H. А. Добролюбов
Прожектеры
Сочинение А. Половцева. Москва, 1858
ПРИМЕЧАНИЯ
УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ
‘ПРОЖЕКТЕРЫ’
Соч. А. Половцева
Прожектеры. Сочинение А. Половцева, Добролюбов Николай Александрович, Год: 1858
Время на прочтение: 7 минут(ы)
H. А. Добролюбов. Собрание сочинений в девяти томах
М., ГИХЛ, 19625
Том второй. Статьи и рецензии. Август 1857-май 1858
Был прежде прекрасный обычай — изображать в романах и повестях разбойников, настоящих разбойников, грабящих на больших дорогах, живущих в подземельях, вооруженных с ног до головы, одетых в странные, фантастические костюмы. Занимательность была необыкновенная — просто сердце так и замирает, бывало, когда читаешь описание того, как добродетельная и невинная жертва попалась в руки хищных злодеев!.. Вместе с тем для нравственности не только соблазна не было, но даже представлялась значительная выгода. Разбойники в старину так уж начистоту и изображались разбойниками: страшные, гнусные, грубые, бесчувственные — настоящие разбойники! Ни минуты не мог читатель сомневаться в том, к кому он должен направить свои симпатии и против кого вооружиться всею своею ненавистью. Литература, таким образом, приносила и удовольствие и пользу.
Совсем не то ныне. Литераторы пустились в изображения мошенников, носящих изящные фраки и белые перчатки, очень мило танцующих и грабящих в гостиных и кабинетах, за зеленым и красным сукном. Здесь уже прежней, разбойничьей занимательности не было. Но это бы еще ничего. А вот беда: мошенников и плутов всякого рода принялись описывать такие люди, которые не потрудились даже сами определить себе ясного различия между плутом и честным человеком. Стали писать рассказы о всяких шулерах и ворах с той — верной, но не совсем идущей к делу — точки зрения, что все на земле непрочно и скоропреходяще. Это уж, надобно признаться, дело вовсе не подходящее в современной литературе, и столь странная и неуместная тенденция не может быть оправдана в глазах читателей даже самым страшным обилием мошенников, рассеянных в повести. К сожалению, некоторые господа, заслышавши об обличительной литературе последнего времени, подумали, что будь только в повести негодяй, больше уж ничего не нужно: повесть выйдет отличная. Вот, например, г. Половцев — узнал как-то, что в литературных творениях последнего времени пошли в ход всякого рода мошенники, и сделал рассуждение, подобное известному силлогизму трусливого капитана: ‘Суворов кричал петухом и был великим полководцем, я тоже буду кричать петухом и тоже буду Суворовым’. Вследствие своего силлогизма капитан, как известно, бежал с поля битвы и спрятался в обозе, где его отыскали только потому, что услыхали его петушьи возгласы. Г-н Половцев в отважности превзошел знаменитого капитана. Составивши силлогизм: ‘Тех, кто изображает мошенников, хвалят, следовательно, если я изображу их, то и меня тоже будут хвалить’, — составивши этот силлогизм, г. Половцев не предался бегству, а, напротив, стремительно ринулся на литературную арену и действительно изобразил мошенников, весьма безнравственных. Но замечательно в его рассказе то обстоятельство, что и надувающие и надуваемые — одинаково негодные мошенники, и читатель, прочитывая одну проделку за другой, говорит: поделом вору и мука, вор у вора дубинку украл. Ни малейшего сострадания или участия не возбуждают жертвы обманов, изображаемых г. Половцевым. Владимир Сергеевич Кроткий безобразно развратничает с Сычом, Дергуновым, Шишко, Кадуркиным и тому подобной компанией. Сыч, Дергунов и пр. надавали ему тысяч пятнадцать взаймы и взяли заемные письма на пятьдесят тысяч. Петр Петрович Шустров берется избавить Кроткого от Сыча, Кадуркина и пр. — и берет с Кроткого безденежный вексель в шестьдесят тысяч целковых, чтобы остальных должников оставить с носом. Получивши вексель, Шустров немедленно продал его за половинную цену Горемышкину и уехал в другой город — чтобы надуть Деморденку, который получил от дяди триста душ, сочинивши фальшивое завещание, и который хочет надуть кляузника Тасова, но, не успевши в этом, вместе с ним надувает на двадцать тысяч купчиху Вислоухову, и т. д. Во всей повести мошенничества совершаются страшные, и, кроме того, каждый мошенник еще рассказывает о себе по десятку гнуснейших историй. Все это, если хотите, — ничего. Мысль — свести десяток мошенников, которые взаимно друг друга надувают, — великолепная мысль! Но исполнение ее не по плечу придется каждому дюжинному беллетристу. Только Гоголь умел у нас, сколько мы знаем, создавать на основании этой идеи сцены и положения вполне прекрасные. Г-н Половцев в этом случае уподобился Гоголю так, как помянутый выше капитан — Суворову. Он свел нескольких мошенников и заставил их надувать друг друга, но при этом забыл безделицу: забыл дать им хотя бы малую частицу человеческого смысла. Вследствие того и выходит, что, например, Деморденко, кляузник, подделыватель фальшивых бумаг и пр. и пр., дает 100 тысяч Шустрову, которого никто в целом городе в глаза не знает, — прельстившись тем, что Шустров при нем купил в долг брильянтов на 35 тысяч. Таким же умом и сообразительностью отличаются и все действующие лица рассказа, за что сам автор и казнит их в конце, одних представляя разоренными, а других сажая в сибирку.
Но все это куда бы ни шло еще. Глупые плуты — так глупые: разве не бывает таких? Но вот в чем главная беда: нравственного назидания никакого нет в повести г. Половцева. Читатель, пожалуй, и мог бы еще что-нибудь вывести, например — что воровать не следует, что шулерство есть занятие непохвальное и т. п. Но г. Половцев решительно всякого собьет с толку, сочинивши — от собственного, авторского лица — тираду такого рода (на стр. 36 и 37):
Позвольте нам предложить один вопрос: для чего так хлопочут, трудятся многие, чтобы как-нибудь нажить себе состояние?.. Да разве не может человеком быть человек без состояния и богатства? И пусть еще бы все, что мы имеем здесь на земле, все почести, богатства, уважения, можно было взять с собою и в могилу! Ничего подобного не может быть, а все-таки хлопочут, трудятся, бьются, приобретают, приобретают все больше и больше. И зачем же такая жадность ко всему тленному и земному? На это многие ответят: для того чтобы быть счастливым и не иметь ни в чем недостатка… Да разве счастие-то в деньгах? Много и очень много слез льется и через золото, и часто богач проливает слезы, каких не льет и последний бедняк. Да разве мир души, спокойствие совести — не дороже всех богатств на свете?
Во всяком другом месте тирада эта была бы превосходна: ни слова нельзя из нее выкинуть — так она справедлива. Но позвольте вас спросить, почтенный автор, какое отношение имеют все эти, весьма справедливые мысли к морали ваших прожектеров? По нашему мнению, они служат оправданием всем этим господам. Видите ли: г. Кроткий, как богатый человек, кутит и дурачится, будучи привязан к тленному, Шустров значительно обирает его и отнимает возможность кутить, следовательно, оказывает ему большую услугу. Купчиха Вислоухова хотела получить 20 тысяч долгу с Надоедаловой, Деморденко украл у нее документы и тем научил ее не думать о приобретениях и богатстве. Корнев средь игры подпоил купчика, а потом насчитал на него 100 тысяч и заставил заплатить, опять он избавил купчика от лишней тяжести: ведь через золото много и очень много слез льется!.. А всем ограбленным остается мир души и спокойствие совести, что дороже всех богатств на свете.. Что же касается до самих мошенников, то, как видно из повести, они вовсе не привержены к тленному и вовсе не трудятся, чтобы нажить себе состояние, они просто хотят весело пожить и для того удирают различные штуки, проживая сегодня то, что достали вчера. Очевидно, автор и не имел их в виду, когда восставал против людей, которые трудятся, бьются, приобретают, не зная, что богач слез проливает более, чем бедняк… Вследствие того и возникает весьма сильное подозрение, что автор изображенные им лица считает в некотором смысле друзьями и благодетелями человечества… Справедливость такого подозрения подтверждается тем, что и вся повесть весьма сильно обнаруживает неясность понятий автора о многих предметах, и между прочим о здравом смысле, о юморе, о благородстве понятий и т. п. Не мудрено поэтому, если и своих прожектеров он изображал как людей хороших, на том основании, что они не трудятся для приобретения денег… Ведь заставил же он одно из своих действующих лиц сказать, что в обществе встречаются дурные характеры, подобные Чичикову, Бреттеру, Пасынкову, Ноздреву, Рудину и другим, и что всякий честный человек отвернется от лиц, подобных Чичикову, Ноздреву и другим, т. е., вероятно, — Рудину и Пасынкову (!)…
Аничков — Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений под ред. Е. В. Аничкова, тт. I—IX, СПб., изд-во ‘Деятель’, 1911—1912.
Белинский — В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, тт. I—XV, М., изд-во Академии наук СССР, 1953—1959.
Герцен — А. И. Герцен. Собрание сочинений в тридцати томах, тт. I—XXV, М., изд-во Академии наук СССР, 1954—1961 (издание продолжается).
ГИХЛ — Н. А. Добролюбов. Полное собрание сочинений в шести томах. Под ред. П. И. Лебедева-Полянского, М., ГИХЛ, 1934—1941.
Гоголь — Н. В. Гоголь. Полное собрание сочинений, тт. 1—XIV,
М., изд-во Академии наук СССР, 1937—1952.
ГПБ — Государственная публичная библиотека им. M. E. Салтыкова-Щедрина (Ленинград).
Изд. 1862 г. — Н. А. Добролюбов. Сочинения (под ред. Н. Г. Чернышевского), тт. I—IV, СПб., 1862.
ИРЛИ — Институт русской литературы (Пушкинский дом) Академии наук СССР.
Лемке — Н. А. Добролюбов. Первое полное собрание сочинений под ред. М. К. Лемке, тт. I—IV, СПб., изд-во А. С. Панафидиной, 1911 (на обл. — 1912).
Лермонтов — М. Ю. Лермонтов. Сочинения в шести томах, М.—Л., изд-во Академии наук СССР, 1954—1957.
Летопись — С. А. Рейсер. Летопись жизни и деятельности Н. А. Добролюбова, М., Госкультпросветиздат, 1953.
ЛИ — ‘Литературное наследство’.
Материалы — Материалы для биографии Н. А. Добролюбова, собранные в 1861—1862 годах (Н. Г. Чернышевским), т. 1, М., 1890 (т. 2 не вышел).
Салтыков — H. Щедрин (M. E. Салтыков). Полное собрание сочинений, т. I—XX, М.—Л., ГИХЛ, 1933—1941.
‘Совр.’ — ‘Современник’.
Указатель — В. Боград. Журнал ‘Современник’ 1847—1866. Указатель содержания. М.—Л., Гослитиздат, 1959.
ЦГИАЛ — Центральный гос. исторический архив (Ленинград).
Чернышевский — Н. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений, тт. I—XVI, М., ГИХЛ, 1939-1953.
В настоящий том вошли статьи и рецензии Добролюбова, написанные им с августа 1857 по май 1858 года включительно. В это время Добролюбов выступает уже как профессиональный литератор и журналист, вырабатывает свойственные ему жанры и приемы критического анализа. С июля 1857 года Добролюбов становится постоянным сотрудником библиографического отдела в ‘Современнике’, а с января 1858 года — руководителем и редактором отдела критики и библиография, своим участием определяя, наряду с Некрасовым и Чернышевским, идейные позиции журнала. С марта 1857 года Добролюбов сотрудничает также в ‘Журнале для воспитания’.
Все рецензии, помещенные в отделах библиографии обоих журналов, печатались без подписи. Те из них, которые включены Чернышевским в Сочинения Добролюбова, изданные в 1862 году, не нуждаются в атрибуции. Принадлежность остальных рецензий настоящего тома Добролюбову устанавливается на основании дополнительных данных. 7 июля 1858 года в письме к А. П. Златовратскому Добролюбов писал: ‘Прочти последовательно и внимательно всю критику и библиографию нынешнего года, всю написанную мною (исключая статьи Костомарова в первой книжке), да статью о Щедрине в прошлом годе, в декабре, да библиографию прошлого года с сентября, в ‘Современнике’, — там тоже почти все писано мною, исключая трех или четырех рецензий, которые нетрудно отличить’ (Материалы, стр. 433). Это утверждение корректируется данными гонорарных ведомостей ‘Современника’, которые свидетельствуют, что в отделе библиографии четырех последних номеров журнала за 1857 год помещено шесть рецензий, принадлежащих не Добролюбову, а Пекарскому, Пыпину и Колбасину. Значит, Добролюбову принадлежат в этих номерах остальные шестнадцать рецензий. В тех случаях, когда показания письма к Златовратскому в сопоставлении с данными гонорарных ведомостей не дают бесспорного решения вопроса об авторстве Добролюбова, дополнительные данные приводятся в примечаниях в соответствующем месте.
Что касается отдела критики и библиографии в первом — пятом номерах ‘Современника’ за 1858 год, то утверждение Добролюбова, что все статьи и рецензии принадлежат ему (исключая статьи Костомарова в первой книжке), полностью подтверждается гонорарными ведомостями и конторской книгой журнала. Поэтому в примечаниях к статьям и рецензиям первых пяти номеров за 1858 год авторство Добролюбова не мотивируется, за исключением тех случаев, когда оно почему-либо ставилось под сомнение советскими текстологами.
Принадлежность Добролюбову рецензий, напечатанных в ‘Журнале для воспитания’, устанавливается на основании перечня статей Добролюбова, составленного редактором этого журнала А. Чумиковым.
Сноски, принадлежащие Добролюбову, обозначаются в текстах тома звездочками, звездочками также отмечены переводы, сделанные редакцией, с указанием — Ред. Комментируемый в примечаниях текст обозначен цифрами.
Впервые — ‘Совр.’, 1858, No 5, отд. I, стр. 44—48, без подписи.
Повесть А. Половцева,— типичный образчик либерально-обличительной беллетристики — вызвала, однако, недовольство цензурного начальства. Чиновник особых поручений Смирнов 13 мая 1858 года доносил министру народного просвещения Е. Ковалевскому: ‘Прочитанная мною книжка ‘Прожектеры’, сочин. А. Полозова (явная описка — Полозова вместо Половцева. — Г. Т.), Москва, 1858 года, заключает в себе много недозволенного уставом о цензуре’ (ЦГИАЛ, ф. 772, оп. I, сд. хр. 4473). Ковалевский распорядился ‘поставить на вид цензору г. Лазову’.