Публицисты нового времени, Авсеенко Василий Григорьевич, Год: 1863 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 44 минут(ы)

ПУБЛИЦИСТЫ НОВАГО ВРЕМЕНИ.

III.
МИШЛЕ.

J’ai cr comme une herbe entre deux pavs, mais
cette herbe а gard за s&egrave,ve, autant que celle des Alpes.
Michelet. Le Peuple.

Мишле родился среди замчательной обстановки.

Представьте себ старинную, готическую церковь въ Париж, съ высокими остроугольными сводами, съ узкими и длинными, стрльчатыми окнами, съ лпными украшеніями на стнахъ, страннымъ образомъ сочетавшими въ себ прямолинейный готическій стиль съ ломаной линіей возрожденія, старинную, почернвшую отъ времени живопись той эпохи, когда робкіе художники въ первый разъ пытались облечь безплотные средневковые идеалы въ роскошныя формы античнаго искусства, несмлые опыты французской скульптуры XVI вка, великіе по замыслу, слабые по исполненію, гранитный помостъ, придававшій всей картин суровый, пасмурный колоритъ.

Въ церкви пусто, непріятно… Революція изгнала изъ нея богослуженіе. Алтарь разрушенъ, золотое распятіе вынесено. Вмсто налоя, за иконостасомъ помстился типографскій станокъ, вмсто священника, тамъ живутъ наборщики. Ихъ немного, всего три-четыре человка. Машины старыя, шрифтъ сильно избитъ, бумага сренькая, на всемъ отпечатокъ бдности, нужды, утомительнаго, неблагодарнаго труда.

Среди такой-то характеристической обстановки, у содержателя этой бдной типографіи, пріютившейся подъ сводами опустлаго храма, въ 1798-мъ году родился сынъ. Его назвали Жюлемъ, но не крестили, потому что крестить было некому, да и обычай этотъ не былъ тогда въ употребленіи. Мальчикъ былъ худъ и слабъ на видъ, но здоровья онъ былъ хорошаго. Такимъ и остался онъ на всю жизнь — худымъ и щедушнымъ по наружности, но въ сущности крпкаго и долговчнаго сложенія.

Смотрвшіе на ребнка со стороны, не думали и не гадали, чтобъ изъ него вышло что-нибудь путное. Сынъ бднаго типографщика, рожденный въ нужд, въ смутную эпоху народной жизни — что могло ожидать его въ будущемъ?

И дйствительно, горькая доля выпала Мишле въ первую пору его молодости. Нсколько декретовъ Наполеона, направленныхъ противъ печати, разорили его отца. Въ 1810-мъ году повелно было закрыть вс незначительныя типографіи и оставить только шестьдесятъ большихъ. Такимъ образомъ, отецъ Мишле, лишенный работы, обремененный сверхъ того долгами, остался безъ куска хлба. Чтобъ чмъ-нибудь вознаградить своихъ заимодавцевъ, онъ предпринялъ издать въ ихъ пользу нсколько незначительныхъ книжекъ — хрестоматій, сборниковъ куплетовъ, и т. п. Такъ-какъ типографія его была закрыта, то приходилось трудиться одному, безъ работниковъ. Единственными его помощниками были — двнадцатилтній сынъ, который занялся наборомъ, и жена, больная, слабая женщина, которая складывала и брошюровала листы, по мр того какъ они выходили изъ-подъ типографскаго пресса. Самъ старикъ взялъ на свою долю тисненіе.

Жюлю Мишле, какъ мы сказали, было тогда двнадцать лтъ. Среди однообразнаго, механическаго труда, онъ не усплъ получить еще почти никакого образованія. Единственными книгами, которыя ему удалось прочесть, были: Миологія, сочиненія Буало, и Подражаніе Христу омы Кемпійскаго. Кром того, онъ зналъ пять-шесть словъ по-латыни, выученныя у какого-то престарлаго деревенскаго схоласта, который, умирая, завщалъ Мишле рукопись составленной имъ латинской грамматики. Вотъ какъ разсказываетъ самъ Мишле о первыхъ умственныхъ впечатлніяхъ своего дтства:

‘Одинокій и свободный, предоставленный самому себ чрезмрною снисходительностью моихъ родителей, я былъ до крайности мечтателенъ. Я прочелъ нсколько томовъ, которые попались мн въ руки, Миологію Буало, нсколько страницъ ‘О подражаніи Христу’. Среди чрезвычайныхъ, непрерывныхъ затрудненій, въ которыхъ находилось мое семейство, когда моя мать бывала больна, или когда мой отецъ бывалъ сильно занятъ, я не получилъ еще никакой религіозной идеи. И вотъ, читая эти страницы, я вдругъ увидлъ, за предломъ этого грустнаго міра, освобожденіе смерти, иную жизнь и надежду! Вра, принятая такимъ образомъ, безъ человческаго посредства, была очень сильна воин. Она осталась во мн, вкъ нчто мое, свободное, живучее, до такой степени сроднившееся со иною, что могло питаться всмъ, укрпляться искусствомъ и поэзіей, которыя несправедливо считаютъ чмъ-то чуждымъ религіи…

‘Какъ опредлить то мечтательное состояніе, въ какое повергли меня первыя слова ‘Подражанія’? Я не читалъ, я слушалъ… какъ-будто этотъ нжный, родительскій голосъ былъ обращенъ прямо ко мн… Я вижу еще эту большую комнату, холодную и лишенную мебели, она казалась мн тогда освщенною⁴ таинственнымъ свтомъ… Я не могъ углубиться въ эту книгу, потому что я не понималъ Христа, но я чувствовалъ Бога…

‘Въ моемъ дтств, самое сильное впечатлніе произвелъ во мн, посл ‘Подражанія Христу’, музей французскихъ памятниковъ, столь бдственно разрушенный. Тамъ, и нигд боле, получилъ я первое живое впечатлніе исторіи. Я наполнялъ своимъ воображеніемъ эти могилы, я видлъ этихъ мертвецовъ сквозь покрывавшій ихъ мраморъ, не безъ ужаса вступалъ я подъ эти низкіе своды, подъ которыми спали Дагоберъ, Хильнерикъ, Фредегунда.

‘Мсто моихъ трудовъ, наша мастерская, была мрачна не мене музея. Все мое общество состояло изъ моего дда, когда онъ приходилъ къ намъ, но чаще изъ трудолюбиваго паука, который работалъ возл меня, и боле меня, безъ сомннія.

‘Среди лишеній, несравненно боле тягостныхъ, чмъ т, которымъ подвержены обыкновенные ремесленники, я находилъ вознагражденіе въ нжности моихъ родителей, въ ихъ вр въ мое будущее, по истин необъяснимой, если принять во вниманіе, какъ недалеко ушелъ я въ то время. Я пользовался, если исключить необходимость труда, совершенной независимостью, которой я никогда не злоупотреблялъ.’

Надо сказать правду: немногіе вышли бы цлы и невредимы изъ этой отчаянной борьбы съ нуждою, начавшейся съ такого ранняго возраста. Мысль о хлб — плохой воспитатель. Жизнь, поглощенная заботами о матеріальномъ существованіи, оставляетъ мало свободы для умственнаго и нравственнаго развитія. Сотни даровитыхъ натуръ гибнутъ въ удушливой атмосфер нищеты. Къ счастію для Мишле, въ натур его заключался элементъ, сообщившій необычайную энергію и жизненность его душевнымъ силамъ. Мишле былъ энтузіастъ: въ этомъ заключалось его спасеніе.

Какъ энтузіастъ, онъ чувствовалъ непобдимое, инстинктивное отвращеніе ко всему утилитарному. Онъ гнушался прозой, были ли то мелочныя, житейскія, хозяйственныя пошлости, или корыстныя наклонности французскаго общества сороковыхъ годовъ. Чистая, кристальная струя идеализма, которая протекаетъ по всмъ его твореніямъ, если только дло идетъ не о женщинахъ, отражалась и въ его человческой природ. Какъ энтузіастъ, Мишле находилъ въ себ достаточно силъ и энергіи, чтобъ бороться съ пошлыми житейскими дрязгами. Характеристическая черта энтузіастовъ, въ томъ именно и состоитъ, что они обладаютъ необыкновенною способностью выдерживать тяжелую, отчаянную борьбу съ препятствіями. Ихъ душевныя силы надлены необычайною устойчивостью, упругостью, он не легко уступаютъ вншнему давленію. Таковъ былъ Мишле. Трудныя, стснительныя условія дтства, повидимому, только способствовали наибольшему развитію впечатлительности, Женственности, мечтательности въ его натур. Чмъ сильне тяготлъ надъ нимъ вншній гнтъ обстоятельствъ, тмъ сильне развивалась въ немъ наклонность вдумываться, чувствовать, симпатизировать. Въ характер его было много женскаго, наслдованнаго отъ матери, онъ самъ неоднократно сознается въ этомъ.

Родители Мишле, повинуясь какой-то инстинктивной вр въ его славное будущее, ршились употребить неимоврныя усилія, чтобъ дать ему научное образованіе. Одинъ изъ друзей его отца предлагалъ свое покровительство, чтобъ опредлить его ученикомъ въ королевскую типографію, съ матеріальной точки зрнія, это значило обезпечить судьбу мальчика, но родители не ршались закабалить сына для механическаго, ремесленнаго труда, цною невроятныхъ пожертвованій, имъ удалось помстить его въ коллегію Карла-Великаго.

Опредленіе въ коллегію было ршительнымъ шагомъ для молодаго Мишле. Неопредленная жажда знанія, томившая его въ дтств, и получила теперь законное удовлетвореніе. Дурно, почти вовсе неподготовленный дома, онъ обнаружилъ смлыя, блестящія способности. Умъ его быстро развивался, прилежаніе возрастало по мр успховъ. Вншнія обстоятельства немало тому способствовали. Съ перваго поступленія въ училище, Мишле сдлался любимцемъ профессоровъ и предметомъ злобы товарищей. Профессоры любили его за его прилежаніе и счастливыя способности, ученики ненавидли его за бдность и темное происхожденіе. Вотъ какъ передаетъ Мишле впечатлнія своей ученической жизни:

‘Не зная ни стихосложенія {Въ то время во французскихъ школахъ въ большомъ ходу было упражнять учениковъ въ писаніи латинскихъ стиховъ на заданныя тэмы, только недавно французскіе педагоги оставили эту жалкую методу.}, ни греческаго языка, я поступилъ въ третій классъ въ коллегію Карла-Великаго. Легко понять, въ какомъ я былъ затрудненіи, не имя учителя для помощи. Моя мать, крпившаяся до-сихъ-поръ, отчаялась и плакала. Отецъ мой принялся кропать латинскіе стихи — онъ, который никогда этого не длалъ.

‘Лучше всхъ ко мн былъ, при этомъ странномъ переход отъ ‘одиночества къ толп, отъ ночи къ дню, профессоръ Андрі д’Альба, человкъ съ душою и сердцемъ. Хуже всхъ ко мн были мои товарищи. Я по истин былъ между ними, какъ сова среди благо дня, до крайности перепуганная. Они находили меня смшнымъ, и я врю, что они были правы. Но тогда я приписывалъ ихъ насмшки моей одежд, моей бдности. Я начиналъ понимать одну вещь — что я былъ бденъ.

‘Я сталъ думать, что вс богатые злы, что злы вс, потому что я не видлъ никого, кто былъ бы бдне меня. Я впалъ въ мизантропію, рдкую у дтей. Въ самомъ пустынномъ квартал Парижа, на Болот (le Marais), я искалъ самыхъ пустынныхъ улицъ. Но при всемъ томъ, при этой чрезвычайной антипатіи къ человческому роду, одно оставалось во мн хорошее: я не имлъ зависти.

‘Величайшимъ наслажденіемъ, волновавшимъ мое сердце, было для меня, но воскресеньямъ или но четвергамъ, прочесть два-три раза сряду какую-нибудь пснь Виргилія или книгу Горація. Мало-по-малу, я удерживалъ ихъ въ памяти, вообще же, я никогда не могъ заучить наизусть ни одного урока.

‘Я помню, что среди несчастій въ прошедшемъ, среди лишеній въ настоящемъ и боязни за будущее, когда непріятель стоялъ въ двухъ шагахъ отъ насъ (1814), а мои враги ежедневно насмхались надо мною, однажды, въ одинъ четвергъ утромъ, я сосредоточился въ самомъ себ: безъ огня въ очаг (а на двор все было покрыто снгомъ), не зная, будетъ ли у меня хлбъ вечеромъ, когда все казалось для меня конченнымъ, во мн, безъ всякой примси религіозной надежды, зажглось чистое стоическое чувство — я ударилъ окостенвшей отъ холоду рукой но своему дубовому столу (этотъ столъ я сохранилъ навсегда), и почувствовалъ въ себ мужественную радость, радость молодости и надежды.’

Ободряемый участіемъ профессоровъ, изъ которыхъ особенно покровительствовали ему Вильменъ и Леклеркъ, Мишле блистательно окончилъ курсъ въ коллегіи. Благодаря совтамъ и указаніямъ этихъ почтенныхъ дятелей науки, неоставлявшихъ его своимъ участіемъ и по выход изъ училища, Мишле усплъ счастливо избгнуть двухъ подводныхъ камней, угрожавшихъ тогда каждому молодому ученому, при первыхъ шагахъ его на литературномъ поприщ. Жюлю Мишле удалось устоять и противъ обаянія доктринровъ, пріобртавшихъ въ то время необыкновенный всъ въ ученомъ мір, и противъ приманокъ промышленной литературы, съ помощью которой жадные до денегъ спекуляторы эксплуатировали публику двадцатыхъ годовъ.

Въ первыя десять лтъ своей ученой дятельности, Мишле ничего не печаталъ, онъ довольствовался трудами преподавателя и довершалъ свое самообразованіе. Только въ 1826-мъ году появились два первые, незначительные труда его: ‘Хронологическая таблица’ и ‘Синхронистическія таблицы новой исторіи’. Въ слдующемъ году вышелъ его ‘Краткій курсъ новой исторіи’, достигшій въ настоящее время восьмаго изданія, а вслдъ за нимъ появился, подъ заглавіемъ: ‘Начала философіи исторіи’, переводъ знаменитаго труда Вико: ‘Новая наука’. Съ этого послдняго изданія начинается для Мишле эпоха серьзныхъ историческихъ трудовъ, и потому мы должны сказать о немъ подробне.

Недавно, въ стать ‘Идеализмъ и матеріализмъ въ исторіи’ (см. ‘Отеч. Зап.’ 1863-го г. No 5 и 7), мы имли случай указать на то, какимъ образомъ философскій прагматизмъ, систематизированіе фактовъ, проникли въ историческую науку. Мы видли, что первоначальное, лтописное изложеніе событій, образецъ котораго представляютъ средневковые хроникры или древне-греческіе и римскіе прагматики въ род Геродота, укидида, Тита-Ливія, въ конц минувшаго столтія подверглось напору философскаго движенія и мало по малу стало уступать мсто новому методу историческаго изложенія, въ которомъ фактъ оттнялся идеей, разсказъ — философскою схемой. Мы видли, какъ это новое, плодотворное по своимъ результатамъ направленіе, трудами цлаго ряда писателей сдлалось на нкоторое время господствующимъ въ наук и дошло до крайностей, какъ вооружилась противъ него реакція въ лиц историковъ такъ называемой школы разсказчиковъ, и какъ, изъ борьбы этихъ двухъ школъ, возникла господствующая въ настоящее время критическая школа. Но тогда, но недостатку мста, мы принуждены были ограничиться только самыми краткими указаніями, мы должны были даже пройти молчаніемъ имена многихъ замчательныхъ дятелей исторической науки. Такъ, между прочимъ, мы только вскользь упомянули объ итальянскомъ писател Вико, который однакоже можетъ назваться отцомъ философіи исторіи, и труды котораго оказали сильное и благотворное вліяніе на развитіе исторической науки. Итакъ, нсколько словъ, посвященныхъ этому писателю, будутъ нелишними въ настоящемъ очерк, тмъ боле, что Мишле, во многихъ отношеніяхъ, можетъ быть названъ ученикомъ и послдователемъ Вико.

Джіованни-Баттиста-Вико (родился 1088-го г., умеръ 1744-го г.), родомъ изъ Неаполя, принадлежитъ къ числу тхъ передовыхъ дятелей науки, которые высказываютъ намъ самыя простыя, самыя очевидныя, но безвстныя до той норы истины, и которыхъ имена тотчасъ предаются забвенію, какъ скоро высказанныя ими идеи входятъ во всеобщій оборотъ. Такимъ образомъ, имя Вико пользуется довольно ограниченной извстностью въ литературномъ мір, между тмъ, какъ услуги, оказанныя имъ наук, даютъ ему право на глубокую признательность публицистовъ и историковъ. Еще въ дтств превосходно изучивъ греческій и латинскій языки, Вико предполагалъ сначала посвятить себя изученію классической древности, но его глубокому, проницательному уму, одаренному необыкновенною способностью къ обобщенію фактовъ и философской обработк научнаго матеріала, скоро показались тсными предлы античной археологіи. Прилежно изучая классиковъ, перечитывая памятники греческой и римской исторіи, поэзіи, философіи, онъ нечувствительно пришелъ къ нкоторымъ важнымъ выводамъ, ускользавшимъ до того времени отъ вниманія публицистовъ, и изложилъ ихъ въ двухъ небольшихъ диссертаціяхъ, предшествовавшихъ изданію ‘Новой науки’, главнаго труда всей его жизни. Въ первомъ изъ этихъ произведеній онъ проводитъ ту мысль, что исторія права, исторія юридическаго развитія какого нибудь народа, отражаетъ въ себ исторію его государственной жизни, и наоборотъ, что вс революціи, ч вс перевороты въ государственномъ быту народа отражаются и повторяются въ революціяхъ его юридическаго быта. Во второй своей диссертаціи, Вико пытался опредлить историческое значеніе народной этимологіи. Онъ находитъ, что народный языкъ, если онъ достаточно разработанъ филологіей, можетъ служить важнымъ историческимъ источникомъ, что въ немъ отражается бытъ народа, состояніе народной культуры въ извстную эпоху. Глубокое изученіе римской исторіи, вмст съ обширными познаніями изъ исторіи греческаго міра, вскор привело Вико къ цлому ряду боле общихъ, боле всеобъемлющихъ выводовъ, которые и были имъ изложены въ главномъ труд его, ‘Новой наук’. Эта книга, заглавіе которой достаточно показываетъ, какое значеніе придавалъ ей, и не безъ основанія, даровитый авторъ, заключаетъ въ себ, вопервыхъ, рядъ сравнительныхъ наблюденій надъ исторіей Греціи и Рима, и вовторыхъ, рядъ выводовъ, почерпнутыхъ изъ этого наблюденія и приложенныхъ къ исторіи всего человчества. Вико находитъ, что начало случайности, которымъ до того времени неограниченно объясняли вс историческія явленія, есть начало ложное, свидтельствующее только о незрлости исторической науки, что жизнь народовъ есть жизнь органическая, развитіе которой совершается въ силу извстныхъ законовъ. Онъ находитъ, что каждый народъ переживаетъ три различные періода или, какъ онъ выражается, три круга своего развитія: жреческій, героическій и человческій. Въ первомъ круг, цивилизующій элементъ представляетъ религія, это — эпоха формаціи народныхъ врованій, вкъ жрецовъ и религіозныхъ поврій. Второй кругъ — жизнь героическая, вкъ блестящихъ военныхъ предпріятій, богатырей и героевъ, цивилизующій элементъ — поэзія. Наконецъ, въ третьемъ період, человческомъ, жизнью народа управляетъ идея права, это — вкъ гражданственности, эпоха полной зрлости народной. За этимъ послднимъ кругомъ, по мннію Вико, слдуетъ политическая смерть народа.

Такова ‘Новая наука’ Вико, переведенная и изданная Мишле. Знакомство съ нею оказало сильное вліяніе на нашего публициста. Его поразила глубина воззрній, логическая правда итальянскаго историка. Близко ознакомясь съ нимъ, онъ убдился, что можно быть философомъ, не будучи доктринромъ, что можно анатомировать историческій матеріалъ, не превращая его въ трупъ, какъ это длалъ Гизо. Вико указалъ Мишле тотъ срединный путь, который одинаково далекъ и отъ художественнаго прагматизма разсказчиковъ, и отъ безжизненнаго анализа доктринровъ, благодаря Вико, Мишле удалось отъискать для себя нейтральную точку, на равномъ разстояніи отъ двухъ главныхъ кориеевъ тогдашней исторической науки во Франціи, разсказчика Баранта и доктринра Гизо.

Вслдъ за переводомъ Вико, быстро послдовали, одинъ за другимъ, остальные труды Мишле. Въ 1831-мъ г. издалъ онъ ‘Введеніе во всемірную исторію’, въ тамъ же году, два тома ‘Римской исторіи’, въ 1833-мъ году — ‘Краткій курсъ исторіи Франціи’, и первый томъ ‘Исторіи Франціи’ въ обширномъ объем. Въ 1835-мъ г. появились ‘Мемуары Лютера’, переведенные и приведенные въ порядокъ Мишле, въ 1837-мъ году вышли въ свтъ ‘Начатки французскаго нрава’, въ 1843-мъ году издалъ Мишле свои лекціи ‘Объ іезуитахъ’, читанныя имъ вмст съ другомъ его, Эдгаромъ Кине, въ слдующемъ году издалъ онъ брошюру ‘Священникъ, жена и семейство’, въ 1846-мъ году книгу ‘Народъ’, съ замчательнымъ автобіографическимъ введеніемъ, въ слдующемъ году — ‘Исторію революціи’, которая, вмст съ ‘Исторіей Франціи’, выходила, томъ за томомъ, и въ слдующіе годы.

Слдя за этимъ перечнемъ быстро слдовавшихъ одно за другимъ изданій Мишле, которыя, вмст съ послдними трудами его, переходятъ за цифру сорока томовъ, певолыю задаешь себ вопросъ: какимъ образомъ доставало ему времени и силъ для такой плодовитой литературной дятельности? Какъ могъ писатель, не бельлетристъ, а ученый, обремененный служебными обязанностями, довести свою книжную производительность до невроятной цифры сорока слишкомъ томовъ?

Недоумніе наше разршится само собою, если мы примемъ во вниманіе два, очень важныя, обстоятельства.

Вопервыхъ, Мишле съ раннихъ лтъ велъ постоянно сидячую жизнь. Страстный филантропъ по принципу, онъ на дл не любилъ людей, не любилъ общества. Уединеніе, тихія радости семейной жизни, долгіе дни и безсонныя ночи, проводимыя въ кабинет — вотъ его всегдашняя сфера. Роясь въ историческомъ матеріал по обязанности профессора, онъ безъ труда обращалъ потомъ добытыя свднія въ пользу своей литературной дятельности. Говоря языкомъ пословицъ, онъ дралъ съ одной овцы дв шкуры, что естественно должно было облегчить его успхи на обоихъ поприщахъ, профессорскомъ и авторскомъ.

Вовторыхъ, надо Припять во вниманіе, что изъ поименованныхъ и непоименованныхъ нами трудовъ Мишле, только два — ‘Римская исторія’ и ‘Исторія Франціи’, могутъ быть названы дйствительно замчательными въ научномъ отношеніи. Мы имемъ право даже усилить строгость этого отзыва, сказавъ, что изъ четырнадцати вышедшихъ до сихъ поръ томовъ ‘Исторіи Франціи’, только первые шесть, посвященные среднимъ вкамъ, заслуживаютъ вниманія, какъ серьзный ученый трудъ, остальные же томы, начиная съ ‘Эпохи возрожденія’, скоре относятся къ области бельлетристики, чмъ исторіи. Вообще, прежде насъ было уже замчено, что 1843-й годъ служитъ раздльною чертою въ исторіи литературной дятельности Мишле, до того времени, Мишле являлся въ своихъ изданіяхъ серьзнымъ, хотя и пристрастнымъ къ фраз ученымъ, обладающимъ притомъ глубокою эрудиціей, съ 1843-го года, увлеченный потокомъ кипучей политической жизни, онъ сбился на памфлетъ и началъ обращаться съ наукой въ высшей степени легкомысленно. Мишле, какъ историкъ, исчезаетъ въ 1843-мъ году, и съ этого времени является уже, то въ вид памфлетиста, то, преимущественно въ послднее время, въ вид краснорчиваго и элегантнаго разсказчика, эксплуатирующаго публику парижскихъ салоновъ и пріобртающаго громадную популярность даже среди французскаго demi-monde {Мы читали гд-то, что книги Мишле ‘О любви’ и ‘О женщин’ находятъ наибольшій сбытъ между парижскими камеліями.}. ‘Римская исторія’ Мишле относится къ первому періоду его дятельности. Она представляетъ первую, и довольно удачную, попытку построить зданіе римской исторіи на фундамент, заложенномъ критическими трудами Нибура. Въ этой попытк много самонадянности, заносчивости, незрлыхъ увлеченій, дерзкихъ и ничмъ неоправдываемыхъ ипотезъ, но эти недостатки, столь свойственные французской паук, выкупаются достоинствами, рдкими у боле серьзныхъ нмецкихъ и англійскихъ писателей. Лучшее достоинство труда Мишле заключается въ истинно-артистической художественности, съ какою возсоздаетъ онъ бытъ древняго Рима. Передъ вами не анатомъ, не изслдователь, не критикъ, а художникъ, смлыми, хотя иногда слишкомъ уже смлыми красками рисующій бытъ античнаго государства.

Тми же достоинствами и недостатками отличаются и первые шесть томовъ ‘Исторія Франціи’ Мишле. Они обнимаютъ исторію его отечества въ средніе вка, отъ основанія государства до начала французско-итальянскихъ войнъ при Карл VIII. Такъ-какъ предметъ этого труда ближе къ сердцу автора, такъ-какъ средніе вка составляютъ предметъ его спеціальнаго изученія, то здсь замтно боле основательности, эрудиціи, обширнаго знакомства съ источниками, но за то здсь также боле фразъ и кокетливаго, декламаторскаго паоса. Вообще всмъ, какъ ученымъ, такъ и бельлетристическимъ трудамъ Мишле сильно вредитъ доходящее до крайности пристрастіе къ фраз, для которой онъ готовъ пожертвовать всмъ, даже своимъ кровнымъ убжденіемъ. Мишле, какъ писатель — отчаянная кокетка. Онъ кокетничаетъ своимъ знаніемъ, своими взглядами, и больше всего, своимъ краснорчіемъ. Этотъ даръ краснорчія губитъ Мишле. Нкоторыя его произведенія цликомъ состоятъ изъ раззолоченныхъ фразъ, за которыми иногда трудно различить содержаніе. Особенно бросается въ глаза этотъ недостатокъ въ послднихъ томахъ ‘Исторіи Франціи’. Мишле, на старости лтъ, очевиднымъ образомъ впадаетъ въ дтство. Его ‘Исторія Франціи’ въ XVI вк походитъ на произведеніе очень молодаго человка, который въ дтств писалъ стихи, а теперь еще не можетъ освободиться отъ вошедшей въ привычку риторической рчи. Кром того, Мишле, стремясь быть художникомъ, желая придать своимъ историческимъ трудамъ пластичность, образность, желая блистать живыми, рельефными характеристиками, часто впадаетъ въ неумренный анекдотизмъ, въ этомъ отношеніи, онъ иногда превосходитъ даже самаго Раумера. Лучше всего это можно видть на его Генрих IV. Мишле превосходно изобразилъ человческую личность этого короля, передъ читателемъ, какъ живой, возстаетъ образъ великаго беарнца, остроумнаго, игриваго, сластолюбиваго, бравурнаго, и даже немного сентиментальнаго, но этимъ все и оканчивается. Король, государственный человкъ, политикъ совершенно исчезаютъ подъ перомъ Мишле, вы видите только веселаго волокиту, проводящаго вс дни въ возн съ любовницами, или за кружкою вина на бивуакахъ. Нетолько геніальности, даже обыкновенныхъ правительственныхъ способностей вы не замтите въ томъ Генрих IV, какого изобразилъ передъ вами Мишле. Король исчезаетъ передъ человкомъ, да еще неполнымъ человкомъ.

При всхъ этихъ недостаткахъ, ‘Исторія Франціи’ Мишле остается однакоже однимъ изъ замчательнйшихъ памятниковъ ныншней исторической литературы во Франціи. Этимъ значеніемъ своего труда Мишле въ высокой степени обязанъ вліянію Вико. Слды этого вліянія очень ясно отражаются во многихъ характеристическихъ особенностяхъ труда Мишле. Таково, напримръ, огромное значеніе, которое придаетъ авторъ до-государственному, языческому быту франковъ, его методъ — поврять политическое развитіе народа развитіемъ его культуры и внутренней жизни, его стремленіе (впослдствіи оставленное) — искать источника историческихъ явленій въ природ массъ и оттснять въ тнь личности, оставляя за ними возможноменьшую долю вліянія на судьбы народа (въ первыхъ томахъ ‘Исторіи Франціи’ это стремленіе доводится иногда до такой крайности, что подъ перомъ Мишле совершенно исчезаютъ даже такія личности, какъ, напримръ, аббатъ Сугерій).

Что касается до другаго, пользующагося большою извстностью, труда Мишле, до его ‘Исторіи революціи’, то это произведеніе, написанное подъ вліяніемъ возбудительныхъ явленій политическаго міра, въ эпоху тревожнаго, лихорадочнаго настроенія общества, не заслуживаетъ, по нашему мннію, названія серьзнаго историческаго труда. Разумется, говоря такимъ образомъ, мы становимся на точку зрнія историка, а не публициста, но мы полагаемъ, что публицистъ, если онъ дорожитъ своей репутаціей, не долженъ вносить въ сферу науки методовъ и пріемовъ, свойственныхъ политической литератур. Публицистика можетъ пользоваться историческимъ матеріаломъ, можетъ разсматривать его съ точки зрнія памфлетиста, но въ такомъ случа это будетъ трудъ публициста, а не историка, если же публицистъ захочетъ сдлаться историкомъ, онъ долженъ отршиться отъ пріемовъ, свойственныхъ газетной стать или брошюр. Между тмъ, Мишле, очевидно имвшій намреніе написать серьзный, историческій трудъ о революціи (объ этомъ несомннно свидтельствуетъ форма и объемъ его труда), внесъ въ него языкъ и пріемы памфлетиста, въ этомъ его коренной недостатокъ. Такимъ образомъ, его ‘Исторія революціи’, замчательная по огромному вліянію, какое имла она на современныя событія, написанная въ высшей степени увлекательно, образцовая въ литературномъ отношеніи, ничего не даетъ историку. Съ серьзной точки зрнія, она представляетъ наборъ фразъ, безсвязное изложеніе фактовъ, скупо освщенное идеей о ничтожеств личностей передъ массою. Это — демократія XIX вка, внесенная въ науку.

Бросая послдній взглядъ на историческіе труды Мишле, мы можемъ сказать слдующее:

Мишле замчателенъ тмъ, что усвоилъ себ вполн независимое положеніе среди французской исторіографіи. Его нельзя назвать послдователемъ ни одной изъ школъ, поперемнно господствовавшихъ во Франціи. Онъ не разсказчикъ, подобно Баранту, потому что философія исторіи везд предшествуетъ у него самой исторіи, въ этомъ отношеніи, онъ гораздо выше Огюстена Тьерри, хотя далеко уступаетъ ему въ критическомъ и аналитическомъ такт, съ другой стороны, онъ и не доктринръ, потому что если и являются у него какія нибудь доктрины, то он никогда не тяготятъ деспотически надъ фактами, никогда даже не выдерживаются имъ съ суровою послдовательностью. Съ вншней стороны, его труды разительно противоположны произведеніямъ Гизо и другихъ доктринровъ, не говоря уже о томъ, что и политическія убжденія Мишле, необходимо находящія отраженіе въ его историческихъ трудахъ, расходятся до безконечности съ воззрніями мипнетра Луи-Филиппа. Еслибы мы захотли опредлить характеристическія черты направленія, принятаго Мишле въ исторической наук, то указали бы преимущественно на дв. Мишле, вопервыхъ, ясно обнаруживаетъ стремленіе уронить историческое значеніе личности. Эта тенденція, правда, не выдерживается имъ съ строгою послдовательностью, но въ нкоторыхъ трудахъ его, особенно въ ‘Исторіи революціи’, она ршительно преобладаетъ. Вовторыхъ — и въ этомъ заключается самое характеристическое его отличіе — Мишле въ своихъ историческихъ трудахъ проводитъ ту высоко-человчную, хотя одностороннюю мысль, что приговоръ надъ историческими дятелями долженъ основываться прежде всего на оцнк ихъ личныхъ, нравственныхъ, человческихъ качествъ, а не ихъ общественныхъ заслугъ {Эта тенденція, до нкоторой степени, роднитъ Мишле съ нмецкимъ историкомъ Шлоссеромъ.}. Прежде чмъ показать вамъ общественнаго дятеля, онъ старается познакомить васъ съ нимъ, какъ съ человкомъ. Къ сожалнію, эту гуманную идею Мишле иногда доводитъ до уродливыхъ крайностей. Мы указывали уже на характеристику Генриха IV, какъ на образецъ самой крайней односторонности, такихъ примровъ множество въ историческихъ трудахъ Мишле. Благодаря, однакоже, этимъ двумъ особенностямъ своего пера, Мишле усвоилъ себ оригинальный, независимый взглядъ на исторію и свободное отношеніе къ корифеямъ исторической науки во Франціи. Не будучи послдователемъ ни одной изъ господствующихъ историческихъ школъ, онъ самъ иметъ послдователей, но такъ-какъ эти послдователи слишкомъ бездарны, то ему и не удалось основать своей школы.

Одна изъ самыхъ важныхъ заслугъ Мишле заключается въ томъ, что онъ указалъ настоящее мсто, которое принадлежитъ въ исторіи обозрнію внутренней жизни народа. Во всхъ историческихъ трудахъ его, исторія народной культуры стоитъ на первомъ план. Особенно относится это къ тмъ томамъ его ‘Исторіи Франціи’, которые посвящены XVI вку, одной изъ наимене разработанныхъ эпохъ исторіи. Французская культура временъ возрожденія понята и оцнена имъ совершенно врно, что не удавалось его предшественникамъ. Вообще исторія европейской мысли, значеніе важнйшихъ явленіи въ исторіи европейской цивилизаціи, находятъ у Мишле врную и остроумную оцнку. Мишле мастеръ понять и объяснить великую историческую идею, выраженіе эпохи, голосъ вка въ томъ или другомъ произведеніи народнаго поэта или художника, въ этомъ отношеніи, какъ ни кратки у него вс подобныя замчанія, они не имютъ себ соперника.

Но достоинствамъ Мишле, къ сожалнію, вредятъ очень существенные недостатки. Самая слабая сторона его заключается въ томъ, что онъ вноситъ въ свои труды слишкомъ много субъективности. Онъ не можетъ безстрастно, трезво относиться къ предмету своего изученія. Объективность, безучастный критицизмъ, которымъ отличается ныншняя нмецкая школа, ему совершенно чужды. Энтузіастъ но природ, онъ увлекается на каждомъ шагу и сыплетъ краснорчивыми диирамбами. Предметы, самые отдаленные, повидимому, отъ его сердца, возбуждаютъ въ немъ рой давнишнихъ воспоминаній, и онъ спшитъ подлиться ими съ читателемъ. Иногда кажется, будто онъ даже кокетничаетъ своимъ энтузіазмомъ, но во всякомъ случа, происходитъ ли это по разсчету, или вслдствіе излишней пылкости темперамента, но эта привычка длиться съ публикой самыми интимными впечатлніями своего сердца утомляетъ читателя и держитъ его въ тягостномъ напряженіи. Никогда не чувствовали мы такой тяжелой, непріятной усталости, какъ посл чтенія Мишле. Эти частыя отступленія, восклицанія, эти безпрестанныя обращенія къ самому себ, къ своему прошедшему, иногда неимющія никакого основательнаго повода, этотъ постоянный, подогртый паосъ и особенная, ему одному свойственная, кокетливая манера выражаться, въ высшей степени непріятно дйствуютъ на русскаго читателя. Не мене непріятенъ въ Мишле и тотъ неумренный, крикливый патріотизмъ, который бьетъ у него изъ каждой страницы и иногда переходитъ въ какой-то непостижимый бредъ.

Вотъ все, что мы нашли нужными сказать о достоинствахъ и недостаткахъ Мишле, какъ историка, обратимся теперь къ прерванному нами разсказу о его жизни.

Въ 1821-мъ году Мишле получилъ, но конкурсу, каедру исторіи въ коллегіи св. Варвары, въ Париж, въ 1827-мъ году, ему предложили каедру въ нормальной школ, представляющей во Франціи нчто въ род нашего бывшаго педагогическаго института. Мишле занималъ эту послднюю должность до 1837-го года, когда эклектизмъ, котораго Мишле былъ злйшимъ врагомъ, получивъ господствующее вліяніе въ этомъ заведеніи, изгналъ оттуда нашего профессора. Эти двадцать лтъ, проведенные въ званіи преподавателя, были счастливйшими въ жизни Мишле. Сангвиническій, увлекающійся, одаренный блестящимъ краснорчіемъ, Мишле сдлался любимцемъ учащагося поколнія, которое везд, и во Франціи преимущественно, цнитъ боле всего въ преподавател энтузіазмъ къ своему длу и даръ слова. Между нимъ и его аудиторіей скоро образовалась тсная связь, бывшая для Мишле источникомъ самыхъ свтлыхъ радостей. ‘Преподаваніе послужило мн во многомъ — говоритъ самъ Мишле въ своей книг ‘О народ’.— Страшныя испытанія, вынесенныя въ коллегіи, измнили мой характеръ, словно сжали и сперли меня, сдлали робкимъ и недоврчивымъ. Женившись рано и живя въ большомъ уединеніи, я все мене и мене чувствовалъ нужду въ человческомъ обществ. Но то общество, которое я нашелъ въ моихъ ученикахъ, въ нормальной школ и другихъ училищахъ, раскрыло, расширило мое сердце. Эти милыя и доврчивыя, врившія въ меня молодыя поколнія, примирили меня съ человчествомъ. Я бывалъ тронутъ, опечаленъ, видя, какъ быстро смнялись они предо мною. Едва успвалъ я привязываться къ нимъ, какъ они уже удалялись… Теперь они вс разсяны, и многіе, столь молодые, уже умерли. Немногіе меня позабыли, что до меня, я никогда не забуду ихъ, живыхъ или мертвыхъ.’

Въ 1830-мъ году Мишле былъ назначенъ управляющимъ историческаго отдленія государственныхъ архивовъ, вскор посл того Гизо сдлалъ его своимъ адъюнктомъ по каедр исторіи въ College de France. Довольно странно было видть Мишле адъюнктомъ Гизо, такъ-какъ непроходимая бездна раздляла и политическія, и научныя воззрнія того и другаго. Но Гизо, съ 1830-го года увлеченный на политическое поприще, начиналъ уже смотрть слегка на свою ученую дятельность, отвлекаемый важными государственными заботами, онъ рдко являлся въ университетъ, гд, по преданію, за нимъ числилась еще историческая каедра, поэтому адъюнкту его предоставлялась совершенная независимость преподаванія. Во всякомъ случа нельзя непризнать, что это назначеніе приноситъ большую честь Гизо, тмъ боле, что онъ не могъ не предвидть въ Мишле опаснаго соперника своей академической слав.

Профессура въ Coll&egrave,ge de France была для Мишле рядомъ безпрерывныхъ тріумфовъ. Несмотря на то, что это была самая блестящая эпоха французскаго университета, когда самые знаменитые умы Франціи имли въ немъ свои каедры, ни одинъ профессоръ не пользовался такою неограниченною популярностью среди учащейся молоджи, какъ Мишле. Его блестящее краснорчіе, отрывистая, нервическая рчь, никогда неоскудвавшій паосъ, декламаторская дикція, симпатическая, импозантная наружность — все это возбуждало въ слушателяхъ неограниченный энтузіазмъ. Въ его аудиторіи толпилось все народонаселеніе Латинскаго квартала. Бывшіе слушатели его увряютъ, что въ его чтеніи было что-то магическое, когда онъ, посл продолжительной паузы, слдовавшей за какимъ нибудь патетическимъ пассажемъ, неожиданно вскрикивалъ своимъ глухимъ, исполненнымъ таинственности, голосомъ: Messieurs!— нервическая дрожь пробгала по аудиторіи, полосы подымались, какъ отъ электрическаго тона, и напряженно бились сердца.

Восторженное обожаніе, которое питали къ Мишле его слушатели, скоро еще боле усилилось вслдствіе случайныхъ обстоятельствъ. Въ начал 1843-мъ года, Мишле, слдуя программ своего курса, встртился съ вопросомъ объ іезуитахъ и о вліяніи, какое имлъ ихъ орденъ на судьбы западной цивилизаціи, въ то же время другъ и товарищъ его, Эдгаръ Кине, читавшій въ Coll&egrave,ge de France исторію южноевропейскихъ литературъ, дошелъ до литературы іезуитовъ. Оба профессора, одинаково враждебно смотрвшіе на клерикаловъ, ршились съобща горячо осудить въ своихъ чтеніяхъ іезуитское братство. Общее направленіе лекцій Мишле но этому вопросу высказано въ предисловіи къ этимъ лекціямъ, оно начинается слдующимъ образомъ:

‘Что готовитъ намъ будущее, Богъ-знаетъ!… Я молю его только объ одномъ: если надо, чтобъ онъ поразилъ насъ, пусть онъ разитъ насъ мечомъ…

‘Раны, наносимыя мечомъ — раны чистыя и благородныя, которыя обагряютъ кровью, но излечиваются. Но что длать съ ранами безчестными, которыя скрываются, старютъ и твердютъ?

‘Изъ этихъ ранъ, самая страшная, это — духъ полиціи, внесенный въ дла божія, духъ благочестивой интриги, святой ябеды, духъ іезуитовъ.

‘Пусть лучше Богъ дастъ намъ десять тиранній политическихъ, военныхъ, всевозможныхъ тиранній, только пусть подобная полиція никогда не оскверняетъ нашей Франціи!… Тираннія иметъ ту хорошую сторону, что она часто пробуждаетъ народное чувство, и ее разбиваютъ, или она сама разбивается. Но, когда чувство гаснетъ, когда ядъ однажды проникъ въ вашу кровь, въ ваши кости, какъ изгнать его оттуда?

‘Тираннія довольствуется вншнимъ человкомъ, стсняетъ только его дйствія, а эта полиція доберется до его мыслей.

‘Когда мысль измняетъ свои привычки, когда душа измняется до глубины своей, она наконецъ совершенно перерождается.

‘Душа лживая и льстивая, трепещущая и злая, презирающая сама себя, разв это душа?

‘Такая перемна хуже смерти. Смерть убиваетъ только тло, но когда убита душа, что тогда остается?

‘Смерть, убивая васъ, оставляетъ васъ жить въ вашихъ дтяхъ, здсь, вы теряете и дтей, и будущее.

‘езуитизмъ, духъ полиціи и доноса, низкія наклонности школьница-фискала, перенесенныя въ цлое общество — что за гнусное зрлище! Цлый народъ, живущій какъ іезуитское заведеніе, т. е. сверху до низу занятый доносами… Предательство у домашняго очага, жена — шпіонъ своего мужа, дитя — шпіонъ матери. Никакого шума, а только печальный ропотъ, шептанье людей, исповдующихъ грхи другаго.

‘Это не картина воображенія, какъ могутъ подумать. Я отсюда вижу народъ, который іезуиты съ каждымъ днемъ погружаютъ все глубже и глубже въ эту преисподнюю вчныхъ грязей.

‘Но бояться для Франціи подобной опасности, не значитъ ли ошибаться въ ней? Что для нея какая-нибудь тысяча іезуитовъ?

‘Эта тысяча людей въ двнадцать лтъ совершила громадное дло. Разбитые въ 1830-мъ году, пришибленные и придавленные, они поднялись, такъ что этого никто и не подозрвалъ. И пока мы спрашивали, есть ли у насъ іезуиты, они безъ труда захватили нашихъ тридцать или сорокъ тысячъ священниковъ, отняли у нихъ землю, и теперь ведутъ ихъ Богъ-всть куда!

‘Да разв есть іезуиты? Вотъ вопросъ, съ помощью котораго они управляютъ уже женщиной посредствомъ своего духовника, управляютъ женой, домомъ, столомъ, очагомъ, брачнымъ ложемъ… Завтра, они заберутъ въ свои руки и дитя…’

Нсколько ниже, Мишле продолжаетъ:

‘Возьмите кого-нибудь съ улицы, перваго, кто попадется, и спросите его, что такое іезуиты? Онъ не колеблясь отвтитъ вамъ: это — контр-революція.

‘Такова твердая вра народа, она никогда не измнялась, и вы ничего въ ней не измните’.

Вотъ въ чемъ заключалось общее направленіе и содержаніе шести лекцій, прочитанныхъ Мишле объ іезуитахъ. Во всякое другое время эти лекціи, незаключавшія въ себ ничего новаго, ничего поразительнаго, прошли бы незамченными, но благодаря напряженному состоянію, въ которомъ не переставала находиться Франція начиная съ 1840-го года, вызовъ, публично брошенный іезуитамъ съ каедры въ Coll&egrave,ge de France, поднялъ вокругъ нея цлую бурю. езуиты, которые въ 1843-мъ году считали себя достаточно сильными, чтобы вступить въ борьбу съ либеральной партіей, ршились отомстить Мишле за оскорбленіе, нанесенное ихъ ордену. Едва только дв парижскія газеты, Patrie и Si&egrave,cle, напечатали на своихъ столбцахъ заключеніе первой лекціи Мишле, какъ въ журналистик завязалась ожесточенная полемика между либеральными и клерикальными органами. езуитскій журналъ, ‘Monopole universitaire’, напечаталъ на своихъ столбцахъ отчаянную статью противъ Мишле, въ которой оспаривалъ свободу преподаванія и право профессоровъ затрогивать въ своихъ лекціяхъ религіозные и политическіе вопросы. Другіе органы клерикальной партіи спшили подкрпить своимъ участіемъ аттаку іезуитскаго журнала, либеральныя газеты приняли Мишле подъ свою защиту и ополчились на клерикаловъ. езуиты, недовольные журнальной полемикой, ршились перенести борьбу въ стны аудиторіи. Они подослали на вторую лекцію Мишле нсколько преданныхъ имъ молодыхъ людей, которые криками и свистками старались заглушить слова профессора, но эти люди, но окончаніи лекціи, были преслдуемы оглушительными свистками всей аудиторіи. Между тмъ профессоръ, товарищи Мишле, узнавъ о всемъ случившемся, ршились сдлать торжественную протестацію противъ недостойныхъ выходокъ клерикальной партіи, на слдующую лекцію Мишле, они явились къ нему и почтительно окружили его каедру. Этотъ благородный протестъ ни мало не подйствовалъ, однакоже, на іезуитовъ: шайка ихъ питомцевъ и на этотъ разъ явилась въ аудиторію Мишле, только теперь она дйствовала уже хитре: она старалась заглушить слова профессора не свистками, а восторженными рукоплесканіями. При этомъ случилось, что клакры, никогда небывавшіе на университетскихъ лекціяхъ, нсколько разъ попадали въ просакъ: они принимались хлопать и шумть именно въ то время, когда въ словахъ профессора заключалась какая-нибудь благородная уступка клерикальной партіи. Остроумный маневръ іезуитовъ не обманулъ никого изъ слушателей Мишле: при выход изъ аудиторіи, между ними и хлопальщиками завязалась схватка, грозившая серьзною опасностью послднимъ. Особенно одинъ изъ питомцевъ іезуитовъ возбудилъ противъ себя негодованіе студентовъ, и еслибъ кто-то изъ друзей Мишле не прикрылъ его своимъ тломъ, то онъ дорого поплатился бы за оскорбленіе, нанесенное любимому профессору. Черезъ нсколько дней посл этой шумной лекціи, студенты сговорились поднести Мишле адресъ, въ которомъ были бы выражены ихъ чувства любви и уваженія къ профессору, вмст съ выраженіемъ негодованія по поводу безчестныхъ маневровъ, жертвою которыхъ онъ сдлался, этотъ адресъ въ одну минуту покрылся двумя-стами-пятидесятью-восемью подписями. Мишле принялъ адресъ съ чувствомъ глубочайшей признательности, и послалъ къ редактору газеты ‘Journal des Dbats’ письмо слдующаго содержанія:

‘М. Г. Въ обязательной стать, въ которой вы возстановляете правоту нашего дла, вы говорите, что мы пользуемся правомъ защиты. Нкоторые могутъ заключить изъ этого, что, желая оправдать свою репутацію, мы выступаемъ изъ границъ предмета нашего преподаванія, изъ круга, давно очерченнаго для нашихъ лекціи.

‘Нтъ, мы вовсе не защищаемся. Съ первой моей лекціи ныншняго года, я установилъ предметъ своихъ чтеній, это — высшій вопросъ философіи исторіи: различить живой организмъ отъ механизма, отъ формализма, отъ пустой схоластики.

‘Въ первой части моего курса я показалъ, что истинные средніе вка вовсе не были, какъ это думаютъ, подъ властью этого мертвящаго духа, я изучилъ тайну ихъ плодотворной жизненности.

‘Во второй части моего курса я показываю, что должно думать о мнимыхъ среднихъ вкахъ. Я опредлилъ ихъ вншнимъ образомъ, ихъ безсиліемъ и безплодностью ихъ результатовъ, я проникъ потомъ въ ихъ внутреннюю глубину, въ неправоту ихъ принципа, который учитъ овладвать человкомъ врасплохъ, опутывать его въ томъ возраст, когда онъ не можетъ еще защищаться, пеленать волю, какъ говорятъ они сами, въ Апологіи іезуитовъ.

‘Таковъ, м. г., и былъ, и есть планъ моего курса. Полемика служитъ въ немъ только опорою теорій, орденъ іезуитовъ служитъ мн такимъ же примромъ, какъ и ордена, тампліеровъ, о которомъ я также имлъ случай вспоминать.

‘Я вовсе не люблю шума. Большая часть моей жизни протекла въ тишин. Я началъ писать очень поздно, и никогда не спорилъ, никогда не отвчалъ. Двнадцать лтъ уже, какъ я погрузился въ обширный трудъ, который долженъ поглотить всю мою жизнь. Вчера я писалъ ‘Исторію Франціи’, и буду писать ее завтра, если это угодно будетъ Богу. Я молю его только сохранить меня такимъ, какимъ былъ я до-сихъ-поръ, въ равновсіи, господиномъ своего сердца’.

На слдующей лекціи, внушительный видъ, который приняли слушатели Мишле, не допустилъ іезуитовъ прерывать слова профессора. Когда одинъ изъ нихъ попытался-было произвести шумъ въ аудиторіи, его тотчасъ взяли за руки и вывели за двери. Съ этихъ поръ, на лекціяхъ Мишле царствовали совершенная тишина и порядокъ, хотя борьба съ іезуитами продолжалась въ печати, и скоро приняла такіе размры, что впродолженіе двухъ лтъ боле двухсотъ томовъ было напечатано за и противъ Мишле.

На литературную дятельность Мишле эти событія имли огромное вліяніе. Увлеченный страстной полемикой, онъ измнилъ первоначальному характеру своихъ занятій, трудовъ, и изъ историка сдлался публицистомъ. Онъ сталъ небрежно заниматься продолженіемъ ‘Исторіи Франціи’, которую самъ онъ называлъ главнымъ трудомъ своей жизни, послдніе томы ея гораздо боле походятъ то на памфлетъ, то на бельлетристическое произведеніе, чмъ на серьзный историческій трудъ. Съ этого же времени, изъ-подъ пера его начали выходить такія изданія, какъ ‘Священникъ, женщина и семейство’, ‘Народъ’, ‘Исторія революціи’, ‘О любви’, ‘О женщин’, которыя вс исключительно относятся къ области публицистики. Подобное же измненіе потерпло и его преподаваніе. Съ J 843-го года Мишле сдлалъ изъ своей каедры политическую трибуну, съ которой, нисколько не стсняясь программой курса и подстрекаемый знаками восторженнаго одобренія, неумолкавшими въ его аудиторіи, бросалъ зажигательныя рчи въ толпу тснившейся вокругъ него молоджи. Его профессур принадлежитъ немалая доля вліянія на событія lS48-ro года. Революціонный энтузіазмъ, одушевлявшій въ эту эпоху населеніе Латинскаго квартала, исходилъ преимущественно изъ его аудиторіи. Вліяніе его на молоджь сдлалось наконецъ до того опаснымъ, что обратило на себя вниманіе даже революціоннаго правительства. Бартелеми Сент-Илеръ, занимавшій въ 1851-мъ году должность администратора Coll&egrave,ge de France, представилъ министру народнаго просвщенія стенографическую копію нкоторыхъ лекцій Мишле, съ предложеніемъ уволить его отъ званія профессора. Сент-Илеръ обвинялъ Мишле въ безпорядкахъ, къ которымъ его чтенія безпрестанно подавали поводъ, преимущественно же въ политическомъ характер его лекцій. Мишле возражалъ съ своей стороны: ‘Я утвера,даю — говорилъ онъ — что моя лекція 27-го февраля, стенографированная по старанію администратора, чтобъ ознакомить съ моимъ преподаваніемъ министра и Coll&egrave,ge de France, есть не что иное, какъ пародія. Въ ней заставляютъ меня говорить тысячу нелпостей, въ ней опускаютъ все, что даетъ моему курсу религіозный и нравственный характеръ.’ Но оправданія Мишле не были приняты министерствомъ, и скоро послдовало распоряженіе, которымъ Мишле увольнялся отъ должности профессора въ Coll&egrave,ge de France.

Такимъ образомъ, въ 1851-мъ году окончилась педагогическая карьера Мишле, онъ оставилъ служебное поприще, и съ тхъ поръ живетъ частнымъ человкомъ.

Обратимся теперь къ остальнымъ трудамъ Мишле, упрочившимъ за нимъ имя публициста.

Полемика съ іезуитами, перешедшая съ каедры въ печать, дала происхожденіе любопытной книг Мишле, подъ заглавіемъ: Священникъ, жена и семейство. Въ этомъ произведеніи авторъ является обличителемъ властолюбивой, пронырливой политики французскаго духовенства, онъ указываетъ на гибельныя слдствія того неограниченнаго вліянія, какое во Франціи духовенство иметъ на женщину. Онъ обличаетъ, какъ между мужемъ и женой, соединенными тснйшими связями любви и дружбы, неожиданно появляется третье лицо — cur, священникъ, какъ, посредствомъ интригъ, угрозъ, обольщеніи, хитрыхъ уловокъ, овладваетъ онъ слабымъ умомъ женщины, длается повреннымъ ея тайнъ, оракуломъ ея сомнній, надеждъ, опасеніи. Съ этой минуты, покой и счастье супружеской четы навки разрушены. Жена начинаетъ смотрть на мужа, какъ на чужаго, она, благочестивая питомица своего духовника, начинаетъ гнушаться мужемъ, какъ язычникомъ. Она подсматриваетъ за нимъ, слдитъ каждый шагъ его, и обо всемъ доноситъ духовнику. Такимъ образомъ, она становится шпіономъ, доносчикомъ, она обманываетъ мужа, да почему и не обманывать, когда священникъ общалъ за это награду на небеси? Затмъ, она начинаетъ обворовывать мужа. Она крадетъ у него его трудовую копейку и несетъ къ духовнику: вдь это на церковь, на бдныхъ? Теперь остается завязать послдній узелъ этой низкой интриги.. Духовникъ давно уже доказалъ ей, что ея брачное ложе — бездна грховная, ведущая къ вчному проклятію. Какъ въ самомъ дл, осквернять себя прикосновеніемъ человка, до такой степени погрязшаго въ грхахъ, какъ ея мужъ? Вотъ, еслибъ онъ былъ человкъ иной, еслибъ онъ былъ сынъ церкви, еслибъ онъ былъ похожъ на ея духовника, напримръ, тогда другое дло. Такимъ образомъ, стараніями патера, честная женщина постепенно длается шпіономъ, обманщицей, воровкой, и, наконецъ, наложницей своего духовника.

Таково содержаніе книги Мишле. Она затрогивала уже не однихъ іезуитовъ, она бросала вызовъ всему католическому духовенству. Духовенство приняло этотъ вызовъ, и Мишле былъ засыпанъ, оглушенъ страшною массою ругательныхъ памфлетовъ, пущенныхъ въ него клерикальною прессой.

‘Грустное зрлище!— говорилъ Мишле.— Первосвященники, старйшіе народа, размахиваютъ руками, топаютъ ногами, изрыгаютъ пну изо рта, скрежещутъ зубами…’

Дйствительно, французскіе епископы и прелаты, которыхъ книга Мишле, такъ метко бьющая въ цль, привела въ ожесточеніе, прибгли къ крайне неблаговиднымъ средствамъ, чтобъ отомстить смлому публицисту. Узнавъ, что существуетъ нсколько негодяевъ, носящихъ имя Мишле, они ловко пустили въ свтъ ихъ біографіи, въ надежд, что публика смшаетъ этихъ каторжниковъ съ профессоромъ, они раздавали даромъ листки, наполненные отчаянною бранью противъ Мишле, въ публичныхъ рчахъ, проповдяхъ, на исповдяхъ, они гремли противъ него, поджигая народъ къ самовольной расправ. Подобными средствами они до того раздражили, народъ, что городъ Марсель прислалъ въ Парижъ формальное прошеніе, въ которомъ требовалась немедленная отставка Мишле отъ должности профессора. Справедливо замчаетъ Кастилль, что никогда еще ни одинъ публицистъ не подвергался такому ожесточенному преслдованію враговъ, какъ Мишле.

Черезъ два года посл выхода этой книги, поднявшей такую жестокую бурю противъ автора, Мишле издалъ новый трудъ политическаго содержанія, ‘Народъ’ (Le Peuple). Мы знакомы уже съ автобіографическимъ письмомъ къ Эдгару Кине, предпосланнымъ этой книг, оно заключаетъ въ себ любопытныя подробности о дтств и молодости автора. Что касается до самаго текста книги, то это — краснорчивый, горячій протестъ демократа противъ эгоистической политики буржуазіи. Онъ открывается увлекательной, проникнутой теплымъ сочувствіемъ, характеристикой французскаго крестьянина.

‘Если мы захотимъ узнать задушевную мысль, страсть французскаго крестьянина, это очень легко. Пойдемте въ воскресенье прогуляться по деревн, послдуемте за нимъ. Вотъ онъ идетъ передъ нами. Теперь два часа, жена его у вечерни, онъ одтъ но праздничному, я увренъ, онъ идетъ повидаться съ своей любовницей.

‘Съ какой любовницей? Съ своей землей.

‘Я не говорю, чтобъ онъ шелъ прямо туда. Нтъ, онъ сегодня совершенно свободенъ, онъ можетъ идти и не идти.— Не довольно разв ходитъ онъ туда каждый божій день? Ну вотъ, онъ поворачивается, онъ пойдетъ въ другое мсто, у него есть дло въ другомъ мст… И однакожъ, онъ идетъ прямо туда.

‘Правда, вдь онъ проходилъ очень близко, это простои случай. Онъ посматриваетъ на свой участокъ, но, кажется, не зайдетъ туда, что ему тамъ длать? И однакожь, онъ заходитъ.

‘По крайней мр, онъ не станетъ тамъ работать, вдь онъ одтъ по праздничному, на немъ блая блуза и чистая рубашка.— Но что, впрочемъ, мшаетъ ему выполоть нсколько дурной травы, отбросить этотъ камень. Вотъ здсь притомъ этотъ пень, мшающій посву… но съ нимъ нтъ его заступа, это на завтра.

‘Тогда онъ скрещиваетъ руки и останавливается, онъ посматриваетъ, серьзный. Онъ смотритъ долго, очень долго, онъ словно забылся. Наконецъ, если ему показалось, что за нимъ наблюдаютъ, если онъ замчаетъ прохожаго, онъ медленно удаляется. Сдлавъ шаговъ тридцать, онъ останавливается, оборачивается и бросаетъ на свою землю послдній взглядъ, глубокій и мрачный, но въ комъ есть проницательность, тотъ пойметъ, что въ этомъ взгляд видна страсть, что онъ весь отъ сердца, что онъ полонъ обожанія.

‘Если это не любовь, то по какому же признаку различите вы ее въ этомъ свт? Нтъ, это она, и не что иное. Земля также хочетъ любви, чтобъ быть производительной, иначе, она ничего не даетъ, эта бдная французская почва, почти лишенная скота и всякаго удобренія. Она приноситъ плодъ, потому что ее любятъ’.

‘Мелкая собственность — продолжаетъ Мишле — вовсе не новость во Франціи. Несправедливо думаютъ, что она установилась только въ послднее время, въ эпоху кризиса, что это одна изъ случайностей революціи. Это — заблужденіе. Революція застала это движеніе въ сильномъ развитіи, она-же сама вышла изъ этого движенія. Въ 1785-мъ году превосходный наблюдатель, Артуръ Юнгъ, былъ удивленъ и устрашенъ при вид такого дробленія почвы. Въ 1738-мъ году аббатъ Сен-Пьерръ замтилъ, что во Франціи ‘почти вс поденщики имютъ садъ или какой нибудь клочокъ виноградника или пашни’. Въ 1697-мъ году, Буажильберъ оплакивалъ мелкихъ собственниковъ, которые при Лудовик XIV были поставлены въ необходимость продать большую часть своихъ земель, пріобртенныхъ въ шестнадцатомъ и семнадцатомъ столтіяхъ.

‘Это великое явленіе, столь мало извстное, представляетъ слдующую замчательную черту: въ самыя черныя времена, въ моменты всеобщей бдности, когда даже богатый становится бднымъ и принужденъ продавать свою собственность, тогда бднякъ находится въ состояніи покупать, является крестьянинъ, весь въ лохмотьяхъ, приноситъ свой червонецъ, и получаетъ клочокъ земли.

‘Странная тайна, должно быть, у этого человка зарытъ кладъ. И дйствительно, у него есть кладъ: постоянный трудъ и воздержаніе. Богъ, кажется, далъ въ наслдство этой живучей рас даръ трудиться, сражаться, въ случа нужды, безъ пищи, жить надеждой и мужественной веселостью.

‘Эти черныя годины, въ которыя крестьянинъ могъ дешево пріобртать землю, всегда сопровождались быстрымъ усиленіемъ плодородія, котораго никакъ не могли объяснить. Около 1500-го года, напримръ, когда Франція, истощенная Лудовикомъ XI, доканчивала, казалось, свое разореніе въ Италіи, дворянство, отправлявшееся въ походъ, принуждено было продавать свои помстья, земля, перешедшая въ другія руки, вдругъ сдлалась цвтущею: всюду работаютъ, строятъ… Эта прекрасная эпоха называется, на язык монархической исторіи, добрымъ Лудовикомъ XII.

‘Къ несчастью, она продолжается мало. Едва земля приходитъ въ хорошее состояніе, какъ казна приходитъ въ разстройство, наступаютъ религіозныя войны, которыя опустошаютъ все до самой почвы, настаютъ страшныя бдствія, свирпый голодъ, во время котораго матери пожираютъ своихъ дтей! Кто бы подумалъ, что страна оправится посл всего этого? И вотъ,— едва только прекращается война, какъ изъ этого опустошеннаго поля, изъ этой хижины, черной и обгорлой, выходятъ запасныя денежки крестьянина. Онъ покупаетъ, въ десять лтъ Франція измняетъ свою наружность, въ двадцать или тридцать — вс богатства удвоиваютъ, утроиваютъ свою цнность. Эта эпоха, также окрещенная королевскимъ именемъ, называется добрый Генрихъ IV и великій Ришль’.

Затмъ Мишле тотчасъ показываетъ обратную сторону медали:

‘Поэты часто говорили о притягательной сил воды, объ этихъ опасныхъ чарахъ, привлекающихъ неопытнаго рыбака. Но притягательная сила земли гораздо опасне. Большая или малая, земля иметъ въ себ ту притягательную странность, что она никогда не бываетъ полная, она постоянно требуетъ, чтобъ ее округляли. Ей недостаетъ очень немного, всего только вотъ этой полосы, или еще мене, вотъ этого уголка… Является наклонность округлять, покупать, занимать. ‘Копи, если можешь, но не занимай’, говоритъ разсудокъ. Но это значитъ слишкомъ долго ждать, страсть подсказываетъ: займи! Собственникъ, человкъ робкій, не ршается дать взаймы, хотя крестьянинъ показываетъ, ему землю, чистую до сихъ поръ отъ всякихъ долговъ, но онъ боится, что на этой почв явится женщина, или сирота, которыхъ права, по французскимъ законамъ, выше закона, итакъ, онъ не ршается дать взаймы.— Кто же даетъ? мстный ростовщикъ, или чиновникъ, у котораго въ рукахъ вс бумаги крестьянина, который знаетъ его дла лучше его самаго, который ничмъ не рискуетъ, и который согласится, по дружб… дать ему взаймы? нтъ, найти ему, у кого занять, по, семи, по восьми, по десяти процентовъ…

‘Возьметъ ли крестьянинъ эти роковыя деньги? Рдко жена его бываетъ такого мннія. Его ддъ, еслибъ онъ посовтовался съ нимъ, сталъ бы отговаривать его. Его предки, наши старые французскіе крестьяне, безъ сомннія, не взяли бы взаймы. Поколніе робкое и терпливое, оно разсчитывало только на свое собственное сбереженіе, на грошъ, который отнимало оно отъ своего пропитанія, на мелкую монету, которая иногда приносилась съ рынка и въ ту же ночь отправлялась спать вмст съ своими сестрами на дно горшка, зарытаго въ погреб.

‘Ныншній крестьянинъ не таковъ, у него сердце возвышенне, онъ былъ солдатомъ. Великія дла, совершенныя имъ въ этомъ столтіи, пріучили его безъ труда врить въ невозможное. Пріобртеніе земли для него — сраженіе, онъ не отступитъ назадъ, это его аустерлицкая битва.

‘Если онъ храбро сражался тамъ, гд его ничего не ожидало, кром пуль, то будетъ ли онъ робокъ здсь, въ этой борьб съ землею? Слдите за нимъ до разсвта дня, вы найдете его за работой, со всми домашними, даже съ женой, которая только что разршилась отъ бремени и тащится но влажной земл. Въ полдень, когда раскаляются камни, когда плантаторъ даетъ отдыхъ своему негру, этотъ добровольный негръ не отдыхаетъ. Посмотрите на его пищу и сравните ее съ пищей ремесленника, послдній каждый день стъ лучше, чмъ крестьянинъ но воскресеньямъ.

‘Этотъ мужественный человкъ думалъ, что его сильной вол подвластно все, даже время. Но здсь не то, что на войн, время не подчиняется ему, оно тяготитъ надъ нимъ, борьба продолжается, проценты все увеличиваются, а силы человка слабютъ. Земля приноситъ ему два процента, ростъ требуетъ восьми, ростъ сражается съ нимъ, какъ четыре противъ одного, каждая уплата годового процента похищаетъ у него четыре года труда’.

Въ этомъ смысл продолжаетъ Мишле картину окончательнаго разоренія крестьянина. Послдній результатъ, вытекающій изъ первой главы его книги, слдующій: крестьянинъ во Франціи находится въ самомъ тягостномъ рабств, онъ завидуетъ положенію городского ремесленника, онъ стремится въ городъ.

Дв слдующія главы посвящены рабочему классу.

Порядокъ ихъ тотъ же. Указавъ на первое, выгодное впечатлніе, которое городская жизнь производитъ на крестьянина, Мишле спшитъ показать обратную сторону медали. Онъ указываетъ на нищету, служащую удломъ рабочаго класса, на соблазны городской жизни, на зависимость благосостоянія ремесленника отъ экономическихъ условій страны въ данную эпоху. ‘Чтобъ копить деньги — говоритъ Мишле — работникъ долженъ обладать великими добродтелями. Если онъ легкомысленъ, если онъ добрый малый и посщаетъ своихъ товарищей, тысяча разнообразныхъ издержекъ поглощаетъ его выручку: кабакъ, кафе, и пр. Если онъ серьзенъ, честенъ, онъ женится въ какую нибудь счастливую минуту, когда работа идетъ хорошо, но жена пріобртаетъ мало, а потомъ и ничего, когда у нея являются дти, мужъ, свободный, пока былъ холостъ, не знаетъ, какъ справиться съ этими расходами, постоянными, съ каждымъ днемъ все возрастающими.

‘Прежде, кром права входа, существовало другое препятствіе, устранявшее крестьянъ отъ городовъ и мшавшее имъ длаться ремесленниками, это препятствіе заключалось въ трудности вступить въ какое нибудь ремесло, въ продолжительности ученія, въ исключительности цеховъ и корпорацій. Семейства промышленниковъ рдко брали къ себ учениковъ, довольствуясь собственными дтьми, которыми они мнялись между собою. Нынче созданы новыя ремесла, нетребующія никакого ученія и принимающія всякаго. Въ этихъ ремеслахъ истинный работникъ — машина, отъ человка не требуется ни большой силы, ни ловкости, онъ нуженъ только, чтобъ наблюдать за этимъ желзнымъ работникомъ и помогать ему. Этотъ несчастный народъ, порабощенный машин, считается въ числ четыреста тысячъ душъ, или немного боле. Это почти пятнадцатая часть всхъ нашихъ работниковъ. Вс т, которые ничего не умютъ длать, идутъ на мануфактуры помогать машинамъ. Чмъ боле ихъ приходитъ, тмъ боле понижается плата, тмъ бдственне становится ихъ положеніе’. Въ томъ же тон продолжаетъ Мишле рисовать картину нищеты, разврата, утомительнаго труда и невжества, выпавшихъ на долю рабочаго класса. Все это приводитъ автора къ тому окончательному выводу, что французскій ремесленникъ, которому такъ завидуетъ крестьянинъ, находится въ состояніи безвыходнаго рабства.

Итакъ, вотъ уже два класса рабовъ различаетъ авторъ во Франціи, остается доказать, что и остальные классы французскаго народа находятся въ порабощенномъ состояніи. Мишле, дйствительно, приходитъ къ этому результату, разсматривая положеніе французскихъ фабрикантовъ, купцовъ, чиновниковъ, даже богатыхъ буржуа.

‘Пробгая глазами — говоритъ Мишле — эту длинную національную лстницу, я осажденъ цлою массою идей, тягостныхъ чувствованій, цлымъ міромъ горя. Сколько физическихъ страданій, и еще боле нравственныхъ мукъ! И только немногія изъ нихъ мн неизвстны я чувствую, я знаю ихъ, я самъ испыталъ ихъ.’

Таково содержаніе первой, безспорно, лучшей части книги Мишле. Остальная часть труда его лишена всякаго содержанія: это — наборъ фразъ, патріотическая идеологія, могшая найдти читателей только въ одной Франціи. Маленькая идейка, которую, и то съ большимъ трудамъ, можно уловить на этихъ восторженныхъ страницахъ, заключается въ слдующемъ: Франція погибнетъ, если французы не будутъ демократами, если государственной властью будетъ облеченъ только одинъ классъ народа, классъ капиталистовъ, собственниковъ, если простой народъ, масса, будетъ отстранена отъ участія въ правленіи.

Намъ предстоитъ теперь обратиться къ послднимъ трудамъ Мишле, какъ публициста, къ его знаменитымъ, надлавшимъ столько шума, книгамъ ‘О любви’ и ‘О женщин’. Признаемся, мы съ большой неохотой приступаемъ къ этой задач. Какъ ни велики недостатки историческихъ и политическихъ произведеній Мишле, все-таки это труды, заслуживающіе уваженія — труды, исполненные глубокихъ идей, гуманныхъ, честныхъ чувствъ и неподдльнаго вдохновенія. Но что сказать о его послднихъ произведеніяхъ? Кром насмшки, кром строгаго, суроваго осужденія, они ничего не заслуживаютъ, ни одной свтлой страницей не выкупаютъ они святотатственнаго безобразія, до какого можетъ дойти только французскій писатель. Появленіе ихъ безгранично поразило весь читающій міръ, потому что такого быстраго, внезапнаго, такого глубокаго паденія не представлялъ до сихъ поръ ни одинъ литературный талантъ. Для нашихъ читателей, появленіе книги Мишле ‘О любви’ будетъ еще поразительне, непонятне, если они узнаютъ, при какихъ обстоятельствахъ написана эта книга.

Обстоятельства эти были слдующія. Овдоввъ посл первой жены своей, Мишле, которому тогда было уже подъ шестьдесятъ, женился во второй разъ. Онъ считалъ себя вправ жениться, потому что и въ этомъ солидномъ возраст онъ оставался такимъ же восторженнымъ, отчасти сумасброднымъ энтузіастомъ, какимъ былъ въ молодости, потому-что подъ его сдинами скрывалось распаленное, воспламененное воображеніе, а въ груди его билось сердце двадцатилтняго юноши. Женился онъ на молоденькой, хорошенькой двушк, выросшей въ деревн, очень образованной и большой идеалистк. Мишле плнился ею за ея идиллическіе, деревенскіе вкусы и за прозвище пастушки, которое дали ей ея братья. Скоро посл свадьбы, г-жа Мишле заболла. Ей было грустно, ее томилъ какой-то нравственный недугъ. Мишле тотчасъ предложилъ ей универсальное, но его мннію, средство — хать въ деревню. Супруга не противилась, и вотъ они покинули Парижъ и поселились въ деревн, въ окрестностяхъ Нанта. Мстность была избрана самая живописная: старинная, необитаемая вилла, расположенная на холм, выдающемся надъ моремъ. Здсь, въ лон природы, на глазахъ молоденькой подруги, написалъ Мишле свою чудовищную книгу.

Чмъ же объяснимъ мы ея появленіе? Вопервыхъ, разительнымъ упадкомъ нравственныхъ и умственныхъ силъ автора, вовторыхъ, безпорядочнымъ воображеніемъ, его врожденнымъ недостаткомъ. Мишле, какъ вс энтузіасты, рано выдохся. Творческая сила ума его, подогрваемая на постоянномъ огн, скоро испарилась, осталась только привычка писать, да вошедшее въ плоть и кровь, рутинное краснорчіе. Съ другой стороны, вмст съ упадкомъ физическихъ силъ, развивался въ Мишле безпорядокъ воображенія — неизбжная участь людей, злоупотреблявшихъ наслажденіями любви. Мишле, съ молодыхъ лтъ, былъ большой сластолюбецъ, объ этомъ свидтельствуетъ и его наружность, исхудалая, опухшая около рта, рзко очерченная около глазъ. Сладострастная наклонность его обнаруживалась и прежде, въ боле серьзныхъ литературныхъ трудахъ, онъ никогда не упускалъ случая разсказать какой-нибудь скандальный анекдотъ, намекнуть на какую-нибудь соблазнительную подробность. Читавшіе его ‘Исторію революціи’ помнятъ, напримръ, въ высшей степени неумстныя подробности, въ какія входитъ Мишле, разсказывая объ убіеніи г-жи Ламбалль. Описавъ сцену убійства, такъ трагически окончившаго дни этой знаменитой красавицы, Мишле начинаетъ разсказъ о зврскомъ уродованіи, которому убійцы подвергли трупъ несчастной, и при этомъ обнаруживаетъ такія тайны, которыхъ не ршился бы затронуть самъ Поль де-Кокъ.

Но вс эти поэтическія вольности историка ничего въ сравненіи съ отчаяннымъ матеріализмомъ послднихъ трудовъ Мишле, здсь мы находимъ такія диковинки, которыхъ невозможно высказать ни на какомъ другомъ язык, кром французскаго.

Надо замтить, прежде всего, что ‘Любовь’ и ‘Женщина’ Мишле вовсе не принадлежатъ къ разряду книгъ серьзнаго содержанія. Почтенный историкъ и публицистъ, избравъ тэмой своего труда самый капитальный вопросъ нравственной философіи, и не подумалъ отнестись къ нему съ тою серьзностью мысли, какой мы вправ были бы ожидать нетолько отъ ученаго профессора, но даже просто отъ мало-мальски образованнаго человка. Мишле, такъ много занимавшійся исторіей, долженъ бы былъ знать, что съ точки зрнія историка, вопросъ о женщин есть одинъ изъ самыхъ интересныхъ и солидныхъ философскихъ вопросовъ. Значеніе женщины въ исторіи,— ея вліяніе на ходъ событій, ея мсто въ исторіи цивилизаціи, въ исторіи нравственнаго развитія народа — все это такіе пункты, по которымъ исторія не произнесла еще своего окончательнаго сужденія, и которые, такимъ образомъ, образуютъ весьма существенный проблъ въ исторической наук. Мишле, какъ историку, должно быть извстно, какое полезное употребленіе сдлали изъ этого матеріала такіе писатели, какъ Легуве и Клеммъ, которыхъ труды о женщин съ точки зрнія историка, хотя весьма несовершенные, разъяснили много темныхъ пунктовъ въ исторической наук, почему бы не послдовать Мишле ихъ примру и, вооружись своими, дйствительно глубокими, историческими познаніями, не прибавить нсколько новыхъ, полезныхъ истинъ къ трудамъ своихъ предшественниковъ? Но положимъ даже, что Мишле вовсе не желалъ разсматривать вопросъ о женщин съ исторической точки зрнія, положимъ, что онъ, наскучивъ исторической работой, нехотя доканчивая даже свой главный историческій трудъ (мы до сихъ поръ не можемъ дождаться послднихъ, общанныхъ томовъ его ‘Исторіи Франціи’), хотлъ развлечься постороннимъ трудом, принадлежащимъ къ области публицистики, избранной имъ въ послднее время, даже и въ такомъ случа, его ‘Любовь’ и ‘Женщина’ ничмъ не могутъ оправдать бдственнаго отсутствія мысли и содержанія. Вопросъ о женщин, перенесенный на точку зрнія публициста, едва-ли не грандіозне и не обширне, чмъ вопросъ историческій, здсь надо дать отвта по такимъ пунктамъ, которые затрогиваютъ самыя интимныя стороны нашего семейнаго, общественнаго, юридическаго и экономическаго быта. Здсь у Мишле, еслибъ онъ захотлъ стать на надлежащую точку зрнія, нашлись бы руководители еще многочисленне и даровите, чмъ Легуве и Клеммъ, здсь встртилъ бы онъ цлый ряда, публицистовъ, трактовавшихъ о женщин съ гражданской точки зрнія, начиная съ Руссо и Жорж-Занда и кончая Фредерикомъ Бастіа и Жюль-Симономъ. Въ этой области, Мишле оказалъ бы существенную услугу даже въ томъ случа, еслибъ просто собралъ въ одно цлое и освтилъ руководящей идеей все, что было писано до сихъ поръ объ эманципаціи женщины, о ея гражданскихъ нравахъ и общественномъ положеніи, о ея значеніи въ экономическомъ быту народа, и т. п. Но Мишле не захотлъ сдлать и этого, самостоятельнаго, серьзнаго воззрнія на женщину у него не оказалось, а быть компиляторомъ чужихъ идей показалось ему черезчуръ скромнымъ: не даромъ онъ всю жизнь такъ свысока отзывался объ эклектизм. Мишле предпочелъ написать дв пустыя, полубельлетристическія книжечки, которыя не имютъ ровно никакого значенія, но за то вполн оригинальны, до такой степени оригинальны, что заподозрить Мишле въ заимствованіи можетъ только тотъ, кому вздумается сдлать невроятное предположеніе, будто Мишле начитался нашего сильвестровскаго ‘Домостроя’. Такимъ образомъ, об книжки Мишле, и ‘Любовь’ и ‘Женщина’, лишены всякаго серьзнаго содержанія и не могутъ быть отнесены къ подобнымъ трудамъ другихъ публицистовъ. Он не могутъ быть отнесены къ области публицистики уже потому, что об он трактуютъ только о тхъ женщинахъ, которыя, сами или по мужу, обладаютъ значительными матеріальными средствами. Правда, въ предисловіи къ книг ‘Любовь’, авторъ говоритъ, что книга эта написана для людей незажиточныхъ, средняго круга, но въ этой же книг онъ ставитъ супружескую чету среди такой роскошной обстановки, прописываетъ имъ такіе дорогіе медикаменты противъ нкоторыхъ нравственныхъ недуговъ, что необходимо предположить одно изъ трехъ: или Мишле, когда писалъ текстъ книги, усплъ уже забыть предисловіе, или онъ мритъ деньги слишкомъ крупной, несуществующей въ дйствительности, единицей, или, наконецъ, онъ просто хотлъ пошутить надъ публикой, проучить ее за излишнюю невзыскательность къ прежнимъ трудамъ его. Во всякомъ случа, его книги о любви и женщин, предполагающія бракъ только при условіи широкаго матеріальнаго обеспеченія, исключаютъ этимъ самымъ изъ своей программы много глубоко-жизненныхъ, практическихъ вопросовъ, съ ршеніемъ которыхъ связано весьма много въ быту современнаго общества. Вся экономическая сторона вопроса, на которой покоится, однакожь, народное образованіе, развитіе, общественная нравственность и многое другое, исключена Мишле. Вслдствіе этого, напрасно стали бы мы искать у автора отвта на такія явленія современной жизни, отъ которыхъ зависитъ, можетъ-быть, судьба европейской цивилизаціи, судьба человчества. Онъ одностороненъ и поверхностенъ въ высшей степени. Ограничивъ предметъ своего наблюденія классомъ людей богатыхъ, то-есть такихъ, о которыхъ наимене предстоитъ заботиться публицисту, онъ лишаетъ свой трудъ всякаго практическаго значенія. При его условіяхъ, легко ему было строить воздушные замки о семейной жизни, рисовать соблазнительныя картины супружескаго счастья, у людей богатыхъ можно строго преслдовать, напримръ, легкомысленное поведеніе женщины, ея супружескую неврность, можно описывать роскошными, поэтическими красками мирное согласіе супруговъ. Но что скажетъ Мишле о тхъ грустныхъ явленіяхъ, которыя ежедневно встрчаются въ многочисленномъ класс пролетаріата? Нищета и трудъ нетолько подавляютъ въ самомъ зародыш развитіе нравственныхъ началъ въ женщин, но даже ставятъ неодолимыя преграды проявленію этихъ началъ у тхъ немногихъ личностей, которымъ удалось до норы до времени сохранить себя чистыми и незапятнанными среди всхъ превратностей нищенской, трудовой жизни. Вотъ бдная, больная вдова, лишенная возможности работать, ей нетолько нечмъ заплатить за лекарство, ей не начто купить кусокъ хлба для своихъ проголодавшихся дтей. Но у нея есть шестнадцатилтняя дочь-красавица. Когда былъ живъ ея мужъ, когда у нихъ было на все необходимое, она много мечтала о будущности своего любимаго дитяти, она хотла отдать ее въ школу, потомъ пристроить въ какой-нибудь магазинъ на хорошее жалованье. Теперь имъ всмъ нечего сть, ихъ гонятъ изъ ихъ тсной, мрачной коморки, мать, притомъ, задолжала, ее безпрестанно требуютъ въ полицію. Гд найдетъ она выходъ Изъ этого положенія? Дочь-красавица спасетъ ее, спасетъ ихъ всхъ, но какою цною! цною чести, цною чистаго, незапятнаннаго имени. Вотъ другой примръ. Предъ вами двушка-мать. Какой-то негодяй обольстилъ ее, увлекъ общаніемъ жениться на ней. Прошло полгода, онъ скрылся, осталась она одна, безъ денегъ, безъ помощи, истомленная горемъ и болзнью, она не можетъ работать. Ея молоко испорчено страданіями и дурной пищей, ребнокъ плачетъ, потомъ занемогаетъ. Неужели онъ долженъ умереть? Ей надо всего какіе-нибудь два франка, чтобъ купить лекарство, но гд взять эти два франка? Работать? но у нея нтъ силы ни въ одномъ мускул, занять? но кто же дастъ ей хоть одно су? украсть? страшно, да она и не съуметъ этого сдлать. Остается одно средство: выйти въ сумерки на улицу и ждать перваго пьянаго гуляки. Много можно найти подобныхъ примровъ. Нищета, несчастье, невыносимыя нравственныя муки ежедневно высылаютъ въ ряды погибшихъ женщинъ сотни подобныхъ жертвъ, имъ ли должны произнести мы слово отверженія и осужденія?

Но объ этомъ класс людей Мишле вовсе не желаетъ бесдовать. Онъ — джентльменъ, его кокетливый демократизмъ какъ будто испарился, какъ скоро ему удалось составить себ состояніе и занять видное положеніе въ обществ. На этотъ разъ, онъ ведетъ рчь съ салонной публикой о предметахъ, достойныхъ ея празднаго вниманія. Онъ говоритъ о женщинахъ средняго, если не высшаго круга, о женщинахъ, поставленныхъ среди элегантной обстановки.

Какія же это женщины? Чего требуетъ отъ нихъ, чего желаетъ для нихъ Мишле?

Онъ требуетъ, онъ желаетъ прежде всего, чтобъ эти женщины вели совершенно-праздную жизнь. Женщина, но мннію Мишле, созданіе до того высокое, неземное, что трудъ не долженъ осквернять ея рукъ. Женщина — божество, разсуждаетъ Мишле, а божеству разв прилично работать? А почему же и нтъ? спросимъ мы. Правда, боги древней Греціи и древяго Рима не трудились, они проводили дни свои въ надутомъ олимпійскомъ спокойствіи, а если спускались иногда на землю, то только потому, что ихъ соблазняла красота какой-нибудь хорошенькой женщины, но современно ли воскрешать въ XIX вк отжившія, осужднныя, отверженныя идеи? И какъ до такой степени аристократическое воззрніе могло явиться въ голов Мишле? Ему ли, сыну убогаго типографщика, упорнымъ трудомъ проложившему себ дорогу въ жизни, унижать трудъ? Мишле почему-то думаетъ, что онъ исполненъ глубокаго уваженія къ женщин, и приглашаетъ всхъ раздлить его чувства, но кто сказалъ ему, что онъ уважаетъ женщину? По мннію Мишле, жена, мать семейства, должна вести жизнь замкнутую, затворническую, но это не потому, что у нея есть обязанности, приковывающія ее къ дому — объ этихъ обязанностяхъ Мишле говоритъ мало, мимоходомъ: это матерія скучная — нтъ, онъ внушаетъ ей сидть дома, вопервьтхъ потому, что это пріятно ея мужу, вовторыхъ потому, что за порогомъ дома всякую женщину, думаетъ Мишле, ожидаютъ соблазны и искушенія, которымъ невозможно противиться. Мишле увренъ, что ни одна женщина въ мір не можетъ противостоять обольстительнымъ чарамъ черноокаго итальянца или матово-блднаго англичанина, какъ скоро она встртилась съ тмъ или другимъ, все погибло! Черезъ нсколько дней, она уже измняетъ мужу. Вслдствіе такой-то грустной увренности, Мишле совтуетъ мужу держать свою жену взаперти и не пускать ей на глаза никакихъ черноокихъ или блдноматовыхъ иностранцевъ, если же по какому-нибудь грустному стеченію обстоятельствъ несчастіе случилось, если жена ваша знакома съ какимъ-нибудь молодымъ человкомъ, тогда… тогда Мишле рекомендуетъ вамъ чрезвычайно-оригинальное средство. Если вашъ соперникъ итальянецъ — позжайте въ Италію и докажите вашей жен, что итальянецъ въ мір не одинъ, что ихъ есть цлые мильйоны, если же жена ваша влюбилась въ матоваго англичанина, позжайте въ Англію и докажите вашей неврной супруг, что этихъ матовыхъ прелестей не искать-стать. Посл такого радикальнаго и вмст съ тмъ остроумнаго средства, недугъ вашей жены тотчасъ измнится, правда, медикаментъ обойдется вамъ немножко дорого, но за то и результатъ Мишле общаетъ блистательный.

Но Боже васъ сохрани, если вы этимъ только вздумаете ограничить свои присмотръ за женою, въ такомъ случа, вы погибли, несчастный! Нтъ, вы должны послушать Мишле, онъ скажетъ вамъ, какія еще предосторожности необходимы для вашего супружескаго счастія. Мишле эти вещи хорошо знаетъ, онъ недаромъ, полемизируя съ іезуитами, изучалъ политику ихъ святаго братства. Послушайте же, что онъ говоритъ вамъ. Вы должны держать въ дом только одну прислугу — горничную, но эта горничная должна видться съ вашей женой только въ вашемъ присутствіи, Боже сохрани оставлять ихъ наедин, хотя бы въ случа самой крайней необходимости. Вы должны сами одвать и раздвать вашу жену, вдь этому такъ легко научиться. Вообще, вы не должны спускать глазъ съ вашей жены, она должна быть постоянно передъ вами, если же вамъ необходимо выйти изъ дому, то, что стоитъ вамъ запереть двери и опустить ключъ въ карманъ? Это такъ нетрудно, а между тмъ, излишняя предосторожность никогда не мшаетъ…

Вотъ до какого нелпаго взгляда на вещи дошелъ Мишле, бродя подъ руку съ своей молодой женой по живописнымъ окрестностямъ Нанта… Если онъ постарался примнить свою теорію къ самому себ, то, бдная m-mе Мишле! И еще боле, бдный самъ Мишле! Какую мучительную пытку устроила, онъ себ, въ своемъ супружескомъ быту! Жить въ постоянномъ страх, опасеніи, недоврять самому близкому существу, видть повсюду обманъ, измну, козни, коварство,— да разв это жизнь? Это вчная, ядовитая мука, это — пытка, это — адъ, устроенный собственными стараніями, презрнное прозябаніе Пигмаліона! И какъ могъ унизиться до этого жалкаго существованія такой человкъ, какъ Мишле? Или не понимаетъ онъ, что въ этомъ іезуитскомъ присмотр, въ этомъ трусливомъ недовріи, заключается самое дкое оскорбленіе, какое только можно нанести самому себ? Эта тупая, малодушная, безсмысленная ревность разв не унижаетъ, не позоритъ того, кто зараженъ ею? Поступать такимъ образомъ разв не значитъ признавать свое полнйшее ничтожество? Если вы уврены, что всякій зазжій итальянецъ, у котораго глаза темне вашихъ, всякій англичанинъ, у котораго цвтъ лица лучше вашего, долженъ сдлаться вашимъ соперникомъ, если вы уврены въ этомъ, то можете ли вы питать къ самому себ хотя какое нибудь уваженіе? И съ другой стороны, при такомъ образ мыслей, можете ли уважать, цнить, любить свою жену? Какое мнніе должны вы имть о женщин, относительно которой вы убждены, что она готова броситься въ объятія всякаго молодаго человка, если только онъ красиве ея мужа? Неужели супружеская любовь жены къ мужу держится только на его физическихъ совершенствахъ? Неужели вс мужья до того ничтожны, жалки и отвратительны, что неспособны оказать на женщину хоть каплю нравственнаго вліянія? И наконецъ, неужели думаетъ Мишле, что этотъ безобразный, оскорбительный надзоръ, которымъ онъ велитъ окружать женщину, останется безнаказаннымъ для мужа? Разв можетъ женщина любить и уважать человка, который безпрестанно относится къ ней съ самымъ оскорбительнымъ недовріемъ? Разв не явится у нея, при такихъ условіяхъ, совершенно законное желаніе отомстить?

Надзоръ за женою, рекомендуемый Мишле, не ограничивается однимъ физическимъ надзоромъ за ея дйствіями: Мишле требуетъ также, и даже еще убдительне, чтобъ мужъ контролировалъ духовную жизнь своей жены, чтобъ онъ наблюдалъ за ея мыслями, чувствами, впечатлніями и ощущеніями. Мишле до того пошло смотритъ на женщину, что ршительно отказывается предположить въ ней хоть крупицу собственнаго разсудка. Боже васъ сохрани, разсуждаетъ онъ, дать ей самой прочесть какую нибудь книгу, зачмъ? разв женщина способна понять хоть одну печатную страницу? она такъ превратно, такъ хитро перетолкуетъ смыслъ всего прочитаннаго! Нтъ, если вы заботитесь объ умственномъ развитіи своей жены, если вы хотите, чтобъ она не была совершенной дурочкой, чтобъ у нея были хоть кое-какія жиденькія идейки, то снисходительный Мишле готовъ даже одобрить ваше желаніе, но только, пожалуйста, не вздумайте ей самой дать книгу въ руки. Вы лучше возьмите книжку, да прочтите ее сами про себя, вытяните изъ нея пять-десять идеекъ, которыя вы находите полезнымъ сообщить жен, переработайте ихъ въ своемъ ум съ супружеской точки зрнія, и потомъ, уже въ дистиллированномъ вид, передайте ихъ словесно своей супруг. Такая пережеванная пища, по мннію Мишле, какъ-нельзя-боле соотвтствуетъ слабому умственному желудку женщины. Боле всего берегитесь, увщеваетъ васъ почтенный авторъ, допустить въ жен какое нибудь проявленіе воли или разсудка. Это не ведетъ ни къ чему доброму, поврьте, жена не должна разсуждать: она должна мыслить вашимъ умомъ, должна смотрть на весь божій міръ вашими глазами. Иначе, чего добраго, можетъ возникнуть роковая равноправность супруговъ.

Одна черта всего боле возмутительна въ книг Мишле. Погружаясь въ безобразнйшія нелпости, третируя женщину съ чистоживотной точки зрнія, отрицая въ ней и разсудокъ, и сердце, и добрую волю, онъ не перестаетъ трубить вамъ въ уши о своемъ безграничномъ, безпредльномъ, безпримрномъ уваженіи къ женщин. Это но истин возмутительно. Такого дерзкаго неуваженія къ читателю мы не встрчали ни въ одномъ автор, даже изъ французскихъ. За кого принимаетъ Мишле публику, для которой предназначалъ онъ свой трудъ? На каждой страниц, Мишле надаетъ передъ женщиной на колни, называетъ ее божествомъ, царицей, чистымъ, святымъ, неземнымъ созданіемъ… Онъ благоговетъ передъ ея красотой, добротой, великодушіемъ, онъ готовъ даже восхищаться ея умомъ, позабывъ, что для этого самаго ума онъ только-что прописалъ литературную жвачку… По истин, Мишле неисповдимъ въ этомъ своемъ твореніи.

Но нельзя ли понять, по крайней мр, чмъ дйствительно дорожитъ Мишле въ женщин, передъ чмъ благоговетъ онъ? Къ счастью, а можетъ быть къ несчастью, на этотъ разъ намъ не предстоитъ большихъ затрудненій. Мишле находитъ, что большая часть женщинъ — превосходныя самки.

Слово произнесено, таинственныя книги Мишле, о которыхъ идетъ рчь, разгаданы. Такъ, Мишле уважаетъ въ женщин отличную самку.

Онъ говоритъ это прямо, дерзко, нагло, не красня. Должно быть, онъ знаетъ, кому говоритъ.

Французская публика раскупила тысячами безобразныя книги Мишле. Она съ жадностью читала эти сладострастныя страницы, эти скандалзные намеки, опасенія, она была рада, что нашелся писатель, который, не конфузясь, говоритъ ей такія вещи. Короче, французы остались довольны своимъ національнымъ писателемъ.

Говорятъ, въ XIX вк это вполн современно, говорятъ, наша эпоха стремится воскресить античный культъ плоти, оскорбленный средневковымъ аскетизмомъ, говорятъ, нашъ вкъ стремится къ усовершенствованію комфорта, а можетъ ли быть комфортъ безъ хорошенькой самки?

Установивъ такую національную точку зрнія, Мишле очень систематически и съ большимъ краснорчіемъ развиваетъ свой взглядъ на супружество. Высокая цль супружества заключается, по его мннію, въ физическомъ удовольствіи, которое становится удломъ супруга. Если вы мужъ, то въ эту сторону рекомендуетъ вамъ Мишле устремить вс свои помыслы и старанія. Вы должны беречь и лелять тло своей жены, особенно если она такъ великодушна, что ежедневно предоставляетъ его въ ваше распоряженіе, или, по собственному выраженію Мишле, каждый вечеръ предоставляетъ вамъ власть длать ее беременною. Дойдя до этого пункта, фантазія Мишле начинаетъ сильно разъигрываться… Онъ строитъ для вашего поученія разныя остроумныя соображенія и ршаетъ ихъ къ обоюдному удовольствію супруговъ. Что соображенія эти чрезвычайно остроумны, можно видть изъ слдующаго примра. Положимъ, говоритъ Мишле, что жена ваша въ чемъ нибудь провинилась, ее грызетъ раскаяніе, и она можетъ заболть, наконецъ, умереть, если вы не поможете ей искупить ея вину. Нечего длать, вы должны наказать ее, она проситъ, молитъ васъ, чтобъ вы наказали ее, прибавляя при этомъ, что наказаніе непремнно должно быть тлесное. Какъ тутъ быть? съ одной стороны, вы не желаете отказать жен въ ея просьб, съ другой стороны, вы боитесь испортить, обезобразить ея нжное, прозрачное тло… Но находчивый авторъ тотчасъ выводитъ васъ изъ этого непріятнаго затрудненія, онъ предлагаетъ вамъ очень простое средство: возьмите, да выските вашу жену… Это ничему не вредитъ, ничего не испортитъ, напротивъ, это средство очень пріятное, Мишле даже и вамъ готовъ посовтовать его, какъ превосходное возбудительное…

Но довольно, французскіе скандалы, которыми пересыпаны об книги Мишле, плохо передаются по-русски, а для того, чтобъ оцнить, до какой степени можетъ иногда упасть талантъ писателя, достаточно и того, что мы разсказали уже.

Мишле, какъ историкъ и публицистъ, кажется, уже не существуетъ, прозябаетъ еще присяжный поставщикъ книгъ, эксплуатирующій публику то произведеніями въ род ‘Любви’ и ‘Женщины’, то такими стихотвореніями, какъ его ‘Птица’, ‘Наскомое’, ‘Море’, передъ непостижимымъ бредомъ которыхъ въ недоумніи остановится нетолько натуралистъ, но даже всякій мало-мальски начитанный человкъ. Эти изданія не подлежатъ нашему суду. Мы прощаемся съ Мишле въ тотъ моментъ, когда онъ измняетъ своему призванію, своимъ взглядамъ, своимъ принципамъ, когда онъ, промнявъ сначала поприще историка на поприще публициста, измняетъ наконецъ и этому послднему.

——

Съ именемъ Мишле неразрывно связано имя его друга и товарища, бывшаго профессора въ Coll&egrave,ge de France, Эдгара Кине. Нсколько страницъ, посвященныхъ этому писателю, послужатъ дополненіемъ къ характеристик Мишле.

Кине, подобно своему другу, въ молодости принужденъ былъ бороться съ тягостными матеріальными лишеніями. Отецъ его, служившій въ военной служб во времена республики и имперіи, не усплъ пріобрсти никакого состоянія, это былъ человкъ, лишенный всякаго образованія, суровый и непривтливый. Сначала, онъ прочилъ для сына военную карьеру, потомъ пробовалъ принудить его къ занятію частными длами у какого-то банкира въ Париж, но молодой Кине, рано обнаружившій наклонность къ ученымъ и литературнымъ занятіямъ, уклонялся отъ всякихъ служебныхъ обязанностей. Это нсколько разъ производило разрывъ между отцомъ и сыномъ, но, благодаря стараніямъ матери, согласіе между ними каждый разъ возстановлялось. Окончивъ курсъ наукъ въ школ правовднія въ Парняг, Кине похалъ доканчивать свое образованіе въ Германію. Тамъ слушалъ онъ лекціи знаменитыхъ профессоровъ въ Гейдельберг, изучалъ языкъ, литературу и исторію Германіи. Онъ полюбилъ эту страну, туманный, мечтательный идеализмъ которой согласовался съ его внутренними наклонностями. Плодомъ его занятій въ Гейдельберг былъ переводъ ‘Идей о философіи исторіи’ Гердера, къ, которому Кине прибавилъ собственное введеніе. Эта книга была очень хорошо принята и во Франціи, и въ Германіи. Викторъ Кузенъ, который въ то время пріобрталъ уже широкую популярность, отозвался о молодомъ ученомъ въ самыхъ лестныхъ выраженіяхъ, Гте выразилъ надежду, что изданіе Кине положитъ начало прочному вліянію нмецкой литературы на Францію. Въ 1827-мъ году, Кине возвратился въ отечество, но ненадолго: парижскій институтъ, который усплъ уже обратить вниманіе на его превосходный переводъ Гердера, назначилъ его членомъ ученой экспедиціи, долженствовавшей сопровождать французскую армію въ Морею. Во время этого путешествія написалъ Кине свою книгу о ‘Новой Греціи’ — одно изъ самыхъ поэтическихъ его созданій. Въ слдующее затмъ время, до 1841-го года, онъ довершалъ свое самообразованіе, занимаясь поэзіей, исторіей и литературой, въ этотъ періодъ издалъ онъ нсколько стихотворныхъ поэмъ, статью о французской поэзіи XII столтія, и книгу ‘О Германіи и Италіи’. Въ 1841-мъ году онъ занялъ въ College de France каедру южно-европейскихъ литературъ, остававшуюся за нимъ до 1845-го года. Мы знаемъ уже о борьб, которую онъ, вмст съ другомъ своимъ Мишле, въ 1843-мъ году велъ съ іезуитами. Мишле устоялъ въ этой борьб, но Кппе былъ побжденъ іезуитами: правительство приказало ему прекратить чтенія. Это пораженіе сопровождалось для Кине и блистательными торжествами: устроенъ былъ въ честь его рядъ овацій, которыя были прекращены вмшательствомъ полиціи. Въ 1848-мъ году Кине, пламенно сочувствовавшій революціи, поступилъ полковникомъ въ 11-й легіонъ національной гвардіи, потомъ избранъ онъ былъ членомъ учредительнаго и законодательнаго собранія, гд вотировалъ постоянно вмст съ демократами. Лишенный ораторскихъ способностей, онъ мало выдавался въ этихъ собраніяхъ, гд адвокаты — люди получившіе навыкъ къ импровизаціи и преніямъ — оттсняли его въ тнь. Въ 1851-мъ году, когда республика окончательно пала, Кине покинулъ Францію и перехалъ въ Брюссель, гд онъ и живетъ въ настоящее время.

Кром поименованныхъ выше, изъ сочиненій Кине замчательны: ‘Исторія итальянскихъ революцій’, ‘Ультрамонтанизмъ’, ‘Духъ религій’, ‘Опытъ о жизни исуса Христа’, ‘Чародй Мерлинъ’, ‘Рчь о южно-европейскихъ литературахъ’, ‘Рчь объ эпох возрожденія’, нсколько брошюръ политическаго содержанія, поэмы: ‘Агасеерь’, ‘Прометей’, ‘Наполеонъ’ и ‘Рабы’. Вс эти труды, съ дополненіемъ очень важной автобіографіи, подъ заглавіемъ ‘Histoire de mes ides’, изданы въ послднее время книгопродавцемъ Шамро, въ 10-ти томахъ (Oeuvres compl&egrave,tes d’Edgar Quinet), только ‘Чародй Мерлинъ’, появившійся очень недавно, не вошелъ въ это полное собраніе.

Эдгаръ Кине, по отношенію къ французской литератур, во всхъ своихъ произведеніяхъ является вполн оригинальнымъ и независимымъ мыслителемъ и поэтомъ. Подобно Мишле, съ которымъ онъ былъ связанъ чувствомъ самой нжной дружбы и родствомъ политическихъ убжденій, онъ не примкнулъ ни къ одной изъ господствовавшихъ въ его время литературныхъ школъ. Онъ не принадлежитъ къ доктринрамъ, съ которыми онъ всю жизнь находился въ частыхъ враждебныхъ столкновеніяхъ, онъ не принадлежалъ и къ соціалистамъ, съ которыми соединяли его врожденные демократическіе инстинкты, но съ которыми онъ тотчасъ расходился, какъ скоро дло доходило до вопросовъ экономическихъ. Какъ философъ, Кине также держался въ сторон отъ направленія, господствовавшаго во Франціи. Онъ не принадлежалъ къ школ Кузена, котораго эклектизмъ, лишенный плодотворной творческой силы, внушалъ ему недовріе. Дятельность Кине, какъ мыслителя, запечатлна глубоко-религіознымъ характеромъ, роднящимъ его съ нмецкими піетистами. Отецъ Кине былъ католикъ, мать — протестантка, на молодомъ ученомъ отразилось это смшеніе религіозныхъ идей и впечатлній, вынесенныхъ имъ изъ дтства. Въ его трудахъ религіознаго содержанія проявляется въ одинаковой степени и грандіозность католическихъ идей, и туманный, философскій синтезъ протестантскихъ мыслителей. Вообще, пребываніе въ Германіи, знакомство q, нмецкой литературой, оказало много вліянія на авторскую дятельность Кине. Въ его трудахъ много туманности, мечтательности, свойственной нмецкимъ писателямъ. На его стихотворныхъ опытахъ замтно вяніе Шиллера и Уланда такъ же точно, какъ на философскихъ трудахъ его отражается вліяніе Гердера. Кине много содйствовалъ къ ознакомленію французской публики съ нмецкой литературой, въ чемъ помогла ему необыкновенная способность живой и увлекательной передачи чужихъ идей.

Отличительную черту Кине, какъ писателя, составляетъ глубина мысли и романтическій способъ изложенія. Онъ любитъ бросить читателю, какъ будто мимоходомъ, какую нибудь всеобъемлющую идею — до того общую, что самъ авторъ почти всегда оказывается не въ состояніи изложить ее въ точныхъ, опредленныхъ выраженіяхъ. Идея эта является ему самому въ какомъ-то темномъ, неопредленномъ вид, подобно мистическимъ идеаламъ Платона, и въ этомъ самомъ незрломъ вид передаетъ онъ ее читателю. Такимъ образомъ, читая Кине, вы испытываете гораздо чаще только смутное чаяніе какой нибудь идеи, чмъ впечатлніе опредленной философской формулы. Кине, какъ мыслитель, очень туманенъ, и эта туманность вредитъ несомнннымъ достоинствамъ его трудовъ. Поэтому, несравненно большимъ успхомъ въ публик пользовались т изъ его произведеній, которыя не принадлежа къ области чистаго искусства — на этомъ поприщ Кине довольно слабъ, несмотря на все изящество его поэтическаго языка — не принадлежатъ вмст съ тмъ и къ области отвлеченнаго умозрнія. Въ этомъ разряд полуученыхъ, полубельлетристическихъ трудовъ, наиболе удаются Кине его этюды объ иностранныхъ поэтахъ и художникахъ. Эстетическая критика — истинное призваніе Кине. Здсь, не вдаваясь въ излишнюю туманность и глубину, онъ уметъ провести передъ читателемъ рядъ удачныхъ, меткихъ идей, высказанныхъ самымъ симпатическимъ языкомъ. Кине, подобно Мишле — великій знатокъ живописи и поэзіи. Онъ хорошъ тмъ, что никогда не ограничивается однимъ эстетическимъ анализомъ, а старается проникнуть въ историческое значеніе и характеръ того или другаго памятника искусства. Въ этомъ отношеніи, его этюды о фламандской школ, изданные подъ заглавіемъ ‘Marnix de Sainte Aldegoncle’, заслуживаютъ особеннаго вниманія. Для образца, приведемъ слдующій отрывокъ: ‘Рембрандтъ разорвалъ связь со всякимъ преданіемъ, такъ точно, какъ его церковь разорвала связь со всякимъ авторитетомъ, онъ творитъ ‘зъ себя, изъ своего непосредственнаго вдохновенія. Онъ читаетъ природу, какъ библію, безъ постороннихъ комментаріевъ. Такимъ образомъ, онъ даетъ намъ впечатлніе новаго міра, самороднаго творенія, готоваго появиться, безъ всякой аналогіи въ предъидущемъ. Государство возникаетъ во всеоружіи на пустынномъ берегу, блистательныя произведенія живописи родятся сами изъ себя, безъ предварительнаго эскиза, подъ кистью художника. Когда Рембрандтъ рисуетъ сцены изъ ветхаго и новаго завта, онъ рисуетъ то, что видли его собственные глаза. Онъ видлъ ‘Нагорную проповдь’ въ рчахъ протестантовъ. Эта толпа, ропщущая и угрожающая въ картин ‘Ессе Homo’, разв не та, которая явилась требовать смерти Барневельдта? И не она ли потребуетъ скоро смерти Витта? Новый завтъ совершается передъ глазами художника, все въ этой національной школ — жизнь, дйствительность, непосредственная хроника. Что до волшебства колорита подъ свинцовымъ небомъ, то подобный примръ противорчія между природой и искусствомъ — единственный въ цломъ мір. Откуда, рядомъ съ аскетической блдностью Луки лейденскаго, вдругъ этотъ свтозарный блескъ Рембрандта или Рубенса? Эти противорчія могутъ быть объяснены только изъ того же принципа національной жизни. Голландія ведетъ двойное существованіе, въ одно время и европейское, и азіатское, она живетъ преимущественно Вест-Индіей и этими колоніями, лежащими на окраинахъ Азіи. Когда взоры всхъ были обращены на отдаленные флоты, ежедневно открывавшіе какой нибудь клочокъ земли подъ тропиками, когда въ Амстердам основывалась компанія Восточной и Западной Индіи, какимъ образомъ художники могли остаться одни равнодушными къ тому, что занимало умы всей націи? Колоніи, завоеванныя въ другомъ полушаріи — вотъ гд былъ этотъ отдаленный очагъ, это зажигательное стекло, воспламенившее фламандскую и голландскую живопись’.

Подобными меткими характеристиками наполнены вс этюды Кине о поэзіи и живописи, это — область, по нраву ему принадлежащая.

Что касается до историческихъ и политическихъ трудовъ Кине, то, говоря вообще, они довольно слабы. Кине, какъ историкъ, страдаетъ тмъ же недостаткомъ, какъ и Мишле: онъ не уметъ разграничить надлежащимъ образомъ задачу историка отъ задачи публициста. Онъ неспособенъ относиться серьзно и свободно къ историческому матеріалу, этотъ матеріалъ, по большей части, служитъ ему для совершенно иныхъ, постороннихъ цлей. нине, даже въ своихъ трудахъ политическаго содержанія, не всегда обладаетъ запасомъ мысли и серьзности, необходимой для публициста, его произведенія въ этомъ род очень часто сбиваются на памфлетъ.

То же, до извстной степени, надо сказать и о его профессорской дятельности. Онъ едва-ли не боле самаго Мишле усплъ обратить свою каедру въ ораторскую трибуну, съ которой лилась зажигательная рчь въ толпу тснившейся кругомъ нея молоджи.

Кине теперь шестьдесятъ лтъ отроду, онъ пятью годами моложе Мишле.

В. Авсеенко.

‘Отечественныя Записки’,No 7, 1863

III.МИШЛЕ.

Читайте также:

III.
МИШЛЕ.