Борис Зайцев
Борис Зайцев
Прыжок
Прыжок
(Из автобиографии)
Комментарии
Комментарии
——————————————————————
Прыжок, Зайцев Борис Константинович, Год: 1926
Время на прочтение: 4 минут(ы)
…Я начал писать очень рано, тайком, не помногу, но из года в год, упорно и одиноко. Говорю одиноко потому, что никаких знакомых литературных не было, родители меня любили чрезвычайно, но отец все надеялся, что я буду хорошим инженером, я учился в Москве в Императорском Высшем Техническом Училище, ходил с завода Гужона на Коровий Брод, и о литературе не с кем было сказать слова. Репетиции, чертежи, проекты — Боже, как необычайно скучно, какое безнадежное для меня занятие! И вот я устроил себе подпольную жизнь: т. е. студентик с золотыми вензелями на плечах, урывая время, строчил у себя в небольшой комнатке отцовской квартиры всякие мрачные и даже очень ‘натуралистические’ штуки. Никто ничего и не подозревал. Репетиции сдавались аккуратно, а под шумок шла переписка с Чеховым и Короленко. Оба удивлялись странной сумрачности и какой-то ‘немолодости’ писанья. Добрый и такой внимательный к людям Короленко подробно все изъяснял неведомому автору и не брал в ‘Русское Богатство’.
Дело сдвинулось с мертвой точки, лишь когда появился Леонид Андреев (1901). Правда, и в писании в это время произошла перемена: потянуло на те маленькие, лирические, что ли, бессюжетно-бесформенные вещицы, которые прошли затем через все в моей работе. Для ‘Русского Богатства’ нужен был рассказ, повесть. Я писал туманные импрессии, и Леонид Андреев поддержал, первый приютил уже практически: заведуя литературным отделом газеты ‘Курьер’, он стал меня печатать, поддерживаемый хроменьким редактором Я. А. Фейгиным — и при сопротивлении литературного критика газеты покойного Шулятникова, Фриче и др.
В одно из воскресений, утром, в столовой нашей я взял ‘Курьер’. Перевернул страницу. Налево, внизу, ‘подвалом’ напечатано нечто, название ‘В дороге’. Подпись: П. Зайцев.
Окна столовой выходили в садик, там росли небольшие деревья, лежал легкий снежок, за досчатым забором паровик тащил вагоны — мы жили на заводской земле, у самых путей. Ноябрьское утро, серо-свинцовое.
И в груди ахнуло, оборвалось, поплыло что-то теплое… Ну, ошибка с инициалами, надо бы Б., а не П., но фамилия правильна, и ‘В дороге’-то я написал, что уж говорить. Мое напечатано.
Вышел отец из кабинета, как всегда живой, веселый, хорошо одетый. Я ему молча показал. Он удивился, но отнесся благодушно. ‘Ну, молодец…’
А потом и о другом заговорил, сейчас же. Но одно дело он, другое я. Я ушел к себе в подполье — там уж никто не достанет. Отец курил, смеялся, пил чай, а я носил что-то в себе, я был, очевидно, уже другой человек (в своих собственных глазах): писатель.
Мы в этот день ездили с отцом обедать в Измайловский Зверинец, на месячном извозчике Сергее. На санках с синей полостью, мимо Анненгофской рощи, Владимирским шоссе, где за Москвой поля начинались и перелески. Но для меня не было ни отца, ни Сергея, ни резкого зимнего ветерка: был один лист газеты в боковом кармане. Это почище вселенной.
На зимней даче в Зверинце жил правительственный инспектор Шириков, человек спокойный, светлоусый, медленно говорил и необычайно скучный. И семья эта вся такая технологическая… За обедом ели борщ, голубцы, в окна виднелись чудесные сосны Измайловские, говорили о подшипниках, о французе Бассэ, инженере на заводе, и еще о разных милых вещах. Все равно. Меня не было. Вероятно, я не отбрасывал от себя и тени, как в загробном царстве у Данте. Мадам Ширикова наливала мне кофе после обеда, и я машинально пил и даже на вопросы отвечал. Впрочем, раз вместо того, чтобы сказать: ‘в отношении торговли’, сказал: ‘в торговом отношении’ — и вдруг как будто вторично прыгнул в ледяную бездну: хорош писатель, по-русски говорить не умеет!
Дорогой назад я страдал от своей неловкости, но еще глубже неловкости лежала и тайная, почти сладострастная радость… Ну, вот, отец будет подбрасывать дров в камин, а я уйду к себе в комнату и разверну… ‘Курьер’, переверну страницу, а там, слева в углу, под чертой…
И когда спать будешь, то газета все-таки рядом в столе, и там появилось какое-то новое существо, оно и отдельно, и будто бы я, но и я прежний перестал существовать, а бухнулся в какой-то иной мир, и уже дышу и хожу не так, как прежде.
Это день первого напечатанья. В то, что мне, напечатав, еще и заплатят, уж никак не верилось. Я не предпринимал никаких мер, чтобы получить деньги. Так продолжалось с год. За это время прошло в ‘Курьере’ моих 3—4 рассказа, и, наконец, летом, по чьему-то указанию, я решился: поехал в Петровские линии и, мучаясь стеснением и боязнью — а вдруг скажут: ну, это мы так, для затычки печатали, за такие вещи не платят, — подымался по лестнице в контору. Барышня за конторкой равнодушно выглянула, полистала какую-то книгу.
— Вам сорок три рубля девяносто…
Выдала золотыми монетами, так они у меня и звенели в кармане, пока Солянками, Николо-Ямскими, мимо Андрония, ехал домой на извозчике. Заплатили за первый рассказ по три копейки строчку, за следующие по пятаку. Это была вторая часть посвящения, и последняя: раз гонорар получил, то конец, пролетят все экзамены и чертежи, все Технические, Технологические, Горные и тому подобные. Началась ‘Новая Жизнь’.
1921
Газета под ред. А. Ф. Керенского ‘Дни’. Париж, 1926. 12 дек. No 1183.
…лила переписка с Чеховым и Короленко. — О характере этой переписки говорят две записки В. Г. Короленко — редактора журнала ‘Русское богатство’ — в его ‘Редакторской книге’: 1 »Неинтересная история’. Б. Зайцев. Хорошо написано, но история действительно неинтересная. Девица сгорает от неудовлетворенной любви и в конце концов отдается первому встречному. Возвр. Получено в Полтаве 26 февраля 1901 г.’. 2. ’29 марта. Мне лично. ‘Три дня (Из детской жизни)’ Зайцева. Очень недурно, но незначительно: мальчик рассорился с отцом и заперся у себя в комнате. Возвр. Отправлено автору в апреле 1901 г.’ (Российская гос. б-ка. Фонд 135, оп. 22, No 1329, л. 29 об.). А. П. Чехов о зайцевской ‘Неинтересной истории’ отозвался телеграммой из Ялты: ‘Холодно, сухо, длинно, не молодо, хотя талантливо’ (Чехов А. П. Полн. собр. соч. Т. 9. Письма, М., 1984. С. 526). Важность и значимость для Зайцева этой суровой оценки заключались в последних словах — ‘хотя талантливо’, вдохновивших литературного дебютанта.
…поддерживаемый хроменьким редактором А. Я. Фейгиным… — А. Я. Фейгин (1859-1912) — первый издатель-редактор ‘Курьера’.
…при сопротивлении… Шулятникова, Фриче… — Владимир Михайлович Шулятников (1872-1912) — критик, ведший в ‘Курьере’ раздел ‘Критические этюды’, Владимир Максимович Фриче (1870-1929) — литературовед, искусствовед, академик с 1929 г. В ‘Курьере’ вел еженедельный фельетон ‘Очерки иностранной литературы’.
…прошло в ‘Курьере’ моих три рассказа… — С 1901 по 1903 г. ‘Курьер’ (1897-1904) напечатал семь рассказов Зайцева: ‘В дороге’, ‘Земля’, ‘Волки’, ‘На станции’, ‘Гора угрюмая’, ‘Соседи’, ‘Север’ (см.: Герра Р. Борис Константинович Зайцев: Библиография. Париж, 1982. С. 91).
Источник текста: Борис Зайцев. Собрание сочинений. Том 1. Тихие зори. Рассказы. Повести. Роман. — М: Русская книга, 1999. 603 с.