Константин Васильевич Мочульский
Константин Васильевич Мочульский
Великие русские писатели XIX века
Великие русские писатели XIX века
* * *
* * *
* * *
* * *
Пушкин (1799-1837), Мочульский Константин Васильевич, Год: 1939
Время на прочтение: 27 минут(ы)
Александр Сергеевич Пушкин родился в Москве 26 мая 1799 года. Его мать была внучкой ‘арапа Петра Великого’ — Абрама Ганнибала, сына мелкого абиссинского князька. Пушкин унаследовал от своего прадеда ‘африканский характер’, ‘пылкие страсти’, курчавые волосы и толстые губы. Он гордился прозвищем ‘арапчик’ и мечтал пожить ‘под небом Африки своей’. Отец поэта происходил из древнего дворянского рода Пушкиных, которые
…и в войске и в совете
На воеводстве и в ответе
Служили доблестно царям.
Но шестисотлетний род Пушкина захудел и обеднел, и в ‘Моей родословной’ поэт, высоко ценивший свое дворянство, с горькой иронией заявляет:
Родов униженных обломок,
И, слава Богу, не один,
Бояр старинных я потомок:
Я мещанин, я мещанин.
Пушкин чувствовал себя ‘мещанином-литератором’ среди ‘светской черни’, смотревшей на него свысока, и аристократом среди ‘пишущей братии’ разночинцев, которые считали его спесивым дворянчиком. Его положение при дворе было унизительным, в обществе — двусмысленным, ни там, ни здесь не находил он себе места, отсюда его вечное бунтарство и борьба со ‘светом’, кончившаяся его гибелью.
Отец поэта был человеком екатерининского века, легкомысленным, остроумным и холодным. Его библиотека состояла из французских классиков и эротических писателей XVIII столетия, которых Пушкин перечитал в детстве, мать, ‘прекрасная креолка’, капризная и ветреная, предоставила сына французским гувернанткам и гувернерам, которые учили его ‘чему-нибудь и как-нибудь’. Если бы не няня Арина Родионовна, рассказывавшая мальчику русские сказки, он вырос бы настоящим французом. Ребенок Пушкин был ‘большой увалень и дикарь, кудрявый, с смуглым личиком, не слишком приглядный, но с очень живыми глазами, из которых так искры и сыпались’. Лето семья Пушкиных проводила в подмосковном имении Захарове, поэт любил простую русскую деревню, тенистую рощу, спускающуюся к реке, домик на холме, ‘веселый сад’. Одаренный необыкновенной памятью, он на одиннадцатом году знал наизусть всю французскую литературу, читал стихи Дмитриева, Батюшкова и Жуковского и писал шуточные поэмы и пьесы. В 1811 году он поступил в Царскосельский лицей, только что основанный императором Александром I, и из апатичного и ленивого ребенка превратился в живого, неугомонного и резвого отрока. Учился он посредственно, но шалостям, выдумкам и проказам его не было конца. Шесть счастливых лет провел он в Лицее, в дружной семье товарищей, в веселых играх, в шумных пирушках и одиноких прогулках в огромном царскосельском парке с томиком Парни в руках. В романе ‘Евгений Онегин’ он вспоминает об этих светлых днях:
В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал охотно Апулея,
А Цицерона не читал,
В те дни, в таинственных долинах,
Весной при кликах лебединых
Близ вод, сиявших в тишине,
Являться Муза стала мне.
Часто после вечерних классов он убегал из Лицея пировать в кругу офицеров гусарского полка, стоявшего в то время в Царском Селе. Здесь он подружился с ‘лихим повесой’ гусаром Кавериным и с блестяще образованным и глубокомысленным Чаадаевым. Гвардия, недавно возвратившаяся из заграничных походов, была охвачена ‘свободолюбивыми мечтами’. Многие из близких приятелей Пушкина вошли потом в тайные общества и участвовали в декабрьском восстании. Если бы поэт не был сослан в село Михайловское, он, вероятно, разделил бы горькую участь своих друзей декабристов.
Почти все лицеисты писали стихи, выписывали русские и иностранные журналы, издавали ‘Сарско- Сельскую лицейскую газету’ и ‘Императорского Сарского-Сельского лицея вестник’. С Пушкиным соперничали поэты Дельвиг, Илличевский, Кюхельбекер. Но вскоре его первенство было всеми признано. Уже в 1815 году Дельвиг восторженно приветсТвовал его как ‘лебедя цветущей Авзонии’ и восклицал:
Пушкин! Он и в лесах не укроется,
Лира выдаст его громким пением.
Слава досталась Пушкину без борьбы и усилий: он как будто родился венчанным царем поэзии.
‘Лицейские стихотворения’ — скорее упражнения стихотворца, чем произведения поэта. С изумительной легкостью Пушкин овладевает ‘поэтическим ремеслом’, испытывает свои силы во всех лирических жанрах. Он учится стихотворной технике, ритму, построению строф. В потоке юношеских стихов мелькают и величавые оды в стиле Державина, и подражания суровому шотландскому барду Оссиану, и игривые, сладострастные пасторали в стиле Парни и Вольтера, и анакреонтические гимны любви и вину, и разгульные застольные песни, и дружеские послания, и интимные стихотворные письма, и томные, унылые элегии, в которых 16-летний поэт говорит о своем ‘увядшем сердце’, ‘потухших глазах’, об ‘унылой мрачной любви’, об отлетающей юности. Но ‘безумие страстей’ Пушкин переживал еще в одном воображении: скромные студенческие попойки превращались в поэзии в роскошные Лукулловы пиршества, в торжественные жертвоприношения Вакху и Киприде, любовные проказы — в оргии огненных страстей, скука жизнерадостного юноши, жаждущего вырваться на свободу из закрытого учебного заведения, — в романтическую тоску разочарованного мечтателя. Пушкин жаловался: ‘Целый год еще Плюсов, минусов, прав, налогов, высокого, прекрасного! Целый год еще дремать перед кафедрой. Это ужасно’. Наконец наступил день освобождения: в 1817 году поэт покинул ‘царьскосельские тени’ и тесный круг веселых друзей. Началась вольная, бурная жизнь, и он отдался ей со всем бешенством своей африканской натуры. Но Лицея он не забыл: бывшие воспитанники каждый год праздновали 19 октября — лицейскую годовщину, и поэт посвящал ей вдохновенные стихи:
Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он, как душа, неразделим и вечен —
Неколебим, свободен и беспечен.
Срастался он под сенью дружных муз.
Куды бы нас ни бросила судьбина,
И счастие куда б ни привело,
Все те же мы: нам целый мир чужбина,
Отечество нам Царское Село.
Окончив Лицей, Пушкин определился чиновником в Коллегию иностранных дел и погрузился в светскую шумную жизнь. Он описал ее в ‘Евгении Онегине’. Любовные увлечения и похождения, та ‘наука страсти нежной’, которую он с жаром изучал, уводили его от поэзии и истощали его силы. Балы, вечера, модные рестораны, театр, балет, ‘очаровательные актрисы’, ‘причудницы большого света’ и доступные ‘красотки молодые’, светские рауты и разгульные гусарские попойки — ничто не может удовлетворить его ненасытной жажды жизни, радости, наслаждений. Несколько раз он заболевает, но, выздоровев, обритый и худой, снова кружится в вихре светских удовольствий. А. И. Тургенев жалуется: ‘Сверчок (так называли Пушкина его друзья. — К. М.) прыгает по бульвару. Стихи свои едва писать успевает. Но при всем беспутном образе жизни его он кончает четвертую песнь поэмы (Руслан и Людмила. — К. М.)’. Если бы болезнь не приковала поэта к постели и не обрекла на вынужденное затворничество, он, может быть, и не написал бы ‘Руслана и Людмилы’. Историк Карамзин, отечески заботившийся о Пушкине, устраивает ему головомойку. Тот возвращается от него ‘хотя тронутый, но едва ли исправленный’.
‘Руслан и Людмила’ (1820) — шутливая поэма, действие которой происходит при сказочном князе Владимире, его дочь Людмилу похищает длиннобородый чародей Черномор. Жених Людмилы, храбрый Руслан, и три влюбленные в нее витязя Ратмир, Рогдай и Фарлаф отправляются на поиски. После разнообразных удивительных приключений, в которых принимают участие добрый отшельник Финн и злая колдунья Наина, коварный соперник Руслана Фарлаф посрамлен и влюбленные сочетаются браком. Все весело, пестро и празднично в этой поэме. Правда, русская старина очень похожа на театральную декорацию, а древние витязи — на галантных рыцарей из поэмы Ариосто ‘Влюбленный Роланд’. Людмила прелестна, жеманна и капризна, как маркиза XVIII века: недаром Пушкин знал наизусть шутливую поэму Вольтера ‘Орлеанская дева’. Но поэт и сам не принимал всерьез ‘народность’ своей поэтической сказки, он называет свой труд ‘игривым’, подшучивает над героями, пародирует баллады своего ‘учителя в поэзии’ Жуковского, смешивает эпический тон с комическим, увлекается пышным описанием волшебных садов Черномора и соблазнительных прелестей Людмилы. Но сколько кипящей жизни и чистой поэзии в этих стихах!
Поэма была встречена единодушным восторгом, для широкой публики Пушкин надолго стал ‘певцом Людмилы и Руслана’, а тронутый Жуковский подарил ему свой портрет с надписью: ‘Ученику-победителю от побежденного учителя’.
Вспоминая потом бурные годы в Петербурге между Лицеем и ссылкой, Пушкин писал в ‘Онегине’:
Я Музу резвую привел
На шум пиров и буйных споров,
Грозы полуночных дозоров,
И к ним в безумные пиры
Она несла свои дары
И как Вакханочка резвилась,
За чашей пела для гостей,
И молодежь минувших дней
За нею бурно волочилась…
И вот над поэтом разразилась гроза. Увлеченный революционными настроениями гвардейской молодежи, Пушкин писал ‘вольнолюбивые стихи’. Его товарищ по Лицею декабрист Пущин рассказывает: ‘Тогда везде ходили по рукам, переписывались и читались наизусть его ‘Деревня’, ‘Ода на свободу’ и другие мелочи в том же духе. Не было живого человека, который бы не знал его стихов’. В оде ‘Вольность’ описывается убийство Павла I и призывается народ к мести тиранам, в эпиграмме на всемогущего ‘всей России притеснителя’, ближайшего советника Александра I Аракчеева говорится:
Холоп венчанного солдата,
Благодари свою судьбу,
Ты стоишь лавров Герострата
Иль смерти немца Коцебу.
(Идеолог ‘Священного союза’ Коцебу был убит студентом Зандом.)
Эти запретные стихи стали известны правительству, Пушкину грозила Сибирь. Карамзин и Жуковский заступились за него, наказание было смягчено: он был выслан в Екатеринослав и причислен к канцелярии генерала Инзова. Новому начальнику Пушкина министр писал: ‘Пушкин кажется исправившимся, если верить его слезам и обещаниям’, а Карамзин сообщал Вяземскому: ‘Если Пушкин теперь не исправится, то будет чертом еще до отбытия в ад’.
После трехлетнего пребывания в Петербурге (1817—1820) следует шестилетняя ссылка (1820— 1826): четыре года в Кишиневе и в Одессе и два года в селе Михайловском.
Поэт пишет брату: ‘Приехав в Екатеринослав, я соскучился, поехал кататься по Днепру, выкупался и схватил горячку по моему обыкновению. Генерал Раевский, который ехал на Кавказ с сыном и двумя дочерьми, нашел меня в жидовской хате, в бреду, без лекаря, за кружкою оледенелого лимонада… Инзов благословил меня на счастливый путь. Я лег в коляску больной, через неделю вылечился’. Герой Отечественной войны Раевский и его семья приняли в Пушкине сердечное участие. С ними он прожил два месяца на Кавказских минеральных водах, он был поражен дикой красотою Кавказа, ‘великолепной цепью гор, ледяные вершины которых издали, на ясной заре кажутся странными облаками, разноцветными и неподвижными’, ему нравился полуазиатский край, недавно покоренный доблестным Ермоловым, его забавляли опасности путешествия: отряд из 60 казаков сопровождал путников с заряженной пушкой. В Пятигорске поэт карабкался по крутым каменным тропинкам, пробирался сквозь кустарник на краю пропастей. Он отдыхал от бурной жизни в Петербурге, которая начинала его тяготить, был весел и беспечен. С Кавказа он отправился вместе с Раевским в Крым, подъезжая на корабле к Гурзуфу, написал свою элегию ‘Погасло дневное светило’ — первую дань любви к Байрону. Поэт прощается с ‘туманной родиной’, с ‘минутными друзьями’ и ‘изменницами младыми’ и грустно думает о своей ‘потерянной младости’…
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан!
О жизни в Крыму он вспоминал потом как о лучших своих днях, дочь генерала Раевского Мария, вышедшая впоследствии замуж за декабриста князя Волконского и последовавшая за ним в ссылку в Сибирь, покорила его влюбчивое сердце, брат ее Александр познакомил поэта с Байроном. Пушкин называл Александра Раевского своим ‘демоном’. Он ‘звал прекрасное мечтою’,
На жизнь насмешливо глядел И ничего во всей природе Благословить он не хотел.
Холодный и надменный, Раевский драпировался в Чайльд-Гарольдов плащ и казался поэту загадочным байроническим героем.
Наконец, Пушкину пришлось вспомнить о службе. Тем временем начальник его генерал Инзов был переведен в Кишинев, и поэт неохотно отправился этот глухой угол полудикой Бессарабии. Следы В давнего турецкого владычества еще оставались на ах пестрого населения. Восточная лень, распущенность, карты, кутежи и сплетни — вот что ожидало Пушкина в Кишиневе. ‘Донжуанский список’ поэта быстро растет. ‘Пушкин не изменился на юге’ пишет М. Попов, — был по-прежнему умен и ветрен, насмешлив и беспрерывно впадал в проступки, как ребенок’. Он два раза дрался на дуэли, со скуки бесновался и бранил в стихах ‘проклятый город Кишинев’. Раз, повстречав в степи цыганский табор, пристал к нему и прожил с цыганами два дня ‘на дикой воле’. И все же, несмотря на разгул и тоску, он много читал и думал. Он пишет Чаадаеву:
В уединении мой своенравный гений Познал и тихий труд, и жажду размышлений… Ищу вознаградить в объятиях свободы Мятежной младостью утраченные годы И в просвещении стать с веком наравне.
В 1823 году он переходит на службу в Одессу. После бессарабского захолустья большой торговый город с порто-франко показался ему Европой. Мы читаем в ‘Странствиях Онегина’:
Там все Европой дышит, веет,
Все блещет югом и пестреет
Разнообразностью живой.
Космополитическое население, южное солнце, Море, пестрые флаги кораблей, устрицы из Константинополя, итальянская опера, казино, морские купания и хорошенькие балерины разбудили вдохновение поэта. Но вскоре он впадает в мрачное настроение: его начальник — наместник края граф Воронцов обращается с ним как с чиновником и презирает его стихотворство. Пушкин влюбляется в его красавицу-жену и между ними происходит разрыв: поэт пишет язвительные эпиграммы на Воронцова, а тот просит министра убрать его из Одессы, так как ‘восторженные поклонники вскружили ему голову… между тем как он в сущности только слабый подражатель не совсем почтенного образца — лорда Байрона’. Пушкин был выслан на жительство в псковское имение его родителей — село Михайловское. Прощаясь с Черным морем, он написал стихотворение ‘К морю’.
Прощай, свободная стихия!
В последний раз передо мной
Ты катишь воды голубые
И блещешь гордою красой.
Поэт часто бродил по берегу, одинокий и унылый, и мечтал умчаться в далекие края, но теперь он ни о чем не жалеет:
Судьба людей повсюду та же:
Где капли блага, там на страже
Иль просвещенье, иль тиран.
На юге Пушкин переживает увлечение Байроном, поэзией гордого одиночества, презрительной тоски и угрюмой разочарованности. В байроническом тоне написаны поэмы ‘Кавказский пленник» ‘Бахчисарайский фонтан’ и ‘Цыганы’.
В центре поэм Байрона стоит любовный конфликт: герой — изгнанник или преступник, загадочный и мрачный, любит ‘роковой страстью’
какую-нибудь восточную красавицу и губит ее. о поэме ‘Корсар’ — красочный мусульманский сток. Разочарованный Корсар не может отвечать на страсть Гюльнары, так как продолжает любить покинутую им Медору. В противоположность классической поэме с ее плавным последовательным повествованием байроническая поэма начинается внезапно с середины или с конца, драматические сцены сменяют одна другую в причудливом беспорядке, все отрывисто, недосказанно, таинственно. Ночные свидания, похищения, кинжалы, яд, вероломство и месть, подвиги и преступления — постоянные мотивы этой мрачной поэзии.
В ‘Кавказском пленнике’ (1820—1821) Пушкин послушно следовал за Байроном, заполняя его схему личными впечатлениями от Кавказа и живописной жизни горцев. Молодой русский попадает в плен к черкесам, возбуждает любовь в черкешенке и с ее помощью бежит. Но увы! Он не может ее любить, ибо после ‘душевных бурь любви несчастной’ он ‘умер для счастья’, на душе его ‘печальный хлад’, он
…бурной жизнью погубил
Надежду, радость и желанье,
И о былом воспоминанье
В увядшем сердце заключил.
Пленник переплывает бурную речку, и на противоположном берегу его встречают русские строевые казаки. Покинутая черкешенка в отчаянии бросается в воду. Образ пленника — первый опыт характеристики байронического героя. Он не удался Пушкину, и поэт это осознавал. ‘Характер пленника неудачен, — писал он, — это доказывает, что я не гожусь в герои романтического стихотворения. Я в нем хотел изобразить это равнодушие к жизни и к ее наслаждениям, эту преждевременную страсть души, которые сделались отличительными чертами молодежи XIX века’. И все же поэт любил свое неудавшееся создание. ‘В нем есть стихи моего сердца’, — говорил он. В ‘Кавказском пленнике’ Пушкин гармоническими стихами воспел суровую красоту Кавказа и вольную жизнь воинственных племен, читатель был очарован новым для него поэтическим миром. После Пушкина тема Кавказа навсегда вошла в русскую литературу (Лермонтов, Лев Толстой). Критик Белинский писал: ‘Пушкин был явно увлечен двумя предметами — поэтической жизнью диких и вольных горцев и потом элегическим идеалом души, разочарованной жизнью. Изображение того и другого слилось у него в одну роскошно-поэтическую картину. Грандиозный образ Кавказа с его воинственными жителями в первый раз был воспроизведен в русской поэзии. И Кавказ — эта колыбель поэзии Пушкина — сделался и колыбелью поэзии Лермонтова’.
Путешествуя по Крыму, Пушкин посетил развалины Бахчисарайского дворца. Екатерина Раевская рассказала ему предание о графине Потоцкой, которую некогда татары увезли из Польши, она попала в ханский гарем, и крымский хан страстно ее полюбил. О фонтане Бахчисарайского дворца Пушкин пишет: ‘К…’ поэтически мне описывала его, называя фонтаном слез. Вошел во дворец, увидел я испорченный фонтан: из заржавой железной трубки по каплям падала вода… Раевский почти насильно повел меня по ветхой лестнице в развалины гарема и на ханское кладбище’.
Поэма ‘Бахчисарайский фонтан’ (1822) написала в манере Байрона. Крымский хан Гирей влюбляется в прекрасную пленницу Марию и охладевает к своей жене Зареме. Терзаемая ревностью, Зарема ночью тайком является к Марии и умоляет ее возвратить ей сердце Гирея. Она говорит о безумии своей страсти и грозит страшной местью. Дальнейшее погружено в таинственный мрак: мы узнаем о смерти Марии, о казни Заремы, о свирепом отчаянии Гирея. Разочарованный хан более напоминает байроновского Корсара, чем дикого татарина, Мария и Зарема — родные сестры Медоры и Гюльнары английского поэта. Пушкин признавался: ‘Бахчисарайский фонтан слабее Пленника и, как он, отзывается чтением Байрона, от которого я с ума сходил. Сцена Заремы с Марией имеет драматические достоинства’.
Как ни мелодраматично действие поэмы, как ни комичен разочарованный хан, который
…в сечах роковых
Подъемлет саблю, и с размаха
Недвижим остается вдруг…
все же эта поэма — одно из самых пленительных произведений Пушкина. Его стих становится гибким и крепким, в гармонии созвучий появляется какая-то переливающаяся, сверкающая влажность, звуки льются и звенят, как прозрачные струи ‘фонтана грез’. Таких стихов, такой заглушенной и томно-сладостной мелодии еще не бывало в русской поэзии.
Полны магии заключительные строки поэмы:
Волшебный край, очей отрада!
Все живо там: холмы, леса,
Янтарь и яхонт винограда,
Долин приятная краса
И струи и тополей прохлада —
Все чувства путника манит,
Когда, в час утра безмятежный,
В горах, дорогою прибрежной
Привычный конь его бежит,
И зеленеющая влага
Пред ним и блещет и шумит
Вокруг утесов Аю-Дага…
Создав романтический образ Кавказа, Пушкин творит новую экзотическую легенду — ‘сладостной Тавриды’, где под сенью лавров над розами поют соловьи, где звучные фонтаны бьют в мраморных гаремах, где ночью при свете луны в узких улицах мелькают белые чадры восточных красавиц, а ‘зеленеющая влага’ моря шумит у скал Гурзуфа…
В поэме ‘Цыганы’ (1824) Пушкин драматизирует эпизод из своей собственной жизни: он сам два дня странствовал с цыганским табором по Буджанской степи, сам играл роль Алеко, пережил краткое увлечение беспечной и сговорчивой Земфирой. К счастью, в действительности это приключение не кончилось столь трагически, как в поэме. Вырваться из ‘проклятого города’ Кишинева, удрал из скучной канцелярии Инзова, пожить вольной, бродячей жизнью с цыганами — как должен был радоваться Пушкин этой проказе! Земфира находит Алеко в степи и приводит в табор к отцу. Старый цыган ласково принимает гостя: если они любят друг друга, то пусть и живут вместе. Алеко счастлив, днем он водит медведя, ночи проводит в шатре Земфиры. Ему нравится ‘бродячая бедность’ и воля: ее шум, цыганские припевы, рев медведя, пестрота лохмотьев, нагота детей, лай собак, звук волынки и скрип телег. Но Земфира пылка и непостоянна, скоро любовная ее песнь сменяется другой:
Старый муж, грозный муж,
Режь меня, жги меня,
Я тверда, не боюсь
Ни ножа, ни огня.
Алеко, снедаемый ревностью, застигает ее у кургана в объятьях молодого цыгана, он убивает и изменницу и соперника. Старик велит ему покинуть табор:
Оставь нас, гордый человек!
Мы дики, нет у нас законов…
Но жить с убийцей не хотим.
И табор скрывается вдали, окровавленный Алеко остается один, как подстреленный журавль, покинутый улетевшей стаей.
Алеко — вполне ‘байронический’ характер: его душой ‘играют страсти’, ‘его преследует закон’, так жил он раньше, откуда он — мы не знаем.
Он бездомный скиталец, ненавидящий ‘неволю Душных городов’ и ‘пышную суету наук’. Как Рене Шатобриан, он пресыщен цивилизацией и жаждет опрощения, его гордой личности тесно в ‘оковах просвещения’, и он поднимает бунт против общества. Он хочет быть свободным дикарем, а не рабом денег и предрассудков. Бунтаря Пушкина пленили своеволие и мятеж байроновских героев, Не надолго. Вскоре под романтическим покровом он разглядел другие черты — ‘безнадежный эгоизм’, самовлюбленность, непомерную гордость и холодное презрение к людям. Алеко нравится цыганская свобода нравов, если она не затрагивает его личных интересов, но лишь только Земфира отнимет у него свою свободно подаренную любовь, он свирепеет от злобы и ревности:
Нет, я не споря
От прав моих не откажусь,
Или хоть мщеньем наслаждусь.
Он отвергает все законы человеческого общежития, но помнит о своих правах, ищет свободы и кончает преступлением.
Старый цыган, смиренный и мудрый, развенчивает ‘модный кумир’. Он прогоняет ‘гордого человека’ и говорит ему:
Ты не рожден для дикой доли,
Ты для себя лишь хочешь воли,
Ужасен нам твой будет глас:
Мы робки и добры душою,
Ты зол и смел — оставь же нас!
Устами цыгана говорит народ, он представитель общинного начала. Как в античной трагедии, бунтующему против богов трагическому герою противостоит предводитель хора. Культ личности, греховное самоутверждение сталкиваются с религией общины — любовью и смирением. Но, казнив своего Алеко, Пушкин не впал в обратную крайность: он не идеализировал ‘людей природы’, перед которыми так преклоняется фантазер Руссо. Любовные капризы и измены жены старого цыгана Мариулы его дочери Земфиры — совсем не идеал человеческих отношений. Трезвый и ясный Пушкин далек от романтических утопий. Он понимает, что ‘рай’ среди дикарей — чистая выдумка. В ‘Эпилоге’ он пишет:
Но счастья нет и между вами,
Природы бедные сыны!
И под издранными шатрами
Живут мучительные сны,
И ваши сени кочевые
В пустынях не спаслись от бед,
И всюду страсти роковые,
И от судеб защиты нет.
Чувством неотвратимого фатума проникнута драматическая поэма Пушкина — в этом еще одно ее сходство с греческой трагедией.
В августе 1824 года Пушкин приезжает в село Михайловское, ссорится с отцом, который увозит всю семью в Москву. Поэт остается один с няней. Друзьям он пишет о ‘тоске’, о ‘бешеной тоске’, но постепенно привыкает к скучной и спокойной деревенской жизни. ‘Мои занятия, — сообщает он брату: — до обеда пишу записки, обедаю поздно, После обеда езжу верхом, вечером слушаю сказки — и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания. Что за прелесть эти сказки! Каждая есть поэма!’
Ему хочется проникнуть в дух народного творчества, почувтвовать себя русским. По праздникам бродит по деревням, прислушивается к хороводным песням, у местного священника расспрашивает про ‘всякие крестьянские пословицы и приговоры’ — в дни годовой ярмарки ездит в Святогорский монастырь, подолгу слушает нищих, поющих духовные стихи о Лазаре, Алексее Божием человеке, об архангеле Михаиле, о Страшном Суде и другие. Для этого ‘хождения в народ’ он придумывает довольно фантастический костюм: ‘красная рубашка на нем, кушаком подвязана, штаны широкие, белая шляпа соломенная на голове, палка железная в руках’. Он записывает народные песни о Стеньке Разине и искусно подражает им.
По утрам поэт серьезно работает и с жадностью читает Шекспира. Перед ним открывается новый мир, и в его ярком свете бледнеет субъективная поэзия Байрона. ‘Как мелок Байрон в трагическом роде перед Шекспиром, — пишет он. — Этот Байрон, который никогда не создал другого характера, кроме собственного, деля различные черты его между действующими лицами’. Исторические хроники Шекспира, насыщенные жизнью, борьбой, страстью, полные сильных и разнообразных характеров, внушают ему желание создать русскую историческую трагедию. ‘Что за человек Шекспир! — восклицает он. — Не могу прийти в себя!’
В 1824 году вышли X и XI том ‘Истории Государства Российского’ Карамзина, посвященные эпохе Бориса Годунова и Смутного времени. Образ Годунова, убийцы на престоле, мудрого правителя и честолюбца, не останавливающегося перед преступлением для достижения власти, показался Пушкину достойным гения Шекспира. Разве в Годунове нет мрачного величия Макбета? Разве Смутное время в России не полно громом драматических событий как и хроники Шекспира?
Пушкин разбивает ветхую условную форму классической драмы и создает романтическую трагедию: вместо правила о трех единствах — действие, захватывающее период в семь лет и свободно переносящееся из Москвы в Польшу, из кремлевских палат в келью Чудова монастыря, в корчму на литовской границе, в замок воеводы Мнишка в Самборе, на равнину близ Новгорода-Северского, вместо обязательных пяти актов, написанных александрийским стихом и ‘благородным слогом’, — двадцать пять пестрых сцен, пятистопный ямб и смешение трагического с комическим.
В заметках Пушкина мы читаем: ‘Изучение Шекспира, Карамзина и старых наших летописей дало мне мысль облечь в формы драматические одну из самых драматических эпох новейшей истории. Шекспиру подражал я в его вольном и широком изображении характеров, в необыкновенном составлении типов и простоте, Карамзину следовал я в светлом развитии происшествий, в летописях старался угадать образ мыслей и язык тогдашнего времени’.
Пушкин писал с пламенным вдохновением. Талант его созрел: приближение к народному творчеству и русской величавой старине сделало его национальным поэтом. ‘Я доволен, — писал он друзьям, — и чувствую, что душа моя развилась вполне. Я могу творить’. ‘Борис Годунов’ (1825) — трагедия совести. У Бориса ‘высокий дух державный’, ‘светлый ум’, несокрушимая энергия. Он хочет быть царем ‘благим и праведным’ и ‘в довольствии, и славе успокоить свой народ’, он мудрый правитель и нежный отец: последние минуты перед смертью он отдает не покаянию, а беседе с сыном, ибо тот ему ‘дороже душевного спасения’. Но напрасно старается он ‘щедротами снискать’ любовь народа напрасно ищет поддержки среди бояр, отрады в семье. Глухое недовольство, недоверие, враждебность с каждым годом растут вокруг его колеблющегося трона. В душе своей он не находит ни удовлетворения, ни покоя: в ней живет страшное воспоминание о содеянном грехе, которое нельзя заглушить ни славой, ни добром.
Борис родился с царственной душой, но путь к трону был ему прегражден законным наследником — царевичем Дмитрием. И сильный человек решился его устранить. Какую цену имеет жизнь болезненного ребенка по сравнению с теми славными и великими делами, которыми он ознаменовал свое царствование? Неужели он не искупит своей вины, возвеличив Россию и осчастливив народ? И вот — все гибнет: Борис мог побеждать внешних врагов, обуздывать внутреннюю крамолу, бороться со стихийными бедствиями — голодом и пожарами, — но он бессилен против ‘маленького пятна’ на своей совести. В знаменитом монологе ‘Достиг я высшей власти’ Годунов признает свое поражение.
Ах, чувствую: ничто не может нас
Среди мирских печалей успокоить,
Ничто, ничто… едина разве совесть —
Так, здравая, она восторжествует
Над злобою, над темной клеветою,
Но если в ней единое пятно,
Единое, случайно завелося,
Тогда беда: как язвой моровой
Душа сгорит, нальется сердце ядом,
Как молотком стучит в ушах упреком,
Я все тошнит, и голова кружится,
Я мальчики кровавые в глазах…
Я рад бежать, да некуда… ужасно!..
Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.
Тем временем летописец Пимен в темной келье пишет об убийстве Дмитрия. Смиренный и вдохновенный Богом, он ощущает преступление Бориса как грех всего народа, всей России. Совесть народил — суд Божий, и от этого суда не уйти Борису. Народ мучится грехом царя: тень убиенного младенца вдруг становится плотью, призрак оживает: народ смутно чувствует в нем мстителя, посланного Богом, и идет за ним. Беспечный и беспутный чернец Гришка Отрепьев сам по себе бессилен и ничтожен, но он орудие Божьего промысла, и ‘пустое имя, тень’ срывает порфиру с преступного царя.
Таков глубокий религиозный смысл драмы Пушкина. Правда народная, носителем которой является монах Пимен, побеждает человеческую гордыню властолюбца. ‘Народ безмолвствует’, но в молчании его говорит Бог. История есть суд Божий. Самозванец грозит Борису:
И не уйдешь ты от суда мирского,
Как не уйдешь от Божьего суда!
В Михайловском Пушкин написал много лирических стихотворений. В ‘Зимнем вечере’
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя…
Поэт коротает долгий зимний вечер в своем ветхом домике со старушкой няней: завывание бури жужжание веретена, нянины песни, все ‘печально и темно’.
Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя: где же кружка?
Сердцу будет веселей!
Поэт празднует в своем деревенском заточении 19 октября, день лицейской годовщины, вспоминает друзей, пиры, мечтанья, стихи, зовет к себе Кюхельбекера, брата по музе, по судьбам…
Поговорим о бурных днях Кавказа
О Шиллере, о славе, о любви…
Он не в силах больше переносить изгнанье, мечтает убежать за границу, в Париж, в Лондон, серьезно обдумывает план бегства. Друзья хлопочут о помиловании опального поэта. Умирает Александр I: новый государь Николай I разрешает Пушкину приехать в Москву на коронацию. О свидании с царем поэт рассказывает так:
‘Фельдъегерь вырвал меня из моего насильственного уединения и привез в Москву прямо в Кремль. Всего покрытого грязью меня ввели в кабинет императора… Государь сказал: ‘Довольно ты подурачился, надеюсь, теперь будешь рассудительным, и мы больше ссориться не будем».
В заключение царь объявил поэту, что отныне он сам будет его цензором. Эта милость вскоре превратилась для Пушкина в источник обид и унижений: царь поручил цензорство начальнику Третье-отделения (тайной полиции) Бенкендорфу, который преследовал поэта мелочными придирками, выговорами и подозрениями.
Москва встретила Пушкина восторженно, когда он появился в театре, ‘мгновенно пронесся по всему театру говор, повторявший его имя. Все взоры, все внимание обратилось на него. У разъезда толпились около него и издали указывали его по бывшей на нем светлой пуховой шляпе’. Погодин рассказывает о потрясающем впечатлении, которое произвело чтение Пушкиным ‘Бориса Годунова’: ‘Мы просто все как будто обеспамятели. Кого бросало в жар, кого в озноб… Кончилось чтение. Мы смотрели друг на друга долго, и потом бросились к Пушкину. Начались объятья, поднялся шум, раздался смех, полились слезы, поздравления’.
После первого опьянения славой, свободой, светской блестящей суетой Пушкин вдруг стал мрачен. Он вел самую рассеянную жизнь, танцевал на балах, волочился за женщинами, играл в карты, участвовал в пирах золотой молодежи. Но ‘в нем было заметно какое-то грустное беспокойство, какое-то неравенство духа, казалось, он чем-то томился, куда- то порывался’. Тут была не только опека Беыкендорфа, душившая его свободный гений: Пушкин переживал глубокий кризис. На день своего рожденья 26 мая он пишет мрачные стихи:
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана.
В ‘Воспоминании’ говорит о мучительных часах бессонницы, об угрызениях ‘змеи сердечной’.
Воспоминание безмолвно предо мной
Свои длинный развивает свиток.
И, с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.
Мысли о смерти неотступно за ним следуют. В ‘Стансах’ он вопрошает судьбу о смерти: на шумных улицах и в многолюдном храме, на пирах и среди природы,
День каждый, каждую годину
Привык я думой провожать,
Грядущей смерти годовщину
Меж них стараюсь угадать.