Пушкин и Маяковский
Пушкин и Маяковский
*
*
*
В. МАНУЙЛОВ
‘Литературная газета’, No 21, 1938
Пушкин и Маяковский, Мануйлов В., Год: 1938
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Известно, как негодовали литературные староверы, когда молодой Пушкин выступил со своей первой поэмой ‘Руслан и Людмила’. М. Т. Каченовский в ‘Вестнике Европы’ сравнивал появление этой поэмы-сказки с вторжением в благородное собрание мужика в армяке и лаптях, который бы вдруг зычным голосом закричал: ‘Здорово, ребята!’. Поэма Пушкина была воспринята Каченовским как ‘шутка грубая, не одобряемая вкусом просвещенным’, отвратительная и нимало не смешная.
В борьбе с многочисленными литературными и нелитературными врагами утверждал Пушкин свое искусство. Он всегда был новатором, всегда был ‘победителем учеником’.
Прошли годы, и Пушкин-новатор, основоположник новой русской литературы, превращенный в верноподданного служителя муз, был канонизирован. Чиновники сделали свое дело — ‘навели хрестоматийный глянец’. Усмиренный Пушкин стал принадлежать школе, государству и даже церкви.
Когда, незадолго до войны, молодой Маяковский приехал с лекциями о футуризме в Одессу, некий полицейский ‘чин’ ему заявил, ‘Имейте в виду, я не позволю вам говорить неодобрительно о деятельности начальства… ну, там Пушкина… и вообще’. По существу дело было совсем не в Пушкине. Но светлым именем Пушкина прикрывались бездарные поэты и тупые приват-доценты, убежденные, что они ‘воспитаны на Пушкине’.
Инн. Оксенов в содержательной статье ‘Маяковский и Пушкин’, помещенной в третьем выпуске пушкинского ‘Временника’, убедительно показал, что даже в самый ‘нигилистический’ период творческого пути ‘для Маяковского вопрос об отношении к Пушкину и классикам вообще далеко не сводился к тактике сбрасывания с парохода современности’… И Оксенов, конечно, прав, когда утверждает, что ‘творческое бунтарство’ Маяковского было бесконечно сложнее и глубже, чем анархический нигилизм Писарева.
О повышенном интересе Маяковского к Пушкину свидетельствует К. Чуковский. В годы империалистической войны Маяковский часто брал у Чуковского с книжных полок не только сочинения Пушкина в шеститомном издании под ред. Венгерова, но и работы пушкинистов: Щеголева, Лернера и других. В это время Маяковский знал наизусть и ‘Полтаву’ и ‘Медного всадника’ и поэму о Тазите. Даже ‘сбрасывая Пушкина с парохода современности’, Маяковский тайком от других, а может быть и от самого себя, любил Пушкина. И не случайно в статье ‘Два Чехова’ Маяковский называет Пушкина ‘веселым хозяином на великом празднике бракосочетания слов’. А через два года, когда Брюсов сделал неловкую попытку закончить ‘Египетские ночи’, Маяковский вступился за Пушкина и написал уничтожающую Брюсова эпиграмму.
Прошло еще два года. В 1918 году, выступая в петроградском Пролеткульте, Маяковский уже открыто признавал, что ‘Пушкина читает по ночам, и оттого его ругает, что, быть может, сильно любит’. Так подготавливалось обращение Маяковского к Пушкину в ‘Юбилейном’:
Может
я
один
что сегодня
действительно жалею,
нету вас в живых.
Метрико-тоническое стихосложение, привитое русской поэзии Ломоносовым и Тредьяковским, было всесторонне разработано и обогащено Пушкиным. Ему было открыто множество еще неиспользованных русской поэзией возможностей (напр трехсложные размеры). Однако и Пушкин не довольствовался только метрико-тонической системой. Превосходно зная лад народной песни, Пушкин пишет некоторые свои сказки (напр. ‘О Балде’ или ‘О золотой рыбке’) уже тоническим стихом. О тоническом стихе говорит Пушкин в ‘Путешествии из Москвы в Петербург’. После пространной цитаты из книги Радищева (глава ‘Тверь’), Пушкин писал: ‘Радищев, будучи нововводителем в душе, силился переменить и русское стихосложение. Его изучения Телемахиды замечательны. Он первый у нас писал древними лирическими размерами’… Маяковский смог окончательно преодолеть традицию метрико-тонического стихосложения. Новая система оказалась более емкой. Она поглотила всю классическую метрику, как ряд возможных частных случаев.
Новая поэзия требовала новой, более сложной ритмики, новой техники рифмования, новой лексики. Об этом неустанно говорил Маяковский в стихах и прозе, устно и письменно. Реформа русского стиха была подготовлена всей историей русской поэзия.
26 мая 1924 г. на диспуте в Малом театре Маяковский говорил: ‘Я месяц тому назад, во время работы, когда Брик начал читать ‘Евгения Онегина’, которого я знаю наизусть, не мог оторваться и слушал до конца и два дня ходил под обаянием четверостишия:
Я знаю: жребий мой измерен,
Но, чтоб продлилась жизнь моя,
Я утром должен быть уверен.
Что с вами днем увижусь я.
‘Конечно, мы будем сотни раз возвращаться к таким художественным произведениям, и даже в тот момент, когда смерть будет накладывать нам петлю на шею. Тысячи раз, учиться этим максимально добросовестным творческим приемам, которые дают бесконечное удовлетворение и верную формулировку взятой, диктуемой, чувствуемой мысли’.
‘Победитель ученик’ Пушкин превращался в побеждающего учителя. Но признание Маяковским этой победы было победой для самого Маяковского. Так о Пушкине до Маяковского не говорил никто.
Сочтемся славою —
ведь мы свои же люди —
пускай нам
общим памятником будет
построенный
в боях
социализм.
(‘Во весь голос’).
В одной из черновых заметок 1828 года Пушкин писал: ‘Прелесть нагой простоты так еще для нас непонятна, что даже и в прозе мы гоняемся за обветшалыми украшениями, поэзию же, освобожденную от условных украшений стихотворства, мы еще не понимаем’. Эти слова как будто имеют прямое отношение к поэзия Маяковского, который вслед за Пушкиным утверждал:
Нами
лирика
в штыки
и неоднократно атакована,
ищем речи
точной
и нагой.
О напряженной работе поэта, рассказал Маяковский в своей статье ‘Кале делать стихи’. Двенадцать вариантов одного стиха свидетельствуют почти о ‘пушкинской’ требовательности.
От плодотворного экспериментаторства Маяковский шел к умной простоте.
Для нас не может существовать вопроса: ‘Пушкин или Маяковский?’. Совершенно бесполезно спорить — ‘кто из них значительнее и кто нам сейчас нужнее?’. Оба поэта принадлежат нам. Имена Пушкина и Маяковского навеки соединила социалистическая революция.