЕНДОРФУ, 6 июля 1834 года (фр.).

Был я у Фикельмон. Надо тебе знать, что с твоего отъезда я кроме как в

клобе нигде не бываю. Вот вче-рась, как я ввалил в освещенную залу с

нарядными дамами, то и смутился, как немецкий профессор: насилу хозяйку

нашел, насилу слово вымолвил. Потом, осмотревшись, увидел я, что народу не

так-то много и что бал это запросто, а не раут. Вот, наелся я мороженого и

приехал себе домой — в час… Тетка заезжала вчера ко мне и беседовала со

мною в карете, я ей жаловался на свое житье-бытье, а она меня утешала. На

днях я чуть беды не сделал: с тем (царем) чуть было не побранился — и

трухнул-то я, да и грустно стало. С этим поссорюсь — другого не наживу. А

долго на него сердиться не умею, хотя и он не npaeV.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, 11 июля 1834 г., из Петербурга.

Письмо Пушкина ко мне и другое от него же к Жуковскому. Так как он

сознается в том, что просто сделал глупость, то я предполагаю, что вашему

величеству благоугодно будет смотреть на его первое письмо, как будто его

вовсе не было. Перед нами мерило человека, лучше, чтобы он был на службе,

нежели предоставлен самому себе.

Гр. А. X. БЕНКЕНДОРФ-ИМПЕРАТОРУ НИКОЛАЮ I. Старина и Новизна, VI, СПб.,

1903, стр. 10.

Я ему прощаю, но позовите его, чтобы еще раз объяснить ему всю

бессмысленность его поведения, и чем все это может кончиться, то, что может

быть простительно 20-летнему безумцу, не может применяться к человеку 35-ти

лет, мужу и отцу семейства.

Имп. НИКОЛАЙ 1 — гр. А. X. БЕНКЕНДОРФУ. Старина и Новизна, VII, стр.

10.

Я сплю и вижу, чтоб к тебе приехать, да кабы мог остаться в одной из

ваших деревень под Москвою, так бы богу свечку поставил, рад бы в рай, да

грехи не пускают. Дай сделаю деньги, не для себя, для тебя. Я деньги мало

люблю, но уважаю в них единственный способ благопристойной независимости.

Надобно тебе поговорить о моем горе. На днях хандра меня взяла, подал я в

отставку, но получил от Жуковского такой нагоняй, а от Бенкендорфа такой

сухой абшид [Абшид (нем.: Abschied) — отставка, увольнение. — Прим. ред.],

что я вструхнул, и Христом и богом прошу, чтобы мне отставку не давали. А ты

и рада, не так?.. Хорошо, коли проживу я лет еще 25, а коли свернусь прежде?

Ну, делать нечего. Бог велик, главное то, что я не хочу, чтобы могли меня

подозревать в неблагодарности. Это хуже либерализма.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, первая половина июля 1834 г., из Петербурга.

Если ты в самом деле вздумала сестер своих сюда привезти, то у Оливье

оставаться нам невозможно: места нет. Но обеих ли ты сестер к себе берешь?

Эй, женка! смотри… Мое мнение: семья должна быть одна под одной кровлей:

муж, жена, дети покамест малы, родители, когда уже престарелы, а то хлопот

не оберешься, и семейственного спокойствия не будет.

ПУШКИН — И. Н. ПУШКИНОЙ, 14 июля 1834 г., из Петербурга.

Прошедший месяц был бурен. Чуть было не поссорился я со двором — но все

перемололось. — Однако это мне не пройдет.

ПУШКИН. Дневник, 22 июля 1834 г.

Я беру этаж, занимаемый теперь Вяземскими. Княгиня едет в чужие края,

дочь ее больна не на шутку: боятся чахотки… Какие же вы помощницы или

работницы? Вы работаете только ножками на балах и помогаете мужьям мотать. И

за то спасибо. Пожалуйста, не сердись на меня за то, что медлю к тебе

явиться. Право, душа просит, да мошна не велит. Я работаю до низложения риз.

Держу корректуру двух томов вдруг, пишу примечания, закладываю деревни, —

Льва Сергеевича выпроваживаю в Грузию… В свете я не бываю. Смирнова велела

мне сказать, что она меня впишет в разряд иностранцев, которых велено не

принимать.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, конец июля 1834 года, из Петербурга.

Я очень занят. Работаю целое утро, до 4 часов, никого к себе не пускаю,

потом обедаю у Дюме, потом играю на бильярде в клубе, возвращаюсь домой

рано. С кн. Вяземским я уже условился. Беру его квартиру. K 10 августу

припасу ему 2.500 рублей — и велю перетаскивать пожитки, а сам поскачу к

тебе.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, конец июля 1834 г., из Петербурга.

Благодарю тебя за то, что ты богу молишься на коленях посреди комнаты.

Я мало богу молюсь и надеюсь, что твоя чистая молитва лучше моих как для

меня, так и для нас.

ПУШКИН-Н. Н. ПУШКИНОЙ, 3 августа 1834 г., из Петербурга.

Предпоследняя квартира Пушкина была на нынешней Французской набережной,

в то время она звалась Дворцовой, в доме Баташева, третий дом от угла

Фонтанки, в настоящее время это дом г Скалой Љ 32 (Рис.5).

П. ЗЕТ (П. Н. СТОЛПЯНСКИЙ). Квартиры Пушкина

Новое Время, 1912, Љ 12889.

Дом гг. Баташевых — третий по Гагаринской набережной, идя от Прачешного

моста, между домом княжны Гагариной и Ф. К. Опочинина. Сколько нам известно,

Пушкин жил там в нижнем этаже.

[Ris05.gif]

Бар. Ф. А. БЮЛЕР. Рус. Арх., 1872, 201.

Выехал из Петербурга за пять дней до открытия Александровской Колонны

(открыта 30 авг. 1834 г.), чтоб не присутствовать при церемонии вместе с

камер-юнкерами — моими товарищами — был в Москве несколько часов — видел А.

Раевского, которого нашел поглупевшим от ревматизма в голове. — Может быть

это пройдет. — Отправился потом в Калугу на перекладных, без человека. В

Тарутине пьяные ямщики чуть меня не убили. Но я поставил на своем. — Какие

мы разбойники? — говорили мне они. — Нам дана вольность и поставлен столп

нам в честь… В Заводе (Полотняный Завод, имение Гончаровых) прожил я две

недели.

ПУШКИН. Дневник, 28 ноября 1834 г.

(Полотняный Завод, имение Гончаровых в Медынском уезде Калужской губ,

где живал Пушкин после своей женитьбы). Тут когда-то был полотняный завод,

которого ныне нет и следов. Обширное торговое и промышленное село, торгового

своею деятельностью и базарами оно издавна служит значительным торговым

центром на довольно большом районе. Здесь — писчебумажная фабрика

Гончаровых. Местоположение Полотняного Завода — прелестное. Помещичья

усадьба с великолепным старинным господским домом на самом берегу реки. Не

так далеко от него стоит на берегу реки деревянный флигель, слывущий до сих

пор в народе под названием дома Пушкина. В нем поэт постоянно живал после

своего брака, приезжая гостить к Гончаровым. Внутренние стены этого

строения, имеющего вид маленького помещичьего дома, были исписаны Пушкиным,

теперь от этого не осталось никакого следа. Подле этого дома была прежде

пристройка, нарочно сделанная для Пушкина, когда семейство его разрослось, в

ней жили его дети.

В. П. БЕЗОБРАЗОВ — Я. К- ГРОТУ, 17 мая 1880 года, Я. Грот, 175 — 180.

Площадь усадьбы Полотняного Завода теперь сократилась, громадный

Красный сад вместе с парком, окаймлявший пруды перед фабрикой, частью

совершенно уничтожен и уступил место торгу, где в настоящею минуту

расположена ярмарка, частью в нижней своей части, у прудов, превратился в

пустырь. А между тем с Красным домом, уцелевшим и поныне лишь в меньшей

своей пристройке, — теперешнем театре, — и связаны главным образом

воспоминания о Пушкине, по преданию, он там останавливался. Этот Красный дом

представлял собою довольно большое деревянное здание, включавшее в себе 14

комнат, внизу они были большие и просторные, наверху более мелкие и

низкие. — Со стороны теперешней площади, — раньше сада, — был подъезд со

ступенями и двумя висячими фонарями. Просторными крытыми сенями дом

соединялся с пристройкой, теперешним зрительным залом. Посреди обширного

зала стоял круглый стол и висели великолепные золоченые люстры, с золотыми

снопами колосьев наверху. Тут, по рассказам, любил вечерами сидеть с гостями

Афанасий Николаевич (дед Н. Н. Пушкиной), Красный дом служил его излюбленным

местом пребывания. Около дома на теперешней площади торга были аллеи старых

берез, а в углу у ограды была расположена остроконечная горка с дорожкой

винтом, обсаженная акациями, так наз. ‘улита’, тип, доныне сохранившийся в

некоторых подмосковных имениях. Старожилы описывают этот Сад, как какой-то

земной рай, напоенный ароматами многочисленных цветов, с гладкими,

усыпанными песком дорожками, развесистыми деревьями и кустами сирени.

Красный дом расположен был на обрыве и фасадом обращен к прудам, от

самых сеней вели вниз широкие каменные ступени. По обрыву росли ели,

подстригавшиеся причудливыми фигурами. Пруды в виде буквы П были обсажены

ивами, а посредине оставляли род полуострова, тут были разбиты радиально

расходящиеся дорожки и посредине — куртины с плодовыми деревьями. Тут же

была устроена большая беседка, и другие были по углам ограды вокруг прудов.

Дом был окрашен в красный цвет, что и дало повод названию его, а пристройка

снаружи была украшена белыми столбами наподобие колонн, пустыми внутри и

обитыми отштукатуренным парусом. — Обширный парк поддерживался в строгом

порядке. В прежние дни здесь пребывало еще небольшое стадо оленей, и долго

после липы еще тщательно подстригались, дорожки ежедневно усыпались красным

песком, а вверху зеленой луговины, сбегавшей к реке, высилась беседка. По

рассказам стариков, собранным Д. Д. Гончаровым, она была довольно обширная и

представляла собою две осьмиугольные башни, диаметром около шести аршин, они

соединялись крытым переходом со столбами, поддерживавшими кровлю и

расположенными полукругом ступенями. Таким образом выходило подобие террасы

и две комнаты с обеих сторон, уставленные по стенам низенькими турецкими

диванами. Башенки были островерхие и заканчивались шпилем с шариками, они

освещались длинными, сверху полукруглыми окнами. Эта ‘Пушкинская’ беседка

была окрашена в темно-красный цвет так же, как и Красный дом. По преданию,

на стенах долго сохранялись стихотворения, написанные рукою Пушкина. —

Большой дом в общих чертах сохранился нетронутым, небольшие исправления в

нем были сделаны Дм. Н. Гончаровым в 40-х гг. Во время Пушкина еще был

двухсветный концертный зал, где в конце XVIII в. так много бывало концертов,

балов и увеселений.

Первая поездка Пушкина на Полотняный Завод должна быть отнесена к концу

мая 1830 г., останавливался он, вероятно, в Красном доме. О вторичном

пребывании его на Полотняном Заводе (поздно осенью 1834 г.) известно также

весьма мало. Есть предположение, что он тогда останавливался в Большом доме.

На это указывает рассказ, что его видели однажды несущим ворох книг из

Красного в Большой дом, в Красном тогда помещалась библиотека.

Подтверждением тому, что он занимался в кабинете Большого дома, приводили и

следующий рассказ (по записи Д. Д. Гончарова). Однажды Пушкин работал в

кабинете, по-видимому, он был всецело поглощен своей работой, как вдруг

резкий стук в соседней столовой заставил его вскочить. Насильственно

отторгнутый от интересной работы, он выбежал в столовую, сильно

рассерженный. Там он увидал виновника шума, маленького казачка, который

рассыпал ножи, накрывая на стол. Вероятно, вид взбешенного Пушкина испугал

мальчика, и он, спасаясь от него, юркнул под стол. Это так рассмешило

Пушкина, что он громко расхохотался и тотчас спокойно вернулся к своей

работе. Еще недавно один из оставшихся стариков, бывший крепостной, художник

Макаров, говорил так: ‘еще бы не знать Пушкина, бывало, сидят они на

балконе, в Красном, а мы детьми около бегаем. Черный такой был, конопатый,

страшный из себя’. — В те дни сложилось предание, что Пушкин ведался с

нечистою силою, оттого и писал он так хорошо, а писал он когтем.

А. В. СРЕДИН. Пушкин и Полотняный Завод. Известия Калужской Уч.

Архивной Комиссии. Вып. XXI, Калуга. 1911.

Поздравляю вас со днем 26 августа (день ангела Наталии), и сердечно

благодарю вас за 27-е (день рождения жены Пушкина). Жена моя прелесть, и чем

доле я с ней живу, тем более люблю это милое, чистое, доброе создание,

которого я ничем не заслужил перед богом.

ПУШКИН — теще Н. И. ГОНЧАРОВОЙ, в конце августа 1834 г., из Полотняного

Завода.

После смерти Дельвига мать его с детьми осталась в очень бедном

положении. Пушкин вызвался продолжать издание ‘Северных Цветов’ в их пользу,

о чем и было заявлено. ‘Северные Цветы’ были изданы только один раз на 1832

г. и сколько очистилось от их издания, я никогда не мог узнать. Без

сомнения, не было недостатка в желании помочь семье Дельвига, но причину

неисполнения обещания поймет всякий, кто знал малую последовательность

Пушкина во многом из того, что он предпринимал вне его гениального

творчества. В 1834 г., когда Пушкин приехал на время в Москву, он встретил

меня в партере Малого театра, где давался тогда фран- , цузский спектакль, и

дружески меня обнял, что произвело сильное впечатление на всю публику,

бывшую в театре, с жадностью наблюдавшую за каждым движением., Пушкина. Из

театра мы вместе поехали ужинать в гостиницу Коппа, где теперь помещается

гостиница ‘Дрезден’. Пушкин в разговорах со мною скорбел о том, что не

исполнил обещания, данного матери Дельвига, уверял при том, что у него много

уже собрано для альма— . наха на следующий новый год, что он его издаст в

пользу матери Дельвига, о чем просил ей написать, но ничего из обещанного

Пушкиным исполнено не было.

Бар. А. И. ДЕЛЬВИГ. Мои воспоминания, т. I, стр. 56.

Я приехал третьего дня, в четверг, поутру, — вот как тихо ездят по

губернским трактам — а я еще платил почти везде двойные прогоны. В деревне

встретил меня первый снег, и теперь двор перед моим окошком белешенек,

однако я еще писать не принимался. Я рад, что добрался до Болдина, кажется,

менее будет мне хлопот, чем я ожидал. Написать что-нибудь мне бы очень

хотелось, не знаю, придет ли вдохновение… Сейчас у меня, были мужики с

челобитьем, я с ними принужден был хитрить, но эти наверное меня перехитрят,

хотя я сделался ужасным политиком… Мне здесь хорошо, да скучно, а когда

мне скучно, меня так и тянет к тебе, как ты жмешься ко мне, когда тебе

страшно. Писать я еще не принимался.

ПУШКИН — жене, 15 сент. 1834 г., из Болдина.

Государь Александр Сергеевич! Просим вас, государь, в том, что вы

таперя наш господин, и мы вам с усердием нашим будем повиноваться и

выполнять в точности ваши приказания, но только в том просим вас, государь,

сделайте великую с нами милость, избавьте нас от нынешнего правления,

прикажите выбрать нам своего начальника и прикажите ему, и мы будем все

исполнять ваши пpикaзaнияV.

ЧЕЛОБИТНАЯ болдинских крестьян Пушкину. Литерат. Газета, 1931, Љ 30.

Скучно. И стихи в голову нейдут, и роман не переписываю. Читаю

Вальтер-Скотта и библию, а все об вас думаю. Много вещей, о которых

беспокоюсь. Видно, нынешнюю осень мне долго в Болдине не прожить. Дела мои я

кой-как уладил. Погожу еще немножко, не распишусь ли, коли нет — так с богом

и в путь. В Москве останусь дня три, у Нат. Ив. (в Яропольце) сутки — и

приеду к тебе. Да и в самом деле: неужто близ тебя не распишусь? Пустое.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, конец сент. 1834 года, из села Болдиыа.

А. М. Языков заехал в Болдино 26 сентября, всего на несколько часов, и

звал Пушкина в Языково, на свою свадьбу. Поэт, при всем желании, не мог

однако исполнить его просьбы, ссылаясь на то, что у него жена и дети. ‘Он

мне показывал, — пишет Языков, — историю Пугачева, несколько сказок в

стихах, в роде Ершова, и историю рода Пушкиных’.

Д. Н. САДОВНИКОВ. Ист. Вест., 1883, т. XIV, стр. 593.

Пушкин выезжал из Болдина в тяжелой карете, на тройке лошадей. Его

провожала дворня и духовенство, которым предлагалось угощение в доме. В

последний отъезд из Болдина имел место такой случай. Когда лошади спустились

с горы и вбежали на мост, перекинутый через речку, — ветхий мост не выдержал

тяжести и опрокинулся, но Пушкин отделался благополучно. Сейчас же он

вернулся пешим домой, где еще застал за веселой беседой и закуской

провожавших его, и попросил причт отслужить благодарственный молебен.

КИРИЛЛ СЕМ. РАЕВСКИЙ, болдинский диакон, со слов его сына Ф. К-

РАЕВСКОГО записал А. И. ЗВЕЗДИН. О Болдинском имении Пушкина. Н. Новг.,

1912, стр. 24.

Некоторые болдинские старожилы уверяют, что Пушкин приезжал в Болдино

весною и ходил в рощу слушать, ‘о чем птицы поют’.

А. И. ЗВЕЗДИН. О Болдинском имении Пушкина.

18 октября — возвращение Пушкина в Петербург, Н. О. ЛЕРНЕР. Труды и дни

Пушкина, 2 изд., стр. 320.

О профессорстве Гоголя были слышны спорные мнения, и как бы для того,

чтобы их проверить, В. А. Жуковский и А. С. Пушкин решили неожиданно

побывать на его лекции. Зная день и час, они оба вместе пришли прослушать

лекцию Гоголя. Что их посещение было совершенною неожиданностью для нашего

профессора, ясно выразилось в том, что обоим знаменитым посетителям пришлось

вместе с нами, студентами, прождать с полчаса времени: лекции в то время

продолжались по уставу полтора часа, Гоголь находил это время слишком

долгим, утомительным и только на своей первой лекции проговорил во все

положенное время, потом он сокращал продолжительность своих лекций, и для

того, чтобы не прерывать их слишком рано, он обыкновенно опаздывал приходить

на полчаса, иногда и на три четверти часа. Таким образом Жуковский и Пушкин

провели несколько времени в беседе со студентами, ожидавшими своего

профессора, который тогда произнес одну из лучших своих лекций,

художественно охарактеризовав норманских витязей, завоевателей Сицилии,

за-селителей Исландии, грозных на морях и Черном, и Каспийском, на берегах и

Франции, и Англии.

С. И. БАРАНОВСКИЙ — Я. К. ГРОТУ. Рус. Арх., 1906, II, 276.

Однажды, — это было в октябре, — ходим мы (студенты) по сборной зале и

ждем Гоголя. Вдруг входит Пушкин и Жуковский. От швейцара, конечно, они уж

знали, что Гоголь еще не приехал, и потому, обратясь к нам, спросили только:

‘в которой аудитории будет читать Гоголь?’ Мы указали на аудиторию. Пушкин и

Жуковский заглянули в нее, но не вошли, а остались в сборной зале. Через

четверть часа приехал Гоголь, и мы вслед за тремя поэтами вошли в аудиторию

и сели по местам. Гоголь вошел на кафедру и вдруг, как говорится, ни с того,

ни с сего, начал читать взгляд на историю аравитян. Лекция была блестящая.

Она вся из слова в слово напечатана в ‘Арабесках’ (‘Аль-Мамун’). Видно, что

Гоголь знал заранее о намерении поэтов приехать на его лекцию, и потому

приготовлялся угостить их поэтически. После лекции Пушкин заговорил о чем-то

с Гоголем, но я слышал одно только: ‘увлекательно!’

Н. И. ИВАНИЦКИЙ. Отечеств. Записки, 1853, Љ 2, Смесь, стр. 120.

Слухи, постоянно распространяемые насчет Александра, очень меня

печалят. Знаешь ли ты, что, когда Натали выкинула, говорили, будто это — от

побоев, которые он ей нанес? В конце концов, мало ли молодых женщин уезжает

проведать своих родителей, провести два или три месяца в деревне! Никто в

этом не видит ничего особенного. Но Александру все ставится в счет…

Александр нам совсем не пишет. Я не знаю, где он, что он делает. Это

молчание непростительно ни в каком отношении. Я в некотором роде завишу от

него, а он меня больше двух месяцев держит в полном неведении насчет моей

судьбы.

С. Л. ПУШКИН (отец поэта) — О. С. ПАВЛИЩЕВОЙ, 29 окт. 1834 г., из

Михайловского. П-н и его совр-ки, XIV, 17 (фр.).

Наконец, мы имеем новости от Александра. Натали опять беременна, ее

сестры живут с нею и нанимают очень хороший дом пополам с ними. Он говорит,

что это ему удобно в смысле расходов, но немножко стесняет его, потому что

он не любит нарушать своих привычек хозяина дома.

Н. О. ПУШКИНА (мать поэта) — О. С. ПАВЛИЩЕВОЙ, 7 ноября 1834 г., из с.

Михайловского. П-н и его совр-ки, XIX, 21 (фр.).

В последнее время Наталия Ив. Гончарова (теща Пушкина) поселилась у

себя в Яропольце и стала очень несносна, просто-напросто пила. По лечебнику

пила. ‘Зачем ты берешь этих барышен?’ — спросил у Пушкина Соболевский. —

‘Она целый день пьет и со всеми лакеями (……)’.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рассказы о П-не, 64.

Подозрительность и суровость Наталии Ивановны все росли с годами…

Всякий был в праве осуждать ее, что она хоронит лучшие годы дочерей в

деревенской глуши Яропольца, и этих соображений было достаточно, чтобы

вымещать на неповинных девушках накипевшую горечь: якорем спасения всем

являлась Наталия Николаевна… Пушкин согласился выручить своячениц из

тяжелого положения, приняв их обеих под свой кров. Вероятно, этому решению

много способствовало побуждение прекратить одиночество, выпавшее на долю

жены и в первое время тоскливо переносимое ею.

А. П. АРАПОВА. Новое Время, 1907, Љ 11413, стр. 5.

Около этого времени (1834 г.) Пушкин узнал, что какой-то молодой

человек (Э. И. Губер) переводил Фауста, но сжег свой перевод, как неудачный.

Пушкин, как известно, встречал радостно всякое молодое дарование, всякую

попытку, от которой литература могла ожидать пользы. Он отыскал квартиру

Губера, не застал его дома, и можно себе представить, как был удивлен Губер,

возвратившись домой и узнав о посещении Пушкина. Губер отправился сейчас к

нему, встретил самый радушный прием и стал посещать часто Пушкина, который

уговорил его опять приняться за Фауста, читал его перевод и делал на него

замечания. Пушкин так нетерпеливо желал окончания этого труда, что объявил

Губеру, что не иначе будет принимать его, как если он каждый раз будет

приносить с собой хоть несколько стихов Фауста.. Пушкин обнадежил его в

преодолении трудностей, казавшихся невозможными для его сил.

М. Н. ЛОНГИНОВ. Воспоминание об Э. И. Губере. Соч., т. I, 1915, стр.

316.

Пушкин заставил меня взглянуть на дело серьезно. Он уже давно склонял

меня приняться за большое сочинение и наконец, один раз, после того, как я

прочел одно небольшое изображение небольшой сцены, но которое, однако ж,

поразило его больше всего мной прежде читанного, он мне сказал: ‘Как с этой

способностью угадывать человека и несколькими чертами выставлять его вдруг

всего, как живого, с этой способностью не приняться за большое сочинение!

Это, просто, грех!’ Вслед за этим начал он представлять мне слабое мое

сложение, мои недуги, которые могут прекратить мою жизнь рано, привел мне в

пример Сервантеса, который, хотя и написал несколько очень замечательных и

хороших повестей, но если бы не принялся за ‘Донкишота’, никогда бы не занял

того места, которое занимает теперь между писателями, и, в заключение всего,

отдал мне свой собственный сюжет, из которого он хотел сделать сам что-то в

роде поэмы и которого, по словам его, он бы не отдал другому никому. Это был

сюжет ‘Мертвых душ’. (Мысль ‘Ревизора’ принадлежит также ему.)

Н. В. Гоголь. Авторская исповедь.

‘Мертвые души’ — это прямо идея Пушкина, возникшая в его уме в то

время, когда он жил в Новороссии. И если он не претендовал на то, что Гоголь

ее похитил у него, то лишь потому, как говорил он сам мне потом, ‘что я,

может быть, и не осуществил бы ее, потому что у меня много было другого

дела’.

В. И. ЛЮБИЧ-РОМАНОВИЧ по записи С. И. ГЛЕБО-ВА. Ист. Вест., 1902,

февр., 553.

Мысль о ‘Мертвых душах’ принадлежала Пушкину, В Москве Пушкин был с

одним приятелем на бегу. Там был также некто П. (старинный франт). Указывая

на него Пушкину, приятель рассказал про него, как он скупил себе мертвых

душ, заложил их и получил большой барыш. Пушкину это очень понравилось. —

‘Из этого можно было бы сделать роман’, — сказал он между прочим. Это было

еще до 1828 г.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1865, стр. 745.

На вечера Н. К. Загряжской являлся по временам поэт Пушкин, но он не

производил там эффекта, говорил немного, больше о вещах самых обыкновенных.

Пушкин составлял какое-то загадочное, двуличное существо. Он кидался в

знать — и хотел быть популярным, являлся в салоны — и держал себя грязно,

искал расположения к себе людей влиятельных и высшего круга — и не имел

ничего грациозного в манерах и вел себя надменно. Он был и консерватор, и

революционер. С удовольствием принял звание камер-юнкера, а вертелся в кругу

людей, не слишком симпатизировавших двору. Толкался по гостиным и занимался

сочинениями. Избалованный похвалами своих современников и журналистов, он

вносил в свое общество какую-то самоуверенность, которая отталкивала от него

знакомых. Он не принадлежал к числу людей, которые могут увлечься

откровен-ностию и задушевностию: всегда в нем видно было стремление быть

авторитетом. В высшем кругу этого ему не удавалось: там обыкновенно

принимают поэтов совсем с другою целью и не столько им желают услуж-дать,

сколько сами требуют от них угождений. К сожалению, многие подчиняются этому

требованию, и едва ли не было заметно это в Пушкине.

В. И. САФОНОВИЧ. Рус. Арх., 1903, I, 492V-

Отличительным характером Пушкина в большом обществе была задумчивость

или какая-то такая грусть, которую даже трудно выразить. Он казался при этом

стесненным, попавшим не на свое место. Зато в искреннем, небольшом кругу, с

людьми по сердцу, не было человека разговорчивее, любезнее, остроумнее. Тут

он любил и посмеяться, и похохотать, глядел на жизнь только с веселой

стороны и с необыкновенною ловкостью мог открывать смешное. Одушевленный

разговор его был красноречивой импровизацией, так что он обыкновенно увлекал

всех, овладевал разговором, и это всегда кончалось тем, что другие смолкали

невольно, а говорил он. Если бы записан был хоть один такой разговор

Пушкина, похожий на рассуждение, перед ним показались бы бледны

профессорские речи Вильмена и Гизо. Вообще Пушкин обладал необычайными

умственными способностями. Уже во время славы своей он выучился, живя в

деревне, латинскому языку, которого почти не знал, вы-шедши из лицея. Потом,

в Петербурге, изучил он английский язык в несколько месяцев, так что мог

читать поэтов. Французский знал он в совершенстве. ‘Только с немецким не

могу я сладить! — сказал он однажды. — Выучусь ему, и опять все забуду: это

случалось уже не раз’. Он страстно любил искусства и имел в них оригинальный

взгляд. Тем особенно был занимателен и разговор его, что он обо всем судил

умно, блестяще и чрезвычайно оригинально.

(КС. А. ПОЛЕВОЙ). Некролог Пушкина. Живописное Обозрение, 1837, III,

стр. 10, 80. Цит. по Рус. Арх., 1901, 11,251.

Пушкин был застенчив и более многих нежен в дружбе. Общество, особенно,

где он бывал редко, почти всегда приводило его в замешательство, и от того

оставался он молчалив и как бы недоволен чем-нибудь. Он не мог оставаться

там долго. Прямодушие, также отличительная черта характера его, подстрекало

к свободному выражению мысли, а робость противодействовала. Притом же

совершенную привычку он сделал только к высшему обществу, или к самому

тесному кругу приятелей. В обоих случаях он чувствовал себя на своем месте.

Собою не владел он только при таких обстоятельствах, от которых все

должно было обрушиться на него лично. Он почти не умел распоряжаться ни

временем своим, ни другою собственностью. Иногда можно было подумать, что он

без характера: так он слабо уступал мгновенной силе обстоятельств. Между тем

ни за что он столько не уважал другого, как за характер… Пылкость его души

и слияние с ясностью ума образовала из него это необыкновенное, даже

странное существо, в котором все качества приняли вид крайностей.

П. А. ПЛЕТНЕВ. Соч. и переписка, т. III, СПб., 1885, стр. 242 — 243.

В обществе посторонних людей Пушкин был или совершенно молчалив, или

слишком блистателен. Лучшие движения сердца своего считал он домашним делом

и йотому не любил выказывать их. Он хранил их для тесного круга друзей,

преимущественно для своих лицейских товарищей, которых любил неизменно.

П. А. ПЛЕТНЕВ. Соч., III, 743.

Золотые слова Пушкина насчет существующих и принятых многими правил о

дружеских сношениях. ‘Все, — говорил в негодовании Пушкин, — заботливо

исполняют требования общежития в отношении к посторонним, т. е. к людям,

которых мы не любим, а чаще и не уважаем, и это единственно потому, что они

для нас — ничто. С друзьями же не церемонятся, оставляют без внимания

обязанности свои к ним, как к порядочным людям, хотя они для нас — все. Нет,

я так не хочу действовать. Я хочу доказывать моим друзьям, что не только их

люблю и верую в них, но признаю за долг и им, и себе, и посторонним

показывать, что они для меня первые из порядочных людей, перед которыми я не

хочу и боюсь манкировать, чем бы то ни было, освященным обыкновениями и

правилами общежития’.

П. А. ПЛЕТНЕВ — Я. К. ГРОТУ, 1 апр. 1844 г. Переп. Грота с Плетневым,

II, 221.

Я не встречал людей, которые были бы вообще так любимы, как Пушкин, все

приятели его делались скоро его друзьями. Он знакомился скоро, и, когда ему

кто нравился, он дружился искренно. В большом кругу он был довольно

молчалив, серьезен, и толстые губы давали ему вид человека надувшегося,

сердитого, он стоял в углу, у окна, как будто не принимая участия в общем

веселии. Но в кругу приятелей он был совершенно другой человек, лицо его

прояснялось, он был удивительной живости разговорчив, рассказывал много,

всегда ясно, сильно, с резкими выражениями, но как будто запинаясь и часто с

нервическими движениями, как будто ему неловко было сидеть на стуле. Он

любил также слушать, принимал участие в рассказах и громко, увлекательно

смеялся, показывая свои прекрасные белые зубы. Когда он был грустен, что

часто случалось в последние годы его жизни, ему не сиделось на месте: он

отрывисто ходил по комнате, опустив руки в карманы широких панталон,

протяжно напевал: ‘грустно! тоска!’ Но веселый анекдот, остроумное слово

развеселяли его мгновенно: он вскрикивал с удовольствием ‘славно!’ и громко

хохотал. Он был самого снисходительного, доброго нрава, обыкновенно он

выказывал мало колкости, в своих суждениях не был очень резок, своих друзей

он защищал с необыкновенным жаром, зато несколькими словами уничтожал тех,

которых презирал, и людей, его оскорбивших. Но самый гнев его был

непродолжителен и, когда сердце проходило, он делался только хладнокровным к

своим врагам. Некоторая беспечность нрава позволяла часто им овладеть, так,

например (Е. М. Хитрово), женщина умная, но странная (ибо на 50 году не

переставала оголять свои плечи и любоваться их белизною и полнотою),

возымела страсть к гению Пушкина и преследовала его несколько лет своей

страстью (Пушкин звал ее Пентефрихой). Она надоедала ему несказанно, но он

никогда не мог решиться огорчить ее, оттолкнуть от себя, хотя смеясь бросал

в огонь, не читая, ее ежедневные записки, но чтоб не обидеть ее самолюбия,

он не переставал часто навещать ее в приемные часы ее перед обедом.

Н. М. СМИРНОВ. Из памятных заметок. Рус. Арх., 1882, I, 238.

Завтра надобно будет явиться во дворец — у меня еще нет мундира. — Ни

за что не поеду представляться с моими товарищами камер-юнкерами —

молокососами 18-летними. Царь рассердится — да что мне делать?

ПУШКИН. Дневник, 5 декабря 1834 г.

Я все-таки не был 6-го во дворце — и рапортовался больным. За мною царь

хотел прислать фельд-егеря или Арнта (лейб-медика).

ПУШКИН. Дневник, декабрь 1834 г.7

Третьего дня я наконец в Аничковом. Опишу все в подробности. Придворный

лакей поутру явился ко мне с приглашением: быть в восемь с половиной в

Аничковом, мне в мундирном фраке, Наталье Николаевне как обыкновенно.

В 9 часов мы приехали. На лестнице встретил я старую гр. Бобринскую,

которая всегда за меня лжет и выводит меня из хлопот. Она заметила, что у

меня треугольная шляпа с плюмажем (не по форме: в Аничков ездят с круглыми

шляпами). Гостей было уже довольно, бал начался контрдансами. Гр.

Бобринский, заметя мою треугольную шляпу, велел принести мне круглую. Мне

дали одну такую засаленную помадой, что перчатки у меня промокли и

пожелтели. Вообще бал мне понравился.

Утром того же дня встретил я в Дворцовом саду великого князя (Михаила

Павловича): ‘Что ты один здесь философствуешь?’ — ‘Гуляю’. — ‘Пойдем

вместе’. Разговорились о плешивых: ‘Вы не в родню, в вашем семействе мужчины

молоды оплешивливают’. — ‘Государь Александр и Константин Павлович оттого

рано оплешивели, что при отце моем носили пудру и зачесывали волоса, на

морозе сало леденело, — и волоса лезли. Нет ли новых каламбуров?’ — ‘Есть,

да нехороши, не смею представить их вашему высочеству’. — ‘У меня их также

нет, я замерз’. Доведши великого князя до моста, я ему откланялся (вероятно

против этикета).

ПУШКИН. Дневник, 18 декабря 1834 г.

(22 дек. Суббота). — В середу был я у Хитровой, имел долгий разговор с

великим князем (Михаилом Павловичем). Началось журналами:

Вообрази, какую глупость напечатали в ‘Северной Пчеле’. Дело идет о

пребывании государя в Москве. ‘Пчела’ говорит: ‘государь император, обошед

соборы, возвратился во дворец и с высоты красного крыльца низко (низко!)

поклонился народу’. Этого не довольно. Журналист-дурак продолжает: ‘как

восхитительно было видеть великого государя, преклоняющего священную главу

перед гражданами московскими!’ Не забудь, что это читают лавочники.

Великий князь прав, а журналист, конечно, глуп. Потом разговорились о

дворянстве… Я заметил: что значит наше старинное дворянство с имениями,

уничтоженными бесконечными раздроблениями, с просвещением, с ненавистью

противу аристократии и со всеми притязаниями на власть и богатства? Эдакой

страшной стихии мятежей нет и в Европе. Кто был на площади 14 декабря? Одни

дворяне, сколько же их будет при первом новом возмущении? Не знаю, а кажется

много. Говоря о старом дворянстве, я сказал: ‘Мы, которые такие же родовитые

дворяне, как император и вы…’ и т. д. Великий князь был очень любезен и

откровенен. — ‘Вы настоящий представитель вашего семейства, — сказал я

ему: — все Романовы — революционеры и уравнители’. — ‘Спасибо: так ты меня

жалуешь в якобинцы! Благодарю, вот репутация, которой мне не доставало’.

Разговор обратился к воспитанию, любимому предмету его высочества. Я успел

высказать ему многое. Дай бог, чтобы слова мои произвели хоть каплю добра!

ПУШКИН. Дневник (фр.-рус).

Натали много выезжает, танцует ежедневно. Вчера я провела день

по-семейному, все мои дети обедали у нас. Только и слышишь разговору, что о

праздниках, балах и спектаклях.

Н. О. ПУШКИНА-бар. Е. Н. ВРЕВСКОЙ, 26 дек.

1834 г., из Петербурга. Рус. Вест., 1869, т. 84, стр. 90 (фр.).

Здесь все по горло в праздниках, Натали (жена Пушкина) много выезжает

со своими сестрами, она привезла ко мне однажды Машу (старшая дочь поэта),

которая настолько привыкла видеть только изящно одетых, что, увидев меня,

начала громко кричать, ее спросили, почему она не хотела поцеловать бабушку,

она ответила, что у меня скверный чепчик и скверное платье.

Н. О. ПУШКИНА — О. С. ПАВЛИЩЕВОЙ, 4 января

1835 г. П-н и его совр-ки, XIV, 25 (фр.).

Вчера приехали мы сюда, остановились у Пушкиных (родители поэта)…

Пушкин-поэт обещал мне на пятницу билет на ‘Роберта Дьявола’, но я не думаю,

чтоб можно было на него рассчитывать… Поэт очень смешон. Как он

растерялся, увидев меня! Можно было умереть со смеху.

Бар. Е. Н. ВРЕВСКАЯ — мужу своему Б. А-ЧУ, 21 янв. 1835 г., из

Петербурга. П-н и его совр-ки, XXI — XXII, 388 (фр.-рус).

Поэт находит, что я нисколько не изменилась фигурою и что, несмотря на

мою беременность, он меня любит всегда. Он меня спросил, примем ли мы его,

если он приедет в Голубово, я ему ответила, что очень на него сердита:

какого он об нас мнения, если задает мне подобный вопрос!.. Я сегодня

подарила г-же Пушкиной (матери поэта) мантилью, которая доставила ей много

удовольствия. Правда, она стоила немножко дорого, — 60 рублей, но что

делать? Она все эти дни ходила в кацавейке, и потом, я хотела ей доставить

чем-нибудь удовольствие. Здоровье ее очень плохо, доктор требует

консультации, но у них нет денег, чтоб заплатить докторам, и консультация

откладывается со дня на день.

Бар. Е. Н. ВРЕВСКАЯ — мужу Б. А-ЧУ, 25 янв. 1835 г., из Петербурга. П-н

и его совр-ки, XXI — XXII, 388 (фр.).

Пушкин решительно поддался мистификации Мериме (выдавшего сочиненные им

‘Песни западных славян’ за подлинные), от которого я должен был выписать

письменное подтверждение, чтобы уверить Пушкина в истине пересказанного мной

ему, чему он не верил и думал, что я ошибаюсь. После этой переписки Пушкин

часто рассказывал об этом, говоря, что Мериме не одного его надул, но что

этому поддался и Мицкевич. — Я дал себя мистифицировать в очень хорошей

компании, — прибавлял он всякий раз.

С. А. СОБОЛЕВСКИЙ — М. Н. ЛОНГИНОВУ, в 1855 г.

П-н и его совр-ки, XXXI — XXXII, 42 (рус.-фр.).

С генваря я очень занят Петром. На балах был раза 3, уезжал с них рано.

Придворными сплетнями мало занят.

ПУШКИН. Дневник, 18 февраля 1835 г.

Когда Пушкин писал историю Петра I, он просил представить его графине

В. Н. Ягужинской, старухе-невестке одного из ближайших друзей Петра, она

отказалась принять Пушкина и сказала, что у нее нет в обычае делить общество

с рифмачами и писаришками. Ей возражали, что Пушкин принадлежит к одной из

древнейших фамилий русского дворянства, на это она ответила, что охотно

пр-иняла бы его, если бы он не был прикосновенен к писательству, и

прибавила: ‘он напечатает, что я могла бы ему рассказать или сообщить, и бог

знает, что из этого может выйти. Моя бедная свекровь умерла в Сибири, с

вырезанным языком, высеченная кнутом, а я хочу спокойно умереть в своей

постели, в Сафорине’.

Кн. П. В. ДОЛГОРУКОВ. Memoires Geneve, 1867, стр. 190 (фр.).

В публике очень бранят моего Пугачева, а что хуже, — не покупают.

Уваров (министр народного просвещения) большой подлец. Он кричит о моей

книге, как о возмутительном сочинении. Его клеврет Дундуков (дурак и бардаш)

преследует меня своим ценсурным комитетом. Он не соглашается, чтоб я печатал

свои сочинения с одного согласия государя. Царь любит, да псарь не любит.

Кстати об Уварове, это большой негодяй и шарлатан. Разврат его известен.

Низость до того доходит, что он у детей Канкрина был на посылках. Об нем

сказали, что он начал тем, что был б…, потом нянькой, и попал в президенты

Академии Наук, как княгиня Дашкова в президенты Российской Академии, — Он

крал казенные дрова и до сих пор на нем есть счеты (у него 11.000 душ),

казенных слесарей употреблял в собственную работу и т. д. Дашков (министр),

встретив Жуковского под руку с Уваровым, отвел его в сторону, говоря: ‘Как

тебе не стыдно гулять публично с таким человеком!’

ПУШКИН. Дневник. Февраль 1835.

Пушкин остался должен Жадимировскому по контракту за наем в доме его

квартиры 1.063 р. 33 1/2 к., по неплатежу коих, решением С.-Пб. Надворного

суда 4-го Департамента 15 апреля 1835 г. искомую с Пушкина сумму присуждено

с него взыскать, а в случае неплатежа описать его имение, о чем сообщено

было в Управу Благочиния, по желанию же Пушкина об обращении такового

взыскания с имения его Нижегородской губ. Луко-яновского уезда в сельце

Кистеневе, 4-й Департамент суда и сообщил в Лукояновский Земский Суд, чтобы

он из свободного в сельце Кистеневе имения, заключающегося в 7 душах

крестьян, описал следующее количество душ на удовлетворение иска 1.063 р. 33

1/2 к. и штрафных 106 р. 30 к.

Объявление купца П. А. ЖАДИМИРОВСКОГО от 3 марта 1837 г. в Опеку над

детьми и имуществом Пушкина. П-н и его совр-ки, XIII, 95.

Дела мои не в хорошем состоянии. Думаю оставить Петербург и ехать в

деревню, если только этим не навлеку на себя неудовольствия.

ПУШКИН — Н. И. ПАВЛИЩЕВУ, 2-го мая 1835 г., из Петербурга.

Александр вчера уехал в Тригорское и должен возвратиться прежде десяти

дней, чтобы поспеть к родам Наташи. Ты подумаешь, быть может, что он

отправился по делу, — совсем нет, а единственно ради удовольствия

путешествовать, да еще в дурную погоду! Мы очень были удивлены, когда

Александр пришел с нами проститься накануне отъезда, и его жена очень

опечалена, надо сознаться, что твои братья оригиналы, которые никогда не

перестанут быть таковыми.

Н. О. ПУШКИНА (мать поэта) — О. С. ПАВЛИЩЕВОЙ, 7 мая 1835 г., из

Петербурга. Л. Павлищев, 385.

Д-р Кошец встретил Александра на боровичской станции, когда он

отправился в Тригорское, твой брат был, по словам Кощеца, очень озабочен,

рассеян, и я почти уверена, что мой ‘старший’ не расслышал ничего, о чем ему

толковал доктор, потому что вчера, когда я ему сообщала о Кошеце, Александр

удивился и стал раскаиваться в оказанном холодном приеме доктору. Думаю, что

Александр не пустился с ним на станции в беседу, принимая его за одного из

многих любопытных пассажиров, добивающихся его знакомства.

Н. О. ПУШКИНА — О. С. ПАВЛИЩЕВОЙ, 1? мая 1835 г. Л. Павлищев, 387,

Кажется, в 1835 г., — да, так точно, — приехал он сюда (в Тригорское)

дня на два всего, — пробыл 8 и 9 мая — приехал такой скучный, утомленный: —

‘Господи, — говорит, — как у вас тут хорошо! А там-то, там-то в Петербурге,

какая тоска зачастую душит меня!’

М. И. ОСИПОВА в передаче М. И. СЕМЕВСКОГО. СПб. Вед., 1866, Љ 139.

Ты была удивлена приездом Пушкина и не можешь понять цели его

путешествия. Но я думаю, — это просто было для того, чтобы проехаться,

повидать тебя и маменьку, Тригорское, Голубово и Михайловское, потому что

никакой другой благовидной причины я не вижу. Возможно ли, чтоб он

предпринял это путешествие в подобное время, чтобы поговорить с маменькой о

двух тысячах рублей, которые он ей должен… Пушкин в восхищении от

деревенской жизни и говорит, что это вызывает в нем желание там остаться. Но

его жена не имеет к этому никакого желания, и потом — его не отпустят. Я

думаю, он хочет купить имение, но без денег это трудно,

АННА НИК. ВУЛЬФ — сестре своей бар. ЕВПР. НИК-ВРЕВСКОЙ, 24 мая 1835 г.,

из Петербурга. П-н и его совр-ки, XXI — XXII, 325 (фр.).

Наташа родила накануне приезда Александра, и радость свидания с мужем

ее так расстроила, что проболела весь день.

Н. О. ПУШКИНА — О. С. ПАВЛИЩЕВОЙ, 17 мая 1835 г. Л. Павлищев, 387.

Мать рассказала, что когда родился второй сын, она хотела назвать его

Николаем, но Пушкин пожелал почтить память одного из своих предков,

казненных в смутное время, и предоставил ей выбор между двумя именами:

Гаврила и Григорий. Она предпочла последнее.

А. П. АРАПОВА (дочь Н. Н. Пушкиной-Ланской). Новое Время, 1908, Љ

11425.

Я вижу себя вынужденным положить конец тратам, которые ведут только к

долгам и которые готовят мне будущее, полное беспокойства и затруднений,

если не нищеты и отчаяния. Три или четыре года пребывания в деревне мне

доставят снова возможность возвратиться в Петербург и взяться за занятия,

которыми я обязан доброте его величества. Я был осыпан благодеяниями

государя, я был бы в отчаянии, если бы его величество увидел в моем желании

уехать из Петербурга другой мо-тлв кроме мотива абсолютной необходимости 7.

Малейший признак неудовольствия или подозрения был бы достаточен, чтобы

удержать меня в положении, в котором я нахожусь, в конце концов я

предпочитаю испытывать затруднения в своих делах, чем потерять во мнении

того, кто был моим благодетелем, не как государь, не из чувства долга и

справедливости, но из свободного чувства благородного и великодушного

благоволения.

ПУШКИН — гр. А. X. БЕНКЕНДОРФУ, 1 июня 1835 г. (фр.).

Нет препятствий ему ехать, куда хочет, но не знаю, как разумеет он

согласить сие со службою. Спросить, хочет ли отставки, ибо иначе нет

возможности его уволить на столь продолжительный срок.

НИКОЛАИ I. Резолюция на письме Пушкина к Бенкендорфу от 1 июня. Дела

III Отд., изд. ‘Всемирного Вестника’, 1905, стр. 302.

П. В. Киреевский один раз вместе с Жуковским был у Пушкина. Киреевский

хорошо помнит большую комнату, со шкапами по бокам и с длинным столом

посередине, заваленным бумагами. Пушкин говорил им, между прочим, о своем

сильном желании совсем оставить Петербург и уехать совсем в деревню, читал

Жуковскому свое письмо к Бенкендорфу, которого просил о позволении выехать

из Петербурга, где ему очень было тяжело жить. Рассказами своими о Петре

Пушкин удивлял Жуковского. Пушкин с великою радостью смотрел на труды

Киреевского, перебирал с ним его собрание, много читал из собранных им песен

и обнаруживал самое близкое знакомство с этим предметом. Еще прежде, через

Соболевского, он доставил Киреевскому тетрадку Псковских песен, записанных с

голоса, частью собственною рукою Пушкина, частью другою рукою (около 40

пьес).

П. И. БАРТЕНЕВ со слов П. В. КИРЕЕВСКОГО. Рассказы о Пушкине, 52.

Обещая Киреевскому собранные им (народные) песни, Пушкин прибавил: ‘там

есть одна моя, угадайте!’

Но Киреевский думает, что он сказал это в шутку, ибо ничего поддельного

не нашел в песнях этих.

П. И. БАРТЕНЕВ. Р-зы о Пушкине, 53.

П. В. Киреевский заявлял, что Пушкин доставил ему замечательную тетрадь

песен, собранных им в Псковской губернии, и прибавил: ‘когда-нибудь, от

нечего делать, разберите-ка, которые поет народ и которые смастерил я сам’.

Сколько Киреевский ни старался разгадать эту загадку, никак не мог сладить.

Ф. И. БУСЛАЕВ. Мои воспоминания. М, 1897, стр. 293.

Прасковье Александровне (Осиновой) вздумалось состроить partie fine

[тайный кутеж с участием дам (фр.). — Прим. ред.], и мы обедали вместе все у

Дюме, а угощал нас Александр Сергеевич и ее сын Алексей Николаевич Вульф.

Пушкин был любезен за этим обедом, острил довольно зло, и я не помню ничего

особенно замечательного в его разговоре. За десертом (‘les quatres

mendiants’) [‘четверо нищих’ (фр.) — название блюда. — Прим. ред.] г-н Дюме,

воображая, что этот обед и в самом деле une partie fine, вошел в нашу

комнату un peu cavalierement [несколько развязно (фр.). — Прим. ред.] н

спросил: ‘Comment cela va ici?’ [Ну, как дела? (фр.). — Прим. ред.] У

Пушкина и Алексея Николаевича немножко вытянулось лицо от неожиданной

любезности француза, и он сам, увидя чинность общества и дам в особенности,

нашел, что его возглас и явление были не совсем приличны, и удалился.

Вероятно, в прежние годы Пушкину случалось у него обедать и не совсем в

таком обществе.

А. П. КЕРН. П-н и его современники, V, 155 — 156.

Третьего дня д-р Кошец, вместе с Александром, провожал обеих Аннет

Вульф и Керн. Обе уехали… Наташа (жена Пушкина) слаба, недавно вышла из

спальни и не может ни читать, ни писать, ни работать, между тем у нее

большие планы повеселиться на петергофском празднике 1 июля — в день

рождения императрицы, ездить верхом со своими сестрами на острова, нанять

дачу на Черной речке, и не хочет отправиться дальше, как желал бы Александр.

В конце концов, ‘чего женщина хочет, того хочет 6or’7.

Н. О. ПУШКИНА — О. С. ПАВЛИЩЕВОЙ, 8 июня

1835 г. Л. Павлищев, 388.

Пушкину дал бог второго сына, по имени Григорий… Давно с ним не

видался и потому не знаю, что с ним делается, знаю только, что он давно

ничего не пишет и нуждается в деньгах.

М. Л. ЯКОВЛЕВ — В. Д. ВОЛЬХОВСКОМУ, 11 июня 1935 г. Н. Гастфрейнд.

Товарищи Пушкина по лицею, СПб., 1912, т. 1, 154.

Государю угодно было отметить на письме моем к вашему сиятельству, что

нельзя мне будет отправиться на несколько лет в деревню иначе, как взяв

отставку. Предаю совершенно судьбу мою в царскую волю и желаю только, чтоб

решение его величества не было для меня знаком немилости и чтобы вход в

архивы, когда обстоятельства позволят мне оставаться в Петербурге, не был

мне запрещен.

ПУШКИН — гр. А. X. БЕНКЕНДОРФУ, 4 июля 1835 г., из Петербурга.

Мы с братом ходили каждый день купаться в большую купальню, устроенную

на Неве против Летнего сада, один раз, барахтаясь в воде и кой-как еще тогда

плавая, я не заметил, как ко мне подплыл какой-то кудрявый человек и

звонким, приветливым голосом сказал: ‘позвольте мне вам показать, как надо

плавать, вы не так размахиваете руками, надо по-лягушечьему’, и тут кудрявый

человек стал нам показывать настоящую манеру, но вдруг от нас отплыв, сказал

вошедшему в купальню господину: ‘А, здравствуй, Вяземский!’ Мы с братом

будто обомлели и в одно слово сказали: это должен быть Пушкин. После этой

встречи я не видел Пушкина до Петергофского праздника. Государь с царской

фамилией и придворными ехал в линейке и, увидав шедшего близ дороги Пушкина,

закричал ему: ‘Bonjour, Pouchkine!’ — ‘Bonjour, Sir!’ [Здравствуй, Пушкин! —

Здравствуйте, сир! (фр.). — Прим. ред.] — почтительно, но непринужденно

отвечал ему Пушкин.

С. (С. М. СУХОТИН). Из воспоминаний молодости. Рус. Арх., 1864, 981,

Ср. Рус. Арх., 1894, III, 71.

Петергофский праздник удался как нельзя лучше. Александр был на

празднике с Наташей. Наташа была, говорят, очаровательна, чему я вполне

верю: после ее последних родов красота ее в полном блеске.

Н. О. ПУШКИНА — О. С. ПАВЛИЩЕВОЙ. 3 июля 1835 г. Л. Павлищев, 391.

Т. Н. Грановский, познакомившийся с Пушкиным у Плетнева, раз шел с ним

пешком с дачи в Петербург. Они говорили, и этот разговор Грановский

причисляет к приятнейшим в своей жизни. Говоря о Булгарине, Пушкин сказал,

что напрасно его слишком бранят, что где-нибудь в переулке он с охотою с ним

встретится, но чтоб остановиться и вступить с ним в разговор на улице, на

видном месте, на это он, Пушкин, никак не решится.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рассказы о П-не, 31.

О знакомстве с Пушкиным А. С. Данилевский (близкий друг Гоголя)

припоминал следующее. Однажды летом отправились они с Гоголем в Лесной на

дачу к Плетневу, у которого довольно часто бывали запросто. Через несколько

времени, почти следом за ними, явились Пушкин с Соболевским. Они пришли

почему-то пешком g зонтиками на плечах. Вскоре к Плетневу приехала еще вдова

Н. М. Карамзина, и Пушкин затеял с нею спор. Карамзина выразилась о ком-то:

‘она в интересном положении’. Пушкин стал горячо возражать против этого

выражения, утверждая с жаром, что его напрасно употребляют вместо коренного,

чисто русского выражения: ‘она брюхата’, что последнее выражение совершенно

прилично, а напротив, неприлично говорить: ‘она в интересном положении’. —

После обеда был любопытный разговор. Плетнев сказал, что Пушкина надо

рассердить, и тогда только он будет настоящим Пушкиным, и стал ему

противоречить. Впечатление, произведенное на Данилевского Пушкиным, было то,

что он и в обыкновенном разговоре являлся замечательным человеком, каждое

слово его было веско и носило печать гениальности, в нем не было ни малейшей

натянутости или жеманства, но особенно поражал его долго не выходивший из

памяти совершенно детский, задушевный смех. Он бывал с женой у Плетнева.

В. И. ШЕНРОК. Материалы для биографии Гоголя. М., 1892, т. I, стр. 362.

У Пушкина был дальний родственник, некто Оболенский, человек без

правил, но не без ума. Он постоянно вел игру. Раз Пушкин в Петербурге (жил

тогда иа Черной речке, дочери его Марье тогда было не более 2 лет) не имел

вовсе денег, он пешком пришел к Оболенскому просить взаймы. Он застал его за

игрою в банк. Оболенский предлагал ему играть. Не имея денег, Пушкин

отказывается, но принимает вызов Оболенского играть пополам. По окончании

игры Оболенский остался в выигрыше большом и по уходе проигравшего,

отсчитывая Пушкину следующую ему часть, сказал: ‘Каково! Ты не заметил, ведь

я играл наверное!’ Как ни нужны были Пушкину деньги, но, услышав это, он,

как сам выразился, до того пришел вне себя, что едва дошел до двери и

поспешил домой.

П. В. НАЩОКИН по записи БАРТЕНЕВА. Рассказы о Пушкине, 46.

Император, удостоив взять меня на свою службу, сделал милость

определить мне жалование в 5.000 руб. Эта сумма огромна, но тем не менее не

хватает мне для проживания в Петербурге, где я принужден тратить 25.000 р. и

иметь возможность жить, чтоб заплатить свои долги, устроить свои семейные

дела, и, наконец, получить свободу отдаться без забот моим работам и

занятиям. За четыре года, как я женат, я сделал долгов на 60.000 рублей.

ПУШКИН в черновиках писем своих к гр. А. X. БЕНКЕНДОРФУ в середине июля

1835 г. (фр.).

Единственные способы, которыми я мог бы упорядочить мои дела, были —

либо уехать в деревню, либо получить взаймы сразу большую сумму денег…

Благодарность для меня не является чувством тягостным, и моя преданность

персоне государя не затемнена никакими задними мыслями стыда или угрызений,

но я не могу скрывать от себя, что я не имею решительно никакого права на

благодеяния его величества и что мне невозможно чего-нибудь просить.

ПУШКИН — гр. А. X. БЕНКЕНДОРФУ, 22 июля 1835 г. (фр.).

(По просьбе Пушкина, ему было выдано взаймы из казны тридцать тысяч

рублей, на погашение которых должно было удерживаться получаемое им

жалование).

В августе, по возвращении гвардии из лагеря, на Черной речке, на водах,

давались еженедельные балы, куда собирался le monde elegant [изысканное

общество (фр.). — Прим. ред.] и где в особенности преобладало общество

кавалергардских офицеров. Расхаживая по зале, вдруг увидел я входящую даму,

поразившую меня своей грацией и прелестью: возле нее шел высокий белокурый

господин, ей что-то весело рассказывавший, а сзади Пушкин, очень быстро

оглядывавший залу, с веселым лицом, и принимавший, по-видимому, участие в

разговоре предшествовавшей ему дамы. Это была его жена, а белокурый господин

С. А. Соболевский. Это трио подошло к танцующему кругу, из которого вышел

Дантес и, как мне помнится, пригласил Пушкину на какой-то танец. Дантес

очень много суетился, танцо-вал ловко, болтал, смешил публику и воображал

себя настоящим героем бала: это был белокурый, плотный и коренастый офицер

среднего роста, на меня произвел он неприятное впечатление своим ломанием и

самонадеянностью, так что я, кажется, уподобил его a un garcon d’ecurie

[молодому конюху (фр.). — Прим. ред.].

С. (С. М. СУХОТИН). Из воспоминаний молодости. Рус. Арх., 1864, стр.

982 [С. М. Сухотин в июле 1833 г. приехал в Петербург с родителями для

определения старшего брата в школу гвардейских подпрапорщиков, в конце лета,

по его словам, он возвратился в Москву и переехал в Петербург через два

года, в 1835 г., для поступления в ту же школу гвардейских подпрапорщиков.

Все свои встречи с Пушкиным (в купальне, на петергофском гуляньи, — см.

выше, — и на балу на минеральных водах) Сухотин относит к 1833 г. Но в то

время Дантес еще не приехал в Россию, в 1833 г. Пушкин жил на углу Б.

Морской и Гороховой, — ходить купаться к Летнему саду было бы ему далеко. В

1835 же году он жил около Прачешного моста, — до Летнего сада два шага. Все

эти соображения приводят нас к заключению, что описанные встречи происходили

в 1835 г. 7].

(В двадцатых числах августа). Мы поехали к Александру и встретили его

на подъезде с кипой бумаг подмышкой. Он обрадовался, воротился со мной,

представил своим женам: теперь у него целых три, как тебе известно. Его

свояченицы красивы, но они — ничто в сравнении с Натали, которую я нашла

очень похорошевшей: у ней теперь красивый цвет лица, и она немного

пополнела, — единственное, что ей недоставало.

О. С. ПАВЛИЩЕВА — Н. И. ПАВЛИЩЕВУ, 12 сент. 1835 г. П-н и его совр-ки,

XVII — XVIII, 168 (фр.).

Вчера Александр со своей женой посетил меня. Они уже больше не едут в

нижегородскую, деревню, как располагал Monsieur, потому что Madame не хочет

об этом и. слышать. Он удовольствуется тем, что поедет на несколько дней в

Тригорское, а она не тронется из Петербурга.

О. С. ПАВЛИЩЕВА — Н. И. ПАВЛИЩЕВУ, 31 авг. 1835 г., из Павловска. П-н и

его современники, XVII — XVIII, 162 (фр.).

Александр уехал в Тригорское и хочет там пробыть три месяца.

О. С. ПАВЛИЩЕВА — Н. И. ПАВЛИЩЕВУ, 12 сент. 1835 г. П-н и его совр-ки,

XV, 164.

Писать стихи любил он преимущественно осенью. Тогда он до такой степени

чувствовал себя расположенным к этому занятию, что и из Петербурга в

половине сентября нарочно уезжал в деревню, где оставался до половины

декабря. Редко не успевал он тогда оканчивать всего, что у него заготовлено

было в течение года. Теплую и сухую осень называл он негодною, потому что не

имел твердости отказываться от лишней рассеянности. Туманов, сереньких

тучек, продолжительных дождей ждал он, как своего вдохновения. Странно, что

приближение весны, сияние солнца всегда наводили на него тоску. Он это

изъяснял расположением своим к чахотке.

Летнее купанье было в числе самых любимых его привычек, от чего не

отставал он до глубокой осени, освежая тем физические силы, изнуряемые

пристрастием к ходьбе. Он был самого крепкого сложения, и к этому много

способствовала гимнастика, которою он забавлялся иногда с терпеливостью

атлета. Как бы долго и скоро ни шел, он дышал всегда свободно и ровно. Он

дорого Ценил счастливую организацию тела и приходил в некоторое негодование,

когда замечал в ком-нибудь явное невежество в анатомии.

П. А. ПЛЕТНЕВ. Соч., т. I, стр. 375, 384.

По свидетельству лиц, близко наблюдавших Пушкина, он иногда чувствовал

такую горячность и приливы крови, что должен был освежать себе голову водою,

для чего вдруг посреди оживленной беседы убегал в другую комнату. Вертлявый

и непосестный, Пушкин был весь жизнь и движение.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1889, III, 112.

Вот уже неделя, как я тебя оставил, а толку в том не вижу. Писать не

начинал и не знаю, когда начну. Зато беспрестанно думаю о тебе, и ничего

путного не надумаю. Что у нас за погода! Вот уж три дня, как я только что

гуляю, то пешком, то верхом. Эдак я и осень мою прогуляю, и коли бог не

пошлет нам порядочных морозов, то возвращусь к тебе не сделав ничего.

Сегодня видел я месяц с левой стороны и очень о тебе стал беспо- . коиться.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, 14 сент. 1835 г., из села Михайловского.

Какой он был живой! Да чего, уж впоследствии, когда он приезжал сюда из

Петербурга, едва ли уж не женатый, сидит как-то в гостиной, шутит, смеется,

на столе свечи горят, он прыг с дивана, да через стол, и свечи-то

опрокинул… Мы ему говорим: ‘Пушкин, что вы шалите так, пора

остепениться’, — а он смеется только.

М. И. ОСИПОВА в передаче М. И. СЕМЕВСКОГО. СПб. Ведом., 1866, Љ 139.

Мой ангел, как мне жаль, что я вас уже не застал, и как обрадовала меня

Евпраксия Николаевна, сказав, что вы опять собираетесь приехать в наши края!

Приезжайте, ради бога, хоть к 23-му. У меня для вас три короба признаний,

объяснений и всякой всячины. Можно будет, на досуге, и влюбиться. Я пишу к

вам, а наискось от меня сидите вы сами во образе Марии Ивановны (младшей ее

сестры). Вы не поверите, как она напоминает прежнее время и путешествия в

Опочку и прочая. Простите мне мою дружескую болтовню. Целую ваши ручки.

ПУШКИН — А. И. БЕКЛЕШОВОИ (урожд. ОСИПОВОЙ), середина сентября 1835 г.,

из села Михайловского.

Поэт по приезде сюда был очень весел, хохотал и прыгал по-прежнему, но

теперь, кажется, впал опять в хандру. Он ждал Сашеньку (Ал. Ив. Беклешову) с

нетерпением, надеясь, кажется, что пылкость ее чувств и отсутствие ее мужа

разогреет его состаревшие физические и моральные силы.

Бар. ЕВПР. Н. ВРЕВСКАЯ — брату А. Н. ВУЛЬФУ, 4 окт. 1835 г. П-н и его

совр-ки, XIX — XX, 107.

Ты не можешь вообразить, как живо работает воображение, когда сидим

одни между четырех стен, или ходим по лесам, когда никто не мешает нам

думать, думать до того, что голова закружится. А о чем я думаю? Вот о чем:

чем нам жить будет? Отец не оставит мне имения, он его уже споловину

промотал, ваше имение на волоске от погибели. Царь не позволяет мне ни

записаться в помещики, ни в журналисты. Писать книги для денег, видит бог,

не могу. У нас ни гроша верного дохода, а верного расхода 30.000. Все

держится на мне да на тетке (Ек. Ив. Загряжской, тетке Нат. Ник-ны). Но ни

я, ни тетка не вечны. Что из этого будет, бог знает. Покамест, грустно. Был

я у Вревских третьего дня и там ночевал. Вревская (Евпраксия Николаевна,

урожденная Вульф) очень добрая и милая бабенка, но толста, как Мефодий, наш

псковский архиерей. И незаметно, что она уж не брюхата: все та же, как когда

ты ее видела. Я взял у них Вальтер-Скотта и перечитываю его. Сегодня погода

пасмурная. Осень начинается. Авось засяду. Я много хожу, много езжу верхом,

на клячах, которые очень тому рады, ибо им за то дают овес, к которому они

не привыкли. Ем я печеный картофель, как маймист (петербургское название

чухон), и яйца всмятку, как Людовик XVIII. Вот мой обед. Ложусь в 9 часов,

встаю в 7.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, 21 сент. 1835 г., из села Михайловского.

Вообрази, что до сих пор не написал я пи строчки, а все потому, что

неспокоен. В Михайловском нашел я все по-старому, кроме того что нет уж в

нем няни моей, и что около знакомых старых сосен поднялась, во время моего

отсутствия, молодая сосновая семья, на которую Досадно мне смотреть, как

иногда досадно мне видеть молодых кавалергардов на балах, на которых уже не

пляшу. Но делать нечего, все кругом меня говорит, что

я старею, иногда даже чистым русским языком. Например, вчера мне

встретилась знакомая баба, которой не мог я не сказать, что она

переменилась. А она мне: да и ты, мой кормилец, состарился и подурнел. Хотя

могу я сказать вместе с покойной няней моей: хорош никогда не был, а молод

был. В Тригорском стало просторнее — Евпраксия Ник. и Ал. Ив. замужем, но

Пр. Ал. все та же, и я очень люблю ее. Веду себя скромно и порядочно. Гуляю

пешком и верхом, читаю романы В. Скотта, от, которых в восхищении, да охаю о

тебе. ::

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, 25 сент. 1835 г., из Тригорского.

Государь обещал мне Газету, а там запретил: заставляет меня жить в

Петербурге, а не дает мне способов жить моими трудами. Я теряю время и силы

душевные, бросаю за окошки деньги трудовые и не вижу ничего в будущем. Отец

мотает имение без удовольствия, как без расчета, твои теряют все. Что из

этого будет? Господь ведает. Ты мне прислала записку от m-me Kern, дура

вздумала переводить Занда и просит, чтоб я сосводничал ее со Смирдиным. Черт

побери обоих! Я поручил Ан. Ник. отвечать ей за меня, что если перевод ее

будет так же верен, как она сама верный список с m-me Sand, то успех ее

несомнителен, а что со Смирдиным дела я никакого не имею. Я провожу время

очень однообразно. Утром дела не делаю, а так, из пустова в порожнее

переливаю. Вечером езжу в Тригорское, роюсь в старых книгах да орехи грызу.

А ни стихов, ни прозы писать и не думаю.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, конец сентября 1835 г., из Михайловского.

Со вчерашнего дня начал я писать (чтоб не сглазить только). Погода у

нас портится, кажется, осень наступает не на шутку. Авось распишусь.

ПУШКИН-Н. Н. ПУШКИНОЙ, 2 октября 1835 г., из села Михайловского.

(Голубово [В 16 верстах от Тригорского. Рус. Вест., 1869, Љ 11, с.

91.-‘На самом деле имение Вревских Голубово находилось от Тригорского в 35 —

40 верстах’, — пишет мне П. М. Устимович], имение бар. Б. А. Вревского,

женившегося в 1831 г. на Евпраксии Вульф). В устройстве сада и постройках

принимал Пушкин, по фамильному преданию, самое горячее участие: сам копал

грядки, рассадил множество деревьев, что, как известно, было его страстью,

рассаживал он и цветы и принимал даже участие в рытье пруда.

В. П. ОСТРОВСКИЙ. Мир Божий, 1898, IX, 206.

В свой приезд осенью 1835 г. Пушкин много времени проводил в Голубове,

принимая участие даже в хозяйственных хлопотах (по семейным преданиям,

голубов-ский сад разбивался под его руководством).

М. Л. ГОФМАН. Из Пушкинских мест. П-н и его совр-ки, XIX — XX, 104.

Я сделал визит поэту, который вот уже три недели поселился в

Михайловском и несколько уже раз был у нас в Голубове. Я застал его в час по

полудни еще в халате, что-то пишущим, — может быть, свою историю Петра

Великого, потому что вокруг него были кипы огромных рукописей. В Тригорском

и Голубове мы играем в шахматы, а так как я играю очень плохо, он мне дает

вперед офицера. Однажды он нам рассказал о счастливом времени, которое

провел в Твери, и это единственный раз, когда я его видел таким

разговорчивым.

Бар. Б. А. ВРЕВСКИЙ — А. Н. ВУЛЬФУ, 4 октября 1835 г. П-н и его

совр-ки, XIX — XX, 106 (фр.).

Такой бесплодной осени отроду мне не выдавалось. Пишу, через пень

колоду валю. Для вдохновения нужно сердечное спокойствие, а я совсем не

cnoKoenV.

ПУШКИН — П. А. ПЛЕТНЕВУ, первая половина октября 1835 г., из села

Михайловского.

Пушкин, когда узнал, что я опять брюхата, насмешливо улыбнулся и

сказал: ‘как это смешно!’ — на что я ответила, что с его приездом то же

будет и с его женою, и отгадала, потому что она уже брюхата.

Бар. ЕВПР. Н.ВРЕВСКАЯ — брату своему А. Н. ВУЛЬФУ. П-н и его совр-ки,

XIX — XX, 107 (фр.-рус).

Александр вчера возвратился, потому что до смерти соскучился в

Тригорском. Г-жа Осипова постоянно хворает, и Аннета (Ан. Ник. Вульф)

оплакивают свою кузину Netty (умершую от родов), в Голубове. Г-жа Вревская

(Евпраксия Ник-на) все время окружена детьми, которые без умолку кричат и

горланят с утра до вечера, и он говорит: ‘поверить не можешь, что за скучный

дом’.

О. С. ПАВЛИЩЕВА — мужу, 24 октября 1835 г., из Петербурга. П-н и его

совр-ки, XVII — XVIII, 184 (фр.-рус).

Гоголь при разговоре, между прочим, заметил, что первую идею к

‘Ревизору’ подал ему Пушкин, рассказав о Павле Петровиче Свиньине, как он, в

Бессарабии, выдавал себя за какого-то петербургского важного чиновника и

только зашедши уж далеко (стал было брать прошения от колодников), был

остановлен. — ‘После слышал я, — прибавил он, — еще несколько подобных

проделок, напр., о каком-то Волкове’.

О. М. БОДЯНСКИИ. Дневник. Рус. Стар., 1889, окт’ 134.

Пушкин рассказал Гоголю про случай, бывший в городе Устюжне

Новгородской губ., о каком-то проезжем господине, выдавшем себя за чиновника

министерства и обобравшем всех городских жителей. Кроме того, Пушкин, сам

будучи в Оренбурге, узнал, что о нем получена гр. В. А. Перовским секретная

бумага, в которой Перовский предостерегался, чтоб был осторожен, так как

история Пугачевского бунта была только предлогом, а поездка Пушкина имела

целью обревизовать секретно действия оренбургских чиновников. На этих двух

данных задуман был ‘Ревизор’, коего Пушкин называл себя всегда крестным

отцом [Обычно принимают, что ‘Ревизор’ писался Гоголем в течение 1834 — 1835

гг. (Тихонравов, Шенрок, Кирпичников), — следовательно, Пушкин должен был

дать Гоголю сюжет в начале 1834 г. Однако нигде, ни в письмах Гоголя за эти

годы, ни в воспоминаниях о нем, мы не встречаем ни одного несомненного

свидетельства, говорящего о работе Гоголя именно над ‘Ревизором’. О

‘Ревизоре’ мы имеем только одно бесспорное свидетельство — сообщение Гоголя

Погодину от 6 декабря 1835 г. об окончании пьесы ‘третьего дня’, т. е. 4

декабря. А за два месяца перед тем, 7 октября 1835 г., Гоголь, прося Пушкина

возвратить данную ему на прочтение комедию свою ‘Женитьба’, писал ему:

‘Сделайте милость, дайте какой-нибудь сюжет, хоть какой-нибудь смешной или

несмешной, но русский чисто анекдот. Рука дрожит написать тем временем

комедию. Если ж сего не случится, то у меня пропадет даром время, и я не

знаю, что делать тогда с моими обстоятельствами. Я, кроме моего скверного

жалования университетского 600 рублей, никаких не имею теперь мест. Сделайте

же милость, дайте сюжет, духом будет комедия из пяти актов, и клянусь, —

куда смешнее черта! Ради бога, ум и желудок мой оба голодают’ (Письма

Гоголя, ред. Шенрока, I, 354). Если Гоголь в это время, как думают, уже

оканчивал своего ‘Ревизора’, то письмо его к Пушкину совершенно непонятно.

‘Женитьбу’ Гоголь был ‘не намерен давать в театр’ (Письма, I, 385). Раз он

оканчивал ‘Ревизора’, то гораздо естественнее было ему ждать ‘насыщения

желудка’ от этой, уже заканчиваемой комедии, чем от новой, для которой у

него не было еще даже сюжета. И как могла у него ‘дрожать рука написать

комедию’ в то время, когда он как раз был занят писанием комедии? Мы считаем

очень вероятным, что только в ответ на просьбу Гоголя от 7 октября Пушкин

подарил ему уже бывший у него готовым сюжет ‘Ревизора’ (не так давно

найденная в бумагах Пушкина программа: ‘Криспин (Свиньин) приезжает в

губернию на ярмарку, его принимают за… Губернатор честный дурак,

губернаторша с ним проказит. Криспин сватается за дочь’). Гоголь, за время

своего профессорства изголодавшийся по творческой работе, с одушевлением

взялся за обработку сюжета. В связи с этим появилась надежда и на улучшение

материального состояния. 10 ноября Гоголь пишет матери: ‘Сестры растут и

учатся. Я тоже надеюсь кое-что получить приятное. Итак, не более, как годка

через два, я приду в такую возможность, что, может быть, приглашу вас в

Петербург посмотреть на них’ (Письма, 1, 355). Работа была исключительная по

своей интенсивности. Нужно еще иметь в виду, что Пушкин воротился в

Петербург 23 октября, значит, только в конце октября мог дать Гоголю

просимый сюжет. А уже 4 декабря, как мы видели, пьеса была готова, —

действительно, ‘духом’ была готова, как обещал Гоголь Пушкину. Против нашей

догадки самый сильный, бесспорно, довод, — что такая быстрота писания

совершенно несвойственна Гоголю. Но в письмах своих Гоголь чрезвычайно скуп

на сообщения о процессе своего творчества (особенно в первый период

литературной своей деятельности), и мы очень мало знаем о том, как у него

зарождались и писались его произведения. Однако в одном позднем письме к

Жуковскому (от 1850 г. — Письма, IV, 292) Гоголь пишет: ‘Покуда писатель

молод, он пишет много и скоро’.].

Гр. В. А. СОЛОГУБ. Из воспоминаний. Рус. Арх., 1865, стр. 744.

Известно, что Гоголь взял у Пушкина мысль ‘Ревизора’ и ‘Мертвых душ’,

но менее известно, что Пушкин не совсем охотно уступил ему свое достояние. В

кругу своих домашних Пушкин говорил, смеясь: — ‘С этим малороссом надо быть

осторожнее: он обирает меня так, что и кричать нельзя’.

П. В. АННЕНКОВ. Гоголь в Риме. Литературные воспоминания. СПб., 1909,

стр. 20.

Я застал мою бедную мать в крайне тяжелом положении, она приехала из

Павловска искать квартиру, и неожиданно ею овладела сильнейшая слабость у

г-жи Княжниной, у которой она остановилась. Врачи не имеют никакой надежды.

В этих печальных обстоятельствах я еще имею горе видеть мою бедную Наташу

предметом ненависти света. Повсюду говорят, что это ужасно: она так изящно

одевается, а ее свекру и свекрови нечего есть, и свекровь ее умирает у чужих

людей. Вы знаете, как обстоит дело. Нельзя серьезно говорить о нищете

человека, имеющего 1200 душ. Это у отца есть кое-что, это у меня ничего нет.

И во всяком случае, Наташа тут не при чем, за это должен ответить я. Если бы

мать моя захотела поселиться у меня, Наташа, разумеется, приняла бы ее, но

холодный дом, наполненный ребятишками и запруженный народом, мало подходит

для больной 7… Что до меня, то у меня желчь, и голова моя идет кругом. —

Поверьте мне, милая m-me Осипова, жизнь, какою бы она ни была ‘сладкою

привычкою’, содержит в себе горечь, которая в конце концов делает ее

отвратительною, и свет — это скверное озеро грязи. Я предпочитаю Тригорское.

ПУШКИН — П. А. ОСИПОВОИ в исходе октября 1835 г., из Петербурга

(фр.-рус).

Жена Александра опять беременна. Вообрази, что на нее, бедняжку,

напали, отчего и почему мать у ней не остановилась по приезде из

Павловского?.. На месте моей невестки я поступила бы так же: их дом, правда,

большой, но расположение комнат неудобное, и потом — две ее сестры и трое

детей, и потом, — как бы к этому отнесся Александр, которого не было в

Петербурге, и потом моя мать не захотела бы этого. Г-жа Княжнина — ее друг

детства, это лучше, чем невестка, и моя невестка не лицемерка, — мать моя ее

стеснила бы, это тоже очень просто. По этому поводу стали кричать, — почему

у нее ложа в театре и почему она так элегантно одевается, тогда как родители

ее мужа так плохо одеты, — одним словом, нашли очень заманчивым ее ругать…

Впрочем, Александр и его жена имеют довольно и приверженцев.

О. С. ПАВЛИЩЕВА — мужу, 9 ноября 1835 г. П-н и его совр-ки, XVII —

XVIII, 186 (фр.-рус).

Болезнь матери моей заставила меня воротиться в город… Мое семейство

умножается, растет, шумит около меня. Теперь, кажется, и на. жизнь нечего

роптать, и старости нечего бояться. Холостяку в свете скучно: ему досадно

видеть новые, молодые поколения, один отец семейства смотрит без зависти на

молодость, его окружающую. Из этого следует, что мы хорошо сделали, что

женились.

ПУШКИН-П. В. НАЩОКИНУ, исход октября 1835 г., из Петербурга.

Потом я встретила Пушкина с женой у матери, которая начинала хворать:

Наталья Николаевна сидела в креслах у постели больной и рассказывала о

светских удовольствиях, а Пушкин, стоя за ее креслом, разводя руками, сказал

шутя: ‘Это последние штуки Натальи Николаевны: посылаю ее в деревню’. Она,

однако, не поехала, кажется, потому, что в ту же зиму Надежде Осиповне

сделалось хуже, и я его раз встретила у родителей одного. Это было как раз

во время обеда, в четыре часа. Старики потчевали его то тем, то другим из

ку-шаньев, но он от всего отказывался и, восхищаясь аппетитом батюшки,

улыбнулся, когда отец сказал ему и мне, предлагая гуся с кислой капустою:

‘c’est un plat ecossais (это шотландское блюдо)’, — заметив при этом, что

никогда ничего не ест до обеда, а обедает в шесть часов.

А. П. КЕРН. П-н и его совр-ки, 7, 150.

Когда я начал читать Пушкину первые главы из ‘Мертвых душ’, в том виде,

как они были прежде, то Пушкин, который всегда смеялся при моем чтении (он

же был охотник до смеха), начал понемногу становиться все сумрачнее,

сумрачнее, а наконец сделался совершенно мрачен. Когда же чтение кончилось,

он произнес голосом тоски: ‘Боже, как грустна наша Россия!’ Меня это

изумило. Пушкин, который так знал Россию, не заметил, что все это карикатура

и моя собственная выдумка!

Н. В. ГОГОЛЬ. Четыре письма к разным лицам по поводу ‘Мертвых душ’.

Выбр. места из переписки, с друзьями, XVIII.

Аннета Керн переводит Жорж Занда. Не для удовольствия, а для заработка.

Она просила Александра замолвить за нее словечко Смирдину, но Александр не

церемонится, когда дело идет об отказе. Он ей сказал, что совсем не знает

Смирдина.

О. С, ПАВЛИЩЕВА — мужу, 9 ноября 1835 г. П-н и его совр-ки, XVII —

XVIII, 188 (фр.).

Александр дает розги своему мальчику, которому только два года, он

также тузит свою Машу (дочь), впрочем, он нежный отец. — Знаешь, что? Он

очень порядочный и дела понимает, хотя неделовой… Александр.. не может

быть без Соболевского.

О. С. ПАВЛИЩЕВА — Н. И. ПАВЛИЩЕВУ, 22 ноября 1835 г. П-н и его совр-ки,

XVII — XVIII, 193 — 194 (фр.-рус).

Пушкин был строгий отец, фаворитом его был сын, а с дочерью Машей,

большой крикуньей, часто и прилежно употреблял розгу.

П. В. АННЕНКОВ со слов HAT. НИК. ПУШКИНОЙ (?). 5. Модзалевский, Пушкин,

336.

Пушкин воображал себя практиком.

П. И. БАРТЕНЕВ. Из записной книжки. Р. А., 1906, III, 619.

В Пушкине замечательно было соединение необычайной заботливости к своим

выгодам с такою же точно непредусмотрительностью и растратой своего добра. В

этом заключается и весь характер его.

П. В. АННЕНКОВ. Материалы, 182.

Моя невестка и ее сестры выезжают каждый день, я их вижу редко.

О. С. ПАВЛИЩЕВА — мужу, 6 декабря 1835 г. Пушкин и его совр-ки, XVII —

XVIII, 197 (фр.).

Гостиная моих родителей получила в 1836 г., по возвращении их из-за

границы, более великосветский характер. Мне весьма памятно тогдашнее

впечатление, что подобная же перемена произошла и в обстановке Пушкина с

приездом в дом Баташева в 1835 г.

Кн. ПАВЕЛ ВЯЗЕМСКИЙ. Сочинения, 565.

Я не могла найти минуты, чтобы поговорить с Александром о делах, я не

хотела делать этого в присутствии родителей, а он приходил всякий раз, когда

мы сидели за столом. Он присутствовал при нашем обеде и потом тотчас уходил.

Соболевский находился в курсе всех наших семейных дел: Александр ничего не

скрывает от него и, благодаря ему, читал письма, которые ты ему писал. Часто

у него не хватало терпения, тогда Соболевский давал себе труд прочитать их

ему до конца и заставлял его обратить на них внимание, это случилось два

раза, как он мне сказал.

Александр чрезвычайно рассеян: он слишком думает о своем хозяйстве, о

своих ребятах и о туалетах своей жены.

Жена Коссаковского не любит Александра, она вздумала говорить с ним о

его стихах, он отвечал сухо, она насмешливо сказала ему: ‘Знаете ли, что ваш

Годунов может показаться интересным в России?’ — ‘Сударыня, так же, как вы

можете сойти за хорошенькую женщину в доме вашей матушки’. С тех пор она

равнодушно на него смотреть не могла.

О. С. ПАВЛИЩЕВА — мужу, 20 декабря 1835 г. П-н и его совр-ки, XVII —

XVIII, 199 — 203 (фр.).

Однажды, часа в три, я зашел в книжный магазин Смирдина, который

помещался тогда на Невском проспекте, в бельэтаже дома Лютеранской церкви. В

одно почти время со мною вошли в магазин два человека: один большого роста,

с весьма важными и смелыми приемами, полный, с рыжеватой эспаньолкой, одетый

франтовски. Другой среднего роста, одетый без всяких претензий, даже

небрежно, с курчавыми белокурыми (sic!) волосами, с несколько арабским

профилем, толстыми выдававшимися губами и с необыкновенно живыми и умными

глазами. Когда я взглянул на последнего, сердце мое так и замерло. Я узнал в

нем Пушкина, по известному портрету Кипренского. Я преодолел робость,

подошел к прилавку, у которого Пушкин остановился, и начал внимательно и в

подробности рассматривать поэта. Прежде всего меня поразили огромные ногти

Пушкина, походившие более на когти. Выражение лица его показалось мне очень

симпатическим, а улыбка чрезвычайно приятной и даже добродушной. Он спросил

у Смирдина не помню какую-то книгу и, перелистывая ее, обратился к своему

спутнику с каким-то замечанием. Спутник, заложив руку за жилет, отвечал

громко и не смотря на Пушкина, и потом, с улыбкой обратившись к Смирдину,

начал с некоторою торжественностью:

К Смирдину как ни придешь… — и остановился.

Смирдин заюлил и начал ухмыляться. Пушкин взглянул на своего спутника с

полуулыбкой и покачал головою. Я думал, глядя на господина с рыжей

эспаньолкой: ‘как счастлив этот господин, обращающийся с великим человеком

так небрежно и просто, тогда как у меня от одного взгляда на Пушкина

замирает дыхание. Кто же такой этот счастливец, так близкий к Пушкину?’ С

этим вопросом обратился я к Смирдину, когда Пушкин вышел из лавки.

— Это С. А. Соболевский, — отвечал Смирдин, — прекраснейший человек и

друг Александра Сергеевича. Он пишет на всех удивительнейшие эпиграммы в

стихах-с.

После я уже узнал, что стих, произнесенный Соболевским у Смирдина, был

первый стих известного экспромта Пушкина:

К Смирдину как ни зайдешь… Ничего не купишь, Иль Сенковского найдешь,

Иль в Булгарина наступишь.

Я и не смел думать о знакомстве с Пушкиным, да и какое право имел я на

знакомство с ним? Я только завидовал моему приятелю Дирину, который

познакомился с ним по случаю своего отдаленного родства с Вильгельмом

Кюхельбекером. Родные Дирина получали через III Отделение письма от

ссыльного Кюхельбекера, в которых всегда почти упоминалось о Пушкине, и

Дирин носил обыкновенно эти письма показывать Пушкину. Дирин занимался тогда

переводом сочинения Сильвио Пеллико ‘Об обязанностях человека’ и сообщил об

этом Пушкину, который одобрил его мысль и обещал ему даже написать

предисловие к его переводу.

Дирин был в восхищении от приемов Пушкина, от его приветливости и

внимательности. Пушкин действительно, по словам всех литераторов, имевших с

ним сношения, был очень прост, любезен и до утонченности вежлив в

обхождении, никому не давая чувствовать своего авторитета. Якубович гордился

тем, что Пушкин всегда выпрашивал у него стихов для своих изданий.

Через несколько лет после смерти Дирина я как-то завел речь о нем и об

его отношениях к Пушкину с П. А. Плетневым.

— А знаете ли, почему Пушкин был так внимателен и вежлив к нему?

— Почему же? Ведь он был со всеми таков.

— Нет, — отвечал Плетнев, — с ним он был особенно внимателен — и вот

почему. Я как-то раз утром зашел к Пушкину и застаю его в передней

провожающим Дирина. Излишняя внимательность его и любезность к Дирину

несколько удивили меня, и, когда Дирин вышел, я спросил Пушкина о причине

ее.

— С такими людьми, братец, излишняя любезность не вредит, — отвечал,

улыбаясь, Пушкин.

— С какими людьми? — спросил я с удивлением.

— Да ведь он носит ко мне письма от Кюхельбекера… Понимаешь? Он

служит в III Отделении.

Я расхохотался и объяснил Пушкину его заблуждение. Дирин, разумеется,

ничего не знал о подозрении Пушкина, он пришел бы от этого в отчаяние, но

Пушкин после этого обнаружил к нему действительное участие, что доказывает и

предисловие к его переводу Сильвио Пеллико.

И И ПАНАЕВ. Литературные воспоминания. Поли, собр. соч. СПб., 1888, т.

VI, стр. 40 — 42.

Года протекали. Время ли отозвалось пресыщением порывов сильной

страсти, или частые беременности вызвали некоторое охлаждение в чувствах Ал.

Сер-ча, — но чутким сердцем жена следила, как с каждым днем ее значение

стушевывалось в его кипучей жизни. Его тянуло в водоворот сильных

ощущений… Пушкин только с зарей возвращался домой, проводя ночи то за

картами, то в веселых кутежах в обществе женщин известной категории. Сам

ревнивый до безумия, он даже мысленно не останавливался на сердечной тоске,

испытываемой тщетно ожидавшей его женою, и часто, смеясь, посвящал ее в свои

любовные похожденияУ.

А. П. АРАПОВА. Новое Время, 1907, Љ 11413.

Пушкины едут на несколько лет в деревню. Муж, сказывают, в пух

проигрался.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — А. И. ТУРГЕНЕВУ, 29 дек. 1835 г. Ост. Арх., III,

282.

По словам Арк. Ос. Россет, Пушкин, играя в банк, заложит, бывало, руки

в карманы и припевает солдатскую песню с заменою слова солдат.

Пушкин бедный человек,

Ему негде взять,

Из-за эвтава безделья

Не домой ему идтить.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1899, II, 356.

(1834 — 1836). В числе гулявшей по Невскому публики почасту можно было

приметить и А. С. Пушкина, но он, останавливая и привлекая на себя взоры

всех и каждого, не поражал своим костюмом, напротив, шляпа его далеко не

отличалась новизною, а длинная бекешь его тоже старенькая. Я не погрешу

перед потомством, если скажу, что на его бекеши сзади на талии недоставало

одной пуговки. Отсутствие этой пуговки меня каждый раз смущало, когда я

встречал А. С-ча и видел это. Ясно, что около него не было ухода.

Прогуливался он то с графом Нессельроде, бывшим министром иностр. дел, то с

Воронцовым-Дашковым, которого, по улыбающейся фигуре, белому жилету и

галстуху, называли вечным именинником. Тут же почасту гулял и отец Пушкина,

Сергей Львович. Красноватое его лицо и, кажись, рябоватое было далеко не

привлекательно, но то замечательно, что я никогда не встречал его вместе с

сыном.

Н. М. КОЛМАКОВ. Очерки и воспоминания. Рус. Стар., 1891, т. 70, стр.

665.

Пушкин был характера весьма серьезного и склонен, как Байрон, к мрачной

душевной грусти, чтоб умерять, уравновешивать эту грусть, он чувствовал

потребность смеха, ему не надобно было причины, нужна была только придирка к

смеху! В ярком смехе его почти всегда мне слышалось нечто насильственное, и

будто бы ему са- мому при этом невесело на душе. Неожиданное, небыва- . лое,

фантастически-уродливое, не в натуре, а в рассказе, всего скорее возбуждало

в нем этот смех, и когда кто-либо другой не удовлетворял его потребности в

этом отношении, так он сам, при удивительной и, можно сказать, ненарушимой

стройности своей умственной организации, принимался слагать в уме странные

стихи, —

умышленную, но гениальную бессмыслицу! Сколько мне известно, он

подобных стихов никогда не доверял бумаге. Но чтоб самому их не сочинять, он

всегда желал иметь около себя человека милого, умного, с решительною

наклонностью к фантастическому: — ‘скажешь ему: пожалуйста, соври

что-нибудь! И он тотчас соврет, чего никак не придумаешь, не вообразишь!’

Бар Е Ф РОЗЕН. Ссылка на мертвых. Сын Отечества, 1847, кн. 6, отд. III,

стр. 27.

Брюлов говорил про Пушкина: ‘какой Пушкин счастливец! Так смеется, что

словно кишки видны!’

АРК. ОС. РОССЕТ. Рус. Арх., 1882, I, 246.

Когда Пушкин хохотал, звук его голоса производил столь же чарующее

действие, как и его стихи.

А. С. ХОМЯКОВ по записи БАРТЕНЕВА. Рус. Арх., 1899, И, 146.

Лев Серг. Пушкин… засмеялся вдруг своим быстрым, гортанным смехом,

чрезвычайно сходным, — как говорил он сам, — со смехом его брата.

Б. М. МАРКЕВИЧ. Л. Майков, 28.

Пушкин был небольшого роста, сухощав, с курчавыми, весьма темно-русыми,

почти черными волосами, с глазами темно-голубыми. В облике лица сохранились

еще черты африканского происхождения, но в легком уже напоминании. Даже во

множестве нельзя было не заметить Пушкина: по уму в глазах, по выражению

лица, высказывающему какую-то решимость характера, по едва ли унимаемой

природной живости, какого-то внутреннего беспокойства, по проявлению с

трудом сдерживаемых страстей. Таким, по крайней мере, казался мне Пушкин в

последние годы своей жизни. К этому можно еще сказать, что также нельзя было

не заметить невнимание Пушкина к своему платью и его покрою на больших

балах. В обществе, сколько мне случалось его видеть, я всегда находил его

весьма молчаливым, избегающим всякого высказывания.

Неоднократно я слышал, как Пушкин, со свойственною ему откровенностью,

говорил, что не читал многих из называемых ему даже весьма известных

сочинений по части древних и новых философий, политики и истории. Зато, при

большой памяти, познания Пушкина собственно в произведениях словесности

европейской и отечественной были обширны.

Я помню, как однажды Пушкин говорил мне, что он терпеть не может, когда

просят у него не на водку, а на чай. Причем не мог скрыть своего легкого

неудовольствия, когда я сказал, что распространяющийся в наших сословиях

народа обычай пить чай благодетелен для нравственности и что этому нельзя не

радоваться. — ‘Но пить чай, — возразил Пушкин с живостью, — не русский

обычай’.

Н. И. ТАРАСЕНКО-ОТРЕШКОВ. Воспоминания. Рус. Стар., 1906, т. 133, стр.

430, 431, 433.

А. С. Пушкин среднего роста, худощавый, имел в младенчестве белокурые,

курчавые волосы, сделавшиеся потом темно-русыми, глаза светло-голубые,

улыбку насмешливую и вместе приятную, носил на умном лице отпечаток

африканского своего происхождения, которому соответствовали живость и

пылкость характера, раздражительного, но доброго, услужливого,

чувствительного. Он, в особенности, отличался большими своими бакенбардами и

длинными ногтями, которыми щеголял. Любезность, острый ум, необыкновенная

память и заманчивый веселый рассказ делали его украшением, душою общества.

(Д. Н.) БАНТЫШ-КАМЕНСКИЙ. Словарь достопамятных людей русской земли.

СПб., 1847, часть II, прибавл., стр. 104.

Нрав у Пушкина был страстный, порывистый, вспыльчивый. Он любил игру и

искал сильных ощущений, особенно в молодости, ибо годы начали смягчать в нем

пыл страстей, он был рассеян, беседа его полна очарования для слушателей.

Нелегко было заставить Пушкина говорить, но раз вступив в беседу, он

выражался необычайно изящно и ясно, нередко прибегая к французской речи,

когда хотел придать фразе более убедительности. Ум у него был злой и

насмешливый, тем не менее все знавшие его считают его образцовым другом.

Заметка о Пушкине, приложенная к депешам вюртем-бергского посла кн. X.

Г. ГОГЕНЛОЭ-КИРХБЕРГА о смерти Пушкина. Щеголев, 371.

Пушкин был малого роста, в отца. Вообще в движениях, в приемах его было

много отцовского. Но африканский отпечаток матери видимым образом отразился

на нем. Другого сходства с нею он не имел.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ. Поли. собр. соч., VIII, 238.

Пушкин был невысокого роста и наружности непривлекательной. Курчавые

волосы, впрочем, более каштанового цвета, чем совершенно черного, широкий

нос и живые мышиные глаза напоминали о его арапском происхождении. Движения

его были быстры и страстны. Говорил также живо и отрывисто. Был остроумен,

блестящ, без особенной глубины, склад ума его был более французский, чем

немецкий… Из страстей Пушкина первая — его чувственная и ревнивая любовь.

Самый брак не спас его от страсти к чувственным наслаждениям и от ревности,

хотя в первой он не имел никакого извинения, а для последней — основания.

Другою его страстью была игра, впрочем, это больше в ранние годы его жизни.

Тысячи острот его, а еще больше глупых сплетней о нем ходит в народе, ибо

все, что только касалось Пушкина, быстро разносилось от одного к другому.

КЕНИГ со слов Н. А. МЕЛЬГУНОВА. Кениг. Очерки русской литературы

(1837). Пер. с немец. СПб., 1862, стр. 113 — 114.

Отличительною чертою Пушкина была память сердца, он любил старых

знакомых и был благодарен за оказанную ему дружбу — особенно тем, которые

любили в нем его личность, а не его знаменитость, он ценил добрые советы,

данные ему вовремя, не в перекор первым порывам горячности, проведенные

рассудительно и основанные не на общих местах, а сообразно с светскими

мнениями о том, что есть честь, и о том, что называется честью.

С. А. СОБОЛЕВСКИЙ. Из воспоминаний о Пушкине. Новые материалы о дуэли и

смерти Пушкина. Изд. ‘Атеней’, СПб., 1924, стр. 123.

Портрет Мазера относится к последним годам жизни Пушкина…. Интересна

подробность на этом портрете, которая не встречается в других портретах

Пушкина: на нем совершенно ясно видно, что Пушкин, независимо от бак, с

которыми он представлен на других портретах, носил еще соединяющую баки ниже

подбородка, выше адамова яблока, узкую полосу волос, в том роде, как носил

бороду Мицкевич.

СИГИЗМУНД ЛИБРОВИЧ. Пушкин в портретах. СПб., 1890, стр. 60.

Пушкин тщательно берег свои рукописи не только неизданные, но и

черновые, в которых были места нецензурные, либо искаженные цензурою, либо

первоначальные наброски.

П. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх.. 1903, Љ 6, обложка.

Ошибка, будто А. Пушкин после учился по-польски. Он не учился этому

языку, а мог понимать столько, сколько все русские понимают другие

славянские наречия. Справедливее бы прибавить, что он выучился в зрелом

возрасте по-испански.

С. Л. ПУШКИН (отец поэта). Замечания. Отеч. Записки, 1841, т. XV, особ,

прилож., 2.

Однажды у Плетнева зашла речь о Кукольнике. Пушкин, по обыкновению,

грызя ногти или яблоко — не помню, сказал: — А что, ведь у Кукольника есть

хорошие стихи? Говорят, что у него есть и мысли. — Это было сказано тоном

двойного аристократа: аристократа природы и положения в свете. Пушкин иногда

впадает в этот тон и тогда становится крайне неприятным.

А. НИКИТЕНКО. Дневник, 10 января 1836 г., I, 270. —

17 января 1836 г. Пушкин написал род пасквиля на министра народного

просвещения, на которого он очень сердит за то, что тот подвергнул его

сочинения общей цензуре. Прежде его сочинения рассматривались в собственной

канцелярии государя, который и сам иногда читал их. Пасквиль Пушкина

называется ‘Выздоровление Лукулла’: он напечатан в ‘Московском наблюдателе’.

Он как-то хвалился, что непременно посадит на гауптвахту кого-нибудь из

здешних цензоров. Этой цели он теперь, кажется, достигнет в Москве, ибо

пьеса наделала много шуму в городе. Все узнают в ней, как нельзя лучше,

Уварова.

А. В. НИКИТЕНКО, I, стр. 270.

20 января 1836 г. Весь город занят ‘Выздоровлением Лукулла’. Враги

Уварова читают пьесу с восхищением, но большинство образованной публики

недовольно своим поэтом. В самом деле, Пушкин этим стихотворением не много

выиграл в общественном мнении, которым, при всей своей гордости, однако

очень дорожит. Государь, через Бенкендорфа, приказал сделать ему строгий

выговор. Но дня за три до этого Пушкину уже было разрешено издавать журнал,

в роде ‘Эдинбурского трехмесячного обозрения’, он будет называться

‘Современником’. Цензором нового журнала попечитель назначил Крылова, самого

трусливого, а, следовательно, и самого строгого из нашей братии. Хотел меня

назначить, но я убедительно просил уволить меня от этого: с Пушкиным слишком

тяжело иметь дело.

А. В. НИКИТЕНКО, I, стр. 271.

А. Пушкин решился издавать свой журнал, в коем он и прочие литераторы,

одинаково с ним судившие о литературе, могли бы печатать свои труды. Он

вовсе не полагал больших надежд на успех этого издания, он был слишком

беспечен, слишком поэт в душе и в действиях своих для замышления подобной

спекуляции.

С. Л. ПУШКИН (отец поэта). Отеч. Записки, 1841, т. XV, особ, прилож.,

Пушкин хотел сделать из ‘Современника’ четвертное обозрение в роде

английских, в котором могли бы помещаться статьи более обдуманные и полные,

чем какие могут быть в еженедельниках и ежемесячниках, где сотрудники,

обязанные торопиться, не имеют даже времени пересмотреть то, что написали

сами. Впрочем, сильного желания издавать этот журнал в нем не было, и он сам

не ожидал от него большой пользы. Получивши разрешение на издание его, он

уже хотел было отказаться. Грех лежит на моей душе: я умолил его. Я обещался

быть верным сотрудником. В статьях моих он находил много того, что может

сообщить журнальную живость изданию, какой он в себе не признавал… Моя

настойчивая речь и обещанье действовать его убедили.

Н. В. ГОГОЛЬ — П. А. ПЛЕТНЕВУ. Письма Гоголя, изд. Маркса, III, 268.

Когда в разговоре о стихотворении ‘На выздоровление Лукулла’ Бенкендорф

хотел добиться от Пушкина, на кого оно написано, то он отвечал: ‘на вас’, и,

видя недоумение усмехнувшегося графа, прибавил: ‘Вы не верите? Отчего же

другой уверен, что это на него?’

Я. К. ГРОТ, 290. Подробнее этот разговор Пушкина с Бенкендорфом

передает со слов П. В. Нащокина И. И. Куликов (Рус. Стар., 1881, авг., 616 —

618). Ср. еще К. И. Фишер. Записки сенатора. Ист. Вести., 1908, Љ 1, стр.

49.

Павел (бар. П. А. Вревский) мне пишет, что на балах дворянства жена

Пушкина замечательнейшая из замечательных среди столичных красавиц.

Бар. Е. Н. ВРЕВСКАЯ — А. Н. ВУЛЬФУ, 25 янв. 1836. П-н и его совр-ки,

XIX — XX, 107 (фр.).

Накануне моего отъезда (в Тверь) я был на вечере вместе с Натальей

Николаевной Пушкиной, которая шутила над моею романической страстью и ее

предметом. Я ей хотел заметить, что она уже не девочка, и спросил, давно ли

она замужем. Затем разговор коснулся Ленского, очень милого поляка,

танцовавшего тогда превосходно мазурку на петербургских балах. Все это было

до крайности невинно и без всякой задней мысли. Но присутствующие дамы

соорудили из этого разговора целую сплетню: что я будто оттого говорил про

Ленского, что он будто нравится Наталье Николаевне (чего никогда не было), и

что она забывает о том, что она еще недавно замужем [Черновик письма гр. В.

А. Сологуба к Пушкину: ‘Я говорил вашей супруге о г. Ленском, потому что я с

ним только что обедал у гр. Нессельроде… Зачеркнуто: не получив от вашей

супруги никакого ответа и видя, что она вместе с княгиней Вяземской смеется

надо мной… Если я предлагал вашей супруге другие нескромные, может быть,

вопросы, то это было, может быть, по причинам личным, в которых я не считаю

себя обязанным отдавать отчет’. (Отчет Импер. Росс. Историч. Музея за 191.3

г. М., 1914, с. ПО). Ср. Записку гр. Сологуба, бывшую в распоряжении П. В.

Анненкова:

‘Бывши с Н. Н. Пушкиной у Карамзиных, имел я причину быть недовольным

разными ее колкостями, почему я и спросил у нее: ‘давно ли вы замужем?’ Тут

была Вяземская, впоследствии вышедшая за Валуева, и сестра ее, которые из

этого вопроса сделали ужасную дерзость’. (Б. Модзалевский, Пушкин, 374)].

Наталья Николаевна, должно быть, сама рассказала Пушкину про такое странное

истолкование моих слов, так как она вообще ничего от мужа не скрывала, хотя

и знала его пламенную, необузданную натуру. Пушкин написал тотчас ко мне

письмо, никогда ко мне не дошедшее, и, как мне было передано, начал

говорить, что я уклоняюсь от дуэли… В Ржеве я получил от Андрея Карамзина

письмо, в котором он меня спрашивал, зачем же я не отвечаю на вызов А. С.

Пушкина: Карамзин поручился ему за меня, как за своего дерпт-ского товарища,

что я от поединка не откажусь. Для меня это было совершенной загадкой.

Пушкина я знал очень мало, встречался с ним у Карамзиных, смотрел на него,

как на полубога. И вдруг, ни с того, ни с сего, он вызывает меня стреляться,

тогда как перед отъездом я с ним не виделся вовсе… Я переехал в Тверь. С

Карамзиным я списался и узнал, наконец, в чем дело. Получив объяснение, я

написал Пушкину, что я совершенно готов к его услугам, когда ему будет

угодно, хотя не чувствую за собой никакой вины по таким-то и таким-то

причинам. Пушкин остался моим письмом доволен и сказал С. А. Соболевскому:

‘немножко длинно, молодо, а впрочем, хорошо’.

Гр. В. А. СОЛОГУБ. Из воспоминаний. Рус. Арх., 1865, стр. 749.

В ту пору через Тверь проехал Валуев и говорил мне, что около Пушкиной

увивается сильно Дантес. Мы смеялись тому, что когда Пушкин будет стреляться

со мной, жена будет кокетничать с своей стороны. От Пушкина привез мне ответ

Хлюстин.

Гр. В. А. СОЛОГУБ. Записка. Б. Модзалевский. Пушкин, 375.

Пушкин написал мне по-французски письмо следующего содержания: ‘М. г.

Вы приняли на себя напрасный труд, сообщив мне объяснения, которых я не

спрашивал. Вы позволили себе невежливость относительно жены моей. Имя, вами

носимое, и общество, вами посещаемое, вынуждает меня требовать от вас

сатисфакции за непристойность вашего поведения. Извините меня, если я не мог

приехать в Тверь прежде конца настоящего месяца’ и пр. Делать было нечего, я

стал готовиться к поединку, купил пистолеты, выбрал секунданта, привел

бумаги в порядок и начал дожидаться и прождал так напрасно три месяца. Я

твердо, впрочем, решился не стрелять в Пушкина, но выдерживать его огонь,

сколько ему будет угодно. Пушкин все не приезжал, но расспрашивал про

дорогу.

Гр. В. А. СОЛОГУБ. Из воспоминаний. Рус. Арх., 1865, стр. 750.

(28 янв. 1836 г.) [В подлиннике очевидная описка или опечатка — 1837 г.

Из рассказа Драшусовой видно, что в то время Пушкин собирался издавать свой

‘Современник’, что было в начале 1836 г., — 28 янв. 1837 г. Пушкин уже

умирал от раны, полученной на дуэли]. Пушкин за обедом сидел против меня. Он

был нехорош собою: смугловат, неправильные черты лица, но нельзя было

представить себе физиономии более выразительной, более оживленной, более

говорящей, и слышать более приятного, более гармонического голоса, как будто

нарочно созданного для его стихов… Много толковали о мнимом открытии

обитаемости луны. Пушкин доказывал нелепость этой выдумки, считал ее за

дерзкий пуф, каким она впоследствии и оказалась, и подшучивал над

легковерием тех, которые падки принимать за наличную монету всякую отважную

выдумку. Так как я не спускала глаз с Пушкина, то ни одно движение его не

ускользнуло от моей наблюдательности. Я заметила, между прочим, что он мало

ел за обедом, беспрестанно щипал и клал в рот виноград, который в вазе стоял

перед ним… Пушкин сказал, что в Кукольнике жар не поэзии, а лихорадки.

(Е. А. ДРАШУСОВА). ‘Жизнь прожить не поле перейти’. Записки

неизвестной. Рус. Вест., 1881, т. 155, стр. 151 — 152.

Я очень недовольна, что ты писал Александру, это привело только к тому,

что разволновало его желчь, я никогда не видела его в таком отвратительном

расположении духа: он кричал до хрипоты, что лучше отдаст все, что у него

есть (в том числе, может быть, и свою жену?), чем опять иметь дело с

Болдином, с управляющим, с ломбардом и т. д., и т. д. Он не прочел твоего

письма, распечатав, он возвратил мне его, не бросив на него взгляда. Гнев

его, в конце концов, показался мне довольно комичным, — до того, что мне

хотелось смеяться: у него был вид, как будто он передразнивал отца… Как

тебе угодно, я больше не буду говорить с Александром, если ты ему будешь

писать по его адресу, он будет бросать твои письма в огонь не распечатывая,

поверь мне.

Ему же не до того теперь: он издает на днях журнал, который ему

приносить будет, не меньше, он надеется, 60.000! Хорошо и завидно.

О С. ПАВЛИЩЕВА — мужу, 31 января 1836 г. П-н и его совр-ки, XXIII —

XXIV, 210 — 211 (фр.-рус).

1 февраля 1836 г. взято Пушкиным у Шишкина 1.200 р. под залог шалей,

жемчуга и серебра.

Б. Л. МОДЗАЛЕВСКИЙ. Архив опеки над имуществом Пушкина. П-н и его

совр-ки, XIII, 98.

На балу у княгини Бутеро. На лестнице рядами стояли лакеи в богатых

ливреях. Редчайшие цветы наполняли воздух нежным благоуханием. Роскошь

необыкновенная! Поднявшись наверх, мы очутились в великолепном саду, — перед

нами анфилада салонов, утопающих в цветах и зелени. В обширных апартаментах

раздавались упоительные звуки музыки невидимого оркестра. Совершенно

волшебный очарованный замок. Большая зала с ее беломраморными стенами,

украшенными золотом, представлялась храмом огня, — она пылала.

Оставались мы в ней не долго, в этих многолюдных, блестящих собраниях

задыхаешься… В толпе я заметил д’Антеса, но он меня не видел. Возможно,

впрочем, что просто ему было не до того. Мне показалось, что глаза его

выражали тревогу, — он искал кого-то взглядом и, внезапно устремившись к

одной из дверей, исчез в соседней зале. Через минуту он появился вновь, но

уже под руку с г-жею Пушкиной. До моего слуха долетело:

— Уехать — думаете ли вы об этом — я этому не верю — вы этого не

намеревались сделать…

Выражение, с которым произнесены эти слова, не оставляло сомнения

насчет правильности наблюдений, сделанных мною ранее, — они безумно влюблены

друг в друга! Пробыв на балу не более получаса, мы направились к выходу:

барон танцовал мазурку с г-жею Пушкиной. Как счастливы они казались в эту

минуту!

Н. К. МЕРДЕР. Листки из дневника, 5 февраля 1836 г. Среда. Рус. Стар.,

1900, т. 103, стр. 383 (фр.).

Князь! с сожалением вижу себя вынужденным докучать вашему

превосходительству, но, как дворянин и отец семейства, я обязан оберегать

свою честь и имя, которое должен оставить моим детям. Я не имею чести лично

быть с вами знакомым. Не только никогда я вас не оскорблял, но, по причинам

мне известным, я питал к вам до сего времени истинное чувство уважения и

благодарности. Тем не менее некий г-н Боголюбов публично повторял

оскорбительные для меня слова, якобы исходящие от вас. Я прошу ваше

превосходительство не отказать осведомить меня, что мне об этом думать [В

черновиках: ничтожный человек по имени Боголюбов недавно повторял в кофейнях

замечания, позорящие меня… Я прошу, князь, взять обратно замечания

Боголюбова, или я знаю, как мне поступить… (Цявловский М. Письма Пушкина и

к Пушкину. М., 1925, с. 194)]. Больше, чем кто-нибудь, я знаю расстояние,

отделяющее меня от вас, но вы, который не только вельможа, но еще и

представитель нашего древнего и истинного дворянства, к которому принадлежу

и я, — вы, надеюсь, без труда поймете повелительную необходимость, которая

вынуждает меня к этому шагу.

ПУШКИН — кн. Н. Г. РЕПНИНУ, 5 февр. 1836 г. (фр.).

Милостивый государь Александр Сергеевич! Г-на Боголюбова я единственно

вижу у С. С. Уварова и с ним никаких сношений не имею и никогда ничего на

ваш счет в присутствии его не говорил, а тем паче прочтя послание Лукуллу,

вам же искренно скажу, что гениальный талант ваш принесет пользу отечеству и

вам славу, воспевая веру и верность русскую, а не оскорблением частных

людей. Простите мне сию правду русскую, она послужит вернейшим

доказательством тех чувств отличного почтения, с коим имею честь быть вашим

покорнейшим слугой.

Кн. Н. Г. РЕПНИН — ПУШКИНУ, 10 февр. 1836 г. Переписка Пушкина, III,

277.

Милостивый государь, князь Николай Григорьевич! Приношу вашему

сиятельству искреннюю, глубочайшую мою благодарность за письмо, коим

изволили меня удостоить. Не могу не сознаться, что мнение вашего сиятельства

касательно сочинений, оскорбительных для чести частного лица, совершенно

справедливо. Трудно их извинить, даже когда они написаны в минуту огорчения

и слепой досады, как забава суетного или развращенного . ума, они были бы

непростительны.

ПУШКИН — кн. Н. Г. РЕПНИНУ, 11 февр. 1836 г. ,

Наряды и выезды поглощали все время (Натальи Николаевны и ее старшей

сестры Екатерины Николаевны). Хозяйством и детьми должна была заниматься

вторая сестра, Александра Николаевна. Пушкин подружился с нею…

П. И. БАРТЕНЕВ со слов кн. В. Ф. ВЯЗЕМСКОЙ.

Русс. Арх., 1888, II, 309.

Я слышала, что, далеко не красавица, Екатерина Николаевна представляла

собою довольно оригинальный тип — скорее южанки, с черными волосами.

А. П. АРАПОВА. Нов. Время, 1907, Љ П413, илл. при-лож., стр. 6.

Екатерина Гончарова была высока ростом и стройна. Ее черные, слегка

близорукие глаза оживляли лицо с изящным овалом, с матовым цветом кожи. Ее

улыбка раскрывала восхитительные зубц. Стройная походка, покатые плечи,

красивые руки делали ее очаровательной женщиной.

ЛУИ МЕТМАН. Ж. Ш. Дантео. Биографический очерк. Щеголев, 336.

Александра Николаевна высоким ростом и безуко-ризненным сложением более

подходила к Наталье Николаевне, но черты лица, хотя и напоминавшие

правильность гончаровского склада, являлись как бы его карикатурою. Матовая

бледность кожи Натальи Николаевны переходила у нее в некоторую желтизну,

чуть приметная неправильность глаз, придающая особую прелесть вдумчивому

взору младшей сестры, перерождалась у ней в несомненно косой взгляд, — одним

словом, люди, видевшие обеих сестер рядом, находили, что именно это

предательское сходство служило в явный ущерб Александре Николаевне…

Александра Николаевна, прожившая под кровом сестры большую часть своей

жизни, положительно мучила ее своим тяжелым, строптивым характером и внесла

немало огорчений и разлада в семейный обиход… Александра Николаевна

принадлежала к многочисленной плеяде восторженных поклонниц поэта:

совместная жизнь, увядшая молодость, не пригретая любовью, незаметно для нее

самой могли переродить родственное сближение в более пылкое чувство.

А. П. АРАПОВА. Новое Время, 1907, Љ 11413, ил-люстр, прилож., стр. 6.

Воротившись в Петербург, Пушкин уверял, что он очень скучал в деревне и

поэтому воротился раньше. Ольга (сестра Пушкина) утверждает, что он очень

сильно ухаживает за своею свояченицею Александрой и что его жена стала

большою кокеткою.

АННА НИК. ВУЛЬФ — бар. Е. Н. ВРЕВСКОЙ, 12 февр. 1836 г., из Петербурга.

П-н и его современники, XXI — XXII, 331.

Александра Гончарова. Холодна, благоразумна (?). Кажется, что в

последние годы Пушкин влюбился в нее. Кн. Е. А. ДОЛГОРУКАЯ (?) Рассказы о

Пушкине,60.

Натали выезжает в свет больше, чем когда-либо, а муж ее с каждым днем

становится все эгоистичнее и все скучнее.

АННА НИК. ВУЛЬФ — сестре бар. ЕВПР. НИК. ВРЕВСКОЙ, 9 марта 1836 г., из

Петербурга. П-н и его совр-ки, XXI — XXII, 330.

В обхождении Пушкина была какая-то удивительная простота, выпрямлявшая

человека и с первого раза уста-новлявшая самые благородные отношения между

собеседниками. Поэт Кольцов, введенный в общество петербургских литераторов,

был поражен дружелюбною откровенностью приема, сделанного ему Пушкиным. С

робостью явился он к знаменитому поэту и не встретил ни тени величавого

благоволения, ни тени покровительственного тона. Пушкин крепко сжал руку

Кольцова в своей руке и заговорил с ним, как с давним знакомым, как с равным

себе.

П. В. АННЕНКОВ. Материалы, 157.

Матери очень плохо, может быть, жить ей всего несколько дней. Отчаяние

отца мучит меня свыше всякой меры: он не может сдержаться, рыдает около

нее, — это пугает ее и мучит. Я ему попробовала это сказать, — он накричал

на меня, он забыл, что ведь я — я теряла мать. Право, не знаю, что делать:

Александр (Пушкин) является только изредка, так же, как и другие, я совсем

одна с нею. Счастье, что Александр не уехал, как собирался: плохие дороги

его напугали.

О. С. ПАВЛИЩЕВА — мужу, 11 марта 1836 г. П-н и его совр-ки, XXIII —

XXIV, 220 — 221 (фр.).

13 марта 1836 г. взято Пушкиным у Шишкина 650 руб. под залог шалей,

жемчуга и cepe6paV.

Б. Л. МОДЗАЛЕВСКИЙ. Архив опеки над имуществом Пушкина. П-н и его

совр-ки, XIII, 98.

‘Современник’ подготовляется и явится в свет в первых днях апреля.

Теперь бедный Пушкин печально озабочен тяжкою и едва ли не смертельною

болезнью матушки своей.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — И. И. ДМИТРИЕВУ, 15 марта 1836 г. Рус. Арх.,

1868, стр. 646.

Потом я его еще раз встретила с женою у родителей, незадолго до смерти

матери и когда она уже не вставала с постели, которая стояла посреди

комнаты, головами к окнам: они сидели рядом на маленьком диване у стены, и

Надежда Осиповна смотрела на них ласково, с любовью, а Александр Сергеевич

держал в руке конец боа своей жены и тихонько гладил его, как будто тем

выражая ласку к жене и ласку к матери. Он при этом ничего не говорил.

Наталья Николаевна была в папильотках: это было перед балом.

А. П. КЕРН. П-н и его совр-ки, 7, 151.

Так как просьбы, с которыми мы к вам обращались много раз, всегда

оставались без результата, мы принуждены повторить попытку, которая не может

быть более докучною для вас, чем неприятною для нас. Из прилагаемого счета

следует, что вы должны нам 1100 р. еще за поставки 1834 года. И

приблизительно такую же сумму за поставки 1835 г. …По настоящий день вы

должны нам 2172 р. 90 к., каковую сумму просим вас, если возможно, уплатить

Ф. БЕЛЛИЗАР (владелец французского книжного магазина в Петербурге) —

ПУШКИНУ, 24 марта 1836 г. П-н и его совр-ки, III, 116 (фр.).

(А. Жобар, профессор Казанского университета, обиженный министром

Уваровым, перевел на французский язык стихотворение Пушкина ‘На

выздоровление Лукулла’ и прислал свой перевод Пушкину). — Я жалею, что

напечатал пьесу, которую я написал в минуту дурного расположения духа. Ее

опубликование вызвало неудовольствие лица (царя), мнение которого мне дорого

и которому я не могу оказывать неуважение, если не хочу, быть неблагодарным

или сумасшедшим. Будьте добры,-пожертвуйте удовольствием опубликовать ваш

перевод — мысли обязать вашего сотоварища. Не оживляйте с помощью вашего

таланта произведения, которое без этого падет в забвение, которого

заслуживает.

ПУШКИН — А. ЖОБАРУ, 24 марта 1836 г.

Живо помню восторг Пушкина в то время, как прочитал он стихотворение

Языкова к Давыдову, напечатанное в журнале. В первый раз увидел я тогда

слезы на лице Пушкина. (Пушкин никогда не плакал, он сам о себе сказал в

послании к Овидию: ‘суровый славянин, я слез не проливал, не понимаю их’.)

Н. В. ГОГОЛЬ. Выбран, места из переп. с друзьями. Соч. Гоголя, изд. 15,

Маркс, VII, 185.

Пушкин, когда прочитал следующие стихи из оды Державина к Храповицкому:

За слова меня пусть гложет,

За дела сатирик чтит, —

сказал так: ‘Державин не совсем прав: слова поэта суть уже его дела’.

Н. В. ГОГОЛЬ. Выбр. места из переписки с друзьями, IV. О том, что такое

слово.

(Яким, бывший камердинер и повар Гоголя). — Бывало, снег, дождь и

слякоть, а они (Пушкин) в своей шинельке бегут сюда в Мещанскую. По целым

ночам у барина просиживали, слушая, как наш-то читал им свои сочинения, либо

читая ему свои стихи.

По словам Якима, Пушкин, заходя к Гоголю и не заставая его, с досадою

рылся в его бумагах, желая знать, что он написал нового. Он все твердил ему:

‘пишите, пишите!’, а от его повестей хохотал и уходил от Гоголя всегда

веселый в духе.

Г. П. ДАНИЛЕВСКИЙ. Знакомство с Гоголем. Сочинения. Изд. 7, 1892, т.

7, 302.

Пушкин признавал высокую образованность первым, существенным качеством

всякого истинного писателя в России. Я сам слышал от Гоголя о том, как

рассердился на него Пушкин за легкомысленный приговор Мольеру: ‘Пушкин, —

говорил Гоголь, — дал мне порядочный выговор и крепко побранил за Мольера. Я

сказал, что интрига у него почти одинакова и пружины схожи между собой. Тут

он меня поймал и объяснил, что писатель, как Мольер, надобности не имеет в

пружинах и интригах, что в великих писателях нечего смотреть на форму и что

куда бы он ни положил добро свое, — бери его, а не ломайся’.

П. В. АННЕНКОВ. Материалы, 361.

По словам Нащокина, Гоголь никогда не был близким человеком к Пушкину.

Пушкин, радостно и приветливо встречавший всякое молодое дарование, принимал

к себе Гоголя, оказывал ему покровительство, заботился о внимании к нему

публики, хлопотал лично о постановке на сцену ‘Ревизора’, одним словом,

выводил Гоголя в люди. — Нащокин, уважая талант Гоголя, не уважает его, как

человека, противопоставляя его искание эффектов, самомнение — простодушию и

доброте, безыскусственности Пушкина.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рассказы о Пушкине, 44.

* Пушкин, нарезавши из бумаги ярлыков, писал на каждом по заглавию, о

чем когда-либо потом ему хотелось припомнить. На одном писал ‘Русская изба’,

на другом: ‘Державин’, на третьем имя тоже какого-нибудь замечательного

предмета и т. д. Все эти ярлыки накладывал он целою кучею в вазу, которая

стояла на его рабочем столе, и потом, когда случалось ему свободное время,

он вынимал наудачу первый билет, при имени, на нем написанном, он вспоминал

вдруг все, что у него соединялось в памяти с этим именем, и записывал о нем

тут же, на том же билете, все, что знал. Из этого составились те статьи,

которые печатались потом в посмертном издании и которые так интересны именно

тем, что всякая мысль его там осталась живьем, как вышла из головы.

Н. В. ГОГОЛЬ — С. Т. АКСАКОВУ, 21 дек. 1844 г. Письма под ред. Шенрока,

т. II, стр. 562.

Пушкин всегда ездил на пожары и любил смотреть, как кошки ходят по

раскаленной крыше. Пушкин говорил, что ничего нет смешнее этого вида.

Пушкин был необыкновенно умен. Если он чего и не знал, то у него чутье

было на все. И силы телесные были таковы, что их достало бы у него на

девяносто лет жизни.

Я уверен, что Пушкин бы совсем стал другой. И как переменился. Он хотел

оставить Петербург и переехать в деревню, жена и родные уговорили остаться.

Н. В. ГОГОЛЬ по записи неизвестной. Дневник. Рус. Арх., 1902, I, 551,

554.

Кажется, за год до кончины своей Пушкин говорил одному из друзей своих:

‘Меня упрекают в изменчивости мнений. Может быть: ведь одни глупцы не

переменяются’.

П. В. АННЕНКОВ. Материалы, 152.

Матушка моей жены (И. О. Пушкина) скончалась в первый день светлого

воскресения, в самую заутреню… (29 марта).

Н. И. ПАВЛИЩЕВ — своей матери Л. М. ПАВЛИЩЕВОЙ. 9 апреля 1836 г. Л.

Павлищев, 416.

У Пушкина умерла мать его, он все это время был в печальных заботах, а

сегодня отправился в псковскую деревню, где будет погребена его мать.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — А. И. ТУРГЕНЕВУ, 8 апр. 1836 г. Сборник Бартенева

‘Пушкин’, II, 63.

Пушкин чрезвычайно был привязан к своей матери, которая, однако,

предпочитала ему второго своего сына (Льва), и притом до такой степени, что

каждый успех старшего делал ее к нему равнодушнее и вызывал с ее стороны

сожаление, что успех этот не достался ее любимцу. Но последний год ее жизни,

когда она была больна несколько месяцев, Александр Сергеевич ухаживал за нею

с такою нежностью и уделял ей от малого своего состояния с такой охотой, что

она узнала свою несправедливость и просила у него прощения, сознаваясь, что

она не умела его ценить. Он сам привез ее тело в Свято-горский монастырь,

где она похоронена. После похорон он был чрезвычайно расстроен и жаловался

на судьбу, что она и тут его не пощадила, дав ему такое короткое время

пользоваться нежностью материнскою, которой до того времени он не знал.

Между тем, как он сам мне рассказывал, нашлись люди в Петербурге, которые

уверяли, что он при отпевании тела матери неприлично весел был.

Бар. Е. Н ВРЕВСКАЯ — в заметке, бывшей в распоряжении М. И. Семевского.

Русск. Вестник, 1869, Љ 11, 89.

1 апреля 1836 г. — Пушкина жестоко жмет цензура. Он жаловался на

Крылова и просил себе другого цензора, в подмогу первому. Ему назначили

Раевского. Пушкин раскаивается, но поздно. Гаевский до того напуган

гауптвахтой, на которой просидел восемь дней, что теперь сомневается, можно

ли пропускать в печать известия, вроде того, что такой-то король скончался.

А. В. НИКИТЕНКО, I, стр. 273.

Пишу к вам из той стороны, ‘где вольные живали вы’, где ровно тому

десять лет пировали мы втроем — вы, Вульф и я, где звучали наши стихи и

бокалы с ёмкой [Емкой называется то ‘слияние рома и вина’, о котором говорит

Пушкин в своем послании Языкову. (Ак. Изд. соч П-на IV с 373)], где теперь

вспоминаем мы вас — и старину. Поклон вам от холмов Михайловского, от сеней

Тригорско-го, от волн голубой Сороти, от Евпраксии Николаевны, некогда

полувоздушной девы, ныне дебелой жены, в пятый раз уже брюхатой, и у которой

я в гостях. Алексей Вульф здесь же, отставной студент и гусар, усатый

агроном, тверской ловелас — по-прежнему милый, но уже перешагнувший за

тридцатый год. — Пребывание мое в Пскове не так шумно и весело ныне, как во

время моего заточения, во дни, как царствовал Александр, но оно так живо мне

напомнило вас, что я не мог не написать вам несколько слов.

ПУШКИН-Н. М. ЯЗЫКОВУ, 14 апреля 1836 г., из Голубова.

Милостивый государь Александр Сергеевич! Его сиятельство граф Александр

Христофорович просит вас доставить к нему письмо, полученное вами от

Кюхельбекера (лицейский товарищ Пушкина, ссыльный декабрист), и с тем вместе

желает непременно знать, через кого вы его получили.

А. Н. МОРДВИНОВ — ПУШКИНУ, 27 апреля 1836 года. Переп. Пушкина, III,

304.

Спешу препроводить к вашему превосходительству полученное мною письмо.

Мне вручено оное тому с неделю, по моему возвращению с прогулки, оно было

просто отдано моим людям без всякого словесного препоручения неизвестно кем.

Я полагал, что письмо доставлено мне с вашего ведома.

ПУШКИН — А. Н. МОРДВИНОВУ, 28 апреля 1836 года, Петербург.

Я не видела Александра Пушкина после его возвращения из Михайловского,

потому что он сейчас же уехал в Москву. Как вы находите его журнал

(‘Современник’)? Здесь он не пользуется большим успехом. А жена его уж на

будущие барыши наняла дачу на Каменном острове еще вдвое дороже

прошлогоднего.

АН. Н. ВУЛЬФ — П. А. ОСИПОВОИ, 6 мая 1836 г., из Петербурга. П-н и его

совр-ки, XXI — XXII, 336.

Пушкин одно время, очень непродолжительное, был журналистом. Но

журнальное дело не было его делом. Срочная работа была не по нем. Он

принялся за журнал воЕсе не из литературных видов, а из экономических. Ему

нужны были деньги, и он думал, что найдет их в журнале. Он обчелся и в

литературном, и в денежном отношении. Пушкин тогда не был уже повелителем и

кумиром двадцатых годов. По мере созревания и усиливающейся мужественности

таланта своего, он соразмерно утрачивал чары, коими опаивал молодые

поколения и критику. Пушкин не только не заботился о своем журнале с

родительской нежностью, он почти пренебрегал им. Однажды прочел он мне свое

новое поэтическое произведение. — ‘Что же, — спросил я, — ты напечатаешь его

в следующей книжке?’ — ‘Да, как бы не так, — отвечал он, — я не такой дурак:

подписчиков баловать нечего. Нет, я приберегу стихотворение для нового тома

сочинений моих’.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ. Поли. собр. соч., II, 370.

4 мая, Москва, у Нащокина — против Старого Пимена, дом г-жи Ивановой.

Путешествие мое было благополучно. 1-го мая переночевал я в Твери, а 2-го

ночью приехал сюда. Я остановился у Нащокина. Жена его очень мила. Он

счастлив и потолстел. Мы, разумеется, друг другу очень обрадовались и целый

вчерашний день проболтали бог знает о чем.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, 4 мая 1836 г., из Москвы.

Мы с мужем квартировали тогда в Пименовском пер., в доме Ивановой.

Пушкин во время своих приездов в Москву останавливался у нас. Для него была

даже особая комната в верхнем этаже, рядом с кабинетом мужа. Она даже и

называлась ‘Пушкинской’. Муж мой имел обыкновение каждый вечер проводить в

Английском клубе. На этот раз он сделал то же. Так как помещение клуба было

недалеко от нашей квартиры, то Павел Войно-вич, уходя, спросил нас, что нам

прислать из клуба. Мы попросили варенца и моченых яблок. Это были любимые

кушанья поэта. Через несколько минут клубовский лакей принес просимое нами.

Мы остались с Пушкиным вдвоем, и тотчас же между нами завязалась

одушевленная беседа. Можно было подумать, что мы — старые друзья, когда на

самом деле мы виделись во второй раз в жизни. Впрочем, говорил больше

Пушкин, а я только слушала. Он рассказывал о дружбе с Павлом Войнови-чем, об

их молодых проказах, припоминал смешные эпизоды. Более привлекательного

человека и более милого и интересного собеседника я никогда не встречала. В

беседе с ним я не заметила, как пролетело время до 5 часов утра, когда мой

муж вернулся из клуба.

— Ты соскучился небось с моей женой? — спросил Павел Войнович, входя.

— Уезжай, пожалуйста, каждый вечер в клуб! — ответил всегда любезный и

находчивый поэт.

— Вижу, вижу. Ты уж ей насплетничал на меня?! — сказал Павел Войнович.

— Было немножко… — ответил Пушкин смеясь.

В. А. НАЩОКИНА. Воспоминания. Новое Время, 1898, Љ 8115.

После женитьбы Нащокин вел жизнь уже не на цыганский лад, игру вел

только в английском клубе, где от графа Мусина-Пушкина, проигравшего

огромные суммы, на долю Нащокина достался порядочный куш. Тогда нанимается в

приходе Старого Пимена прекрасный двухэтажный дом, мебель Гамбса, отличные

обеды, вина и сигары первого сорта. Из прежних гостей остались только кн.

Гагарин, артисты Московского театра, да приезжавшие из Петербурга или из-за

границы иностранцы, которых он и угощал и дарил. Вьетану, например, он

подарил скрипку, с которою знаменитый артист объехал всю Европу, В. А.

Каратыгину устраивал овации, обед в английском клубе… Деньги он бросал и

на добрые дела, и на глупости. Чего стоил ему один ‘Домик’! Предположив себе

людей в размер среднего роста детских кукол, он, по этому масштабу,

заказывал первым мастерам все принадлежности к этому дому: генеральские

ботфорты на колодках делал лучший петербургский сапожник Пель, рояль в 7 1/2

октав — Вирт: Вера Александровна палочками играла на нем всевозможные пьесы,

мебель, раздвижной обеденный стол работал Гамбс, скатерти, салфетки,

фарфоровую и хрустальную посуду, все, что потребно на 24 куверта, — все

делалось на лучших фабриках. Несколько измененное общество постоянно

посещало радушного хозяина с утра до полудня, так как он на все вечера и на

известные обеденные дни уезжал в английский клуб. Ему были приятелями все

замечательные люди того времени: Д. В. Давыдов, Толстой (американец). Он

знал множество анекдотов, и исторических, и частных, умел рассказывать их и

сообщал Пушкину о курьезных новостях Москвы. Пушкина забавляли его

сообщения. — Но чем мог Нащокин привлекать к себе таких людей, как Пушкин,

Гоголь, кн. Вяземский и др.? — Умом. Да, умом необыкновенным, переполненным

врожденной, природной логикой и здравым смыслом, а рассудок, несмотря на его

страсть к игре, во всех остальных перипетиях жизни, — рассудок царствовал в

его умной голове и даже был полезен для других людей, обращавшихся к его

совету или суду, при крайних столкновениях в жизни.

Н. И. КУЛИКОВ. Воспоминания. Рус. Стар., 1880, дек., 993.

Весной 1836 г. Пушкин приехал в Москву, Нащокина не было дома. Дорогого

гостя приняла жена его. Рассказывая ей о недавней потере своей, Пушкин,

между прочим, сказал, что, когда рыли могилу для его матери в Святогорском

монастыре, он смотрел на работу могильщиков и, любуясь песчаным, сухим

грунтом, вспомнил о Войныче (так он звал его иногда): ‘Если он умрет,

непременно его надо похоронить тут, земля прекрасная, ни червей, ни сырости,

ни глины, как покойно ему будет здесь лежать’. — Жена Нащокина очень

опечалилась этим рассказом, так что сам Пушкин встревожился и .всячески

старался ее успокоить, подавая воды и пр.

Пушкин несколько раз приглашал Нащокина к себе в Михайловское и имел

твердое намерение совсем его туда переманить и зажить с ним вместе и оседло.

Женку называл Бенкендорфом, потому, что она, подобно ему, имеет

полицейское, усмиряющее и приводящее все в порядок влияние на желудок.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рассказы о Пушкине, 49.

Весной я поехал из Твери в деревню на два дня, вечером в Тверь приехал

Пушкин. На всякий случай я оставил письмо, которое отвез ему мой секундант

князь Козловский. Пушкин жалел, что не застал меня, извинялся и был очень

любезен и разговорчив с Козловским. На другой день он уехал в Москву. На

третий я вернулся в Тверь и с ужасом узнал, с кем я разъехался. Первой моей

мыслью было, что он подумает, пожалуй, что я от него убежал. Тут мешкать

было нечего. Я послал тотчас за почтовой тройкой и без оглядки поскакал

прямо в Москву, куда приехал на рассвете, и велел вести себя прямо к П. В.

Нащокину, у которого останавливался Пушкин. В доме все еще спали. Я вошел в

гостиную и приказал человеку разбудить Пушкина. Через несколько минут он

вышел ко мне в халате, заспанный и начал чистить необыкновенно длинные

ногти. Первые взаимные приветствия были очень холодны. Он спросил меня, кто

мой секундант. Я отвечал, что секундант мой остался в Твери, что в Москву я

только приехал и хочу просить быть моим секундантом известного генерала

князя Ф. Гагарина [Он меня спрашивал: кто мой секундант? — ‘У меня нет, —

говорил я. — А так как дуэль эта для вас важнее, чем для меня, потому что

последствия у нас опаснее, чем самая драка, то я предлагаю вам выбрать и

моего секунданта’. Он не соглашался. Решили просить кн. Ф. Гагарина.

Впрочем, разговор был дружелюбный. — ‘Неужели вы думаете, что мне весело

стреляться? — говорил Пушкин. — Да что делать? j’ai le malheur d’etre un

nomine publique et vous savez que c’est pire que d’etre une femme publique’.

(Я имею несчастие быть публичным человеком, и, вы знаете, это еще хуже, чем

быть публичной женщиной) (фр.). — Прим. ред. (Гр. В. А. Со-Логуб. Записка.

Б. Модзалевский. Пушкин, 375).]. Пушкин извинился, что заставил меня так

долго дожидаться, и объявил, что его секундант П. В. Нащокин. Затем разговор

несколько оживился, и мы начали говорить об начатом им издании

‘Современника’. ‘Первый том был очень хорош, — сказал Пушкин. — Второй я

по-, стараюсь выпустить поскучнее: публику баловать не надо’. Тут он

рассмеялся, и беседа между нами пошла почти дружеская, до появления

Нащокина. Павел Войно-, вич явился в свою очередь заспанный, с

взъерошенными, волосами, и, глядя на мирный его лик, я невольно пришел к

заключению, что никто из нас не ищет кровавой развязки, а что дело в том,

как бы всем выпутаться из, глупой истории, не уронив своего достоинства.

Павел Войнович тотчас приступил к роли примирителя. Пушкин непременно хотел,

чтоб я перед ним извинился. Оби-, женным он, впрочем, себя не считал, но

ссылался на мое светское значение и как будто боялся компрометировать себя в

обществе, если оставить без удовлетворения дело, получившее уже в небольшом

кругу некоторую огласку. Я с своей стороны объявил, что извиняться перед ним

ни под каким видом не стану, так как я не виноват решительно ни в чем, что

слова мои были перетолкованы превратно и сказаны в таком-то смысле. Спор

продолжался довольно долго. Наконец, мне было предложено написать несколько

слов Наталье Николаевне. На это я согласился, написал прекудрявое

французское письмо, которое Пушкин взял и тотчас же протянул мне руку, после

чего сделался чрезвычайно весел и дружелюбен. Это выказывает одну странную

сторону его характера, а именно его пристрастие к светской молве, к светским

отличиям, толкам и условиям. И тут, как и после, жена его. была только

невинным предлогом, а не причиной его взрывочного возмущения против судьбы.

И, несмотря на то, он дорожил своим великосветским положением. Письмо же мое

Пушкин, кажется, изорвал, так как оно никогда не дошло по своему адресу.

Граф В. А. СОЛОГУБ. Из воспоминаний. Рус. Арх., 1865, стр. 752 — 753.

Пушкин просил, чтобы я написал его жене. Я написал следующее

(по-французски): ‘Милостивая государыня! Я, конечно, не ожидал, что буду

иметь честь писать вам. Дело в несчастной фразе, котррую я произнес в

припадке дурного расположения духа. Вопрос, с которым я к вам обратился,

обозначал, что шалости молодой девушки не соответствуют достоинству царицы

общества. Я был в отчаянии, что этим словам было придано значение,

недостойное порядочного человека’. Пушкин говорил, что это слишком…

(пропуск в рукописи Анненкова), Письмо он желал, как доказательство в

случае, что ему упрекать будут, что оскорбили его жену, и просил, чтоб в

конце я просил у жены извинения. На это я долго не соглашался. Пушкин

говорил: ‘Можно всегда просить извинения у женщины’. Нащокин также

уговаривал. Наконец, я приписал: ‘и прошу принять мои извинения’, — чему

теперь душевно радуюсь. Пушкин мче подал руку и был очень доволен.

Fp. В. А. СОЛОГУБ. Записка, бывшая в распоряжении Анненкова. Б.

Модзалевский. Пушкин, 376.

П. В. Нащокин уладил ссору Пушкина с Сологубом, предотвратив дуэль.

В. А. НАЩОКИНА. Нов. Вр., 1898, Љ 8115.

Вот уже три дня, как я в Москве, и все еще ничего не сделал. Архива не

видал, с книгопродавцами не сторговался, всех визитов не отдал, к Солнцевым

(семья тетки) на поклонение не бывал. Что прикажешь делать? Нащокин встает

поздно, я с ним забалтываюсь — глядь, обедать пора, а там ужинать, а там

спать — и день прошел. Вчера был у Дмитриева, у Орлова, Толстого, сегодня

собираюсь к остальным. Про тебя, душа моя, идут кой-какие толки, которые не

вполне доходят до меня, потому что мужья всегда последние в городе узнают

про жен своих, однако ж видно, что ты кого-то (царя) довела до такого

отчаяния своим кокетством и жестокостью, что он завел себе в утешение гарем

из театральных воспитанниц. Нехорошо, мой ангел: скромность есть лучшее

украшение вашего пола. Жду письма от тебя с нетерпением. Что твое брюхо, и

что твои деньги? Я не раскаиваюсь в моем приезде в Москву, а тоска берет по

Петербурге. На даче ли ты? Как ты с хозяином управилась? что дети? экое

горе! Вижу, что непременно нужно иметь мне 80.000 доходу. И буду их иметь.

Недаром же пустился в журнальную спекуляцию — а ведь это все равно, что

золотарство: очищать русскую литературу есть чистить нужники и зависеть от

полиции. Того и гля-Ди, что… Черт их побери! У меня кровь в желчь

превращается.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, 5 мая 1836 г, из Москвы.

Жизнь пребеспутная. Дома не сижу — в архиве не роюсь. Сегодня еду во

второй раз к Малиновскому. На днях обедал я у (М. Ф.) Орлова, у которого

собрались Московские Наблюдатели. Орлов умный человек и очень добрый малый,

но до него я как-то не охотник по старым нашим отношениям, Раевский (Ал.),

который с прошлого раза казался мне приглупевшим, кажется, опять оживился и

поумнел. Вчера ужинал у кн. Фед. Га- гарина и возвратился в 4 часа утра — в

таком добром расположении, как бы с бала. Нащокин здесь одна моя отрада. Но

он спит до полудня, а вечером едет в клуб, где играет до света.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, И мая 1836 г., из Москвы.

В архивах я был и принужден буду опять в них зарыться месяцев на шесть,

что тогда с тобою будет? А тебя с собою, как тебе угодно, уж возьму. Жизнь

моя в Москве степенная и порядочная. Сижу дома — вижу только мужской пол.

Пешком не хожу, не прыгаю — и толстею. С литературой московской кокетничаю,

как умею, но Наблюдатели меня не жалуют. Любит меня один Нащокин. Но тинтере

(карточная игра) — мой соперник, и меня приносят ему в жертву. Все зовут

меня обедать, а я всем отказываю. Начинаю думать о выезде. Ты уж, вероятно,

в своем загородном болоте. Что-то дети мои и книги мои? Каково-то перевезла

и перетащила тех и других? и как перетащила ты свое брюхо?

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, 14 мая 1836 г., из Москвы.

У Щепкина (М. С, знаменитого актера) хранится лист бумаги, на котором

великий художник Пушкин своею рукою написал следующее:

(17 мая 1836 г., Москва). Записки актера Щепкина. Я родился в Курской

губернии, Обоянского уезда, в селе Красном, что на речке Пенке…

С. Т. АКСАКОВ. Несколько слов о М. С. Щепкине. Записки и письма М. С.

Щепкина. М., 1864, стр. 5. Ср. И. Н. Божерянов. Иллюстрир. история русск.

театра, т. I, вып. II, примеч., стр. 15.

Пушкин, которого я видела в пятницу у Свербеевых, очаровал меня

решительно… Мы вчера только возвратились из Нового Иерусалима… Нас было

три дамы и вот сколько мужчин: Свербеев, Дюк (Ал. Мих. Языков), Павлов (Н.

Ф.), Хомяков, Андросов, Венелин (Ю. И.), Боборыкин, Скарятин… Пушкин,

видно, не очень любит московских литераторов и отказался от поездки.

Е. МИХ. ЯЗЫКОВА — брату Н. М. ЯЗЫКОВУ (поэту), 19 мая 1836 г., из

Москвы. ‘Искусство’, 1928, кн. 1 — 2, изд. Гос. А к. Худ. Наук, стр. 158.

У меня душа в пятки уходит, как вспомню, что я журналист. Будучи еще

порядочным человеком, я получал уж полицейские выговоры и мне говорили: vous

avez trompe [вы обманули (фр.). — Прим. ред.], и тому подобное. Что же

теперь со мной будет? Мордвинов будет на меня смотреть, как на Фадея

Булгарина и Николая Полевого, как на шпиона: черт догадал меня родиться в

России с душою и талантом! Весело, нечего сказать 7.

ПУШКИН — Н. Н. ПУШКИНОЙ, 18 мая 1836 г., из Москвы.

В нашей семье он положительно был, как родной. Мы проводили счастливые

часы втроем в бесконечных беседах, сидя вечером у меня в комнате на турецком

диване, поджавши под себя ноги. Я помещалась обыкновенно посредине, а по

обеим сторонам мой муж и Пушкин в своем красном архалуке с зелеными

клеточками. Я помню частые возгласы поэта: — ‘Как я рад, что я у вас! Я

здесь в своей родной семье!’ — Насколько Пушкин любил общество близких ему

людей, настолько же не любил бывать на званых обедах в честь его. Он часто

жаловался мне, что на этих обедах чувствовал себя стесненным, точно на

параде, особенно неприятно было ему то, что все присутствовавшие обыкновенно

ждали, что Пушкин скажет, как посмотрит и т. п.

В. А. НАЩОКИНА. Нов. Вр., 1898, Љ 8115 — 8122.

Любя тихую домашнюю жизнь, Пушкин неохотно принимал приглашения,

неохотно ездил на так называемые литературные вечера. Нащокин сам уговаривал

его ездить на них, не желая, чтобы про него говорили, будто он его у себя

удерживает… Нащокин и жена его с восторгом вспоминают о том удовольствии,

какое они испытывали в сообществе и в беседах Пушкина. Он был душа,

оживитель всякого разговора. Они вспоминают, как любил домоседничать,

проводил целые часы на дйване между ними, как они учили его играть в вист и

как просиживали за вистом по целым дням, четвертым партнером была одна

родственница Нащокина, невзрачная собою, над ней Пушкин любил подшучивать.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рассказы о Пушкине, 33.

К нам часто приезжала княжна Г., общая ‘кузина’, как ее все называли,

дурнушка, недалекая старая дева, воображавшая, что она неотразима. Пушкин

жестоко пользовался ее слабостью и подсмеивался над нею. Когда ‘кузина’

являлась к нам, он вздыхал, бросал на нее пламенные взоры, становился перед

нею на колени, целовал ее руки и умолял окружающих оставить их вдво- . ем.

‘Кузина’ млела от восторга и, сидя за картами (Пушкин неизменно садился

рядом с ней), много раз в продолжение вечера роняла на пол платок, а Пушкин,

подымая, каждый раз жал ей ногу.

В. А. НАЩОКИНА. Новое Время, 1898, Љ 8122.

В пример милой веселости Пушкина Нащокин рассказал следующий случай.

Они жили у Старого Пимена, в доме Иванова. Напротив их квартиры жил какой-то

чиновник, рыжий и кривой, жена у этого чиновника была тоже рыжая и кривая,

сынишка — рыжий и кривой. Пушкин, для шуток вздумал волочиться за супругой и

любовался, добившись того, что та стала воображать, будто действительно ему

нравится, и начала кокетничать. Начались пересылки: кривой мальчик

прихаживал от матушки узнать от Александра Сергеевича, который час и пр.

Сама матушка с жеманством и принарядившись прохаживалась мимо окон, давая

знаки Пушкину, на которые тот отвечал преуморительными знаками. Случилось,

что приехал с Кавказа Лев Сергеевич и привез с собой красильный порошок,

которым можно было совсем перекрасить волосы. Раз почтенные супруги куда-то

отправились, остался один рыжий мальчик. Пушкин вздумал зазвать его и

перекрасить. Нащокин, как сосед, которому за это пришлось бы иметь

неприятности, уговорил удовольствоваться одним смехом.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рассказы о Пушкине, 33.

Вера Александровна Нащокина рассказала мне еще следующее о Пушкине.

Когда Пушкин жил у них (в последний приезд его в Москву), она часто играла

на гитаре, пела. К ним приходил тогда шут Еким Кириллович Загряцкий. Он

певал песню, которая начиналась так:

Двое сани с подрезами,

Одни писаные,

Дай балалайку, дай гудок.

Пушкину очень понравилась эта песня, он переписал ее всю для себя своей

рукою, и хотя вообще мало пел, но эту песню тянул с утра до вечера.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рассказы о Пушкине, 46.

К нам часто заходил некто 3., из бедных дворян. Жалкий был человек, и

нужда сделала из него шута. Пушкин любил его кривляния и песни. Время было

такое. Особенно много поэт смеялся, когда тот пел:

Двое саней с подрезами.

Третьи писаные,

Подъезжали ко цареву кабаку и т. д.

‘Как это выразительно! — замечал Пушкин. — Я так себе и представляю

картину, как эти сани в морозный вечер, скрипя подрезами по крепкому снегу,

подъезжают ‘ко цареву кабаку’.

В. А. НАЩОКИНА. Новое Время, 1898, Љ 8122, ил-люстр, прилож., стр. 7.

Натура могучая, Пушкин и телесно был отлично сложен, строен, крепок,

отличные ноги. В банях, куда езжал с Нащокиным тотчас по приезде в Москву,

он, выпарившись на полке, бросался в ванну со льдом и потом уходил опять на

полок. К концу жизни у него уже начала показываться лысина, и волосы его

переставали виться.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рассказы о Пушкине, 43.

У Пушкина существовало великое множество всяких примет. Часто,

собравшись ехать по какому-нибудь неотложному делу, он приказывал отпрягать

тройку, уже поданную к подъезду, и откладывал необходимую поездку из-за того

только, что кто-нибудь из домашних или прислуги вручал ему какую-нибудь

забытую вещь вроде носового платка, часов и т. п. В этих случаях он ни шагу

уже не делал из дома до тех пор, пока, по его мнению, не пройдет

определенный срок, за пределами которого зловещая примета теряла силу.

В. А. НАЩОКИНА. Новое Время, 1898, Љ 8122.

Удостоверяю, что подаренный мною А. А. Карзинки-ну старинный зеленого

сафьяна с шитьем из шелка бумажник принадлежал в свое время А. С. Пушкину и

перешел к моему покойному мужу, П. В. Нащокину, при следующих, насколько

припоминаю, обстоятельствах. В мае 1836 г. Пушкин гостил у нас в Москве у

церкви Старого Пимена. Мой муж всякий день почти играл в карты в Английском

клубе и играл крайне несчастливо. Перед отъездом в Петербург Пушкин

предложил однажды Павлу Войновичу этот бумажник, говоря: ‘Попробуй сыграть с

ним на мое счастье’. И как раз Павел Войнович выиграл в этот вечер тысяч

пять. Пушкин тогда сказал: ‘Пускай этот бумажник будет всегда счастьем для

тебя’.

В. А. НАЩОКИНА. Русский Библиофил, 1916, Љ 8, стр. 71.

Пушкин любил чай и пил его помногу, любил цыганское пение, особенно

пение знаменитой в то время Тани, часто просил меня играть на фортепиано и

слушал по целым часам. Любил также шутов, острые слова и карты. За зеленым

столом он готов был просидеть хоть сутки. В картах ему не везло, и играл он

дурно, отчего почти всегда был в проигрыше.

Они часто острили с моим мужем наперебой друг с другом. Я была у обедни

в церкви Старого Пимена, как называют ее в Москве в отличие от Нового

Пимена, что близ Селезневской улицы. — Где же Вера Александровна? — спросил

Пушкин у мужа. — Она поехала к обедне. — Куда? — К Пимену. — А зачем ты к

Пимеиу пускаешь жену одну? — Так я же пускаю к Старому Пимену, а не к

молодому, — ответил мой муж.

Пушкина называли ревнивым мужем. Я этого не замечала. Знаю, что любовь

его к жене была безгранична. Наталья Николаевна была его богом, которому он

поклонялся, которому верил всем сердцем, и я убеждена, что он никогда даже

мыслью, даже намеком на какое-либо подозрение не допускал оскорбить ее. Надо

было видеть радость и счастье поэта, когда он получал письма от жены. Он

весь сиял и осыпал их поцелуями. В одном ее письме каким-то образом

оказалась булавка. Присутствие ее удивило Пушкина, и он воткнул эту булавку

в отворот своего сюртука. В последние годы клевета и стесненность в

средствах омрачали семейную жизнь поэта, однако мы в Москве видели его

всегда неизменно веселым, как и в прежние годы, никогда не допускавшим

никакой дурной мысли о своей жене. Он боготворил ее по-прежнему.

В. А. НАЩОКИНА. Новое Время, 1898, Љ 8122.

Какой Пушкин был весельчак, добряк и острослов! Он говорил тенором,

очень быстро, каламбурил и по-русски, и по-французски… Жена его была

добрая, но легкомысленная. Ветер, ветер! Право, она какая-то, казалось мне,

бесчувственная. Пушкин ее любил безумно.

В. А. НАЩОКИНА по записи Н. ЕЖОВА, Новое Время, 1899, Љ 8343, Перепеч.

в Книге воспоминаний о Пушкине, 316.

Пушкин не любил Вяземского, хотя не выражал того явно, он видел в нем

человека безнравственного, ему досадно было, что тот волочился за его женой,

впрочем, волочился просто из привычки светского человека отдавать долг

красавице. Напротив, Вяземскую Пушкин любил. (Примечание М. А. Цявловского:

сообщение Нащокина о том, что Вяземский волочился за Н. Н. Пушкиной,

неожиданно подтверждается поступившими в годы революции в Пушкинский Дом

письмами кн. П. А. Вяземского к вдове поэта. Письма эти, как мне передавал

летом 1924 г. Б. Л. Модзалевский, говорят о сильном увлечении князя Н. Н.

Пушкиной.)

Пушкин был человек самого многостороннего знания и огромной

начитанности. Известный египтолог Гулья-нов, встретясь с ним у Нащокина, не

мог надивиться, как много он знал даже по такому предмету, каково

языковедение. Он изумлял Гульянова своими светлыми мыслями, меткими, верными

замечаниями. Раз, Нащокин помнит, у них был разговор о всеобщем языке.

Пушкин заметил, между прочим, что на всех языках в словах, означающих свет,

блеск, слышится буква л. С. С. Маль-цову, отлично знавшему по-латыни, Пушкин

стал объяснять Марциала, и тот не мог надивиться верности и меткости его

замечаний. Красоты Марциала были ему понятнее, чем Мальцеву, изучавшему

поэта.

П. В. НАЩОКИН по записи БАРТЕНЕВА. Рассказы о Пушкине, стр. 28, 39, 78.

Однажды Пушкин зашел к молодому классику Маль-цову и застал его над

Петронием. Мальцов затруднялся понять какое-то место. Пушкин прочел и тотчас

же объяснил ему его недоразумение.

С. А. СОБОЛЕВСКИЙ по записи БАРТЕНЕВА. Рус, Арх., 1908, III, 591.

Нащокин повторяет, что Пушкин был не только образованнейший, но и

начитанный человек. Так, он очень хорошо помнит, как он почти постоянно

держал при себе в карманах одну или две книги и в свободное время, затихнет

ли разговор, разойдется ли общество, после обеда — принимался за чтение.

Читая Шекспира, он пленился его драмой ‘Мера за меру’, хотел сперва

перевести ее, но оставил это намерение, не надеясь, чтобы наши актеры,

которыми он не был вообще доволен, умели разыграть ее. Вместо перевода,

подобно своему Фаусту, он переделал Шекспирово создание в своем Анджело. Он

именно говорил Нащокину: ‘Наши критики не обратили внимание на эту пьесу и

думают, что это одно из слабых моих сочинений, тогда как ничего лучше я не

написал’.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рассказы о П-не, 47.

Пушкин хвалил Нащокину ‘Ревизора’, особенно ‘Тараса Бульбу’. О сей

последней пьесе Пушкин рассказывал Нащокину, что описание степей внушил он.

Пушкину какой-то знакомый господин (да, это было при мне. Стражинский.

Примечание С. А. Соболевского) очень живо описывал в разговоре степи. Пушкин

дал случай Гоголю послушать и внушил ему вставить в ‘Бульбу’ описание степи

[Настоящая фамилия господина была Шаржинский. П. А. Кулиш сообщает: ‘Из его

рассказов Гоголь заимствовал много красок для ‘Бульбы’, напр.: степные

пожары и лебеди, летящие в зареве по темному ночному небу, как красные

платки’ (Записки о жизни Гоголя, I, 145).].

П. И. БАРТЕНЕВ со слов П. В. НАЩОКИНА. Рассказы о Пушкине, 45.

Люди, близко знавшие Пушкина (Нащокин, кн. Вяземской, В. А. Жуковский),

утверждали, что их друг, за что бы ни принялся, во всем был велик и

гениален.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1899, 11, 146.

Никого не знала я умнее Пушкина. Ни Жуковский, ни князь Вяземский

спорить с ним не могли, — бывало, забьет их совершенно. Вяземский, которому

очень не хотелось, чтоб Пушкин был его умнее, надуется и уже молчит, а

Жуковский смеется: ‘Ты, брат, Пушкин, черт тебя знает, какой ты, — ведь вот

и чувствую, что вздор говоришь, а переспорить тебя не умею, так ты нас обоих

в дураках и записываешь’.

Пушкин мне говорил: ‘У всякого есть ум, мне не скучно ни с кем, начиная

с будочника и до царя’. И действительно, он мог со всеми весело проводить

время. Иногда с лакеями беседовал.

А О. СМИРНОВА-РОССЕТ по записи Я. П. ПОЛОНСКОГО. Голос Минувшего, 1917,

Љ 11, 154.

Будучи членом Академии Русской Словесности (жетоны академии он

приваживал к Нащокину), Пушкин сильно добивался быть членом Академии Наук,

но Уваров не допускал его, и это было одною из причин их неудовольствия.

Ни наших университетов, ни наших театров Пушкин не любилт Не ценил

Каратыгина, ниже Мочалова. С Сосницким был хорош.

Пушкин был великодушен, щедр на деньги. Бедному он не подавал меньше 25

рублей. Но он как будто старался быть скупее и любил показывать, будто он

скуп.

П. В. НАЩОКИН по записи БАРТЕНЕВА. Рассказы о Пушкине, 43.

Пушкин у нас здесь. Он много занимается своим Петром Великим.

П. Я. ЧААДАЕВ — А. И. ТУРГЕНЕВУ, 25 мая 1836 г., из Москвы. Соч. и

письма Чаадаева. М., 1914, т. 1, стр. 191 (#.).

Последний раз Шевырев видел Пушкина весною 1836 г., он останавливался у

Нащокина, в Дегтярном переулке. В это посещение он сообщил Шевыреву, что

занимается ‘Словом о полку Игореве’, и сказал между прочим свое объяснение

первых слов. Последнее свидание было в доме Шевырева, за ужином он

превосходно читал русские песни.

С. П. ШЕВЫРЕВ. Л. Майков, 331.

Помню, в последнее пребывание у нас в Москве Пушкин читал черновую

‘Русалки’, а в тот вечер, когда он собирался уехать в Петербург, — мы,

конечно, и не подозревали, что уже больше никогда не увидим дорогого

друга, — он за прощальным ужином пролил на скатерть масло. Увидя это, Павел

Войнович с досадой заметил:

— Эдакий неловкий! За что ни возьмешься, все роняешь!

— Ну, я на свою голову. Ничего… — ответил Пушкин, которого, видимо,

взволновала эта дурная примета.

Благодаря этому маленькому приключению, Пушкин послал за тройкой (тогда

ездили еще на перекладных) только после 12 часов ночи. По его мнению,

несчастие, каким грозила примета, должно миновать по истечении дня…

Последний ужин у нас, действительно, оказался . прощальным…

В. А. НАЩОКИНА. Нов. Вр., 1898, Љ 8115.

Нащокин носил кольцо с бирюзою против насильственной смерти и в

последний приезд Пушкина настоял, чтоб он принял от него такое же кольцо.

Оно было заказано. Его долго не несли, и Пушкин не хотел уехать, не

дождавшись его. Кольцо было принесено позднею ночью. По свидетельству

Данзаса, кольца этого не было на Пушкине во время предсмертного поединка, но

перед самою кончиною он велел подать ему шкатулку, вынул из нее бирюзовое

кольцо и, подавая Данзасу, сказал: ‘от общего нашего друга’.

П. И. БАРТЕНЕВ со слов П. В. НАЩОКИНА. Девятнадцатый Век, I, 393.

Пушкин взял с собой в Петербург моего меньшого брата Л. А. Нарского…

В это путешествие случилось маленькое приключение: Нащокин утром другого дня

по их отъезде на лестнице нашей квартиры нашел камердинера Пушкина спящим.

На вопрос моего мужа, как он здесь очутился, тот объяснил, что Александр

Сергеевич, кажется, в селе Всехсвятском, спихнул его с козел за то, что тот

был пьян, и приказал ему отправиться к Нащокину, что тот и исполнил.

По возвращении из Петербурга брат рассказывал, что Пушкин в путешествии

никогда не дожидался на станциях, пока заложат ему лошадей, а шел по дороге

вперед и не пропускал ни одного встречного мужика или бабы, чтобы не

потолковать с ними о хозяйстве, о семье, о нуждах, особенно же любил

вмешиваться в разговоры рабочих артелей. Народный язык он знал в

совершенстве и чрезвычайно скоро умел располагать к себе крестьянскую серую

толпу настолько, что мужики совершенно свободно говорили с ним обо всем.

В. А. НАЩОКИНА. Воспоминания. Новое Время, 1898 Љ 8122.

Пушкин много и подолгу любил ходить, во время своих переездов по России

нередко целую станцию проходил он пешком, а пройтись около 30 верст от

Петербурга до Царского Села ему было нипочем.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1903, Љ 6, обложка.

Я приехал к себе на дачу 23-го в полночь и на пороге узнал, что Наталья

Николаевна благополучно родила дочь Наталью за несколько часов до моего

приезда. Она спала. На другой день я ее поздравил и отдал вместо червонца

твое ожерелье, от которого она в восхищении… Деньги, деньги! нужно их до

зареза.

Вот тебе анекдот о моем Сашке. Ему запрещают (не знаю зачем) просить,

чего ему хочется. На днях говорит он своей тетке: Азя! дай мне чаю: я

просить не буду.

ПУШКИН-П. В. НАЩОКИНУ, 27 мая 1836 г., из Петербурга.

Наталья Николаевна родила, и Александр Сергеевич приехал опять

несколько часов позже.

Бар. Е. Н. ВРЕВСКАЯ — бар. Б. А. ВРЕВСКОМУ. П-н и его совр-ки, XIX —

XX, 108.

Пошли от меня один экземпляр ‘Современника’ Белинскому (тихонько от

Наблюдателей) и вели сказать ему, что очень жалею, что с ним не успел

увидеться 7.

ПУШКИН-П. В. НАЩОКИНУ, 27 мая 1836 г., из Петербурга.

Больше всего меня радуют доселе и будут радовать, как лучшее мое

достояние, несколько приветливых слов, сказанных обо мне Пушкиным и, к

счастью, дошедших до меня из верных источников.

В. Г. БЕЛИНСКИЙ — Н. В. ГОГОЛЮ, 20 апр. 1842 г.

Белинский. Письма, II, 310.

Борис (муж Вревской) хлопочет. Пушкин ему не заплатил, а просил

подождать, когда журнал ему выручит эти 2 тыс.: так это бог знает когда

будет, а журнал его, говорят, не имеет большого успеха.

Бар. Е. Н. ВРЕВСКАЯ — А. Н. ВУЛЬФУ, 21 мая 1836 г.

П-н и его совр-ки, XIX — XX, 107.

Уже впоследствии, когда я была замужем и стала матерью, я добилась от

старой нашей няни объяснения, сохранившихся в памяти ее оговоров Александры

Николаевны. Раз как-то Александра Николаевна заметила пропажу шейного

креста, которым она очень дорожила. Всю прислугу поставили на ноги, чтобы

его отыскать. Тщетно перешарив комнаты, уже отложили надежду, когда

камердинер, постилая на ночь кровать Александра Сергеевича, — это совпало с

родами его жены, — нечаянно вытряхнул искомый предмет. Этот случай должен,

был неминуемо породить много толков, и, хотя других данных обвинения няня не

могла привести, она с убеждением повторила мне: ‘Как вы там ни объясняйте, а

по-моему, — грешна была тетенька перед вашей маменькой’7.

А. П. АРАПОВА. Нов. Время, 1907, Љ 11413, илл. прилож., стр. 6.

Что Пушкин был в связи с Александрой Николаевной, об этом положительно

говорила мне княгиня Вера Федоровна (Вяземская).

П. И. БАРТЕНЕВ — П. Е. ЩЕГОЛЕВУ. Щеголев П. Е. Дуэль и смерть Пушкина,

2-е изд., стр. 410.

Александра была очень некрасивая, но весьма умная девушка. Еще до брака

Пушкина на Nathalie, Alexandrine знала наизусть все стихотворения своего

будущего зятя и была влюблена в него заочно. Вскоре после брака Пушкин

сошелся с Александриною и жил с нею. Факт этот не подлежит сомнению.

Александрина сознавалась в этом г-же Полетике.

Кн. А. В. ТРУБЕЦКОЙ. Рассказ об отношении Пушкина к Дантесу. П. Е.

Щеголев. Дуэль Пушкина, 2-е изд., стр. 404.

От сына одного очень почтенного московского старожила я слышал, что

Александра Николаевна одно время была известна в обществе под названием

бледного ангела, что опровергает слова кн. Трубецкого об ее некрасивости.

А. И. КИРПИЧНИКОВ. Русск. Стар., 1901, т. 106, стр. 80,

‘Девица-кавалерист’ Н. А. Дурова (Ал. Андр. Александров) приехала из

Елабуги в Петербург устраивать издание своих ‘Записок’, которыми очень

интересовался Пушкин). 28 мая 1836 г. ‘Что вы не остановились у меня,

Александр Андреевич?’ — спрашивал меня Пушкин, приехав ко мне на третий

день, — вам здесь не так покойно, не угодно ли занять мою квартиру в

городе?.. Я теперь живу на даче’. — ‘Много обязан вам, Александр Сергеевич!

И очень охотно принимаю ваше предложение. У вас, верно, есть кто-нибудь при

доме?’ — ‘Человек, один только, я теперь заеду туда, прикажу, чтоб

приготовили вам комнаты’. Он уехал, оставя меня очарованною обязательностью

его поступков и тою честью, что буду жить у него.

30 мая. Сегодня принесли мне записку от Александра Сергеевича, он

пишет, что прочитал мою рукопись, к этому присоединено множество похвал и

заключил вопросом: переехала ли я на его квартиру, которая готова уже к

принятию меня. Я послала узнать, можно ли уже переехать в дом, занимаемый А.

С. Пушкиным? и получила очень забавный ответ: что квартира эта не только не

в моей власти, но и не во власти самого Ал. Сергеевича, что, как он переехал

на дачу и за наем расплатился совсем, то ее отдали уже другому.

(Начало июня). Александр Сергеевич приехал звать меня обедать к себе: —

из уважения к вашим провинциальным обычаям, — сказал он усмехаясь, — мы

будем обедать в пять часов. — ‘В пять часов?.. В котором же часу обедаете

вы, когда нет надобности уважать провинциальных привычек?’ — В седьмом,

осьмом, иногда в девятом… Пушкин уехал, сказав, что приедет за мною в три

часа с половиною. С ужасом и содроганием отвратила я взор свой от места, где

несчастные приняли достойно заслуженную ими казнь. Александр Сергеевич

указал мне его (место казни декабристов). Каменный остров, где Пушкин

нанимает дачу, показался мне прелестен. С нами вместе обедал друг Александра

Сергеевича, г. Плетнев, да три дамы, родственницы жены его, сама она больна

после родов и потому не выходила. За столом я имела случай заметить

странность в моем любезном хозяине, у него четверо детей, старшая из них,

девочка лет пяти, как мне показалось, сидела с нами за столом, друг Пушкина

спросил ее: не раздумала ли она идти за него замуж? — Нет, отвечало дитя, не

раздумала. — А за кого ты охотнее пойдешь, за меня или за папеньку? — За

тебя и за папеньку. — Кого же ты больше любишь, меня или папеньку? — Тебя

больше люблю и папеньку больше люблю. — Ну, а этого гостя, — спросил

Александр Сергеевич, указывая на меня, — любишь? хочешь за него замуж? —

Девочка отвечала поспешно: ‘нет! нет!’ При этом ответе я увидела, что Пушкин

покраснел… неужели он думал, что я обижусь словами ребенка?.. Я стала

говорить, чтоб прервать молчание, которое очень некстати наступило, и

спросила ее: ‘как же это! гостя надобно бы больше любить!..’ Дитя смотрело

на меня недоверчиво и наконец стало кушать, тем кончилась эта маленькая

интермедия. Но Александр Сергеевич!.. Отчего он покраснел?., или это уже

верх его деликатности, что даже и в шутку, даже от ребенка, не хотел бы он,

чтоб я слышала что-нибудь не так вежливое! Или он имел странное понятие о

всех живущих в уездных городах?

АЛЕКСАНДРОВ. Год жизни в Петербурге, или Невыгоды третьего посещения.

СПб., 1838, стр. 30 — 32, 40 — 44.

Только в последних годах жизни теряет Пушкин ложный стыд и является в

свет уже как писатель. Важные труды, принятые им на себя, и знаменитость

самого имени освобождают его от предубеждения, отличавшего его молодые годы.

П. В. АННЕНКОВ. Материалы, 185.

Накануне отъезда Гоголя, в 1836 г. (6 июня) за границу, Пушкин, по

словам Якима (гоголевского камердинера), просидел у него в квартире, в доме

каретника Иохима, на Мещанской, всю ночь напролет.

Г. П. ДАНИЛЕВСКИЙ. Знакомство с Гоголем. Сочинения, 7-е изд., т. V,

стр. 302.

В июне 1836 г., когда Н. М. Смирнов уезжал за границу, Пушкин

говаривал, что ему тоже очень бы хотелось, да денег, нет. Смирнов его

убеждал засесть в деревню, поработать побольше и приезжать к ним. Смирнов

уверен был, что государь пустил бы его. Тогда уже, летом 1836 года, шли

толки, что у Пушкина в семье что-то неладно: две сестры, сплетни, и уже

замечали волокитство Дантеса.

АРК. О. РОССЕТ. Рус. Арх., 1882, 1, 245.

(Русские песни во французском переводе Пушкина). Эту работу Пушкин

сделал для меня одного, за несколько месяцев до своей смерти, на Каменном

острове, где я провел много хороших минут.

ЛЕВЕ-ВЕИМАР — ФЕЛЬЕ-де-КОНШ, 9 мая 1839 г. Соч. Пушкина под ред. П. А.

Ефремова, т. VIII, 243 (Фр.).

Русские песни, переведенные Александром Пушкиным для его друга Л. де

Веймара на Невских Островах, дача Бровольского (Brovolsky) (Добровольского?)

[Сколько мы знаем, это — единственное указание, какую именно дачу занимал

Пушкин на Каменном острове в 1836 г.] в июне 1836 г.

ЛЕВЕ-ВЕИМАР, надпись на рукописи пушкинского перевода. Соч. Пушкина под

ред. П. А. Ефремова, т. VIII, 243 (фр.).

Пушкин никогда не бывал за границей… В разговоре с каким страданием

во взгляде упоминал он о Лондоне и в особенности о Париже! С каким жаром

отзывался он об удовольствии посещать знаменитых людей, великих ораторов,

великих писателей!

ЛЕВЕ-ВЕЙМАР. Некролог Пушкина в ‘Journal des Debats’. Рус. Стар, 1900,

т. 101, стр. 78.

На даче в Строгановой саду, направо с мосту, на берегу, жил граф

Григорий Александрович Строганов, супругу его звали Юлия Петровна. Сам он

был слепец. У них на даче, со стороны сада, на балконе часто можно было

видеть А. С. Пушкина, беседовавшего со стариком… Фигура графа Григория с

седыми вьющимися волосами, в бархатном длиннополом черном сюртуке, с

добродушною улыбкою, невольно останавливала внимание гулявших в саду.

Особенно когда вместе с ним был поэт. Пушкин считал старика Строганова своим

другом.

Н. М. КОЛМАКОВ. Очерки и воспоминания. Рус. Старина, 1890, т. 70, ар.

671.

[Автор относит описываемую встречу к 1834 г. Но лето 1834 г. Наталья

Николаевна провела в Калужской губ., да и вряд ли она в это время была

знакома с Дантесом. Видеть описанное автор мог только в 1835 или 1836

году, — вернее, в 1836-м: в этом году Пушкины нанимали дачу как раз на

Каменном острове, в 1835-м же году жили на Черной речке.]

Летом 1834 г. (?) графы Виельгорские наняли на островах Кочубееву дачу.

Балкон дачи выходил на усаженное березами шоссе, которое вело от

Каменноостровско-го моста вдоль реки к Елагину. Здесь я увидел картину,

выступавшую из пределов действительности и возможную разве в ‘Обероне’

Виланда… После обеда доложили, что две дамы, приехавшие верхами, желают

поговорить с графами. ‘Знаю, — весело сказал Виельгорский, — они мне обещали

заехать’, и вышел со мной на балкон. На высоком коне, который не мог стоять

на месте и нетерпеливо рыл копытом землю, грациозно покачивалась

несравненная красавица, жена Пушкина, с нею были ее сестра и Дантес. Граф

стал усердно приглашать их войти. ‘Некогда!’ был ответ. Прекрасная женщина

хлыстнула по лошади, и маленькая кавалькада галопом скрылась за березами

аллеи. Это было словно какое-то идеальное видение! Тою же аллеею, зимою 1837

г., Пушкину суждено было отправляться на дуэль с Дантесом К

(В. В. ЛЕНЦ). Приключения лифляндца в Петербурге. Рус. Арх., 1878, 1,

454.

Неизвестно по каким причинам голландский посланник Геккерен усыновил

Дантеса и объявил его своим наследником (в мае — июне 1836 г.). Дантес

возымел великий успех в обществе, дамы вырывали его одна у другой. В доме

Пушкина он очутился своим человеком.

(В. В. ЛЕНЦ). Приключения лифляндца в Петербурге. Рус. Арх.. 1878, I,

454.

Пушкин часто бывал в обществе кавалергардов, и Т. В. Шлыкова, вспоминая

про Пушкина, говаривала, что в театре встречала его постоянно с

кавалергардами.

П. И. БАРТЕНЕВ. Из записной книжки. Рус. Арх., 1912, II, 160.

Здание Минеральных Вод только что было выстроено, и лучшая публика

посещала их. Являлась сюда и царица Александра Федоровна утром для прогулок

и вечером во время балов. Тут же было для царской фамилии и особое отделение

комнат. Помню: на одном из балов был и А. С. Пушкин со своею

красавицей-женой. Супруги невольно останавливали взоры всех. Бал кончался.

Наталья Николаевна, в ожидании экипажа, стояла, прислонясь к колонне у

входа, а военная молодежь, преимущественно из кавалергардов, окружала ее,

рассыпаясь в любезностях. Несколько в сторону, около другой колонны, стоял в

задумчивости Пушкин, не принимая ни малейшего участия в этом разговоре.

Н. М. КОЛМАКОВ. Очерки и воспоминания. Рус. Стар., 1891, т. 70, стр.

671.

В течение нескольких лет Дантес ухаживал за Пушкиной. По-видимому, муж,

имевший со своей стороны любовницу, ни о чем не догадывался.

А. А. ЩЕРБИНИН. Из неизданных записок. П-н и его совр-ки, XV, 41.

Где и как произошло знакомство Дантеса с Натальей Николаевной, я не

знаю, но с первой встречи она произвела на него впечатление, не

изгладившееся во всю его жизнь. Наталья Николаевна первое время не обращала

никакого внимания на явное ухаживание Дантеса, привыкшего к легким победам,

и это равнодушие, казавшееся ему напускным, только подзадаривало его. Тогда

он принялся за систематическую атаку. Никто из молодежи не допускался в дом

Пушкиных на интимную ногу. Чтоб иметь только случай встретить или хотя

изредка взглянуть на Наталью Николаевну, Геккерен

(Дантес) пускался на всякие ухищрения. Александра Николаевна

рассказывала мне, что его осведомленность относительно их прогулок или

выездов была прямо баснословна и служила темой постоянных шуток и догадок

сестер. Раз даже дошло до пари. Как-то утром пришла внезапно мысль поехать в

театр. Достав ложу, Александра Николаевна заметила: — Ну, на этот раз

Гекке-рен не будет! Сам не догадается, и никто подсказать не может. — А тем

не менее мы его увидим, — возразила. Екатерина Николаевна, — всякий раз так

бывает, давай пари держать! — И на самом деле, не успели они занять свои

места, как блестящий офицер, звеня шпорами, входил в партер.

Этим неустанным преследованием он добился того, что Наталья Николаевна

стала обращать на него внимание, а Екатерина Николаевна, хотя она и должна

была понять, что ухаживания относятся к сестре, влюбилась в него, но

пыталась скрыть это чувство до поры до времени.

А. П. АРАПОВА. Новое Время, Љ 11416, стр. 6.

Дантес был статен, красив, на вид ему было в то время лет 20, много 22

года. Как иностранец, он был по-, образованнее нас, пажей, и, как француз, —

остроумен, жив, весел. И за ним водились шалости, но совершенно невинные и

свойственные молодежи, кроме одной, о которой мы узнали гораздо позднее. Не

знаю, как сказать: он ли жил с Геккерном, или Геккерн жил с ним… В то

время в высшем обществе было развито бугрство. Судя по тому, что Дантес

постоянно ухаживал за дамами, надо полагать, что в сношениях с Геккерном он

играл только пассивную роль. Он был очень красив, и постоянный успех в

дамском обществе избаловал его: он относился к дамам вообще, как иностранец,

смелее, развязнее, чем мы, русские, а как избалованный ими, требовательнее,

если хотите, нахальнее, наглее, чем даже принято в нашем обществе.

В то время Новая Деревня была модным местом. Мы (кавалергарды) стояли в

избах, эскадронные учения производились на той земле, где теперь дачки и

садики 1 и 2 линии Новой Деревни. Все высшее общество располагалось на дачах

поблизости, преимущественно на Черной речке. Дантес часто посещал Пушкина.

Он ухаживал за Наташей, как и за всеми красавицами (а она была красавица),

но вовсе не особенно ‘приударял’, как мы тогда выражались, за нею. Частые

записочки, приносимые Лизой (горничной Пушкиной), ничего не значили: в наше

время это было в обычае. Пушкин хорошо знал, что Дантес не приударяет за его

женой, он вовсе не ревновал, но, как он сам выражался, ему Дантес был

противен своею манерою, несколько нахальною, своим языком, менее воздержным,

чем следовало с дамами, как полагал Пушкин. Надо признаться, при всем

уважении к высокому таланту Пушкина, это был характер невыносимый. Он все

как будто боялся, что его мало уважают, недостаточно почета оказывают, мы,

конечно, боготворили его музу, а он считал, что мы мало перед ним

преклоняемся. Манера Дантеса просто оскорбляла его, и он не раз высказывал

желание отделаться от его посещений. Nathalie не противоречила ему в этом.

Быть может, даже соглашалась с мужем, но, как набитая дура, не умела

прекратить свои невинные свидания с Дантесом. Быть может, ей льстило, что

блестящий кавалергард всегда у ее ног. Когда она начинала говорить Дантесу о

неудовольствии мужа, Дантес, как повеса, хотел слышать в этом как бы

поощрение к своему ухаживанию. Если б Nathalie не была так непроходимо

глупа, если бы Дантес не был так избалован, все кончилось бы ничем, так как

в то время, по крайней мере, ничего собственно и не было, — рукопожатие,

обнимания, поцелуи, но не больше, а это в наше время были вещи обыденные.

Кн. А. В. ТРУБЕЦКОЙ. Об отношениях Пушкина к Дантесу. П. Е. Щеголев.

Дуэль, 400.

Ольга Сергеевна (Павлищева, сестра Пушкина) рассказала мне, что брат ее

на замечание о Дантесе (встреченном ею у брата на каменноостровской даче

летом 1836 г.): ‘как он хорош собой’, ответил сестре: ‘это правда, он хорош,

но рот у него, хотя и красивый, но чрезвычайно неприятный, и его улыбка мне

совсем не нравится’.

Л. Н. ПАВЛИЩЕВ. Кончина А. С. Пушкина. СПб., изд. Сойкина, 1899, стр.

И.

Дантес обладал безукоризненно правильными, красивыми чертами лица, но

ничего не выражавшими, что называется, стеклянными глазами. Ростом он был

выше среднего, к которому очень шла полурыцарская, нарядная, кавалергардская

форма. К счастливой внешности следует прибавить неистощимый запас

хвастовства, самодовольства, пустейшей болтовни… Дантесом увлекались

женщины не особенно серьезные и разборчивые, готовые хохотать всякому

излагаемому в модных салонах вздору.

Л. Н. ПАВЛИЩЕВ со слов О. С. ПАВЛИЩЕВОЙ.

Л. Павлищев, 421.

Дантес был молодой человек, не красивый и не безобразный, довольно

высокого роста, несколько неуклюжий, блондин, с небольшими светлыми усиками.

В вицмундире он был еще недурен, но, когда надевал парадный мундир и высокие

ботфорты и в таком наряде появлялся в обществе русских офицеров, его

наружности едва ли бы кто-нибудь позавидовал. Впрочем, это был bon enfant,

как говорится, рубаха-парень, веселый, любил карты.

Д-р СТАНИСЛАВ МОРАВСКИЙ. Воспоминания. Красная газета, 1928, Љ 318

(пол.).

Дантес по поступлении в полк оказался не только весьма слабым по

фронту, но и весьма недисциплинированным офицером, таким он оставался в

течение всей своей службы в полку: то он ‘садился в экипаж’ после развода,

тогда как ‘вообще из начальников никто не уезжал’, то он на параде, ‘как

только скомандовано было полку вольно, позволил себе курить сигару’, то ‘на

линейку бивака, вопреки приказанию офицерам не выходить иначе, как в колетах

и сюртуках, выходит в шлафоре, имея шинель внакидку’. На учении ‘слишком

громко поправляет свой взвод’, что, однако, не мешает ему самому ‘терять

дистанцию’ и до команды вольно сидеть ‘совершенно распустившись на седле’,

эти упущения Дантес совершает не однажды, но они ‘неоднократно наперед сего

замечаемы были’. Мы не говорим уже об отлучках с дежурства, опаздывании на

службу и т. п. …Число всех взысканий, которым был подвергнут Дантес за три

года службы в полку, достигает цифры 44.

С. А. ПАНЧУЛИДЗЕВ. Сборник биографий кавалергардов. СПб., 1908, стр.

77.

Видный, очень красивый, прекрасно воспитанный, умный, высшего общества

светский человек, чрезвычайно ценимый, как это я видел за границей, русской

аристократией. И вел кн. Михаилу Павловичу нравилось его остроумие, и потому

он любил с ним беседовать. В то время командир полка Гринвальд обыкновенно

приглашал всех четырех дежурных по полку к себе обедать. Однажды, во время

обеда, висевшая лампа упала и обрызгала стол маслом. Дантес, вышедший из

дома генерала, шутя сказал: ‘Гринвальд nous fait manger de la vache enragee

assaisonnee d’huile de lampe’ [Непереводимая игра слов. Дословно: ‘Гринвальд

кормит нас бешеной коровой, приправленной ламповым маслом’. ‘Кормить бешеной

коровой’ — значит ‘морить голодом’]. Генерал Гринвальд, узнав об этом,

перестал приглашать дежурных к себе обедать.

А. И. ЗЛОТНИЦКИИ. С. А. Панчулидзев, 77.

Это был столь же ловкий (gewandter), как и умный человек, но обладал

особенно злым языком, от которого и мне доставалось, его остроты вызывали у

молодых офицеров смех.

Ген. Р. Е. ГРИНВАЛЬД. Записки. С. А. Панчулидзев, 77 (нем.).

Н. Н. Пантелеев часто вспоминал Дантеса, с которым был одновременно в

полку, называл его ‘заносчивым французом’.

С. А. ПАНЧУЛИДЗЕВ, 97.

Дантес сам рассказывал, что, в бытность свою поручиком Кавалергардского

полка, русского языка не знал. Он только заучил наизусть с посторонней

помощью те готовые фразы, без которых нельзя было обойтись при несении

службы в эскадроне, и ими пользовался в зависимости от обстоятельств.

Впрочем, Дантесу не было большой нужды в знании чужого языка. В том кругу,

куда он был вхож, мало говорили по-русски. Правда, по приезде в Петербург он

принялся было за занятия русским языком, но вскоре оставил их. Леностью он

отличался еще в детстве. Этим в семье объясняли и пробелы его

посредственного образования. Даже французский литературный язык давался

Дантесу нелегко.

Вообще же ни в молодости, ни в зрелом возрасте он не проявлял почти

никакого интереса к литературе. Домашние не припомнят Дантеса в течение всей

его долгой жизни за чтением какого-нибудь художественного произведения.

ЛУИ МЕТМАН (внук Дантеса) по записи Я- Б. ПОЛОНСКОГО. Поел. Новости,

1930. Љ 3340.

Красивой наружности, ловкий, веселый и забавный, болтливый, как все

французы, Дантес был везде принят дружески, понравился даже Пушкину, дал ему

прозвание Pacha a trois gueus (трехбунчужный паша), когда однажды тот

приехал на бал с женою и ее двумя сестрами. Скоро он страстно влюбился в

г-жу Пушкину. Наталья Николаевна, быть может, немного тронутая сим новым

обожанием, невзирая на то, что искренно любила своего мужа, до такой

степени, что даже была очень ревнива, или из неосторожного кокетства,

казалось, принимала волокитство Дантеса с удовольствием. Муж это заметил,

было домашнее объяснение, но дамы легко забывают на балах данные обещания

супругам, и Наталья Николаевна снова принимала приглашения Дантеса на долгие

танцы, что заставляло ее мужа хмурить брови.

Н. М. СМИРНОВ. Из памятных заметок. Рус. Арх., 1882, I, 233.

В 1835 и 1836 годах барон Геккерен и усыновленный им барон Дантес часто

посещали дом Пушкина и дома Карамзиных и князя Вяземского, где Пушкины были

как свои. Но после одного или двух балов на Минеральных Водах, где были г-жа

Пушкина и барон Дантес, по Петербургу вдруг разнеслись слухи, что Дантес

ухаживает за женой Пушкина. Слухи эти долетели и до самого Александра

Сергеевича, который перестал принимать Дантеса… Когда Пушкин отказал

Дантесу от дома, Дантес несколько раз писал его жене. Наталья Николаевна все

эти письма показывала мужу.

К. К. ДАНЗАС по записи А. АММОСОВА. Последние дни Пушкина, 8, 10.

Дантес вошел в салон вашей матери (Н. Н. Пушкиной), как многие другие

офицеры гвардии, посещавшие ее. Он страстно влюбился в нее, и его ухаживание

переходило границы, которые обычно ставятся в таких случаях. Он оказывал

внимание исключительно вашей матери, пожирал ее глазами, даже когда он с нею

не говорил, это было ухаживание, более афишированное, чем это принято

обыкновенно 7.

Бар. ГУСТАВ ФРИЗЕНГОФ (муж Алекс. Ник. Гончаровой, со слов своей

жены) — А. П. АРАПОВОЙ, 14 марта 1887 г. Красная Нива, 1929, Љ 24, стр. 10

(фр.).

При последнем свидании с братом, в 1836 году (в конце июня) Ольга

Сергеевна была поражена его худобою, желтизною лица и расстройством его

нервов. Александр Сергеевич с трудом уже выносил последовательную беседу, не

мог сидеть долго на одном месте, вздрагивал от громких звонков, падения

предметов на пол, письма же распечатывал с волнением, не выносил ни крика

детей, ни музыки.

Л. Н. ПАВЛИЩЕВ. Кончина Пушкина, 87.

Я так перед тобою виноват, что и не оправдываюсь. Деньги ко мне

приходили и уходили между пальцами — я платил чужие долги, выкупал чужие

имения, а свои долги остались мне на шее. Крайне расстроенные дела сделали

меня несостоятельным… и я принужден у тебя просить еще отсрочки до

осени… Я в трауре и не езжу никуда.

ПУШКИН — И. А. ЯКОВЛЕВУ, 9 июля 1836 г., Каменный остров.

Здесь у меня голова кругом идет, думаю приехать в Михайловское, как

скоро немножко устрою свои дела.

ПУШКИН — Н. И. ПАВЛИЩЕВУ, 13 июля 1836 г., из Петербурга.

Александр Сергеевич, отправляя Льва (своего брата-офицера, снова

поступившего на военную службу 13 июня 1836 г.) на Кавказ (он в то время

взял на себя управление отцовского имения и уплачивал долги Льва), говорил

шутя, чтобы Лев сделал его наследником, потому что все случаи смертности на

его стороне, раз, он едет в край, где чума, потом — горцы, и наконец, как

военный холостой человек, он может еще быть убитым на дуэли. Вышло же

наоборот: он — женатый, отец семейства, знаменитый, — погиб жертвою

неприличного положения, в которое себя поставил ошибочным расчетом, а этот

под пулями черкесов беспечно пил кахетинское и так же мало потерпел от

одних, как от другого!

АЛ. Н. ВУЛЬФ. Дневник, 21 марта 1842 г. Л. Майков, 217.

15 июля 1836 г. Сегодня был у меня Александр Сергеевич, он привез с

собою мою рукопись, переписанную так, чтобы ее можно было читать… Отдавая

мне рукопись, Пушкин имел очень озабоченный вид, я спросила о причине: ‘Ах,

у меня такая пропасть дел, что голова идет кругом!., позвольте мне оставить

вас, я должен быть еще в двадцати местах до обеда’. Он уехал.

Две недели Александр Сергеевич не был у меня, рукопись моя лежит! Пора

бы пустить ее в дело!.. Я поехала сама на дачу к Пушкину, его нет дома. —

‘Вы напрасно хотите обременить Пушкина изданием ваших записок, — сказал мне

Плетнев. — Разумеется, он столько вежлив, что возьмется за эти хлопоты, и

возьмется очень радушно, но поверьте, что это будет для него величайшим

затруднением, он со своими собственными делами не успевает управляться,

такое их множество, где же ему набирать дел еще и от других! Если вам

издание ваших записок к спеху, то займитесь ими сами или поручите кому

другому’.

Мне казалось, что Александр Сергеевич был очень доволен, когда я

сказала, что боюсь слишком обременить его, поручая ему издание моих записок,

и что прошу его позволить мне передать этот труд моему родственнику.

Вежливый поэт сохранил однако ж обычную форму в таких случаях. Он отвечал,

что брался за это дело очень охотно, вовсе не считая его обременением для

себя, но если я хочу сделать эту честь кому другому, то он не смеет

противиться моей воле.

АЛЕКСАНДРОВ (Н. А. ДУРОВА). Год жизни в Петербурге. СПб., 1838, стр.

46 — 48.

8 августа 1836 г. взято Пушкиным у Шишкина 7060 руб. под залог шалей,

жемчуга и серебра.

Б. Л. МОДЗАЛЕВСКИИ. Архив опеки над имуществом Пушкина. П-н и его

совр-ки, XIII, 98.

По кончине Надежды Осиповны (матери Пушкина), Александр Сергеевич хотел

купить (у сонаследников) Михайловское за 40 тысяч, побывав сначала в

деревне.

Дело было бы кончено, если бы у Ал. Серг-ча случились на то время

деньги. Между тем нам надо было ехать в Варшаву, а денег ни гроша, Ал.

Серг-ч дает нам тысячу рублей и говорит: ‘ступайте в деревню, там найдете

денег, чтобы добраться в Варшаву’. Вместе с тем просит меня заглянуть в

хозяйство и пишет управителю слушаться моих приказаний. Найдя в Михайловском

большие злоупотребления, а пуще всего ни зерна в амбаре, я прогнал

управителя, посадил старосту и принялся сам хозяйничать, тем более, что

наступило время жатвы и посева (в августе 1836 г.). Обо всем этом я тотчас

оповестил Ал. Серг-ча.

Н. И. ПАВЛИЩЕВ (зять Пушкина). Записка о сельце Михайловском и моем

управлении. П-н и его совр-ки, XIII, 129.

6-го уехал от нас Ник. Игн. (Шениг). Он заменил Пушкина в сердце Маши

(Марии Ивановны, младшей сестры, Евпр. Н-вны). Она целые три дня плакала об

его отъезде и отдает ему такое преимущество над поэтом, что и сравнивать их

не хочет… Я рада этой перемене: Ник. Игн. никогда не воспользуется этим

благорасположением, что об Пушкине никак нельзя сказать.

Бар. ЕВПР. Н. ВРЕВСКАЯ — брату А. Н. ВУЛЬФУ, 10 сент. 1836 г. П-н и его

совр-ки, XIX — XX, 108.

(1836 г., 1 сент.) (Квартира Пушкина в доме Волконской, у Певческого

моста, 2-й Адмиралтейской ч. 1-го квартала под Љ 7). Всего от одних ворот до

других, нижнего этажа, из одиннадцати комнат состоящего, со службами: кухнею

и при ней комнатою в подвальном этаже, взойдя на двор направо: конюшнею на 6

стойлов, сараем, сеновалом, местом в леднике и на чердаке и сухим для вин

погребом, сверх того — с двумя комнатами и пра-чечною, взойдя на двор налево

в подвальном этаже во втором проходе, с платою за 4300 р. асе. в год.

КОНТРАКТ НА НАЕМ КВАРТИРЫ . П-н и его совр., XIII, 95.

В 1836 г., осенью, я как-то ехал с Каменного Острова в коляске с А. С.

Пушкиным. На Троицком мосту мы встретились с одним мне незнакомым

господином, с которым Пушкин дружески раскланялся. Я спросил имя господина.

— Барков, ex-diplomat, habitue Воронцовых [бывший дипломат,

завсегдатай (фр.).-Прим. ред.], — отвечал Пушкин и, заметив, что имя это мне

вовсе неизвестно, с видимым удивлением сказал мне:

— Вы не знаете стихов однофамильца Баркова и собираетесь вступить в

университет? Это курьезно. Барков — это одно из знаменитейших лиц в русской

литературе… Первые книги, которые выйдут в России без цензуры, будет

полное собрание стихотворений Баркова…

Вообще в это время Пушкин как будто систематически действовал на мое

воображение, чтобы обратить мое внимание на прекрасный пол и убедить меня в

важном значении для мужчины способности приковывать внимание женщин. Пушкин

поучал меня, что вся задача жизни заключается в этом: все на земле творится,

чтобы обратить на себя внимание женщин. Не довольствуясь поэтическою мыслью,

он учил меня, что в этом деле не следует останавливаться на первом шагу…

Он постоянно давал мне наставление об обращении с женщинами.

В то же время Пушкин сильно отговаривал меня от поступления в

университет и утверждал, что я в университете ничему научиться не могу.

Однажды, соглашаясь с его враждебным взглядом на высшее у нас преподавание

наук, я сказал Пушкину, что поступаю в университет исключительно для

изучения людей. Пушкин расхохотался и сказал: ‘В университете людей не

изучишь, да едва ли их можно изучить в течение всей жизни. Все, что вы

можете приобрести в университете, — это то, что вы свыкнетесь жить с людьми,

и это много. Если вы так смотрите на вещи, то поступайте в университет, но

едва ли вы в том не раскаетесь!’

С другой стороны, Пушкин постоянно и настойчиво указывал мне на

недостаточное мое знакомство с текстами священного писания и убедительно

настаивал на чтении книг Ветхого и Нового завета.

Для нашего поколения, воспитывавшегося в царствование Николая

Павловича, выходки Пушкина уже казались дикими. Пушкин и его друзья,

воспитанные во время Наполеоновских войн, под влиянием героического разгула

представителей этой эпохи, щеголяли воинским удальством и каким-то

презрением к требованиям гражданского строя. Пушкин как будто дорожил

последними отголосками беззаветного удальства, видя в них последние

проявления заживо схороняемой самобытной жизни.

Из сочинений Пушкина за это время неизгладимое впечатление произвела

прочитанная им самим ‘Капитанская дочка’ и ненапечатанный монолог

обезумевшего чиновника перед Медным Всадником. Монолог этот, содержащий

около тридцати стихов, произвел при чтении потрясающее впечатление, и не

верится, чтобы он не сохранился в целости. В бумагах отца моего сохранились

многие подлинные стихотворения Пушкина и копии, но монолога не сохранилось,

весьма может быть потому, что в монологе слишком энергически звучала

ненависть к европейской цивилизации. Мне все кажется, что великолепный

монолог таится вследствие каких-либо тенденциозных соображений, ибо трудно

допустить, чтобы изо всех людей, слышавших проклятие, никто не попросил

Пушкина дать списать эти тридцать — сорок стихов. Я думал об этом, и не смел

просить, вполне сознавая, что мое юношество не внушает доверия. Я помню

впечатление, произведенное на одного из слушателей, Аркадия Осиповича

Россети, и мне как будто помнится, он уверял меня, что снимет копию для

будущего времени.

Кн. ПАВЕЛ ВЯЗЕМСКИЙ. Собр. соч., 545 — 548.

В сентябре Пушкин приехал в Академию Художеств с женою Натальей

Николаевной на нашу сентябрьскую выставку картин. Узнав, что Пушкин на

выставке и прошел в Античную галерею, мы, ученики, побежали туда и толпой

окружили любимого поэта. Он под руку с женою стоял перед картиной художника

Лебедева, даровитого пейзажиста, и долго рассматривал и восхищался ею.

Инспектор Академии, Кругов, который его сопровождал, искал всюду Лебедева,

чтобы представить Пушкину, но Лебедева не оказалось нигде. Тогда, увидев

меня, он взял меня за руку и представил Пушкину, как получившего тогда

золотую медаль (я оканчивал в тот год Академию).

Пушкин ласково спросил меня, где мои картины. Я показал их. Как теперь

помнится, то были ‘Облака с Ораниенбаумского берега’ и другая — ‘Группа

чухонцев’. Узнав, что я — крымский уроженец, Пушкин спросил: ‘а из какого же

города?’ Затем он заинтересовался, давно ли я здесь и не болею ли на

севере… Помню, в чем была красавица-жена. На ней было изящное белое

платье, бархатный черный корсаж с переплетенными черными тесемками, а на

голове большая палевая соломенная шляпа. На руках у нее были большие белые

перчатки. Мы, все ученики, проводили дорогих гостей до подъезда.

И. К. АЙВАЗОВСКИЙ. Одесские Новости, 1899, Љ 4637.

(На октябрьской выставке в Академии Художеств). Поэт Пушкин, при первом

взгляде на группу (?) Пиме-нова (‘Мальчик, играющий в бабки’) сказал:

— Слава богу! Наконец и скульптура в России явилась народная.

Президент А. Н. Оленин указал ему художника. Пушкин пожал руку

Пименова, назвав его собратом. Долго всматриваясь и отходя на разные

расстояния, поэт в заключение вынул записную книжку и тут же написал

экспромт:

Юноша трижды шагнул, наклонился, рукой о колено Бодро оперся, другой

поднял меткую кость.

Вот уж прицелился… Прочь! раздайся, народ любопытный, Врозь

расступись, не мешай русской удалой игре.

Написанный листок вручен самим поэтом художнику, с новым пожатием и

приглашением к себе. Об этой встрече с поэтом Пименов любил рассказывать с

жаром, и при этом навертывались у него слезы, — ‘как у Пушкина, когда

пожимал он обеими руками мою правую руку’, — говорил нам сам артист, заметив

свое волнение.

П. Н. ПЕТРОВ. Н. С. Пименов, профессор скульптуры.

СПб, 1883, стр. 5.

Вскоре после моего возвращения в Петербург, вечером, ко мне пришел

Пушкин и звал к себе ужинать. Я был не в духе, не хотел идти и долго

отнекивался, но он меня переупрямил и утащил с собою. Дети его уже спали. Он

их будил и выносил ко мне поодиночке на руках. Это не шло к нему, было

грустно и рисовало передо мною картину натянутого семейного счастья. Я не

утерпел и спросил его: ‘На кой черт ты женился?’ Он мне отвечал: ‘Я хотел

ехать за границу, а меня не пустили, я попал в такое положение, что не знал,

что делать, и женился’.

К. П. БРЮЛЛОВ в передаче М. И. ЖЕЛЕЗНОВА. М.

Железнов. Заметка о К. П. Брюллове. Живоп. Обозр., 1898, Љ 31, стр. 625

Как известно, денежное расстройство держало Пушкина в том

раздражительном состоянии, которое отчасти было одною из причин его гибели.

Осенью 1836 г. он думал покинуть Петербург и поселиться совсем в

Михайловском, по словам Нащокина, Наталья Николаевна соглашалась на это, но

ему не на что было перебраться туда с большою семьей, и Пушкин умолял о

присылке пяти тысяч рублей, которых у Нащокина на эту пору не случилось.

П. И. БАРТЕНЕВ. А. С. Пушкин: Сборник I. M, 1881, стр. 192.

Нащокин глубоко жалеет, что не дал ему пяти тысяч, которые у него тогда

были. Но Пушкин, будучи очень деликатен, не просил их у него прямо.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рассказы о Пушкине, 62.

Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит — Летят за днями дни, и

каждый час уносит Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем Предполагаем жить, и

глядь — как раз — умрем. На свете щастья нет, но есть покой и воля. Давно

завидная мечтается мне доля — Давно, усталый раб, замыслил я побег В обитель

дальную трудов и чистых нег.

Юность не имеет нужды в at home (домашнем очаге), зрелый возраст

ужасается своего уединения. Блажен кто находит подругу — тогда удались он

домой.

0 скоро ли перенесу я мои пенаты в деревню — поля, сад, крестьяне,

книги, труды поэтические — семья, любовь etc. — религия, смерть.

Неизданный Пушкин. Собрание А. Ф. Онегина. ‘Ате-ней’, 1922, стр. 137,

138.

(Осенью 1836 г.). (В частной картинной галерее). Я натолкнулась на

фигуру, которая показалась мне очень знакома… При втором взгляде я узнала

Пушкина. Я воображала его черным брюнетом, но его волосы не темнее моих, —

длинные, непричесанные, маленький ростом, с заросшим лицом, некрасив, только

глаза, как угли, блестят в беспрерывном движении. Я, разумеется, забыла

картину, чтобы смотреть на него. И он, кажется, это заметил, несколько раз,

взглядывая на меня, улыбался, видно, на моем лице изображалось какое-то

adoration (обожание).

ЕЛ. А. ГАН — сестре своей ЕК. А. ВИТТЕ, осенью

1836 г. Рус. Стар., 1836, т. 51, стр. 353.

Опекой над детьми и имуществом Пушкина всего уплачено долгов Пушкина по

50 счетам около 120 000 р. Прочитывая дело опеки об уплате долгов Пушкина,

можно наглядно видеть, в каких тисках материальной необеспеченности был поэт

в последние годы своей жизни, насколько тяжело было его финансовое

положение, из которого, по-видимому, не было исхода… Векселя, выданные

разным частным лицам, требования об уплате долгов со стороны многочисленных

кредиторов, начиная от книгопродавца и кончая лавочником, поставлявшим поэту

провизию, заклад ростовщику Шишкину шалей, жемчуга и даже чужого серебра,

долг даже собственному камердинеру, — все это дорисовывает ту поистине

трагическую обстановку, в которой должен был жить поэт.

Среди вещей, заложенных Пушкиным, было и серебро, принадлежащее его

свояченице, фрейлине Александре Ник. Гончаровой, а также 30 фунтов серебра,

принадлежащего С. А. Соболевскому.

Б. Л. МОДЗАЛЕВСКИИ. Архив опеки над детьми и имуществом Пушкина. П-н и

его совр-ки, вып. XIII, стр. 97, 98, 109.

В. И. М-ч рассказал мне, со слов Н. П. Семенова, члена Госуд. совета, о

следующем случае: приехав молодым в Петербург, Н. П. Семенов с кем-то из

своих родственников (цензором В. Н. Семеновым) шел по улице и вдруг услышал

вдали шум. Показалась толпа народа, родственник Семенова предупредил его,

что они сейчас встретят императора Николая Павловича, но оказалось, что

толпа сопровождала Пушкина, которому при этом кричали: ‘Браво, Пушкин!’,

аплодировали и т. п.

А. И. МАРКЕВИЧ. Пушкинские заметки. П-н и его совр-ки, вып. III, стр.

105.

Уже незадолго перед смертию Пушкин в Александровском театре сидел рядом

с двумя молодыми людьми, которые беспрестанно, кстати и некстати,

аплодировали Асенковой, в то время знаменитой актрисе. Не зная Пушкина и

видя, что он равнодушен к игре их любимицы, они начали шептаться и заключили

довольно громко, что сосед их дурак. Пушкин, обратившись к ним, сказал:

— Вы, господа, назвали меня дураком, я — Пушкин и дал бы теперь же

каждому из вас по оплеухе, да не хочу: Асенкова подумает, что я ей

аплодирую.

(М. М. ПОПОВ). Рус. Старина, 1874, Љ 8, 686.

(Тот же анекдот о воздержании Пушкина от пощечины из боязни, чтоб ее не

приняли за аплодисмент Асенковой, несколько в иной редакции рассказан И. М.

Снегиревым в его дневнике под 23 сент. 1836 г. — Рус. Арх., 1902, III, 182).

Дед мой, барон В. К. Клодт, передавал мне факт, относящийся к последним

годам Пушкина, когда поэта травили его светские недруги. Как-то он обедал у

Н. И. Греча. Приехал Пушкин. Только что сели за стол и подали суп, как вошел

слуга и подал Пушкину какое-то письмо. Пушкин нервно сорвал конверт и с

видимой тревогой стал пробегать письмо. На это хозяйка, жена Греча, очень

резко заметила Пушкину по-французски приблизительно в том смысле, что

‘вероятно, письмо очень любопытное, если monsieur Пушкин даже забывает из-за

него о приличии’. Пушкин побледнел, встал и вышел.

И. Л. ЩЕГОЛЕВ. Новое о Пушкине. СПб., 1902, стр. 31.

Когда появился ‘Полководец’, Пушкин спрашивал молодого Россета

(учившегося в Пажеском корпусе), как находят эти стихи в его кругу, между

военною молодежью, и прибавил, что он не дорожит мнением знатного, светского

общества.

А О РОССЕТ по записи БАРТЕНЕВА. Рус. Арх., 1882, I, 245.

Возвратившись в октябре в Петербург, жил я у тетки Васильчиковой.

Пушкин, увидев меня у Вяземских, отвел в сторону и сказал: ‘не говорите моей

жене о письме’. Она спросила меня своим волшебным голосом извинения. Все

было забыто. (Речь об извинительном письме, которое Сологуб, по требованию

Пушкина, написал его жене в мае 1836 г., — см. выше).

Гр. В. А. СОЛОГУБ. Записка, бывшая в распоряжении Анненкова. 5.

Модзалевский. Пушкин, 376.

Почти каждый день ходили мы с Пушкиным гулять по толкучему рынку,

покупали там сайки, потом, возвращаясь по Невскому проспекту, предлагали эти

сайки светским разряженным щеголям, которые бегали от нас с ужасом. Вечером

мы встречались у Карамзиных, у Вяземских, у князя Одоевского и на светских

балах. Отношения его к Дантесу были уже весьма недружелюбные. Однажды, на

вечере у князя Вяземского, он вдруг сказал, что Дантес носит перстень с

изображением обезьяны. Дантес был тогда легитимистом и носил на руке портрет

Генриха 7.

— Посмотрите на эти черты, — воскликнул тотчас Дантес, — похожи ли они

на г. Пушкина?

Размен невежливости остался без последствия. Пушкин говорил отрывисто и

едко. Скажет, бывало, колкую эпиграмму и вдруг зальется звонким добродушным,

детским смехом, выказывая два ряда белых арабских зубов. В сущности Пушкин

был до крайности несчастлив, и главное его несчастие заключалось в том, что

он жил в Петербурге и жил светской жизнью, его убившей. Пушкин находился в

среде, над которой не мог не чувствовать своего превосходства, а между тем,

в то же время чувствовал себя почти постоянно униженным и по достатку, и по

значению в этой аристократической сфере, к которой он имел, как я сказал

выше, какое-то непостижимое пристрастие. Когда при разъездах кричали: —

Карету Пушкина! — Какого Пушкина? — Сочинителя! — Пушкин обижался, конечно,

не за название, а за то пренебрежение, которое оказывалось к названию. За

это и он оказывал наружное будто бы пренебрежение к некоторым светским

условиям, не следовал моде и ездил на балы в черном галстуке, в двубортном

жилете, с откидными, ненакрахмаленными воротничками, подражая, быть может,

невольно байроновскому джентльменству, прочим же условиям он подчинялся.

Жена его была красавица, украшение всех собраний и следовательно предмет

зависти всех ее сверстниц. Для того, чтоб приглашать ее на балы, Пушкин

пожалован был камер-юнкером. Певец свободы, наряженный в придворный мундир,

для сопутствования жене-красавице, играл роль жалкую, едва ли не смешную.

Пушкин был не Пушкин, а царедворец и муж. Это он чувствовал глубоко. К тому

же светская жизнь требовала значительных издержек, на которые у Пушкина

часто не доставало средств. Эти средства он хотел пополнить игрою, но

постоянно проигрывал, как все люди, нуждающиеся в выигрыше. Наконец, он имел

много литературных врагов, которые не давали ему покоя и уязвляли его

раздражительное самолюбие, провозглашая с свойственной этим господам

самоуверенностью, что Пуш-кие ослабел, исписался, что было совершенно ложь,

но ложь все-таки обидная. Пушкин возражал с свойственной ему сокрушительной

едкостью, но не умел приобрести необходимого для писателя равнодушия к

печатным оскорблениям. Журнал его, ‘Современник’, шел плохо. Пушкин не был

рожден журналистом. В свете его не любили, потому что боялись его эпиграмм,

на которые он не скупился, и за них он нажил себе в целых семействах, в

целых партиях врагов непримиримых. В семействе он был счастлив, насколько

может быть счастлив поэт, не рожденный для семейной жизни. Он обожал жену,

гордился ее красотой и был в ней вполне уверен. Он ревновал к ней не потому,

что в ней сомневался, а потому, что страшился светской молвы, страшился

сделаться еще более смешным перед светским мнением. Эта боязнь была причиной

его смерти, а не г. Дантес, которого бояться ему было нечего. Он вступался

не за обиду, которой не было, а боялся огласки, боялся молвы, и видел в

Дантесе не серьезного соперника, не посягателя на его настоящую честь, а

посягателя на его имя, и этого он не перенес.

Гр. В. А. СОЛОГУБ. Воспоминания, 175 — 178.

Пушкин сам виноват был: он открыто ухаживал сначала за Смирновою, потом

за Свистуновою (ур. гр. Сологуб). Жена сначала страшно ревновала, потом

стала равнодушна и привыкла к неверностям мужа. Сама оставалась ему верна, и

все обходилось легко и ветрено.

Кн. Вяземская предупреждала Пушкину относительно последствий ее

обращения с Геккерном. ‘Я люблю вас, как своих дочерей. Подумайте, чем это

может кончиться!’ — ‘Мне с ним весело. Он мне просто нравится. Будет то же,

что было два года сряду’.

Влюбленная в Геккерна, высокая, рослая старшая сестра Екатерина

Николаевна нарочно устраивала свидания Натальи Николаевны с Геккерном, чтобы

только повидать предмет своей тайной страсти.

Кн. В. Ф. ВЯЗЕМСКАЯ по записи БАРТЕНЕВА. Рус. Арх., 1888, II, 305 —

307.

В зиму 1836 — 1837 года мне как-то раз случилось пройтись несколько

шагов по Невскому проспекту с Н. Н. Пушкиной, сестрой ее Е. Н. Гончаровой и

молодым Геккерном (Дантесом), в эту самую минуту Пушкин промчался мимо нас,

как вихрь, не оглядываясь, и мгновенно исчез в толпе гуляющих. Выражение

лица его было страшно. Для меня это было первый признак разразившейся драмы

Кн. ПАВЕЛ ВЯЗЕМСКИЙ. Собр. соч., 555.

Я здесь меньше о Пушкине слышу, чем в Тригорском даже, об жене его

гораздо больше говорят еще, чем об нем, от времени до времени я постоянно

слышу, как кто-нибудь кричит об ее красоте.

АН. Н. ВУЛЬФ — бар. Е. Н. ВРЕВСКОЙ, 10 окт. 1836 г., из Петербурга. П-н

и его совр-ки, XXI — XXII, 341 (фр,рус).

Праздновали двадцатипятилетие лицея Юдин, Мясоедов, Гревениц, Яковлев,

Мартынов, Модест Корф, А. Пушкин, Алексей Илличевский, С. Комовский, Ф.

Сте-вен, К- Данзас.

Собрались вышеупомянутые господа лицейские в доме у Яковлева и пировали

следующим образом: 1) обедали вкусно и шумно, 2) выпили три здоровья (по

заморскому toasts): а) за двадцатипятилетие лицея, б) за благоденствие

лицея, с) за здоровье отсутствующих, 3) читали письма, писанные некогда

отсутствующим братом Кюхельбекером к одному из товарищей, 4) читали

старинные протоколы и песни и проч. бумаги, хранящиеся в архиве лицейском у

старосты Яковлева, 5) поминали лицейскую старину, 6) пели национальные

песни, 7) Пушкин начинал читать стихи на 25-летие лицея, но всех стихов не

припомнил и кроме того отозвался, что он их не докончил, но обещал

докончить, списать и приобщить в оригинале к сегодняшнему протоколу.

Примечание. Собрались все в половине пятого часа, разошлись в половине

десятого.

ПРОТОКОЛ ПРАЗДНОВАНИЯ 25-ЛЕТНЕЙ ГОДОВЩИНЫ ОСНОВАНИЯ ЛИЦЕЯ, 19 октября

1836 г. П-н и его совр-ки, XIII, 60.

Один из лицейских товарищей Пушкина передал нам. Известно, что

воспитанники лицея собирались 19 октября к одному из товарищей, читали

стихи, беседовали о прошлом и записывали слова и речи присутствующих,

обозначая последних школьными именами и указывая, где находились те из них,

кого не было налицо. По обыкновению, и к 1836 г. Пушкин приготовил

лирическую песнь, но не успел ее докончить. В день праздника он извинился

перед товарищами, что прочтет им пьесу, не вполне доделанную, развернул лист

бумаги, помолчал немного и только что начал, при всеобщей тишине:

Была пора: наш праздник молодой

Сиял, шумел и розами венчался… —

как слезы покатились из глаз его. Он положил бумагу на стол и отошел в

угол комнаты, на диван… Другой товарищ уже прочел за него последнюю

лицейскую годовщину.

П. В. АННЕНКОВ. Материалы, 417.

По свидетельству М. Л. Яковлева, поэт только что начал читать первую

строфу, как слезы полились из его глаз, и он не мог продолжать чтения…

Пушкин читал наизусть и, следовательно, никто не мог дочитать его стихов.

В. П. ГАЕВСКИЙ. Празднование лицейских годовщин. Отеч. Записки, 1861,

т. 139, стр. 38.

19 число праздновалось, по обыкновению, между нами… Приметно стареем

мы! Никто лишнего уже не пьет, никто с избытком сердца уже не веселится.

Впрочем, время провели мы весьма приятно. — Все разошлись чинно в десятом

часу. — Пушкин было начинал стихи на 25-летие, но не вспомнил. Обещал их

докончить и доставить. Проходит месяц, а обещание еще не выполнено. Боюсь —

обманет.

М. Л. ЯКОВЛЕВ — В. Д. ВОЛЬХОВСКОМУ, 24 ноября 1836 г. Н. Гастфрейнд.

Товарищи Пушкина по царскосельскому лицею. СПб., 1912, т. 1, стр. 155.

Не знаю ничего про сестру, которая из деревни уехала больною. Муж ее,

выводивший меня сначала из терпения совершенно бесполезными письмами, не

подает более признаков жизни теперь, когда речь идет об устройстве его дел.

Леон (Лев Сергеевич, младший брат поэта) вступил в службу и просит у меня

денег, я сам в очень расстроенных обстоятельствах, обременен многочисленным

семейством, содержа его трудами и не смея заглядывать в будущее. — Я

рассчитывал съездить в Ми-хайловское и не мог. Это расстраивает меня по

крайней мере еще на год. В деревне я бы много работал, — здесь я ничего не

делаю, как только раздражаюсь до желчи.

ПУШКИН — отцу своему С. Л. ПУШКИНУ, 20 окт. 1836 г., из Петербурга. П-н

и его совр-ки, XXXVII, 2 (фр.).

(У Жуковского.) — Помню я собранья Под его гостеприимным кровом, —

Вечера субботние: рекою Наплывали гости, и являлся Он, — чернокудрявый,

огнеокий, Пламенный Онегина создатель, И его веселый, громкий хохот Часто

был шагов его предтечей, Меткий ум сверкал в его рассказе, Быстродвижные

черты лица Изменялись непрерывно, губы, И в молчаньи, жизненным движеньем

Обличали вечную кипучесть Зоркой мысли. Часто едкой злостью Острие играющего

слова Оправлял он, но и этой злости Было прямодушие основой, — Благородство

творческой души, Мучимой, тревожимой, язвимой Низкими явленьями сей жизни.

В. Г. БЕНЕДИКТОВ. Воспоминание. В. Каллаш. Русские поэты о Пушкине,

118.

Старик Геккерен был человек хитрый, расчетливый еще более, чем

развратный, молодой же Геккерен был человек практический, дюжинный, добрый

малый, балагур, вовсе не ловелас, ни дон-жуан, а приехавший в Россию сделать

карьеру. Волокитство его не нарушало никаких великосветских петербургских

приличий.

Кн. П. П. ВЯЗЕМСКИЙ. Собр. соч., 558.

Старик барон Геккерен был известен распутством. Он окружал себя

молодыми людьми наглого разврата и охотниками до любовных сплетен и

всяческих интриг по этой части, в числе их находились кн. Петр Долгоруков и

граф Л. С.

Кн. В. Ф. ВЯЗЕМСКАЯ по записи БАРТЕНЕВА. Рус. Арх., 1888, II, 305.

Геккерен — низенький старик, всегда улыбающийся, отпускающий шуточки,

во все мешающийся.

АРК. О. РОССЕТ. Рус. Арх., 1882, I, 246.

Граф А-н как-то сказал барону Дантесу:

— D’antes, on vous dit un homme a bonnes fortunes

(Дантес, про вас говорят, что вам очень везет).

— Mariez vous, rn-r le comte, et je vous le prouverai

(женитесь, граф, и я вам это докажу)!

A. МЕРДЕР. Рус. Стар, 1902, т. 112, стр. 602.

От 19 до 27 октября 1836 г. Дантес был болен.

B. В. НИКОЛЬСКИЙ (по данным архива Кавалергардского полка). В.

Никольский. Идеалы Пушкина. СПб., изд. 4, 1899, стр. 129.

Пушкина чувствовала к Геккерену (Дантесу) род признательности за то,

что он постоянно занимал ее и старался быть ей приятным.

П. И. БАРТЕНЕВ со слов кн-ни В. Ф. ВЯЗЕМСКОЙ. Рус. Арх., 1888, 11,311.

Прелестная жена, которая любила славу своего мужа более для успехов

своих в свете, предпочитала блеск и бальную залу всей поэзии в мире и, по

странному противоречию, пользуясь всеми плодами литературной известности

Пушкина, исподтишка немножко гнушалась тем, что она, светская женщина par

excellence [по преимуществу (фр.). — Прим. ред.] — привязана к мужу homme de

lettres [литератору (фр). — Прим. ред.], — эта жена, с семейственными и

хозяйственными хлопотами, привела к Пушкину ревность и отогнала его музу.

Гр. М. А. КОРФ. Записка. Я. Грот, 251.

Жена его любила мужа вовсе не для успехов своих в свете и немало не

гнушалась тем, что была женою d’un homme de lettres. В ней вовсе не было

чванства, да и по рождению своему не принадлежала она высшему

аристократическому кругу.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ. Примечания к ‘Записке’ М. А. Корфа. Собр. соч. П.

П. Вяземского, 493.

Наталью Николаевну звали ‘ame de dentelles’ (кружевная душа).

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1908, III, 295.

Посылая довольно часто к г-же Пушкиной книги и театральные билеты при

коротких записках, полагаю, что в числе оных находились некоторые, коих

выражения могли возбудить его щекотливость, как мужа… Выше помянутые

записки и билеты были мною посылаемы г-же Пушкиной прежде, нежели я был

женихом.

ЖОРЖ ГЕККЕРЕН (ДАНТЕС). Показание перед военным судом, 10 февраля 1837

г. Дуэль Пушкина. Подлинное военносудное дело. СПб., 1900, стр. 61.

Н. Н. Пушкина бывала очень часто у Вяземских, и всякий раз, как она

приезжала, являлся и Геккерен, про которого уже знали, да и он сам не

скрывал, что Пушкина очень ему нравится. Сберегая честь своего дома, княгиня

напрямик объявила нахалу-французу, что она просит его свои ухаживания за

женою Пушкина производить где-нибудь в другом доме. Через несколько времени

он опять приезжает вечером и не отходит от Натальи Николаевны. Тогда княгиня

сказала ему, что ей остается одно — приказать швейцару, коль скоро у

подъезда их будет несколько карет, не принимать г-на Геккерена. После этого

он прекратил свои посещения, и свидания его с Пушкиной происходили уже у

Карамзиных.

П И. БАРТЕНЕВ со слов кн-ни В. Ф. ВЯЗЕМСКОЙ. Рус. Арх., 1888, II, 308.

Кн. Вяземский сказал Дантесу, что не может принимать его вместе с

Пушкиным. Он опять явился. Тогда княгиня Вяземская напрямик ему объявила,

что он рискует увидеть карету у ее подъезда и услышать от швейцара, что их

нет дома.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1906, III, 619.

Старик Геккерен всячески заманивал Наталью Николаевну на скользкий

путь. Едва ей удастся избегнуть встречи с ним, как, всюду преследуя ее, он,

как тень, вырастает опять перед ней, искусно находя случаи нашептывать ей о

безумной любви сына, способного, в порыве отчаяния, наложить на себя руки,

описывая картины его мук и негодуя на ее холодность и бессердечие. Раз, на

балу в Дворянском Собрании, полагая, что почва уже достаточно подготовлена,

он настойчиво принялся излагать ей целый план бегства за границу, обдуманный

до мельчайших подробностей, под его дипломатической эгидой… Вернувшись с

бала, Наталья Николаевна, еще кипевшая негодованием, передала Александре

Николаевне это позорное предложение.

Есть повод думать, что барон продолжал роковым образом руководить

событиями. Вероятно, до сведения Натальи Николаевны дошло и письмо его к

одной даме, препровожденное в аудиториат во время следствия о дуэли Пушкина,

где, пытаясь обелить сына, он набрасывает гнусную тень на ее поведение с

прозрачными намеками на существовавшую между ними связь. ,

А. П. АРАПОВА. Новое Время, Љ 11416, иллюстр. прил., стр. 7.

Старый Геккерен написал Наталье Николаевне письмо, чтоб убедить ее

оставить своего мужа и выйти за его приемного сына. Александрина вспоминает,

что Н. Н-на отвечала на это решительным отказом, но она уже не помнит, было

ли это сделано устно или письменно.

Бар. ГУСТАВ ФРИЗЕНГОФ (со слов своей жены АЛ. НИК. ГОНЧАРОВОЙ) — А. П.

АРАПОВОЙ. Красная Нива, 1929, Љ 24, стр. 10 (фр.).

Я якобы подстрекал моего сына к ухаживаниям за г-жею Пушкиной!

Обращаюсь к ней самой по этому поводу. Пусть она покажет под присягой, что

ей известно, и обвинение падет само собой. Она сама сможет

засвидетельствовать, сколько раз предостерегал я ее от пропасти, в которую

она летела, она скажет, что в своих разговорах с нею я доводил свою

откровенность до выражений, которые должны были ее оскорбить, но вместе с

тем и открыть ей глаза, по крайней мере, я на это надеялся.

Если г-жа Пушкина откажет мне в своем признании, то я обращусь к

свидетельству двух особ, двух дам, высокопоставленных и бывших поверенными

всех моих тревог, которым я день за днем давал отчет во всех моих усилиях

порвать эту несчастную связь.

Мне возразят, что я должен бы был повлиять на сына? Г-жа Пушкина и на

это могла бы дать удовлетворительный ответ, воспроизведя письмо, написать

которое я потребовал от сына, — письмо, адресованное к ней, в котором он

заявлял, что отказывается от каких бы то ни было видов на нее. Письмо отнес

я сам и вручил его в собственные руки. Г-жа Пушкина воспользовалась им,

чтобы доказать мужу и родне, что она никогда не забывала вполне своих

обязанностей.

Бар. ГЕККЕРЕН-СТАРШИЙ — графу К. В. НЕССЕЛЬРОДЕ, 1 марта 1837 г.

Щеголев, 293 (фр.).

Анонимный пасквиль.

Первый вызов. Женитьба Дантеса

Мы не знаем, чем занимался Пушкин утром 4 ноября: может быть, он

размышлял над ‘Словом о полку Игореве’ (он подготавливал критическое

издание, в котором собирался привести свои доказательства подлинности этого

изумительного и загадочного произведения), или может быть, над материалами к

своей ‘Истории Петра I’, — когда его углубленный труд был грубо прерван

подлым ударом из-за угла. Его любви был брошен вызов — и поэт должен был

ответить на него.

Отношение к жене не выливалось у Пушкина в одно тихое, счастливое

чувство благоговейного восхищения. Его натура воина, ощущающего полноту

жизни лишь в упоении боя, нуждалась в том, чтобы защищать это прекрасное и

нежное существо далее при призраке опасности. В этом смысле дуэль Пушкина с

Дантесом не была только вынуждена обстоятельствами. Намеки ‘диплома’, не

связанные с Дантесом прямо, еще не делали поединок неизбежным. Более того,

дуэль компрометировала бы Наталью Николаевну сильнее, чем пасквиль, недаром

Жуковский говорит Пушкину, что отказ от нее спасет ‘жену твою от

совершенного посрамления’. Но поединок был нужен поэту, потому что он

чувствовал: вокруг его жены творятся ‘адские козни’ и им надо положить конец

одним ударом. Он и сам пишет об этом в письме к Геккерну: ‘Случай, который

во всякое другое время был бы мне крайне неприятен, весьма кстати вывел меня

из затруднения. Я получил анонимные письма’. Начался стремительный финал

пушкинской жизни.

В нижеследующем монтаже Вересаева, как теперь ясно, цепь происшествий

представлена не совсем точно (краткое изложение современного взгляда

читатель найдет в комментарии). 150 лет спустя нам виднее нити и пружины

событий, отнявших у нас великого человека. Однако в документах есть воздух

этих страшных дней, наполненный сплетнями, интригами, непониманием — и

мучительными страданиями поэта.

В своей совокупности мемуары и свидетельства рисуют нам, в конце

концов, отвратительный, но точный образ его противников, их случайных и

доброхотных помощников, всей этой высокопоставленной ‘лужи грязи’, как

назвал однажды Пушкин высшее общество.

Объективность требует добавить к этому портрету два штриха,

показывающие, насколько не случайны были роковые стечения обстоятельств

конца 1836 — 1837 гг. — при всей индивидуальности стремлений, поступков,

переживаний участвующих в них лиц. Для этого можно вспомнить Лабрюйера,

автора знаменитых ‘Характеров’, построенных на наблюдениях над нравами двора

Людовика XIV, когда складывались те негласные правила придворной жизни,

которые стали позднее обязательными для всех тронов Европы.

Вот один из схваченных его острым зрением типов:

‘Время от времени при дворе появляются смелые искатели приключений,

люди развязные и пронырливые, которые умеют отрекомендоваться и убедить

всех, что владеют светским искусством с небывалым совершенством. Им верят на

слово, и они извлекают пользу из общего заблуждения и любви к новизне. Они

протискиваются сквозь толпу, пробираются к самому государю и удостаиваются

разговора с ним на глазах у придворных, которые были бы счастливы, если бы

он бросил на них хотя бы взгляд. Вельможи терпят таких людей, потому что те

им не опасны: разбогатев, они вскоре бесславно исчезают, а свет, еще недавно

обманутый ими, уже готов даться в обман новым проходимцам’.

Не правда ли, тень Дантеса выглядывает из-за этих строк писателя XVII

столетия?

Рядом им набросан силуэт другого необходимого персонажа светской сцены,

человека ‘особого рода’, по выражению Лабрюйера, — льстивого, угодливого,

вкрадчивого. Он всегда трется около женщин, изучая их увлечения, устраивая

любовные дела, нашептывая им непристойности, он смело говорит с ними о

мужьях и любовниках, угадывая их огорчения и недуги, высчитывает, когда им

пора рожать, придумывает для них новые моды, измышляет поводы для новых

излишеств и трат. Изобретателен и расточителен он и в своей собственной

одежде, не менее этого он изыскан и разборчив в еде, все виды наслаждений им

испытаны и о каждом он говорит как знаток. Обязанный своим возвышением

только себе и отстаивает он свое положение с той же ловкостью, с какой

когда-то завоевал его.

Из этих маленьких зарисовок, сделанных за почти 150 лет до дуэли, ясно:

Пушкин выходил на бой не против какого-то нечаянного недруга, это было

сражение с изменчивым, но постоянным и глубоко укорененным в жизни типом

поведения и образа мыслей. Лица двух привилегированных иностранцев

представляли собой лишь звено в длинной цепи позорного уклонения от

человеческой природы.

Смерть поэта показала абсолютную несовместимость тех, кто противостоял

ему, с идеалами и благородством подлинно человеческого существа.

Те же, кто стоял в центре круга, образованного подобными личностями,

сами дали себе исчерпывающую характеристику словами, сказанными по поводу

смерти другого великого русского поэта, М. Ю. Лермонтова. Брат царя, великий

князь Михаил Павлович: ‘Туда ему и дорога’, Николай I: ‘Собаке — собачья

смерть’, а потом, выйдя к придворным: ‘Господа, получено известие, что тот,

кто мог заменить нам Пушкина, убит’. Этим вполне довершается суммарный

нравственный портрет той гигантской общественной пирамиды, которую поэт

.вызвал в лице Дантеса на поединок.

Утром 4-го ноября я получил три экземпляра анонимного письма,

оскорбительного для моей чести и для чести моей жены. По виду бумаги, по

слогу письма, по манере изложения я в ту же минуту удостоверился, что оно от

иностранца, человека высшего общества, дипломата. Я приступил к розыскам. Я

узнал, что в тот же день семь или восемь лиц получили по экземпляру того же

письма, в двойных конвертах, запечатанных и адресованных на мое имя.

Большинство из получивших эти письма, подозревая какую-нибудь подлость, не

переслали их мне.

ПУШКИН — гр. А. X. БЕНКЕНДОРФУ, 21 ноября 1836 г. (фр.).

Великие кавалеры, командоры и рыцари светлейшего Ордена Рогоносцев в

полном собрании своем, под председательством великого магистра Ордена, его

превосходительства Д. Л. Нарышкина [Муж красавицы Марии Антоновны, бывшей в

связи с императором Александром I и имевшей от него дочь], единогласно

выбрали Александра Пушкина коадъютором (заместителем) великого магистра

Ордена Рогоносцев и историографом ордена.

Непременный секретарь: граф I. Борх.

АНОНИМНЫЙ ‘ДИПЛОМ’, полученный Пушкиным 4 ноября 1836 г. А. С. Поляков,

О смерти П-на. СПб., 1922, стр. 14 (фр.).

Я жил тогда в Большой Морской, у тетки моей Ва-сильчиковой. В первых

числах ноября (1836) она велела однажды утром меня позвать к себе и сказала:

— Представь себе, какая странность! Я получила сегодня пакет на мое

имя, распечатала и нашла в нем другое запечатанное письмо, с надписью:

Александру Сергеевичу Пушкину. Что мне с этим делать?

Говоря так, она вручила мне письмо, на котором было действительно

написано кривым, лакейским почерком: ‘Александру Сергеевичу Пушкину’. Мне

тотчас же пришло в голову, что в этом письме что-нибудь написано о моей

прежней личной истории с Пушкиным, что следовательно уничтожить я его не

должен, а распечатать не в праве. Затем я отправился к Пушкину и, не

подозревая нисколько содержания приносимого мною гнусного пасквиля, передал

его Пушкину: Пушкин сидел в своем кабинете, распечатал конверт и тотчас

сказал мне:

— Я уже знаю, что такое, я такое письмо получил сегодня же от Елиз.

Мих. Хитровой, это мерзость против жены моей. Впрочем, понимаете, что

безъименным письмом я обижаться не могу. Если кто-нибудь сзади плюнет на мое

платье, так это дело моего камердинера вычистить платье, а не мое. Жена

моя — ангел, никакое подозрение коснуться ее не может. Послушайте, что я по

сему предмету пишу г-же Хитровой.

Тут он прочитал мне письмо, вполне сообразное с его словами. В

сочинении присланного ему всем известного диплома он подозревал одну даму,

которую мне и назвал. Тут он говорил спокойно, с большим достоинством, и,

казалось, хотел оставить все дело без внимания. Только две недели спустя, я

узнал, что в этот же день он послал вызов кавалергардскому поручику Дантесу,

усыновленному, как известно, голландским посланником, бароном Геккереном.

Гр. В. А. СОЛОГУБ. Воспоминания, 178.

Неумеренное и довольно открытое ухаживание молодого Геккерена за г-жею

Пушкиной порождало сплетни в гостиных и мучительно озабочивало мужа.

Несмотря на это, он, будучи уверен в привязанности к себе своей жены и в

чистоте ее помыслов, не воспользовался своею супружескою властью, чтобы

вовремя предупредить последствия этого ухаживания, которое и привело на

самом деле к неслыханной катастрофе, разразившейся на наших глазах. 4-го

ноября моя жена вошла ко мне в кабинет с запечатанной запискою, адресованной

Пушкину, которую она только что получила в двойном конверте по городской

почте. Она заподозрела в ту же минуту, что здесь крылось что-нибудь

оскорбительное для Пушкина. Разделяя ее подозрения и воспользовавшись правом

дружбы, которая связывала меня с ним, я решился распечатать конверт и нашел

в нем диплом. Первым моим движением было бросить бумагу в огонь, и мы с

женою дали друг другу слово сохранить все это в тайне. Вскоре мы узнали, что

тайна эта далеко не была тайной для многих лиц, получивших подобные письма,

и даже Пушкин не только сам получил такое же, но и два других подобных,

переданных ему его друзьями, не знавшими их содержания и поставленными в

такое же положение, как и мы. Эти письма привели к объяснениям супругов

Пушкиных между собой и заставили невинную, в сущности, жену признаться в

легкомыслии и ветрености, которые побуждали ее относиться снисходительно к

навязчивым ухаживаниям молодого Геккерена, она раскрыла мужу все поведение

молодого и старого Геккеренов по отношению к ней, последний старался

склонить ее изменить своему долгу и толкнуть ее в пропасть. Пушкин был

тронут ее доверием, раскаянием и встревожен опасностью, которая ей угрожала,

но, обладая горячим и страстным характером, не мог отнестись хладнокровно к

положению, в которое он с женой был поставлен: мучимый ревностью,

оскорбленный в самых нежных, сокровенных своих чувствах, в любви к своей

жене, видя, что честь его задета чьей-то неизвестной рукою, он послал вызов

молодому Геккерену, как единственному виновнику, в его глазах, в двойной

обиде, нанесенной ему. Необходимо при этом заметить, что, как только были

получены эти анонимные письма, он заподозрел в их сочинении старого

Геккерена и умер с этой уверенностью. Мы так никогда и не узнали, на чем

было основано это предположение, и до самбй смерти Пушкина считали его

недопустимым. Только неожиданный случай дал ему впоследствии некоторую долю

вероятности. На этот счет не существует никаких юридических доказательств,

ни даже положительных оснований.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — вел. кн. МИХАИЛУ ПАВЛОВИЧУ. Щеголев, стр. 257

(фр.).

Геккерен был педераст, ревновал Дантеса и поэтому хотел поссорить его с

семейством Пушкина. Отсюда письма анонимные и его сводничество.

П. В. АННЕНКОВ. Записи. Б. Модзалевский. Пушкин, 1929, стр. 341.

Когда появились анонимные письма, посылать их было очень удобно: в это

время только что учреждена была городская почта. Князь Гагарин и Долгоруков

посещали иногда братьев Россет, живших вместе со Ска-лоном на Михайловской

площади в доме Занфтлебена. К. О. Россет получил анонимное письмо и по

почерку стал догадываться, что это от них. Он, по совету Скало-на, не

передал Пушкину ни письма, ни своего подозрения.

Вяземские жили тут же подле Мещерских, т. е. близ дома Вильегорских, на

углу Большой Итальянской и Михайловской площади (ныне Кочкурова).

А. О. РОССЕТ по записи БАРТЕНЕВА. Рус. Арх., 1882, 1, 248.

Ревность Пушкина усилилась, и уверенность, что публика знает про стыд

его, усиливала его негодование, но он не знал, на кого излить оное, кто

бесчестил его сими письмами. Подозрение его и многих приятелей его падало на

барона Геккерена. Барон Геккерен за несколько месяцев перед тем усыновил

Дантеса, передал ему фамилию свою и назначил его своим наследником. Какие

причины побудили его к оному, осталось неизвестным, иные утверждали, что он

его считал сыном своим, быв в связи с его матерью, другие, что он из

ненависти к своему семейству давно желал кого-нибудь усыновить, и что выбрал

Дантеса потому, что полюбил его. Любовь Дантеса к Пушкиной ему не нравилась.

Геккерен имел честолюбивые виды и хотел женить своего приемыша на богатой

невесте. Он был человек злой, эгоист, которому все средства казались

позволительными для достижения своей цели, известный всему Петербургу злым

языком, перессоривший уже многих, презираемый теми, которые его проникли.

Весьма правдоподобно, что он был виновником сих писем с целью поссорить

Дантеса с Пушкиным и, отвлекши его от продолжения знакомства с Натальей

Николаевной, исцелить его от любви и женить на Другой. Сколь ни гнусен был

сей расчет, Геккерен был способен составить его. Подозрение пало также на

двух молодых людей, кн. Петра Долгорукого и кн. Гагарина, особенно на

последнего. Оба князя были дружны с Гек-кереном и следовали его примеру,

распуская сплетни. Подозрение подтверждалось адресом на письме, полученном

К. О. Россет, на нем подробно описан был не только дом его жительства, но

куда повернуть, взойдя на двор, по какой идти лестнице и какая дверь его

квартиры. Сии подробности, неизвестные Геккерену, могли только знать эти два

молодые человека, часто посещавшие Россета, и подозрение, что кн. Гагарин

был помощником в сем деле, подкрепилось еще тем, что он был очень мало

знаком с Пушкиным и казался очень убитым тайною грустью после смерти

Пушкина. Впрочем, участие, им принятое в пасквиле, не было доказано, и

только одно не подлежит сомнению, это то, что Геккерен был их сочинитель.

Последствия доказали, что государь в этом не сомневался, и говорят, что

полиция имела на то неоспоримые доказательства.

Н. М. СМИРНОВ. Памятные заметки. Рус. Арх’ 1882, I, 234.

Зимою 1836 — 1837 г., на одном из Петербургских больших вечеров,

стоявший позади Пушкина молодой князь П. В. Долгорукий (впоследствии

известный генеалог) кому-то указывал на Дантеса и при этом подымал вверх

пальцы, растопыривая их рогами. В это время уже ходили в обществе

безъимянные письма, рассылаемые к приятелям Пушкина для передачи ему. Граф

Адлерберг знал о том. Находясь в постоянных дружеских сношениях с Жуковским,

восхищаясь дарованием Пушкина, он тревожился мыслию о сем последнем. Ему

вспомнилось, что кавалергард Дантес как-то выразил желание проехаться на

Кавказ и подраться с горцами. Граф Адлерберг поехал к вел. кн. Михаилу

Павловичу (который тогда был главнокомандующим гвардейского корпуса) и,

сообщив ему свои опасения, говорил, что следовало хотя на время удалить

Дантеса из Петербурга. Но остроумный француз-красавец пользовался большим

успехом в обществе. Его считали украшением балов. Он подкупал и своим

острословием, до которого великий князь был большой охотник, и меру,

предложенную Адлербергом, не успели привести в исполнение.

П. И. БАРТЕНЕВ со слов гр. В. Ф. АДЛЕРБЕРГА. Рус. Арх., 1892, II, 489.

Причины дуэли отца мать моя исключительно объясняла тем градом

анонимных писем, пасквилей, которые в конце 1836 г. отец мой стал получать

беспрестанно. Едва только друзья его В. А. Жуковский, кн. П. А. Вяземский

успокоят отца моего, — он вновь получает письма и приходит в сильнейшее

раздражение. Авторами писем мать моя всегда признавала кн. Петра

Владимировича Долгорукова, которого называли bancal [кривоногий (фр.). —

Прим. ред.], — известного своею крайне дурной репутацией. — Другое лицо, на

которого указывала моя мать, как на автора безымянных писем, был кн. Иван

Сергеевич Гагарин, по мнению матери, он и ушел в орден иезуитов, чтобы

замолить свой грех перед моим отцом. Впрочем, если Гагарин потом отрицал

свою вину, то ему еще можно было поверить.

Гр. Н. А. МЕРЕНБЕРГ (дочь Пушкина), по записи М. И. СЕМЕВСКОГО.

Модзалевский Б., Оксман Ю., Цявловский М. Новые материалы о дуэли и смерти

Пушкина. Пг., 1924, 127, 129.

Впоследствии узнал я, что подкидные письма, причинившие поединок,

писаны были кн. Ив. Серг. Гагариным, с намерением подразнить и помучить

Пушкина. Несчастный исход дела поразил князя до того, что он расстроился в

уме, уехал в чужие края, принял католическую веру и поступил в орден

иезуитов. В пребывание мое в Париже (1845 — 47 г.), был он послушником

монастыря в Монру-же и исправлял самые унизительные работы, потом в

иезуитском доме учил грамоте нищих мальчишек. Впоследствии, кажется, повышен

был в чине.

Н. И. ГРЕЧ. Записки о моей жизни. СПб., 1886, стр. 456.

К братьям моим К. О. и А. О. Россетам часто ходил кн. Иван Гагарин, и в

городе толковали о неурядице в доме Пушкина. Гагарин вышел от них в смущении

и сказал: ‘Гаже анонимных писем ничего не может быть’. Он уже получил свое,

написанное незнакомым почерком. Вслед за ним братья, Скалой, Карамзины,

Вяземский, Жуковский, Виельгорский, даже государь получили эти злополучные

письма. Кого подозревать? Все единогласно обвиняли банкаля (кривоногого)

Долгорукова, он один способен на подобную гадость.

А. О. СМИРНОВА. Автобиография, 299.

Автором этих записок, по сходству почерка, Пушкин подозревал барона

Геккерена-отца. После смерти Пушкина многие в этом подозревали князя

Гагарина (вступившего потом в иезуиты), теперь же подозрение это осталось за

жившим тогда вместе с ним князем Петром Влад. Долгоруковым. Поводом к

подозрению кн. Гагарина послужило то, что письма были писаны на бумаге,

одинакового формата с бумагою кн. Гагарина. А. АММОСОВ, 9.

Мне только что сказали, что Дантес-Геккерен хочет начать дело с (кн. П.

Вл.) Долгоруковым, и что он намеревается доказать, что именно Долгоруков

составил подлые анонимные письма, следствием которых была смерть Пушкина.

Уже давно у меня была тысяча мелких поводов предполагать, что это жестокое

дело исходило от Долгорукова. В свое время предполагали, что его совершил

(кн. И. С.) Гагарин, и что угрызения совести в этом поступке заставили

последнего сделаться католиком и иезуитом, главнейший повод к такому

предположению дала бумага, подобную которой, как утверждали, видали у

Гагарина. Со своей стороны я слишком люблю и уважаю Гагарина, чтобы иметь на

него хотя бы малейшее подозрение, впрочем, в прошедшем году я самым

решительным образом расспрашивал его об этом, отвечая мне, он даже и не

думал оправдывать в этом себя, уверенный в своей невинности, но, оправдывая

Долгорукова в этом деле, он рассказал мне о многих фактах, которые

показались мне скорее доказывающими виновность этого последнего, чем

что-либо другое. Во всяком случае оказывается, что Долгоруков жил тогда

вместе с Гагариным, что он прекрасно мог воспользоваться бумагою последнего,

и что поэтому главнейшее основание направленных против него подозрений могло

пасть на него, Гагарина.

Княгиня (жена кн. П. Вл. Долгорукова) утверждала (и это говорила она

всем), что ее муж ей сказал, что он — автор всей этой интриги.

С. А. СОБОЛЕВСКИЙ — светл. кн. С. М. Воронцову, 7 февраля 1862 г.

Модзалевский В., Оксман Ю., Цявлов-ский М. Новые материалы о дуэли и смерти

П-на. Пг, 1924, стр. 25.

На основании детального анализа почерков на данных мне анонимных

пасквильных письмах об А. С. Пушкине и сличении этих почерков с образцами

подлинного почерка князя Петра Владимировича Долгорукова, я заключаю, что

данные мне для экспертизы в подлинниках пасквильные письма об А. С. Пушкине

в ноябре 1836 года написаны несомненно собственноручно князем Петром

Владимировичем Долгоруковым.

А. А. САЛЬКОВ, судебный эксперт и инспектор Научно-технического бюро

ленинградского губ. уголовного розыска (авг. 1927 г.). П. Щеголев. Дуэль,

изд. 3, стр. 525.

Государь Александр Николаевич у себя в зимнем дворце за столом, в

ограниченном кругу лиц, громко сказал: — ‘Ну, вот теперь известен автор

анонимных писем, которые были причиною смерти Пушкина, это Нессельроде’. —

Слышал от особы, сидящей возле государя. Соболевский подозревал, но очень

нерешительно, князя П. В. Долгорукова.

Кн. А. М. ГОЛИЦЫН. Из неизданных записок. Московский Пушкинист. Вып. 1,

1927, стр. 17 (фр.-рус).

Кн. П. А. Вяземский в письме к А. Я. Булгакову от 8 апреля 1837 г.

писал: ‘под конец одна гр. Н. (графиня М. Д. Нессельроде) осталась при нем

(Геккерене — старшем), но все-таки не могла вынести его, хотя и плечиста, и

грудиста, и брюшиста’. Женщина, упоминаемая в письме, одаренная характером

независимым, непреклонная в своих побуждениях, верный и горячий друг своих

друзей, руководимая личными убеждениями и порывами сердца, самовластно

председательствовала в высшем слое петербургского общества и была последней,

гордой, могущественной представительницей того интернационального ареопага,

который свои заседания имел в Сенжерменском предместье Парижа, в салоне

княгини Меттерних в Вене и в салоне графини Нессельроде в доме министерства

иностранных дел в Петербурге. Ненависть Пушкина к этой последней

представительнице космополитного олигархического ареопага едва ли не

превышала ненависть его к Булгарину. Пушкин не пропускал случая клеймить

эпиграммическими выходками и анекдотами свою надменную антагонистку, едва

умевшую говорить по-русски. Женщина эта паче всего не могла простить Пушкину

его эпиграммы на отца ее, графа Гурьева, бывшего министром финансов в

царствование императора Александра I.

Кн. ПАВ. ВЯЗЕМСКИЙ. Собр. соч., 562.

Графу С. С. Уварову приписывали распространение пасквиля рассылкою

лицам высшего круга, даже незнакомым с Пушкиным, копий с этого пасквиля,

сделанных во множестве по приказанию графа.

П А ЕФРЕМОВ. Соч. Пушкина, изд. Суворина, 1905, т. VIII, стр. 623.

В ноябре 1836 г. Пушкин вместе с Матюшкиным был у М. Л. Яковлева в день

его рождения [Мих. Л. Яковлев, лицейский товарищ Пушкина, родился 19

сентября (см. Н. А. Гастфрейнд. Товарищи Пушкина по царскосельскому лицею,

II. 221). Очевидно, праздновался не день его рождения, а день ангела — 8

ноября], еще тут был князь Эристов, воспитанник второго курса, и больше

никого. Пушкин явился последним и был в большом волнении. После обеда они

пили шампанское. Вдруг Пушкин вынимает из кармана полученное им анонимное

письмо и говорит: ‘посмотрите, какую мерзость я получил’. Яковлев (директор

типографии П-го Отделения собственной е. в. канцелярии) тотчас обратил

внимание на бумагу этого письма и решил, что она иностранная и, по высокой

пошлине, наложенной на такую бумагу, должна принадлежать какому-нибудь

посольству. Пушкин понял всю важность этого указания, стал делать розыски и

убедился, что эта бумажка голландского посольства.

Я К ГРОТ со слов лицейского товарища П-на Ф. Ф. МА-ТЮШКИНА. Я. Грот,

282.

В то время несколько шалунов из молодежи, — между прочим Урусов,

Опочинин, Строганов, мой кузен, — стали рассылать анонимные письма по

мужьям-рогоносцам. В числе многих получил такое письмо и Пушкин. Кн. А. В.

ТРУБЕЦКОЙ. Щеголев, 405.

Вообще говоря, это низкое и неосновательное оскорбление вызвало

негодование, но, повторяя, что поведение моей жены было безупречно, все

говорили, что поводом к этой клевете послужило настойчивое ухаживание за нею

г. Дантеса. Я не мог допустить, чтобы имя моей жены в такой истории

связывалось с именем кого бы то ни было. Я поручил сказать это г. Дантесу.

Барон Гек-керен приехал ко мне и принял вызов за г. Дантеса, попросив

отсрочки на две недели.

ПУШКИН — гр. А. X. БЕНКЕНДОРФУ, 21. ноября 1836 г. (фр.).

Вызов Пушкина не попал по своему назначению. В дело вмешался старый

Геккерен. Он его принял, но отложил окончательное решение на 24 часа, чтобы

дать Пушкину возможность обсудить все более спокойно. Найдя Пушкина, по

истечении этого времени, непоколебимым, он рассказал ему о своем критическом

положении и затруднениях, в которые его поставило это дело, каков бы ни был

исход, он ему говорил о своих отеческих чувствах к молодому человеку,

которому он посвятил всю свою жизнь, с целью обеспечить ему благосостояние.

Он прибавил, что видит все здание своих надежд разрушенным до основания в ту

самую минуту, когда считал свой труд доведенным до конца. Чтобы

приготовиться ко всему, могущему случиться, он попросил новой отсрочки на

неделю. Принимая вызов от лица молодого человека, т. е. своего сына, как он

его называл, он, тем не менее, уверял, что тот совершенно не подозревает о

вызове, о котором ему скажут только в последнюю минуту. Пушкин, тронутый

волнением и слезами отца, сказал: ‘Если так, то не только неделю, — я вам

даю две недели сроку и обязуюсь честным словом не давать никакого движения

этому делу до назначенного дня и при встречах с вашим сыном вести себя так,

как если бы между нами ничего не произошло’. Итак, все должно было остаться

без перемены до решающего дня-. Начиная с этого момента, Геккерен пустил в

ход все военные приемы и дипломатические хитрости. Он бросился к Жуковскому

и Михаилу Виельгорскому, чтобы уговорить их стать посредниками между ним и

Пушкиным. Их миролюбивое посредничество не имело никакого успеха.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — вел. кн. МИХАИЛУ ПАВЛОВИЧУ, 14 февраля 1837 г.

Щеголев, 258 (фр.).

Пушкин, преследуемый анонимными письмами, писал Геккерну, кажется через

брата жены своей, Гончарова, вызов на поединок. Названный отец Геккерна,

старик-Геккерен, не замедлил принять меры. Князь Вяземский встретился с ним

на Невском, и он стал рассказывать ему свое горестное положение: говорил,

что всю жизнь свою он только и думал, как бы устроить судьбу своего питомца,

что теперь, когда ему удалось перевести его в Петербург, вдруг приходится

расстаться с ним, потому что во всяком случае, кто из них ни убьет друг

друга, разлука несомненна. Он передавал князю Вяземскому, что он желает

сроку на две недели для устройства дел, и просил князя помочь ему. Князь

тогда же понял старика и не взялся за посредничество, но Жуковского старик

разжалобил: при его посредстве Пушкин согласился ждать две недели.

П. И. БАРТЕНЕВ со слов кн. П. А. ВЯЗЕМСКОГО. Рус. Арх., 1888, II, 307.

6 ноября. Гончаров (брат Натальи Николаевны), у меня (в Царском Селе) —

моя поездка в Петербург. К Пушкину. Явление Геккерна. Мое возвращение к

Пушкину.

7 ноября. Я поутру у Загряжской (Ек. Ив-ны, тетки Нат. Ник-ны

Пушкиной). От нее к Геккерну. (Mes antecedents [Мои предшественники (фр.). —

Прим. ред.]. Неизвестность совершенная прежде бывшего). Открытие Геккерна. О

любви сына к Катерине (Гончаровой, сестре Нат. Ник-ны) (моя ошибка насчет

имени) открытие о poдстве7, о предполагаемой свадьбе. — Мое слово. — Мысль

все остановить.

В. А. ЖУКОВСКИЙ. Конспективные заметки. Щеголев, 284.

Геккерен, между прочим, объявил Жуковскому, что если особенное внимание

его сына к г-же Пушкиной и было принято некоторыми за ухаживание, то

все-таки тут не может быть места никакому подозрению, никакого повода к

скандалу, потому что барон Дантес делал это с благородною целью, имея

намерение просить руки сестры г-жи Пушкиной, Кат. Ник. Гончаровой W.

От-правясь с этим известием к Пушкину, Жуковский советовал барону Геккерену,

чтобы сын его сделал как можно скорее предложение свояченице Пушкина, если

он хочет прекратить все враждебные отношения и неосновательные слухи.

К. К. ДАНЗАС по записи АММОСОВА. Посл. дни Пушкина, 10.

(7 ноября). Возвращение к Пушкину. Les revelations [Открытия (фр.). —

Прим. ред.]. Его бешенство. — Свидание с Геккерном. Извещение его

Вьельгорским. Молодой Геккерн у Вьельгор-ского.

8 ноября. Геккерн у Загряжской. Я у Пушкина. Большое спокойствие. Его

слезы. То, что я говорил о его отношениях.

9 ноября. Les revelations de Heckern (Признания Геккерна). — Мое

предложение посредничества. Сцена втроем с отцом и сыном. Мое предложение

свидания 7.

В. А. ЖУКОВСКИЙ. Конспективные заметки. Щеголев, 284.

Первый твой вызов не попался в руки сыну, а пошел через отца, и сын

узнал о нем только по истечении 24 часов, т. е. после вторичного свидания

отца с тобою. В день моего приезда, в то время, когда я у тебя встретил

Геккерна, сын был в карауле и возвратился домой на другой день в час. За

какую-то ошибку он должен был дежурить три дня не в очередь. Вчера он в

последний раз был в карауле и нынче в час пополудни будет свободен… Эти

обстоятельства изъясняют, почему он лично не мог участвовать в том, что

делал его бедный отец, силясь отбиться от несчастия, которого одно ожидание

сводит его с ума.

В. А. ЖУКОВСКИЙ — ПУШКИНУ, 10 (?) ноября 1836 г.

Переп. Пушкина, III, 401.

Мой сын принял вызов, принятие вызова было его первою обязанностью, но,

по меньшей мере, надо объяснить ему, ему самому, по каким мотивам его

вызвали. Свидание представляется мне необходимым, обязательным, — свидание

между двумя противниками в присутствии лица, подобного вам, которое сумело

бы вести свое посредничество со всем авторитетом полного беспристрастия и

сумело бы оценить реальное основание подозрений, послуживших поводом к этому

делу. Но после того, как обе стороны исполнили долг честных людей, я

предпочитаю думать, что вашему посредничеству удалось бы открыть глаза г.

Пушкину и сблизить двух лиц, которые доказали, что обязаны друг другу

взаимным уважением.

Бар. ГЕККЕРЕН-СТАРШИИ — В. Л. ЖУКОВСКОМУ, 9 ноября 1836 г. Щеголев, 82

(фр.).

Я не могу еще решиться почитать наше дело конченным. Еще я не дал

никакого ответа старому Геккерну, я сказал ему в моей записке, что не застал

тебя дома и что, не видавшись с тобою, не могу ничего отвечать. Итак, есть

еще возможность все остановить. Реши, что я должен отвечать. Твой ответ

невозвратно все кончит. Но ради бога одумайся. Дай мне счастие избавить тебя

от безумного злодейства, а жену твою от совершенного посрамления. Жду

ответа.

В. А. ЖУКОВСКИЙ — ПУШКИНУ, 9 (?) ноября 1836 г. Переп. Пушкина, III,

400 [Датировка этого письма, как и следующего, — по Щеголеву (Дуэль)].

Ты вчера, помнится мне, что-то упомянул о жандармах, как будто

опасаясь, что хотят замешать в твое дело правительство. На счет этого будь

совершенно спокоен. Никто из посторонних ни о чем не знает… Нынче поутру

скажу старому Геккерну, что не могу взять на себя никакого посредства, ибо

из разговоров с тобою вчера убедился, что посредство ни к чему не

послужит… Считаю святейшею обязанностью засвидетельствовать перед тобою,

что молодой Геккерн во всем том, что делал его отец, совершенно посторонний,

что он так же готов драться с тобою, как и ты с ним, и что он так же боится,

чтоб тайна не была как-нибудь нарушена. И отцу отдать ту же справедливость.

Он в отчаянии, но вот что он мне сказал: ‘я приговорен к гильотине, я

прибегаю к милости, если мне это не удастся, — придется взойти на гильотину.

И я взойду, так как люблю честь моего сына, так же, как и его жизнь’. — Этим

свидетельством роль, весьма жалко и неудачно сыгранная, оканчивается.

Прости.

В. А. ЖУКОВСКИЙ — ПУШКИНУ, 19 (?) ноября 1836 г. Переп. Пушкина, III,

401, 402.

10 ноября. Молодой Геккерн у меня. Я отказываюсь от свидания. Мое

письмо к Геккерну. Его ответ. Мое свидание с Пушкиным.

В. А. ЖУКОВСКИЙ. Конспективные заметки. Щеголев, 284.

Через несколько дней Геккерн-отец распустил слух о предстоящем браке

молодого Геккерна с Екатериной Гончаровой. Он уверял Жуковского, что Пушкин

ошибается, что сын его влюблен не в жену его, а в свояченицу, что уже давно

он умоляет ее отца согласиться на их брак, но что тот, находя брак этот

неподходящим, не соглашался, но теперь видя, что дальнейшее упорство с его

стороны привело к заблуждению, грозящему печальными последствиями, он,

наконец, дал свое согласие. Отец требовал, чтобы об этом во всяком случае ни

слова не говорили Пушкину, чтобы он не подумал, что эта свадьба была только

предлогом для избежания дуэли. Зная характер Геккерна-отца, скорее всего

можно предположить, что он говорил все это в надежде на чью-либо

нескромность, чтобы обмануть доверчивого и чистосердечного Пушкина. Как бы

то ни было, тайна была соблюдена, срок близился к окончанию, а Пушкин не

делал никаких уступок, и брак был решен между отцом и теткой, г-жей

Загряжской. Было бы слишком долго излагать все лукавые происки молодого

Геккерна во время этих переговоров. Приведу только один пример. Гек-керны,

старый и молодой, возымели дерзкое и подлое намерение попросить г-жу Пушкину

написать молодому человеку письмо, в котором она умоляла бы его не драться с

ее мужем. Разумеется, она отвергла с негодованием это низкое предложение.

Кн. П. Л. ВЯЗЕМСКИЙ — вел. кн. МИХАИЛУ ПАВЛОВИЧУ. Щеголев, 258.

История разгласилась по городу. Отец с сыном прибегли к следующей

уловке. Старик объявил, будто сын признался ему в своей страстной любви к

свояченице Пушкина, будто эта любовь заставляла его так часто посещать

Пушкиных, и будто он скрывал свои чувства только потому, что боялся не

получить отцовского согласия на такой ранний брак (ему было с небольшим

двадцать лет). Теперь Геккерн позволял сыну жениться, и для самолюбия

Пушкина дело улаживалось как нельзя лучше: стреляться ему было уже не из

чего, а в городе все могли понять, что француз женится из трусости.

П. И. БАРТЕНЕВ со слов кн. П. А. ВЯЗЕМСКОГО.

Рус. Арх., 1888, II, 307.

Мое посещение Геккерна. Его требование письма. Отказ Пушкина. Письмо, в

котором упоминает о сватовстве [‘Геккерен упирался и говорил, что невозможно

приступить к осуществлению брачного проекта до тех пор, пока Пушкин не

возьмет вызова, ибо в противном случае в свете намерение Дантеса жениться на

Гончаровой приписали бы трусливому желанию избежать дуэли. Упомянув в

конспекте о посещении Геккерена, Жуковский записывает: ‘Его требование

письма’. Путь компромисса был указан, и инициатива замирения, по мысли

Геккерена, должна была исходить от Пушкина. Он, Пушкин, должен был послать

Геккерену письмо с отказом от вызова. Этот отказ устраивал бы господ

Геккеренов. Но Пушкин не пошел и на это. ‘Отказ Пушкина. Письмо, в которой’

упоминает о сватовстве’, — записывает в конспекте Жуковский. Эта. запись

легко поддается комментарию. Пушкин соглашался написать письмо с отказом от

вызова, но такое письмо, в котором было бы упомянуто о сватовстве, как о

мотиве отказа. Пушкин хотел сделать то, что Геккерену было всего неприятнее.

Есть основание утверждать, что такое письмо было действительно написано

Пушкиным и вручено Геккерену-отцу. Но оно, конечно, оказалось неприемлемым

для Геккеренов’. Д. Щеголев, с. 85.]. Свидание Пушкина с Геккерном у Е. И.

(Загряжской).

В. А. ЖУКОВСКИЙ. Конспективные заметки. Щеголев, 284.

Я остаюсь в полном убеждении, что молодой Гек-керн совершенно в

стороне, и на это вчера еще имел доказательство, получив от отца Г.

доказательство материальное, что дело, о коем идут толки [Т. е. сватовство

Дантеса к Е. Гончаровой], затеяно было еще гораздо прежде твоего вызова.

В. А. ЖУКОВСКИЙ — ПУШКИНУ, в ноябре 1836 т.Пе-реп. Пушкина, III, 403.

Вот что a peu pres [почти дословно (фр.). — Прим. ред] ты сказал

княгине (Вяземской) третьего дня, уже имея в руках мое письмо. Я знаю автора

анонимных писем, и через неделю вы услышите о мщении, единственном в своем

роде: оно будет полное, совершенное, оно бросит человека в грязь, подвиги

Раевского — детская игра в сравнении с тем, что я собираюсь сделать, и тому

подобное.

В. А. ЖУКОВСКИЙ — ПУШКИНУ, в ноябре 1836 г. Пе-реп.. Пушкина, III, 404.

Кн. Вяземский, с которым я гулял, просил меня узнать, что замышляет

Пушкин. Я пошел к нему и встретил его на Мойке. ‘Жены нет дома’, — сказал

он. Мы пошли гулять и зашли к Смирдину, где он отдал записку к Кукольнику.

‘Вам не приходится иметь дело с этим народом’, — сказал он.

Гр. В. А. СОЛОГУБ. Записка, бывш. в распор. Анненкова. Модзалевский.

Пушкин, 377.

Я продолжал затем гулять, по обыкновению, с Пушкиным и не замечал в нем

особой перемены. Однажды спросил я его только, не дознался ли он, кто

сочинил подметные письма. Точно такие же письма были получены всеми членами

тесного Карамзинского кружка, но истреблены ими тотчас по прочтении. Пушкин

отвечал мне, что не знает, но подозревает одного человека. ‘Если вам нужен

посредник или секундант, — сказал я ему, — то располагайте мной’. Эти слова

сильно тронули Пушкина, и он мне сказал тут несколько таких лестных слов,

что я не смею их повторить, но слова эти остались от-раднейшим воспоминанием

моей литературной жизни. Порадовав меня своим отзывом, Пушкин прибавил:

— Дуэли никакой не будет, но я, может быть, попрошу вас быть

свидетелем одного объяснения, при котором присутствие светского человека мне

желательно, для надлежащего заявления, в случае надобности.

Все было говорено по-французски.

Гр. В. А. СОЛОГУБ. Воспоминания, 179.

Барон Геккерн сообщил мне, что он уполномочен уведомить меня, что все

те основания, по которым вы вызвали меня, перестали существовать, и что

посему я могу смотреть на этот ваш поступок, как на не имевший места.

Когда вы вызвали меня без объяснения причин, я без колебаний принял

этот вызов, так как честь обязывала меня это сделать. В настоящее время вы

уверяете меня, что,вы не имеете более оснований желать поединка. Прежде, чем

вернуть вам ваше слово, я желаю знать, почему вы изменили свои намерения, не

уполномочив никого представить вам объяснения, которые я располагал дать вам

лично. Вы первый согласитесь с тем, что прежде, чем взять свое слово

обратно, каждый из нас должен представить объяснения для того, чтобы

впоследствии мы могли относиться с уважением друг к другу.

ЖОРЖ ДАНТЕС-ГЕККЕРЕН — ПУШКИНУ. Щеголев, 278 (фр.).

Письмо Дантеса к Пушкину и его бешенство. Снова дуэль. Секундант.

Письмо Пушкина.

В. А. ЖУКОВСКИЙ. Конспективные заметки. Щеголев, 284.

Я был совершенно покоен насчет последствий писем, но через несколько

дней должен был разувериться. У Карамзиных праздновался день рождения

старшего сына [День рождения Ек. Андр. Карамзиной (вдовы историка), 16

ноября. П. Щеголев. Дуэль, 93]. Я сидел за обедом подле Пушкина. Во время

общего веселого разговора он вдруг нагнулся ко мне и сказал скороговоркой:

— Ступайте завтра к д’Аршиаку. Условьтесь с ним только насчет

материальной стороны дуэли. Чем кровавее, тем лучше. Ни на какие объяснения

не соглашайтесь…

Потом он продолжал шутить и разговаривать, как бы ни в чем не бывало. Я

остолбенел, но возражать не осмелился. В тоне Пушкина была решительность, не

допускавшая возражений.

Вечером я поехал на большой раут к австрийскому посланнику, графу

Фикельмону. На рауте все дамы были в трауре по случаю смерти Карла X. Одна

Катерина Николаевна Гончарова, сестра Наталии Николаевны Пушкиной (которой

на рауте не было), отличалась от прочих белым платьем. С ней любезничал

Дантес-Геккерн. Пушкин приехал поздно, казался очень встревожен, запретил

Катерине Николаевне говорить с Дантесом и, как узнал я потом, самому Дантесу

высказал несколько более чем грубых слов. С д’Аршиаком, статным молодым

секретарем французского посольства, мы выразительно переглянулись и

разошлись, не будучи знакомы. Дантеса я взял в сторону и спросил его, что он

за человек. — ‘Я человек честный,- отвечал он, — и надеюсь это скоро

доказать’. — Затем он стал объяснять, что не понимает, что от него Пушкин

хочет, что он поневоле будет с ним стреляться, если будет к тому принужден,

но никаких ссор и скандалов не желает.

Гр. В. А. СОЛОГУБ. Воспоминания, 180 — 181.

Я взял Дантеса в сторону. — ‘Что вы за человек?’ — спросил я. — ‘Что за

вопрос’, — отвечал он и начал врать. — ‘Что вы за человек?’ — повторил я. —

‘Я человек честный, мой дорогой, и скоро я это докажу’. Разговор наш

продолжался долго. Он говорил, что чувствует, что убьет Пушкина, а что с ним

могут делать, что хотят: на Кавказ, в крепость, — куда угодно. Я заговорил о

жене его. — ‘Мой дорогой, она жеманница’. Впрочем, об дуэли он не хотел

говорить. — ‘Я все поручил д’Аршиаку. Я к вам пришлю д’Аршиака или моего

отца’. С д’Аршиаком я не был знаком. Мы поглядели друг на друга. После я

узнал, что Пушкин подошел к нему на лестнице и сказал: — ‘Вы, французы, — вы

очень любезны. Вы все знаете латинский язык, но когда вы деретесь, вы

становитесь за тридцать шагов и стреляете. Мы, русские, — чем дуэль…

(пропуск в рукописи Анненкова), тем жесточе должна она быть’.

Гр. В. А. СОЛОГУБ. Записка, бывш. в распор. Анненкова. Б. Модзалевский.

Пушкин, 378.

Записка Н. Н. (Нат. Ник. Пушкиной) ко мне и мой совет. Это было на

рауте Фикельмона.

В. А. ЖУКОВСКИЙ. Конспективные заметки. Щеголев 284.

На другой день, — это было во вторник 17 ноября, — я поехал сперва к

Дантесу. Он ссылался во всем на д’Аршиака. Наконец, сказал: — ‘Вы не хотите

понять, что я женюсь на Екатерине. Пушкин берет назад свой вызов, но я не

хочу, чтобы получилось впечатление, будто я женюсь для избежания дуэли.

Притом я не хочу, чтобы во всем этом произносилось имя женщины. Вот уже год,

как старик (Геккерен) не хочет позволить мне жениться’. Я поехал к Пушкину.

Он был в ужасном порыве страсти. — ‘Дантес подлец. Я ему вчера сказал, что

плюю на него, — говорил он.- Вот что. Поезжайте к д’Аршиаку и устройте с ним

материальную сторону дуэли. Как секунданту, должен я вам сказать причину

дуэли. В обществе говорят, что Дантес ухаживает за моей женой. Иные говорят,

что он ей нравится, другие, что нет. Все равно, я не хочу, чтобы их имена

были вместе. Получив письмо анонимное, я его вызвал. Геккерн просил отсрочки

на две недели. Срок кончен, д’Аршиак был у меня. Ступайте к нему’. —

‘Дантес, — сказал я, — не хочет, чтоб имена женщин в этом деле называли’. —

‘Как! -закричал Пушкин. — А для чего же это все?’ — И пошел, и пошел. — ‘Не

хотите быть моим секундантом? Я возьму другого’.

Гр. В. А. СОЛОГУБ. Записка, бывшая в распоряжении Анненкова. Б.

Модзалевский. Пушкин, 379.

На другой день (17-го ноября) погода была страшная: снег, метель. Я

поехал сперва к отцу моему, жившему на Мойке, потом к Пушкину, который

повторил мне, что я имею только условиться на счет материальной стороны

самого беспощадного поединка, и, наконец, с замирающим сердцем, отправился к

д’Аршиаку. Каково же было мое удивление, когда с первых слов д’Аршиак

объявил мне, что он всю ночь не спал, что он хотя не русский, но очень

понимает, какое значение имеет Пушкин для русских, и что наша обязанность

сперва просмотреть все документы, относящиеся до порученного нам дела. Затем

он мне показал: 1) Экземпляр ругательного диплома на имя Пушкина. 2) Вызов

Пушкина Дантесу после получения диплома. 3) Записку посланника барона

Геккерна, в которой он просил, чтобы поединок был отложен на две недели. 4)

Собственноручную записку Пушкина, в которой он объявлял, что берет свой

вызов назад на основании слухов, что г. Дантес женится на его невестке, К.

Н. Гончаровой.

Я стоял пораженный, как будто свалился с неба. Об этой свадьбе я ничего

не слыхал, ничего не ведал я только тут понял причину вчерашнего белого

платья, причину двухнедельной отсрочки, причину ухаживания Дантеса. Все

хотели остановить Пушкина. Один Пушкин того не хотел. Мера терпения

преисполнилась. При получении глупого диплома от безыменного негодяя, Пушкин

обратился к Дантесу, потому что последний, танцуя часто с Натальей

Николаевной, был поводом к мерзкой шутке. Самый день вызова неопровержимо

доказывает, что другой причины не было. Кто знал Пушкина, тот понимает, что

не только в случае кровной обиды, но даже при первом подозрении, он не стал

бы дожидаться подметных писем. Одному богу известно, что он в это время

выстрадал, воображая себя осмеянным и поруганным в большом свете,

преследовавшем его мелкими, беспрерывными оскорблениями. Он в лице Дантеса

искал или смерти, или расправы с целым светским обществом. Я твердо убежден,

что, если бы С. А. Соболевский был тогда в Петербурге, он, по влиянию его на

Пушкина, один мог бы удержать его. Прочие были не в силах.

— Вот положение дела, — сказал д’Аршиак. — Вчера кончился

двухнедельный срок, и я был у г. Пушкина с извещением, что мой друг Дантес

готов к его услугам. Вы понимаете, что Дантес желает жениться, но не может

жениться иначе, как если г. Пушкин откажется просто от своего вызова без

всякого объяснения, не упоминая о городских слухах. Г. Дантес не может

допустить, чтоб о нем говорили, что он был принужден жениться, и женился во

избежание поединка. Уговорите г. Пушкина безусловно отказаться от вызова. Я

вам ручаюсь, что Дантес женится, и мы предотвратим, может быть, большое

несчастие [Я говорил, что на Пушкина надо было глядеть, как на больного, а

потому можно несколько мелочей оставить в стороне. Записка Соллогуба, бывшая

в распоряжении Анненкова. Б. Модзалевский. Пушкин, 380.].

Этот д’Аршиак был необыкновенно симпатичной личностью и сам скоро умер

насильственной смертью на охоте. Мое положение было самое неприятное: я

только теперь узнал сущность дела, мне предлагали самый блистательный исход,

то, что я и требовал, и ожидать бы никак не смел, а между тем я не имел

поручения вести переговоры. Потолковав с д’Аршиаком, мы решили съехаться в

три часа у самого Дантеса. Тут возобновились те же предложения, но в

разговорах Дантес не участвовал, все предоставив секунданту. Никогда в жизни

своей я не ломал так головы. Наконец, потребовав бумаги, я написал

по-французски Пушкину записку. Гр. В. А. СОЛОГУБ. Воспоминания, 181.

Я был, согласно вашему желанию, у г. д’Аршиака, чтобы условиться о

времени и месте. Мы остановились на субботе, так как в пятницу я не могу

быть свободен, в стороне Парголова, ранним утром, на 10 шагов расстояния. Г.

д’Аршиак добавил мне конфиденциально, что барон Геккерн окончательно решил

объявить о своем брачном Намерении, но, удерживаемый опасением показаться

желающим избежать дуэли, он может сделать это только тогда, когда между вами

все будет кончено, и вы засвидетельствуете словесно перед мной или г.

д’Аршиаком, что вы не приписываете его брака расчетам, недостойным

благородного человека.

Не имея от вас полномочия согласиться на то, что я одобряю от всего

сердца, я прошу вас, во имя вашей семьи, согласиться на это предложение,

которое примирит все стороны. Нечего говорить о том, что д’Аршиак и я

ручаемся за Геккерена. Будьте добры дать ответ тотчас.

Гр. В. А. СОЛОГУБ — ПУШКИНУ, 17 ноября 1836 года. Переп. П-на, III, 408

(фр.).

Д’Аршиак прочитал внимательно записку, но не показал ее Дантесу,

несмотря на его требование, а передал мне и сказал:

— Я согласен. Пошлите.

Я позвал своего кучера, отдал ему в руки записку и приказал везти на

Мойку, туда, где я был утром. Кучер ошибся и отвез записку к отцу моему,

который жил тоже на Мойке и у которого я тоже был утром. Отец мой записки не

распечатал, но, узнав мой почерк и очень встревоженный, выглядел условия о

поединке. Однако он отправил кучера к Пушкину, тогда как мы около двух часов

оставались в мучительном ожидании. Наконец, ответ был привезен.

Гр. В. А. СОЛОГУБ. Воспоминания, 184,

Я не колеблюсь написать то, что я могу заявить словесно. Я вызвал г. Ж-

Геккерена на дуэль, и он (принял ее, не входя ни в какие объяснения. Я прошу

господ свидетелей этого дела соблаговолить рассматривать этот вызов, как не

существовавший, осведомившись по слухам, что г. Ж. Геккерен решил объявить

свое решение жениться на m-lle Гончаровой после дуэли. Я не имею никакого

основания приписывать его решение соображениям, недостойным благородного

человека. Я прошу вас, граф, воспользоваться этим письмом по вашему

усмотрению.

ПУШКИН — гр. В. А. СОЛОГУБУ, 17 ноября, 1836 года.

Переп., III, 409 (фр.).

— Этого достаточно, — сказал д’Аршиак, ответа Дантесу не показал и

поздравил его женихом. Тогда Дантес обратился ко мне со словами:

— Ступайте к г. Пушкину и поблагодарите его, что он согласен кончить

нашу ссору. Я надеюсь, что мы будем видаться, как братья.

Поздравив со своей стороны Дантеса, я предложил д’Аршиаку лично

повторить эти слова Пушкину и ехать со мной. Д’Аршиак и на это согласился.

Мы застали Пушкина за обедом. Он вышел к нам несколько бледный и выслушал

благодарность, переданную ему д’Аршиаком.

— С моей стороны, — продолжал он, — я позволил себе обещать, что вы

будете обходиться со своим зятем, как со знакомым.

— Напрасно, — воскликнул запальчиво Пушкин. — Никогда этого не будет.

Никогда между домом Пушкина и домом Дантеса ничего общего быть не может.

Мы грустно переглянулись с д’Аршиаком. Пушкин затем немного успокоился.

— Впрочем, — добавил он, — я признал и готов признать, что г. Дантес

действовал, как честный человек.

— Больше мне и не нужно, — подхватил д’Аршиак и поспешно вышел из

комнаты.

Гр. В. А. СОЛОГУБ. Воспоминания, 184.

По рассказу Матюшкина, Дантес был сын сестры Геккерена и Голландского

короля, усыновленный богатым дядей. Геккерен не мог простить Пушкину, что он

так круто повернул женитьбу Дантеса на своей свояченице. Это было так:

Пушкин, возвратясь откуда-то домой, находит Дантеса у ног своей жены.

Дантес, увидя его, поспешно встал. На вопрос Пушкина, что это значит, Дантес

отвечал, что он умолял Наталью Николаевну уговорить сестру свою итти за

него. На это Пушкин сухо заметил, что тут не о чем умолять, что ничего нет

легче: он звонит, приказывает вошедшему человеку позвать Катерину Николаевну

и говорит ей: ‘Voila M. Dan-tes qui demande ta main [Г-н Дантес просит твоей

руки (фр.). — Прим, ред.], согласна ли ты?’ Затем Пушкин прибавляет, что он

тотчас же испросит на этот брак разрешение императрицы (К. Н. была

фрейлина), едет во дворец и привозит это разрешение.

Я. ГРОТ, 282.

Осенью 1836 г. Пушкин пришел к Клементию Осип. Россету и, сказав, что

вызвал на дуэль Дантеса, просил его быть секундантом. Тот отказывался,

говоря, что дело секундантов, вначале, стараться о примирении противника, а

он этого не может сделать, потому что не терпит Дантеса, и будет рад, если

Пушкин избавит от него петербургское общество, потом он недостаточно хорошо

пишет по-французски, чтоб вести переписку, которая в этом случае должна быть

ведена крайне осмотрительно, но быть секундантом на самом месте поединка,

когда уже все будет условлено, Россет был готов. После этого разговора

Пушкин повел его прямо к себе обедать. За столом подали Пушкину письмо.

Прочитав его, он обратился к старшей своей свояченице, Екатерине

Николаевне: — ‘Поздравляю, вы невеста, Дантес просит вашей руки’. Та бросила

салфетку и побежала к себе. Наталья Николаевна за нею. — Каков! — сказал

Пушкин Россету про Дантеса.

П. И. БАРТЕНЕВ со слов А. О. РОССЕТА. Рус. Арх., 1882, I, 247.

Что происходило по получении вызова в вертепе у Геккерена и Дантеса,

неизвестно, но в тот же день Пушкин, сидя за обедом, получает письмо, в

котором Дантес просит руки старшей Гончаровой, сестры Наталии Николаевны.

Удивление Пушкина было невыразимое, казалось, что все сомнения должны были

упасть перед таким доказательством, что Дантес не думает о его жене. Но

Пушкин не поверил сей неожиданной любви, а так как не было причины отказать

в руке свояченицы, тридцатилетней девушки, которой Дантес нравился, то и

было изъявлено согласие. Помолвка Дантеса удивила всех и всех обманула.

Друзья Пушкина, видя, что ревность его продолжается, напали на него, упрекая

в безрассудстве, он же оставался неуспокоенным и не верил, что свадьба

состоится.

Н. М. СМИРНОВ. Рус. Арх., 1882, I, 235.

Геккерен (Дантес), взбешенный холодностью Натальи Николаевны, заметной

для всех в свете, и неудачей, постигшей все попытки отца, отважился посетить

ее на дому, но случай натолкнул его в сенях на возвращающегося Пушкина.

Одного вида соперника было достаточно, чтобы забушевала в нем

африканская кровь и, взбешенный предположением, что так нахально нарушается

его запрет, — он немедленно обратился к молодому человеку с вопросом, что

побуждает его продолжать посещения, когда ему хорошо должно быть известно,

до какой степени они ему неприятны?

Самообладание не изменило Геккерену. Зрел ли давно задуманный план в

его уме, или, вызванная желанием предотвратить возможное столкновение, эта

мысль мгновенно озарила его, — кто может это решить? Хладнокровно, с чуть

заметной усмешкой, выдержал он натиск первого гнева и в свою очередь вежливо

спросил, отчего Пушкин так волнуется его ухаживанием, которое не может

компрометировать его жену, так как отнюдь к ней не относится.

— Я люблю свояченицу вашу, Екатерину Николаевну, и это чувство

настолько искренно и серьезно, что я готов сейчас просить ее руки.

Это признание озадачило Александра Сергеевича.

Несмотря на неожиданность, он мгновенно взвесил цену доказательства.

Молодому, блестящему красавцу-иностранцу, который мог бы выбирать из самых

лучших и выгодных партий, из любви к одной сестре связать себя навеки со

старшей, отцветающей бесприданницею, — это было бы необъяснимым безумием, и

разом просветленный, он уже добродушно объяснил ему, что участь Екатерины

Николаевны не от него зависит, и что для дальнейших объяснений ему следует

обратиться к тетушке, Екатерине Ивановне Загряжской, как старшей

представительнице семьи.

Наталью Николаевну это неожиданное сватовство поразило еще сильнее

мужа. Она слишком хорошо видела в этом поступке необузданность страсти,

чтобы не ужаснуться горькой участи, ожидавшей ее сестру.

Екатерина Николаевна сознавала, что ей суждено любить безнадежно, и

потому, как в волшебном чаду, выслушала официальное предложение, переданное

ей тетушкою, боясь поверить выпадавшему ей на долю счастью. Тщетно пыталась

сестра открыть ей глаза, поверяя все хитро-сплетенные интриги, которыми до

последней минуты пытались ее опутать, и рисуя ей картину семейной жизни, где

с первого шага Екатерина Николаевна должна будет бороться с целым сонмом

ревнивых подозрений и невыразимой мукой сознания, что обидное равнодушие

служит ответом ее страстной любви.

На все доводы она твердила одно:

— Сила моего чувства к нему так велика, что, рано или поздно, оно

покорит его сердце, а перед этим блаженством страдание не страшит!

Наконец, чтобы покончить с напрасными увещаниями, одинаково тяжелыми

для обеих, Екатерина Николаевна в свою очередь не задумалась упрекнуть

сестру в скрытой ревности, наталкивающей ее на борьбу за любимого человека.

— Вся суть в том, что ты не хочешь, ты боишься его мне уступить, —

запальчиво бросила она ей в лицо.

Краска негодования разлилась по лицу Натальи Николаевны:

— Ты сама не веришь своим словам, Catherine! Ухаживание Геккерена

сначала забавляло меня, оно льстило моему самолюбию: первым побуждением

служила мысль, что муж заметит новый, шумный успех, и это пробудит его

остывшую любовь. Я ошиблась! Играя с огнем, можно обжечься. Геккерен мне

понравился. Если бы я была свободна, — не знаю, во что бы могло превратиться

мимолетное увлечение. Постыдного в нем ничего нет! Перед мужем я даже и

помыслом не грешна, и в твоей будущей жизни помехой, конечно, не стану. Это

ты хорошо знаешь. Видно, от своей судьбы никому не уйти!

И на этом покончилось все объяснение сестер.

А. П. АРАПОВА. Новое Время, 1907, Љ 11421, иллюстр. прил., стр. 5.

Порицание поведения Геккерена справедливо и заслужено: он точно вел

себя, как гнусная каналья. Сам сводничал Дантесу в отсутствие Пушкина,

уговаривал жену его отдаться Дантесу, который будто к ней умирал любовью, и

все это тогда открылось, когда после первого вызова на дуэль Дантеса

Пушкиным, Дантес вдруг посватался на сестре Пушкиной, тогда жена открыла

мужу всю гнусность поведения обоих, быв во всем совершенно невинна.

ИМПЕРАТОР НИКОЛАИ I — вел. кн. МИХАИЛУ ПАВЛОВИЧУ, 3 февр. 1837 г. Рус.

Стар., 1902, т. 110, стр. 226.

Когда Пушкин узнал о свадьбе, уже решенной, он, конечно, должен был

счесть ее достаточным для своей чести удовлетворением, так как всему свету

было ясно, что этот брак по рассудку, а не по любви. Чувства, или так

называемые ‘чувства’ молодого Геккерена получили гласность такого рода,

которая делала этот брак довольно двусмысленным. Вследствие этого Пушкин

взял свой вызов обратно, но объявил самым положительным образом, что между

его семьей и семейством свояченицы он не потерпит не только родственных

отношений, но даже простого знакомства, и что ни их нога не будет у него в

доме, ни его — у них. Тем, кто обращался к нему с поздравлениями по поводу

этой свадьбы, он отвечал во всеуслышание: ‘Tu l’as voulu, Georges Dandin’

[Ты этого хотел, Жорж Данден (фраза из пьесы Мольера, ставшая поговоркой,

фр.). — Прим. ред.]. Говоря по правде, надо сказать, что мы все, так близко

следившие за развитием этого дела, никогда не предполагали, чтобы молодой

Геккерен решился на этот отчаянный поступок, лишь бы избавиться от поединка.

Он сам был, вероятно, опутан темными интригами своего отца. Он приносил себя

ему в жертву. Я его, по крайней мере, так понял. Но часть общества захотела

усмотреть в этой свадьбе подвиг высокого самоотвержения ради спасения чести

г-жи Пушкиной.

Кн П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — вел. кн. МИХАИЛУ ПАВЛОВИЧУ, 14 февр. 1837 г.

Щеголев, 259 (фр.).

Слава богу, — кажется, все кончено. Жених и почтенной его батюшка были

у меня с предложением. К большому щастию, за четверть часа перед ними

приехал старший Гончаров (Д. Н.) и он объявил им родительское согласие,

итак, все концы в воду. Сегодня жених подает просьбу по форме о позволении

женитьбы и завтра от невесты поступит к императрице. Теперь позвольте мне от

всего моего сердца принести вам мою благодарность и простите все мучения,

которые вы претерпели во все сие бурное время, я бы сама пришла к вам, чтоб

отблагодарить, но право сил нету.

Е. И ЗАГРЯЖСКАЯ — В. А. ЖУКОВСКОМУ. Щего-лев, 288.

Согласие Екатерины Гончаровой и все ее поведение в этом деле непонятны,

если только загадка эта не объясняется просто ее желанием во что бы то ни

стало выйти из ряда зрелых дев. Пушкин все время думал, что какая-нибудь

случайность помешает браку в самом же начале. Все же он совершился.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — вел. кн. МИХАИЛУ ПАВЛОВИЧУ, 14 февр. 1837 г.

Щеголев, 260 (фр.).

Вечером на бале С. В. Салтыкова свадьба была объявлена7, но Пушкин

Дантесу не кланялся. Он сердился на меня, что, несмотря на его приказание, я

вступил в переговоры. Свадьбе он не верил.

— У него, кажется, грудь болит, — говорил он, — того гляди, уедет за

границу. Хотите биться об заклад, что свадьбы не будет? Вот у вас тросточка.

У меня бабья страсть к этим игрушкам. Проиграйте мне ее.

— А вы проиграете мне все ваши сочинения?

— Хорошо. (Он был в это время как-то желчно весел).

Гр. В. А. СОЛОГУБ. Воспоминания, 185.

19 ноября 1836 г. отдано было в полковом приказе: ‘Неоднократно поручик

барон де-Геккерен подвергался выговорам за неисполнение своих обязанностей,

за что уже и был несколько раз наряжаем без очереди дежурным при дивизионе,

хотя объявлено вчерашнего числа, что я буду сегодня делать репетицию

ординарцам, на коей он и должен был находиться, но не менее того… на оную

опоздал, за что и делаю ему строжайший выговор и наряжаю дежурным на пять

раз’.

С. А. ПАНЧУЛИДЗЕВ. Сборник биографий кавалергардов, 77.

— Послушайте, — сказал мне Пушкин через несколько дней, — вы были

более секундантом Дантеса, чем моим, однако я не хочу ничего делать без

вашего ведома. Пойдемте в мой кабинет.

Он запер дверь и сказал: ‘Я прочитаю вам мое письма к старику

Геккерену. С сыном уже покончено… Вы мне теперь старичка подавайте’.

Тут он прочитал мне всем известное письмо к голландскому посланнику.

Губы его задрожали, глаза налились кровью. Он был до того страшен, что

только тогда я понял, что. он действительно африканского происхождения. Что

мог я возразить против такой сокрушительной страсти? Я промолчал невольно, и

так как это было в субботу (приемный день князя Одоевского), то поехал к кн.

Одоевскому. Там я нашел Жуковского и рассказал ему про то, что слышал.

Жуковский испугался и обещал остановить посылку письма. Действительно, это

ему удалось, через несколько дней он объявил мне у Карамзиных, что дело он

уладил и письмо послано не будет. Пушкин точно не отсылал письма, но сберег

его у себя на всякий случай.

Гр. В. А. СОЛОГУБ. Воспоминания, 186.

Нанести решительный удар… сочиненное вами, и три экземпляра

безымянного письма… роздали… смастерили… беспокоимся более.

Действительно, не прошло и трех дней в розысках, как я узнал, в чем дело.

Если дипломатия не что иное, как искусство знать о том, что делается у

других, и разрушать их замыслы, то вы отдадите мне справедливость и

сознаетесь, что сами потерпели поражение на всех пунктах… Может быть, вы

желаете знать, что мешало мне до сих пор опозорить вас в глазах нашего двора

и вашего… Я добр, простодушен… Но сердце мое чувствит… Дуэли мне уже

недостаточно… самый след этого гнусного дела, из которого мне легко будет

написать главу в моей истории рогоносцев.

ПУШКИН — бар. ГЕККЕРЕНУ-старшему. Первоначальная редакция письма от 21

ноября 1836 г. (черновик). Рус. Стар., 1880 (фр.).

Случилось, что в продолжение двух недель г. Дантес влюбился в мою

свояченицу, Гончарову, и просил у нее руки. Между тем я убедился, что

анонимное письмо было от Геккерена, о чем считаю обязанностью довести до

сведения правительства и общества. Будучи единственным судьею и хранителем

моей чести и чести моей жены, — почему и не требую ни правосудия, ни

мщения, — не могу и не хочу представлять доказательств кому бы то ни было в

том, что я утверждаю.

ПУШКИН — гр. А. X. БЕНКЕНДОРФУ, 21 ноября 1836 г. (фр.).

1836 г. Месяц ноябрь. Присутствие их величеств в собственном дворце.

Понедельник, 23-го. С девяти часов его величество принимал с докладом

военного министра ген.-адъютанта графа Чернышева, ген.-лейтенанта гр.

Грабовского (и т. д.). 10 минут 2-го часа его величество один в санях выезд

имел прогуливаться по городу и возвратился в 3 часа во дворец. По

возвращении его величество принимал генерал-адъютанта графа Бенкендорфа и

камер-юнкера Пушкина.

ЗАПИСЬ В КАМЕР-ФУРЬЕРСКОМ ЖУРНАЛЕ. ‘Огонек’, 1928, Љ 24.

Князь П. А. Вяземский и все друзья Пушкина не понимали и не могли себе

объяснить поведения Пушкина в этом деле. Если между молодым Геккереном и

женою Пушкина не прерывались в гостиных дружеские отношения, то это было в

силу общечеловеческого, неизменного приличия, и сношения эти не могли

возбудить не только ревности, но даже и неудовольствия со стороны Пушкина.

Сам Пушкин говорил, что с получения безымянного письма он не имел ни минуты

спокойствия. Оно так и должно было быть… Для Пушкина минутное ощущение,

пока оно не удовлетворено, становилось жизненною потребностью…

Чистосердечно сообщаемый женою разговор не заслуживал доверия в его глазах и

мог только раздражать его самолюбие. В последние два месяца жизни Пушкин

много говорил о своем деле с Геккереном, а отзывы его друзей и их молчание —

все должно было перевертывать в нем душу и убеждать в необходимости кровавой

развязки.

Кн. ПАВ. П. ВЯЗЕМСКИЙ. ‘Пушкин’. II, 67 — 68.

25 ноября 1836 г. взято Пушкиным у Шишкина 1 250 руб. под залог шалей,

жемчуга и серебра.

Б. Л. МОДЗАЛЕВСКИЙ. Архив опеки над имуществом Пушкина. П-н и его

совр-ки, XIII, 98.

(Вторая половина ноября 1836 г., на ‘пятнице’ у А. Ф. Воейкова). В это

время вошел кудрявый, желтовато-смуглый брюнет с довольно густыми, темными

бакенбардами, с смеющимися живыми глазами и с обликом лица южного, как бы

негритянского происхождения… На Пушкине был темно-кофейного цвета сюртук с

бархатным воротником, в левой руке он держал черную баранью кавказскую

кабардинку с красным верхом. На шее у него был повязан шелковый платок

довольно густо, и из-за краев этого платка виднелся порядочно измятый

воротник белой рубашки. Когда Пушкин улыбался своею очаровательною улыбкой,

алые широкие его губы обнаруживали ряды красивых зубов поразительной белизны

и яркости.

…Пушкин кинулся с ногами на диван, причем, в полном смысле слова,

помирал со смеху, хохоча звонко с легким визгом. Пришедши несколько в себя и

вытирая слезы, он сказал Воейкову: ‘Извините мне мой обычный истерический

припадок смеха. Так я всегда хохочу, когда речь идет о чем-нибудь забавном и

менее этого’… Пушкин был от природы очень смешлив, и когда однажды

заливался хохотом, то хохот этот был очень продолжителен.

В. Б. (В. П. БУРНАШОВ). Мое знакомство с Воейковым. Рус. Вестник, 1871,

Љ 11 (с. 182, 188, 189).

Пушкин был должен кн. Н. Н. Оболенскому 8000 руб., занятых у него в

1836 г. по двум заемным письмам, срок их минул 1 декабря 1836 г., но Пушкин

просил Оболенского отсрочить платеж до марта 1837 г.

Б. Л. МОДЗАЛЕВСКИЙ. Архив опеки над имуществом Пушкина. П-н и его

совр-ки, XIII, 95.

В начале декабря д’Аршиак показал мне несколько печатных бланков с

разными шутовскими дипломами на разные нелепые звания. Он рассказал мне, что

венское общество целую зиму забавлялось рассылкою подобных мистификаций. Тут

находился тоже печатный образец диплома, посланного Пушкину. Таким образом,

гнусный шутник, причинивший его смерть, не выдумал даже своей шутки, а

получил образец от какого-то члена дипломатического корпуса и списал.

Гр. В. А. СОЛОГУБ. Воспоминания, 186.

(4 декабря 1836 г., у Греча, на именинах его жены). Пушкин, как

заметили многие, был не в своей тарелке, на его впечатлительном лице

отражалась мрачная задумчивость. Пробыв у Греча с полчаса, Пушкин удалился.

Греч сам проводил его в прихожую, где лакей Пушкина подал ему медвежью шубу

и на ноги надел меховые сапоги. ‘Все словно бьет лихорадка, — говорил он,

закутываясь, — все как-то везде холодно и не могу согреться, а порой вдруг

невыносимо жарко. Нездоровится что-то в нашем медвежьем климате. Надо на юг,

на юг!’

B. П. БУРНАШОВ. Воспоминания. Рус. Арх., 1872, стр. 1790.

Я был во дворце с 10 часов до 3 1/2 и был почти поражен великолепием

двора, дворца и костюмов военных и дамских, нашел много апартаментов новых и

в прекрасном вкусе отделанных. Пение в церкви восхитительное! Я не знал,

слушать ли или смотреть на Пушкину и ей подобных? — подобных! но много ли

их? жена умного поэта и убранством затмевала других…

А. И. ТУРГЕНЕВ — А. Я. БУЛГАКОВУ, 7 дек. 1836 года. Московский

Пушкинист. Вып. I, 1927, стр. 33.

С самого моего приезда [Ек. Ник. Мещерская приехала в Петербург,

по-видимому, в первой половине декабря 1836 г. Брат ее Андрей Ник. Карамзин

писал про нее матери из Парижа 25 декабря: ‘так как Катенька теперь с вами,

то надеюсь, что и ее милый почерк найду иногда в ваших письмах’ (Стар, и

Новизна, XVII, 244). Письмо из Петербурга в Париж в то время шло около двух

недель] я была поражена лихорадочным состоянием Пушкина и какими-то

судорожными движениями, которые начинались в его лице и во всем теле при

появлении будущего его убийцы.

Кн. Е. Н. МЕЩЕРСКАЯ (урожд. Карамзина) Я. Грот, 260.

Мой сборник (‘Старина и Новизна’) Пушкин советует мне назвать Старина и

Н о в и н а, а не Новизна.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — И. И. ДМИТРИЕВУ, 9 дек. 1836 г. Рус. Арх., 1868,

стр. 652.

В полковом приказе 13 дек. 1836 г. Дантес показан заболевшим

‘простудного лихорадкою’ с 12 декабря.

C. А. ПАНЧУЛИДЗЕВ. Сборник биографий кавалергардов, 80.

Я зашел к Пушкину справиться о песне о Полку Иго-реве, коей он

приготовляет критическое издание… Он хочет сделать критическое издание сей

песни, в роде Шле-церова Нестора, и показать ошибки в толках Шишкова и

других переводчиков и толкователей, но для этого ему нужно дождаться смерти

Шишкова, чтобы преждевременно не уморить его критикою, а других смехом. Три

или четыре места в оригинале останутся неясными, но многое пояснится,

особливо начало. Он прочел несколько замечаний своих, весьма основательных и

остроумных: все основано на знании наречий слов и языка русского… Я провел

у них весь вечер в умном и любопытном разговоре.

А. И. ТУРГЕНЕВ — Н. И. ТУРГЕНЕВУ, 13 док. 1836 г. Щеголев. Дуэль и

смерть Пушкина. Изд. 3-е, стр. 278.

(19 дек. 1836 г.) Вечер у кн. Мещерской (Карамз.). О Пушкине, все

нападают на него за жену, я заступился.

А. И. ТУРГЕНЕВ. Дневник. Щеголев. Дуэль и смерть Пушкина. Изд. 3-е,

стр. 279.

Пушкин мой сосед [Тургенев жил в гостинице Демута, по Мойке, недалеко

от Пушкина], он полон идей, и мы очень сходимся друг с другом в наших

нескончаемых беседах, иные находят его изменившимся, озабоченным и не

вносящим в разговор ту долю, которая прежде была так значительна. Но я не из

числа таковых, и мы с трудом кончаем одну тему разговора, в сущности не

заканчивая, то есть не исчерпывая ее никогда, его жена повсюду прекрасна как

на балу, так и в своей широкой черной накидке у себя дома. Жених ее сестры

(Дантес) очень болен, он не видается с Пушкиными.

А. И. ТУРГЕНЕВ — Е. А. СВЕРБЕЕВОИ, 21 дек. 1836 г. Московский

Пушкинист. Вып. I, 1927, стр. 24 (фр.).

Вы сообщаете мне новость о выходе Екатерины Гончаровой за барона

Дантеса, теперь Геккерена. По словам г-жи Пашковой, которая об этом пишет

своему отцу, это удивляет город и предместья не потому, что один из самых

красивых кавалергардов и самых модных мужчин, имеющий 70 тысяч рублей

доходу, женится на m-lle

Гончаровой, — она для этого достаточно красива и достаточно хорошо

воспитана, — но потому что его страсть к Натали ни для кого не была

секретом. Я об этом прекрасно знала, когда была в Петербурге, и тоже

подшучивала над этим, поверьте мне, тут что-то либо очень подозрительное,

либо — недоразумение, и, может быть, будет очень хорошо, если свадьба не

состоится.

О. С. ПАВЛИЩЕВА — С. Л. ПУШКИНУ, 24 декабря 1836 г., из Варшавы. П-н и

его совр-ки, XII, 94 (фр.).

Со свояченицей своею во все это время Пушкин был мил и любезен

по-прежнему и даже весело подшучивал над нею по случаю-свадьбы ее с

Дантесом. Раз, выходя из театра, Данзас встретил Пушкиных и поздравил

Катерину Николаевну Гончарову, как невесту Дантеса, при этом Пушкин сказал

шутя Данзасу:

— Моя свояченица не знает теперь, какой она будет национальности:

русскою, француженкою или голландкою?

А. АММОСОВ, 12.

В продолжение помолвки дом Пушкина был закрыт для Геккерена, и он

виделся со своей невестой только у ее тетки Ек. Ив. Загряжской.

Бар. ГУСТАВ ФРИЗЕНГОФ — А. П. АРАПОВОЙ. Красная нива, 1929, Љ 24, стр.

10 (фр.).

Был на балу у Е. Ф. Мейендорфа. Он и жена говорили о Пушкине, о данном

мне поручении перевести для государя рукопись генерала Гордона. Я не

танцовал и находился в комнате перед залой. Вдруг вышел оттуда Александр

Сергеевич с Мейендорфом и нетерпеливо спрашивал его: ‘Да где же он? Где он?’

Егор Федорович нас познакомил. Пошли расспросы об объеме и содержании

рукописи… Он спросил, не имею ли других подобных занятий в виду по

окончании перевода, и упрашивал навещать его.

Над. сов. КЕЛЛЕР. Дневник. Декабрь. Соч. Пушкина под ред. П. А.

Ефремова, т. VIII, 1905, стр. 586.

28 декабря 1836 г. эскадронный командир Дантеса шт.-ротмистр Апрелев

подал рапорт об ‘исходатайство-вании дозволения проезжать по хорошей погоде

поручику барону де-Геккерену по случаю облегчения в болезни’.

С. А. ПАНЧУЛИДЗЕВ, 80.

Моя свояченица Катерина выходит замуж за барона Геккерена, племянника и

приемного сына посланника голландского короля. Это очень красивый и славный

малый, весьма в моде, богатый, и на четыре года моложе своей невесты.

Приготовление приданого очень занимает и забавляет мою жену и ее сестер,

меня же приводит в ярость, потому что мой дом имеет вид магазина мод и

бельяV.

ПУШКИН — С. Л. ПУШКИНУ (отцу) в конце дек. 1836 г. (фр.).

А. А. Краевский работал у Пушкина в 1836 г. и за-ведывал корректурами

пушкинского ‘Современника’. Он часто видался с Пушкиным в последние годы его

жизни. Однажды, собираясь в Москву, Краевский зашел к Пушкину проститься и

напомнить ему его обещание дать стихотворение ‘Московскому Наблюдателю’.

Пушкин достал свою тетрадь, вырвал из нее листок и подал его Краевскому.

Это были стихи ‘Последняя туча рассеянной бури’. Прочитав и складывая

его, чтобы положить в карман, Краевский видит на обороте листка еще

небольшие стихи, но только что он прочел первый стих: ‘В Академии Наук…’ —

Пушкин мгновенно вырвал у него листок, переписал посылаемые ‘Московскому

Наблюдателю’ стихи на отдельной бумаге, отдал Краевскому, а первый листок

спрятал. Краевский помнил, что в последнем стихе было: ‘От того, что есть

чем сесть’.

Через несколько месяцев Краевский приносит Пушкину корректуру

‘Современника’. — ‘Некогда, некогда, — говорит Пушкин, — надобно ехать в

публичное заседание Академии. Хотите? поедем вместе: посмотрите, как

президент и вице-президент будут торчать на моей эпиграмме’.

П И. БАРТЕНЕВ со слов А. А. КРАЕВСКОГО. Рус. Арх., 1892, II, 480.

В одно из своих посещений Краевский застал Пушкина, именно 28 декабря

1836 г., только что получившим пригласительный билет на годичный акт

Академии Наук.

— Зачем они меня зовут туда? Что я там будут делать? — говорил

Пушкин. — Ну, да поедемте вместе, завтра.

— У меня нет билета.

— Что за билет! Поедемте. Приезжайте ко мне завтра и отправимся.

29 декабря Краевский пришел. Подали двухместную, четвернею на вынос, с

форейтором, запряженную карету, и А. С. Пушкин с А. А. Краевским отправились

в Академию Наук.

Перед этим только что вышел четвертый том ‘Современника’, с

‘Капитанскою дочкою’. В передней комнате Академии, пред залом, Пушкина

встретил Греч — с поклоном чуть не в ноги:

— Батюшка, Александр Сергеевич, исполать вам! Что за прелесть вы

подарили нам! — говорил с обычными ужимками Греч. — Ваша ‘Капитанская дочка’

чудо как хороша! Только зачем это вы, батюшка, дворовую девку свели в этой

повести с гувернером… Ведь книгу-то наши дочери будут читать!..

— Давайте, давайте им читать! — говорил в ответ, улыбаясь, Пушкин.

Вошли. За столом на председательском месте, вместо заболевшего Уварова,

сидел князь М. А. Дундуков-Корсаков, лучезарный, в ленте, звездах, румяный,

и весело, приветливо поглядывал на своих соседей-академиков и на публику.

Непременный секретарь Академии Фукс (Фусс) читал отчет.

— Ведь вот сидит довольный и веселый, — шепнул Пушкин Краевскому,

мотнув головой по направлению к Дундукову, — а ведь сидит-то на моей

эпиграмме! Ничего, не больно, не вертится!

Давно была известна эпиграмма Пушкина:

В Академии Наук заседает князь Дундук.

Говорят, не подобает Дундуку такая честь,

Отчего ж он заседает? Оттого, что жопа есть.

Но Пушкин постоянно уверял, что она принадлежит Соболевскому. На этот

раз он проговорился Краевскому потому, что незадолго пред тем сам же

нечаянно показал ему автограф свой с этой именно эпиграммою.

М. И. СЕМЕВСКИЙ со слов А. А. КРАЕВСКОГО. Рус. Стар., 1880, т. 29, стр.

220.

Пушкин жалел об эпиграмме: ‘В Академии Наук’, когда лично узнал

Дундука.

С А. СОБОЛЕВСКИЙ — М. Н. ЛОНГИНОВУ, 1855 г. П-н и его совр-ки, XXXI —

XXXII, 39.

Вы застали меня врасплох, без гроша денег. Виноват, — сейчас еду по

моим должникам собирать недоимки, и коли удастся, явлюся к вам… Экая беда!

ПУШКИН — Н. Н. КАРАДЫГИНУ, конец 1836 — нач. 1837 г.

На святках был бал у португальского, если память не изменяет,

посланника, большого охотника. Во время танцев я зашел в кабинет, все стены

которого были увешаны рогами различных животных, убитых ярым охотником, и,

желая отдохнуть, стал перелистывать какой-то кипсэк. Вошел Пушкин. ‘Вы зачем

здесь? Кавалергарду, да еще не женатому, здесь не место. Вы видите, — он

указал на рога, — эта комната для женатых, для мужей, для нашего брата’. —

‘Полноте, Пушкин, вы и на бал притащили свою желчь, вот уж ей здесь не

место’… Вслед за этим он начал бранить всех и вся, между прочим Дантеса, и

так как Дантес был кавалергардом, то и кавалергардов. Не желая ввязываться в

историю, я вышел из кабинета и, стоя в дверях танцовальной залы, увидел, что

Дантес танцует с Натали.

Со слов А. В. ТРУБЕЦКОГО в 1887 г. Рассказ об отношениях Пушкина к

Дантесу. Отд. брошюра, перепеч. у Шеголева, стр. 405.

С княгинею он был откровеннее, чем с князем. Он прибегал к ней и

рассказывал свое положение относительно Геккерена. Накануне нового года у

Вяземских был большой вечер. В качестве жениха Геккерен явился с невестою.

Отказывать ему от дому не было уже повода. Пушкин с женою был тут же, и

француз продолжал быть возле нее. Графиня Наталья Викторовна Строганова

говорила княгине Вяземской, что у него такой страшный вид, что, будь она его

женой, она не решилась бы вернуться с ним домой. Наталья Николаевна с ним

была то слишком откровенна, то слишком сдержанна.

П. И. БАРТЕНЕВ со слов кн-ни В. Ф. ВЯЗЕМСКОЙ. Рус. Арх., 1888, II, 310.

(В начале 1837 г.). Войдя в переднюю квартиры Петра Александровича

(Плетнева), я столкнулся с человеком среднего роста, который, уже надев

шинель и шляпу и прощаясь с хозяином, звучным голосом воскликнул: ‘да! да!

Хороши наши министры! Нечего сказать’ — засмеялся и вышел. Я успел только

разглядеть его белые зубы и живые, быстрые глаза. Каково же было мое горе,

когда я узнал потом, что этот человек был Пушкин!

И. С. ТУРГЕНЕВ. Литературный вечер у П. А. Плетнева.

От 15 дек. 1836 г. по 3 янв. 1837 г. Дантес был болен.

В. В. НИКОЛЬСКИЙ (по данным архива Кавалергардского полка). В.

Никольский. Идеалы Пушкина. 4 изд., стр. 129.

Выздоровевшего г. поручика барона де-Геккерена числить налицо, которого

по случаю женитьбы его не наряжать ни в какую должность до 18 янв., т. е. в

продолжение 15 дней.

ПРИКАЗ ПО ПОЛКУ, 3 января 1837 г. С. Панчулид-зев, 80.

С месяц тому, Пушкин разговаривал со мною о русской истории, его

светлые объяснения древней Песни о полку Игореве, если не сохранились в

бумагах, невозвратимая потеря для науки: вообще в последние годы жизни

своей, с тех пор, как он вознамерился описать царствование и деяние Великого

Петра, в нем развернулась сильная любовь к историческим знаниям и

исследованиям отечественной истории. Зная его, как знаменитого поэта, нельзя

не жалеть, что вероятно лишились в нем и будущего историка.

М. А. КОРКУНОВ. Письмо к издателю Моск. Ведом. С.-Петербург, 4-го

февраля 1837 г. П-н и его совр-ки, VIII, 82.

В начале января 1837 г. баронесса Е. Н. Вревская приехала в Петербург с

мужем. Пушкин, лишь только узнал о приезде друга своей молодости, поспешил к

ней явиться. С этого времени он бывал у них почти ежедневно и долго и

откровенно говорил с баронессой о всех своих делах. Все это время он был в

очень возбужденном и раздражительном состоянии. Он изнемогал под бременем

клевет, не оставлявших в покое его семейной жизни, к тому же прибавилась

крайняя запутанность материальных средств. Между тем жена его, не предвидя

последствий, передавала мужу все, что доводилось ей слышать во время ее

беспрестанных выездов в свет. Все это подливало масло в огонь. Пушкин видел

во всем вздоре, до него доходившем, посягновение на его честь, на свое имя,

на святость своего семейного очага, и, давимый ревностью, мучимый

фальшивостью положения в той сфере, куда бы ему не следовало стремиться,

видимо, искал смерти.

М. И. СЕМЕВСКИИ со слов бар. Ев. Н. Вревской. Рус. Вестн., 1869, Љ 11,

90.

4 января 1837 г. вышел первый нумер ‘Литературных прибавлений к

Русскому Инвалиду’ под редакцией А. А. Краевского. Новому литературному

органу, на зубок, Пушкин дал свое стихотворение ‘Аквилон’. Когда Краевский,

по выпуске первого нумера своей газеты, представил его Уварову, своему

начальнику, — тот принял его крайне сухо, и по выходе из кабинета Краевского

сказал бывшему при этом кн. М. А. Дундукову-Кор-сакову:

— Разве Краевский не знает, что Пушкин состоит под строгим присмотром

тайной полиции, как человек неблагонадежный? Служащему у меня в министерстве

не следует иметь сношение с людьми столь вредного образа мыслей, каким

отличается Пушкин.

(П. А. ЕФРЕМОВ). Рус. Стар., 1880, т. 28, стр. 537.

Мне бы так хотелось иметь через вас подробности о невероятной женитьбе

Дантеса. — Неужели причиной ее явилось анонимное письмо? Что это —

великодушие или жертва? Мне кажется, — бесполезно, слишком поздно.

Императрица АЛЕКСАНДРА ФЕДОРОВНА баронессе Е. Ф. ТИЗЕНГАУЗЕН в конце

дек. 1836 г. — нач. янв. 1837 г. Письма Пушкина к Ел. М. Хитрово. Лгрд.,

1927, стр. 200.

Начало мирному общежительству положил для меня Пушкин в последний год

своей жизни. Любимый со мною разговор его за несколько недель до его смерти,

все обращен был на слова: ‘Слава в вышних богу, и на земле мир, и в

человецех благоволение’. По его мнению, я много хранил в душе моей

благоволения к людям.

П. А. ПЛЕТНЕВ — Я. К. ГРОТУ. Переписка Грота с Плетневым, II, 731.

(За три недели до смерти Пушкина). Кабинет Пушкина состоял из большой

узкой комнаты. Посреди стоял огромный стол простого дерева, оставлявший с

двух концов место для прохода, заваленный бумагами, письменными

принадлежностями и книгами, а сам поэт сидел в углу в покойном кресле. На

Пушкине был старенький, дешевый халат, каким обыкновенно торгуют бухарцы в

разноску. Вся стена была уставлена полками с книгами, а вокруг кабинета были

расставлены простые пле-теные стулья. Кабинет был просторный, светлый,

чистый, но в нем ничего не было затейливого, замысловатого, роскошного, во

всем безыскусственная простота и ничего поражающего.

ОБЛАЧКИН. Воспоминание о Пушкине. Северная Пчела, 1864, Љ 49.

Особый эпизод в студентской нашей жизни было посещение Пушкина,

приглашенного профессором Плетневым на одну из своих лекций. Плетнев

поднялся на кафедру, и в то же время в дверях аудитории показалась фигура

Пушкина с его курчавой головой, огненными глазами и желтоватым, нервным

лицом… Пушкин сел, с каким-то другим господином из литераторов, на одну из

задних скамей и внимательно прослушал лекцию, не обращая внимания на

беспрестанное осматривание его обращенными назад взорами сидевших впереди

студентов… Профессор, читавший о древней русской литературе, вскользь

упомянул о будущности ее и при сем имя Пушкина прошло через его уста,

возбуждение было сильное и едва не перешло в шумное приветствие знаменитого

гостя. Это было уже в конце урочного часа, и Пушкин, как бы предчувствуя,

что молодежь не удержится от взрыва, скромно удалился из аудитории, ожидая

окончания лекции в общей проходной зале, куда и вскоре вышел к нему Плетнев,

и они вместе уехали. Это было незадолго до смерти Пушкина.

М. — Н.[Нераскрытый псевдоним. — Прим. ред.] Воспоминания из дальних

лет. Рус. Стар., 1881, май, 158.

Недели за три до смерти историографа Пушкина был я по приглашению у

него. Он много говорил со мной об истории Петра Великого. ‘Об этом

государе, — сказал он между прочим, — можно написать более, чем об истории

России вообще. Одно из затруднений составить историю его состоит в том, что

многие писатели, не доброжелательствуя ему, представляют разные события в

искаженном виде, другие с пристрастием осыпали похвалами все его действия’.

Александр Сергеевич на вопрос мой: скоро ли будем иметь удовольствие

прочесть произведение его о Петре, отвечал: ‘Я до сих пор ничего еще не

написал, занимался единственно собиранием материалов: хочу составить себе

идею обо всем труде, потом, напишу историю Петра в год или в течение

полугода и стану исправлять по документам’. Просидев с полтора часа у

Пушкина, я полагал, что беспокою его и отнимаю дорогое время, но он просил

остаться и сказал, что вечером ничем не занимается. Возложенное на него

поручение писать историю Петра весьма его обременяло. — ‘Эта работа

убийственная, — сказал он мне, — если бы я наперед знал, я бы не взялся за

нее’.

Надв. сов. КЕЛЛЕР. Дневник. Сон. Пушкина под ред. П. А. Ефремова, т.

VIII, стр. 586.

Сколько теней восстает около меня и роится в моей памяти!.. Вот и

Пушкин, с своим веселым, заливающимся, ребяческим смехом, с беспрестанным

фейерверком остроумных, блистательных слов и добродушных шуток, а потом —

растерзанный, убитый жестоким легкомыслием пустых, тупых умников салонных,

не постигших ни нежности, ни гордости его огненной души.

Гр. А. Д. БЛУДОВА. Рус. Арх., 1889, I, стр. 62.

Старушка, няня детей Пушкина, рассказывала впоследствии, что в декабре

1836 г. и в начале января 1837 г. Александр Сергеевич был словно сам не

свой: он или по целым дням разъезжал по городу, или, запершись в кабинете,

бегал из угла в угол. При звонке в прихожей выбегал туда и кричал прислуге:

‘если письмо по городской почте, — не принимать!’, а сам, вырвав письмо из

рук слуги, бросался опять в кабинет и там что-то громко кричал

по-французски. Тогда, бывало, к нему и с детьми не подходи, — заключала

няня, — раскричится и вон выгонит.

Рус. Стар., 1888, т. 28, стр. 515.

По сохранившимся документам гончаровского архива мы можем установить,

что Дантес счел нужным обеспечить себе (перед свадьбой) два обстоятельства:

во-первых, он поставил условием ежегодную выплату его жене известной суммы,

ввиду того, что выделить ее часть имения до смерти больного отца было

невозможно. Во-вторых, он захотел иметь гарантию в том, что со временем эта

часть наследства без всяких препятствий перейдет к его жене, при чем желал

строго фиксировать объем наследства. Опекун имения, Д. Н. Гончаров (брат Ек.

Ник-ны) к свадьбе приехал из Москвы в Петербург и привез официальное

согласие родителей невесты. Опекун дал Дантесу обещанье выплачивать ежегодно

сестре по 5.000 руб. асе, причем 10.000 р. были выданы немедленно на

приданное невесте.

В. С. НЕЧАЕВА. Дантес (по материалам гончаровского . архива).

Московский Пушкинист. Вып. I, 1927, стр. 75.:

Ставши женихом Екатерины Гончаровой, Дантес поехал представляться ее

тетушке, фрейлине Загряжской. — ‘Говорят, что вы очень красивы, дайте-ка на

себя поглядеть’, — сказала старая фрейлина и велела принести две свечи,

чтобы получше его рассмотреть. — ‘Верно! Вы очень хороши!’ — сказала она,

окончив осмотр.

ЛУИ МЕТМАН (внук Дантеса) по записи Я. Б. ПО-: ЛОНСКОГО. Последние

Новости, 1930, Љ 3340.

10-го января брак (между Дантесом и Ек. Гончаров, вой) был совершен в

обеих церквах (православной и католической) в присутствии всей семьи. Граф

Григорий Строганов с супругой, — родные дядя и тетка молодой девушки, — были

ее посажеными отцом и матерью, а с моей стороны графиня Нессельроде была

посаженой матерью, а князь и княгиня Бутера свидетелями. ,

Бар. ГЕККЕРЕН-СТАРШИИ — барону ВЕРСТОЛКУ, 11 февраля 1837 г. Щеголев,

297. . ,.

Бракосочетание состоялось в часовне княгини Бутера (жены

неаполитанского посланника), у которой затем был ужин. Наталья Николаевна

присутствовала на обряде венчания, согласно воле своего мужа, но уехала

сейчас же после службы, не оставшись на ужин. Из семьи присутствовал только

Д. Н. Гончаров, который находился тогда в Петербурге, и старая тетка Ек. Ив.

Загряжская.

Бар. ГУСТАВ ФРИЗЕНГОФ — А. П. АРАПОВОЙ Красная Нива, 1929, Љ 24, стр.

10 (фр.).

Пушкин не поехал на свадьбу и не принял молодых к себе. Что понудило

Дантеса вступить в брак с девушкою, которую он не мог любить, трудно

определить, хотел ли он, жертвуя собою, успокоить сомнения Пушкина и спасти

женщину, которую любил, от нареканий света, или надеялся он, обманув этим

ревность мужа, иметь, как брат, свободный доступ к Наталье Николаевне,

испугался ли он дуэли, — это неизвестно.

Н. М. СМИРНОВ. Рус. Арх., 1882, I, 235.

Муж прислал г-жу Пушкину ко мне в дом на мою свадьбу, что, по мнению

моему, вовсе не означало, что все наши сношения должны были прекратиться.

Ж. ГЕККЕРЕН-ДАНТЕС. Показание перед военным судом, 12 февр. 1837 г.

Дуэль Пушкина с Дантесом. Подлинное военносудное дело 1837 г. СПб., 1900,

стр. 79.

Екатерина Николаевна поселилась с мужем на Невском, в помещении

голландского посланника, своего свекра, и стала играть роль хозяйки в

посольстве7. П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1882, I, 235.

Геккерн со своим усыновленником Геккерном-Данте-сом и его супругою

Екатериною Николаевной жил на Невском, в доме Влодека, где ныне пассаж.

П. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1900, I, 398.

На свадебном обеде, данном графом Строгановым в честь новобрачных,

Пушкин присутствовал, не зная настоящей цели этого обеда, заключавшейся в

условленном заранее некоторыми лицами примирении его с Дантесом. Примирение

это однако же не состоялось, и когда после обеда барон Геккерен, отец,

подойдя к Пушкину, сказал ему, что теперь, когда поведение его сына

совершенно Объяснилось, он, вероятно, забудет все прошлое и изменит

настоящие отношения свои на более родственные, Пушкин-отвечал сухо, что, не

взирая на родство, он не желает иметь никаких отношений между его домом и г.

Дантесом… Несмотря на этот ответ, Дантес приезжал к Пушкину с свадебным

визитом, но Пушкин его не принял.

Вслед за этим визитом, который Дантес сделал Пушкину, вероятно, по

совету Геккерена, Пушкин получил второе письмо от Дантеса. Это письмо

Пушкин, не распечатывая, положил в карман и поехал к бывшей тогда фрейлине

г-же Загряжской, с которою был в родстве. Пушкин через нее хотел возвратить

письмо Дантесу, но встретясь у ней с бароном Геккереном, он подошел к нему

и, вынув письмо из кармана, просил барона возвратить его тому, кто писал

его, прибавив, что не только читать писем Дантеса, но даже и имени его он

слышать не хочет. Верный принятому им намерению постоянно раздражать

Пушкина, Геккерен отвечал, что, так как письмо это было писано к Пушкину, а

не к нему, то он и не может принять его. Этот ответ взорвал Пушкина, и он

бросил письмо в лицо Геккерену со словами:

— Tu la recevras, gredin (ты его примешь, негодяй)!

После этой истории Геккерен решительно ополчился против Пушкина.

А. АММОСОВ, 12, 14 — 15.

С этого времени мы в семье наслаждались полным, счастьем, мы жили

обласканные любовью и уважением всего общества, которое наперерыв старалось

осыпать нас многочисленными тому доказательствами. Но мы старательно

избегали посещать дом г. Пушкина, так как его мрачный и мстительный характер

нам был слишком хорошо знаком. С той и с другой стороны отношения

ограничивались лишь поклонами.

Бар. ЛУИ ГЕККЕРЕН (СТАРШИЙ) — барону ВЕРСТОЛКУ, 11 февраля 1837 г.

Щеголев, 297 (фр.).

После женитьбы Дантеса государь, встретив где-то Пушкина, взял с него

слово, что, если история возобновится, он не приступит к развязке, не дав

знать ему наперед. Так как сношения Пушкина с государем происходили через

графа Бенкендорфа, то перед поединком

Пушкин написал известное письмо свое на имя графа Бенкендорфа,

собственно назначенное для государя [Речь идет о письме к Бенкендорфу от 21

ноября 1836 года. — Прим. ред.]. Но письма этого Пушкин не решился посылать,

и оно найдено было у него в кармане сюртука, в котором он дрался. В

подлиннике я видел его у покойного Павла Ивановича Миллера, который служил

тогда секретарем при графе Бенкендорфе, он взял себе на память это не

дошедшее по назначению письмо.

П. И. БАРТЕНЕВ со слов П. А. ВЯЗЕМСКОГО. Рус. Арх., 1888, III, 308.

Гг. Геккерены даже после свадьбы не переставали дерзким обхождением с

женою его, с которою встречались только в свете, давать повод к усилению

мщения, поносительного как для его чести, так и для чести его жены.

К. К. ДАНЗАС. Показание перед военным судом, 11 февраля 1837 г. Дуэль,

стр. 63.

Дом Пушкиных оставался закрытым для Геккерна и после брака, и жена его

также не появлялась здесь. Но они встречались в свете, и там Геккерен

продолжал демонстративно восхищаться своей новой невесткой, он мало говорил

с ней, но находился постоянно вблизи, почти не сводя с нее глаз. Это была

настоящая бравада, и я лично думаю, что этим Геккерн намерен был

засвидетельствовать, что он женился не потому, что боялся драться, и что,

если его поведение не нравилось Пушкину, он готов был принять все

последствия этого.

Бар. ГУСТАВ ФРИЗЕНГОФ — А. П. АРАПОВОЙ Кр. Нива, 1929, Љ 24, стр. 10

(фр.).

Согласно категорически выраженному желанию Ал. Сергеевича, Нат. Ник-на

в дом к сестре не ездила, а принимала ее только одну.

А. П. АРАПОВА. Нов. Время, 1908, Љ 11425, илл. прил.

После свадьбы. Два лица. Мрачность при ней. Веселость за ее спиной. —

Les revelations d’Alexandrine [открытия Александрины или относительно

Александрию (фр.). — Прим. ред.]. При

тетке ласка к жене, при Александрине и других, кои могли бы рассказать

des brusqueries [резкости (фр.). — Прим. ред.]. Дома же веселость и большое

согласие.

В. А. ЖУКОВСКИЙ. Конспективные заметки. Щеголев, 284.

Со дня моей женитьбы, каждый раз, когда он видел мою жену в обществе

г-жи Пушкиной, он садился рядом с нею и на замечание, которое она ему

однажды по этому поводу сделала, ответил:

— Это для того, чтобы видеть, каковы вы вместе и каковы у вас лица,

когда вы разговариваете.

Это случилось у французского посланника на балу за ужином. Он

воспользовался моментом, когда я отошел, чтобы приблизиться к моей жене и

предложить ей выпить за его здоровье. После отказа он повторил свое

предложение, — тот же ответ. Тогда он удалился разъяренный, сказавши ей:

— Берегитесь, я вам принесу несчастье!

Моя жена, зная мое мнение об этом человеке, не посмела мне тогда

повторить разговор, боясь истории между нами обоими.

Бар. ЖОРЖ ГЕККЕРЕН (ДАНТЕС) — полковнику АЛ. ИВ. БРЕВЕРНУ, 26 февраля

1837 г. А. С. Поляков. О.смерти Пушкина. По новым данным. СПб., ГИЗ, 1922,

стр. 55 (фр.).

Это новое положение, эти новые отношения мало изменили сущность дела.

Молодой Геккерен продолжал, в присутствии своей жены, подчеркивать свою

страсть к г-же Пушкиной. Городские сплетни возобновились, и оскорбительное

внимание общества обратилось с удвоен-, ной силой на действующих лиц драмы,

происходящей на его глазах. Положение Пушкина сделалось еще мучительнее, он

стал озабоченным, взволнованным, на него тяжело было смотреть. Но отношения

его к жене оттого не пострадали. Он сделался еще предупредительнее, еще

нежнее к ней. Его чувства, в искренности которых невозможно было

сомневаться, вероятно, закрыли глаза его жене на положение вещей и его

последствия. Она должна была бы удалиться от света и потребовать того же от

мужа. У нее не хватило характера, и вот она опять очутилась почти в таких же

отношениях с молодым Гек-кереном, как и до его свадьбы: тут не было ничего

преступного, но было много непоследовательности и беспечности. Когда друзья

Пушкина, желая его успокоить, говорили ему, что не стоит так мучиться, раз

он уверен в невинности своей жены, и уверенность эта разделяется всеми его

друзьями и всеми порядочными людьми общества, то он им отвечал, что ему

недостаточно уверенности своей собственной, своих друзей и известного

кружка, что он принадлежит всей стране и желает, чтобы имя его оставалось

незапятнанным везде, где его знают. Вот в каком настроении он был, когда

приехали его соседки по имению, с которыми он часто виделся во время своего

изгнания. Должно быть, он спрашивал их о том, что говорят в провинции об его

истории, и, верно, вести были для него неблагоприятные. По крайней мере, со

времени приезда этих дам он стал еще раздраженнее и тревожнее, чем прежде.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — вел. кн. МИХАИЛУ ПАВЛОВИЧУ, 14 февраля 1837 г.

Щеголев, 260 (фр.).

Между тем посланник (которому досадно было, что его сын женился так

невыгодно) и его соумышленники продолжали распускать по городу

оскорбительные для Пушкина слухи. В Петербург приехали девицы Осиповы,

тригорские приятельницы поэта, их расспросы, что значат ходившие слухи,

тревожили Пушкина.

П. И. БАРТЕНЕВ со слов кн-ни В. Ф. ВЯЗЕМСКОЙ. Рус. Арх., 1888, II, 309.

В конце концов, он совершенно добился того, что его стали бояться все

дамы, 16 января, на следующий день после бала, который был у княгини

Вяземской, где он себя вел обычно по отношению к обеим этим дамам, г-жа

Пушкина, на замечание г. Валуева (77. А., женатого на дочери кн.

Вяземского), как она позволяет обращаться с собою таким образом подобному

человеку, ответила:

— Я знаю, что я виновата, я должна была бы его оттолкнуть, потому что

каждый раз, как он обращается ко мне, меня охватывает дрожь.

Того, что он ей сказал, я не знаю, потому что г-жа Валуева передала мне

только начало разговора.

Бар. Ж. ГЕККЕРЕН-ДАНТЕС — полк. А. И. БРЕВЕР-НУ, 26 февр. 1837 г. А. С.

Поляков. О смерти Пушкина, стр. 55 (фр.).

При г-же Валуевой, в салоне ее матери (кн. В. Ф. Вяземской) он говорил

моей жене следующее:

— Берегитесь, вы знаете, что я зол, и что я кончаю всегда, что приношу

несчастье, когда хочу.

Бар. Ж. ГЕККЕРЕН-ДАНТЕС — полк. А. И. БРЕВЕР-НУ, 26 февр. 1837 г. А. С.

Поляков. О смерти Пушкина, стр. 54 (фр.).

Вот, по рассказу и уверению Нащокина, самые верные обстоятельства,

бывшие причиной дуэли Пушкина. Дантес, красавец собою, ловкий юноша, чуть не

дитя, приехал в Петербург и был принят прямо офицером в лейб-гвардию, —

почет почти беспримерный и для людей самых лучших русских фамилий. Уже и это

не нравилось Пушкину. (Примечание Соболевского: Пушкину чрезвычайно нравился

Дантес за его детские шалости.) Дантес был принят в лучшее общество, где на

него смотрели, как на дитя, и потому многое ему позволяли, напр., он прыгал

на стол, на диваны, облокачивался головою на плечи дам и пр. Дом Пушкина,

где жило три красавицы: сама хозяйка и две сестры ее, Катерина и Александра,

понравился Дантесу, он любил бывать в нем. Но это очень не нравилось

старику, его усыновителю, барону Геккерну, посланнику голландскому. Подлый

старик был педераст и начал ревновать красавца Дантеса к Пушкиным. Чтобы

развести их, он выдумал, будто Дантес волочится за женою Пушкина. После

объяснения Пушкина с Дантесом, последний женился на Катерине Николаевне. Но

Геккерн продолжал сплетничать, руководил поступками Дантеса, объяснял их

по-своему и наконец пустил в ход анонимные письма. Исход известен. Таким

образом несчастный убийца был убийцею невольным. Он говорил, что готов

собственною кровью смыть преступление, просил, чтоб его разжаловали в

солдаты, послали на Кавказ. Государь, не желая слушать никаких объяснений,

приказал ему немедленно выехать.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рассказы о П-не, 38.

Необходимость беспрерывно вращаться в неблагово-лящем свете, жадном до

всяких скандалов и пересудов, щедром на обидные сплетни и язвительные толки,

легкомыслие его жены и вдвойне преступное ухаживание Дантеса после того, как

он достиг безнаказанности своего прежнего поведения непонятною женитьбой на

невестке Пушкина, — вся эта туча стрел, направленных против огненной

организации, против честной, гордой и страстной его души, произвела такой

пожар, который мог быть потушен только подлою кровью врага его или же

собственною его благородною кровью.

Собственно говоря, Наталья Николаевна виновна только в чрезмерном

легкомыслии, в роковой самоуверенности и беспечности, при которых она не

замечала той борьбы и тех мучений, какие выносил ее муж. Она никогда не

изменяла чести, но она медленно, ежеминутно терзала восприимчивую и

пламенную душу Пушкина. В сущности она сделала только то, что ежедневно

делают многие из наших блистательных дам, которых однако ж из-за этого

принимают не хуже прежнего, но она не так искусно умела скрыть свое

кокетство, и, что еще важнее, она не поняла, что ее муж иначе был создан,

чем слабые и снисходительные мужья этих дам.

ЕК. Н. МЕЩЕРСКАЯ-КАРАМЗИНА — княжне М. И. МЕЩЕРСКОЙ. П-н и его совр-ки,

VI, 94, 97.

Под конец жизни Пушкина, встречаясь часто в свете с его женою, которую

я искренно любил и теперь люблю, как очень добрую женщину, я раз как-то

разговорился с нею о комеражах (сплетнях), которым ее красота подвергает ее

в обществе, я советовал ей быть сколько можно осторожнее и беречь свою

репутацию и для самой себя, и для счастия мужа, при известной его ревности.

Она, верно, рассказала это мужу, потому что, увидясь где-то со мною, он стал

меня благодарить за добрые советы его жене. — Разве ты и мог ожидать от меня

другого? — спросил я. — Не только мог, — ответил он, — но, признаюсь

откровенно, я и вас самих подозревал в ухаживании за моею женою. Это было за

три дня до последней его дуэли.

Имп. НИКОЛАЙ 1 по рассказу бар. М. А. КОРФА. Записки. Рус. Стар., 1900,

т. 101, 574. Ср. Рус Стар., 1899, т, 99, стр. 311.

Отношения (Николая) к жене Пушкина. Сам Пушкин говорил Нащокину, что

(Николай), как офицеришка, ухаживает за его женою, нарочно по утрам по

нескольку раз проезжает мимо ее окон, а ввечеру, на балах, спрашивает,

отчего у нее всегда шторы опущены. Сам Пушкин сообщал Нащокину свою

совершенную уверенность в чистом поведении Нат. Ник-ны.

П. В. НАЩОКИН по записи БАРТЕНЕВА. Рассказы о Пушкине, 45.

Вот что рассказывал граф Сологуб Никитенке о смерти Пушкина. В

последний год своей жизни Пушкин решительно искал смерти. Тут была какая-то

психологическая задача. Причины никто не мог знать, потому что Пушкин был

окружен шпионами: каждое слово его, сказанное в кабинете самому искреннему

другу, было известно правительству. Стало быть, что таилось в душе его,

известно только богу… Разумеется, обвинения пали на жену Пушкина, что она

будто бы была в связях с Дантесом. Но Сологуб уверяет, что это сущий вздор.

Жена Пушкина была в форме красавица, и поклонников у ней были целые легионы.

Немудрено, стало быть, что и Дантес поклонялся ей, как красавице, но связей

между них никаких не было. Подозревают другую причину. Жена Пушкина была

фрейлиной [Фрейлинами могли быть только девицы.] при дворе, так думают, что

не было ли у ней связей с царем. Из этого понятно будет, почему Пушкин искал

смерти и бросался на всякого встречного и поперечного. Для души поэта не

оставалось ничего, кроме смерти.

И. И. ИВАНИЦКИЙ. Воспоминания и дневник. П-н и его совр-ки, XIII, 36.

Граф В. А. Сологуб писал, что Пушкин в припадках ревности брал жену к

себе на руки и с кинжалом допрашивал, верна ли она ему.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1908, II, 427.

По мнению А. А. Муханова, с Пушкиным не произошла бы катастрофа, если

бы на то время случился при нем в Петербурге С. А. Соболевский. Этот человек

поль-

зовался безусловным доверием Пушкина и непременно сумел бы отвратить от

него роковую дуэль.

М И. СЕМЕВСКИИ. К биографии Пушкина. Рус. Ве-стн., 1869, Љ 11, 85.

Александр прислал нам письмо, но в нем было всего несколько строк к

моему мужу, набросанных наскоро в ответ на письмо, написанное еще в июле

месяце и которое он понял прямо навыворот, не дав себе труда дочитать его до

конца, и он ни словом не упоминает о двух других письмах, которые мой муж

написал ему отсюда. Видимо, он очень занят и в дурном расположении духа.

О. С ПАВЛИЩЕВА (сестра Пушкина) — отцу своему С. Л. ПУШКИНУ, 3 февр.

1837 г., из Варшавы. П-н и его совр-ки, XII, 101 (фр.).

Незадолго до кончины Пушкин перечитывал ваши сочинения и говорил о них

с живейшим участием и уважением. Особенно удивлялся он мастерской отделке

вашего шестистопного стиха в переводах Попе и Ювенала. Козловский убеждал

его перевесть Ювеналову сатиру ‘Желания’, и Пушкин изучал прилежно данные

вами образцы.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — И. И. ДМИТРИЕВУ, 17 июня 1837 г. Рус. Арх., 1886,

стр. 655.

За несколько дней до своей кончины Пушкин пришел к Далю и, указывая на

свой только что сшитый сюртук, сказал: ‘эту выползину я теперь не скоро

сброшу’. Вы-ползиною называется кожа, которую меняют на себе змеи, и Пушкин

хотел сказать, что этого сюртука надолго ему станет. Он, действительно, не

снял этого сюртука, а его спороли с него 27 января 1837 г., чтобы облегчить

смертельную муку от раны.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1862, стр. 2026.

Последнее время мы часто видались с Пушкиным и очень сблизились, он

как-то более полюбил меня, а я находил в нем сокровища таланта, наблюдений и

начитанности о России, особенно о Петре и Екатерине, редкие, единственные…

Никто так хорошо не судил русскую новейшую историю: он созревал для нее и

знал и отыскал в известность многое, чего другие не заметили. Разговор его

был полон жизни и любопытных указаний на примечательные пункты и на

характеристические черты нашей истории. Ему оставалось дополнить и передать

бумаге свои сведения.

А. И. ТУРГЕНЕВ — И. С. АРЖЕВИТИНОВУ, 30 янв. 1837 г. Рус. Арх., 1903,

I, 143.

Пушкина мне удалось видеть всего еще один раз — за несколько дней до

его смерти, на утреннем концерте в зале Энгельгардта. Он стоял у двери,

опираясь на косяк, и, скрестив руки на широкой груди, с недовольным видом

посматривал кругом. Помню его смуглое, небольшое лицо, его африканские губы,

оскал белых, крупных зубов, висячие бакенбарды, темные, желчные глаза под

высоким лбом почти без бровей — и кудрявые волосы… Он и на меня бросил

беглый взор, бесцеремонное внимание, с которым я уставился на него,

произвело, должно быть, на него впечатление неприятное: — он словно с

досадой повел плечом, — вообще, он казался не в духе, — и отошел в сторону.

И. С. ТУРГЕНЕВ. Литературные и житейские воспоминания. Литер, вечер у

П. А. Плетнева.

В среду, ровно за неделю до дуэли, Пушкин был у Плетнева, и говорят,

очень много и весело говорил.

Н. И. ИВАНИЦКИИ. Воспоминания и дневник. П-н и его совр-ки, XIII, 31.

(21 января 1837 г.). Вечер провел у Плетнева. Там был Пушкин. Он

сделался большим аристократом. Как обидно, что он так мало ценит себя, как

человека и поэта, и стучится в один замкнутый кружок общества, тогда как мог

бы безраздельно царить над всем обществом. Он хочет прежде всего быть

барином, но ведь у нас барин тот, у кого больше дохода. К нему так не идет

этот жеманный тон, эта утонченная спесь в обращении, которую завтра же может

безвозвратно сбить опала. А ведь он умный человек, помимо своего таланта.

Он, напр., сегодня много говорил дельного и, между прочим, тонкого о русском

языке. Он сознавался также, что историю Петра пока нельзя писать, т. е. не

позволят печатать. Видно, что он много читал о Петре.

А. НИКИТЕНКО, I, 282.

Незадолго до смерти Пушкина я был у него, и он, беседуя со мной наедине

о разных предметах, между прочим коснулся супружеской жизни и в самых

красноречивых выражениях изобразил мне счастье благополучного супружества. А

сам вскоре поражен был смертью, как жертва легкомысленной, кокетливой жены,

которая, без дурных с ее стороны намерений, сделалась виновницей сплетней,

злоречия и скандала, окончившегося этим гибельным дуэлем.

Григ. Павл. НЕБОЛЬСИН, член Госуд. Совета и Секретарь. ‘Моим детям и

внукам’. Неизданные записки. Сообщ. Н. Е. Рогозиным и Г. А. Небольсиным.

Написать записки о моей жизни мне завещал Пушкин у Обухова моста во

время прогулки за несколько дней до своей смерти. У него тогда было какое-то

высокорелигиозное настроение. Он говорил со мною о судьбах Промысла, выше

всего ставил в человеке качество благоволения ко всем, видел это качество во

мне, завидовал моей жизни.

П. А. ПЛЕТНЕВ — Я. К. ГРОТУ, 24 февр. 1842 г. Переписка Грота с

Плетневым, т. I, СПб., 1896, стр. 495.

Незадолго до своей смерти Пушкин задумчиво рассказывал одному из своих

друзей о том, что все важнейшие события его жизни совпадали с днем

Вознесения, и передал ему твердое свое намерение выстроить со временем в

селе Михайловском церковь во имя Вознесения Господня. Упоминая о

таинственной связи своей жизни с одним великим днем духовного торжества, он

прибавил: ‘ты понимаешь, что все это произошло недаром и не может быть делом

одного случая’.

П. В. АННЕНКОВ. Материалы, 307.

22 января 1837 г., пятница. На балу я не танцовала. Было слишком тесно.

В мрачном молчании я восхищенно любовалась г-жею Пушкиной. Какое

восхитительное создание! Дантес провел часть вечера неподалеку от меня. Он

оживленно беседовал с пожилою дамою, которая, как можно было заключить из

долетавших до меня слов, ставила ему в упрек экзальтированность его

поведения. Действительно, — жениться на одной, чтобы иметь некоторое право

любить другую, в качестве сестры своей жены, — боже! для этого нужен

порядочный запас смелости…

Я не расслышала слов, тихо сказанных дамой. Что же касается Дантеса, то

он ответил громко, с оттенком уязвленного самолюбия:

— Я понимаю то, что вы хотите дать мне понять, но я совсем не уверен,

что сделал глупость!

— Докажите свету, что вы сумеете быть хорошим мужем… и что ходящие

слухи не основательны.

— Спасибо, но пусть меня судит свет.

Минуту спустя, я заметила проходившего А. С. Пушкина. Какой урод!

Рассказывают, — но как дерзать доверять всему, о чем болтают?! Говорят, что

Пушкин, вернувшись как-то домой, застал Дантеса tete-a-tete со своею

супругою. Предупрежденный друзьями, муж давно уже искал случая проверить

свои подозрения, он сумел совладать с собою и принял участие в разговоре.

Вдруг у него явилась мысль потушить лампу. Дантес вызвался снова ее зажечь,

на что Пушкин отвечал: ‘Не беспокойтесь, мне, кстати, нужно распорядиться

насчет кое-чего’… Ревнивец остановился за дверью, и через минуту до слуха

его долетело нечто похожее на звук поцелуя…

Впрочем, о любви Дантеса известно всем. Ее, якобы, видят все. Однажды

вечером я сама заметила, как барон, не отрываясь, следил взорами за тем

углом, где находилась она. Очевидно, он чувствовал себя слишком влюбленным

для того, чтобы, надев маску равнодушия, рискнуть появиться с нею среди

танцующих.

А. К. МЕРДЕР. Листки из дневника. Рус. Стар., 1900, т. 103, стр. 384

(фр.).

На разъезде с одного бала Геккерен, подавая руку жене своей, громко

сказал, так что Пушкин слышал: Allons, ma legitime (Пойдем, моя законная)!

П. И. БАРТЕНЕВ со слов кн-ни В. Ф. ВЯЗЕМСКОЙ. Рус. Арх., 1888, II, 310.

В свое время мне рассказывали, что поводом (к последнему вызову

Пушкиным Геккерена) послужило слово, которое Геккерн бросил на одном большом

вечере, где все они присутствовали, там находился буфет, и Геккерн, взяв

тарелку с фруктами, будто бы сказал, напирая на последнее слово: ‘это для

моей законной’.

Слово это, переданное Пушкину с разъяснениями, и явилось той каплей,

которая переполнила чашу.

Бар. ГУСТАВ ФРИЗЕНГОФ — А. П. АРАПОВОЙ, 14 марта 1887 г. Красная Нива,

1929, Љ 24, стр. 10 (фр.).

На одном вечере Геккерен, по обыкновению, сидел подле Пушкиной и

забавлял ее собою. Вдруг муж, издали следивший за ними, заметил, что она

вздрогнула. Он немедленно увез ее домой и дорогою узнал от нее, что

Геккерен, говоря о том, что у него был мозольный оператор, тот самый,

который обрезывал мозоли Наталье Николаевне, прибавил: il m’a dit que le cor

de madame Pouchkine est plus beau que le mien [Непереводимая игра слов,

основанная на созвучии: ‘cor’ — мозоль, ‘corps’ — тело. Буквально: ‘он мне

сказал, что мозоль (тело) жены Пушкина прекраснее, чем моей’ (фр). — Прим.

ред.]. Пушкин сам передавал об этой наглости княгине Вяземской.

П. И. БАРТЕНЕВ со слов кн-ни В. Ф. ВЯЗЕМСКОЙ. Рус. Арх., 1888, II, 311.

Бал у Воронцовых, где, говорят, Геккерен был сильно занят г-жей

Пушкиной, еще увеличил его раздражение. Жена передала ему остроту Геккерена,

на которую Пушкин намекал в письме к Геккерену-отцу, по поводу армейских

острот. У обеих сестер был общий мозольный оператор, и Геккерен сказал г-же

Пушкиной, встретив ее на вечере: ‘je sais maintenant que votre cor est plus

beau, que celui de ma femme!’ [Буквально: ‘я теперь знаю, что у вас мозоль

красивее, чем у моей — жены’]. Вся эта болтовня, все эти мелочи растравляли

рану Пушкина.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — вел. кн. МИХАИЛУ ПАВЛОВИЧУ, 14 февр. 1837 г.

Щеголев, 261 (фр.).

В Петербурге Александр Сергеевич последнее время каждый день посещал

мою жену (баронессу Евпраксию Николаевну), которая остановилась у брата

моего Степана, и целые часы говорил с нею о том, как бы сохранить

Михайловское и приехать туда этим летом жить с женою и детьми.

Бар. Б. А. ВРЕВСКИЙ — С. Л. ПУШКИНУ. П-н и его совр-ки, VIII, 54.

Встретившись за несколько дней до дуэли с баронессой Вревской в театре,

Пушкин сам сообщил ей о своем намерении искать смерти. Тщетно та продолжала

его успокаивать, как делала то при каждой с ним встрече. Пушкин был

непреклонен. Наконец она напомнила ему о детях его. — ‘Ничего, —

раздражительно отвечал он, — император, которому известно все мое дело,

обещал мне взять их под свое покровительство’.

М. И. СЕМЕВСКИЙ со слов бар. Е. Н. ВРЕВСКОЙ.-К биографии Пушкина. Рус.

Вест., 1869, Љ 11, 90.

С Пушкиным у Л. А. Якубовича (поэта) была дружба неразрывная. Перед

смертью Пушкина приходим мы, я и Якубович, к Пушкину. Пушкин сидел на стуле,

на полу лежала медвежья шкура, на ней сидела жена Пушкина, положа свою

голову на колени к мужу. Это было в воскресенье, а через три дня уже Пушкин

стрелялся. Здесь Пушкин горячо спорил с Якубовичем и спорил дельно. Здесь я

слышал его предсмертные замыслы о Слове Игорева полка — и только при разборе

библиотеки Пушкина видел на лоскутках начатые заметки.

Тогда же Пушкин показывал мне и дополнения к Пугачеву, собранные им

после издания. Пушкин думал переделать и вновь издать своего Пугачева.

И. П. САХАРОВ. Записки. Рус. Арх., 1873, I, 955.

Якубович рассказывал при мне у Никитенки, что он 27 января, в среду (24

янв. в воскресенье), был у Пушкина с Сахаровым часу во втором. Пушкин был

очень сердит и беспрестанно бранил Полевого за его Историю: ходил скоро взад

и вперед по кабинету, хватал с полки какой-нибудь том Истории Полевого и

читал для выдержки… Якубович и Сахаров ушли от него в третьем часу.

Н. И. ИВАНИЦКИЙ. Из автобиографии. П-н и его совр-ки, XIII, 32.

24 янв. 1837 г. взято Пушкиным у Шишкина 2.200 р. под залог шалей,

жемчуга и серебра.

Б. Л. МОДЗАЛЕВСКИЙ. Архив опеки над имуществом Пушкина. П-н и его

совр-ки, XIII, 98.

В воскресенье (перед поединком Пушкина) А. О. Рос-сет пошел в гости к

кн. П. И. Мещерскому (зятю Карамзиной, они жили в доме Вельегорских) и из

гостиной прошел в кабинет, где Пушкин играл в шахматы с хозяином. — ‘Ну,

что, — обратился он к Россету, — вы были в гостиной, он уж там, возле моей

жены?’ Даже не назвал Дантеса по имени. Этот вопрос смутил Россета, и он

отвечал, заминаясь, что Дантеса видел. — Пушкин был большой наблюдатель

физиономий, он стал глядеть на Россета, наблюдал линии его лица и что-то

сказал ему лестное. Тот весь покраснел, и Пушкин стал громко хохотать над

смущением 23-летнего офицераУ.

АРК- О. РОССЕТ. Из рассказов его про Пушкина. Рус. Арх., 1882, I, 245.

Мы можем сообщить личное и общее впечатление, что дуэль не была вызвана

какими-либо обстоятельствами, которые можно было бы определить или

оправдать. Грязное анонимное письмо не могло дать повода, плохие каламбуры

свояка еще менее. Не ревность мучила Пушкина, а до глубины души пораженное

самолюбие.

Отец мой в письмах своих употребляет неточное выражение, говоря, что

Геккерен (Дантес) афишировал страсть: Геккерен постоянно балагурил и из этой

роли не выходил до последнего вечера в жизни, проведенного с Н. Н. Пушкиной.

Единственное объяснение раздражению Пушкина следует видеть не в волокитстве

молодого Геккерена, а в уговаривании стариком бросить мужа. Этот шаг старика

и был тем убийственным оскорблением для самолюбия Пушкина, которое должно

было быть смыто кровью. Дружеские отношения жены поэта к свояку и сестре,

вероятно, питали раздраженную мнительность Пушкина.

Кн. ПАВ. П. ВЯЗЕМСКИЙ. Собр. соч., 557.

Прекратившиеся было анонимные наветы снова посыпались на Пушкина. Они

пытались злорадно изобличить, что брак служил только ловким прикрытием

прежних разоблаченных отношений W.

А. П. АРАПОВА. Новое Время, 1908, Љ 11425, илл. прил.

Вследствие многочисленных анонимных писем, почерк которых менялся

постоянно, но которые носили характер несомненного тождества и, благодаря

этому, являлись доказательством злостной интриги, Пушкин написал

голландскому послу, барону Геккерену, оскорбительное письмо.

ЛУИ МЕТМАН. Ж. Ш. Дантес. Биографический очерк. Щеголев, 335.

Мне говорил курьер, которого я послал к Александру Сергеевичу (с

приглашением на похороны сына Греча), — тамошнее лакейство ему сказывало,

что их барин эти дни словно в каком-то расстройстве: то приедет, то уедет

куда-то, загонял несколько парных месячных извозчиков, а когда бывает дома,

то свищет несколько часов сряду, кусает ногти, бегает по комнатам. Никто

ничего понять не может, что с ним делается.

Н. И. ЮХАНЦЕВ в передаче В. П. БУРНАШЕВА. Рус. Арх., 1872, стр. 1799.

Жена Пушкина, безвинная вполне, имела неосторожность обо всем сообщать

мужу и только бесила его. Раз они возвращались из театра. Старик Геккерен,

идя позади, шепнул ей, когда же она склонится на мольбы его сына? Наталья

Николаевна побледнела, задрожала. Пушкин смутился, на его вопрос она ему

передала слова, ее поразившие. На другой же день он написал к Геккерену свое

резкое и дерзкое письмо.

А. И. ВАСИЛЬЧИКОВА по записи БАРТЕНЕВА. Рассказы о Пушкине, 38.

Поведение Дантеса после свадьбы дало всем право думать, что он точно

искал в браке не только возможности приблизиться к Пушкину, но также

предохранить себя от гнева ее мужа узами родства. Он не переставал

волочиться за своею невесткою, он откинул даже всякую осторожность и

казалось иногда, что насмехается над ревностью непримирившегося с ним мужа.

На балах он танцовал и любезничал с Натальей Николаевной, за ужином пил за

ее здоровье, словом, довел до того, что все снова стали говорить про его

любовь. Барон же Геккерен стал явно помогать ему, как говорят, желая

отомстить Пушкину за неприятный ему брак Дантеса. Пушкин все видел, все

замечал и решился положить этому конец. На бале у Салтыкова (где ныне

гостиница Гранд-Отель, на Малой Морской. Прим. Бартенева) он хотел сделать

публичное оскорбление Дантесу, который был предуведомлен и не приехал на

бал, что понудило Пушкина на другой день послать ему письменный вызов и

вместе с тем письмо к Геккерену, в котором Пушкин ему объявляет, что знает

его гнусное поведение.

Н. М. СМИРНОВ. Памятные заметки. Рус. Арх., 1882, I, 236.

Геккерен (Дантес) написал Наталье Николаевне письмо, которое было —

вопль отчаяния с первого до последнего слова. Цель его была добиться

свидания. ‘Он жаждал только возможности излить ей всю свою душу,

переговорить только о некоторых вопросах, одинаково важных для обоих,

заверял честью, что прибегает к ней единственно, как к сестре его жены, и

что ничем не оскорбит ее достоинство и чистоту’. Письмо, однако же,

кончалось угрозою, что если она откажет ему в этом пустом знаке доверия, он

не в состоянии будет пережить подобное оскорбление. Отказ будет равносилен

смертному приговору, а может быть даже и двум. Жена, в своей безумной

страсти, способна последовать данному им примеру, и, загубленные в угоду

трусливому опасению, две молодые жизни вечным гнетом лягут на ее

бесчувственную душу.

Года за три перед смертью, Наталья Николаевна рассказала во всех

подробностях разыгравшуюся драму нашей воспитательнице, женщине, посвятившей

младшим сестрам и мне всю свою жизнь и внушавшей матери такое доверие, что

на смертном одре она поручила нас ее заботам, прося не покидать дом до

замужества последней из нас. С ее слов я узнала, что дойдя до этого эпизода,

мать со слезами на глазах сказала: ‘Видите, дорогая Констанция, сколько лет

прошло с тех пор, а я не переставала строго допытывать свою совесть, и

единственный поступок, в котором она меня уличает, это согласие на роковое

свидание… Свидание, за которое муж заплатил своею кровью, а я — счастьем и

покоем своей жизни. Бог свидетель, что оно было столь же кратко, сколько

невинно. Единственным извинением мне может послужить моя неопытность на

почве страдания… Но кто допустит его искренность’.

Местом свидания была избрана квартира Идалии Григорьевны Полетика, в

кавалергардских казармах, так как муж .ее состоял офицером этого полка. Она

была полуфранцуженка, побочная дочь графа Григория Строганова, воспитанная в

доме на равном положении с остальными детьми, и, в виду родственных связей с

Загряжскими, Наталья Николаевна сошлась с ней на дружественную ногу. Она

олицетворяла тип обаятельной женщины не столько миловидностью лица, как

складом блестящего ума, веселостью и живостью характера, доставлявшими ей

всюду постоянный несомненный успех. В числе ее поклонников самым верным,

искренно влюбленным и беззаветно преданным был в то время кавалергардский

ротмистр Петр Петрович Ланской (будущий второй муж Наталии Николаевны

Пушкиной). Хорошо осведомленная о тайных агентах, следивших за каждым шагом

Пушкиной, Идалия Григорьевна, чтобы предотвратить опасность возможных

последствий, поручила Ланскому, под видом прогулки около здания, зорко

следить за всякой подозрительной личностью, могущей появиться близ ее

подъезда.

Несмотря на бдительность окружающих и на все принятые предосторожности,

не далее, как через день, Пушкин получил злорадное извещение от того же

анонимного корреспондента о состоявшейся встрече. Он прямо понес письмо к

жене.

Она не отперлась, но поведала ему смысл полученного послания, причины,

повлиявшие на ее согласие, и созналась, что свидание не имело того значения,

которое она предполагала, и было лишь хитростью влюбленного человека. Это

открытие возмутило ее до глубины души и, тотчас же, прервав беседу, она

твердо заявила Геккерену, что останется навек глуха к его мольбам и

заклинаниям, и что это первое, его угрозами вынужденное, свидание станет

последним.

Приведенное объяснение имело последствием вторичный вызов на дуэль

Геккерена, но уже составленный в столь резких выражениях, что отнята была

всякая возможность пpимиpeнияV.

А. П. АРАПОВА. Новое Время, 1908 г., Љ 11425, илл. прил., стр. 5.

Наталья Николаевна получила однажды от г-жи По-летики приглашение

посетить ее, и когда она прибыла туда, то застала там Геккерна вместо

хозяйки дома, бросившись перед нею на колени, он заклинал ее о том же, что и

его приемный отец в своем письме. Она сказала жене моей (Алекс. Ник.

Гончаровой), что это свидание длилось несколько минут, ибо, отказав

немедленно, она тотчас же уехала.

Бар. ГУСТАВ ФРИЗЕНГОФ — А. П. АРАПОВОЙ. Красная Нива, 1929, Љ 24, стр.

10 (фр.).

Мадам N. N. (Идалия Григорьевна Полетика), по настоянию Геккерна,

пригласила Пушкину к себе, а сама уехала из дому. Пушкина рассказывала

княгине Вяземской и мужу, что, когда она осталась с глазу на глаз с

Геккерном, тот вынул пистолет и грозил застрелиться, если она не отдаст ему

себя. Пушкина не знала, куда ей деваться от его настояний, она ломала себе

руки и стала говорить как можно громче. По счастию, ничего не подозревавшая

дочь хозяйки дома явилась в комнату, и гостья бросилась к ней.

П. И. БАРТЕНЕВ со слов кн-ни В. Ф. ВЯЗЕМСКОЙ. Рус. Арх:, 1888, II, 310.

Идалия Григорьевна Полетика, овдовев, жила до глубокой старости в

Одессе, в доме брата своего гр. А. Г. Строганова. Она не скрывала своей

ненависти к памяти Пушкина… Она собиралась подъехать к памятнику Пушкина,

чтобы плюнуть на него. Дантес был частым посетителем Полетики и у нее

видался с Наталией Николаевной, которая однажды приехала оттуда к княгине

Вяземской вся впопыхах и с негодованием рассказала, как ей удалось избегнуть

настойчивого преследования Дантеса. Кажется, дело было в том, что Пушкин не

внимал сердечным излиянием невзрачной Идалии Григорьевны и однажды, едучи с

нею в карете, чем-то оскорбил ее.

П. И. БАРТЕНЕВ со слов кн. В. Ф. ВЯЗЕМСКОЙ Рус Арх., 1908, III, 294.

Идалия Григорьевна Полетика заявляет большую нежность к памяти Наталии

Николаевны. Она рассказывает, что однажды они ехали в карете, и напротив

сидел Пушкин. Он позволил себе схватить ее за ногу. Нат. Ник. пришла в ужас,

и потом по ее настоянию Пушкин просил у нее прощения.

Есть повод думать, что Пушкин, зная свойства Идалии, оскорблял ее, и

она, из мести, была сочинительницей анонимных писем, из-за которых произошел

поединок.

П. И. БАРТЕНЕВ. Из записной книжки. Рус. Арх., 1912, II, 160.

Идалия была дочь гр. Григория Строганова от модистки, французской

гризетки. Эта молодая девушка была прелестна, умна, благовоспитана, у нее

были большие, голубые, ласковые и кокетливые глаза, и графиня Строганова

выдала ее замуж за Полетику, человека очень хорошего происхождения и с

порядочными средствами.

А. О. СМИРНОВА. Автобиография, 128а.

25 янв. 1837 г. Сегодня в нашей мастерской были Пушкин и Жуковский.

Сошлись они вместе, и Карл Павлович (Брюлов) угощал их своею портфелью и

альбомами. Весело было смотреть, как они любовались и восхищались его

акварельными рисунками, но когда он показал им недавно оконченный рисунок:

‘Съезд на бал к австрийскому посланнику в Смирне’, то восторг их выразился

криком и смехом. Да и можно ли глядеть без смеха на этот прелестный,

забавный рисунок? Смирн-ский полицейместер, спящий посреди улицы на ковре и

подушке, такая комическая фигура, что на нее нельзя глядеть равнодушно.

Позади него за подушкой, в тени, видны двое полицейских стражей: один сидит

на корточках, другой лежит, упершись локтями в подбородок и болтая босыми

ногами, обнаженными выше колен, эти ноги, как две кочерги, принадлежащие

тощей фигуре стража, еще более выдвигают полноту и округлость форм спящего

полицейместера, который, будучи изображен в ракурс, кажется от того еще

толще и шире. Пушкин не мог расстаться с этим рисунком, хохотал до слез и

просил Брюллова подарить ему это сокровище, но рисунок принадлежал уже

княгине Салтыковой, и Карл Павлович, уверяя его, что не может отдать, обещал

нарисовать ему другой, Пушкин был безутешен, он, с рисунком в руках, стал

перед Брюлловым на колени и начал умолять его: ‘Отдай, голубчик! Ведь

другого ты не нарисуешь для меня, отдай мне этот’. Не отдал Брюллов рисунка,

а обещал нарисовать другой.

АП. И. МОКРИЦКИЙ. Воспоминания о Брюллове. Отеч. Запис, 1855, т. СШ,

отд. II, 165 — 166.

Я не понимаю, почему Мокрицкий передавал это обстоятельство без конца,

который он сам мне рассказал и который, по-моему, очень важен. Брюллов не

отдал Пушкину рисунка, сказав, что рисунок был уже продан княгине

Салтыковой, но обещал Пушкину написать с него портрет и назначил время для

сеанса. На беду дуэль Пушкина состоялась днем ранее назначенного сеанса. По

словам Брюллова, ‘картишки и дуэли были слабостью Пушкина’.

М. И. ЖЕЛЕЗНОВ. Заметка о К. П. Брюллове. Живоп. Обозр., 1898, Љ 31,

стр. 625.

Пушкин посетил И. А. Крылова за день или за два до своей дуэли с

Дантесом, он был особенно весел, говорил г-же Савельевой (крестнице Крылова)

любезности, играл с ее малюткой-дочерью, потом вдруг, как будто вспомнив о

чем-то, торопливо простился с Крыловым.

А. П. САВЕЛЬЕВА в передаче Л. Н. ТРОФЕЛЕВА. Рус. Арх., 1887, т. 55,

стр. 464.

25 января Пушкин и молодой Геккерен с женами провели у нас вечер. И

Геккерен, и обе сестры были спокойны, веселы, принимали участие в общем

разговоре. В этот самый день уже было отправлено Пушкиным барону Геккерену

оскорбительное письмо.

Кн. ПАВЕЛ ВЯЗЕМСКИЙ. Собр. соч., стр. 556.

Пушкин, смотря на Жоржа Геккерепа, сказал мне: ‘Что меня забавляет, так

это то, что этот господин веселится, не предчувствуя, что его ожидает по

возвращении домой’. — ‘Что же именно? — сказала я. — Вы ему написали?’ Он

мне сделал утвердительный знак и прибавил: — ‘Его отцу’. — ‘Как, письмо уже

отослано?’ Он мне сделал еще знаки. Я сказала: — ‘Сегодня?’ Он потер себе

руки, повторяя головой те же знаки. — ‘Неужели вы думаете об этом? — сказала

я. — Мы надеялись, что все уже кончено’. Тогда он вскочил, говоря мне: —

‘Разве вы принимали меня за труса? Я вам уже сказал, что с молодым человеком

мое дело было окончено, но с отцом — дело другое. Я вас предупредил, что мое

мщение заставит заговорить свет’. Все ушли. Я удержала Вьельгорского и

сказала ему об отсылке письма.

Кн. В. Ф. ВЯЗЕМСКАЯ — Е. Н. ОРЛОВОЙ. Новый Мир, 1931, кн. 12, стр. 189.

Князя Вяземского не было дома. Княгиня умоляла В. А. Перовского и гр.

М. Ю. Вельегорского дождаться князя и вместе обсудить, какие надо принять

меры. Не дождавшись почти до утра, они разошлись. Князь, вероятно, был у

Карамзиных, где обыкновенно засиживался последним.

П. И. БАРТЕНЕВ со слов кн. В. Ф. ВЯЗЕМСКОЙ. Рус. Арх., 1888, II, 310 и

1908, И, 427.

Дуэль, смерть и похороны

Дуэль еще не состоялась. Судьба поединка не решена, все еще может

кончиться легкой раной и новой ссылкой. Поэт полон художественных замыслов,

идей относительно ‘Современника’, ‘Истории Петра’… Сколько великих тайн

готов унести с собой могучий творческий дух| Но колебаний не может быть. Их

и нет. Всю жизнь ослепительным светом своих стихов он развивал в

современниках сознание ценности личности, чувство независимости и

самоуважения, помогая сохра-. нять свежесть и полноту бытия. И, выбирая

собственный путь, он всегда был верен этому идеалу. Отступить от него ныне

было бы предательством.

В 1835 году он получил письмо из Сибири со словами некоего Словцова,

историка того края: ‘Долгая жизнь великим умам несвойственна, им надо желать

благодарного потомства’. Потомство… Имя Пушкина еще при жизни все чаще

соединялось с именем России. Даже законченный скептик Чаадаев написал в 1836

году: ‘…Может быть, было преувеличением хотя бы на минуту опечалиться за

судьбу народа, из недр которого вышла могучая натура Петра Великого,

всеобъемлющий ум Ломоносова, грациозный гений Пушкина’. А через 50 лет

русская литература неожиданно ворвалась на Запад и потрясла всех своею

новизною. Открылся целый народ, даже целый мир’ (как воскликнул один из

пораженных критиков), мир, полный глубокого нравственного, человеческого и

художественного значения. Родился даже новый термин, чтобы передать этот

особый дух — ame russe (русская душа). И на недоуменный вопрос образованного

европейца, откуда у вас такая литература, как вырвалась она из груди вашего

народа? — слышали в ответ: ‘в авторе ‘Руслана и Людмилы’, ‘Онегина’ и

‘Капитанской дочки’ — средоточие нашей культуры, Пушкиным у нас умнеет все,

что способно умнеть’.

В сущности, это событие нетрудно было предвидеть. ‘Пушкин есть явление

чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа’, — сказал

Гоголь. ‘И пророческое’, — добавил Достоевский. В самом деле, Пушкин,

русский опыт о человеке будущего, не находит, как выясняется, достаточных

аналогий в мировой традиции, в то время как пушкинское слово, обладая

исключительной центростремительной и осветляющей энергией, влечет читателя

за собой как тайна, как яркая мечта о земном счастье. И влечет не только в

чудный мир поэзии, но и в реально-историческое будущее. Музыкальная волна

его стихов, исполненная гармонии и тончайших контрастов — печали и радости,

страсти и ума, глубины чувства и ясности выражения…- заставляет сверкать и

переливаться сокровища всякой одаренной души, встретившейся с его

искусством. Его эмоции и мысли, необычно соединяя личное с общечеловеческим,

создают поразительное ощущение нужности и осмысленности жизни, создают

иллюзию близкой цели. Благодаря Пушкину новая русская культура,

превратившаяся в наши дни в широкий поток, разлилась на множество

независимых рукавов, больших и малых, но пушкинский дух ощутим и осознается

всюду. Идя вверх по течению, от устья к истоку, мы всюду непременно приходим

к Пушкину, его замыслам, его мироот-ношению.

Господин Барон!

Позвольте мне подвести итог всему, что случилось. Поведение вашего сына

было мне давно известно и не могло оставить меня равнодушным. Я

довольствовался ролью наблюдателя с тем, чтобы вмешаться, когда почту

нужным. Случай, который во всякую другую минуту был бы мне крайне неприятен,

пришелся весьма кстати, чтобы мне разделаться: я получил анонимные письма. Я

увидел, что минута настала, и воспользовался этим. Вы знаете остальное: я

заставил вашего сына играть столь жалкую роль, что жена моя, удивленная

такою трусостью и низостью, не могла удержаться от смеха, душевное движение,

которое в ней, может быть, вызвала эта сильная и возвышенная страсть,

погасло в самом спокойном презрении и в отвращении самом заслуженном.

Я принужден сознаться, Господин Барон, что ваша собственная роль была

не особенно приличной. Вы,представитель коронованной главы, — вы отечески

служили сводником вашему сыну. По-видимому, всем его поведением (довольно,

впрочем, неловким) руководили вы. Вы, вероятно, внушали ему нелепости,

которые он высказывал, и глупости, которые он брался излагать письменно.

Подобно старой развратнице, вы подстерегали мою жену во всех углах, чтобы

говорить ей о любви вашего незаконнорожденного или так называемого сына, и

когда больной сифилисом, он оставался дома, вы говорили, что он умирает от

любви к ней, вы ей бормотали: ‘возвратите мне моего сына!’

Вы хорошо понимаете, Господин Барон, что после всего этого я не могу

терпеть, чтобы мое семейство имело малейшее сношение с вашим. Под таким

условием я согласился не давать хода этому грязному делу и не опо-зоривать

вас в глазах нашего и вашего двора, к чему я имел возможность и что

намеревался сделать. Я не желаю, чтобы жена моя продолжала слушать ваши

родительские увещания. Я не могу позволить, чтобы ваш сын после своего

гнусного поведения осмеливался разговаривать с моей женой и еще того менее —

обращаться к ней с казарменными каламбурами и разыгрывать перед нею

самоотвержение и несчастную любовь, тогда как он только подлец и шалопай. Я

вынужден обратиться к вам с просьбой положить конец всем этим проделкам,

если вы хотите избежать нового скандала, перед которым я, поверьте мне, не

остановлюсь.

Имею честь быть, Господин Барон,

Ваш покорный и послушный слуга

Александр Пушкин.

ПУШКИН — барону ГЕККЕРЕНУ, 26 января 1837 г. (фр.).

Не знаю, чему следует приписать нижеследующее обстоятельство:

необъяснимой ли ко всему свету вообще и ко мне в частности зависти, или

какому-либо другому неведомому побуждению, но только во вторник, в ту

минуту, когда мы собрались на обед к графу Строганову, и без всякой видимой

причины, я получаю письмо от г. Пушкина. Мое перо отказывается воспроизвести

все отвратительные оскорбления, которыми наполнено было это подлое письмо.

Что мне оставалось делать? Вызвать его самому? Но, во-первых,

общественное звание, которым королю было угодно меня облечь, препятствовало

этому, кроме того, тем дело не кончилось бы. Если бы я остался победителем,

то обесчестил бы своего сына, недоброжелатели всюду бы говорили, что я сам

вызвался, так как уже раз улаживал подобное дело, в котором мой сын

обнаружил недостаток храбрости, а если бы я пал жертвой, то его жена

осталась бы без поддержки, так как мой сын неминуемо выступил бы мстителем.

Однако я не хотел опереться только на мое личное мнение и посоветовался с

графом Строгановым, моим другом. Так как он согласился со мною, то я показал

письмо сыну, и вызов господину Пушкину был послан.

Барон ГЕККЕРЕН-СТАРШИИ — барону ВЕРСТОЛКУ, 11 февраля 1837 г. Щеголев,

297.

Дантес, который после письма Пушкина должен был защищать себя и своего

усыновителя, отправился к графу Строганову, этот Строганов был старик,

пользовавшийся между аристократами особенным уважением, отличавшийся

отличным знанием всех правил аристократической чести. Этот-то старец объявил

Дантесу решительно, что за оскорбительное письмо непременно должно драться,

и дело было решено.

А. И. ВАСИЛЬЧИКОВА по записи БАРТЕНЕВА. Рас сказы о Пушкине, 39.

Милостивый Государь!

Не зная ни вашего почерка, ни вашей подписи, я обращаюсь к виконту

д’Аршиаку, который вручит вам настоящее письмо, с просьбою выяснить, точно

ли письмо, на которое я отвечаю, исходит от вас. Содержание его до такой

степени переходит всякие границы возможного, что я отказываюсь отвечать на

все подробности послания. Вы, по-видимому, забыли, Милостивый Государь, что

вы же сами отказались от вызова, который сделали барону Жоржу Геккерену и

который был им принят. Доказательство того, что я здесь утверждаю,

существует, оно написано собственно вашею рукою и находится в руках

секундантов. Мне остается только предуведомить вас, что виконт д’Аршиак едет

к вам, чтобы условиться о месте встречи с бароном Жоржем Геккереном и

предупредить вас, что встреча не терпит никакой отсрочки.

Я сумею позже, Милостивый Государь, научить вас уважению к званию,

которым я облечен и которого никакая выходка с вашей стороны оскорбить не

может, Остаюсь,

Милостивый Государь,

Ваш покорнейший слуга Барон Геккерен.

Читано и одобрено мною.

Барон Жорж Геккерен.

Бар. ГЕККЕРЕН-СТАРШИЙ — ПУШКИНУ. Переписка, акад. изд., III, 145.

Д’Аршиак принес Пушкину ответ. Пушкин его не читал, но принял вызов,

который был ему сделан от имени сына.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — вел. кн. МИХ. ПАВЛОВИЧУ. Щеголев, 261.

Дотоль Пушкин себя вел, как каждый бы на его месте сделал, и хотя никто

не мог обвинять жену Пушкина, столь же мало оправдывали поведение Дантеса, и

в особенности гнусного его отца Геккерена. Но последний повод к дуэли,

которого никто не постигает и заключавшийся в самом дерзком письме Пушкина к

Геккерену, сделал Дантеса правым в сем деле. C’est le cas de dire, chasser

nature, il revient au galop. (Вот случай сказать: гони природу в дверь, она

влетит в окно).

ИМПЕРАТОР НИКОЛАИ I — вел. кн. МИХ. ПАВ-ЧУ, 3 февр. 1837 г. Рус. Стар.,

1902, т. ПО, стр. 227.

Николай I велел Бенкендорфу предупредить дуэль. Геккерен был у

Бенкендорфа. — ‘Что делать мне теперь?’ — сказал он княгине Белосельской. —

‘А вы пошлите жандармов в другую сторону’. Убийцы Пушкина — Бенкендорф, кн.

Белосельская и Уваров 7. Ефремов и выставил их портреты на одной из прежних

пушкинских выставок. Гаевский залепил их.

А. С. СУВОРИН со слов П. А. ЕФРЕМОВА. Дневник А. С. Суворина.

Петроград, 1923, стр. 205.

Нижеподписавшийся извещает г. Пушкина, что он будет ждать у себя до

одиннадцати часов вечера, а после этого на балу у графини Разумовской, лицо,

которому будет поручено вести дело, долженствующее окончиться завтра.

Виконт Д’АРШИАК — ПУШКИНУ, 26 янв. 1837 г. Переп. Пушкина, III, 445

(фр.).

За время короткого пребывания здесь моей невестки (бар Евпр. Ник.

Вревской), Александр Сергеевич часто посещал нас и даже обедал у нас и

провел весь день накануне своей несчастной дуэли.

Бар. М. Н. СЕРДОБИН — С. Л. ПУШКИНУ. П-н и его совр-ки, VIII, 65 (фр.).

Теперь узнаем, что Пушкин накануне открылся одной даме, дочери той

Осиповой, у коей я был в Тригорском, что он будет драться. Она не успела или

не могла помешать, и теперь упрек жены, которая узнала об этом, на нее

падает.

А. И. ТУРГЕНЕВ — Н. И. ТУРГЕНЕВУ, 28 февраля 1837 г. П-н и его совр-ки,

VI, 22.

Накануне поединка Пушкин обедал у графини Е. П. Ростопчиной, супруг

которой мне рассказывал, что до обеда и после него Пушкин убегал в

умывальную комнату и мочил себе голову холодною водою: до того мучил его жар

в голове.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1908, II, 427.

Я видел Пушкина (26-го янв.) на бале у гр. Разумовской, (тогда же)

провел с ним часть утра, видел его веселого, полного жизни, без малейших

признаков задумчивости, мы долго разговаривали о многом, и он шутил и

смеялся. (В два предшествующие дня) также провел с ним большую часть утра,

мы читали бумаги, кои готовил он для пятой книжки своего журнала. Каждый

вечер видал я его и на балах спокойного и веселого.

А. И. ТУРГЕНЕВ — А. И. НЕФЕДЬЕВОИ, 28 января 1837 г. П-н и его совр-ки,

VI, 48.

Пушкин явился на бал (у гр. Разумовской) один, без жены, очень веселый,

в кармане у него имелся благоприятный ответ и принятие вызова на следующий

день. Геккерен на бал не явился. Пушкин танцевал, шутил с Тургеневым,

которого он пригласил на следующий день прийти к нему послушать чтение и

назначил ему час, когда сам он должен был быть уже лицом к лицу со своим

противником.

А. Я. БУЛГАКОВ — кн. О. А. ДОЛГОРУКОВОЙ, 2 февр. 1837 г. Красный Архив,

1929, том II, стр. 224.

Накануне дуэли был раут у графини Разумовской. Кто-то говорит

Вяземскому: ‘Пойдите, посмотрите, Пушкин о чем-то объясняется с Д’Аршиаком,

тут что-нибудь недоброе’. Вяземский отправился в ту сторону, где были Пушкин

и Д’Аршиак, но у них разговор прекратился.

П. И. БАРТЕНЕВ со слов ки-ни В. Ф. ВЯЗЕМСКОЙ. Рус. Арх., 1888, II, 312.

26 на балу у графини Разумовской Пушкин предложил быть своим

секундантом Магенису, советнику при английском посольстве. Тот, вероятно,

пожелал узнать причины дуэли, Пушкин отказался сообщить что-либо по этому

поводу. Магенис отстранился.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — вел. кн. МИХАИЛУ ПАВЛОВИЧУ, 14 февр. 1837 г.

Щеголев, 261.

Рассказывают, что Пушкин звал к себе в секунданты секретаря английского

посольства Мегенеса, он часто бывал у графини Фикельмон, — долгоносый

англичанин, которого звали perroguet malade (больной попугай), очень

порядочный человек, которого Пушкин уважал за честный нрав.

АРК. О. РОССЕТ. Рус. Арх., 1882, I, 248.

(27 янв.) Встал весело в восемь часов — после чаю много писал — часу до

11-го.

В. А. ЖУКОВСКИЙ. Конспективные заметки. Щеголев, 285.

Я настаиваю еще сегодня утром на просьбе, с которою я имел честь

обратиться к вам вчера вечером. Необходимо, чтобы я имел свидание с

секундантом, которого вы выберете, притом в самое ближайшее время. До

полудня я буду дома, надеюсь раньше этого времени увидеться с тем, кого вам

угодно будет ко мне прислать.

Виконт Д’АРШИАК — ПУШКИНУ. Среда 27 янв., 9 час. утра. Переп. Пушкина,

III, 449 (фр.)-

Я не имею никакого желания вмешивать праздный петербургский люд в мои

семейные дела, поэтому я решительно отказываюсь от разговоров между

секундантами. Я приведу своего только на место поединка. Так как г. Геккерен

меня вызывает, и обиженным является он, то он может сам выбрать мне

секунданта, если увидит в том надобность: я заранее принимаю его, если бы

даже это был его егерь. Что касается часа, места, я вполне к его услугам.

Согласно нашим, русским обычаям, этого вполне достаточно… Прошу вас

верить, виконт, — это мое последнее слово, мне больше нечего отвечать по

поводу этого дела, и я не двинусь с места до окончательной встречи-.

ПУШКИН — виконту Д’АРШИАКУ, 27 янв. 1837 г. (фр.).

Оскорбив честь барона Жоржа Геккерена, вы обязаны дать ему

удовлетворение. Это ваше дело — достать себе секунданта. Никакой не может

быть речи, чтоб его вам доставили. Готовый со своей стороны явиться в

условленное место, барон Жорж Геккерен настаивает на том, чтобы вы держались

принятых правил. Всякое промедление будет рассматриваться им, как отказ в

удовлетворении, которое вы ему обязаны дать, и как попытка огласкою этого

дела помешать его окончанию. Свидание между секундантами, необходимое перед

встречей, становится, если вы все еще отказываете в нем, одним из условий

барона Жоржа Геккерена, вы же мне говорили вчера и писали сегодня, что

принимаете все его условия.

Виконт Д’АРШИАК — ПУШКИНУ, 27 янв. 1837 г. Переп., III, 450 (фр.).

27 января, в первом часу пополудни, встретил его, Данзаса, Пушкин на

Цепном мосту, что близ Летнего сада, остановил и предложил ему быть

свидетелем одного разговора.

К. К- ДАНЗАС. Показание перед военным судом. Дуэль, 99.

27 января 1837 г. К. К. Данзас, проходя по Пантелей-моновской улице,

встретил Пушкина в санях. В этой улице жил тогда К- О. Россет: Пушкин, как

полагает Данзас, заезжал сначала к Россету, и не застав последнего дома,

поехал к нему. Пушкин остановил Данзаса и сказал:

— Данзас, я ехал к тебе, садись со мной в сани и поедем во французское

посольство, где ты будешь свидетелем одного разговора.

Данзас, не говоря ни слова, сел с ним в сани, и они поехали в Большую

Миллионную. Во время пути Пушкин говорил с Данзасом, как будто ничего не

бывало, совершенно о посторонних вещах. Таким образом доехали они до дома

французского посольства, где жил д’Аршиак. После обыкновенного приветствия с

хозяином,

Пушкин сказал громко, обращаясь к Данзасу: ‘Теперь я вас введу в

сущность дела’, и начал рассказывать ему все, что происходило между ним,

Дантесом и Геккере-ном.

Пушкин окончил свое объяснение следующими словами:

— Теперь я вам могу сказать только одно: если дело это не закончится

сегодня же, то в первый же раз, как я встречу Геккерена, — отца или сына, —

я им плюну в физиономию.

Тут он указал на Данзаса и прибавил:

— Вот мой секундант.

Потом обратился к Данзасу с вопросом:

— Согласны вы?

После утвердительного ответа Данзаса Пушкин уехал, предоставив Данзасу,

как своему секунданту, условиться с д’Аршиаком о дуэли.

А. АММОСОВ, стр. 18.

За несколько часов до дуэли Пушкин говорил д’Аршиаку, секунданту

Геккерена, объясняя причины, которые заставляли его драться: ‘Есть двоякого

рода рогоносцы: одни носят рога на самом деле, те знают отлично, как им

быть, положение других, ставших рогоносцами по милости публики,

затруднительнее. Я принадлежу к последним’.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — вел. кн. МИХАИЛУ ПАВЛОВИЧУ, 14 февр. 1837 г.

Щеголев, 260 (фр.).

К пояснению обстоятельств, касающихся до выбора секунданта со стороны

Пушкина, прибавлю я еще о сказанном мне г. д’Аршиаком после дуэли, т. е. что

Пушкин накануне несчастного дня у графини Разумовской на бале предложил г-ну

Мегенсу, находящемуся при английском посольстве, быть свидетелем с его

стороны, на что сей последний отказался. Соображая ныне предложение Пушкина

г-ну Мегенсу, письмо его к д’Аршиаку и некоторые темные выражения в его

разговоре со мною, когда мы ехали на место поединка, я не иначе могу

пояснить намерения покойного, как тем, что по известному мне и всем знавшим

его коротко, высокому благородству души его, он не хотел вовлечь в

ответственность по своему собственному делу, никого из соотечественников, и

только тогда, когда вынужден был к тому противниками, он решился наконец

искать меня, как товарища и друга с детства, на самоотвержение которого он

имел более права считать.

К. К. ДАНЗАС. Рапорт в Военносудную Комиссию от 14 февр. 1837 г. ‘Дуэль

Пушкина с Дантесом-Геккереном’. Подлинное военносудное дело 1837 г., СПб.,

1900, стр. 79.

Подполковник Данзас был отличный боевой офицер, светски образованный,

но крайне ленивый и, к сожалению, притворявшийся roue (повеса, развратник).

Г. И. ФИЛИПСОН. Воспоминания, Рус. Арх., 1884, I, 205.

Данзас, по словам знавших его, был весельчак по натуре, имел совершенно

французский склад ума, любил острить и сыпать каламбурами, вообще он в

полном смысле был bon-vivant. Состоя вечным полковником, он только за

несколько лет до смерти, при выходе в отставку, получил чин генерала,

вследствие того, что он в мирное время относился к службе благодушно,

индифферентно и даже чересчур беспечно, хотя его все любили, даже

начальники, но хода по службе не давали. Данзас жил и умер в бедности, без

семьи, не имея и не нажив никакого состояния, пренебрегая постоянно благами

жизни, житейскими расчетами. Открытый прямодушный характер, соединенный с

саркастическими взглядами на людей и вещи, не дал ему возможности составить

себе карьеру. Несколько раз ему даже предлагались разные теплые и хлебные

места, но он постоянно отказывался от них, говоря, что чувствует себя

неспособным занимать такие места.

Н. А. ГАСТФРЕЙНД. Товарищи Пушкина по лицею.

СПб., 1913, т. III, стр. 333.

Данзас — веселый малый, храбрый служака и остроумный каламбурист… он

мог только аккуратнейшим образом размерить шаги для барьера, да зорко

следить за соблюдением законов дуэли, но не только не сумел бы расстроить

ее, даже обидел бы Пушкина малейшим возражением.

П. В. НАЩОКИН по записи Н. И. КУЛИКОВА. Рус. Стар., 1881, т. 31, стр.

615.

После ухода Пушкина первый вопрос его (Данзаса) был г. д’Аршиаку, нет

ли средств окончить дело миролюбиво. Г. д’Аршиак, представитель почитавшего

себя обиженным г. Геккерена, вызвавшего Пушкина на дуэль, решительно

отвечал, что никаких средств нет к примирению.

К. К. ДАНЗАС. Показание перед Военносудной комиссией. Дуэль, 89.

УСЛОВИЯ ДУЭЛИ МЕЖДУ Г. ПУШКИНЫМ И Г. БАРОНОМ ЖОРЖЕМ ГЕККЕРЕНОМ

1. Противники становятся на расстоянии двадцати ша-. гов друг от друга,

за пять шагов назад от двух барьеров, расстояние между которыми равняется

десяти шагам.

2. Противники, вооруженные пистолетами, по данному сигналу, идя один на

другого, но ни в коем случае не переступая барьера, могут пустить в дело

свое оружие.

3. Сверх того принимается, что после первого выстрела противникам не

дозволяется менять место для того, чтобы выстреливший первым подвергся огню

своего противника на том же расстоянии.

4. Когда обе стороны сделают по выстрелу, то, если не будет результата,

поединок возобновляется на прежних условиях: противники ставятся на то же

расстояние в двадцать шагов, сохраняются те же барьеры и те же правила.

5. Секунданты являются непременными посредниками во всяком объяснении

между противниками на месте боя.

6. Нижеподписавшиеся секунданты этого поединка, облеченные всеми

полномочиями, обеспечивают, каждый за свою сторону, своею честью строгое

соблюдение изложенных здесь условий.

Константин Данзас,

инженер-подполковник. Виконт д’Аршиак,

аташе французского посольства.

МОДЗАЛЕВСКИЙ, ОКСМАН, ЦЯВЛОВСКИЙ. Нов. матер, о дуэли Пушкина, стр. 86

(фр.).

К сим условиям г. д’Аршиак присовокупил не допускать никаких объяснений

между противниками, но он

(Данзас) возразил, что согласен, что во избежание новых каких-либо

распрей, не дозволить им самим объясняться, но имея еще в виду не упускать

случая к примирению, он предложил с своей стороны, чтобы в случае малейшей

возможности секунданты могли объясняться за них.

К. К- ДАНЗАС. Показание перед Военносудной комиссией. Дуэль, 100.

С этой роковой бумагой Данзас возвратился к Пушкину. Он застал его дома

одного. Не прочитав даже условий, Пушкин согласился на все. В разговоре о

предстоящей дуэли Данзас заметил ему, что, по его мнению, он бы должен был

стреляться с бароном Геккереном-отцом, а не с сыном, так как оскорбительное

письмо он написал Геккерену, а не Дантесу. На это Пушкин ему отвечал, что

Геккерен, по официальному своему положению, драться не может.

A. АММОСОВ со слов К. К. ДАНЗАСА, стр. 20.

Ходил по комнате необыкновенно весело, пел песни — потом увидел в окно

Данзаса, в дверях встретил радостно. — Вошли в кабинет, запер дверь. — Через

несколько минут послал за пистолетами.

B. А. ЖУКОВСКИЙ. Конспективные заметки. Щеголев, 285.

Я думаю, вам приятно будет иметь архалук, который был на нем в день его

несчастной дуэли.

Н. Н. ПУШКИНА (вдова поэта) — П. В. НАЩОКИНУ от 6 апр. 1837 г.

Искусство, журнал Вое. Академии Худ. Наук, Љ 1, 1923, стр. 326.

После смерти Пушкина Жуковский прислал моему мужу серебряные часы

покойного, которые были при нем в день роковой дуэли, его красный с зелеными

клеточками архалук, посмертную маску и бумажник с ассигнацией в 25 руб. и

локоном белокурых волос.

В. А. НАЩОКИНА. Новое Время, 1898, Љ 8129.

Пушкин спокойно дожидался у себя развязки. Его спокойствие было

удивительное, он занимался своим ‘Современником’ и за час перед тем, как ему

ехать стреляться, написал письмо к Ишимовой (сочинительнице

‘Русской истории для детей’, трудившейся и для его журнала).

В. А. ЖУКОВСКИЙ — С. Л. ПУШКИНУ. Щеголев, 171.

ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО ПУШКИНА

Милостивая Государыня Александра Осиповна.

Крайне жалею, что мне невозможно будет сегодня явиться на ваше

приглашение. Покамест, честь имею препроводить к Вам Barry Cornwall [Барри

Корнуоля (имеется в виду книга английского поэта Барри Корнуоля, высоко

ценимого Пушкиным, англ.), — Прим. ред.] — Вы найдете в конце книги пьесы,

отмеченные карандашей, переведите их как умеете — уверяю Вас, что переведете

как нельзя лучше. Сегодня я нечаянно открыл Вашу Историю в рассказах, и

поневоле зачитался, Вот как надобно писать! С глубочайшим почтеньем и

совершенной преданностью честь имею быть,

Милостивая Государыня, Вашим покорнейшим слугою

А. Пушкин. ПУШКИН — А. О. ИШИМОВОЙ, 27 января 1837 г.

Условясь с Пушкиным сойтись в кондитерской Вольфа, Данзас отправился

сделать нужные приготовления. Наняв парные сани, он заехал в оружейный

магазин Куракина за пистолетами, которые были уже выбраны Пушкиным заранее,

пистолеты эти были совершенно схожи с пистолетами д’Аршиака. Уложив их в

сани, Данзас приехал к Вольфу, где Пушкин уже ожидал его.

A. АММОСОВ, стр. 21.

Начал одеваться, вымылся весь, все чистое, велел подать бекешь, вышел

на лестницу — Возвратился, — велел подать в кабинет большую шубу и пошел

пешком до извозчика. — Это было ровно в 1 час.

B. А. ЖУКОВСКИЙ. Конспективные заметки. Щеголев, 285.

Показание, переданное нам Ник. Фед. Лубяновским. Он жил с отцом своим в

среднем этаже того дома (княгини Волконской на Мойке), где внизу скончался

Пушкин. Утром (?) 27 января Лубяновский в воротах встретился с Пушкиным,

бодрым и веселым: шел он к углу

Невского Проспекта, в кондитерскую Вольфа, вероятно, не дождавшись

своего утреннего чаю, за поздним вставанием жены и невестки.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1908, III, 291.

Было около 4-х часов.

Выпив стакан лимонаду или воды, Данзас не помнит, Пушкин вышел с ним из

кондитерской, сели в сани и отправились по направлению к Троицкому мосту.

На дворцовой набережной они встретили в экипаже г-жу Пушкину. Данзас

узнал ее, надежда в нем блеснула, встреча эта могла поправить все. Но жена

Пушкина была близорука, а Пушкин смотрел в другую сторону.

A. АММОСОВ, 21.

В день поединка друзья везли обоих противников через место публичного

гулянья, несколько раз останавливались, роняли нарочно оружие, надеясь еще

на благодетельное вмешательство общества, но все их усилия и намеки остались

безуспешны.

П. В. АННЕНКОВ. Материалы, 420.

Данзас хотел как-нибудь дать знать проходящим о цели их поездки

(выронял пули, чтоб увидали и остановили).

B. А. НАЩОКИНА со слов ДАНЗАСА. Рассказы о Пушкине, 41.

День был ясный. Петербургское великосветское общество каталось на

горах, и в то время некоторые уже оттуда возвращались. Много знакомых и

Пушкину, и Данзасу встречались, раскланивались с ними, но никто как будто и

не догадывался, куда они ехали, а между тем , история Пушкина с Геккеренами

была хорошо известна всему этому обществу.

На Неве Пушкин спросил Данзаса шутя: не в крепость ли ты везешь меня? —

Нет, — отвечал Данзас, — через крепость на Черную речку самая близкая

дорога.

На Каменноостровском проспекте они встретили в санях двух знакомых

офицеров конного полка: князя В. Д. Голицына и Головина. Думая, что Пушкин и

Данзас ехали на Горы, Голицын закричал им: ‘что вы так поздно едете, все уже

оттуда разъезжаются?!’ А. АММОСОВ, 21.

По дороге им попались едущие в карете четверней граф И. М. Борх с

женой, рожденной Голынской. Увидя их, Пушкин сказал Данзасу: — ‘Вот две

образцовых семьи’, и, заметя, что Данзас не вдруг понял это, он прибавил:

‘Ведь жена живет с кучером, а муж — с форейтором’.

М. Н. ЛОНГИНОВ. Запись на книжке Аммосова о последних днях Пушкина.

Щеголев, изд, 3, стр. 448.

Графиня А. К. Воронцова-Дашкова [Ее описывает Лермонтов в своем

стихотворении: Как мальчик кудрявый, резва, Нарядна, как бабочка летом, и т.

д.] не могла никогда вспоминать без горести о том, как она встретила

Пушкина, едущего на острова с Данзасом, и направляющихся туда же Дантеса с

д’Аршиаком. Она думала, как бы предупредить несчастие, в котором не

сомневалась после такой встречи, и не знала, как быть. К кому обратиться?

Куда послать, чтобы остановить поединок? Приехав домой, она в отчаянии

говорила, что с Пушкиным непременно произошло несчастие, и предчувствие

девятнадцатилетнего женского сердца не было обманом. Вот новое

доказательство, до какой степени в петербургском обществе предвидели ужасную

катастрофу: при первом при-знак-г ее приближения уже можно было догадываться

о том, что произойдет.

М. Н. ЛОНГИНОВ. Современная летопись, 1863, Љ 18, стр. 12.

Данзас не знает, по какой дороге ехали Дантес с д’Аршиаком, но к

Комендантской даче они с ними подъехали в одно время. Данзас вышел из саней

и, сговариваясь с д’Аршиаком, отправился с ним отыскивать удобное для дуэли

место. Они нашли такое саженях в полутораста от Комендантской дачи, более

крупный и густой кустарник окружал здесь площадку и мог скрывать от глаз

оставленных на дороге извозчиков то, что на ней происходило.

А. АММОСОВ, 23.

На место встречи мы прибыли в половине пятого. Дул очень сильный ветер,

что заставило нас искать убежище в маленькой сосновой роще. Так как большое

количество снега могло стеснять противника, пришлось протоптать тропинку в

двадцать шагов.

Виконт Д’АРШИАК — кн. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ, 1 февр. 1837 г. Дуэль, 53

(фр.).

В камер-фурьерском журнале мороз 27-го января утром отмечен в два

градуса.

П. Е. ЩЕГОЛЕВ, 144.

Снег был по колена, по выборе места надобно было вытоптать в снегу

площадку, чтобы и тот и другой удобно могли и стоять друг против друга, и

сходиться. Оба секунданта и Геккерен занялись этой работою, Пушкин сел на

сугроб и смотрел на роковое приготовление с большим равнодушием. Наконец,

вытоптана была тропинка в аршин шириною и в двадцать шагов длиною, плащами

означали барьеры.

В. А. ЖУКОВСКИЙ -С. Л. ПУШКИНУ. Щеголев, 172.

Несмотря на ясную погоду, дул довольно сильный ветер. Морозу было

градусов пятнадцать. Закутанный в медвежью шубу, Пушкин молчал, по-видимому

был столько же спокоен, как и во все время пути, но в нем выражалось сильное

нетерпение приступить скорее к делу. Когда Данзас спросил его, находит ли он

удобным выбранное им и д’Аршиаком место, Пушкин отвечал:

— Са m’est fort egal, seulement tachez de faire tout cela plus vite

(мне это решительно все равно, — только, пожалуйста, делайте все это

поскорее).

Отмерив шаги, Данзас и д’Аршиак отметили барьер своими шинелями и

начали заряжать пистолеты. Во время этих приготовлений нетерпение Пушкина

обнаружилось словами к своему секунданту:

— Eh bien! est ce fini? (Ну, что же! Кончили?)

Все было кончено. Противников поставили, подали им пистолеты, и по

сигналу, который сделал Данзас, махнув шляпой, они начали сходиться.

Пушкин первый подошел к барьеру и, остановясь, начал наводить пистолет.

Но в это время Дантес, не дойдя до барьера одного шага, выстрелил, и Пушкин,

падая, сказал:

— Je crois que j’ai la cuisse fracassee (кажется, у меня раздроблено

бедро).

А. АММОСОВ, .23.

Г. Пушкин упал на шинель, служившую барьером, и остался неподвижным,

лицом к земле.

Виконт Д’АРШИАК — кн. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ. Дуэль, 53 (фр.).

Секунданты бросились к нему, и, когда Дантес намеревался сделать то же,

Пушкин удержал его словами:

— Attendez! Je me sens assez de force pour tirer mon coup (подождите!

Я чувствую достаточно сил, чтобы сделать свой выстрел).

А. АММОСОВ, 23.

После слов Пушкина, что он хочет стрелять, г. Гекке-рен возвратился на

свое место, став боком и прикрыв грудь свою правою рукою.

К. К. ДАНЗАС — кн. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ, 6 февр: 1837 г. Дуэль, 55.

Ужас сопровождал их бой. Они дрались, и дрались на смерть. Для них уже

не было примирения, и ясно видно было, что для Пушкина была нужна жертва или

погибнуть самому.

А. П. ЯЗЫКОВ-А. А. КАТЕНИНУ, 1 февр. 1837 г. Описание Пушкинского музея

имп. алекс. лицея. СПб., 1899, стр. 450.

При падении Пушкина пистолет его попал в снег, и потому Данзас подал

ему другой. Приподнявшись несколько и опершись на левую руку, Пушкин

выстрелил. А. АММОСОВ, 23.

Пушкин, полулежа, приподнялся, уперся на какую-то перекладину старых

перил, тут лежавшую, для того, чтобы ловче целиться.

Н. Н. [Псевдоним не раскрыт. — Прим. ред.] со слов полковых товарищей

Дантеса и, по-видимому, самого Дантеса. Письмо к издателю Рус. Арх., 1898,

III, 246.

На коленях, полулежа, Пушкин целился в Дантеса в продолжение двух минут

и выстрелил так метко, что, если бы Дантес не держал руку поднятой, то

непременно был бы убит, пуля пробила руку и ударилась в одну из

металлических пуговиц мундира, причем все же продавила Дантесу два ребра.

A. А. ЩЕРБИНИН. Из неизданных записок. П-н и его совр-ки. XV, 42.

Геккерн упал, но его сбила с ног только сильная контузия, пуля пробила

мясистые части правой руки, коею он закрыл себе грудь и будучи тем

ослаблена, попала в пуговицу, которою панталоны держались на подтяжке против

ложки: эта пуговица спасла Геккерна. Пушкин, увидя его падающего, бросил

вверх пистолет и закричал:

— Браво!

Между тем кровь лила из раны.

B. А. ЖУКОВСКИЙ — С. Л. ПУШКИНУ. Щеголев, стр. 172.

Выстрелив, г. Пушкин снова упал. Почти непосредственно после этого он

два раза впадал в полуобморочное состояние, на несколько мгновений мысли его

помутились. Но тотчас же он вполне пришел в сознание и больше его уже не

терял.

Виконт Д’АРШИАК — кн. П. А. Вяземскому. Дуэль, 53 (фр.).

Придя в себя, Пушкин спросил у д’Аршиака:

— Убил я его?

— Нет, — ответил тот, — вы его ранили.

— Странно, — сказал Пушкин, — я думал, что мне доставит удовольствие

его убить, но я чувствую теперь, что нет… Впрочем, все равно. Как только

мы поправимся, снова начнем.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — вел. кн. МИХАИЛУ ПАВЛОВИЧУ. Щеголев, 262 (фр.).

Поведение Пушкина на поле или на снегу битвы д’Аршиак находил

‘parfaite’ (превосходным). Но слова его о возобновлении дуэли по

выздоровлении отняли у д’Аршиака возможность примирить их.

А. И. ТУРГЕНЕВ. Из дневника, 30 янв. 1837 г. Щеголев, 271.

Пушкин был ранен в правую сторону живота, пуля, раздробив кость верхней

части ноги у соединения с тазом, глубоко вошла в живот и там остановилась.

Данзас с д’Аршиаком подозвали извощиков и с помощью их разобрали

находившийся там из тонких жердей забор, который мешал саням подъехать к

тому месту, где лежал раненый Пушкин. Общими силами усадив его бережно в

сани, Данзас приказал извощику ехать шагом, а сам пошел пешком подле саней,

вместе с д’Аршиаком, раненый Дантес ехал в своих санях за ними.

А. АММОСОВ, 23.

Сани сильно трясло во время переезда на расстоянии полуверсты по очень

скверной дороге, г. Пушкин страдал, не жалуясь. Г. барон Геккерен смог,

поддерживаемый мною, дойти до своих саней, и там он ждал, пока противника

его не перенесли, и я мог сопровождать его в Петербург. В продолжение всего

поединка спокойствие, хладнокровие и достоинство обеих сторон были

совершенны.

Виконт Д’АРШИАК — кн. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ Ли. эль, 53 (фр.).

Зимою 1858 г. К. К. Данзас, на просьбу мою посетить со мною место дуэли

Пушкина, охотно согласился. Мы отправились на Черную Речку, переехавши мост

у Ланского шоссе, повернули налево, по набережной, и потом направо, на

дороге в Коломяги. По левую сторону дороги остались строения комендантской

дачи, по правую — тянулся глухой забор огорода. Проехавши этот длинный

забор, мы остановились. За этим забором, по словам Данзаса, в 1837 г.

начинался кустарник и потом лес, который .продолжался параллельно во всю

длину Ланской дороги. В недальнем расстоянии от забора он указал мне место,

где происходила дуэль. В наш приезд, в 1858 г., кустарника этого мы уже не

нашли, он вырублен, и земля разделена, оставалось только около канавок

несколько молодого березняка, занесенного снегом.

[Ris06.gif]

На этих днях (июнь 1880 г.) я опять посетил место дуэли Пушкина. Место

это желающие могут найти следующим образом: от чернореченского пешеходного

моста, по коломягской дороге, на протяжении 148 сажен, по правой стороне —

огороды Мякишев.а (по левой — комендантские дачи), от огородов Мякишева, где

кончается забор, нужно отмерить 75 сажен далее по той же коломягской дороге,

до второй от забора канавы, идущей вправо от дороги (всего до этого пункта

от Черной Речки 223 саж.), потом, свернув с дороги вправо по второй канаве,

на которой стоят три березы, и отмерив от дороги ровно 38 сажен, что

придется как раз до третьей березы, около которой вправо есть лощина в 25

шагов длины и ширины. На этой-то лощине, не представляющей никаких признаков

лесной растительности, и был, по указанию секунданта Пушкина, смертельно

ранен Пушкин (см. рис. 6)

Я. А. ИСАКОВ. Голос, 1880, 5 июня, Љ 155.

Хотя г. Исаков даже опубликовал план места поединка вправо от

коломягской дороги, пройдя комендантскую дачу, но это указание не особенно

твердо, потому что трудно верить, чтобы дуэль состоялась на открытой поляне

вблизи от дороги и в снежное время. Напротив, большая часть местных

старожилов указывает на противоположную сторону, т. е. влево от дороги, к

числу лиц, знакомых с этим местом, принадлежит и арендатор огорода вблизи

комендантской дачи по Черной Речке Љ 5, В. Д. Мякишев, который указывает тот

пень большого дерева, в четырех шагах от которого стоял Пушкин.

ДМ. ЛОБАНОВ. Пушкин и Гоголь. Петербургская Газета, 1880, Љ 113.

Вас. Дм. Мякишев, арендатор огородов Комендантской дачи, указал мне

действительное место, где был смертельно ранен Пушкин. Сначала я было

усомнился, так как указание совершенно не совпадало с указанием г. Исакова,

но по дальнейшим расспросам вполне убедился в истинности его слов. С

двадцатых еще годов Мя-кишевы арендуют земли Комендантской дачи. Отец

настоящего арендатора. Дм. Мякишев, был современник дуэли Пушкина и жил

всего в нескольких стах шагах от рокового места. Сын рассказывал со слов

отца следующее: было дело это в январе месяце, прибежал к старику Мякишеву

впопыхах дворник Комендантской дачи Матвей Фомин и сказал, что за

комендантским гумном какие-то господа стрелялись. Старик выбежал на улицу и

увидел, что какого-то господина вели двое под руки, посадили в карету и

повезли в город. Сейчас же он по следам, — так как по снегу были следы, —

пошел на то место, где стрелялись за комендантским гумном, на дорожке,

которая шла через огород, возле березы, от которой ныне остался только пень.

Отец Мякишева много раз указывал детям это место, и потому они забыть его не

могли. В. Д. Мякишев добавляет, что так как дорожка к месту поединка шла

кружно, около сарая и гумна, и вести по ней же назад раненого было бы

слишком для него мучительно и долго, то господа повели его прямо, как видно

было по следам и крови, целиком к дороге, куда подъехала карета, изгородь

же, которая здесь была, — чтобы пройти, разобрали.

Сравнивая расположение места, указанного Мякише-вым, с местом,

указанным г. Исаковым, нельзя не видеть, что первое (второе?) находится

слишком близко к Коломягской дороге и поэтому едва- ли могло быть избрано

для поединка, тогда как место, указанное Мяки-шевым, совершенно было в

стороне и закрыто от дороги гумном и сараем, и при этом имело то

преимущество, что на самой Комендантской даче никто зимою, кроме дворника,

не жил. Справедливость слов Мякишева подтверждается еще и показаниями

Максима Фомина, который во время дуэли был у дворника Комендантской дачи

Матвея Фомина, ныне уже умершего, и рассказывает, что видел, как господа

выходили из указанной местности и вели под руки раненого.

В. Я. РЕЙНГАРД. Где настоящее место дуэли Пушкина? Нива, 1880, Љ 26,

стр. 514. (В этом оке номере — рисунок Рейнгарда, изображающий место дуэли.)

У комендантской дачи нашли карету, присланную на всякий случай бароном

Геккереном, отцом. Дантес и д’Аршиак предложили Данзасу отвезти в ней в

город раненого поэта. Данзас принял это предложение, но отказался от

другого, сделанного ему в то же время Дантесом, предложения скрыть участие

его в дуэли.

Не сказав, что карета была барона Геккерсна, Данзас посадил в нее

Пушкина и, сев с ним рядом, поехал в город. Во время дороги Пушкин держался

довольно твердо, но чувствуя по временам сильную боль, он начал подозревать

опасность своей раны.

Пушкин вспомнил про дуэль общего знакомого их офицера Московского полка

Щербачева, стрелявшегося с Дороховым, на которой Щербачев был смертельно

ранен в живот, и, жалуясь на боль, сказал Данзасу: ‘я боюсь, не ранен ли я

так, как Щербачев’. Он напомнил также Данзасу и о своей прежней дуэли в

Кишиневе с Зубовым. Во время дороги Пушкин в особенности беспокоился о том,

чтобы по приезде домой не испугать жены, и давал наставления Данзасу, как

поступить, чтобы это-го-не случилось.

А. АММОСОВ, 26.

Карета медленно подвигалась на Мойку, к Певчев-скому мосту. Раненый

чувствовал жгучую боль в левом боку, говорил прерывистыми фразами и, мучимый

тошнотою, старался преодолеть страдания, возвещавшие близкую, неизбежную

смерть. Несколько раз принуждены были останавливаться, потому что обмороки

следовали довольно часто один за другим, и сотрясение пути ослабляло силы

больного.

П. В. АННЕНКОВ. Материалы, 420.

Дядя Лев (Пушкин) привел моей матери (О. С. Павлищевой) следующее,

слышанное им на Кавказе, обстоятельство, достоверность которого требует,

однако, подтверждения: будто бы Геккерен старший в день поединка поехал к

Комендантской даче в наемной карете, а не в своей, опасаясь быть узнанным

публикой. Затем, приказав кучеру остановиться не на особенно далеком

расстоянии от места поединка, выслал якобы на рекогносцировку своего

камердинера и, получив донесение последнего о страшном результате, отослал

экипаж с этим лицом для одного из раненых соперников, сам же, будто бы,

нанял проезжавшего извозчика, на котором и ускакал путями окольными, не

желая подвергаться любопытным взглядам.

Л. Н. ПАВЛИЩЕВ. Кончина Пушкина. СПб., 1899, стр. 26.

Кн. Вяземский, с одним знакомым своим Ленским, гуляя по Невскому,

встречают старика Геккерна в Из-возщичьих санях. Их удивило, что посланник

едет в таком экипаже. Заметя их, он вышел из саней и сказал им, что гулял

далеко, но вспомнил, что ему надо написать письма, и, чтобы скорее поспеть

домой, взял извозчика. После они узнали, что он ехал с Черной Речки, где

ждал, чем кончится поединок. Пушкина, как более тяжело раненного, повезли

домой в карете Геккерена.

Кн. В. Ф. ВЯЗЕМСКАЯ по записи БАРТЕНЕВА. Рус. Арх., 1888, II, 305.

Дети Пушкина в четыре часа пополудни были у кн. Мещерской (дочери

Карамзина), и мать за ними сама заезжала.

А. И. ТУРГЕНЕВ — А. И. НЕФЕДЬЕВОЙ. П-н и его совр-ки, VI, 48.

Все мы, его знакомые, узнали об общем несчастии нашем, лишь тогда,

когда уже удар совершился. Предварительно никому ничего не было известно. Он

мне за несколько недель рассказывал только, что к молодому Гек-керену он

посылал такие записочки, которые бы могли другого заставить драться, но что

он отмалчивался. После этого и свадьба совершилась. Узнав об этом, я предал

совершенному забвению все прежнее. В ту самую минуту, когда из кареты внесли

его раненного, я заехал к нему с тем (это было вечером, в 8-м часу), чтобы

взять его к себе, что и прежде по средам иногда я делал.

П. А. ПЛЕТНЕВ — В. Г. ТЕПЛЯКОВУ, 29 мая 1837 г. Истор. Вести., 1887, т.

29, стр. 21.

Пушкин жил на Мойке в нижнем этаже дома Волконского. У подъезда Пушкин

просил Данзаса выйти вперед, послать людей вынести его из кареты и, если

жена его дома, то предупредить ее и сказать, что рана не опасна.

В передней люди сказали Данзасу, что Натальи Николаевны не было дома,

но когда Данзас сказал им, в чем дело, и послал их вынести раненого Пушкина

из кареты, они объявили, что госпожа их дома. Данзас через столовую, в

которой накрыт уже был стол, и гостиную пошел прямо без доклада в кабинет

жены Пушкина. Она сидела со своей старшей незамужней сестрой Александрой

Николаевной Гончаровой. Внезапное появление Данзаса очень удивило Наталью

Николаевну, она взглянула на него с выражением испуга, как бы догадываясь о

случившемся.

Данзас сказал ей, сколько мог покойнее, что муж ее стрелялся с

Дантесом, что хотя ранен, но очень легко. Она бросилась в переднюю, куда в

то время люди вносили Пушкина на руках.

Увидя жену, Пушкин начал ее успокаивать, говоря, что рана его вовсе не

опасна, и попросил уйти, прибавив, что как только его уложат в постель, он

сейчас же позовет ее. Она, видимо, была поражена и удалилась как-то

бессознательно.

А. АММОСОВ со слов К. К. ДАНЗАСА, стр. 27.

Его привезли домой, жена и сестра жены, Александ-рина, были уже в

беспокойстве, но только одна Алек-сандрина знала о письме его к отцу

Геккерна. Он закричал твердым и сильным голосом, чтобы жена не входила в

кабинет его, где его положили, и ей сказали, что он ранен в ногу.

A. И. ТУРГЕНЕВ — А. И. НЕФЕДЬЕВОЙ, 28 января 1837 г. П-н и его совр-ки,

VI, 50.

Жена встретилась в передней — дурнота — n’entrez pas [не входи (фр.). —

Прим. ред.]. Его положили на диван. Горшок. Раздели. Белье сам велел, потом

лег. У него все был Данзас. Жена вошла, когда он был одет и когда уже

послали за Арендтом.

B. А. ЖУКОВСКИЙ. Конспективные заметки. Щеголев, 285.

Домой возвратились в шесть часов. Камердинер взял его на руки и понес

на лестницу. — Грустно тебе нести меня? — спросил у него Пушкин. Бедная жена

встретила его в передней и упала без чувств. Его внесли в кабинет, он сам

велел подать себе чистое белье, разделся и лег на диван, находившийся в

кабинете. Жена, пришед-ши в память, хотела войти, но он громким голосом

закричал: n’entrez pas, ибо опасался показать ей рану, чувствуя сам, что она

была опасною. Жена вошла уже тогда, когда он был совсем раздет.

В. А. ЖУКОВСКИЙ — С. Л. ПУШКИНУ. Щеголев, 173.

Между тем, Данзас отправился за доктором. Сначала поехал к Арендту,

потом к Соломону, не застав дома ни того, ни другого, оставил им записки и

отправился к доктору Персону, но и тот был в отсутствии. Оттуда, по совету

жены Персона, Данзас поехал в Воспитательный дом, где, по словам ее, он мог

найти доктора наверное. Подъезжая к Воспитательному дому, Данзас встретил

выходившего из ворот доктора Шольца. Выслушав Дан-заса, Шольц сказал ему,

что он, как акушер, в этом случае полезным быть не может, но что сейчас же

привезет к Пушкину другого доктора.

Вернувшись назад, Данзас нашел Пушкина в его кабинете, уже раздетого и

уложенного на диване, жена его была с ним.

А. АММОСОВ, стр. 28.

(В седьмом часу веч. 27 янв.). Прибывши к больному с доктором Задлером,

которого я дорогой сыскал, взошли в кабинет больного, где нашли его лежащим

на диване и окруженным тремя лицами, — супругою, полковником Данзасом и г-м

Плетневым. Больной просил удалить и не допустить при исследовании раны жену

и прочих домашних. Увидев меня, дал мне руку и сказал:

— Плохо со мною!

Мы осматривали рану, и г. Задлер уехал за нужными инструментами.

Больной громко и ясно спрашивал меня:

— Что вы думаете о моей ране? Я чувствовал при выстреле сильный удар в

бок, и горячо стрельнуло в поясницу, дорогою шло много крови, — скажите мне

откровенно, как вы рану находите?

— Не могу вам скрывать, что рана ваша опасная.

— Скажите мне, — смертельная?

— Считаю долгом вам это не скрывать, — но услышим мнение Арендта и

Саломона, за которыми послано.

— Спасибо! Вы поступили со мною, как честный человек, — при сем рукою

потер он лоб. — Нужно устроить свои домашние дела.

Через несколько минут сказал:

— Мне кажется, что много крови идет?

Я осмотрел рану, но нашлось, что мало, и наложил новый компресс.

— Не желаете ли вы видеть кого-нибудь из близких приятелей?

— Прощайте, друзья, — сказал он, глядя на библиотеку. — Разве вы

думаете, что я час не проживу?

— О, нет, не потому, но я полагал, что вам приятнее кого-нибудь из них

видеть… Г-н Плетнев здесь.

— Да, но я бы желал Жуковского. Дайте мне воды, меня тошнит.

Я трогал пульс, нашел руку довольно холодною, — пульс малый, скорый,

как при внутреннем кровотечении, вышел за питьем и чтобы послать за г.

Жуковским, полковник Данзас взошел к больному. Между тем приехали Задлер,

Арендт, Саломон, — и я оставил больного, который добродушно пожал мне руку.

Доктор ШОЛЬЦ. Щеголев, 195.

Когда Задлер осмотрел рану и наложил компресс, Данзас, выходя с ним из

кабинета, спросил его: опасна ли рана Пушкина. — ‘Пока еще ничего нельзя

сказать’, — отвечал Задлер. В это время приехал Арендт, он также осмотрел

рану. Пушкин просил его сказать откровенно: в каком он его находит

положении, и прибавил, что какой бы ответ ни был, он его испугать не может,

но что ему необходимо знать наверное свое положение, чтобы успеть сделать

некоторые нужные распоряжения.

— Если так, — отвечал ему Арендт, — то я должен вам сказать, что рана

ваша очень опасна и что к выздоровлению вашему я почти не имею надежды.

Пушкин благодарил Арендта за откровенность и просил только не говорить

жене.

А. АММОСОВ, 29.

(В начале восьмого часа веч.). В доме больного я нашел докторов Арендта

и Сатлера.

— Что, плохо! — сказал мне Пушкин, подавая руку.

Я старался его успокоить. Он сделал рукою отрицательный знак,

показывавший, что он ясно понимал опасность своего положения.

— Пожалуйста, не давайте больших надежд жене, не скрывайте от нее в

чем дело, она не притворщица, вы ее хорошо знаете, она должна все знать.

Впрочем, делайте со мною, что вам угодно, я на все согласен и на все готов.

Врачи, уехав, оставили на мои руки больного. Он исполнял все врачебные

предписания. По желанию родных и друзей Пушкина, я сказал ему об исполнении

христианского долга. Он тот же час на то согласился.

— За кем прикажете послать? — спросил я.

— Возьмите первого, ближайшего священника, — отвечал Пушкин.

Послали за отцом Петром, что в Конюшенной. Больной вспомнил о Грече [У

Греча умер от скоротечной чахотки его сын-студент, талантливый юноша.

Похороны его происходили в день дуэли Пушкина, утром этого дня Пушкин

получил пригласительный билет на похороны].

— Если увидите Греча, — молвил он, — кланяйтесь ему и скажите, что я

принимаю душевное участие в его потере.

Доктор И. Т. СПАССКИЙ. Последние дни А. С. Пушкина. Щеголев, 197.

В 8 часов вечера возвратился доктор Арендт. Его оставили с больным

наедине. В присутствии доктора Аренд-та прибыл и священник. Он скоро

отправил церковную требу, больной исповедался и причастился Св. Тайн.

Д-р И. Т. СПАССКИЙ. Щеголев, 197.

Он исполнил долг христианина с таким благоговением и таким глубоким

чувством, что даже престарелый духовник его был тронут и на чей-то вопрос по

этому поводу отвечал: — ‘Я стар, мне уже недолго жить, на что мне

обманывать? Вы можете мне не верить, когда я скажу, что я для себя самого

желаю такого конца, какой он имел’.

Кн-ня ЕК. Н. МЕЩЕРСКАЯ-КАРАМЗИНА. Я. Грот, 261 (фр.).

Священник говорил мне после со слезами о нем и о благочестии, с коим он

исполнил долг христианский. Пушкин никогда не был esprit fort [вольнодумец

(фр.). — Прим. ред.], по крайней мере, не был им в последние годы жизни

своей, напротив, он имел сильное религиозное чувство: читал и любил читать

евангелие, был проникнут красотою многих молитв, знал их наизусть и часто

твердил их.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — Д. В. ДАВЫДОВУ [Письмо до последнего времени

считалось адресованным А. Я. Булгакову. М. К. Светлова убедительно доказала,

что адресат — д. В. Давыдов. (Моск. пушкинист, Љ 2, 1930, стр. 155 — 162).]

5 февраля 1837 г. Рус. Стар., 1875, т. XIV, 92.

Когда я вошел к Пушкину, он спросил, что делает жена? Я отвечал, что

она несколько спокойнее.

— Она, бедная, безвинно терпит и может еще потерпеть во мнении

людском, — возразил он, — не уехал еще Арендт?

Я сказал, что доктор Арендт еще здесь.

— Просите за Данзаса, за Данзаса, он мне брат. Желание Пушкина было

передано д-ру Арендту, и лично самим больным повторено. Доктор Арендт обещал

возвратиться к 11 часам.

Необыкновенное присутствие духа не оставляло больного. От времени до

времени он тихо жаловался на боль в животе, и забывался на короткое время.

Д-р И. Т. СПАССКИЙ. Щеголев, 197.

Прощаясь, Арендт объявил Пушкину, что, по обязанности своей, он должен

доложить обо всем случившемся государю. Пушкин ничего не возразил против

этого, но поручил только Арендту просить от его имени государя не

преследовать его секунданта. Уезжая, Арендт сказал провожавшему его в

переднюю Данзасу:

— Штука скверная, он умрет.

А. АММОСОВ, 29.

Один за другим начали съезжаться к Пушкину друзья его: Жуковский, князь

Вяземский, граф М. Ю. Вьельгур-ский, князь П. И. Мещерский, П. А. Валуев, А.

И. Тургенев, родственница Пушкина, бывшая фрейлина Загряжская, все эти лица

до самой смерти Пушкина не оставляли его дом и отлучались только на самое

короткое время.

A. АММОСОВ, 30.

В полночь доктор Арендт возвратился. Покинув Пушкина, он отправился во

дворец, но не застал государя, который был в театре, и сказал камердинеру,

чтобы по возвращении его величества было донесено ему о случившемся. Около

полуночи приезжает за Арендтом от государя фельдъегерь с повелением

немедленно ехать к Пушкину, прочитать ему письмо, собственноручно государем

к нему написанное, и тотчас обо всем донести. ‘Я не лягу, и буду ждать’,

стояло в записке государя к Арендту. Письмо же приказано было возвратить.

B. А. ЖУКОВСКИЙ — С. Л. ПУШКИНУ. Щеголев, 178.

Ночью возвратился к нему Арендт и привез ему для прочтения

собственноручную записку, карандашом написанную государем, почти в таких

словах: ‘Если бог пе приведет нам свидеться в здешнем свете, посылаю тебе

мое прощение и последний совет: умереть христианином. О жене и детях не

беспокойся, я беру их на свои руки’. Пушкин был чрезвычайно тронут словами и

убедительно просил Арендта оставить ему эту записку, но государь велел ее

прочесть и немедленно возвратить.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — Д. В. ДАВЫДОВУ, 5 февр. 1837 г. Рус. Стар., 1875,

т. XIV, стр. 92.

Что за письмо привозил Арендт Пушкину от Николая? Пушкин прочел его и

возвратил Арендту. Письмо до сих пор еще неизвестно.

А. С. СУВОРИН со слов П. А. ЕФРЕМОВА. Дневник А. С. Суворина, стр. 206.

В лечении не последовало перемен. Уезжая, д-р Арендт просил меня тотчас

прислать за ним, если я найду то нужным.

И. Т. СПАССКИЙ. Щеголев, 198.

Когда Арендт уехал, Пушкин позвал к себе жену, говорил с нею и просил

ее не быть постоянно в его комнате, он прибавил, что будет сам посылать за

нею. В продолжение этого дня у Пушкина перебывало несколько докторов, в том

числе: Саломон и Буяльский. Домашним доктором Пушкина был доктор Спасский,

но Пушкин мало имел к нему доверия. По рекомендации бывшего тогда главного

доктора конногвардейского полка Шеринга, Данзас пригласил доктора провести у

Пушкина всю ночь. Фамилии этого доктора Данзас не помнит.

A. АММОСОВ, 31.

Он подозвал к себе Спасского, велел подать какую-то бумагу, по-русски

написанную, и заставил ее сжечь.

B. А. ЖУКОВСКИЙ. Письмо к С. Л. Пушкину. Щеголев, 180.

Пушкин велел д-ру Спасскому вынуть какую-то его рукою написанную бумагу

из ближайшего ящика, и ее сожгли перед его глазами, а Данзасу велел найти

какой-то ящичек и взять из него находившуюся в нем цепочку.

В. А. ЖУКОВСКИЙ — гр. А. X. БЕНКЕНДОРФУ, в феврале — марте 1837 г.

Щеголев, 240.

Я спросил Пушкина, не угодно ли ему сделать какие распоряжения.

— Все жене и детям, — отвечал он: — позовите Дан-заса.

Данзас вошел. Пушкин захотел остаться с ним один.

И. Т. СПАССКИЙ. Щеголев, 198.

Пушкин велел написать частные долги и написал реэстр своей рукой

довольно твердою.

А. И. ТУРГЕНЕВ — Н. И. ТУРГЕНЕВУ, 31 янв. 1837 г. П-н и его совр-ки,

VI, 62.

Подозвав Данзаса, Пушкин просил его записывать и продиктовал ему все

свои долги, на которые не было ни векселей, ни заемных писем. Потом он снял

с руки кольцо и отдал Данзасу, прося принять его на память. При этом он

сказал Данзасу, что не хочет, чтоб кто-нибудь мстил за него, и что желает

умереть христианином.

А. АММОСОВ, 31.

Данзас сказал ему, что готов отомстить за него тому, кто его поразил. —

‘Нет, нет, — ответил Пушкин, — мир, мир’.

A. Н. ВЕНЕВИТИНОВА — С. Л. ПУШКИНУ со слов Е. А. Карамзиной. П-н и его

совр-ки, VIII, 67 (фр.)-

Княгиня (Вяземская) была с женою, которой состояние было невыразимо:

как привидение, иногда подкрадывалась она в ту горницу, где лежал ее

умирающий муж, он не мог ее видеть (он лежал на диване лицом от окон к

двери), но он боялся, чтобы она к нему подходила, ибо не хотел, чтобы она

могла приметить его страдания, кои с удивительным мужеством пересиливал, и

всякий раз, когда она входила или только останавливалась у дверей, он

чувствовал ее присутствие. — ‘Жена здесь, — говорил он, — отведите ее’.

B. А. ЖУКОВСКИЙ — С. Л. ПУШКИНУ. Щеголев, 176.

Когда ему сказали, что бывали случаи, что от таких ран оживали, то он

махнул рукою, в знак сомнения. Иногда, но редко, подзывает к себе жену и

сказал ей:

— Будь спокойна, ты невинна в этом.

Кн. Вяземский и тетка Загряжская и сестра Александра не отходят от

жены. Я провел там, — до четвертого часа утра (28-го), с Жуковским, гр.

Велгурским и Данзасом, но к нему входит только один Данзас.

A. И. ТУРГЕНЕВ — А. И. НЕФЕДЬЕВОЙ. П-н и его совр-ки, VI, 50.

Жене своей он сказал: ‘Не упрекай себя моей смертью: это — дело,

которое касалось одного меня’.

B. А. МУХАНОВ (со слов А. Я. Булгакова). Из дневника. Московский

Пушкинист. Вып. I, 1927, стр. 50.

28-го утром, когда боли усилились и показалась значительная опухоль

живота, решились поставить промывательное, чтобы облегчить и опростать

кишки. С трудом только можно было это исполнить: больной не мог лежать на

боку, а чувствительность воспаленной проходной кишки, от раздробленного

крестца, — обстоятельство в то время еще неизвестное, — были причиной

жестокой боли и страданий после этого промывательного. Оно не подействовало.

В. И. ДАЛЬ. Ход болезни Пушкина. Щеголев, 205.

Около четвертого часу (ночи, с 27 на 28) боль в животе начала

усиливаться, и к пяти часам сделалась значительною. Я послал за Арендтом, он

не замедлил приехать. Боль в животе возросла до высочайшей степени. Это была

настоящая пытка. Физиономия Пушкина изменилась, взор его сделался дик,

казалось, глаза готовы были выскочить из своих орбит, чело покрылось

холодным потом, руки похолодели, пульса как не бывало. Больной испытывал

ужасную муку. Но и тут необыкновенная твердость его души раскрылась в полной

мере. Готовый вскрикнуть, он только стонал, боясь, как он говорил, чтоб жена

не услышала, чтоб ее не испугать.

— Зачем эти мучения? — сказал он, — без них я бы умер спокойно.

И. Т. СПАССКИЙ. Щеголев, 198.

В продолжение ночи страдания Пушкина до того увеличились, что он решил

застрелиться. Позвав человека, он велел подать ему один из ящиков

письменного стола, человек исполнил его волю, но, вспомнив, что в этом ящике

были пистолеты, предупредил Данзаса. Данзас подошел к Пушкину и взял у него

пистолеты, которые тот уже спрятал под одеяло, отдавая их Данзасу, Пушкин

признался, что хотел застрелиться, потому что страдания его были невыносимы.

А. АММОСОВ, 32.

В одну из предсмертных ночей, доктора, думая облегчить страдания,

поставили промывательное, отчего пуля стала давить кишки, и умирающий

издавал такие крики, что княгиня Вяземская и Александра Николаевна,

дремавшие в соседней комнате, вскочили от испуга.

Кн. В. Ф. ВЯЗЕМСКАЯ по записи БАРТЕНЕВА. Рус. Арх., 1888, II, 305.

Ночью он кричал ужасно, почти упал на пол в конвульсии страдания.

Благое провидение в эти самые десять минут послало сон жене, она не слыхала

криков, последний крик разбудил ее, но ей сказали, что это было на улице,

после он еще не кричал.

A. И. ТУРГЕНЕВ — НЕИЗВЕСТНОМУ, 28 янв. 1937 г. П-н и его совр-ки, VI,

54.

Вот что случилось: жена в совершенном изнурении лежала в гостиной

головой к дверям, и они одни отделяли ее от постели мужа. При первом

страшном крике его княгиня Вяземская, бывшая в той же горнице, бросилась к

ней, опасаясь, чтобы с нею чего не сделалось. Но она лежала неподвижно (хотя

за минуту говорила), тяжелый, летаргический сон овладел ею, и этот сон

миновался в ту самую минуту, когда раздалось последнее стенание за дверями.

B. А. ЖУКОВСКИЙ — С. Л. ПУШКИНУ. Щеголев, 179.

Больной был так раздражен, духовно и телесно, что в продолжение этого

утра отказывался вовсе от предлагаемых ему пособий.

В. И. ДАЛЬ. Ход болезни П-на. Щеголев, 206.

Поутру на другой день 28 января боли несколько уменьшились. Пушкин

пожелал видеть: жену, детей и свояченицу свою Александру Николаевну

Гончарову, чтобы с ними проститься. При этом прощании Пушкина с семейством

Данзас не присутствовал. А. АММОСОВ, 32.

Наконец, боль, по-видимому, стала утихать, но лицо еще выражало

глубокое страдание, руки по-прежнему были холодны, пульс едва заметен.

— Жену, просите жену, — сказал Пушкин.

Она с воплем горести бросилась к страдальцу. Это зрелище у всех

извлекло слезы. Несчастную надо было отвлечь от одра умирающего. Таков,

действительно, был Пушкин в то время. Я спросил его, не хочет ли он видеть

своих друзей.

— Зовите их, — отвечал он.

Жуковский, Вьельгорский, Вяземский, Тургенев и Данзас входили один за

другим и братски с ним прощались.

И. Т. СПАССКИЙ. Щеголев, 198.

— Кто здесь? — спросил он Спасского и Данзаса. Назвали меня и

Вяземского.

— Позовите, — сказал он слабым голосом.

Я подошел, взял его похолодевшую, протянутую мне руку, поцеловал ее:

сказать ему ничего я не мог, он махнул рукою, я отошел.

В. А. ЖУКОВСКИЙ — С. Л. ПУШКИНУ. Щеголев, 181.

С нами прощался он среди ужасных мучений и судорожных движений, но с

духом бодрым и с нежностью. У меня крепко пожал он руку и сказал:

— Прости, будь счастлив.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — Д. В. ДАВЫДОВУ, 5 февр. 1837 г. Рус. Стар., 1875,

т. XIV, стр. 94.

Мне он пожал руку крепко, но уже похолодевшею рукою и сказал:-г-‘Ну

прощайте!’ — ‘Почему ‘прощайте’?’ — сказала я, желая заставить его

усумниться в его состоянии. — ‘Прощайте, прощайте’, — повторил он, делая мне

знак рукой, чтобы я уходила. Каждое его прощание было ускоренное, он боялся

расчувствоваться. Все, которые его видели, оставляли- комнату рыдая.

В. Ф. ВЯЗЕМСКАЯ — Е. Н. ОРЛОВОЙ. Нов. Мир., 1931, кн. 12, стр. 191.

Простился с Пушкиным. Он пожал мне два раза, взглянул и махнул тихо

рукою… Виельгорскому сказал, что любит его.

А. И. ТУРГЕНЕВ, Дневник. Щеголев, 270.

Прощаясь с друзьями, которые, рыдая, стояли у его одра, он сказал

Тургеневу:

— А что же Карамзиных здесь нет?

Тотчас же послали за матушкой (Ек. А. Карамзиной), которая через

несколько минут и приехала. Увидев ее, он сказал уже слабым, но явственным

голосом:

— Благословите меня!

Она благословила его издали, но он сделал ей знак подойти, сам положил

ее руку себе на лоб и, после того, как она его благословила, взял и

поцеловал ее рукуУ.

ЕК. Н. МЕЩЕРСКАЯ-КАРАМЗИНА — княжне М. И. МЕЩЕРСКОЙ. П-н и его совр-ки,

VI, 95.

Потом потребовал детей, их привели и принесли к нему полусонных. Он на

каждого оборачивал глаза, молча, клал ему на голову руку, крестил и потом

движением руки отсылал от себя.

В. А. ЖУКОВСКИЙ — С. Л. ПУШКИНУ. Щеголев, 181.

Каждого из детей он благословил по три раза и прикладывал тыльную часть

кисти руки к их губам.

Кн-ня В. Ф. ВЯЗЕМСКАЯ — Е. Н. ОРЛОВОЙ, Новый Мир, 1931, кн. 12, стр.

191.

После катастрофы Александрина (сестра Нат. Ник-ны) видела Пушкина

только раз, когда она привела ему детей, которых он хотел благословить перед

смертью.

Бар. ГУСТАВ ФРИЗЕНГОФ — А. П. АРАПОВОЙ. Кр. Нива, 1929, Кя 24, стр. 10

(фр.).

11 час. утра (28-го). Он часто призывает на минутку к себе жену,

которая все твердила: ‘он не умрет, я чувствую, что он не умрет’. Теперь

она, кажется, видит уже близкую смерть. — Пушкин со всеми нами прощается,

жмет руку и потом дает знак выйти. Мне два раза пожал руку, взглянул, но не

в силах был сказать ни слова. Жена опять сказала: ‘Quelque chose me dit

qu’il vivra [Что-то подсказывает мне, что он будет жить (фр). — Прим.

ред.]’. — С Велгурским, с Жуковским также простился. Узнав, что К. А.

Карамзина здесь же, просил два раза позвать ее, и дал ей знать, чтобы

перекрестила его. Она зарыдала и вышла.

А. И. ТУРГЕНЕВ — НЕИЗВЕСТНОМУ, 28 янв. 1837 г. П-н и его совр-ки, VI,

53.

Я взял больного за руку и щупал его пульс. Когда я оставил его руку, то

он сам приложил пальцы левой своей руки к пульсу правой, томно, но

выразительно взглянул на меня и сказал:

— Смерть идет.

Приезда Арендта он ожидал с нетерпением.

— Жду слова от царя, чтобы умереть спокойно, — промолвил он.

И. Т. СПАССКИЙ. П. Щеголев, 198.

В это время приехал доктор Арендт. Жду царского слова, чтобы умереть

спокойно, сказал ему Пушкин. Это было для меня указанием, и я решился в ту

же минуту ехать к государю, чтобы известить его величество о том, что

слышал. Надобно знать, что, простившись с Пушкиным, я опять возвратился к

его постели и сказал ему: может быть, я увижу государя: что мне сказать ему

от тебя? — Скажи ему, отвечал он, что мне жаль умереть, был бы весь его 7.

В. А. ЖУКОВСКИЙ — С. Л. ПУШКИНУ. Щеголев, 182.

Пушкин не говорил на смертном одре: ‘если б я остался жив, я весь был

бы его’. Когда Жуковского упрекали за эту фразу, он сказал: ‘я заботился о

судьбе жены Пушкина и детей’.

А. С. СУВОРИН со слов П. А. Ефремова. Дневник А. С. Суворина. Пг.,

1923, стр. 206.

Сходя с крыльца, я встретился с фельдъегерем, посланным за мной от

государя. — Извини, что я тебя потревожил, — сказал он мне, при входе моем в

кабинет. — Государь, я сам спешил к вашему величеству в то время, когда

встретился с посланным за мною. И я рассказал о том, что говорил Пушкин. Я

счел долгом сообщить эти слова немедленно вашему величеству. Полагаю, что он

тревожится о участи Данзаса. — Я не могу переменить законного порядка, —

отвечал государь, — но сделаю все возможное. Скажи ему от меня, что я

поздравляю его с исполнением христианского долга, о жене же и детях он

беспокоиться не должен, они мои. Тебе же поручаю, если он умрет, запечатать

его бумаги, ты после их сам рассмотришь.

Я возвратился к Пушкину с утешительным ответом государя. Выслушав меня,

он поднял руки к небу с каким-то судорожным движением. Вот как я утешен! —

сказал он. — Скажи государю, что я желаю ему долгота царствования, что я

желаю ему счастия в его Сыне, что я желаю ему счастия в его России. Эти

слова говорил слабо, отрывисто, но явственно 7.

В. А. ЖУКОВСКИЙ — С. Л. ПУШКИНУ. Щеголев, 182.

Во все время болезни Пушкина передняя его постоянно была наполнена

знакомыми и незнакомыми, вопросы: что Пушкин? Легче ли ему? Поправился ли

он? Есть ли надежда? сыпались со всех сторон. Государь, наследник, великая

княгиня Елена Павловна постоянно посылали узнавать о здоровье Пушкина, от

государя приезжал Арендт несколько раз в день. У подъезда была давка. В

передней какой-то старичок сказал с удивлением: — ‘Господи боже мой! Я

помню, как умирал фельдмаршал, а этого не было!’

Пушкин впускал к себе только самых коротких своих знакомых, хотя всеми

интересовался: беспрестанно спрашивал, кто был у него в доме, и говорил:

‘мне было бы приятно видеть их всех, но у меня нет силы говорить с ними’. По

этой причине, вероятно, он не простился и с некоторыми из своих лицейских

товарищей.

A. АММОСОВ, 33.

С утра 28 числа, в которое разнеслась по городу весть, что Пушкин

умирает, передняя была полна приходящих… Число их сделалось наконец так

велико, что дверь прихожей (которая была подле кабинета, где лежал

умирающий) беспрестанно отворялась и затворялась 7, это беспокоило

страждущего, мы придумали запереть дверь из прихожей в сени, задвинули ее

залавком и отворили другую узенькую прямо с лестницы в буфет, а гостиную от

столовой отгородить ширмами (это распоряжение поймешь из приложенного плана)

(см, рис. 7). С этой минуты буфет был набит народом, в столовую входили

только знакомые, на лицах выражалось простодушное участие, многие плакали.

Государь император получал известия от доктора Арендта (который раз по шести

в день -и по нескольку раз ночью приезжал навестить больного), государыня

великая княгиня, очень любившая Пушкина, написала ко мне несколько записок,

на которые я отдавал подробный отчет ее высочеству, согласно с ходом

болезни.

B. А. ЖУКОВСКИЙ — С. Л. ПУШКИНУ. Щеголев, 185.

[Ris07.gif]

План последней квартиры Пушкина по наброску, сделанному Жуковским. О

бъя с н е н и я Ж у к о в с к о г о:

А — Кабинет, а) Диван, на котором умер Пушкин, Ь) его большой стол, с)

кресла, на которых он работал, d) полки с книгами.

2. — Гостиная, а) Кушетка, на которой лежала ночью Наталья Николаевна.

3. — Передняя, а) Здесь Пушкин лежал во гробе.

4. — Столовая, а) Так были поставлены ширмы, чтобы загородить гостиную,

где находилась Наталья Николаевна.

5. — Сени, а) Здесь стоял залавок, которым задвинули дверь, b)

маленькая, узкая дверь, через которую входили все посторонние.

6. — Буфет с чуланом. Здесь собирались приходившие осведомляться во

время болезни, после того как заперли дверь в прихожую [План Жуковского

вызывает ряд недоумений. Ширмы в столовой не могли стоять так, как указывает

Жуковский, — в таком положении они не загораживали гостиной от приходивших

поклониться телу Пушкина (из комнаты 7 через 4 в 3). В сенях залавок,

очевидно, стоял не там, где указано на плане, а у противоположной двери из

сеней в переднюю].

[Ris08.gif]

Проект восстановления плана пушкинской квартиры А. А. Платонова.

1 — Кабинет. 2 — Гостиная. 3 — Передняя. 4 — Столовая. 5 — Парадная

лестница. 6 — Чулан. 7 — Буфетная. 8 — Спальня. 9 — Детская. 10 и 11 —

Комнаты А. Н. и Е. Н. Гончаровых. 12 и 13 — Комната для прислуги.

Дом кн. Волконского по Мойке, Љ 12 (тогда Љ 7). Дом относится к

екатерининской эпохе. При постройке его в первом этаже выведены были

капитальные стены, конструктивно нужные для устройства зала во втором,

главном этаже, что первый этаж (где была квартира Пушкина) был подчинен

назначению второго, видно, напр., из того, что средняя стена фасадного

выступа вышла в окно, так что его пришлось сделать глухим (в настоящее время

здесь помещена памятная доска), кроме того, нет ни одной комнаты, имеющей

вполне правильный прямоугольный контур. — Из-под арки налево была дверь на

парадную лестницу с колоннами и сводами. Для того, чтобы попасть в квартиру

Пушкина, нужно было подняться маршем в восемь ступеней на первую площадку,

откуда дверь вела в переднюю. Прямо против входных дверей находилась дверь в

кабинет Пушкина. Набросок плана части квартиры, сделанный Жуковским

непосредственно после смерти Пушкина, довольно точно передает план кабинета

и даже расположение мебели, но Жуковский не указал дверей из кабинета в

гостиную и в детскую. Полки в кабинете, как видно на рисунке, начинаясь от

дверей в детскую, доходили до угла, оттуда до самых дверей в гостиную, а

затем шли под прямым углом. Полок у стены, смежной с передней, по всей

вероятности, не было, и Жуковский, должно быть, ошибся, начав не с того

конца чертить полки, таким образом закрывавшие лицо печи и загораживавшие

дверь в гостиную. Отапливался кабинет раньше камином, расположенным против

печи в детской, и зеркалом печи, топка которой была в передней. Окна как

кабинета, так и передней выходят на двор. — Гостиная, расположенная прямо

против кабинета, выходит окнами на Мойку и занимает часть выступа. В

середине стены, смежной с кабинетом, стоял камин, справа от него находилась

дверь. Из гостиной дверь вела в столовую, примыкавшую к передней и к

буфетной и выходившую окнами на Мойку. Буфетная выходила окнами на Мойку,

поперечная перегородка отделяла чулан. Из чулана узенькая дверь вела на

парадную лестницу, в эту дверь проносили через буфетную в столовую кушанье

из кухни, находившейся в подвальном этаже. — Рядом с кабинетом помещалась

детская, имевшая окна во двор. Из детской дверь вела в спальню, находившуюся

рядом с гостиной и занимавшую остающуюся от последней часть выступа. Кроме

того, в спальне были еще две двери: одна в гостиную, а другая в

противоположную сторону, — в две комнаты с окнами на Мойку. По всей

вероятности, эти две комнаты предназначены были для своячениц Пушкина, А. Н.

и Е. Н. Гончаровых. Спальня была разделена поперек ширмами или

перегородкой, — что видно на плане Жуковского, — чтобы закрыть кровать и

чтобы можно было удобнее проходить из комнат сестер Гончаровых в гостиную и

столовую. — Рядом с детской были две комнаты, — по всей вероятности, для

прислуги. Из последней комнаты дверь вела на черную лестницу (см. рис. 8).

А. А. ПЛАТОНОВ. Последняя квартира Пушкина в ее прошлом и настоящем.

Составили М. БЕЛЯЕВ и А. ПЛАТОНОВ. Изд. Академии наук СССР, 1927, стр. 3 —

В продолжение этих жестоких дней Ек. Ив. Загряжская в сущности не

покидала квартиры Пушкиных. Графиня Жюли Строганова и княгиня Вяземская

также находились здесь почти безотлучно, стараясь успокоить и утешить,

насколько это допускали обстоятельства.

Бар. ГУСТАВ ФРИЗЕНГОФ — А. П. АРАПОВОЙ.

Красная Нива, 1929, Љ 24, стр. 10 (фр.).

Графиня Юл. Петр. Строганова в эти дни часто бывала в доме умирающего

Пушкина и однажды раздражила княгиню Вяземскую своими опасениями

относительно молодых людей и студентов, беспрестанно приходивших

наведываться о раненном поэте (сын Вяземского, 17-летний князь Павел

Петрович, все время, пока Пушкин умирал, оставался в соседней комнате).

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1908, III, 294.

Граф А. Г. Строганов говорит, что после поединка он ездил в дом

раненного Пушкина, но увидал там такие разбойнические лица и такую сволочь,

что предупредил отца своего не ездить туда.

П. И. БАРТЕНЕВ. Из записной книжки. Рус. Арх., 1912, II, 160.

В четверг утром я сидел в его комнате несколько часов (он лежал и умер

в кабинете, на своем красном диване, подле средних полок с книгами). Он так

переносил свои страдания, что я, видя смерть перед глазами, в первый раз в

жизни находил ее чем-то обыкновенным, нисколько не ужасающим.

П. А. ПЛЕТНЕВ — В. Г. ТЕПЛЯКОВУ, 29 мая 1837 года. Истории. Вест.,

1887, т. 29, стр. 21.

11 1/2 (дня, 28-го). Опять призывал жену, но ее не пустили, ибо после

того, как он сказал ей: ‘Arndt m’a condamne, je suis blesse mortellement’

[Арндт сказал мне мой приговор, я ранен смертельно (фр.).-Прим. ред.], она в

нервическом страдании лежит в молитве перед образами. — Он беспокоился за

жену, думая, что она ничего не знает об опасности, и говорит, что ‘люди

заедят ее, думая, что она была в эти минуты равнодушною’. Это решило его

сказать об опасности.

А. И. ТУРГЕНЕВ — НЕИЗВЕСТНОМУ, 28 янв. 1837 года. П-н и его совр-ки,

VI, 54.

Полдень (28-го). Арендт сейчас был. Была урина, но надежды нет, хотя и

есть облегчение страданиям. — Я опять входил к нему: он страдает, повторяя:

‘Боже мой, боже мой! что это!’, сжимает кулаки в конвульсии. — Арендт

думает, что это не протянется до вечера, а ему должно верить: он видел

смерть в 34-х битвах.

А. И. ТУРГЕНЕВ — НЕИЗВЕСТНОМУ, 1837 г. П-н и его совр-ки, VI, 54.

Около полудня дали ему несколько капель опия, что принял он с жадностью

и успокоился. Перед этим принимал он extr. hyoscyami с. calomel., без

всякого видимого облегчения.

В. И. ДАЛЬ. Ход болезни П-на. Щеголев, 206.

К полудню (28-го) Пушкину сделалось легче, он несколько развеселился и

был в духе. Около часу приехал д-р Даль. Пушкин просил его войти, и,

встречая его, сказал:

— Мне приятно вас видеть не только как врача, но и как родного мне

человека по общему нашему литературному ремеслу.

Он разговаривал с Далем и шутил.

A. АММОСОВ, 34.

По возвращении моем в 12 час (дня), мне казалось, что больной стал

спокойнее. Руки его были теплее и пульс явственнее. Он охотно брал

лекарства, заботливо спрашивал о жене и о детях. Я нашел у него д-ра Даля.

Пробыв у больного до 4 часов, я снова его оставил на попечение д-ра Даля.

И. Т. СПАССКИЙ. Щеголев, 199.

(Около 2 час. дня 28 янв.). У Пушкина нашел я толпу в зале и

передней, — страх ожидания пробегал шепотом по бледным лицам. — Гг. Арендт и

Спасский пожимали плечами. Я подошел к болящему, — он подал мне руку,

улыбнулся и сказал:

— Плохо, брат!

Я присел к одру смерти — и не отходил до конца страстных суток. В

первый раз Пушкин сказал мне ты. Я отвечал ему также — и побратался с ним за

сутки до смерти его, уже не для здешнего мира!

B. И. ДАЛЬ. Записка. Щеголев, 200.

Пушкин просил сперва князя Вяземского, а потом княгиню Долгорукову на

том основании, что женщины лучше умеют исполнить такого рода поручения:

ехать к Дантесам и сказать им, что он прощает им. Княгиня, подъехав к

подъезду, спросила, можно ли видеть г-жу Дантес одну, она прибежала из дома

и бросилась в карету вся разряженная, с криком: ‘George est hors de danger

(Жорж вне опасности)]’ Княгиня сказала ей, что она приехала по поручению

Пушкина и что он не может жить. Тогда та начала плакать.

Ф. Г. ТОЛЬ со слов княгини Е. А. ДОЛГОРУКОВОЙ. Декабристы на поселении

(из архива Якушкиных). Изд. М. и С. Сабашниковых. М., 1926, стр. 143.

Пушкин, умирая, просил княгиню Долгорукову съездить к Дантесу и сказать

ему, что он простил ему. ‘Moi aussi je lui pardonne (я гоже ему прощаю)!’ —

отвечал с нахальным смехом негодяй.

Ф. Г. ТОЛЬ со слов княгини Е. А. ДОЛГОРУКОВОЙ. Декабристы на поселении,

135.

2-й час (28-го). Пушкин тих. Арендт опять здесь, но без надежды. Пушкин

сам себе прощупал пульс, махнул рукою и сказал:

— Смерть идет.

Приехала Ел. Мих. Хитрова и хочет видеть его, плачет и пеняет всем, но

он не мог видеть ее.

А. И. ТУРГЕНЕВ — НЕИЗВЕСТНОМУ. П-н и его совр-ки, VI, 54.

Два часа. Есть тень надежды, но только тень, т. е. нет совершенной

невозможности спасения. Он тих и иногда забывается.

А. И. ТУРГЕНЕВ — НЕИЗВЕСТНОМУ. П-н и его совр-ки, VI, 54.

Весь день (28) Пушкин был довольно спокоен, он часто призывал к себе

жену, но разговаривать много не мог, ему это было трудно. Он говорил, что

чувствует, как слабеет.

A. АММОСОВ, 35.

К шести часам вечера 28-го болезнь приняла иной вид: пульс поднялся,

ударял около 120, сделался жесток, оконечности согрелись: общая теплота тела

возвысилась, беспокойство усилилось. Поставили 25 пиявок к животу, жар

уменьшился, опухоль живота опала, пульс сделался ровнее и гораздо мягче,

кожа показывала небольшую испарину. Это была минута надежды.

B. И. ДАЛЬ. Ход болезни П-на. Щеголев, 206.

С обеда пульс был крайне мал, слаб и част, — после полудни стал он

подыматься, а к шестому часу ударял не более 120 в минуту и стал полнее и

тверже. В то же время начал показываться небольшой общий жар. Вследствие

полученных от д-ра Арендта наставлений приставили мы с д-ром Спасским 25

пиявок и в то же время послали за Арендтом. Он приехал и одобрил

распоряжение наше. Больной наш твердою рукой сам ловил и припускал себе

пиявок и неохотно позволял-нам около себя копаться. Пульс стал ровнее, реже

и гораздо мягче, я ухватился, как утопленник, за соломенку, робким голосом

провозгласил надежду и обманул было и себя, и других, — но не надолго.

Пушкин заметил, что я был бодрее, взял меня за руку и спросил:

— Никого тут нет?

— Никого, — отвечал я.

— Даль, скажи же мне правду, скоро ли я умру?

— Мы за тебя надеемся, Пушкин, право надеемся! ! Он пожал мне крепко

руку и сказал:

— Ну, спасибо!

Но, по-видимому, он однажды только и обольстился моею надеждою: ни

прежде, ни после этого он не верил ей.

В. И. ДАЛЬ. Щеголев, 202.

Пушкин сам помогал ставить пиявки, смотрел, как они принимались, и

приговаривал: ‘вот это хорошо, это прекрасно’. Через несколько минут потом

Пушкин, глубоко вздохнув,сказал:

— Как жаль, что нет теперь здесь ни Пущина, ни Малиновского [Лицейские

товарищи Пушкина], мне бы легче было умирать.

А. АММОСОВ, 35.

В течение вечера (28-го), как казалось, что Пушкину хотя едва-едва

легче, какая-то слабая надежда рождалась в сердце более, нежели в уме,

Арендт не надеялся и говорил, что спасение было бы чудом, он мало страдал,

ибо ему помогали маслом.

А. И. ТУРГЕНЕВ — А. И. НЕФЕДЬЕВОЙ. П-н и его совр-ки, VI, 51.

Я возвратился к Пушкину около 7 часов вечера. Я нашел, что у него

теплота в теле увеличилась, пульс сделался гораздо явственнее и боль в

животе ощутительнее. Больной охотно соглашался на все предлагаемые ему

пособия. Он часто требовал холодной воды, которую ему давали по чайным

ложечкам, что весьма его освежало. Так как эту ночь предложил остаться при

больном д-р Даль, то я оставил Пушкина около полуночи.

И. Т. СПАССКИЙ. Щеголев, 199.

Эту ночь всю Даль просидел у его постели, а я, Вяземский и Виельгорский

в ближней горнице.

В. А. ЖУКОВСКИЙ — С. Л. ПУШКИНУ. Щеголев, 184.

Вообще с начала до конца своих страданий (кроме двух или трех часов

первой ночи, в которую они превзошли всякую меру человеческого терпения) он

был удивительно тверд. ‘Я был в тридцати сражениях, — говорил доктор

Арендт, — я видел много умирающих, но мало видел подобного’.

В. А. ЖУКОВСКИЙ — С. Л. ПУШКИНУ. Щеголев, 177.

Арендт, который видел много смертей на веку своем и на полях сражений,

и на болезненных одрах, отходил со слезами на глазах от постели его и

говорил, что он никогда не видел ничего подобного, такого терпения при таких

страданиях. Еще сказал и повторил несколько раз Арендт замечательное и

прекрасное утешительное слово об этом несчастном приключении:

— Для Пушкина жаль, что он не был убит на месте, потому что мучения

его невыразимы, но для чести жены его — это счастье, что он остался жив.

Никому из нас, видя его, нельзя сомневаться в невинности ее и в любви,

которую к ней Пушкин сохранил.

Эти слова в устах Арендта, который не имел никакой личной связи с

Пушкиным и был при нем, как был бы он при каждом другом в том же положении,

удивительно выразительны. Надобно знать Арендта, его рассеянность, его

привычку к подобным сценам, чтобы понять всю силу его впечатления. Стало

быть, видимое им было так убедительно, так поразительно и полно истины, что

пробудило и его внимание и им овладело.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — Д. В. ДАВЫДОВУ, 5 февраля 1837 г. Русс. Стар.,

1875, т. XIV, стр. 93.

Посреди самых ужасных физических страданий (заставивших содрогнуться

даже привычного к подобным сценам Арендта) Пушкин думал только о жене и о

том, что она должна была чувствовать по его вине. В каждом промежутке между

приступами мучительной боли он ее призывал, старался утешить, повторял, что

считает ее неповинною в своей смерти и что никогда ни на одну минуту не

лишал ее своего доверия и любви.

Кн. Е. Н. МЕЩЕРСКАЯ-КАРАМЗИНА. Я. Грот, 261.

Пушкин заставил всех присутствовавших сдружиться со смертью, так

спокойно он ее ожидал, так твердо был уверен, что роковой час ударил.

Плетнев говорил: ‘глядя на Пушкина, я в первый раз не боюсь смерти’. Пушкин

положительно отвергал утешение наше и на слова мои: ‘все мы надеемся, не

отчаивайся и ты’, отвечал:

— Нет, мне здесь не житье, я умру, да видно уж так и надо!

В ночь на 29-е он повторял несколько раз подобное, спрашивал, например:

‘который час’ и на ответ мой продолжал отрывисто и с остановкою:

— Долго ли мне так мучиться! Пожалуйста, поскорей!

Почти всю ночь продержал он меня за руку, почасту просил ложечку водицы

или крупинку льда и всегда при этом управлялся своеручно: брал стакан сам с

ближней полки, тер себе виски льдом, сам снимал и накладывал себе на живот

припарки, и всегда еще приговаривая: ‘вот и хорошо, и прекрасно!’ Собственно

от боли страдал он, по его словам, не столько, как от чрезмерной тоски.

— Ах, какая тоска! — восклицал он иногда, закладывая руки за голову, —

сердце изнывает!

Тогда просил он поднять его, поворотить на бок или поправить подушку —

и, не дав кончить этого, останавливал обыкновенно словами: ‘ну, так, так, —

хорошо, вот и прекрасно, и довольно, теперь очень хорошо!’ или: ‘постой: не

надо, потяни меня только за руку, — ну вот и хорошо, и прекрасно!’ Вообще

был он, по крайней мере, в обращении со мною, повадлив и послушен, как

ребенок, и делал все, о чем я его просил.

— Кто у жены моей? — спросил он между прочим. Я отвечал:

— Много добрых людей принимают в тебе участие, — зала и передняя полны

с утра и до ночи.

— Ну, спасибо, — отвечал он, — однако же, поди, скажи жене, что все,

слава богу, легко, а то ей там, пожалуй, наговорят!

Когда тоска и боль его одолевали, он крепился усильно и на слова мои:

‘терпеть надо, любезный друг, делать нечего, но не стыдись боли своей,

стонай, тебе будет легче’, — отвечал отрывисто: .

— Нет, не надо стонать, жена услышит, и смешно же, чтоб этот вздор

меня пересилил, не хочу.

В. И. ДАЛЬ. Щеголев, 201 — 203.

В 4 часа утра (29-го) послали за Арендтом спросить, поставить ли пиявки

еще раз, касторовое масло не действует и на низ не было. Сегодня впустили в

комнату жену, но он не знает, что она близ его кушетки, и недавно спросил,

при ней, у Данзаса: думает ли он, что он сегодня умрет, прибавив:

— Я думаю, по крайней мере, желаю. Сегодня мне спокойнее, и я рад, что

меня оставляют в покое, вчера мне не давали покоя.

Жуковский, кн. Вяземский, гр. Мих. Велгурский провели здесь всю ночь и

теперь здесь (я пишу в комнатах Пушкина).

А. И. ТУРГЕНЕВ — А. И. НЕФЕДЬЕЗОИ, 29 яин. 1837 г. П-н и его совр-ки,

VI, 51.

Рано утром 29 числа я к нему возвратился. Пушкин истаевал. Руки были

холодны, пульс едва заметен. Он беспрестанно требовал холодной воды и брал

ее в малых количествах, иногда держал во рту небольшие кусочки льда, и от

времени до времени сам тер себе виски и лоб льдом. — Д-р Арендт подтвердил

мои и д-ра Даля опасения.

И. Т. СПАССКИЙ. П. Щеголев, 199.

Труд ухода за Пушкиным, в его предсмертных страданиях, разделяла с

княгиней Вяземской некогда московская подруга Натальи Николаевны, Екатерина

Алексеевна, рожд. Малиновская, супруга лейб-гусара кн. Ростислава

Алексеевича Долгорукого, женщина необыкновенного ума и многосторонней

образованности, ценимая Пушкиным и Лермонтовым (художественный кругозор

которого считала она и шире и выше пушкинского…). Она слышала, как Пушкин,

уже перед самой кончиною, говорил жене:

— Носи по мне траур два или три года. Постарайся, чтоб забыли про

тебя. Потом выходи опять замуж, но не за пустозвона.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1908, III, 295.

Прощаясь с женою, Пушкин сказал ей: ‘Ступай в деревню, носи по мне

траур два года, и потом выходи замуж, но за человека порядочного’.

П. И. БАРТЕНЕВ со слов кн-ни В. Ф. ВЯЗЕМСКОЙ. Рус. Арх., 1888, II, 311.

Умирающий Пушкин передал княгине Вяземской нательный крест с цепочкой

для передачи Александре Николаевне (Гончаровой, сестре Натальи Николаевны).

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1908, III, 296.

Княгиня Вяземская сказывала мне, что раз, когда она иа минуту осталась

одна с умиравшим Пушкиным, он отдал ей какую-то цепочку и просил передать ее

от него Александре Николаевне (Гончаровой). Княгиня исполнила это и была

очень изумлена тем, что Александра Николаевна, принимая этот загробный

подарок, вся вспыхнула, что и возбудило в княгине подозрение.

П. И. БАРТЕНЕВ — П. Е. ЩЕГОЛЕВУ, 2 апреля 1911 г. Щеголев, 410.

По-утру 29 января он несколько раз призывал жену. Потом пожелал видеть

Жуковского и говорил с ним довольно долго наедине. Выйдя от него, Жуковский

сказал Данзасу: подите, пожалуйста, к Пушкину, он об вас спрашивал. Но когда

Данзас вошел, Пушкин ничего не сказал ему особенного, спросил только, по

обыкновению, много ли у него было посетителей, и кто именно.

Собравшись в это утро, доктора нашли Пушкина уже совершенно в

безнадежном положении, а приехавший затем Арендт объявил, что Пушкину

осталось жить не более двух часов.

Подъезд с утра был аттакован публикой до такой степени, что Данзас

должен был обратиться в Преображенский полк, с просьбою поставить у крыльца

часовых, чтобы восстановить какой-нибудь порядок: густая масса собравшихся

загораживала на большое расстояние все прог странство перед квартирой

Пушкина, к крыльцу почти не было возможности протискаться. Между

принимавшими участие были, разумеется, и такие, которые толпились только из

любопытства. Данзас был ранен в турецкую кампанию и носил руку на повязке.

Не ранен ли он тоже на дуэли Пушкина, спросил Данзаса один из этих

любопытных.

А. АММОСОВ, 36.

Около 12 часов больной спросил зеркало, посмотрел в него и махнул

рукой. Он неоднократно приглашал к себе жену. Вообще все входили к нему

только по его желанию. Нередко на вопрос: не угодно ли вам видеть жену или

кого-нибудь из друзей, — он отвечал: я позову.

И. Т. СПАССКИЙ. Щеголев, 199.

1 час (29-го). Пушкин слабее и слабее. Касторовое масло не действует.

Надежды нет. За час начался холод в членах. Смерть быстро приближается, но

умирающий сильно не страдает, он покойнее. Жена подле него, он беспрестанно

берет ее за руку. Александрина плачет, но еще на ногах. Жена — сила любви

дает ей веру — когда уже нет надежды! Она повторяет ему: — Tu vivras!! [Ты

будешь жить!! (фр.). — Прим. ред.]

Я сейчас встретил отца Геккерена: он расспрашивал об умирающем с

сильным участием, рассказал содержание, — выражения письма Пушкина. Ужасно!

ужасно! Невыносимо: нечего было делать… Весь город, дамы, дипломаты,

авторы, знакомые и незнакомые наполняют комнаты, справляются об умирающем.

Сени наполнены несмеющими войти далее. Приезжает сейчас Элиза Хитрово,

входит в его кабинет и становится на колена. — Антонов огонь разливается, он

все в памяти.

А. И. ТУРГЕНЕВ — А. И. НЕФЕДЬЕВОЙ, 29 янв. 1837 г. П-н и его совр-ки,

VI, 51.

К нему никого не пускали, но Елизавета Михайловна Хитрово преодолела

все препятствия: она приехала заплаканная, растрепанная и, рыдая, бросилась

в отчаянии на колени перед умирающим поэтом.

А. Я. БУЛГАКОВ — кн. О. А. ДОЛГОРУКОВОЙ, 2 февр. 1837 г. Красный Архив,

1929, т. II, 225.

Пульс стал упадать приметно и вскоре исчез вовсе. Руки начали стыть.

Ударило два часа пополудни, 29 янв., — и в Пушкине оставалось жизни — только

на 3/4 часа! Пушкин раскрыл глаза и попросил моченой морошки. Когда ее

принесли,то он сказал внятно:

— Позовите жену, пусть она меня покормит.

Д-р- Спасский исполнил желание умирающего. Наталья Николаевна

опустилась на колени у изголовья смертного одра, поднесла ему ложечку,

другую — и приникла лицом к челу отходящего мужа. Пушкин погладил ее по

голове и сказал:

— Ну, ну, ничего, слава богу, все хорошо!

В. И. ДАЛЬ. Щеголев, 203.

Когда этот болезненный припадок аппетита был удовлетворен, жена Пушкина

вышла из кабинета. Выходя, она, обрадованная аппетитом мужа, сказала,

обращаясь к окружающим:

— Вот вы увидите, что он будет жив!

A. АММОСОВ, 37.

Скоро подошел я к В. А. Жуковскому, кн. Вяземскому и гр. Виельгорскому

и сказал: ‘отходит!’ Бодрый дух все еще сохранял могущество свое, — изредка

только полудремотное забвение на несколько секунд туманило мысли и душу.

Тогда умирающий, несколько раз, подавал мне руку, сжимал ее и говорил:

— Ну, подымай же меня, пойдем, да выше, выше, — ну, пойдем!

Опамятовавшись, сказал он мне:

— Мне было пригрезилось, что я с тобою лезу вверх по этим книгам и

полкам, — высоко — и голова закружилась.

Раза два присматривался он пристально на меня и спрашивал:

— Кто это? Ты?

— Я, друг мой.

— Что это я не мог тебя узнать.

Немного погодя он опять, не раскрывая глаз, стал искать мою руку и,

потянув ее, сказал:

— Ну, пойдем же, пожалуйста, да вместе!

B. И. ДАЛЬ. Щеголев, 203.

Я стоял вместе с графом Виельгорским у постели его, в головах сбоку

стоял Тургенев. Даль шепнул мне: ‘отходит!’

В. А. ЖУКОВСКИЙ. Щеголев, 189.

Забывается и начинает говорить бессмыслицу. У него предсмертная икота,

а жена его находит, что ему лучше, чем вчера! Она стоит в дверях его

кабинета, иногда входит, фигура ее не возвещает смерти такой близкой.

— Опустите сторы, я спать хочу, — сказал он сейчас. Два часа

пополудни…

А. И. ТУРГЕНЕВ — А. НЕФЕДЬЕВОИ, 29 янв. 1837 года. П-н и его совр-ки,

VI, 52 (фр.-рус).

Пушкину делалось все хуже и хуже, он видимо слабел с каждым мгновением.

Друзья его: Жуковский, кн. Вяземский с женой, кн. П. И. Мещерский, А. И.

Тургенев, г-жа Загряжская, Даль и Данзас были у него в кабинете.

А. АММОСОВ, 37.

Минут пять до смерти Пушкин просил поворотить его на правый бок. Даль,

Данзас и я исполнили его волю: слегка поворотили его и подложили к спине

подушку.

— Хорошо! — сказал он, и потом, несколько погодя, промолвил: — Жизнь

кончена!

— Да, кончено, — сказал д-р Даль, — мы тебя поворотили.

— Кончена жизнь, — возразил тихо Пушкин.

Не прошло нескольких мгновений, как Пушкин сказал:

— Теснит дыхание.

То были последние его слова. Оставаясь в том же положении на правом

боку, он тихо стал кончаться.

И. Т. СПАССКИЙ. Щеголев, 199.

Друзья и ближние молча, сложа руки, окружили изголовье отходящего. Я,

по просьбе его, взял его подмышки и приподнял повыше. Он вдруг, будто

проснувшись, быстро раскрыл глаза, лицо его прояснилось и он сказал:

— Кончена жизнь!

Я не дослышал и спросил тихо:

— Что кончено?

— Жизнь кончена, — отвечал он внятно и положительно.

— Тяжело дышать, давит, — были последние слова его.

Всеместное спокойствие разлилось по всему телу, — руки остыли по самые

плечи, пальцы на ногах, ступни, колена — также, — отрывистое, частое дыхание

изменялось более и более на медленное, тихое, протяжное, — еще один слабый,

едва заметный вздох — и пропасть необъятная, неизмеримая разделяла уже живых

от мертвого. Он скончался так тихо, что предстоящие не заметили смерти его.

Жуковский изумился, когда я прошептал: ‘аминь!’ Д-р Андреевский наложил

персты на веки его.

В. И. ДАЛЬ. Щеголев, 204.

Я не сводил с него глаз и заметил, что движение его груди, доселе

тихое, сделалось прерывистым. Оно скоро прекратилось. Я смотрел внимательно,

ждал последнего вздоха, но я его не приметил. Тишина, его объявшая, казалась

мне успокоением. Все над ним молчали. Минуты через две я спросил: ‘что он?’

‘Кончилось’, — отвечал мне Даль.

В. А. ЖУКОВСКИЙ. Щеголев, 189.

Перед тою минутою, как ему глаза надобно было навеки закрыть, я поспел

к нему. Тут был и Жуковский с Михаилом Виельгорским, Даль и еще не помню

кто. Такой мирной кончины я вообразить не умел прежде.

П. А. ПЛЕТНЕВ — В. Г. ТЕПЛЯКОВУ, 29 мая 1837 года. Истор. Вестн., 1887,

Љ 7, стр. 21.

Диван, на котором лежал умиравший Пушкин, был отгорожен от двери

книжными полками. Войдя в комнату, сквозь промежутки полок и книг можно было

видеть страдальца. Тут стояла княгиня Вяземская в самые минуты последних его

вздохов. Даль сидел у дивана, кто-то еще был в комнате. Княгиня говорит, что

нельзя забыть божественного спокойствия, разлившегося по лицу Пушкина.

П. И. БАРТЕНЕВ со слов кн. В. Ф. ВЯЗЕМСКОЙ. Рус. Арх., 1888, II, 311.

Он не страдал, а желал скорой смерти. Жуковский, гр. Велгурский, Даль,

Спасский, княгиня Вяземская и я, — мы стояли у канапе и видели — последний

вздох его. Доктор Андреевский закрыл ему глаза.

А. И. ТУРГЕНЕВ — А. Я. БУЛГАКОВУ. П-н и его совр-ки, VI, 55.

Когда друзья и несчастная жена устремились к бездыханному телу, их

поразило величавое и торжественное выражение лица его. На устах сияла

улыбка, как будто отблеск несказанного спокойствия, на челе отражалось тихое

блаженство осуществившейся святой надежды.

Кн. ЕК. Н. МЕЩЕРСКАЯ-КАРАМЗИНА. Я- Грот, 261.

Я подошла к Натали, которую нашла как бы в безумии. — ‘Пушкин умер?’ Я

молчала. — ‘Скажите, скажите правду!’ Руки мои, которыми я держала ее руки,

отпустили ее, и то, что я не могла произнести ни одного слова, повергло ее в

состояние какого-то помешательства. — ‘Умер ли Пушкин? Все ли кончено?’ — Я

поникла головой в знак согласия. С ней сделались самые страшные конвульсии,

она закрыла глаза, призывала своего мужа, говорила с ним громко, говорила,

что он жив, потом кричала: ‘Бедный Пушкин! Бедный Пушкин! Это жестоко! Это

ужасно! Нет, нет! Это не мол-сет быть правдой! Я пойду посмотреть на него!’

Тогда ничто не могло ее удержать. Она побежала к нему, бросилась на колени,

то склонялась лбом к оледеневшему лбу мужа, то к его груди, называла его

самыми нежными именами, просила у него прощения, трясла его, чтобы получить

от него ответ. Мы опасались за ее рассудок. Ее увели насильно. Она просила к

себе Данзаса. Когда он вошел, она со своего дивана упала на колени перед

Данзасом, целовала ему руки, просила у него прощения, благодарила его и Даля

за постоянные заботы их об ее муже. ‘Простите!’ — вот что единственно

кричала эта несчастная молодая женщина.

Кн. В. Ф. ВЯЗЕМСКАЯ-Е. Н. ОРЛОВОЙ, 192.

За минуту пришла к нему жена, ее не впустили. — Теперь она видела его

умершего. Приехал Арендт, за ней ухаживают. Она рыдает, рвется, но и плачет.

Жуковский послал за художником снять с него маску. Жена все не верит, что он

умер: все не верит. — Между тем тишина уже нарушена. Мы говорим вслух, и

этот шум ужасен для слуха, ибо он говорит о смерти того, для коего мы

молчали. Он умирал тихо, тихо…

А. И. ТУРГЕНЕВ — А. Я. БУЛГАКОВУ, 29 янв. 1837 г. П-н и его совр-ки,

VI, 55.

Наша няня не могла вспомнить без содрогания о страшном состоянии, в

которое впала мать, как только в наступившей смерти нельзя было сомневаться.

Бесчувственную, словно окаменелую физически, ее уложили в постель, даже в

широко открытых, неподвижных глазах всякий признак жизни потух. ‘Ни дать ни

взять сама покойница’, — описывала она. Она не слышала, что вокруг нее

делалось, не понимала, что ей говорили. Все увещевания принять пищу были

бесполезны, судорожное сжимание горла не пропускало и капли воды. Долго

бились доктора и близкие, чтобы вызвать слезы из ее застывших глаз, и только

при виде детей они, наконец, брызнули неудержимой струей, прекратив это

почти каталептическое состояние.

А. П. АРАПОВА. Новое Время, 1908, Љ 11425, ил. прил., стр. 7.

Кн. Вяземская не может забыть страданий Натальи Николаевны в

предсмертные дни ее мужа. Конвульсии гибкой станом женщины были таковы, что

ноги ее доходили до головы. Судороги в ногах долго продолжались у нее и

после, начинаясь обыкновенно в 11 часов вечера.

Кн. В. Ф. ВЯЗЕМСКАЯ по записи БАРТЕНЕВА. Рус. Арх., 1888, И, 305.

По смерти Пушкина у жены его несколько дней не прекращались конвульсии,

так что у нее расшатались все зубы, кои были очень хороши и ровны.

Ф. Г. ТОЛЬ со слов кн. Е. А. ДОЛГОРУКОВОЙ. Декабристы на поселении,

143.

Жена Пушкина заверяла, что не имела никакой серьезной связи с Дантесом,

однако созналась, бросившись в отчаянии на колени перед образами, что

допускала ухаживания со стороны Дантеса, — ухаживания, которые слишком

широко допускаются салонными обычаями в отношении всех женщин, но которых,

зная подозрения своего мужа, она должна была бы остеречься.

A. А. ЩЕРБИНИН. Из неизд. записок. П-н и его соер-ки, XV, 42.

Несколько минут после смерти Пушкина Даль вошел к его жене, она

схватила его за руку, потом, оторвав свою руку, начала ломать руки и в

отчаянии произнесла: ‘Я убила моего мужа, я причиною его смерти, но богом

свидетельствую, — я чиста душою и сердцем!’

Н. В. КУКОЛЬНИК. Дневник. Записки М. И. Глинки. Изд. ‘Академии’, 1930,

стр. 464.

При жене неотлучно находились княгиня Вяземская, Е. И. Загряжская, граф

и графиня Строгановы. Граф взял на себя все распоряжения похорон.

B. А. ЖУКОВСКИЙ — С. Л. ПУШКИНУ, 15 февр. 1837 г. Щеголев, 190.

Я все это время была каждый день у жены покойного, во-первых, потому,

что мне было отрадно приносить эту дань памяти Пушкина, а во-вторых, потому,

что печальная судьба молодой женщины в полной мере заслуживает участия.

Собственно говоря, она виновата только в чрезмерном легкомыслии, в роковой

самоуверенности и беспечности, при которых она не замечала той борьбы и тех

мучений, какие выносил ее муж. Она никогда не изменяла чести, но она

медленно, ежеминутно терзала восприимчивую и пламенную душу Пушкина, теперь,

когда несчастье раскрыло ей глаза, она вполне все это чувствует, и совесть

иногда страшно ее мучит. В сущности, она сделала только то, что ежедневно

делают многие из наших блистательных дам, которых однако ж из-за этого

принимают не хуже прежнего, но она не так искусно умела скрыть свое

кокетство, и, что еще важнее, она не поняла, что ее муж был иначе создан,

чем слабые и снисходительные мужья этих дам.

Кн. Е. Н. МЕЩЕРСКАЯ-КАРАМЗИНА. Я. Грот, 262 (фр).7

Когда все ушли, я сел перед ним и долго, один смотрел ему в лицо.

Никогда на этом лице я не видал ничего подобного тому, что было в нем в эту

первую минуту смерти. Голова его несколько наклонилась, руки, в которых было

за несколько минут какое-то судорожное движение, были спокойно протянуты,

как будто упавшие для отдыха, после тяжелого труда. Но что выражалось на его

лице, я сказать словами не умею. Оно было для меня так ново и в то же время

так знакомо! Это было не сон и не покой. Это не было выражение ума, столь

прежде свойственное этому лицу, это не было также и выражение поэтическое.

Нет! Какая-то глубокая, удивительная мысль на нем развивалась, что-то

похожее на видение, на какое-то полное, глубокое, удовольствованное знание.

Всматриваясь в него, мне все хотелось спросить: что видишь, друг? и что бы

он отвечал мне, если бы мог на минуту воскреснуть? Вот минуты в жизни нашей,

которые вполне достойны названия великих. В эту минуту, можно сказать, я

видел самое смерть, божественно тайную, смерть без покрывала. Какую печать

наложила она на лицо его, и как удивительно высказала на нем и свою и его

тайну! Я уверяю тебя, что никогда на лице его не видал я выражения такой

глубокой, величественной-, торжественной мысли. Она, конечно, проскакивала в

нем и прежде. Но в этой чистоте обнаружилась только тогда, когда все земное

отделилось от него с прикосновением смерти. Таков был конец нашего Пушкина.

В. А. ЖУКОВСКИЙ — С. Л. ПУШКИНУ. Щеголев, 189.

А. О. Россет переносил Пушкина с дивана, на котором он умер, на стол.

Вспоминая о том, он прибавлял: ‘как он был легок!’

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1899, II, 356.

Тотчас отправился я к Гальбергу. С покойника сняли маску, по которой

приготовили теперь прекрасный бюст.

П А. ПЛЕТНЕВ — В. Г. ТЕПЛЯКОВУ. Истор. Вест., 1887, Љ7, стр. 21.

Спустя три четверти часа после кончины (во все это время я не отходил

от мертвого, мне хотелось вглядеться в прекрасное лицо его), тело вынесли в

ближнюю горницу, а я, исполняя повеление государя императора, запечатал

кабинет своею печатью.

В. А. ЖУКОВСКИЙ — С. Л. ПУШКИНУ, 15 февр. 1837 г. Щеголев, 190.

По смерти Пушкина надо было опечатать казенные бумаги: труп вынесли и

запечатали опустелую рабочую комнату Пушкина черным сургучом: красного, но

словам камердинера, не нашлось.

В. И. ДАЛЬ. Щеголев, 204.

По вскрытии брюшной полости, все кишки оказались сильно воспаленными, в

одном только месте, величиною с грош, тонкие кишки были поражены гангреной.

В этой точке, по всей вероятности, кишки были ушиблены пулей. В брюшной

полости нашлось не менее фунта черной, запекшейся крови, вероятно из

перебитой бедреной вены. По окружности большого таза, с правой стороны,

найдено было множество небольших осколков кости, а наконец и нижняя часть

крестцовой кости была раздроблена. По направлению пули надобно заключать,

что убитый стоял боком, в пол-оборота, и направление выстрела было несколько

сверху вниз. Пуля пробила общие покровы живота, в двух дюймах от верхней,

передней оконечности чресельной или подвздошной кости правой стороны, потом

шла, скользя по окружности большого таза, сверху вниз и, встретив

сопротивление в крестцовой кости, раздробила ее и засела где-нибудь

поблизости.

В. И. ДАЛЬ. Вскрытие тела А. С. Пушкина. Щеголев, 204.

(29-го) отслужили мы первую панихиду по Пушкине в 8 час. вечера. Жена

рвалась в своей комнате, она иногда в тихой, безмолвной, иногда в каком-то

исступлении горести.

А. И. ТУРГЕНЕВ — А. И. НЕФЕДЬЕВОЙ. П-н и его совр-ки, VI, 57.

Жандармы донесли, а может быть и не жандармы, что Пушкина положили не в

камер-юнкерском мундире, а во фраке: это было по желанию вдовы, которая

знала, что он не любил мундира, между тем государь сказал: ‘верно это

Тургенев или князь Вяземский присоветовали’. .

А. И. ТУРГЕНЕВ — Н. И. ТУРГЕНЕВУ, 28 февр. 1837 г. П-н и его совр-ки,

VI, 91.

Смерть обнаружила в характере Пушкина все, что было в нем доброго и

прекрасного. Она надлежащим образом осветила всю его жизнь. Все, что было в

ней беспорядочного, бурного, болезненного, особенно в первые годы его

молодости, было данью человеческой слабости, обстоятельствам, людям,

обществу. Пушкин был не понят при жизни не только равнодушными к нему

людьми, но и его друзьями. Признаюсь и прошу в том прощения у его памяти, я

не считал его до такой степени способным ко всему. Сколько было в этой

исстрадавшейся душе великодушия, силы, глубокого, скрытого самоотвержения!

Его чувства к жене отличались нежностью поистине самого возвышенного

характера. Ни одного горького слова, ни одной резкой жалобы, никакого едкого

напоминания о случившемся не произнес он, ничего, кроме слов мира и прощения

своему врагу. Вся желчь, которая накоплялась в нем целыми месяцами мучений,

казалось, исходила из него вместе с его кровью, он стал другим человеком.

Свидетельства доктора Арендта и других, которые его лечили, подтверждают мое

мнение. Арендт не отходил от него и стоял со слезами на глазах, а он привык

к агониям во всех видах.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — вел. кн. МИХАИЛУ ПАВЛОВИЧУ, 14 февраля 1837 г.

Щеголев, 263.

Он сказал Наталье Николаевне, что она во всем этом деле не при чем.

Право, это было больше, чем благородство, — это было величие души, это было

лучше, чем простить.

О. С. ПАВЛИЩЕВА — С. Л. ПУШКИНУ, 3 марта 1837 г. П-н и его совр-ки,

XII, 104 (фр.).

Страшное несчастье обрушилось на наши головы, как громовой удар, когда

мы всего менее этого ожидали, хотя, сказать по правде, после этих проклятых

безъимянных писем небосклон бедного Пушкина постоянно был покрыт облаками. В

жестоких страданиях своих Пушкин был велик твердостью, самоотвержением,

нежною заботливостью о жене своей. Чувствуя, что смерть близка, он

хладнокровно высчитывал шаги ее, но без малейшего желания порисоваться,

похорохориться и подействовать на окружающих. Таков он был и во время

поединка. Необузданный, пылкий, беспорядочный, сам себя не помнящий во всех

своих шагах, имевших привести к роковому исходу, он сделался спокоен, прост

и полон достоинства, как скоро добился чего желал, ибо он желал этого

исхода. Да, конечно, светское общество его погубило. Проклятые письма,

проклятые сплетни приходили к нему со всех сторон. С другой стороны,

причиною катастрофы был его пылкий и замкнутый характер. Он с нами не

советовался, и какая-то судьба постоянно заставляла его действовать в

неверном направлении. Горько его оплакивать, но горько также и знать, что

светское общество (или, по крайней мере, некоторые члены оного) не только

терзало ему сердце своим недоброжелательством, когда он был жив, но и

озлобляется против его трупаV.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — А. О. СМИРНОВОЙ в феврале 1837 г. Рус. Арх.,

1888, II, 296.

Весь Петербург заговорил о смерти Пушкина, и невыгодное мнение о нем

тотчас заменилось самым искренним энтузиазмом: все обратились в книжные

лавки — покупать только что вышедшее новое миниатюрное издание Онегина:

более двух тысяч экземпляров было раскуплено в три дня.

Н. И. ИВАНИЦКИЙ. Воспоминания. П-н и его совр-ки, XIII, 33.

На следующий день кончины Пушкина, я решился очень рано утром войти к

нему, вход был со двора, как и теперь остался, в прихожей никого, направо в

небольшой комнате — покойный на столе, в черном сюртуке: возле него

один-одинехонек полковник Данзас. — ‘Вы здесь, Константин Карлович?’ —

сказал я ему. — ‘Нет, — отвечал он с неизменно присущим ему юмором, — я не

здесь, я на гауптвахте’. Известно, что немедленно после злосчастного

поединка Данзас был арестован, с разрешением не покидать покойного друга до

погребения.

М. М. МИХАЙЛОВ. Несколько слов о месте кончины Пушкина. Книга

воспоминаний о Пушкине, 336.

На Другой день мы, друзья, положили Пушкина своими руками в гроб.

В. А. ЖУКОВСКИЙ — С. Л. ПУШКИНУ. Щеголев, 191.

А. О. Россет перекладывал тело Пушкина в гроб. — ‘Я держал его за икры,

и мне припомнилось, какого крепкого, мускулистого был он сложения, как

развивал он свои силы ходьбою’.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1882, I, 248.

Окажите милость, соблаговолите ум.олить государя императора

уполномочить Вас прислать мне в нескольких строках оправдание моего

собственного поведения в этом грустном деле, оно мне необходимо для того,

чтобы я мог себя чувствовать в праве оставаться при императорском дворе, я

был бы в отчаянии, если бы должен был его покинуть, мои средства невелики, и

в настоящее время у меня семья, которую я должен содержать.

Бар. ГЕККЕРЕН-СТАРШИЙ — графу К. В. НЕССЕЛЬРОДЕ (рус министру иностр.

дел), 30 янв. 1837 г. Щеголев, 291.

В течение трех дней, в которые его тело оставалось в доме, множество

людей всех возрастов и всякого звания беспрерывно теснились пестрою толпою

вокруг его гроба. Женщины, старики, дети, ученики, простолюдины в тулупах, а

иные даже в лохмотьях, приходили поклониться праху любимого народного поэта.

Нельзя было без умиления смотреть на эти плебейские почести, тогда как в

наших позолоченных салонах и раздушенных будуарах едва ли кто-нибудь и

сожалел о краткости его блестящего поприща. Слышались даже оскорбительные

эпитеты и укоризны, которыми поносили память славного поэта и несчастного

супруга, с изумительным мужеством принесшего свою жизнь в жертву чести, и в

то же время раздавались похвалы рыцарскому поведению гнусного обольстителя и

проходимца, у которого было три отечества [Франция — по рождению,

Голландия — по приемному отцу, Россия — по месту службы.] и два имени

[Дантес и Геккерен].

Кн. ЕК. Н. МЕЩЕРСКАЯ-КАРАМЗИНА. Я. Грот, 261 (фр.).

При наличности в высшем обществе малого представления о гении Пушкина и

его деятельности не надо удивляться, что только немногие окружали его

смертный одр, в то время как нидерландское посольство атаковывалось

обществом, выражавшим свою радость по поводу столь счастливого спасения

элегантного молодого человека 7.

Бар. К. А. ЛЮТЦЕРОДЕ (саксонский посланник) в донесении саксонскому

правительству 30 января 1837 г. Щеголев, 374.

Если что-нибудь может облегчить мое горе, то только те знаки внимания и

сочувствия, которые я получаю от всего петербургского общества. В самый день

катастрофы граф и графиня Нессельроде, так же, как и граф и графиня

Строгановы, оставили мой дом в час пополуночи.

Бар. ГЕККЕРЕН-СТАРШИЙ — барону ВЕРСТОЛКУ,

11 февраля 1837 г. Щеголев, 298.

Жоржу (Дантесу) не в чем себя упрекнуть, его противником был безумец,

вызвавший его без всякого разумного повода, ему просто жизнь надоела, и он

решился на самоубийство, избрав руку Жоржа орудием для своего переселения в

другой мир.

Барон ГЕККЕРЕН-СТАРШИИ — г-же ДАНТЕС, 29 марта 1837 г. Щеголев, 315.

В эти оба дни та горница, где он лежал в гробе, была беспрестанно полна

народом. Конечно, более десяти тысяч человек приходило взглянуть на него,

многие плакали, иные долго останавливались и как будто хотели всмотреться в

лицо его.

В. А. ЖУКОВСКИЙ — С. Л. ПУШКИНУ. Щеголев, 191.

Все население Петербурга, а в особенности чернь и мужичье, волнуясь,

как в конвульсиях, страстно жаждало отомстить Дантесу. Никто от мала до

велика не желал согласиться, что Дантес не был убийцей. Хотели расправиться,

даже с хирургами, которые лечили Пушкина, доказывая, что тут заговор и

измена, что один иностранец ранил Пушкина, а другим иностранцам поручили его

лечить.

Д-р СТАНИСЛАВ МОРАВСКИЙ. Воспоминания. Красная Газета, 1928, Љ 318

(пол.).

Участие к поэту народ доказал тем, что в один день приходило на

поклонение его гробу 32 000 человек.

Я. Н. НЕВЕРОВ — Т. Н. ГРАНОВСКОМУ. Московский Пушкинист. Вып. I, 1927,

стр. 44.

Не счесть всех, кто приходил с разных сторон справляться о его здоровье

во время его болезни. Пока тело его выставлено было в доме, наплыв народа

был еще больше, толпа не редела в скромной и маленькой квартирке поэта.

Из-за неудобства помещения должны были поставить гроб в передней,

следовательно, заколотить входную дверь. Вся эта толпа притекала и уходила

через маленькую потайную дверь и узкий отдаленный коридор.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — вел. кн. МИХАИЛУ ПАВЛОВИЧУ, 14 февр. 1837 г.

Щеголев, 263.

Стену квартиры Пушкина выломали для посетителей. АРК. О. РОССЕТ. Рус.

Арх., 1882, I, 248.

Граф Гр. Ал. Строганов взял на себя хлопоты похорон и уломал

престарелого митрополита Серафима, воспрещавшего церковные похороны якобы

самоубийцы.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1908, III, 294.

Сделана была попытка для распущения слуха о произведенной студентами

оскорбительной демонстрации в квартире вдовы. Повод к этой выдумке был

следующий. Граф П. П. Ш., весьма почтенный человек, со студенческой скамьи,

приехал поклониться праху покойного поэта и спросил меня, не может ли он

видеть портрет Пушкина, писанный знаменитым Кипренским. Я отворил дверь в

соседнюю комнату и спросил почтенную даму (гр. Ю. П. Строганову), вошедшую в

соседнюю гостиную: можно ли показать такому-то портрет Пушкина? Пожилая дама

выпорхнула в другую дверь и с ужасом объявила, что шайка студентов ворвалась

в квартиру для оскорбления вдовы. Матушка моя, находившаяся у вдовы, вышла

посмотреть, в чем дело, и ввела нас обоих в гостиную. Несмотря на

разъяснение дела, престарелая дама, ожидавшая бунта, в тот же вечер

отправилась к матери студента для предупреждения относительно нахождения ее

сына в шайке, произведшей утром демонстрацию.

Кн. ПАВ. ВЯЗЕМСКИЙ. Соч., 560.

Графиня Строганова (Юлия Петровна) испанка, урожденная Д’Ега в день

кончины Пушкина запискою, посланною к графу Бенкендорфу из самой квартиры

Пушкина, потребовала присылки жандармских чиновников, якобы в охранение

вдовы от беспрестанно приходивших (поклониться покойнику) студентов. Слышно

от свидетельницы, кн. В. Ф. Вяземской. Эта записка возмутила негодованием

друзей поэта.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1892, II, 358.

Жуковский, говоря с государем, сказал ему а реи pres [почти дословно

(фр.). — Прим. ред.]: ‘так как ваше величество для написания указов о

Карамзине избрали тогда меня орудием, то позвольте мне и теперь того же

надеяться’. Государь отвечал: ‘Я во всем с тобою согласен, кроме сравнения

твоего с Карамзиным. Для Пушкина я все готов сделать, но я не могу сравнить

его в уважении с Карамзиным, тот умирал, как ангел’. Он дал почувствовать

Жуковскому, что и смерть, и жизнь Пушкина не могут быть для России тем, чем

был для нее Карамзин.

А. И. ТУРГЕНЕВ — Н. И. ТУРГЕНЕВУ, 31 янв. 1837 г. П-н и его совр-ки,

VI, 61.

Д. В. Дашков передавал кн. Вяземскому, что государь сказал ему: ‘Какой

чудак Жуковский! Пристает ко мне, чтобы я семье Пушкина назначил такую же

пенсию, как семье Карамзина. Он не хочет сообразить, что Карамзин человек

почти святой, а какова была жизнь Пушкина?’

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1888, II, 294.

1. Заплатить долги.

2. Заложенное имение отца очистить от долга.

3. Вдове пенсион и дочери по замужество.

4. Сыновей в пажи и по 1500 р. на воспитание каждого по вступление на

службу.

5. Сочинения издать на казенный счет в пользу вдовы и детей.

6. Единовременно 10 т.

ИМПЕРАТОР НИКОЛАЙ. Записка о милостях семье Пушкина. Щеголев, 217.

Традиции дома, как на комнату, в которой умер Пушкин, указывают на

угловую комнату с тремя окнами, выходящими на Мойку, которая составляет

часть бывшего пушкинского кабинета в пять окон, впоследствии разделенного

перегородкою на две комнаты. В большей из них, у перегородки, поставлен

теперь камин, ранее же в этом месте много лет находилась доска с надписью о

том, что именно здесь скончался Пушкин. Надпись эту помнит еще нынешний

владелец дома, светл. кн. П. Д. Волконский, неоднократно видевший ее в

детстве…

Л. БАКСТ, АЛЕКСАНДР БЕНУА, М. ДОБУЖИН-СКИИ. О смертной комнате Пушкина.

(Письмо в редакцию). Русь, 1908, Љ 81.

29 янв. 1837 г. я зашел поклониться праху поэта. Народ туда валил

толпами, и посторонних посетителей пускали через какой-то подземный ход и

черную лестницу. Оттуда попал я прямо в небольшую и очень невысокую комнату,

окрашенную желтою краскою и выходившую двумя окнами на двор. Совершенно

посреди этой комнаты (а не в углу, как это водится), стоял гроб, обитый

красным бархатом, с золотым позументом и обращенный стороною головы к окнам,

а ногами к двери, отпертой настежь в гостиную, выходившую окнами на Мойку.

Все входившие благоговейно крестились и целовали руку покойного. На руках у

покойного положен был простой образ, без всякого оклада, и до того стертый,

что никакого изображения на нем нельзя было в скорости разглядеть, платье

было на Пушкине из черного сукна, старого фасона и очень изношенное. В ногах

дьячок читал псалтырь. Катафалк был низкий и подсвечники весьма старые,

вообще заметно было, что все устроено было как-то наскоро и что домашние и

семья растерялись вследствие ужасной, внезапной потери. Даже комната, где

покоилось тело, скорее походила на прихожую или опорожненный от шкафов

буфет, чем на сколько-нибудь приличную столовую. Помню, что в дверях

соседней гостиной я узнал в этот вечер В. А. Жуковского, кн. П. А.

Вяземского и графа Г. А. Строганова.

Бар. Ф. А. БЮЛЕР. Рус. Арх., 1872, 202.

(30 янв. 1837 г.). Толпа публики стеною стояла против окон, завещанных

густыми занавесами и шторами, стараясь проникнуть в комнаты, где выставлено

было тело Пушкина, но впуск был затруднителен, и нужно было даже

пользоваться какою-нибудь протекцией… Мы нашли темно-фиолетовый бархатный

гроб с телом Пушкина в полутемной комнате, освещенной только красноватым и

мерцающим огнем от нескольких десятков восковых церковных свечей,

вставленных в огромные шандалы, обвитые крепом. Комната эта, помнится,

желтая, по-видимому, была столовая, так как в ней стоял огромный буфет. Окна

два или три на улицу были завешены, а на какую-то картину, написанную

масляными красками, и на довольно большое зеркало были наброшены простыни.

Гроб стоял на катафалке в две ступеньки, обитом черным сукном с серебряными

галунами. Катафалк помещен был против входной двери, в ногах был налой. Тело

покойника, сплошь прикрытое белым крепом, было почти все задернуто довольно

подержаным парчовым палевым покровом, по-видимому, взятым напрокат от

гробовщика или церкви… Лицо покойника было необыкновенно спокойно и очень

серьезно, но нисколько не мрачно. Великолепные курчавые темные волосы были

разметаны по атласной подушке, а густые бакенбарды окаймляли впалые щеки до

подбородка, выступая из-под высоко завязанного черного, широкого галстуха.

На Пушкине был любимый его темно-коричневый с отливом (а не черный, как это

описывал барон Бюлер) сюртук, в каком я видел его в последний раз, в ноябре

1836 г., на одном из Воейковских вечеров.

В. П. БУРНАШЕВ. Воспоминания. Рус. Арх., 1872, стр. 1809 — 1811.

Я видал Пушкина в гробу, черты лица не изменились, только он начинает

пухнуть, и кровь идет из рта. Он одет в черном фраке.

А. П. ЯЗЫКОВ — АЛ. А. КАТЕНИНУ. Описание Пушкинского Музея Имп. Алекс.

Лицея. СПб. 1899, стр. 453.

Если не изменяет мне память, 30 января 1837 г., в 3 часа пополудни, я

пошел на квартиру Пушкина. День был пасмурный и оттепель. У ворот дома

стояли в треуголках двое квартальных с сытыми и праздничными физиономиями,

около них с десяток любопытных прохожих. В гробовой комнате мы застали не

более 30 человек — и то большею частью из учащейся молодежи, да отдыхавших в

соседней комнате человек пять. Пушкин был в черном фраке, его руки в желтых

перчатках ИЗ, толстой замши. У головы стоял его камердинер, — высо-, кий

красивый блондин, с продолговатым лицом, окаймленным маленькими

бакенбардами, в синем фраке с золотыми пуговицами, белом жилете и белом

галстухе, — который постоянно прыскал голову покойного одеколо-: ном и

рассказывал публике всем теперь известные эпизоды смерти Пушкина. Никого из

близких покойному при гробе не было. При входе налево, в углу, стояли один

на другом два простых сундука, на верхнем стул, на котором перед мольбертом

сидел академик Бруни, снимавший портрет с лежавшего в гробу, головой к окнам

на двор, Пушкина. У Бруни были длинные, крепко поседевшие волосы, а одет он

был в какой-то светло-зеленый засаленный балахон. Полы во всех комнатах

(порядочно потертые) были выкрашены красно-желтоватой краской, стены

комнаты, где стоял гроб, — клеевою ярко-желтою. — По выходе из гробовой

комнаты, мы уселись отдохнуть в кабинете на диване перед столом, на котором,

к величайшему удивлению, увидели с письменными принадлежностями в беспорядке

наваленную кучу черновых стихотворений поэта. Мы с любопытством стали их

рассматривать. Прислуга, возившаяся около буфета, конечно, видела очень

хорошо наше любопытство, но ее главное внимание было поглощено укупоркой в

ящики с соломой столовой посуды.

В. Н. ДАВЫДОВ. Рус. Стар., 1887, т. 54, стр. 162.

31 янв., в половине второго, мы отправились на панихиду к Пушкину.

Главный ход вел в комнаты, где находилась жена Пушкина, и отворялся только

для ее посетителей, тех же, кто приходили поклониться телу Пушкина, вели по

узенькой, грязной лестнице в комнату, где вероятно жила прислуга, и которую

наскоро приубрали, возле находилась комната в два окна, похожая на

лакейскую, и тут лежал Пушкин. Обстановка эта меня возмутила.

(Е. А. ДРАШУСОВА). Рус. Вести., 1881, т. 155, стр. 155.

На другой день после смерти Пушкина тело его выставлено было в передней

комнате перед кабинетом… Парадные двери были заперты, входили и выходили в

швейцарскую дверь, узенькую, вышиною в полтора аршина, на этой дверке

написано было углем: Пушкин. 31 января, в два часа поутру, я вошел на

крыльцо, из маленькой двери выходил народ, теснота и восковой дух, тишина и

какой-то шепот. У двери стояли полицейские солдаты. Я взошел по узенькой

лестнице… Во второй комнате стояли ширмы, отделявшие вход в комнаты жены,

диван, стол, на столе бумага и чернильница. В следующей комнате стоял гроб,

в ногах читал басом чтец в черной ризе, в головах живописец писал мертвую

голову. Теснота. Трудно было обойти гроб. Я посмотрел на труп, он в черном

сюртуке. Черты лица резки, сильны, мертвы, жилы на лбу напружинились, кисть

руки большая, пальцы длинные, к концу узкие.

К. Н. ЛЕБЕДЕВ. Из записок сенатора. Рус. Арх., 1910, II, 369 — 370.

Греч получил строгий выговор от Бенкендорфа за слова, напечатанные в

‘Северной Пчеле’: ‘Россия обязана Пушкину благодарностью за 22-х летние

заслуги его на поприще словесности’ (Љ 24). Краевский, редактор

‘Литературных Прибавлений к Русскому Инвалиду’, тоже имел неприятности за

несколько строк, напечатанных в похвалу поэту. Я получил приказание вымарать

совсем несколько таких же строк, назначавшихся для ‘Библиотеки для Чтения’.

И все это делалось среди всеобщего участия к умершему, среди всеобщего

глубокого сожаления. Боялись — но чего?

А. В. НИКИТЕНКО. Записки и дневник, т. 1, стр. 284.

В первые дни после гибели Пушкина отечественная печать как бы онемела:

до того был силен гнет над печатью своенравного опекуна над великим поэтом —

графа А. X. Бенкендорфа. Цензура трепетала перед шефом жандармов, страшась

вызвать его неудовольствие — за поблажку в пропуске в печать — слов

сочувствия к Пушкину. В одной лишь газете: ‘Литературные прибавления к

‘Рускому Инвалиду’, — Андрей Александрович Краевский, редактор этих

прибавлений, поместил несколько теплых, глубоко прочувствованных слов. Вот

они (‘Литературные прибавления’, 1837 г., Љ 5):

Солнце нашей поэзии закатилось! Пушкин скончался, скончался во цвете

лет, в середине своего великого поприща!.. Более говорить о сем не имеем

силы, да и не нужно, всякое русское сердце знает всю цену этой невозвратимой

потери и всякое русское сердце будет растерзано. Пушкин! наш поэт! наша

радость, наша народная слава!.. Неужели в самом деле нет уже у нас Пушкина!

К этой мысли нельзя привыкнуть!

29-го января 2 ч. 45 м. по полудни.

Эти немногие строки вызвали весьма характерный эпизод.

А. А. Краевский, на другой же день по выходе номера газеты, был

приглашен для объяснений к попечителю С.-Петербургского учебного округа

князю М. А. Дунду-кову-Корсакову, который был председателем цензурного

комитета. Необходимо заметить, что Краевский состоял тогда на службе в

министерстве народного просвещения, именно помощником редактора журнала

министерства и членом археограф, комиссии, будучи, таким образом, вдвойне

зависимым от министерства.

— Я должен вам передать, — сказал попечитель Краевскому, — что министр

(Сергей Семенович Уваров) крайне, крайне недоволен вами! К чему эта

публикация о Пушкине? Что это за черная рамка вокруг известия о кончине

человека не чиновного, не занимавшего никакого положения на государственной

службе? Ну, да это еще куда бы ни шло! Но что за выражения! ‘Солнце

поэзии!!’ Помилуйте, за что такая честь? ‘Пушкин скончался… в средине

своего великого поприща!’ Какое это такое поприще? Сергей Семенович именно

заметил: разве Пушкин был полководец, военачальник, министр, государственный

муж?! Наконец, он умер без малого сорока лет! Писать стишки не значит еще,

как выразился Сергей Семенович, проходить великое поприще! Министр поручил

мне сделать вам, Андрей Александрович, строгое замечание и напомнить, что

вам, как чиновнику министерства народного просвещения, особенно следовало бы

воздержаться от таковых публикаций.

(П. А. ЕФРЕМОВ). Рус. Стар., т. 28, 1880, 536.

(Сообщ. част. обр.). По случаю кончины А.С.Пушкина, без всякого

сомнения, будут помещены в московских повременных изданиях статьи о нем.

Желательно, чтобы при этом случае как с той, так и с другой стороны

соблюдаема была надлежащая умеренность и тон приличия. Я прошу ваше

сиятельство обратить внимание на это и приказать цензорам не дозволять

печатания ни одной из вышеозначенных статей без вашего предварительного

одобрения.

С. С. УВАРОВ (мин. нар. проев.) — гр. С. Г. СТРОГАНОВУ (попечителю

Московского округа), 1 февр. 1837 г. Щукинский Сборник, I, 298.

Смирдин сказывал, что со дня кончины его продал он уже на 40 тыс. его

сочинений. Толпа с утра до вечера у гроба.

А. И. ТУРГЕНЕВ — Н. И. ТУРГЕНЕВУ, 31 янв. 1837 г. П-н и его совр-ки,

VI, 61.

Студенты желали в мундирах быть на отпевании, их не допустят, вероятно.

Также и многие департаменты, напр., духовных дел иностранных исповеданий.

Одна так называемая знать наша или высшая аристократия не отдала последней

почести гению русскому, почти никто из высших чинов двора, из

генерал-адъютантов и пр. не пришел ко гробу Пушкина… Жена в ужасном

положении, но иногда плачет. С каким нежным попечением он о ней в последние

два дня заботился, скрывая от нее свои страдания.

А. И. ТУРГЕНЕВ — А. И. НЕФЕДЬЕВОЙ, 1 февр. 1837 г. П-н и его совр-ки,

VI, 66.

Вынос тела почившего в церковь должен был состояться вчера днем, но

чтобы избежать манифестации при выражении чувств, обнаружившихся уже в то

время, как тело было выставлено в доме покойного, — чувств, которые подавить

было бы невозможно, а поощрять их не хотели, — погребальная церемония была

совершена в час пополуночи. По этой же причине участвующие были приглашены в

церковь при Адмиралтействе, а отпевание происходило в Конюшенной церкви.

Барон ГЕККЕРЕН-СТАРШИИ — барону ВЕРСТОЛКУ, 14 февр. 1837 г. Щеголев,

299.

Вчера (30-го) народ так толпился, — исключая аристократов, коих не было

ни у гроба, ни во время страдания, — что полиция не хотела, чтобы отпевали в

Иса-киевском соборе, а приказала вынести тело в полночь в Конюшенную

церковь, что мы немногие и сделали, других не впускали. Публика ожесточена

против Геккерна, и опасаются, что выбьют у него окна.

А. И. ТУРГЕНЕВ — Н. И. ТУРГЕНЕВУ, 31 янв. 1837 года. П-н и его совр-ки,

VI, 62.

Назначенную для отпевания церковь переменили, тело перенесли в нее

ночью, с какою-то тайною, всех поразившею, без факелов, почти без

проводников, и в минуту выноса, на которую собралось не более десяти

ближайших друзей Пушкина, жандармы наполнили ту горницу, где молились об

умершем, нас оцепили, и мы, так сказать, под стражей проводили тело до

церкви.

В. А. ЖУКОВСКИЙ — гр. А. X. БЕНКЕНДОРФУ. Щеголев, 255.

В день, предшествовавший ночи, в которую назначен был вынос тела, в

доме, где собралось человек десять друзей и близких Пушкина, чтобы отдать

ему последний долг, в маленькой гостиной, где мы все находились, очутился

целый корпус жандармов. Без преувеличения можно сказать, что у гроба

собрались в большом количестве не друзья, а жандармы. Не говорю о солдатских

пикетах, расставленных по улице, но против кого была эта военная сила,

наполнившая собою дом покойника в те минуты, когда человек двенадцать друзей

его и ближайших знакомых собрались туда, чтобы воздать ему последний долг?

Против кого эти переодетые, но всеми узнаваемые шпионы? Они были там, чтобы

не упускать нас из виду, подслушивать наши сетования, наши слова, быть

свидетелями наших слез, нашего молчания.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — вел. кн. МАХАИЛУ ПАВЛОВИЧУ, 14 февр. 1837 г.

Щеголев, 265.

На вынос тела из дому в церковь Наталья Николаевна Пушкина не явилась,

от истомления и от того, что не хотела показываться жандармам.

Кн. В. Ф. ВЯЗЕМСКАЯ по записи БАРТЕНЕВА. Рус. Арх., 1888, II, 305.

31 янв. На вынос в 12, т. е. полночь, явились жандармы, полиция,

шпионы, — всего 10 штук, а нас едва ли столько было! Публику уже не пускали.

В первом часу мы вывезли гроб в церковь Конюшенную, пропели за-упокой, и я

возвратился тихо домой.

А. И. ТУРГЕНЕВ. Из дневника. Щеголев, 271.

После смерти Пушкина я находился при гробе его почти постоянно до

выноса тела в церковь, что в здании Конюшенного ведомства. Вынос тела был

совершен ночью, в присутствии родных Н. Н. Пушкиной, графа Г. А. Строганова

и его жены, Жуковского, Тургенева, графа Вельегорского, Аркадия Ос. Россети,

офицера генерального штаба Скалона и семейств Карамзиной и князя Вяземского.

Вне этого списка пробрался по льду в квартиру Пушкина отставной офицер путей

сообщения Веревкин, имевший, по объяснению А. О. Россети, какие-то отношения

к покойному. Никто из посторонних не допускался. На просьбы А. Н. Муравьева

и старой приятельницы покойника, графини Бобринской (жены графа Павла

Бобринского), переданные мною графу Строганову, мне поручено было сообщить

им, что никаких исключений не допускается. Начальник штаба корпуса жандармов

Дубельт, в сопровождении около двадцати штаб- и обер-офицеров, присутствовал

при выносе. По соседним дворам были расставлены пикеты. Развернутые

вооруженные силы вовсе не соответствовали малочисленным и крайне смирным

друзьям Пушкина, собравшимся на вынос тела. Но дело в том, что назначенный

день и место выноса были изменены, список лиц, допущенных к присутствованию

в печальной процессии, был крайне ограничен, и самые энергические и вполне

осязательные меры были приняты для недопущения лиц неприглашенных.

Кн П. П. ВЯЗЕМСКИЙ. ‘Пушкин’, сборник Бартенева, II, 69.

Наталья Николаевна Пушкина, с душевным прискорбием извещая о кончине

супруга ее, Двора Е. И. В. Камер-Юнкера Александра Сергеевича Пушкина,

последовавшей в 29 день сего января, покорнейше просит пожаловать к

отпеванию тела в Иса-киевский собор, состоящий в Адмиралтействе, 1-го числа

февраля в 11 часов до полудня.

ПРИГЛАШЕНИЕ НА ОТПЕВАНИЕ ПУШКИНА. Пушкин, изд. Брокгауза — Ефрона, т.

VI, стр. 317.

Нынешний Исакиевский собор тогда еще строился [Отстроен и освящен в

1858 году.], а Исакиевским собором называлась церковь в здании

Адмиралтейства, к которой Пушкин был прихожанином, живя на Мойке.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1879, I, 395.

Билеты приглашенным были разосланы без всякого выбора, Пушкин был

знаком целому Петербургу, дипломатический корпус приглашен был потому, что

Пушкин был знаком со всеми его членами, для назначения же тех, кому посылать

билеты, сделали просто выписку из реестра, который взят был у графа

Воронцова.

В. А. ЖУКОВСКИЙ — гр. А. X. БЕНКЕНДОРФУ. Ще-голев, 254.

Утром многие приглашенные на отпевание и желавшие отдать последний долг

Пушкину являлись в Адмиралтейство, с удивлением находили двери запертыми и

не могли найти никого для объяснения такого обстоятельства. В это время

происходило отпевание в Конюшенной церкви, куда приезжавших пускали по

билетам.

М. Н. ЛОНГИНОВ. Современная Летопись, 1863, Љ. 18, стр. 13.

Живы еще лица, помнящие, как С. С. Уваров явился бледный и сам не свой

в Конюшенную церковь на отпевание Пушкина и как от него сторонились.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1888, II, 297.

Я стояла близ гроба, в группе дам, между которыми находилась Ел. Мих.

Хитрово. Заливаясь слезами, выражая свое сожаление о кончине Пушкина, она

шепнула мне сквозь слезы, кивнув головою на стоявших у гроба официантов, во

фраках, с пучками разноцветных лент на плечах:

— Посмотрите, пожалуйста, на этих людей: какая бесчувственность! Хоть

бы слезинку проронили! — Потом она тронула одного из них за локоть. — Что же

ты, милый, не плачешь? Разве тебе не жаль твоего барина?

Официант обернулся и отвечал невозмутимо:

— Никак нет-с… Мы, значит, от гробовщика, по наряду!

А. М. КАРАТЫГИНА-КОЛОСОВА. Воспоминания Рус Стар., 1880, т. 28, стр.

572.

Между прочими подробностями о смерти и отпевании Пушкина, А. И.

Тургенев сообщил (тригорским соседкам Пушкина), что уважение к памяти поэта

в громадных толпах народа, бывших на его отпевании в Конюшенной церкви, было

до того велико, что все полы сюртука Пушкина были разорваны в лоскутки, и он

оказался лежащим чуть не в куртке, бакенбарды его и волосы на голове были

тщательно обрезаны его поклонницами.

М. И. СЕМЕВСКИИ. К биографии Пушкина. Рус. Вест., 1869, ноябрь, 92.

Отпевание тела его происходило в церкви Спаса в Конюшенной 1-го февраля

в 1! часов утра… Перед церк-вью, для отдания последнего долга любимому

писателю, стеклись во множестве люди всякого звания. Трогательно было видеть

вынос гроба из церкви: И. А Крылов, В. А. Жуковский, кн. П. А. Вяземский и

другие литераторы и друзья покойного несли гроб.

М. А. К.ОРК.УНОВ. Письмо к издателю Моск. Ведом. СПб., 4 февр. 1837 г.

П-н и его совр-ки, VIII, 83.

Прах Пушкина принял последнее целование родных и друзей. В. А.

Жуковский обнял бездыханное тело его и долго держал его безмолвно на груди

своей. П. В. АННЕНКОВ. Материалы, 422.

Современники-свидетели передавали нам, что во время отпевания обширная

площадь перед церковью представляла собою сплошной ковер из человеческих

голов, и что когда тело совсем выносили из церкви, то шествие на минуту

запнулось, на пути .лежал кто-то большого роста, в рыданиях. Его попросили

встать и посторониться. Это был кн. П. А. Вяземский.

П. И. БАРТЕНЕВ. Рус. Арх., 1879, I, 397.

Похороны г. Пушкина отличались особенною пышностью, и в то же время

были необычайно трогательны. Присутствовали главы всех иностранных миссий,

за исключением графа Дерама (английского посла) и кн. Суц-цо (греческого

посла) — по болезни, барона Геккерена, который не был приглашен, и г.

Либермана (прусского посла), отклонившего приглашение вследствие того, что

ему сказали, что названный писатель подозревался в либерализме в юности,

бывшей, действительно, весьма бурною, как молодость многих гениев, подобных

ему.

Бар. К. А. ЛЮТЦЕРОДЕ (саксонский посланник) в донесении саксонскому

правительству 8 февраля 1837 г. Щеголев, 375.

Долг чести повелевает мне не скрыть от вас того, что общественное

мнение высказалось при кончине г. Пушкина с большей силой, чем предполагали

7. Но необходимо выяснить, что это мнение принадлежит не высшему классу,

который понимал, что в таких роковых событиях мой сын по справедливости не

заслуживает ни малейшего упрека. Чувства, о которых я говорю, принадлежат

лицам из третьего сословия, если так можно назвать в России класс,

промежуточный между настоящей аристократией и высшими должностными лицами, с

одной стороны, и народной массой, совершенно чуждой событию, о котором она и

судить не может, — с другой. Сословие это состоит из литераторов, артистов,

чиновников низшего разряда, национальных коммерсантов высшего полета и т. д.

Барон ГЕККЕРЕН-СТАРШИИ — барону ВЕРСТОЛКУ, 14 февр. 1837 г. Щеголев,

299.

Февраль 1. Похороны Пушкина. Это были, действительно, народные

похороны. Все, что сколько-нибудь читает и мыслит в Петербурге, — все

стекалось к церкви, где отпевали поэта. Это происходило в Конюшенной.

Площадь была усеяна экипажами и публикою, но среди последней — ни одного

тулупа или зипуна. Церковь была наполнена знатью. Весь дипломатический

корпус присутствовал. Впускали в церковь только тех, которые были в мундирах

или с билетом. На всех лицах лежала печаль — по крайней мере наружная. Я

прощался с Пушкиным: ‘И был странен тихий мир его чела’. Впрочем, лицо уже

значительно изменилось: его успело коснуться разрушение. Мы вышли из церкви

с Кукольником.

— Утешительно по крайней мере, что мы все-таки подвинулись вперед, —

сказал он, указывая на толпу, пришедшую поклониться праху одного из лучших

своих сынов.

Народ обманули: сказали, что Пушкина будут отпевать в Исакиевском

соборе — так было означено и на билетах, а между тем, тело было из квартиры

вынесено ночью, тайком, и поставлено в Конюшенной церкви. В университете

получено строгое предписание, чтобы профессора не отлучались от своих кафедр

и студенты присутствовали бы на лекциях. Я не удержался и выразил попечителю

свое прискорбие по этому поводу. Русские не могут оплакивать своего

согражданина, сделавшего им честь своим существованием! Иностранцы приходили

поклониться поэту в гробу, а профессорам университета и русскому юношеству

это воспрещено. Они тайком, как воры, должны были прокрадываться к нему.

А. В. НИКИТЕНКО. Записки и дневник, I, 284.

Граф Фикельмон явился на похороны в звездах, были Барант и другие. Но

из наших ни Орлов, ни Киселев не показались. Знать стала навещать умиравшего

поэта, только прослышав об участливом внимании царя.

А. О. РОССЕТ по записи БАРТЕНЕВА. Рус. Арх., 1882, I, 248.

В университете положительно не обнаружилось тогда ни малейшего

волнения, и если бы Уваров не дал нака-, нуне знать, что он посетит

аудитории в самый день похорон, то едва ли пошло бы много студентов на

Конюшенную площадь. Граф Уваров нашел в Университете одних казенных

студентов. Вообще же впечатление кончины Пушкина на студентов было

незначительное.

Кн. ПАВЕЛ ВЯЗЕМСКИЙ. Собр. соч., 560.

Многие студенты сговорились вместе итти на похороны Пушкина, но не

знали, откуда будут похороны, — все полагали, что из Адмиралтейской церкви.

Оказалось, отпевание было в Конюшенной церкви. Толпами мы бросились сперва к

Адмиралтейской, а потом к Конюшенной площади, но здесь трудно было

протолкаться через полицию, и только некоторые счастливцы получили доступ в

церковь. Я оставался с другими на площади. На вопрос проходящего, кого

хоронят, жандарм ничего не ответил, будочник — что не может знать, а

квартальный надзиратель, — что камер-юнкера Пушкина. Долго ждали мы

окончания церковной службы, наконец, на паперти стали появляться лица в

полной мундирной форме, военных было немного, но большое число придворных

(вероятно, по случаю того же камер-юнкерства), в черных фраках были только

лакеи, следовавшие перед гробом, красным с золотом позументом, регалий и

воспоминаний из жизни поэта никаких. Гроб вынесен был на улицу посреди

пестрой толпы мундиров и салопов, что мало соответствовало тому чувству,

которое в этот момент наполняло наши юношеские души. Притом все это

мелькнуло перед нами только на один миг. С улицы гроб тотчас же вынесен был

в расположенные рядом с церковью ворота в Конюшенный двор, где находился

заупокойный подвал, для принятия тела до его отправления в Псковскую

губернию. Живо помню, как взоры наши следили в глубину ворот за гробом, пока

он не исчез, — вот все, чем ознаменовалось участие молодежи в погребении

русской гражданской славы!

М.-Н. Воспоминания из дальних лет. Рус. Стар., 1881, т. 31, май, стр.

160.

Пушкин соединял в себе два единых существа: он был великий поэт и

великий либерал, ненавистник всякой власти. Осыпанный благодеяниями

государя, он однако же до самого конца жизни не изменился в своих правилах,

а только в последние годы стал осторожнее в изъявлении оных. Сообразно сим

двум свойствам Пушкина, образовался и круг его приверженцев. Он состоял из

литераторов и из всех либералов нашего общества. И те, и другие приняли

живейшее, самое пламенное участие в смерти Пушкина, собрание посетителей при

теле было необыкновенное, отпевание намеревались делать торжественное,

многие располагали следовать за гробом до самого места погребения в

Псковской губернии, наконец, дошли слухи, что будто в самом Пскове

предполагалось выпрячь лошадей и везти гроб людьми, приготовив к этому

жителей Пскова. — Мудрено было решить, не относились ли все эти почести

более к Пушкину-либералу, нежели к Пушкину-поэту. — В сем недоумении и имея

в виду отзывы многих благомыслящих людей, что подобное как бы народное

изъявление скорби о смерти Пушкина представляет некоторым образом

неприличную картину торжества либералов, — высшее наблюдение признало своею

обязанностью мерами негласными устранить все почести, что и было исполнено.

ОТЧЕТ О ДЕЙСТВИЯХ КОРПУСА ЖАНДАРМОВ ЗА 1837 ГОД. А. С. Поляков. О

смерти Пушкина, 46.

Смерть Пушкина представляется здесь, как несравнимая потеря страны, как

общественное бедствие. Национальное самолюбие возбуждено тем сильнее, что

враг, переживший поэта, — иноземного происхождения. Громко кричат о том, что

было бы невыносимо, чтобы французы могли безнаказанно убить человека, с

которым исчезла одна из самых светлых национальных слав. Эти чувства

проявились уже во время похоронных церемоний по греческому ритуалу, которые

имели место сначала в квартире покойного, а потом на торжественном

богослужении, которое было совершено с величайшею торжественностью в

придворной Конюшенной церкви, на котором почли долгом присутствовать многие

члены дипломатического корпуса. Думаю, что со времени смерти Пушкина и до

перенесения его праха в церковь в его доме перебывало до 50.000 лиц всех

состояний, многие корпорации просили о разрешении нести останки умершего.

Шел даже вопрос о том, чтобы отпрячь лошадей траурной колесницы и

предоставить несение тела народу, наконец, демонстрации и овации, вызванные

смертью человека, который был известен за величайшего атеиста, достигли

такой степени, что власть, опасаясь нарушения общественного порядка,

приказала внезапно переменить место, где должны были состояться

торжественные похороны, и перенести тело в церковь ночью.

ЛИБЕРМАН, прусский посланник при русском дворе, в донесении своему

правительству, 2 — 14 февр. 1837 г. Щеголев, 384.

Стечение было многочисленное по улицам, ведущим к церкви, и на

Конюшенной площади, но народ в церковь не пускали. Едва достало места и для

блестящей публики. Толпа генералов-адъютантов, гр. Орлов, кн. Трубецкой, гр.

Строганов, Перовский, Сухозанет, Адлерберг, Шипов и пр. Послы французский с

растроганным выражением, искренним, так что кто-то прежде, слышав, что из

знати немногие о Пушкине пожалели, сказал: Барант и Геррера sont les seules

Russes dans tout cela (во всем этом — единственные русские!).

А. И. ТУРГЕНЕВ — А. И. НЕФЕДЬЕВОЙ, 1 февр. 1837 г. П-н и его совр-ки,

VI, 67.

Лицо Баранта: единственный русский — вчера еще, но сегодня генерал- и

флигель-адъютанты.

А. И. ТУРГЕНЕВ. Из дневника. Щеголев, 271.

Австрийский посол, неаполитанский, саксонский, баварский и все с женами

и со свитами. Чины двора, министры некоторые: между ними — и Уваров,

смерть — примиритель. Дамы, красавицы и модниц множество, Хит-рова — с

дочерьми, гр. Бобринский, актеры: Каратыгин и пр. Журналисты, авторы —

Крылов последний из простившихся с хладным телом. Кн. Шаховской. Молодежи

множество. Служил архимандрит и шесть священников. Рвались — к последнему

целованию. Друзья вынесли гроб, но желавших так много, что теснотою

разорвали фрак надвое у кн. Мещерского. Тут и Энгельгардт — воспитатель его

в царскосельском лицее, он сказал мне: восемнадцатый из моих умирает, т. е.

из первого выпуска лицея. Все товарищи поэта по лицею явились. Мы на руках

вынесли гроб в подвал на другой двор, едва нас не раздавили. Площадь вся

покрыта народом, в домах и на набережных Мойки тоже.

А. И. ТУРГЕНЕВ — А. И. НЕФЕДЬЕВОЙ, 1 февр. 1837 г. П-н и его совр-ки,

VI, 68.

Сегодня (7 февраля), еще прежде дуэля назначена и в афишках объявлена

была для бенефиса Каратыгина пиэса Пушкина: ‘Скупой Рыцарь, сцены из

Ченстовой трагикомедии’. Каратыгин по случаю отпевания Пушкина отложил

бенефис до завтра, но пиэсы этой — играть не будут! — вероятно опасаются

излишнего энту-зиасма…

А. И. ТУРГЕНЕВ — А. И. НЕФЕДЬЕВОЙ, 1 февр. 1837 г. П-н и его совр-ки,

VI, 66.

Тело Пушкина до дня похорон поставили в склеп Конюшенной церкви, и там

поклонения продолжались. А дамы так даже ночевали в склепе, и самой ярой из

них оказалась тетушка моя Агр. Фед. Закревская. Сидя около гроба в мягком

кресле и обливаясь горючими слезами, она знакомила ночевавших с нею в склепе

барынь с особенными интимными чертами характера дорогого ей человека.

Поведала, что Пушкин был в нее влюблен без памяти, что он ревновал ее ко

всем и каждому. Что еще недавно в гостях у Соловых он, ревнуя ее за то, что

она занималась с кем-то больше, чем с ним, разозлился на нее и впустил ей в

руку свои длинные ногти так глубоко, что показалась кровь. И тетка с

гордостью показывала любопытным барыням повыше кисти видные еще следы

глубоких царапин. А потом она еще рассказывала, что в тот же вечер, прощаясь

с нею, Пушкин шепнул ей на ухо:

Petit etre, vous ne me reverrez gamais’ [Может быть, вы никогда меня

больше не увидите (фр.).-Прим. ред.]. И точно, она его живым больше не

видала. Тетка Агр. Фед-на, рассказывая все это во время бессонных ночей в

склепе, не сфантазировала ни слова, а говорила только всю правду. Пушкин

точно был большой поклонник прекрасного пола, а Закревская была очень хороша

собой… Кроме того, она была бесспорно умная, острая женщина (немного

легкая на слово), но это не мешало тому, чтоб Пушкин любил болтать с ней,

читал ей свои произведения и считал ее другом. А он был так самолюбив, что

не мог перенести, чтоб женщина, которую он удостаивает своим вниманием, хотя

на минуту увлеклась разговором с кем-нибудь другим.

М. Ф. КАМЕНСКАЯ. Воспоминания. Истор. Вести., 1894, т. 58, стр. 54.

От глубоких огорчений, от потери мужа, жена Пушкина была больна, она

просила государя письмом дозволить Данзасу проводить тело ее мужа до могилы,

так как по случаю тяжкой болезни она не могла исполнить этого сама.

А. АММОСОВ со слов К. К. ДАНЗАСА, 39.

Я немедленно доложил его величеству просьбу г-жи Пушкиной, дозволить

Данзасу проводить тело в его последнее жилище. Государь отвечал, что он

сделал все, от него зависевшее, дозволил подсудимому Данзасу остаться до

сегодняшней погребальной церемонии при теле его друга, что дальнейшее

снисхождение было бы нарушением закона — и следовательно невозможно, но он

прибавил, что Тургенев, давнишний друг покойного, ни в чем не занятый в

настоящее время, может отдать этот последний долг Пушкину, и что он уже

поручил ему проводить тело.

Гр. А. X. БЕНКЕНДОРФ — гр. Г. А. СТРОГАНОВУ.

Аммосов, 68.

2 февраля. Жуковский с письмом гр. Бенкендорфа к гр. Строганову, — о

том, что вместо Данзаса назначен я, в качестве старого друга, отдать ему

последний долг. Я решился принять… На панихиду. Тут граф Строганов

представил мне жандарма, о подорожных и крестьянских подставах. Куда еду —

еще не знаю. Заколотили

Пушкина в ящик. Вяземский положил с ним свою перчатку.

А. И. ТУРГЕНЕВ. Из дневника. Щеголев, 272 — 273.

Донесли, что Жуковский и Вяземский положили свои перчатки в гроб, — и в

этом видели что-то и к кому-то враждебное.

А. И. ТУРГЕНЕВ — Н. И. ТУРГЕНЕВУ, 28 февр. 1837 г. П-н и его соер-ки,

VI, 92.

5-го февраля в полночь мы отправились из Конюшенной церкви, с телом

Пушкина, в путь, я с почтальоном в кибитке позади тела, жандармский капитан

впереди оного. Дядька покойного желал также проводить останки своего доброго

барина к последнему его жилищу, куда недавно возил он же и тело его матери,

он стал на дрогах, кои везли ящик с телом, и не покидал его до самой могилы.

А. И. ТУРГЕНЕВ — А. И. НЕФЕДЬЕВОИ, 9 февр. 1837 г. П-н и его совр-ки,

VI, 71.

Старый дядька Пушкина, Никита Козлов, находился при нем в малолетстве,

потом состоял при нем все время пребывания в псковской его деревне, и

оставался до последней минуты жизни его. Ему же поручено было отвезти тело

А. С-ча в монастырь, где он и погреб его.

Н. И. ТАРАСЕНКО-ОТРЕШКОВ — В. П. ГОЛОВИНОЙ. Ист. Вестн., 1894, т. 58,

стр. 778.

Старый дядька Пушкина, Никита Козлов, можно сказать, не покидал своего

питомца от колыбели до могилы. Он был, помнится, при нем и в Москве. Не

знаю, был ли при нем верный дядька в лицее, и позже в Одессе и Бессарабии,

но он был с ним и в сельце Михайловском, и на пути его из столицы й

последний приют, в Святогорский монастырь.

Н. В. СУШКОВ. Раут. М., 1851, стр. 8 — 9.

(Жандармский полковник Ракеев). — Я препровождал… Назначен был шефом

нашим препроводить тело Пушкина. Один я, можно сказать, и хоронил его.

Человек у него был… что за преданный был слуга! Смотреть даже было больно,

как убивался. Привязан был к покойнику, очень привязан. Не отходил почти от

гроба: ни ест, ни пьет.

М. ИЛ. МИХАИЛОВ. Из дневника. Рус. Стар., 1906, т. 127, стр. 391.

Жена моя возвращалась из Могилева и на одной станции неподалеку от

Петербурга увидела простую телегу, на телеге солому, под соломой гроб,

обернутый рогожею. Три жандарма суетились на почтовом дворе, хлопотали о

том, чтобы скорее перепрячь курьерских лошадей и скакать дальше с гробом.

— Что это такое? — спросила моя жена у одного из находившихся здесь

крестьян.

— А бог его знает что! Вишь, какой-то Пушкин убит — его мчат на

почтовых в рогоже и соломе, прости господи — как собаку.

А. В. НИКИТЕНКО. Дневник, 12 февраля 1837 года. Записки и дневник, т.

1, 286.

4-го февраля. Перед гробом и мною скакал жандармский капитан. Проехали

Софию, в Гатчине рисовались дворцы и шпиц протестанской церкви, в Луге или

прежде пил чай. Тут вошел в церковь. На станции перед Псковом встреча с

камергером Яхонтовым, который вез письмо Мордвинова к Пещурову, но не сказал

мне о нем. Я поил его чаем и обогнал его, приехал к 9 часам в Псков, прямо к

губернатору — на вечеринку. Яхонтов скоро и прислал письмо Мордвинова,

которое губернатор начал читать вслух, но дошел до высочайшего повеления — о

невстрече — тихо и показал только мне — именно тому, кому казать не должно

было: сцена хоть бы из комедии!

А. И. ТУРГЕНЕВ. Из дневника. Щеголев, 273.

Милостивый Государь Алексей Никитыч! Г. Действ, ст. сов. Яхонтов,

который доставит сие письмо вашему превосходительству, сообщит вам наши

новости. Тело Пушкина везут в Псковскую губернию для предания земле в имении

его отца. — Я просил г. Яхонтова передать вам по сему случаю поручение графа

Ал. Хр. (Бенкендорфа), но вместе с тем имею честь сообщить вашему

превосходительству волю государя императора, чтобы вы воспретили всякое

особенное изъявление, всякую встречу, одним словом, всякую церемонию, кроме

того, что обыкновенно по нашему церковному обряду исполняется при погребении

тела дворянина. К сему не излишним считаю, что отпевание тела уже совершено.

А. Н. МОРДВИНОВ — А. Н. ПЕЩУРОВУ, 2 февраля 1837 г. П-н и его совр-ки,

VI, 109.

5 февраля. В 1 час пополуночи отправились сперва в Остров, за 56 верст,

где исправник и городничий нас встретили и послали с нами чиновника далее,

оттуда за пятьдесят верст к Осиновой — в Тригорское, где уже был в три часа

пополудни. За нами прискакал и гроб в седьмом часу вечера, гроб оставил я на

последней станции с почтальоном и дядькой. Осипова послала, по моей просьбе,

мужиков рыть могилу, вскоре и мы туда поехали с жандармом, зашли к

архимандриту, он дал мне описание монастыря, рыли могилу, между тем, я

осмотрел, хотя и ночью, церковь, ограду и здания. Условились приехать на

другой день и возвратились в Тригорское. Повстречали тело на дороге, которое

скакало в монастырь. Гроб внесли в верхнюю церковь и поставили до утра там.

Напились чаю, я уложил спать жандарма и сам остался мыслить вслух о Пушкине

с милыми хозяйками, читал альбум со стихами Пушкина, Языкова и проч. Дочь

(Мария Ивановна Осипова) пленяла меня: мы подружились. В 11 часов я лег

спать. На другой день (6 февраля), в 6 часов утра, отправились мы — я и

жандарм!! — опять в монастырь, — все еще рыли могилу, моим гробокопателям

помогали крестьяне Пушкина, узнавшие, что гроб прибыл туда, мы отслужили

панихиду в церкви и вынесли на плечах крестьян и дядьки гроб в могилу —

немногие плакали. Я бросил горсть земли в могилу, выронил несколько слез и

возвратился в Тригорское. Там предложили мне ехать в Михайловское, и я

поехал с милой дочерью, несмотря на желание и на убеждение жандарма не

ездить, а спешить в обратный путь. Дорогой Марья Ивановна объяснила мне

Пушкина в деревенской жизни его, показывала урочища, любимые сосны, два

озера, покрытых снегом, и мы вошли в домик поэта, где он прожил свою ссылку

и написал лучшие стихи свои. Все пусто. Дворник, жена его плакали.

А. И. ТУРГЕНЕВ. Из дневника. Щеголев, 274. Дополнено по письму А. И.

Тургенева к А. И. Нефедьевой от 9 февр. 1837 г. П-н и его совр-ки, VI, 72.

Кто бы сказал, что даже дворня (Тригорского), такая равнодушная по

отношению к другим, плакала о нем! В Михайловском г. Тургенев был свидетелем

такого же горя.

Бар. Б. А. ВРЕВСКИЙ — С. Л. ПУШКИНУ, 21 марта 1837 г. П-н и его

совр-ки, VIII, 63.

Они (Пушкин и его мать) лежат теперь под одним камнем, гораздо ближе

друг к другу после смерти, чем были в жизни.

АЛ. Н. ВУЛЬФ. Дневник, 21 марта 1842 г. Л. Майков, 217.

Эпилог

Оплакивая страшную безвременную утрату и ища причины катастрофы,

современники поэта открыли спор, который продолжается до сих пор. Каждое

новое поколение вносит в него свои страсти, свои идеи и открытия. Число

высказанных предположений очень велико, но в целом, как показывает

пушкиноведческая литература, они распределяются по четырем основным

направлениям.

1. Наиболее распространено в настоящее время следующее объяснение:

поэт, измученный неблагоприятными обстоятельствами, обуреваемый страстной

ревностью, доведенный до крайности оскорблениями, нанесенными его чести,

посылает самоубийственное письмо Геккерну. Ситуацию в целом можно передать

словом: ‘Затравили!’ Спорят, кому принадлежит главная роль в создании такой

ситуации — одни указывают на царя, другие видят главного виновника в

Бенкендорфе и действиях тайной полиции, некоторые считают, что в центре всей

интриги стоял Уваров, раздаются также голоса в пользу того, что след интриги

ведет в покои императрицы, иные называют организаторами травли Нессельроде и

его жену. Более вероятно, что инициатива диплома исходила от обитателей

голландского посольства. Высказывалось и предположение, что здесь мы имеем

дело с международным заговором. Ю. Н. Тынянов, например, считал, что он

сложился на Венском конгрессе по предложению Меттерниха и Александра I,

целью его было обезглавить революционное движение, физически уничтожая его

вождей и глашатаев, помимо Пушкина его жертвами стали Грибоедов, Полежаев,

Лермонтов, гениальный французский математик Галуа… Согласно другой

подобной версии заговор против поэта организовали масоны. Разумеется,

высказывается и немало смехотворных предположений, вроде того, что Дантес

застрелил великого поэта по просьбе своей возлюбленной, Идалии Полетики,

имевшей повод его ненавидеть. Но всегда общая мысль этих теорий остается

неизменной — поэт пал жертвой злокозненных замыслов его врагов.

2. Менее популярна теперь другая точка зрения, ранее почти

общепризнанная. Согласно ей история последних дней Пушкина в основе своей —

семейная драма, центральная коллизия, как в мелодраме, — любовный

треугольник: Дантес — Наталья Николаевна — Пушкин. Перед нами трагедия

ревности, по-своему предсказанная поэтом в ‘Цыганах’. С той только

поправкой, что в столкновении погибает Алеко, а не его молодой соперник, и

героиня остается жить, выходит замуж и, кажется, счастливо. Здесь тоже

существуют разные оттенки: одни смотрят на это событие как на несчастный

случай, который может произойти в каждой семье, другие видят тут ошибку

Пушкина, не сумевшего удержать любовь юной жены, третьи находят, что Дантес

только изображал страсть, желая упрочить в обществе свою репутацию, и

Пушкину следовало вовремя поставить его на место…

Эти два подхода объединяет то, что поэт, гений которого, по его

собственному выражению, ‘с одного взгляда открывает истину’, оказывается

целиком во власти обстоятельств. Против него задумываются коварные интриги,

молодой француз кружит голову его жене, а он, то ли по беспечности, то ли

увлеченный в мир поэтических грез, ничего не видит, не слышит и не замечает.

В основе этих подходов лежит представление о поэте как существе слабом,

беззащитном и не от мира сего.

3. Именно против этого и возражают сторонники иного взгляда. ‘Разве не

унизительно, — говорят они, — для великого человека быть пустой игрушкой

чуждых внешних воздействий, и притом идущих от таких людей, для которых у

самого этого человека и его поклонников не находится достаточно

презрительных выражений?’ (Вл. Соловьев). Сторонником этой позиции был и

Вересаев. В последние годы число ее сторонников растет. На месте

представления о Пушкине как объекте действия ими выдвигается другая точка

зрения: Пушкин по своей воле окончил свое земное поприще. Так думали многие

современники (Хомяков, Павлищев, Пав. Вяземский и другие). При этом одни

просто говорят о самоубийстве, вынужденном обстоятельствами (но эта позиция

ничем, по существу, не отличается от первой из рассмотренных нами). Другие

настаивают на том, что Пушкин готовился к смерти и искал ее. Речь идет в

этом случае об инициативном, осмысленном философски и эстетически шаге: не

случайно в его лирике (‘Полководец’, ‘Из А. Шенье’) появляются под конец

прежде совершенно чуждые ему мотивы самоубийства, они накапливаются и в

незаконченных прозаических произведениях 1835 года. В этом что-то есть.

Пушкин, безусловно, смотрел на жизнь как на своеобразное произведение

искусства, роман особого жанра. ‘Он испробовал все жанры, все они

обнаруживали свою конечность, он был больше любого жанра, и в конце концов

недостаточным оказался и жанр жизни. Тогда он умолк и — как он делал это в

своих стихах и прозе — заставил говорить молчание’ (В. Непомнящий). Не

просто уйти из жизни, исчерпав ее до конца, но умереть с оружием в руках,

защищая честь своей прекрасной жены — этот могучий трагический финал,

скрепляя кровью две параллели, творческую и житейскую, не давал им

распасться в глазах потомков на хрестоматийные ‘жизнь’ и ‘творчество’.

Полный титанической решимости и величественной красоты свободного и сильного

духа, подобный замысел мог быть не чужд Пушкину.

4. Наконец, существует еще одно мнение. Его лучше всего выразил Блок:

‘Пушкина убила вовсе не пуля Дантеса. Его убило отсутствие воздуха. С ним

умирала его культура.

Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит. Это предсмертные вздохи

Пушкина, и также вздохи культуры пушкинской поры’. Действительно,

рассматривать смерть великого поэта только как завершение его личной

биографии не приходится — это историческое событие во всех смыслах слова, со

своими субъективными и объективными причинами. Примечательно в этом смысле,

что судьба той плеяды, которую принято называть его именем, не очень

отличается от пушкинской. Хотя, кроме него и Рылеева, никто из них не умер

насильственной смертью, все они ушли из жизни неожиданно и преждевременно:

Дельвиг умирает в 32 года, А. Одоевский в 37, Тепляков в 38, Баратынский в

44, Языков в 43, Кюхельбекер в 49. И это именно судьба поэтического

поколения. Поэты следующего периода — Майков, Фет, Некрасов, Тютчев —

прожили полный век человеческой жизни.

Подводя итог, следует признать, что практически каждое из этих

объяснений по-своему верно отражает ту или иную сторону исторической истины.

Правы те, кто утверждает, что смерть поэта была очень желанна Николаям и

бенкендорфам и они, как могли, торопили ее. Несомненно также, сыграла свою

роль семейная драма. Но при этом неоспоримо, что решающая инициатива в

поворотный момент была полностью в руках Пушкина, и он сам выбрал свой

жребий, бросив на чащу весов жизнь. И сам воздух времени был душен для

поэтов, они один за другим вслед за Дельвигом уходили из жизни. Можно

добавить много тонких оттенков к этим объяснениям, но общая суть их

останется неизменной: на беду его, он был Поэтом, т. е. человеком,

исполненным благородства, с возвышенной, смелой и чувствительной душой.

Пушкин убит! Яковлев! Как ты это допустил? У какого подлеца поднялась

на него рука? Яковлев, Яковлев! Как мог ты это допустить? 7 Наш круг

редеет, пора и нам убираться…

Ф. Ф. МАТЮШКИН (лицейский товарищ Пушкина) — М. Л. ЯКОВЛЕВУ (тоже), 14

февр. 1837 г., из Севастополя. Я- Грот, 74.

Со 2 января до настоящего времени я был беспрерывно в делах против

чеченцев, и наш отряд не имел связи ни с чем… Эта ужасная новость меня

сразила, я, как сумасшедший, не знаю, что делаю и что говорю… Если бы у

меня было сто жизней, я все бы их отдал, чтобы выкупить жизнь брата. В

гибельный день его смерти я слышал вокруг себя свист тысяч пуль, — почему не

мне выпало на долю быть сраженным одною из них, — мне, человеку одинокому,

бесполезному, уставшему от жизни и вот уже десять лет бросающему ее всякому,

кто захочет.

Л. С. ПУШКИН — С. Л. ПУШКИНУ (отцу). 19 марта 1837 г. с Кавказа. П-н и

его современники, VIII, 60 (фр.).

После смерти брата Лев, сильно огорченный, хотел ехать во Францию и

вызвать на поединок Дантеса, но приятели отговорили его от этого намерения.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ. Полн. собр. соч., VIII, 239.

Пушкин, это высокое создание, оставил мир, в котором он не был

счастлив.

А. Н. КАРАМЗИН — матери своей Е. А. Карамзиной, 12 февр. 1837. Стар, и

Новизна, XVII, 292.

Жизнь Пушкина была мучительная, — тем более мучительная, что причины

страданий были все мелкие и внутренние, для всех тайные. Наши

врали-журналисты, ректоры общего мнения в литературе, успели утвердить в

толпе своих прихожан мысль, что Пушкин упал, а Пушкин только что созрел, как

художник, и все шел в гору, как человек, и поэзия мужала с ним вместеV. Но

мелочи ежедневной, обыкновенной жизни: они его убили.

В. А. ЖУКОВСКИЙ — И. И. ДМИТРИЕВУ, от 12 марта 1837 г. Рус. Арх., 1866,

1642.

Пушкин был прежде всего жертвою (будь сказано между нами) бестактности

своей жены и ее неумения вести себя, жертвою своего положения в обществе,

которое, льстя его тщеславию, временами раздражало его — жертвою своего

пламенного и вспыльчивого характера, недоброжелательства салонов и, в

особенности, жертвою жестокой судьбы, которая привязалась к нему, как к

своей добыче, и направляла всю эту несчастную историю.

Кн. П. А. ВЯЗЕМСКИЙ — кн. О. А. ДОЛГОРУКОВОЙ, 7 апр. 1837 г. Красный

архив, 1929, т. II, 231.

Епраксия Николаевна Вревская была с покойным Александром Сергеевичем

все последние дни его жизни. Она находит, что он счастлив, что избавлен этих

душевных страданий, которые так ужасно его мучили последнее время его

существования.

Бар. Б. А. ВРЕВСКИЙ — Н. И. ПАВЛИЩЕВУ, 28 февр. 1837 г., из Голубова.

П-н и его совр-ки, XII, 111.

Хомяков справедливо полагает, что Пушкин был утомлен жизнью и что он

воспользовался первым поводом для того, чтобы от нее отделаться, так как

анонимный пасквиль не составляет оскорбления, делающего поединок неизбежным.

Охлаждение русского общества к поэту, материальные стеснения, столкновения с

министром и, наконец, огорчения, вызванные кокетством его жены, привели его

к горестной катастрофе77.

В. А. МУХАНОВ. Из дневника, 2 февр. 1837 г. Московский Пушкинист. Вып.

I, 1927, стр. 56 (фр.).

Жалкая репетиция Онегина и Ленского, жалкий и слишком ранний конец.

Причины к дуэли порядочной не было, и вызов Пушкина показывает, что его

бедное сердце давно измучилось и что ему хотелось рискнуть жиз-нию, чтобы

разом от нее отделаться или ее возобновить. Его Петербург замучил всякими

мерзостями, сам же он чувствовал себя униженным и не имел ни довольно силы

духа, чтобы вырваться из унижения, ни довольно подлости, чтобы с ним

помириться… Пушкин не оказал твердости в характере (но этого от него и

ожидать было нельзя), ни тонкости, свойственной его чудному уму. Но страсть

никогда умна быть не может. Он отшатнулся от тех, которые его любили,

понимали и окружали дружбою почти благоговейной, а пристал к людям, которые

его принимали из милости. Тут усыпил он надолго свой дар высокой и погубил

жизнь, прежде чем этот дар проснулся (если ему было суждено проснуться).

А. С. ХОМЯКОВ — Н. М. ЯЗЫКОВУ, в феврале 1837 г. Сочинения А. С.

Хомякова, т. VIII, 89 — 90.

Вглядитесь во все беспристрастно, и вы почувствуете, что способности к

басовым аккордам недоставало не в голове Пушкина и не в таланте его, а в

душе, слишком непостоянной и слабой, или слишком рано развращенной и уже

никогда не находившей в себе сил для возрождения (Пушкин измельчался не в

разврате, а в салоне). Оттого-то вы можете им восхищаться или лучше не

можете не восхищаться, но не можете ему благоговейно кланяться У.

А. С. ХОМЯКОВ — И. С. АКСАКОВУ, в 1859 г. Сочинения А. С. Хомякова, т.

VIII, 382.

Здесь все тихо, и одна трагическая смерть Пушкина занимает публику и

служит пищей разным глупым толкам. Он умер от раны за дерзкую и глупую

картель, им же писанную, но, слава богу, умер христианином.

ИМПЕРАТОР НИКОЛАЙ I — кн. ПАСКЕВИЧУ, 4 февраля 1837 г. Рус. Арх., 1897,

I, 19v v.

Жаль Пушкина, как литератора, в то время, когда его талант созревал, но

человек он был дурной.

Кн. И. Ф. ПАСКЕВИЧ — императору НИКОЛАЮ v v v

Мнение твое о Пушкине я совершенно разделяю, и про него можно

справедливо сказать, что в нем оплакивается будущее, а не прошедшее.

НИКОЛАЙ I — кн. И. Ф. ПАСКЕВИЧУ, 22 февр. 1837 г. Рус. Арх., 1897, I,

19.

Жаль поэта — и великая, а человек был дрянной. Корчил Байрона, а

пропал, как заяц. Жена его, право, не виновата. Ты знал фигуру Пушкина,

можно ли было любить, особенно пьяного!

Ф. В. БУЛГАРИН — А. Я. СТОРОЖЕНКЕ, 4 февр. 1837 г. Стороженки.

Фамильный Архив, т. III, Киев, 1907, стр. 29.

Вот и стихотворец Пушкин умер от поединка. Он был хороший стихотворец,

но худой сын, родственник и гражданин. Я его знал в Пскове, где его фамилия.

МИТРОПОЛИТ ЕВГЕНИЙ (КАЗАНЦЕВ) — И. М. СНЕГИРЕВУ 15 февр. 1837 г.

Старина Русской земли. Ис-след. и статьи И. М. Снегирева, т. 1, кн. 1, СПб.,

1871, стр. 135.

Пушкин остался должен Шишкиной 12.500 р. все, взятых у нее в разное

время под залог шалей, жемчуга и серебра.

Прошение Е. В. ШИШКИНОЙ в Опеку от 20 февр. 1838 г. П-н и его совр ки,

XIII, 96.

Всего долгов Пушкина уплачено было опекой по 50 счетам около 120.000

руб.

Б. Л. МОДЗАЛЕВСКИЙ. Архив Опеки над детьми и имущ. Пушкина. П-н и его

совр-ки, III, 97.

Мне хочется иметь на память от Пушкина камыше-вую желтую его палку, у

которой в набалдашник вделана пуговица с мундира Петра Великого.

A. А. КРАЕВСКИЙ — кн. В. Ф. ОДОЕВСКОМУ, 15 февр. 1837 г. Рус. Стар.,

1904, т. 118, стр. 570.

Мне достался от вдовы Пушкина дорогой подарок: перстень с изумрудом,

который он всегда носил последнее время и называл, — не знаю почему, —

талисманом, досталась от Жуковского последняя одежда Пушкина, после которой

одели его, только чтобы положить в гроб. Это черный сюртук с небольшою, в

ноготок, дырочкою против правого паха.

B. И. ДАЛЬ. Л. Майков, 419.

Превосходнейшим изображением великого поэта, по счастливому случаю,

останется для потомства бюст, сделанный С. И. Гальбергом, сходство, простота

в движении, превосходная отделка, постоянные достоинства нашего скульптора,

и здесь сохранили свои обычные места.

(Н. В. КУКОЛЬНИК). Худож. Газета на 1837 г., Љ 9 — 10, стр. 162.

Небольшая фигурка в рост сделана молодым нашим художником А. И.

Теребеневым. В голове много сходства, в самой фигуре и костюме можно бы

пожелать и большей точности, и большей простоты.

(Н. В. КУКОЛЬНИК). Худож. Газета на 1837 г., Љ 9 — 10, стр. 161.

В 1838 г. Уткин награвировал вновь портрет поэта по Кипренскому, с

большой близостью к оригиналу в костюме и с передачей рук, но с новыми

отступлениями в изображении черт лица. Выражение глаз другое, нос короче,

выступление челюсти и губ более скрадено, подбородок шире… С этой доски

были сделаны отпечатки для посмертного издания сочинений поэта 1838 — 41 г.,

а впоследствии для издания Анненкова 1857 г. Ровинский и другие признавали

эту гравюру не столь удачной и менее сходной,чем первая.

Д. Н. АНУЧИН. А. С. Пушкин. Антропологический этюд. М., 1889, стр. 37.

Поручик барон Геккерен имеет пулевую проницающую рану на правой руке

ниже локтевого состава на четыре поперечных перста, вход и выход пули в

небольшом один от другого расстоянии. Обе раны находятся в сгибающих персты

мышцах, окружающих лучевую кость более к наружной стороне. Раны простые,

чистые, без повреждения костей и больших кровеносных сосудов… Больной

может ходить по комнате, разговаривать свободно, ясно и удовлетворительно,

руку носит на повязке и, кроме боли в раненом месте, жалуется также на боль

в правой верхней части брюха, где вылетевшая пуля причинила контузию,

каковая боль обнаруживается при глубоком вдыхании, хотя наружных знаков

контузии не заметно 7.

ШТАБ-ЛЕКАРЬ СТЕФАНОВИЧ в рапорте от 5 февр. 1837 г. Дуэль Пушкина.

Подлинное военносудное дело. СПб., 1900, стр. 32.

Поведение жены Жоржа было безукоризненно при данных обстоятельствах:

она ухаживала за ним с самою нежною заботливостью и радуется возможности

покинуть страну, где счастливой уже быть не может.

Бар. ГЕККЕРЕН-СТАРШИИ — г-же ДАНТЕС, 29 марта 1837 г. Щеголев, 316.

Генерал-Аудиториат… полагал: Геккерена за вызов на дуэль и убийство

на оной камер-юнкера Пушкина, лишив чинов и приобретенного им российского

дворянского достоинства, написать в рядовые, с определением на службу по

назначению инспекторского департамента. Подсудимый же подполковник Данзас

виновен в проти-вузаконном согласии быть при дуэли со стороны Пушкина

секундантом и в непринятии всех зависящих мер к отвращению сей дуэли…

Генерал-Аудиториат… достаточным полагал: вменив ему, Данзасу, в наказание

бытность под судом и арестом, выдержать сверх того под арестом в крепости на

гауптвахте два месяца и после того обратить по-прежнему на службу.

Преступный же поступок самого камер-юнкера Пушкина, подлежавшего равному с

подсудимым Геккереном наказанию… по случаю его смерти предать забвению.

На всеподданнейшем докладе в 18 день сего марта последовала

собственноручная его величества высочайшая конфирмация: ‘Быть по сему, но

рядового Геккерена, как не русского подданного, выслать с жандармом

заграницу, отобрав офицерские патенты’.

Дуэль Пушкина с Дантесом. Подлинное военносудное дело, стр. 151.

Одна горничная (русская) восторгается твоим умом и всей твоей особой,

что тебе равного она не встречала во всю свою жизнь, и что никогда не

забудет, как ты пришел ей похвастаться свсей фигурой в сюртуке.

ЕК. НИК. ДАНТЕС-ГЕККЕРЕН — ЖОРЖУ ДАНТЕСУ. Щеголев, 310 (фр.).

19 марта в 9 часов утра к Геккерену явился жандармского дивизиона

унтер-офицер Яков Новиков, долженствовавший сопровождать его до границы. В

11 часов ему было дозволено свидание с отцом и женою. Об этом свидании есть

следующее донесение:

‘По приказанию вашего превосходительства дозволено было рядовому

Геккерену свидание с женою его в квартире посланника барона Геккерена, при

сем свидании находились: жена рядового Геккерена, отец его — посланник и

некто графиня Строганова. При свидании я вместе с адъютантом вашего

превосходительства был безотлучно. Свидание продолжалось всего один час.

Разговоров, заслуживающих особенного внимания, не было. Вообще в

разжалованном Геккерене незаметно никакого неудовольствия, напротив, он

изъявил благодарность к государю-императору за милость к нему и за

дозволение, данное его жене, бывать у него ежедневно во время его содержания

под арестом. Между прочим, говорил он, что по приезде его в Баден он тотчас

явится к его высочеству вел. кн. Михаилу Павловичу. Во все время свидания,

рядовой Геккерен, жена его и посланник Геккерен были совершенно покойны, при

прощании их не замечено никаких особых чувств. Рядовой Геккерен отправлен

мною в путь с наряженным жандармским унтер-офицером в 1 3/4 по полудни’.

23 марта Геккерен был уже в Таурогене, — восемьсот верст в четверо

суток!

В. В. НИКОЛЬСКИЙ (по данным архива главного штаба). Рус. Стар., 1880,

т. 29, стр. 429.

19 марта 1837 г. Встретил Дантеса, в санях с жандармом, за ним другой

офицер, в санях. Он сидел бодро, в фуражке, разжалованный и высланный за

границу.

А. И. ТУРГЕНЕВ. Дневник. Щеголев, 276.

Я встретил Дантеса в санях тройкой, в фуражке, шитой шелком или

(неразбор.), он сидел бодро, на облучке сидел жандарм, в других санях

офицер.

А. И. ТУРГЕНЕВ — А. Я. БУЛГАКОВУ, 20 марта 1837 г. Московский

Пушкинист. Вып. I. 1927, стр. 40.

Дай бог, чтобы тебе не пришлось много пострадать во время твоего

ужасного путешествия, — тебе, больному, с двумя открытыми ранами, позволили

или, вернее, дали ли тебе время в дороге, чтобы перевязать раны? Не думаю и

сильно беспокоюсь о том.

Бар. ГЕККЕРЕН-СТАРШИЙ — ЖОРЖУ ДАНТЕСУ. Щеголев, 317 (фр.).

Унтер-офицер Новиков, по возвращении, донес, что ‘Геккерен во время

пути вел себя смирно и весьма мало с ним говорил, а при отъезде за границу

дал ему 25 рублей’.

В. В. НИКОЛЬСКИЙ. Рус. Стар., 1880, т. 29, стр. 430.

До немецкой границы Дантес ехал в придворных санях, оттуда на вольных

лошадях. В Берлине он сделал продолжительную остановку. Четыре года назад,

перед отъездом в Петербург, он завел здесь некоторые знакомства. Теперь он

решил отдохнуть в этом городе, повидать знакомых и обождать приезда жены.

Однажды, когда он, с еще не поджившей рукой, гулял на Унтер ден Линден, его

увидел из окна своего дворца наследный принц Вильгельм (впоследствии

император германский). Он знал Дантеса и даже снабдил его рекомендательным

письмом, когда тот отправлялся в Россию. Вильгельм постучал в окно, позвал

Дантеса во дворец и велел рассказать историю поединка. Наконец приехали из

Петербурга жена и приемный отец. Их сопровождал транспорт вещей, в том числе

и мебель, подаренная молодоженам бароном Геккереном. Из Берлина Дантес с

женой отправился в Сульц (в Эльзасе), где и поселился в своем фамильном

замке. Ничто, по-видимому, не смущало его душевного покоя. Ежегодно он

приезжал на некоторое время в Баден, где по-прежнему встречался со старыми

петербургскими знакомыми.

ЛУИ МЕТМАН (внук Дантеса) по записи Я. Б ПОЛОНСКОГО. Поел. Новости,

1930, Љ 3340.

Семейные письма Геккеренов — Гончаровых явственно свидетельствуют, что

через три месяца после своей свадьбы, — в апреле 1837 года, — Екатерина

Николаевна Геккерен родила своего первого ребенка 7.

Л. П. ГРОССМАН. Женитьба Дантеса. Кр. Нива, 1929, Љ 24, стр. 11.

Катерина Афанасьевна (Протасова) привезла из Петербурга вот какую

новость: Дантесу велено выехать из России. Мицкевич прислал ему картель и

писал, что считает себя обязанным драться с убийцею Пушкина, его первого

друга, что если он не трус, то явится к нему в Париж. Письмо напечатано в

иностранных журналах, и убийца уже едет в Париж. Перед глазами всей Европы

нельзя было никоим образом отказаться от дуэли [Дуэль не состоялась, да,

по-видимому, и вызова не было].

А. А ЕЛАГИН — матери своей, А. П. ЕЛАГИНОЙ. Рус. Арх., 1905, II, 607.

Голландский посол г. Геккерен выехал третьего дня, получив оскорбление

в виде отказа в прощальной аудиенции у их императорских величеств, и получив

теперь же прощальную табакерку, несмотря на то, что он не представил

отзывных грамот и формально заявил графу Нессельроде, что его величество

король Голландии не отозвал его, а только разрешил ему отпуск на

неопределенное время.

По этой причине присылка табакерки, вместе с отказом в обычной

аудиенции, явилась настоящим ударом для г. Геккерена, вызванным,

по-видимому, какою-нибудь особою причиною, что император, по всей

вероятности, и объяснит королю Голландии.

Гр. М. ЛЕРХЕНФЕЛЬД (баварский посланник) в донесении баварскому королю

15 апреля 1837 г. Щеголев, 379.

Барон Геккерен, голландский посланник, должен был оставить свое место.

Государь отказал ему в обыкновенной последней аудиенции, и семь осьмых

общества прервали с ним тотчас знакомство. Сия неожиданная развязка убила в

нем его обыкновенное нахальство, но не могла истребить все его подлые

страсти, его барышничества: перед отъездом он опубликовал о продаже своей

всей движимости, и его дом превратился в магазин, среди которого он сидел,

продавая вещи и записывая сам продажу. Многие воспользовались сим случаем,

чтоб сделать ему оскорбления. Например, он сидел на стуле, на котором

выставлена была цена, один офицер, подойдя к нему, заплатил ему за стул и

взял его из-под него.

Н. М. СМИРНОВ. Памятные заметки. Рус. Арх., 1882, I, 237.

Дантес, по приезде в Баден, при встрече с вел. кн. Михаилом Павловичем,

приветствовал его по-военному, но великий князь от него отвернулся.

В. В. НИКОЛЬСКИЙ. Рус. Стар., 1880, т. 29, стр. 430.

Несколько дней тому назад был здесь Дантес и пробыл два дня. Он, как

говорят, весьма соболезнует о бывшем с ним, но уверяет, что со времени его

свадьбы он ни в чем не может себя обвинить касательно Пушкина и жены его, и

не имел с нею совершенно никаких сношений, был же вынужден на поединок

поведением Пушкина. Всем твердит, что после России все кажется ему petit et

mesguin (маленьким и мизерным). На лето он переезжает с женой жить сюда.

Вел. кн. МИХАИЛ ПАВЛОВИЧ — императору НИКОЛАЮ ПАВЛОВИЧУ 2 (14) июня

1837 г., из Баден-Бадена. Рус. Стар., 1902, т. ПО, 230.

Встретивши Дантеса в Бадене, который, как богатый человек и барон,

весело прогуливался с шляпой на бек-рень (вел. кн.), Михаил Павлович три дня

был расстроен. Когда графиня Сологуб-мать, которую он очень любил, спросила

у него о причине его расстройства, — он отвечал: ‘кого я видел? Дантеса!’ —

‘Воспоминание о Пушкине вас встревожило? — ‘О, нет! туда ему и дорога!’- Так

что же? — ‘Да сам Дантес! бедный! — подумайте, ведь он солдат’. Все это было

в нем — не притворство, но таков был склад идей.

Кн. В. Ф. ОДОЕВСКИЙ. Дневник. Щеголев. Дуэль, изд 3, стр. 450.

Вечером на гулянии увидал я Дантеса с женою: они оба пристально на меня

смотрели, но не кланялись, я подошел к ним первый, и тогда Дантес буквально

бросился ко мне и протянул мне руку. Обменявшись несколькими обыкновенными

фразами, я отошел и пристал к другим… Я заметил, что Дантес ждет меня, и в

самом деле он скоро опять пристал ко мне и, схватив меня за руку, потащил в

пустые аллеи. Не прошло двух минут, что он уже рассказывал мне со всеми

подробностями свою несчастную историю и с жаром оправдывался в моих

обвинениях, которые я дерзко ему высказывал. Он мне показал копию с

страшного пушкинского письма, протокол ответов в военном суде и клялся в

совершенной невинности. Всего более и всего сильнее отвергал он малейшее

отношение к Наталье Николаевне после обручения с сестрою ее, и настаивал на

том, что второй вызов был, как черепица, упавшая ему на голову. Со слезами

на глазах говорил он о поведении вашем [Т. е. семейства, а не маменьки (Ек.

А. Карамзиной), про которую он мне сказал: в ее глазах я виновен, она вес

мне предсказала заранее, если бы я увидел ее, мне нечего было бы ей

возразить. (А. Карамзин)] в отношении к нему и несколько раз повторял, что

оно глубоко . огорчило его. Он прибавил: мое полное оправдание может прийти

только от г-жи Пушкиной, через несколько лет, когда она успокоится, она,

может быть, скажет, что я все сделал, чтобы их спасти, и что, если мне не

удалось, то вина была не моя и т. д. Разговор и гулянье наше продолжалось от

8 до 11 ч. вечера. Бог их рассудит, я буду с ним знаком, но не дружен

по-старому, — это все, что я могу сделать 7.

А. Н. КАРАМЗИН — Е. А. КАРАМЗИНОЙ, 28 июня (8 июля) 1837 г., из

Баден-Бадена. Стар, и Нов., XVII, 317 (фр.-рус).

В понедельник был бал у Полуектовой… Странно было мне смотреть на

Дантеса, как он с кавалергардскими ухватками предводительствовал мазуркой и

котильоном, как в дни былые.

А. Н. КАРАМЗИН — Е. А. КАРАМЗИНОЙ, 16 июля (н. ст.) 1837 г., из

Баден-Бадена. Стар, и Нов., XVII, 319.

Мы не будем видеть г-жи Дантес, она не будет появляться в свете и

особенно у меня, потому что знает, с каким отвращением я увидела бы ее мужа.

Геккерен не появляется тем более, его видят очень редко даже среди его

товарищей. Он носит теперь имя — барон Жорж де-Геккерен.

Гр-ня Д. Ф. ФИКЕЛЬМОН — Гр-не Е. Ф. ТИЗЕН-ГАУЗЕН, 26 ноября 1842 г., из

Вены, C-te F. de Sonis. Lettres du c-te et de la c-sse de Ficquelmont.

Paris, 1911, page 35 (фр.).

Екатерина Николаевна (Дантес-Геккерен) умерла 15 октября 1843 г. от

послеродового заболевания и похоронена в Сульце ( в Эльзасе)… По семейным

сведениям, Екатерину Николаевну угнетала мысль, что муж ее остается верен

своему обожанию ее сестры. Под влиянием окружавшей Екатерину Николаевну

католической среды, убеждавшей ее, что принятие веры своего мужа и детей

вызовет перемену чувств в Дантесе, Екатерина Николаевна согласилась,

наконец, на переход в католичество. Проволочки, однако, произошли оттого,

что она желала, чтобы присоединение ее к католичеству произошло при скромной

обстановке в Сульце, тогда как родственники ее мужа желали обставить этот

переход торжественно и потому настаивали на совершении обряда в Париже, в

церкви Madeleine. После долгих переговоров Екатерина Николаевна согласилась,

но роды сына и последовавшая затем болезнь помешали ей привести в исполнение

свое намерение.

С. А. ПАНЧУЛИДЗЕВ со слов П. О. ПИРЛИНГА, Панчулидзев, 90.

С первых же лет нашего брака Екатерина была озабочена мыслью, что все,

с кем ее связывают наиболее нежные узы, исповедуют не ее религию, и что это

лишило бы ее сладостного удовлетворения всецело руководить умом и сердцами

своих четырех детей, — миссия, которой она была достойна во всех отношениях.

Под давлением этих и других соображений моя жена решила изучить и принять

католичество. Она не дала огласки своему отречению от православия из весьма

похвального желания избавить от большого огорчения свою мать — единственное

лицо, с которым она поддерживала постоянные сношения. Несмотря на это,

Екатерина умерла, окруженная всеми утешениями нашей церкви.

Жорж ДАНТЕС-ГЕККЕРЕН-кн. И. С. ГАГАРИНУ, 17 сент. 1847 г. Поел. Нов.,

1930, Љ 3340. 7.

О дальнейшей судьбе Дантеса вплоть до переворота 2 декабря 1851 г. нам

почти ничего неизвестно. По возвращении из России во Францию он сначала

заперся в деревне своей (в Эльзасе), а затем, в сороковых годах, выступил на

политическом поприще, был избран депутатом и сначала продолжал быть крайним

легитимистом. В дуэли между Тьером и Биксио Дантес был секундантом первого.

Затем он из легитимистов превратился в бонапартиста.

С. А. ПАНЧУЛИДЗЕВ. Сборник биографий кавалергар-дов. СПб., 1908, стр.

89.

17 июля 1851 г. Виктор Гюго выступил в Национальном Собрании с бурной

четырехчасовою речью против изменения конституции, имевшего целью облегчить

президенту Луи-Наполеону путь к государственному перевороту. Гюго указывал

на опасность, грозящую республике, срывал маску с президента. — ‘Карты на

стол! Будем говорить всё, — заявил Гюго. — Как! Оттого, что мы имеем

Наполеона Великого, нужно, чтобы мы имели Наполеона Маленького!’ (См. Victor

Hugo, Actes et paroles. Avant l’exil. 1841 — 1851. Paris, 1875. Pp. 326

ss.). Клика правых депутатов бесновалась, прерывала оратора, не давала ему

говорить, высмеивала его. После декабрьского переворота, находясь в

изгнании, Гюго выпустил сборник стихотворений под заглавием ‘Кары’

(Chati-ments). В нем помещено стихотворение: ’17 июля 1851 года. Сходя с

трибуны’. В первых изданиях сборника (брюссельском 1853,

женевско-нью-йоркском 1854) Гюго поместил обширное примечание к этому

стихотворению, где привел выдержки из своей речи и выходки против него

правых депутатов. Здесь находим Вьейяра, Барро, де-ла-Москова, Клари,

де-Геккерена. Это — наш знакомец Дантес. В выноске к каждому из названных

имен Гюго ядовито замечает: ‘Теперь — сенатор. 30.000 франков жалования в

год’. Само стихотворение начинается так:

Ses hommes qui mourront foule abjecte et grossiere, Sont de la boue

avant d’etre de la poussiere…[Эти господа, мрущие отвратительной, грязной

кучей, Бывшие грязью прежде, чем превратиться в прах…]

B. ВЕРЕСАЕВ.

В награду за услуги, оказанные Луи-Наполеону, Дантес был назначен им в

день декабрьского переворота сенатором. В сенате он обратил на себя особое

внимание своими речами в защиту светской власти пап. Во время последней

империи Дантес был persona grata при дворе Наполеона III. Дантес был одним

из основателей Парижского Газового общества и оставался директором этого

общества до своей смерти, благодаря чему составил себе большое состояние. По

словам одного из наших соотечественников, знавшего в Париже Дантеса, это был

человек ‘очень одаренный и крайне влиятельный, даже большой оригинал, он был

замешан во всех событиях и происках Второй империи’.

C. А. ПАНЧУЛИДЗЕВ. Сборник биографий кавалергардов, 89.

Влиятельным сенатором Второй Империи Дантес поселился в Париже на улице

Монтэнь, рядом с нынешним театром Елисейских Полей. Здесь он выстроил для

себя и семьи трехэтажный особняк (Љ 27). Нижний этаж занимал он сам, а два

верхних были отведены его многочисленному потомству. Вся семья сходилась по

меньшей мере два раза в день в столовой. Днем Дантес обыкновенно отправлялся

в экипаже в свой клуб ‘Серкль Эм-периаль’ на Елисейских Полях, а вечера

неизменно проводил дома в кругу семьи, часто развлекая молодое поколение

рассказами о своей молодости. На летние месяцы вся семья переезжала в Сульц.

ЛУИ МЕТМАН по записи Я. Б. ПОЛОНСКОГО. Поел. Нов., 1930, Љ 3340 .

В 1869 году, в Париже, я много виделся с семьей Гек-керена (Дантеса).

Однажды, уже не знаю, как, в беседе с Геккереном мы заговорили о Нат. Ник.

Пушкиной, и он затронул тему этой трагедии. Я сохранил воспоминание о

впечатлении, которое я вынес от выражения правдивости и убежденности, с

каким он возгласил и защищал, — не чистоту Натальи Николаевны, она не была

под вопросом, — но ее совершенную невинность во всех обстоятельствах этого

печального события ее жизни.

Бар. ГУСТАВ ФРИЗЕНГОФ — А. П. АРАПОВОЙ. Кр. Нива, 1929, Љ 24, стр. 11

(фр.).

Г. Онегин, известный составитель Пушкинского музея (в Париже), знал

Дантеса. Дантес уверял, что не подозревал даже, на кого он поднимал руку,

что, будучи вынужден к поединку, он все же не желал убивать противника и

целил ему в ноги, что невольно причиненная им смерть великому поэту тяготит

его и т. д.7.

А. Ф. ОНЕГИН. Отчет о речи его, произнесенной на пушкинском вечере в

Париже, в 1912 г. Известия кн. магазинов т-ва М. О. Вольф, 1912, Љ 5, стр.

68.

Проходя под колоннадой кургауза, я часто встречаю человека, наружность

которого меня постоянно поражает своей крайней непривлекательностью. Во всей

фигуре его что-то наглое и высокомерное. На днях, когда мы гуляли с нашей

милой знакомой М. А. С, и этот человек нам снова встретился, она сказала:

‘Знаете, кто это? Мне вчера его представили, и он сам мне следующим образом

отрекомендовался: ‘барон Геккерен (Дантес), который убил вашего поэта

Пушкина’. И если бы вы видели, с ка- ким самодовольством он это сказал, —

прибавила М. А. С, — не могу вам передать, до чего он мне противен!’ И

действительно, трудно себе вообразить что-либо противнее этого, некогда

красивого, но теперь сильно помятого лица, с оттенком грубых страстей.

Геккерен ярый бонапартист, благодаря чему и своей вообще дурной репутации,

все здешние французы, — а они составляют большинство шинцнахских

посетителей — его явно избегают и от него сторонятся. При Наполеоне III он

был сенатором, но теперь лишен всякого значения. О его семейных

обстоятельствах говорят очень дурно, поделом коту мука.

А. В. НИК.ИТЕНКО. Шиицнах. 20 июня 1876 г. Записки и дневник, II, 560.

За несколько лет перед тем (1880 г.) В. Д. Давыдов (сын поэта Дениса

Давыдова) был в Париже. Приехав туда, он остановился в каком-то отеле, где

всякий день ему встречался совершенно седой старик большого роста,

замечательно красивый собой. Старик всюду следовал за приезжим, что и

вынудило Василия Денисовича обратиться к нему с вопросом о причине такой

назойливости. Незнакомец отвечал, что узнав его фамилию и что он сын поэта,

знавшего Пушкина, долго искал случая заговорить с ним, при чем,

рекомендовавшись бароном ДантесомТек-кереном де Бревеардом, объяснил

Давыдову, будто бы он, Дантес, и в помышлении не имел погубить Пушкина, а

напротив того, всячески старался примириться с Алек- -сандром Сергеевичем,

но вышел на поединок единственно по требованию усыновившего его барона

Геккерена, кровно оскорбленного Пушкиным. Далее, когда соперни-,1 ки,

готовые сразиться, стали друг против друга, а Пушкин наводил на Геккерена

пистолет, то рассказчик, прочтя в исполненном ненависти взгляде Александра

Сергеевича свой смертный приговор, якобы оробел, растерялся и ужо по чувству

самосохранения предупредил противника и выстрелил первым, сделав четыре шага

из пяти, назначенных до барьера. Затем, будто бы целясь в ногу Александра

Сергеевича, он, Дантес, ‘страха ради’ перед беспощадным противником, не

сообразил, что при таком прицеле не достигнет желаемого, а попадет выше

ноги. ‘Le diable s’en est mile’ (черт вмешался в дело), — закончил старик

свое повествование, заявляя, что он просит Давыдова передать это всякому, с

кем бы его слушатель в России ни встретился.

Л. Н. ПАВЛИЩЕВ. Воспоминания о Пушкине, 430.

Дантес всегда утверждал, что у его бо-фрера не было серьезных оснований

ревновать к нему свою жену. Но Пушкин, человек необузданного характера,

тяжко оскорбил Дантеса и его приемного отца. Европейская мерка к этому

человеку была неприложима, в гневе это был негр, сорвавшийся с цепи негр.

Поэтому дуэль была неизбежна, несмотря на то, что Дантес ее не искал. Дантес

поступил, как человек, который считает, что за определенные слова должно

быть дано удовлетворение. У барьера он не считал нужным сантиментальничать,

хотя его противником и был его бо-фрер, так как отдавал себе отчет, что для

каждого из дуэлянтов исход мог быть роковым. Он не говорил, что целил

Пушкину в ногу, и никто из семьи никогда не слышал от него об угрызениях

совести. Напротив, он считал, что выполнил долг чести, и что ему не в чем

себя упрекать. Дантес был вполне доволен своей судьбой, и впоследствии не

раз говорил, что только вынужденному из-за дуэли отъезду из России он обязан

своей блестящей политической карьерой, что не будь этого несчастного

поединка, его ждало незавидное будущее командира полка где-нибудь в русской

провинции, с большой семьей и недостатком средств.

ЛУИ МЕТМАН по записи Я. Б. ПОЛОНСКОГО. Поел. Новости, 1930, Љ 3340.

В Гааге проживают в настоящее время (1906 г.) некоторые лица, знавшие

барона Геккерена (старшего). Все отзываются о нем, как о человеке

выдающегося ума и дипломатических дарований. Пробыв некоторое время после

отозвания из С.-Петербурга не у дел, он был назначен нидерландским

посланником в Вену, где и пробыл беспрерывно до 1870-х гг., пользуясь там

совершенно исключительным по своей влиятельности положением. Лица, близко

знакомые с бароном Геккереном, говорят о нем, как о крайнем скептике и

неразборчивом на средства дипломате. Однако его донесения из Вены были

настолько интересны, что его оставили на этом посту до глубокой старости.

Барон Геккерен никогда не был женат и в жизни его, по-видимому, не было

романических приключений. Можно с уверенностью полагать, что Дантес не был

его сыном, но наиболее близкие к Геккерену люди избегали высказываться о

том, какие отношения существовали между ним и Дантесом.

Н. В. ЧАРЫКОВ. Известия о дуэли Пушкина, имеющиеся в Голландии. П-н и

его совр-ки, XI, 71.

Геккерен (старший), несмотря на свою известную бережливость, умел себя

показать, когда требовалось сладко накормить нужного человека. В одном

следовало ему отдать справедливость: он был хороший знаток в картинах и

древностях, много истратил на покупку их, менял, перепродавал и всегда

добивался овладеть какою-нибудь редкостью, которою потом любил дразнить

других, знакомых ему собирателей старинных вещей. Квартира его была

наполнена образцами старинного изделия и между ними действительно не имелось

ни одной посредственной вещи. Был Геккерен умен, полагаю, о правде имел свои

собственные, довольно широкие понятия, чужим же прегрешениям спуску не

давал. В дипломатическом кругу сильно боялись его языка, и, хотя

недолюбливали, но кланялись ему, опасаясь от него злого словца.

Бар. Ф. Ф. ТОРНАУ. Воспоминания. Ист. Вестн., 1897, янв., стр. 60.

В 1875 году барон Геккерен (старший) переехал в Париж к детям после

шестидесяти лет службы. Он покинул пост нидерландского посла в Вене, который

он занимал с 1842 года и где давно уже был старшиною дипломатического

корпуса. Он умер 27 сент. 1884 года (ему было около 89 лет). — Жорж Шарль

Дантес, барон де-Геккерен, пережил своего приемного отца девятью годами. Он

умер в возрасте 83 лет в Сульце (Верхний Эльзас) 2 ноября 1895 года, в

родном доме, окруженный детьми, внуками и правнуками.

ЛУИ МЕТМАН. Дантес. Биографический очерк. Ще-голев, 343.

После падения Второй империи Дантес почти безвыездно жил в своем замке

Сульц в Эльзасе. Дантес постоянно вел свои записки, но в последние годы,

дожив до глубокой старости, он впал почти в детство и в минуту раздражения

сжег свои мемуары.

С. А. ПАНЧУЛИДЗЕВ. 89.

Ек. Ник. Геккерен вернулась в дом Пушкиных еще один раз, чтобы

проститься со своей сестрой (Нат. Ник-ной), которая оставила Петербург через

несколько дней после трагического события.

Бар. ГУСТАВ ФРИЗЕНГОФ — А. П. АРАПОВОЙ. Красная Нива, 1929, Љ 24, стр.

10 (фр.).

Александрина (Гончарова), перед своим чрезвычайно быстрым отъездом в

Полотняный Завод, после катастрофы была у четы Геккерен и обедала с ними.

Отмечаю это обстоятельство, ибо оно, как мне кажется, указывает, что в семье

и среди старых дам, которые постоянно находились там и держали совет,

осуждение за трагическую развязку падало не на одного только Гек-керена, но

несомненно также и на усопшего.

Бар. ГУСТАВ ФРИЗЕНГОФ — А. П. АРАПОВОЙ, Красная Нива, 1929, Љ 24, стр.

10 (фр.).

Наталья Николаевна 16 февраля уехала через Москву в деревню брата,

Калужской губернии (Полотняный Завод), с сестрой Александриною, с детьми и в

сопровождении тетки Загряжской, которая, проводя их, возвратится сюда недели

через две. В Москве они не остановятся ни на час, и Пушкина напишет письмо к

Сергею Львовичу (отцу Пушкина) и скажет ему, что теперь не в силах еще его

видеть. Братья ее также провожают их. Я видел ее накануне отъезда и

простился с нею. Здоровье ее не так дурно: силы душевные также

возвращаютсяУ. С другою сестрою (Екатериною Николаевной Геккерен-Дантес),

кажется, она простилась, а тетка высказала ей все, что чувствовала она, в

ответ на ее слова, что ‘она прощает Пушкина’. Ответ образумил и привел ее в

слезы. За неделю перед сим разлучили ее с мужем, он под арестом в

кордегарде… Дело может еще протянуться с месяц. Отец-Геккерен все продал и

собирается в путь, но еще не отозван. Опека занимается устройством дел вдовы

и детей, Жуковский с генералом приводит в порядок бумаги покойного.

А И. ТУРГЕНЕВ — П. А. ОСИПОВОИ, 24 февр. 1837 г, П-н и его совр-ки, 1,

57.

Я проехала Москву, не повидавши вас, я так страдала, что врачи

предписали мне как можно скорее приехать на место моего назначения. Я

проехала через Москву ночью, я только переменила там лошадей, поэтому лишена

была счастья видеть вас. О моем здоровье я не говорю, вы можете себе

представить, в каком я состоянии.

Н. Н. ПУШКИНА — С. Л. ПУШКИНУ, 1 марта 1837 го: да из Полотняного

Завода. П-н и его совр-ки, VIII, 55 (фр.).

То, что вы мне говорили о Наталье Николаевне, меня опечалило. Странно,

я ей от всей души желал утешения, но не думал, что желания мои исполнятся

так скоро.

А. Н. КАРАМЗИН — Е. А. КАРАМЗИНОЙ, 8 апреля 1837 г., из Рима. Старина и

Новизна, кн. XX, стр. 71.

Ты спрашиваешь меня, как поживают и что делают Натали и Александрина

(Нат. Ник. Пушкина и Ал. Ник. Гончарова), живут очень неподвижно, проводят

время, как могут, понятно, что после жизни в Петербурге, где Натали носили

на руках, она не может находить особой прелести в однообразной жизни Завода,

и она чаще грустна, чем весела, нередко прихварывает, что заставляет ее

иногда целыми неделями не выходить из своих комнат и не обедать со мною.

Д. Н. ГОНЧАРОВ-ЕК. НИК.. ДАНТЕС-ГЕККЕРЕН, из Полотняного Завода. 4

сент. 1837 г. Щеголев, 313.

Сергей Львович (отец Пушкина), быв у невестки (Нат. Ник. Пушкиной, в

Полотняном Заводе), нашел, что сестра ее (Александра Ник. Гончарова) более

огорчена потерею ее мужа.

Бар. ЕВПР. Н. ВРЕВСКАЯ — А. Н. ВУЛЬФУ, 2 сент. 1837 г. П-н и его

совр-ки, XIX — XX, ПО.

Два года продолжалось это добровольное изгнание (в Полотняном Заводе),

и обстоятельства так сложились, что мало отрады принесло оно Наталье

Николаевне в ее тяжком горе… Старший брат ее, Дмитрий Николаевич Гончаров

(владелец майоратного имения Полотняный Завод), был человек добрый, весьма

ограниченного ума, путаник в делах. Он находился в полном порабощении у

своей жены Елизаветы Егоровны. По происхождению она была из кавказских

княжен, но выросла в бедности, в совершенно другой среде, была почти без

образования… Нежданное появление двух мужниных сестер, да еще с маленькими

детьми, не могло ей прийтись по душе, но она, в особенности сначала, не

смела нарушить правила семейного гостеприимства… Плохо умытая, небрежно

причесанная, в помятом ситцевом платье сомнительной свежести, она появлялась

с бриллиантовой ферроньерой на лбу и торжествующим взором оглядывала

траурный наряд своей гостьи. Ее грубая бестактность способна была отравлять

ежедневное существование. Елизавета Егоровна мало-помалу сочла лишним

стесняться, она не упускала случая подчеркнуть, что она у себя дома, а

золовки обязаны ценить всякое одолжение, обижалась и дулась из-за каждого

пустяка… Сознание, что она невольной обузой тяготеет над братниным очагом,

созревало в Наталье Николаевне, и когда письма тетушки Ек. Ив. (Загряжской)

стали все настойчивее призывать ее, она наконец решила вернуться в.

Петербург.

Поселившись в столице, мать была встречена с распростертыми объятиями

семьей Карамзиных… С четой Вяземских каждая разлука сопровождалась

непрерывной задушевной перепиской… Жуковский, Плетнев, Нащокин, — все

истинные друзья Пушкина — наперерыв старались всячески доказать ей свое

участие, облегчить ее заботы.

А. П. АРАПОВА (дочь Нат. Ник. от второго брака).

Новое Время, 1908, Љ 11432, иллюстр. прил.

Я видела г-жу Пушкину. Она так старалась быть со мною любезной, что

совершенно восхитила меня. Это очаровательное существо, за то сестра ее

показалась мне такой некрасивой, что я расхохоталась, когда мы с сестрою

оказались одни в карете.

Бар. Е. Н. ВРЕВСКАЯ — МУЖУ, 2 дек. 1839 г., из Петербурга, П-н и его

совр-ки, XXI — XXII, 404.

Вечер (22 августа1840 г.) с семи почти до двенадцати я просидел у

Пушкиной жены и ее сестры. Они живут на Аптекарском, но совершенно

монашески. Никуда не ходят и не выезжают. Пушкина очень интересна. В ее

образе мыслей и особенно в ее жизни есть что-то трогательно возвышенное. Она

не интересничает, но покоряется судьбе. Она ведет себя прекрасно, нисколько

не стараясь этого выказывать.

П. А. ПЛЕТНЕВ — Я. К. ГРОТУ, 24 авг. 1840 г. Переп. Грота с Плетневым,

т. I, 27.

Во вторник 21 января на последнее время вечера поехал я к Natalie

Пушкиной. Мы просидели одни. Она очень интересна. Я шутя спросил ее: скоро

ли она опять выйдет замуж? Она шутя же отвечала, что, во-первых, не пойдет

замуж, во-вторых, никто не возьмет ее. Я ей советовал на такой вопрос всегда

отвечать что-нибудь одно, ибо при двух таких ответах рождается подозрение в

неискренности, и советовал держаться второго. Так нет, — лучше хочет

твердить первое, а в случае отступления сказать, что уж так судьба захотела.

П. А. ПЛЕТНЕВ — Я. К. ГРОТУ, 24 янв. 1841 г. Переп. Грота с Плетневым,

т. I, 216,

Из двух ответов Пушкиной и я бы предпочел тот, ко- торый она выбрала,

но из ее разговора я с грустью вижу, что в сердце ее рана уже зажила! Боже!

Что же есть прочного на земле?

Я. К. ГРОТ — П. А. ПЛЕТНЕВУ, 30 янв. 1841 г. Переп. Грота с Плетневым,

т. I, 222.

Natalie Пушкина сегодня была в английском магазине (канун елки перед

рождеством) и встретилась там с государем, обыкновенно в этот день

приезжающим в английский магазин покупать для елки своим детям. Его

величество очень милостиво изволил разговаривать с Пушкиной. Это было в

первый раз после ужасной катастрофы ее мужа.

П. А. ПЛЕТНЕВ — Я. К. ГРОТУ, 24 дек. 1841 г. Переп. Грота с Плетневым,

т. I, 464.

Силою обстоятельств Наталья Николаевна понемногу втянулась в прежнюю

светскую жизнь, хотя и не скрывала от себя, что для многих это служит лишним

поводом упрекнуть ее в легкомыслии и равнодушном забвении… Император часто

осведомлялся о ней у престарелой фрейлины (Загряжской) и выражал желание,

чтобы Наталья Николаевна по-прежнему служила одним из лучших украшений его

царских приемов. Одно из ее появлений при дворе обратилось в настоящий

триумф. В залах Аничковского дворца состоялся костюмированный бал в самом

тесном кругу. Ек. Ив. Загряжская подарила Наталье Николаевне чудное одеяние

в древнееврейском стиле, по известной картине, изображавшей Ревекку. Длинный

фиолетовый бархатный кафтан, почти закрывая широкие палевые шальвары, плотно

облегал стройный стан, а легкое из белой шерсти покрывало, спускаясь с

затылка, мягкими складками обрамляло лицо и ниспадало на плечи. Появление ее

во дворце вызвало общую волну восхищения. Как только начались танцы,

император Николай Павлович направился к Наталье Николаевне, взяв ее руку,

повел к императрице и сказал во всеуслышание: ‘Смотрите и восхищайтесь!’

Императрица Александра Федоровна навела лорнет на нее и ответила: — ‘Да,

прекрасна, в самом деле прекрасна! Ваше изображение таким должно бы перейти

к потомству’. Император поспешил исполнить желание, выраженное супругою.

Тотчас после бала придворный живописец написал акварелью портрет Натальи

Николаевны в библейском костюме для личного альбома императрицы. По ее

словам, это вышло самое удачное изображение из всех тех, которые с нее

снимали. Вероятно, альбом этот сохраняется и теперь в архиве Аничковского

дворца, но никому из детей не привелось его видеть.

А. П. АРАПОВА. Нов. Время, 1908, Љ 11432.

По-видимому, г-жа Пушкина снова появляется на балах. Не находишь ли ты,

что она могла бы воздержаться от этого? Она стала вдовою вследствие такой

ужасной трагедии, и ведь она была ее причиною, хотя и невинною.

Гр-ня Д. Ф. ФИКЕЛЬМОН — rp-не Е. Ф. ТИЗЕНГАУ-ЗЕН, 17 января 1843 г., из

Вены. Comte F. de Sonis. Lettres du comte et de la c-sse Fiquelmont. Paris,

1911, Librairie Plon., page 38 (фр.).

Я видела Наталью Николаевну Пушкину, которая очень изменилась, так что

я удивилась, как она похудела, пожелтела и подурнела, а Александра

Николаевна, та похорошела.

АННА НИК. ВУЛЬФ — бар. Е. Н. ВРЕВСКОЙ, 14 дек. 1843 г. П-н и его

совр-ки, XXI — XXII, 350.

Лет двадцать назад в Московский Исторический музей пришел какой-то

немолодой человек и предложил приобрести у него золотые закрытые мужские

часы с вензелем Николая I. (Передаю это со слов В. А. Город-цова, который

при этом присутствовал). Запросил этот человек за часы две тысячи руб. На

вопрос, почему он так дорого их ценит, когда такие часы с императорским

вензелем не редкость, принесший часы сказал, что часы эти особенные. Он

открыл заднюю крышку: на внутренней стороне второй крышки была миниатюра —

портрет Наталии Николаевны Пушкиной. По словам этого человека, дед его

служил камердинером при Николае Павловиче, часы эти находились постоянно на

письменном столе, дед знал их секрет, и когда Николай I умер, взял эти часы,

‘чтобы не было неловкости в семье’. Часы почему-то не были приобретены в

Исторический музей. И так и ушел этот человек с часами, и имя его осталось

неизвестным.

АННА НИК. ВУЛЬФ — бар. Е. Н. ВРЕВСКОЙ, 14 дек. стр. 267.

Царь — самодержец в своих любовных историях, как и в остальных

поступках, если он отличает женщину на прогулке, в театре, в свете, он

говорит одно слово дежурному адъютанту. Особа, привлекшая внимание божества,

попадает под надзор. Предупреждают супруга, если она замужем, родителей,

если она девушка, — о чести, которая им выпала. Нет примеров, чтобы это

отличие было принято иначе, как с изъявлением почтительнейшей

признательности. Равным образом нет еще примеров, чтобы обесчещенные мужья

или отцы не извлекали прибыли из своего бесчестья. — ‘Неужели же царь

никогда не встречает сопротивления со стороны самой жертвы его прихоти?’ —

спросил я даму, любезную, умную и добродетельную, которая сообщила мне эти

подробности. — ‘Никогда! — ответила она с выражением крайнего изумления. —

Как это возможно?’ — ‘Но берегитесь, ваш ответ дает мне право обратить

вопрос к вам’. — ‘Объяснение затруднит меня гораздо меньше, чем вы думаете,

я поступлю, как все. Сверх того, мой муж никогда не простил бы мне, если бы

я ответила отказом’.

АХ. ГАЛЛЕ ДЕ КЮЛЬТЮР. Ach. Gallet de Kultur. Le tzar Nicolas et la

sainte Russie. Paris, 1855, page 202.

В начале зимы 1844 г. состоялось первое знакомство моего отца (П. П.

Ланского) с моею матерью (Нат. Ник. Пушкиной)… В течение зимы посещения

его все учащались… (Из-за ушиба ноги Нат. Ник-не весною пришлось отложить

свою поездку в Гельсингфорс на морские купания). Знакомые разъехались. Отец

чуть не ежедневно стал навещать одинокую больную. Он имел основание ожидать

скорого назначения командиром армейского полка в каком-нибудь захолустье,

что могло бы сильно осложнить воспитание детей Пушкиных, как вдруг ему

выпало негаданное, можно даже сказать, необычайное счастье. Особым знаком

царской милости явилось его назначение прямо из свиты командиром

лейб-гвардии Конного полка, шефом которого состоял государь. Обширная

казенная квартира, упроченная блестящая карьера расширяли его горизонт и, не

откладывая долее, он сделал предложение.

А. П. АРАПОВА. Нов. Время, 1908, Љ 11442.

Петр Петрович Ланской род. 13 марта 1799 г. Всю свою службу до чина

полковника провел в кавалергардском полку… 10 окт. 1843 г. произведен в

генерал-майоры, через полгода назначен командующим л. гв. Конным полком и

через два года утвержден командиром. Вскоре затем назначен в свиту его

величества. 6 апр. 1849 г. произведен в генерал-адъютанты. 26 авг. 1856 г.

назначен начальником 1 гвард. кавал. дивизии. 19 ноября 1864 г. назначен

председателем следственной комиссии (о петербургских поджогах), вслед

затем — исправляющим должность петербургского генерал-губернатора. Позже был

председателем комиссии для разбора и суда всех политических дел. Умер 6 мая

1877 г.

С. А. ПАНЧУЛИДЗЕВ. Сборник биографий кавалергардов, 336.

(18 июля 1844 г. Нат. Ник-на Пушкина вышла замуж за Ланского).

Император Николай Павлович отнесся очень сочувственно к этому браку и сам

вызвался быть посаженым отцом. Но невеста настояла, чтобы свадьба

совершилась как можно скромнее, сопровождаемые самыми близкими

родственниками, они пешком отправились вСтрельнинскую церковь и там

обвенчались 7. Поэтому Ланскому не пришлось воспользоваться выпавшею ему

почестью. Государь понял и оценил мотивы этого решения, прислал новобрачной

бриллиантовый фермуар в подарок, велев при этом передать, что от будущего

кумовства не дозволит так отделаться, и в самом деле, год спустя, когда у

них родилась старшая дочь Александра, государь лично приехал в Стрельну для

ее крестин.

С. А. ПАНЧУЛИДЗЕВ. Сб. биогр. кавалергардов, 334.

Постоянная царская милость служила лучшей эгидой против зависти врагов.

Те самые люди, которые беспощадно клеймили Наталью Николаевну, заискивающе

любезничали, напрашивались на приглашения, — в особенности, когда в городе

стало известно, как сам царь назвался к отцу на бал… Мать задумала

устроить вечеринку в полковом интимном кругу… Когда отец был у царя на

докладе, Николай Павлович по окончании аудиенции сказал ему: — ‘Я слышал,

что у тебя собираются танцовать? Надеюсь, что ты своего шефа не обойдешь

приглашением’… Государь, прибыв в назначенный час, в разговоре с матерью

осведомился, как поживает его крестница (автор этих воспоминаний), и она

рассказала ему о моем детском горе, что мне не довелось его увидеть (девочку

уже уложили спать). — ‘Узнайте, спит ли она? если нет, то я сейчас пойду к

ней’… Государь взял меня на руки, расцеловал в обе щеки, ласково поговорил

со мною, но что он мне сказал, я не помню.

А. П. АРАПОВА. Новое время, 1908, Љ 11442.

Когда исполнилось двадцатипятилетнее чествование шефства императора

Николая Павловича конногвардейским полком, — П. П. Ланской, бывший в то

время полковым командиром, испросил у государя разрешения поднести альбом в

память этого события. Государь дал свое согласие, выразив при этом желание,

чтобы во главе альбома был портрет Наталии Николаевны Ланской, как жены

командира полка. Желание его было исполнено. Портрет Нат. Ник. был нарисован

известным в то время художником Гау. С тех пор этот альбом хранится в Зимнем

дворцеV-.

А. П. АРАПОВА. Новое Время, 1908, Љ 11446, иллюстр. прил. Н. Н.

Пушкина-Ланская умерла 26 ноября 1863 года.

Дополнения и комментарии

С. 26. В лицее Кюхельбекера действительно считали чудаком, подшучивая

над его странностями. Пушкин в данном случае пользуется этой юношеской

репутацией Кюхельбекера, надеясь облегчить его участь. Сам же он высоко

ценил душевную чистоту, энтузиазм Кюхельбекера и был до глубины души

потрясен встречей с ним, уже ссыльным (см. наст. изд. с. 86).

С. 29. Таким же образом Николай ‘обольстил’ и многих декабристов,

уверяя их в своем сочувствии и своей готовности действовать на благо России.

Мицкевич, на которого ссылается корреспондент Герцена, так рассказывает о

встрече поэта и царя: ‘В сей достопамятной аудиенции император говорил о

поэзии с сочувствием. Здесь в первый раз русский царь говорил о литературе с

подданным своим… Он одобрял поэта продолжать занятия свои, освободил его

от официальной цензуры. Император Николай явил в этом случае редкую

проницательность, он умел оценить поэта, он угадал, что по уму своему Пушкин

не употребит во зло оказываемой ему доверенности, а по душе своей сохранит

признательность за оказанную милость’ (А. С. Пушкин в воспоминаниях

современников, т. 1, с. 141).

С. 29. ‘Гусарство’, которому Пушкин отдал дань в годы своей ранней

молодости, в представлении многих современников продолжало сопровождать его,

как лже-ореол. Сам Пушкин, находившийся одно время под обаянием людей таких,

как, например, А. Н. Раевский, ‘демон’ известного пушкинского стихотворения,

которые действительно ‘проповедовали последовательный эгоизм’, с годами уже

совершенно иначе оценивал подобную ‘проповедь’.

С. 31. ‘К убийце гнусному…’ — этот вариант является принятым. По

мнению Д. Д. Благого, те же буквы следует читать как Ц. Г. —

‘царю-губителю’. Подробное обсуждение обоих вариантов см. в кн.: Благой Д.

Д. Душа в заветной лире. 2-е изд. М.: Сов. писатель, 1979, с. 359.

С. 37. Внешность Пушкина разочаровывала многих современников. ‘Потомок

негров безобразный’, — это Пушкин сказал о себе сам. Он же сказал о своем

портрете работы О. Кипренского: ‘Это зеркало мне льстит’, — мнение, которое

разделяли и друзья поэта.

С. 42. Это одно из тех распространенных ложных мнений, о которых

говорилось выше в связи с донесением фоп-Фока (см. наст, изд., с. 29).

С. 42. Отношение Пушкина к Мицкевичу диктовалось искренним восхищением

его личностью и великим талантом. Впоследствии Мицкевич вспоминал: ‘Пушкин,

вызывавший восторг читателей своим поэтическим талантом, изумлял своих

слушателей живостью, тонкостью и проницательностью своего ума. Он обладал

удивительной памятью, определенностью суждений и утонченным вкусом. Слушая

его рассуждения об иностранной или о внутренней политике его страны, можно

было принять его за человека, поседевшего в трудах на общественном поприще и

ежедневно читающего отчеты всех парламентов… Я знал русского поэта весьма

близко и в течение довольно продолжительного времени, я наблюдал в нем

характер слишком впечатлительный, а порой легкий, но всегда искренний,

благородный и откровенный’ (Мицкевич А. Собр. соч. М.: ГИХЛ, 1954, т. 4, с.

96 — 97),

С. 45. Мемуарист здесь явно пристрастен. М. П. Погодин и С. П. Шевырев,

упоминаемые выше, были такими же разночинцами по происхождению, как и братья

Полевые, однако Пушкин встретил их очень дружески. С истинным презрением

Пушкин относился к демагогическому, поддельному ‘демократизму’, равно как

презирал он и светскую ‘чернь’. Сам Кс. Полевой пишет об этом в дальнейшем

уже с большей объективностью (см. наст, изд., с. 100 — 103).

С. 54. Упоминаемый Погодиным А. А. Волков был начальником 2-го округа

Московского корпуса жандармов, тревога Погодина оказалась

небезосновательной, поскольку Волков действительно доносил позднее

Бенкендорфу о Пушкине (см. наст, изд., с. 63).

С. 54. Героизм, мученичество декабристов поставили их в исключительное

положение в глазах передового русского общества, и Пушкин преклонялся перед

их подвигом. К вопросу о вступлении Пушкина в тайное общество сами

декабристы относились очень серьезно (см. комм, к с. 90).

С. 59. Над элегией ‘Андрей Шенье’ Пушкин начал работать весной 1825 г.

вскоре после визита И. И. Пущина к нему в Михайловское. Тема элегии — место

поэта в борьбе с тиранией — навеяна, очевидно, их беседой, состоявшейся в

преддверье декабрьского восстания. Осенью того же года Пушкин подает в

цензурный комитет собрание своих стихотворений, включающее эту элегию. В

самом конце года, почти сразу после восстания, сборник выходит в свет. Из

элегии ‘Андрей Шенье’ некоторые строки были цензурой изъяты, но они

оказались пророчески-созвучными недавним трагическим событиям — попытке

свергнуть самодержавие — и распространились в рукописных экземплярах: ‘Где

вольность и закон? Над нами единый властвует топор. Мы свергнули царей.

Убийцу с палачами избрали мы в цари. О ужас! О позор!’ Таким образом, хотя

стихи, по разъяснению Пушкина, были написаны ‘прежде последних мятежей’, до

восстания, но, как мы видим, с мыслью о возможном восстании. Разъяснения

Пушкина, в которых к тому же проскальзывало сочувствие декабристам, не

удовлетворили комиссию, дело было передано в Государственный совет, который

принял решение об учреждении за Пушкиным секретного надзора (см. наст, изд.,

с. 117 — 118).

С. 90. И. Д. Якушкин рассказывает в своих записках, как до слез был

расстроен Пушкин в 1820 г., когда декабристы, собравшиеся в Каменке,

обратили в шутку разговор о создании тайного общества: ‘Я уже видел жизнь

мою облагороженною и высокую цель перед собой, и все это была только злая

шутка’. Нет сомнений, что в это время он легко мог быть принят в

декабристский союз. Более того, известно, что С. Г. Волконский имел даже

поручение принять Пушкина в тайное общество, но воздержался от исполнения,

оберегая пушкинский талант. Есть записанный П. И. Бартеневым, правда, не

вызывающий полного доверия рассказ А. О. Россета: ‘Вас. Львович Давыдов в

Сибири… услыхав подробности о смерти Пушкина, плакал и потом рассказывал,

что он говаривал Пушкину: ‘Мы тебя не примем в свое общество, но ты будешь

нам петь’. Откликом на эти слова, по мнению А. О. Россета, явились

пушкинские строки: ‘А я, таинственный певец…, пловцам я пел…’ (А. С.

Пушкин в воспоминаниях современников, т. 2, с. 317). Вяземский же судит сб

отношении поэта к декабризму в более поздний период, после 1825 г., когда

взгляды поэта отличались большей глубиной, чем романтически окрашенные

замыслы участников восстания. Подробно об отношениях Пушкина с декабристами

см.: Эйдельман Н. Я. Пушкин и декабристы. М.: Сов. писатель, 1980.

С. 109. А. А. Ивановский служил в ведомстве военного министерства и в

1826 г. был откомандирован для работы в Следственном комитете по делу

декабристов. Отличаясь страстной любовью к литературе, Ивановский проявил

большое участие в судьбе декабристов, особенно декабристов-литераторов. Ему

удалось изъять из следственных дел и сохранить в своем архиве рукописи А.

Бестужева, очень важные письма к нему Пушкина, Грибоедова, Вяземского. После

окончания работы в Следственном комитете он был переведен в III отделение.

Знакомство его с Пушкиным состоялось, видимо, в 1827 г. В 1828 г. он издает

альманах ‘Альбом северных муз’, в котором публикует стихотворение Пушкина

‘Талисман’. Нет оснований сомневаться в фактической правильности его

рассказа: Пушкин, сохранивший еще в какой-то степени надежду творить добро,

воздействуя на царя, переживал явное выражение его недоверия к себе. Однако

речь идет лишь о минутном эпизоде, не характерном для отношения Пушкина к

властям в целом, что весьма точно выразил Н. В. Путята: ‘Покровительство и

опека императора Николая Павловича тяготили его (Пушкина. — В. С.) и

душили’.

С. 114. Вересаеву остался неизвестен дневник А. А. Олениной,

опубликованный ее правнучкой в Париже в 1936 г. В этом дневнике помимо

отдельных упоминаний о Пушкине содержится начало автобиографического романа

‘Непоследовательность, или Надо прощать любви’, где, в частности, говорится:

‘Однажды на балу у графини Тизенгаузен-Хитровой Анета увидела самого

интересного человека своего времени и выдающегося на поприще литературы: это

был знаменитый поэт Пушкин.

Бог, даровав ему гений единственный, не наградил его привлекательной

наружностью. Лицо его было выразительно, конечно, но некоторая злоба и

насмешливость затмевали тот ум, который виден был в голубых или, лучше

сказать, стеклянных глазах его. Арапский профиль, заимствованный от

поколения матери, не украшал лица его. Да и прибавьте к тому ужасные

бакенбарды, растрепанные волосы, ногти как когти, маленький рост, жеманство

в манерах, дерзкий взор на женщин, которых он отличал своей любовью,

страстность нрава, природного и принужденного, и неограниченное самолюбие —

вот все достоинства [Здесь и далее в комментариях разрядкой выделяются

русские вставки во французском тексте. — В. С.] телесные и душевные, которые

свет придавал русскому поэту XIX столетия.

Говорили еще, что он дурной сын, но в семейных делах невозможно все

знать, что он распутный человек, но, впрочем, вся молодежь почти такова.

Итак, все, что могла сказать Анета после короткого знакомства, есть то,

что он умен, иногда любезен, очень ревнив, несносно самолюбив и неделикатен.

Он только что вернулся из шестилетней ссылки. Все — мужчины и женщины —

старались оказывать ему внимание, которое всегда питают к гению. Одни делали

это ради моды, другие — чтобы иметь прелестные стихи и приобрести благодаря

этому репутацию, иные, наконец, вследствие истинного почтения к гению, но

большинство — потому, что он был в милости у государя Николая Павловича,

который был его цензором.

Анета знала его, когда была еще ребенком. С тех пор она с восторгом

восхищалась его увлекательной поэзией.

Она тоже захотела отличить знаменитого поэта: она подошла и выбрала его

на один из танцев, боязнь, что она будет осмеяна им, заставила ее опустить

глаза и покраснеть, подходя к нему. Небрежность, с которой он спросил у нее,

где ее место, задела ее. Предположение, что Пушкин мог принять ее за дуру,

оскорбило ее, но она ответила просто и за весь остальной вечер уже не

решалась выбрать его.

Но тогда он в свою очередь подошел выбрать ее исполнить фигуру, и она

увидела его, приближающегося к ней.

Она подала ему руку, отвернув голову и улыбаясь, потому что это была

честь, которой все завидовали’ (Исс. и мат., II, с. 248 — 270).

С. 127. Содержание пушкинского ответа до последнего времени оставалось

тайной. В 1951 г. в архиве сенатора А. Н. Бах-метева была обнаружена

следующая бумага: ‘Будучи вопрошаем Правительством, я не почитал себя

обязанным признаться в шалости, столь же постыдной, как и преступной. Но

теперь, вопрошаемый прямо от лица Государя, объявляю, что Гаврилиада

сочинена мною в 1817 году…’ И подпись: ‘А. Пушкин’. А. Н. Бахметев был

зятем графа П. А. Толстого, возглавлявшего расследование о ‘Гаврилиаде’.

Пушкинисты предполагают, что перед нами копия пушкинского письма, которую

сумел снять Бахметев (см. Исс. и мат., VIII, с. 284 — 292).

С. 182. О Паскевиче Денис Давыдов писал: ‘Высокомерие, гордость,

самонадеянность Паскевича, которому успехи и почести вскружили голову, не

имеют пределов, он почитает себя великим человеком и первым современным

полководцем. Во время первого пребывания Паскевича в Петербурге после взятия

Варшавы все спешили заявить ему свое благоволение. В числе особ,

поздравлявших его с одержанными успехами, находилась одна дама, которой

князь Варшавский (Паскевич. — В. С.) по врожденной скромности своей сказал:

‘Я давно имел право занимать то положение, на которое я ныне поставлен: я

еще в 1812 году указывал на ошибки Наполеона и Кутузова, но меня не

послушали’ (Давыдов Д. Сочинения. М.: ГИХЛ 1962, с. 501).

С Пушкиным Паскевич познакомился во время этой его поездки. Независимое

поведение поэта, его неумение льстить и притворяться, общение с нижними

чинами и младшими офицерами, среди которых были ссыльные декабристы, — все

это, конечно, уязвляло самолюбие будущего фельдмаршала, желавшего везде быть

на первых ролях.

С. 195. Всю жизнь, в особенности после 1826 г., Пушкин во

взаимоотношениях с царским правительством вел себя как тонкий дипломат,

хорошо понимавший практическое неравенство сил и тем не менее не желавший ни

ронять своего достоинства, ни уступать своей позиции. Обычные в те времена

формы вежливости и даже подобострастия он употреблял очень осторожно, с

такими вольными оттенками, которые не могли остаться незамеченными и не

могли не вызвать ‘высшего’ неудовольствия. О том же см. в комментариях к с.

268, 399.

С. 197. Пушкин выучил английский язык летом — осенью 1828 г. в

Петербурге. Толчком к этому, очевидно, послужил томик Байрона, подаренный

ему перед отъездом из Москвы Мицкевичем. Пушкин давно хотел овладеть языком

Байрона и Шекспира. В 1825 г. он писал Вяземскому из Михайловского: ‘Мне

нужен английский язык, — и вот одна из невыгод моей ссылки: не имею способов

учиться, пока пора. Грех гонителям моим!’ Примечательно, что, изучая

английский язык по пособиям, без учителя, Пушкин не мог овладеть английским

произношением (см. рассказ М. В. Юзефовича — наст. изд. с. 180). Однако

позднее, по-видимому, осенью 1829 г., вскоре после возвращения из Арзрума,

Пушкин выучил английскую фонетику. Только после этого, поняв звучание

английской речи и звуковой строй английской поэзии, он начал переводить

британских поэтов: Саути, Вильсона, Корнуоля, позднее Шекспира, Байрона,

Вордсворта, Кольриджа.

С. 204. ‘Мазепа’ — первоначальное заглавие ‘Полтавы’, задуманной и

построенной как продолжение и спор с одноименной поэмой Байрона. Чтобы

подчеркнуть это, Пушкин предпослал своему произведению эпиграф из

байроновского ‘Мазепы’.

С. 207. См. комментарий к с. 195, 268, 377 и 399.

С. 216. Пушкин отвечает на следующие слова Е. М. Хитрово: ‘Я боюсь за

Вас: меня страшит прозаическая сторона брака. Кроме того, я всегда считала,

что гению придает силы лишь полная независимость и развитию его способствует

ряд несчастий, что полное счастье, прочное, продолжительное и, в конце

концов, немного однообразное, убивает способности, прибавляет жиру и

превращает скорее в человека средней руки, чем в великого поэта’. И так

думала не одна она. Подобные воззрения имел в виду Пушкин, когда писал

месяца четыре спустя:

Постигнет ли певца незапное волненье, Утрата скорбная, изгнанье,

затопенье, — ‘Тем лучше,- говорят любители искусств, — Тем лучше! наберет он

новых дум и чувств И нам их передаст’. Но счастие поэта Меж ими не найдет

сердечного привета, Когда боязненно безмолвствует оно…

С. 231. Пушкин действительно работал в Болдине с феноменальной

продуктивностью. Интересно сопоставить с житейскими событиями его

болдинского ‘сидения’, представленными в подборке Вересаева, хронологию его

творческой работы за эти три месяца (в той степени, в какой она нам

известна). Сентябрь: 3 — приезд, 7 — ‘Бесы’, ‘Делибаш’, 8 — ‘Элегия’, 9 —

‘Гробовщик’, 13 — ‘Сказка о попе и работнике его Балде’, 14 — ‘Станционный

смотритель’, 18 — ‘Путешествие Онегина’, 20 — ‘Кавказ’, ‘Монастырь на

Казбеке’, последняя глава ‘Евгения Онегина’, 26 — ‘Ответ анониму’. В октябре

закончены следующие произведения: 1 — ‘Царскосельская статуя’, 2 — ‘Глухой

глухого звал…’, 5 — ‘Прощание’, 7 — ‘Паж, или Пятнадцатый год’, 9 — ‘Домик

в Коломне’, 10 — ‘Отрок’, ‘Рифма’, ‘Румяный критик мой…’, ‘Я здесь,

Инезилья…’, 12 — 13 — ‘Выстрел’, 16 — ‘Моя родословная’, ‘Не то беда,

Авдей Флюгарин’, 17 — ‘Заклинание’, ‘Стамбул гяуры нынче славят…’, 20 —

‘Метель’, 23 — ‘Скупой рыцарь’, 26 — ‘Моцарт и Сальери’, 30 — ‘Обвал’.

Ноябрь: 1 — ‘История села Горюхина’, 3 — ‘Моя родословная’, 4 — ‘-Каменный

гость’, 6 — ‘Пир во время Чумы’, 8 — ‘На перевод Илиады’, 27 — ‘Для берегов

отчизны дальной…’. За это же время созданы стихотворения, конкретная

датировка которых требует уточнения: ‘Дорожные жалобы’, ‘Дельвигу’ (‘Мы

рождены, мой брат названный…’), ‘Герой’, ‘Пью за здравие Мери…’,

‘Цы-ганы’ (‘Над лесистыми брегами…’), ‘В начале жизни школу помню я…’,

‘Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы’, — а также следующие статьи:

‘Опровержения на критики’, ‘Опыт отражения некоторых нелитературных

обвинений’, ‘Об Альфреде де Мюссе’, ‘О народной драме и драме Марфа

Посадница’, ‘Баратынский’, ‘Заметка о графе Нулине’ и др.

С. 268. Читая это письмо, следует иметь в виду, что полагалось по тем

временам чувствовать в подобных случаях. Тон же отзыва Пушкина о царском

благодеянии — спокойный, даже фамильярный, а не подобострастно-восторженный,

как следовало бы в такой ситуации.

Подлинная цена царских ‘милостей’ станет вполне ясна поэту позднее,

хотя возможностью посещать архивы, изучать отечественную старину,

царствование Петра I Пушкин дорожил до самых последних своих дней.

С. 272. То, что показалось Н. Д. Киселеву шутливой и не вполне

объяснимой выходкой Пушкина, содержало на самом деле серьезный политический

жест, которым поэт хотел подчеркнуть постоянство своего отношения к

самовластью. ‘И эти стихи не мои’, — иронически, как видно, сказал Пушкин о

широко известных стихах после того, как процитировал действительно не свои,

но в том же духе выдержанные строки казненного декабриста-поэта. Таким

образом, Пушкин фактически подписывается и под стихами Рылеева.

С. 276. То есть почувствовал себя так, как должны были чувствовать себя

перед лицом российского самодержца его верноподданные. Обычно же, как

известно даже со слов самого Николая I, поэт во время личных встреч с царем

вел себя свободно.

С. 278, 285. Стихотворения Пушкина ‘Клеветникам России’ и ‘Бородинская

годовщина’ вызвали острую полемику. Многие, как Вяземский, осуждали автора

стихов — см. письмо А. И. Тургенева брату от 26 сентября 1831 г. (наст,

изд., с. 285}. Однако П. Я. Чаадаев писал Пушкину 18 сент. 1831 г.: ‘Я

только что прочел ваши два стихотворения. Друг мой, никогда еще вы не

доставляли мне столько удовольствия. Вот вы, наконец, и национальный поэт,

вы, наконец, угадали свое призвание… Не все здесь одного со мной мнения,

вы, конечно, не сомневаетесь в этом’.

С. 287. Отзыв Н. А. Мельгунова, писателя и композитора, автора музыки к

стихотворению ‘Я помню чудное мгновенье…’, характерен для тех почитателей

Пушкина, которые не понимали всю сложность его позиции после 1831 г. По их

представлениям, Пушкин должен был оставаться ‘чистым художником’ и не

заниматься общественными вопросами.

С. 292. Подобные факты и мнения дали в свое время П. Е. Щеголеву

основания говорить о полной несовместимости характеров Пушкина и его жены,

что соответственно вело к заключению о бесспорности вины Наталии Николаевны

в гибели поэта. ‘Пушкину надо было жениться на Щеголеве и всем . позднейшем

пушкиноведении’, — иронически заметил по этому поводу Б. Пастернак,

напомнивший тут же, что Наталия Николаевна вдохновила поэта на ряд шедевров

лирики. Тем не менее вопрос о счастии поэта остался в фокусе споров. Одну из

крайних точек зрения на эту тему выразила в свое время Марина Цветаева:

‘Молодая девушка, красавица, та непременная красавица многодочерних

русских семейств, совсем бы из сказки, если из трех сестер младшая, но

старшая или младшая, красавица — сказочная, из разорившейся и бестолковой

семьи выходит замуж за — остановка — за кого в 1831 г. выходила Наталья

Гончарова?

Есть три Пушкина: Пушкин — очами любящих (друзей, женщин, стихолюбов,

студенчества), Пушкин — очами любопытствующих (всех тех, последнюю сплетню о

нем любивших едва ли не жаднее., чем его последний стих), Пушкин — очами

судящих (государь, полиция, Булгарин, иксы, игреки — посмертные отзывы) и,

наконец-, Пушкин — очами будущего — на с. За кого же из них выходила

Гончарова? Во всяком случае, не за первого и тем самым уже не за последнего,

ибо любящие и будущие — одно… Наталья Гончарова просто роковая женщина, то

пустое место, к которому стягиваются, вокруг которого сталкиваются все силы

и страсти. Смертоносное место. (Пушкинский гроб под розами!). Как Елена

Троянская повод, а не причина троянской войны (которая сама не что иное, как

повод к смерти Ахиллеса), так и Гончарова не причина, а повод смерти

Пушкина, с колыбели предначертанной. Судьба выбрала самое простое, самое

пустое, самое невинное орудие: красавицу…

Гончарову, не любившую, он взял уже с Дантэсом in dem Kauf (в придачу),

то есть с собственной смертью. Посему, изменила Гончарова Пушкину или нет,

только кокетничала или целовалась, только целовалась или другое все, ничего

или все, — неважно, ибо Пушкин Дантэса вызвал за его любовь, не за ее

любовь. Ибо Пушкин Дантэса вызвал бы в конце концов и за взгляд. Дабы

сбылись писания’ (Цветаева М. Мой Пушкин. 3-е изд. М.: Сов. писатель, 1981,

с. 127, 132).

Сейчас, благодаря новым находкам, мы стали лучше понимать

обстоятельства, приведшие к гибели Пушкина. Обогатились наши представления и

о личности Наталии Николаевны, в частности, на основании семейной переписки

Гончаровых. Ее собственные письма приблизили к нам личность жены поэта — в

итоге крайне отрицательная позиция сменяется другой, более мягкой и даже

восторженной. Жена поэта начинает вызывать поклонение — как при жизни. В ее

осуждении видят козни врагов Пушкина и властей, желавших отвлечь внимание от

истинных причин дуэли. В позиции М. Цветаевой, а также А. Ахматовой

усматривают понятное, эмоционально оправданное, но все же преувеличение. Д.

Д. Благой пишет: ‘Настала пора закрыть затянувшееся почти на полтора

столетия обвинительное ‘дело’ против жены поэта. Да, она была молода, была

прекрасна и бесконечно радовала, чаровала Пушкина своей молодостью и

красотой. Да, как он и хотел, она блистала в той сфере, где была к этому

призвана. Она очень любила балы, наряды, любила кокетничать со своими

бесчисленными поклонниками. Глубочайше потрясенная смертью мужа, она сама

горько каялась в этом. Но — мать четырех детей поэта — она давала ему то

высокое и вместе с тем простое, доброе, человеческое счастье, в котором он

так нуждался, нуждался именно в годы жизни с ней — в 30-е годы, когда своей

мыслью и творчеством ушел далеко вперед — в грядущие столетия, а в своем

веке ощущал такое страшное одиночество. Один раз за всю их семейную жизнь

увлеклась было и она, но и в этом увлечении явила себя его ‘милым идеалом’,

его Татьяной. А в истории трагической гибели Пушкина она была не виновницей,

а жертвой тех дьявольских махинаций, тех адских козней и адских пут,

которыми был опутан и сам поэт. О ней, о ее будущей судьбе были последние

помыслы и последние заботы умирающего Пушкина. И никто не должен, не смеет

не только бросить, но и поднять на нее камень’ (Благой Д. Д. ‘Душа в

заветной лире’. М.: Сов. писатель, 1977, с. 429).

С. 309. Истинность рассказа П. В. Нащокина (в записи Бартенева) до сих

пор не доказана. Пушкинист Л. П. Гроссман видел в этом эпизоде лишь ‘устную

новеллу’. Н. А. Раевский полагает, что Пушкин никогда бы не позволил себе

подобной ‘устной новеллы’ с конкретной, названной им героиней.

Через двадцать лет после выхода последнего издания книги Вересаева в

Италии был опубликован дневник Д. Ф. Фикель-мон. В нем отсутствуют

какие-либо признания личного характера, связанные с ее знакомством с

Пушкиным. Н. Каухчи-швили считает, что это, по-видимому, опровергает ‘жаркую

историю’. В то же время в дневнике содержатся интересные сведения о Пушкине,

выразительные характеристики лиц его ближайшего окружения: ‘Пушкин,

писатель, ведет беседу очаровательным образом — без притязаний, с увлечением

и огнем, невозможно быть более некрасивым — это смесь наружности обезьяны и

тигра, он происходит от африканских предков и сохранил еще некоторую черноту

в глазах и что-то такое во взгляде… Он приезжал сюда на некоторое время,

чтобы устроить дела, а теперь возвращается, чтобы жениться. Никогда еще он

не был таким любезным, таким пслным оживления и веселости в разговоре —

невозможно быть менее притязательным и более умным в манере выражаться…

Пушкин приехал из Москвы и привез свою жену, но не хочет еще ее показывать в

свете. Я видела ее у маменьки — это очень молодая и очень красивая особа,

тонкая, стройная, высокая, — лицо Мадонны, чрезвычайно бледное, с кротким,

застенчивым и меланхолическим выражением, — глаза зеленовато-карие, светлые

и прозрачные, — взгляд не то, чтобы косящий, но неопределенный, — тонкие

черты, красивые черные волосы. Он очень в.нее влюблен, рядом с ней его

уродливость еще более поразительна, но когда он говорит, забываешь о том,

чего ему не достает, чтобы быть красивым, — он так хорошо говорит, его

разговор так интересен, сверкающий умом без всякого педантства’.

О Геккерне: ‘…лицо хитрое, фальшивое, малосимпатичное, здесь считают

его шпионом г-на Нессельроде — такое предположение лучше всего определяет

эту личность и ее характер…’ (Временник — 1962, с. 32 — 37).

С. 324. Подобные ‘набеги’. Пушкин делал и на книжные собрания других

своих родичей и знакомых. Поэт был увлеченным библиофилом. В сохранившейся

части его библиотеки свыше 1,5 тысячи названий. Тут немало уникальных

изданий (например, тома знаменитой французской ‘Энциклопедии’, издания XVII

и начала XVIII веков, прижизненные издания Вольтера, Дефо и другие).

Значительное место занимают книги с автографами знаменитостей пушкинской

поры: В. Жуковского, Д. Давыдова, А. Мицкевича… Поражает обилие интересов

Пушкина-читателя: в его собрании книги по истории, теории вероятностей,

восточной литературе, эстетике, военному делу, этнографии, политике… не

говоря уж о художественной литературе на русском, французском, итальянском,

немецком, испанском, португальском, польском, латинском языках. Многие книги

настолько редки, что других таких не находится ни в одной библиотеке страны.

Однако главная ценность пушкинского собрания для нас не в этом. Книги

помогают нам стать ближе к Пушкину, дают возможность следить за его мыслью,

глубже понять сложный мир его творений. На многих томах сохранились ‘отметки

резкие ногтей’, карандашные пометы на полях, подчеркивания, закладки, на

которых иногда сделаны выписки, и проч.

После смерти поэта его библиотека долгое время оставалась без всякого

присмотра, и нельзя не пожалеть, что значительная часть пушкинских книг для

нас безвозвратно погибла.

Подробнее о Пушкине-книголюбе см.: Вацуро В. Э. А. С. Пушкин и книга.

М.: Книга, 1982.

С. 330. В действительности А. А. Фукс была миловидной женщиной 28 лет,

образованной и умной. Пушкин не только вместе с женой встретил ее позднее в

Петербурге, но и поддерживал с ней переписку (сохранилось 4 письма поэта), в

1834 году он послал ей экземпляр ‘Истории Пугачева’, а еще некоторое время

спустя приглашал участвовать в ‘Современнике’. Ироническому портрету в

письме к жене есть объяснение: ревность Натальи Николаевны нередко

подогревалась слухами, повсюду сопровождавшими поэта.

С. 332. Наталье Николаевне пришлось столкнуться с денежными

затруднениями уже вскоре после свадьбы. Для того чтобы получить деньги на

приданое, Пушкин заложил свое Ки-стенево. 17 тысяч, оставшиеся от закладной

после всех свадебных расходов, быстро растаяли, деньги, которые Гончаровы

должны были Пушкину (12 000 приданого), так никогда и не были ему

возвращены. Доходы с Кистенева (около 3,5 тысячи в год) и пушкинского

жалованья — 5000 в год — не хватало на жизнь в столице. Положение с деньгами

всегда было шатким и неопределенным и беспокоило Пушкина. Из письма Н. Н.

Пушкиной (брату), вошедшего вместе с остальным эпистолярным наследием семьи

Гончаровых в научный оборот в 1970-х гг., мы получаем ответ на вопросы,

которые тревожили Пушкина:

’27 сентября 1833 г. Петербург.

Я только что получила твое письмо, дорогой Дмитрий, и благодарю тебя

миллион раз за 500 рублей, которые ты мне позволяешь занять. Я их уже нашла,

но с обязательством уплатить в ноябре месяце. Как ты мне уже обещал, ради

бога, постарайся быть точным, так как я в первый раз занимаю деньги, и еще у

человека, которого мало знаю, и была бы в очень большом затруднении, если бы

не сдержала слова. Эти деньги мне как с неба свалились, не знаю как выразить

тебе за них мою признательность, еще немного и я осталась бы без копейки, а

оказаться в таком положении с маленькими детьми на руках было бы ужасно.

Денег, которые муж мне оставил, было бы более чем достаточно до его

возвращения, если бы я не была вынуждена уплатить 1600 рублей за квартиру,

он и не подозревает, что я испытываю недостаток в деньгах, и у меня нет

возможности известить его, так как только в будущем месяце он будет иметь

твердое местопребывание. Пишу тебе сейчас только об этом, я должна идти

одеваться, чтобы обедать в гостях.

Нежно тебя целую, Сережа также. Он пробудет у меня до 8 октября, а

потом уедет в Новгород. Смотри на обороте.

Вот мой адрес: у Цепнаго моста, против Панте-леймана в доме Оливье’

(Вокруг Пушкина, с. 160 — 161).

С. 354. ‘Двору хотелось’… Слово ‘двор’ употреблено здесь в качестве

синонима слова ‘император’. Сейчас же после пожалования Пушкина

камер-юнкером Николай I начинает ухаживать за Натальей Николаевной. ‘На бале

у Бобринских император танцовал с Наташей кадриль, а за ужином сидел возле

нее’, — сообщает Надежда Осиповна Пушкина своей дочери 26 января 1834 г.

Петля постепенно затягивалась все туже. Переживания Пушкина, его опасения и

страхи нашли отражение в творчестве, например, в мрачных, пугающих сюжетах

народной фантастики ‘Песен западных славян’.

С. 362. В дневнике Александры Федоровны, найденном и опубликованном в

1960-х гг., содержится исключительно хроника светских событий. О Пушкине

есть лишь косвенное упоминание: ‘Чтение повести ‘Пиковая дама’ Виельгорским,

до 12. Приятный вечер’. Зато часто упоминается Дантес. Офицер

Кавалергардского полка, шефом которого была императрица, Дантес входил в ее

постоянное окружение: ’28 февраля… в 1/2 10 поехали к Фикельмонам, там у

Долли переоделась в белое с лилиями, очень красиво… мои лилии цвели

недолго, Дантес долго смотрел. Был красивый бал, тоска, но все же…

Французская кадриль, мазурка с Василием Алексеевичем Перовским, который был

безумно печален, уютно говорили о Шиллере. 1/2 5 уехали. 1 марта… К обеду

Орлов и Раух. Захотелось в маскарад. Сперва в французский театр. Клотильда,

ужинали, из ложи смотрели бал масок. Около часу уехали, но опять вернулись с

Софьей <Бобринской> и Катрин Тизен <гаузен>. Немного интриговали, Дантес

<нрзб>. Мило, но не так красиво, как в прошлом году. 4 марта… Дантес

глассен’ (леденяще холоден. — В. С). (Пушкин в письмах и дневниках

императрицы. Публ. Э. Герштейн. — Новый мир, 1962, Љ 2, с. 212 — 215).

С. 374, 375. Изъявляя признательность и преданность, Пушкин, как

обычно, продолжает стоять на своем. Он сохраняет ‘необдуманное прошение’ в

силе, подчеркивая, что ждет ответа: ‘Буду ждать решения участи своей…’

Однако на сей раз уловка не удалась. По прямому требованию Бенкендорфа

Жуковский должен был снова вмешаться в это дело (см. след. письмо).

С. 377. Намерение Пушкина подать в отставку было отчаянной попыткой

разрешить ситуацию, которая практически являлась безвыходной: прервать

службу означало потерять доступ в архивы и прекратить работу над ‘Историей

Петра I’, в то же время служба ставила поэта в унизительное положение и,

кроме того, не освобождала его от материальных затруднений.

С. 384. Просьба крестьян не осталась без последствий. Осенью 1834 г.

управляющего М. Калашникова сменил дельный и опытный управляющий И. М.

Пеньковский.

С. 390. Валериан Иванович Сафонович был в 1830-е гг. чиновником

министерства финансов, затем министерства внутренних дел. Человек очень

далекий от Пушкина (достаточно указать на слова об ‘удовольствии’, с которым

поэт принял кг-мер-юнкерский мундир). Его суждение представляет собой взгляд

на Пушкина ‘из толпы’ и являет нам образ поэта, складывавшийся у среднего

человека, которому случилось встретиться с великим художником в жизни.

С. 394. Сравни письмо Е. Н. Гончаровой к брату Д. Н. Гончарову:

‘8 декабря 1834 г. (Петербург).

Разрешите мне, сударь и любезный брат, поздравить вас с новой

фрейлиной, мадемуазель Катрин де Гончаров, ваша очаровательная сестра

получила шифр 6-го после обедни, которую она слушала на хорах придворной

церкви, куда ходила, чтобы иметь возможность полюбоваться прекрасной мадам

Пушкиной, которая в своем придворном платье была великолепна, ослепительной

красоты. Невозможно встретить кого-либо прекраснее, чем эта любезная дама,

которая, я полагаю, и вам не совсем чужая. Итак, 6-го вечером, как раз во

время бала, я была представлена их величествам в кабинете императрицы.

Они были со мной как нельзя более доброжелательны, а я так оробела, что

нашла церемонию представления довольно длинной из-за множества вопросов,

которыми меня засыпали с самой большой благожелательностью. Несколько минут

спустя после того, как вошла императрица, пришел император. Он взял меня за

руку и наговорил мне много самых лестных слов и в конце концов сказал, что

каждый раз, когда я буду в каком-нибудь затруднении в свете, мне стоит

только поднять глаза, чтобы увидеть дружеское лицо, которое мне прежде всего

улыбнется, и увидит меня всегда с удовольствием. Я полагаю, что это любезно,

поэтому я была, право, очень смущена благосклонностью их величеств. Как

только император и императрица вышли из кабинета, статс-дама велела мне

следовать за ней, чтобы присоединиться к другим фрейлинам, и вот в свите их

величеств я появилась на балу. Бал был в высшей степени блистательным, и я

вернулась очень усталая, а прекрасная Натали была совершенно измучена, хотя

и танцевала всего два французских танца. Но надо тебе сказать, что она очень

послушна и очень благоразумна, потому что танцы ей запрещены. Она танцевала

полонез с императором, он, как всегда, был очень любезен с ней, хотя и

немножко вымыл ей голову из-за мужа, который сказался больным, чтобы не

надевать мундира. Император ей сказал, что он прекрасно понимает, в чем

состоит его болезнь, и так как он в восхищении от того, что она с ними, тем

более стыдно Пушкину не хотеть быть их гостем, впрочем, красота мадам

послужила громоотводом и пронесла грозу’ (Вокруг Пушкина, с. 263 — 264).

С. 399. ‘Благодеяния государя’, как и царские ‘милости’, унижали и

тяготили Пушкина. Возвращение из ссылки, замена общей цензуры личной

цензурой царя, прекращение дела о ‘Гаврилиаде’, чреватого новой и куда более

тяжелой ссылкой — в Сибирь, место официального историографа, которое прежде

занимал Н. М. Карамзин, с выдачей жалованья из царской казны, ссуда для

напечатания ‘Истории Пугачева’ — все это выглядело великодушно. Но тем

сильнее привязывало поэта к трону и грозило, в конце концов, потерей

внутренней свободы. Пушкин рвется прочь из погибельного круга, делая вторую

отчаянную попытку после окончившегося неудачей прошения об отставке в 1834

г. Учитывая опыт, он готов теперь ‘поразговориться’, как советовал

Жуковский. Однако примечательно, что это полное комплиментов царю письмо

написано по-французски, на светском языке салона, готовыми формулами, а не

так, как рекомендовал ему Жуковский: ‘Напиши то, что скажет сердце’. В том

же роде Пушкин пошлет затем царю, через Бенкендорфа, просьбу о новой

денежной ссуде (см. с. 403 наст. изд.).

С. 401. Пушкины действительно сняли дачу на Черной речке, на месте

будущей роковой дуэли. С ними уже жили в это время обе сестры Наталии

Николаевны. Е. Н. Гончарова в письме к брату рассказывала:

‘Ты уже знаешь, что мы живем это лето на Ч е р н о й р е ч-к е, где мы

очень приятно проводим время, и конечно, теперь ты не стал бы хвалить меня

за мои способности к рукоделию, потому что буквально я и не вспомню, сколько

месяцев я не держала иголки в руках. Правда, зато я читаю все книги, какие

только могу достать, а если ты меня спросишь, что же я делаю, когда мне

нечего делать, я тебе прямо скажу, не краснея (так как я дошла до самой

бесстыдной лени) — ничего, решительно ничего… У нас теперь каждую неделю

балы на водах в Новой деревне. Это очень красиво.

17 числа мы были в Стрельне, где мы переоделись, чтобы отправиться к

Демидову, который давал бал в двух верстах оттуда, в бывшем поместье княгини

Шаховской. Этот праздник, на который было истрачено 400 тысяч рублей, был

самым неудавшимся: все, начиная со двора, там ужасно скучали, кавалеров не

хватало, а это совершенно невероятная вещь в Петербурге, и потом, этого

бедного Демидова так невероятно ограбили, один ужин стоил 40 тысяч, а был

самый плохой, какой только можно себе представить, мороженое стоило 30

тысяч, а старые канделябры, которые тысячу лет валялись у Гамбса на чердаке,

были куплены за 14 тысяч рублей. В общем, это ужас что стоил этот праздник и

как там было скучно’. (Вокруг Пушкина, с. 281 — 282). С этим письмом,

датированным 22 июля 1835 г., следует сравнить письмо, отправленное в тот же

день Пушкиным Бенкендорфу (см. с. 403).

С. 404. Датировка, предложенная Вересаевым, подтверждается теми новыми

материалами, которые были найдены в семейном архиве Гончаровых. В декабре

1835 г. А. Н. Гончарова писала брату: ‘Что сказать тебе интересного? Жизнь

наша идет своим чередом. Мы довольно часто танцуем, катаемся верхом у

Бистрома каждую среду, а послезавтра у нас будет большая карусель: молодые

люди самые модные и молодые особы самые красивые и самые очаровательные.

Хочешь знать, кто это? Я тебе их назову. Начнем с дам, это вежливее. Прежде

всего, твои две прекрасные сестрицы или две сестрицы-красавицы, потому что

третья… кое-как ковыляет (Н. Н. была в положении. — В. С), затем Мари

Вяземская и Софи Карамзина, кавалеры: Валуев — примерный молодой человек,

Даи-тес — кавалергард, А. Голицын — артиллерист, А. Карамзин — артиллерист,

это будет просто красота. Не подумай, что я из-за этого очень счастлива, я

смеюсь сквозь слезы. Правда’ (Вокруг Пушкина, с. 299). В самом конце письма,

по-видимому, содержится намек на ухаживания Дантеса за Наталией Николаевной.

Сам Дантес через месяц будет об этом рассказывать в письме Геккерну (см.

коммент. к с. 463).

С. 409. Проведя в Михайловском только два месяца из взятых им в

качестве отпуска четырех, поэт в конце октября 1835 г. возвращается в

столицу — и не возобновляет просьбы об отставке. Более того. Мысль о деревне

навсегда покидает его стихи. Очевидно, побег в обитель дальную не приносил

спасения. С этого момента и даже несколько ранее, с лета 1835 г., в

лирическую поэзию Пушкина решительно входит мотив скорой и неминуемой

гибели, быстро становящийся центральным.

С. 411. В это же время в письме от 1 ноября 1835 г. Е. Н. Гончарова

рассказывала брату: ‘Пушкин две недели тому назад вернулся из своего

псковского поместья, куда ездил работать и откуда приехал раньше, чем

предполагал, потому что он рассчитывал пробыть там три месяца, это очень

устроило бы их дела, тогда как теперь он ничего не сделал, и эта зима будет

для них не легкой. Право, стыдно, что мать ничего не хочет для них сделать,

это непростительная беззаботность, тем более, что Таша ей недавно об этом

писала, а она ограничилась тем, что дала советы, которые ни гроша не стоят и

не имеют никакого смысла [Речь идет об отказе Н. И. Гончаровой материально

помочь семье дочери. — В. С.]. У нас в Петербурге предстоит блистательная

зима, больше балов, чем когда-либо, все дни недели уже распределены, танцуют

каждый день. Что касается нас, то мы выезжаем еще очень мало, так как наша

покровительница Таша находится в самом жалком состоянии и мы не знаем, как

со всем этим быть, авось как-нибудь сладится’ (Вокруг Пушкина, с. 296 —

297).

С. 417. Письма Пушкина к жене, ее переписка с родными, все факты,

известные нам сегодня, показывают, что семейная жизнь поэта была очень

далека от картины, нарисованной А. П. Араповой.

С. 431. Денежные дела Пушкина были в это время почти катастрофическими.

Наталия Николаевна писала брату, что у Пушкина ‘совершенно нет денег’. В ее

письме говорится: ‘Ты знаешь, что пока я могла обойтись без помощи из дома,

я это делала, но сейчас мое положение таково, что я считаю даже своим долгом

помочь моему мужу в том затруднительном положении, в котором он находится,

несправедливо, чтобы вся тяжесть содержания моей большой семьи падала на

него одного, вот почему я вынуждена, дорогой брат, прибегнуть к твоей

доброте и великодушному сердцу, чтобы умолять тебя назначить мне с помощью

матери содержание, равное тому, какое получают сестры, и, если это возможно,

чтобы я начала получать его до января, то есть с будущего месяца. Я тебе

откровенно признаюсь, что мы в таком бедственном положении, что бывают дни,

когда я не знаю, как вести дом, голова у меня идет кругом. Мне очень не

хочется беспокоить мужа всеми своими мелкими хозяйственными хлопотами, и без

того я вижу, как он печален, подавлен, не может спать по ночам и,

следственно, в таком настроении не в состоянии работать, чтобы обеспечить

нам средства к существованию: для того, чтобы он мог сочинять, голова его

должна быть свободна. И стало быть, ты легко поймешь, дорогой Дмитрий, что я

обратилась к тебе, чтобы ты мне помог в моей крайней нужде. Мой муж дал мне

столько доказательств своей деликатности и бескорыстия, что будет совершенно

справедливо, если я со своей стороны постараюсь облегчить его положение, по

крайней мере, содержание, которое ты мне назначишь, пойдет на детей, а это

уже благородная цель. Я прошу у тебя этого одолжения без ведома моего мужа,

потому что если бы он знал об этом, то, несмотря на стесненные

обстоятельства, в которых он находится, он помешал бы мне это сделать. Итак,

ты не рассердишься на меня, дорогой Дмитрий, за то, что есть нескромного в

моей просьбе, будь уверен, что только крайняя необходимость придает мне

смелость докучать тебе’ (Вокруг Пушкина, с. 173 — 180).

С. 443. С точки зрения III Отделения (А. Н. Мордвинов был управляющим

III Отделением) звание редактора печатного органа означало не просто полную

благонадежность того, кому было доверено управлять общественным мнением, но

и прямую готовность быть рупором правительственных идей. Слово ‘шпион’ в

данном случае употреблено в смысле верный слуга правительства, его раб.

С. 451. Имеется в виду редакция дружественного Пушкину журнала

‘Московский наблюдатель’, находившегося в сложных отношениях с другим

главным московским журналом ‘Телескоп’, где в это время сотрудничал В. Г.

Белинский.

С. 452. В статьях 1960-х гг. А. А. Ахматова решительно настаивала на

том, что пресловутый роман Пушкина с Александ-риной — клевета, пущенная в

ход врагами Пушкина, в первую очередь Геккернами, ради того, чтобы уязвить

его и уронить его имя в общественном мнении. Можно считать, что А. В.

Трубецкой, а также в какой-то степени А. П. Арапова, чье мнение приведено

выше, недоброжелательно относились к Пушкину. Однако этого никак нельзя

сказать о сестре Пушкина О. С. Павлищевой, об А. Н. Вульф и других близких

Пушкину людях, также свидетельствовавших об этом. Вопрос о характере

отношений Пушкина и его свояченицы остается открытым.

С. 463. В 1946 г. стали известны письма Дантеса к Геккер-ну, написанные

зимой 1836 г. Они проливают в какой-то степени свет на историю отношений его

с Н. Н. Пушкиной:

‘Петербург, 20 января 1836 г. Дорогой друг мой.

Я действительно виноват, что не ответил сразу на два добрых и забавных

письма, которые ты мне написал, но видишь ли, ночью танцуешь, утром в

манеже, днем спишь, вот моя жизнь последних двух недель, и предстоит еще

столько же, но что хуже всего, это то, что я безумно влюблен! Да, безумно,

так как я не знаю, как быть, я тебе ее не назову, потому что письмо может

затеряться, но вспомни самое прелестное создание в Петербурге и ты будешь

знать ее имя. Но всего ужаснее в моем положении то, что она тоже любит меня

и мы не можем видеться до сих пор, так как муж бешено ревнив… До сих пор

тайна принадлежит только ей и мне (она носит то же имя, что и дама, которая

писала тебе по моему делу, что она в отчаянии, но что чума и голод разорили

ее деревни), ты должен теперь понять, что можно потерять рассудок от

подобного существа, особенно когда она тебя любит!’

Намек на имя, сделанный Дантесом, можно истолковать двояко: ‘графиней

Натали’ в светском обществе называли Н. В. Строганову, у которой Дантес и

Геккерн, видимо, просили в долг, ‘Пушкиной’ называли Э. К. Мусину-Пушкину, и

в одном из писем сам Пушкин спрашивает жену: ‘Счастливо ли воюешь с твоей

однофамилицей?’ (14 сентября 1835 г.). Несмотря на осторожность Дантеса, его

взаимоотношения с Наталией Николаевной не укрылись от наблюдательных

светских дам. Именно к этому времени относится запись в дневнике Н. К-

Мердер (см. наст. изд. с. 428).

Некоторое время спустя Дантес отправляет Геккерну второе письмо:

‘Петербург, 14 февраля 1836 г.

Дорогой друг, вот и масленица прошла, а с ней и часть моих мучений, в

самом деле, кажется, я стал немного спокойнее с Тех пор, как не вижу ее

каждый день, и потом всякий не может больше брать ее за руку, за талию,

танцевать и говорить С нею, как это делаю я, и спокойнее, чем я, потому что

у них совесть чище. Глупо, но оказывается, чему бы я никогда не поверил, что

это ревность приводила меня в такое раздраженное состояние и делала меня

таким несчастным. И потом, когда я ее видел в последний раз, у нас было

объяснение. Оно было ужасно, но облегчило меня. Эта женщина, у которой

обычно предполагают мало ума, не знаю, дает ли его любовь, но невозможно

внести больше такта, прелести и ума, чем она вложила в этот разговор, а его

было очень трудно поддерживать, потому что речь шла об отказе человеку,

любимому и обожающему, о том, чтобы нарушить ради него свой долг, она

описала мне свое положение с такой непосредственностью, так просто, просила

у меня прощения, что я в самом деле был побежден и не нашел ни слова, чтобы

ей ответить. Если бы ты знал, как Йна меня утешала, потому 4fo она видела,

что я задыхаюсь и что мое положение ужасно, а когда она сказала мне: я люблю

вас так, как никогда не любила, но не просите у меня никогда большего, чем

мое сердце, потому что все остальное мне не принадлежит, и я не могу быть

счастливой иначе, чем уважая свой долг, пожалейте меня и любите меня всегда

так, как вы любите сейчас, моя любовь будет вашей наградой, право, я упал бы

к ее ногам, чтобы их целовать, если б я был один, я уверяю тебя, что с этого

дня моя любовь к ней еще возросла, но теперь это не то же самое, я ее

уважаю, почитаю, как уважают и почитают существо, с которым связано все твое

существование. Но прости, мой дорогой друг, я начинаю письмо с того, что

говорю о ней, но она и я это нечто единое, и говорить о ней — это то же, что

говорить обо мне, а ты укоряешь меня во всех письмах, что я недостаточно

распространяюсь о себе’ (Звенья, IX. М.: Гос. изд. культ, просвет, лит-ры,

1951, с. 173 — 175).

Дантес удивлен умом, о котором в свете такого невысокого мнения, и

совершенно неожиданной силой характера своей возлюбленной. Слова Натальи

Николаевны (а найти их, как мы понимаем, ей помог пример героини великого

романа ее мужа) вызывают у него преклонение. И действительно, судя по этому

письму, в сложившемся положении Наталья Николаевна вела себя безупречно.

С. 474. В 1956 г. И. Л. Андрониковым и Н. Боташевым была опубликована

семейная переписка Карамзиных, содержащая ценные сведения о Пушкине. В

частности, с замечанием Павла Вяземского почти буквально перекликается

письмо С. Н. Карамзиной, дочери историка, от 19 — 20 сентября 1836 г. В

письме рассказывается о семейном празднике у Карамзиных, на котором ‘среди

гостей были Пушкин с женой и Гончаровыми (все три — ослепительные

изяществом, красотой и невообразимыми талиями)… Дантес… Поль и Надина

Вяземские… и Жуковский… В девять часов пришли соседи… так что

получился настоящий бал, и очень веселый, если судить по лицам гостей, всех,

за исключением Александра Пушкина, который все время грустен, задумчив и

чем-то озабочен. Он своей тоской и на меня тоску наводит. Его блуждающий,

дикий, рассеянный взгляд с вызывающим тревогу вниманием останавливается лишь

на его жене и Дантесе, который продолжает все те же штуки, что и прежде, —

не отходя ни на шаг от Екатерины Гончаровой, он издали бросает нежные

взгляды на Натали, с которой, в конце концов, все же танцевал мазурку. Жалко

было смотреть на фигуру Пушкина, который стоял напротив них, в дверях,

молчаливый, бледный и угрожающий. Боже мой, как все это глупо! Когда

приехала графиня Строганова, я попросила Пушкина пойти поговорить с ней. Он

было согласился, краснея (ты знаешь, что она — одно из его отношений, и

притом рабское), как вдруг вижу — он внезапно останавливается и с

раздражением отворачивается. ‘Ну, что же?’ — ‘Нет, не пойду, там уж сидит

этот граф’. — ‘Какой граф?’ — ‘Д’Антес, Гекрен что ли!’ (Переписка

Карамзиных, с. 108 — 109). ‘Отношением’ на светском жаргоне того времени

называли ‘увлечение’, ‘симпатию’. Н. В. Строгановой посвящены некоторые

стихотворения Пушкина, с ней связана также строфа в ‘Евгении Онегине’.

С. 494. О каком родстве идет речь, остается неясным.

С. 494. Сватовство Дантеса к Е. Н. Гончаровой было для всех

неожиданностью — данные, приводимые Вересаевым, свидетельствуют об этом.

Свидетельствует о том же и обнаруженная позднее семейная переписка

Карамзиных. Но самые последние изыскания делают это сватовство объяснимым и

в то же время совершенно необычным. За две недели до сватовства к Ё. Н.

Гончаровой Дантес… просил руки княжны М. Барятинской. Это стало известно

из ее дневника, обнаруженного и расшифрованного в 1960-х гг. Данное

обстоятельство иначе освещает поведение Дантеса и всю историю роковой дуэли.

Из имеющихся у нас сегодня сведений можно вывести примерно такую картину,

где центральной, хотя и не всегда видимой фигурой оказывается царь. По книге

приказов Кавалергардского полка, обследованной, в свою очередь, недавно,

становится видно, что в октябре — ноябре 1836 г. Дантес непрерывно

подвергается наказаниям за малейшие служебные промахи, вследствие чего

иногда по нескольку дней подряд остается дежурным по полку. Камер-фурьерский

журнал дополняет картину: в это же время Дантеса по какой-то причине

перестают приглашать на придворные балы, где раньше он не только бывал, но и

должен был присутствовать как офицер свиты императрицы. Почему же все это

происходило? Его устраняли как опасного соперника, ведь мы знаем, что

Николай I уже давно имел свои виды на жену камер-юнкера Пушкина. Обнаружив к

осени 1836 г. на своем пути Дантеса, царь решил от него избавиться. Из того

же камер-фурьерского журнала мы знаем, что 8 октября, во время дежурства

Дантеса во дворце у дверей императорского кабинета, между ним и Николаем I

состоялся разговор, содержание которого осталось неизвестным, но следствием

которого надо, видимо, считать упомянутые выше взыскания. Тут и начались

неожиданные поиски невесты, хотя по возрасту и положению в обществе Дантесу,

казалось бы, спешить было некуда. Напрашивается вывод, что царь изъявил

желание видеть своего молодого офицера женатым (см.: Яшин М. Хроника

преддуэльных дней. — Звезда, 1963, Љ 8 — 9). Все это бросает новый свет и на

историю с анонимным пасквилем, фабрикация которого выглядела до сих пор

все-таки немотивированной. Проясняется вопрос о возможном авторстве этого

пресловутого диплома. Кому он был нужен? Царские министры Нессельроде и

Уваров не осмелились бы изготовить ‘документ’, затрагивающий личность

самодержца. В сущности, подтверждаются догадки Пушкина, высказанные им в

письме к Бенкендорфу (см. наст, изд., с. 484): человек высшего общества,

иностранец, дипломат. Иностранец мог позволить себе шутить над любовными

похождениями российского императора, но для столь рискованных шуток у него

должен быть серьезный повод. У Геккернов был такой повод. Целью составления

анонимного пасквиля было заставить Пушкина увезти жену из Петербурга — тем

самым устраняется предмет соперничества царя и поручика, и несвоевременная

женитьба последнего перестает быть необходимой. Вот почему о ‘посвящении’

поэта в придворные рогоносцы были извещены 4 ноября друзья поэта, а не его

враги, что, казалось, было бы естественнее. Вызов Пушкина разбил планы

баронов, Дантес вынужден был сделать предложение Екатерине Гончаровой

(согласие, видимо, не вызывало у них сомнения).

С. 495. В тот же лень Е. Н. Гончарова, зная об отношении Пушкина к

сватовству Дантеса, писала брату: ‘…Мое счастье безвозвратно утеряно, я

слишком хорошо уверена, что оно и я никогда не встретимся на этой

многострадальной земле, и единственная милость, которую я прошу у бога — это

положить конец жизни столь мало полезной, если не сказать больше, как моя.

Счастье для всей моей семьи и смерть для меня — вот что мне нужно, вот о чем

я беспрестанно умоляю всевышнего’ (Вокруг Пушкина, с. 319).

С. 510. Отношение общества к этой свадьбе хорошо видно из семейной

переписки Карамзиных: ‘Прямо невероятно, — я имею в виду эту свадьбу, — но

все возможно в этом мире всяческих невероятностей’, — писала сыну Е. А.

Карамзина 20 ноября 1836 г. Со своей стороны С. Н. Карамзина сообщала в тот

же день: ‘Поведение молодой особы, каким бы оно ни было компрометирующим, в

сущности компрометировало только другое лицо, ибо кто смотрит на

посредственную живопись, если рядом — Мадонна Рафаэля? А вот нашелся охотник

до этой живописи, возможно потому, что ее дешевле можно было приобрести.

Догадываешься? Ну да, это Дантес, молодой, красивый, дерзкий Дантес (теперь

богатый), который женится на Катрин Гончаровой, и, клянусь тебе, он выглядит

очень довольным, он даже одержим какой-то лихорадочной веселостью и

легкомыслием, он бывает у нас каждый вечер, так как со своей нареченной

видится только по утрам у ее тетки Загряжской, Пушкин его не принимает

больше у себя дома, — он крайне раздражен им после того письма (анонимного

диплома. — В. С). Натали нервна, замкнута, и, когда говорит о замужестве

сестры, голос у нее прерывается. Катрин от счастья не чует земли под ногами

и, как она говорит, не смеет еще поверить, что все это не сон. Публика

удивляется, но, так как история с письмами мало кому известна, объясняет

этот брак очень просто. Один только Пушкин своим взволнованным видом, своими

загадочными восклицаниями, обращенными к каждому встречному, и своей манерой

обрывать Дантеса и избегать его в обществе добьется того, что возбудит

подозрения и догадки. Вяземский говорит, ‘что он выглядит обиженным за жену,

так как Дантес больше за ней не ухаживает’. Об этой свадьбе было объявлено

во вторник на балу у Салтыковых, и там они уже принимали поздравления. Я

тоже там была и много танцевала. Дантес, зная, что я тебе пишу, просит тебе

передать, что он очень доволен и что ты должен пожелать ему счастья’

(Переписка Карамзиных, с. 140).

С. 517. О том, как происходила подготовка к свадьбе, как выглядели на

острый светский глаз Софи Карамзиной участники этого злосчастного события,

рассказывает следующее письмо:

’29 декабря, 1836 г., Петербург.

Никто ничего не знает, — я ограничусь сообщением, что свадьба

совершенно серьезно состоится 10/22 января, что мои братья, и особенно

Вольдемар (очень чувствительный к роскоши), были ослеплены изяществом их

квартиры, богатством серебра и той совершенно особой заботливостью, с

которой убраны комнаты, предназначенные для Катрин, Дантес говорит о ней и

обращается к ней с чувством несомненного удовлетворения, и более того, ее

любит и балует папаша Геккерн. С другой стороны, Пушкин продолжает вести

себя самым глупым и нелепым образом, он становится похож на тигра и

скрежещет зубами всякий раз, когда заговаривает на эту тему, что он делает

весьма охотно, всегда радуясь каждому новому слушателю. Надо было видеть, с

какой готовностью он рассказывал моей сестре Катрин (Е. Н. Мещерской. — В.

С.) обо всех темных и наполовину воображаемых подробностях этой таинственной

истории, совершенно так, как бы он рассказывал ей драму или новеллу, не

имеющую к нему никакого отношения. До сих пор он упорно заявляет, что

никогда не позволит жене присутствовать ни на свадьбе, ни принимать у себя

замужнюю сестру. Вчера я убеждала Натали, чтобы она заставила его отказаться

от этого нелепого решения, которое вновь приведет в движение все языки

города, она же, со своей стороны, ведет себя не очень прямодушно: в

присутствии мужа делает вид, что не кланяется с Дантесом и даже не смотрит

на него, а когда мужа нет, опять принимается за прежнее кокетство

потупленными глазами, нервным замешательством в разговоре, а тот снова, стоя

против нее, устремляет к ней долгие взгляды и, кажется, совсем забывает о

своей невесте, которая меняется в лице и мучается ревностью. Словом, это

какая-то непрестанная комедия, смысл которой никому хорошенько не понятен,

вот почему Жуковский так смеялся твоему старанию разгадать ее, попивая свой

кофе в Бадене.

А пока что бедный Дантес перенес тяжелую болезнь, воспаление в боку,

которое его ужасно изменило. Третьего дня он вновь появился у Мещерских,

сильно похудевший, бледный и интересный, и был со всеми нами так нежен, как

это бывает, когда человек очень взволнован или, быть может, очень несчастен.

На другой день он пришел снова, на этот раз со своей нареченной и, что еще

хуже, с Пушкиным, снова начались кривляния ярости и поэтического гнева,

мрачный, как ночь, нахмуренный, как Юпитер во гневе, Пушкин прерывал свое

угрюмое и стеснительное молчание лишь редкими, короткими, ироническими,

отрывистыми словами и время от времени демоническим смехом. Ах, смею тебя

уверить, это было ужасно смешно. Я исполнила твое поручение к жениху и

невесте, оба тебя нежно благодарят, а Катрин просит напомнить тебе ваши

прошлогодние разговоры на эту тему и сказать, что она напишет тебе, как

только будет обвенчана.

Но достаточно, надеюсь, об этом предмете. Для разнообразия скажу тебе,

что на днях вышел четвертый том Современника и в нем напечатан роман Пушкина

Капитанская дочка, говорят, восхитительный’ (Переписка Карамзиных, с. 147 —

149).

С. 525. В это время Е. Н. Гончарова-Геккерн писала брату: ‘Говорить о

моем счастье смешно, так как будучи замужем всего неделю, было бы странно,

если бы это было иначе, и все же я только одной милости могу просить у

неба — быть всегда такой счастливой, как теперь. Но я признаюсь откровенно,

что это счастье меня пугает, оно не может долго длиться, я это чувствую, оно

слишком велико для меня, которая никогда о нем не знала иначе как

понаслышке, и эта мысль — единственное, что отравляет мою теперешнюю жизнь,

потому что мой муж ангел, и Геккерн так добр ко мне, что я не знаю, как им

отплатить за всю ту любовь и нежность, что они оба проявляют ко мне, сейчас,

конечно, я самая счастливая женщина на земле’ (Вокруг Пушкина, с. 326 —

327). К тому же времени относится свидетельство С. Н. Карамзиной: ‘…Я была

у них. Ничего не может быть красивее, удобнее и очаровательно изящнее их

комнат, нельзя представить себе лиц безмятежнее и веселее, чем их лица у

всех троих, потому что отец является совершенно неотъемлемой частью как

драмы, так и семейного счастья. Не может быть, чтобы все это было

притворством: для этого понадобилась бы нечеловеческая скрытность, и притом

такую игру им пришлось бы вести всю жизнь! Непонятно’ (Переписка Карамзиных,

с. 152 — 153).

Тогда же, однако, в ином духе, писала брату А. Н. Гончарова: ‘Все

кажется довольно спокойным. Жизнь молодоженов идет своим чередом, Катя у нас

не бывает, она видится с Ташей у Тетушки и в свете. Что касается меня, то я

иногда хожу к ней, я даже там один раз обедала, но признаю,ь тебе

откровенно, что я бываю там не без тягостного чувства. Прежде всего я знаю,

что это неприятно тому дому, где я живу, а во-вторых, мои отношения с дядей

и племянником не из близких, с обеих сторон смотрят друг на друга несколько

косо, и это не очень-то побуждает меня часто ходить туда. Катя выиграла, я

нахожу, в отношении приличия, Она чувствует себя лучше в доме, чем в первые

дни: более спокойна, но, мне кажется, скорее печальна иногда. Она слишком

умна, чтобы это показывать, и слишком самолюбива тоже, поэтому она старается

ввести меня в заблуждение, но у меня, я считаю, взгляд слишком

проницательный, чтобы этого не заметить. В этом мне нельзя отказать, как

уверяла меня всегда Маминька, и тут она была совершенно права, так как ничто

от меня не скроется’ (Вокруг Пушкина, с. 328 — 329).

С. 539. Об этом же вечере у Мещерских сообщает брату С. Н. Карамзина в

письме, написанном за несколько часов до дуэли:

’27 янв. 1837 г. 10 часов утра, Петербург.

…В воскресенье у Катрин (Е. Н. Мещерской, сестры Софи Карамзиной. —

В. С.) было большое собрание без танцев: Пушкины, Геккерны (которые

продолжают разыгрывать свою сентиментальную комедию к удовольствию общества.

Пушкин скрежещет зубами и принимает свое всегдашнее выражение тигра, Натали

опускает глаза и краснеет под жарким и долгим взглядом своего зятя, — это

начинает становиться чем-то большим обыкновенной безнравственности, Катрин

(Гончарова-Геккерн. — В. С.) направляет на них обоих свой ревнивый лорнет, а

чтобы ни одной из них не оставаться без своей роли в драме, Александрина по

всем правилам кокетничает с Пушкиным, который серьезно в нее влюблен и если

ревнует свою жену из принципа, то свояченицу — по чувству. В общем, все это

очень странно, и дядюшка Вяземский утверждает, что он закрывает свое лицо и

отвращает его от дома Пушкиных)’ (Переписка Карамзиных, с. 165).

С. 539. О существовании новых анонимных писем, последовавших за

ноябрьским пасквилем, известно немногое, ни одно из них до нас не дошло, ни

о содержании их, ни даже о характере никто из современников ничего не

сообщает. Так как в письмах близких к Пушкину людей, в их мемуарах вообще

нет никаких упоминаний на эту тему, высказывалось оправданное предположение,

что новых анонимных писем не было, а те, кто говорит о них, просто

перепутали их с ноябрьскими копиями диплома. Однако обнаруженная М. Яшиным

анонимная заметка в ‘Северной пчеле’ от 21 января показывает, что травля

поэта велась с разных концов, что наряду с дипломом рогоносцев, разосланным

и сделанным, по-видимому, Геккернами, были и другие пасквили.

Анонимный автор заметки в связи с выходом в свет нового издания

‘Евгения Онегина’ как будто просто решил напомнить читателям некоторые

строфы романа. Выписав нескольку строф, он заканчивает половиной (!) XXXIII

строфы шестой главы, которая и служит гнусным целям автора, явно намекай на

то, как Пушкин отреагировал на анонимный диплом:

Приятно дерзкой эпиграммой Взбесить оплошного врага, Приятно зреть, как

он, упрямо Склонив бодливые рога, Невольно в зеркало глядится И узнавать

себя стыдится, Приятней, если он, друзья, Завоет сдуру: это я!..

За этой полустрофой следует хихикающее послесловие, упоминающее о

французе — любителе русского местного колорита. Печатный характер этого

выступления против Пушкина подсказывает, что инициатора его следует,

по-видимому, искать по линии министерства народного просвещения, а она

быстро приводит к Уварову (подробнее см.: Яшин М. А. История гибели

Пушкина. — Нева, 1968, Љ 6, с. 194 — 195).

С. 542. Согласно недавним разысканиям встреча Дантеса с Натальей

Николаевной у Полетики произошла 2 ноября 1836 г. и послужила одной из

причин первого — ноябрьского, а не последнего — январского вызова (см.:

Абрамович С. Л. Накануне 4 ноября. — Литературное обозрение, 1979, Љ 7).

Внимание исследователей привлек разговор Пушкина с царем, состоявшийся, как

известно, в январе 1837 г. Этот разговор, записанный со слов самого царя

Корфом, начал Пушкин — усиленной благодарностью царю за его заботу о

нравственности и добром имени Наталии Николаевны, закончил же Пушкин тем,

что признался своему высокому собеседнику в подозрениях на его собственный

счет. Это была исключительная, не сравнимая ни с чем дерзость. ‘Через три

дня, — запомнил Николай I, — был последний дуэль его’. Царь не знал, что

одновременно с этим разговором в письме к Толю, обиженному царем, Пушкин

подчеркнул: ‘Истина сильнее царя’. О какой истине думал в это время поэт?

За два месяца до вышеуказанного разговора, в аудиенции 23 ноября 1836

г. царь, видимо, обещал Пушкину утихомирить Дантеса и его покровителя, —

первой это предположение высказала А. А. Ахматова (см. ее кн.: О Пушкине.

Л.: Сов. писатель, 1970, с. 110 — 133) и развила С. Л. Абрамович (К истории

дуэли Пушкина. — Вопросы литературы, 1978, Љ 7). Однако вместо того, чтобы

сделать внушение Дантесу, Николай I беседовал с Наталией Николаевной о

сплетнях, какие вызывает в обществе ее красота (см. наст, изд., с. 531).

‘Это значит, — сделала заключение Ахматова, — что по-тогдашнему,

по-бальному, по-зимнедворскому жена камер-юнкера Пушкина вела себя

неприлично’. Царь, таким образом, не унял врагов поэта, а, напротив, принял

их сторону.

Смысл разговора императора с женой поэта мог быть и несколько иным.

Свое неудовольствие поведением Геккерена-старшего царь выразил-таки в

письмах голландскому королю, которые полностью до нас не дошли. Изучив

сохранившиеся ответы голландского короля, Н. Я. Эйдельман показал, что в

письмах Николая содержалось описание неблаговидных поступков Геккерена в

ноябре, в связи с несостоявшейся дуэлью (О гибели Пушкина. — Новый мир,

1972, Љ 3). Основные факты и подробности этого Николай мог узнать от Пушкина

во время названной аудиенции: о сводничестве, об уговорах бежать с Дантесом

за границу и т. п. В разговоре с Наталией Николаевной царь мог все это

использовать по-своему, чтобы вызвать доверие молодой женщины и перевести их

отношения в более интимный план, что, в свою очередь, должно было стать

известным Пушкину. Это было последней каплей. Пушкин решил защищаться сам.

Он имел дерзкий разговор с царем и послал вызывающее письмо Геккерену.

С. 552. В наше время куйбышевский библиофил Н. И. Мац-кевич обнаружил

экземпляр пушкинской ‘Истории Пугачева’ в прижизненном издании, на полях и

титульном листе которой содержались записи Анатолия Львовича Пушкина,

племянника поэта (сына Л. С. Пушкина). А. Л. Пушкин беседовал с А. А.

Пушкиным, старшим сыном поэта, рассказавшим ему о своей встрече с Жуковским

и Александром II, в свите которого он состоял. Жуковский призвал А. А.

Пушкина к себе в 1851 г., когда он находился в Бадене, и сказал: ‘…в

смерти Пушкина повинен не только шеф жандармов, но и распорядитель судеб

России — государь. Поэт убит человеком без чести, дуэль произошла вопреки

правилам — подло…’ (Временник — 1974, с. 42). В следующую их встречу

Жуковский обещал рассказать подробности, однако Жуковский был уже тяжело

болен, и следующая встреча не состоялась. Александр II, по словам А. А.

Пушкина, сказал следующее: ‘Будучи наследником престола, я имел встречи с

Пушкиным, но каждая встреча отдаляла поэта от двора. Казалось, что поэт не

скрывает своего пренебрежительного отношения и ко двору и к окружавшим поэта

верноподданным государя. Никто не может отрицать, что поэзия Пушкина плохо

действовала на поведение молодежи… Пушкин и Лермонтов были неизменными

противниками трона и самодержавия и в этом направлении действовали на

верноподданных России. Двор не мог предотвратить гибель поэтов, ибо они были

слишком сильными противниками самодержавия и неограниченной монархии, что

отражалось на деятельности трех защитников государя — Бенкендорфа,

Мордвинова и Дубельта и не вызывало у них необходимости сохранить жизнь

поэтам. Мы сожалеем о гибели поэтов Пушкина и Лермонтова: они могли быть

украшением двора — воспеть самодержца’ (там же, с. 31 — 32).

С. 582. Мы располагаем теперь и волнующим рассказом об этом самой

Екатерины Андреевны:

’30 янв. 1837 г. Петербург

Милый Андрюша, пишу к тебе с глазами, наполненными слез, а сердце и

душа тоскою и горестию, закатилась звезда светлая, Россия потеряла Пушкина!

Он дрался в середу на дуэли с Дантезом, и он прострелил его насквозь, Пушкин

бессмертный жил два дни, а вчерась, в пятницу, отлетел от нас, я имела

горькую сладость проститься с ним в четверьг, Он сам этого пожелал. Ты

можешь вообразить мои чувства в эту минуту, особливо, когда узнаешь, что

Арнд с перьвой минуты сказал, что никакой надежды нет! Он протянул мне руку,

я ее пожала, и он мне также, и потом махнул, чтобы я вышла. Я, уходя,

осенила его издали крестом, он опять мне протянул руку и сказал тихо:

‘перекрестите еще’, тогда я опять, пожавши еще раз его руку, я уже его

перекрестила, прикладывая пальцы на лоб, и приложила руку к щеке: он ее

тихонько поцеловал и опять махнул. Он был бледен как полотно, но очень

хорош, спокойствие выражалось на его прекрасном лице. Других подробностей не

хочу писать, отчего и почему это великое нещастие случилось: они мне

противны, Сонюшка тебе их опишет. А мне жаль тебя, я знаю и чувствую,

сколько тебя эта весть огорчит, потеря для России, но еще особенно наша, он

был жаркий почитатель твоего отца и наш неизменный друг двадцать лет’

(Переписка Карамзиных, с. 165 — 166).

С. 583. См. комментарии к с. 584.

С. 584. Как показал П. Е. Щеголев, поднятые вверх руки,

восторженно-благодарственные слова поэта — все это целиком придумано

Жуковским. Щеголев сравнил различные редакции мемуара Жуковского, разобрал

его черновики и обнаружил, что в первоначальном рассказе не было и

упоминания об этом жесте и сопровождавших его восклицаниях,

последовательность редакций показывает, как постепенно складывался весь этот

вымышленный эпизод (подробнее см.: Щеголев П. Е, Дуэль и смерть Пушкина. 3-е

изд. М., Л.: Госиздат, 1928, с. 169 — 173). Но пушкинские слова: ‘Жаль, что

умираю, весь его бы был’, приведенные Жуковским выше, были и в самом первом

варианте. Чуть отличаясь по форме, они фигурируют в воспоминаниях еще трех

свидетелей последних минут жизни Пушкина: Тургенева, Вяземского, Спасского.

Объяснение заключается, по-видимому, в том, что слова Пушкина о ‘жизни

для царя’ — цитата из послания Вольтера к его бывшему покровителю прусскому

королю Фридриху Великому. Стоя уже у края могилы, как и Пушкин, великий поэт

Европы смиренно благодарит в издевательских тонах своего патрона за заботу и

выражает свою предельную верноподданность убийственно-саркастическими

словами: ‘Я бы жил для него’. Пушкин чуть переделал эту строку, но смысл ее

остался прежним: это — язвительный и гневный выпад против монарха. В числе

немногих современников, понявших истинный смысл пушкинских слов, был,

несомненно, и Жуковский. Опасаясь, что кто-нибудь откроет царю их значение,

он и поставил следом за ними целую сцену с жестами и восклицаниями, которые

придавали им совершенно противоположный смысл.

С. 584. Об отклике на смерть Пушкина рассказывает и С. Н. Карамзина в

письме от 30 января 1837 г.: ‘Вечером мы ходили на панихиду по нашем бедном

Пушкине. Трогательно было видеть толпу, которая стремилась поклониться его

телу. В этот день, говорят, там перебывало более двадцати тысяч человек:

чиновники, офицеры, купцы, все в благоговейном молчании, с умилением,

особенно отрадном для его друзей. Один из этих никому не известных людей

сказал Россету: ‘Видите ли, Пушкин ошибался, когда думал, что потерял свою

народность: она вся тут, но он ее искал не там, где сердца ему отвечали’.

Другой, старик, поразил Жуковского глубоким вниманием, с которым он долго

смотрел на лицо Пушкина, уже сильно изменившееся, он даже сел напротив и

просидел неподвижно четверть часа, а слезы текли у него по лицу, потом он

встал и пошел к выходу, Жуковский послал за ним, чтобы узнать его имя.

‘Зачем вам, — ответил он, — Пушкин меня не знал, и я его не видал никогда,

но мне грустно за славу России’. И вообще это второе общество проявляет

столько увлечения, столько сожаления, столько сочувствия, что душа Пушкина

должна радоваться, если только хоть какой-нибудь отзвук земной жизни доходит

туда, где он сейчас, среди молодежи этого второго общества подымается далее

волна возмущения против его убийцы, раздаются угрозы и крики негодования,

между тем в нашем обществе у Дантеса находится немало защитников, а у

Пушкина — и это куда хуже и непонятней — немало злобных обвинителей. Их

отнюдь не смягчили адские страдания, которые в течение трех месяцев терзали

его пламенную душу, к несчастью, слишком чувствительную к обидам этого

презренного света, и за которые он отомстил в конце концов лишь самому себе:

умереть в тридцать семь лет, и с таким трогательным, с таким прекрасным

спокойствием! Я рада, что Дантес совсем не пострадал и что, раз уже Пушкину

суждено было стать жертвой, он стал жертвой единственной: ему выпала самая

прекрасная роль, и те, кто осмеливаются теперь на него нападать, сильно

походят на палачей’ (Переписка Карамзиных, с. 171).

Отношение так называемого ‘второго общества’, то есть широкого

демократического читателя, к Пушкину демонстрируется Вересаевым в дальнейшем

большой подборкой сообщений и фактов. Для представителей ‘высшего света’ эта

вдруг проявившаяся народная любовь к Пушкину была особенно неожиданна,

поскольку им известно было, насколько затруднен был путь людей из народа к

книге, культуре.

С. 606. Дневник Д. Ф. Фикельмон, ставший, как уже было указано,

известен только в наши дни, дает яркое освещение тех же событий: ‘Все мы

видели, как росла и увеличивалась эта гибельная гроза… Большой свет все

видел и мог считать, что поведение самого Дантеса было верным

доказательством невинности г-жи Пушкиной, но десятки других петербургских

обществ, гораздо более значительных в его глазах, потому что там были его

друзья, его сотрудники и, наконец, его читатели, считали ее виновной и

бросали в нее каменья… Мы видели, как начиналась среди нас эта роковая

история подобно стольким другим кокетствам, мы видели, как она росла,

увеличивалась, становилась мрачнее, сделалась такой горестной, — она должна

была бы стать для общества большим и сильным уроком тех последствий, к

которым может привести необдуманность друзей, но кто бы воспользовался этим

уроком? Никогда, напротив, петербургский свет не был так кокетлив, так

легкомыслен, так неосторожен в гостиных, как в эту зиму… Печальна эта зима

1837 года, похитившая у нас Пушкина, друга сердца маменьки’ (Исс. и мат., I,

с. 348 — 350, Временник — 1962, с. 32 — 37).

С. 607. Об отношении высшего света к дуэли и тому, что за ней

последовало, нагляднее всего говорит дневник и письма императрицы Александры

Федоровны за 1837 год:

Из дневника

’27 января… Во время раздевания известие о смерти старого великого

герцога Шверинского и мне Нике (Николай I. — B. С.) сказал о дуэли между

Пушкиным и Дантесом, бросило в дрожь.

28 Января. Плохо спала, разговор с Бенкендорфом, полностью за Дантеса,

который, мне кажется, вел себя как благородный рыцарь, Пушкин — как грубый

мужик’.

Из писем к С. А. Бобринской

’28 января. Нет, нет, Софи, какой конец этой печальной истории между

Пушкиным и Дантесом. Один ранен, другой умирает. Что вы скажете? Когда вы

узнали? Мне сказали в полночь, я не могла заснуть до 3 часов, мне все время

представлялась эта дуэль, две рыдающие сестры, одна жена убийцы другого. —

Это ужасно, это страшнее, чем все ужасы модных романов. Пушкин вел себя

непростительно, он написал наглые письма Геккерну, не оставя ему возможности

избежать дуэли. — С его любовью в сердце стрелять в мужа той, которую он

любит, убить его, — согласитесь, что это положение превосходит все, что

может подсказать воображение о человеческих страданиях, а он умел любить.

Его страсть должна была быть глубокой, настоящей. — Сегодня вечером, если вы

придете на спектакль, какие мы будем отсутствующие и рассеянные…

30 января. Ваша вчерашняя записка! Такая взволнованная, вызванная

потребностью поделиться со мной, потому что мы понимаем друг друга, и, когда

сердце содрогается, мы думаем одна о другой. Этот только что угасший Гений,

трагический конец гения истинно русского, однако ж иногда и сатанинского,

как Байрон. — Эта молодая женщина возле гроба, как Ангел смерти, бледная как

мрамор, обвиняющая себя в этой кровавой кончине, и, кто знает, не испытывает

ли она рядом с угрызениями совести, помимо своей воли, и другое чувство,

которое увеличивает ее страдания. — Бедный Жорж, как он должен был страдать,

узнав, что его противник испустил последний вздох. После этого, как ужасный

контраст, я должна вам говорить о танцевальном утре, которое я устраиваю

завтра, я вас предупреждаю об этом, чтобы Бархат [Условное имя фаворита

императрицы кавалергарда А. В. Трубецкого, приятеля Дантеса. Цитаты из его

мемуаров см. в основном тексте книги. — В. С.] не пропустил и чтобы вы тоже

пришли к вечеру.

4 февраля. Итак, длинный разговор с Бархатом о Жорже. Я бы хотела

знать, чтобы они уже уехали, отец и сын. — Я знаю теперь все анонимное

письмо, подлое и вместе с тем отчасти верное. Я бы очень хотела иметь с вами

по поводу всего этого длительный разговор.

19 — 20 марта. Вчера я забыла вам сказать, что суд над Жоржем уже

окончен — разжалован — высылается, как простой солдат на Кавказ, но как

иностранец отправляется просто с фельдъегерем до границы, и finis est [конец

(лат.). — В. С.]. — Это все-таки лучшее, что могло с ним случиться, и вот он

за границей, избавленный от всякого другого наказания’ (Новый мир, 1962, Љ

2, с. 212 — 215, Звезда, 1963, Љ 9, с. 168 — 186).

С. 621. Царское правительство по-своему реагировало на выражение

общественного сочувствия Пушкину. Меры, припятые Николаем I, говорят о том,

что он опасался событий не менее для него грозных, чем в декабре 1825 г. 1

февраля, когда происходило отпевание в Конюшенной церкви, Николай отдал

неожиданный приказ о проведении на другой день военного смотра. На площадь к

Зимнему дворцу были вызваны около 60 тысяч кавалерии и пехоты. Императрица в

своем дневнике сделала запись на немецком языке: ‘Итак, полки на площади.

Как будто тревога’. Царь на следующий день писал брату: ‘Вчера сюрпризом

вывел весь здешний гарнизон в полной походной форме и с обозами и был очень

доволен, тем более что никто и не подозревал сего смотра’. В приказе

Кавалергардскому полку от 1 февраля значилось: ‘Всему полковому обозу,

отправиться из казармы завтра в 10 1/2 утра, под командою фурштатского

подпоручика Иванова и следовать через цепной мост, Царицын луг в Конюшенную

улицу, где и остановиться’. Еще до начала смотра, утром 2 февраля, Николай

отдал распоряжение Бенкендорфу о вызове А. И, Тургенева для сопровождения

тела Пушкина. ‘Государю угодно, чтобы завтра в ночь’, — записал Тургенев в

своем дневнике за 2 февраля. Упрекая шефа жандармов, Жуковский довольно

смело указывал ему, что надлежало бы ‘взять с большей бдительностью те же

предосторожности, какие наблюдаются при всяком погребении, а не признаваться

перед целым обществом, что правительство боится заговора. (…) одним

словом, не производить самой (полиции) того волнения, которое она

предупредить хотела неуместными своими мерами’ (Яшин М. Хроника преддуэльных

дней. — Звезда, 1963, Љ 9, с. 185 — 187).

С. 634. Бывший лицеист Ф. Ф. Матюшкин, моряк, будущий адмирал (‘С

лицейского порога ты на корабль перешагнул шутя, и с той поры в морях твоя

дорога. О волн и бурь любимое дитя!’ — писал о нем Пушкин), обращается к

другому бывшему лицеисту М. Л. Яковлеву с упреком, поскольку тот жил в

Петербурге и постоянно виделся с Пушкиным.

С. 635. Это письмо Жуковского появилось под впечатлением от разбора

пушкинского архива. В это же время Е. А. Баратынский писал жене: ‘На другой

день (вчера) я был у Жуковского, провел у него часа три, разбирая

ненапечатанные, новые стихотворения Пушкина. Есть красоты удивительной,

вовсе новых духом и формой. Все последние пьесы его отличаются — чем бы ты

думала? — силою и глубиною. Что мы сделали, россияне, и кого погребли!’

(Баратынский Е. Стихотворения, поэмы, проза, письма. М.: ГИХЛ, 1951, с.

529).

С. 635. Хотя тяжелое душевное состояние Пушкина в конце жизни

объясняется, конечно, не только светскими интригами против него, все же

мнения А. С. Хомякова, здесь и далее приводимые Вересаевым, имеют своей

причиной незнание обстоятельств и недооценку пушкинского творчества.

Хомякову, как и многим современникам, не были известны ‘адские козни’, по

выражению Вяземского, которые душили поэта на протяжении нескольких лет,

теперь мы убеждаемся, что клубок этих козней не распутан еще до сих пор. Не

представлял себе Хомяков и линии поведения Пушкина по отношению к царю.

Наконец, в оценке творчества Пушкина Хомяков исходил из убеждений,

характерных для славянофильства, прежде всего убеждения в отрыве

просвещенного российского общества от народно-национальной почвы. Пушкин, по

мнению Хомякова, не избежал этой участи, он только острее, чем многие,

осознавал ее. С одобрением Хомяков рассматривал лишь ‘ту способность в

Пушкине, которой он не развил’ (см. след. примеч.). Имеются в виду

стихотворения позднего периода с философско-религиозным оттенком, такие, как

‘Отцы-пустынники…’, ‘Странник’.

С. 636. На этом месте Вересаев оборвал выдержку, не приведя последующих

слов Хомякова из этого письма, посланного Аксакову в связи со статьей Н.

Соханской, появившейся в славянофильском журнале ‘Русская беседа’ (1859, Љ

1). ‘И все-таки я рад, — продолжает Хомяков, — что Соханская проследила,

прочувствовала ту способность в Пушкине, которой он не развил, те звуки,

которые у него разбросаны более как вздохи временного ропота на себя, чем

как слова сознательного достоинства’ (Хомяков А. С. Сочинения, т. VIII, с.

382 — 383).

Недооценка Хомяковым философско-трагедийной линии творчества поэта

объясняется в значительной степени распространенным представлением о Пушкине

как о веселом и легкомысленном ‘гуляке праздном’, сложившемся еще в ранний

период его литературной биографии. Научный уровень публикаций поздних

произведений поэта после его смерти не давал возможности читателю до конца

понять их глубину и силу. Многое оставалось неопубликованным (например,

‘Пора, мой друг, пора…’ и др.).

С. 636. В 1962 г. была опубликована переписка Николая 1 и его сестры

Марии Павловны, великой герцогини Саксен-Веймарской. В письме от 4 (16)

февраля 1837 г. царь писал:

‘Здесь нет ничего такого любопытного, о чем бы я мог тебе сообщить.

Событием дня является трагическая смерть Пушкина, печально знаменитого,

убитого на дуэли неким, чья вина была в том, что он, в числе многих других,

находил жену Пушкина прекрасной, притом что она не была решительно ни в чем

виновата.

Пушкин был другого мнения и оскорбил своего противника столь

недостойным образом, что никакой иной исход дела был невозможен. По крайней

мере, он умер христианином.

Эта история наделала много шума, а так как люди всегда люди (истина, с

которой ты не будешь спорить, размышление весьма глубокое), то болтали

много, а я слушал — занятие идущее впрок тому, кто умеет слушать. Вот

единственное примечательное происшествие’. В ответе на это письмо

говорилось: ‘То, что ты сообщил мне о деле Пушкина, меня очень огорчило: вот

достойный сожаления конец, а для невинной женщины ужаснейшая судьба, какую

только можно встретить. Он всегда слыл за человека с характером мало

достойным наряду с его прекрасным талантом’ (Временник — 1962).

В 1977 г. были- опубликованы материалы из архива вюр-тембергского

посланника в России К. Гогенлоэ, в том числе депеша с донесением о дуэли

Пушкина, которая служит точным комментарием к монаршей переписке: ‘Об этой

злополучной дуэли больше не говорят, и мне передавали, что таково желание

императора, положившего конец всем разговорам на эту тему. Между тем Пушкин

по-прежнему оплакивается своими многочисленными друзьями, и по этому

грустному поводу глаз постороннего наблюдателя мог убедиться еще раз,

насколько сильна и могущественна чисто русская партия, к которой принадлежал

Пушкин, хотя правительство императора, без сомнения, не должно сожалеть о

человеке, который в своих сочинениях постоянно проповедовал свободу и даже

несколько раз нападал на высокопоставленных лиц, имея в виду их

нравственность и их политические мнения. Назначение Пушкина историографом

было только средством связать его перо и отвратить его от поэзии, в которой

каждый стих выражал чувства, мало соответствующие тем, какие бы хотели

видеть у большинства нации’ (Временник — 1977, с. 12).

С. 636. Личное знакомство Паскевича с Пушкиным сводится к их недолгой

совместной жизни на Кавказе, где поэт предпочитал обществу будущего

фельдмаршала круг своих друзей, встречи с декабристами, сосланными на

Кавказ, и прекрасно понимал тот дальний прицел, который имел в виду

Паскевич, оказывая ему знаки внимания. Главная причина неудовольствия

главнокомандующего и любимца Николая (в прошлом командира дивизии, в которой

начинал военное поприще будущий царь) состояла в том, что Пушкин обманул его

честолюбивые надежды быть воспетым в стихах, посвященных победам его на

Востоке. Чудовищное самомнение Паскевича (см. прим. к с. 182) не могло

простить это даже тени поэта.

С. 638. К легендам, созданным вокруг Пушкина при жизни, прибавилась в

наши дни еще одна: утверждают, будто бы на Дантесе во время дуэли была

кольчуга или еще какое-то защитное приспособление, которое и спасло ему

жизнь. Современники думали иначе, они считали, что пуля, пробив руку, попала

в пуговицу и рикошетировала.

Легенда о ‘панцире’ распространилась после публикации в журнале ‘Нева’

в 1963 г. статьи В. Сафонова, специалиста по судебной медицине, в которой он

высказывал предположение о существовании кольчуги, так как пуговицы на

кавалергардском мундире, по его словам, располагались в один ряд, и там, где

должна была бы быть спасительная пуговица, была только мягкая материя. В

обсуждении поднятого Сафоновым вопроса приняли участие специалисты целого

ряда профессий. Помимо пушкинистов в ней участвовали специалисты по

баллистике, истории военного костюма, судебные эксперты. В итоге заключение

было единым. Нет никаких оснований полагать, что на Дантесе было надето

какое-то пулезащитное устройство. Кольчуги вышли из употребления в XVII в.,

и с itex пор не известно ни одного случая их использования для Защиты от

пуль. Осколки мелких колец могли бы сделать рану гораздо опаснее. Никаких

пуленепробиваемых жилетов в те годы не существовало, да и надеть его под

плотно пригнанный гвардейский мундир было бы невозможно. Наконец, риск

позора, которому подвергал себя этим дуэлянт, был настолько страшен, что, по

тогдашним понятиям, был гораздо хуже смерти. Что же касается пуговиц, то они

изготовлялись из серебра и твердых сплавов, и пуля вполне могла, ударившись

66 одну из них, отскочить в сторону. И последнее: кавалергардский мундир,

тот, которым пользовались зимой, был двубортным — на соответствующем месте

была необходимая пуговица.

С. 641. Указание Л. П. Гроссмана основано на письме Н. И. Гончаровой.

Как выяснилось, поставленная на этом письме дата является ошибочной. Первый

ребенок Е. Н. Гон-чаровой-Геккерн, дочь Матильда, родилась 19 октября 1837

г. В ноябре 1838 г. Е. Н. Гончарова писала брату из Эльзаса: ‘Моя маленькая

дочка прелестна и составляет наше счастье, нам остается только желать сына’.

В мае 1840 г. после рождения своего третьего ребенка Е. Н. Гончарова писала:

‘Я чувствую себя превосходно, уже три недели, как я совершенно поправилась.

Вот что значит хороший климат, не то что, не прогневайся, в вашей ужасной

стране, где мерзнут с первого дня года и почти до последнего. Да здравствует

Франция, наш прекрасный Эльзас, я признаю только его. В самом деле, я

считаю, что, пожив здесь, невозможно больше жить в другом месте, особенно в

России, где можно только прозябать и морально и физически’ (После смерти

Пушкина, с. 264 — 295).

С. 644. Дантес, встретившись в Бадене с Андреем Карамзиным, был,

безусловно, заинтересован в том, чтобы оправдаться в глазах Карамзиных, так

как мнение этого дружественного Пушкину семейства, пользовавшегося уважением

в высшем свете Петербурга, могло со временем отразиться на его карьере.

Александр Карамзин понял игру Дантеса прежде других и предупреждал брата еще

в марте 1837 г.: ‘Нашему семейству он… заявлял о своей дружбе, передо мной

прикидывался откровенным, делал мне ложные признания, разыгрывал честью,

благородством души и так постарался, что я поверил его преданности госпоже

Пушкиной, его любви к Екатерине Гончаровой, всему тому, одним словом, что

было наиболее нелепым, а не тому, что было в действительности. У меня как

будто голова закружилась, я был заворожен, но, как бы там ни было, я за это

жестоко наказан угрызениями совести, которые до сих пор вкрадываются в мое

сердце по многу раз в день и которые я тщетно стараюсь удалить (…). Он

меня обманул красивыми словами и заставил меня видеть самоотвержение,

высокие чувства там, где была лишь гнусная интрига, верно также и то, что он

продолжал и после своей женитьбы ухаживать за госпожой Пушкиной, чему долго

я не хотел верить, но, наконец, сдался перед явными доказательствами,

которые получил позднее. Всего этого достаточно, брат, для того, чтоб

сказать, что ты не должен подавать руку , убийце Пушкина’ (Переписка

Карамзиных, с. 191 — 192).

Однако несмотря на предупреждение брата и его совет, Андрей вновь

сближается с Дантесом. В письме домой от 15 (27) июля он рассказывал: ‘…За

веселым обедом в трактире… Дантес, подстрекаемый шампанским, заставлял нас

корчиться от смеха. Кстати о нем. Он меня совершенно обезоружил, пользуясь

моим слабым местом: он постоянно выказывал мне столько участия ко всему

семейству, он мне так часто говорит про всех вас и про Сашу особенно,

называя его по имени, что последние облака негодования во мне рассеялись, и

я должен был делать над собой усилие, чтобы не быть с ним таким же

дружественным, как прежде’ (Старина и новизна, XVII, с. 320 — 321).

С. 645. Геккерн писал Д. Н. Гончарову из Вены 21 октября 1843 г.: ‘Два

моих предыдущих письма уведомили вас о плохом положении нашей горячо любимой

Катрин. С тех пор письма, которые я получил, имели только одну цель:

подготовить меня к ужасному несчастью, поразившему нас, — мой бедный славный

Жорж лишился супруги, а у его несчастных детей нет больше матери. Наша

добрая, святая Катрин угасла утром в воскресенье около 10 часов без

страданий, на руках у мужа. Это ужасное несчастье постигло нас 15 октября. Я

могу сказать, что смерть этой обожаемой женщины является всеобщей скорбью.

Она получила необходимую помощь, которую наша церковь могла оказать ее

вероисповеданию. Впрочем, жить так, как она жила, это гарантия блаженства.

Она, эта благородная женщина, простила всех, кто мог ее обидеть, и в свою

очередь попросила у них прощения перед смертью. Наш долг — безропотно

покориться неисповедимым повелениям провидения!!’ (После смерти Пушкина, с.

322 — 324).

По тому же поводу писала Д. Н. Гончарову и Н. Н. Пушкина: ‘Ужасно

подумать, что Кати нет больше на свете. Каковы должны были быть ее последние

минуты — она оставляла четверых маленьких детей, мысль эта должна была быть

ей очень горька — бедная, бедная сестра’ (После смерти Пушкина, с. 331 —

332).

С. 647. Вот как писал Геккерн Дантесу в 1855 г. по поводу награждения

последнего австрийским орденом Почетного легиона: ‘Были три императора

(российский, французский, австрийский. — В. С.) и один молодой француз, один

из могущественных монархов изгнал молодого француза из своего государства, в

самый разгар зимы, в открытых санях, раненого! Два другие государя решили

отомстить за француза, один назначил его сенатором в своем государстве,

другой пожаловал ему ленту большого креста, которую он сам основал за личные

заслуги! Вот история бывшего русского солдата, высланного за границу. Мы

отомщены, Жорж!’ (Звенья, IX, М., 1951, с. 184). Ни слова о смерти Пушкина!

Как о событии ничтожной важности, не заслуживающем упоминания! Это письмо

показывает, что сообщения о раскаянии Дантеса (см. рассказ также В. Д.

Давыдова в передаче Л. Павлищева — с. 649) не заслуживают никакого доверия.

С. 651. Любопытные черточки поведения Натальи Николаевны в момент

прощания с Петербургом сообщает С. Н. Карамзина: ‘Я провожала Натали

Пушкину… Бедная женщина! Но вчера она подлила воды в мое вино — она уже не

была достаточно печальной, слишком много занималась укладкой и не казалась

особенно огорченной, прощаясь с Жуковским, Данзасом и Далем — с тремя

ангелами-хранителями, которые окружали смертный одр ее мужа и так много

сделали, чтобы облегчить его последние минуты, она была рада, что уезжает,

это естественно, но было бы естественным также высказать раздирающее душу

волнение — и ничего подобного, даже меньше грусти, чем до тех пор! Нет, эта

женщина не будет неутешной. Затем она сказала мне нечто невообразимое, нечто

такое, что, по моему мнению, является ключом всего ее поведения в этой

истории, того легкомыслия, той непоследовательности, которые позволили ей

поставить на карту прекрасную жизнь Пушкина, даже не против чувства, но

против жалкого соблазна кокетства и тщеславия, она мне сказала: ‘Я совсем не

жалею о Петербурге, меня огорчает только разлука с Карамзиными и Вяземскими,

но что до самого Петербурга, балов, праздников — это мне безразлично’. О! Я

окаменела от удивления, я смотрела на нее большими глазами, мне казалось,

что она сошла с ума, но ничуть не бывало: она просто бестолковая, как

всегда! Бедный, бедный Пушкин! Она его никогда не понимала. Потеряв его по

своей вине, она ужасно страдала несколько дней, но сейчас горячка прошла,

остается только слабость и угнетенное состояние, и то пройдет очень скоро.

Обе сестры увиделись, чтобы попрощаться, вероятно навсегда, и тут, наконец,

Катрин хоть немного поняла несчастье, которое она должна была бы чувствовать

и на своей совести, она поплакала, но до этой минуты была спокойна, весела,

смеялась и всем, кто бывал у нее, говорила только о своем счастье’

(Переписка Карамзиных, с. 178 — 179).

Сравните письмо Е. А. Карамзиной от 3 марта 1837 г.: ‘Я не сомневалась,

что, узнав о трагической гибели Пушкина, — ты будешь поражен до глубины

сердца. Ты справедливо подумал, что я не оставлю госпожу Пушкину своими

попечениями, я бывала у нее почти ежедневно, и первые дни — с чувством

глубокого сострадания к этому великому горю, но потом, увы! с убеждением,

что если сейчас она и убита горем, то это не будет ни длительно, ни глубоко.

Больно сказать, но это правда: великому и доброму Пушкину следовало иметь

жену, способную лучше понять его и более подходящую к его уровню. Пусть их

рассудит бог, но эта катастрофа ужасна и до сих пор темна, он внес в нее

свою долю непостижимого безумия. Сейчас она в деревне у одного из своих

братьев, проездом она была в Москве, где после смерти жены поселился

несчастный старец, отец ее мужа. Так вот, она проехала, не подав ему никаких

признаков жизни, не осведомившись о нем, не послав к нему детей, утверждая,

что самый вид ее может произвести на него слишком тягостное впечатление,

пусть так, но следовало по крайней мере узнать его волю. Несчастный старец

ужасно огорчен, тем более, что он объясняет это небрежностью и отсутствием

всякого к нему чувства, согласись, что подобное поведение обнаруживает и

недостаток сердечности и недостаток ума, она должна была припасть к стопам

Пушкина-отца, чтобы облегчить свое сердце и совесть и чтобы сблизиться со

всем, что принадлежало ему, а особенно с отцом его, который его обожал всем

своим существом. Бедный, бедный Пушкин, жертва легкомыслия, неосторожности,

опрометчиво- го поведения своей молодой красавицы-жены, которая, сама того

не подозревая, поставила на карту его жизнь против нескольких часов

кокетства. Не думай, что я преувеличиваю, ее я не виню, ведь нельзя же

винить детей, когда они причиняют зло по неведению и необдуманности’

(Переписка Карамзиных, с. 186).

С. 658. Наталья Николаевна, по-видимому, была счастлива во втором

браке, к тому же горький опыт, связанный с первым замужеством, не прошел для

нее напрасно. Недавно было обнаружено ее письмо к мужу — П. П. Ланскому 1849

г.: ‘Ты стараешься доказать, мне кажется, что ревнуешь. Будь спокоен,

никакой француз не мог бы отдалить меня от моего русского. Пустые слова не

могут заменить такую любовь, как твоя. Внушив тебе с помощью божией такое

глубокое чувство, я им дорожу. Я больше не в таком возрасте, чтобы голова у

меня кружилась от успеха. Можно подумать, что я понапрасну прожила 37 лет.

Этот возраст дает женщине жизненный опыт, и я могу дать настоящую цену

словам. Суета сует, все только суета, кроме любви к богу и, добавляю, любви

к своему мужу, когда он так любит, как это делает мой муж. Я тобою довольна,

ты — мною, что же нам искать на стороне, от добра добра не ищут’ (После

смерти Пушкина, с. 133).

С. 659. Особое покровительство Николая I H. Н. Пушкиной-Ланской с тех

пор, как напечатал Вересаев свою подборку материалов, не обсуждалось

пушкинистами: ничем, кроме слухов, мы не располагаем. Все же настойчивые

намеки современников снова и снова доходят до нас. Несколько лет тому назад

в дневнике лицейского товарища Пушкина М. А. Корфа, человека близкого к

Николаю, была найдена такая запись: ’28 мая 1844 г.: Мария Луиза осквернила

ложе Наполеона браком своим с Неем. После семи лег вдовства вдова Пушкина

выходит за генерала Ланского… В свете тоже спрашивают: ‘Что вы скажете об

этом браке?’, но совсем в другом смысле: ни у Пушкиной, ни у Ланского нет

ничего, и свет дивится только этому союзу голода с жаждою. Пушкина

принадлежит к числу тех привилегированных молодых женщин, которых государь

удостаивает иногда своим посещением. Недель шесть тому назад он тоже был у

нее, и вследствие этого визита или просто случайно, только Ланской вслед за

этим назначен командиром Конно-гвардейского полка, что по крайней мере

временно обеспечивает их существование, потому что, кроме квартиры, дров,

экипажа и проч., полк, как все говорят, дает тысяч до тридцати годового

дохода (…). Ланской был прежде флигель-адъютантом в Кавалергардском полку

и только недавно произведен в генералы!’ (Новый мир, 1962, Љ 2, с. 226).

Foto01 Иван Абрамович Ганнибал, двоюродный дед Пушкина

Foto02 Мать Пушкина, Надежда Осиповна

Foto03 Отец Пушкина, Сергей Львович

Foto04 Василий Львович Пушкин, дядя поэта

Foto05 Брат Пушкина, Лев Сергеевич

Foto06 Сельцо Михайловское. С литографии 1837 года

Foto07 Пушкин-мальчик

Foto08 Пушкин-лицеист

Foto09 Сестра Пушкина, Ольга Сергеевна Павлищева

Foto10 Портрет А. С. Пушкина работы О. Кипренского, 1828 г. (гравюра

конца XIX века)

Foto11 Портрет А. С. Пушкина. Гравюра Иерике (90-ые г.)

Foto12 А. С. Пушкин. С портрета К. Мазера (1839 г.)

Foto13 Наталья Николаевна Гончарова в детстве

Foto14 Наталья Николаевна Пушкина-Ланская

Foto15 Наталья Николаевна Пушкина

Foto16 Дети Пушкина: Григорий, Мария, Наталья, Александр. Лист из

альбома Н. Н. Пушкиной

Foto17 Александра Николаевна Гончарова (в замужестве — баронесса

Фризенгоф)

Foto18 Екатерина Николаевна Гончарова

Foto19 Николай Михайлович Карамзин

Foto20 Екатерина Андреевна Карамзина

Foto21 Екатерина Николаевна Гончарова после замужества — баронесса

Дантес де Геккерн

Foto22 Сергей Григорьевич Волконский

Foto23 Николай Михайлович Языков

Foto24 Мария Николаевна Волконская с сыном

Foto25 Петр Яковлевич Чаадаев

Foto26 Николай Николаевич Раевский (младший).

Foto27 Адам Мицкевич

Foto28 Анна Петровна Керн

Foto29 Михайловское. Аллея Керн в парке

Foto30 Дарья Федоровна Фикельмон

Foto31 Евгений Абрамович Баратынский

Foto32 Антон Антонович Дельвиг

Foto33 Владимир Иванович Даль

Foto34 Кавалерист-девица Надежда Андреевна Дурова

Foto35 Вильгельм Карлович Кюхельбекер

Foto36 Денис Васильевич Давыдов

Foto37 Александр Иванович Тургенев

Foto38 Петр Александрович Плетнев

Foto39 Анна Алексеевна Оленина

Foto40 Петр Андреевич Вяземский

Foto41 Константин Николаевич Батюшков

Foto42 Александра Осиповна Смирнова- Россет

Foto43 Алексей Петрович Ермолов

Foto44 Павел Воинович Нащокин

Foto45 Вера Александровна Нащокина

Foto46 Шеф жандармов граф А. X. Бенкендорф

Foto47 Георг-Карл Дантес

Foto48 А. С. Пушкин. С гравюры Т. Райта (1837 г.)

Foto49 Дуэль Пушкина с Дантесом 27 января 1837 года. С картины Наумова

Foto50 Место дуэли Пушкина в 1880 году

Foto51 Извещение о смерти Пушкина

Foto52 Портрет Пушкина, рисованный с маски Э. Жуковской. 1843 г.

Foto53 Место дуэли Пушкина в 1899 году

Foto54 Пушкин в гробу. Рисунок Бореля

Foto55 Чернильница А. С. Пушкина (подарок П. В. Нащокина)

Foto56 Печать и разрезной нож Пушкина

Foto57 Гусиное перо А. С. Пушкина

Foto58 Бюллетень о состоянии здоровья Пушкина, написанный В. А.

Жуковским

Foto59 Жилет, в котором Пушкин был на дуэли

Foto60 Записка В. Ф. Одоевского

Foto61 Кабинет Пушкина. Здесь он скончался

Foto62 Последний бюллетень

Foto63 Сообщение о смерти А. С. Пушкина в первом томе ‘Современника’ за

1837 год

Foto64 Святогорский монастырь, где покоится прах А. С. Пушкина

Foto65 Памятник Пушкину в Москве работы академика А. М. Опекушина

(гравюра конца XIX века).

СПИСОК РЕКОМЕНДУЕМОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Со времени появления книги В. В. Вересаева прошло полвека. За эти годы

в мире Пушкина было открыто немало нового. Многие неясные места биографии

поэта получили освещение, яснее стал человеческий облик Пушкина и лиц его

ближайшего окружения. В постижении творчества поэта наступил новый период.

Желающим поближе познакомиться с новыми открытиями в науке о Пушкине

можно рекомендовать следующие книги:

А. С. Пушкин в воспоминаниях современников: В 2-х т./ Вступ. статья В.

Э. Вацуро, Подгот. текста, сост. и примеч. В. Э. Вацуро и др. М.: Худож.

лит., 1974.

Т. 1. 544 с, ил.

Т. 2. 560 с, ил.

Благой Д. Д, ‘Душа в заветной лире’: Очерки жизни и творчества Пушкина.

М.: Сов. писатель, 1977. 544 с.

Благой Д. Д. Творческий путь Пушкина (1826 — 1830). М.: Сов. писатель,

1967.

Боголепов П., Верховская Н., Сосницкая JVI. Тропа к Пушкину. М.: Дет.

лит., 1974. 543 с, ил.

Бонди С. О Пушкине: Статьи и исследования. М.: Худож. лит., 1978. 477

с.

Вацуро В. Э., Гиллельсон М. И. Сквозь ‘умственные плотины’: (Из истории

книги и прессы пушкинской поры). М.: Книга, 1972 319 с.

Волович Н. М. Пушкинские места Москвы и Подмосковья. М.: Моск. рабочий,

1979. 231 с, ил.

Гроссман Л. П. Пушкин. 3-е изд. М.: Мол. гвардия, 1960. 527 с, ил.

(Жизнь замечательных людей).

Литвиненко Н, Г. Пушкин и театр. М.: Искусство, 1974. 288 с, ил.

Лотман Ю. М. Александр Сергеевич Пушкин. Л.: Просвещение, 1981. 252 с,

ил.

Макогоненко Г. П. Творчество А. С. Пушкина в 1830-е гг. Л.: Худож.

лит., 1974, 1982.

Мейлах Б. Пушкин и его эпоха. М.: Худож. лит., 1958. 698 с.

Мейлах Б. Талисман: Книга о Пушкине. М.: Современник, 1975. 367 с.

Непомнящий В. Поэзия и судьба: Статьи и заметки о Пушкине. М.: Сов.

писатель, 1983. 366 с.

Ободовская И., Дементьев М. Вокруг Пушкина. М.: Сов. Россия, 1975. 381

с, ил.

Ободовская И., Дементьев М. После смерти Пушкина. М.: Сов. Россия,

1980. 380 с, ил.

Ободовская И, Дементьев М. Пушкин в Яропольце. М.: Сов. Россия, 1982.

160 с, ил.

Прометей: Историко-литературный альманах. Т. 10. М.: Мол. гвардия,

1974.

‘Прекрасен наш союз…’ / Сост. и сопроводит, текст Н. Я. Эй-дельмана.

М.: Мол. гвардия, 1979, 238 с, ил. (Компас).

Руденская М., Руденская С. Они учились с Пушкиным. Л.: Лен-издат, 1976.

295 с, ил.

Слонимский А. Мастерство Пушкина. 2-е изд. М.: Худож. лит., 1963. 527

с.

Томашевский Б. Пушкин: Кн. 1 (1813 — 1824). М., Л.: Изд-во АН СССР,

1956. 743 с.

Томашевский Б. Пушкин: Кн. 2 (1824 — 1837). М., Л.: Изд-во АН СССР,

1961. 575 с.

Тынянов Ю. Пушкин и его современники. М.: Наука, 1968. 424 с.

Фейнберг И. Л. Незавершенные работы Пушкина. 7-е изд. М.: Худож. лит.,

1979. 364 с, ил.

Цявловская Т. Г. Рисунки Пушкина. 3-е изд. М.: Искусство, 1983. 446 с,

ил.

Цявлойский М. А, Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина: 1 [т.]. М.:

Изд во АН СССР, 1951. XVI, 879 с.

Цявловский Щ. А. Статьи о Пушкине. М.: Изд-во АН СССР, 1962. 436 с, ил.

Черейский Л. А. Пушкин и его окружение. Л.: Наука, 1975. 519 с.

Эйдельман К. Я. Пушкин и декабристы. М.: Худож. лит., 1979. 422 с, ил.

ОСНОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

названий источников, используемых в тексте В. В. Вересаева и в комментариях

А. Аммосов (Аммосов со слов К. К. Данзаса, К. К. Данзас по записи А.

Аммосова. Аммосов. Последние дни) — Аммосов А. Последние дни и кончина А. С.

Пушкина: Со слов бывшего его лицейского товарища и секунданта К. К. Данзаса.

СПб., 1863.

П. В. Анненков. Материалы (Мат. П. В. Анненкова) — Анненков П. В.

Материалы для биографии Пушкина. 2-е изд. СПб., 1873.

Н. П. Барсуков — Барсуков Н. П. Жизнь и труды М. П. Погодина: Т. 1 —

22. СПб., 1888 — 1910.

П. И. Бартенев. Девятнадцатый век — см.: Девятнадцатый век.

П. И. Бартенев. ‘Пушкин’, I — II (‘Пушкин’, I — II, ‘Пушкин’, сборник

Бартенева, I — II, сборник Бартенева ‘Пушкин’, I — II) — [А. С. Пушкин.]

Вып. 1. Бумаги А. С. Пушкина / Публ. П. И. Бартенева. М, 1881, А. С. Пушкин.

Вып. 2. К биографии А. С. Пушкина / Публ. П. И. Бартенев. М., 1885.

П. И. Бартенев. Рассказы о П-не. — см.: Рассказы о П-не.

Ф. Ф. Вигель. Записки. — Записки Ф. Ф. Вигеля / Изд. ‘Русского архива’.

Ч. 1 — 7. М., 1891 — 1893.

Вокруг Пушкина — Ободовская И., Дементьев М. Вокруг Пушкина. М.: Сов.

Россия, 1978.

Временник — … — Временник пушкинской комиссии / Академия наук СССР.

Отделение литературы и языка. Пушкинская комиссия. Л.: Наука, 1963 — со.

А. Вульф Дневник. — В кн.: Пушкин и его современники. Вып. 21/22. Пг.,

1915, с. 1 — 310.

Кн. Пав. Вяземский- Собр. соч. (Кн. П. П. Вяземский. Сочинения.) —

Вяземский П. П. Собрание сочинений. СПб., 1893.

Кн. П. А. Вяземский. Полн. собр. соч. — Вяземский П. А. Полное собрание

сочинений. СПб., 1878 — 1887.

Н. А. Гастфрейнд. Документы (Н. А. Гастфрейнд) — Гаст-фрейнд Н. А.

Документы государственного и санкт-петербургского главного архивов

Министерства иностранных дел об А. С. Пушкине. СПб., 1900.

П. А. Гастфрейнд. Товарищи Пушкина. — Гастфрейнд Н. А. Товарищи Пушкина

по Царскосельскому лицею. СПб., 1912.

Я. К. Грот — Грот Я. К. Пушкин, его лицейские товарищи и наставники.

2-е изд. СПб., 1901.

К. К. Данзас (К- К. Данзас по записи Аммосова) — см.: А. Аммосов.

Девятнадцатый век. — Девятнадцатый век: Исторический сборник, изданный

П. И. Бартеневым. Кн. 1 — 2. М., 1872.

Дела III Отд. — Дела III Отделения собственной его императорского

величества канцелярии об А. С. Пушкине. СПб., 1906.

А И Дельвиг Мои воспоминания. — Дельвиг А. И. Мои воспоминания: Т. 1 —

4. М., 1912 — 1913.

Дуэль. — Дуэль Пушкина с Дантесом-Геккереном: Подлинное военно-судное

дело 1837 г. СПб., 1900.

Исс. и мат. — Пушкин: Исследования и материалы. Т. 1 — со /Академия

наук СССР, Институт русской литературы. М., Л.: Наука, 1956 — со.

В. В. Каллаш. Русские поэты о Пушкине. — Русские поэты о Пушкине /

Сост. В. В. Каллаш. М., 1899.

Лернер Н. О. Труды и дни Пушкина — Лернер Н. О. Труды и дни А. С.

Пушкина. 2-е изд., испр. и доп./Имп. Ак. наук. СПб., 1910.

Лит. наслед. (Литер, наследство) — Литературное наследство: Т. 16/18.

М., 1934.

Л. Майков (Л. Майков. Пушкин) — Майков Л. Н. Пушкин: Биографические

материалы и историко-литературные очерки. СПб., 1899.

Б. Модзалевский. — Модзалевский Б. Л. Пушкин под тайным надзором. СПб.,

1922.

Б. Модзалевский. Письма (Модзалевский. Пушкин. Письма, Пушкин. Письма,

гос. изд., Письма, гос. изд.) — Пушкин А. С. Письма / Под ред. и с прим. Б.

Л. и Л. Б. Модзалевских: Т. 1 — 3. М., Л., 1926 — 1935 (Труды Пушкинского

дома АН СССР).

Б. Модзалевский. Пушкин. — Модзалевский Б. Л. Пушкин. Л., 1929.

Ст. Моравский. Воспоминания. — Цитируются по двум источникам: Красная

газета, веч. вып., 1928, 18 нояб., Московский пушкинист: Вып. 2. М.,

Федерация, 1930.

А. Никитенко (А. В. Никитенко. Дневник, А. В. Никитенко. Записки, А.

Никитенко. Записки и дневник) — Никитенко А. В. Записки и дневник. 2-е изд.

СПб., 1905.

Остафьевский архив — Остафьевский архив князей Вяземских/ Под ред. и с

прим. В. И. Саитова. Т. 1 — 5. СПб., 1899 — 1913.

Л. Павлищев (Л. Павлищев. Воспоминания, Воспоминания) — Павлищев Л. Н.

Воспоминания об А. С. Пушкине. М., 1890.

Л. Павлищев. Кончина Пушкина. — Кончина А. С. Пушкина / Сост. его

племянник Лев Павлищев. СПб., 1899.

Переп. (Переписка, Переписка Пушкина, Переп. акад. изд.) — Сочинения

Пушкина: Переписка. Т. 1 — 3 / Под ред. и с прим. В. И. Саитова. СПб.: Изд.

имп. Ак. наук, 1906 — 1911.

Переписка Плетнева с Гротом (П. А. Плетнев. Переписка) — Переписка Я.

К. Грота и П. А. Плетнева: Т. 1 — 3. СПб., 1896.

Письма. Гос. изд. — см.: Б. Л. Модзалевский. Письма.

Письма Пушкина к Хитрово. — Письма Пушкина к Е. М. Хитрово 1827 — 1832.

Л., 1927. (Труды Пушкинского дома. Вып. 48.)

П. А. Плетнев. Соч. (П. А. Плетнев. Переп. и соч.) — Сочинения и

переписка П. А. Плетнева: Т. 1 — 3. СПб., 1885.

М. П. Погодин. Дневник. — В кн.: Пушкин и его современники: Вып. 19/20.

Пг., 1914, с. 63 — 94.

Кс. Полевой. Записки (Кс. Полевой) — Полевой Кс. Записки. СПб., 1888.

После смерти Пушкина. — Ободовская П., Дементьев М. После смерти

Пушкина. М.: Сов. Россия, 1980.

Пушкин. Письма, гос. изд. — см.: Б. Л. Модзалевский. Письма.

Рассказы о П-не (Бартенев. Рассказы о Пушкине) — Рассказы о Пушкине,

записанные со слов его друзей П. И. Бартеневым. Л., 1925.

‘Пушкин’, I — II (‘Пушкин’, I — II, сборник Бартенева) — см.: П.

Бартенев. ‘Пушкин’, 1 — II.

Сборник Бартенева ‘Пушкин’, I — II — см.: П. И. Бартенев. ‘Пушкин’, I —

II.

А. Смирнова. Автобиография. — Смирнова А. О. Автобиография. М., 1931.

А. О. Смирнова. Записки (О. Н. Смирнова. Записки А. О. Смирновой) —

Смирнова А. О, Записки: Из записных книжек 1826 — 1845 гг. Ч. !, СПб., 1895.

О. Н. Смирнова. Записки А. О. Смирновой — см.: А. О. Смирнова. Записки.

Гр. В. А Сологуб. Воспоминания. — Соллогуб В. А.. Воспоминания. СПб.,

1887.

Щеголев (Щеголев. Дуэль) — Щеголев П. Е. Дуэль и смерть Пушкина. 2-е

изд., СПб., 1917.

Щукинский сборник — Вып. 1 — 10. М.: 1902 — 1912.

Кроме того, В. В. Вересаевым приняты следующие сокращения часто

встречающихся названий периодических изданий.

Вес). (Ведом.) — Ведомости (газета), напр.: Моск. Вед. — Московские

Ведомости.

Изв. Отд. русел, яз. и слов. Ими. Ак. наук — Известия Отделения русск.

языка и словесности Ак. паук. СПб., Л., 1896 — 1927.

Ист. вестн. (Истор. вести.) — Исторический вестник:

Историко-литературный журнал. Пг., 1880 — 1917.

Пушкин и его с-ки (П-н и его совр-ки) — Пушкин и его современники:

Материалы и исследования. Вып. 1 — 39. СПб., Л., 1903 — 1930.

Р. А. (Рус. Арх.) — Русский архив: Историко-литературный сборник. М,

1863 — 1917.

Рус. Стар. — Русская старина: Ежемесячное историческое издание. Пг.,

1870 — 1918.

Стар, и Нов. — Старина и новизна: Исторический сборник. Кн. 1 — 22.

СПб., 1897 — 1917.

Содержание

Д. М. Урнов, В. А. Сайтанов. Монтаж мнений эпохи

От редакции

ПУШКИН В ЖИЗНИ

В Москве

От переезда в Петербург до путешествия в Арзрум

Путешествие в Арзрум

Перед женитьбой

Первые годы женатой жизни

Поездка на Восток

В придворном плену

Анонимный пасквиль. Первый вызов. Женитьба Дантеса

Дуэль, смерть и похороны

Эпилог

Дополнения и комментарии

Список рекомендуемой литературы

Основные сокращения

Р2 В31

Вересаев В. В.

В31 Пушкин в жизни: Систематический свод подлинных свидетельств

современников / Предисл. Дм. Урнова и Вл. Сайтанова, Вступ. заметки к главам

и коммент. Вл. Сайтанова. — М.: Моск. рабочий, 1984. — 703 с.

Работа В. Вересаева ‘Пушкин в жизни’ открыла в свое время жанр хроники

характеристик и мнений. Не только стихи и проза Пушкина, но и его личность,

облик, поведение, высказывания, остроты, замыслы, замечания — все это

явление нашей литературы в целом.

В настоящее издание вошли те главы из книги ‘Пушкин в жизни’, в которых

отражается зрелый период жизни и творческого пути поэта. В разделе

‘Дополнения и комментарии’ помещены новые материалы к биографии Пушкина,

найденные уже после того, как Вересаев завершил свое исследование, в

частности, выдержки из дневников Д. Ф. Фикельмон, А. А. Олениной, из

переписки Карамзиных, Гончаровых и других.

4702010200 — 227

В——————-205 — 84

М172(03) — 84

Р2

ИБ Љ 2571

Викентий Викентьевич Вересаев

ПУШКИН В ЖИЗНИ

Заведующая редакцией Л. Сурова

Редактор С. Митрохина

Художественный редактор А. Когановский

Технический редактор Г. Смирнова

Корректоры Т. Сёмочкина, Н. Кузнецова, Е. Коротаева

Сдано в набор 05.03.84. Подписано к печати 12.10.84. Формат 84Х108

1/32. Бумага типографская Љ 2. Гарнитура ‘Литературная’. Печать высокая.

Усл. печ. л. 38,64. Усл. кр.-отт. 40,53. Уч.-изд. л. 38,65. Тираж 125 000.

Заказ 4276.

Цена 3 р. 10 к.

Ордена Трудового Красного Знамени издательство ‘Московский рабочий’.

101854, ГСП, Москва, Центр, Чистопрудный бульвар, 8.

Ордена Ленина типография ‘Красный пролетарий’. 103473, Москва, И-473,

Краснопролетарская, 16.

OCR Pirat

Читайте также: