Публицисты нового времени, Авсеенко Василий Григорьевич, Год: 1863 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 46 минут(ы)

ПУБЛИЦИСТЫ НОВАГО ВРЕМЕНИ (*).

І.
РОЙЕ-КОЛЛЯРЪ.

La vie politique de М. Royer-Collard, ses discours et ses crits. Par le baron de Bavante. Paris, 1861 2. vols in 8.

(*) Подъ этимъ заглавіемъ редакція ‘От. Зап.’ намрена помстить рядъ небольшихъ характеристикъ извстнйшихъ политическихъ писателей и дятелей новаго времени.

Жизнь политическихъ и общественныхъ дятелей въ наше время пріобртаетъ все большее и большее значеніе въ исторической наук. Государственные люди современной Европы фигурируютъ на первомъ план въ исторіи, около ихъ личной дятельности груицруются историческіе факты, около нихъ сосредоточивается, если можно такъ выразиться, историческое содержаніе эпохи. Въ рамки біографій государственныхъ дятелей какъ бы сама собою укладывается политическая жизнь нашего времени, нельзя, напримръ, придумать для новйшей политической исторіи Англіи иной формы, кром длиннаго ряда біографій ея великихъ министровъ и ораторовъ. Кто-то весьма справедливо замтилъ, что этотъ фактъ можетъ служить критеріумомъ политической зрлости націй. Какъ въ древней Греціи, въ періодъ соперничества Аинъ и Спарты, какъ въ древнемъ Рим, въ періодъ республики, такъ и въ современной Европ, люди, въ руки которыхъ народъ сложилъ присущую ему власть, заправляютъ ходомъ политическихъ событіи и сосредоточиваютъ на себ вниманіе историка. Можно выразиться, что тамъ, гд конституціонное начало прочно укоренилось, представители народа въ парламент служатъ вмст съ тмъ и представителями его въ исторіи.

Нельзя, говоря строго, примнить сказаннаго нами къ лицу, политической жизни котораго Барантъ посвятилъ свою книгу. Ройе-Колляръ едва ли можетъ претендовать на роль передоваго дятеля своей эпохи. Его политическое амплуа принадлежало ко второму разряду, а его личный характеръ, при всхъ симпатическихъ сторонахъ его, былъ далеко не изъ тхъ, которымъ исторія назначаетъ передовые посты. Ройе-Колляръ принадлежалъ къ числу тхъ личностей, которыхъ можно любить, уважать, даже удивляться имъ, но которыхъ ни въ какомъ случа нельзя заподозрить въ геніальности. Было бы вполн несправедливо назвать его человкомъ бездарнымъ, одною изъ тхъ дюжинныхъ посредственностей, которымъ удается, выкупая нравственными качествами умственную ограниченность, пріобрсти довольно видное мсто въ исторіи. Ройе-Колляра, напротивъ, необходимо признать необыкновенно умнымъ и талантливымъ дятелемъ, трудившимся всегда съ безкорыстнымъ стремленіемъ принести посильную пользу обществу, и притомъ чуждымъ тхъ мелочныхъ, эгоистическихъ побужденій, которыя кладутъ много темныхъ пятенъ на память самыхъ геніальныхъ историческихъ личностей. Все несчастіе Ройе-Колляра заключалось въ томъ, что онъ невсегда врно угадывалъ истинныя потребности общества, и что въ своей литературной и политической дятельности онъ проявилъ слишкомъ мало смлости, энергіи и самоувренности. Никто еще не думалъ отрицать въ немъ способности и доброй воли, но никто также не думалъ придавать имъ большаго значенія. Всегда спокойный, умренный, терпливый, всегда державшій сторону легальности и порядка, Ройе-Колляръ былъ неспособенъ ни на какіе эфекты. Хотя его дебаты въ парламент были иногда удачны, хотя съ его мнніями иногда соглашались, но всегда какъ-то такъ случалось, что самыя важныя побды его но производили никакого эфекта, никакого шума: одинъ французскій публицистъ, прямо выражается, что побжденные противники Ройе-Колляра всегда казались побдителями. И однакожь, при всемъ томъ, политическая дятельность Ройе-Колляра -не лишена значительнаго интереса, потому что онъ, въ теченіе своей долгой жизни, принималъ хотя и неслишкомъ блистательное, но очень дятельное участіе въ событіяхъ эпохи, исполненной самаго драматическаго интереса. Его жизнь обнимаетъ наиболе содержательный и наиболе важный періодъ новйшей исторіи. Родившись въ 1763 году, въ самые печальные дни царствованія Лудовика XV, въ своей молодости онъ былъ свидтелемъ и даже дйствующимъ лицомъ революціонной драмы, разыгравшейся въ конц XVIII столтія. Передъ его глазами изошла и закатилась звзда Наполеона, онъ былъ свидтелемъ реставраціи бурбоновъ и паденія ихъ старшей линіи, при немъ разыгралась іюльская революція, протянулась большая часть царствованія Лудовика-Филиппа, и, наконецъ, онъ умеръ почти наканун февральскаго переворота, унося съ собою въ могилу смутное предчувствіе великаго политическаго кризиса. Еслибъ судьба бросила Ройе-Колляра въ боле глухую эпоху, среди боле пасивныхъ дятелей, можетъ быть, его скромная личность прошла бы незамченною въ исторіи, но, поставленный среди самой драматической обстановки, въ центр самой напряженной дятельности, онъ отражаетъ отъ себя довольно яркій, хотя и заимствованный, свтъ и, помимо своихъ личныхъ качествъ, невольно привлекаетъ къ себ вниманіе историка. Нельзя не замтить притомъ, что Ройе-Колляръ, какъ государственный дятель, служитъ представителемъ извстной политической доктрины, которую онъ боле всякаго другаго, даже едва ли не боле самого Гизо, старался выяснить въ теоріи и провести послдовательно въ практической дятельности. Вотъ почему мы надемся, что читателямъ небезъинтересно будетъ познакомиться съ этой умной, честной, симпатичной, хотя далеко не геніальной, личностью, воспоминаніе о которой связано притомъ съ самыми ршительными событіями послднихъ ста лтъ {Считаемъ нужнымъ предупредить читателя, что для предлагаемаго очерка мы пользовались книгою Баранта только какъ сырымъ матеріаломъ, нисколько не раздляя его взглядовъ и убжденій.}.

Дтство свое Ройе-Колляръ провелъ въ деревн, въ провинціи Шампани. Его родители и окружавшая ихъ среда находились модъ сильнымъ вліяніемъ католицизма и іезуитизма, которые отразились на послдующей дятельности Колляра и сообщили нсколько суровыхъ и антипатическихъ чертъ его, попреимуществу доброму, характеру. О своей матери Ройе-Колляръ всегда вспоминалъ съ признательною благодарностью и любилъ разсказывать о ея^— набожности и аскетическомъ образ жизни. Суровое воспитаніе, данное ею сыну, навсегда поселило въ немъ отвращеніе къ роскоши, праздности и либерализму, и сообщило всей его вншности нсколько грубый отпечатокъ.

О первой молодости Ройе-Колляра Барантъ сообщаетъ намъ очень мало свдній, да и то, что передаетъ онъ, относится только къ умственной дятельности героя нашего очерка. Мальчикъ очень рано обнаружилъ наклонность къ серьзнымъ занятіямъ и любилъ подолгу размышлять о томъ, что ему удавалось прочитывать въ книгахъ. Въ шомонской колегіи, гд получилъ онъ первоначальное воспитаніе оні основательно изучалъ древніе языки, а въ колегіи Сент-Омера съ такимъ успхомъ занимался точными науками, что ему предложили тамъ каедру математики. Но ученое поприще, какъ можно заключать изъ разсказа Баранта, мало соотвтствовало наклонностямъ молодаго Колляра, и, побывъ еще немного времени професоромъ съ Мулен, онъ перехалъ въ Парижъ, чтобъ заняться тамъ юридической практикой.

Ройе-Колляру было двадцать шесть лтъ отъ роду, когда вспыхнула первая революція и открыла ему новое поприще для политической дятельности. Часть острова св. Лудовико, къ которой онъ принадлежалъ, избрала его членомъ многочисленнаго муниципальнаго совта. Колляръ въ то время вполн раздлялъ увлеченіе и надежды, пробужденныя во французскомъ народ первымъ революціоннымъ взрывомъ, но его желанія и стремленія, какъ и слдовало ожидать, были самыя ограниченныя: онъ требовалъ только равенства всхъ передъ закономъ и необходимости народнаго согласія по вопросамъ о податяхъ и налогахъ. Въ ‘Htel de Ville’ онъ сидлъ на скамь умренныхъ, рядомъ съ Камилломъ Демулэномъ, Манюэлемъ и Дантономъ. Пока революція держалась стороны легальности и конституціонизма, Колляръ былъ преданъ ей всею душою, по какъ только, посл событіи 10 августа, крайняя партія одержала верхъ и дло революціи перешло въ руки черни, онъ отстранился отъ нея и зажилъ частнымъ человкомъ въ своемъ квартал св. Лудовика.

Но въ революціонныя эпохи, политическій индиферентизмъ преслдуется такъ же строго, какъ и открытое сочувствіе къ старому порядку, посл паденія жирондистовъ, Колляръ не былъ уже въ безопасности въ Париж и бжалъ переодтый въ свою деревню, въ Шампань. Отца его въ то время не было уже въ живыхъ, но мать его пользовалась большимъ уваженіемъ у сосдей и могла надяться, что никто изъ нихъ не выдастъ ея сына. Колляръ поселился у нея въ дом и каждое утро, переодтый крестьяниномъ, выходилъ за плугомъ въ поле, чтобъ отклонить отъ себя всякое подозрніе въ своемъ дйствительномъ званіи. Осдланная лошадь день и ночь стояла наготов въ конюшн, чтобъ ускакать на ней при первой опасности. Благодаря этимъ предосторожностямъ и еще боле покровительству своего земляка Дантона, Колляръ спокойно переждалъ въ дом матери бурю террора и явился въ Парижъ уже тогда, когда директоріи удалось возстановить нкоторый порядокъ и безопасность n% потрясенномъ государств. Онъ занялъ мсто въ совт пятисотъ.

Тогдашнему правительству предстояло выполнить трудную и многосложную задачу. Революція, пронесшись разрушительнымъ ураганомъ по Франціи, покрыла ея развалинами, старый порядокъ былъ опрокинутъ, новаго еще не являлось. Нужно было, съ одной стороны, реставрировать то, въ чемъ сохранялись еще признаки жизни, а съ другой, обезопасить взятыя съ бою права отъ поднимавшейся реакціи. Правительство должно было лавировать между двумя крайними партіями: одна, враждебная нетолько террору, но и конституціоннымъ идеямъ, заявленнымъ въ 1789 году, слпо порицала все революціонное движеніе и, демократическая на словахъ, втайн вздыхала по старин и желала возвратиться къ деспотизму и олигархіи временъ бурбоновъ. Противъ этой партіи стояла другая, съ діаметрально-противоположными интересами и стремленіями. Сюда принадлежали, съ одной стороны, крайніе республиканцы, со страхомъ смотрвшіе на всякую попытку примирить старое съ новымъ и врившіе, что только постоянный терроръ въ силахъ обуздать встававшую на ноги реакцію, а съ другой, многочисленный класъ негодяевъ, людей нравственно-испорченныхъ, которые, по разнымъ Причинамъ, не успли воспользоваться для своихъ личныхъ цлей эпохою террора и потому желали повторенія ея. Примирить эти дв главныя партіи, или, что одно и то же, помирить старый порядокъ съ революціей, было задачей тогдашняго правительства.

Религіозные вопросы, какъ естественно, первые представились вниманію директоріи. Немедленнаго ршенія ихъ требовала самая настоятельная необходимость: _ эдикты, изданные конвентомъ противъ священниковъ, противъ церковной собственности, противъ вншнихъ отправленій католицизма, находились еще въ полной сил, между тмъ какъ общество давно уже чувствовало потребность освободиться отъ нихъ. Большинство французскаго народа давно уже освободилось отъ обаянія атеизма и религіи разума, компрометированной сацердотальными выходками Робеспьера, и начинало ощущать потребность въ возстановленіи католицизма. Но, съ другой стороны, существовала еще довольно многочисленная партія, видвшая въ католической реставраціи ршительный поворотъ къ старому, и утверждавшая, что католицизмъ немыслимъ безъ деспотизма свтской власти и духовной тираніи. Правительству предстояло выбирать между желаніями той и другой партіи, и оно благоразумно склонилось на сторону большинства, Оно ршилось возстановить католицизмъ на степени господствующей религіи, не стсняя притомъ безусловной свободы совсти и вроисповданія.

Честь этой мры, положившей первое Начало къ водворенію легальнаго порядка во Франціи, сполна принадлежитъ Ройе-Колляру. Онъ принималъ самое дятельное участіе въ преніяхъ о возстановленіи католицизма, и рчь, которую онъ произнесъ по этому поводу, ршила религіозный Вопросъ въ томъ смысл, какой мы только что указали. Эта рчь можетъ быть названа одною изъ лучшихъ, когда либо произнесенныхъ Колляромъ, какъ потому, что нигд такъ блистательно не развилъ онъ всей силы своей діалектики, такъ въ особенности потому, что мнніе, защищаемое имъ въ этой рчи, было мнніе большинства, между тмъ какъ въ другихъ законодательныхъ проектахъ, съ которыми выступалъ онъ въ палат, онъ проводилъ свои чисто личные взгляды, иногда очень узкіе и въ высшей степени ретроградные. Но и въ этомъ замчательномъ произведеніи его ораторской Дятельности есть одно больное мсто, въ которомъ отразились ультрамонтанскія убжденія Ройе-Колляра: ратуя за возстановленіе католицизма, Колларъ ставитъ его непремннымъ условіемъ освобожденіе священниковъ отъ присяги законамъ республики, слдовательно, проводитъ принципъ независимости іерархіи отъ государства — принципъ, враждебный преданіямъ галликанский церкви.

Вскор затмъ мы встрчаемъ Ройе-Колляра среди новаго рода дятельности. Французскіе эмигранты, во глав которыхъ стояли будущій Лудовикъ XVIII и графъ Артуа, изгнанные революціонною бурею изъ Франціи, не теряли надежды возвратить современемъ свои права и свою собственность. Они съ радостью слдили, какъ мало но малу утихало революціонное движеніе, какъ все боле и боле усиливалась во французскомъ народ потребность выйти изъ переходнаго состоянія и успокоиться отъ продолжительныхъ и тревожныхъ волненій, и выжидали время, когда обстоятельства позволятъ имъ наконецъ возвратиться въ отечество. Къ несчастью для нихъ, въ ихъ личномъ характер заключалось много препятствій къ успшному достиженію ихъ цлей. Воспитанные въ старыхъ понятіяхъ и предразсудкахъ, покинувшіе родину при самомъ начал революціи, они неспособны были оцнить переворотъ 1789 года и смотрли на Францію съ самой ложной точки зрнія. Въ ихъ понятіяхъ, революція представлялась минутной катастрофой, вызванной случайнымъ сцпленіемъ обстоятельствъ, и они твердо врили, что эти обстоятельства скоро перемнятся. Агенты Лудовика XVIII и графа Артуа доставляли имъ самыя превратныя свднія о положеніи длъ во Франціи: они представляли ее страною, стонавшею подъ игомъ тирановъ, насильственно захватившихъ власть въ свои руки, а народъ французскій — проклинавшимъ этихъ тирановъ и съ затаенною надеждою выжидавшимъ то время, когда ему можно будетъ броситься въ объятія своихъ старыхъ, любимыхъ бурбоновъ. Между тмъ во Франціи были люди, искренно желавшіе добра отечеству, видвшіе въ возстановленіи бурбоновъ лучшее средство къ водворенію порядка въ государств и скорбвшіе о томъ, что эти бурбоны слдуютъ самой неблагоразумной и антинаціональной политик. Эти-то люди, среди которыхъ Ройе-Колляръ пользовался наибольшимъ вліяніемъ, задумали помочь и Франціи, и бурбонамъ, способствуя послднимъ какъ можно ближе познакомиться съ первою. Съ этою цлью они составили такъ-называемый ‘тайный совтъ Лудовика XVIII’, главною задачею котораго было доставлять претенденту точныя свднія о положеніи длъ во Франціи и тмъ руководить его политикою. Они силились разрушить въ ум короля вредныя иллюзіи о расположеніи къ нему французскаго народа, о безсиліи республиканскаго правительства и царствовавшей будто бы во Франціи анархіи, старались отвлечь его отъ связей съ иностранными дворами, длавшихъ его измнникомъ въ глазахъ народа, и вообще навести на врный путь политику бурбоновъ. Имена членовъ этого совта оставались неизвстными и претенденту, и директоріи, и даже едва ли зналъ ихъ въ точности первый консулъ: вс дйствія ихъ были облечены таинственностью, и имъ старались придать совершенно частный, неофиціальный характеръ. Длами совта, какъ кажется, управлялъ Ройе-Колляръ, по крайней мр, вс письма, адресованныя совтомъ къ Лудовику XVIII, принадлежатъ Ройе-Колляру, или писаны подъ его редакціей. Этими письмами онъ старался вывести Лудовика XVIII изъ апатическаго бездйствія, въ которое погружала его увренность въ своей чрезвычайной популярности въ народ, и внушить ему врное понятіе о положеніи длъ во Франціи. ‘Гд, государь, т арміи, которыя опустошаютъ пашу страну?— писалъ онъ къ королю въ 1803 году. Гд партіи, призывающія имя вашего величества? гд интриги, замышляемыя подъ покровомъ этого священнаго имени? Разв кровь течетъ еще? разв дло идетъ о томъ, чтобъ остановить ее? Нтъ. Франція отдыхаетъ среди-глубокаго мира, съ тхъ поръ, какъ за бразды правленія взялся человкъ, столь же необыкновенный, какъ и судьба его {То-есть Бонапартъ.}. Одни наслаждаются тишиною, безъ воспоминаній о прошломъ, безъ заботъ о будущемъ, другіе, сохраняющіе еще врность вашему величеству, въ судахъ, въ лагеряхъ, въ совтахъ повинуются, однакоже, этому человку, подчиняясь его временной власти, необходимость которой они признаютъ?’ Во всхъ письмахъ Ройе-Колляра прорывается пламенное патріотическое чувство и благородный энтузіазмъ гражданина. Онъ желаетъ, чтобъ престолъ Франціи возвратился къ бурбонамъ, но только въ такомъ случа, если бурбоны будутъ того достойны. Съ благороднымъ и смлымъ негодованіемъ обличаетъ онъ передъ Лудовикомъ XVIII его нечестную политику и разбиваетъ, одну за другою, его самонадянныя иллюзіи. Но претендентъ и его приближенные были не изъ тхъ, которые умютъ слушаться благоразумныхъ совтовъ. Воспитанные въ интригахъ двора, систематически развращавшаго народную нравственность, они привыкли смотрть на людей съ циническимъ презрніемъ. Сами чуждые всякаго патріотическаго чувства, они не предполагали его и въ другихъ, сами мелкіе торгаши въ душ, они подозрвали во всемъ корыстный разсчетъ, видли везд интригу, продажность. Ройе-Колляръ и его товарищи скоро убдились, что бурбоны ихъ не понимаютъ, что купленную золотомъ преданность шуановъ они предпочитаютъ ихъ безкорыстному патріотизму, и, что вс усилія ихъ разорвать связи эмигрантовъ съ Англіей останутся тщетными. Члены тайнаго совта уврились наконецъ, что они трудятся попусту, и Ройе-Колляръ извстилъ Лудовика XVIII, что его совтъ боле не существуетъ. Имена членовъ его, какъ были, такъ и остались никому неизвстными.

II.

Съ распущеніемъ ‘тайнаго совта’, надолго прекратилась политическая дятельность Ройе-Колляра. Новый порядокъ вещей, наступившій тогда во Франціи, оставлялъ мало простора частной иниціатив. Диктатура Наполеона исключала всякую независимую личную дятельность и удаляла отъ политическаго поприща людей, дорожившихъ своей нравственной самостоятельностью. Ройе-Колляръ, принадлежавшій къ числу ихъ, снова зажилъ частнымъ человкомъ, посвящая все свое время чтенію, размышленію и бесдамъ съ людьми, близкими къ нему по образу мыслей и политическимъ симпатіямъ. Въ кругу немногихъ избранныхъ друзей, изъ числа которыхъ Барантъ передаетъ намъ имена Беккея, Катрмера-де-Кенси, Беньйо, Пансея, Виндербурга, Монтескью, онъ проводилъ свое время среди взаимнаго обмна мыслей, надеждъ, убжденій, желаній. Дни его проходили въ непрерывной умственной работ, которая не давала задремать его мысли и увеличивала капиталъ знаній, вынесенныхъ имъ изъ первоначальнаго образованія. Умственныя средства его въ то время такъ усилилась, что когда Пасторе, профессоръ философіи въ парижскомъ университет, сдланъ былъ сенаторомъ, Ройе-Колляръ, никогда спеціально незанимавшійся философіей, могъ занять его каедру. Сначала, впрочемъ, онъ долго отказывался отъ этого назначенія, и только настоятельная просьбы фонтана, тогдашняго министра народнаго просвщенія, вызвали его согласіе. Фонтанъ при этомъ требовалъ, чтобъ новый профессоръ, по заведенному обычаю, вставилъ въ свою вступительную лекцію нсколько словъ въ похвалу императору, но Ройе-Колляръ отказалъ ему въ томъ наотрзъ и прочелъ первую лекцію безъ всякаго обращенія къ Наполеону. Лекція эта имла такой успхъ, что императоръ пожелалъ прочесть ее въ печати, и былъ на этотъ разъ такъ деликатенъ, что не замтилъ въ ней непріятнаго для него упущенія.

Ройе-Колляръ, какъ мы сказали, никогда не занимался спеціально философіей, и потому не имлъ систематическихъ познаній въ этой наук, но его умъ былъ существенно философскій: во всемъ искалъ онъ внутренняго значенія и общихъ философскихъ законовъ. Кром того, онъ много и со вниманіемъ читалъ Бэкона, Декарта, Лейбница и Кондильяка, царившаго въ то время во Франціи, и такимъ образомъ былъ достаточно приготовленъ къ занятію каедры, очень невысоко поставленной тогда въ парижскомъ университет. Въ то время нмецкая и шотландская философія были почти неизвстны во фракціи и подъ именемъ философіи понимали тамъ матеріалистическія теоріи писателей XVIII вка, въ томъ вид, въ какомъ формулировалъ ихъ Кондильякъ. Однажды, проходя по улиц, Ройе-Колляръ случайно замтилъ на столик книгу Рида: ‘Изслдованія о человческомъ разум’ (An inquiry into the human mind, on the principles of common sense, by T. Reid.), въ перевод на французскій языкъ. Имя Рида было совершенно неизвстно Колляру, но заглавіе книги заинтересовало его. Онъ купилъ ее, взялъ съ собою въ деревню, прочелъ нсколько разъ со вниманіемъ, купилъ другія сочиненія Рида, и передъ нимъ открылся цлый міръ. Слдуя по пути, указанному Ридомъ (который признаетъ источникомъ знанія самонаблюденіе), Колляръ сталъ подвергать анализу свой собственный разумъ, слдить за развитіемъ мысли, за процесомъ понятія, котораго онъ вовсе не смшивалъ съ ощущеніемъ, однимъ словомъ, предался изученію человческаго духа, его способностей и дятельности. Вооруженный новыми средствами, которыя доставили ему эти наблюденія, онъ выступилъ профессоромъ исторіи философіи.

Въ то время большимъ успхомъ пользовались лекціи Ларомшьера. Ларомигьеръ принадлежалъ къ школ Кондильяка, но съ большою осторожностью принималъ выводи своего учителя и не вполн безусловно держался матеріалистическаго воззрнія. Не называя философіи Кондильяка ложною, онъ обличалъ ее въ важномъ упущеніи, длавшимъ ее неполною. Онъ отрицалъ возможность перехода ощущенія въ понятіе при пасивномъ состояніи духа, то-есть когда представленіе о какомъ нибудь предмет является только посредствомъ ощущенія. ‘Душа, говоритъ Ларомигьеръ, не можетъ быть простымъ зеркаломъ, очевидно, что она одарена жизнью, что она есть сила, способная дйствовать’. Такимъ образомъ, Ларомигьеръ, вовсе не желая подрывать авторитетъ Кондильяка, а думая только дополнить и округлить его систему, бросилъ первый камень въ матеріалистовъ, Ройе-Колляръ взялся продолжать аттаку.

Въ теченіе всего курса, продолжавшагося два съ половиною года, онъ не переходилъ за предлы круга, очерченнаго имъ самимъ для своихъ лекцій: разъясненія понятія, возбуждаемаго вншними предметами. Въ этомъ частномъ вопрос онъ умлъ совмстить анализъ всего того, что происходитъ въ человческой душ: анализъ мысли, духовныхъ способностей и дятельности, различныхъ логическихъ и психологическихъ процесовъ, и т. д. Чтобъ понять, какимъ образомъ ощущеніе становится понятіемъ, говорилъ Колляръ, надо сперва познать наше собственное существо и то, что въ насъ происходитъ, надо различать представленіе вншнихъ предметовъ отъ внутренняго представленія необходимыхъ истинъ, независящихъ отъ ощущенія, и сомнваться въ которыхъ невозможно. Таково понятіе о пространств, независящее отъ существованія какого нибудь тла, понятіе о времени, независящее отъ единицъ, его измряющихъ, понятіе о причинности всякаго наблюдаемаго нами факта, и т. д. Говоря другими словами, Ройе-Колляръ, слдуя по стопамъ Рида, попытался внести въ философію бэконовскій методъ точнаго наблюденія фактовъ, методъ наведенія, отъ частныхъ данныхъ восходящій къ общимъ естественнымъ законамъ.

Въ первое время, передъ Ройе-Колляромъ собиралась очень малочисленная аудиторія. Большинство слушателей оставалось врными. Ларомигьеру, блестящая импровизація котораго производила на молодые умы неотразимое впечатлніе. Ройе-Колляръ далеко уступалъ ему въ сил слова и чарующемъ краснорчіи, онъ не могъ импровизировать, онъ являлся на каедр посл долгой приготовительной работы, съ набросанной на бумаг лекціей. Слово тянулось у него за словомъ чрезвычайно туго. Иногда чтенія его переходили въ бесду, онъ выслушивалъ возраженія аудиторіи и давалъ на нихъ отвты. Серьзная, полная содержанія, рчь его овладвала, наконецъ мало но малу умами слушателей, и профессоръ могъ съ удовольстйемъ замчать, какъ посл каждой лекціи все боле и боле наполнялась его, вначал немногочисленная, аудиторія. Успхъ его чтеній сдлался наконецъ несомнннымъ и доставилъ ему почетное мсто ‘ въ рядахъ той философской школы, современнымъ представителемъ которой служитъ Викторъ Кузенъ.

Вступленіе союзниковъ въ Парижъ положило конецъ педагогической дятельности Ройе-Колляра: реставрація снова выдвинула его на политическое поприще, закрытое до того времени самовластіемъ Наполеона. Колляръ принялъ дятельное участіе въ трудахъ новаго правительства, составившагося изъ Таллейрана, Монтескью, Беньйо, Луи, и др. Онъ занялъ мсто въ министерств внутреннихъ длъ, которымъ завдывалъ его другъ, аббатъ Монтескью, и секретарь его Гизо. Монтескью, по своимъ политическимъ симпатіямъ, принадежалъ къ старой аристократической партіи, поставлявшей задачею новаго правительства возстановить, какъ можно полне, прежній порядокъ и вознаградить, насколько позволятъ средства, людей, пострадавшихъ въ эпоху революціи и имперіи. Хотя онъ не принадлежала къ числу эмигрантовъ и былъ очевидцемъ событій послднихъ тринадцати лтъ, но, обращаясь постоянно въ кругу аристократовъ, онъ оставался какъ бы чужеземцемъ въ новой Франціи, въ полномъ невдніи ея обычаевъ, законовъ, страстей, интересовъ. Онъ соглашался, что необходимо признать законность нкоторыхъ скромныхъ реформъ, вызванныхъ настоятельными требованіями времени, но онъ былъ чуждъ всякаго либерализма и въ убжденіяхъ, и въ желаніяхъ. Когда ему поручили написать проектъ конституціонной хартіи, онъ поставилъ исходными пунктами ея слдующія два положенія:

Правительство составляютъ король и его министры,

Палаты имютъ служебное назначеніе, какъ подпора, а не въ противовсіе королевской власти.

Ретроградные взгляды Монтескью и его помощниковъ, между которыми Ройе-Колляръ и Гизо занимали первое мсто, не замедлили обнаружиться. Первый поводъ къ тому подалъ вопросъ о свобод печати. Въ хартіи говорилось: ‘французы имютъ право печатать свои мннія, сообразуясь съ законами, которые должны подавлять злоупотребленія этою свободою.’ Преднамренно неопредленный смыслъ этой статьи подалъ поводъ къ двоякому толкованію ея: одни говорили, что подъ словомъ подавлять подразумваются полицейскія мры противъ авторовъ, злоупотребившихъ свободою печати, другіе утверждали, что это слово указываетъ на учрежденіе предварительной цензуры. Ройе-Колляръ держалъ сторону послднихъ, и въ этомъ смысл написалъ, по порученію Монтескью, законъ о пресс. Не смотря на ожесточеніе оппозиціи, справедливо видвшей въ этомъ закон первое нарушеніе конституціонныхъ правъ, уставъ о цензур былъ принятъ, хотя съ значительными измненіями, большинствомъ ста-тридцати голосовъ противъ восьмнадцати. Ройе-Колляръ торжествовалъ.

Чтобы безошибочно оцнить государственную дятельность Ройе-Колляра, мы должны дать здсь нкоторое объясненіе взглядамъ и стремленіямъ той партіи, къ которой принадлежалъ онъ по своимъ политическимъ симпатіямъ. Событія первой революціи образовали во французскомъ обществ два направленія. Люди пылкаго политическаго темперамента, воспитанные въ идеяхъ 1793 года, или даже бывшіе участниками кровавыхъ событій той эпохи, смотрли на революцію почти какъ на вожделенное statu quo, къ которому должны стремиться народы, а республику и демократію называли единственными государственными формами, гарантирующими политическую и гражданскую свободу націй. Послдователи другаго направленія, люди боле умренные, напротивъ, съ ужасомъ и отвращеніемъ вспоминали о революціи, они не врили въ прочность существованія демократической республики, и единственно надежную гарантію свободы общества видли въ парламентарныхъ формахъ народнаго представительства. Разбирая убжденія обихъ партій теоретически, мы, безъ сомннія, должны склониться на сторону послдователей втораго направленія: революціонные перевороты имютъ значеніе въ исторіи только какъ насильственные выходы изъ того порядка вещей, въ которомъ нельзя добиться легальнымъ путемъ необходимыхъ преобразованій, поэтому всякая революція есть историческій кризисъ, и еслибъ кто-нибудь захотлъ возвести ее въ statu quo, то-есть пожелалъ бы непрерывной революціи, то такое желаніе всякій назвалъ бы въ высшей степени преступнымъ. Немене справедливо также и то, что демократическая организація государства, къ которой неудержимо стремится западное общество, далеко не осуществляетъ того политическаго идеала, который смутно носится въ умахъ лучшихъ мыслителей республиканской партіи, и, что мы должны признать наиболе совершенными т государственныя формы, въ которыхъ исторически выросшія и освященныя народной санкціей охранительныя учрежденія полагаютъ преграду излишней ревности и опрометчивости политическихъ реформаторовъ. Но нельзя не замтить, съ другой стороны, также и того, что теоретическіе выводи очень часто могутъ и даже должны измняться, вслдствіе различнаго сцпленія времеиныхъ и мстныхъ условій. Въ политическомъ мір очень трудно достигнуть идеальнаго равновсія всхъ силъ и стихіи общественнаго организма: очень часто одна партія, одна система беретъ перевсъ надъ прочими, и тогда мирныя конституціонныя учрежденія колеблются подъ напоромъ правительственнаго! деспотизма или народнаго своеволія. Въ такомъ случа необходима та или другая крайность, чтобъ возстановить нарушенное равновсіе. Когда въ Англіи, этой классической Стран конституціонизма, властолюбивые короли или торійскіе министры увлекали страну по пути реакціи, виги, не задумываясь, предлагали самыя радикальныя мры, отъ которыхъ, при другихъ условіяхъ, они съ ужасомъ отшатнулись бы, какъ отъ фантома революціи. Мы не должны забывать притомъ, что къ этимъ самымъ конституціоннымъ формамъ, которымъ мы такъ удивляемся, англійская нація пришла цлымъ рядомъ послдовательныхъ революцій. Стало быть, и политической жизни народа встрчаются эпохи, въ которыя партія, воплощающая въ себ въ обыкновенное время истинные интереса страны, должна измнить своему знамени, чтобъ не увлечь націю въ погибели. Въ такомъ точно критическомъ положеніи находила’ Франція въ эпоху первой реставраціи: министерство, тогда образовавшееся, состояло изъ самыхъ крайнихъ консерваторовъ, заклятый, враговъ преданій 1789 года, а бурбоны, въ глав многочисленной эмиграціи, ввозили съ собою въ Парижъ духъ Версаля и Палеройяля. Такимъ образомъ, условія времени требовали, для спасенія хартіи, самыхъ напряженныхъ усилій либеральной партіи. Вопросъ доставлялся не въ томъ, какого рода свободныя учрежденія надо даровать Франціи, а въ томъ, чтобы сохранить хотя тнь свободы, угрожаемой повсемстной реакціей. Парламентаристамъ предстояло страшиться не республиканской, а автократической партіи, потому что не съ тои, а съ этой стороны грозила опасность конституціи. Понятно, что при такихъ условіяхъ законъ о цензур былъ самымъ тяжелымъ ударомъ для либеральной партіи, а отвтственность за этотъ законъ безраздльно падаетъ на Ройе-Колляра и его помощника, Гизо.

Было бы весьма несправедливо, впрочемъ, заключать но этому частному факту о направленіи всей политической дятельности Ройе-Колляра. Это направленіе ни въ какомъ случа не можетъ быть названо ни ретрограднымъ, ни антинаціональнымъ. Ройе-Колляръ былъ человкъ вполн либеральнаго образа мыслей, правда, онъ не вдавался въ крайности, но за эту умренность мы едва ли имемъ право упрекнуть его. Все несчастіе его заключалось въ томъ, что онъ принадлежалъ къ той партіи, которую началъ въ то время собирать вокругъ себя Гизо, и которая потомъ, подъ именемъ партіи доктринровъ, пріобрла не совсмъ лестную извстность и въ литературномъ, и въ политическомъ мір. Кром того, Ройе-Колллръ не могъ похвалиться самостоятельностью своихъ политическихъ убжденіи: онъ часто поддавался вліянію лицъ, его окружавшихъ, и, не обладая способностью глубоко анализировать современное положеніе длъ, ставилъ иногда свою политическую дятельность въ зависимость отъ опытовъ и воспоминаній, вынесенныхъ имъ изъ прошлаго. Его такъ запугала революція, ужасовъ которой онъ былъ очевидцемъ, что онъ видлъ ее повсюду и готовъ былъ ршиться на самыя крайнія мры, чтобъ обезпечить Францію отъ возвращенія террора. Его мало успокоивало то обстоятельство, что министерство, образовавшееся во время реставраціи, состояло изъ заклятыхъ враговъ новаго порядка, онъ видлъ всюду броженіе умовъ, ожесточеніе парламентской оппозиціи, и боялся, чтобъ революціонныя идеи, которыхъ онъ такъ страшился, не прорвались въ журналистик и не нарушили бы столь дорогаго для него общественнаго спокойствія. Вотъ почему спшилъ онъ связать прессу учрежденіемъ предварительной цензуры, вполн увренный, что эта цензура никогда не будетъ въ состояніи стснить законную свободу слова.

Однимъ изъ самыхъ значительныхъ вопросовъ, занимавшихъ Ройе-Колляра въ первое время реставраціи, была реформа высшихъ учебныхъ заведеній во Франціи. Наполеонъ, стремившійся сосредоточить въ своихъ рукахъ вс отрасли государственнаго управленія и подчинить своему строгому контролю политическую и умственную жизнь народа, основалъ въ 1806 году парижскій университетъ, давъ ему чисто административное назначеніе. Это заведеніе должно было, по плану, начертанному самимъ Наполеономъ, завдывать народнымъ воспитаніемъ въ цлой Франціи, управлять нисшими учебными заведеніями, назначать имъ директоровъ, учителей, и т. д. Профессора сдлались чиновниками, поступили на жалованье къ правительству, а ученое поприще стало служебною карьерою, наравн со всми прочими вдомствами. Частныя воспитательныя заведенія были уничтожены, то-есть запрещено было содержать ихъ лицамъ, небывшимъ членами императорскаго университета. Всей организаціи народнаго обученія данъ былъ вполн ффиціальный, административный характеръ, и все въ ней безусловно было подчинено строгому контролю правительства. Ройе-Колляръ, по порученію Монтескью, составилъ проектъ новаго устава высшихъ учебныхъ заведеній, въ которомъ, между прочимъ, мы читаемъ слдующія замчательныя строки: ‘Давъ отчетъ объ организаціи народнаго просвщенія въ нашемъ государств, мы нашли, что она покоится на учрежденіяхъ, предназначенныхъ боле служить политическимъ видамъ правительства, ихъ создавшаго, чмъ распространять на нашихъ подданныхъ {Ройе-Колляръ говоритъ въ этомъ устав отъ имени правительства.} благодянія нравственнаго и сообразнаго съ потребностями вка воспитанія. Мы зрло обсудили эти учрежденія, и намъ показалось, что управленіе единой и абсолютной власти несовмстно съ либеральными видами нашего правительства, что зависимость и частыя смны преподавателей длали ихъ положеніе сомнительнымъ, вредили уваженію къ нимъ общества, для нихъ необходимому’ и т. д. По этому проекту предполагалось открыть во Франціи семнадцать университетовъ, изъ которыхъ каждый управлялся бы совтомъ подъ предсдательствомъ ректора, и кром того нормальную школу (cole normale), предназначенную для приготовленія учителей и профессоровъ. Проектъ этотъ былъ утвержденъ королемъ, но возвращеніе Наполеона съ острова Эльбы и послдовавшая затмъ вторая реставрація помшали его осуществленію.

III.

Въ слдующія затмъ шесть лтъ, съ 1815 года до министерства Виллеля, политическая дятельность Ройе-Колляра представляетъ мало интереса. Убжденія, которыми онъ руководствовался въ это время, и мры, которыя онъ поддерживалъ въ парламент, мало возбуждаютъ въ насъ сочувствія. Въ эту печальную эпоху, общій характеръ которой выражается тягостнымъ чувствомъ безсилія и усталости, проникшемъ въ умы политическихъ людей тогдашней Франціи, Ройе-Колляръ не устоялъ противъ потока свирпствовавшей тогда реакціи: все ближе и ближе примыкалъ онъ къ кружку людей, выдвинутыхъ реставраціей, все глубже проникался ихъ взглядами и стремленіями. Слдя за его политическою дятельностью въ эту эпоху, невольно приходишь къ мысли, что отъ природы свтлый умъ его отуманился, что его сердце, сочувственно бившееся до той пори въ отвтъ на все великое и благородное, зачерствло среди суровой атмосферы, которою долженъ былъ дышать онъ, какъ членъ тогдашнаго правительства. Досадно перечитывать его рчи, относящіяся къ этому періоду: узкія, невжественный консерватизмъ, затхлый духъ реакціи, смсь клерикальныхъ и солдатскихъ идеи — вотъ что обнаруживается въ его тогдашней политической дятельности. Боязнь революціи сдлалась для него пунктомъ умственнаго помшательства и источникомъ цлаго ряда репрессивныхъ мръ. Таковы его рчи но вопросамъ объ общественной безопасности, объ организаціи народнаго образованія, объ университет, о конкордат съ папою, о свобод прессы, о полицейскомъ контрол надъ журналистами, о политическихъ изгнанникахъ, о безпорядкахъ, произведенныхъ студентами, и т. д. Особенно характеристична, въ извстномъ смысл, послдняя рчь Ройе-Колляра — по поводу волненій въ школ правовднія. Дло происходило слдующимъ образомъ. Одинъ профессоръ уголовнаго права привлекалъ въ свою аудиторію огромное число слушателей, которымъ нравилась его безпристрастная и независимая критика дйствующаго уголовнаго кодекса. Но въ числ студентовъ было много такихъ, которыхъ шокировала слишкомъ свободная, по ихъ мннію, рчь профессора, они принялись заглушать его слова криками, свистками, и т. п. Другіе, напротивъ, стали съ увлеченіемъ аплодировать,, въ аудиторіи произошелъ безпорядокъ, и деканъ запретилъ продолженіе курса. Оскорбленный профессоръ протестовалъ противъ этой мры, а студенты, по выраженію Баранта, обошлись неуважительно съ деканомъ. Но высшее начальство оправдало поведеніе декана и уволило профессора. Студенты, не смотря на то, явились на слдующую лекцію, и найдя двери аудиторіи запертыми, разорвали прибитое къ дверямъ объявленіе о прекращеніи курса, силою вошли въ аудиторію, и разсвшись по скамьямъ, открыли совщаніе о томъ, что имъ слдовало предпринять. Большинство голосовъ ршило подать прошеніе въ палату депутатовъ. Тогда явился префектъ полиціи, съ отрядомъ солдатъ, которые зврскимъ образомъ очистили аудиторію. Школа правовднія (то-есть юридическій факультетъ) была закрыта, профессоръ и многіе студенты были схвачены и преданы суду. Другіе студенты, спасшіеся отъ услужливой ревности префекта и его солдатъ, собрались на бульвар Мон-Парнасъ и подписали прошеніе въ палату депутатовъ, въ которомъ въ самыхъ умренныхъ выраженіяхъ просили правительство не лишать ихъ полезной дятельности профессора, ‘отличавшагося своими дарованіями, нравственными качествами и привязанностью къ конституціонной хартіи’ {Это прошеніе не было принято палатою депутатовъ.}.

По поводу этихъ-то происшествій, Ройе-Колляръ произнесъ рчь, изъ которой мы приведемъ здсь наиболе характеристическіе отрывки,

‘Каждый изъ васъ знаетъ, что, около шести мсяцевъ тому назадъ обнаружились нкоторые безпорядки, сначала въ колегіи Лудовііка Великаго, а потомъ въ нантской. Но вы не знаете, гг., что въ то зд время подобные безпорядки возникали, хотя безъ успха, въ колегіяхъ, удаленныхъ одна отъ другой и неимвшихъ между собою никакого сообщенія. И вс эти безпорядки пытались произвести, таи сказать, среди полнаго мира, при самомъ дятельномъ надзор и самой строгой дисциплин, и притомъ противъ начальниковъ опытныхъ и уважаемыхъ. Еще мене того знаете вы, гг., что въ нкоторыхъ изъ этихъ заведеній, какъ это несомнно доказано, безпорядки были возбуждены съ-извн, безсмысленными прокламаціями. Эти несчастны] дти, которыхъ побуждали къ поступкамъ самаго преступнаго буйства (la plus criminelle violence), были не въ состояніи сказать, чего они требовали, на что они жаловались, чмъ были обижены,— Много примровъ такихъ буйныхъ сценъ въ колегіяхъ, но нтъ примра длу, подобному ныншнему (то-есть безпорядкамъ въ школ правовднія) — длу, которое могло совершиться только при самой ненавистной испорченности (la plus odieuse corruption) молодыхъ людей и даже дтей. Это преступленіе совершенно новое, его нтъ въ исторіи партіи.— Волненія въ колегіяхъ переходили даже за стны заведеній: студенты медицинскаго факультета простирали свою опозицію власти дотого, что впродолженіе нсколькихъ мсяцевъ не являлись на лекціи.’ (!!!) Обращаясь снова къ безпорядкамъ въ школ правовднія и указывая на обнаружившійся при этомъ дуй мятежа, Ройе-Колляръ продолжаетъ: ‘Не одна внутренняя дисциплны училища была въ опасности, по и весь общественный порядокъ. Могло ли начальство колебаться хотя минуту принять ршительныя мры! Нтъ, гг., нтъ, слабость была бы измною.— Черезъ долгое вреш посл того, какъ порядокъ и тишина будутъ возстановлены, мы охотно признаемъ въ наказанныхъ нами проступкахъ честныя и великодушныя чувства, но теперь тому не время.’

Какъ мало понималъ Гойе-Колляръ современное положеніе длъ во Франціи и какъ скептически относился онъ къ интересамъ, волновавшимъ тогдашнее французское общество, лучше всего можно видть изъ слдующаго письма его, писаннаго наканун министерства Виллеля.

‘Немного приходится мн сказать вамъ, любезный другъ, однакожъ я не отправлюсь въ деревню, не подавъ вамъ признака жизни. Есть вещи, которыя теперь стали очевидне, чмъ были нсколько мсяцевъ назадъ. Такъ, напримръ, въ союз министерства съ правой стороной обнаружился обманъ, и союзъ разорванъ. Эта маленькая революція будетъ имть свои послдствія, и они скоро дадутъ себя почувствовать, несмотря на вс усилія предотвратить ихъ. До сихъ поръ глубокая тайна, или, если хотите, глубокая нершительность, покрываетъ все. Со всхъ сторонъ такъ устали, такъ обезсилли, что не покусятся ни на что. Я не знаю, что будетъ черезъ мсяцъ, черезъ недлю, черезъ день, и никто не знаетъ боле меня, потому, что нтъ науки о хаос — вотъ мое доктринрское сужденіе. Публика во всемъ этомъ принимаетъ очень мало участія: ее гораздо боле занимаетъ Греція. Народъ не знаетъ имени Виллеля, но онъ знаетъ о жестокостяхъ турокъ, которыхъ онъ считаетъ ультра-греками. Опытные люди длаютъ свои предположенія. Они предвидятъ переходъ отъ русскаго вліянія къ англійскому, перемну министерства въ этомъ смысл, и, если случатся какія нибудь демонстраціи, то перемну во внутренней политик.

‘Прощайте, мой другъ, я буду радъ съ вами увидться и обниму васъ отъ всего сердца. Вы еще любите свтъ, а мн кажется, что для меня, безъ васъ и еще очень немногихъ, онъ былъ бы безъ жизни. Я никогда еще не видлъ его такимъ печальнымъ и такимъ глупымъ. Цлые вка раздляютъ наше время отъ того, что было нсколько лтъ назадъ.’

Не правда ли, странно и неловко встртить такую близорукую болтовню въ письм государственнаго человка, стоявшаго на высшихъ ступеняхъ правительственной іерархіи? Узкая доктрина, которой подчинилъ Ройе-Колляръ свои умъ и свою волю, не спасла его даже отъ вншнихъ противорчій. ‘Со всхъ сторонъ такъ устали, такъ обезсилли, что не покусятся ни на что’ — говоритъ Ройе-Колляръ. Прекрасно. Что можетъ быть утшительне для человка, дорожащаго общественнымъ спокойствіемъ, какъ не увренность, что вс партіи, вс безпокойныя головы такъ утомились отъ долголтнихъ и ни къ чему неведущихъ хлопотъ, что сложили руки и отказались отъ всякихъ замысловъ? О чемъ въ такомъ случа тревожиться? Вдь назначеніе правительства — охранять порядокъ, если же общество такъ устало, что неспособно покуситься ни на какіе безпорядки, то, очевидно, правительству нечего длать, или, по крайней мр, не чемъ безпокоиться. Съ другой стороны: если въ обществ царствуетъ апатія, усталось, то что съ нимъ будетъ? Очень просто: ничего не будетъ, то-есть будетъ то же, что сегодня, вчера, третьяго дня. Но Ройе-Колларъ думаетъ иначе. ‘Я не знаю, что будетъ черезъ мсяцъ, черезъ недлю, черезъ день’ — говоритъ онъ — и тмъ уничтожаетъ предъидущую фразу. Стало быть, еще не вс устали, не вс обезсилли, стало быть, есть еще безпокойныя головы, способныя покуситься на что нибудь, чего нельзя предвидть заране. Но противъ этихъ людей что сдлаютъ полицейскіе проекты, съ которыми Ройе-Колляръ входилъ въ палату? Вмсто того, чтобъ прибгать къ принудительнымъ мрамъ, не лучше ли было разузнать хорошенько, чего хотятъ эти безпокойные умы, и нтъ ли законнаго основанія въ ихъ желаніяхъ? А узнать это Ройе-Колляру было вовсе нетрудно: стоило только внимательно осмотрться кругомъ. Нарушеніе конституціонной хартіи со стороны правительства и стремленіе возстановить эту хартію со стороны народа — вотъ чмъ опредлялось политическое положеніе тогдашней Франціи. Что же было въ этомъ незаконнаго, неконституціоннаго?

Со вступленіемъ въ министерство Виллеля, ультрароялистская партія, къ которой принадлежалъ до сихъ поръ Ройе-Колляръ, достигла наконецъ цли своихъ желаній: власть, къ которой она такъ долго стремилась, перешла въ ея руки, преобладаніе, оспариваемое до сихъ поръ либеральной партіей, склонилось, наконецъ, на ея сторону, судьба государства, судьба монархіи была въ ея рукахъ. Но при всемъ томъ, положеніе ея не было еще вполн упрочено. Министерство не пользовалось довріемъ короля, и еще недоврчиве относилось къ нему общественное мнніе. Тайныя общества, гнздившіяся во всхъ многолюдныхъ городахъ Франціи, стали дйствовать смле, убдись во враждебномъ расположеніи умовъ къ правительству. Парламентская оппозиція, хотя малочисленная, видла на своихъ скамьяхъ самыхъ даровитыхъ и популярныхъ ораторовъ. Даже консервативная палата перовъ, чуждая всякихъ либеральныхъ стремленій, непріязненно смотрла на новое министерство: большинство ея состояло изъ друзей падшаго министра, герцога Ришль, и готово било привязаться ко всякому поводу, чтобъ окомпрометировать его счастливаго соперника. Самъ Ришль считалъ себя глубоко оскорбленнымъ и сгаралъ желаніемъ выместить свою обиду на новомъ министерств, Но Виллель обращалъ на все это очень мало вниманія, и съ перваго же дня своего управленія сталъ дйствовать съ тою деспотическою самоувренностью, которая погубила и его, и его партію.

Въ Ройе-Колляр въ это время произошла довольно рзкая перемна: держась до сихъ поръ ультрароялистской партіи, онъ вдругъ, съ того момента, какъ эта партія стала во глав правительства, отстранился отъ нея и заговорилъ языкомъ оппозиціи. Чмъ объяснить это странное явленіе? Книга Баранта не даетъ никакого отвта, заключающіеся въ ней матеріалы, въ этомъ отношеніи, такъ скудны, что ни мало не облегчаютъ ршенія этого щекотливаго вопроса. Мы полагаемъ, что самое естественное объясненіе внезапной перемны, происшедшей въ политическихъ взглядахъ Ройе-Колляра, заключается въ слдующемъ. Нолляръ никогда, во глубин души своей, не былъ консерваторомъ, если онъ вотировалъ за консервативныя мры, то это происходило вслдствіе ложнаго взгляда на положеніе длъ во Франціи, а не потому, чтобъ политическій обскурантизмъ лежалъ въ его природ. Пока ультрароялистская партія составляла меньшинство въ палат, Ройе-Колляръ силился поддержать ее, какъ противовсіе большинству, которое онъ подозрвалъ въ революціонныхъ стремленіяхъ, но какъ скоро она стала во глав правительства, онъ самъ первый испугался за послдствія такого поворота длъ {Гораздо трудне объяснить, почему Барантъ также сталъ несравненно либеральне съ тхъ поръ, какъ довелъ свой разсказъ до министерства Виллеля? Авторъ съ удивительнымъ простодушіемъ хвалитъ и либеральныя, и консервативныя мры Ройе-Коллара, нисколько не стсняясь забавными противорчьи, въ которыя онъ такимъ образомъ впадаетъ. Нтъ ли какой нибудь солидарности между этимъ фактомъ и эпитетомъ тоn аті, которымъ авторъ любитъ сопровождать имя Ройе-Колляра?}. Впрочемъ, чтобъ сохранить хотя наружное постоянство въ политическихъ убжденіяхъ, Ройе-Колляръ не ршился пристать открыто къ оппозиціи, а запалъ довольно двусмысленное положеніе между министерствомъ и лвымъ центромъ.

IV.

Первый проектъ, съ которымъ выступило новое министерство, былъ законъ, стснявшій свободу печати и лишавшій цлое сословіе писателей права пользоваться судомъ присяжныхъ по дламъ о пресс. Рчь, съ которою Ройе-Колляръ выступилъ противъ этого закона, такъ наглядно объясняетъ дйствительныя политическія убжденія оратора, что мы находимъ умстнымъ передать здсь изъ нея нсколько наиболе замчательныхъ отрывковъ.

‘Мы видли — говорилъ Ройе-Колляръ — какъ погибло старое общество и вмст съ нимъ множество независимыхъ учрежденій и магистратуръ, которыя оно въ себ заключало. Эти учрежденія, эти магистратуры, правда, не раздляли верховной власти, но они полагали ей границы. Вс они исчезли и ничмъ не были замнены. Диктатура Наполеона довершила, въ этомъ отношеніи, дло революціи: она расторгла и разсяла все, даже общины и магистратуры. Невиданное зрлище! Только въ книгахъ философовъ можно встртить націю, до такой степени разрозненную и приведенную къ ея простйшимъ элементамъ. Изъ общества, разсыпаннаго въ прахъ, вышла централизація: вотъ гд должно искать ея происхожденіе. Централизація не пришла къ намъ, подобно другимъ, немене гибельнымъ, доктринамъ, съ поднятою головой, съ авторитетомъ принципа, она проникла къ намъ скромно, какъ необходимость, какъ послдствіе. Дйствительно, тамъ, гд нтъ ничего, кром государства и индивидуумовъ, вс дла, за исключеніемъ частныхъ, суть дла государственныя. Тамъ, гд нтъ независимыхъ чиновниковъ, существуютъ только выборные отъ правительства. Такимъ-то образомъ сдлались мы народомъ управляемыхъ (un peuple d’administrs), подъ вдомствомъ безотвтственныхъ чиновниковъ, въ свою очередь централизованныхъ вокругъ власти, которой они служатъ исполнителями. Въ такомъ вид общество было завщано реставраціи. Политическое рабство безъ всякаго средства къ сопротивленію, даже безъ всякаго утшенія, кром безсмертной славы нашего оружія — вотъ что наслдовалъ Лудовикъ XVIII отъ имперіи.

‘Итакъ, хартія должна была организовать, въ одно и то же время, и правительство, и общество. Но устройство общества было если не забыто, то отложено до другаго времени, хартія организовала только правительство, введя раздленіе верховной, власти. Но для свободы народа недостаточно еще, чтобъ управленіе имъ находилось въ нсколькихъ рукахъ. Раздленіе суверенитета, конечно, очень важно но отношенію къ королевской власти, которую оно ограничиваетъ, но правительство, на немъ основанное, хотя и раздленное въ своихъ элементахъ, представляетъ нчто единое въ дйствіи, и если оно не встрчаетъ вн себя никакой значительной преграды, то, какъ бы его ни называли, а въ сущности оно абсолютно, народъ, съ своими правами — его собственность. Я нисколько не преувеличиваю, такова дйствительно доктрина парламентарнаго всемогущества, мрачная доктрина, возникшая на развалинахъ общества, истинная теорія деспотизма и революціи, непризнающая ни основныхъ законовъ, ни нравъ народныхъ. Нужно ли прибавлять еще, что противъ этой доктрины возстаетъ вся исторія монархической Франціи, свидтельствующая, что мы всегда имли права, признанныя неприкосновенными и неподлежавшія произволу законодательной власти?

‘Такимъ образомъ хартія, ограничившись раздленіемъ верховной власти, сдлала бы слишкомъ мало для того, чтобъ организовать общество. Вмсто деспотизма одного лица, она дала бы намъ деспотизмъ многихъ, всемогущество парламента вмсто всемогущества короля. И передъ тмъ, и передъ другимъ, общество, лишенное независимыхъ учрежденіи, осталось бы беззащитнымъ. Только даруя намъ свободу печати, какъ общественное право, хартія дйствительно даровала намъ вс роды свободы. Свобода печати, въ свою очередь, должны узаконить свободу трибуны, какъ основанную на томъ же принцип. Такимъ образомъ, по смыслу хартіи, публицистика контролируетъ правительственную власть, она вразумляетъ ее и предостерегаетъ, тснитъ ее, противится ей. Если власть освобождается отъ этого спасительнаго контроля, она становится вполн произвольною, потому что сила письменныхъ законовъ, какъ и сила отдльныхъ лицъ, слишкомъ слаба. Вполн справедливо, слдовательно, что свобода печати иметъ, какъ я сказалъ, характеръ и значеніе политическаго учрежденія, вполн справедливо, что только это одно учрежденіе возвратило обществу его права въ отношеніи къ власти, имъ управляющей, вполн справедливо, что въ тотъ день, когда погибнетъ это учрежденіе, мы возвратимся къ рабству. Кто сомнвается въ томъ, что злоупотребленія свободою печати должны быть подавляемы? Но вдь можно злоупотреблять также и властью подавлять эти злоупотребленія.’

‘Принимая демократію въ чисто политическомъ смысл — говоритъ Ройе-Колляръ нсколько дале — и сопоставляя ее съ аристократіей, я прихожу къ заключенію, что она течетъ черезъ край по всей Франція. Промышленость и богатство, не переставая усиливать и возвышать среднее сословіе, почти совершенно приблизили его къ высшимъ класамъ общества. Богатство создало досугъ, досугъ распространилъ просвщеніе, независимость родила патріотизмъ. Средніе класы взялись за общественныя дла, потому что поняли, что эти дла — ихъ собственныя. Вотъ наша демократія въ томъ вид, какъ я ее вижу и понимаю {Въ этихъ слонахъ заключается какъ бы предчувствіе революціи 1830 года и порядка вещей ею созданнаго.}. Да, она течетъ черезъ край по нашей прекрасной Франціи, боле чмъ когда либо покровительствуемая небомъ. Пусть другихъ это огорчаетъ и сердитъ, что до меня, я благодарю провидніе, призвавшее пользоваться благами цивилизаціи самый многочисленный класъ своихъ созданій.

‘Необходимо или признать этотъ порядокъ вещей, или разрушить его, а чтобъ разрушить, надо извести и раззорить средніе класы. Аристократія, демократія, вовсе не пустыя доктрины, предложенныя на наше разсмотрніе, это силы, которыхъ нельзя не унизить, цц возвысить похвалами или клеветою, прежде, чмъ мы стали бы говорить о нихъ, он уже или существуютъ, или не существуютъ. Благоразуміе требуетъ сохранять ихъ и управлять ими. Безъ сомннія — и я съ удовольствіемъ говорю это — человчество многимъ обязано аристократіи: она защищала колыбель почти всхъ народовъ, она была богата великими людьми, своими великими качествами она сдлала честь человческой природ. Но аристократія свойственна не каждой стран и не каждой эпох… Гд эти патриціи древняго Рима, которыхъ тысячи наслдственныхъ кліентовъ сопровождали на форумъ? Гд вельможи старой Франціи, съ цлыми арміями ихъ вассаловъ? Историческія воспоминанія — вотъ все, что отъ нихъ осталось. Повелительный голосъ аристократовъ не раздается уже среди насъ. Немножко условной аристократіи, выдуманной законами, полное отсутствіе настоящей аристократіи, и демократія везд — въ промышлености, въ прав собственности, въ законахъ, въ воспоминаніяхъ, въ длахъ, въ людяхъ — вотъ фактъ, господствующій надъ ныншнимъ обществомъ и долженствующій управлять нашей политикой.

‘Распознавъ существованіе аристократіи и демократіи въ обществ, сравнивъ ихъ взаимное вліяніе, взвсивъ ихъ относительныя силы, я перехожу къ правительству и отыскиваю мсто, которое занимаетъ въ немъ та и другая. Я замчаю прежде всего, что изъ двухъ властей, между которыми раздленъ верховный суверенететъ, одна предана аристократическимъ интересамъ, я вижу вслдъ затмъ, что въ другой власти (то-есть въ другой правительственной институціи), которая представляетъ исключительно демократическіе интересы и которая, по этой причин, избирательна, половина выборовъ предоставлена аристократіи, или тому, что у насъ называютъ этимъ именемъ. Демократія оспариваетъ у министерства другую половину выборовъ: вотъ вся ея доля въ правительств.

‘Я оставляю правительство и возвращаюсь къ обществу. Иметъ ли въ немъ демократія какія нибудь учрежденія, ее охраняющія, калія нибудь магистратуры, созданныя ея руками, въ ея интересахъ и для ея защиты? Нтъ, общество, столь богатое прежде народивши магистратурами, теперь не иметъ ни одной, оно централизовалось, вся администрація его перешла къ правительству, ни одна мелочь мстнаго полицейскаго управленія не избгла этой участи: выборные отъ правительства метутъ наши улицы и зажигаютъ фонари. Демократіи, очевидно, здсь еще нтъ.

‘Гд же она? Исключенная изъ правительства, лишенная своихъ учрежденій, что назоветъ она своимъ законнымъ наслдіемъ? Ничего, кром противорчія и оппозиціи. Но противорчить и опонировать она можетъ только свободнымъ заявленіемъ мнній, ее защищающихъ. Такимъ образомъ, при настоящемъ порядк вещей, демократіи, подчиненной аристократіи, можетъ покровительствовать только свобода печати. Теряя эту свободу, она впадаетъ въ безусловное политическое рабство.

‘Я не спрашиваю, справедливо ли это и согласно ли съ хартіей, я спрашиваю только, возможно ли это? Пусть молчатъ и хартія, и права, пусть отвчаетъ одно благоразуміе. Пусть скажетъ оно, слдуетъ ли изъ могущественной демократіи длать какую-то партію, пусть скажетъ оно, отчего происходятъ революціи, что ихъ приготовляетъ, питаетъ, длаетъ ихъ неизбжными, неодолимыми.

‘Демократія производила революціи, какъ и аристократія, и монархія, и религія — какъ все, имвшее силу на земл. Демократія произвела и пашу революцію. Она хотла измнить внутренній бытъ общества, и измнила его. Преступленія при этомъ не были необходимы, они были препятствіемъ, а не средствомъ. Несмотря на многія несчастія, равенство правъ (таково истинное имя демократіи) побдило. Признанное, освященное, гарантированное хартіей, оно слушать нынче всюду распространенной формой общества {Авторъ говоритъ о западной Европ.}. Ей уже нечего боле завоевывать, она достигла столповъ геркулесовыхъ. Духъ революціи перешелъ въ боязнь потерять добытыя права, въ твердое и единодушное желаніе сохранить ихъ отъ насилія, отъ оскорбленія. Благоразуміе совтуетъ ли тревожить, раздражать этотъ страшный духъ и открывать поле битвы для нашихъ кровавыхъ раздоровъ? Измнились ли наши взаимныя отношенія? Слабе ли теперь демократія, чмъ была сорокъ лтъ назадъ {Говорилось въ 1822 году.}, и сильне ли стали ея противники? Разв народныя массы мене богаты, мене просвщены, мене многочисленны, мене ревнивы къ своимъ правамъ? Разв равенство перестало быть неодолимой, неумолимой потребностью? {Авторъ иметъ въ виду Францію.} Однимъ словомъ, разв революціонные инстинкты притупились, или стали не такъ страшны?

‘Мы находимся, господа, въ критическомъ положеніи, и опасность возрастаетъ съ году на годъ, со дня на день. Дв гарантіи даны были нашимъ нравамъ: представительное правительство и свобода печати. Перваго теперь почти не существуетъ, вторую готовятся отнять у насъ. Такимъ образомъ, законная монархія, столь необходимая для Франціи, монархія, которой одинаково желаемъ и мы, и наши противники, рискуетъ показаться въ глазахъ общества несовмстимою съ свободою, ею общанною.’

Само собою разумется, что эта блистательная рчь не привела ни къ какимъ практическимъ результатамъ: законъ о пресс быль принятъ большинствомъ, послушнымъ голосу министра, и весь тріумфъ оратора ограничился заявленіемъ симпатіи состороны немногихъ, сидвшихъ на скамьяхъ оппозиціи. Виллель съ каждымъ днемъ пріобрталъ все боле и боле силы. Большинство въ палат повиновалось ему безпрекословно, оппозиція не пользовалась правимъ значеніемъ. Воина съ Испаніей, сильно нанимавшая тогдашнее общество, окончилась полнымъ торжествомъ ультрароялистской партіи: парижскій абсолютизмъ былъ перенесенъ цликомъ въ Мадридъ. День тянулся за днемъ, не принося никакой отрадной надежды, никакой новости, которая могла бы наэлектризовать общество и указать ему выходъ изъ тяготвшаго надъ мимъ порядка вещей. ‘То, что теперь происходитъ’, писалъ тогда Ройе-Колляръ, ‘представляетъ любопытное зрлище. Длать нечего, предвидть нечего, сказать нечего. Надо, чтобъ этотъ порядокъ, или этотъ безпорядокъ, шелъ своей дорогой. По всей вроятности, онъ не приведетъ ни къ чему такому, что мы уже видли. Революціонныя теоріи и старый порядокъ одинаково отжили. Совершается что-то новое, о чемъ, можетъ быть, мы не имемъ никакой идеи…’ Что касается до самого Ройе-Колляра, то онъ продолжалъ дйствовать въ строго-конституціонномъ дух, сопротивляясь на каждомъ шагу властолюбивой политик Виллеля и подвергая самому строгому, разностороннему анализу каждый новый проектъ, вносимый имъ въ палату. Особенно сильно нападалъ Колляръ на такъ-называемый законъ семилтія (septennalit), наносившій самый тяжелый ударъ конституціонной хартіи. Этимъ закономъ Виллель хотлъ дать законодательной палат семилтній срокъ, то-есть установить, чтобъ она обновлялась вполн, черезъ каждые семь лтъ, между тмъ какъ до того времени ежегодно смнялась одна пятая листъ членовъ, слдовательно, вся палата обновлялась черезъ каждыя пять лтъ. Очень понятно, съ какою цлью хотлъ Виллель провести этотъ законъ: при прежнемъ порядк, когда пятая часть представителей ежегодно уступала мсто новымъ, министерство не могло надолго обезпечить за собою большинство въ палат, потому что каждые новые выборы измняли на цлую пятую наличный составъ депутатовъ и, слдовательно, могли дать перевсъ меньшинству въ палат. Теперь же, когда, посл выборовъ 1824 года, большинство оказалось на сторон министерства до такой степени, что лвая сторона состояла всего изъ семнадцати членовъ (Парижъ избралъ только трехъ либеральныхъ депутатовъ), у Виллеля родилось естественное щланіе сохранить столь выгодный для него составъ палаты на возможно долгое время — и вотъ онъ предложилъ законъ семилтія. Очевидно, что этотъ законъ былъ самой дерзкой насмшкой надъ конституціей, потому что онъ равнялся уничтоженію на семь лтъ избирательной системы, а слдовательно и представительнаго правительства. Внести этотъ законъ, значило, просто предложить французамъ отказаться на семь лтъ отъ конституціонныхъ формъ и отдаться во власть министерства. Провести же его въ палат не стоило никакого труда, потому что, кто же изъ депутатовъ, кром членовъ оппозиціи, отказался бы отъ выгоднаго права быть несмняемымъ впродолженіе семи лтъ? Ройе-Колляръ съ блестящимъ талантомъ и неумолимою логикою развилъ вс послдствія этого проекта, подрывавшаго въ самомъ основаніи конституціонное начало, но вс усилія его были напрасны: большинство приняло законъ, какъ нельзя лучше отвчавшій его личнымъ интересамъ. Эгоистическія побужденія большинства проявились въ этомъ случа тмъ очевидне, что законъ семилтія всего мене совпадалъ съ истинными интересами ультрароялистской партіи: онъ очень круто ограничивалъ королевскую прерогативу, поставляя ее въ зависимость отъ министерства, хотя, въ тоже время, и еще въ большей степени, вредилъ интересамъ либеральной партіи. Такъ, шагъ за шагомъ, увлекалъ Виллель французскую націю по пути реакціи, издалека приготовляя переворотъ 1830 года. Политическая деморализація и какая-то мертвая апатія овладла людьми, наиболе близкими къ правительству. Ультрароялисты бездйствовали, потому что трудиться для короля они не могли, а трудиться для министерства не хотли. Оппозиція также впала въ апатію, убдясь въ ничтожности своихъ средствъ, а Никогда еще будущее не было для меня такъ чуждо — писалъ въ это время Ройе-Колляръ къ одному изъ друзей своихъ. Я имъ вовсе не занимаюсь. Если есть еще возвышенныя души, которыя, въ недовольств настоящимъ, сосредоточиваются въ самихъ себ, что выведетъ ихъ изъ этого уединенія? что призоветъ ихъ къ общественнымъ дламъ? Современи вашего отъзда я живу одинъ, и ничмъ боле не занимаюсь, кром Платона.’

Смерть Лудовика XVIII не принесла никакой существенной перемны. Виллель удержалъ за собою министерство и не измнилъ своей политики. Но зато значительно измнилось настроеніе общества. Проведя законъ семилтія и обезопасивъ себя такимъ образомъ отъ случайностей новыхъ выборовъ, Виллель думалъ, что большинство въ палат упрочено за нимъ на долгое время, но онъ сильно ошибся въ своемъ разсчет. Его эгоистическая политика, одинаково оскорблявшая интересы и роялисткой, и демократической партіи, не замедлила обнаружить свои послдствія. Роялисты, составлявшіе большинство въ нижней палат, пристали къ оппозиціи, даже консервативная палата перовъ возстала противъ Виллеля. Ее оскорбляли деспотическія замашки министра, она считала унизительнымъ служить человку, невозвышавшемуся надъ нею своимъ титломъ. Самое общество оживилось, прежняя апатія уступила мсто дятельному участію къ политическимъ интересамъ, журналы, при всемъ стсненіи прессы, заговорили громко и энергически, передовые люди принялись за дло. Ройе-Колляръ не отставалъ отъ другихъ. Хотя въ его письмахъ этой эпохи проглядываютъ слды прежней нравственной усталости и грустнаго, пасивнаго недовольства существующимъ порядкомъ, но они уже не такъ пусты и безсодержательны. Онъ начинаетъ зорко слдить за ходомъ современныхъ событій, его переписка съ друзьями заключаетъ въ себ много замтокъ о предстоящихъ перемнахъ во внутренней французской политик, о происшествіяхъ въ Лиссабон, о событіяхъ въ Турціи и Греціи, о кончин императора Александра и заговор декабристовъ, и такъ дале. Въ палат онъ продолжалъ дйствовать вмст съ оппозиціей, и съ особеннымъ одушевленіемъ нападалъ на новый законъ о пресс, добивавшій послдніе остатки свободы печати. По этому закону, всякая новоотпечатанная книга и брошюра должна была быть подвергнута, до поступленія въ продажу, предварительному просмотру въ полиціи, всякое изданіе, объемомъ не боле пяти печатныхъ листовъ, было обложено налогомъ, проступки противъ законовъ прессы были обозначены съ большею строгостью, и отвтственность за нихъ усилена. Негодованіе, возбужденное въ публик этимъ проектомъ, было такъ велико, что правительство ршилось на этотъ разъ уступить общественному мннію, и проектъ былъ взятъ обратно. Но раздраженіе въ народ этимъ не было успокоено, а слдующее происшествіе еще боле его усилило. Вовремя смотра національной гвардіи, когда король проходилъ передъ десятымъ легіономъ, изъ рядовъ раздались крики: ‘ bas les ministres! bas les jsuites!’ — ‘Я пришелъ сюда за знаками почести, а не за уроками!’ сурово замтилъ король и пошелъ дале. Тогда т же крики раздались во всхъ легіонахъ, и продолжались до ухода короля, гвардія, кром того, оскорбила герцогиню ангулемскую и беррійскую, а одинъ легіонъ нсколько разъ повторилъ подъ окнами министра финасовъ крикъ: ‘ bas Villle!’ сопровождая это восклицаніе оскорбительными угрозами. Тогда король, по совту Виллеля, отдалъ приказъ распустить національную гвардію.

Едва общество успло опомниться отъ этого неожиданнаго coup d’tat, какъ Виллель обнародовалъ новый указъ, подчинявшій цензур вс періодическія изданія… Это была послдняя полицейская мра Виллеля: она ршала министерскій кризисъ.

‘Васъ печалитъ ходъ длъ, писалъ тогда Ройе-Колляръ къ одному изъ друзей своихъ, этотъ ходъ — роковой. Мы должны, какъ вы говорите, покориться своей участи и страшиться развязки, оплакивая то, что приведетъ къ ней. Мн также грустно, но я грущу уже семь лтъ. Все теперь совершается въ сфер, для насъ совершенно недоступной, мы такъ же мало виновны во всемъ происходящемъ, какъ и въ движеніи свтилъ небесныхъ. Цензура, установленная надъ журналами, разумется, нестолько важна по себ, сколько по послдствіямъ, къ какимъ поведетъ она. Нужно будетъ поддерживать, охранять ее, а какимъ образомъ это сдлаютъ?’ Дйствительно, положеніе министерства было самое критическое: вся палата перовъ перешла къ оппозиціи, въ нижней палат большинство держалося на волоск. Виллель попалъ, что руководить камерами для него стало невозможно, и ршился на крайнее средство: распустить парламентъ.

Но онъ жестоко ошибся въ своемъ разсчет: результаты новыхъ выборовъ были самые неожиданные. Вс депутаты лвой стороны, потерпвшіе пораженіе на послднихъ выборахъ, теперь снова вошли въ палату, огромное число депутатовъ правой стороны было забалотировано, между прочими, той же участи подвергся и Нейронне, министръ юстиціи. Ройе-Колляръ, какъ предводитель оппозиціи вовремя послднихъ сессій, былъ выбранъ разомъ семью избирательными колегіями. Въ Париж, народъ радостно праздновалъ результаты выборовъ. Многія улицы были илюминованы, толпы бродили но городу, бросая камнями въ окна, на вторыхъ не было плошекъ. Отрядъ жандармовъ, выхавшій разогнать толпу, былъ встрченъ камнями, нсколько баррикадъ вы строилось съ быстротою молніи. На другой день безпорядокъ принялъ еще большіе размры, выведены были строевыя войска, и завязалась перестрлка. Понятно, что эти сцены еще боле усилили броженіе умовъ и нерасположеніе народа къ правительству. Виллель очень хорошо понималъ, что ему невозможно будетъ сохранить свое званіе въ покой палат, король также давно желалъ перемны министра, потому что непріязни въ народ къ Виллелю вредила его собственной популярности. Среди такихъ условій, Виллелю ничего боле не оставалось, какъ удалиться изъ министерства. Мсто его занялъ Мартиньякъ.

Роде-Колляръ былъ избранъ президентомъ новой палаты: такимъ образомъ, ему выпала на долю трудная и щекотливая задача мирить партіи, соединять подъ однимъ знаменемъ враждебныя доктрины, направлять къ одной цли разнообразныя личныя и эгоистическія побужденія, сохранять строгій нейтралитетъ между интересами, ежеминутно готовыми вступить въ борьбу. Онъ принялъ на себя неблагодарную роль примирителя, и поставилъ задачею своей дятельности охранять министерство противъ всякой попытки подкопаться подъ него или преобразовать его наличный составь. Чтобы лучше достигнуть этой цли, чтобы добросовстне выполнить взятую имъ на себя роль посредника, онъ, можно сказать, ршился отказаться отъ своей личности: въ должности президента, онъ не принадлежалъ ни къ какой партіи, не выражалъ никакого личнаго мннія. Въ палат, говоритъ Барантъ, не было ни одного человка, который сомнвался бы въ скрупулзномъ безпристрастіи Ройе-Колляра. Онъ держалъ себя вполн независимо въ отношеніи министровъ, казался совершенно чуждымъ проектамъ, которые оыи предлагали на обсужденіе камер, и вс усилія свои направлялъ на то, чтобъ отклонить слишкомъ бурные и страстные дебаты, которые, по его мннію, должны были уронитъ солидное достоинство палаты. Уваженіе, какимъ пользовался онъ среди депутатовъ, было такъ велико, что самые смлые ораторы напередъ сообщали ему содержаніе своихъ рчей и просили его указать границы, за которыя имъ не слдовало переходить въ своей оппозиціи министерству. Съ королемъ Ройе-Колляръ былъ въ очень хорошихъ отношеніяхъ, и Карлъ X любилъ бесдовать съ нимъ, потому что инстинктивно уважалъ его безпристрастіе и благородную, открытую прямоту его характера. Какъ относилось къ Ройе-Колляру общественное мнніе, всего лучше можно видть изъ слдующихъ словъ, которыми одинъ французскій публицистъ привтствовалъ въ ‘Journale des Dbats’ вторичное избраніе Ройе-Колляра президентомъ камеры, въ 1829 году:

‘Назначеніе Ропе-Колдара никого не удивило, и вс истинные друзья монархіи были имъ очень обрадованы: они увидли въ немъ новый залогъ неизмннаго союза короля съ камерами. На Ройе-Колляра какъ бы заране указывала тройная рчь. въ которой о религій говорилось съ набожнымъ благоразуміемъ, о монархіи — съ правдивымъ довріемъ, о свобод — безъ пустыхъ страховъ, и которая показала, какой тсный союзъ соединяетъ корону съ общественною свободою. Палат, открытой подобною рчью, нуженъ былъ президентъ, олицетворявшій въ себ вс дорогія для Франціи идеи. Въ выбор нельзя было сомнваться.

‘Въ атомъ, дйствительно, заключается слава. Ройе-Колляра, онъ служитъ, нкоторымъ образомъ, живымъ символомъ примиренія всхъ партій. Ни монархія, ни свобода, не могутъ не доврять человку, который защищалъ ихъ въ черные дни. Имя Ройе-Колляра есть принципъ, министры, депутаты, вся Франція, весь міръ знаютъ, что это за принципъ. Кто принимаетъ его, тотъ не можетъ желать ничего, кром хартіи, кром мирнаго согласія между королевской прерогативой и народными вольностями.’

Но недолго сохраняла французская публицистика этотъ свтлый, примиряющій взглядъ на политическое положеніе страны, обстоятельства издавна сложились уже такимъ образомъ, что скоро не осталось никакой надежды на законный выходъ изъ того запутаннаго, критическаго порядка вещей, въ который ввергла французскую націю самолюбивая политика Карла X. ‘Plus de concessions!’ (конецъ уступкамъ!) сказалъ король въ отвтъ на многочисленныя требованія, заявленныя общественнымъ мнніемъ, и съ этой минуты неудержимо пошелъ но тому пути, который, сорокъ лтъ назадъ, привелъ къ погибели Лудовика XVI. Въ сбивчивомъ, хаотическомъ ум Карла X съ давнихъ поръ, съ того самаго часа, когда онъ въ первый разъ, посл долгаго изгнанія, халъ по многолюднымъ улицамъ Парижа, жила упрямая, капризная мысль совершить контр-революцію во что бы то ни стало. Даровавъ, среди стсненныхъ обстоятельствъ, хартію народу, онъ впослдствіи, видя спой тронъ утвердившимся, сталъ объяснять ее совершенно не такъ, какъ привыкли понимать ее французы. Въ его характер была какая-то роялисткая рыцарственность, которая вызывала краскупа его лиц при мысли, что палаты, имвшія, по его мннію, служебное, совщательное назначеніе, стремились сдлаться органомъ власти исполнительной и законодательной. Онъ думалъ, что еслибъ не преступная слабость Лудовика XVI, то никогда бы не было революціи, а онъ считалъ себя неизмримо тверже и мужественне своего несчастнаго брата. Это убжденіе было самымъ дятельнымъ стимуломъ его реакціонной политики: оно вызывало его на вс репрессивныя мры, оно закрывало ему глаза на настоящее положеніе длъ въ государств, оно заставило его призвать въ министерство князя Полиньяка, одно имя котораго способно было вооружить всю страну, оно вызвало его на ршимость распустить палату 1830 года, большинство которой оказалось на сторон оппозиціи, оно, наконецъ, продиктовало ему знаменитые ордонансы 25 іюля, повергшіе французскую націю въ послднюю степень отчаянія и выведшіе ее на баррикады.

Въ предлы нашей статьи не входитъ изложеніе іюльскаго переворота, мы уклоняемся отъ него тмъ ршительне, что событія этой эпохи были сто разъ описаны, извстны каждому, и слдовательно нашъ разсказъ о нихъ никого не заинтересовалъ бы. Мы укажемъ только на ту микроскопическую долю пасивнаго участія, какую принималъ въ нихъ Ройе-Колляръ, и затмъ прямо перейдемъ къ послднимъ годамъ политической дятельности героя нашего очерка.

‘Итакъ, вотъ уже порваны связи любви и доврія, соединявшія короля съ его народомъ… Несчастная Франція! несчастный король!’ Этими словами привтствовалъ ‘Journal des Dbats’ министерство Полиньяка. Можно думать, что Ройе-Колляръ былъ того же мннія. ‘Ничто можетъ быть, не спасетъ монархію — говорилъ онъ тогда Баранту, но, если она можетъ спастись, то неиначе, какъ сойдя съ того пути, который ведетъ ее къ пропасти.’ Наканун выборовъ 1830 года, онъ писалъ изъ Витри: ‘мн кажется, что изъ этихъ выборовъ должна выйти палата, которая превзойдетъ всеобщія ожиданія’. Слдующая рчь, сказанная Ройе-Колляромъ къ избирательному округу, снова выбравшему его депутатомъ, еще наглядне даетъ понять его тогдашнія убжденія, предчувствія и намренія. Мы приводимъ ее вполн.

‘Г.г! Съ чувствомъ уваженія принимая это новое и торжественное свидтельство вашего доврія, признаюсь, я не могу защититься отъ нкотораго волненія при взгляд на наше политическое положеніе и на высокія обязанности, на меня возлагаемыя. Мн кажется, что среди настоящаго кризиса, для насъ существуютъ обязанности, одна другой противорчащія, и что мы подвержены испытанію выполнять, въ одно и тоже время, и т и другія. Однакожь, какъ бы ни были различны эти обязанности, мы должны возвыситься до той твердой мысли, что необходимо примирить, или, лучше сказать, соединить ихъ, потому что истинный интересъ монарха всегда заключается въ интерес общественномъ, и его величіе нераздльно съ величіемъ націи, которою онъ повелваетъ.

‘Вы, г.г., созванные сегодня избрать депутата, который будетъ однимъ изъ депутатовъ цлой Франціи, вы знаете, кому отдаете вы свои голоса, нтъ ничего неизвстнаго, ничего двусмысленнаго въ принципахъ, которые будутъ руководить моимъ поведеніемъ. Они т же, какіе преслдовалъ я постоянно, вовремя успха среди всхъ нашихъ переворотовъ, вовремя невзгодъ, въ милости и въ опал, въ сессію 1815 и въ сессію 1830 года.

‘Достигнувъ возраста, который легко длаетъ человка безучастнымъ къ самымъ лестнымъ одобреніямъ, если только они не подтверждаются внутреннимъ голосомъ совсти, я надюсь, что не измню самому себ. Я останусь врно, набожно привязаннымъ къ законной монархіи — наслдію нашихъ отцевъ, единственно твердому основанію общественнаго порядка, и въ тоже время не мене преданнымъ святому длу народныхъ правъ, гарантированныхъ учрежденіями, которымъ доврила ихъ хартія. Такъ, я, гордясь вашимъ довріемъ и стараясь оправдать его, я буду посильно служить королю, Франціи, департаменту, къ которому я имю честь принадлежать, и округу, который въ настоящую минуту длаетъ мн честь избраніемъ меня въ депутаты.’

Такъ, въ одно и тоже время, соединялась въ Ройе-Колляр и привязанность къ королю, котораго онъ до послдней минуты продолжалъ любить, какъ врный и преданный роялистъ, и вмст съ тмъ сознаніе, что этотъ король все боле и боле уклонялся отъ пути, указаннаго хартіей, и все настойчиве работалъ надъ ниспроверженіемъ того конституціоннаго порядка, той законной монархіи, которые сдлались политическимъ культомъ Ройе-Колляра. Надо знать, впрочемъ, что привязанность Колляра къ Карлу X вовсе не была личной, случайной симпатіей: онъ любилъ короля не какъ человка, а какъ олицетвореніе отвлеченной идеи порядка и монархіи, какъ воплощеніе принципа легитимности, служенію которому Ройе-Колляръ посвятилъ вс свои силы. Это видно изъ слдующаго отвта, даннаго имъ на предложеніе Шатобріана сопровождать Карла X въ изгнаніе. За нсколько недль до іюльской революціи, Шатобріанъ говорилъ Ройе-Колляру о бурбонахъ: ‘Мы сдлали для ихъ спасенія все, что могли. Они предали насъ злословію тхъ, которые теперь ихъ губятъ, они не доврились намъ, оттолкнули насъ. Хорошо же! когда они отправятся въ изгнаніе, мы все таки, вы и я, будемъ изъ числа немногихъ, которые не оставятъ ихъ. ‘— ‘Говорите за себя — отвчалъ на это Ройе*Колляръ, что до меня, я не покину Францію, я останусь съ народомъ.’

Весь іюль 1830 года Ройе-Колляръ провелъ въ Витри, и слдовательно не былъ очевидцемъ революціоннаго кризиса. Онъ вернулся въ Парижъ только 9-го августа, въ день, когда новый король торжественно открылъ сессію обновленной палаты. Ройе-Колляръ не порицалъ тхъ изъ своихъ друзей, которые принимали участіе въ переворот, онъ говорилъ имъ: ‘о я, я тоже въ числ побдителей, но только наша побда очень печальна.’ Затмъ, онъ далъ присягу королю и занялъ свое мсто на скамьяхъ лваго центра.

Эпохою 1830 года оканчивается дятельная политическая жизнь Ройе-Колляра. Двнадцать лтъ еще засдалъ онъ въ палат, по съ этихъ поръ не принималъ уже ревностнаго участія въ парламентской драм. Нельзя сказать, чтобъ онъ не сочувствовалъ политик Лудовика-Филиппа, чтобъ іюльскій переворотъ сталъ стною между имъ и новымъ правительствомъ, напротивъ, принципы, которыми руководствовался король-буржуа и его министры, которые исповдывали Гизо, Токвалль, Барантъ — самые близкіе друзья Гойе Коллира — какъ нельзя боле согласовались съ личными взглядами и симпатіями героя нашего очерка. ‘Juste milieu’, ‘pays lgal’, ‘fait accompli’, вс эти термины, формулированные въ доктринрской голов Гизо и пущенные имъ въ оборотъ, были очень знакомы и близки Гойе-Колляру. Какъ принципъ, какъ хартія, іюльская монархія вполн соотвтствовала его убжденіямъ и желаніямъ, но существовало, вмст съ тмъ, много причинъ, которыя не позволяли ему питать къ ней личной, непосредственной симпатіи. Реставрація, говоритъ Гарантъ, была отечествомъ Колляра. Съ ней были связаны самыя дорогія его воспоминанія, къ ней питалъ онъ какую-то дтскую, сыновнюю привязанность. Онъ сочувствовалъ принципамъ, заявленнымъ въ 1789 году, и когда, посл ужасовъ террора и военнаго деспотизма Наполеона, эти принципы легитимировались, вошли въ политическую практику и были освящены реставраціей, тогда онъ счелъ себя обязаннымъ выступить на общественное поприще. Онъ внутренно, субъективно переживалъ вс фазисы реставрированной монархіи, длилъ съ нею горе и радость, счастье и невзгоду, служилъ ей врно, преданно, и до конца жизни сохранилъ въ ней какое-то суеврное благоговніе. Теперь, когда политическая близорукость Карла X и его министровъ увлекла ихъ къ погибели и новая династія вступила на престолъ Франціи, Ройе-Колляръ былъ не въ силахъ перенести на нее ту благоговйную преданность, какую питалъ онъ къ старшей линіи. Онъ признавалъ необходимость іюльскаго переворота, онъ соглашался съ тмъ, что восшествіе на престолъ Лудовика-Филиппа было единственнымъ шансомъ спасенія для страны, поставленной между неисправимой ретроградностью Карла X и революціонными инстинктами демократической партіи, онъ искренно и добросовстно далъ присягу Лудовику-Филиппу, и желалъ всякаго успха новому правительству, но, на дл, онъ оставался безучастнымъ зрителемъ совершившихся событій. Духовная связь, соединявшая его съ монархіей Лудовика XVIII и Карла X была порвана перемною въ личномъ состав правительства. Іюльская монархія была для него дорога и священна, какъ принципъ, какъ хартія, но, какъ мы сказали уже, онъ не могъ питать къ ней субъективной, непосредственной симпатіи. Онъ даже какъ будто сталъ холодне къ прежнимъ друзьямъ своимъ, которые теперь явились въ глав правительства. Отношенія его къ Гизо стали нсколько натянуты, онъ иногда слишкомъ явно показывалъ полное равнодушіе къ успхамъ своего стараго друга. Можетъ быть, къ этимъ отношеніямъ примшалось горькое, раздраженное чувство, которое мы боимся назвать по имени, и которое очень извинительно въ человк, такъ плохо вознагражденномъ за свою долголтнюю службу. Какъ бы ни была высока нравственная чистота Ройе-Колляра, необходимо принять въ соображеніе, что, съ практической точки зрнія, его политическая карьера ршительно неудалась. Преданный тломъ и душою старой династіи, пожертвовавшій для нея всми силами своего разносторонняго ума, онъ не получилъ отъ нея ничего, теперь, когда эта Династія была низвергнута, дорога передъ нимъ окончательно закрылась… Щекотливое нравственное чувство, которое тмъ боле слдуетъ уважать въ Ройе-Колляр, что оно рзко противорчитъ политической безнравственности французовъ, не позволило ему искать милостей у новой династіи, и онъ ршился остаться пасивнымъ лицомъ къ кругу товарищей, на которыхъ, съ своей точки зрнія, онъ имлъ право смотрть, какъ на политическихъ ренегатовъ. Понятно, что при такихъ условіяхъ Ройе-Колляръ не могъ избжать нкотораго нравственнаго раздраженія, которое сказывается во многихъ его рчахъ и письмахъ той эпохи, и еще боле въ его отношеніяхъ къ правительству.

Слдующій отрывокъ изъ рчи къ избирателямъ всего лучше покажетъ намъ, какъ соединялось у Ройе-Колляра чувство долга и врности присяг съ какою-то недоврчивостью къ новому правительству, и какъ относился онъ самъ къ іюльскому перевороту.

‘…Мы видли, какъ старая монархія были низвергнута внезапною, хотя и предвиднною, революціей. Вы не ожидаете отъ меня, конечно, чтобъ я сталъ обвинять ее за ея ошибки, или издваться надъ ея несчастіемъ. Революціи, мы это знаемъ по опыту, дорого продаютъ общанныя ими выгоды. Потомству судить, былъ ли ныншній переворота неизбженъ, и могъ ли онъ совершиться при другихъ условіяхъ, для насъ же, людей настоящаго, онъ совершился. Явилось новое правительство, принятое Франціей, признанное Европой, оно иметъ самое могущественное имя — имя необходимаго. Этимъ опредляется долгъ каждаго. Мы призваны утвердитъ, укрпить народною силою это, слабое еще, правительство — нашъ послдній оплотъ противъ анархіи и деспотизма. Все прочее — второстепенно. Вы видите, династіи исчезаютъ, правительства мняютъ принципы и формы, противоположныя мннія господствуютъ и падаютъ поочереди, но надъ всмъ этимъ паритъ вчный, державный вопросъ — вопросъ порядка и анархіи, добра и зла, свободы и рабства Въ эту сторону, гг., должны быть направлены вс наши усилія.’

VI.

Мы не будемъ слдить за всми подробностями политической дятельности Ройе-Коллара въ послдніе годы его жизни: она представляетъ мало замчательнаго. Всего пять или шесть разъ всходилъ онъ на трибуну въ этотъ періодъ, и хотя палата слушала его съ привычнымъ вниманіемъ, но слово его не имло уже той власти надъ умами, какою пользовалось оно въ два предшествовавшія царствованія. Все говорило Ройе-Колляру, что время его прошло, что наступилъ чередъ новымъ людямъ, новымъ идеямъ, новымъ общественнымъ силамъ. Онъ сознавалъ себя чужимъ среди новаго поколнія, выдвинутаго іюльскою революціей, дряхлый восьмидесятилтній старикъ, онъ былъ, среди новыхъ дятелей, любопытнымъ остаткомъ вка, давно отжившаго и забытаго, представителемъ старины, которая начинала уже утрачивать свой смыслъ для молодаго поколнія. Люди прошлаго и люди настоящаго перестали понимать другъ друга, взаимная связь двухъ эпохъ порвалась, и Ройе-Колляръ безропотно покорился своей участи. Онъ почти отказался отъ участія въ длахъ правленія, онъ сосредоточился въ самомъ себ, въ мір дорогихъ для него воспоминаній. Мало оставалось уже въ живыхъ людей, въ кругу которыхъ протекла его молодость, два-три лица, такіе же, какъ и он, чужеземцы въ новой Франціи, изрдка раздляли его уединеніе и доставляли ему сладостную отраду переноситься навремя въ прошедшее, которое онъ любилъ и помнилъ… Грустное, меланхолическое чувство, чувство безропотной скорби слышится во всхъ его письмахъ этой эпохи. Съ какой-то старческой болтливостью разсказываетъ онъ въ нихъ о своихъ ежедневныхъ занятіяхъ, вспоминаетъ прошлое и груститъ о настоящемъ. ‘Я чувствую, писалъ онъ въ 1833 году, что я уже не отъ міра сего, только прошедшее занимаетъ меня, потому что я знаю его, и нахожу въ немъ обильный матеріалъ для размышленія. Съ настоящимъ ничто не соединяетъ меня.’ Надо прибавить къ этому грустному признанію, что Ройе-Колляръ не понималъ настоящаго. Дйствительно, въ послдніе годы его жизни положеніе длъ мало походило на то, съ чмъ привыкъ онъ встрчаться въ эпоху реставраціи. Затрудненія, которыя предстояло преодолть Лудовику-Филиппу, далеко превосходили все то, что страшило министровъ Лудовика XVIII и Карла X. Въ эпоху реставраціи опасность грозила или со стороны либеральной партіи, съ которой всегда можно было примириться, или со стороны буржуазіи, которая всегда готова была идти на сдлку, въ царствованіе Лудовика-Филиппа обстоятельства перемнились. Буржуазія, достигшая своей цли іюльскимъ переворотомъ и захватившая въ свои руки правленіе, сама скоро была поставлена въ осадное положеніе. Противъ нея выступила новая сила, существованія которой до той поры почти и не подозрвали, и которая, направляемая искусною рукою соціалистовъ, скоро оказалась достаточно сильною, чтобъ ниспровергнуть и монархію, и буржуазію. ‘Задльная плата рабочихъ, говоритъ Даніель Стернъ, сильно поднятая конкурренціею фабрикантовъ, привлекла огромную часть сельскаго населенія въ большіе мануфактурные центры и усилила донельзя производительность. Потребленіе оказалось вскор далеко ниже этой напряженной дятельности производительныхъ силъ. Несоразмрность между запросомъ и предложеніемъ стала очень чувствительна, рынокъ переполнился, равновсіе было нарушено. Иностранная конкурренція и внутреннее соперничество между содержателями фабрикъ и рабочими привело, въ одно и то же время, къ застою въ промышлености и къ пониженію задльной платы. Кризисы, сначала періодическіе, сдлались постоянными. Ожесточенная борьба завязалась. Слдствіемъ ея былъ новый видъ нищеты, которая, поражая самый дятельный, смышлный и энергическій класъ населенія, судорожно бросала его отъ страданія къ мятежу, отъ мятежа къ нужд, отъ нужды къ пороку, отъ порока къ такому состоянію, въ которомъ не было уже ничего человческаго.’ Этого новаго явленія івъ экономической и общественной жизни Франціи не понялъ Ройе-Колляръ, хотя понимали его тогда уже многіе. Парламентскія распри, (борьба партій, измнившаяся политика доктринровъ — все это было одинаково чуждо и незнакомо Ройе-Колляру. Онъ не понималъ политики Гизо, не понималъ, что она была продиктована условіями времени, и считалъ ее чмъ-то произвольнымъ, предвзятымъ. Преобладаніе буржуазіи въ палат онъ объяснялъ ребяческимъ желаніемъ французовъ испробовать правительственныя способности сословія, неигравшаго до сихъ поръ большой политической роли, экономическое и соціальное могущество буржуазіи и явившаяся, вслдствіе того, потребность политическаго преобладанія ускользали онъ вниманія Ройе-Колляра. Еще мене, разумется, было доступно его пониманію явленіе пролетаріата, на которое мы только что указали словами Даніеля Стерна. Изъ всего этого самъ собою вытекаетъ отвтъ на вопросъ: могъ ли, долженъ ли былъ Ройе-Колляръ принимать участіе въ политической дятельности?

‘Я старюсь, писалъ Ройе-Колляръ въ 1839 году, и все боле и боле удаляюсь отъ общественныхъ длъ, которыя въ мои лта не представляютъ ни интереса, ни цли (?). Если я засдаю еще въ палат, то потому только, что меня туда посылаютъ, и что при обстоятельствахъ послднихъ выборовъ отказъ былъ бы невозможенъ.’ Въ слдующемъ году, Ройе-Колляръ послалъ подпрефекту марнскаго округа письмо, въ которомъ просилъ его извстить избирателей, что преклонныя лта принуждаютъ его навсегда отказаться отъ участія въ длахъ правленія.

Итакъ, сессія 1839 года была послднею, въ которой засдалъ Ройе-Колляръ, съ этого времени, онъ отказался отъ всякой политической дятельности. Это не значитъ, однако, чтобъ онъ впалъ въ совершенное бездйствіе: трудъ былъ потребностью его серьзной натуры, и принужденный отказаться отъ засданій въ камер, онъ обратился къ занятіямъ наукою. Онъ сталъ чаще посщать академическія конференціи, сталъ дятельне слдить за текущей литературой. Замчательнйшія явленія въ ученомъ мір всегда обращали на себя его вниманіе.. Въ особенности поразила и обрадовала его ‘Демократія въ Америк’ Токиплля, произведшая неописанный фуроръ во французскомъ обществ и увнчанная академической преміей. Ройе-Колляръ такъ былъ восхищенъ ею, что пожелалъ непремнно познакомиться съ авторомъ, и первая же встрча искренно подружила его съ нимъ. Въ книг Баранта есть нсколько писемъ Ройе-Колляра къ Токвиллю, въ которыхъ довольно ясно обрисовываются ихъ взаимныя отношенія. Замчательно, что Ройе-Колляръ старался отклонить Токвилля отъ литературной дятельности и увлечь его на политическое поприще, которое онъ считалъ самымъ высокимъ изъ всхъ. ‘Успхъ, жажда котораго васъ мучитъ — писалъ онъ автору ‘Демократіи’ {Можетъ быть не всмъ извстно, что Токвилль былъ очень самолюбивъ и чувствителенъ ко всякаго рода успхамъ, Еще очень молодымъ человкомъ, онъ писалъ къ одному своему другу: ‘во мн есть потребность первенствовать, которая будетъ жестоко тревожить меня во всю жизнь’.} — не есть успхъ литературный: вы должны дйствовать и на людей, управлять имъ мыслями, чувствами.— Это дло государственныхъ людей, благодтелей человчества, оно достойно васъ, потому что ваша душа такъ же возвышенна, какъ и вашъ умъ.’

Въ послдніе годы своей жизни, Ройе-Колляръ, отъ природы проникнутый глубокимъ религіознымъ чувствомъ, сдлался еще набожне. Его спиритуальная натура, строгое католическое воспитаніе, примръ матери и фамильныя преданія, все это имло сильное вліяніе на развитіе въ немъ религіозныхъ наклонностей. Онъ воспитывалъ своихъ дтей въ строго-католическомъ дух, образъ его жизни и обстановка, какою окружилъ онъ себя въ своемъ дом, были таковы, что самый придирчивый патеръ не могъ бы сдлать ему никакого замчанія. Вс вншнія, обрядовыя обязанности католика исполнялъ онъ съ самою строгою пунктуальностью. Совсть его была чиста, честность и благородную прямоту его характера признавали вс. Достигнувъ глубокой старости, чувствуя приближеніе смерти, онъ все боле и боле поддавался вліянію католической набожности. Въ его религіозныхъ убжденіяхъ явилась нкоторая нетерпимость, которой онъ не зналъ прежде, и которая вполн высказалась въ его жолчной рецензіи на книгу Эм-Мартена, авторъ которой расходился съ догматами католической церкви. Въ 1843 году, когда, посл извстной, надлавшей много шуму, исторіи Мишле и Кине, парижскій университетъ вступили въ открытую борьбу съ іезуитами, Ройе-Колляръ принялъ сторону послднихъ и отозвался о нихъ съ безграничными похвалами. За эти печальныя заблужденія нельзя, кажется, безусловно обвинять Ройе-Колляра: въ нихъ отразились преданія другой эпохи, другихъ нравовъ, въ нихъ обнаружилось вліяніе іезуитскаго воспитанія, даннаго ему матерью. Къ чести его, должно прибавить, что подобныя крайности очень рдко проявлялись въ немъ вншнимъ образомъ:онъ хранилъ свои религіозныя убжденія въ собственной совсти и не любилъ длиться ими даже съ самыми близкими друзьями, какъ бы боясь не найти въ нихъ отвта и сочувствія.

Въ 1844 году Ройе-Колляръ былъ сильно болнъ, но старался скрыть опасность отъ себя и отъ другихъ.’Я здоровъ, насколько это возможно въ моемъ возраст,— писалъ онъ тогда къ Баранту, лихорадка не возвращается.— Я читаю, учусь, надняхъ бросилъ Гомера и принялся за укидида. Я получилъ два или три письма, очень интересныя. Мн кажется, что необыкновенный пріемъ, сдланный королю въ Англіи, есть неболе, какъ временная поддержка министерству, я остаюсь тмъ же, чмъ былъ прежде — неспокойнымъ.’ Въ слдующемъ году, болзнь его усилилась. Чувствуя приближеніе смерти, онъ отправился къ себ на родину. Жители Шатовь, его родоваго помстья, предупрежденные о его прізд, толпами вышли къ нему навстрчу. ‘Я хочу умереть посреди васъ’, сказалъ онъ имъ. Затмъ, оставшись наедин съ священникомъ, онъ продолжалъ:— Я пріхалъ сюда умереть. Передъ отъздомъ, я сдлалъ вс нужныя распоряженія, я привелъ въ порядокъ свою совсть. Я лучше желаю лежать на кладбищ въ Шатовь, чмъ въ Парняі, гд меня похоронили бы съ пышной церемоніей. Впрочемъ, не мое дло, какъ меня будутъ хоронить, мое дло умереть какъ слдуетъ, и въ этомъ я разсчитываю на вашу помощь.’ Священникъ старался отклонить его мысли отъ смерти, говоря, что онъ казался довольно бодрымъ посл дороги. ‘Я вполн понимаю свое положеніе, отвчалъ Ройе-Колляръ, я не могу, не хочу себя обманывать.’ Дйствительно, на другой же день оказались вс симптомы неизлечимой болзни. Докторъ понялъ, что всякая помощь будетъ безполезна. Ройе-Колляръ причастился и благословилъ своего внука. ‘Будь христіаниномъ, сказалъ онъ ему:— этого мало — будь католикомъ.’ Затмъ, до послдней минуты, больной сохранялъ полное присутствіе духа и съ геройскою твердостью и безропотностью переносилъ страданія предсмертной агоніи. Испуская послдній вздохъ, онъ приложилъ къ губамъ распятіе и благоговйно поцаловалъ его.

Тло Ройе-Колляра было положено на родномъ кладбищ, и на могил, согласно его желанію, былъ воздвигнутъ мраморный памятникъ, такой точно, какой былъ поставленъ на могил его дочери, пережитой имъ нсколькими годами.

Блистательныя почести были возданы Ройе-Колляру по его смерти. Совтъ парижскаго университета пожелалъ украсить его портретомъ залу своихъ засданій. Статуя Ройе-Колляра была воздвигнута на городской площади въ Витри, и академія, которой Колляръ былъ членомъ, послала отъ себя торжественную депутацію присутствовать при открытіи этого памятника. Ремюза, занявшій мсто Ройе-Колляра въ академіи, произнесъ обычную похвальную рчь въ честь покойника. Общественное мнніе единодушно заявило свое глубокое уваженіе и сочувствіе высокимъ нравственнымъ качествамъ человка, умвшаго пройти свою политическую карьеру съ чистою совстью и незапятнаннымъ именемъ.

——

Мы прослдили, въ этомъ краткомъ очерк, жизнь одного изъ замчательнйшихъ государственныхъ людей Франціи, замчательнаго нестолько дарованіями общественнаго дятеля, сколько возвышенной честностью своей политической совсти и врностью разъ навсегда принятымъ убжденіямъ. Онъ оставилъ по себ чистое, ни однимъ пятномъ неопозоренное имя, которое съ уваженіемъ произносятъ и будутъ произносить люди всхъ партій и всхъ убжденій. Вся жизнь, вс силы его были посвящены одному великому длу — утвержденію законной свободы во Франціи, охраненію монархіи, водворенію принципа легитимности въ политик, въ администраціи, въ печати, въ мнніяхъ. Въ его глазахъ, вся задача государственнаго дятеля заключалась въ примиреніи законности съ свободою, монархіи съ хартіей, прошедшаго съ настоящимъ, statu quo съ прогресомъ. Онъ самъ, въ немногихъ словахъ, формулировалъ политическую доктрину, подъ знаменемъ которой онъ неуклонно шелъ во все продолженіе своей долгой общественной дятельности. ‘Король, говорилъ онъ въ 1816 году къ избирателямъ марнскаго департамента, король — значитъ законность, законность значитъ порядокъ, порядокъ значитъ спокойствіе, спокойствіе достигается и сохраняется умренностью, этою высшею добродтелью, которую политика заимствовала у нравственности. И такъ, умренность, нравственный атрибутъ законности, составляетъ отличительную черту истинныхъ друзей короля и Франціи.’ Этому принципу неуклонно слдовалъ Ройе-Колляръ въ теченіе своей сорокалтней политической жизни, и его унесъ онъ съ собою въ могилу. Кто принималъ этотъ принципъ, тотъ слпо шелъ за Ройе-Колляромъ, вполн увренный, что высокая политическая честность этого благороднаго человка не позволитъ ему уклониться сознательно ни на шагъ отъ однажды принятаго направленія.

Но почему же этотъ честный, правдивый, благородный дятель такъ тихо и скромно прошелъ свое собственное поприще? Почему его чистое, незапятнанное имя такъ рдко слышится въ устахъ народа, среди котораго онъ жилъ и на служеніе которому онъ, повидимому, посвятилъ вс свои силы? Но, прежде всего, дйствительно ли Ройе-Колляръ служилъ народу? Не была ли растрачена вся жизнь его на служеніе отвлеченному принципу, вполн справедливому, но выработанному имъ у себя въ кабинет, сухому и безстрастному? Одинъ бглый взглядъ на политическое поприще Ройе-Колляра показываетъ, что въ ней недоставало чего-то такого, что трудно опредлить однимъ словомъ, однимъ выраженіемъ, но что безусловно необходимо для прочнаго нравственнаго успха. Мы не говоримъ о его временныхъ уклоненіяхъ отъ либеральной политики, о его ретроградныхъ взглядахъ на многіе вопросы современной ему жизни, мы готовы считать это минутными заблужденіями, слдствіемъ посторонняго вліянія или ложнаго взгляда на вещи. Но въ политической дятельности Ройе-Колляра есть другая черта, кладущая на нее характеристическій отпечатокъ и лишающая ее того высокаго нравственнаго значенія, которое необходимо всякому государственному человку для пріобртенія глубокой симпатіи со стороны народа, которому онъ служитъ. Черта эта заключается въ той холодной, безстрастной, теоретической манер относиться къ политическимъ вопросамъ, отъ которой Ройе-Колляръ не могъ освободиться во всю свою жизнь. Въ его понятіяхъ, политика заключалась въ хартіи, которую должно было или пре’ образовывать, или поддерживать, государственная Сфера была для него заключена въ узкихъ рамкахъ писаннаго права, народная жизнь застыла для него въ томъ или другомъ параграф хартіи, и онъ не видлъ, не замчалъ, какъ била она горячимъ ключомъ подъ этой ледяной корой, какъ прорывала она ее, какъ увлекала ее за собою. Весь міръ, вся жизнь была заключена для Ройе-Колляра въ стнахъ палаты или въ кабинет перваго министра, и за эти предлы не переходила его политическая дальнозоркость. Онъ готовъ былъ видть міровое событіе въ переход того или другаго депутата отъ министерства къ опозиціи, а не замчалъ, какъ обанкротилась политика доктринронъ передъ явленіемъ пролетаріата, онъ сочинялъ длинныя рчи объ измненіи какого нибудь параграфа въ спод законовъ, а не замчалъ, какъ образовалась въ Париж могущественная копгрегація іезуитовъ, какъ захватила она въ свои руки народное воспитаніе, какъ пролила неисцлимую отраву въ народнуго нравственность. Бюрократическія мелочи, формальности приковывали къ себ вниманіе Ройе-Колляра, а между тмъ безслдно проходила для него волна народной жизни, вяніе народнаго духа. Въ немъ не было чуткаго соціальнаго нерва, который привелъ бы его въ живое соприкосновеніе съ народомъ, указалъ бы ему его нужды, стремленія, надежды. Ройе-Колляръ родился въ деревн, молодость свою провелъ въ деревн, казалось бы, долженъ онъ былъ породниться съ этой мирной, спокойной, но вмст съ тмъ глубокой и сильной народной жизнью, безъ знанія которой пустою и безполезною будетъ всякая политическая дятельность. Но нисколько: въ деревн Ройе-Колляра окружали ханжи и іезуиты, которые вселили въ немъ инстинктивное пренебреженіе къ масс, недовріе въ ея смыслу и совсти. За предлы своего замка, до ближняго монастыря, Ройе-Колляръ не простиралъ своей наблюдательности. Потомъ онъ ухалъ въ Парижъ, гд его окружили ученые абаты, вялые академики, близорукіе и педантическіе доктринры, народа не зналъ онъ, не хотлъ знать, не понималъ, что надо знать его. Оттого, впродолженіе всей своей политической карьеры, онъ ни разу не затронулъ ни одного сочнаго, глубоко-жизненнаго вопроса, ничего такого, въ чемъ можно было бы признать присутствіе полной жизни, свжести и содержанія. Ройе-Колляръ былъ въ полномъ смысл дипломатъ, только его дипломація была обращена на внутреннюю, а не на вншнюю политику. Читая его рчи, мы удивляемся строго-логическому складу его ума, его блестящей аналитической способности, но не встртимъ въ нихъ ни одного мткаго, горячаго слова, въ которомъ слышалось бы вяніе народной жизни, теплое сочувствіе къ масс, къ ея нуждамъ, страстямъ, интересамъ. Ройе-Колляръ всегда жилъ жизнью правительства, династіи, былъ вренъ ей въ счастіи и несчастій, страдалъ ея горемъ, радовался ея радостью, охранялъ ее, помогалъ ей, но династія смнилась, не успвъ сдлать ничего для преданнаго слуги своего, а новая не задала себ труда вознаградить человка, служившаго старой. Народъ, правда, оставался тотъ же и обладалъ боле благодарной памятью, но съ нимъ Ройе-Колляръ не имлъ жизненной связи: они были другъ другу чужды, мало знали и еще мене понимали другъ друга.

В. Г. АВСЕНКО.

‘Отечественныя Записки’, No 1, 1863

ПУБЛИЦИСТЫ НОВАГО ВРЕМЕНИ (*).

І.РОЙЕ-КОЛЛЯРЪ.

Читайте также:

І.
РОЙЕ-КОЛЛЯРЪ.